Записки отжившего человека, Сумароков Петр Панкратьевич, Год: 1871 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 44 минут(ы)

ЗАПИСКИ ОТЖИВШАГО ЧЕЛОВКА.

Человкъ, прожившій долгую жизнь и приближающійся въ въ войду ея, похожъ на запоздалаго путника, застигнутаго вечерними сумерками. Передъ нимъ все безцвтно и мрачно, и ничто не манитъ его впередъ, кром необходимости дойти до ночлега.

Позади его, вс предмета, которые онъ видлъ на своемъ пути, вс люди, съ которыми встртился, тоже скрылись отъ его глазъ, перешли изъ живыхъ панорамъ и живыхъ людей въ одни воспоминанія. И только эти воспоминанія провожаютъ его на ночлегъ.

Я прошелъ длинный жизненный путь, былъ очевидцемъ многихъ событій, пережилъ многихъ людей, и не разъ, впродолженіи моей жизни, мн приходилось вспоминать грустныя слова поэта:

Увы! на жизненныхъ браздахъ

Мгновенной жатвой поколнья,,

По тайной вол Провиднья,

Восходятъ, зрютъ и падутъ,

Другія имъ во слдъ идутъ….

На моихъ глазахъ смнились три поколнія, и четвертое прожило уже половину своего вка.

Теперь меня застигли сумерки, и толпа воспоминаній о пройденномъ мною пути провожаетъ меня на ночлегъ.

Этотъ-то пройденный мною жизненный путь хочу я описать, какъ странникъ, остановившійся, наконецъ, въ послдней пристани, описываетъ свое путешествіе. Эти виднныя мною событія хочу воскресить въ моей памяти. Эти пережитыя мною поколнія, съ ихъ типическими чертами различныхъ эпохъ, хочу снова облечь въ живые образы.

Въ моихъ запискахъ мало будетъ интереса собственно исторического, принимая это слово въ тсномъ его смысл. Но смю думать, что въ нихъ будетъ тотъ общечеловческій интересъ, который часто увлекаетъ насъ въ самой простой семейной хроник, въ исторіи обыденной жизни обыденныхъ людей,— и увлекаетъ именно потому, что каждый пишущій и читающій подобные записки есть человкъ, и все человческое не чуждо ему.

Но исторія каждаго отдльнаго лица, такъ же какъ и каждаго народа, не можетъ быть полна и достаточно выяснена, если не указать на предшествовавшія событія. Поэтому я прошу позволенія начать мою автобіографію ab ovo, т.-е. съ исторіи моихъ предковъ.

I.
Исторія моихъ предковъ.

До 1802-го года.

Вотъ какъ жили поживали
Наши дды и отцы.

Въ ‘Родословной книг князей и дворянъ россійскихъ и выздныхъ’, изданной въ 1787-мъ году и напечатанной ‘къ университетской типографіи у Н. Новикова’, значится: ‘С—ю выхали изъ Швеціи. Названіе получили отъ предка ихъ, который назывался Левисъ С—онъ’. Въ которомъ году вышь мой родоначальникъ, объ этомъ въ Родословной книг ничего не сказано. Подлинной родословной подъ рукой у меня нтъ, да я не считаю нужнымъ и справляться о точномъ времени его вызда, слишкомъ отдаленномъ, какъ это видно изъ слдующее обстоятельствъ.

Въ род нашемъ,— генеалогическое дерево котораго впослдствіи широко развтвилось,— осталось преданіе, что Левисъ былъ зло искусенъ въ землемріи и занимался съемкой какихъ-то пограничныхъ линій при какомъ-то великомъ княз, который, вроятно, или вызвалъ его, или принялъ на службу по собственному его предложенію, какъ ученаго иностранца, что въ т времена очень часто случалось. Затмъ всякія, какъ письменныя, такъ и изустныя свднія о Левис и ближайшемъ его потомств теряются во мрак неизвстности. И только уже въ царствованіе Алекся Михайловича ярко выступаетъ на сцену личность одного изъ дальнйшихъ Левисовыхъ потомковъ, Ивана Богдановича С—ва, получившаго впослдствіи историческую извстность. Онъ былъ при цар комнатнымъ стольникомъ, т.-е. имлъ надзоръ за его внутренними покоями, постелей и платьемъ. Царь любилъ его какъ приближеннаго, врнаго и усерднаго слугу, и притомъ, бывши страстнымъ охотникомъ, любилъ его какъ страстнаго же, ловкаго и смлаго охотника, который постоянно находился при немъ и на соколиной, и на псовой, и на медвжьей охот. Съ-молоду, увлекаясь охотничьей удалью, Алексй Михайловичъ любилъ своеручно принять поднятаго Изъ берлоги медвдя за рогатину, и строго запрещалъ въ этихъ случаяхъ всякую постороннюю помощь: привыкнувъ къ этой одиночной борьб, онъ всегда оканчивалъ ее удачно, но разъ какъ-то удача и ловкость измнили ему. Въ ту минуту, когда медвдь всталъ передъ нимъ на дыбы, и ему неудобно было дать отпоръ рогатиной, нога царя оскользнулась, онъ упалъ, и разсвирплый зврь готовъ ужъ былъ на него навалиться. Но врный и смлый стольникъ въ одно мгновеніе заслонилъ царя собой, принялъ медвдя на свою рогатину и распоролъ ему животъ ножомъ. За это царь наградилъ его вотчиной въ Калужской губерніи {Село Сивцево, нын Тарусскаго узда, и давно уже ушедшее изъ рода С—выхъ, по переходу въ женское колно.} и возвелъ въ санъ думнаго боярина, оставивъ однакожъ, по прежнему, при своихъ покояхъ. А придворные дали ему прозвище — орелъ, которое дйствительно соотвтствовало его красивой, смлой и открытой наружности.

Посл кончины царя Алекся, Иванъ Богдановичъ остался въ штат юныхъ царевичей, и въ особенности былъ любимъ Петромъ, при которомъ находился такимъ же приближеннымъ человкомъ, какъ и при его отц. Во время распри Петра съ его сестрой-правительницей за власть, приближенные царевны, съ цлью отвлечь отъ Петра преданныхъ ему людей, а въ томъ числ и Ивана С—ва, сдлали на нихъ извтъ, ‘что будто бы нкоторые изъ этихъ людей говорили С—ву: ‘Орелъ, убей ты намъ того орла, который часто летаетъ на Воробьевы горы’, разумя подъ именемъ этого второго орла царя оанна, устроившаго себ на Воробьевыхъ горахъ лтній пріютъ и часто туда узжавшаго. Обвиняемыхъ потянули въ допросамъ, засадили въ казематы, истязали пытками. А когда Шакловитый задумалъ тайно умертвить Петра, онъ склонялъ С—ва принять на себя исполненіе его злодйокіго замысла — сперва общаніемъ свободы и щедрыхъ наградъ, а потомъ еще боле лютыми пытками. Изнуренный заключеніемъ, истерзанный муками, но врный долгу и чести, Иванъ Богдановичъ принялъ мученическую смерть въ одномъ изъ казематовъ Двичьяго монастыря, въ кель котораго, вскор посл того, была заключена сама царевна, и гд Петръ далъ такой страшный урокъ, выставивъ передъ ея окнами, на пикахъ, отрубленныя головы стрльцовъ, ея сообщниковъ.

У Ивана Богдановича семейства не было. Былъ только одинъ родной братъ, Панкратій, меньшой ему, который, несмотря на свою молодость, жилъ вдалек отъ придворныхъ и политическихъ смутъ, въ деревенской глуши, въ небольшой своей родовой вотчин, въ Каширскомъ узд. Петръ вызвалъ его въ себ я осыпалъ щедрыми подарками, въ которыхъ приняла участіе! царица Наталья Кириловна. А потомъ, замтивъ ему, что такому молодцу не годится жить въ деревн, а надобно служить, записалъ въ свои ‘потшные’ и съ тмъ вмст, надясь въ немъ найти такую же къ себ преданность, какъ въ его брат, и желая, чтобъ онъ былъ ближе къ нему, взялъ въ себ рынды. Этотъ-то Панкратій былъ прямой родоначальникъ той втви родословнаго дерева, отъ которой произошелъ я.

Изъ семейныхъ преданій извстно, и изъ письменныхъ документовъ видно, что царь скоро полюбилъ его и не забывалъ повышать и награждать. Года черезъ два, по вступленіи въ службу онъ женился. Вотъ преданіе объ этой, довольно романической женитьб, которое дошло до меня отъ моей двоюродной бабушки, а его родной правнуки, Марьи Васильевны С—вой, и которое показываетъ, въ какой хилости онъ былъ у царя.

Жилъ въ то время въ Москв бояринъ Никита Ивановичъ Зиновьевъ, человкъ богатый, гордый и крутого обычая. У него была красавица-дочка, которую онъ чуть-ли не съ самаго рожденія нарекъ въ невсты, тоже малолтному, сыну какого-то богатаго князя, своего пріятеля. До той поры, пока у насъ велся азіатскій обычай держать женщинъ въ заперти, Наталь (такъ звали его дочь) Никитишн едвали удавалось видть вблизи не только какого-нибудь посторонняго мужчину, но даже и нареченнаго жениха. Но когда Петръ, посл своего путешествія по Европ, потребовалъ, чтобы на придворныя ассамблеи и другія торжества бояре являлись съ женами и дочерьми, Наталья Никитишна, время свадьбы которой уже приближалось, увидла на какомъ то парадномъ выход Панкратія Богдановича. По словамъ бабушки, наслышавшейся о немъ отъ своей матери и даже видвшей его портретъ, который, къ сожалнію, до меня не дошелъ, а попалъ въ другую отрасль фамиліи, онъ былъ очень красивъ собой, а ростомъ, по ея выраженію, почти съ царя. И шелъ онъ при немъ, на этомъ выход, въ бломъ атласномъ кафтан съ золотыми цпями на груди, въ высокой шапк и съ скирою на плеч. Это былъ тогдашній нарядъ рынды. Его красивая наружность и этотъ красивый нарядъ сдлали сильное впечатлніе, какъ разсказывала впослдствіи сама Наталья Никитишна, на ея вполн еще чистое сердце, огражденное до шестнадцати лтъ отъ всякихъ подобныхъ увлеченій уединеніемъ терема. Молодой рындъ тоже заглядлся на ея красоту, и если принять въ соображеніе всю обстановку тогдашняго времени, когда оба пола были совершенно разъединены, когда ихъ свиданія могли быть только мимолетны, и вс объясненія должны были ограничиваться одними взглядами, то будетъ понятно, что и его страсть могла разгорться съ этой же первой встрчи, съ этихъ же первыхъ взглядовъ. Они стали искать новыхъ встрчъ: въ церкви, въ ассамблеяхъ, но перемолвить другъ съ другомъ имъ нигд не было возможности, потому что за двицами все еще смотрли строго, особливо при строгихъ отцахъ стараго закала. Начались сношенія черезъ мамушекъ и нянюшекъ, купленныхъ щедрыми подарками. Панкратій Богдановичъ хотлъ начать сватовство, но когда ему сказали, что боярышня просватана за другого и что онъ этимъ ускорить только ея погибель, потому что отецъ лучше согласится видть ея мертвой, чмъ нарушить данное слово, онъ ршился жениться увозомъ. Наталья Никитишна, видя сама, что другого исхода нтъ, согласилась,— и въ одинъ темный, зимній вечеръ нянька вывела ее изъ дому, прикрывъ нагольной шубой горничной двки. Женихъ посадилъ ее въ сани, и лихая тройка примчала ихъ въ подмосковное, довольно извстное, село Фили, гд все было уже приготовлено къ внчанью, и гд оно и совершилось безъ всякихъ препятствій. А на другое утро виновный поспшилъ явиться къ государю съ повинной головой. Сначала царь сильно разгнвался за такое своевольство’, во потомъ, вспомнивъ заслуги его брата и щадя въ немъ самомъ врнаго слугу, успвшаго уже показать свое усердіе, смягчился, и сказалъ {Вс нижеслдующія подробности перешли въ преданіе изъ собственнаго разсказа Натальи Никитишны объ этомъ происшествіи.}: ‘Ну, длать нечего. Аще Богъ сочетаваетъ, человкъ да не разлучаетъ. Покажи-ка мн молодую жену. Стоитъ ли того, что ты для нея надлалъ?’

Привезъ онъ жену ни живую ни жертвую, всю въ слезахъ: и гнва царскаго боится и еще больше родительскаго проклятія, мысль о которомъ, посл первой минуты ршимости, все больше и больше стада ее мучить. Государь, взглянувъ на нее, улыбнулся. ‘Вижу — говоритъ — молодчикъ, что губа-то у тебя не дура… Ну, не плачь, молодая, поцалуй-ка меня. Виновата ты передъ отцомъ, да Богъ тебя проститъ по твоей молодости. А коли Богъ проститъ и государь проститъ, такъ и отецъ проститъ. А чтобы ему охотне было простить, жалую твоего мужа въ стольники. Позжайте сейчасъ къ отцу и скажите, что царь и великій государь прислалъ васъ къ нему просить прощенія и его родительскаго благословенія’. Какъ ни разсерженъ былъ бояринъ противъ дочери, но по царскому слову, и въ особенности такого царя, каковъ былъ Петръ, волей-неволей, простилъ.

Этотъ поступокъ не лишилъ предка царскихъ милостей. Напротивъ, въ своей новой должности онъ, вроятно, усплъ оказать какія-нибудь новыя заслуги, потому что, когда у него родился первый ребенокъ, онъ уже значится по документамъ стряпчимъ съ ключемъ. Тже семейныя преданія гласятъ, что этого ребенка царь самъ назвался крестить. Объ этомъ событіи бабушка тоже любила поразсказать нкоторыя слышанныя ею подробности: ‘Государь — разсказывала она — говорилъ, шутя, праддушк: ‘Если у тебя родится сынъ, пойду крестить, а если дочь — не смй и звать въ кумовья’.— Когда праддушка явился и просилъ принять младенца отъ купели, онъ весело спросилъ: ‘Сына Богъ далъ?’ — Нтъ,— отвчалъ праддушка пригорюнясь,— дочь.— ‘Какъ же ты осмлился просить меня,— крикнулъ государь,— коли я теб запретилъ?’ А праддушка былъ себ на ум:— Потому,— говоритъ,— надежа-государь, осмлился, что дочь-то зовутъ Петромъ.— Государь разсмялся. Понравилась ему и шутка праддушки и то, что онъ имя далъ сыну въ честь его’.

Эта шутка, которая очень нравилась самой бабушк и которую она всегда пересказывала съ особеннымъ удовольствіемъ, теперь могла бы показаться плосковатой, но она была именно въ дух того времени, въ простот тогдашнихъ нравовъ, которая и до сихъ поръ еще сохранилась въ нкоторыхъ слояхъ нашего общества, гд шутки подобнаго рода часто слышатся на свадебныхъ и крестинныхъ пирахъ. Петръ окрестилъ своего тезку и положилъ ему на зубокъ, подъ подушку родильницы, пергаментный листъ, съ ярко расписанными и раззолоченными орнаментами на ноляхъ, и съ четырьмя увсистыми, жемчужными кистями по углахъ. Это была жалованная грамота, которая до сихъ поръ сохраняется въ фамильномъ архив и по которой, какъ значится въ отказныхъ книгахъ: ‘Въ 201-мъ году отказано стряпчему съ ключемъ, Панкратію Богдановичу С—ву, недвижимое имніе въ Пензенскомъ узд, село Пелетминское-Посопная слобода, а въ ней пашни, по писцовымъ книгамъ 193-го, 194-го и 195-го годовъ, писца Семена Дмитріева, по мр одиннадцать тысячъ пятьсотъ девяносто четыре четверти, съ снными покосы и со всми угодьи, и мельницами, и рыбными ловли, и со крестьяны’.

Награда имніемъ была въ т времена дломъ очень обыкновеннымъ. Но впослдствіи Петръ сдлалъ своему врному слуг подарокъ гораздо боле оригинальный. Когда Панкратій Богдановичъ, по разстроенному здоровью, долженъ былъ оставить службу, онъ задумалъ снова переселиться въ деревню. Каширское имніе, въ которомъ онъ жилъ и прежде, было небольшое, и хотя онъ прикупилъ къ нему другую половину, принадлежавшую, какъ видно изъ купчей, Дихлеру, но оно все еще далеко не равнялось съ жалованнымъ пензенскимъ. Несмотря на то, сколько по отдаленности жалованнаго имнія отъ столицы, столько_же и по привычк къ старому гнзду, онъ предпочелъ послднее. Одно только озабочивало его, что въ имніи этомъ не было церкви, да и приходская, по тогдашней малочисленности церквей, была въ десяти верстахъ. Предокъ былъ человкъ религіозный. Онъ желалъ провесть послдніе дни вдалек отъ суетъ мірскихъ, въ совершенномъ спокойствіи и молитв. Поэтому, онъ еще да отъзда въ деревню началъ длать приготовленія къ постройк тамъ церкви. Когда царь узналъ о его забот, онъ вдругъ вздумалъ подарить ему деревянную церковь изъ села Филей, ту самую, въ которой онъ внчался. Исполнить это было тмъ удобне, что село принадлежало казн. За перевозкой тоже дло не стало. Церковь разобрали по бревну, иконостасъ и утварь уложили въ ящики, а затмъ,— такъ какъ это было зимой,— забрали на Болотной площади нужное число подводъ, пришедшихъ въ Москву съ хлбомъ по каширскому тракту, и на этомъ порожняк, которому приходилось возвращаться тмъ же трактомъ, вся церковь, какъ гласитъ преданіе, была привезена на мсто разомъ. Стояла она прямо противъ господскаго дома, саженяхъ въ пятидесяти отъ воротъ, на просторной лужайк, и была обсажена вокругъ березами, верхушки которыхъ впослдствіи подстригались. Достопамятная церковь эта пришла въ ветхость еще при внукахъ Панкратія Богдановича, и одинъ изъ нихъ построилъ, рядомъ съ ней, новую деревянную же, въ которую иконостасъ и утварь перенесъ изъ старой. Но стнъ ея, часть которыхъ, вроятно, пошла на эту же постройку, не осталось и слда. Только на томъ мст, гд былъ прежній престолъ, и теперь еще стоитъ каменный памятникъ, имющій форму глухой часовни, съ углубленіемъ въ одной сторон, для помщенія образа.

У Панкратія Богдановича только и былъ одинъ сынъ, крестникъ и соименникъ царевъ, о которомъ сказано выше. Въ біографіи этого послдняго не встрчается такихъ выпуклыхъ эпизодовъ, которые остаются въ памяти потомства яркими, отдльными чертами. Извстно только, что онъ былъ человкъ очень образованный, что подтверждается и его послужнымъ епископъ. Въ чин дйствительнаго статскаго совтника онъ занималъ должность ‘канцеляріи конфискаціи главнаго судьи’, а впослдствіи имлъ чинъ дйствительнаго тайнаго совтника. Подъ старость онъ жилъ въ томъ же имніи, гд жилъ и отецъ его, и гд надолго въ народ сохранилось воспоминаніе, какъ онъ здилъ въ карет цугомъ, съ двумя форрейторами, двумя гайдуками на запяткахъ, двумя верховыми гусарами по сторонахъ, и съ скороходомъ впереди. Но надобно отдать ему справедливость, что при своемъ богатств и важномъ чин, которые въ т времена составляли огромную силу, онъ не употреблялъ эти силы во зло, подобно многимъ тогдашнимъ богатымъ и знатными помщикамъ. Онъ не топталъ псовой охотой полей своихъ сосдей, и не скъ мелкопомстныхъ дворянъ и исправниковъ, какъ это длывалъ Измайловъ. Бралъ съ собой гусаровъ только по тогдашнему обычаю, а не для того, чтобы колотить нагайками перваго встрчнаго мужика, неуспвшаго своротить съ дороги, или заколачивать до полусмерти, тми же нагайками, своихъ крестьянъ на пахот и на всякихъ другихъ работъ, какъ заколачивалъ одинъ изъ графовъ Головкиныхъ, жившій въ своемъ алексинскомъ имніи и всегда совершавшій подобные экзекуціи, какъ разсказывали очевидцы, съ какимъ-то зврскимъ наслажденіемъ, выражавшемся въ обыкновенной его, при такихъ истязаньяхъ приговорк: ‘парь его! парь! вынь душу! ого-го! хорошо! хорошо’! Напротивъ, Петръ Панкратьичъ всегда былъ готовъ помочь бдняку, а не обидть его. Былъ человкъ кроткій, благочестивый, и написалъ даже нсколько ‘Размышленій’ и стиховъ въ дух христіанскаго смиренія, но сознавая самъ, что не иметъ достаточнаго авторскаго и тмъ еще боле поэтическаго таланта, никогда ихъ не печаталъ. Часто ходилъ въ церковь, не пропуская, какъ говорили старожилы, ни одной обдни и заутрени. У него былъ хоръ пвчихъ, составленный изъ многочисленной домашней челяди. Въ праздничные дни вся капелла одвалась въ богатые кафтаны, расшитые галунами, и въ хорошую погоду помщикъ совершалъ выходъ изъ дому въ церковь съ особенной торжественностью, окруженный своимъ семействомъ и цлой свитой гайдуковъ, гусаровъ, лакеевъ и женской прислуги, сопровождавшей его жену и дочерей. Сохранилось также преданіе, что онъ самъ любилъ пть на клирос, что подтверждается и оставшейся посл него небольшой книжкой ‘партеснаго пнія на три голоса’, съ партитурою баса, которую въ хор онъ и держалъ. Надпись о принадлежности ему этой книжки сдлана на ней его собственной рукой, очень четкимъ и красивымъ тогдашнимъ почеркомъ, и цитирована 1761 годомъ. Книжку эта сохранилась въ совершенной цлости, чему, конечно, способствовалъ современный ей толстый, кожаный переплетъ.

Получивъ посл отца, какъ единственный наслдникъ, все имніе, Петръ Панкратьевичъ много еще присоединилъ къ нему покупками то цлыхъ сосднихъ деревень, то пахатныхъ и луговыхъ земель въ смежныхъ пустошахъ. И теперь еще цла кипа столбцовъ, на которыхъ писаны выданныя ему разными лицами купчія крпости, но он не имютъ уже никакого другого значенія кром значенія историческихъ актовъ, потому что вс деревни и земли, купленныя имъ, давно вышли опять изъ рукъ его потомковъ. У него было три сына и четыре дочери {Онъ былъ женатъ на Прасковье Ивановн Приклонской.}, при раздл ихъ, имнье, состоявшее слишкомъ изъ трехъ тысячъ душъ и огромнаго числа десятинъ земли, сразу распалось на семь частей, а потомъ пошло дробиться до безконечности. Кром того, надъ потомками этого богатаго и именитаго патріарха семейства, какъ будто бы отяготлъ перстъ божій. Дв дочери его вышли замужъ, и были,— какъ говорила та же моя двоюродная бабушка, и ихъ родная племянница,— очень несчастливы. Мужъ одной изъ нихъ былъ скаредный и въ свое время хорошо извстный всей Москв скряга, котораго родной братъ жены его заклеймилъ именемъ Кощея и публично осмивалъ въ своихъ комедіяхъ и сатирическихъ псняхъ, нанимая фабричныхъ пть эти псни, подъ, его окнами. Мужъ другой былъ хитрый и очень недобросовстный проныра. Дв другія дочери состарлись въ двств, и одна изъ нихъ, отдавшая еще при жизни все свое имніе, умвшему подольститься къ ней, пронырливому зятю, терпла потомъ отъ него такую горькую участь, что сошла съ ума. Друга# была осторожне, но и ея послднія минуты были горьки. Тотъ же зять, пользуясь ея одиночествомъ (она жила одна, въ доставшемся, ей алексинскомъ имніи) и болзнью, заставилъ ее, постоянными вымогательствами, подписать актъ, по которому и вся ея часть, перешла къ нему. Такимъ образомъ, всмъ дочерямъ Петра Панкратьевича суждена была не красная жизнь, и все ихъ имніе перешло въ чужія руки и разсыпалось прахомъ, кром части старшей дочери, которая была за скрягой и у которой были дти. Средній сынъ его, Александръ, извстный и очень популярный въ свое время поэтъ и сатирикъ, умеръ тоже въ одиночеств и бдности, преслдуемый своими кредиторами и врагами, которыхъ нажилъ себ своимъ рзкимъ, сатирическимъ перомъ, а отчасти своимъ сварливымъ характеромъ и высокомріемъ, къ которому привыкъ въ дни своей славы. Только одна изъ отраслей поколнія меньшого сына, Ивана, бывшаго при Екатерин II егермейстеромъ, была исключительно пощажена тмъ злымъ фатализмомъ, который палъ на всхъ остальныхъ членовъ семейства. Она въ трехъ поколніяхъ, послдовательно, пользовалась — и пользуется еще и до настоящаго времени,— и богатствомъ, и заслуженнымъ почетомъ. Но за то этотъ фатализмъ палъ всей своей тяжестью на потомство старшаго сына Петра Панкратьевича, Василія, моего родного прадда. Самъ онъ еще пользовался и почетомъ и хорошимъ состояніемъ. Онъ имлъ чинъ дйствительнаго статскаго совтника и занималъ должность президента московской бергъ-коллегіи. Изъ трехъ тысячъ отцовыхъ душъ ему, за исключеніемъ четырехъ, четырнадцатыхъ частей, выдленныхъ сестрамъ, по раздлу съ двумя братьями все еще досталось слишкомъ семьсотъ. Но должность постоянно удерживала его въ Москв, гд у него былъ и собственный домъ, а всми имніями управлялъ дворовый его человкъ Татариновъ, имя котораго сохранилось въ потомств, какъ прикащика грознаго, пользовавшагося неограниченнымъ довріемъ барина и обворовавшаго его самымъ наглымъ образомъ. Онъ жилъ въ томъ самомъ имніи, въ которомъ жили ддъ и отецъ Василія Петровича, и которое досталось ему несмотря на то, что изъ трехъ братьевъ объ былъ старшій. Говорю: несмотря на то,— потому что, вслдствіе стариннаго обычая, въ большинств раздловъ отцовскія усадьбы предоставлялись меньшимъ братьямъ. Впослдствіи это имніе перешло ко мн, и я засталъ еще старожиловъ, которые были очевидцами плутовскихъ продлокъ Татаринова. Въ особенности любопытны дв изъ нихъ, характеризующія какъ его собственную наглость, Такъ и тогдашнее время.

При генеральномъ размежеваніи повреннымъ прадда былъ тотъ же прикащикъ Татариновъ. Когда землемръ, капитанъ Калистратъ Шишмаревъ,— его же имя красуется на генеральныхъ планахъ всхъ дачъ Каширскаго узда Безпутскаго стана,— пріхалъ межевать праддовскія и смежныя съ ними дачи другихъ владльцевъ, одинъ изъ нихъ подкупилъ Татаринову за 10 рублей, прирзать къ его земл изъ праддовской 50 десятинъ. Предварительная сдлка состоялась на слов съ тмъ, чтобы деньги отдать по окончаніи дла. Когда межи были утверждены, планы и межевыя книги подписаны, Татариновъ явился за полученіемъ, но подкупившій его помщикъ, вмсто денегъ, разсчелся съ нимъ розгами, причитавъ притомъ очень назидательно, чтобы онъ въ другой разъ не осмливался обманывать и продавать своего господина.

Въ этому разсказу тже старожилы прибавляли еще другой, который составляетъ какъ-бы его заключеніе. Другой сосдъ, земли котораго съ владльцемъ, подкупившимъ Татаринова, тоже были смежны, только съ противоположной стороны отъ праддовскихъ земель, услышавъ объ этомъ происшествіи, остался очень доволенъ тмъ, что Татаринова выскли, но вздумалъ проучить и сосда, за его скверный поступокъ, наказаніемъ совершенно соразмрнымъ его вин, т.-е., отрзать у него къ своей дач тоже самое количество земли, какое тотъ отрзалъ у прадда. Онъ былъ генералъ, имлъ пятьсотъ или шестьсотъ душъ крестьянъ, конный заводъ, псовую охоту, слдовательно былъ по тогдашнему времени человкъ сильный, и потому совершилъ задуманную имъ отрзку безъ всякаго посторонняго содйствія, а просто запоивъ, закормивъ и задаривъ землемра, какъ это длали тогда многіе сильные люди. ‘Бывало,— разсказывали мн старожилы, помнившіе генеральное размежеванье,— выдетъ богатый помщикъ въ поле, вмст съ землемрами, въ длинной линейк, въ шесть лошадей съ двумя форрейторами да съ вершниками въ охотничьихъ кафтанахъ, и детъ онъ вокругъ своей дачи по смежнымъ землямъ, которыя задумалось ему захватить. Остановятся гд надобно,— а народъ ужъ собранъ, и смежные владльцы и повренные. Землемръ и закричитъ: ‘слушайте, господа и народъ православный, вотъ это вся земля, по которой мы демъ, принадлежитъ его превосходительству,— или его сіятельству’,— т.-е. съ кмъ онъ сидитъ, т: ‘помилуйте, батюшка,— скажутъ ему,— да тутъ изстари владніе дворянина Козьмы Петровича, а вотъ тутъ однодворца Ильи Анучина’.— ‘Вздоръ! закричитъ землемръ: что тутъ владютъ Кузьма Петрушкинъ да Илюшка Анучкинъ, то неправильно, а я вижу по писцовымъ книгамъ, что земля принадлежитъ его превосходительству. И какъ мн законъ велитъ, такъ ‘отржу’. И точно, какъ гд продутъ, по тому слду и межу пройдутъ. А за линейкой детъ цлая фура съ напитками да съ разными закусками. Покончатъ дло, сдлаютъ гд-нибудь, въ лску, привалъ,— и пошло пированье. А бдный человкъ, у кого отрзали землю, пойдетъ домой да рукавомъ слезы утираетъ. На меж споритъ не сметъ: того и глади окружатъ архангелы въ охотничьихъ кафтанахъ, да за грубость арапниками отдуютъ, а тягаться бдному человку съ богатымъ, въ т времена, и вовсе не приходилось: послдній кафтанишко станутъ, а суда не дадутъ’… Т же старожилы говорили, что генералъ, отрзавшій землю у сосда, подарилъ за это землемру рысачка своего завода, и что тотъ же землемръ отрзалъ у владльцу одной большой дачи ‘больно много’ земли за то, что этотъ владлецъ не подарилъ ему иноходца. Желая, изъ любопытства, поврить какими-либо данными, на чемъ основывалась возможность подобныхъ захватовъ и отрзовъ земли, память о которыхъ повсемстно сохранилась въ народ отъ временъ генеральнаго размежеванія, я просматривалъ сохранившіяся при имніи выписи изъ писцовыхъ отказныхъ и межевыхъ книгъ, которыя до генеральнаго размежеванія замняли планы. Вотъ какъ описаны старинными межевщиками границы той дачи, въ которой отрзано у прадда пятьдесятъ десятинъ.

‘Въ межевыхъ каширскихъ книгахъ, письма и мры князь Булата-Мещерскаго да подьячаго Казарина Башмакова, 136, 137 и 138 годовъ, въ Безпутскомъ стану, въ вотчин въ межахъ написано: межа Иванову помстью Цихлера пустоши, что была деревня, Ауловка съ Богдановымъ помстьемъ С—ва (отецъ Панкратія Богдановича) съ сельцомъ Кунеевымъ, отъ голой Сорочьяго Верха, по протоку, въ рчку Безпуту, по праву зеки пустоши Ауловки, а по лву сельца Кунеева. Съ того протока внизъ по рчк Безпут, до кручи и до излучины, та рчка, межа Иванову помстью Цихлера съ Богдановою землею С—ва, съ деревнею Котеневомъ. А у рчки, на излучин, большой срый камень скуломъ. Съ того камня на право лугомъ, и пашн, на рытвину, а съ той рытвины, въ гору, по поточин врагомъ (оврагомъ), на большой, на круглый, красный камень. А съ того камня праве березовой рощи, по опушк, на дубъ, а на дубу грань крестъ. Съ того дуба, вкось, по меж, до излучины бойной Захальинской дороги, то межи Иванову помстья Цихлера, пустоши Ауловки, съ Михайловой помстной землей, Срезнева, деревни Захальиной. Съ той излучины направо и дорог до кудрявой ракиты, а на ракит грань крестъ. И та дорога межа Ивановой помстной земли Цихлера съ Никитиной помстной землей Кожина, деревни Луневки. Съ той кудрявой ракиты, вправожъ, въ голов Сорочьяго Верха, откуда взятъ починный пунктъ. И то межа Ивановой помстной земли Цихлера, пустоши Ауловки, съ Богдановымъ помстьемъ С—ва, сельцомъ Кунеевомъ’.

Изъ приведенной выписи видно, что дача эта замежевана, по писцовой книг, за прудомъ Цихлера, у котораго Панкратій Богдановичъ прикупилъ впослдствіи, какъ сказалъ я выше, часть имнія, и хотя въ отказныхъ книгахъ обозначалось число купленныхъ четвертей, но самые отказы, обыкновенно, совершались голословно по документамъ, безъ всякой поврки въ натур. Такимъ образомъ, съ одной стороны эта безконтрольность документовъ, по которымъ, какъ жалованныя, такъ и купленныя дачи переходили къ владльцамъ, а съ другой сбивчивость и непрочность межевыхъ признаковъ, описанныхъ въ тогдашнихъ межевыхъ книгахъ, какъ, напримръ, рытвинъ, которая могли быть занесены иломъ и прорыты водой въ другомъ мст, камней, которые могли быть просто свезены, деревьевъ, которые могли быть срублены или уничтожены бурями и временемъ,— вполн поясняютъ ту наглость и безнаказанность, съ какой совершались захваты чужихъ земель при генеральномъ межеваньи, наступившемъ черезъ сто лтъ посл межевыхъ книгъ ‘письма и мры князя Булата-Мещерскаго’. Тже самыя причины повели къ той неврности во многихъ генеральныхъ планахъ, и къ той запутанности во многихъ крпостныхъ документахъ, которыя потомъ сильно затруднили ходъ размежеванія спеціальнаго, и о которыхъ я буду говорить въ своемъ мст.

Въ тотъ самый годъ, когда межевались праддовы дачи (1789), онъ потерялъ жену {Марья Ивановна, рожденная Юшкова.}. Вскор посл того самъ занемогъ и оставивъ службу, перехалъ въ деревню. Продлка Татаринова была еще слишкомъ свжа, но никто, однакожъ, не смлъ сказать о ней прадду. Съ деревенскими сосдями прежде онъ не былъ знакомъ, а по прізд въ деревню держалъ себя въ отношеніи къ нимъ,— особенно къ мелкопомстнымъ,— слишкомъ далеко и гордо. Да по болзни онъ мало кого и принималъ. И не только посторонніе, далекіе, отъ него люди, самые дти его, въ то время уже вс совершеннолтніе, знали, что Татариновъ былъ у него правой рукой и въ особенности былъ необходимъ ему во время болзни, не смли открыть ему глаза, изъ опасенія еще боле разстроить его здоровье. Дтей у Василія Петровича было пятеро: два сына и три дочери. Старшая дочь была уже въ то время.замужемъ, дв жили при немъ. Сыновья, получившіе образованіе въ шляхетномъ кадетскомъ корпус, оба находились на служб. Старшій, Василій, въ чин поручика, состоялъ адъютантомъ у Кирилы Григорьевича Разумовскаго, другой, Платонъ, мой родной ддъ, началъ службу въ гвардіи, но еще въ сержантскомъ чин женился {На Марь Ивановн Бахметевой.} и перешелъ въ армейскій полкъ капитаномъ, а потомъ поступилъ въ межевую канцелярію, въ которую тогда, по поводу надобности въ землемрахъ для генеральнаго размежеванія, охотно принимали всхъ способныхъ къ этому длу людей. Ддъ же хорошо зналъ математику и былъ отличный чертежникъ и рисовальщикъ. Впослдствіи онъ былъ губернскимъ землемромъ во Владимір (на Клязьм), гд родился и мой отецъ.

Усилившаяся болзнь прадда заставила пріхать въ деревню, къ отцу, старшаго его сына, и онъ нашелъ необходимымъ везти больного въ московскимъ докторамъ. Это было лтомъ. Больного положили въ четверомстную карету, подл него, для услугъ, слъ Татариновъ, а сынъ похалъ въ кибитк. На второмъ перезд Татариновъ послалъ лакея остановить кибитку и сказать Василію Васильевичу, чтобы онъ какъ можно скоре халъ до первой деревни и приготовилъ тамъ квартиру: ‘что батюшк, дескать, очень дурно, и ему необходимъ отдыхъ’. Василій поскакалъ, но не усплъ онъ отъхать и версты, какъ его догналъ форрейторъ, съ извстіемъ, что ‘батюшка, дескать, приказалъ долго жить’. Повернули назадъ, и въ ту же ночь привезли мертваго помщика обратно въ деревню. Въ карет, при Василі. Петрович, была шкатулка, въ которой, по общему убжденію, постоянно хранилась значительная сумма денегъ. Ключъ отъ этой шкатулки онъ носилъ на ше. Ключъ нашли на своемъ мст, шкатулка была заперта. Но когда ее отперли, чтобы достать денегъ для похоронъ, въ ней оказалось такъ мало, что сынъ я дочери не врили своимъ главамъ. Носились слухи, что въ ту минуту, когда Татариновъ послалъ приказаніе молодому барину хать впередъ, Василій Петровичъ лежалъ въ карет уже мертвый, и что этотъ отводъ сдланъ былъ для того, чтобы никто не могъ помшать выгрузк шкатулки. Василій Васильевичъ былъ человкъ недалекаго ума и очень слабаго характера, сестра его, какъ и большая часть двицъ того времени, тоже были не изъ бойкаго десятка, и притомъ вс они совершенно растерялись отъ внезапно поразившей ихъ смерти отца. Да и вообще, Татаринова нельзя было преслдовать за расхищеніе денегъ, не имя на то явныхъ уликъ и доказательствъ. А помщичьему самоуправству его уже нельзя было подвергать, потому что онъ имлъ отпускную. Такимъ образомъ и праддовъ капиталъ пошелъ не въ родъ, а въ чужія, длинныя руки.

Оба сына Василія Петровича были, какъ кажется, вовсе не честолюбивы, и нисколько не заботились стать въ уровень съ своими чиновными предками. Тотчасъ посл смерти отца, они вышли въ отставку, и такъ и остались на всю жизнь, одинъ — капитаномъ, другой — поручикомъ. Нкоторые ихъ родные и знакомые видли въ этомъ гнвъ божій. Говорили, что имніе Василія Петровича расхищается и родъ его мельчаетъ за его грхи, что дальнйшему его потомству будетъ еще горше и что такъ пойдетъ до седьмого колна. Дйствительно, впослдствіи его потомству было еще горше, и притомъ дйствительно носился слухъ, что Василій Петровичъ служилъ въ бергъ-коллегіи не совсмъ безукоризненно и заставилъ даже пострадать за себя нсколькихъ подчиненныхъ, а самъ остался правъ. Ходилъ и такой анекдотъ о немъ, что однажды, когда онъ халъ верхомъ, молнія ударила въ эфесъ его шпаги и растопила его, но самъ онъ остался невредимъ: Вроятно, въ эфесъ ударилъ не громовой ударъ, а обхватила его молнія, такъ-называемой, сухой грозы, бывающей въ сильный зной. Но современники смотрли на это необыкновенное происшествіе, какъ на ‘призваніе Савла’, которое, однакожъ, не заставило Василія Петровича обратиться къ Богу. Наконецъ и въ самой смерти его видли лютую смерть гршника, по словамъ писанія.

Дды однакожъ въ своихъ мелкихъ чинахъ, должно быть не видали никакого гнва Божія, потому что служить они и не думали, а спшили только раздлить отцовское наслдство и зажить на поко. Незамужнимъ сестрамъ отдали материнское мнніе въ Вологодской губерніи, куда об он скоро и отправились. Замужней сестр выдлили часть въ пензенскомъ имніи и въ нкоторыхъ другихъ отдаленныхъ имніяхъ. Вообще въ раздл отдаленныхъ имній не было и между братьями никакихъ споровъ, во вышелъ споръ изъ-за родительскаго гнзда, въ которомъ оба брата намрены были поселиться. Въ селу, въ которомъ жили предки, прилегала другая деревня, отстоявшая отъ вето версты на дв. Об дачи раздлялись только рчкой, какъ видно и изъ приведенной мною межевой выписи. При обихъ деревняхъ было, приблизительно, равное количество какъ людей, такъ и земли. Очень просто, что одному слдовало взять село, другому деревню, съ приплатою за то, что въ сел была полная господская усадьба (хотя далеко не капитальная и не казистая, какъ мы увидимъ впослдствіи), а въ деревн только скотный дворъ, амбаръ, риги, да небольшой флигелекъ для помщенія конторы. Но дло въ томъ, что никому не хотлось разстаться съ старымъ насиженнымъ гнздомъ и хлопотать объ устройств новаго. Платонъ ссылался на тотъ же обычай, что отцовская усадьба слдуетъ меньшому брату, а также и на то, что онъ человкъ семейный, а братъ одинокій. Василій ссылался на то, что хотя отецъ ихъ былъ старшій между братьями, но досталась же ему отцовская усадьба. Впрочемъ, Василій, не желая выселяться самъ, не требовалъ и переселенія брата, а хотлъ раздлить пополамъ оба имнія, съ тмъ, чтобы также раздлить и усадьбу и самый домъ. Сколько ни доказывалъ ему братъ всю нелпость такого раздла, онъ, но какой-то безтолковости и многимъ странностямъ его характера, ничего не хотлъ слушать. Споры эти возобновлялись каждый день. Съ каждымъ днемъ становились горяче,— и кончились тмъ, что меньшой братъ, человкъ вспыльчивый и сильный, отколотилъ старшаго брата палкой. Средство это уладило дло лучше всхъ доказательствъ. Василій, озадаченный такой выходкой и отъ природы трусливый, тотчасъ же перебрался въ деревню, которую прежде не хотлъ брать, а потомъ безпрекословно подписалъ и раздльный актъ. Происшествіе это огласилось по всему околодку, и должно быть, что крутой поступокъ дда очень пришелся къ тогдашнимъ нравамъ, потому что скоро нашелся ему послдователь, который взглянулъ на палку уже не какъ на спеціальное средство противъ семейныхъ ссоръ при раздлахъ, а какъ на панацею, избавляющую отъ всякаго непріятнаго сосдства. Верстахъ въ десяти отъ ддовскаго имнія жили въ одномъ сел два помщика. Одинъ изъ нихъ, вышедшій въ генералы изъ лейбъ-компанцевъ, былъ, какъ и слдовало лейбъ-компанцу, человкъ ражій и грубый, другой маленькій, тщедушный, отставной артиллеріи поручикъ. Усадьбы ихъ раздлялись однимъ только наборомъ. Ссоры между близкими сосдями, въ род той, какая схвачена въ комедіи кн. Шаховскаго: ‘Ссора двухъ сосдей за козла и собаку’, и теперь не рдкость. Встарину же, когда помщики любили слушать всякія сплетни дворовой челяди, когда всякая сплетня могла подстрекнуть барское самолюбіе, подобныя ссоры составляли почти общую и неизбжную принадлежность всякаго близкаго сосдства. Стоило только какой-нибудь горничной или лакею побраниться съ сосдними людьми за блье, развшанное на забор, или за помои, вылитыя за тотъ же заборъ — и война загоралась по всей пограничной линіи. Заходила сосдская курица на чужой дворъ — ее колотили, забгала сосдская собака въ чужой кухн — ее шпарили кипяткомъ, переходила, какая-нибудь скотина на сосдскую землю — ее загоняли въ хлвъ и морили голодомъ. Часто на брань дворни, закипавшую у забора, выходили и сами помщики, каждый на свое крыльцо, и присоединяли свои голоса въ голосамъ челядинцевъ. Кричали до охриплости, и наконецъ расходились отпиваться квасомъ. Такія ссоры и перебранки постоянно повторялись между сосдями, о которыхъ идетъ рчь, и хотя здоровый и горластый лейбъ-компанецъ всегда перекрикивалъ своего тщедушнаго сосда, но сосдъ такъ мастерски умлъ надъ нимъ подтрунивать, что часто заставлялъ хохотать не только свою дворню, но и генеральскую, противъ воли увлекавшуюся въ такія минуты и мткостью насмшки, и взрывомъ общаго хохота, что доводило генерала до совершеннаго бшенства и даже до порки собственныхъ людей. А когда онъ ихъ поролъ, сосдъ подходилъ къ окну конюшни, выходившему на его дворъ, и смялся надъ нимъ еще больше. Желая избавиться отъ невыносимаго сосда во что-бъ то ни стало, генералъ вздумалъ попробовать тоже средство, которое такъ хорошо удалось дду. Суда онъ не боялся, потому что былъ богатъ и чиновенъ. Рукопашнаго сопротивленія со стороны сосда не боялся и подавно, потому что могъ пришибить его однимъ кулакомъ.

Въ одинъ лтній, праздничный день сосди сошлись въ церкви. Посл обдни маленькій сосдъ, для избжанія всякаго столкновенія ‘съ враждебнымъ ему — какъ онъ его называлъ — Голіаомъ’, поспшилъ улепетнуть изъ церкви. Но Голіаъ догналъ его за паперти. Взялъ подъ руку и, не говоря ни слова, сошелъ съ нимъ съ крыльца. Но когда они вышли на сельскую улицу, онъ остановился и началъ упрекать его, въ самыхъ оскорбительныхъ выраженіяхъ, какъ виновника всхъ ихъ ссоръ. Завязалась крупная брань, которая тотчасъ же собрала вкругъ нихъ густую толпу народа, бывшаго у обдни. Генералъ только этого и хотлъ. Онъ схватилъ маленькаго сосда за шиворотъ, какъ собаченку, и началъ его колотить своей длинной и довольно увсистой натуральной тростью съ золотымъ набалдашникомъ, которая составляла въ т времена общій аттрибутъ всхъ, боле или мене, значительныхъ помщиковъ. Ошеломленный такой неожиданной и публичной экзекуціей, побитый поручикъ, освободившись изъ рукъ врага, бросился бжать какъ полоумный. Онъ прошелъ по улиц мимо своихъ воротъ, и не нашелъ домой. Прошелъ все село, вышелъ ни дорогу и все шелъ дальше и дальше. Наконецъ, остановился, оглянулся назадъ: село видно какъ за блюдечк. Онъ опять пошелъ. Прибавилъ шагу, опять остановился: села не видно, но виденъ еще шпиль колокольни. Онъ повернулъ влво, къ лсу. Дошелъ до опушки, опять остановился: не видно, наконецъ, ни села ни колокольни. Къ лсу прилегала луговая поляна, перерзанная широкихъ оврагомъ. Онъ сломилъ въ лсу подсохшую тычину, воткнулъ ее середи поляны, и тотчасъ началъ переносить туда свою усадьбу и дворы своихъ крестьянъ. Лсъ и поляна были въ дач того же села и состояли въ общемъ владніи тхъ хе двухъ сосдей. А такъ какъ въ черезполосныхъ дачахъ длилась между владльцами, на десятины и полосы, только пахатная земля, а подъ лугами и лсами оставалась собственностью общей, и такъ какъ другой владлецъ только и желалъ переселенія сосда, то оно и совершилось безъ всякихъ препятствій. Изъ оврага образовался огромный искусственный прудъ. По одну его сторону и теперь тянется длинный рядъ крестьянскихъ дворовъ. По другую стоитъ большой, двухъ-этажный господскій домъ, окруженный надворными строеніями и садами. Видъ изъ этого дома ограничивается съ трехъ сторонъ лсами, съ четвертой длиннымъ полемъ, которое, постепенно поднимаясь отлогимъ холмомъ, упирается въ горизонтъ. Весь поселокъ стоитъ на такой низин и въ такой глуши, что его ниоткуда не видно, и когда къ нему подъдешь, онъ вдругъ какъ будто выростаетъ изъ земли. Глядя на эту деревню, вполн убждаешься, что основатель ея хотлъ скрыться, не только отъ села, въ которомъ было нанесено ему оскорбленіе, но и отъ цлаго свта…

Увы! оскорбленный помщикъ былъ никто иной, какъ мужъ старшей дочери Василья Петровича и родной сестры моего дда. А сама она была та самая двоюродная моя бабушка, отъ которой слышалъ я вс приведенныя здсь семейныя преданія. Впослдствіи, когда всякія невзгоды и бдствія все больше и больше обрушивались надъ поколніемъ ея отца, она приписывала и поношеніе, претерпнное ея мужемъ, тому, что онъ вступилъ въ семейство, отъ котораго, по ея выраженію, ‘Господь отвратилъ лицо свое’. За чьи именно грхи терпло семейство, на это бабушка не давала никакихъ объясненій, говоря только, что ‘чужая душа — потемки’, и что только одинъ Господь можетъ знать, кто согршилъ предъ нимъ. По поводу же слуховъ, носившихся о ея отц, я никакъ не ршался обратиться къ ней съ какимъ-либо вопросомъ, считая его слишкомъ щекотливыхъ, тмъ боле, что мн приходилось бесдовать съ ней только во времена моей первой молодости, когда застнчивость и деликатность связываютъ иногда самое живое любопытство. Но судя по тмъ вздохамъ, которые вырывались у нея, и по тмъ крестамъ, которыми она себя ограждала, каждый разъ, когда разговоръ касался кары, павшей на нашъ родъ, можно думать, что замаливая въ такія минуты грхи всхъ нашихъ предковъ, она замаливала и грхъ отца. Справедливость анекдота о растопленномъ молніею эфес она подтверждала. Но считала ли она такое, по ея собственному выраженію, чудо призваніе гршника къ раскаянію,— этого она опять не высказывала, признавая только безконечность благости божіей, сохранившей жизнь ея отца при такой очевидной опасности.

Сама она не была въ замужеств несчастлива, а напротивъ была въ дом полной госпожей. Но по смерти мужа прожила все свое приданое имніе и мужнину седьмую часть, въ любимую дочку, роскошную, избалованную до безконечности, прихотницу,— и подъ старость была въ зависимости отъ сына. Сынъ оказывалъ ей все должное уваженіе и, получивъ посл отца очень хорошее состояніе, ни въ чемъ не заставлялъ ее терпть недостатка. Но она съ младенчества не любила его и, по его худощавости, иначе не называла, какъ ‘пискаремъ’. Все длай для любимой дочки, она держала его. въ забытьи и заброс, и не позаботилась даже дать ему порядочное образованіе. Старуха очень хорошо понимала, что и сынъ не можетъ питать въ ней никакого нжнаго чувства, и зависимость отъ него была дли нея тяжела. Ее карала собственная ея совсть.

Об сестры ея умерли старыми двами и об въ чужихъ дохахъ. Одна у двоюроднаго брата съ материнской стороны, который, заложивъ и проживъ все свое огромное имніе, заложилъ наконецъ и ея деревню, заставивъ, какъ говорится, свистать ее въ ноготокъ. Другая въ дом своей воспитанницы, которую сначала приняла въ свой домъ, какъ бдную сироту, а потомъ, отдавъ ей все свое состояніе, попала въ ежовыя рукавицы къ ней и ея мужу.

Мой двоюродный ддъ, а ея родной братъ, Василій Васильичъ, построивъ себ, на ново’ мст, новый домъ, собралъ цлый гаремъ двокъ, и, вмст съ гостями, забавлялся ихъ пснями и пляской. Гости летли на такую приманку со всхъ сторонъ. Пиры и попойки были у него почти ежедневные. Онъ входилъ въ долги, запутывался, распродалъ вс дальнія деревни и, подъ старость, тоже приготовилъ себ очень не красную жизнь.

Но самое страшное и самое грустное изъ всхъ человческихъ несчастій постигло моего родного дда Платона. По обычаю всхъ старинныхъ землемровъ, которыхъ владльцы старались подкупать и деньгами и попойками, онъ пристрастился къ горячимъ напиткамъ. Опьяненіе дйствовало на него вредно, но сначала выражалось только тмъ, что онъ, какъ говорится ‘во хмлю былъ неспокоенъ’, а потомъ это неспокойствіе начало переходить уже въ чистое буйство. Легко можетъ быть, что и брата поколотилъ онъ не совсмъ въ трезвомъ вид, и что братъ и улепетнулъ отъ него такъ быстро и безпрекословно, потому только, что убоялся еще боле дурныхъ послдствій. Дйствительно, страсть дда къ пьянству, въ деревн, при полномъ бездйствіи, еще больше усилилась, а съ тмъ вмст постоянно усиливались и учащались и припадки его буйства. Не проходило дня, чтобы онъ не напивался, и чтобы жена и дти не разбгались отъ него и не прятались куда попало, или не запирались въ своихъ комнатахъ на замки и крючки. Присемъ приходилось призывать на помощь людей, потому что въ такія минуты вся злоба его преимущественно обрушивалась на жену. Вс знавшіе бабушку знали ее, какъ женщину скромную, глубоко религіозную и съ безукоризненнымъ поведеніемъ. Поэтому никто не могъ понять причины такого озлобленія противъ жены. Какъ бы то ни было, но бабушка не хотла ухать изъ деревни и оставить его на рукахъ людей. Но, не имя возможности и жить подъ одной кровлей съ такимъ человкомъ, перебралась, съ дтьми, на крестьянскій дворъ. Она все еще надялась, что припадки эти пройдутъ. Дду пробовали не давать вина, но тогда онъ, требуя его, раздражался уже на всхъ и бушевалъ еще больше. Скоро замтили, что и въ т минуты, когда его отрезвляли, сознаніе къ нему уже не возвращается. Вообразилось ему, что онъ какой-то древній греческій императоръ. На рисовальной бумаг, которой у него былъ большой запасъ, онъ писалъ указы, рисовалъ на поляхъ различные орнаменты, и подписывалъ: Апполонъ I. Когда всякая надежда на его выздоровленіе исчезла, бабушка перехала въ уздный городъ, отстоявшій въ 30-ти верстахъ отъ деревни. Больного поручили надзору лакея едора, котораго одного только онъ слушался и боялся. Этотъ едоръ былъ огромнаго роста и, говорятъ, такой силы, что схватившись за колеса кареты останавливалъ шестерикъ лошадей. Ддъ былъ тоже, какъ я уже сказалъ, мужчина сильный, но его сила противъ этой ничего не значила. Когда онъ начиналъ бушевать, едоръ схватывалъ его въ охапку, какъ ребенка, и несъ на постель. Почувствовавъ осязательно, что всякое сопротивленіе противъ этого человка невозможно, больной инстинктивно повиновался ему я смирялся передъ нимъ, какъ слабое животное смиряется передъ сильнымъ. Его помстили во флигел, совершенно отдльномъ отъ всякаго жилья, комнат съ одной плотной дверью и двумя окнами, въ которые вставили изнутри желзныя ршетки, чтобы онъ не имлъ возможности выбить стекла и рамы. Но держать его постоянно въ заперти, какъ узника, было невозможно, потому что это раздражало его до изступленія. Лтомъ онъ въ особенности любилъ прогулки по садамъ, которые началъ разводить, обрылъ канавами и обсадилъ деревьями еще Петръ Панкратьевичъ, и въ которыхъ насадилъ нсколько липовыхъ аллей и Василій Петровичъ, когда только что вступилъ во владніе имніемъ. Во время этихъ прогулокъ за больнымъ постоянно надзирали, но не иначе, какъ издали, потому что близкаго присутствія людей онъ не любилъ. Бабы и ребятишки, завидвъ его на двор, разсыпались какъ дождь, да и изъ мужчинъ, кром едора, никто не смлъ къ нему подходить. Вообще грустна была жизнь въ этой заброшенной усадьб, когда-то оживленной цлыми семействами господъ и въ особенности большой семьей и многочисленной челядью памятнаго всмъ генералъ-аншефа Петра Панкратьевича,— а теперь служившей пріютомъ только одинокому сумасшедшему помщику. Долго,— говорили очевидцы этихъ печальныхъ сценъ,— ни на барскомъ двор, ни на деревн не было слышно ни псенъ, ни хороводныхъ игръ. По вечерамъ, всмъ становилось какъ-то жутко, и дворня была радехонька, когда придутъ съ деревни еще трое караульщиковъ. Вс соберутся въ одной изб въ кучку и шопотомъ толкуютъ о сумасшедшемъ барин. Всхъ обуяли страхъ и уныніе.

Очень понятно, что при такомъ семейномъ несчастьи не могли хорошо идти и хозяйственныя дла. Имніе опять попало въ руки прикащиковъ. Городская жизнь бабушки требовала лишнихъ расходовъ, а у нея было пять человкъ дтей: два сына и три дочери. Въ ея положеніе вошли однакожъ родные. Старшаго сына, а моего отца, взялъ въ себ на воспитаніе, вмст съ своимъ сыномъ, родной братъ жены прадда, Василія Петровича, И. И. Юшковъ, человкъ очень богатый, который постоянно жилъ въ Москв и, желая дать сыну домашнее образованіе, нанялъ для него француза гувернера. Двухъ дочерей взяли другіе родственники, третью помстили въ Смольный монастырь. И на рукахъ у бабушки остался только самый меньшой изъ дтей, любимый ея сынъ, Веніаминъ семейства.

Гувернеръ, жившій у Юшкова, хотя былъ и французъ, но далеко выдавался изъ толпы тхъ пошлыхъ и многочисленныхъ французскихъ гувернеровъ, которые, начиная со временъ фонвизинскаго mr. Trich и до временъ еще очень недавнихъ все больше и больше наплывали къ намъ и предлагали себя въ наставники юношеству, не зная часто, никакихъ другихъ наукъ, кром парикмахерскаго или сапожнаго мастерства. Напротивъ m-r Perlo былъ человкъ высоко образованный, серьезный, умный, и очень добросовстно занимавшійся своей обязанностью. Кром него къ Юшкову здили учителя и по другимъ предметамъ, такъ что отецъ, пробывъ у него съ 12-лтняго и до 18-лтняго возраста, получилъ отличное свтское образованіе. Онъ зналъ въ совершенств французскій языкъ и говорилъ на немъ, какъ природный французъ, хорошо гналъ нмецкій, мастерски игралъ на фортепіано. Но этотъ добросовстный наставникъ, распоряжавшійся всмъ курсомъ ученія и строго слдившій за тмъ, чтобы никакой урокъ не пропадалъ для молодыхъ людей напрасно, не удовольствовался. Вмст съ свтскимъ образованіемъ онъ далъ своимъ воспитанникамъ и начала прочнаго, классическаго образованія, которое впослдствіи отецъ пополнилъ собственной любознательностью и которое, по обстоятельствамъ, очень ему пригодилось. М-r Perlo очень любилъ его за его способности, прилежаніе и не по лтамъ серьезный характеръ, по поводу котораго онъ даже говаривалъ: ‘Шалость составляетъ необходимую принадлежность ребяческаго возраста. Въ немъ нтъ этого, и я боюсь, что онъ когда-нибудь сдлаетъ огромное дурачество’ (sottise pomme, какъ выражался онъ по-французски). Слова умнаго француза дйствительно сбылись.

Когда отцу исполнилось 18 лтъ, его отвезли въ Петербургъ и записали въ конногвардейскій полкъ. Но онъ и тамъ продолжалъ учиться и довершать свое образованіе. Въ 19 лтъ онъ былъ уже корнетомъ гвардіи, что въ Екатерининскія времена составляло огромный шагъ. При его красивой наружности, при блестящемъ образованіи, онъ дйствительно могъ ожидать и блестящей будущности. Когда всти о производств сына въ офицеры дошли до бабушки, вс знакомые, поздравляя ее, говорили, что Господь, наконецъ, хочетъ ее утшить въ несчасты, что сынъ ея снова возвыситъ свой родъ и будетъ такимъ же важнымъ сановникомъ, какими были его ддъ и праддъ. Но верстъ Божій тяготлъ и надъ нимъ.

Вдругъ разнесся по Петербургу слухъ, что конногвардейскіе офицеры поддлываютъ фальшивыя ассигнаціи. А разнесся потому, что трехъ изъ нихъ, и въ томъ числ моего отца, арестовали и сдлали въ ихъ квартирахъ обыскъ. Въ квартирахъ ничего не нашли. Но одинъ изъ нихъ былъ уличенъ въ сбыт фальшивой бумажки. Нарядили военно-судную коммиссію. Разсмотрли бумажку, и нашли, что это не поддлка ассигнаціи, а простой рисунокъ съ нея, набросанный перомъ на обыкновенной, тонкой почтовой бумаг. Началось разбирательство,— а вотъ подробности этого дла, переданныя мн впослдствіи однимъ изъ членовъ военно-судной коммиссіи {Покойнымъ А. В. Давыдовымъ, служившимъ тогда въ томъ же конногвардейскомъ полку, а потомъ бывшимъ въ отставк, въ чин полковника.}.

На крещенскомъ парад отецъ простудился, и долженъ былъ нсколько дней просидть въ комнат. Скуку свою онъ разгонялъ рисованьемъ, которое очень любилъ. Разъ, когда онъ снималъ копію съ какой-то гравюры, перомъ, которымъ въ особенности хорошо рисовалъ, къ нему зашелъ одинъ изъ его товарищей, К-ій, и долго любовался мастерскимъ штрихомъ пера, не уступающимъ штриху гравюры. Въ тоже время вошелъ слуга, спросить денегъ на какую-то покупку. Въ раскрытомъ бумажник гость увидлъ сторублевую ассигнацію, взялъ ее въ руку, полюбовался ея цнностью, потомъ положилъ передъ отцомъ и сказалъ: ‘Вотъ, срисуй. Отличная практика для пера’. Рисунокъ тогдашнихъ ассигнацій былъ очень незатйливъ и вовсе не изященъ. Отецъ усмхнулся, что товарищу пришла мысль испытывать его искусство на такомъ пустенькомъ оригинал, съ котораго ему предстояло снять одинъ только рисунокъ, а никакъ не техническія принадлежности денежнаго знака. Онъ вынулъ изъ лежащей передъ нимъ папки листъ почтовой бумаги и началъ работу. Когда рисунокъ былъ конченъ, начинало смеркаться. К-ій поднесъ его къ окну, похвалилъ что отлично сдлано и прибавилъ, что при такомъ полусвт сумерекъ, бумажку, пожалуй, можно спустить за настоящую. Отецъ замтилъ ему, что онъ говоритъ вздоръ, котораго бы и говорить вовсе не слдовало. Взялъ у него листокъ, даже и не обрзанный по формату бумажки, и убирая свою дневную работу, положилъ и его вмст съ другими рисунками въ туже папку. Стали пить чай. Товарищъ просидлъ у него цлый вечеръ. А на другое утро, когда отецъ, садясь за рисованье, сталъ разбирать рисунки, онъ увидлъ, что между ними рисунка ассигнаціи нтъ. Тутъ только пришла ему мысль, что онъ поступилъ неосторожно. Ясно было, что листокъ похищенъ вчерашнимъ гостемъ въ одну изъ такихъ минутъ, когда отецъ выходилъ изъ комнаты. Неосторожность эта тмъ боле его встревожила, что товарищъ былъ мальчикъ втреный, и вообще неблагонадежный и притомъ постоянно нуждающійся въ деньгахъ.

Онъ послалъ къ нему записку, но его не застали дома. Послалъ за другимъ товарищемъ и своимъ искреннимъ пріятелемъ Р-гомъ. Тотъ узналъ въ чемъ дло, самъ побжалъ къ К-му, но опять его не засталъ. А когда тотъ, наконецъ, отыскался, онъ отдлывался отъ распросовъ товарищей шутками и смхомъ: говорилъ, что бумажку унесъ для того, чтобы напугать отца, но сжегъ ее, а потомъ и забылъ о такихъ пустякахъ.

Таковы были показанія отца и Р-га. Показанія К-го вполн подтверждали ихъ’ и дополнялись слдующимъ сознаніемъ. Онъ дйствительно взялъ листокъ въ то время, когда отецъ пошелъ отыскивать лакея, чтобы велть подать закуску, и взялъ прямо съ цлью употребить бумажку въ дло. Обрзавъ бумажку въ форматъ настоящей ассигнаціи, онъ воспользовался мрачнымъ петербургскимъ днемъ. Сумерки наступили съ самаго обда. Онъ пошелъ въ гостиной дворъ, въ коридорахъ котораго и въ ясные дни царствуетъ вчная тьма. Вошелъ еще боле въ темную лавку въ мховомъ ряду, выбралъ лисій мхъ и почти не торговавшись далъ запрошенную цну. Продавецъ былъ старикъ плохо видящій, и быть можетъ плохо знающій толкъ въ ассигнаціяхъ, но жадничая получить огромный барышъ и опасаясь, чтобы неопытнаго покупателя не перетащили отъ него въ другую лавку, онъ поспшилъ кончить разсчетъ безъ всякихъ предосторожностей. Покупатель былъ въ партикулярномъ плать и былъ вполн увренъ, что продлка его никогда не обнаружится. Но не дальше какъ черезъ нсколько дней продавецъ и покупатель, который былъ въ томъ же плать, встртились на улиц. Купецъ сталъ въ него всматриваться,— тотъ струсилъ и побжалъ. По крику я заявленію купца, въ чемъ дло, его тотчасъ же схватили а отвели въ полицію, гд онъ уже и долженъ былъ объявить свое званіе. Виновный сознался въ своемъ проступк тмъ откровенне, что, по молодости лтъ и втренности, смотрлъ на него не какъ на государственное преступленіе, а какъ на школьническую штуку надъ старымъ скрягою, который самъ, цлый вкъ, въ своей темной давк обманываетъ покупателей.

Судившая ихъ коммиссія, разумется, не могла принять такого оправданія, и не оправдала даже и его товарищей. Хотя они и показывали, что имъ вовсе было неизвстно, какое употребленіе сдлалъ виновный изъ бумажки, хотя самъ онъ подтверждалъ тоже, но фактическихъ доказательствъ на это обстоятельство дла никакихъ не было, и ихъ всхъ троихъ приговорили въ лишенію всхъ правъ состоянія и ссылк на жительство въ сибирскіе города: перваго — какъ сбытчика фальшивой ассигнаціи, другого — какъ ея рисовальщика, третьяго — какъ укрывателя преступленія. Исторія эта надлала много шума въ Петербург. Противъ главнаго виновника было и общественное мнніе. Но отца и пріятеля его Р-га вс жалли, вс были убждены, что хотя юридически они и не оправданы, но въ сущности нисколько не виноваты, или, по крайне# мр, не настолько виноваты, чтобы поплатиться такъ дорого. Убжденіе это перенеслось и въ Сибирь еще прежде ихняго прізда.

Мстомъ жительства ссыльныхъ былъ назначенъ Тобольскъ, гд въ то время былъ губернаторомъ А. В. Алябьевъ. Предупрежденный молвой и послушный внушеніямъ своего добраго сердца, этотъ, по словамъ современниковъ, вполн достойный человкъ принялъ отца не какъ ссыльнаго, а какъ странника, занесеннаго несчастьемъ въ край чужой и далекій. Онъ доставилъ ему полную свободу и возможность заниматься науками я литературой, въ которой первые опыты онъ сдлалъ еще въ Петербург {При обыск квартиры отца, въ числ нкоторыхъ его литературныхъ попытокъ, нашлись сатирическіе стихи на одно изъ начальствующихъ лицъ конногвардейскаго полка. Носился слухъ, и онъ самъ былъ убжденъ, что эти стихи много повредили исходу его дла.} и которая теперь могла приносить ему существенное пособіе. Отецъ продолжалъ довершать свое образованіе чтеніемъ, началъ давать въ Тобольск уроки, которые скоро пріобрли огромный успхъ и доставили ему множество учениковъ, а потомъ и мсто постояннаго наставника въ дом богатаго сибирскаго откупщика А. В. Зеленцова, который имлъ нсколько сыновей. Впослдствіи, когда одинъ изъ нихъ пріхалъ въ Петербургъ, никто не хотлъ врить, чтобы этотъ молодой человкъ могъ пріобрсти столько познаній, никогда не вызжая изъ Сибири.

Педагогическія занятія не заставили отца покинуть литературныхъ, за которые онъ горячо принялся. Онъ издавалъ журналъ: Иртышъ, превращающійся въ Иппокрену, и потомъ: Библіотеку ученую, экономическую, нравоучительную, историческую и увеселительную. Она состояла изъ 12-ти довольно объемистыхъ книгъ ш-8, и выходила періодически въ продолженіи двухъ лтъ. Въ этомъ изданіи, кажется, совершенно неизвстномъ нашимъ библіографамъ, кром очень интересныхъ, не только по тогдашнему, но и по настоящему времени, беллетристическихъ, историческихъ и разныхъ научныхъ статей, были многія полезныя свднія по части экономической и медицинской. За указанныя тамъ средства противъ нкоторыхъ болзней издатель получалъ множество благодарныхъ писемъ. Въ особенности же принесло огромную пользу средство противъ желтой лихорадки, которая свирпствовала тогда въ Якутск. За эти указанія была уже получена отъ тамошняго коменданта, Козлова-Игреева, оффиціальная благодарность, напечатанная въ томъ же изданіи. Тамъ же написалъ онъ и издалъ первую часть своихъ стихотвореніе, въ которую вошла его сказка Аннаскари, гд такъ живо схвачена картина суровой сибирской зимы. Сказка эта написана по случаю. А. В. Алябьевъ, прочитавъ сказку Дмитріева Воздушные замки, и не показывая ея отцу, предложилъ ему написать сказку на тотъ же предметъ, что онъ и исполнилъ. Въ сказк Дмитріева стихъ изящне, разсказъ глаже, выраженія, такъ сказать, элегантне, но въ сказк отца больше оригинальности, юмористическія стороны предмета выдаются рельефне. Во всхъ его стихотвореніяхъ замтно, что онъ какъ будто уже чувствовалъ потребность литературной школы боле натуральной, чмъ та щепетильная французская школа, въ которой принадлежали тогда лучшіе наши писатели,— кром, можетъ быть, одного Державина, боле смлаго и свободнаго,— и послдователи которой не смли назвать даже носового платка настоящимъ его именемъ, находя это выраженіе слишкомъ тривіальнымъ. Вообще имя отца, какъ журналиста и разнообразнаго писателя, сдлалось въ Сибири до того популярнымъ, что знаменитый въ то время нмецкій драматургъ, Августъ фонъ-Коцебу, прозжая черезъ Тобольскъ {Помнится, что императора Павла раздражила какая-то пьеса Коцебу, который былъ тогда въ Петербургъ. Онъ веллъ его схватить, и сослалъ чуть ли не въ Камчатку. Но Коцебу же усплъ еще дохать до мста своего назначенія, какъ Александръ его воротилъ. На возвратномъ пути изъ этой-то ссылки Коцебу былъ у отца.}, пожелалъ познакомиться съ человкомъ, который нашелъ возможность издавать журналы, и притомъ съ такимъ успхомъ, въ такой глуши. Онъ просидлъ у новаго знакомаго цлый вечеръ, и при прощань сказалъ, что хоть онъ еще далеко отъ родной Германіи, но въ этотъ вечеръ какъ бы сразу перенесся въ центръ Европы.

Въ Сибири отецъ и женился. Мать моя была нмка, пріхавшая въ Тобольскъ съ семействомъ одного сосланнаго туда господина, въ качеств гувернантки. Она тоже была женщина очень хорошо образованная, и кром природнаго нмецкаго языка, хорошо знала французскій и русскій. Раздляя съ мужемъ педагогическія занятія, она помогла ему открыть пансіонъ у себя въ квартир, а потомъ и въ собственномъ дом, купленномъ на трудовыя деньги. Бабушка перенесла несчастье сына, такъ грустно обманувшаго и разрушившаго вс ея надежды, истинно съ христіанскимъ смиреніемъ и кротостью. Она не сердилась на него, но соболзновала о немъ, и благословивъ его бракъ, прислала молодымъ въ подарокъ три семьи дворовыхъ людей. Такой подарокъ, посланный за дв тысячи верстъ, вполн характеризуетъ наши добрыя старыя времена и наши старые нравы.

Пока отецъ жилъ въ Сибири, болзнь дда постепенно перешла изъ буйнаго въ постоянное, тихое сумасшествіе. Его освидтельствовали формальнымъ порядкомъ, и къ имнію назначили опекуншей бабушку. Вс три дочери ея успли выдти замужъ, меньшой сынъ, изъ семилтняго мальчика, усплъ преобразиться въ двадцати-лтняго юношу, и все еще оставался при матери. Во время его малолтства бабушка никакъ не имла духу разстаться съ нимъ, и подъучивала его дома, съ помощію кое-какихъ учителей, которыхъ можно было найти въ уздномъ город. Когда, однакожъ, ему было лтъ шестнадцать, родная сестра бабушки, бывшая замужемъ за человкомъ очень богатымъ, увезла племянника къ себ, почти насильно, для воспитанія съ своимъ сыномъ, при которомъ постоянно находились разнаго сорта гувернеры и учителя. Но баловню чужой домъ, и еще боле, надзоръ гувернеровъ не поправился. Онъ пробылъ тамъ не боле года, и снова возвратился подъ крылышки матери, неимвшей силы воли заставить его продолжать ученіе. Выучившись произносить нсколько французскихъ и нмецкихъ Словъ и фразъ, получивъ самое поверхностное понятіе о нкоторыхъ другихъ предметахъ, составляющихъ необходимую принадлежность первоначальнаго школьнаго образованія, и усвоивъ себ нкоторыя свтскія манеры отъ танцовальнаго учителя и француза-гувернера,— онъ вообразилъ, что этого достаточно для русскаго дворянина. Дло въ томъ, что онъ приходилъ уже въ такой возрастъ, когда ученье начинаетъ казаться юнош, не успвшему привыкнуть къ серьезнымъ занятіямъ съ малолтства, не успвшему втянуться въ науку и полюбить ее, дломъ слишкомъ сухимъ и черствымъ, и когда въ голов его начинаютъ появляться другія, боле веселыя зати, боле увлекательные помыслы. А между тмъ, какъ только буйство сумасшедшаго дда прекратилось, стали замчать, что онъ потерялъ всякое Сознаніе и память о жен и дтяхъ. Онъ все еще продолжалъ себя считать греческимъ императоромъ, лишеннымъ престола вслдствіе какихъ-то обстоятельствъ, вроятно, также мало извстныхъ и ему самому, какъ и другимъ. Постоянно слыша отъ прислуги, что у нихъ есть барыня и молодой баринъ, которымъ принадлежитъ имніе и отъ которыхъ зависитъ и его содержаніе,— онъ свыкся съ мыслью объ этой зависимости, и каждый разъ, когда случалась посылка въ городъ, приказывалъ передавать барын какую-нибудь его просьбу. Просьбы эти были очень неприхотливы и ограничивались покупкой какой-нибудь глиняной чашки или миски, или новаго картуза, или табаку, который онъ постоянно жевалъ, или, наконецъ, чего-нибудь сьстного и въ томъ числ мелкихъ пряниковъ, которые тоже жевалъ во время своихъ прогулокъ и которыми пришло ему желаніе одлять ребятишекъ. Его уже никто не боялся, а напротивъ, какъ только онъ выходилъ на прогулку, ребятишки тотчасъ же окружали его, подпрыгивая и покрикивая: ‘Платонъ Васильичъ, пряничка!’ Въ особенности полюбилъ онъ одного двороваго мальчика, лтъ семи, и, кажется, считалъ его своимъ сыномъ, хотя прямо и не выражалъ этого никому. Такой оборотъ болзни далъ возможность бабушк, а съ ней вмст и дяд, возвратиться на жительство въ деревню,— и эта-то деревенская, привольная, ничмъ не втсняемая жизнь и тянула въ себ молодого человка. Сначала онъ занялся совершенно невинной голубиной охотой, для чего нарочно выстроилъ голубятню. Потомъ завелъ борзыхъ собакъ и лихихъ охотничьихъ и упряжныхъ лошадей. При этихъ охотахъ началъ охотиться на деревенскихъ бабъ и двокъ, а потомъ сталъ прикладываться и къ чарочк,— чему много способствовало близкое сосдство съ его дядюшкой Васильемъ Васильевичемъ, у котораго, но прежнему, продолжались пляски, псни, хороводы и попойки. Познакомившись у него въ дом со многими молодыми людьми, жившими въ сосдств, дядя сталъ приглашать ихъ въ себ,— и у него пошли такіе же лиры, съ пснями и попойками, какъ и у Василья Васильича. Не желая себя ничмъ стснять, онъ не захотлъ жить съ матерью въ дом, а построилъ себ особый. флигель, выбравъ для него пріятное мстечко подъ рядомъ огромныхъ липъ, которыя отдляли садъ отъ двора и были посажены еще Петромъ Панкратьевичемъ. Подъ этими-то липами въ теплыя лтнія ночи часто раздавались, отъ зари до зари, хороводныя и плясовыя псни и шли попойки. Гарема у дяди не было, во на эти потхи наряжались, какъ на барщину, крестьянскія бабы. Во время такихъ пирушекъ бдная бабушка не смывала глазъ и мучилась тоскою и страхомъ. Кром того, что и псни, и хохотъ, и весь дивій шумъ пьянаго пира, происходящаго на открытомъ воздух, ясно слышались въ ея дом, она знала, что между молодыми людьми шла постоянная картежная игра, и боялась, что дядя, какъ азартный и неопытный игрокъ, можетъ разомъ проиграть все состояніе, что при томъ пьяные игроки, могутъ перессориться и передраться до полу смерти, что при тогдашнихъ нравахъ было вещью очень обыкновенной. Какъ только начиналась игра, она, чуть не каждую минуту, посылала во флигель горничныхъ, узнавать черезъ людей, что тамъ длается, и часто получала извстія очень неутшительныя. То доносили ей, что баринъ, проигравъ вс наличныя деньги (которыхъ, впрочемъ, у него никогда много не бывало), проигрываетъ хлбъ изъ амбаровъ, или тройку лошадей, или какого-нибудь садовника Ивана со вбей семьей. Драки тоже случались нердко, но на этомъ поприщ дядя всегда оставался побдителемъ, потому что, несмотря на свою молодость, былъ атлетическаго сложенія и имлъ огромную силу. Разъ какъ-то замтивъ, что трое сосдей обыгрываютъ его наврняка, онъ всхъ трехъ, по одиночк, выбросилъ за окошко. Къ счастію, окна во флигел были невысоки, и сосди отдлались только легкими, или, по крайней мр, неопасными ушибами.

Людьми онъ распоряжался какъ баранами, проигрывая, продавая, а иногда и раздаривая подъ пьяную руку, кому ни попало, то цлыми семьями, то по одиночк. Свозилъ лса, проматывалъ земли. Купчія крпости и дарственныя записи совершались на собственность, ему еще не принадлежавшую — на томъ основаніи, что за ссылкою брата и за выдломъ тремъ замужнимъ сестрамъ ихъ частей, онъ оставался единственнымъ наслдникомъ сумасшедшаго отца, слдовательно споровъ и протестовъ ожидать было не откуда. Но, во всякомъ случа, акты эти совершались не даромъ: протоколисту опеки и секретарю узднаго суда тоже было продано по семь дворовыхъ людей, ‘ притомъ видно изъ хозяйственныхъ записокъ того времени, что они, кром этихъ единовременныхъ подарковъ, постоянно надлялись разнымъ хлбнымъ зерномъ и другими деревенскими гостинцами. Въ купчихъ дядя прямо назывался собственникомъ продаваемаго имущества. Мн случилось видть одну такую купчую, въ которой написано…. ‘продалъ я принадлежащую мн землю въ деревн Луневк, мрою десять десятинъ, или все безъ остатка, что въ той дач окажется’. Люди, помнившіе эту продажу, разсказывали, что дядя, или съ-пьяну или по доврчивости, не прочелъ, что подписывалъ, но деньги полупилъ только за десять десятинъ, а всей земли въ этой дач было слишкомъ двадцать. Когда наступила весна, сосдъ, купившій землю, захватилъ подъ пахоту и остальную. крестьяне, слышавшіе прежде, что продана не вся Луневская земля, прибжали сказать объ этомъ барину. Онъ тотчасъ же собралъ всхъ молодцовъ своей барщины, которая была гораздо больше сосдской, явился съ этой арміей на мсто, остановилъ пахарей, веллъ старост отсчитать имъ десять десятинъ, и сказалъ, что если, кром отсчитанной земли, они захватятъ хотя полосу, то онъ переломаетъ имъ ребра. Сосдъ побоялся самъ выдти въ поле, предвидя крутую расправу. Заводить процессъ по купчей не совсмъ законной, счелъ неудобнымъ, и такъ это дло и кончилось безъ всякаго дальнйшаго спора и суда, однимъ военнымъ отпоромъ.

Не желая оставаться недорослемъ изъ дворянъ, типъ котораго былъ уже тогда заклейменъ Митрофанушкой, дядя записался въ Тульскій пхотный полкъ, гд, однакожъ, только числился, не исполняя никакой службы. Службу же настоящую думалъ начать въ гвардіи, куда вызывался опредлить его двоюродный дядя, занимавшій довольно значительную должность въ Петербург {Сынъ меньшого брата Василія Петровича, Ивана, бывшаго, какъ ужъ сказано выше, егермейстеромъ.}. Несмотря на свою слпую любовь въ сыну, бабушка и сама сознала необходимость проводить его туда поскоре, сколько изъ желанія удалить отъ той жизни, какую велъ онъ, столько же и въ надежд, что тамъ можетъ ему представиться случай къ самой блестящей будущности. При своемъ молодецкомъ сложеньи, дядя былъ, какъ разсказываютъ, въ полномъ смысл красавецъ, и поэтому вс знакомые бабушки предрекали ей, что такого гвардейца тотчасъ же замтятъ, нарядятъ въ уборные сержанты, потомъ возьмутъ въ кавалергарды, а потомъ онъ сразу махнетъ далеко, однимъ словомъ, пойдетъ по дорог Орловыхъ, Зубовыхъ и tutti quanti. Дядя и самъ льстилъ себя подобными мечтами, и никакъ не отказывался отъ поздки въ Петербургъ, но дло въ томъ, что изъ гуляки онъ уже сдлался чистымъ пьяницей,— и поздка все откладывалась со дня на день. Прежде всего ему нужно было създить въ полкъ за бумагами. Полкъ стоялъ недалеко — въ Коломн. Соберется онъ совсмъ, лошади стоятъ запряженныя, но выпьетъ на дорогу рюмку, другую, захмлетъ — и останется. Отрезвится, раскаивается, плачетъ,— опять соберется, опять выпьетъ и опять останется. Наконецъ, слова и слезы матери и убжденія знакомыхъ подйствовали. Онъ похалъ. По въ полку, встртившись съ товарищами, опять загулялъ. Потомъ запилъ безъ перерыву, ваниль, какъ говорится, мертвую чашу,— и дйствительно кончилъ тмъ, что изъ Коломны привезли обратно въ деревню его трупъ, заколоченный въ гроб.

Бабушка тоже была плохая хозяйка. Воспитанная въ дом отца, богатаго пензенскаго помщика, она привыкла жить по-барски и не хотла, да и не умла войти ни въ какія хозяйственныя распоряженія и даже экономическіе разсчеты. Изъ старыхъ хозяйственныхъ записокъ, которыя бабушка (въ этомъ надобно отдать справедливость ея аккуратности) сохранила вмст съ старыми крпостными актами, ревизскими сказками, рекрутскими и казначейскими квитанціями и другими относящимися къ имнію документами,— видно, какіе аптекарскіе счеты подавали ей прикащики и старосты,— и въ то время, когда она хила въ город, и даже въ то, когда уже перехала въ деревню. Видно, напримръ, что урожаи показывались очень скудные, даже сравнительно съ настоящими (рожь и ячмень, но большой части, самъ-пятъ, овесъ и греча самъ-четверть). А между тмъ крестьяне, помнившіе т времена, постоянна говаривали, что ‘встарину Господь всего давалъ вдвое больше’ и растительность была такъ сильна, что палка, брошенная свечера на лужайку, къ утру заростала травой. Очень понятно, что такая скудость урожаевъ происходила или отъ утайки вотчинныхъ начальниковъ, или отъ плохой обработки земли и недостатка удобренія. Видно изъ тхъ же записокъ, что бабушка, кром протоколиста и секретаря узднаго суда, щедро надляла разной деревенской благостыней и другія личности, какъ, напримръ, дворянокъ: Анну Сергевну Дурову и Мавру Михайловну Милохову, состоявшихъ при ней въ качеств приживалокъ, кормилицу меньшого сына, крпостную ддову крестьянку, Татьяну Данилову и сына ея Алексашку. Видно, какое огромное количество куръ и всякой другой птицы выходило для господскаго стола, когда барыня жила въ город, и какое огромное количество овсяной и ржаной муки выходило, въ тоже время, въ деревн для дворныхъ собакъ, а затмъ еще ‘на квасъ ‘всякіе мелкіе расходы, въ разные мсяцы и числа’, причемъ ни предметы расходовъ, ни мсяцы и числа не показывались. Видно, наконецъ, что мука считалась не пудами, а четвертями и четвериками.

Бабушка, и живши въ город и живши въ деревн, любила принимать гостей и угощать ихъ по обычаямъ стариннаго русскаго хлбосольства. Повару Ларивону отдавалось приказаніе, чтобы къ обду и ужину было какъ можно больше блюдъ и чтобъ блюда были полныя, застольной кухарк Анись — чтобы прізжіе люди были хорошо накормлены, да и виномъ чтобы никто не былъ обнесенъ, старост Ефрему — чтобъ гостинымъ лошадямъ не жаллъ овса. Посл обдовъ и ужиновъ, отъ которыхъ всегда оставалось многое множество жаркого, соусовъ подъ груздями съ капусткой, и разнаго сорта пирожныхъ, обыкновенно раздавались подачки: дворецкому Аанасью и сыну его, мальчику лтъ четырнадцати, одтому казачкомъ, ключниц Афимь и первой бабушкиной горничной ен. Вс эти подачки, бабушка, еще сидя за столомъ и приказывая подавать себ блюда съ оставшимися кушаньями, накладывала на тарелки своими руками. Вс получающіе подачку являлись на лицо, и каждый, принимая отъ нея тарелку, цловалъ у нея ручку. При чемъ бабушка постоянно разсказывала всмъ присутствующимъ при этой церемоніи, что такъ длывала покойница ея матушка, считая христіанскимъ долгомъ надлять своихъ врныхъ слугъ отъ своей трапезы, и что поэтому и она слдуетъ тому же обычаю. Съ гостями бабушка любила поиграть и въ карточки, и преимущественно въ бостончикъ. Но играла такъ плохо, что одной сосдк своей, съ которой постоянно проводила за картами длинные осенніе и зимніе вечера, должна была выдать по бостоннымъ счетамъ, которые все писались да писались мелкомъ, купчую на двнадцать десятинъ пахатной земли, въ той же несчастной пустоши Ауловк, въ которой, при генеральномъ межеваньи, было отрзано пятьдесятъ десятинъ.

Кром этихъ клочковъ, которые отрывались отъ имнья проигрышами, продажами и подарками, оно значительно раздробилось выдломъ тремъ дочерямъ слдующихъ имъ частей. Этотъ выдлъ совершился уже законнымъ порядкомъ, съ разршенія сената. А по смерти дяди, и послднимъ остаткамъ праддовскаго наслдія грозило конечное распаденіе. Отецъ, какъ лишенный всхъ правъ состоянія, былъ въ отношеніи въ наслдству человкъ мертвый, и ддовское имніе, должно было раздлиться между тми же тремя сестрами. Мужья ихъ (которыхъ я еще помню и о которыхъ буду говорить подробне, когда приду къ моимъ собственнымъ воспоминаніямъ) составляли уже и проекты этого раздла,— разумется не юридическаго, невозможнаго при жизни дда, но, по крайней мр, фактическаго, при которомъ были бы возможны равныя эксплуатаціи. Эксплуатаціи эти, при слабомъ управленіи бабушки и вообще при слабости ея характера, безъ всякаго сомннія, начались бы очень скоро и, судя по тому, какъ мои тетки и ихъ мужья вели собственныя дла, очень скоро выжали бы послдній сокъ изъ имнія, и безъ того уже сильно разстроеннаго. Но, къ счастію отца, а съ тмъ вмст и моему, между двумя зятьями загорлся споръ. Каждому изъ нихъ хотлось водвориться въ праддовскомъ гнзд. Ни тотъ, ни другой не хотлъ уступить. Споръ дошелъ до горячей ссоры. Зятья не хотли съзжаться, и каждый изъ нихъ просилъ бабушку только о томъ, чтобы она ничмъ не допускала распоряжаться и пользоваться другого. Такимъ образомъ сами обстоятельства составили контроль противъ всякаго новаго хищничества изъ ддовской собственности. Между тмъ воцарился императоръ Александръ I, Отецъ написалъ оду {‘Посланіе къ киргизъ-кайсацкому дарю Всемилу, внуку премудрой, великой и единственной Фелицы, на всерадостное, восшествіе его на престолъ, 12 марта, 1801 года. Сочинилъ на татарскомъ язык нкоторый киргизецъ, а съ онаго на русскій перевелъ П. С. (Стихотворенія П. С—ва. Изданіе Смирдина. 1832 г.)} на восшествіе его на престолъ, надясь, наконецъ, получить прощенье въ неумышленномъ проступк, стоившемъ ему пятнадцатилтней ссылки, послалъ эту оду въ Петербургъ къ тому же родственнику, который вызывался опредлить въ гвардію дядю, и который, съ самымъ живыхъ участіемъ принялъ теперь на себя ходатайство за отца передъ вновь воцарившимся и исполненнымъ благости государемъ. Этотъ родственникъ, хотя и не принадлежитъ въ прямой линіи моихъ предковъ, но память о немъ требуетъ отъ меня, чтобы я въ моихъ фамильныхъ воспоминаніяхъ представилъ его не въ коротенькомъ общемъ очерк, а въ боле полномъ и яркомъ характеристическомъ портрет, сколько по тому вліянію, какое имлъ онъ на участь отца и мою собственную, столько же и по его высоко-достойной и благородной личности.

Выше я сказалъ, что колно меньшого сына Петра Панкратьевича, Ивана, было пощажено тмъ злымъ фатализмомъ, который палъ на другія поколнія семейства. Но было время, когда и сыну Ивана Петровича, Павлу Ивановичу, о которомъ говорю теперь, пришлось испытать тяжкія невзгоды. Прежде всего на него пало тоже самое несчастье, какое надо на бабушку, которой пришлось перенесть крестъ свой въ сумасшествіи мужа. Ему пришлось перенесть этотъ крестъ въ сумасшествіи жены, лишившейся разсудка еще въ молодыхъ годахъ. Потомъ, долго преслдовалъ его и сдлалъ ему много зла гнвъ, всесильнаго въ свое время и мстительнаго, графа Аракчеева. И въ этомъ-то эпизод изъ жизни Павла Ивановича выражается, въ полномъ блеск, вся прямота и твердость его характера. Въ продолженіи восьми лтъ онъ былъ губернаторомъ, сначала въ Псков, потомъ въ Новгород, и своими разумными, прямыми, и честными дйствіями пріобрлъ и любовь всхъ жителей обихъ губерній и громкую репутацію образцоваго администратора. Но по той же прямот характера, онъ позволялъ себ иногда довольно рзкія выраженія на счетъ грознаго временщика, бывшаго, какъ извстно, новгородскимъ помщикомъ, и часто своими дйствіями возмущавшаго Павла Ивановича. Между прочихъ выходокъ его противъ Аракчеева сохранилась у меня въ памяти слдующая: желая показать преданность свою государю, Аракчеевъ вырзалъ на своей печати девизъ: ‘Безъ лести преданъ’. Павелъ Ивановичъ замтилъ, при собравшихся у него за столомъ гостяхъ, что девизъ написанъ неправильно, а надобно читать такъ: ‘Бсъ лести преданъ’. Эта, и многія другія подобныя ей выходки и насмшки, повторяемыя смло, во всеуслышаніе, не могли не дойти до Аракчеева. И вдругъ, ни съ того ни съ сего, присылается сенаторъ Миклашевскій ревизовать Новгородскую губернію, и присылается съ той цлью, чтобы найти, во что-бъ то ни стало, какую-нибудь придирку къ обвиненію губернатора. Но, несмотря на такое направленіе дла, несмотря на вс старанія ревизовавшихъ найти желаемую придирку, за губернаторомъ не нашлось не только никакихъ грховъ, но даже никакихъ упущеній и промаховъ. Хотя ревизія привела вовсе не въ той цли, съ какой была назначена: по справедливости она вела къ наград, но это обстоятельство нисколько не затруднило временщика. Если врага нельзя было отдать подъ судъ, то можно было его уволить. И его уволили безъ прошенія и безъ пансіона, несмотря на его, въ то время, уже слишкомъ двадцати-лтнюю службу. Павелъ Ивановичъ похалъ въ Петербургъ, составилъ докладную записку государю, въ которой за долговременную, безпорочную и во многихъ отношеніяхъ полезную службу свою просилъ только назначить ему пенсіонъ, равняющійся послднему его губернаторскому окладу. Но впродолженіи цлыхъ пяти мсяцевъ никто не хотлъ принять на себя доклада по этой записк. Наконецъ, ему пришла оригинальная мысль, обратиться по этому длу къ самому Аракчееву. Изложивъ, въ письм къ нему, всю свою невинность и вс свои заслуги, въ числ которыхъ дйствительно указано на многія очень существенныя, онъ заключаетъ это письмо въ слдующихъ выраженіяхъ: ‘Дло мое честно, ясно, кратко, справедливо. Оно требуетъ не ходатайства по пристрастію, а только твердаго въ сужденіяхъ, даже при всемъ недоброхотств къ своему противнику, человка. Прибгалъ я во многимъ, но нтъ заступниковъ, нтъ путей къ надежд, чужая скорбь, не больна, и я, подобно страдальцу при благотворной купли, нердко Всевидящему повторяю: человка не имамъ! Вотъ, ваше сіятельство, почему я предпочелъ обратиться въ благородному противнику. Я слишкомъ гордъ, чтобы униженіемъ себя обезславить, но слишкомъ справедливъ для того, чтобы предполагать въ васъ чувство гнва сильне чувства справедливости. Не ошибусь я въ предположеніи моемъ,— и признательность моя не постыдится указать на васъ предъ всми, какъ на благороднаго и великодушнаго врага. Окажется ли тому противное,— тогда не я, а вы отдадите отчетъ своей совсти. Есть Богъ, есть смерть, есть судъ царя царей’. Письмо это имло полный успхъ. Ему тотчасъ же дали пенсію, а потомъ онъ получилъ званіе сенатора, въ которомъ и оставался до конца своей жизни.

Принявъ на себя ходатайство за отца, Павелъ Ивановичъ приступилъ къ длу съ свойственной ему энергіей, и въ іюл мсяц того же года отецъ получилъ отъ него письмо слдующаго содержанія:

‘2-е іюля 1801 г. Петербурга.

‘Прочь титулъ милостиваго государя, который въ грамматик дружбы не напечатанъ, а касается людей, на притворств и околичностяхъ обращающихся. Прости любезнаго своего друга. Панкратія Платоновича поздравляю съ свободою, ты прощенъ.. Благодари Бога и прославляй Александра.

‘Теперь выслушай все происходившее. По полученіи твоихъ, прекрасныхъ стиховъ, длающихъ теб честь, я поспшилъ воспользоваться случаемъ для твоего блага врученіемъ Дмитрію Прокофьевичу Трощинскому какъ оды, равно и писаннаго тобою ко мн письма, прося его доставить и то и другое полночному Титу. Вскор я услышалъ, что императоръ воззрлъ на то съ свойственнымъ ему милосердіемъ и удостоилъ прочесть и стихи и твое ко мн письмо, но боле недли проходило, какъ, пребывалъ въ сомнительной неизвстности о твоей участи, наконецъ, часа два тому назадъ, Трощинскій возвстилъ мн пріятную ту вдомость, что теб позволено оставить унылую Сибирь, жить гд пожелаешь, и сегодня посылается о томъ указъ къ г. Кошелеву, вашему губернатору. Я оставляю теб судить, велико ли было мое восхищеніе, а представляю мысленно твою себ радость и отъ усердія тебя съ нею поздравляю.

‘Въ указ сказано сими словами, что позволяется возвратиться теб на свою родину, и притомъ жить, гд ты пожелаешь,, а о чин и достоинств дворянскомъ не упомянуто. Но ты, любезный другъ, о семъ не безпокойся. Дмитрій Прокофьевичъ мн объявилъ, что императоръ, изволилъ сказать: на первый разъ, сего довольно. А какъ ты можешь теперь пріхать въ Петербургъ, то я искренній даю теб совтъ непремнно поспшить сюда, и мы вмст будемъ хлопотать. Но я въ торопяхъ ошибся. Двора ты, можетъ быть, уже здсь не застанешь, ибо въ начал сентября оный отсюда отправляется. Такъ лучше прізжай въ Москву, и время то будетъ общей радости коронованія государя, такъ кстати и просьбу тогда употребить. Ну, все сказалъ. Прощай. Тороплюсь, чтобы не пропустить почту. Люби меня и разсчитывай всегда на искреннюю дружбу того, который и проч.’

Какъ ни отрадно было отцу получить свободу, но мысль о возвращеніи на родину въ томъ положеніи, въ какомъ онъ оставался по смыслу состоявшагося о немъ указа, наводила на него тяжелыя и мрачныя думы. Какую роль будетъ онъ играть и имніи, на полученіе котораго посл отца не иметъ еще никакого права? Какъ станутъ смотрть сосди-дворяне на сосда, лишеннаго дворянскаго званія? Какъ станутъ смотреть на него самыя сестры и ихъ мужья, которыхъ возвращеніе его, вроятно, не обрадуетъ, и которые, вроятно, не пожелаютъ ему искренне возвращенія его правъ, въ ущербъ собственныхъ интересовъ по ддовскому наслдству? Какое, наконецъ, положеніе займетъ онъ въ обществ? Все это казалось ему слишкомъ шаткимъ, неопредленнымъ, неловкимъ. А между тмъ въ Тобольск онъ совершенно забывалъ потерю всхъ своихъ правъ. Новый губернаторъ, Дмитрій Родіоновичъ Кошелевъ, которому былъ посланъ указъ о его освобожденіи, былъ также хорошо къ нему расположенъ, какъ и предмстникъ его Алябьевъ. Свобода его нисколько не была стснена, и въ продолженіе своей ссылки онъ не разъ оставлялъ Тобольскъ на довольно долгіе промежутки. Такъ, нсколько лтъ провелъ онъ и Верхотурь, гд первоначально жилъ Зеленцовъ, переселившіе въ Тобольскъ уже впослдствіи. Два года пробылъ въ Петропавловской крпости, куда вызвалъ его начальникъ линейныхъ войскъ, генералъ Боуверъ, для образованія своихъ дтей. А потомъ, когда онъ устроилъ въ Тобольск пансіонъ въ собственномъ дом, и оставался тамъ постоянно, онъ вызжалъ отъ времени до времени на желзный тагильскій и нкоторые другіе чугунно- и мдно-плавильные заводы. Изучалъ и собиралъ разныя породы рудъ, самородки различныхъ металловъ и разные сибирскіе камеи, которые служили ему пособіемъ для практическаго преподаванія своимъ ученикамъ минералогіи, и затмъ составили довольно значительный и цнный кабинетъ минераловъ. Наконецъ, никто не воспрещалъ ему совершать даже такія далекія и гласныя путешествія, какъ, напримръ, поздка на знаменитую ирбитскую ярмарку, куда онъ каждый годъ отправлялся вмст съ Зеленцовымъ и цлой компаніей тобольскихъ жителей, имвшихъ обыкновеніе закупать тамъ нужную провизію и въ особенности колоніальные товары. Ирбитъ отстоитъ отъ Тобольска слишкомъ на триста верстъ, но для сибиряковъ, привыкшихъ къ огромнымъ разстояніямъ, раздляющимъ тамошніе города, проскакать триста верстъ, хоть бы и въ трескучій морозъ, ничего не значитъ. Закутанные съ головы до ногъ въ овчинныя, подвязныя шапки, въ толстые овчинные тулупы, въ валенки, и сверхъ всего еще въ медвжьи шубы, они заваливаются въ плотно обитыя кибитки, закрываются плотными вялеными полостями, и мчатся на тамошнихъ сильныхъ и лихихъ тройкахъ день и ночь, отогрваясь на станціяхъ чаемъ и разогртыми щами или казанскими перменями, запасаясь тмъ и другимъ на дорогу въ замороженномъ вид. Отецъ и мать всегда вспоминали объ этихъ поздкахъ, какъ о пріятныхъ прогулкахъ. Въ Тобольск былъ у нихъ большой кругъ знакомства, и кром того у отца былъ свой пріятельскій кружокъ, состоявшій изъ людей веселыхъ и умныхъ, и въ томъ числ изъ нкоторыхъ его журнальныхъ сотрудниковъ. Тамъ онъ пользовался извстностью и почетомъ, и привыкъ смотрть на этотъ край, такъ привтливо принявшій и пріютившій его, какъ на родину. А родина, которой онъ даже и не помнилъ, была для него совершенной чужбиной. Но хать было необходимо, и какъ можно скоре, — необходимо потому уже, чтобы кончить начатое дло и снова стать въ обществ какой-нибудь единицей, а не оставаться нулемъ.

Домъ продали. Людей и всякій домашній скарбъ, а также кабинетъ минераловъ и довольно большую библіотеку, которую отецъ усплъ составить тамъ, отправили на долгихъ, цлымъ обозомъ, а сами похали на почтовыхъ. Дворъ застали въ Москв. Застали тамъ и Павла Ивановича, застали и коронацію. Просьба была подана, но во время церемоніаловъ и празднествъ ни Трощинскому, ни государю заняться этимъ дломъ было некогда,— и отецъ пріхалъ въ деревню именно въ томъ неопредленномъ положеніи, котораго такъ боялся. Но добрый родственникъ постоянно утшалъ его своими письмами и поддерживалъ его надежды. Наконецъ, въ апрл мсяц слдующаго года, онъ прислалъ копію съ указа, окончательно ршившаго участь отца, при слдующемъ письм:

’30-го марта 1802-го, Петербургъ.

‘Наконецъ, любезный мой Панкратій Платоновичъ, я дождался той пріятной минуты, въ которую могу тебя поздравить съ возстановленіемъ твоего спокойствія. Вотъ бумага передъ твоими глазами, прочти ее, и увидя сердце свое, что горести ему уже теперь чужда, поблагодари съ усердіемъ Бога, почувствуй милость кроткаго государя, и начинай жить, какъ новый гражданинъ между нами Но теперь не время разсуждать.

Минута сіи опредлена на изступленіе, на восторгъ, на радостная слеза. Поплачь, любезный, отъ удовольствія, и дай Богъ, чтобъ иныхъ слезъ ты не вдалъ. Поздравь свою матушку, свою супругу съ сею новостію и объяви имъ мое почтеніе. А поцловавъ за меня юнаго своего дворянина, не забывай и люби усерднаго своего друга и слугу’.

Въ приложенной въ письму копіи съ указа значилось:

‘Бывшему корнету гвардіи Панкратію С—ву, сосланному въ Сибирь, съ лишеніемъ чиновъ и дворянства, за вину, въ которую былъ онъ вовлеченъ безъ умысла, по молодости, и оттуда въ іюл мсяц минувшаго года возвращенному въ домъ его, всемилостивйше повелваемъ возвратить дворянское достоинство, распространяя оное и на дтей отъ него рожденныхъ, и никакой вин непричастныхъ. 1802-го года, марта 26-го’.

Юный ‘дворянинъ’, котораго Павелъ Ивановичъ просилъ поцловать, былъ не кто другой, какъ я гршный, или точне сказать: безгршный, потому что, когда отецъ съ матерью пріхали изъ Сибири и привезли съ собой и меня, на рукахъ кормилицы, мн былъ отъ роду одинъ годъ.

А. С—овъ.

‘Встникъ Европы’, No 8, 1871

ЗАПИСКИ ОТЖИВШАГО ЧЕЛОВКА.

I.Исторія моихъ предковъ.

Читайте также:

I.
Исторія моихъ предковъ.