Комментарии
Комментарии
Записи (о Толстом) 1894 — 1910 гг, Чертков Владимир Григорьевич, Год: 1910
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Владимир Григорьевич Чертков. Записи
Date: 2 августа 2009
Изд: Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. В 2-х томах, М., ‘Художественная литература’, 1978
OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)
В. Г. ЧЕРТКОВ
ЗАПИСИ
20 мая 1894 г.
Лев Николаевич. — Во всяком художественном произведении важнее, ценнее и всего убедительнее для читателя собственное отношение к жизни автора и все то в произведении, что написано на это отношение. Цельность художественного произведения заключается не в единстве замысла, не в обработке действующих лиц и т. п., а в ясности и определенности того отношения самого автора к жизни, которое пропитывает все произведение1. В известные годы писатель может даже до некоторой степени жертвовать отделкой формы, и если только его отношение к тому, что он описывает, ясно и сильно проведено, то произведение может достичь своей цели.
1897 г.
Л. Н. — Я в отношении бумаги распроплюшкин. Мне все кажется, что на этом кусочке можно так много хорошего написать, что все-таки основание всему этому хорошему — бумага.
Конец мая — начало июня 1905 г.
По поводу просьбы артиста Артемьева и его товарищей о том, чтобы Л. Н. написал пьесу, с которой они могли бы ходить по русским деревням, давая ее в амбарах и проч., Л. Н. заметил:
— У меня сомнение относительно нашего искусства для народа. Не нам его учить. Он сам должен создать свое искусство 2.
— Но ведь вот, например, ваши народные рассказы они ценят.
— Да, но это я от них взял и им же отдал. Но скажу вам еще, что ведь сам я тоже частичка народа. Чего я не выношу — это желания интеллигенции поучать народ.
Июль 1906 г.
Л. Н. — Достоевский, да — это писатель большой. Не то что писатель большой, а сердце у него большое. Глубокий он. У меня никогда к нему не переставало уважение.
На вопрос, какое из произведений Достоевского он считает лучшим, Л. Н. сказал:
— Я думаю, что ‘Мертвый дом’ лучшее, потому что цельное в художественном отношении3. А ‘Идиот’ прекрасно начало, а потом идет ужасная каша. И так во всех почти его произведениях.
Июль 1906 г.
По поводу своей статьи ‘О значении русской революции’, во время ее писания4, Л. Н. сказал мне:
— В конце все путаюсь: недостаточно ясно. Я пережил это ‘красноречие’ в заключениях, но хочется закончить просто, но ясно.
— А вы теперь против того, чтобы обрабатывать конец статьи в сильное резюмирующее заключение?
— Да, да, к этому уже слишком привыкли. Знаете, как чувствуешь, читая, когда приближаешься к концу статьи: вот-вот сейчас начнется великолепный заключительный аккорд. Этого совсем не нужно, а чтобы все было ровно и одинаково хорошо, на каком месте, в середине ли, в конце ли, ни оборвать чтение.
Лето 1907 г.
Л. Н. — Не могу теперь заниматься художественным писанием. Чуткость, впечатлительность обострились. Материал в воспоминаниях есть. Но — совестно. Ну, представьте себе, начнешь писать: ‘Иван Иванович лежал на постели…’ Никакого не было Ивана Ивановича. Совестно.
Июль 1907 г.
Лев Николаевич вошел и сказал:
— Сейчас прочел драму Наживина ‘В долине скорби’ 5. Нехорошо. Он спешит сам определить, что хорошо, что дурно. А читателю это не нравится. Читателю надо самому предоставить судить об этом. Из самого рассказа должно быть видно, что добро, что зло.
Сентябрь 1907 г.
Когда Л. Н. писал свое ‘Прощальное обращение для ясенковских парней’6, он, как всегда со всякой своей письменной работой, исправлял ее, переделывал, оставался всем недоволен и опять и опять начинал писать сначала. Так как в это самое время для него накопился целый ряд домашних неприятностей, то, видя его утомление, я как-то заметил ему, что нет надобности так тщательно обрабатывать это обращение для наших парней, так как эти несколько человек и так поймут и будут благодарны за него. Он мне ответил:
— Нет, это так же важно, что пять тысяч человек или пять человек будут читать. Это — общение с человеческой душой.
Конец января 1908 г.
Л. Н. — Стихи — это все равно, что стал бы пахать и при этом делал бы танцевальные па 7.
13 августа 1908 г.
Л. Н. — В других искусствах есть примесь телесного, а в музыке нет телесного.
28 августа 1908 г.
После просмотра списка английских литераторов, подписавших юбилейный адрес Л. Н. 8
Л. Н. — Не знакомы. Теперь нет таких писателей, которые стояли бы головой выше всех (Рескин, Карлейль), как было в конце прошлого столетия… Очень, очень благодарен всем этим милым лицам за их добрые чувства ко мне.
Август 1908 г.
Л. Н. — Хорошо было бы в литературных произведениях держаться музыкального способа выражения. Нет иронии, нет злого чувства, а добродушие, печаль.
Август 1908 г.
Л. Н. — С годами я начинаю чувствовать по отношению к незнакомым людям, как будто я их уже видел: они подходят под знакомые мне типы.
11 ноября 1908 г.
Л. Н. третьего дня говорил мне, что его теперь тянет писать художественное в драматической форме, так как здесь не требуется подробных описаний, а все в области психологии. Он меня спрашивал, извиняясь за пустячность вопроса, говорю ли я когда-нибудь громко сам с собой. (Вероятно, ему хочется проверить, естественно ли это будет в драматической форме.)
4 декабря 1908 г..
На днях Л. Н. мне говорил о своем сне:
— Я видел сон, такой живой — драму о Христе в лицах. Я представлял себя в положении лиц драмы. Я был то Христос, то воин, но больше воин. Помню так ясно, как надевал меч. Удивительно это сумбурное сочетание, которое бывает во сне. Но впечатление на меня сделало сильное9. Это было бы очень хорошо изобразить то, что чувствовал Христос, умирая, как простой человек. Только можно это и не о Христе, а о другом человеке (…).
По поводу ‘Гардениных’ Эртеля: 10
— Новые писатели нас отучили от добросовестного, порядочного писания. А это есть добросовестное, порядочное писание.
13 декабря 1908 г.
Несколько дней тому назад Димочка11 возил в Ясную свой граммофон, так как Л. Н. очень хотелось его послушать. Льву Николаевичу граммофон очень понравился, а некоторые пьесы в особенности. Понравился ему очень итальянский романс, исполненный Карузо, он ценил в нем типичный итальянский характер. Вяльцевой маленький романс также ему понравился. Он улыбался одобрительно, а при окончании его, шутя, аплодировал. ‘Ora pro nobis’12 ему особенно понравилось, и он просил повторить. Но больше всего ему понравился ‘Коробейник’ Вари Паниной.
— Это, — говорил он, — первый сорт — народный, какой-то, бог знает, древностью дышит 13.
А от народных песен хором и плясовых он был в восхищении. Хору он руками всплескивал и головой поматывал с наивно-веселой детской улыбкой на лице. А когда плясовую играли, он предлагал всем пуститься плясать, сказав:
— Если бы я один был, я непременно сам пустился бы. Без памяти хочется. Я вот при этом колене мысленно представляю себе па — возвращающиеся назад.
Когда ему предложили повторить ‘Казачка’, он ответил:
— Да, как же, всегда это хорошо.
15 декабря 1908 г.
Л. Н. (про новое, декадентское направление в живописи):
— Удивительно в молодом поколении художников их самомнение, глупость, дерзость. И в наше время искусство было недостаточно серьезно, а им нужно, чтобы было еще безобразнее, безнравственнее, отвратительнее.
22 декабря 1908 г.
Вечером, слушая музыку — пение Философовой и игру Гольденвейзера, Л. Н. заметил про понравившуюся ему вещь Аренского:
— Cela coule de source*. Я люблю, когда чувствуешь, что он имеет что сказать и высказывает, как умеет, от души. А вот другие — чувствуешь, что выдумывают. Например, Брамс — начнет искренно, а потом вдруг начинает сочинять, и это сейчас расхолаживает.
* Это течет из родника (франц.).
3 января 1909 г.
Читая ‘Семь повешенных’ Леонида Андреева, Л. Н. изумлялся и возмущался фальши этой вещи14. Он прочел вслух несколько мест, как пример бессмыслицы изложения (между прочим, там, где вдруг неожиданно упоминается, и ни к селу, ни к городу, о перелетных птичках), и заметил с изумленным негодованием по поводу места о времени:
— Бессмысленный, отчаянный, беззастенчивый набор слов!
По поводу психологии приговоренных он сказал:
— Он описывает смело, сплеча самые трудные моменты. И, разумеется, все это навыворот. Совсем так не бывает.
Конец января 1909 г.
Л. Н. (про Анатоля Франса). — У него мимолетные личности живо обрисованы, а главные — недостаточно ясно. Описано прекрасно. Читая его, любуюсь 15.
Март 1909 г.
Л. Н. про свои писания заметил мне:
— Кое-как набрасываю. Так и надо набрасывать, потому что едва ли успею.
Середина марта 1909 г.
Л. Н. (о Викторе Гюго):
— Это один из самых близких мне писателей. И эти преувеличения, о которых так много говорят, я все это переношу от него, потому что чувствую его душу. Виктор Гюго душу свою вам раскрывает. А Андреевы — чувствуешь, что они стараются тебя удовлетворить, завлечь, заинтересовать, растронуть, но Гюго сам свою душу перед тобой раскрывает16.
16 марта 1909 г.
Л. Н. пригласил к себе и долго беседовал с одним яснополянским крестьянином, старым своим приятелем 17, от которого ему, между прочим, хотелось получить некоторые сведения из крестьянской жизни для своих задyманных работ. Общение с этим мужиком было Л. Н. очень приятно и полезно, как он потом, за обедом, говорил.
— Я ему стал читать отрывки из старого ‘Круга чтения’, — говорил нам Л. Н., — и к стыду своему мне пришлось это переводить для него на русский язык, — так я последние года отстал от них и их жизни. Это мои настоящие учителя, но уроками у них я последнее время очень манкировал.
28 марта 1909 г.
Про один из отделов нашего ‘Свода мыслей’ 18 Л. Н. сказал:
— Мне нравится разрозненность. Видно, до чего с величайшими усилиями человек додумался. А так как он думал об этом в течение десятков лет, то читатель уже найдет для себя связь. Хорошо, что нет этой философской системы’.
1 сентября 1909 г.
Проезжая по Арбатской площади, Лев Николаевич заинтересовался новым памятником Гоголю19. Так как оставалось еще время, то я попросил извозчика подъехать к памятнику и предложил Льву Николаевичу сойти и поближе рассмотреть его (Лев Николаевич близорук, хотя замечательно хорошо видит на близком расстоянии и не носит очков). Подходя к памятнику, ему рассказали о замысле скульптора, желавшего изобразить Гоголя среди обыденной московской уличной жизни, пристально вглядывавшимся, опустив голову, в лица гуляющих по бульвару, стараясь мысленно проникнуть в их сердца.
— Ну, как же можно, — сказал Лев Николаевич, — браться за такую непосильную задачу: стараться посредством чугуна изобразить душу человека!
Лев Николаевич стал внимательно осматривать статую, и когда А. Б. Гольденвейзер подвел его к месту, с которого хорошо видно было выражение лица Гоголя, Лев Николаевич заметил одобрительно:
— Ах да, действительно отсюда хорошо видно. Да, выражение хорошее, понимаешь, что художник хотел вложить в лицо..
5 сентября 1909 г.
Л. Н. — ‘Багрова внука’ 20 потому интересны, что он сам описывает свои впечатления. Нехорошо в беллетристике — описание от лица автора. Нужно описывать, как отражается то или другое на действующих лицах21.
Перед обедом — разговор об искусстве. Я высказал, как рад был прочесть в его дневнике об искусстве: ‘В искусстве у творящего и воспринимающего становится общее ‘я’ 22.
Л. Н. — Да, мне стало ясно более высокое значение искусства, чем я считал до сих пор: слияние в одно ‘я’.
Я. — В искусство это слияние может быть и в высоком и в низменном.
Л. Н. — Вот-вот. А в жизни по любви всегда в высоком только.
Я. — Но зато единение в искусстве доступно с такими, с которыми оно невозможно в духовном разумении.
Л. Н. (оживленно). — Это совершенно верно.
Л. Н. — Странное дело, какое отношение бывает к писателям. Виктор Гюго и Гейне, — несмотря на их приподнятость, они мне близки, а Гете мне чужд. Вторая часть ‘Фауста’ — старческая любовь — что может быть отвратительнее?! Ах, простота — это несомненный признак настоящего, серьезного и нужного.
6 сентября 1909 г.
Привезли музыкальный инструмент миньон. Четыре вальса Штрауса особенно понравились.
7 сентября 1909 г.
Музыка. Льву Николаевичу больше всего понравился полонез Шопена As-dur N 7 в исполнении Падеревского. Этюды Шопена очень понравились. Также романс Рубинштейна в исполнении Гофмана23.
8 сентября 1909 г..
Л. Н. — ‘И паутины тонкий волос блестит на праздной борозде’. Мне особенно нравится ‘праздной’. Особенность поэзии в том, что в ней одно слово намекает на многое 24.
Начало сентября 1909 г.
После слушания музыки на миньоне у нас Л. Н. однажды заметил:
— Я сегодня в первый раз заметил, что, слушая хорошую музыку, чувствуешь, как будто это ты сам себя все изображаешь: это все — я, нежный такой — это я.
9 сентября 1909 г.
Когда Л. Н. провожал Софью Андреевну, подходя к платформе Крекшино26, он почему-то вспомнил стих Тютчева: ‘Дыханьем ночи обожгло’ и умилился.
— Это тютчевская манера, — заметил он, — выразить одним словом целый ряд понятий и контрастов: ‘морозом обожгло’ 27.
Середина сентября 1909 г.
Л. Н. (за музыкой):
— Теперь бы что-нибудь веселенькое для перемены. Потом Andante Бетховена. А для закуски опять что-нибудь веселенькое. Сегодня я думаю, мне кажется, что веселый должен быть добрым, а добрый — веселым28.
Середина сентября 1909 г.
Л. Н. — Я люблю Бетховена, но не очень. Как вам сказать? Он не Гайдн и он не Шопен. Нет той простоты и ясности, а с другой стороны, нет той краткости.
17 сентября 1909 г.
Л. Н. — Жду ясной, настойчивой потребности. Не могу уже, как прежде, заставлять, науськивать себя на художественное писание.
(Вчера вечером говорил, что нет потребности писать художественно.)
12 мая 1910 г.
Сегодня Л. Н. читал пролог ‘Анатэмы’ Андреева и ужасался:
— Это что-то невозможное, совершенно декадентское.
А публике это-то и нравится. Им кажется, что если непонятно, то в этом-то и кроется самая мудрость. А между тем, когда мне Андреев рассказывал содержание, то выходило что-то хорошее <,…>, 29.
24 мая. 1910 г.
По поводу выраженной мной надежды, что Л. Н. возьмется теперь за художественные работы, он сказал:
— Я был бы очень рад, если бы мне удалось осуществить то, чего вы так от меня хотите, и написать художественное. У меня есть замыслы. Но нужна еще достаточная внутренняя потребность, во всяком случае, се n’est pas la bonne volonte gue manque *.
* это не от недостатка желания (франц.).
18 июня 1910 г.
Говорили о современных писателях:
— Куприн — настоящий художник, громадный талант. Поднимает вопросы жизни более глубокие, чем у его собратьев: Андреева, Арцыбашева и прочих… Но нет чувства меры. Знание и любовь развращенной городской среды, как у Семенова — крестьянской.
19 июня 1910 г.
Л. Н. — Необходимо (глупое слово) — вдохновение. Такие моменты, когда превосходишь себя вчетверо. Так и во всем, и в искусстве.
23 июня 1910 г.
Л. Н. — Я думаю, что музыкальные впечатления никак нельзя описывать. Чувствуешь и чувствуешь. Когда говоришь, что чувствуешь то-то и то-то, — это не то. Нельзя выразить. И лучше не пытаться.
Лето 1910 г.
Л. Н. (после баллады Шопена, сыгранной, кажется, в Ясной А. В. Гольденвейзером, от которой Л. Н. был в восторге):
— Но это совсем не верно, что музыка изображает что-то. Просто — само по себе. Нельзя определить словами.
— Только выражение чувства?
Л. Н. — Нет, и этого не могу сказать. Просто — невозможно выразить словами действие музыки30.
Лето 1910 г.
Л. Н. (после особенно тронувшего его исполнения. А. Б. Гольденвейзером баллады Шопена):
— Когда играют, у меня всегда художественная жилка просыпается. Это совсем особенное, совсем особенное средство общения с людьми.
Лето 1910 г.
Л. Н. (про ‘Тита’ Арвида Эрнфелъда31). — ‘Тит’ — нехорошо. Выдумано, не живое. Слишком много картин, лиц, нагромождено. Но я к драматическим вещам очень строг. (С грустью в голосе.) А мне хотелось, чтобы понравилось.
7 октября 1910 г.
Я сказал Льву Николаевичу, что при хорошем духовном состоянии и пишется легко, и пишешь только то, что надо. Л. Н. заметил:
— Когда очень хорошо на душе, то так хорошо, что ничего и писать не хочется.
Чертков Владимир Григорьевич (1854—1936) — один из ближайших друзей и единомышленников Толстого, издатель его сочинений — познакомился с ним в 1883 г. К этому времени Чертков, воспитанный в дворянской аристократической семье, блестящий конногвардейский офицер, резко переменил свой привычный образ жизни. Вскоре он стал соратником Толстого в делах издательства ‘Посредник’.
Для двадцатипятилетнего общения с Толстым объем записей Черткова невелик. Сказались годы, проведенные за границей в изгнании за распространение запрещенных произведений писателя. К тому же долгое время Чертков не считал себя вправо записывать мысли Толстого, не полагаясь на точность их воспроизведения. И только выработав для себя некоторые стенографические приемы, он стал фиксировать беседы, отдельные высказывания Толстого. Таким образом, записи Черткова строго документальны. Они лишены субъективных оценок, какие нередко дают себя знать в его работах, посвященных биографии и творчеству Толстого. В них содержится немало положений, важных для понимания эстетической концепции Толстого, главное же — они нередко передают обстоятельства, в которых возникали эти размышления Толстого об искусстве, его импровизации ‘на ходу’, самый процесс рождения его мысли.
По-видимому, записи не всегда расшифровывались Чертковым сразу же после встреч с Толстым, чем можно объяснять ряд хронологических и даже фактических неточностей.
Печатаются по тексту ЛН, т. 37—38. М., 1939, с. 524—536.
1 Эта мысль Толстого — повторение одного из центральных тезисов ‘Предисловия к сочинениям Гюи де Мопассана’, над корректурами которого он работал в конце апреля 1894 г.: ‘…цемент, который связывает всякое художественное произведение в одно целое и от того производит иллюзию отражения жизни, — писал Толстой, есть не единство лиц и положений, а единство самобытного нравственного отношения автора к предмету’ (ПСС, т. 30, с. 18—19).
2 Проблема взаимоотношений народного искусства (фольклора) и искусства и литературы для народа постоянно занимала Толстого, начиная с первых же шагов его творческой работы (см. дневниковую запись от апреля—мая 1851 г. — ПСС, т. 46, с. 71). Проблема эта поставлена в целом ряде его выступлений: ‘О языке народных книжек’, ‘Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?’, ‘Так что же нам делать?’, ‘Что такое искусство?’ и др.
3 Имеются в виду ‘Записки из Мертвого дома’ Ф. М. Достоевского, которые Толстой особо выделял в литературе XIX в., отмечая их новаторский характер и глубокое нравственное содержание. Первый его отзыв о Достоевском связан с ‘Записками из Мертвого дома’ (письмо к А. А. Толстой от 22 февраля 1852 г. — ПСС, т. 60, с. 419). Высокую оценку этому созданию Достоевского дает Толстой и в дальнейшем: ср. письмо к Н. Н. Страхову от 26 сентября 1880 г., где ‘Записки из Мертвого дома’ названы лучшей книгой ‘изо всей новой литературы, включая Пушкина’ (ПСС, т. 63, с. 24). В трактате ‘Что такое искусство?’ ‘Записки из Мертвого дома’ отнесены к образцам высшего искусства, в 1904 г. два отрывка из ‘Записок’ — ‘Орел’ и ‘Смерть в госпитале’ — были включены Толстым в ‘Круг чтения’.
4 Над статьей ‘О значении русской революции’ Толстой работал с февраля по октябрь 1906 г.
6 И. Ф. Наживин. В долине скорби. М., 1907. Мысль, записанная В. Г. Чертковым, зафиксирована также Н. Н. Гусевым, но в записи от 18 января 1908 г. (Гусев. Два года с Толстым, с. 87). Как свидетельствует Маковицкий, Толстой говорил, что у автора книги нет ‘великого свойства истинного художника: чувства меры. Он преувеличивает, утрирует’ (ЯЗ, 17 января 1908 г. ).
6 Статья Толстого ‘Любите друг друга (обращение к кружку молодежи)’. Впервые опубликована в изд. ‘Посредник’ (М., 1909). Летом 1907 г. Чертков, живя близ деревни Ясенки, устраивал у себя собрания местной крестьянской молодежи, к которой и обратился Толстой.
7 Об этом более подробно Толстой писал С. В. Гаврилову (14 января 1908 г.): ‘Я вообще считаю, что слово, служащее выражением мысли, истины, проявления духа, есть такое важное дело, что примешивать к нему соображения о размере, ритме и рифме и жертвовать для них ясностью и простотой, есть кощунство и такой же неразумный поступок, каким был бы поступок пахаря, который, идя за плугом, выделывал бы танцевальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды’ (ПСС, т. 78, с. 20).
8 Об этом адресе, преподнесенном Толстому от имени деятелей английской культуры в день его восьмидесятилетия, см. в воспоминаниях М. С. Сухотина, а также коммент. 42 к ним.
9 В дневнике Толстого от 29 ноября 1908 г. есть запись: ‘Ночью видел во сне, что я отчасти пишу, сочиняю, отчасти переживаю драму Христа. Я — и Христос и воин. Помню, как наделал меч’ (ПСС, т. 56, с. 158).
10 В 1909 г. вдова А. И. Эртеля, предпринимая издание сочинений своего мужа, обратилась к Толстому с просьбой написать предисловие. Но Толстой написал предисловие только к роману А. И. Эртеля ‘Гарденины, их дворня, приверженцы и враги’ (опубликовано в т. V Собр. соч. А. И. Эртеля. М., 1909). Автор предисловия особенно отмечал в романе ‘удивительный по верности, красоте, разнообразию и силе народный язык’ (ПСС, т. 37, с. 243). С романом А. И. Эртеля Толстой познакомился значительно раньше. В дневнике 1889 г. (запись от 28 сентября) содержится краткий отзыв о ‘Гардениных’: ‘Лег поздно, зачитался Гардениными. Прекрасно, широко, верно, благородно’ (ПСС, т. 50, с. 149).
11 Д. В. Чертков, сын В. Г. Черткова.
12 ‘Ога pro nobis’ — католический религиозный гимн (‘Молись за нас’).
13 Толстой был большой любитель и знаток цыганской манеры исполнения русских народных песен и романсов. Эти его увлечения отразились в ряде произведений: замысел ‘Повести из цыганского быта’ (1850), ‘Детство’, ‘Два гусара’, ‘Святочная ночь’ и ‘Живой труп’. Ср. также воспоминания С. Л. Толстого ‘Музыка в жизни моего отца’ (С. Л. Толстой. Очерки былого. Тула, 1966, с. 396).
14 Толстой читал рассказ Л. Андреева 1 января 1909 г. Мысли Толстого по поводу ‘Рассказа о семи повешенных’ были записаны современниками (Гусев. Два года с Толстым, с. 227).
15 Толстой ценил произведения А. Франса. Он включил в ‘Круг чтения’ несколько его высказываний и, в своей переработке, рассказ ‘Уличный торговец’ (‘Кренкебиль’).
16 Ту же мысль о разных типах творчества и в том же сочетании имен Гюго и Л. Андреева Толстой повторил в беседе, участником которой был Фельтен. См. воспоминания Фельтена, с. 304.
17 Это был Т. К. Фоканов (Гусев. Два года с Толстым, с. 243).
18 ‘Свод мыслей’ Толстого составлялся в течение ряда лет под редакцией Черткова. Опубликован не был.
19 Памятник Гоголю (1909 г.) работы скульптора Н. А. Андреева. Ср. воспоминания об этом эпизоде в нисколько иной редакции: А. Б. Гольденвейзер, I, с. 324. Осмотру памятника предшествовал разговор о нем в июле 1909 г. См. воспоминания В. А. Поссе, с. 262.
20 ‘Детские годы Багрова-внука’ С. Т. Аксакова.
21 Это одна из давних мыслей Толстого. В дневнике 4 июля 1851 г. он записывает: ‘Мне кажется, что описать человека собственно нельзя, но можно описать, как он на меня подействовал’.
22 Неточная передача записи Толстого в дневнике 4 сентября 1909 г.: ‘Произведение искусства только тогда истинное произведение искусства, когда, воспринимал его, человеку кажется — но только кажется, что человек испытывает чувство радости о том, что он произвел такую прекрасную вещь. Особенно сильно это в музыке. Ни на чем, как на этом, не видно так главное значение искусства, значение объединения. ‘Я’ художника сливается с ‘я’ всех воспринимающих’ (ПСС, т. 57, с. 132).
23 В день отъезда из Москвы, 4 сентября, Толстой посетил магазин Циммермана, где слушал музыкальный аппарат ‘Mignon’. Сильное впечатление на него произвели записи Падеревского, Грюнфельда и Гофмана. Магазин Циммермана прислал ‘Mignon’ в Крекшино на все время пребывания там Толстого, и записи вновь прослушивались Толстым (Гольденвейзер, I, с. 322—323, 325).
24 Из стихотворения Тютчева ‘Есть в осени первоначальной…’ (1857). A. Б. Гольденвейзер относит этот разговор к 1 сентября 1009 г. в Ясной Поляне. См.: Гольденвейзер, I, с. 315.
25 Близкую мысль Толстой высказывал в беседе с А. Б. Гольденвейзером 1 сентября 1908 г., прослушав в его исполнения Шопена: ‘Когда вы играли, я совершенно слился с этой музыкой, как будто это воспоминание о чем-то, — такое чувство, будто я сочинил эту музыку’ (Гольденвейзер, I, с. 248).
26 Толстой с 4 по 18 сентября гостил у В. Г. Черткова в Крекшино, куда приезжала на некоторое время и Софья Андреевна.
27 Ошибка мемуариста. Строка из стихотворения не Тютчева, а Фета: ‘Осенняя роза’ (1886). У Толстого не было этой путаницы имен. Ср.: Гольденвейзер, I, с. 319. Здесь разговор отнесен к 3 сентября 1909 г., то есть к моменту переезда Толстого из Ясной Поляны в Москву.
28 Речь идет о музицировании в Крекшино, где составились трио: скрипач В. О. Сибор, виолончелист А. И. Могилевский и А. Б. Гольденвейзер: ‘После обеда мы играли трио g-dur Гайдна, c-moll Бетховена и Аренского… Особенно радовался он <,Толстой>, на веселый финал трио Гайдна, который просил повторить’ (Гольденвейзер, I, с. 325).
29 ‘Анатема’ (1910) — пьеса Л. Н. Андреева. Весной 1910 г. (21—22 апреля) Л. Н. Андреев приезжал в Ясную Поляну и беседовал с Толстым (см.: Булгаков, с. 198—205).
30 Поиски Толстым определения музыки велись давно. Одна из первых его записей по этому поводу оставлена в дневнике 1851 г. (29 ноября): ‘Музыка действует на способность воображать ваши чувства… но почему музыка есть подражание нашим чувствам, и какое сродство каждой перемены звука с каким-нибудь чувством? Нельзя сказать…’ (ПСС, т. 46, с. 239). Анализ суждений Толстого о музыке см. в статье: Иосиф Эйгес. Воззрение Толстого на музыку. — В кн.: ‘Эстетика Льва Толстого’, сб. статей под ред. П. Сакулина. М., 1929. Одно из определений музыки, данное Толстым (‘музыка — это стенограмма чувств’), современные музыканты находят особенно удачно выражающим сущность этого искусства. См.: Дм. Шостакович. Знать и любить музыку. Беседа с молодежью. ‘Молодая гвардия’, М., 1958, с. 6.
31 Драма финского единомышленника Толстого Арвида Ернефельта ‘Тит, разрушитель Иерусалима’. 21 марта 1910 г. Толстой записал в дневнике: ‘Эрнефельт. Драма его — драма, мало мне интересная’ (ПСС, т. 58, с. 28). В письме же к Черткову от 24 марта 1910 г. он сочувственно отозвался об этой пьесе: ‘Эрнефельта вновь очень полюбил и рад был, что драма его понравилась мне, и теперь чем больше думаю о ней, тем больше нравится’ (ПСС, т. 89, с. 178).