ЗАПАХЪ ВЕРБЫ.
ЗАПАХЪ ВЕРБЫ.
Новый разсказъ Франсуа Коппе.
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 5, 1893
Запах вербы, Коппе Франсуа, Год: 1893
Время на прочтение: 8 минут(ы)
— Ни за что!— вскричалъ папа Буржёль, шумно подхватившись съ мста и швырнувъ свою салфетку на столъ.— Никогда!.. Слышишь-ли?.. Никогда!..
И въ то время, какъ старый каменьщикъ въ великомъ гнв большими шагами расхаживалъ по столовой, круто поворачиваясь, на подобіе медвдя въ клтк, поскрипывая тяжелыми своими сапогами, мама Буржёль, опустивъ въ тарелку глаза, увлаженные слезами, машинально шелушила сухой миндаль.
Вотъ уже два года все одинъ и тотъ же споръ безпрестанно возникалъ между супругами, и всегда, какъ и сегодня, затвался въ конц обда за дессертомъ. Два года тому назадъ поссорились они съ сыномъ своимъ Эдуардомъ, который противъ ихъ желанія женился на своей любовниц, подобранной имъ гд-то въ Латинскомъ квартал въ то время, когда онъ оканчивалъ юридическій факультетъ. Какъ они любили, какъ нжили съ самаго дтства этого Эдуарда, единственное ихъ дтище, появившееся на свтъ посл десятилтняго супружества, когда всякая надежда имть дтей уже исчезла.
Бывшій подмастерье Буржёль, состоявшій въ то время уже мелкимъ подрядчикомъ, тутъ-же сказалъ своей жен: ‘Ты знаешь, Клемансъ, Парижъ хотятъ изрыть до самаго основанія, и все изъ-за этого дьявола Гауссманна. Строительное дло въ полномъ разгар, и если такъ будетъ продолжаться, лтъ двнадцать-пятнадцать спустя я наживу состояніе, и надюсь, что этому молокососу не придется лазить по лсамъ, подобно его папаш, и возвращаться каждый вечеръ измученнымъ домой съ комками штукатурки на срой блуз. Мы сдлаемъ изъ него барина, не правда-ли, хозяйка?’
И все случилось такъ, какъ того желалъ отецъ. Эдуардъ былъ блестящимъ ученикомъ въ лице Louis le Grand, и крестьянинъ Буржёль, пріхавшій въ Парижъ изъ дебрей Лимузена съ парой запасныхъ сапогъ и двумя монетами въ сто су, завязанными въ уголк его платка,— имлъ честь лицезрть, какъ самъ министръ привтствовалъ его сына при раздач наградъ на конкурс. Это человкъ съ будущностью. Ему ни почемъ получить лиценціатство и докторскую степень! Ему будутъ открыты всякія карьеры! ‘А мы этому молодцу оставимъ добрыхъ двадцать пять тысячъ ливровъ годового дохода’, говаривалъ папа Буржёль, ударяя ладонью жирной своей руки по плечу жены. ‘Чортъ побери, скоро надо будетъ его женить, а? мать, и найти ему хорошенькую двушку, такую же образованную, какъ и онъ самъ, которая сдлала-бы его счастливымъ, а намъ доставила-бы честь’.
Но вс эти заманчивые проекты, увы! канули въ Лету. Молодой человкъ, которому, по слабости характера, они наняли въ город отдльную комнату, встртился съ этой двчонкой — потаскушкой, чортъ возьми!— и связался съ ней. Съ тхъ поръ ученью пришелъ конецъ. Въ двадцать пять лтъ Эдуардъ не кончилъ еще даже лиценціатской своей диссертаціи. Крайне опечаленные, въ конецъ обманутые въ своихъ ожиданіяхъ, престарлые родители все еще не отчаявались въ томъ разсчет, что ‘молодость перебродитъ!’ Но въ одинъ прекрасный день этотъ идіотъ имлъ дерзость объявить имъ, что онъ обожаетъ свою любовницу и хочетъ жениться на ней. О, только по счастливой случайности папа Буржёль не былъ сраженъ въ ту минуту апоплексическимъ ударомъ, ибо уши его переполнились кровью до такой степени, что готовы были разорваться. Онъ выгналъ сына, лишивъ его средствъ къ существованію. ‘Если ты дашь мое имя этой дряни,— воскликнулъ старый каменьщикъ, побагроввъ отъ гнва,— не жди отъ насъ обоихъ ни единаго су раньше нашей смерти!’ Но злое, неблагодарное дтище дошло въ своемъ оскорбленіи до конца, порвавъ всякія съ ними отношенія. И вотъ въ настоящее время онъ повнчался со своей куклой и жилъ на убогое жалованье комми, на окраин предмстья, какъ бднякъ.
Разумется, въ теченіе двухъ лтъ не видя своего сына, старики жестоко страдали. А за послднее время положеніе ухудшилось еще боле. Материнское сердце сказалось, изволите-ли видть. Мама Буржёль чувствовала себя слишкомъ несчастной и первая сдалась. Гнвъ ея былъ слабе ея горести. Она склонялась уже къ прощенію. Наконецъ, осмлилась заговорить о томъ съ мужемъ.
Но его охватилъ припадокъ ярости, онъ крикнулъ свое ‘никогда’ такъ, что стекла задрожали въ оконныхъ рамахъ и запретилъ бдной женщин ни словечкомъ не заикаться боле на эту тэму.
Она не въ силахъ была повиноваться и пыталась снова выступить защитницей виновнаго. Но при всякой новой попытк папа Буржёль приходилъ въ бшенство и длалъ ей страшныя сцены. Въ дом воцарился адъ. Эти старики, которые ни въ чемъ не могли упрекнуть другъ друга, прожившіе бокъ о бокъ и неустанно трудившіеся въ теченіе тридцати лтъ, любившіе другъ друга беззавтной и серьёзной любовью, стали почти что врагами, жили теперь на военномъ положеніи. Каждый вечеръ, въ конц обда, возобновлялись непріязненныя препирательства, неизмнно оканчивавшіяся обидными словами.
— Знаешь, что я скажу теб, Буржёль? Ты безжалостенъ!
— А ты, старая, знай разъ на всегда…. Ты черезчуръ подла!
И каменьщикъ выходилъ, сильно хлопнувъ дверью.
Оставшись въ одиночеств передъ своей лампой въ этомъ богатомъ салон, гд она сохраняла старыя свои привычки крестьянки и полотняные чепцы, престарлая мать хныкала надъ своимъ вязаньемъ. Буржёль-же, скучавшій теперь дома, при вид печальной ея физіономіи, уходилъ въ сосдній кафе, гд нсколько завсегдатаевъ ожидали его для пульки. Здсь, сдавая карты, онъ громилъ современные нравы, при которыхъ дтьми попирался родительскій авторитетъ, при которыхъ съ каждымъ днемъ все боле и боле падало уваженіе къ семь. Что его касается, прибавлялъ онъ, то онъ ужь во всякомъ случа подастъ добрый примръ и до конца останется неумолимымъ относительно непокорнаго. Это былъ собственно единственный предметъ его разговора, такъ что, несмотря на обаяніе, какое придавало ему его богатство,— по его уход, партнеры называли его скучнымъ, старымъ ‘брадобремъ’. Но въ его присутствіи вс выражали сочувствіе его несчастію и одобряли его стойкость. Въ особенности старался чиновникъ окладныхъ сборовъ,— тотъ самый, у котораго трубка разила необычайно скверно,— на вс проклятія старика по адресу своего сына чиновникъ неизмнно отвчалъ слдующей одобрительной фразой:
— Браво, дядя Буржёль!.. Вы настоящій римлянинъ!
Въ дйствительности папа Буржёль былъ родомъ изъ Haute Vienne и на счетъ классическаго міра обладалъ лишь весьма смутными понятіями. Тмъ не мене онъ кое-что мараковалъ изъ исторіи стараго Брута, и мысль, что и онъ также принадлежалъ къ людямъ такого закала, пріятно льстила его самолюбію. Однако, выйдя изъ кафе и очутившись одинъ на одинъ самъ съ собой среди глубокой полночи, онъ шепталъ про себя, что у этого Брута была очень черствая душа и что приговорить своего сына къ смертной казни дло ужасное.
Но вотъ наступило Вербное воскресенье. Дулъ рзкій втеръ и ярко свтило солнце. Всмъ припомнилась поговорка ‘Не снимай кожуха до Святого Духа’. Тмъ не мене Парижъ имлъ праздничный видъ. Нсколько стсняясь зимними своими туалетами, уже поблекшими въ весн, дамы возвращались изъ церкви съ вербами, торчавшими изъ ихъ муфтъ. Ршительно у всхъ была верба, даже у лошадей омнибусовъ за ушами привязаны были маленькія вербочки.
Запоздавъ наканун въ кафе и прокозырявъ до полуночи, папа Буржёль проснулся поздно и въ убійственномъ настроеніи духа. Вчера вечеромъ за дессертомъ жена опять говорила ему про Эдуарда и всячески старалась его разжалобить. Она наводила справки и узнала, что жена ихъ сына,— что тамъ ни говори, а она всетаки ихъ невстка, ничего не подлаешь,— такъ она узнала, что невстка ихъ вовсе не была такой дрянью, какой вначал они себ ее представляли. Конечно, то была бдная двушка, бывшая корсетница. Но вдь сами-то они, родители его, какое ихъ происхожденіе? Выскочки изъ ремесленниковъ, вотъ и все. Разв они позволяли себ когда-либо надяться устроить своего сына въ предмсть Сенъ-Жерменъ? Когда Эдуардъ познакомился съ Анжеликой,— некрасивое имя, если хотите, но это уже не ея вина,— такъ вотъ тогда она была совсмъ или почти совсмъ порядочная. Да и во всякомъ случа, съ тхъ поръ, какъ она живетъ вмст съ ихъ сыномъ — правда это случилось много раньше до брака,— о ней ничего нельзя сказать дурного. Нтъ, правда, знаешь Буржёль,— ничего такого! Неужто же, въ самомъ дл, въ немъ не пробудится къ этимъ несчастнымъ дтямъ хотя капелька снисходительности!
— Вдь они, муженекъ, находятся въ крайности, въ самой настоящей крайности! Угадай, что получаетъ нашъ Эдуардъ въ этой страховой компаніи, гд онъ нашелъ себ занятія… Двсти франковъ въ мсяцъ, то, что ты тратишь изъ карманныхъ денегъ на свои сигары и кафе. Такія вещи разрываютъ сердце… О, я не прошу тебя допускать ихъ до себя. Но только помоги имъ хоть немножко въ то время, когда мы живемъ въ довольств, разв это не было бы справедливо?
И бдная старушка, видя, что мужъ не отвчаетъ ни слова, задумчиво вертя между пальцами маленькій стаканчикъ только что имъ опорожненный, поднялась съ своего мста, обошла вокругъ стола и нжно положила свою руку на плечо главы семьи. Тщетное стараніе! Папа Буржёль вдругъ вспомнилъ, что онъ ‘римлянинъ’, изрыгнулъ свои проклятія и прорычалъ неизмнное свое ‘никогда’!
И вотъ сегодня утромъ старому каменьщику какъ-то необычайно грустно и скверно на душ. Онъ въ нервномъ состояніи и дважды порзался, бря бороду.
Чортъ побери! онъ не будетъ такимъ дуракомъ, чтобы еще давать ренту своему сыну. ‘Римлянинъ’, говорятъ вамъ. Разв на его мст сталъ бы старый Брутъ выплачивать ренту? И наканун онъ готовъ былъ разнжиться!
Вотъ что значитъ слушаться женщинъ. У этихъ бабъ нтъ энергіи ни на грошъ.
И утвердившись въ своемъ ршеніи, пана Буржёль облачился въ блую рубашку и въ срую праздничную блузу. Несмотря на то, что уже много лтъ тому назадъ бросилъ онъ свое мастерство,— какъ человкъ традиціи, онъ сохранилъ костюмъ своей профессіи — срое платье, годное для кладки камня, безъ опасенія запачкаться при томъ известкой.
Онъ сошелъ въ гостиную, и взглянулъ на стнные часы, на которыхъ Галилей изъ золоченой бронзы,— почему Галилей?— указывалъ пальцемъ на мраморный земной шаръ, служившій циферблатомъ, и словно подтверждалъ его вращеніе. Земной шаръ оставался неподвиженъ,— быть можетъ, въ оправданіе инквизиціи, передъ которой знаменитый математикъ отступился отъ своей ереси. Но циферблатъ показывалъ одиннадцать часовъ, и папа Буржёль, у котораго въ это утро какъ разъ разъигрался аппетитъ, выразилъ нетерпніе при мысли, что завтракъ подадутъ только въ полдень.
Затмъ мама Буржёль вернулась отъ обдни, съ большимъ пучкомъ вербы въ рукахъ, которую она положила на маленькій столикъ и которая наполнила комнату своимъ свжимъ и сильнымъ ароматомъ.
Папа Буржёль не былъ поэтомъ: натура его не отличалась утонченностью. Но тмъ не мене, онъ способенъ былъ испытывать ощущенія, какъ и вс люди и, какъ у всхъ людей, эти ощущенія могли вызывать въ немъ воспоминанія.
И тмъ временемъ пока старушка раздляла вербу, чтобы украсить ею свою обитель,— сильный запахъ вербы смутилъ сердце добряка. Ему припомнилось одно утро Вербнаго воскресенья,— ахъ, какъ это было давно!— когда онъ былъ еще подмастерьемъ, а жена его состояла портнихой. То былъ еще періодъ медоваго ихъ мсяца, такъ какъ они поженились незадолго до великаго поста. Точно такъ же, какъ и сегодня, вернувшись изъ церкви, она принесла вербу въ ихъ бдную и единственную комнату и повсила ее надъ брачнымъ ихъ ложемъ. Какъ мила была она и какъ онъ любилъ ее!
Посл минутнаго напряженія памяти, передъ нимъ мгновенно пронеслись долгіе годы ихъ совмстной жизни, въ теченіе которыхъ она была столь трудолюбива, столь экономна и столь беззавтно предана ему. И эту-то хорошую женщину заставляетъ онъ страдать изъ-за дурного ихъ сына!… Но разв уже онъ такъ дуренъ? Конечно, слдуетъ почитать своихъ родителей и повиноваться имъ. А все же молодость и любовь, быть можетъ, могутъ извинить многія ошибки.
Въ этотъ моментъ старушка, за которой онъ слдилъ умиленнымъ взоромъ, съ вткой вербы въ рукахъ подошла къ стн, подняла руки и стала привязывать маленькую вербочку надъ фотографіей ихъ Эдуарда, въ гимназическомъ мундир, Эдуарда того времени, когда онъ всегда получалъ награды, и они такъ имъ гордились.
Признаться, старый каменьщикъ совсмъ растерялся. У него закружилась голова, запахъ вербы опьянилъ его добрымъ хмлемъ милосердія и великодушія. Онъ подошелъ въ своей жен, взялъ ее за руки и, бросивъ взглядъ на портретъ, пробормоталъ своимъ грубымъ, внезапно осипшимъ голосомъ:
— Скажи-ка, Клемансъ… Что, если бы мы его простили?..
— Ахъ!..— Изъ груди матери вырвался крикъ радости… Ея мужъ называетъ ее Клемансъ, какъ въ дни ихъ молодости! Слишкомъ пятнадцать лтъ прошло, какъ онъ не называлъ ее такъ!.. Она поняла, что онъ любитъ ее по прежнему, ея мужъ, старый ея сотоварищъ!
Она кинулась ему на шею, безумно принялась цловать ему все лицо, обими руками взяла его за голову и начала шептать ему на ухо. Вдь она не выдержала и прошлое воскресенье была у сына. Онъ такъ несчастенъ тмъ, что ихъ огорчилъ. Онъ сто разъ готовъ былъ бы придти, чтобы просить ихъ о прощеніи, но не приходилъ единственно изъ-за того, что не смлъ.
— И знаешь,— прибавила она, причемъ голосъ ея сдлался бархатистымъ и ласковымъ,— знаешь, я видла его жену… На нее не слдуетъ боле сердиться, увряю тебя… Такая миленькая, хорошенькая, какъ розочка!.. Она обожаетъ нашего Эдуарда, это сейчасъ же чувствуется… Она такъ хорошо ведетъ скромное свое хозяйство… Ея прошлое? Я отлично знаю. Но разъ, Эдуардъ, несмотря на то, любитъ ее… Въ простомъ быту,— а мы сами изъ этого быта,— въ простомъ быту на это не такъ строго смотрится… А кром того, скажу теб ужъ все до конца,— она беременна три мсяца, такъ что мы скоро будемъ ддушкой и бабушкой.
Но пана Буржёль окончательно раскисъ, онъ задыхался, наконецъ, закрывъ дрожащими жирными пальцами ротъ своей жены, онъ проговорилъ:
— Ну довольно же, мать… Вели поставить четыре прибора, пошли за фіакромъ… Вотъ, снесемъ къ нимъ одну изъ этихъ вербъ, въ знакъ мира… и приведемъ ихъ сюда завтракать…
И пока мать, словно подавленная счастьемъ, замерла, рыдая на груди своего мужа, папа Буржёль — куда же двался ‘римлянинъ’? куда двался старый Брутъ?— принялся, въ свою очередь, всхлипывать.