Замогильные записки, Шатобриан Франсуа Рене, Год: 1848 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 71 минут(ы)

**ЗАМОГИЛЬНЫЯ ЗАПИСКИ ШАТОБРІАНА (*).**

(*) Объ этихъ ‘Запискахъ’ мы говорили въ восьмой книжк ‘Отеч. Записокъ’ ныншняго года, сообщая краткій очеркъ жизни Шатобріана (отд. VIII, стр. 179—185). Теперь будемъ переводить ихъ по мр полученія нумеровъ газеты la Presse, въ которой он печатаются.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Парижъ, 14 апрля 1846.
Пересмотрно 22 іюля 1846.

Sicut nubes… quasi nares… velut umbra.
Іовъ.

Такъ-какъ невозможно мн предвидть часъ смерти, такъ-какъ мои лта даются человку только въ знакъ милости, или скорй въ наказаніе, то я и хочу высказаться.

4-го будущаго сентября исполнится мн семьдесятъ-восемь лтъ: вполн пора оставить міръ, который оставляетъ меня и о которомъ я не жалю.

Записки, которымъ предпосылается это предисловіе, слдуютъ естественному раздленію, по періодамъ моей жизни.

Печальная необходимость, которая всегда держала меня наступя на горло, заставила меня продать мои Записки. Никто не можетъ знать, какъ тяжела мн эта необходимость отдать въ закладъ собственную могилу, но я долженъ принесть эту жертву, въ силу моихъ общаній, въ силу единства моего образа жизни. Изъ привязанности, можетъ-быть, малодушной, я смотрю на эта Записки какъ на сердечнаго повреннаго, съ которымъ не хотлось бы разставаться, мое намреніе было — оставить ихъ г-ж Шатобріанъ: отъ ея воли зависло бы, сдлать ли ихъ извстными, или скрыть, чего желалъ бы я именно теперь, больше нежели когда-нибудь.

О, если бы я могъ, пока еще живъ, найдти такого богатаго и доврчиваго человка, который бы выкупилъ акціи Общества и не былъ бы, какъ это Общество, въ необходимости печатать книгу, пока не затихнетъ мой похоронный звонъ! Нкоторые акціонеры — мои друзья, многіе изъ нихъ старались быть мн полезными, но вдь акціи могутъ быть проданы, могутъ перейдти въ руки людей, которыхъ я не знаю, имъ моя жизнь будетъ если не въ тягость, то по-крайней-мр въ досаду. Наконецъ — еслибъ эти Записки были еще моей собственностью, я или сохранилъ бы ихъ въ рукописи, или отсрочилъ бы изданіе на пятьдесятъ лтъ.

Записки эти писались въ разное время и въ разныхъ краяхъ. Отътого явились неизбжные прологи, изображающіе мста, бывшія у меня передъ глазами, чувства, подъ вліяніемъ которыхъ былъ я, когда снова завязывалъ нить повствованія. Такимъ-образомъ, измняющіяся формы моей жизни вошли одна въ другую: вышло такъ, что во дни благосостоянія я говорилъ о временахъ нищеты, въ минуты скорби — вспоминалъ минуты счастія, Моя молодость проникла въ глубину старости, суровость зрлыхъ лтъ омрачила лта беззаботной юности, вс лучи моего солнца, съ утренней до вечерней зари, скрестились, перепутались между собою и произвели въ моемъ разсказ какую-то смсь, или, если хотите, родъ, неопредленнаго единства, въ моей колыбели присуща могила, а въ могил — колыбель: мои страданія приняли водъ наслажденій, а наслажденія — скорбей, и, прочитавъ свои Записки, а не могу ршить, темноволосой или сдой голов принадлежатъ он.

Не знаю, хорошее ли или дурное въ моихъ ‘Запискахъ’ — эта смсь, которую я не умю исправить, она — плодъ непостоянства судьбы моей: часто бури не оставляли мн стола для писанья, кром камея, на которомъ совершилось кораблекрушеніе.

Меня убждали издать при жизни нсколько отрывковъ изъ Записокъ, но я лучше хочу говорить изъ глубины Могилы: тогда съ моимъ разсказомъ, будетъ слышаться тотъ голосъ, въ которомъ есть нчто священное, потому-что онъ выходитъ изъ гроба. Если я, въ-продолженіе земной жизни, выстрадалъ право быть въ иномъ міръ блаженной тнью, тогда лучь, прорвавшійся изъ Елисейскихъ-Полей, разольется на моихъ послднихъ картинахъ защитнымъ свтомъ: жизнь уже какъ-то не по мн, можетъ-быть, смерть прійдется лучше.

Эти Записки были предметомъ моей страсти: св. Бонавентура получилъ отъ Неба позволеніе продолжать свои мемуары посл смерти, я не надюсь на такую милость, но желалъ бы встать изъ гроба въ часъ призраковъ, чтобъ по-крайней-мр исправлять корректуру. Впрочемъ, когда Вчность заткнетъ мн уши обими руками, тогда, въ пыльной семь глухихъ, я уже никого, не услышу.

Есть въ моемъ труд одна часть, которая влечетъ меня къ себ всего сильне, именно та, гд говорится, о моей молодости, о самомъ темномъ, невдомомъ уголк моей жизни. Тамъ предстояло мн будить міръ, никому кром меня неизвстный, блуждая въ этомъ исчезнувшемъ мір, я не нашелъ ничего, кром воспоминаній и мертвой тишины, изъ тхъ, кого я зналъ, сколькихъ уже нтъ теперь на свт? жители Сен-Мало, 25 августа 1828 года, обращались ко мн, чрезъ своего мэра, на счетъ бассейна, который они желали устроить. Я спшилъ отвчать, прося, въ обмнъ услугъ, подарить мн нсколько футовъ земли, для могилы, на Гран-Бэ (Grand-B) {Островокъ на сен-малоскомъ рейд.}. Исполненіе этой просьбы встртило затрудненія и возраженія со стороны военнаго вдомства. Наконецъ, 27 октября 1831 года, я получилъ письмо отъ мэра, г. Говіуса. Онъ писалъ: ‘Желаемое вами мсто успокоенія на берегу моря, въ нсколькихъ шагахъ отъ вашей колыбели, будетъ ‘приготовлено сыновней любовью жителей Мало. Но — печальная мысль ‘примшивается къ этой забот. О, пусть памятникъ долго остатся пустымъ! впрочемъ, честь и слава переживаютъ все, что проходитъ по ‘земл’. Съ благодарностью привожу прекрасныя слова г-на Говіуса: въ нихъ только одно слово лишнее — слава.

Итакъ, я усну на берегу любимаго моего моря. Если умру я вн Франціи, то хочу, чтобъ прахъ мой былъ перенесенъ на родину не прежде, какъ по прошествіи пятидесяти лтъ со дня перваго погребенія. Да избавятся мои останки отъ оскорбительной аутопсіи, да удержатся мои ближніе отъ желанія искать въ холодномъ череп и угасшемъ сердц тайнъ моего существа. Смерть не открываетъ тайнъ жизни. Трупъ, который везутъ на почтовыхъ, наводитъ на меня ужасъ, блыя и легкія кости удобне перевозить: въ томъ послднемъ путешествіи он устанутъ меньше, нежели тогда, какъ носилъ я ихъ туда и сюда, обремененныя моей печалью.

ЗАПИСКИ.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.

Sicut nunus… quasi naves… relut timbra.
Іовъ.

Волчья-Долина, близь Ольнэ, 4 октября 1841.

Назадъ тому четыре года, воротясь изъ Святой-Земли., я купилъ, возл деревеньки Ольнэ, въ сосдств съ Ссо и Шатлэ, домъ садовника, спрятавшійся между лсистыми холмами. Неровная песчаная мстность, идущая отъ этого дома, была вся занята плодовымъ садомъ, въ конц котораго бжалъ ручей и начинался каштановый валежникъ. Это тсное пространство показалось мн способнымъ замкнуть въ себ мои долгія надежды, spatio brevi spem longam reseces. Деревца, которыя я здсь насадилъ, преуспваютъ, они еще такія маленькія, что я даю имъ тнь, когда становлюсь между ними и солнцемъ. Когда-нибудь они, платя мн той же тнью, призрятъ и защитятъ мою старость, какъ защищаю я ихъ молодость. Я выбралъ ихъ, сколько могъ, изъ разныхъ климатовъ, въ которыхъ случалось мн странствовать, они напоминаютъ мои путешествія и питаютъ другія мечты въ глубин моего сердца.

Если когда-нибудь Бурбоны вступятъ на престолъ, я буду просить за свою врность только одной награды: обогатить меня до такой степени, чтобъ я могъ примкнуть къ моему наслдію окружающіе его лса: честолюбіе меня обуяло, хочу расширить на нсколько арпановъ мсто своихъ прогулокъ: я, истый странствующій рыцарь, чувствую въ себ наклонность къ уединенному, монашескому домосдству: съ-тхъ-поръ, какъ поселился въ этомъ уголку, я едва ли три раза переступалъ за предлы своихъ владній. Если мои сосны, ели, лиственницы и кедры исполнятъ когда-нибудь то, что общаютъ, Волчья-Долина превратится въ настоящій картезіанскій монастырь. Когда Вольтеръ родился въ Шатлэ, 20 Февраля 1679 года, каковъ былъ видъ холма, на который въ 1807 году удалился авторъ Gnie du Christianisme?

Нравится мн это мсто, оно замнило мн отеческія поля, я заплатилъ за него плодомъ моихъ грзъ и бдній: обширной пустыни Аталы обязанъ я маленькой пустынькой Ольнэ, и, чтобъ создать себ это убжище, я не ограбилъ, какъ американскій колонистъ, Флоридскаго Индійца. Я полюбилъ свои деревья, я уже писалъ къ нимъ элегіи, сонеты, оды. Нтъ между ними ни одного, за которымъ бы я не ухаживалъ, котораго бы я не холилъ собственными руками, очищая корни отъ червей, листья отъ гусеницы, я всхъ ихъ знаю по именамъ, какъ дтей: это моя семья — другой у меня нтъ, я надюсь умереть среди Этой семьи.

Здсь написалъ я: Les Martyres, Les Abencerages, L’Itinraire, Mose, а теперь — что буду я длать въ эти осенніе вечера? Сегодня 4 октября 1811 года, годовщина моего възда въ Іерусалимъ, этотъ день соблазняетъ меня начать исторію моей жизни. Человкъ, который въ эту минуту даритъ всемірную имперію Франціи для того только, чтобъ топтать се ногами, человкъ, генію котораго я удивляюсь, но чей деспотизмъ меня возмущаетъ, этотъ человкъ окружилъ меня своей тиранніей, какъ двойнымъ уединеніемъ, но если онъ рушитъ настоящее, прошедшее его презираетъ, и я воленъ во всемъ, что предшествовало его слав.

Почти вс мои чувства хранятся въ глубин души моей, или если и являлись на свтъ, то не иначе, какъ въ приложеніи къ лицамъ, созданнымъ воображеніемъ. Теперь, когда я, уже не гоняясь за своими вымыслами, еще жалю о нихъ, хочется мн подняться на склонъ моихъ лучшихъ лтъ: эти Записки будутъ — храмъ смерти, сооруженный при Лт моихъ воспоминаній.

По самому рожденію и отъ испытаній, встрченныхъ моимъ отцомъ въ начал поприща, у него образовался характеръ самый мрачный, какой только бывалъ на свт. Этотъ характеръ имлъ вліяніе на мой умъ: онъ пугалъ мое дтство, омрачилъ мою юность, опредлилъ родъ моего воспитанія.

Я родился дворяниномъ.

Если кто пожелаетъ, то можетъ справиться о моей фамиліи въ словар Морери, въ разныхъ исторіяхъ Бретани: д’Аржантре, дом-Лобино, дом-Мориса, въ Histoire gnalogique de plusieurs maisons illustres de Bretagne Дюпа (Dupaz), у Туссэнъ Сен-Люка, у Ле-Борна, наконецъ — въ Histoire des grands officiers de la Couronne о. Ансельма {Сокращеніе этой генеалогіи находится въ Histoire gnalogique et hraldique des Pairs de France etc., соч. Шеваль де-Курсель.}.

Документы о моемъ происхожденіи были первоначально составлены Шеревомъ, при поступленіи моей сестры Люсили въ Аржантьерскій Монастырь, изъ котораго она должна была перейдти въ монастырь Ремирмонскій, вторично — при моемъ^— представленіи Лудовику XVI, потомъ — для причисленія меня къ мальтійскому ордену, наконецъ, въ послдній разъ, когда братъ мой представлялся тому же несчастному Лудовику XVI.

Мое имя прежде писалось Brien, потомъ — Brian и Briand, по самоуправству Французской орографіи, Гильйомъ Ле-Бретонъ пишетъ Саstum-Briani. Во Франціи нтъ ни одной фамиліи, которая бы не представляла подобнаго разнообразіи въ правописаніи. Какова, на-примръ, орографія du Guesclin?

Бріены (les Brien), въ начал одиннадцатаго столтія сообщили свое Имя одному изъ замчательныхъ замковъ Бретани, и этотъ замокъ сдлался главнымъ мстопребываніемъ баронской фамиліи Шагобріапъ. Гербъ Шатобріановъ сначала представлялъ еловыя шишки, съ девизомъ: Сю золото (je s&egrave,me l’or). Жоффруа, баронъ Де-Шатобріанъ, ходилъ съ Лудовикомъ IX въ Святую-Землю, была, взята, въ плнъ въ массурской битв, потомъ воротился, и жена его, Сибилла, при встрч съ нимъ, умерла отъ неожиданной радости. Лудовикъ-Святой, въ награду за его заслуги, пожаловалъ ему и его наслдникамъ, вмсто прежняго герба, красный щитъ, усянной цвтами золотыхъ лилій: Сні et ejus haeredibus, говорить одинъ сборникъ грцмматъ Верейскаго Пріорства, Sanctus Ludovics tum Francorum rex, proplerejus probifatem in armis, flores lilii auri, loco pomorum pini auri con uht.

Шатобріаны издавна раздлились на три втви: первая, бароны де-Шатобріачъ, отрасль двухъ другихъ, возникла въ 1000 году, въ лиц Тьерна (Thiern), сына Бріепа, внука Алэна (Alain) III, графа и правителя Бретани, вторая, прозваиная сеньйоры де-Рошъ Барито (Seigneurs des Roches Baritaut) или Анжерскій-Левъ (Lion d’Angers), третья является подъ именемъ сиръ де-Бофоръ (Sires de Beaufort).

Когда линія сировъ де-Бофоръ пресклась въ особ г-жа Рене, Красгофъ II, боковая втвь этой линіи, получилъ во владніе Геранду въ Морбиган. Въ это время, около половины семьнадцатаго вка, между дворянскими родами распространился величайшій безпорядокъ: титла и фамиліи стали предметомъ незаконныхъ присвоеніи. Лудовикъ XIV повеллъ сдлать изслдованіе и возстановить нрава каждаго рода. Кристофъ, доказавъ подлинность своего дровняго дворянскаго происхожденія, былъ утвержденъ въ званіи и владніи гербомъ, постановленіемъ палаты, учрежденной въ Ренн для преобразованія британскаго дворянства. Это постановленіе состоялось 16 сентября 1669 г. Вотъ, что въ немъ сказано:

‘Постановленіе палаты, учрежденной королемъ (Лудовикомъ XIV) ‘для преобразованія дворянства провинціи Бретани, состоявшееся 16 сентября 1669. Между генеральнымъ королевскимъ прокуроромъ и г. Кристофоромъ де-Шатобріанъ, владльцемъ Геранды, которое объявляетъ его, Кристофа, происходящимъ отъ древней благородной фамиліи, дозволяетъ ему принять рыцарское званіе и утверждаетъ его въ прав имть гербомъ: красный щитъ, усыпанный цвтами золотыхъ лилій безъ числа, и сіе (состоялось) по предъявленіи имъ своихъ подлинныхъ грамматъ, изъ коихъ видно и пр. и пр., сказанное постановленіе подписалъ Малески’.

Это постановленіе доказываетъ, что Кристофъ де-Шатобріанъ Герандскій происходилъ по прямой линіи отъ Шатобріановъ, носившихъ титло сиръ де-Бофоръ, а сиры де-Бофоръ по историческимъ документамъ имютъ общее происхожденіе съ баронами де-Шатобріанъ. Шатобріаны де-Вильнвъ, дю-Плесси и де-Комбуръ были младшія линіи Шатобріановъ Герандскихъ, какъ доказываетъ происхожденіе Амори, брата Мишеля, который былъ сынъ Кристофа Герандскаго, утвержденнаго въ дворянств выше приведеннымъ постановленіемъ 16 сентября 1669 г.

Посл того, какъ я представился Лудовику XVI, мой старшей братъ вздумалъ увеличить мое состояніе, предоставивъ мн нкоторые доходы, называемые простыми (bnfices simples)., Такъ какъ я былъ человкъ свтскій, военный, то, для исполненія намренія брата, предстояло только одно средство — вступить мн въ мальтійскій орденъ. Братъ послалъ мои документы на Мальту, а вскор посл того подалъ отъ моего имени прошеніе въ капитулъ аквитанскаго великаго пріорства, находившагося въ Пуать, на тотъ конецъ, чтобы назначены были коммисары для окончанія моего дла. Г., Понтуа былъ тогда архиваріусомъ, вице-канцлеромъ и герольдмейстеромъ мальтійскаго ордена въ пріорств. ,

Президентомъ капитула былъ Люи-Жозефъ Дезэскоте, кавалеръ большаго креста, великій пріоръ аквитанскій, при немъ находились: кавалеръ большаго креста де-Фрелонъ, рыцари’, де ла-Лоранси, де-Мюра, да-Ланжамо, де ла-Бурдонэ-Монлюкъ, дю Буать. Прошеніе было разсмотрно 9, 10 и 11 сентября 1789 г. Въ журнал о принятіи меня было сказано, что я, по весьма многимъ правамъ ( plus d’un titre) достоинъ просимой мною милости, и что соображенія первйшей важности (considrations du plus grand poids) требуютъ удовлетворенія моего xoдaтайства.

И все это случилось уже по взятіи Бастиліи, наканун событій 6 октября 1789 г. и перевезенія королевской фамиліи въ Парижъ! А въ засданіи 7 августа того же 1789 г., національное собраніе уничтожило вс права дворянства! Какимъ же образомъ рыцари и лица, разбиравшіе мои документы, находили, что я достоинъ просимой мною милости по весьма многимъ правамъ, я, ничтожный пхотный подподпоручикъ, ни чмъ неизвстный, безъ покровительства, безъ состоянія?

Старшій сынъ моего брата (эти слова я прибавляю въ 1831 г. къ тексту, писанному въ 1811 г.), граф Луи де-Шатобріанъ, женился на двиц д’Оргландъ, отъ которой имлъ пять дочерей и одного сына, по имени, Жоффруа. Христіанъ, младшій братъ Луи, правнукъ и крестный сынъ Малэрба, Имвшій съ нимъ поразительное сходство, отлично Служилъ въ Испаніи, въ чин капитана гвардейскихъ драгуновъ, въ 1823 г. Въ Рим онъ сдлался іезуитомъ. Іезуиты замняютъ отшельническую жизнь по мр того, какъ исчезаетъ она съ лица земли. Христіанъ недавно умеръ въ Шери, близь Турина: мн, больному старику, слдовало опередить его, но добродтели Христіана призвали его на небо прежде меня, меня, которому еще остается оплакать много заблужденій.

По семейному раздлу, Христіанъ получилъ владніе Малэрбъ, а Луи владніе Комбуръ. Христіанъ, считая равный раздлъ незаконнымъ, хотлъ, умирая, избавиться отъ непринадлежащаго ему достоянія и предоставилъ его старшему брату.

Глядя на мои грамматы, я могъ бы, еслибъ былъ одержимъ слпотой моего отца и брата, считать себя младшимъ изъ герцоговъ британскихъ, происходя отъ Тьорна, внука Алэна III.

Эти Шатобріаны два раза соединялись узами крови съ англійскими государями: Жоффруа IV де-Шатобріанъ вступилъ во второй бракъ съ Аньесою де-Лаваль, внучкою графа Анжуйскаго и Матильды, дочери Генриха I-го, Маргерита де-Лузиньянъ, вдова англійскаго короля, внучка Лудовика-Толстаго, была замужемъ за Жоффруа V, двнадцатымъ барономъ де-Шатобріанъ. Въ испанскомъ королевскомъ род можно найдти Бріэна, младшаго брата девятаго барона де-Шатобріанъ, который вступаетъ въ бракъ съ Жанною, дочерью Альфонсэ, короля аррагонскаго. Что касается до знатныхъ родовъ Франціи, то слдовало бы еще полагать, что Эдуардъ де-Роанъ былъ женатъ на Маргерит де-Шатобріанъ, и еще слдовало бы полагать, что Кроа вступилъ въ бракъ съ Шарлотою де-Шатобріанъ. Тэнтоньякъ, побдитель въ битв Тридцати, коннетабль дю-Гесклэнъ, едва-ли не были въ родственныхъ связяхъ съ нами, по тремъ отраслямъ. Тифэна дю-Гесклэнъ, внучка брата Бертрана, уступила Бріэну де-Шатобріанъ, своему двоюродному брату и наслднику, имніе Плесси-Бертранъ. Въ договорахъ, Шатобріаны отдавались заложниками мира королямъ Франціи, Клиссону, барону де-Витре. Герцоги бретанскіе присылали Шатобріанамъ копіи съ журналовъ своихъ засданій. Шатобріаны были коронными сановниками, знатью (des illustres) при нантскомъ двора, онъ поручено было охранять свою провинцію отъ Англичанъ. Бріэнъ I участвовалъ въ гастингской битв. Онъ былъ, сынъ Едона, графа пентьеврскаго. Гюи дс-Шатобріанъ находился въ числ вельможъ, которыхъ Артуръ Брстаискій назначилъ спутниками своему сыну въ посольств къ папъ, въ 1309 г.,

Я бы никогда не кончилъ, еслибъ сталъ разсказывать все, что хотлъ представить только въ краткомъ очерк: нота {Эта нота будетъ приложена въ конц Записокъ.}, которую я наконецъ ршился составить для двухъ моихъ племянниковъ, для которыхъ эти подробности, безъ сомннія, дороже, нежели для меня, пополнитъ то, что я здсь пропускаю. Впрочемъ ныньче немного впадаютъ въ крайность: вошло въ моду объявлять себя происходящимъ изъ обязанныхъ барщиной, считается за честь быть сыномъ человка, приписаннаго къ земл (attach la gl&egrave,be). Въ этихъ признаніяхъ едва ли не столько же гордости, сколько философіи? Ныншніе маркизы, графы и бароны, неимющіе ни привилегіи, ни земель, изъ которыхъ три четверти умираютъ съ голоду, которые злословятъ другъ друга, не хотятъ признавать другъ друга, спорятъ взаимно о происхожденіи, эти дворяне, у которыхъ отнимаютъ собственное имя, или оставляютъ его только за родовые доходы,— могутъ ли они внушать какой-нибудь страхъ? Наконецъ, да простятъ мн эти подробности, которыя необходимы для объясненія господствующей страсти, моего отца, страсти, послужившей завязкой драмы моей юности. Что касается до меня, я не хвалюсь прежнимъ и не жалуюсь на ныншнее общество. Если въ первомъ я былъ шевалье или виконтъ де-Шатобріанъ, то во второмъ — Франсуа де-Шатобріанъ, — я свое имя предпочитаю титулу.

Теперь, миновавъ моего родителя, начнемъ съ Кристофа, верховнаго обладателя Герарды, и, нисходя по прямой линіи бароновъ де-Шатобріанъ, дойдемъ до меня, Франсуа, обладателя Волчьей-Долины, безъ васалловъ, безъ денегъ.

Изъ трехъ втвей, составлявшихъ въ начал линію Шатобріановъ, дв первыя пресклись, а третья, сировъ де-Бофоръ, продолжавшаяся отраслью (Шатобріаны Герандскіе), обдняла — неизбжное слдствіе мстнаго закона, старшіе сыновья, въ силу бретанскаго обычая, получали дв трети владній, вс младшіе раздляли между собой одну треть отцовскаго наслдства. Распаденіе скудной доли этихъ послднихъ совершалось тмъ быстре, чмъ больше они женились, и такъ-какъ между ихъ дтьми существовало то же отдленіе двухъ третей отъ одной трети, то эти младшіе младшихъ скоро дошли до раздла голубя, кролика, охотничьяго шалаша и охотничей собаки, хотя все-таки они были высокіе рыцари и могущественные обладатели голубятни, лужи и заячьяго садка. Въ древнихъ дворянскихъ фамиліяхъ есть много младшихъ, ихъ видно въ-продолженія двухъ или трехъ поколній, потомъ они исчезаютъ, перейдя мало-по-малу къ плугу, или потерявшись въ масс рабочаго класса, такъ что никто и не знаетъ, чмъ они стали.

Обладателемъ имени и герба нашей фамиліи, въ началъ восемнадцатаго вка, былъ Алексисъ де-Шатобріанъ, владтель Геранды, сынъ Мишеля, у котораго Мишеля былъ братъ Амори. Мишель былъ сынъ того Кристофа, который былъ утвержденъ въ подлинности происхожденія отъ сировъ де-Бофоръ и бароновъ де-Шатобріанъ вышеприведеннымъ постановленіемъ. Алексисъ Герандскій былъ вдовъ и горькій пьяница, пилъ съ утра до вечера, имлъ связи съ служанками и лучшія фамильныя грамматы употреблялъ на покрышку горшковъ съ масломъ.

Въ одно время съ симъ обладателемъ имени и герба, жилъ его двоюродный братъ Франсуа, сынъ Амори, младшаго брата Мишеля. Франсуа, родившійся 19-го февраля 1683 г., владлъ небольшими помстьями Тушъ и Вилльнвъ. Онъ женился, 27-го августа 1713, на Петронилл Клавдіи Ламуръ де-Лаписгю, отъ которой у него было четыре сына: Франсуа-Генрихъ, Рене (мой отецъ), Пьбръ, владлецъ Шесси, и Жозсфъ, владлецъ Парка. Ддъ мои Франсуа умеръ 28-го марта 1729, бабушка — я звалъ ее въ дтств, имла прекрасные глаза, которые улыбались и подъ тнью старости. Она, по смерти мужа, жила въ вилльнвскомъ имньи, близь Динана. Все имущество моей бабушки простиралось не свыше 5,000 ливровъ дохода, отъ этого имущества старшій сынъ получилъ дв трети, т. е. 3,333 ливровъ, осталось 1,666 ливровъ дохода на троихъ младшихъ, и изъ этой суммы старшій еще сдлалъ предварительный вычетъ (prciput).

Къ довершенію несчастія, бабушка моя встрчала препятствіе своимъ намреніямъ въ характер сыновей: старшій, Франсуа-Генрихъ, которому доставалось великолпное наслдство — вилльнвское владніе, отказался отъ брака и сдлался священникомъ, но, вмсто того, чтобы добиваться доходовъ, которые могло ему доставить его имя и которыми онъ поддержалъ бы братьевъ, — Франсуа-Генрихъ, по гордости и безпечности, не добивался ничего. Онъ замкнулся въ своемъ деревенскомъ приходъ и былъ ректоромъ, сначала въ Сен-Лонк, потомъ въ Мердриньяк, въ Сен-Малоскомъ Епископств. Онъ имлъ страсть къ поэзіи, я видлъ много его стиховъ. Веселый характеръ этого человка въ роди благороднаго Рабле, служеніе, которое этотъ христіанскій пастырь совершалъ музамъ среди своей паствы, возбуждали любопытство. Онъ раздавалъ все, что имлъ, и умеръ въ неоплатныхъ долгахъ.

Четвертый братъ моего отца, Жозефъ, ухалъ въ Парижъ и совершенно поселился въ библіотек: ему каждый іодъ посылали причитавшіеся на его долю 116 ливровъ, и онъ жилъ въ неизвстности, посреди книгъ, занимаясь историческими изслдованіями. Въ-продолженіе своей недолгой жизни, онъ каждое первое число января писалъ къ матери — единственный подаваемый имъ знакъ существованія. Странная судьба! Вотъ два дяди — одинъ ученый, другой поэтъ, старшій братъ писалъ весьма-пріятные стихи, одна изъ сестеръ, г-жа Фарси, имла истинный поэтическій талантъ, другая сестра, графиня Люсиль, монахиня, могла-бы сдлаться извстною нсколькими удивительными страницами, самъ я измаралъ много бумаги. Мой братъ погибъ на эшафот, дв сестры кончило скорбную жизнь, истомившись въ тюрьмахъ, два дяди не оставили, чмъ заплатить за четыре гробовыя доски, литература была источникомъ моихъ радостей и скорбей, и я не теряю надежды умереть въ госпитал.

Бабушка, утомившись стараніемъ сдлать что-нибудь для старшаго и младшаго сыновей, уже ничмъ но могла пожертвовать для двухъ остальныхъ — моего отца Рене и дяди Пьера. Эта фамилія, сявшая золото, но словамъ ея девиза, видла въ своихъ убогихъ имніяхъ основанныя ею богатыя аббатства, сокрывшія ея предковъ. Она предсдательствовала въ бретанскихъ государственныхъ чинахъ, владя однимъ изъ девяти баронствъ, она подписывалась на королевскихъ договорахъ, служила заложниками Клиссону, и она же не имла столько кредита, чтобъ доставить чинъ подпоручика наслднику своего имени.

Бдному бретонскому дворянству оставался одинъ исходъ — королевская морская служба: попытались открыть этотъ путь моему отцу, но нужно было тотчасъ хать въ Брестъ, жить тамъ, платить учителямъ, купить мундиръ съ военными принадлежностями, книги, математическіе инструменты: чмъ покрыть вс эти издержки? Патентъ, просимый отъ морскаго министра, не являлся, за неимніемъ покровителя, который бы постарался о высылк его, владтельница Вилльнва занемогла съ печали.

Здсь мой отецъ обнаружилъ первый признакъ ршительнаго характера, который я зналъ въ немъ. Ему было тогда около пятнадцати лтъ: замтивъ безпокойство матери, онъ подошелъ къ постели, на которой она лежала, и сказалъ: ‘Я не хочу больше быть вамъ въ тягость’. Бабушка заплакала (отецъ мой разъ двадцать разсказывалъ при мн эту сцену).— Рен, отвчала она,— что ты хочешь длать? Паши свою землю.— ‘Она насъ не прокормитъ, отпустите меня’.— Хорошо, сказала бабушка, ступай, куда Богъ теб велитъ.— И она обняла его съ рыданіемъ. Въ тотъ же вечеръ, мой отецъ оставилъ материнскую ферму, пришелъ въ Диванъ, гд нашелся родственникъ, который далъ ему, рекомендательное письмо къ одному изъ жителей Сен-Мало. Сирота-авантюристъ былъ принятъ волонтеромъ на вооруженную голетту, которая чрезъ нсколько дней вступила подъ паруса.

Маленькая республика Сен-Мало въ то время одна поддерживала на моряхъ честь Французскаго флага. Голетта присоединилась къ флоту, посланному кардиналомъ де-Флри на помощь Станиславу, осажденному въ Данциг Русскими. Отецъ мой сошелъ на берегъ и былъ въ достопамятномъ сраженіи, въ которомъ полторы тысячи Французовъ, подъ командою храбраго Бретонца де-Броганъ, графа де-Плело, бились, 29 мая 1734 года, противъ сорока тысячь Московитовъ, предводительствуемыхъ Минихомъ. Де-Бреганъ, дипломатъ, воинъ и поэтъ, былъ убитъ, а мой отецъ — дважды раненъ. Онъ Воротился по Францію и снова слъ на корабль, у береговъ Испаніи потерплъ кораблекрушеніе, въ Галиціи подвергся нападенію разбойниковъ и былъ ограбленъ. Потомъ отплылъ на корабл въ Байону и еще разъ вступилъ подъ родительскій кровъ. Его храбрость и порядочность доставили ему извстность. Онъ отправился на острова, нажился въ колоніяхъ и положилъ основаніе новому родовому имнію.

Бабушка моя поручила своему сыну Рен сына Пьра де-Шатобріанъ дю Плесси, сынъ котораго, Арманъ де-Шатобріанъ, былъ, по повелнію Бонапарта, разстрлянъ въ великую-пятницу 1810 г. То былъ одинъ изъ послднихъ Французскихъ дворянъ, погибшихъ за дло монархіи {Это писано въ 1811 г. (Примчаніе 1831 года, Женева).}. Мой отецъ принялъ на себя попеченіе о брат, хотя привычка страдать сообщила его характеру суровость, сохранившуюся въ немъ до самой смерти. Non ingrala mali — не всегда справедливо: у несчастія есть и своя нжность и своя жосткость.

Г. де-Шатобріанъ былъ высокъ и худощавъ, имлъ орлиный носъ, тонкія и блдныя губы, маленькіе впалые срые глаза, какъ у льва или древняго варвара. Я никогда не видывалъ подобнаго взгляда: когда онъ загорался гнвомъ, блестящіе зрачки, казалось, готовы были выскочить и поразить васъ, какъ пули.

Единственная страсть владла моимъ отцомъ: страсть къ своему имени. Обыкновеннымъ состояніемъ его духа была глубокая грусть, усилившаяся съ лтами, и молчаніе, нарушаемое только одними порывами горячности! Онъ былъ скупъ, потому-что мечталъ возвратить прежній блескъ своей фамиліи, гордъ съ бретанскимъ дворянствомъ, суровъ съ своими номбурскими васаллами, молчаливъ, самовластенъ и грозенъ съ домашними.— Вс, при водъ его, чувствовали страхъ. Еслибъ онъ дожилъ до революціи и былъ бы моложе, то или игралъ бы важную роль, или заставилъ бы зарзать себя въ своемъ замк. Ясно, что у него былъ геній, я убжденъ, что во глав администраціи или арміи онъ былъ бы человкомъ необыкновеннымъ.

Жениться задумалъ онъ по возвращеніи изъ Америки. Онъ родился 23 Сентября 1718, а вступилъ въ бракъ, на тридцать пятомъ году, 3 іюля 1753, съ Аполлиною Жанною-Сузанной де-Бед, родившейся 7 апрля 1726, дочерью Анжа-Аннибала, графа де-Бед. сеньра де-ла-Буатард. Онъ поселился съ ней въ Сен-Мало, отъ котораго оба они родились въ семи или восьми ль, такъ что изъ ихъ дома виднъ былъ горизонтъ, подъ которымъ они явились на свтъ. Моя бабка съ материной стороны, Марія-Анна де Равнель де-Буательль де-Беде, родившаяся въ Ренн 16 октября 1698, воспитывалась въ Сен-Сир, въ послдніе годы г-жи де-Мэнтнонъ: воспитаніе это распространилось и на ея дочерей.

Мать моя, одаренная большимъ умомъ и пылкимъ воображеніемъ, образовалась на чтеніи Фенелона, Расина, мадамъ де-Севинье, и была вскормлена анекдотами двора Лудовика XIV, она знала наизусть всего ‘Кира’. Аполлина де-Бед, съ крупными чертами лица, была смугла, мала и дурна, изящество манеръ и живость нрава рзко противорчили строгости и спокойствію моего отца. Она столько же любила общество, сколько онъ уединеніе, она такъ же была рзва и жива, какъ онъ — неподвиженъ и холоденъ, и не было у ней такой склонности или вкуса, которые бы не составляли совершенную противоположность съ склонностями и вкусами ея мужа. Испытавъ противорчіе, она, изъ веселой и безпечной, сдлалась задумчивою. Принужденная молчать, когда ей хотлось бы говорить, она вознаграждала себя какимъ-то безпокойнымъ гореваньемъ, сопровождаемымъ вздохами, которые одни только прерывали нмую грусть моего отца. Въ-отношеніи набожности, мать моя была ангелъ.

Волчья-Долина, 31 декабря 1811.

Рожденіе моихъ братьевъ и сестеръ.— Я являюсь на свтъ.

Въ Сен-Мало, мать моя родила перваго сына, который умеръ въ колыбели, ему дано было имя Жоффруа, какъ почти всмъ первенцамъ въ нашемъ род, за этимъ сыномъ слдовали — еще сынъ и дв дочери, которые вс жили только по нскольку мсяцевъ.

Эти четыре ребенка погибли отъ разлива крови въ мозгъ. Наконецъ, родился третій сынъ, названный Жанъ-Батистомъ, который въ-послдствіи женился на внучк Малэрба. Посл Жанъ, батиста родились четыре дочери: Марія-Анна, Бенинья, Юлія и Люсиль, дв удивительныя красавицы, изъ которыхъ только дв старшія пережили бурю революціи. Красота, серьзная ничтожность, остается, когда вс другія минули. Я былъ послдній изъ десяти дтей. Вроятно, мои четыре сестры были обязаны своимъ существованіемъ желанію отца обезпечить свое имя рожденіемъ втораго сына, я противился, я имлъ отвращеніе къ жизни.

Вотъ выписка о моемъ крещеніи:

‘Выписка изъ метрическихъ списковъ сен-малоской общины за 1768 годъ.

‘Франсуа-Рене де-Шатобріанъ, сынъ Рене де-Шатобріана и Полины-Жанны-Сузанны де-Беде, его супруги, родившійся 4 сентября 1768 г., окрещенный на слдующій день мною, Пьеромъ-Генрихомъ Нуэлемъ, великимъ-викаріемъ сен-малоскаго епископа. Воспріемникомъ былъ Жанъ-Батистъ де-Шатобріанъ, его братъ, а воспріемницею Франциска-Гертруда де-Контадъ, которые подписались, равно и отецъ. Такимъ образомъ, списокъ подписали: Контадъ де-Плуеръ,

‘Жанъ-Батистъ де-Шатобріанъ, Бриньйонъ де-Шатобріанъ, де-Шатобріанъ и Нуэль, генеральный викарій.

Изъ этого видно, что я ошибался въ моихъ сочиненіяхъ: я родился 4 сентября, а не 4 октября: имя мое: Франсуа-Рене, а не Франсуа-Огюстъ {За двадцать дней до меня, 15 августа 1768 г., на другомъ остров, на другой оконечности Франціи, родился человкъ, положившій конецъ древнему обществу — Бонапарте.}.

Домъ, въ которомъ жили тогда мои родители, находился въ мрачной и тсной улиц Сен-Мало, называемой Жидовскою: этотъ домъ теперь превращенъ въ трактиръ. Комната, въ которой рождала моя мать, выходитъ на пустынную часть городскихъ стнъ, и изъ оконъ этой комнаты видно море, которое, разбиваясь о камни, теряется изъ вида. Крестнымъ отцомъ у меня былъ, какъ видно изъ проведенной выписки, братъ мой, а крестной матерью — графиня де-Плуръ, дочь маршала де-Контадъ. Я родился почти мертвый. Шумъ волнъ, гонимыхъ бурнымъ вихремъ, встникомъ осенняго равноденствія, не давалъ разслышать мои крики: мн часто разсказывали эти подробности, и грустный характеръ ихъ никогда не могъ изгладиться изъ моей памяти.

Не пройдетъ дня, въ который бы я, мечтая о томъ, что я такое былъ, не представилъ себ скалы, на которой я родился, комнаты, въ которой мать обрекла меня на жизнь, голоса бури, убаюкивавшей мой первый сонъ, несчастнаго брата, давшаго мн имя, которое я влачилъ почти въ непрерывной невзгод. Небо, казалось, сочетало вс. эти обстоятельства, чтобъ въ самую колыбель положить образъ моей судьбы.

Волчья-Долина, январь. 1812.

Планкуэ.— Онтъ.— Комбуръ.— Планъ, составленный отцомъ для моего воспитанія.— Ла-Вилльнвъ.— Люсиль.— Двицы Куппаръ.— Я плохой ученикъ.

Оставивъ лоно матери, я подвергся первому изгнанію: меня сослали въ Планкуэ, хорошенькую деревеньку, лежащую между Динаномъ, Сен-Мало и Ламбалемъ. Единственный братъ моей матери, графъ де-Бд, построилъ близь этой деревеньки замокъ Моншуа. Владнія моей бабки съ материной стороны лежали въ окрестностяхъ до мстечка Корсль, Curiosolitcs, какъ сказано въ Комментаріяхъ Цезаря. Бабка моя, уже давно овдоввшая, жила съ своей сестрой, двицею де-Буательль, въ деревеньк, отдлявшейся отъ Планкуэ мостомъ, которую называли Аббатствомъ, по бенедиктинскому аббатству, основанному во имя Святой Двы Назаретской.

У моей кормилицы оказался недостатокъ молока, другая бдная христіанка приняла меня на свою грудь. Она посвятила меня покровительниц деревеньки, Святой Дв Назаретской, и дала обтъ, что я, въ честь ея, буду носить синій и блый цвта до семи лтъ. Едва я прожилъ нсколько часовъ отъ рожденія, какъ уже тяжесть времени означилась на моемъ чел. Зачмъ не дали мн умереть? Богу было угодно назначить, чтобъ обтъ безвстности и невинности сберегъ жизнь, которую грозила настигнуть суетная извстность.

Этотъ обтъ бретанской крестьянки — обтъ де ныншняго вка: какъ бы то ни было, а есть трогательный смыслъ въ томъ, что божественная Матерь становится посредницею между ребенкомъ и небомъ, и раздляетъ молитвы земной матери.

Въ конц третьяго года, меня снова привезли въ Сен-Мало, было уже семь лтъ тому, какъ отецъ мой отъискивалъ утраченное родовое помстье Комбуръ. Онъ желалъ воротить владнія предковъ, не имя возможности добиваться ни сеньрства де-Бофоръ, исчезнувшаго въ фамиліи Гойонъ, ни баронства де-Шатобріанъ, перешедшаго въ домъ Конде, онъ устремилъ глаза на Комбуръ, названіе котораго Фруассаръ пишетъ Combour. Многія отрасли нашей фамиліи владли этимъ имніемъ по брачнымъ связямъ съ Коэткэнами (Cotquen). Комбуръ защищалъ Бретань на нормандской и англійской границахъ: Жонканъ (Junten), епископъ дольскій, основалъ его въ 1016 г., главная башня относится къ 1100 г.— Маршалъ де-Дюра, владвшій Комбуромъ по жен, Макловіи де-Коэткэнъ, мать которой была изъ фамиліи Шатобріанъ, продалъ его моему отцу. Маркизъ дю-Галлэ, офицеръ конно-гренадерскаго полка королевской гвардіи, пользовавшійся, можетъ-быть, излишнею извстностью по своей храбрости, былъ послднимъ изъ Коэткэн-Шатобріановъ: у дю-Галлэ есть братъ. Тотъ jte маршалъ де-Дюра, въ качествъ нашего родственника, въ-послдствіи представилъ Лудовику XVI меня и моего брата.

Я былъ предназначенъ въ королевскую морскую службу: отдаленіе отъ двора было естественно для Бретонца вообще и для моего отца въ особенности. Аристократія нашей провинціи укрпила въ насъ это чувство.

Когда меня привезли въ Сен-Мало, отецъ былъ въ Комбур, братъ, въ сен-бріеской коллегіи, а сестры оставались при матери.

Вс привязанности моей матери сосредоточивались на старшемъ сын, она не то, чтобъ не любила другихъ дтей, но оказывала слпое Предпочтеніе молодому графу де-Комбуръ. Правду сказать, я, какъ мальчикъ, какъ послдній дитя, какъ шевалье (такъ меня называли), имлъ Нкоторыя преимущества предъ сестрами, но все-таки былъ брошенъ на руки людей. Впрочемъ, моя мать, весьма умная и добродтельная женщина, была занята заботами общественной жизни и религіозными обязанностями. Графиня де-Плуэръ, моя крестная мать, была ея задушевной пріятельницей. Она видлась также съ родственниками де-Мопертюи и аббатомъ Трюбл. Она любила политику, шумъ, свтскую жизнь: потому-что въ Сен-Мало занимались политикой, какъ монахи Сабы во рву Кедрона, она съ жаромъ бросилась въ дло Ла-Шалот. Оно сообщило ей брюзгливый нравъ, разсянное воображеніе, наклонность къ бережливости, которые не дали намъ распознать ей превосходныхъ качествъ, Съ ея порядочностію, дти содержались безъ порядка, съ ея великодушіемъ, она казалась скупою, съ кротостію души, она безпрестанно ворчала: отецъ мой былъ ужасомъ, а мать наказаніемъ для слугъ.

Изъ такого характера родителей проистекли первыя чувства, въ моей жизни. Я получилъ привязанность къ женщин, которая за мной ухаживала, имя этого превосходнаго созданія было — Ла-Вилльнвъ, имя, которое я пишу съ невольнымъ чувствомъ благодарности и со слезами на глазахъ. Ла-Вилльнвъ была чмъ-то въ род надзирательницы въ дом, она носила меня на рукахъ, давала мн украдкой все, что могла, утирала мн слезы, цаловала меня, бросала въ уголъ, опять брала и все бормотала: ‘Вотъ кто никогда не будетъ гордымъ! вотъ у кого доброе сердце! вотъ кто не обидитъ бднаго человка! Постой, мальчикъ…’ и она начинала меня виномъ и сахаромъ.

Мою дтскую привязанность къ Ла Вилльнвъ скоро пересилила дружба боле возвышенная.

Люсиль, четвертая изъ моихъ сестеръ, была старше меня двумя годами. Вс наряды ея, младшей, покинутой, состояли изъ обновокъ старшихъ сестеръ. Представьте себ двочку, худенькую, высокую не по лтамъ, съ разслабленными руками, робкую съ вида, съ трудомъ говорящую и немогущую ни чему выучиться, надньте на, нее платье, сшитое не по ней, замкните ея грудь въ корсетъ, концы котораго язвятъ ей бока, приподнимите ей шею желзнымъ ошейникомъ, обшитымъ темнымъ бархатомъ, соберите ей волосы на маковк и тамъ прикрпите ихъ къ черному шелковому току, и вы увидите передъ собой жалкое созданіе, поразившее меня при вход подъ родительскій кровъ. Никто не подозрвалъ въ непригожей Люсили тхъ талантовъ и красоты, которые въ-послдствіи должны были въ ней развиться.

Она была отдана мн въ вид игрушки, но я не употребилъ во зло моей власти, и, вмсто того, чтобъ подчинить ее своему произволу, сдлался ея защитникомъ. Насъ съ ней каждое утро водили къ сестрамъ Куппаръ, двумъ старымъ, одтымъ въ черное горбуньямъ, которыя учили дтей читать. Люсиль читала очень-худо, я — еще хуже, ее бранили, я царапалъ сестеръ Куппаръ, и великія жалобы дошли до моей матери. Я началъ слыть повсой, буяномъ, лнивцемъ, наконецъ — осломъ. Эти мысли поселились въ головахъ моихъ родителей: отецъ говорилъ, что вс шевалье де-Шатобріанъ только и знали, что гонять зайцевъ, пьянствовать да буянить. Мать вздыхала и ворчала, находя безпорядокъ въ моемъ плать. Какъ ни былъ я малъ, но слова отца возмутили меня, а когда мать заключила свои увщанія похвалою моему брату, котораго она называла Катономъ, героемъ,— тогда я почувствовалъ охоту сдлать все зло, котораго, казалось, отъ меня ожидали.

Учитель чистописанія, г. Депр, носившій матросскій парикъ, былъ на боле родителей доволенъ мной, онъ заставлялъ меня вчно копировать съ прописи, написанной его почеркомъ, одно двустишіе, приводившее меня въ ужасъ, но не по причинъ ошибки противъ языка, которую я нахожу въ немъ.

C’est vous mon-esprit a qui je veux parler:

Vous avez des defauts que je ne puis celer.

(T. e. теб, мой умъ, хочу я говорить: ты имешь недостатки, которыхъ и не могу утаить).-.

Выговоры свои онъ сопровождалъ ударами кулака мн въ шею, называя меня tte d’achcre, не хотлъ ли онъ сказать achore {По-гречески это слово означаетъ: парши.}? Не знаю, какая эту’ голова называется tte d’achcre, но должна быть ужасная голова.

Сен-Мало — не что иное, какъ утесъ. Нкогда возвышался онъ среди солянаго озера, потомъ сдлался островомъ, потому-что море, въ 709, вырыло заливъ, оставивъ гору Сен-Мишель посреди волнъ. Теперь сен-малоскій утесъ соединяется съ твердой землей только одномъ шоссе, поэтически названномъ Бороздой (Sillon). Эта Sillon съ одной стороны выдерживаетъ прибой открытаго моря, съ другой — омывается приливомъ, который огибаетъ ее, вливаясь въ портъ. Въ 1730 г., Sillon была почти совершенно разрушена бурей. Во время отлива портъ остается сухимъ, и на восточной и скверной окраинахъ моря открываются отвели, покрытыя прекраснымъ пескомъ. Тогда можно бываетъ обойдти вокругъ моего отеческаго гнзда. Вблизи и вдали разбросаны утесы, крпости, необитаемые островки,— Форъ-Руайлль, Корше, Сезамбръ и Гран-Бэ, гд будетъ моя гробница. Я, самъ того не зная, сдлалъ удачный выборъ: be по-бретонски значитъ могила.

Въ конц Sillon, гд стоитъ крестъ, находится песчаный холмъ на берегу широкой равнины моря. Этотъ холмъ называется ла-Гогеттъ, онъ возвышается надъ старинной вислицей: столбы служили намъ для игры ей четыре угла, мы отбивали ихъ у прибрежныхъ птицъ. Впрочемъ, не безъ ужаса останавливались мы на этомъ мст.

Тамъ встрчаются также Меды (les Miels) — дуны, холмы, на которыхъ пасутся овцы, направо — луга у подошвы Параме, почтовая сенсерванская дорога, новое кладбище, холмъ съ крестомъ и мельницы на возвышенностяхъ, похожихъ на т, какія видны надъ гробомъ Ахилла, при вход въ Геллеспонтъ.

Жизнь моей бабушки съ материной стороны и ея сестры въ Планкуэ.— Дядя графъ де-Беде въ Моншуа.— Разршеніе обта моей кормилицы.

Мн оканчивался седьмой годъ, мать повезла меня въ Планкуэ, гд мн слдовало быть разршеннымъ отъ обта кормилицы, мы остановилось у бабушки. Если я видлъ гд-нибудь счастіе, то, конечно, въ этомъ дом.,

Бабушка занимала, въ улиц деревеньки Аббатство, домъ съ садомъ, спускавшимся террасою на долину, въ глубин которой возвышался фонтанъ, осненный ивами. Г-жа де-Боде уже не ходила, но, кром этого, не имла никакихъ непріятностей своихъ лтъ: это была пріятная старушка, полная, блая, опрятная, съ величавымъ видомъ, съ прекрасными, благородными манерами, носившая платья съ складками a l’antique и черный кружевной чепецъ, завязанный подъ подбородкомъ. У нея былъ образованный умъ, важная рчь и серьзное настроеніе. За ней ухаживала сестра ея, двица дс-Буательль, походившая на нее только одной добротой. Двица де-Буательль была маленькая, худенькая, веселая говорунья и насмшница. Она любила нкоего графа де-Тремвгона, и этотъ графъ, долженствовавшій на ней жениться, въ-послдствіи нарушилъ свое общаніе. Ттушка утшилась, воспвая свою любовь, потому.-что она была поэтъ. Помню, я часто слыхивалъ, какъ она, съ очками на носу, вышивая двурядныя маншеты для сестры, напвала въ носъ апологъ, начинавшійся такъ:

Un pervier aimait une fauvette,

— Ut, ee-dit-on, il en tait aim

(T. e. Копчикъ любилъ малиновку

И, говорятъ, былъ ею любимъ.)

Что всегда казалось мн необыкновеннымъ для копчика. Псня оканчивалась припвомъ:

Ah! Trmigon, la fable est,elle obscure?

Ture lure.

(Ахъ! Тремигонъ, еще ли непонятна басня?

Тюръ-люръ.)

Слолько есть на свт вещей, которыя оканчиваются, какъ ттушкина любовь, такимъ же тюръ-люръ!

Бабушка, за своей сестрой, была успокоена отъ всхъ домашнихъ заботъ. Она обдала въ одиннадцать часовъ утра, потомъ отдыхала, въ часъ по полудни просыпалась, ее сносили ‘ъ террасы сада, подъ Тнь изъ, оснявшихъ фонтанъ, тамъ она вязала, окруженная сестрой, дтьми и внуками. Тогда старость была достоинствомъ, теперь она — бремя. Въ четыре часа, бабушку опять уносили въ залу, слуга Пьеръ ставилъ игорный столъ, двица де-Буательль ударяла щипцами въ плату камина, и чрезъ нсколько минутъ въ зал появлялись еще три старушки-двицы, выходившія на ттушкинъ зовъ изъ сосдняго дома. То были три сестры Вильден, дочери бднаго дворянина, которыя, вмсто раздленія своего скуднаго наслдства, пользовались имъ сообща, никогда не разлучались между собою, никогда не вызжали изъ отцовской деревеньки. Он съ самаго дтства были дружны съ бабушкой, жили у самыхъ ея дверей и каждый день, по призывному знаку, являлись къ старинной подругъ на партію кадрили. Начиналась игра, добрыя старушки ссорились: это было единственное событіе ихъ жизни, единственный моментъ, въ который нарушалось равенство расположеній духа. Въ восемь часовъ, ужинъ возстановлялъ спокойную веселость. Часто дядюшка де-Беде, съ сыномъ и тремя дочерьми, засдалъ на бабушкиномъ ужин. Бабушка разливалась въ тысячи разсказахъ про старыя времена, дядюшка, въ свою очередь, повствовалъ о Фонтнуаскомъ сраженіи, въ которомъ онъ находился, и довершалъ свои похвальбы немножко откровенными анекдотами, отъ которыхъ добродушныя двицы помирали со смху. Въ девять часовъ кончался ужинъ, являлись слуги, все становилось на кольни, и двица де-Буательль читала вслухъ молитву. въ десять часовъ, весь домъ уже спалъ, кром бабушки, которая заставляла горничную читать себ книгу до часа утра.

Это общество, первое, которое а замтилъ въ своей жизни, первое и пропало у меня изъ глазъ. Я видлъ, какъ смерть вошла подъ этотъ мирный, благословенный кровъ, какъ она опустошала его мало-по-малу, какъ затворила одну комнату, потомъ другую, которая уже не отворялась больше. Я видлъ, какъ бабушка принуждена была отказаться отъ кадрили, за неимніемъ обычныхъ партнеровъ, я видлъ, какъ уменьшалось число ея постоянныхъ подругъ, до того дня, когда сама бабушка пала послднею. Он съ сестрой общали взаимно звать другъ друга скоро посл того, какъ одна опередитъ другую, и сдержали слово: г-жа де-Бод только нсколькими мсяцами пережила двицу до-Буательль. Я, рюжетъ-быть, единственный человкъ на свт, знающій, что эти лица существовали. Съ той поры, двадцать разъ замчалъ я то же самое, двадцать разъ вязались и разрывались вокругъ меня общественныя узы. Эта невозможность постоянства и продолжительности-человческихъ связей, это остающееся посл насъ глубокое забвеніе, это ненарушимое молчаніе, облекающее наши могилы, и отъ нихъ простирающееся на домы, — все это безпрестанно приводитъ меня къ мысли о необходимости одиночества. Всякая рука будетъ столько добра, что подастъ намъ стаканъ воды, который можетъ понадобиться въ минуту предсмертнаго жара. О! лишь бы эта рука не была слишкомъ-мила намъ! потому-что какъ удержаться отъ отчаянія, оставляя руку, которую покрывалъ поцалуями и хотлъ бы вчно держать на груди?

Замокъ графа де-Беде лежалъ въ ль отъ Планкуэ, на возвышенномъ и веселомъ мст. Тамъ все дышало радостью, веселость самого дядюшки была неистощима. У него было три дочери — Каролина, Марія и Флора, и сынъ графъ Буэтардійскій, совтникъ въ парламент, о вс съ такими же открытыми характерами, какъ отецъ. Моншуа всегда былъ полонъ сосдней родней, тамъ занимались музыкой, танцовали, охотились, потшались съ утра до вечера. Ттушка, г-жа де-Беде, видла, какъ беззаботно проживается дядя, и потому довольно справедливо сердилась, но ттушки не слушали, и ея недовольство только усиливало веселость смьи,— тмъ боле, что у самой ттушки были свои прихоти: на-примръ, большая сердитая охотничья собака всегда лежала у ней на колняхъ, а за ней — ручной кабанъ, который хрюкалъ на весь домъ. Когда я прізжалъ изъ отцовскаго дома, такого мрачнаго и молчаливаго, въ этотъ домъ пировъ и шума,— онъ казался мн раемъ. Этотъ контрастъ сдлался еще разительне, когда наше семейство поселилось въ деревн: бывало, пріхать изъ Комбура въ Моншуа,— все равно, что изъ пустыни въ человческое общество, изъ замка барона среднихъ вковъ въ виллу римскаго князя.

Въ день Вознесенія, 1775 г., я съ матушкой, ттушкой де-Буательль, дядюшкой де-Беде и его дтьми, съ кормилицей и молочнымъ братомъ, отправился отъ дома бабушки въ церковь Святой Двы Назаретской. На мн было блое полукафтанье, башмаки, перчатка, шляпа — все блое и голубой шелковый поясъ. Мы вошли въ аббатство въ десять часовъ утра. Монастырь, стоящій близь дороги, весь заросъ вязами крестовой рощи временъ Іоанна V Бретанскаго. Изъ-подъ вязовъ прямо входъ на кладбище: христіанинъ достигаетъ церкви только чрезъ страну могилъ: только чрезъ смерть предстаетъ онъ предъ лицо Бога.

Монахи уже вс были на своихъ мстахъ, алтарь былъ освщенъ множествомъ свчъ, съ различныхъ сводовъ висли лампы: въ готическихъ храмахъ есть дали и какъ-бы послдовательные горизонты. Жезлоносцы встртили меня торжественно у дверей и провели на клиросъ. Тамъ приготовлено-было три мста: меня посадили на среднее) кормилица сла по лвую сторону, а молочный братъ — по правую.

Началась обдня. Во время антифона, священникъ обратился ко мн и прочиталъ молитвы, потомъ съ меня сняли мои блыя одежды и повсила ихъ, какъ, ex-voto, подъ образомъ Богородицы. Меня одли въ платье Фіолетоваго цвта. Пріоръ произнесъ рчь о дйствительности обтовъ, привелъ исторію барона де-Шатобріанъ, ходившаго на Востокъ съ Лудовикомъ-Святымъ, и сказалъ мн, что, можетъ-быть, и я такъ же буду въ Палестин и посщу Святую Дву Назаретскую. Этотъ монахъ, передававшій мн наше фамильное сказаніе, какъ ддъ Данта, разсказывавшій ему исторію его предковъ, могъ бы такъ же, какъ Каччіагвида, прибавить предсказаніе о моемъ изгнаніи:

Tu proverai si сото s di sale

Il pane altrui, e com’&egrave, duro calle

Lo scendere e’1 salir per l’altrui scale.

E quel ehe pi ti graver le spalle,

Sara la compagnie malragia e scempia,

Con la quai tu cadrai in questa valle,

Che tutta ingrata, tutta ed empia _

Si far contra te…

Si sua bestialitate il suo processo

Sar la pruova: si ch’а te fia bello

Averti fatta parte, per se stesso.

‘Ты узнаешь, какъ солонъ чужой хлбъ, какъ жостко всходить и сходить по ступенямъ чужой лстницы. А что еще тяжелй наляжетъ на твои плечи, это — дурное, безчувственное общество, въ которое ты попадешь, и оно, все неблагодарное, все безумное, все нечестивое, возстанетъ на тебя. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Поведеніемъ его будетъ доказана его безсмысленность, такъ-что благо теб будетъ составить себ партію изъ себя одного.’

И я, съ той поры, какъ услышалъ проповдь бенедиктинца, всегда мечталъ о путешествіи въ Іерусалимъ, и наконецъ совершилъ его.

Я былъ посвященъ религіи, покровы моей невинности лежали на ея алтар: теперь не одежды мои слдовало бы вшать въ храмахъ, а мои несчастія.

Меня опять привезли въ Сен-Мало. Сен-Мало не есть Алетъ, который находимъ въ notitia imperii: скорй Римляне полагали Алетъ въ предмстьи Сен-Серванъ, при военномъ порт, называемомъ Solidor, при усть Рансы. Противъ Алета былъ утесъ, est in conspectu Tenedos, — не притонъ вроломныхъ Грековъ, а убжище отшельника Аарона, который въ 507 г. устроилъ на этомъ остров себ жийище: къ тому же времени относится побда Кловиса надъ Аларикомъ, одинъ человкъ основалъ небольшой монастырь, другой — огромную монархію,— зданія, одинаково рушившіяся.

Мало, по-латини Maclovius, Мacutus, Machutes, сдлался въ 541 г. епископомъ алетскимъ, и, привлеченный молвой, которая шла объ Аарон, постилъ его, былъ капеланомъ при часовн этого отшельника, а по смерти святаго соорудилъ монастырскую церковь, in praedio Machulis. Имя Мало сообщилось острову, а потокъ и городу Maclovium, Maclopolis.

Отъ святаго Мало, перваго алстскаго епископа, до блаженнаго Іоанна, прозваннаго Ршетникомъ (de la Grille), посвященнаго въ 1140 г. и основавшаго соіборъ, насчитываютъ сорокъ-пять епископовъ. Когда Алетъ былъ уже почти совсмъ заброшенъ, Іоаннъ-Ршетникъ перенесъ епископскую резиденцію изъ римскаго города въ городъ бретонскій, который возрасталъ на утесъ Аарона.

Сен-Мало много приходилось страдать отъ воинъ, вспыхивавшихъ между Французскими и англійскими королями.

Графъ Ричмонъ, посл Генрихъ VII,_ король англійскій, съ которымъ кончились войны алой и блой розы, привезенный въ Сен-Мало, былъ герцогомъ бретанскимъ выданъ посланникамъ Ричарда, которые везли его въ Лондонъ для преданія казни. Вырвавшись изъ-подъ стражи, онъ укрылся въ соборъ, Asylum quod in cd urbe est inviolatissimum: это право защиты восходитъ ко временамъ друидовъ, первыхъ священнослужителей ааронова острова.

Епископъ сен-малоскій былъ однимъ изъ трехъ любимцевъ (два другіе были Артуръ де-Монтабапъ и Жанъ Гэнго), которые погубили несчастнаго Жилля Бретанскаго, что можно видть въ Histoire lamentable de Gilles, seigneur de Chateaubriand et de Chantoc, prince du sang de France et de Bretagne, trangl en prison par les ministres du favori, le 24 avril 1450…

Вотъ какое условіе существовало между Генрихомъ IV и Сен-Мало: городъ договаривается какъ власть со властью, покровительствуетъ тому, кто укрылся въ его стнахъ, и воленъ, съ разршенія Филибера Гишскаго, начальника Французской артиллеріи, отлить сто пушекъ. Ни что не было такъ похоже на Венецію (не считая солнца и искусствъ), какъ эта маленькая малоская республика — по религіи, богатствамъ и морскому рыцарству. Она подкрпляла экспедиціи Карла-Пятаго въ Африку, помогала Лудовику XIII подъ Ла-Рошелью. Флаги ея разввались на всхъ моряхъ, она вела сношенія съ Мокою, Суратомъ, Пондишери, и образовавшаяся въ ндрахъ ея компанія изслдовала Южное-Море.

Начиная съ царствованія Генриха IV, мой родной городъ отличался преданностію и врностью Франціи. Англичане бомбардировали его въ 1693 году, 29 ноября этого года они бросили въ него адскую машину, въ обломкахъ которой я часто игрывалъ съ товарищами. Въ 1758 г. городъ былъ опять бомбардированъ.

Жители Сен-Мало дали значительныя суммы въ ссуду Лудовику XIV во время войны 1701 года, въ вознагражденіе за эту услугу, онъ утвердилъ за ними привилегію на право охранять самихъ-себя, онъ хотлъ, чтобъ экипажъ перваго корабля королевскаго флота былъ составленъ изъ однихъ сен-малоскихъ матросовъ.

Въ 1771 г., жители Сен-Мало возобновило свое пожертвовавіе и ссудили Лудовика XV тридцатью мильйонами. Знаменитый адмиралъ Ансонъ въ 1758 г. спустился въ Канкалъ и сжегъ Сен-Серванъ. Въ Сен-малоскомъ замкъ, Ла-Шалоте, на бль, съ помощію зубочистки, воды и сажи, писалъ мемуары, которые надлала тогда столько шума и которыхъ уже никто не помнитъ. Событія сглаживаются событіями, какъ надписи, начертанныя на другихъ надписяхъ, они образуютъ страницы исторіи палимпсестовъ.

Сен-Мало доставлялъ нашему флоту лучшихъ матросовъ, общій спи, сокъ ихъ можно видть въ волюм in-folio, изданномъ въ 1682 г. подъ заглавіемъ: Rle gnral des officiers, mariniers et matelots de Saint-Malo. Есть Уставь города Сен-Мало (Coutume de Saint-Malo), напечатанныя въ ‘Общемъ Сборник Уставовъ’. Въ городскомъ архив хранится много хартій, важныхъ для исторіи и морскаго права.

Сен-Мало — родина Жака Картье, Французскаго Коломба, открывшаго Канаду. Малоскіе мореходы еще на другой оконечности Америки указали острова, которые носятъ ихъ имя: Малуйскіе Острова.

Сен-Мало — родина Дюгэ-Труэна (Duguay-Trouin), одного изъ величайшихъ моряковъ, какіе только бывали въ наше время, тотъ-же Сен-Мало подарилъ Франціи Сюркуфа. Знаменитый Маэ де-ла-Бурдоне, губернаторъ Иль-де-Франса, родился въ Сен-Мало, такъ же какъ и Ламетри, Мопертюи, аббатъ Трюбл, надъ которымъ посмялся Вольтеръ: — все это не слишкомъ-дурно для пространства, которое не можетъ равняться съ пространствомъ Тюйльрійскаго Сада.

Аббатъ де-Ламне далеко опередилъ маленькіе, знаменитости моей родины: Бруссе также родился въ Сен-Мало, такъ же какъ и мой благородный другъ, графъ де-Ла-Ферроннэ.

Наконецъ, чтобъ уже ничего не пропустить, я упомяну и о собакахъ, составляющихъ сен-малоскій гарнизонъ: он происходятъ отъ тхъ славныхъ собакъ, питомицъ галльской дружины, которыя, но словамъ Страбона, вмст съ своими господами бросались на Римлянъ въ ожесточенныхъ битвахъ. Алберъ-Великій, монахъ ордена св. Доминика, писатель, замчательный не мене греческаго географа, объясняетъ, что въ Сен-Мало ‘караулъ такого важнаго мста каждую ночь бывалъ ‘предоставленъ врности извстнаго рода собакъ, которыя производили ‘точный, надежный патруль.’ Он была приговерены къ смерти за то, что имли несчастіе неосторожно искусать ноги одному дворянину, по поводу этого происшествія, въ наше время была сложена псня: Bon voyage. Люди надо всмъ смются!, Преступницъ посадили въ тюрьму, одна изъ нихъ не хотла принимать пищи изъ рукъ сторожа, который плакалъ. Благородное животное умерло съ голоду… Впрочемъ, и Капитолій, такъ же какъ Делосъ, стерегли собаки, которыя не лаяли, когда Сципіонъ-Африканскій приходилъ на разсвт совершать молитву.

Огражденный стнами разныхъ эпохъ, раздляющимися на большія и малыя и служащими мстомъ прогулокъ для жителей, — Сен-Мало, сверхъ-того, защищенъ замкомъ, о которомъ я говорилъ и который герцогиня Анна увеличила башнями, бастіонами и рвами. Извн го- родъ похожъ на гранитную цитадель.

На берегу открытаго моря, между замкомъ и Королевскимъ-Фортомъ (Fort-Royal), собираются дти. Здсь-то росъ я, товарищъ волнъ и втровъ. Одно изъ первыхъ наслажденій, которое я вкушалъ, было — бороться съ бурей, играть съ волнами, которыя то отбгали отъ меня, то бжали за мной на берегъ. Другой моей забавой было — строить изъ прибрежнаго песка памятники, которые мои товарищи называли пенями. Съ-тхъ-поръ, мн часто случалось видть, какъ созидались замки на вчное существованіе, и распадались скорй моихъ песочныхъ дворцовъ.

Какъ только моя участь была накрпко ршена, меня предоставили праздному дтству. Кой-какихъ познаній въ черченіи, англійскомъ язык, гидрографіи и математик, казалось, совершенно достаточно, для мальчишки, заране обреченнаго на грубую жизнь моряка.

Я росъ дома безъ всякаго ученья, мы уже не жили въ томъ дом, гд я родился: матушка занимала отель на Сен-Винценской Площади, почти противъ самыхъ воротъ, выходившихъ на Сильйонъ. Вс городскіе шалуны сдлались моими задушевными друзьями: я наводнялъ ими дворъ и вс лстницы дома, самъ былъ похожъ на нихъ во всемъ, говорилъ ихъ языкомъ, усвоилъ ихъ ухватки и поступь, одтъ былъ точно такъ, же, какъ они, такъ же разстегнутъ и растрепанъ, рубашка моя всегда виста лоскутами, не было у меня ни одной пары чулокъ безъ огромной прорхи, башмаки носилъ я нестерпимо стоптанные, которые на каждомъ шагу сваливались съ ногъ, часто терялъ шапку, и даже куртку. Лицо у меня всегда было запачкано, исцарапано и избито, руки — черныя. Вся фигура моя была такая странная, что матушка, вмсто того, чтобъ сердиться, бывало, не могла удержаться отъ смха и невольнаго восклицанія: ‘какъ онъ дуренъ!’

Между-тмъ, я и тогда и во всю жизнь любилъ опрятность, даже щегольство. Ночью, бывало, пытался чинить свои лохмотья, добрая Вилльнвъ и моя Люсиль помогали мн возстановлять несчастный туалетъ, чтобъ спасти меня отъ наказанія и брани, но ихъ штопанье только длало мой нарядъ еще смшне. Больше всего приходилъ я въ отчаяніе, когда являлся среди дтей, которыя красовались въ новыхъ и щегольскихъ платьицахъ.

Въ моихъ землякахъ было нчто чужеземное, напоминающее Испанію. Нкоторыя сен-малоскія семейства поселились въ Кадикс, а нкоторыя изъ тамошнихъ жили въ Сен-Мало. Положеніе Сен-Мало, Какъ острова, шоссе, архитектура зданій, водоемы, гранитныя стны, все это длало его какъ-бы похожимъ на Кадиксъ. Когда я въ-послдствіи увидлъ самый Кадиксъ,— тотчасъ вспомнилъ Сен-Мало.

По вечерамъ, вс жители Сен-Мало, замкнутые въ своемъ город однимъ и тмъ же ключемъ, составляли одно семейство. Нравы были до того просты, что молодыя женщины, выписывавшія себ ленты и газы изъ Парижа, признавались такими непристойными модницами, что объятыя ужасомъ подруги прерывали съ ними знакомство. Проступокъ противъ нравственности былъ вещью неслыханною: графиню д’Оббевиль подозрвали, что имло результатомъ жалобную псню, которую пли крестясь. Впрочемъ, поэтъ, противъ воли врный преданіямъ трубадуровъ, возставалъ на мужа и называлъ его чудовищемъ-варваромъ (monstre barbare).

Въ извстные дни года, городскіе и деревенскіе жители встрчались другъ съ другомъ на ярмаркамъ, называемыхъ собраніями (assembles), которыя бывала на островкахъ и въ фортахъ, окружавшихъ Сен-Мало. Когда вода въ мор бывала низка, на ярмарки ходили пшкомъ, а когда высока — здили въ лодкахъ. Толпы матросовъ и крестьянъ, тележки, крытыя полотномъ, табуны лошадей, ословъ и муловъ, группы купцовъ, палатки, раскинутыя на берегу, процессіи монаховъ и братствъ, пробирающіяся змевидными вереницами съ своими хоругвями и крестами, сквозь толпы, шлюбки, снующія взадъ и впередъ и на веслахъ и подъ парусами, корабли, вступающіе въ гавань или становящіеся на рейдъ, пушечные салюты, звонъ колоколовъ, — все сообщало этимъ собраніямъ шумъ, движеніе и разнообразіе.

Я былъ единственный зритель этихъ праздниковъ, непричастный внушаемой ими радости. У меня не бывало денегъ, не на что было покупать ни игрушекъ, ни пирожковъ. Чтобъ избжать презрнія, которое такъ пристаетъ къ бдности, я уходилъ далеко отъ толпы и садился подл лужъ, которые морскія всплески наливаютъ во впадины скалъ. Тамъ забавлялся я, глядя на полетъ пингвиновъ и чаекъ, глазя На синющую даль собирая раковины, слушая, какъ поютъ волны между камнями. Вечеромъ, дома, мн было не лучше: я имлъ отвращеніе къ нкоторымъ кушаньямъ, а меня заставляли ихъ сть.

Я обыкновенно обращалъ умоляющіе взоры къ слуг Ла-Франсуа, и онъ ловко похищалъ мою тарелку въ ту минуту, когда батюшка отворачивался. Насчетъ огня — та же строгость: мн не позволялось подходить къ камину. Какая далекая разница между этими строгими родителями и ныншними баловниками!

Но если я имлъ непріятности, незнакомыя ныншнимъ дтямъ, за то имлъ такъ же нкоторыя неизвстныя имъ удовольствія.

Теперь уже совсмъ не знаютъ, что такое — религіозныя и семейныя торжества, когда вся родина и Богъ этой родины какъ-бы исполнены радости, Рождество-Христово, Новый-Годъ, Крещеніе, Пасха, Троицынъ День, Ивановъ-День — были для меня днями совершеннаго благополучія. Можетъ-быть, родная скала имла вліяніе на мои чувства и стремленія. Еще въ 1015 г. жители Сен-Мало дали обдъ идти помогать собственными руками и собственными средствами сооружать колокольни шартрскаго собора: а я разв не такъ же работалъ собственными руками, водружая сверженный шпицъ древней христіанской базилики?

‘Никогда, говоритъ отецъ Монуаръ, солнце не освщало страны, ‘гд бы явилась боле постоянная и непоколебимая-преданность истинной вр, нежели въ Бретан. Прошло уже тринадцать вковъ, какъ ни какое невріе не оскверняло языка, служившаго органомъ исповданія Іисуса Христа, и еще не родился тотъ человкъ, который бы видлъ Бретонца, исповдующаго иную, а не католическую религію,’

Въ дни праздниковъ, о которыхъ я говорилъ, меня съ сестрами водили въ разные храмы города — въ капеллу святаго Аарона, въ монастырь Викторіи. Слухъ мой былъ пораженъ пріятными голосами какихъ то невидимыхъ женщину, ихъ гармоническое пніе сливалось съ шумомъ волнъ. Когда, зимой, въ часъ вечерней молитвы, соборъ бывалъ полонъ народа, когда старые матросы на колняхъ, молодыя женщины и дти читали, съ маленькими свчами, свои молитвенники, когда толпа, въ минуту благословенія, повторяла хоромъ Tantum ergo, когда, въ промежутки пнія, рождественскій шквалъ долеталъ до стеколъ базилики и потрясалъ т своды, которые оглашалась голосомъ изъ мужественной груди Жака-Каргье и Дюгэ-Трузна, — мной овладвало невыразимое религіозное чувство. Не было нужды Вилльнвъ говорить, чтобъ сложилъ я руки, призывая Бога всми именами, которымъ научала меня мать, я видлъ отверстыя небеса, видлъ ангеловъ, возносящихъ нашъ иміамъ, ваши молитвы, я склонялъ чело: на немъ не лежала еще тоска, которая тяготетъ надъ нами такъ страшно, что мы уже не пытаемся поднимать голову, наклонивъ ее къ подножію алтаря.

Одинъ морякъ, выходя изъ этого священнаго великолпія, садился на корабль, весь укрпленный противъ ночной тмы, тогда какъ другой входилъ въ гавань, направляясь къ озаренному храму: такъ религія и опасности поперемнно, другъ за другомъ, являлись передъ глазами, и ихъ образы были въ умъ моемъ нераздльны. Я едва только родился, какъ уже услышалъ рчь о смерти: вечеромъ, какой-то человкъ ходилъ съ звонкомъ изъ улицы въ улицу, приглашая христіанъ помолиться за усопшаго брата. Почти каждый годъ корабли погибали на моихъ глазахъ и, когда игралъ а на берегу, море приносило къ ногамъ моимъ трупы чужеземцевъ, умершихъ далеко отъ родины. Г-жа де-Шатобріанъ говорила мн, какъ святая Моника говорила своему сыну: Nihil longe est a Deo: ‘ни что не далеко отъ Бога’. Мое воспитаніе предоставили вол провиднія: оно для меня было щедро на уроки.

Посвященный святой Дв, и зналъ и любилъ мою покровительницу, и смшивалъ ее съ ангеломъ-хранителемъ. Ея изображеніе, стоившее доброй Вилльнвъ пол-су, было приколото четырьмя булавками въ головахъ моей постели. Мн слдовало бы жить въ т времена, когда къ Дв Маріи обращались такъ: ‘Doulce Dame du ciel et de la terre, m&egrave,re de piti, fontaine de tous biens, qui portaste Jsus Criste en vos prtieulx flnez, belle tr&egrave,s doulce Dame, je vous mereye et vous prye.’ {‘Сладкая Госпожа неба и земли, матерь милосердія, источникъ всхъ благъ, носившая Іисуса Христа въ своей драгоцнной утроб, прекрасная, сладчайшая Госпожа, благодарю тебя и прошу тебя’.}

Первое, что я выучилъ наизусть, была матросская кантата, начинавшаяся такъ:

Je mets ma confiance,

Vierge, en votre secours,

Servez-moi der dfense,

Prenez soin de mes jours,

Et quand ma derni&egrave,re heure

Viendra finir mon sort,

Obtenez qe je meure,

De la plus sainte mort (*).

(*) ‘Надежду мою возлагаю на Твою помощь, Святая Два, будь мн зашитою, пріими попеченіе О моихъ дняхъ. А когда прійдетъ послдній часъ окончить судьбу Мою,— моли, чтобы я умеръ самою святою смертью.’

Посл я слышалъ, какъ эту кантату пли вовремя кораблекрушенія. Еще и теперь повторяю я эти убогія римы съ такимъ же удовольствіемъ, какъ стихи Гомера, мадона, съ готической короной на голов, въ синемъ шелковомъ плать, обшитомъ серебряной бахрамой, внушаетъ мн больше набожности, нежели мадона Рафаэля.

По-крайней-мр, если бы эта мирная Звзда морей (toile des mers) могла утишить тревоги моей жизни! Но мн суждено было треволненіе даже въ дтств, едва только стебель мои, какъ стебель аравійскаго Финика, показался изъ скалы, — какъ втеръ уже началъ бить его.

Волчья-Долина, іюнь 18І2.

Жериль.— Гервина Магонъ.— Сраженіе съ двумя юнгами.

Я сказалъ, что слишкомъ раннимъ возмущеніемъ противъ учительницъ Люсили началась моя худая слава, товарищъ довершилъ ее.

Дядя мой, Шатобріанъ дю-Плесси, такъ же какъ и его братъ, поселился въ Сен-Мало и у него, такъ же какъ у его брата, было четыре дочери и два сына. Мои кузены (Пьеръ и Арманъ) сначала составляли мое общество, потомъ — Пьеръ былъ сдланъ пажемъ королевы, а Армана, предназначеннаго въ духовное званіе, отправили въ коллегіумъ. Пьеръ, по выход изъ пажей, вступилъ въ морскую службу и утонулъ около африканскихъ береговъ. Арманъ, посл долгаго заключенія въ коллегіум, оставилъ Францію въ 1790 г., служилъ въ-продолженіе всей эмиграціи, совершилъ двадцать безстрашныхъ путешествій на шлюпк вдоль береговъ Бретани и, наконецъ, умеръ за короля на гренелльской равнин, въ великую-пятницу 1810 г., какъ я уже сказалъ, и какъ еще повторю при разсказ о его печальномъ конц {Посл него остался сынъ Фредерикъ, котораго я сначала помстилъ въ гвардію брата короля, и который потомъ поступилъ въ кирасирскій полкъ. Онъ. Женился въ Нанси на двиц де-Гастальди (отъ которой имлъ двухъ сыновей) и вышелъ въ отставку. Старшая сестра Армана, моя кузина, была долгое время настоятельницей монахинь траппистовъ. (Примчаніе 1831 г., Женева).}.

Лишенный общества кузеновъ, я замнилъ ихъ новой дружбой.

Во второмъ этаж занимаемаго нами дома жилъ дворянинъ Жериль: у него были сынъ и дв дочери. Этотъ сынъ воспитывался не такъ, какъ я, балованное дитя, онъ что ни длалъ, все признавалось прекраснымъ, единственнымъ удовольствіемъ его было драться, а главное — ссорить другихъ, и потомъ быть судьей этихъ ссоръ. Коварно потшаясь надъ няньками, водившими дтей гулять, онъ былъ извстенъ только своими шалостями, которыя молва увеличивала до черныхъ проступковъ. Отецъ надо всмъ смялся и любилъ сына безъ памяти. Жериль сдлался моимъ искреннимъ другомъ и пріобрлъ надо мной власть невроятную, я преуспвалъ въ урокахъ наставника, хотя характеръ мой былъ совершенно противоположенъ его характеру. Я любилъ уединенныя игры, не искалъ ссоры ни съ кмъ: Жериль былъ помшанъ на забавахъ, на шапкахъ, и ликовалъ среди шумной толпы дтей. Когда какой-нибудь шалунъ заговаривалъ со мной, Жериль тотчасъ обращался въ мн съ вопросомъ: ‘Ты ему спускаешь?’

При этомъ вопрос, я чувствовалъ, что честь моя страждетъ, и вцплялся въ глаза дерзкому,— какихъ бы лтъ и роста онъ ни былъ, все равно. Зритель битвы, мой другъ апплодировалъ моей храбрости, но самъ нисколько за меня не вступался. Иногда онъ собиралъ цлую армію изъ всхъ встрчныхъ сорванцовъ, раздлялъ ихъ на дв партіи, и мы бились на морскомъ берегу камнями.

Другая, изобртенная Жерилемъ игра, казалась еще опасне: когда въ мор была высока вода и случалась буря, валы, ударяясь о подошву замка, долетали до главныхъ башенъ. Въ двадцати футахъ высоты надъ основаніемъ одной изъ этихъ башень, находился гранитный парапетъ, узкій, скользкій, наклонный, который служилъ для сообщенія съ равелиномъ, прикрывавшимъ ровъ: нужно было улучшать минуту между двухъ валовъ, чтобы перескочить черезъ опасное мсто, пока разбившаяся волна не покрыла стну башни. Вотъ движется водяная гора, приближается съ глухимъ ревомъ… промедлите одно мгновеніе, и она или унесетъ васъ, или разобьетъ о стяну. Ни одинъ изъ насъ не отказывался отъ этой потхи, но я видлъ, какъ нкоторыя дти блднли, приступая къ подвигу.

Эта наклонность сталкивать другихъ между собою, а самому оставаться постороннимъ зрителемъ, заставляла думать, что Жериль въ-послдствіи не обнаружитъ большаго благородства характера: не смотря на то, онъ-то именно, конечно въ предлахъ меньшей сцены, можетъ-быть, затмилъ героизмъ Регула, славь его не доставало только Рима да Тита-Ливія. Сдлавшись морскимъ офицеромъ, онъ былъ взятъ въ киберонскомъ дл, когда битва кончилась и Англичане продолжали обстрливать республиканскую армію, Жериль бросается вплавь, достигаетъ кораблей, говоритъ Англичанамъ, чтобъ прекратили огонь, и извщаетъ ихъ о несчастій и капитуляціи эмигрантовъ. Его хотли спасти, бросивъ веревку, убждали взойдти на бортъ.^— ‘Я плнникъ, отпущенный на слово’, закричалъ Жериль изъ волнъ, и такъ же въ плавь воротился на берегъ. Онъ былъ разстрлянъ вмст съ Сомбрлемъ и его товарищами.

Жериль былъ мой первый другъ, оба пользовавшіеся дурною репутаціею въ дтств, мы сдружались, угадывая инстинктомъ, на что могли пригодиться въ-послдствіи.

Два приключенія положили конецъ этой первой части моей исторіи и произвели значительное измненіе въ систем моего воспитанія.

Разъ, въ воскресенье, мы были на берегу, за Воротами-св.-омы и вдоль Сильона, толстыя сваи, вбитыя въ песокъ, защищали стны отъ прибоя. Мы имли обыкновеніе взлзать на эти сваи, чтобъ смотрть внизъ, какъ появятся у насъ подъ ногами первыя волны прилива. Мы заняли свои обычныя мста, многія двочки пристали къ намъ, мальчикамъ. Я былъ почти дальше всхъ въ море, передо мной оставалась только одна очень миленькая малютка, Гервина Магонъ, которая смялась отъ радости и плакала отъ страха. Жериль былъ, на другомъ конц, ближе къ земл. Волна приближалась, втеръ крпчалъ, няньки и слуги уже начинали кричать: ‘слзьте, сударыня! слзьте, сударь!’, Жериль ждалъ волны: какъ-только она долетла и заплескалась между сваями, Жериль толкнулъ сидвшаго передъ нимъ ребенка, тотъ толкнулся на другаго, другой на третьяго, и вся вереница пошатнулась, какъ карточные солдатики, но въ то же время каждый удержался за сосда, только послдней двочк, которую я толкнулъ, не на кого было опереться, и она упала. Отливъ потащилъ ее за собой. Въ мигъ раздались тысячи криковъ, вс няньки, подобравъ платья, поскакали въ море, начали хватать каждая своего ребенка, и каждый тотчасъ же былъ награжденъ тумакомъ. Гервину вытащили, но она объявила, что ее Франсуа столкнула, Няньки ринулись на меня, но я увернулся, убжалъ и спрятался у себя въ подвал, женское войско меня преслдовало. Къ-счастію, отца и матери не было дома. Вилльнвъ храбро защищала входъ и отразила непріятельскій авангардъ. Истинный виновникъ зла, Жериль, оказалъ мн помощь: онъ вбжалъ къ себ и, при содйствіи сестеръ, принялся разить нападающихъ изъ окошка водой и печеными яблоками. При наступленіи ночи, они сняли осаду, но всть объ этомъ разнеслась по городу, и шеваль де-Шатобріанъ, девяти лтъ отъ роду, прослылъ свирпымъ человкомъ, остаткомъ тхъ пиратовъ, отъ которыхъ святой Ааронъ очистилъ свой утесъ.

А вотъ другое приключеніе:

Я отправился съ Жерилемъ въ Сен-Серванъ, предмстье, отдленное отъ Сен-Мало купеческимъ портомъ. Во время отлива, туда обыкновенно пробирались подъ узкимъ плитнымъ мостикамъ, которые затоплялись, приливомъ. Слуги, которые насъ провожали, остались довольно далеко назади. Мы увидли на конц одного изъ мостиковъ двухъ юнговъ, которые шли къ намъ навстрчу. ‘Не-уже-ли мы пропустимъ этихъ голышей?’ сказалъ мн Жериль, и вслдъ за тмъ крикнулъ: ‘въ воду, утки!’ Т, въ качеств юнговъ, не понимали шутки и шли впередъ. Жериль посторонился, мы стали на краю моста, схватили по камешку и пустили ихъ въ головы гонгамъ. Юнги бросились на насъ, принудили обратиться въ бгство и, сами вооружившись камешками, гнали насъ вплоть до резервнаго корпуса, т. е. до нашихъ проводниковъ. Я не былъ, какъ Горацій, пораженъ въ глазъ: по одинъ камень задлъ меня такъ жестоко, что лвое уха, въ половину оторванное, висло у меня до плеча.

Я думалъ не о боли, а о томъ, какъ ворочусь домой. Когда мой другъ возвращался изъ своихъ похожденій съ подбитымъ глазомъ или изорванымъ платьемъ — о немъ жалли, за нимъ ухаживали, его ласкали, переодвали, а я въ подобныхъ случаяхъ попадалъ подъ наказанье. Полученный мной удара, былъ опасенъ, но ла-Франсъ никакъ не могъ уговорить меня воротиться — такъ я была, напуганъ! Я скрылся во второмъ этаж, у Жериля, который стянулъ мн голову салфеткой. Эта салфетка навела его на мысль: она представилась ему въ вид митры, онъ преобразилъ меня въ епископа и заставилъ, вмст съ нимъ и его сестрами, пть миссу до самаго ужина. Теперь — епископъ принужденъ былъ спуститься внизъ. Сердце у меня билось. Пораженный моей болзненной и окровавленной фигурой, отецъ не вымолвилъ ни слова, матушка вскрикнула, ла-Франсъ разсказалъ горестное приключеніе, оправдывая меня, по тмъ не мене меня бранили. Перевязали мн ухо, и ршили разлучить меня съ Жерилемъ какъ-можно-скоре {Я уже говорилъ о Жерил въ моихъ сочиненіяхъ. Одна изъ его сестеръ, Анжелика Жериль де-ла-Трошарде, писала ко мн въ 1818 г., прося похлопотать, чтобъ имя Жериль было присоединено къ именамъ ея мужа и мужа ея сестры: я не усплъ въ моемъ ходатайств. (Примчаніе 1831 г., Женева.)}.

Не знаю, въ томъ ли самомъ году графъ д’Артуа прізжалъ въ Сен-Мало: для него длали примрное морское сраженіе. Съ высоты, бастіона пороховаго погреба, я видлъ молодого принца въ толп на берегу моря: въ его знаменитости и моей безвстности — сколько было тайныхъ судебъ! Такимъ образомъ, если не обманываетъ меня память, Сен-Мало видлъ только двухъ королей Франціи: Карла IX и Карла X.

Вотъ картина моего перваго дтства. Не знаю, хорошо ли полученное мною суровое воспитаніе, по оно усвоено было моими родителями безъ намренія, по естественному ходу ихъ душевнаго настроенія. Всего несомннне то, что это воспитаніе сдлало мои идеи мене похожими на идеи другихъ людей, еще несомннне то, что оно бросило на мои чувства оттнокъ задумчивости, родившейся во мн отъ привычки страдать въ лта слабости, беззаботности и веселья.

Можетъ-быть, скажутъ, что этотъ образъ воспитанія могъ довести меня до ненависти къ виновникамъ моихъ дней? Нисколько, воспоминаніе объ ихъ строгости мн почти пріятно, уважаю и чту ихъ великія качества. Когда умеръ отецъ, мои товарищи по наваррскому полку были свидтелями моей горести. Матери обязанъ я утшеніемъ въ жизни, потому-что она дала мн религію, я запечатлвалъ въ ум моемъ христіанскія истины, которыя исходили изъ устъ ея, подобно Петру Лангрскому, учившемуся ночью въ церкви, при свт горящей предъ жертвенникомъ лампады. Лучше ли бы развился мои умъ, еслибъ стали учить меня раньше? Сомнваюсь: волны, втра и уединеніе,— бывшіе моими первыми учителями, можетъ-быть, больше соотвтствовали моимъ врожденнымъ наклонностямъ, можетъ-быть, этимъ дикимъ на ставникамъ я обязанъ нкоторыми добродтелями, которыхъ не зналъ бы безъ нихъ. Врно то, что всякая система воспитанія, сама-по-себ, не лучше и не хуже другой системы, больше ли теперь любящъ дти родителей отъ-того, что не боятся ихъ и говорятъ имъ: ты? Жериля баловали въ томъ самомъ дом, гд меня бранили: мы оба были честные люди, ньжные и почтительные сыновья. Что вы считаете дурнымъ, то раскрываетъ талантъ вашего дитяти, что вамъ кажется хорошимъ, то можетъ заглушить этотъ же самый талантъ. Что творитъ Богъ, то во благо: Провидніе ведетъ насъ, когда назначаетъ играть намъ роль на сценъ міра.

Діэппъ. сентябрь 1812.

Записка Пакье.— Діэппъ.— Перемна моего воспитанія.— Весна въ Бретани.— Историческій лсъ.— Пелагійскія деревни.— Закатъ луны на мор.

4-го. сентября 1812 г., я получилъ слдующую записку отъ префекта полиціи Пакье:,

Кабинетъ префекта.

‘Г. префект полиціи проситъ г-на де-Шатобріана пожаловать въ его ‘кабинетъ, сегодня въ четыре часа по полудни, или завтра въ десять ‘часовъ утра’.

Префекта, полиціи приглашалъ меня для выслушанія приказанія выхать изъ Парижа. Я удалился въ Діэппъ, который сначала былъ названъ Бертвилль (Bertheville), а посл, назадъ тому уже боле четырехъ-сотъ лтъ, переименованъ въ Діэппъ, отъ англійскаго слова deep, глубокій (рейдъ). Въ 1788 году, я содержалъ здсь гарнизонъ со вторымъ батальйономъ моего полка: жить въ этомъ город съ каменными домами и лавками слоновой кости, въ этомъ город съ опрятными улицами и, прекраснымъ освщеніемъ,— значило удалиться въ страну моей молодости. Прогуливаясь, я встрчалъ развалины замка д’Аркъ съ тысячью окружающихъ ихъ остатковъ. Никто не забылъ, что Діэппъ — родина Дюкена. Когда я сидлъ дома, передо мною было море, сидя за столомъ, я смотрлъ на, это море, бывшее свидтелемъ моего рожденія, омывающее берега Великой-Бретани, гд выдержалъ я такое долгое изгнаніе: взоръ мой пробгалъ по тмъ волнамъ, которыя уносили меня въ Америку, снова бросили въ Европу, перенесли въ Африку и Азію. Здравствуй, море! моя колыбель, мое подобіе! Теб хочу я разсказывать продолженіе моей исторіи: если я нарушу правду,— волны твои, неразлучные спутники моихъ дней, обличатъ меня во лжи передъ будущимъ поколніемъ.

Матушка постоянно желала, чтобъ мн дано было воспитаніе классическое. Жизнь моряка, къ которой меня назначали, ‘можетъ-быть, будетъ не въ его вкусъ’, говорила она, ей казалось, что хорошо было бы, на всякій случай, сдлать меня способнымъ вступить на какое-нибудь другое поприще. Набожность внушила ей желаніе посвятить меня церкви, и потому она предложила отдать меня въ коллегіумъ, гд бы я учился математик, рисованью, фехтованію и англійскому языку, о греческому и латинскомъ она не говорила, боясь испугать отца, по велла мн заниматься ими, сначала тайкомъ, а потомъ и явно, когда уже сдлаю успхи. Отецъ одобрилъ предложеніе, и ршено было вступить мн въ дольскій коллегіумъ. Городъ Доль былъ предпочтенъ другимъ, потому-что чрезъ него шла дорога изъ Сен-Мало въ Комбуръ.

Во время очень-холодной зимы, предшествовавшей моему школьному заключенію, домъ, въ которомъ мы жили, сгорлъ, въ пожаръ я былъ спасенъ старшей сестрой, которая вынесла меня сквозь пламя. Отецъ мой ухалъ въ свой замокъ и звалъ туда матушку: надо, было отправиться къ нему весной.

Весна въ Бретани пріятне, нежели въ окрестностяхъ Парижа, и начинается тремя недлями раньше. Пять птицъ, вмст съ первымъ свжимъ, подувшимъ съ моря втеркомъ, служатъ ей встниками: ласточка, иволга, кукушка, перепелка и соловей. Земля покрывается маргаритками, фіалками, жонкилями, нарцисами, гіацинтами, ранункулами, анемонами, какъ ты заброшенныя поля, которыя окружаютъ Іоанна-Латранскаго и Св. Крестъ Іерусалимскій въ Рим. Поляны полосуются красивыми, высокими папоротниками, кусты дрока и дикаго терна блистаютъ цвтомъ, который можно принять за рой золотыхъ бабочекъ. Изгороди, вдоль которыхъ ростетъ земляника и малина, опушаются боярышникомъ, козьимъ листомъ, ежевикой, на ихъ темныхъ, наклонившихся вткахъ, висятъ великолпные плоды. Все кишитъ пчелами и птичками, рои и гнзда останавливаютъ дтей на каждомъ шагу. Есть мста, гд миртъ и олеандръ растутъ на открытомъ воздух, какъ въ Греціи, фиги зрютъ, какъ въ Прованс, каждое дерево, покрытое румянымъ цвтомъ, похоже на массивный букетъ деревенской невсты.

Въ двнадцатомъ столтіи, кантоны Фужеръ, Реннъ, Бепіерель, Динанъ, Сен-Мало и Доль — были заняты Брешльянскимъ Лсомъ, который служилъ мстомъ побоища Франкамъ и доммонійскимъ народамъ. Васъ разсказываетъ, что тамъ были дикій человкъ, источникъ Берентопа и золотой бассейнъ. Историческій документъ пятнадцатаго вка: Usemens et coutumes de la fort de Brecilen, подтверждаетъ романъ Ру. ‘Этотъ лсъ’ говоритъ документъ: ‘великъ и обширенъ, тамъ четыре ‘замка, множество прекрасныхъ прудовъ, отличны а охоты, гд нтъ ‘ни одного ядовитаго животнаго, нтъ никакихъ мухъ, двсти рощь, ‘столько-же источниковъ, въ особенности источникъ Белентона, у котораго рыцарь Понтусъ началъ свои подвиги’.

И теперь этотъ край сохраняетъ черты своей старины: пересченный лсистыми оврагами, онъ издали кажется лсомъ и напоминаетъ Англію: это было жилище фей, и вы увидите, что я въ-самомъ-дл встртилъ тамъ сильфиду. Узкія долины орошаются небольшими, неудобными для судоходства рчками. Эти долины отдляются лугами и рощами отъ терновыхъ кустарниковъ. По берегамъ тянутся маяки, военные караулы, римскія зданія, развалины средневковыхъ замковъ, колокольни временъ возрожденія: море завершаетъ все. Плиній называетъ Бретань: Полуостровъ-зритель Океана.

Между моремъ и землей лежатъ пелагійскія деревни, неопредленныя границы двухъ стихій: здсь полевой жаворонокъ летаетъ вмст съ морскимъ жаворонкомъ, плугъ и лодка, на разстояніи, черезъ которое можно перекинуть камень, бороздятъ землю и воду. Морякъ и пастухъ взаимно усвоиваютъ нарчія другъ друга: матросъ говоритъ: волны кудрявятся (les vagues moutonnent), пастухъ говоритъ: флоты барановъ (flottes de moutons). Разноцвтные пески, усыпанныя раковинами мели, морской наносъ, бахрама серебристой пны — составляютъ кайму блдной или Зеленющей нивы. Не помню, на какомъ-то остров Средиземнаго-Моря, я видлъ барельефъ, представляющій нереидъ, украшающихъ фестонами низъ платья Цецеры.

Но что удивительно въ Бретани, это — луна, всходящая на земл и закатывающаяся на мор.

У луны, которую Богъ поставилъ надъ бездной, есть, какъ и у солнца, свои облака, свои пары, свои лучи и тни, но она уходитъ не одинакою, какъ солнце: толпа звздъ ее провожаетъ. По-мр-того, какъ надъ моимъ родимымъ берегомъ спускается она на край неба, молчаніе ея ростетъ и сообщается морю, скоро падаетъ она на горизонтъ, перескаетъ его, кажетъ только половину своего засыпающаго чела, наклоняется и исчезаетъ въ мягкой зыби моря. Звзды, близкія къ своей цариц, готовыя утонуть въ слдъ за нею, какъ-бы останавливаются и висятъ на вершинахъ волнъ. Луна заходитъ только тогда, когда принесшееся издали дыханіе разобьетъ изображеніе созвздій, подобно тому, какъ гасятъ факелы по окончаніи церемоніи.

Отъздъ въ Комбуръ.— Описаніе Замка.

Я долженъ былъ провожать сестеръ до Комбура. Мы выхали изъ Сен-Мало въ первой половин мая, утромъ, съ восходомъ солнца. Матушка, четыре сестры и я — услись въ огромный старомодный берлинъ, съ вызолоченными дверцами, съ наружными ступеньками, въ пурпурными желудями на четырехъ углахъ имперіала. Насъ потащили восемь лошадей, убранныхъ на подобіе испанскихъ муловъ, съ колокольчиками на шеяхъ, съ гремушками на уздахъ, въ попонахъ съ разноцвтной шерстяной бахрамой. Пока матушка вздыхала, а сестры говорили до устали,— я смотрлъ въ оба глаза, слушалъ обоими ушами и дивился съ каждымъ поворотомъ колеса: первый шагъ вчнаго жида, которому уже не остановиться больше. Еще, еслибъ человкъ мнялъ только мсто, но его годы и сердце мняются.

Мы кормили лошадей въ рыбачьей деревн на берегу Канкала, потомъ перебралось черезъ болота и лихорадочный городъ Доль. Прохавъ мимо самыхъ воротъ коллегіума, въ которыя мн предстояло скоро войдти, мы углубились во внутренность страны.

Въ-продолженіе четырехъ мучительныхъ часовъ, мы не видали ничего, кром кустарниковъ, опушающихъ лсъ, пара чуть-чуть взбороненнаго и чернющей пашни съ бдными, короткими всходами. Угольщики вели маленькихъ лошаднокъ съ растрепанными гривами, крестьяне въ оленьихъ кожахъ, съ длинными волосами, поникали тощихъ быковъ рзкими криками, тащась за тяжелыми плугами, какъ пашущіе фавны. Наконецъ — передъ нами открылась долина, въ глубинъ которой, недалеко отъ пруда, возвышался пшикъ церкви маленькаго городка, башни феодальнаго замка виднлись надъ деревьями рощи, освщенной вечернимъ солнцемъ,

Здсь я принужденъ былъ остановиться, сердце у меня билось такъ, что готово было оттолкнуть столъ, на которомъ я писалъ. Пробудившіяся воспоминанія давятъ меня своей силой и обиліемъ, а между-тмъ, что они значатъ для свта?

Спустившись съ холма, мы перехали въ бродъ черезъ ручей, и посл получасовой зды, своротило съ большой дороги. Карета покатилась по окраин крестовой рощи, аллеей, усаженной грабинами, вершины которыхъ сплетались у насъ надъ самыми головами: я еще помню минуту, когда очутился въ этой тнистой аллеи, и ощущаемую мною тогда робкую радость.

Выбравшись изъ темноты лса, мы миновали передній дворъ, усаженный оршникомъ и примыкающій къ саду и дому управителя, и выхали на дорогу, устроенную на покрытомъ дерномъ двор, носившемъ названіе зеленаго двора. Направо тянулся длинный рядъ конюшень и росла группа каштановъ, налво — другая группа каштановъ. Въ глубин двора, который шелъ незамтно возвышаясь, замокъ виднлся между двумя группами деревьевъ. Его печальный, строгій фасадъ представлялъ куртину, или крпостную стну, поддерживавшую зубчатую, крытую галерею съ бойницами. Эта куртина соединяла собой дв башни, неравныя по возрасту, матеріалу, высот и толщин. Башни оканчивались зубцами съ остроконечными кровельками, въ вид колпаковъ, надтыхъ на готическія короны.

Нсколько ршетчатыхъ оконъ мелькали тамъ-и-сямъ на голыхъ стнахъ.. Широкое крыльцо, крутое и прямое безъ закраинъ, безъ перилъ, замняло прежній подъемный мостъ чрезъ- полный ровъ, оно простиралось до дверей замка, углубляясь въ середину куртины. Надъ дверями красовался гербъ владтелей Комбура и видлось отверстіе, сквозь которое нкогда проходили болты и цпи подъемнаго моста.

Карета остановилась у крыльца, батюшка вышелъ къ намъ навстрчу. Свиданіе съ семействомъ до того умягчило его расположеніе духа, что онъ сдлалъ намъ самую пріятную мину. Мы поднялись на крыльцо, прошли чрезъ звучный вестибюль съ сводомъ, устроеннымъ огивой, и изъ вестибюля вступили на маленькій внутренній дворъ.

Съ этого двора вошли мы въ зданіе, обращенное на полдень, съ виднвшимися изъ оконъ прудомъ, и соединившее дв небольшія башенками. Весь замокъ имлъ фигуру колесницы о четырехъ колесахъ. Мы находились въ зал, нкогда называвшейся караульною залою (salle des Gardes). На каждой оконечности этой залы было по окну, два другіе окна помщались на боковой стн. Чтобъ увеличить эти четыре окна, нужно было пробивать стны отъ восьми до десяти футовъ толщины. Два корридора съ наклоннымъ поломъ, какъ въ корридор большой пирамиды, шли отъ двухъ вншнихъ угловъ залы и вели въ маленькія башни. Витая лстница, устроенная въ одной изъ башенъ, сообщала караульную залу съ верхнимъ этажомъ: таково было расположеніе главнаго помщенія замка.

Расположеніе фасада большой башни, возвышавшейся на Сверъ, со стороны Зеленаго-Двора, состояло изъ комнаты въ род четвероугольнаго, мрачнаго дортуара, которая служила кухнею, она примыкала къ вестибюлю, крыльцу и капелл. Надъ этими частями нижняго этажа была зала Архива, иначе — зала Гербовъ, иначе — Птицъ, иначе — Рыцарей, носившая эти названія отъ плафона, росписаннаго гербами и птицами. Амбразуры узкихъ, завершенныхъ въ трилиственникъ оконъ были такъ глубоки, что составляла родъ кабинетовъ, съ устроенными вкругъ стнъ гранитными, скамейками. Прибавьте къ этому въ разныхъ частяхъ зданія, переходы и потаенныя лстницы, тюрьмы, башенки, лабиринты галерей и крытыхъ и открытыхъ, замурованныя подземелья, ходы которыхъ никому не были извстны: везд молчаніе, сумракъ и каменныя лица, вотъ каковъ былъ Кобурскій-Замокъ.

Ужинъ въ караульной зал, за которымъ я лъ безъ принужденія, заключилъ для меня первый счастливый день въ жизни. Истинное счастіе не многаго стоитъ, а которое дорого, то плохое счастіе.

На другой день, я какъ только проснулся, тотчасъ отправился осмотрть вншнюю мстность замка и отпраздновать свое прибытіе въ уединеніе. Крыльцо выходило на сверо-востокъ, прямо съ него виднъ былъ Зеленый-Дворъ, а за Зеленымъ-Дворомъ шелъ огородъ между двумя рощами, одна изъ нихъ, направо, крестовая, чрезъ которую мы хали, называлась пти-Мэль, другая, налво, гран-Мэль. Послдняя была — лсъ дубовъ, буковъ, фиговыхъ деревьевъ, вязовъ и каштановъ. Мадамъ де-Севинье въ свое время восхищалась этой вковой снью, а съ-тхъ-поръ еще сто-сорокъ лтъ прибавилось къ ея красот.

Съ противоположной стороны, на югъ и востокъ, представлялась совершенно иная картина: изъ окопъ большой залы виднлись дома Комбура, прудъ, насыпь этого пруда, по которой шла большая рейнская дорога, водяная мельница, а за насыпью — лугъ съ пасущимся стадомъ коровъ. Въ конц этого луга тянулась деревня, принадлежавшая пріорству, основанному въ 1149 году Ривальйономъ, владтелемъ Комбура, въ пріорств находилась и статуя основателя, изображающая его мертвымъ, лежащимъ спиной на рыцарскихъ доспьхахъ. За прудомъ, мстность, поднимаясь уступами, представляла амфитеатръ деревьевъ, изъ за которыхъ выступали деревенскія колокольни и башни дворянскихъ домовъ. На послднемъ план горизонта, на юго-западъ, рисовались высоты Бешереля. Терраса, окаймленная густою зеленые подстриженныхъ деревьевъ, развивалась съ этой стороны замка, обгибала конюшни и, посл разныхъ перерывовъ, соединялась съ тепличнымъ садомъ, который примыкалъ къ гран-Мэли.

Если по этому весьма-длинному описанію художникъ возьмется за карандашъ, выйдетъ ли у него эскизъ, похожій на замокъ. Не думаю, а между-тмъ, я его такъ помню, какъ-будто онъ теперь у меня передъ глазами. Такъ-то для матеріальныхъ предметовъ безсильно слово и могущественно воспоминаніе! Начиная говорить о Помбур, я запваю жалобную псню, которая никого, кром меня, не умиляетъ, спросите тирольскаго пастуха, отъ-чего ему такъ нравятся три или четыре ноты, которыя онъ повторяетъ своимъ козамъ — горныя ноты, перелетающія изъ эха въ эхо, отдающіяся съ одного берега потока въ другой.

Первое пребываніе мое въ Комбур было недолго. Едва прошло дв недли, какъ пріхалъ къ намъ аббатъ Поше, начальникъ дольскаго коллегіума, меня сдали ему на руки, и я, не смотра на слезы, отправился съ нимъ.

Діэппъ, сентября 1812.
Пересмотрно въ іюн 1846.

Дольскій коллегіумъ.— Математика и языки.— Моя память.

Въ Дол я былъ не совсмъ чужой: тамъ мой отецъ былъ каноникомъ, какъ потомокъ и представитель дома Гильйома де-Шатобріанъ, сира де-Бофоръ, который въ 1529 г. основалъ первое мсто каноника въ соборномъ хорь. Дольскимъ епископомъ былъ, г. де-Герсе,— другъ нашего семейства, прелатъ неизмнной политической умренности, который, на колняхъ, съ распятіемъ въ рукахъ, былъ, вмст съ братомъ своимъ разстрленъ въ Киберон, на пол мученичества (dans le champ du Martyre). По прізд въ коллегіумъ, я былъ отданъ подъ особое попеченіе аббата Лепрэпса, который преподавалъ реторику и зналъ основательно геометрію: то былъ человкъ умный, красивый собой, любившій искусства и довольно хорошо писавшій портреты. Онъ началъ учить меня математик по Лезу, аббатъ Эго (Egault), регентъ третьяго класса, сдлался моимъ учителемъ латинскаго языка, математикой я занимался въ своей комнат, латинскимъ языкомъ — въ общей зал.

Нужно было время такой сов, какъ я, чтобъ привыкнуть къ клтк коллегіума и подчинить свой полетъ звонку. Я не могъ пріобрсти тхъ скоронаходимыхъ друзей, которые даются богатствомъ, потому-что нечего было взять съ бднаго шалуна, не имвшаго даже недльныхъ денегъ, не могъ я также войдти въ роль кліента, потому-что ненавидлъ протекторовъ. Въ играхъ, я не думалъ управлять ни кмъ, но не хотлъ, чтобъ и мной управляли: я не годился ни въ тираны, ни въ рабы,— такимъ и остался.

При всемъ томъ, скоро пришлось мн сдлаться центромъ союза, въ-послдствіи, я пользовался такимъ же вліяніемъ въ полку: у меня, простаго подпоручика, проводили вечера старые офицеры и мою квартиру предпочитали кофейному дому. Не знаю, отъ-чего это происходило, можетъ-быть, я умлъ понимать характеръ и согласоваться съ нравомъ другаго. Я столько же любилъ охоту и скачки, сколько любилъ читать и писать. Для меня и теперь все равно, говорить ли о самыхъ обыкновенныхъ вещахъ, ила разсуждать о предметахъ возвышенныхъ. Мало обращая вниманія на умъ, я чувствую къ нему почти антипатію, хотя и не могу назвать себя дуракомъ. Ни какой недостатокъ не поражаетъ меня, исключая насмшливости и самодовольства, къ которымъ мн очень-трудно бываетъ не обнаружить презрнія, мн всегда кажется, что другіе имютъ передо мной нкоторое превосходство, а если случится почувствовать преимущество на своей сторон,— это меня ставитъ въ совершенное затрудненіе.

Качества, которыя, спали во мн подъ вліяніемъ перваго, воспитанія, проснулись въ коллегіумъ. Способность къ труду была у меня замчательна, память — необыкновенна. Я сдлалъ быстрые успхи въ математик, въ которой обнаружилъ такую ясность соображенія, что аббатъ Лепрэнсъ дивился. Въ то же время, явилась во мн ршительная склонность къ языкамъ. Правила латинскаго языка, казнь и мука учениковъ, были мн ни почемъ, начала латинскаго урока я ждалъ всегда съ какимъ-то нетерпніемъ, какъ минуты освобожденія отъ цифръ и геометрическихъ фигуръ. Не прошло года, какъ я былъ уже въ пятомъ класс. По какой-то странности, моя латинская рчь такъ естественно переходила въ пентаметръ, что аббатъ Это называлъ меня элегикомъ (Elgiaque), прозваніе, которое едва ли не осталось между моими товарищами.

Что. касается до моей памяти, то вотъ дв ея характеристическія черты. Я выучилъ наизусть свои таблицы, логаримы, т. е. по данной величин, выраженной въ геометрической пропорціи, я прямо, на память, находилъ соотвтствующее выраженіе въ пропорціи ариметической, и на оборотъ.

Посл общей вечерней молитвы въ капеллъ коллегіума, начальникъ обыкновенно читалъ. Одинъ изъ дтей, Вызванный на выдержку, долженъ былъ разсказать, что читали. На молитву мы собирались утомленные игрой и совсмъ сонные, бросались по скамьямъ, стараясь забраться въ самый темный уголъ, чтобъ не быть на виду и, слдовательно, избавиться отъ вызова. Въ особенности была тамъ исповдальня, которая всегда служила предметомъ споровъ, какъ самое надежное убжище. Одинъ разъ, мн удалось попасть въ эту пристань, гд я считалъ себя совершенно безопаснымъ отъ вопросовъ начальника, къ-несчастію, онъ замтилъ мой манвръ и ршился подать на мн примръ другимъ. Онъ сталъ читать, и читалъ медленно и долго второй пунктъ проповди, вс задремали, а я, самъ не знаю по какому случаю, не спалъ въ своей исповдальн. Начальникъ, которому видны были только кончики моихъ ногъ, думалъ, что и я успокоился какъ вс другіе, и вдругъ, вызвавъ меня, спросилъ, что онъ читалъ.

Второй пунктъ проповди содержалъ исчисленіе разныхъ случаевъ, въ которыхъ можно оскорбить Бога. Я не. только изложилъ сущность дла, но пересчиталъ вс случаи по порядку и повторилъ чуть не слово-въ-слово нсколько страницъ витіеватой, непонятной для ребенка прозы. Шумъ одобренія поднялся въ капелл. Начальникъ подозвалъ меня, потрепалъ по щекъ и, въ награду, позволилъ мни на другой день встать не раньше, какъ къ завтраку. Я скромно укрылся отъ похвалъ товарищей и вполн воспользовался дарованной малостью. Эта память словъ, не совсмъ у меня сохранившаяся, уступила мсто другой боле необыкновенной памяти, о которой я, можетъ-быть, буду имть случаи говорить.

Одно обстоятельство какъ-то смущаетъ меня: память часто бываетъ признакомъ глупости, она вообще принадлежитъ умамъ тяжелымъ, которые подъ ея грузомъ длаются еще тяжелй. А не смотря на то, что бы такое мы были безъ памяти? Мы забывали бы и дружбу, и любовь, и удовольствія, и дла, геній не могъ бы собрать своихъ идей, самое любящее сердце утратило бы свои нжныя привязанности, еслибъ не стало вспоминать о нихъ, все наше существованіе заключилось бы въ послдовательныхъ, безпрерывно убгающихъ мгновеніяхъ настоящаго, не было бы прошлаго. О, тогда горе намъ! наша жизнь такъ преходяща, что ее можно считать только отраженіемъ памяти.

Діэппъ, октябрь 1812.

Каникулы въ Комбур.— Жизнь провинціальнаго замка.— Феодальные нравы.— Обитатели Комбура.

Я отправился на каникулы въ Комбуръ. Жизнь замка въ окрестностяхъ Парижа не можетъ дать понятія о жизни замка въ отдаленной провинціи.

Вс комбурскія владнія состояли изъ степей, нсколькихъ мельницъ и двухъ лсовъ — Бурруэ и Таноэрна, въ такомъ краю, гд лс почти не иметъ никакой цны. Но за то Комбуръ былъ богатъ феодальными нравами, эти права были разныхъ родовъ: одни опредляли извстныя подати для извстныхъ концессій, или утверждали обычая, порожденныя прежнимъ политическимъ устройствомъ, другіе — казалось, были въ начал только забавами.

Мой отецъ веллъ возобновить нкоторыя изъ этихъ забавъ, чтобъ предупредить срокъ давности. Когда все семейство было въ сбор, мы приняли участіе въ этихъ готическихъ увеселеніяхъ: три главнйшія изъ нихъ были: Рыбачій скачокъ (Saut des poissonniers), Квинтана (Quintaine) и ярмарка, называемая Анжевинъ. Крестьяне въ деревянной обуви и холстин, мода Франціи, которой теперь нтъ,— смотрли на эти игры Франціи, которой уже и тогда не было. Назначались призы. для побдителей и штрафъ съ побжденныхъ.

Такъ-называемая Квинтана сохраняла преданіе турнировъ: она, конечно, иметъ какое-нибудь отношеніе къ древней ленной служб. Подробное описаніе ея есть у дюо-Канжа (voce Quintana). Штрафы платились старинной мдной монетой, цною до двухъ золотыхъ коронованныхъ овновъ, въ 25 парижскихъ солей каждый.

Ярмарка, называемая Анжевинь, происходила на лугу близь пруда, каждое 4 сентября, за день моего рожденія. Вассалы обязаны были вооружаться, они являлись въ замокъ за занаменемь владтеля, а оттуда шли на ярмарку давать порядокъ и сбирать пошлины, слдовавшія графамъ комбургскимъ съ каждой головы скота. Въ эти дни отецъ мой держалъ открытый столъ, танцовали въ-продолженіи трехъ дней: господа въ большой зал, подъ звуки скрипки, васаллы — на Зеленом-Двор, подъ, гнусавое пнье волынки. Пли, испускали радостные крики, стрляли изъ ружей. Весь этотъ шумъ мшался съ мычаньемъ ярмарочныхъ стадъ, толпы бродили по садамъ и лсамъ, и — по-крайней-мр одинъ разъ въ годъ, видно было въ Комбур что-то похожее на радость.

Такимъ то страннымъ образомъ суждено мн было въ жизни быть свидтелемъ — и ристалищъ Капитаны, и ‘Провозглашенія Правъ Человка‘ (Droits de l’Homme), видть — и гражданское ополченіе бретанской деревни, и національную гвардію Франціи, и знамя владтелей Комбури, и знамя революціи. Я — какъ-будто послдній свидтель Феодальныхъ нравовъ.

Постители, принимавшіеся въ замк, состояли изъ обитателей городка и изъ окрестнаго дворянства: эти добрые люди были моими первыми друзьями. Наше тщеславіе придаетъ слишкомъ-много важности роли, которую мы играемъ въ свт. Парижскій буржуа смется надъ буржуа маленькаго городка, придворный дворянина, глумится надъ провинціальнымъ дворяниномъ, человкъ извстный презираема, безвстнаго человка, не думая о томъ, что время равно безпристрастно ко всмъ ихъ претензіями, и что вс они равно смшны или незамтны въ глазахъ слдующаго поколнія…

Первый мстный житель была. г. Потле, бывшій капитанъ корабля индійской компаніи, разсказывавшія, длинныя исторіи о Пондишери. Такъ-какъ онъ имлъ обыкновеніе повствовать, опершись локтями на столъ, то отецъ мой всегда чувствовалъ сильное желаніе пустить въ него тарелкой. За тмъ слдовалъ табачный магазинщикъ и отецъ семейства, Лопе де-ла-Бильярдьеръ, имвшій, подобно Іакову, двнадцать человкъ дтей, девять дочерей и три сына, изъ которыхъ самый младшій, Давидъ, былъ моимъ товарищемъ въ играхъ {Посл я встртилъ моего друга Давида: ниже скажу когда и какъ (примчаніе, сдланное въ Женев, 1832).}. Этотъ добрякъ вздумалъ искать дворянства въ 1789 году: во-время догадался! У него въ дом было вчное веселье и безконечные долги. Сенешаль Жеберъ, прокурора, фискала. Пти, сборщика, податей Корвезье, капеллана, аббата, Шармель — составляли комбурское общество. Я бы и въ. Аинахъ не встртилъ личностей боле знаменитыхъ.

Дю-Пти-Боа, де-Шато-д’Асси, де-Тэнтенья, еще два и,іи три дворянина — прізжали по воскресеньямъ слушать обдню въ приходской церкви, и потомъ обдать у кастелана. Мы преимущественно были коротки съ семействомъ Тремоданъ, состоявшимъ изъ мужа, жены — чрезвычайной красавицы, побочной сестры и множества дтей. Это семейство жило въ хутор, въ которомъ единственнымъ признакомъ дворянства была голубятня. Тремоданы еще существуютъ. Они благоразумне и счастливе меня: они еще не потеряли изъ вида, башень замка, который я оставилъ уже тридцать лтъ, оно и теперь длаютъ все то же, что длали тогда, когда я лъ черный хлбъ за ихъ столомъ, они не выходили изъ пристани, въ которую мн уже не воротиться. Можетъ-быть, они говорятъ обо мн въ ту самую минуту, какъ пишу я эту страницу, мн совстно, зачмъ я извлекъ ихъ имя изъ защитнаго мрака неизвстности. Они долго сомнвались, чтобъ человкъ, котораго они слышали говорящимъ, былъ маленькій шевалье. Комбурскій священникъ, аббатъ Севанъ, тотъ самый, чьи проповди я слушалъ, обнаруживалъ такое же невріе. Онъ никакъ не могъ убдиться, чтобъ шалунъ, товарищъ крестьянскихъ мальчишекъ, былъ защитникомъ религіи, но наконецъ поврилъ и цитируетъ, въ своихъ проповдяхъ меня, котораго держалъ на колняхъ. Эти достойные люди, которые съ моимъ образомъ не соединяютъ никакой странной идеи,— которые потеряли меня изъ вида такимъ, какой я былъ въ дтств и молодости, узнали ли бы они теперь меня, преображеннаго временемъ? Мн бы надо было сказать свое имя прежде, нежели бы они ршились обнять меня.

Я несчастливъ на друзей. Лсной сторожъ Роль, который очень любилъ меня, былъ убитъ браконьеромъ. Это убійство сдлало на меня необыкновенное впечатлніе. Какая странная тайна въ человческихъ жертвахъ! Отъ чего нужно, чтобъ величайшимъ преступленіемъ и величайшей славой было — проливать человческую кровь? Воображеніе рисовало мн Рола, держащаго въ рукахъ собственныя внутренности и ползущаго въ хижину, въ которой онъ и умеръ. Во мн зародилась мысль о мщеніи, мни хотлось драться съ убійцей. Въ этомъ отношеніи, я какъ-то странно устроенъ: въ первую минуту оскорбленія, я его едва чувствую, но оно растетъ у меня въ памяти. Воспоминаніе, вмсто того, чтобъ уменьшать, увеличиваетъ его съ теченіемъ времени, оно спитъ у меня на сердц мсяцы, годы цлью, потомъ просыпается отъ малйшей причины, просыпается съ новою силою, и рана моя становится живе, нежели въ первый день. Но если и никогда не прощаю врагамъ моимъ, за то и не длаю имъ никакого зла. Я злопамятенъ, но не мстителенъ. Какъ только явится у меня возможность и сила мстить, тотчасъ пропадаетъ желаніе, я былъ бы опасенъ только, въ несчастій. Кто думаетъ заставить меня уступить притсненію, тотъ ошибается, противодйствіе для меня тоже, что была земля для Антея: я беру новыя силы изъ лона матери. Еслибъ когда-нибудь счастіе захватило меня въ свои руки, оно бы меня задушило.

Діэпю, октябрь 1812.

Вторыя каникулы въ Комбур.— Полкъ Конти.— Лагерь въ Сен-Мало.— Аббатство.— Театръ.— Замужство двухъ моихъ старшихъ сестеръ.— Возвращеніе въ коллегіумъ.— Переворотъ, начавшійся въ моихъ идеяхъ.

Къ крайнему своему прискорбію я возвратился въ Доль. Въ слдующемъ году, былъ предположенъ дессантъ въ Жерс, и лагерь расположился при Сен-Мало. Войска квартировали въ Комбур, батюшка, изъ любопытства, пріютилъ у себя, одного за другимъ, командировъ полковъ Турэви и Конти: первый былъ герцогъ де-Сен-Симонъ, другой — маркизъ де-Козинъ {Мн было чрезвычайно пріятно встртить, посл реставраціи, этого любезнаго человка, отличившагося въ врности и христіанскихъ добродтеляхъ (примчаніе, сдланное въ Женев, 1831).}. Двадцать человкъ офицеровъ были каждый день приглашены къ столу моего отца. Шутки этихъ незнакомцевъ мн не нравились, прогулки ихъ нарушали спокойствіе моихъ лсовъ. Когда я увидлъ втораго полковника полка Конти, маркиза де-Ваньякура, галопировавшаго между деревьями, мысль о путешествія въ первый разъ мелькнула у меня въ голов.

Когда я слышалъ, что гости говорятъ о Париж и о двор, мн становилось грустно, я пытался разгадать, что такое общество, добирался до чего-то темнаго и отдаленнаго, по вслдъ за тмъ приходилъ въ тревожное состояніе. Изъ мирныхъ странъ невинности устремляя глаза на шумный свтъ, я подвергался головокруженію, какъ-будто смотрлъ на землю съ высоты одной изъ тхъ башень, которыя теряются въ небесахъ.

Впрочемъ, одна вещь меня плняла, именно — парадъ. Каждый день конный Отрядъ, съ барабаномъ и музыкой впереди, разъзжалъ передъ крыльцомъ на Зеленонъ-Двор. Г. де-Казанъ предложилъ показать мн береговой лагерь: батюшка согласился.

Меня повезъ въ Сен-Мало г. де-ла-Моранде, весьма-добрый дворянинъ, котораго бдность заставила вступить въ должность управителя комбурскимъ имніемъ. На немъ былъ срый камлотовый кафтанъ, съ узенькимъ галуномъ на воротник, и шапочка или родъ колпака изъ сраго войлока, съ наушниками и однимъ рожкомъ впереди. Онъ посадилъ меня верхомъ за собой на крестецъ своей кобылы Изабеллы. Я держался за повязанный сверхъ его кафтана поясъ, на которомъ писалъ охотничій ножъ, я былъ въ восторг. Когда Клодъ де-Бюллононь и отецъ президента де-Ламуаньйона, еще дтьми, хали въ деревню, ‘ихъ обоихъ везли на одномъ осл, въ корзинахъ, одного съ одной стороны, другаго съ другой, и для равновсія, былъ положенъ хлбъ въ корзину Ламуаньйона, потому-что онъ былъ легче товарища’ (Mmoires du prsident de L’amoignon).

Г. де-ла-Моранде похалъ по прямой дорог, цликомъ:

Moult volontiers, de grand’mani&egrave,re,

Alloit en bois et en rivi&egrave,re,

Car nulles gens ne vont en bois,

Moult volontiers comme Franois (*).

(*) ‘Очень-охотно, очень отважно идетъ въ лсъ и въ рку, потому-что нтъ человка, который бы, какъ Французъ, пошелъ въ лсъ очень охотно’.

Мы остановились обдать въ бенедиктинскомъ аббатствъ, которое, за неимніемъ достаточнаго числа монаховъ, только-что предъ тмъ было присоединено къ резиденціи ордена. Мы нашли тамъ одного отца прокурора, которому поручено было распорядиться движимостію и продать на срубъ рощи. Онъ угостилъ насъ прекраснымъ постнымъ обдомъ, въ бывшей библіотек пріора, мы съли не малое число яицъ, съ карпами и большими щуками. Сквозь монастырскую арку я ни длъ огромныя фиговыя деревья, окружающія прудъ. Топоръ рубилъ ихъ подъ корень, вершины ихъ дрожали въ воздух, и они падало, служа намъ зрлищемъ. Плотники изъ Сен-Мало обскали на земл зеленыя втви, какъ молодыя кудри, или обтесывали обрубленные стволы. У меня сердце обливалось кровью при вид этихъ вырубленныхъ лсовъ, этого опуствшаго монастыри. Въ-послдствіи, общее расхищеніе монастырей напомнило мн опустошеніе аббатства, которое было для меня предвстіемъ.,

Пріхавъ въ Сен-Мало, я нашелъ тамъ маркиза де-Козанъ, и полъ его прикрытіемъ обошелъ линіи лагеря. Палатки, связки оружія, привязанныя къ кольямъ лошади — составляли прекрасную картину, вмст съ моремъ, кораблями, стнами и отдаленными колокольнями города. Я видлъ, какъ въ гусарскомъ мундир, на варварійскомъ кон, проскакалъ одинъ изъ тхъ людей, ръ лиц которыхъ кончался вкъ — герцогъ лозонскій. Принцъ де-Кариньянъ, пріхавъ въ лагерь, женился на дочери де-Буагарэна, немножко хромой, но прелестной: это надлало много шума, и было предметомъ процесса, который еще и теперь ведетъ Ланретель старшій. Но какое отношеніе все это иметъ къ моей жизни? ‘По-мр-того, какъ память моихъ друзей’, говоритъ Аіонтань: ‘доставляетъ имъ цлое, они до того отодвигаютъ назадъ свое повствованіе, что если сказка добрая, они задушатъ въ ней доброту, а если нтъ,— вамъ прійдется проклинать или ихъ счастливую память, или ихъ несчастное сужденіе. Я видывалъ, какъ весьма забавные разсказы длались весьма скучными въ устахъ Извстнаго господина’. Я боюсь быть этимъ господиномъ.

Братъ мой былъ въ Сен-Мало, когда г. де-ла-Моранде привелъ меня къ нему. Разъ вечеромъ, онъ сказалъ мн: ‘Я веду тебя въ спектакль, бери шляпу’. Я совершенно растерялся и ползъ въ погребъ за шляпой, которая была въ анбар. Труппа странствующихъ актровъ незадолго передъ тмъ высадилась на берегъ. Я видывалъ маріонетки, и полагалъ, что въ театр полишинели гораздо лучше, нежели на улиц.

Съ біющимся сердцемъ приблизился я къ деревянному дому, находившемуся въ пустынной улиц города. Иду по тмнымъ корридорамъ не безъ страха, отворяется маленькая дверь, и вотъ — мы съ братомъ въ лож, въ половину уже наполненной.

Занавсъ поднялся, пьеса началась. Играли Отца Семейства Я видлъ, что два человка,— разговаривая, ходили по сцен, и вс на нихъ смотрли. Я принялъ ихъ за директоровъ маріонетокъ, которые предварительно осматриваютъ хижинку мадамъ Жигонь, въ ожиданіи прибытія публики, только мн казалось страннымъ, что они говорятъ о своихъ длахъ такъ громко, и что вс молча ихъ слушаютъ. Мое изумленіе удвоилось, когда другія лица вышли на сцену, стали размахивать руками, рыдать, и когда, наконецъ, каждый заразился плачемъ. Занавсъ опустился, а я хоть бы что нибудь понялъ. Въ антракт между двухъ пьесъ, братъ сошелъ въ фойе. Оставшись въ лож между незнакомыхъ лицъ, которыя мн, съ моей робостію, были истинными, наказаніемъ, я почувствовалъ желаніе очутиться въ своей коллегіи. Таково-то было первое впечатлніе, произведенное на меня искусствомъ Софокла и Мольера!

Третій годъ моего пребыванія въ Дол ознаменовался замужствомъ двухъ моихъ старшихъ сестеръ: Маріанна вышла за графа де-Мариньи, а Венинья за графа де-Кебріяка. Он отправились съ мужьями въ Фужеръ: знакъ разсянія семейства, члены котораго скоро должны были разстаться. Брачное благословеніе сестеръ было въ Комбур въ одинъ и тотъ же день, въ одинъ и тотъ же часъ, передъ однимъ и тмъ же алтаремъ, въ капелл замка. Он плакали, матушка плакала, я дивился этимъ слезамъ, а теперь понимаю ихъ.

Въ одинъ и тотъ же годъ начались перевороты и въ нашемъ семейств и въ моей личности. Случайно попались мн въ руки дв совершенно-различныя книги: полный Горацій и исторія о Confessions mal faites (Несовершенномъ Покаяніи). Эти книги произвели въ моихъ идеяхъ неимоврное потрясеніе: странный міръ возникъ вокругъ меня. Съ одной стороны, я подозрвалъ тайны, недоступныя моему возрасту, иное, различное отъ моего — существованіе, наслажденія, живущія за предлами моихъ игръ, прелести невдомой природы, таящіяся въ той половин существъ, гд видлъ я только мать и сестеръ, съ другой стороны — призраки, дышащіе пламенемъ и влекущіе за собою цпи, сулили мн вчныя муки за одинъ утаенный грхъ. У меня пропалъ сонъ: ночью мн все представлялись поперемнно черныя и блыя руки, мелькавшія сквозь занавски: я вдругъ вообразилъ, что блыя руки прокляты религіей, и эта мысль усилила ужасъ, внушаемый мн адскими тнями. Напрасно искалъ я въ неб и въ ад объясненія двойственной тайны. Пораженный и нравственно о физически, я еще боролся съ моей невинностію противъ бури преждевременной страсти и суеврнаго ужаса.

Съ этой поры я ощутилъ нсколько сверкнувшихъ передо мной искръ изъ огня жизни. Я разбиралъ четвертую книгу Энеиды и читалъ Телемака, и вдругъ — открылъ въ Дидон и Эвхарис красоты, которыя привели меня въ восторгъ, я сталъ восхищаться гармоніей и этихъ удивительныхъ стиховъ, и античной прозы. Разъ я переводилъ безъ приготовленія Aeneadum genetrix, hominum divumque voluptas съ такой живостію, что г. Эго отнялъ у меня поэму и посадилъ меня за греческой корнесловъ. Я украдкой досталъ Тибулла, а когда дошелъ до Quam juvat inimits ventos audire cubantem,— эти чувства пылкой страсти и меланхоліи, казалось, разоблачили предо мной мою собственную природу. Томы Массилльйона, въ которыхъ заключаются проповди о Гршниц и о Блудномъ сын, не выходили у меня изъ рукъ. Никто не запрещалъ мн перелистывать эти томы, потому-что никто не подозрвалъ, что именно я отъискивалъ въ нихъ. Я кралъ огарки восковыхъ свчь изъ капеллы, чтобъ читать по ночамъ обольстительныя описанія душевныхъ безпорядковъ. Я засыпалъ, бормоча отрывочныя фразы, въ которыхъ пытался передать нжность, ритмъ и грацію писателя, который лучше всхъ перенесъ въ прозу благозвучія расиновскаго стиха.

Если я въ-послдствіи изобразилъ съ нкоторою истинностію сердечныя увлеченія, смшанныя съ христіанскимъ сокрушеніемъ,— то, конечно, обязанъ этой удачей случаю, показавшему мн въ одно и то же время дв враждебныя между собой силы. Страшное разладье, внесенное въ мое воображеніе дурною книгою, исправлялось ужасомъ, внушеннымъ другой книгой, а этотъ ужасъ какъ-бы умрялся обольстительными мыслями, которыя оставляли во мн обнаженныя картины.

Діэппъ, конецъ октября 1812.

Приключеніе съ сорокой.— Третьи каникулы въ Комбур.— Шарлатанъ.— Возвращеніе въ коллегіумъ.

Говорятъ о несчастіяхъ, что бды не ходятъ по одиночк, то же можно сказать и о страстяхъ: он ходятъ вмст, какъ музы или фуріи. Вмст Съ стремленіемъ, начавшимъ меня мучить, родилось во мн самолюбіе, какое-то восторженное настроеніе души, сберегающее сердечную чистоту среди порока, что-то въ род возстановляющаго начала, рядомъ съ началомъ разрушительнымъ, какъ неистощимый источникъ чудесъ, которыхъ любовь требуетъ отъ юности, и жертвъ, которыя она приноситъ.

Въ хорошую погоду, воспитанники, по четверкамъ и воскресеньямъ, выходили изъ коллегіума. Насъ часто водили на гору Мои-Доль, на вершин которой были какія-то галло-римскія развалины. Съ этой уединенной высоты разстилались передъ глазами море и болота, нагъ которыми ночью летало блудящіе огоньки, свтъ колдуновъ. Другимъ мстомъ нашихъ прогулокъ были луга, окружающіе семинарію Едистовъ, отъ Еда, брата историка Мезре, основателя этой конгрегаціи.

Въ одинъ майскій день, аббатъ Эго, бывшій префектомъ той недли, повелъ насъ къ семинаріи: намъ давали полную свободу въ играхъ, во было строго запрещено лазить на деревья. Регентъ, пустивъ насъ на муравчатую дорогу, удалился въ сторону читать свои обычныя молитвы.

По сторонамъ дороги росли вязы, на вершин самаго огромнаго виднлось сорочье гнздо: мы обрадовались, начали указывать другъ другу на сидвшую на яйцахъ сороку и почувствовали живйшее желаніе захватить богатую добычу. Но кто ршится на смлую попытку? Приказаніе было такъ строго, регентъ такъ близко, дерево такъ высоко! Вс надежды обратились на меня, я началъ карабкаться какъ кошка. Почувствовалъ-было нершительность, но жажда славы заглушила ее: и сбросилъ верхнее платье, обхватилъ руками вязъ и сталъ подниматься. Стволъ дерева на дв трети высоты былъ безъ втвей, а потомъ раздлялся вилами, на одномъ конц которыхъ покоилось гнздо.

Мои товарищи, столпившись подъ деревомъ, ободряла мои усилія, смотрли то на меня, то въ ту сторону, откуда долженъ былъ показаться регентъ, прыгали отъ радости, надясь получить яйцы, замирали отъ страха, ожидая наказанія. Я достигъ до гнзда, сорока слетла, я похитилъ яйца, уложилъ ихъ за пазуху и сталъ спускаться. Къ-несчастію, я поскользнулся надъ тмъ мстомъ, гд раздвоивался стволъ, и попалъ верхомъ въ развилину. Такъ-какъ внизу не было втвей, то я и не могъ ни на что опереться ни одной ногой, чтобъ приподняться и вылсть изъ развилины,— и вислъ такимъ образомъ на высот пятидесяти футовъ.

Вдругъ крики: ‘префектъ!’ и я тотчасъ же увидлъ себя, какъ водится, покинутымъ друзьями. Одинъ изъ нихъ, Гоббьянъ, попытался-было подать мн помощь, но долженъ былъ отказаться отъ своего великодушнаго намренія. Было только одно средство выбраться мн изъ несчастнаго положенія: зацпиться руками за одну вилину, повиснуть на воздух и потомъ попытаться обхватить ногами стволъ ниже мста, раздвоенія. Съ опасностію жизни и ршился на этотъ маневръ. При всемъ этомъ бдственномъ наложенія, я крпко берегъ свое сокровище, а лучше бы сдлалъ, еслибъ бросилъ его, какъ бросалъ въ-послдствіи столько другихъ сокровищъ. Опускаясь по стволу, я ободралъ себ руки, исцарапалъ грудь и ноги, и передавилъ яйца: послднее обстоятельство погубило меня. Префектъ не видлъ меня на дерев, я ловко скрылъ отъ него кровь, но не было возможности скрыть ярко-желтыхъ пятенъ. ‘Постоите, милостивый государь’, сказалъ префектъ: ‘будутъ вамъ розги.’

Еслибъ этотъ человкъ объявилъ мн, что общанное наказаніе онъ замняетъ смертной казнью, я бы обрадовался. Мысль о позор была далека отъ моего дикаго воспитанія. Во всхъ возрастахъ моей жизни я не зналъ казни, которую бы не предпочелъ страшному положенію — краснть предъ живымъ существомъ. Негодованіе поднялось въ моемъ сердц,, я отвчалъ аббату Эго, съ выраженіемъ, свойственнымъ не ребенку, а мужу, что никогда ни онъ, никто на свт не подниметъ на меня руки. Этотъ отвтъ разсердилъ его, онъ общался показать примръ на мн. ‘Увидимъ’, возразилъ я, и принялся играть въ мячь съ такимъ хладнокровіемъ, отъ котораго аббатъ смутился.

Мы возвратились въ коллегіумъ, регентъ позвалъ меня въ свою комнату и веллъ покориться. Мое восторженное чувство уступило мсто цлому потоку слезъ. Я представилъ аббату Эго, что онъ училъ меня по-латини, что я его ученикъ, его послдователь, его дитя, что онъ не захочетъ обезчестить своего воспитанника и заставить его краснть передъ товарищами, что онъ можетъ посадить меня въ^— карцеръ, на хлбъ и на воду, лишить меня рекреацій, задать мн тяжелый урокъ въ наказаніе, что и буду благодаренъ ему за эту милость, буду еще больше любить его. Я упалъ на колни, сжалъ руки, именемъ Іисуса Христа, заклиналъ аббата пощадить меня: онъ оставался глуха, ко всмъ мольбамъ. Я вскочилъ въ совершенномъ бшенств. Онъ бросился къ двери, заперъ ее на два поворота и воротился ко мн. Я укрпился за его кроватью, онъ доставалъ меня черезъ кровать кончиками poзогъ, я завернулся одяломъ, и, одушевляясь битвой, закричалъ:

Macte animo, generose puer!

Эта школьническая ученость разсмшила моего непріятеля, она, заговорилъ о перемиріи, и мы заключили трактатъ, я согласился, чтобъ меня отдали на судъ начальника. Не признавая меня правымъ начальникъ отмнилъ наказаніе ради моего раскаяніе. Когда достойный пастырь произнесъ отпущеніе, я преклонился съ такимъ сердечнымъ чувствомъ, съ такой признатльностію, что онъ не удержался, чтобъ не дать мн благословенія. Такъ кончилась первая битва, вызванная тмъ самолюбіемъ, которое сдлалось идоломъ моей жизни, которому я столько разъ приносилъ въ жертву спокойствіе, радость и благосостояніе.

Печальны были каникулы, въ которыя наступилъ мн двнадцатый годъ. Аббатъ Лепрэнсъ похалъ со мной въ Комбуръ, и выходилъ изъ дому не иначе, какъ съ учителемъ, мы безъ всякой цли длали продолжительныя прогулки. Онъ неизлечимо страдалъ грудью, была, задумчивъ и молчаливъ, и я быль не веселье. Мы по цлымъ часамъ ходили другъ за другомъ, не говоря ни слова. Однажды мы заблудилась въ лсу, Лепрэнсъ обратился ко мн и спросилъ: ‘но которой дорог надо идти?’ Я отвчалъ не задумавшись: ‘солнце садится, теперь оно прямо свтитъ въ окно большой башни: пойдемте сюда’. Вечеромъ Лепрэнсъ разсказалъ объ этомъ отцу: будущій путешественникъ проявился въ этой догадк. Много разъ, видя закатъ солнца въ лсахъ Америки, я вспоминалъ про комбурскій лсъ: мой воспоминанія отзываются эхомъ.

Аббатъ Лепрэнсъ желалъ чтобъ мн дали лошадь, но по понятіямъ моего отца морской офицеръ не долженъ былъ умть управлять ни чмъ, кром своего корабля. Я принужденъ была, здить украдкой на двухъ толстыхъ каретныхъ кобылицахъ и еще на одной большой Сорок, т. е. пгой лошади. Сорока не была, какъ Сорока Тюренна, однимъ изъ тхъ коней, устроенныхъ на помощь ихъ хозяевамъ, которыхъ Римляне называли desultorios equos, это былъ упрямый Пегасъ, бгавшій рысью и кусавшій мн ноги всякій разъ, когда я понуждалъ его перескакивать рвы. Я никогда не заботился много о лошадяхъ, хотя велъ иногда жизнь татарина, и, вопреки дйствію, которое должно было произвести мое начальное воспитаніе, сижу на лошади боле красиво, нежели крпко.

Трехдневная лихорадка, зародышъ которой я вынесъ изъ дольскихъ болотъ, избавила меня отъ Лепрэнса. Продавецъ лекарствъ прозжалъ чрезъ деревню, батюшка, не вруя въ лекарей, врилъ въ шарлатановъ: онъ послалъ за эмпирикомъ, который взялся исцлить меня въ двадцать-четыре часа. Онъ явился на другой день въ зеленомъ кафтан, обшитомъ золотымъ галуномъ, въ обширномъ напудренномъ парик, съ длинными грязными манжетами, съ фальшивыми брильянтами на пальцахъ, въ истертыхъ черныхъ атласныхъ штанахъ, въ шелковыхъ синевато-блыхъ чулкахъ и башмакахъ съ огромными пряжками.

Онъ раздвинулъ мои занавски, пощупалъ пульсъ, веллъ показать языкъ, пробормоталъ, съ итальянскимъ акцентомъ, нсколько словъ о необходимости чистительнаго и далъ мн състь маленькій кусочекъ карамели. Батюшка одобрилъ леченіе, потому-что, по его мннію, вс болзни происходили отъ несваренія желудка и отъ всякой болзни слдовало очищать субъектъ до крови.

Чрезъ полчаса посл принятія карамели, у меня началась страшная рвота, сказали батюшк, и онъ хотлъ выбросить несчастнаго лекаря изъ окна башни. Испуганный шарлатанъ сбросилъ кафтанъ, засучилъ рукава рубашки, длая самые смшные, неуклюжіе жесты, онъ повторялъ мои крики и тотчасъ прибавлялъ: ‘Che? monsou Lavan dier?’ Этотъ монсу Лавандье былъ деревенскій аптекарь, котораго призвали на помощь. При всемъ моемъ страданіи, я не зналъ, прійдется ли мн умереть отъ зелья этого человка, или отъ смха, гладя на него.

Наконецъ, остановили дйствіе черезъ-чуръ сильнаго пріема рвотнаго, и я оправился. Вся жизнь человка бродитъ вокругъ его могилы, вс наши болзни — не что иное, какъ порывы втра, боле или мене подвигающіе насъ къ пристани. Первый виднный мною мертвецъ былъ сен-малоскій каноникъ, онъ лежалъ на постели, съ лицомъ, искривленымъ послдними судорогами. Смерть — прекрасна, она — нашъ другъ, не смотря на то, мы не признаемъ ея, потому-что она является къ намъ подъ маской, и маска ея насъ пугаетъ.

Меня отослали въ коллегіумъ въ конц осени.

Волчья-Долина, декабрь, 1813.

Нашествіе на Францію.— Игры.— Аббатъ де-Шатобріанъ.

Изъ Діэппа, откуда полиція заставила меня удалиться, мн позволено было возвратиться въ Волчью-Долину, гд я и продолжаю мое повствованіе. Земля дрожитъ подъ ногами чужеземныхъ солдатъ, которые теперь наполняютъ мое отечество, я пишу, какъ писали послдніе Римляне, при шум — полчищъ варваровъ. Днемъ я пишу страницы такія же тревожныя, какъ современныя событія {Бонапартъ и Бурбоны (замтка, сдланная въ Женев, 1831).}, ночью, когда отдаленные раскаты пушекъ стихаютъ въ моемъ лсу, я возвращаюсь къ молчаливымъ годамъ, которые спятъ въ могил подъ снью воспоминаній далекой молодости. Какъ узко и коротко прошедшее человка, къ сравненіи съ широкимъ настоящимъ и необъятною будущностью народовъ!

Математика, греческій и латинскій языки занимали меня въ коллегіум въ-теченіи всей зимы. То, что не посвящалось ученью, отдавалось играмъ первой поры жизни, везд одинаковымъ. Маленькій англичанинъ, маленькій нмецъ, маленькій итальянецъ, маленькій испанецъ, маленькій ирокезецъ, маленькій бедуинъ — вертятъ кольцо и бросаютъ мячь. Братья одной великой семьи, дти теряютъ черты сходства между собою только теряя невинность, которая везд одинакова. Тогда страсти, измняемыя климатомъ, правленіями и нравами, производятъ различныя національности, люди перестаютъ понимать другъ друга а говорить однимъ языкомъ: общество — настоящая вавилонская башня.

Одинъ разъ, утромъ, я съ увлеченіемъ бгалъ на большомъ двор коллегіума въ-запуски, когда пришли сказать мн, что меня спрашиваютъ. Я нашелъ толстяка, съ краснымъ лицомъ, съ рзкими, безпокойными движеніями, съ грубымъ голосомъ, съ палкой въ рукахъ, въ черномъ дурно-причесанномъ парик, въ разорванномъ и заштопанномъ на карманахъ полукафтань, въ пыльныхъ башмакахъ, въ чулкахъ съ протертыми пятками. ‘Маленькій шалунъ’, сказалъ онъ: ‘вы шевалье де-Шатобріанъ де-Комбуръ?’— Да, сударь, отвчалъ я совершенно ошеломленный этомъ титулованьемъ.— ‘А я’, продолжалъ онъ: ‘послдній ‘старшій вашей фамиліи, аббатъ де-Шатобріанъ-Герандскій: взгляните на меня хорошенько’. Гордый аббатъ опустилъ руку въ карманъ сирыхъ бархатныхъ штановъ, досталъ завернутую въ грязную бумажку заплеснвшую экю въ шесть франковъ, сунулъ мн ее и пошелъ дальше, бормоча утреннія молитвы. Посл я узналъ, что принцъ Конде предлагалъ этому щеголю-викарію быть наставникомъ герцога бурбовскаго. Спсивый аббатъ отвчалъ, что принцъ, какъ владтель баронства де Шатобріанъ, долженъ бы знать, что наслдники этого баронства могутъ имть наставниковъ, но не были ни-чьими наставниками. Эта надменность — нашъ фамильный недостатокъ, она была дурна въ моемъ отц, въ, брат моемъ доходила до смшнаго и частію перешла къ его старшему сыну. Но смотря на свои противоположныя наклонности, я не увренъ, усплъ ли я совершенно отъ нея освободиться, хотя тщательно скрывалъ ее.

Конфирмація.— Я оставляю дольскій коллегіумъ.

Эпоха моей конфирмаціи приближалась, время, когда обыкновенно ршается въ семейств вопросъ о будущемъ состояніи дтей. Эта религіозная церемонія замняла для молодыхъ христіанъ римскій обрядъ вступленія въ совершеннолтіе. Госпожа де-Шатобріанъ присутствовала при конфирмаціи сына, который, соединившись съ Богомъ, долженъ былъ разлучиться съ своею матерью.

Благочестіе мое казалось искреннимъ, я служилъ примромъ для всего коллегіума: взгляды мои пламенли, воздержаніе доходило у меня до того, что сами воспитатели опасались за меня. Опасались крайностей моей набожности, просвщенная религіозность старалась умрить эти крайности.,,

Исповдникомъ моимъ былъ настоятель семинаріи едистовъ, человкъ лтъ пятидесяти, суровой наружности. Каждый разъ, когда я представлялся къ исповдному трибуналу, онъ тоскливо допрашивалъ меня. Изумленный легкостію моихъ прегршеній, онъ не усплъ согласить моего смущенія съ незначительностью тайнъ, которыя я передавалъ на его душу. Чмъ ближе подходилъ день Пасхи, тмъ настойчиве становились вопросы духовника. ‘Не скрываете ли вы отъ меня чего’, говорилъ онъ. Я отвчалъ:— Нтъ, отецъ мой.— ‘Не сдлали ли вы того-то?’ — Нтъ, отецъ мой.— И постоянно: ‘Нтъ, отецъ мой’. Онъ отпускалъ меня съ сомнніемъ, вздыхая, стараясь взоромъ проникнуть мн въ душу, и я уходилъ отъ него блдный, съ измнившимся лицомъ, какъ преступникъ.

Я долженъ былъ получить разршеніе въ среду на страстной недл. Со вторника на среду я всю ночь молился и съ трепетомъ читалъ книгу о Несовершенномъ Покаяніи. Въ среду, въ три часа по-полудни, мы отправились въ семинарію, намъ сопутствовали родственники. Вся суетная молва, привязавшаяся въ-послдствіи къ моему имени, не произвела бы въ госпож де-Шатобріанъ ни на минуту той гордости, которую она испытывала, какъ христіанка и мать, видя своего сына готовымъ къ принятію великаго таинства религіи.

Пріхавъ въ церковь, я повергся передъ алтаремъ и оставался въ такомъ положеніи, какъ уничтоженный.

Когда я поднялся, чтобъ подойдти къ настоятелю, который уже ожидалъ меня, колни у меня дрожали. Я палъ къ ногамъ священника, и едва-внятнымъ измнившимся голосомъ произнесъ Confiteor. ‘Ну, не забыли ли вы чего?’ спросилъ меня духовникъ. Я молчалъ. Вопросы возобновились и роковое, нтъ, мой отецъ, было сказано. Онъ задумался, обратился за совтомъ къ Тому, Кто передалъ апостоламъ власть вязать и разршать души. Потомъ, сдлавъ надъ собою усиліе, готовился дать мн разршеніе.

Молнія, устремленная на меня съ неба, не такъ бы устрашила меня, я вскрикнулъ: ‘Я не все сказалъ!’ Этотъ грозный судья, этотъ представитель Верховнаго Судіи, лицо котораго внушало мн такой страхъ, сдлался самымъ нжнымъ пастыремъ, онъ обнялъ меня и залился слезами: ‘Ничего, сынъ мой’, сказалъ онъ: ‘ободрись!’

Въ моей жизни не было другой подобной минуты. Если бы съ меня сняли гору — это не такъ бы облегчило меня: я рыдалъ отъ счастія. Смло скажу, что съ этого именно дня сдлался я благороднымъ человкомъ, я почувствовалъ, что, никогда не могъ бы пережить угрызенія совсти: каково же должно быть угрызеніе совсти въ преступленіи, если я такъ страдалъ отъ затаеннаго ребяческаго проступка! Но какъ божественна та религія, которая можетъ до такой степени овладть нашимъ добрыми наклонностями! Какія правила нравственности въ состояніи когда-нибудь замнить правила христіанской религіи?

Посл перваго признанія, все прочее мни ничего не стоило: мои затаенные юношескіе проступки, надъ которыми свтъ, сталъ бы смяться, были взвшены на всахъ религіи. Настоятель затруднялся: ему хотлось отсрочить мою конфирмацію, а я оставлялъ дольскій коллегіумъ и долженъ былъ скоро вступить въ морскую службу. Какъ ни ничтожны были мои юношескіе проступки (juveniles), но онъ съ большою проницательностію открылъ, въ самомъ ихъ характер, сущность моихъ наклонностей, онъ первый проникъ тайну того, чмъ бы я могъ быть. Онъ отгадалъ мои будущія страсти, и не скрывая хорошаго, которое видлъ во мн, предсказалъ мн мои будущія бдствія. ‘Наконецъ’, прибавилъ онъ, ‘времени остается мало для вашего покаянія, но вы омылись отъ грховъ искреннимъ, хотя и позднимъ признаніемъ’. Поднявъ руку, онъ произнесъ формулу разршенія. Въ этотъ второй разъ, эта громоносная рука призвала на мою голову небесную росу, я наклонился, чтобъ принять ее, въ томъ, что я тогда чувствовалъ, была частица блаженства ангеловъ. Я пошелъ броситься въ объятія матушки, которая ждала меня у подножія алтаря. Въ глазахъ моихъ наставниковъ и товарищей и былъ уже не тмъ, какимъ былъ прежде, я шелъ легко, поднявъ голову, съ сіяющимъ лицомъ, со вссю торжественностію) раскаянія.

На другой день, въ Великій-Четверкъ, я былъ допущенъ къ той трогательной и высокой церемоніи, которую тщетно старался изобразить въ Ginie du christianisme. Здсь я могъ найдти т мелочныя обстоятельства, которыя постоянно приводили меня въ смущеніе: мой букетъ, мое платье — были хуже букетовъ и нарядовъ моихъ товарищей, но въ этотъ день все было Богу и для Бога. Я хорошо знаю, что такое вра: дйствительное присутствіе жертвы въ святын алтаря было для меня такъ же ощутительно, какъ присутствіе матушки, стоявшей подл меня. Когда небесный даръ положили мн на уста, я почувствовалъ какой-то внутренній свтъ, озарившій меня. Я дрожалъ отъ благоговнія, и единственное земное чувство было — страхъ профанировать святой хлбъ.

Le pain que je vous propose

Sert aux anges d’aliment,

Dieu lui meme le compose

De la fleur de son froment (*).

Расинъ.

(*) Хлбь, который я вамъ предлагаю, служитъ нищею ангеламъ, самъ Богъ его творитъ изъ цвта своей пшеницы.

Я понялъ тогда мужество мучениковъ, въ ту минуту я могъ бы исповдовать Христа и на доск истязанія и среди лютыхъ зврей.

Я люблю вспоминать объ этихъ минутахъ блаженства, за которыми скоро вступили въ мою душу мірскія скорби. Сравнивая эти священные порывы съ восторгами, которые теперь буду описывать, видя, какъ тоже сердце въ-теченіи трехъ или четырехъ лтъ испытывало все, что есть самаго сладостнаго и самаго спасительнаго въ невинности и религіи, и все, что есть самаго обольстительнаго и самаго опаснаго въ увлеченіи страстями,— легко сдлать выборъ изъ двухъ восторговъ, легко увидть, гд надо искать счастія, а въ особенности спокойствія.

Чрезъ три недли посл конфирмаціи, я оставилъ дольскій коллегіумъ. У меня осталось пріятное воспоминаніе объ этомъ дом: наше дтство что то оставляетъ по себ въ мстахъ, которыя имъ украшались, какъ цвтокъ сообщаетъ благоуханіе предметамъ, къ которымъ онъ прикасался. Я и теперь еще умиляюсь, думая объ участи, разогнавшей въ разныя стороны моихъ первыхъ товарищей и моихъ первыхъ наставниковъ. Аббатъ Лепрэнсъ, получившій бенефиціатъ близь Руана, жилъ не долго, аббатъ Эго получилъ должность въ реннскомъ діоцез, и въ начал революціи я видлъ кончину добраго начальника коллегіума, аббата Порше: онъ былъ человкъ образованный, кроткій и простосердечный. Память объ этомъ безвстномъ Роллэн будетъ для меня всегда драгоцнна и почтенна.

Волчья-Долина, конецъ декабря 1813.

Миссія въ Комбур.— Реннскій коллегіумъ.— Встрча съ Жерилемъ.— Моро, Лимоэланъ.— Замужство моей третьей сестры.

Въ Комбур я нашелъ пищу для своего благочестія — миссію. Я получилъ благословеніе, вмст съ крестьянами и крестьянками, отъ епископа сен-малоскаго, съ крыльца замка. Посл того, водрузили крестъ: я поддерживалъ его, пока его утверждали въ основаніи. Этотъ крестъ еще существуетъ: онъ стоитъ передъ башнею, въ которой умеръ мой отецъ. Въ-теченіи тридцати лтъ, онъ ни кого не видлъ въ окнахъ этой башни, передъ нимъ уже не кланяются дти замка, напрасно ждетъ онъ ихъ каждую весну, къ нему возвращаются только ласточки, подруги моего дтства, боле врныя своему гнзду, нежели человкъ своему дому. Какъ бы счастливъ я былъ, еслибъ жизнь моя протекла у подножія креста миссіи, еслибъ голова моя поблила только отъ времени, которое покрыла мохомъ втви этого креста!

Я не откладывалъ отъзда въ Реннъ, гд долженъ былъ продолжать мое образованіе и кончить курсъ математики, чтобъ потомъ держать экзаменъ въ морскую гвардію.

Начальникъ реннскаго коллегіума былъ г. де-Фэйоль. въ этомъ бретонскомъ Жюльи считалось три замчательныхъ профессора: аббатъ ле-Шатожиронъ — для втораго класса, аббатъ Жерм — для реторики, аббатъ Маршанъ — для физики. Пансіонеровъ и приходящихъ было много, классы большіе. Въ послднее время, Жоффруа и Жэнгень, вышедшіе изъ этой коллегій, сдлали бы честь Сэн-Барбу и Плесси. Шевалье Парни воспитывался также въ реннскомъ коллегіумъ, я наслдовалъ его кровать въ назначенной мн комнат.

Реннъ казался мн Вавилономъ, коллегія — цлымъ міромъ. Число учителей и учениковъ, размры помщеній, сада и дворовъ казались мн огромными, однако я привыкъ къ нимъ. Въ дни торжествъ начальники коллегіи насъ освобождали отъ ученія: мы во все горло пли въ честь его превосходные куплеты собственнаго сочиненія, въ которыхъ говорили:

О Terpsichorc, Polymnie,

Venez, venez remplir nos voeux,

La raison mme vous conviel (*)

(*) О Терпсихора, о Полимнія, пріидите, пріидите исполнить наши обты, самъ разумъ васъ приглашаетъ!

Здсь, какъ и въ Дол, я взялъ верхъ надъ моими новыми товарищами: это стоило мн нсколькихъ кулаковъ. Бретонскіе повсы задорливы, вызовы за бой обыкновенно длались на праздничные дни съ назначеніемъ мста въ рощ бенедиктинскаго сада, названнаго таборомъ: мы у потребляли въ дло циркули, привязывая ихъ на конецъ палки, или вступали въ бой рукопашный, боле или мене ухищренный, смотря по важности раздора. У насъ были особые судьи, которые ршали выборъ оружія. Битва прекращалась только тогда, когда одна изъ враждующихъ партій признавала себя побжденною. Въ коллегіи я нашелъ друга моего Жериля, который, какъ въ Сэи-Мало, предсдательствовалъ на этихъ схваткахъ. Онъ хотлъ быть моимъ секундантомъ въ дл, которое я имлъ съ Сэн-Ривль, юношей, сдлавшимся первою жертвою революціи. Я упалъ подъ моего противника, не хотлъ сдаться и дорого заплатилъ за свою гордость. Я говорилъ, какъ Жанъ Демарестъ, когда онъ шелъ на эшафотъ: ‘Только Бога прошу о пощад’

Въ этомъ коллегіум я встртилъ двухъ человкъ, имена которыхъ въ-послдствіи прославились различнымъ образомъ: генерала Моро и Лимоэлана, изобртателя адской машины, теперь священника въ Америк. Только одинъ и есть портретъ Люспли, и этотъ несчастный портретъ сдланъ Лимоэланомъ, который во время революціонерныхъ смутъ сдлался живописцемъ. Моро былъ приходящимъ, Лимоэлазъ — пансіонеромъ. Рдко сходятся въ одной и той же провинціи, въ маленькомъ городк, въ одной и той же школ такія странныя участи. Не могу не разсказать одной школьной выходки моего товарища Лимоэлана съ очереднымъ префектомъ.

Префектъ имлъ обыкновеніе ходить посл ужина по корридорамъ, чтобъ осмотрть, все ли въ порядк: съ этою цлью онъ заглядывалъ въ дыры, сдланныя въ каждой двери. Лимоэлазъ, Жериль, Сен-Ривль и я, мы спали въ одной комнат:

D’animaux malfaisans c’tait un fort bon plat (*).

(*) То было весьма хорошее блюдо изъ вредныхъ животныхъ.

Напрасно нсколько разъ затыкала мы дыру бумагой: префектъ выталкивалъ бумагу и заставалъ насъ прыгавшими по кроватямъ и ломавшими стулья.

Одинъ разъ, вечеромъ, Лимоэланъ, не объявивъ намъ своего проекта, предложилъ всмъ лечь и потушить огонь. Скоро слышимъ, что онъ всталъ, подошелъ къ двери и потомъ опять легъ на свою кровать. Черезъ четверть часа, крадется префектъ. Намъ, разумется, онъ не доврялъ, остановился у двери, слушаетъ, смотритъ, огня не видно…

‘Кто это сдлалъ?’ закричалъ онъ, быстро вошедши въ комнату. Лимоэланъ задыхался отъ смха, Жериль, съ полу-простодушнымъ, полу-шутовскимъ видомъ, спрашиваетъ гнусавымъ голосомъ: ‘Что такое, господинъ префектъ?’ Я и Сен-Ривль хохотали вмст съ Лимоэланомъ, и спрятались подъ одяла.

Ничего не могли отъ насъ добиться. Всхъ насъ четверыхъ посадили въ тюрьму въ погребъ: Сен-Ривль раскопалъ землю подъ дверью, выходившей на задній дворъ, и просунулъ въ дыру голову, поросенокъ прибжалъ и хотлъ състь у него мозгъ, Жериль пролзъ въ подвалы коллегіума и выпустилъ бочку вина, Ламоэланъ разломалъ стну, а я, новый Перрэнъ Дандэнъ, вскарабкавшись къ окну, привлекъ своими рчами уличнаго мальчишку. Жестокій творецъ адской машины, своей школьнической шалостію съ префектомъ коллегіи, напоминаетъ маленькаго Кромвеля, запачкавшаго чернилами лицо другому чудаку, который посл него подписалъ приговоръ о смерти Карла І-го.

Хотя воспитаніе въ реннескомъ коллегіум было весьма религіозное, но моя ревность ослабилась: многіе изъ моихъ наставниковъ и товарищей доставляли случаи къ разсянію. Я успвалъ въ изученіи языковъ, сталъ силенъ въ математик, къ которой всегда имлъ ршительную наклонность: я могъ бы сдлаться хорошимъ морякомъ или инженеромъ. Вообще, я родился съ быстрыми способностями: равно любя и серьзные предметы и пріятные, я началъ съ поэзіи прежде, нежели перешелъ къ проз, искусства приводили меня въ восторгъ, я страстно побилъ музыку и архитектуру. Хотя мн все скоро наскучало, во я былъ способенъ вдаваться въ самыя мелкія подробности, былъ одаренъ упорнымъ терпніемъ, и хотя утомлялся занимавшимъ меня предметомъ, но настойчивость была во мн гораздо-сильне отвращенія. Я никогда не бросалъ дла, когда было трудно- его кончить, бывала такіе предметы въ моей жизни, которые я преслдовалъ пятнадцать и двадцать лтъ съ одинаковымъ жаромъ отъ перваго до послдняго дня.

Эта гибкость ума обнаруживалась у меня въ предметахъ второстепенныхъ. Я былъ искусенъ въ шахматной игр, ловокъ на бильярд, на охот, въ фехтованьи, рисовалъ порядочно, могъ бы хорошо пть, еслибъ позаботились о моемъ голос. Все это, вмст съ образомъ жизни солдатской и страннической, произвело то, что я никогда не былъ педантомъ, никогда не имлъ шальнаго или самодовольнаго взгляда, неловкости и грязныхъ привычекъ старинныхъ литераторовъ, а еще мене — презрительности и самоувренности, претензій и пустаго фанфаронства новйшихъ писателей.

Я пробылъ два гола въ Реннскомъ-Коллегіум, Жориль оставилъ его полтора года прежде меня. Въ-продолженіи этихъ двухъ лтъ, Юлія, моя третья сестра, вышла замужъ за грлфа де-Фарси, капитана полка Конде, и поселилась съ мужемъ въ Фужеръ, гд жили и дв старшія сестры, г-жи де-Мариньи и де-Кебріи. Бракъ Юліи совершался въ Комбур, я присутствовалъ при немъ. Тамъ встртилъ я ту самую графиню де-Тронжоли, которая сдлалась извстною но своей неустрашимости на эшафотъ: кузина и короткая пріятельница маркиза де-ла-Руэри, она была замшана въ его заговоръ. Я еще не видлъ красоты нигд, кром своего семейства, и смущался, замтивъ ее въ лиц посторонней женщины. Каждый шагъ въ жизни открывалъ передо мной новую перспективу, я слышалъ отдаленный, обольстительный голосъ приближавшихся ко мн страстей, я порывался впередъ, къ этимъ сиренамъ, увлекаемый невдомою гармоніей. И вотъ, наконецъ, у меня, какъ у великаго жреца элевзинскаго, разные иміамы для каждаго божества. Но гимны, которые я цлъ, сжигая эти иміамы, можно ли назвать бальзамами, какъ назывались стихи гіерофанта?

Волчья-Долина, январь. 1814.

Я посланъ въ Брестъ держать экзаменъ въ морскую гвардію.— Брестскій портъ.— Еще встрча съ Жерилемъ.— Ла-Перузъ. — Я возвращаюсь въ Комбуръ.

Посл брака Юліи, я отправился въ Брестъ. Оставляя большой реннскій коллегіумъ, я не чувствовалъ того сожалнія, съ какимъ выходилъ изъ маленькаго дольскаго коллегіума, можетъ-быть, теперь уже не было у меня той невинности, которая изъ всего длаетъ очарованіе. Время начинало снимать ее. На новомъ поприщ, мн былъ менторомъ дядя мой) съ материной стороны, графъ Равнель де-Буательль, начальникъ эскадры, одинъ изъ сыновей котораго, весьма замчательный артиллерійскій офицеръ въ арміи Бонапарте, женился на единственной дочери моей сестры, графини де-Фарси.

По прибытіи въ Брестъ, я не получалъ своего кандидатскаго патента, не знаю, какой случай замедлилъ его. Мое состояніе было похоже на то, что называется запыхавшись, и, слдовательно, какъ человкъ запыхавшійся, я не могъ предаться правильнымъ занятіямъ. Дядюшка помстилъ меня въ пансіонъ, въ Сіамской-Улиц, съ общимъ кандидатскимъ столомъ, и представилъ меня командиру флота, графу Гектору.

Предоставленный въ первый разъ самому-себ, я, вмсто того, чтобъ сблизиться съ моими будущими товарищами, укрплялся въ своемъ инстинктивномъ влеченіи къ уединенію. Мое обыкновенное общество ограничивалось учителями фехтованія, рисованья и математики.

Море, съ которымъ мн суждено было встрчаться на столькихъ берегахъ, омывало, въ Брест, оконечность полуострова: за этимъ длиннымъ мысомъ не было ничего, кром безпредльнаго Океана и невдомыхъ міровъ, моему воображенію было привольно въ этихъ пространствахъ. Часто, сидя на набережной, на какой-нибудь мачт, я слдилъ за движеніями толпы: плотники, матросы, солдаты, таможенные, преступники ходили передо мною взадъ-и-впередъ. Путешественники выходили на берегъ и садились на суда, лоцманы командовали, проводя суда, плотники тесали бревна, веревочники вили канаты, юнги разводили огни подъ котлами, изъ которыхъ выходилъ густой дымъ и здоровый смоляной запахъ. Уносили, приносили, катали съ судовъ въ магазины, и изъ магазиновъ, на суда, тюки товаровъ, мшки припасовъ, артиллерійскіе снаряды. Здсь телеги задомъ подвигались въ воду, къ судамъ, за грузомъ, тамъ — тали поднимали тяжести, между-тмъ, какъ журавли опускали камни, а черпаки рыла наносную землю. Укрпленія повторяли сигналы, лодки двигались по всмъ направленіемъ, корабли, вооружались, или входили въ бассейнъ.

Въ ум моемъ толпились неясныя идеи объ обществ, о его добродтеляхъ и порокахъ. Не знаю, какая-то грусть овладвала диною, я оставлялъ мачту, на которой сидлъ, шелъ вверхъ по берегу рки, которая впадаетъ въ портъ, доходилъ до ея загиба, за которымъ гавань исчезаетъ. Тамъ, не видя ничего, кром торфяной долины, но слыша еще глухой шумъ моря и отдаленное голоса, я-ложился на берегъ рчки, то глядлъ за текущую воду, то слдилъ за полетомъ чайки, и, наслаждаясь окружавшей меня тишиною, или прислушиваясь къ ударамъ молотка конопатчика, впадалъ въ глубокую задумчивость, а, если въ минуты этой задумчивости втеръ доносилъ до меня пушечный выстрлъ отправлявшагося корабля, я вздрагивалъ и слезы навертывались у меня на глазахъ.

Однажды, я пошелъ гулять къ вншней оконечности порта, къ морю, было жарко: я легъ на песокъ и загнулъ. Вдругъ, страшный грохотъ разбудилъ меня, открываю глаза, какъ Августъ, посл побды надъ Помпеемъ, для смотра трехвесельныхъ кораблей у береговъ Сициліи, пушечные залпы не прекращались, рейдъ былъ усявъ судами: большая французская эскадра вступала въ него посл заключенія мира. Корабли маневрировали подъ пару сани, обливались огнями, выкидывали флаги, оборачивались ко мн кормою, носомъ, бокомъ, останавливались, бросая на ходу якорь, или продолжали скользить по волнамъ. Никогда ничто не внушало мн боле высокаго понятія объ ум человческомъ.

Весь Брестъ сбжался. Шлюпка отдлялись отъ флота и приставали къ берегу. На загорлыхъ лицахъ офицеровъ, которыми он наполнены, было что-то особенное, что приносится изъ другаго полушарія, и не знаю какая-то веселость, гордость, мужество, какъ у людей, которые возвращаются, возстановивъ честь національнаго флага. Заслуженному, знаменитому флоту, товарищамъ Сюффрана, Ламот-Пико, дю-Кудика д’Этэна, спасшимся отъ непріятеля, суждено было пасть подъ ударами Французовъ.

Я смотрлъ, какъ проходила храбрые воины, когда одинъ офицеръ оставилъ товарищей и бросился ко мн на шею: то былъ Жериль. Мн показалось, что онъ выросъ, но былъ худъ и страдалъ отъ раны, полученной въ грудь. Онъ, въ тотъ же вечеръ, ухалъ изъ Бреста домой. Съ тхъ-поръ, я видлъ его только одинъ разъ — разскажу посл, по какому случаю,— незадолго до его геройской смерти. Встрча съ Жерилемъ и скорый отъмъ его породили во мн твердое намреніе, которое измнило ходъ моей жизни: этому юнош суждено было имть неограниченную власть надъ моей судьбою.

Теперь понятно, какъ слагался мой характеръ, какое направленіе принимали мои мысли, каковы были первыя покушенія моего генія, потому-что я могу говорить о немъ, какъ о зл, каковъ бы ни былъ этотъ геній, рдкій или заурядный, достойный или недостойный имени, которымъ я его называю, за неимніемъ другаго слова. Еслибъ я больше походилъ на прочихъ людей, я былъ бы счастливе: тотъ, кто, не отнимая у меня ума, усплъ бы убить то, что называютъ моимъ талантомъ, тотъ поступилъ бы какъ истинный другъ.

Когда графъ де-Буательль привозилъ меня къ г. Гектору, я слышалъ разсказы молодыхъ и старыхъ моряковъ объ ихъ походахъ и о странахъ, въ которыхъ они бывали: одинъ пріхалъ изъ Индіи, другой изъ Америки, тотъ готовился идти-вокругъ свтя, этотъ шелъ въ Средиземное-Море, къ берегамъ Греціи. Дядя показалъ мн въ толп — Ла-Перуза, новаго Кука, смерть котораго осталась тайною бури. Я все слушалъ, на всхъ смотрлъ молча, но слдующую ночь не могъ заснуть, и провелъ ее мечтая о, битвахъ, объ открытіи новыхъ странъ.

Какъ бы то ни было, увидвъ Жериля возвращавшимся въ своимъ роднымъ, я думалъ, что и мн ничто не мшаетъ возвратиться къ моимъ. Путешествія соблазняли меня, но я чувствовалъ, что любилъ, бы ихъ одинъ, слдуя, своему произволу. Наконецъ, въ обличеніе своего — не имвшаго до-тхъ-поръ случая обнаружиться — непостоянства, не сказавшись дядюшк Равнелю, не предупредивъ отца, ни у кого не спросившись, не дождавшись кандидатскаго патента, а, въ одно прекрасное утро, отправился въ Комбуръ, гд такъ же мало ожидали моего прізда, какъ паденія облака съ неба.

Я и теперь еще не могу понять, какъ при робости, какую мн внушалъ батюшка, могъ я отважиться на подобный поступокъ, и — что также удивительно — какъ меня встртили. Я долженъ былъ ожидать вспышки самаго сильнаго гнва, меня встртили кротко. Батюшка только покачалъ головою какъ-будто хотлъ сказать: ‘хорошая шутка’. Матушка крпко обнимала меня съ ворчаньемъ, а моя Люсиль — съ восторженной радостью.

‘Отечественныя Записки’, No 11, 1848

ЗАМОГИЛЬНЫЯ ЗАПИСКИ ШАТОБРІАНА (*).

ПРЕДИСЛОВІЕ.

ЗАПИСКИ.

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.

Читайте также:

**ЗАМОГИЛЬНЫЯ ЗАПИСКИ ШАТОБРІАНА (*).**