Замогильные записки Пикквикского клуба, Диккенс Чарльз, Год: 1836 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 899 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Собраніе сочиненій

Чарльза Диккенса.

Замогильныя записки Пикквикского клуба.

Часть первая.

Перев. Иринарха Введенскаго

С.-Петербургъ.

Типографія Товарищества ‘Просвщеніе’,

7 рота, 20.

http://az.lib.ru

Оглавленіе.

Глава I. Члены Пикквикскаго клуба

‘ II. Поздка перваго дня и приключеніе перваго вечера, съ изображеніемъ послдствій, ознаменовавшихъ этотъ день и вечеръ

‘ III. Еще новый пріятель. Повсть кочующаго актера. Непріятная встрча

‘ IV. Еще новые друзья. Приглашеніе на дачу

‘ V. Мистеръ Пикквикъ упражняется въ кучерскомъ искусств. Мистеръ Винкель пока-зываетъ удивительные опыты верховой зды

‘ VI. Старомодная игра въ карты, стихотвореніе сельскаго пастора и новая повсть

‘ VII. На грхъ мастера нтъ, мтилъ въ ворону, попалъ въ корову. Побдоносная игра и нкоторыя другія чрезвычайно интересныя подробности назидательнаго свойства

‘ VIII. Объясняетъ и доказываетъ извстное положеніе, что ‘путь истинной любви не то, что желзная дорога’

‘ IX. Изумительное открытіе и погоня

‘ X. Чудное безкорыстіе и нкоторыя другія весьма замчательныя черты въ характер м-ра Альфреда Джингля

‘ XI. Неожиданное путешествіе и ученое открытіе въ ндрахъ земли. Пасторскій манускриптъ

‘ XII. Весьма важная, образующая, такъ сказать, эпоху какъ въ жизни м-ра Пикквика, такъ и во всей этой исторіи

‘ XIII. Броженіе умовъ и волненіе сердецъ въ славномъ город Итансвилл

‘ XIV. Веселая компанія въ ‘Павлин’, и повсть кочующаго торговца

‘ XV. Изображающая отчетливо и врно двухъ знатныхъ особъ, устроившихъ въ своемъ чертог общественный завтракъ, гд произошла неожиданная встрча, подавшая поводъ къ началу другой главы

‘ XVI. Обильная разнообразными приключеніями, многосложная, запутанная

‘ XVII. Объясняющая удовлетворительнымъ образомъ, что ревматизмъ бываетъ иной разъ источникомъ вдохновенія для человка съ истиннымъ талантомъ

‘ XVIII. Объясняющая вкратц два пункта, во-первыхъ, могущество истерическихъ припадковъ и, во-вторыхъ, силу обстоятельствъ

‘ XIX. Веселое начало и печальный конецъ

‘ XX. Объясняющая знаменитую личность господъ Додсона и Фогга и веселыя забавы ихъ конторщиковъ, съ подробнымъ описаніемъ трогательнаго свиданія между мистеромъ Уэллеромъ и почтеннымъ его родителемъ, о которомъ уже давно не было ни слуху, ни духу

Замогильныя записки Пикквикскаго клуба.

Глава I.

Члены Пикквикскаго клуба.

Густой мракъ и непроницаемая тьма скрывала до сихъ поръ отъ взоровъ публики первоначальную исторію общественной карьеры безсмертнаго Пикквика, но мракъ исчезнетъ и темнота мигомъ превратится въ ослпительный блескъ, если читатель благоволитъ бросить пытливый взглядъ на слдующее вступленіе въ дловые отчеты Пикквикскаго клуба, которыми издатель этихъ ‘Записокъ’ осмливается начать свой подробнйшій рапортъ, представляя его на судъ публики, какъ доказательство самаго тщательнаго вниманія и неутомимой усидчивости, съ каковыми производились его изслдованія и разбирательства многосложныхъ и разнообразныхъ документовъ, ввренныхъ его добросовстному труду.

‘Мая двнадцатаго, тысяча восемьсотъ двадцать седьмого года подъ предсдательствомъ Джозефа Смиггерса, эсквайра, непремннаго вице-президента и члена Пикквикскаго клуба, слдующія ршенія единодушно были приняты и утверждены:

‘Во первыхъ, члены клуба, въ общемъ собраніи, слушали, съ чувствами единодушнаго удовольствія и единогласнаго одобренія, диссертацію, представленную высокороднымъ и высокопочтеннымъ Самуиломъ Пикквикомъ, главнымъ президентомъ и членомъ Пикквикскаго клуба, подъ заглавіемъ: ‘Умозрнія относительно истока Гемстедскихъ прудовъ, съ нкоторыми замчаніями касательно теоріи пискарей, обртающихся въ оныхъ прудахъ’. Опредлено: и_з_ъ_я_в_и_т_ь в_ы_ш_е_р_е_ч_е_н_н_о_м_у С_а_м_у_и_л_у П_и_к_к_в_и_к_у, г_л_а_в_н_о_м_у п_р_е_з_и_д_е_н_т_у и ч_л_е_н_у, н_а_и_ч_у_в_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_у_ю б_л_а_г_о_д_а_р_н_о_с_т_ь з_а е_г_о у_ч_е_н_ы_й т_р_у_д_ъ.

‘Во-вторыхъ, общество глубоко сознаетъ неисчислимыя выгоды, могущія произойти для великаго дла науки, какъ отъ вышеупомянутой диссертаціи, такъ равномрно и отъ неутомимыхъ изслдованій высокопочтеннаго Самуила Пикквика, произведенныхъ въ предмстьяхъ великобританской столицы, именно: въ Горнси, Гайгет, Брикстон и Кемберуэлл. A посему общество единодушно полагаетъ, что наука вообще и англійское просвщеніе въ частности неминуемо обогатятся безцнными благодяніями, буде сей ученый мужъ, продолжая свои путешествія и, слдственно, постепенно расширяя кругъ своихъ наблюденій, занесетъ свои умозрительныя и практическія изслдованія въ обширнйшую область человческаго вднія. На семъ основаніи,

‘Въ-третьихъ, общество, съ благосклоннымъ и пристальнымъ вниманіемъ, выслушало предложеніе вышеозначеннаго Самуила Пикквика и трехъ нижепоименованныхъ пикквикистовъ — составить новую отрасль соединенныхъ пикквикистовъ подъ титуломъ: ‘Корреспондентное общество Пикквикскаго клуба’.

‘Сіе предложеніе принято и утверждено обществомъ во всей своей сил. И такъ,

‘ Въ-четвертыхъ, Корреспондентное общество Пикквикскаго клуба будетъ отъ сего времени существовать на законномъ основаніи, и членами-корреспондентами согласно поименованы и утверждены: высокопочтенный Самуилъ Пикквикъ, главный президентъ и непремнный членъ, Треси Топманъ — эсквайръ и членъ Пикквикскаго клуба, Августъ Снодграсъ, таковой же эсквайръ и членъ, и Натаніэль Винкель, равномрно эсквайръ и постоянный членъ Пикквикскаго клуба.

‘Въ-пятыхъ, вс сіи члены-корреспонденты обязуются съ этой поры доставлять Пикквикскому клубу, въ Лондонъ, отъ времени до времени, подробнйшіе и точнйшіе отчеты о своихъ путешествіяхъ и ученыхъ изслдованіяхъ, со включеніемъ характеристическихъ и типическихъ наблюденій, къ каковымъ могутъ подать достаточные поводы ихъ приключенія и разнообразныя сношенія съ людьми въ трехъ соединенныхъ королевствахъ.

‘Въ-шестыхъ, общество единодушно утверждаетъ благородный вызовъ господъ членовъ-корреспондентовъ — совершать свои разнообразныя путешествія на свой собственный счетъ, и Пикквикскій клубъ существующій въ Лондон, руководствуясь таковыми же благородными побужденіями, не назначаетъ никакого опредленнаго срока ихъ ученымъ похожденіямъ и возвращенію въ столицу. На семъ основаніи,

‘Въ-седьмыхъ, ршено съ общаго согласія: извстить господъ членовъ-корреспондентовъ, что они уполномочиваются удлять изъ собственныхъ финансовъ требуемыя суммы на пересылку въ Лондонъ своихъ писемъ, бумагъ, чемодановъ, ящиковъ, и прочая. Таковое ихъ предложеніе общество считаетъ вполн достойнымъ тхъ великихъ душъ, изъ которыхъ оное проистекло, a посему, въ конц означеннаго засданія, единодушно опредлено: и_з_ъ_я_в_и_т_ь г_о_с_п_о_д_а_м_ъ ч_л_е_н_а_м_ъ-к_о_р_р_е_с_п_о_н_д_е_н_т_а_м_ъ с_о_в_е_р_ш_е_н_н__й_ш_у_ю п_р_и_з_н_а_т_е_л_ь_н_о_с_т_ь и п_о_с_т_о_я_н_н_о_е б_л_а_г_о_в_о_л_е_н_і_е в_с_е_г_о к_л_у_б_а’.

Это мы выписали изъ протокола, составленнаго секретаремъ Пикквикскаго клуба. ‘Посторонній наблюдатель’,— прибавляетъ тотъ же секретарь,— ‘быть можетъ, ничего необычнаго не замтилъ бы въ почтенной лысой голов и круглыхъ очкахъ, пристально устремленныхъ на его секретарское лицо въ продолженіе чтенія означенныхъ постановленій и ршеній, но для тхъ, кто зналъ, что подъ этимъ челомъ работалъ гигантскій мозгъ самого м-ра Пикквика, и что за этими стеклами моргали собственные лучезарные глаза ученаго мужа — зрлище было бы интересное и назидательное въ полномъ смысл слова. Великій человкъ, прослдившій до самыхъ истоковъ славные пруды Гемстеда и взволновавшій ученый міръ своею ‘Теоріею пискарей’, сидлъ спокойно и неподвижно, подобно глубокимъ водамъ широкаго пруда въ морозный день, или лучше, подобно пискарю, погруженному въ его ученомъ кабинет на дно скудельнаго сосуда. Зрлище сдлалось еще назидательне и трогательне, когда зала вдругъ огласилась единодушнымъ крикомъ: ‘Пикквикъ! Пикквикъ!’ и когда сей достославный мужъ медленными стопами взошелъ на виндзорское кресло, гд такъ часто засдалъ онъ, и откуда теперь приготовился говорить свою рчь къ почтеннымъ членамъ основаннаго имъ клуба. Трудно изобразить словами, какой возвышенный предметъ для великаго художника представляла эта умилительная и, вмст, торжественная сцена! Краснорчивый Пикквикъ граціозно закинулъ одну руку за фалды своего фрака и махалъ другою въ воздух, усиливая такимъ образомъ и объясняя порывы своей пламенной декламаціи. Его возвышенное положеніе на президентскомъ кресл открывало глазамъ собранія т узкіе панталоны и штиблеты, которые на обыкновенномъ человк прошли бы, вроятно, незамченными, но которые теперь, облачая, такъ сказать, великаго мужа, внушали невольное благоговніе, М-ръ Пикквикъ окруженъ былъ людьми, ршившимися добровольно раздлить съ нимъ опасности его путешествій, и которымъ судьба готовила завидную долю — принять участіе въ его знаменитости и слав. По правую сторону президентскихъ креселъ сидлъ м-ръ Треси Топманъ, воспріимчивый и даже пламенный Топманъ, соединявшій съ мудростью и опытностью зрлыхъ лтъ энтузіазмъ и пылкость юноши въ одной изъ интереснйшихъ и простительныхъ слабостей человческаго сердца — любви. Время и състные припасы здороваго и питательнаго свойства значительно распространили объемъ его нкогда романтической фигуры, черный шелковый жилетъ выставлялся впередъ больше и больше, и золотая-часовая цпочка на его послднихъ петляхъ уже совершенно исчезла изъ предловъ зрнія м-ра Топмана, но пылкая душа его устояла противъ всякихъ перемнъ, и благоговніе къ прекрасному полу было до сихъ поръ ея господствующею страстью. По лвую сторону великаго оратора засдалъ нжный поэтъ Снодгрась, и подл него — страстный охотникъ до звриной и птичьей ловли, м-ръ Винкель: первый былъ поэтически закутанъ въ таинственную синюю бекешь съ собачьимъ воротникомъ, a послдній героически рисовался въ новомъ зеленомъ охотничьемъ сюртук, пестромъ галстух и туго натянутыхъ штанахъ’.

Рчь м-ра Пикквика и также пренія, возникшія по ея поводу, внесены въ дловые отчеты клуба. Все это иметъ весьма близкое отношеніе къ диспутамъ другихъ ученыхъ обществъ, разсянныхъ по всмъ частямъ трехъ соединенныхъ королевствъ, но такъ какъ всегда боле или мене интересно слдить за дйствіями великихъ людей, то мы, для удовольствія читателя, ршились, основываясь на томъ же протокол, представить здсь по крайней мр сущность этой рчи президента.

‘Господинъ Пикквикъ,— продолжаетъ секретарь,— замтилъ прежде всего, что слава, какая бы ни была, вообще дорога и пріятна для человческаго сердца. Такъ поэтическая слава дорога и любезна для сердца почтеннаго его друга м-ра Снодграса, слава побдъ и завоеваній равномрно дорога для его друга Топмана, a желаніе пріобрсти громкую извстность во всхъ извстныхъ отрасляхъ охоты, производимой въ безконечныхъ сферахъ воздуха, воды, лсовъ и полей, бьется наисильнйшимъ образомъ въ геройской груди его друга Винкеля. Что же касается до него, м-ра Пикквика, онъ, въ свою очередь, откровенно сознается, что и на него также, боле или мене, имютъ вліяніе человческія страсти, человческія чувствованія (громкія рукоплесканія со стороны слушателей), быть можетъ, даже человческія слабости (зрители кричатъ: — ‘о, нтъ! нтъ»), но въ томъ нтъ ни малйшаго сомннія, что, если когда либо славолюбіе пылало въ его груди, то желаніе принести истинную и существенную пользу человческому роду всегда потушало это пламя. Общее благо человчества всегда, такъ сказать, окрыляло вс его мысли и чувства (громкія рукоплесканія). Конечно, что и говорить, онъ чувствовалъ нкоторое самодовольствіе и даже гордость въ своей душ, когда представилъ ученому свту свою ‘Теорію пискарей_я — знаменитую или, быть можетъ, совсмъ не знаменитую — это другой вопросъ (голосъ изъ толпы — ‘знаменитую!’ и громкое рукоплесканіе). Пожалуй, онъ охотно соглашался, въ угожденіе закричавшему джентльмену, что его диссертація получила громкую и вполн заслуженную извстность, но если бы даже слава ‘Теоріи пискарей’ распространилась до самыхъ крайнихъ предловъ извстнаго міра, авторская гордость его была бы ничтожна въ сравненіи съ тою гордостью, какую испытываетъ онъ въ настоящую торжественную и ршительную минуту своего бытія — онъ, Пикквикъ, окруженный знаменитйшими поборниками науки и просвщеннйшими цнителями заслугъ, оказанныхъ для нея скромными тружениками (громкія и единодушныя рукоплесканія). Да, спора нтъ, самъ онъ, покамстъ, еще скромный и малоизвстный (‘нтъ! нтъ!’) жрецъ на этомъ поприщ, однакожъ это отнюдь не мшаетъ ему чувствовать, что онъ избранъ своими сочленами на великое дло чести, сопряженное со многими опасностями. Путешествіе находится до сихъ поръ въ тревожномъ состояніи, и души кучеровъ еще не изслдованы съ догматической и критической точки зрнія. Пусть почтенные сочлены обратятъ свой мысленный взоръ на сцены, почти ежедневно совершающіяся на большихъ дорогахъ. Дилижансы и почтовыя кареты опрокидываются по всмъ возможнымъ направленіямъ, лошади бснуются, лодки погибаютъ въ бурныхъ волнахъ, паровые котлы трещатъ и лопаются (громкія рукоплесканія, но одинъ голосъ вскрикнулъ — ‘нтъ!’). Нтъ! (Рукоплесканія). Кто же изъ васъ, милостивые государи, ршился такъ необдуманно закричать ‘нтъ!’ (восторженныя и громкія рукоплесканія). Неужели это какой-нибудь тщеславный и несчастный торгашъ, который, будучи сндаемъ завистью къ ученымъ изслдованіямъ и, быть можетъ, незаслуженной слав его, м-ра Пикквика, ршился, наконецъ, въ своей неистовой и безсильной злоб, употребить этотъ низкій и презрнный способъ клеветы …

‘М-ръ Блоттонъ шумно всталъ со своего мста и сказалъ: неужели достопочтенный пикквикистъ намекаетъ на него? (между слушателями раздались крики: — ‘Тише! Президентъ! По мстамъ! Да! Нтъ! Прочь его! Пусть говоритъ!’ и прочая).

‘Но вс эти оглушительныя восклицанія отнюдь не смутили великой души великаго человка. М-ръ Пикквикъ, съ благородною откровенностью и смлостью, отвчалъ, что онъ точно имлъ въ виду этого почтеннаго джентльмена. При этихъ словахъ, восторгъ и одушевленіе распространились по всей зал.

‘М-ръ Блоттонъ сказалъ только, что онъ отвергаетъ съ глубочайшимъ презрніемъ фальшивое обвиненіе достопочтеннйшаго джентльмена, и что онъ, достопочтеннйшій джентльменъ, есть не иное что, какъ шарлатанъ первой руки (сильное волненіе и крики: — ‘Тише! Тише! Президентъ! Порядокъ!’).

‘М-ръ Снодграсъ всталъ со своего мста для возстановленія порядка. Онъ взошелъ на президентское кресло (слушайте!) и желалъ знать прежде всего, неужели этотъ непріятный споръ между двумя почтенными джентльменами будетъ продолжаться ? (слушайте, слушайте!).

‘Президентъ былъ убжденъ, что почтенный сочленъ возьметъ назадъ свое нескромное выраженіе.

‘М-ръ Блоттонъ, питая глубокое уваженіе къ президенту, былъ, напротивъ, совершенно убжденъ, что онъ не намренъ брать назадъ своихъ словъ.

‘Президентъ считалъ своею непремнною обязанностью потребовать объясненіе отъ почтеннаго джентльмена: въ общемъ ли смысл употребилъ онъ выраженіе, сорвавшееся съ его языка?

‘М-ръ Блоттонъ поспшилъ удовлетворительно объяснить, что — отнюдь не въ общемъ. Все, что говорить онъ, было имъ собственно сказано въ пикквикскомъ смысл словъ и значеній (слушайте, слушайте!). Съ своей стороны, ему пріятно было, пользуясь этимъ случаемъ, признаться, что самъ онъ, лично, питалъ глубочайшее уваженіе къ достопочтенному джентльмену, и что онъ считалъ его шарлатаномъ исключительно и единственно съ пикквикійской точки зрнія (слушайте, слушайте!).

‘М-ръ Пикквикъ, съ своей стороны, былъ совершенно доволенъ благороднымъ, чистосердечнымъ и вполн удовлетворительнымъ объясненіемъ своего почтеннаго друга. Онъ убдительно просилъ также замтить и принять къ надлежащему свднію, что его собственныя выраженія и объясненія были всецло запечатлны духомъ пикквикійскимъ’ (громкія и единодушныя рукоплесканія).

Такъ кончилась знаменитая рчь и не мене знаменитыя пренія членовъ Пикквикскаго клуба. Это засданіе сдлалось источникомъ плодовитыхъ и самыхъ благодтельныхъ послдствій. Въ оффиціальныхъ документахъ мы, къ несчастію, не встртили тхъ фактовъ, съ которыми читатель познакомится въ слдующей глав, но тмъ не мене мы смло ручаемся за ихъ достоврность, потому что мы почерпнули ихъ изъ писемъ и другихъ подлинныхъ манускриптовъ, заслуживающихъ всякаго уваженія.

Глава II.

Поздка перваго дня и приключенія перваго вечера, съ изображеніемъ послдствій, ознаменовавшихъ этотъ день и вечеръ.

Великолпное солнце, постоянный и аккуратнйшій сотрудникъ человческихъ длъ и предпріятій, озарило яркимъ свтомъ утро тринадцатаго мая тысяча восемьсотъ двадцать седьмого года. Вмст съ первыми лучами солнца воспрянулъ отъ своего сна и м-ръ Самуилъ Пикквикъ, великое свтило нравственнаго міра, будущій благодтель человчества, готовый озарить его своими благодтельными открытіями. Облачившись въ халатъ, онъ открылъ окно своей спальной и бросилъ глубокомысленный взглядъ на міръ земной. Гозуэлльская улица была подъ его ногами, Гозуэлльская улица тянулась по правую его сторону на весьма далекое пространство, Гозуэлльская улица простиралась и по лвую сторону на такое же пространство, насупротивъ, черезъ дорогу, пролегала та же Гозуэлльская улица.

— Увы! увы!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ,— какъ должны быть близоруки вс эти философы, которые, ограничиваясь изслдованіемъ ближайшихъ предметовъ, доступныхъ для ихъ зрнія, не думаютъ смотрть на высшія истины за предлами ихъ тснаго горизонта! Это все равно, если бы самъ я ршился всю свою жизнь сидть y окна и смотрть на Гозуэлльскую улицу, не употребляя никакихъ усилій проникнуть въ сокровенныя области, окружающія ее со всхъ четырехъ сторонъ.

Развивая въ своей душ эту прекрасную идею, м-ръ Пикквикъ съ презрніемъ сбросилъ съ своихъ плечъ халатъ, какъ символъ неподвижности и лни, и принялся укладывать въ чемоданъ свое платье. Великіе люди, какъ извстно, не любятъ церемониться съ своимъ туалетомъ: потребовалось не больше полчаса для того, чтобъ обриться, умыться, одться, напиться кофе, и потомъ м-ръ Пикквикъ, захвативъ легкій чемоданъ подъ мышку и уложивъ телескопъ въ карманъ бекеши, отправился на улицу съ записною книгой, готовою принять на свои листы дорожныя впечатлнія и наблюденія великаго человка. Скоро прибылъ онъ на извозчичью биржу въ Сен-мартинской улиц, и громогласно закричалъ:

— Эй! Кабріолетъ!

— Готовъ, сэръ, готовъ!— откликнулся хриплымъ басомъ какой-то странный субъектъ людской породы въ сромъ байковомъ сюртук, съ мдной бляхой и нумеромъ вокругъ шеи. Это былъ сторожъ при извозчичьихъ лошадяхъ, достойный занять не послднее мсто въ какой-нибудь коллекціи рдкихъ вещей.— Кабріолетъ нумеръ первый, живй!— прибавилъ онъ во все горло, остановившись передъ окнами дома весьма невзрачной наружности.

Первый нумеръ, оторванный отъ своего завтрака и первой трубки, брюзгливо вышелъ изъ харчевни и еще брюзгливе взвалилъ въ свою колесницу чемоданъ ученаго мужа. М-ръ Пикквикъ былъ въ кабріолет.

— Къ Золотому Кресту, на Почтовый дворъ!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Стоило хлопотать изъ одного шиллинга, Томми,— проворчалъ извозчикъ, обращаясь къ своему пріятелю караульщику, когда экипажъ двинулся съ мста.

— Сколько лтъ вашей лошади, мой другъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ ласковымъ тономъ, потирая носъ серебряной монетой, заране приготовленной для извозчика.

— Сорокъ два года, — отвчалъ тотъ, посматривая исподлобья на ученаго мужа.

— Какъ? Неужели!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ и тутъ же раскрылъ свою памятную книгу, чтобъ записать этотъ достопамятный случай.

Извозчикъ, не задумавшись, повторилъ свое первое показаніе. М-ръ Пикквикъ записалъ: ‘Лошади извозчика, взятаго мною съ биржи, было сорокъ два года’.

— A какъ долго она можетъ здить въ упряжи за одинъ разъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, продолжая длать свои дальнйшія изслдованія.

— Недли дв или три, — отвчалъ извозчикъ.

— Недли!— повторилъ м-ръ Пикквикъ, вынимая опять изъ кармана свою книгу.

— Ну, да, мы гоняемъ ее сряду недли по три, и день, и ночь,— сказалъ извозчикъ холоднымъ и брюзгливымъ тономъ.— Живетъ она въ Пентонвилл, но мы рдко оставляемъ ее дома, за стойломъ, потому что, какъ видите, она очень слаба.

— Слаба!— повторилъ ошеломленный м-ръ Пикквикъ, устремивъ неподвижный взглядъ на мдную бляху владльца чудной лошади.

— Видите ли, сэръ какъ скоро мы ее выпрягаемъ, она тотчасъ же сваливается и падаетъ на землю,— продолжалъ извозчикъ,— но когда мы держимъ ее въ тсной и короткой упряжи, упасть ей ужъ никакъ нельзя черезъ оглобли.

— Какъ же она бгаетъ?

— Это не мудреная штука. Мы нарочно заказали для нея пару огромныхъ колесъ: стоитъ ей только двинуться съ мста, колеса покатятся и напираютъ, такъ что ужъ ей нельзя не бжать. Иной разъ даже трудно удержать ее, когда она разбжится.

Все это м-ръ Пикквикъ записалъ слово въ слово, разсчитывая сообщить ученому комитету необыкновенный случай долговчности лошадей, подъ вліяніемъ сильныхъ, ршительныхъ мръ и критическихъ обстоятельствъ. Когда такимъ образомъ эта запись приведена была къ вожделнному концу, чудодйственная лошадь остановилась y воротъ Почтоваго двора. Кучеръ спрыгнулъ съ козелъ, и м-ръ Пикквикъ благополучно вышелъ изъ кабріолета. Члены товарищи-корреспонденты, м-ръ Топманъ, м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель, уже давно ожидавшіе своего славнаго вождя, поспшили выйти къ нему на встрчу.

— Вотъ ваши деньги,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, подавая шиллингъ извозчику.

Легко представить изумленіе ученаго мужа, когда вдругъ загадочный владлецъ удивительной клячи бросилъ деньги на мостовую и выразилъ въ энергическихъ терминахъ непремнное желаніе вступить въ рукопашный бой съ особой самаго м-ра Пикквика.

— Вы съ ума сошли!— воскликнулъ м-ръ Снодграсъ.

— Вы пьяны!— объявилъ м-ръ Винкель.

— Или и то, и другое!— подтвердилъ м-ръ Топманъ.

— Ну, ну, чортъ васъ побери!— забасилъ извозчикъ, принимая боевую позицію и геройски размахивая обоими кулаками.— Четверо на одного! Всхъ уберу!

— Великолпно, восхитительно!— заголосили десятка два извозчиковъ, обрадовавшихся случаю повеселиться на чужой счетъ.— Скоре къ длу, Самъ!

— Что тутъ за свалка, Самъ?— спросилъ какой-то джентльменъ въ черномъ нанковомъ сюртук.

— Да вотъ, сэръ, этому карапузику зачмъ то понадобился мой нумеръ,— отвчалъ храбрый извозчикъ, указывая кулакомъ на м-ра Пикквика.

— Мн вовсе не нуженъ вашъ нумеръ,— сказалъ изумленный м-ръ Пикквикъ.

— Зачмъ же вы его взяли?— спросилъ извозчикъ.

— Я не думалъ брать вашего нумера,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ великимъ негодованіемъ.

— Поврите ли, господа,— продолжалъ извозчикъ, обращаясь къ толп,— поврите ли вы, что этотъ молодецъ, усвшись въ мой кабріолетъ, не только записалъ мой нумеръ, но и все, ршительно все, что я говорилъ ему дорогой. Вотъ я съ нимъ раздлаюсь!

Лучъ свта озарилъ мудрую голову м-ра Пикквика: дло шло о его записной книг.

— Неужто!— воскликнулъ какой-то долговязый верзила изъ толпы.

— Истинная правда!— отвчалъ извозчикъ.— Онъ вынудилъ меня насильно болтать съ нимъ всякій вздоръ, и вотъ теперь привелъ троихъ свидтелей, чтобъ подцпить меня на удочку. Ужъ я съ нимъ раздлаюсь посвойски, хоть бы пришлось мн мсяцевъ шесть просидть въ тюрьм. Ну, ну, карапузикъ!

И, не давая времени одуматься своимъ четыремъ противникамъ, мужественный извозчикъ, съ беззаботнымъ пренебреженіемъ къ своей собственной личности, подскочилъ къ м-ру Пикквику, сшибъ съ него шляпу и очки и, не останавливаясь на этихъ разрушеніяхъ, сталъ послдовательно наносить удары: первый достался м-ру Пикквику въ носъ, второй ему же въ грудь, третій — м-ру Снодграсу въ глазъ, четвертый пришелся какъ разъ въ самую нижнюю оконечность жилета м-ра Топмана. Затмъ яростный извозчикъ всею силою стремительно обрушился на м-ра Винкеля и поподчивалъ его полновсными ударами по различнымъ мстамъ джентльменскаго тла. На вс эти подвиги ловкому Саму понадобилось не боле пятишести секундъ.

— Гд констэбль?— проговорилъ м-ръ Снодграсъ.

— Подъ насосъ ихъ, братцы!— прогорланилъ продавецъ горячихъ пироговъ.

— Это не пройдетъ вамъ даромъ!— говорилъ, задыхаясь, м-ръ Пикквикъ.

— Шпіоны!— рокотала толпа.

— Ну же, ну!— кричалъ раззадоренный извозчикъ, неистово размахивая обоими кулаками.

Какъ скоро всюду распространилась всть, что Пикквикисты — шпіоны, зрители, не принимавшіе до этой поры дятельнаго участія въ ссор, начали съ жаромъ подкрплять и развивать замысловатое предложеніе горячаго пирожника, и Богъ вдаетъ, чмъ бы окончились личныя обиды почтеннымъ сочленамъ, еслибъ вся эта суматоха не была прекращена совершенно неожиданнымъ участіемъ какого-то джентльмена, явившагося неизвстно какъ и откуда.

— Что тутъ за гвалтъ?— закричалъ довольно высокій и сухопарый молодой человкъ въ зеленомъ фрак, обращаясь къ м-ру Пикквику и пробиваясь сквозь толпу при сильномъ содйствіи своихъ локтей, задвавшихъ по носамъ, затылкамъ и ушамъ многихъ почтенныхъ особъ.

— Шпіоны!— какъ бы въ отвтъ прошумла толпа.

— Вздоръ, мы вовсе не шпіоны!— возразилъ м-ръ Пикквикъ такимъ искреннимъ и вразумительнымъ тономъ, что не могло оставаться никакого сомннія, что почтенный джентльменъ говорилъ истинную правду.

— Тогда объясните мн въ чемъ дло!— проговорилъ молодой человкъ, обращаясь къ м-ру Пикквику и подталкивая его легонько локтемъ, чмъ хотлъ ободрить дрожащаго отъ гнва президента пикквикистовъ.

Ученый мужъ въ короткихъ, но сильныхъ и совершенно вразумительныхъ выраженіяхъ объяснилъ молодому человку весь ходъ дла.

— Ну, такъ идемъ со мной,— сказалъ зеленый фракъ, увлекая насильно м-ра Пикквика и продолжая говорить во всю дорогу.— Нумеръ девятьсотъ двадцать четвертый! возьмите-ка свои деньги, и ступайте по добру по здорову домой… Почтенный джентльменъ… Хорошо его знаю… Вс вы ничего не понимаете… Сюда, сэръ, сюда… Гд ваши пріятели?… Все вздоръ, ошибка, я вижу… Недоразумніе… Мало ли что бываетъ… Задать ему перцу… Пусть раскуситъ… Несообразительный народъ… Какіе тутъ и мошенники, болваны!

И выстрливая такимъ образомъ подобными лаконическими сентенціями выразительнаго свойства, незнакомецъ быстро шелъ въ общую залу конторы дилижансовъ, куда, плотно прижимаясь другъ къ другу, слдовали за нимъ м-ръ Пикквикъ и его ученики.

— Эй, буфетчикъ!— проревлъ незнакомецъ, неистово дернувъ за колокольчикъ.— Стаканы для всей честной компаніи… коньяку и воды… Пунша горячаго, крпкаго, сладкаго!— Живй… Глазъ y васъ поврежденъ, сэръ!… Подать сырой говядины для джентльменскаго глаза… Живй!— Ничто такъ хорошо не излечиваетъ синяковъ подъ глазами, какъ сырая говядина… Ха, ха, ха!

И, не думая останавливаться, чтобъ перевести духъ, незнакомецъ однимъ залпомъ выпилъ стаканъ пунша и услся въ креслахъ съ такимъ комфортомъ, какъ будто ничего особеннаго не случилось.

Между тмъ какъ три путешественника разсыпались въ благодарности своему новому знакомцу, м-ръ Пикквикъ, хранившій во всхъ случаяхъ жизни невозмутимое спокойствіе великой души, разсматривалъ на досуг его костюмъ и наружный видъ. Былъ онъ средняго роста, но, при длинныхъ ногахъ и сухопаромъ туловищ, казался довольно высокимъ. Зеленый фракъ его могъ быть щегольскимъ нарядомъ въ т дни, когда въ Лондон была мода на узкія фалды, на манеръ ласточкиныхъ крыльевъ: но въ т времена, очевидно, украшалъ онъ особу боле короткую, чмъ этотъ незнакомецъ, потому что облинялые и запачканные обшлага далеко не доходили до кисти его руки. Онъ былъ застегнутъ на вс пуговицы до самаго подбородка, и узкій фракъ подвергался очевидной опасности разорваться на спин. Старый носовой платокъ, вмсто галстуха, украшалъ его шею, гд не было и слдовъ рубашечнаго воротника. На черныхъ его штанахъ, здсь и тамъ, проглядывали свтлыя заплаты, обличавшія продолжительную службу этого костюма. Плотно прикрывая колни незнакомца, они туго прицплялись штрипками къ его дырявымъ башмакамъ, имя очевидное назначеніе скрывать отъ нескромныхъ взоровъ его грязные, пожелтлые чулки, которые однакожъ рзко бросались въ глаза. Его длинные черные волосы пробивались косматыми прядями изъ подъ старой, измятой шляпы, и за обшлагами фрака виднлись голыя оконечности его рукъ, украшенныхъ изорванными и грязными перчатками. Онъ былъ худощавъ и блденъ, при всемъ томъ физіономія его выражала ршительную самоувренность, самодовольство и значительную долю безстыдства. Онъ весело потряхивалъ своей скомканной шляпой и неугомонно вертлся во вс стороны, длая самые выразительные жесты.

Таковъ былъ человкъ, котораго тщательно наблюдалъ въ свои очки м-ръ Пикквикъ. Подражая своимъ пріятелямъ, онъ тоже счелъ непремнною обязанностью изъявить ему свою искреннюю благодарность въ самыхъ отборныхъ и ученыхъ выраженіяхъ.

— Нечего распространяться, сказано довольно,— отвчалъ незнакомецъ, длая энергическій жестъ.— Ни слова больше … но будь я вашимъ пріятелемъ въ зеленой куртк, чортъ побери, я бы свихнулъ извозчику шею… Пирожникъ тоже свиная башка… Всхъ бы отправилъ къ чорту на кулички … какъ честный человкъ… Сволочь, трынъ трава!

Въ эту минуту вошелъ въ залу кондукторъ, и объявилъ, что рочестерскій дилижансъ готовъ отправиться въ дорогу.

— Мой дилижансъ?— воскликнулъ незнакомецъ, быстро вскочивъ со своего мста.— Билетъ взятъ… сейчасъ хать… Заплатите за коньякъ… Мелкихъ нтъ….. Крупные банковые билеты… Сдача y нихъ скверная … серебряныя деньги истерты, что бирмингэмскія пуговицы … дрянь … заплатите.

И онъ еще разъ тряхнулъ на всю компанію своей скомканной шляпой.

Случилось, по вол судебъ, что м-ръ Пикквикъ и трое его спутниковъ тоже ршились, съ своей стороны, сдлать городъ Рочестеръ первою своею станціею и первымъ предметомъ ученыхъ наблюденій. Объявивъ объ этомъ своему новому товарищу, они согласились, для удобнйшаго сообщенія другъ другу взаимныхъ мыслей и желаній, помститься рядомъ на имперіал.

— Ну, поворачивайтесь!— сказалъ незнакомецъ, помогая м-ру Пикквику взобраться на верхъ дилижанса.— Живй!

— Ваша поклажа, сэръ?— спросилъ кондукторъ.

— Чья? Моя? Вотъ этотъ узелокъ, больше никакой поклажи,— отвчалъ незнакомецъ.— Весь багажъ отправленъ водой … ящики, сундуки, коробки, баулы … тяжело, демонски тяжело!

И съ этими словами онъ засунулъ въ карманъ небольшой узелокъ, гд хранились рубашка и носовой платокъ.

— Головы, головы, берегите свои головы!— вскричалъ неумолкавшій незнакомецъ, предостерегая пассажировъ имперіала, когда дилижансъ прозжалъ подъ сводами воротъ почтоваго двора.— Страшное мсто … демонская опасность… Случилось однажды … пятеро дтей … мать, высокая леди, кушала бутерброды … совсмъ забылась черезъ арку … тррр-тыррр … дти оглядываются… голова y матери оторвана … бутербродъ въ рукахъ … нечмъ больше сть … сироты … визгъ, крикъ — ужасно, ужасно!— Что, сэръ, изволите смотрть на Уайтголль? прекрасное мсто … не такъ ли?

— Я разсуждаю,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— о непостоянств фортуны и коловратности человческихъ дяній.

— Такъ, сэръ, такъ! Сегодня шелкъ и бисеръ, a завтра куда еси двался человкъ? Философъ, сэръ?

— Психологъ, сэръ, скромный наблюдатель человческой природы,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ же какъ и я. Доброе дло… Человкъ любитъ философствовать, когда нечего сть. Поэтъ, сэръ?

— Почтеннйшій другъ мой, м-ръ Снодграсъ, иметъ сильный поэтическій талантъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Не дурно самъ пишу стихи,— отвчалъ незнакомецъ.— Поэма въ десять тысячъ стиховъ… Ямбы и хореи съ дактилями и анапестами… Олимпъ… Великая битва… Марсъ поутру, ночью Аполлонъ… барабанъ и лира… Пою тебя, великій мужъ… Нтъ вдохновенія — забжалъ въ кондитерскую, и опять… Муза, Нептунъ, Морфей … вдохновеніе шипитъ… Прекрасно!— Вы, сэръ, не охотникъ ли?— вдругъ спросилъ онъ, обращаясь къ м-ру Винкелю.

— Да, я люблю охоту,— отвчалъ тотъ.

— Прекрасное занятіе, сэръ, безподобное.— Собаки, сэръ?

— Теперь нтъ,— отвчалъ м-ръ Винкель.

— A! Вы держали собакъ … безподобныя животныя … твари смышленыя … чутье … инстинктъ… Была y меня отличная собака … лягавая … Понто, кличка … Пошелъ однажды на чужое поле … перелзъ ограду … выстрлилъ … бацъ … свистнулъ — собака стоитъ какъ вкопанная … свистнулъ опять … Понто … нейдетъ … подманилъ къ себ — Понто, Понто … виляетъ хвостомъ и смотритъ на столбъ … взглянулъ — на столб надпись: ‘Лсничему приказано бить и стрлять всхъ собакъ за этой оградой’… Удивительная собака … безцнная … зоологическій феноменъ.

— Въ самомъ дл, случай необыкновенный,— замтилъ м-ръ Пикквикъ.— Позвольте мн записать его?

— Извольте, сэръ, извольте … сотни чудныхъ анекдотовъ насчетъ собакъ … коллекція въ классическомъ род.— Красотка, сэръ?— продолжалъ незнакомецъ, круто повернувшись къ м-ру Треси Топману, бросавшему умильные взгляды на проходившую женщину.

— Очень мила,— замтилъ м-ръ Топманъ.

— Да … смакъ есть… Англійскія двушки далеко не такъ хороши, какъ испанки… Благородныя созданія … агатовые волосы … черные глаза … искрометистые … блещутъ … круглыя формы … Чудо, какъ хороши.

— Вы были въ Испаніи, сэръ?— спросилъ м-ръ Топманъ.

— Жилъ тамъ … очень долго.

— И много одержали побдъ, сэръ?

— Побдъ? Тысячи! Донъ Боларо Фиццгигъ… Грандъ, старикъ … единственная дочь … Донна Христина … блистательная красавица … влюбилась по уши … ревнивый отецъ … гордая испанка … прекрасный англичанинъ … Донна Христина въ отчаяніи … приняла ядъ … рвотнаго дали … желудочный насосъ … сдлали операцію … Старикъ Боларо вн себя … согласился … соединилъ наши руки … потоки слезъ … романическая исторія … очень.

— Что-жъ? Донна Христина теперь въ Англіи, сэръ?— спросилъ м-ръ Топманъ, приведенный въ восторженное состояніе поэтическимъ изображеніемъ прелестей испанки.

— Умерла, сэръ, умерла,— сказалъ незнакомецъ, приставивъ къ глазамъ коротенькій остатокъ носового коленкороваго платка,— операція трудная … не перенесла … нжная комплекція … погибла жертвой.

— A ея отецъ?— спросилъ поэтическій Снодгрась.

— Угрызеніе и бдствіе,— отвчалъ незнакомецъ,— исчезъ внезапно … молва по всему городу … искали по всмъ мстамъ … съ ногъ сбились … безъ успха … городской фонтанъ на большой площади вдругъ остановился … прошли недли … не брызжетъ … работники принялись чистить … выкачали воду … хвать … старикъ Боларо сидитъ въ труб … окоченлый … въ правомъ сапог бумага … полная исповдь … съ отчаянія … не могъ пережить … Вытащили его, фонтанъ забрызгалъ, заигралъ … Трагическій элементъ.

— Могу ли я, съ вашего позволенія, внести въ свои записки эту трогательную исторію?— спросилъ м-ръ Снодграсъ, проникнутый великимъ соболзнованіемъ.

— Пишите, пишите! Пятьдесятъ новыхъ исторій въ такомъ же род, если угодно … вулканическіе перевороты въ моей жизни, странные, непостижимые … Много видлъ, много испыталъ … То ли еще будетъ … Позволяю … Пишите.

Въ такомъ дух продолжался разговоръ во всю дорогу. На станціяхъ, гд смняли лошадей, ученые путешественники угощали своего пріятеля коньякомъ и пивомъ, и онъ безъ умолка разсказывалъ имъ новыя исторіи, запечатлнныя по большей части трагическимъ колоритомъ. Въ скоромъ времени, записныя книги господъ Пикквика и Снодграса наполнились поэтическими и философическими описаніями чудесныхъ приключеній. Наконецъ дилижансъ покатился по рочестерскому мосту, за которымъ возвышался древній католическій монастырь.

— Великолпная развалина!— воскликнулъ м-ръ Августъ Снодграсъ, увлеченный поэтическимъ чувствомъ при вид почтеннаго зданія.

— Какая обильная жатва для антикварія!— провозгласилъ м-ръ Пикквикъ, приставляя зрительную трубу къ своему правому глазу.

— А! прекрасное мсто!— замтилъ незнакомецъ,— груда кирпичей … угрюмыя стны … мрачные своды … темные углы … развалившіяся лстницы … старый соборъ … душный запахъ … пилигримы истерли ступени … узкія саксонскія двери … Странные люди эти католическіе монахи … исповдальни точно суфлерскія будки въ театрахъ … Папа и главный казначей … Эти образа … Саркофагъ … древнія легенды … чудесныя повствованія … источникъ національныхъ поэмъ … вдохновеніе … Превосходно!

И этотъ монологъ безпрерывно продолжался до той поры, когда дилижансъ подъхалъ, наконецъ, къ воротамъ гостиницы ‘Золотого быка’ на главной рочестерской улиц.

— Вы здсь остановитесь, сэръ?— спросилъ м-ръ Натаніэль Винкель.

— Я? Нтъ … вамъ совтую … всего лучше … хорошая гостиница … отличныя постели … подл трактиръ Райта, дорого … очень дорого … полкроны за всякую мелочь … плата увеличивается, если обдаете y пріятелей … странные люди.

М-ръ Винкель повернулся отъ м-ра Пикквика къ м-ру Снодграсу, и отъ Снодграса къ м-ру Топману: пріятели перемигнулись, и утвердительно кивнули другъ другу. М-ръ Пикквикъ обратился къ незнакомцу:

— Вы оказали намъ сегодня поутру весьма важную услугу, сэръ,— сказалъ онъ,— позвольте покорнйше просить васъ объ одолженіи раздлить съ нами скромный обдъ. Мн и пріятелямъ моимъ было бы весьма пріятно продолжить знакомство съ человкомъ, который такъ много испыталъ и видлъ.

— Очень радъ … благодарю … не смю совтовать насчетъ блюдъ … не забудьте грибовъ со сметаной и жареной курицы … превосходно! Въ которомъ часу вы обдаете?

— A вотъ позвольте,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, обращаясь къ своему хронометру,— теперь скоро три. Въ пять часовъ вы свободны?

— Совершенно … именно въ пять часовъ ..! ни прежде, ни посл. Длъ бездна! До свиданія!

Надвъ шапку набекрень, незнакомецъ слегка поклонился почтеннымъ друзьямъ, взялъ узелокъ подъ мышку, свистнулъ, побжалъ и вскор скрылся изъ вида.

— Много путешествовалъ и много видлъ, это ясно!— замтилъ м-ръ Пикквикъ.— Хорошо, что мы его пригласили.

— Какъ 6ы мн хотлось видть его поэму!— сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— Мн бы очень хотлось взглянуть на его собаку,— сказалъ м-ръ Винкель.

М-ръ Топманъ ничего не сказалъ и не замтилъ, но онъ размышлялъ въ глубин души о донн Христин, гордомъ испанц, о фонтан, о бдствіяхъ, о человческой жестокости, и глаза его наполнились слезами.

Нумера взяты, постели осмотрны, обдъ заказанъ, и путешественники отправились осматривать городъ съ его окрестностями.

Прочитавъ внимательно замтки м-ра Пикквика относительно четырехъ городовъ: Строда, Рочестера, Четема и Бромптона, мы нашли, что впечатлніе его, въ существенныхъ основаніяхъ, ничмъ не отличается отъ наблюденій другихъ путешественниковъ, изображавшихъ эти города. Представляемъ здсь въ сокращеніи описаніе м-ра Пикквика.

‘Главныя произведенія всхъ этихъ городовъ’,— говоритъ Пикквикъ,— состоятъ, повидимому, изъ солдатъ, матросовъ, жидовъ, мла, раковинъ, устрицъ и корабельщиковъ. Къ статьямъ торговой промышленности преимущественно относятся: морскіе припасы, яблоки, сухари, свжая и соленая рыба, и устрицы. Улицы многолюдны и представляютъ живописный видъ, оживленный особенно постояннымъ присутствіемъ военныхъ. Пріятно истинному филантропу углубляться въ наблюденія относительно беззаботной и веселой жизни военныхъ, умющихъ такъ удачно разнообразить свои развлеченія и такъ незлобиво и невинно шутить надъ добродушными простаками изъ гражданъ. Военные вообще обладаютъ изумительно веселымъ расположеніемъ духа. За два дня до моего прізда сюда одинъ изъ такихъ шутниковъ былъ грубо оскорбленъ въ трактир. Буфетчица не захотла отпустить ему боле ни одной рюмки водки, въ отплату за это, онъ (скоре для забавы) выхватилъ свой штыкъ и ранилъ двушку въ плечо. И однакожъ, этотъ милый весельчакъ пришелъ въ трактиръ на другой день, и самъ же первый выразилъ свою готовность покончить дло миромъ и забыть непріятное приключеніе.

‘Потребленіе табака въ этихъ городахъ,— продолжаетъ м-ръ Пикквикъ,— должно быть чрезвычайно велико, и табачный запахъ, распространяющійся по улицамъ, безъ сомннія, весьма пріятенъ для особъ, привыкшихъ къ трубк. Поверхностный наблюдатель сдлалъ бы, вроятно, презрительный отзывъ касательно грязи, которая тоже составляетъ здсь характеристическую принадлежность, но истинный философъ, привыкшій углубляться въ самую сущность вещей, увидитъ, конечно, въ этомъ обстоятельств самое рзкое и поразительное доказательство торговли и промышленности, обусловливающей народное благосостояніе’.

Ровно въ пять часовъ явился незнакомецъ, и съ его приходомъ начался обдъ. Дорожнаго узелка съ нимъ больше не было, но въ костюм его не произошло никакихъ перемнъ. Говорилъ онъ съ такимъ же лаконическимъ краснорчіемъ, какъ прежде, и даже былъ, въ нкоторыхъ случаяхъ, гораздо краснорчиве, хотя бесда его имла постоянно стенографическій характеръ.

— Что это?— спросилъ онъ, когда человкъ принесъ первое блюдо.

— Селедки, сэръ.

— Селедки, а! превосходная рыба! Отправляютъ въ Лондонъ цлыми бочками для публичныхъ обдовъ. Рюмку вина, сэръ?

— Съ большимъ удовольствіемъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

И незнакомецъ, съ необыкновенной быстротою, выпилъ рюмку сперва съ нимъ, потомъ другую съ м-ромъ Снодграсомъ, третью съ м-ромъ Топманомъ, четвертую съ м-ромъ Винкелемъ, и, наконецъ,— пятая рюмка залпомъ влилась въ его горло за здоровье всей компаніи.

— Что тутъ y васъ за суматоха?— спросилъ онъ, окончивъ эти вступительные тосты и обращаясь къ трактирному слуг.— Я видлъ на лстницахъ ковры, лампы, зеркала.

— Это, сударь, приготовленіе къ балу.

— Собраніе будетъ, а?

— Нтъ, сэръ. Это балъ въ пользу бдныхъ.

— Въ этомъ город должно быть много прекрасныхъ женщинъ: какъ вы полагаете, сэръ?— спросилъ м-ръ Топманъ.

— Блистательныя красавицы … всякому извстно … Кентское графство этимъ и славится … яблоки, вишни, хмль и женщины! Рюмку вина, сэръ?

— Съ большимъ удовольствіемъ,— отвчалъ м-ръ Топманъ.

Незнакомецъ залпомъ опорожнилъ рюмку.

— Мн бы очень хотлось идти на балъ,— сказалъ м-ръ Топманъ.

— Билетъ, сэръ, можно получить въ буфет за полугинею,— сказалъ услужливый лакей.

М-ръ Топманъ опять выразилъ живйшее желаніе присутствовать на филантропическомъ бал, но, не встртивъ никакого сочувствія въ отуманенныхъ взорахъ господъ Пикквика и Снодграса, обратился съ нкоторою горячностью къ портвейну и десерту, который только что поставили на столъ. Лакей ушелъ, и путешественники остались одни, имя въ виду пріятную перспективу послобденной дружеской бесды.

— Прошу извинить,— сказалъ незнакомецъ.— Погода сегодня демонски жаркая … передайте-ка сюда эту непочатую бутылку.

Незнакомецъ сряду выпилъ нсколько рюмокъ за здравіе всхъ вообще и каждаго порознь. Наступили веселыя минуты. Гость говорилъ безъ умолку, и пикквикисты слушали съ неутомимымъ вниманіемъ. М-ръ Топманъ съ каждой минутой больше и больше распалялся желаніемъ присутствовать на бал. Физіономія м-ра Пикквика пылала выраженіемъ всеобщей филантропіи, м-ръ Винкель и м-ръ Снодграсъ чувствовали сильную наклонность ко сну.

— Эге, ужъ начинаютъ!— воскликнулъ незнакомецъ.— Публика собирается … скрипки настраиваются … арфа звучитъ … балъ въ разгар.

Въ самомъ дл, черезъ нсколько минутъ звуки оркестра возвстили начало первой кадрили.

— Охъ, какъ бы мн хотлось идти! — сказалъ опять м-ръ Топманъ.

— Да и мн,— сказалъ незнакомецъ,— чортъ побери … проклятая поклажа … тюки, вьюки … непріятная пересылка водой … сиди тутъ — не въ чемъ идти … странно, странно!

Должно теперь замтить, что любовь къ ближнему во всхъ возможныхъ проявленіяхъ и видахъ была первою заповдью для пикквикистовъ, и никто изъ нихъ не отличался столько ревностнымъ исполненіемъ этой заповди, какъ м-ръ Треси Топманъ. Въ дловые отчеты клуба внесено множество случаевъ, свидтельствующихъ неоспоримымъ образомъ, что этотъ джентльменъ былъ до невроятности добръ и милосердъ къ своимъ ближнимъ.

— Мн было бы очень пріятно,— сказалъ м-ръ Треси Топманъ,— снабдить васъ приличнымъ костюмомъ, но вы слишкомъ тонки, между тмъ какъ я …

— Толстъ какъ дистиллированный Бахусъ, э? Ха, ха, ха! Подайте-ка сюда бутылку.

Былъ ли м-ръ Топманъ приведенъ въ справедливое негодованіе при этомъ слишкомъ вольномъ и даже, такъ сказать, дерзкомъ тон, съ какимъ незнакомецъ, безъ всякихъ предварительныхъ церемоній, потребовалъ къ себ вино, или, быть можетъ, онъ оскорбился весьма неприличнымъ сравненіемъ своей, особы съ дистиллированнымъ Бахусомъ,— утвердительно сказать нельзя ни того, ни другого. Онъ передалъ вино, кашлянулъ два раза, и бросилъ на незнакомца суровый взглядъ, давая ему замтить неумстность его поведенія: оказалось, однакожъ, что веселый гость сохранилъ совершенное спокойствіе духа подъ вліяніемъ этого испытующаго взгляда, и м-ръ Топманъ, убжденный въ его невинности, мгновенно перемнилъ гнвъ на милость. Онъ продолжалъ:

— Я хотлъ замтить, сэръ, что фракъ мой былъ бы для васъ слишкомъ широкъ, но вотъ костюмъ моего друга Винкеля, надюсь, будетъ вамъ впору.

Незнакомецъ измрялъ мткимъ глазомъ фигуру м-ра Винкеля, и черты лица его заблистали совершеннйшимъ удовольствіемъ.

— Счастливая, безподобная идея!— воскликнулъ онъ.— Пріятель вашъ — второй экземпляръ меня самого!

М-ръ Топманъ погрузился на нсколько минутъ въ глубокую думу и потомъ бросилъ внимательный взглядъ на почтенныхъ сочленовъ. Вино уже оказало свое снотворное дйствіе на м-ровъ Снодграса и Винкеля, и, повидимому, не подлежало сомннію, что даже чувства м-ра Пикквика подчинились успокоительному вліянію Бахуса. Достопочтенный мужъ постепенно перешелъ черезъ вс степени, которыя обыкновенно предшествуютъ окончательной летаргіи, производимой сытнымъ обдомъ и его послдствіями. Отъ безотчетнаго веселья онъ спустился мало-помалу въ пучину безотчетной грусти, и потомъ изъ пучины грусти взобрался опять на высоту веселья. Подобно газовому фонарю на улиц, раздуваемому втромъ сквозь узкое отверстіе, онъ обнаружилъ на минуту неестественное сіяніе, и вдругъ угасъ почти совершенно. Еще черезъ нсколько минутъ онъ вспыхнулъ яркимъ свтомъ, и уже окончательно загасъ. Голова его опрокинулась на грудь, и удушливое сопнье, прерываемое по временамъ громкимъ всхрапомъ, сдлалось единственнымъ признакомъ присутствія великаго человка.

Искушеніе — быть на балу и ознакомиться нагляднымъ образомъ съ блистательною красотою женщинъ Кентскаго графства — сильнйшимъ образомъ дйствовало теперь на чувства м-ра Топмана. Искушеніе взять съ собою веселаго гостя — было тоже очень сильно. Топманъ былъ чужой въ этомъ мст и совсмъ не зналъ городскихъ жителей, между тмъ какъ незнакомецъ жилъ, повидимому, въ Рочестер съ младенческихъ лтъ. М-ръ Винкель спалъ глубокимъ сномъ, будить его было безполезно, по обыкновенному ходу вещей, онъ, какъ снопъ, покатился бы на свою постель, еслибъ удалось пробудить его отъ неестественнаго усыпленія. М-ръ Топманъ былъ въ нершительномъ состояніи.

— Выпейте рюмку и передайте вино мн!— проговорилъ неутомимый гость.

М-ръ Топманъ повиновался инстинктивно, и послдняя рюмка, ожививъ дятельность его духа, заставила его остановиться на опредленномъ план.

— Спальня Винкеля подл моей комнаты,— сказалъ м-ръ Топманъ.— Въ настоящемъ положеніи, разумется, ему никакъ не растолкуешь, чего мы хотимъ, но я знаю, что въ чемодан y него прекрасная фрачная пара платья. Можно, я думаю, распорядиться и безъ него: вы наднете его костюмъ, a потомъ, посл бала, я опять могу уложить его вещи на свое мсто, такъ что онъ ничего не будетъ знать.

— Геніальная мысль!— воскликнулъ незнакомецъ.— Чудесный планъ … странное положеніе, чортъ побери … четырнадцать фраковъ въ дорожныхъ ящикахъ… долженъ занимать чужой фракъ… Непріятно!

— Надобно теперь купить билеты,— сказалъ м-ръ Топманъ.

— Размнивать соверенъ не стоитъ хлопотъ … бросимъ жребій, кому платить … Такъ, такъ … вонъ она какъ юлитъ… женщина, блистательная женщина … Вамъ платить,— говорилъ незнакомецъ,— когда брошенная монета катилась по столу. М-ръ Топманъ позвонилъ, заплатилъ за билеты и приказалъ подать свчи. Черезъ четверть часа незнакомецъ уже рисовался въ блистательномъ костюм м-ра Натаніэля Винкеля.

— Это новый форменный фракъ,— сказалъ м-ръ Топманъ, когда незнакомецъ охорашивался передъ зеркаломъ.— Онъ сшитъ въ первый разъ посл изобртенія формы для нашего клуба.

Говоря это, онъ рекомендовалъ гостю обратить вниманіе на большія вызолоченныя пуговицы съ портретомъ м-ра Пикквика и съ буквами: П. К.

— Портретъ этого старика?.. Хорошо, очень хорошо!— сказалъ незнакомецъ.— A что значатъ эти буквы: П. К.?.. Платье краденое, а?

М-ръ Топманъ пришелъ въ сильное негодованіе и поспшилъ объяснить тайну девиза.

— Талія немного коротка,— говорилъ между тмъ незнакомецъ, повертываясь и кривляясь передъ зеркаломъ.— Форма похожа на почтамтскую… фраки тамъ наобумъ, безъ мрки … Неисповдимыя предопредленія судьбы … y всхъ малорослыхъ людей длинные фраки… y великановъ — короткіе!.. Все навыворотъ въ этомъ мір.

Когда, наконецъ, все приведено было въ совершеннйшій порядокъ, м-ръ Топманъ и его товарищъ пошли наверхъ, въ бальныя залы.

— Ваши фамиліи, сэръ?— спросилъ швейцаръ.

М-ръ Треси Топманъ приготовился исчислить свои титулы, но незнакомецъ остановилъ его.

— Не нужно фамилій,— сказалъ онъ швейцару, и потомъ прошепталъ на ухо Топману,— не годится объявлять именъ … почтенныя фамиліи въ своемъ кругу … не могутъ произвести эффекта въ публичныхъ мстахъ … лучше инкогнито … джентльмены изъ Лондона, знатные путешественники!

Дверь отворилась, и знатные путешественники вошли въ залу.

То была широкая и длинная комната, освщенная восковыми свчами въ хрустальныхъ канделя брахъ. Скамейки, обитыя малиновымъ бархатомъ, стояли по всмъ четыремъ сторонамъ. Музыканты живописной группой на хорахъ, и кадрили симметрически были расположены въ два или три ряда танцующихъ паръ. Въ смежной комнат стояли карточные столы, и дв пары старухъ, съ такимъ же числомъ почтенныхъ джентльменовъ, уже сидли за вистомъ.

По окончаніи послдней фигуры танцоры разошлись по зал. М-ръ Топманъ и его товарищъ, стоя въ углу, наблюдали собраніе.

— Очаровательныя женщины! — замтилъ м-ръ Топманъ.

— То ли еще будетъ!— отвчалъ незнакомецъ.— Теперь, покамстъ, мелюзга … тузы не явились … странная публика … корабельные чиновники высшаго разряда знать не хотятъ корабельныхъ инженеровъ низшаго разряда … корабельные инженеры низшаго разряда знать не хотятъ мелкаго джентри … мелкое джентри презираетъ купцовъ …

— Не знаете ли, кто этотъ щуроглазый мальчуганъ съ свтлыми волосами и въ фантастическомъ костюм?— спросилъ м-ръ Топманъ.

— Неважная птица… юнга девяносто седьмого экипажа… A вотъ достопочтенный Вильмотъ Снайпъ… знатная фамилія… богатъ какъ чортъ… вс знаютъ.

— Сэръ Томасъ Клобберъ, леди Клобберъ и двицы Клобберъ!— забасилъ швейцаръ громовымъ голосомъ.

И по зал распространилось общее волненіе, когда величественными стопами вошли: высокій джентльменъ въ синемъ фрак съ свтлыми пуговицами, высокая леди въ голубомъ атласномъ плать и дв молодыя двицы въ новомодныхъ костюмахъ того же цвта.

— Главный начальникъ надъ портомъ … важная особа,— шепнулъ незнакомецъ м-ру Топману, когда благотворительный комитетъ встрчалъ сэра Томаса Клоббера и его превосходительное семейство.

Достопочтенный Вильмотъ Снайпъ и другіе знатные джентльмены спшили принести дань глубокаго благоговнія двицамъ Клобберъ. Самъ сэръ Томасъ Клобберъ стоялъ среди залы, выпрямившись какъ стрла, и величественно озиралъ блестящее собраніе.

— М-ръ Смити, м-съ Смити и двицы Смити!— проревлъ опять швейцаръ.

— Что это за м-ръ Смити?— спросилъ м-ръ Треси Топманъ.

— Такъ себ… неважный чиновникъ… вздоръ,— отвчалъ незнакомецъ.

М-ръ Смити отвсилъ низкій поклонъ сэру Томасу Клобберу, который, въ свою очередь, удостоилъ его легкимъ наклоненіемъ головы. Леди Клобберъ навела трубку на м-съ Смити и ея дочерей, между тмъ какъ м-съ Смити гордо посматривала на какую-то другую м-съ, не имвшую счастья принадлежать къ чиновницамъ корабельной верфи.

— Полковникъ Болдеръ, м-съ полковница Болдеръ и миссъ Болдеръ!— докладывалъ швейцаръ.

— Начальникъ гарнизона,— сказалъ незнакомецъ въ отвтъ на вопросительный взглядъ м-ра Топмана.

М-съ Болдеръ дружески раскланялась съ двицами Клобберъ, встрча между полковницею Болдеръ и леди Клобберъ была ознаменована самыми искренними изліяніями радостныхъ чувствъ, полковникъ Болдеръ и сэръ Томасъ Клобберъ перенюхивались въ табакеркахъ другъ y друга и продолжали стоять одиноко, какъ джентльмены, проникнутые благороднымъ сознаніемъ собственнаго превосходства передъ всмъ, что ихъ окружало.

Между тмъ какъ мстные аристократы — Болдеры, Клобберы и Снайпы — поддерживали такимъ образомъ свое достоинство на верхнемъ конц залы, другіе разряды провинціальнаго общества подражали ихъ примру на противоположной сторон. Младшіе офицеры девяносто седьмого полка присоединились къ семействамъ корабельныхъ инженеровъ. Жены и дочери гражданскихъ чиновниковъ составляли свою особую партію, окруженную молодыми людьми изъ того же круга. М-съ Томлинсонъ, содержательница почтовой конторы, была, повидимому, избрана главою торговаго сословія.

Самой замтной особой въ своемъ кругу былъ одинъ маленькій и кругленькій человчекъ съ черными хохлами на вискахъ и огромной лысиною на макушк, докторъ девяносто седьмого полка, м-ръ Слеммеръ. Онъ нюхалъ табакъ изъ всхъ табакерокъ, безъ умолка болталъ со всми, смялся, плясалъ, отпускалъ остроты, игралъ въ вистъ, длалъ все и былъ везд. Къ этимъ многосложнымъ и разнообразнымъ занятіямъ маленькій докторъ прибавлялъ другое, чрезвычайно важное: онъ неутомимо ухаживалъ за маленькой пожилой вдовой въ богатомъ плать и бриліантахъ, придававшихъ ея особ весьма значительную цнность.

Нсколько времени м-ръ Топманъ и его товарищъ безмолвно наблюдали маленькаго доктора и его интересную даму. Незнакомецъ прервалъ молчаніе:

— Груды золота… старуха… лкарь-фанфаронъ… спекуляція … задать имъ перцу… идея недурная.

М-ръ Топманъ бросилъ вопросительный взглядъ на его лицо.

— Стану волочиться за старухой,— сказалъ незнакомецъ.

— Кто она такая?— спросилъ м-ръ Топманъ.

— Не знаю… не видалъ ни разу… доктора прочь… увидимъ.

Принявъ это ршеніе, незнакомецъ перешелъ поперекъ залы, и, остановившись y камина, началъ посматривать съ почтительнымъ и меланхолическимъ удивленіемъ на жирныя щеки пожилой леди. М-ръ Топманъ обомллъ. Незнакомецъ длалъ быстрые успхи: маленькій докторъ началъ танцовать съ другой дамой — вдова уронила платокъ — незнакомецъ поднялъ, подалъ — улыбка, поклонъ, книксенъ — разговоръ завязался. Еще нсколько минутъ… два-три слова съ распорядителемъ танцами… небольшая вступительная пантомима, и незнакомецъ занялъ свое мсто въ кадрили съ м-съ Боджеръ.

Удивленіе м-ра Топмана, при этой чудной ловкости товарища, ровно ничего не значило въ сравненіи съ глубокимъ изумленіемъ доктора девяносто седьмого полка. Незнакомецъ молодъ, вдова самолюбива, вниманіе доктора отвергнуто, и счастливый соперникъ не обращаетъ никакого вниманія на его негодованіе. Докторъ Слеммеръ остолбенлъ. Какъ? Неужели его, знаменитаго врача девяносто седьмого полка, забыли и презрли въ пользу человка, котораго никто не видлъ прежде и котораго никто не знаетъ даже теперь! Вроятно ли это! Возможно ли? Да, чортъ побери, очень возможно: они танцуютъ и любезничаютъ. Какъ! Это что еще? Незнакомецъ рекомендуетъ своего пріятеля! Докторъ Слеммеръ не вритъ глазамъ, но роковая истина должна быть допущена: м-съ Боджеръ танцуетъ съ м-ромъ Треси Топманомъ — это не подлежитъ никакому сомннію. Вдовица передъ самымъ носомъ доктора, полная одушевленія и жизни, выдлываетъ самые хитрые прыжки, то подбоченится, то подыметъ голову, и м-ръ Треси Топманъ рисуется передъ ней съ торжественнымъ лицомъ. Непостижимо!

Терпливо и молчаливо докторъ медицины и хирургіи переноситъ свою невзгоду, и съ убійственнымъ хладнокровіемъ смотритъ, какъ молодые люди пьютъ глинтвейнъ, подчиваютъ конфектами своихъ дамъ, кокетничаютъ, любезничаютъ, улыбаются, смются, но когда, наконецъ, незнакомецъ исчезъ, чтобы проводить м-съ Боджеръ до ея кареты, д-ръ Слеммеръ быстро вскочилъ съ своего мста, какъ ужаленный вепрь, и негодованіе, долго сдерживаемое, запылало яркимъ заревомъ на его щекахъ.

Незнакомецъ, между тмъ, проводивъ интересную вдову, снова появился въ зал вмст съ м-ромъ Топманомъ. Онъ говорилъ и смялся отъ искренняго сердца. Докторъ Слеммеръ свирплъ, пыхтлъ, бсновался, жаждалъ крови своего врага.

— Сэръ,— произнесъ онъ страшнымъ голосомъ, подавая ему свою карточку,— имя мое — Слеммеръ, докторъ Слеммеръ девяносто седьмого полка… въ четемскихъ казармахъ, сэръ… вотъ мой адресъ.

Больше ничего онъ не мотъ сказать, бшенство душило его.

— A!— проговорилъ незнакомецъ холоднымъ тономъ.— Учтивое вниманіе… Слеммеръ… Благодарю… теперь не боленъ… когда захвораю… д-ръ Слеммеръ… не забуду!

— Какъ? вы увертываетесь, милостивый государь?— говорилъ, задыхаясь, неистовствующій докторъ.— Вы трусъ, негодяй, лжецъ!.. Вы — довольно ли вамъ этого? Дайте вашъ адресъ.

— О, глинтвейнъ, я вижу, слишкомъ крпокъ!— воскликнулъ незнакомецъ вполголоса.— Не жалютъ коньяка… очень глупо… лимонадъ гораздо лучше… жаркія комнаты… пожилые джентльмены… голова разболится … не хорошо, не хорошо… очень.

И онъ отступилъ назадъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.

— Я знаю, сэръ, вы остановились въ этой гостиниц,— сказалъ неумолимый докторъ,— теперь вы пьяны, завтра обо мн услышите, я отыщу васъ, отыщу!

— На улиц, можетъ-быть… дома я никогда не бываю.

Д-ръ Слеммеръ, сдлавъ неистовое движеніе, нахлобучилъ шляпу и вышелъ изъ залы. М-ръ Топманъ и его товарищъ пошли наверхъ въ спальню невиннаго м-ра Винкеля, которому надлежало возвратить занятый костюмъ.

Этотъ джентльменъ уже давно спалъ крпкимъ сномъ, церемонія размна павлиньихъ перьевъ была совершена очень скоро и спокойно. Пріятели закусили и выпили на сонъ грядущій по нскольку стакановъ вина. Незнакомецъ былъ разговорчивъ и веселъ, м-ръ Треси Топманъ, отуманенный глинтвейномъ, лафитомъ, восковыми свчами и блоснжными плечами рочестерскихъ красавицъ, былъ на седьмомъ неб и воображалъ себя первымъ счастливцемъ подлуннаго мира. Проводивъ своего товарища, м-ръ Топманъ, не безъ нкоторыхъ затрудненій, отыскалъ отверстіе въ своемъ ночномъ колпак и впихнулъ въ него свою голову,— при чемъ опрокинулъ подсвчникъ и разбилъ остальную бутылку съ портвейномъ. Наконецъ, посл многихъ разнообразныхъ эволюцій, ему удалось кое-какъ добрести до своей постели, гд онъ и погрузился въ сладкій сонъ.

Поутру на другой день, ровно въ семь часовъ, всеобъемлющая душа м-ра Пикквика была выведена изъ своего безсознательнаго положенія громкимъ стукомъ въ дверь комнаты.

— Кто тамъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, вскакивая съ постели.

— Чистильщикъ сапоговъ, сэръ.

— Чего вамъ отъ меня нужно?

— Потрудитесь сказать сэръ, какой джентльменъ изъ вашего общества носитъ свтло-синій фракъ съ золотыми пуговицами?

М-ръ Пикквикъ мигомъ догадался, что лакей взялъ, вроятно, чистить платье его товарища и забылъ, кому оно принадлежитъ. Онъ отвчалъ:

— М-ръ Винкель, черезъ дв комнаты направо.

— Покорно благодарю.

Топманъ пилъ больше всхъ и спалъ богатырскимъ сномъ, однакожъ громкій стукъ неугомоннаго лакея разбудилъ и его.

— Что тамъ такое?

— Можно ли поговорить съ м-ромъ Винкелемъ, сэръ?— сказалъ слуга.

— Винкель! Винкель!— вскричалъ м-ръ Топманъ, приподнявшись съ постели.

— Что!— отозвался слабый голосъ изъ сосдней комнаты.

— Васъ спрашиваютъ… тамъ… за дверью,— пробормоталъ полусонный Топманъ, повернувшись на другой бокъ.

— Спрашиваютъ!— воскликнулъ Винкель, быстро вскакивая съ постели, и набрасывая халатъ на свои плечи,— кто-жъ бы это? Кому я понадобился въ такомъ дальнемъ разстояніи отъ города?

— Какой-то джентльменъ желаетъ съ вами переговорить,— сказалъ лакей, когда м-ръ Винкель отворилъ ему дверь,— джентльменъ говоритъ, что онъ недолго васъ задержитъ, но ему непремнно надобно васъ видть.

— Странно, очень странно!— сказалъ м-ръ Винкель.— Гд этотъ джентльменъ?

— Онъ дожидается въ кофейной комнат.

— Хорошо. Скажите, что сейчасъ приду.

Этимъ временемъ счастливый Топманъ погрузился опять въ сладкій утренній сонъ.

М-ръ Винкель одлся на скорую руку и сошелъ внизъ, въ общую залу. Старуха и два лакея убирали посуду, какой-то офицеръ въ мундир стоялъ y окна, спиною къ дверямъ. Обернувшись при вход м-ра Винкеля, онъ поклонился ему довольно сухо и предложилъ слугамъ выйти.

— М-ръ Винкель, если не ошибаюсь?— сказалъ офицеръ, запирая дверь.

— Да, я Винкель, что вамъ угодно?

— Вы, конечно, не удивитесь, сэръ, если услышите, что я пришелъ къ вамъ по порученію моего друга, м-ра Слеммера, доктора девяносто седьмого полка.

— Доктора Слеммера?!

— Такъ точно. Докторъ просилъ меня объявить вамъ, сэръ, что вы вчера вечеромъ изволили вести себя совсмъ не по джентльменски и что, слдовательно, онъ считаетъ себя въ прав требовать удовлетворенія.

Изумленіе м-ра Винкеля обрисовалось самыми краснорчивыми знаками на его лиц. Пріятель доктора Слеммера продолжалъ:

— Другъ мой, докторъ Слеммеръ, твердо убжденъ, что вы были вчера слишкомъ пьяны, и вроятно, сами не сознаете всей обширности обиды, нанесенной ему. Онъ поручилъ мн сказать, что если вы, какъ благородный человкъ, обнаружите готовность извиниться въ своемъ поведеніи,— онъ согласенъ принять отъ васъ удовлетворительное объясненіе, которое вы потрудитесь написать подъ мою диктовку.

— Письменное объясненіе!— воскликнулъ озадаченный м-ръ Винкель.

— Одно изъ двухъ: объясненіе, или… вы понимаете?— сказалъ докторскій пріятель холоднымъ тономъ.

— Точно ли ко мн относится ваше порученіе, сэръ?— спросилъ м-ръ Винкель, безнадежно сбитый съ толка необыкновеннымъ предложеніемъ.

— Самъ я не имлъ чести быть свидтелемъ вашего неприличнаго поступка,— отвчалъ, улыбаясь, загадочный джентльменъ,— и вы отказались дать свой адресъ доктору Слеммеру. По его порученію, надлежало мн развдать, кому принадлежитъ свтло-синій фракъ съ вызолоченными пуговицами, портретомъ и буквами ‘П. К.’ другъ мой хотлъ во что бы ни стало узнать вашу фамилію.

М-ръ Винкель остолбенлъ при этомъ подробномъ описаніи его костюма. Пріятель доктора Слеммера продолжалъ:

— Изъ разспросовъ, мною сдланныхъ, оказалось, что владлецъ свтло-синяго фрака съ эмблематическими пуговицами прибылъ въ эту гостиницу вчера передъ обдомъ съ тремя другими джентльменами. Я немедленно послалъ узнать вашу фамилію, и теперь мн извстно, что я имю честь говорить съ м-ромъ Винкелемъ.

Если бы главная башня Рочестерскаго замка внезапно сдвинулась со своего мста, и остановилась передъ гостиницею ‘Золотого Быка’, изумленіе Винкеля было бы ничтожнымъ въ сравненіи съ тми чувствами, которыя теперь волновали его грудь. Первою его мыслью было, что, вроятно, фракъ его украденъ.

— Позволите ли мн отлучиться на минуту?— сказалъ онъ.

— Сдлайте милость.

М-ръ Винкель опрометью бросился наверхъ и раскрылъ дрожащею рукою свой чемоданъ. Фракъ лежалъ на своемъ обыкновенномъ мст, но былъ измятъ и немного запачканъ: стало быть, его надвали прошлой ночью.

— Ну, да, дло очевидное, сообразилъ м-ръ Винкель, припоминая событія вчерашняго дня,— вчера посл обда мн вздумалось гулять по здшнимъ улицамъ: помню очень хорошо, какъ я закурилъ сигару и вышелъ со двора. Вроятно, я надлъ свой новый фракъ, зашелъ куда-нибудь, и напроказилъ: пьяному море по колна! Вотъ и раздлывайся теперь съ какимъ-то докторомъ Слеммеромъ! Непріятно, чортъ побери, очень непріятно!

Сказавъ это, м-ръ Винкель поспшилъ воротиться въ общую залу съ мрачной ршимостью принять вызовъ неустрашимаго доктора Слеммера и мужественно покориться всмъ послдствіямъ страшнаго поединка.

Многія обстоятельства имли вліяніе на геройскую ршимость м-ра Винкеля, и прежде всего — репутація, которою онъ пользовался въ клуб. До сихъ поръ его считали образцомъ ловкости и искусства во всхъ длахъ, наступательныхъ и оборонительныхъ, гд требовалось необыкновенное присутствіе духа и вотъ, если теперь, при первомъ критическомъ случа, онъ обнаружитъ свою слабость, въ глазахъ самого основателя знаменитаго клуба, слава его затмится, и онъ пропалъ навсегда. Вдумываясь притомъ глубже въ этотъ предметъ, онъ сообразилъ, основываясь на многихъ случаяхъ, что секунданты, вслдствіе обоюднаго соглашенія, рдко заряжали пистолеты пулями, и всего чаще удавалось имъ примирять противниковъ посл холостыхъ зарядовъ. Его секундантомъ, разумется, будетъ м-ръ Снодграсъ. Если изобразить ему опасность живйшими и яркими красками, нтъ сомннія, этотъ джентльменъ обо всемъ извститъ м-ра Пикквика, который, въ свою очередь, не замедлитъ обратиться къ мстнымъ властямъ, и, стало быть, покушеніе на убійство будетъ предотвращено.

Такъ разсуждалъ м-ръ Винкель, когда воротился въ общую залу, и объявилъ свое согласіе на вызовъ обиженнаго доктора.

— Не угодно ли вамъ отправить меня къ вашему другу, чтобъ я мотъ съ нимъ условиться о времени и мст нашей встрчи?— сказалъ офицеръ.

— Нтъ, это совсмъ не нужно,— возразилъ м-ръ Винкель,— мы это можемъ ршить теперь же, и я не замедлю извстить своего секунданта.

— Въ такомъ случа — сегодня вечеромъ, на закат солнца: хорошо это будетъ?— спросилъ офицеръ безпечнымъ тономъ.

— Очень хорошо,— отвчалъ м-ръ Винкель, думая, напротивъ, что это — очень дурно.

— Знаете ли вы крпость Питта?

— Да, я видлъ ее вчера.

— Пройдя городъ, вы потрудитесь повернуть налво съ большой дороги и обогнуть главный уголъ крпости, я буду ждать васъ въ безопасномъ мст, и дло, авось, устроится такъ, что никто намъ не помшаетъ.

— Это мы увидимъ!— думалъ м-ръ Винкель, бросая мужественный взглядъ на секунданта своего противника.

— Больше, кажется, ничего не нужно?— сказалъ офицеръ.

— Ничего, я полагаю.

— Прощайте, сэръ.

— Прощайте.

И офицеръ, насвистывая веселую псню, вышелъ изъ залы.

Завтракъ нашихъ героевъ, противъ обыкновенія, былъ очень невеселъ. М-ръ Топманъ, посл похожденій вчерашней ночи, остался въ постели, Снодграсъ, въ глубин души, предавался поэтическимъ размышленіямъ, получившимъ на этотъ разъ весьма угрюмый характеръ, и даже самъ президентъ обнаруживалъ необыкновенную склонность къ молчанію и содовой вод. М-ръ Винкель нетерпливо выжидалъ удобнаго случая для объясненій, и случай скоро представился: онъ и м-ръ Снодграсъ отправились вдвоемъ на поэтическую прогулку, подъ предлогомъ обозрнія достопримчательностей города.

— Снодграсъ,— началъ м-ръ Винкель, когда они вышли за ворота,— Снодграсъ, любезный другъ, могу ли я положиться на твою скромность?

Предложивъ этотъ вопросъ, онъ былъ глубоко убжденъ, что любезный другъ, при первой возможности, разболтаетъ ввренную тайну. Поэты — народъ болтливый, это всмъ извстно, a Снодграсъ былъ великій поэтъ.

— Совершенно можешь,— отвчалъ м-ръ Снодграсъ,— хочешь, я дамъ клятву…

— Нтъ, нтъ,— прервалъ м-ръ Винкель, пораженный страшной возможностью удержать на привязи поэтическій языкъ своего пріятеля — не клянись, мой другъ, не клянись: это совсмъ не нужно.

М-ръ Снодграсъ медленно опустилъ руку, поднятую къ небесамъ во изъявленіе готовности дать клятву.

— Мн нужна твоя помощь, любезный другъ, въ одномъ важномъ дл… въ дл чести,— сказалъ м-ръ Винкель.

— И ты ее получишь — вотъ теб моя рука!— отвчалъ восторженный поэгъ.

— У меня дуэль, Снодграсъ, дуэль на жизнь и смерть съ м-ромъ Слеммеромъ, докторомъ девяносто седьмого полка,— сказалъ мистеръ Винкель, желая представить свое дло въ самомъ торжественномъ свт,— мы условились съ его секундантомъ сойтись сегодня вечеромъ, на закат солнца.

— Очень хорошо: я буду твоимъ секундантомъ.

Такая готовность со стороны пріятеля нсколько изумила дуэлиста. Чужая бда встрчается, по большей части, съ удивительнымъ хладнокровіемъ посторонними людьми: м-ръ Винкель выпустилъ изъ вида это обстоятельство, и судилъ о чувствованіяхъ друга по біенію своего собственнаго сердца.

— Послдствія, мой другъ, могутъ быть ужасны,— замтилъ м-ръ Винкель.

— Ну, этого нельзя сказать заране,— отвчалъ поэтическій Снодграсъ.

— Докторъ, я полагаю, отличный стрлокъ.

— Очень можетъ быть: вс военные стрляютъ хорошо, но вдь и ты, авось, не дашь промаха въ десяти шагахъ.

— Разумется.

Снодграсъ былъ удивительно спокоенъ, и поэтическое лицо его, къ великой досад м-ра Винкеля, начинало выражать торжественную ршимость. Надлежало сообщить разговору другой оборотъ.

— Любезный другъ,— сказалъ м-ръ Винкель трогательнымъ и дрожащимъ голосомъ, испустивъ глубочайшій вздохъ изъ своей груди и устремивъ свой взоръ къ небесамъ,— любезный другъ, если роковая пуля сразитъ мое сердце, и я бездыханенъ упаду къ ногамъ своего безжалостнаго противника, ты долженъ принять на себя священную обязанность извстить обо всемъ моего отца: скажи, что я палъ на пол чести, и вручи ему отъ меня мое послднее письмо.

Но и эта краснорчивая выходка не имла вожделннаго успха: поэтъ, приведенный въ трогательное умиленіе, изъявилъ готовность составить обо всемъ подробнйшій рапортъ, и лично вручить печальное письмо отцу убитаго друга.

— Но если я паду,— продолжалъ м-ръ Винкель,— или если докторъ Слеммеръ падетъ отъ моихъ рукъ, ты неизбжно въ томъ и другомъ случа самъ будешь замшанъ въ это дло, какъ свидтель преступленія, и можешь подвергнуться большимъ непріятностямъ. Объ этомъ я не могу подумать безъ содроганія.

При этомъ маневр м-ръ Снодграсъ задрожалъ и поблднлъ, но, руководимый чувствомъ безкорыстной дружбы, скоро оправился отъ своего волненія и отвчалъ твердымъ голосомъ:

— Что длать! Непріятности не легко перенести, но для друга я готовъ въ огонь и воду.

М-ръ Винкель внутренно посылалъ къ чорту эту безкорыстную дружбу, и отчаяніе сильно овладло его душой, когда они продолжали такимъ образомъ гулять по улицамъ города. Онъ ухватился за послднее средство:

— Снодграсъ!— вскричалъ онъ вдругъ, останавливаясь среди дороги и съ жаромъ ухватясь за руку своего пріятеля,— ты ужъ, пожалуйста, не компрометируй меня въ этомъ дл, не извщай объ этомъ полицію, не обращайся къ мстнымъ властямъ съ просьбой посадить подъ арестъ меня и м-ра Слеммера, доктора девяносто седьмого полка, который живетъ теперь въ Четемскихъ казармахъ, недалеко отъ крпостного вала. Другой бы на твоемъ мст принялъ вс возможныя мры для предотвращенія этой дуэли, мой другъ.

— Ни за что въ свт!— воскликнулъ м-ръ Снодграсъ съ величайшимъ энтузіазмомъ.

Прощай, послдняя надежда! Благодаря услужливости своего друга, м-ръ Винкель принужденъ сдлаться одушевленной мишенью для смертоноснаго выстрла какого-то злодя, котораго онъ не видалъ и въ глаза! Холодный потъ заструился по его лбу.

Покончивъ такимъ образомъ эти предварительныя объясненія, друзья наши купили пистолеты съ достаточнымъ количествомъ пороха и пуль и поспшили воротиться въ гостиницу ‘Золотого Быка’. Все остальное время м-ръ Винкель горевалъ о своей судьб, между тмъ какъ пріятель его усердно занимался приведеніемъ въ исправное состояніе смертоносныхъ орудій.

Наступилъ вечеръ, холодный и туманный. Не дожидаясь сумерекъ, пикквикисты поспшили отправиться на поле чести. М-ръ Винкель, для избжанія постороннихъ наблюденій, завернулся въ огромную шинель, м-ръ Снодграсъ тащилъ подъ своими полами смертоносныя орудія.

— Все ли ты взялъ?— спросилъ м-ръ Винкель взволнованнымъ тономъ.

— Все, кажется,— отвчалъ м-ръ Снодграсъ,— я принялъ мры, чтобъ можно было сдлать нсколько зарядовъ, на случай промаха или осчки. Въ этомъ ящик четверть фунта пороха, пули завернуты въ двухъ нумерахъ здшней газеты.

Такое выраженіе дружескаго чувства заслуживало, конечно, самой высшей благодарности, но м-ръ Винкель молчалъ, вроятно, отъ избытка душевнаго волненія. Онъ шелъ довольно медленно за спиною своего друга.

— Мы придемъ какъ разъ въ пору,— сказалъ м-ръ Снодграсъ, когда они были за городской заставой,— солнце только что начинало закатываться.

‘Такъ, вроятно, закатится и послдній часъ моей жизни!’ думалъ м-ръ Винкель, бросая болзненный взглядъ на заходящее свтило.— Вотъ и секундантъ! воскликнулъ онъ съ замираніемъ сердца, сдлавъ нсколько шаговъ.

— Гд?— сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— Вонъ тамъ джентльменъ въ синей шинели.

М-ръ Снодграсъ посмотрлъ впередъ, по указанію своего друга, и замтилъ довольно рослую фигуру въ синемъ плащ. Офицеръ махнулъ рукой и повернулъ за уголъ крпости, пикквикисты послдовали за нимъ.

Вечеръ казался удивительно печальнымъ, заунывный втеръ пробгалъ по опустлому пространству, какъ гигантъ, кликавшій свою собаку пронзительнымъ свистомъ. Плаксивая природа сообщила мрачный колоритъ чувствованіямъ м-ра Винкеля. Ровъ, окружавшій крпость, казался ему колоссальной могилой, гд скоро будутъ погребены его гршныя кости.

Между тмъ офицеръ, свернувъ съ главной тропинки, быстро перескочилъ за ограду уединеннаго поля, назначеннаго мстомъ дуэли. Пикквикисты послдовали его примру, и м-ръ Снодграсъ съ удовольствіемъ замтилъ, что нельзя было выбрать мста безопасне и удобне для кровавыхъ похожденій. Два джентльмена дожидались за оградой: одинъ маленькій и круглый человкъ съ черными волосами, другой — статный мужчина въ байковомъ сюртук, сидвшій съ большимъ комфортомъ на походномъ стул.

— Это должны быть докторъ Слеммеръ и хирургъ, взятый для перевязки ранъ,— сказалъ м-ръ Снодграсъ,— ободрись, мой другъ, и выпей водки.

М-ръ Винкель схватилъ поданную бутылку и съ наслажденіемъ втянулъ въ себя нсколько тысячъ капель живительной влаги.

— Мой другъ, сэръ,— м-ръ Снордграсъ,— сказалъ м-ръ Винкель, когда къ нему подошелъ офицеръ.

Докторскій секундантъ сдлалъ учтивый поклонъ и вынулъ ящикъ, такой же, какъ y Снодграса.

— Кажется, намъ не о чемъ говорить,— замтилъ онъ холоднымъ тономъ, открывая ящикъ,— другъ вашъ уклонился отъ всякихъ извиненій.

— Не о чемъ, я думаю,— сказалъ м-ръ Снодграсъ, начинавшій чувствовать нкоторую неловкость, при вид окончательныхъ приготовленій.

— Угодно вамъ отмрять шаги?— сказалъ офицеръ.

— Извольте,— отвчалъ м-ръ Снодграсъ.

Дистанція, къ общему удовольствію, была измрена правильно и скоро, и предварительныя условія заключены.

— Мои пистолеты, я думаю, будутъ понадежне вашихъ,— сказалъ расторопный секундантъ доктора девяносто седьмого полка.— Вы видли, какъ я заряжалъ: угодно вамъ осмотрть ихъ?

— Нтъ, я совершенно на васъ полагаюсь,— отвчалъ м-ръ Снодграсъ, довольный и счастливый тмъ, что его освободили отъ этой трудной операціи: его понятія о заряженіи смертоносныхъ орудій были довольно сбивчивы и неопредленны.

— Стало быть, намъ можно теперь поставить противниковъ на барьеръ?— сказалъ офицеръ съ величайшимъ хладнокровіемъ, какъ будто дйствующія лица были для него пшками на шахматной доск — и онъ собирался играть.

— Конечно, можемъ,— отвчалъ м-ръ Снодграсъ.

Онъ готовъ былъ согласиться на всякое предложеніе, потому что ровно ничего не смыслилъ въ этихъ длахъ. Офицеръ подошелъ къ доктору Слеммеру, м-ръ Снодграсъ, машинально слдуя его примру, подошелъ къ м-ру Винкелю.

— Все готово,— сказалъ онъ, подавая пистолетъ своему несчастному другу.— Давай мн свою шинель.

— Ты не забылъ, милый другъ, о письм къ моему отцу?

— Нтъ, нтъ все будетъ исполнено. Ступай, подстрли его?

Легко сказать! Для бднаго Винкеля это значило почти то же, еслибъ рекомендовали ему схватить луну за рога. Совтъ очень хорошъ, но еще лучше, еслибъ онъ зналъ, какъ выполнить его, не подставляя подъ пулю своего собственнаго лба! Какъ бы то ни было, онъ скинулъ шинель, и молча взялъ пистолетъ. Секунданты удалились отъ мста дйствія, джентльменъ на походномъ стул послдовалъ ихъ примру, и противники медленными шагами начали приближаться другъ къ другу.

М-ръ Винкель имлъ чрезвычайно нжное сердце, и любовь къ ближнему составляла благороднйшую черту его характера. Мысль о предстоящемъ убійств была, безъ сомннія, единственною причиною, заставившею его крпко зажмурить глаза, когда онъ остановился на барьер: это помшало ему разглядть необыкновенные и загадочные поступки своего противника. Докторъ Слеммеръ вздрогнулъ, обомллъ, вытаращилъ глаза, протеръ ихъ, вытаращилъ опять и, наконецъ, закричалъ громовымъ голосомъ:

— Стой! Стой!

Офицеръ и м-ръ Снодграсъ немедленно бросились къ нему.

— Что это значитъ?— воскликнулъ докторъ Слеммеръ.— Это не тотъ.

— Не тотъ!— воскликнулъ докторскій секундантъ.

— Не тотъ!— подхватилъ м-ръ Снодграсъ.

— Не тотъ!— воскликнулъ статный джентльменъ съ походнымъ стуломъ въ рук.

— Ну, да, я вамъ говорю,— продолжалъ докторъ Слеммеръ,— это совсмъ не тотъ джентльменъ, который обидлъ меня вчера на балу.

— Странно! очень странно!— замтилъ офицеръ.

— Конечно, странно!— повторилъ джентльменъ съ походнымъ стуломъ.— Вамъ, господа секунданты, во избжаніе всякихъ недоразумній, надлежало прежде всего привести въ извстность, точно ли этотъ почтенный господинъ, стоящій теперь на барьер передъ нашими глазами, дйствительно и несомннно есть тотъ самый неучтивый и наглый джентльменъ, который вчера вечеромъ имлъ непростительную неосторожность обидть общаго нашего друга, м-ра Слеммера, доктора девяносто седьмого полка. Таково мое мнніе!

И, высказавъ эти слова съ глубомысленнымъ и таинственнымъ видомъ, статный джентльменъ снова услся на свой походный стулъ, раскрылъ табакерку, понюхалъ и посмотрлъ на секундантовъ съ торжествующимъ лицомъ.

М-ръ Винкель широко открылъ теперь свои глаза и съ неизреченнымъ удовольствіемъ услышалъ, что враждебныя дйствія, по вол неисповдимой судьбы, не будутъ имть пагубныхъ послдствій. Мигомъ онъ смекнулъ, что въ этомъ дл скрывалась какая-нибудь ошибка, и съ быстротою молніи сообразилъ, что репутація его между сочленами Пикквикскаго клуба неизбжно получитъ значительное приращеніе, если онъ скроетъ настоящую причину, заставившую его принять вызовъ доктора Слеммера. Поэтому Винкель бодро выступилъ впередъ и сказалъ:

— Да, я не тотъ, милостивые государи: чего вамъ отъ меня угодно? Знаю, что я не тотъ.

— Все равно, милостивый государь,— сказалъ джентльменъ съ походнымъ стуломъ,— вы обидли доктора Слеммера принятіемъ его вызова, и, стало-быть, дуэль немедленно должна состояться во всей сил и на прежнемъ основаніи.

— Погоди, Пайнъ,— сказалъ докторскій секундантъ.— Отчего вы, сэръ, не потрудились объясниться со мною сегодня поутру?

— Ну, да, отчего, сэръ, отчего?— сказалъ скороговоркой джентльменъ съ походнымъ стуломъ.

— Замолчи, пожалуйста, Пайнъ,— перебилъ офицеръ.— Могу ли я повторить свой вопросъ, сэръ?

— Очень можете,— отвчалъ м-ръ Винкель, имвшій довольно времени сообразить и обдумать свой отвтъ.— Вы заподозрили, сэръ, въ пьянств и неприличныхъ поступкахъ особу въ такомъ костюм, который исключительно присвоенъ членамъ Пикквикскаго клуба. Я изобрлъ эту форму и я же первый имлъ честь сшить себ свтло-голубой фракъ съ вызолоченными пуговицами, на которыхъ изображенъ портретъ достопочтеннаго нашего президента. Вы понимаете, что я обязанъ былъ всми силами поддерживать честь этого мундира, и вотъ почему, сэръ, безъ дальнйшихъ разспросовъ я поспшилъ принять нашъ вызовъ.

— Сэръ,— воскликнулъ маленькій докторъ, выступая впередъ съ протянутой рукой,— любезность ваша заслуживаетъ уваженія со стороны всякаго благороднаго человка. Позвольте мн сказать, сэръ, и доказать самымъ дломъ, что я высоко цню ваше поведеніе и крайне сожалю, что имлъ несчастіе потревожить васъ этой встрчей.

— Не извольте безпокоиться, — сказалъ м-ръ Винкель.

— Мн было бы очень пріятно короче познакомиться съ вами, сэръ,— продолжалъ миньятюрный докторъ.

— Мн также вы доставите величайшее наслажденіе вашимъ знакомствомъ,— отвчалъ м-ръ Винкель, радушно пожимая руку своему великодушному противнику.

Затмъ подпоручикъ Теппльтонъ (докторскій секундантъ) и джентльменъ съ походнымъ стуломъ поперемнно подошли къ нашему герою съ изъявленіемъ глубочайшаго почтенія и удостоились отъ него самыхъ дружескихъ привтствій. М-ръ Снодграсъ безмолвно любовался этою поэтическою сценою, и душа его проникнута была благоговніемъ къ высокому подвигу неустрашимаго друга.

— Теперь, я думаю, мы можемъ раскланяться,— сказалъ подпоручикъ Теппльтонъ.

— Разумется,— прибавилъ докторъ.

— Но, быть можетъ, м-ръ Винкель чувствуетъ себя обиженнымъ, возразилъ съ нкоторой запальчивостью джентльменъ съ походнымъ стуломъ,— по моему, онъ иметъ полное право требовать удовлетворенія.

М-ръ Винкель, съ великимъ самоотверженіемъ, объявилъ, что онъ не иметъ никакихъ претензій.

— Но, быть можетъ, секундантъ вашъ обидлся нкоторыми изъ моихъ замчаній при первой нашей встрч,— продолжалъ неугомонный джентльменъ съ походнымъ стуломъ,— въ такомъ случа мн будетъ пріятно дать ему немедленное удовлетвореніе.

М-ръ Снодграсъ поспшилъ принести искреннюю благодарность за прекрасное предложеніе, которое, по его мннію, длало великую честь неустрашимости и благородству джентльмена съ походнымъ стуломъ. Затмъ оба секунданта уложили свои ящики, и компанія двинулась съ мста въ самомъ пріятномъ и веселомъ расположеніи духа.

— Вы здсь надолго остановились?— спросилъ докторъ Слеммеръ м-ра Винкеля, когда они перебрались за ограду.

— Послзавтра мы разсчитываемъ оставить вашъ городъ,— былъ отвтъ.

— Мн было бы очень пріятно видть васъ и вашего друга въ своей квартир,— продолжалъ миньятюрный докторъ.— Вы не заняты сегодня вечеромъ?

— У насъ тутъ друзья,— отвчалъ м-ръ Винкель,— и мн бы не хотлось разставаться съ ними ныншнюю ночь. Не угодно ли вамъ самимъ навстить насъ въ гостиниц ‘Золотого Быка’?

— Съ большймъ удовольствіемъ. Въ такомъ случа не будетъ поздно, если мы на полчаса завернемъ къ вамъ въ половин десятаго?

— О, нтъ, это совсмъ не поздно,— сказалъ м-ръ Винкель.— Я буду имть честь представить васъ почтеннымъ членамъ нашего клуба, м-ру Пикквику и м-ру Топману.

— Это, безъ сомннія, доставитъ мн большое наслажденіе,— отвчалъ докторъ Слеммеръ, нисколько не подозрвая, кто таковъ былъ м-ръ Топманъ.

— Такъ вы придете?— спросилъ м-ръ Снодграсъ.

— Непремнно.

Этимъ временемъ они вышли на большую дорогу и посл дружескихъ пожатій разошлись въ разныя стороны. Докторъ Слеммеръ и пріятели его отправились въ Четемскія казармы, м-ръ Винкель и неразлучный его другъ воротились въ свою гостиницу.

Глава III.

Еще новый пріятель.— Повсть кочующаго актера.— Непріятная встрча.

М-ръ Пикквикъ уже начиналъ серьезно безпокоиться насчетъ необыкновеннаго отсутствія двухъ своихъ пріятелей и припоминалъ теперь съ замираніемъ сердца, что они все утро вели себя чрезвычайно страннымъ и нсколько загадочнымъ манеромъ. Тмъ сильне была его радость, когда онъ увидлъ ихъ опять, невредимыхъ, здоровыхъ и даже способныхъ къ поэтическому изліянію своихъ чувствъ. Очень естественно, что онъ позаботился разспросить прежде всего, гд они пропадали цлый вечеръ. Обнаруживая полную готовность отвчать на эти вопросы, м-ръ Снодграсъ собирался представить подробный историческій отчетъ обо всемъ, что происходило за крпостью Питта на закат солнца, какъ вдругъ вниманіе его было привлечено неожиданнымъ замчаніемъ, что въ комнат присутствовали не только м-ръ Топманъ и дорожный ихъ товарищъ вчерашняго дня но еще какой-то другой незнакомецъ замчательной наружности. То былъ джентльменъ, очевидно знакомый съ горькимъ опытомъ жизни. Его померанцевое лицо и глубоко впалые глаза казались чрезвычайно выразительными отъ рзкаго контраста съ черными густыми волосами, падавшими въ поэтическомъ безпорядк на его лобъ и щеки. Взоръ его искрился почти неестественно пронзительнымъ и яркимъ блескомъ, высокія его скулы страшно выдались впередъ по обимъ сторонамъ лица, и челюсти его были до того длинны и отвислы, что съ перваго раза можно было подумать, что вся кожа сползла съ его лица вслдствіе какихъ-нибудь конвульсій, еслибъ въ то же время полуоткрытый ротъ и неподвижная физіономія не доказывали убдительнымъ образомъ, что такова была его обычная наружность. На ше красовалась y него зеленая шаль съ огромными концами, подвернутыми подъ грудь, и выставлявшимися наружу изъ подъ изорванныхъ петель его стараго жилета. Верхнимъ его одяніемъ былъ длинный черный сюртукъ, нижнимъ — широкіе штаны изъ толстаго сраго сукна и огромные сапоги съ заостренными носками.

На этой-то особ сосредоточился взглядъ м-ра Винкеля при вход въ комнату президента. М-ръ Пикквикъ спшилъ рекомендовать:

— Почтенный другъ нашего друга. Сегодня мы узнали, что общій другъ нашъ состоитъ на служб въ здшнемъ театр, хотя онъ собственно не желаетъ приводить это въ извстность. Почтенный джентльменъ принадлежитъ тоже къ обществу актеровъ. Онъ собирался разсказать намъ маленькій анекдотъ изъ жизни людей этой профессіи.

— Кучу анекдотовъ!— подхватилъ зеленофрачный незнакомецъ вчерашняго дня. Онъ подошелъ къ м-ру Винкелю и продолжалъ вполголоса дружескимъ тономъ.— Славный малый… тяжкая профессія… не то, чтобъ актеръ… вс роды бдствій… горемычный Яша… такъ мы его прозвали.

М-ръ Винкель и м-ръ Снодграсъ учтиво раскланялись съ ‘Горемычнымъ Яшей’ и, потребовавъ себ пунша, въ подражаніе членамъ остальной компаніи, услись за общій столъ

— Теперь, стало быть, вы можете разсказать намъ свою повсть,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Мы съ удовольствіемъ готовы слушать.

‘Горемычный Яша’ вынулъ изъ кармана грязный свертокъ бумаги и, обращаясь къ м-ру Снодграсу, поспшившему вооружиться записной книгой,— спросилъ охриплымъ и басистымъ голосомъ:

— Вы поэтъ?

— Я… Я… немножко: поэзія — мой любимый предметъ,— отвчалъ м-ръ Снодграсъ, нсколько озадаченный неожиданнымъ вопросомъ.

— О! поэзія — то же для жизни, что музыка и свчи для театра: она животворитъ и просвщаетъ всякаго человка, выступающаго на сцену жизни. Отнимите y театра его искусственныя украшенія, и лишите жизнь ея фантастическихъ мечтаній: что тогда? Лучше смерть и безмолвная могила.

— Совершенная правда, сэръ!— отвчалъ м-ръ Снодграсъ.

— Сидть передъ сценой, за оркестромъ,— продолжалъ горемычный джентльменъ,— значитъ то же, что присутствовать на какомъ-нибудь блестящемъ парад и наивно удивляться шелковымъ тканямъ мишурной толпы: быть на самой сцен, значитъ принадлежать къ дйствующимъ лицамъ, посвятившимъ свои способности и силы на забаву этой пестрой толпы. Неизвстность, голодная смерть, совершенное забвеніе — все можетъ случиться съ человкомъ. Такова судьба!

— Истинно такъ!— проговорилъ м-ръ Снодграсъ.

Такъ какъ впалые глаза горемычнаго джентльмена были исключительно обращены на его лицо, то онъ считалъ своей обязанностью сказать что-нибудь въ подтвержденіе его словъ.

— Пошевеливайся, что ли!— сказалъ съ нетерпніемъ испанскій путешественникъ,— раскудахтался, какъ черноглазая Сусанна… тамъ въ переулк… Ободрись и начинай!

— Передъ началомъ не угодно ли еще стаканчикъ пунша?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Не мшаетъ. Вино и поэзія — родныя сестры, и я не думаю, чтобъ кто-нибудь изъ людей съ джентльменскими наклонностями сомнвался въ этой истин, утвержденной вками.

Горемычный джентльменъ, проглотивъ залпомъ полстакана пунша, принялся читать и въ то же время разсказывать слдующій анекдотъ, отысканный нами въ ‘Запискахъ клуба’, подъ заглавіемъ:

Повсть кочующаго актера.

‘Нтъ ничего чудеснаго въ моей исторіи,— сказалъ ‘Горемычный Яша’,— ничего даже необыкновеннаго не найдетъ въ ней человкъ, хорошо знакомый съ разнообразными явленіями житейской суеты. Болзнь и нищета — обыкновенные спутники человческой жизни. Я набросалъ эти строки единственно потому, что лично зналъ несчастнаго героя своей незатйливой исторіи. За нсколько лтъ передъ этимъ я слдилъ за нимъ шагъ за шагомъ, до тхъ поръ, пока онъ, наконецъ, тломъ и душой, не погрузился въ мрачную бездну, откуда уже никогда не могъ выбраться на божій свтъ.

‘Человкъ, о которомъ намренъ я говорить, былъ скромный пантомимный актеръ, и слдовательно — горькій пьяница, какъ почти всегда бываетъ y насъ съ людьми этого разряда. Въ лучшіе дни, прежде чмъ ослабили его развратъ и болзнь, онъ получалъ порядочное жалованье и, при воздержной жизни, могъ бы, вроятно, получать его еще нсколько лтъ. Говорю н__с_к_о_л_ь_к_о, потому что эти люди всего чаще оканчиваютъ свою карьеру ранней смертью, или вслдствіе неестественнаго изнуренія и возбужденія тлесныхъ силъ преждевременно утрачиваютъ т физическія способности, на которыхъ единственно основываются ихъ средства къ существованію. Какъ бы то ни было, господствующая его страсть возрастала и усиливалась съ такой быстротой, что въ скоромъ времени оказалось невозможнымъ употреблять его въ тхъ роляхъ, гд онъ исключительно былъ полезенъ для театра. Трактиръ имлъ для него чарующую силу, и никогда не могъ онъ устоять противъ искушеній соблазнительной влаги. Запущенная болзнь и безнадежная нищета, сопровождаемыя преждевременной смертью, неизбжно должны были сдлаться его удломъ, еслибъ онъ упорно продолжалъ идти по той же дорог. Однакожъ, онъ дйствительно шелъ по ней очертя голову, не оглядываясь назадъ и не видя ничего впереди. Послдствія были ужасны: онъ очутился безъ мста и безъ хлба.

‘Случалось ли вамъ видть, какое полчище оборванныхъ и жалкихъ бдняковъ принимаетъ участіе въ театральныхъ представленіяхъ, какъ скоро разыгрывается какая нибудь пантомима, или пьеса въ восточномъ вкус? Это собственно не актеры, правильно ангажированные, но балетная толпа, хористы, клоуны, паяцы, которыхъ распускаютъ тотчасъ же посл спектакля, до тхъ поръ, пока вновь не окажется нужда въ ихъ услугахъ. Къ такому-то образу жизни принужденъ былъ обратиться мой герой, и скудный заработокъ при одной ничтожной театральной групп, платившей нсколько шиллинговъ въ недлю, доставилъ ему снова несчастную возможность удовлетворять свою роковую страсть. Но и этотъ источникъ скоро изсякъ для него: трактирныя похожденія, принимавшія съ каждымъ днемъ самый безпорядочный и буйный характеръ, лишили его скуднаго заработка, и онъ буквально доведенъ былъ до состоянія, близкаго къ голодной смерти. Изрдка только удавалось ему выманить взаймы какую-нибудь бездлицу отъ своихъ старыхъ товарищей, или зашибить копейку въ какомъ-нибудь балаган, и пріобртеніе его, въ томъ и другомъ случа, немедленно спускалось въ кабак или харчевн.

‘Около этого времени я былъ ангажированъ на одинъ изъ второстепенныхъ лондонскихъ театровъ, и здсь-то опять, сверхъ всякаго ожиданія, встртился я съ несчастнымъ героемъ, котораго уже давно выпустилъ изъ вида, потому что я странствовалъ по провинціямъ, a онъ скрывался въ грязныхъ захолустьяхъ Лондона, и никто изъ насъ не зналъ, чмъ и какъ онъ жилъ. Окончивъ свою роль, я переодвался за кулисами и собирался идти домой, какъ вдругъ кто-то ударилъ меня по плечу. Во всю жизнь не забыть мн отвратительнаго вида, который встртилъ мой взоръ, когда я обернулся назадъ. То былъ мой герой, одтый для пантомимы, со всею нелпостью клоунскаго костюма. Фантастическія фигуры въ ‘Пляск смерти’, уродливыя и странныя каррикатуры, нарисованныя когда-либо на полотн искуснымъ живописцомъ, никогда не могли представить и въ половину такого ужаснаго, замогильнаго лица. Его пухлое тло и дрожащія ноги,— безобразіе ихъ во сто разъ увеличилось отъ фантастическаго костюма,— стеклянные глаза, странно противорчившіе толстому слою румянъ, которыми было испачкано его лицо, трясущаяся голова, карикатурно разукрашенная пестрой шапкой съ разввающимися перьями, длинныя костлявыя руки, натертыя и вылощенныя мломъ: все это сообщало его наружности отвратительный, гадкій и такой неестественно-ужасный видъ, о которомъ я до сихъ поръ не могу и подумать безъ замиранія сердца. Онъ отвелъ меня въ сторону и началъ дрожащимъ голосомъ исчислять длинный рядъ недуговъ и лишеній, умоляя, какъ водится, ссудить ему нсколько шиллинговъ на самое короткое время. Получивъ отъ меня деньги, онъ опрометью бросился на сцену, и черезъ минуту я слышалъ оглушительный смхъ и дикій ревъ, которыми сопровождались его первые прыжки и кувырканья.

‘Черезъ нсколько вечеровъ оборванный мальчишка опустилъ въ мою руку грязный лоскутокъ бумаги, гд было нацарапано нсколько словъ карандашомъ, изъ которыхъ явствовало, что герой мой опасно боленъ, и что онъ, во имя человколюбія и дружбы, покорнйше проситъ меня навстить его посл спектакля, въ такой-то улиц — я забылъ ея имя — недалеко, впрочемъ, отъ нашего театра. Я веллъ сказать, что приду, и въ самомъ дл, лишь-только опустили занавсъ, я отправился на свой печальный визитъ.

‘Было поздно, потому что я игралъ въ послдней пьес, и спектакль вообще тянулся очень долго вслдствіе бенефиса въ пользу главнаго актера. Была темная холодная ночь. Сырой и пронзительный втеръ подгонялъ къ окнамъ и фасадамъ домовъ крупныя капли проливного дождя. Въ глухихъ и тсныхъ улицахъ накопились цлыя лужи, и какъ втеръ загасилъ большую часть фонарей, то прогулка сдлалась въ самой высокой степени неудобною и опасною. Къ счастью, однакожъ, я пошелъ по прямой дорог, и посл нкоторыхъ затрудненій мн удалось отыскать квартиру моего героя — угольный сарай съ надстройкой въ род чердака: въ задней комнат этого жилища лежалъ предметъ моего печальнаго визита.

‘На лстниц встртила меня какая-то женщина — оборванное и жалкое созданіе, съ сальнымъ огаркомъ въ рук. Она сказала, что мужъ ея лежитъ въ забытьи, и, отворивъ дверь, спшила поставить для меня стулъ y его постели. Лицо его было обращено къ стн, и онъ не могъ замтить моего прихода. Отъ нечего длать, я принялся разсматривать мсто, куда завлекла меня судьба.

‘Больной лежалъ на старой складной кровати, убиравшейся въ продолженіе дня. Вокругъ изголовья торчали лоскутья грязнаго занавса, сгруппированные для защиты отъ втра, который, однакожъ, свободно дулъ по всей комнат, пробираясь черезъ щели въ стнахъ и двери. Въ развалившемся камин, за изломанной ршеткой, перегорали и хрустли остатки каменнаго угля, и передъ ршеткой былъ поставленъ старый круглый столъ съ пузырьками изъ аптеки, разбитымъ зеркаломъ, щеткой и другими статьями домашняго хозяйства. На полу, среди комнаты, валялся ребенокъ на приготовленной для него постели, и подл, y изголовья, на трехножномъ стул, сидла его мать. Справа на стн утверждены были дв полки, гд виднлись тарелки, чашки, блюдечки и дв пары театральныхъ башмаковъ. Внизу, подъ этой полкой, висли дв рапиры, арлекинская куртка и шапка. Вотъ все, что я могъ замтить въ этомъ странномъ жилищ, за исключеніемъ, впрочемъ, нсколькихъ узловъ съ лохмотьями, безпорядочно разбросанныхъ по угламъ комнаты.

‘Долго я прислушивался къ тяжелому дыханію и лихорадочнымъ вздрагиваньямъ больного человка, прежде чмъ узналъ онъ о моемъ присутствіи. Наконецъ, въ безполезномъ усиліи отыскать спокойное мсто для своей головы, онъ перебросилъ черезъ постель свою руку, и она упала на мою. Онъ вздрогнулъ и устремилъ на меня блуждающій взоръ.

‘— М-ръ Готли, Джонъ,— проговорила его жена, давая знать обо мн,— м-ръ Готли, за которымъ ты посылалъ сегодня. Забылъ разв?

‘— А!— воскликнулъ больной, проводя рукою по лбу,— Готли… Готли … кто, бишь, это … дай Богъ память!

Казалось, черезъ нсколько секундъ воспоминанія его оживились и сознаніе воротилось. Онъ судорожно схватилъ мою руку и сказалъ:

‘— Не оставляй меня, старый товарищъ, не оставляй. Она убьетъ меня, я знаю.

‘— Давно онъ въ такомъ положеніи?— спросилъ я, обращаясь къ его плачущей жен.

‘— Со вчерашней ночи,— отвчала она.— Джонъ, Джонъ! Разв ты не узнаешь меня?

‘— Не пускай ее ко мн!— вскричалъ больной, судорожно вздрагивая, когда она хотла склонить надъ нимъ свою голову.— Прогони ее, ради Бога! Мн тошно ее видть.

‘Онъ дико вытаращилъ на нее глаза, исполненные тревожныхъ опасеній, и принялся шептать мн на ухо:

‘— Я билъ ее, Яковъ, жестоко билъ вчера и третьяго дня, часто билъ. Я морилъ ихъ голодомъ и холодомъ — ее и ребенка: теперь я слабъ и беззащитенъ … Яковъ, она убьетъ меня, я знаю. Какъ она плакала, когда я ее билъ! О, еслибъ ты видлъ, какъ она плакала! Прогони ее, сдлай милость.

‘Онъ выпустилъ мою руку и въ изнеможеніи упалъ на подушку.

‘Я совершенно понялъ, что все это значило. Если бы еще оставались какія нибудь сомннія въ моей душ, одинъ взглядъ на блдное лицо и костлявыя формы женщины могъ бы удовлетворительнымъ образомъ объяснить настоящій ходъ этого дла.

‘— Вамъ лучше отойти, я полагаю,— сказалъ я, обращаясь къ жалкому созданію.— Вы не можете принести пользы вашему супругу. Вроятно, онъ успокоится, если не будетъ васъ видть.

‘Бдная женщина отошла отъ своего мужа. Черезъ нсколько секундъ онъ открылъ глаза и съ безпокойствомъ началъ осматриваться вокругъ себя.

‘— Ушла ли она?— спросилъ онъ съ нетерпніемъ.

‘— Да, да,— сказалъ я,— теб нечего бояться.

‘— Вотъ что, старый другъ,— сказалъ онъ тихимъ голосомъ,— и больно мн, и тошно, и гадко видть эту женщину. Это — олицетворенная кара для меня. Одинъ взглядъ на нее пробуждаетъ такой ужасный страхъ въ моемъ сердц, что я готовъ съ ума сойти. Всю прошлую ночь ея огромные глаза и блдное лицо кружились надо мной: куда бы я ни повернулся, вертлась и она, и всякій разъ какъ я вздрагивалъ и просыпался отъ своего лихорадочнаго бреда, она торчала y моего изголовья и дико, и злобно озирала меня съ ногъ до головы.

‘Онъ ближе наклонился къ моему уху, и продолжалъ глухимъ, взволнованнымъ шепотомъ:

‘— Это вдь, собственно говоря, злой духъ, a не человкъ. Да, да, я знаю. Будь она женщина — ей давно бы слдовало отправиться на тотъ свтъ. Никакая женщина не можетъ вынести того, что она перенесла. Уфъ!

‘ Съ ужасомъ воображалъ я длинный рядъ жестокостей и страданій, которыя должны были произвести такое впечатлніе на этого человка. Отвчать мн было нечего: кто могъ доставить утшеніе или надежду отверженному созданію, утратившему человческія чувства?

‘Часа два я просидлъ въ этомъ жилищ нищеты и скорби. Больной стоналъ, метался, бормоталъ невнятныя восклицанія, исторгаемыя физической болью, забрасывалъ руки на голову и грудь и безпрестанно переворачивался съ боку на бокъ. Наконецъ, онъ погрузился въ то безсознательное состояніе, гд душа безпокойно блуждаетъ въ лабиринт смутныхъ и разнообразныхъ сценъ, переходя съ одного мста въ другое, безъ всякаго участія со стороны разсудка, и безъ возможности освободиться изъ подъ неописаннаго чувства настоящихъ страданій. Имя причины думать, что горячка теперь невдругъ перейдетъ въ худшее состояніе, я оставилъ несчастнаго страдальца, общавшись его жен придти вечеромъ на другой день и просидть, если понадобится, всю ночь y постели больного.

‘Я сдержалъ свое слово. Въ послднія сутки произошла съ нимъ страшная перемна. Глаза, глубоко впалые и тусклые, сверкали неестественнымъ и ужаснымъ блескомъ. Губы запеклись, окровянились и растреснулись во многихъ мстахъ, сухая, жесткая кожа разгорлась по всему тлу, и дикое, почти неземное выраженіе тоски на лиц страдальца всего боле обнаруживало роковыя опустошенія, произведенныя недугомъ. Ясно, что горячка достигла самой высшей степени.

‘Я занялъ свое прежнее мсто и неподвижно просидлъ нсколько часовъ, прислушиваясь къ звукамъ, способнымъ глубоко поразить даже самое нечувствительное сердце. То былъ неистовый бредъ человка, умирающаго преждевременною и неестественною смертью. Изъ того, что сказалъ мн врачъ, призванный къ одру больного, я зналъ, что не было для него никакой надежды: надлежало быть свидтелемъ послдней отчаянной борьбы между жизнью и смертью. И видлъ я, какъ изсохшіе члены, которые, не дальше какъ часовъ за семьдесятъ кривлялись и вытягивались на потху шумнаго райка, корчились теперь подъ смертельной пыткой горячки, и слышалъ я, какъ пронзительный хохотъ арлекина смшивался съ тихими стонами умирающаго человка.

‘Трогательно видть и слышать обращеніе души къ обыкновеннымъ дламъ и занятіямъ нормальной жизни, когда тло, между тмъ, слабое и безпомощное, поражено неисцлимымъ недугомъ, но какъ скоро эти занятія, по своему характеру, въ сильнйшей степени противоположны всему, что мы привыкли соединять съ важными и торжественными идеями, то впечатлніе, производимое подобнымъ наблюденіемъ, становится чрезвычайно поразительнымъ и сильнымъ. Театръ и трактиръ были главнйшими сценами похожденій страждущей души по лабиринту прошедшей жизни. Былъ вечеръ, грезилось ему, y него роль въ ныншнемъ спектакл. Поздно. Пора идти. Зачмъ они останавливаютъ его? Зачмъ не пускаютъ изъ трактира? Ему надобно идти: онъ потеряетъ жалованье. Нтъ! за него уцпились, не пускаютъ его. Онъ закрылъ свое лицо пылающими руками и горько принялся оплакивать свою безхарактерность и жестокость неутомимыхъ преслдователей. Еще минута, и онъ декламировалъ шутовскія вирши, выученныя имъ для послдняго спектакля. Онъ всталъ и выпрямился на своей постели, раздвинулъ изсохшіе члены и принялся выдлывать самыя странныя фигуры: онъ былъ на сцен, онъ игралъ. Посл минутной паузы, онъ проревлъ послдній куплетъ какой-то оглушительной псни. Вотъ онъ опять въ трактир: ухъ, какъ жарко! Ему было дурно, боленъ онъ былъ, очень боленъ, но теперь ничего: онъ здоровъ и счастливъ. Давайте вина. Кто же вырвалъ рюмку вина изъ его рукъ? Опять все тотъ же гонитель, который преслдовалъ его прежде. Онъ опрокинулся навзничь, заплакалъ, застоналъ, зарыдалъ.

‘Слдовалъ затмъ періодъ кратковременнаго забытья. Усталые члены успокоились, онмли, и въ комнат распространилась тишина, прерываемая только удушливымъ дыханіемъ чахоточной жены. Но вотъ онъ опять воспрянулъ и душой, и тломъ и снова обратился къ занятіямъ прошедшей жизни. На этотъ разъ пробирается онъ впередъ и впередъ, черезъ длинный рядъ сводчатыхъ комнатъ и каморокъ, тсныхъ, узкихъ, мрачныхъ и низкихъ до того, что ему на карачкахъ надобно отыскивать дорогу. Душно, грязно, темно. Куда ни повернетъ онъ голову или руку, везд и все заслоняетъ ему путь. Миріады наскомыхъ жужжатъ и прыгаютъ въ спертомъ и затхломъ пространств, впиваются въ уши и глаза, въ ротъ и ноздри, кусаютъ, жалятъ, высасываютъ кровь. Пресмыкающіеся гады гомозятся и кишатъ на потолк и стнахъ, взбираются на его голову, прыгаютъ и пляшутъ на его спин. Прочь, прочь, кровопійцы! И вдругъ мрачный сводъ раздвинулся до необъятной широты и высоты, воздухъ прояснился, наскомыя исчезли, гады провалились, но мсто ихъ заступили фигуры мрачныя и страшныя, съ кровожадными глазами, съ распростертыми руками. Все это старые пріятели, мошенники и злоди, сговорившіеся погубить его. Вотъ они смются, фыркаютъ, длаютъ гримасы, и вотъ — прижигаютъ его раскаленными щипцами, скручиваютъ веревкой его шею, тянутъ, давятъ, душатъ, и онъ вступаетъ съ ними въ неистовую борьбу за свою жизнь. ‘Наконецъ, посл одного изъ этихъ пароксизмовъ, когда мн стоило неимоврныхъ трудовъ удерживать его въ постели, онъ впалъ, повидимому, въ легкій сонъ. Утомленный продолжительнымъ и безпокойнымъ бодрствованіемъ, я сомкнулъ глаза на нсколько минутъ, но вдругъ сильный толчекъ въ плечо пробудилъ опять мое усыпленное вниманіе. Больной всталъ и, безъ посторонней помощи, услся на своей постели: страшная перемна была на его лиц, но сознаніе, очевидно, воротилось къ нему, потому что онъ узналъ меня. Ребенокъ, бывшій до этой поры безмолвнымъ и робкимъ свидтелемъ неистовыхъ порывовъ страждущаго безумца, быстро вскочилъ на ноги и съ пронзительнымъ крикомъ бросился къ своему отцу. Мать поспшно схватила его на руки, опасаясь, чтобы бшеный мужъ не изуродовалъ дитя, но, замтивъ страшную перемну въ чертахъ его лица, она остановилась, какъ вкопанная, подл постели. Онъ судорожно схватился за мое плечо и, ударивъ себя въ грудь, розинулъ ротъ, длая, повидимому, отчаянныя усилія для произнесенія какихъ-то словъ. Напрасный трудъ! Онъ протянулъ правую руку къ плачущему младенцу и еще разъ ударилъ себя въ грудь. Мучительное хрипніе вырвалось изъ горла — глаза сверкнули и погасли — глухой стонъ замеръ на посинлыхъ устахъ, и страдалецъ грянулся навзничь — мертвый!’

Намъ было бы весьма пріятно представить нашимъ читателямъ мнніе м-ра Пикквика насчетъ исторіи, разсказанной странствующимъ актеромъ, но, къ несчастію, мы никакъ не можемъ этого сдлать вслдствіе одного совершенно непредвидннаго обстоятельства.

Уже м-ръ Пикквикъ взялъ стаканъ и наполнилъ его портвейномъ, только-что принесеннымъ изъ буфета, уже онъ открылъ уста для произнесенія глубокомысленнаго замчанія: ‘именно такъ’,— въ путевыхъ запискахъ м-ра Снодграса объяснено точнйшимъ образомъ, что маститый президентъ дйствительно открылъ уста,— какъ вдругъ въ комнату вошелъ лакей и доложилъ:

— Какіе-то джентльмены, м-ръ Пикквикъ.

Это ничтожное обстоятельство и было причиною того, что свтъ лишился дополнительныхъ замчаній великаго мужа, которымъ, безъ сомннія, суждено было объяснить многіе загадочные пункты психологіи и метафизики. Бросивъ суровый взглядъ на слугу, м-ръ Пикквикъ окинулъ испытующимъ взоромъ всхъ присутствующихъ членовъ, какъ будто требуя отъ нихъ извстій относительно новыхъ пришельцевъ.

— Я знаю, кто это, сказалъ м-ръ Винкель,— ничего! Это мои новые пріятели, съ которыми я сегодня познакомился по весьма странному стеченію обстоятельствъ. Прекраснйшіе люди, офицеры девяносто седьмого полка. Надюсь, вы ихъ полюбите.

— Мы очень рады ихъ принять,— добавилъ онъ, обращаясь къ слуг.

М-ръ Пикквикъ успокоился, и физіономія его совершенно прояснилась. Между тмъ отворилась дверь, и въ комнату, одинъ за другимъ, вошли три джентльмена.

— Подпоручикъ Теппльтонъ,— сказалъ м-ръ Винкель,— подпоручикъ Теппльтонъ, м-ръ Пикквикъ, докторъ Пайнъ, м-ръ Пикквикъ — Снодграса вы уже видли: другъ мой Топманъ, докторъ Слемм…

Здсь м-ръ Винкель долженъ былъ остановиться, потому что на лицахъ Топмана и доктора выразилось сильнйшее волненіе.

— Я уже встрчался съ этимъ джентльменомъ,— сказалъ докторъ многозначительнымъ тономъ.

— Право!— воскликнулъ м-ръ Винкель.

— Да, и съ этимъ также, если не ошибаюсь,— продолжалъ докторъ, бросая пытливый взглядъ на незнакомца въ зеленомъ фрак.

— Ну, тмъ лучше, докторъ. Я радъ.

— Вчера вечеромъ этотъ джентльменъ получилъ отъ меня весьма важное приглашеніе, отъ котораго, однакожъ, онъ счелъ нужнымъ уклониться.

Сказавъ это, докторъ Слеммеръ бросилъ на незнакомца величественный взглядъ и шепнулъ что-то на ухо своему пріятелю, подпоручику Теппльтону.

— Неужто!— проговорилъ тотъ.

— Увряю тебя.

— Въ такомъ случа скорй къ развязк,— сказалъ съ большою важностью владлецъ походнаго стула.

— Погоди, Пайнъ, перебилъ подпоручикъ.— Позвольте спросить васъ, сэръ,— продолжалъ онъ, обращаясь къ м-ру Пикквику, начинавшему уже приходить въ крайнее разстройство отъ этихъ таинственныхъ и неучтивыхъ переговоровъ,— позвольте спросить, къ вашему ли обществу принадлежитъ этотъ джентльменъ въ зеленомъ фрак?

— Нтъ, сэръ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Онъ нашъ гость.

— Онъ членъ вашего клуба, если не ошибаюсь?— продолжалъ подпоручикъ вопросительнымъ тономъ.

— Совсмъ нтъ.

— И онъ не носитъ форменнаго фрака съ вашими пуговицами?

— Нтъ, сэръ, никогда!— отвчалъ озадаченный м-ръ Пикквикъ.

Подпоручикъ Теппльтонъ повернулся къ доктору Слеммеру и сомнительно пожалъ плечами. Маленькій докторъ бсновался и бросалъ вокругъ себя яростные взгляды, м-ръ Пайнъ злобно смотрлъ на лучезарную физіономію безсознательнаго Пикквика.

— Сэръ,— сказалъ докторъ, вдругъ повернувшись къ м-ру Топману, при чемъ этотъ джентльменъ привсталъ и вздрогнулъ, какъ будто кольнули его булавкой въ ногу,— сэръ, вы были вчера вечеромъ на балу?

М-ръ Топманъ слабымъ и нершительнымъ голосомъ пролепеталъ утвердительный отвтъ.

— И этотъ джентльменъ былъ вашимъ товарищемъ,— продолжалъ докторъ, указывая на неподвижнаго незнакомца.

— Точно такъ,— проговорилъ м-ръ Топманъ.

— Въ такомъ случа, сэръ,— сказалъ докторъ, обращаясь къ незнакомцу,— еще разъ спрашиваю васъ въ присутствіи всхъ этихъ господъ: угодно ли вамъ дать мн свой адресъ, или я долженъ здсь же немедленно наказать васъ какъ презрннаго труса? Выбирайте одно изъ двухъ.

— Остановитесь, сэръ,— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ тономъ сильнйшаго негодованія,— ваше поведеніе требуетъ немедленнаго объясненія или я заставлю васъ имть дло съ собою. Топманъ, объяснись!

М-ръ Топманъ изложилъ все дло въ нсколькихъ словахъ, причемъ слегка упомянулъ о займ винкелевскаго фрака, упирая преимущественно на то важное обстоятельство, что все это случилось ‘посл обда’. Остальныя подробности, заключилъ онъ, долженъ объяснить самъ незнакомецъ, и тотъ, вроятно, представилъ бы удовлетворительный отчетъ, еслибъ, сверхъ всякихъ ожиданій, не вмшался подпоручикъ Теппльтонъ, который уже давно искоса поглядывалъ на владльца зеленаго фрака.

— Не видлъ ли я васъ на здшней сцен?— спросилъ онъ незнакомца презрительнымъ тономъ.

— Можетъ статься… мудренаго нтъ… человкъ замтный.

— Ну, докторъ, игра не стоитъ свчъ,— продолжалъ подпоручикъ.— Этотъ господинъ — кочующій актеръ, и ему надо завтра играть въ пьес, которую поставили на здшнюю сцену офицеры пятьдесятъ второго полка. Вамъ нельзя драться, Слеммеръ, нельзя.

— Разумется!— подхватилъ съ достоинствомъ м-ръ Пайнъ.

— Извините, что я поставилъ васъ въ такое непріятное положеніе,— сказалъ подпоручикъ Теппльтонъ, обращаясь къ м-ру Пикквику,— совтую вамъ на будущее время быть осторожне въ выбор вашихъ друзей, если вы желаете избжать подобныхъ сценъ. Прощайте, сэръ!

И съ этими словами подпоручикъ Теппльтонъ, бросивъ гордый взглядъ, выбрался изъ комнаты.

— Позвольте, сэръ, и мн сдлать нсколько замчаній въ вашу пользу,— сказалъ раздражительный докторъ Пайнъ.— Будь я Теппльтонъ или будь я Слеммеръ, я вытянулъ бы вамъ носъ, милостивый государь,— всмъ бы вытянулъ вамъ носы, милостивые государи, всмъ, всмъ. Имя мое — Пайнъ, сэръ, докторъ Пайнъ сорокъ третьяго полка. Спокойной ночи, сэръ!

И, заключивъ эту фразу, грознымъ жестомъ, онъ величественно вышелъ изъ комнаты, сопровождаемый докторомъ Слеммеромъ, который, не сказавъ ничего, ограничился только презрительнымъ взглядомъ на раскраснвшіяся щеки почтеннаго президента Пикквикскаго клуба.

Бшенство и ярость закипли въ благородной груди м-ра Пикквика съ такою неимоврной силой, что пуговицы чуть не порвались на его жилет. Съ минуту онъ стоялъ неподвижно на своемъ мст, задыхаясь отъ напора взволнованныхъ чувствъ. Наконецъ, лишь только затворилась дверь посл ухода нежданныхъ гостей, онъ мигомъ пришелъ въ себя и опрометью бросился впередъ съ яркимъ пламенемъ во взорахъ. Уже рука его ухватилась за дверной замокъ, и черезъ минуту, нтъ сомннія, онъ вцпился бы въ горло своего дерзкаго обидчика, доктора Пайна, еслибъ м-ръ Снодграсъ, сохранившій, къ счастію, полное присутствіе духа въ продолженіе всей этой сцены, не ухватился заблаговременно за фрачныя фалды своего президента.

— Удержите его!— кричалъ м-ръ Снодграсъ.— Топманъ, Винкель … допустимъ ли мы погибнуть этой драгоцнной жизни?

— Пустите меня, пустите!— кричалъ м-ръ Пикквикъ, неистово порываясь изъ дверей.

— За руки его, за ноги!.. такъ, такъ, плотне, крпче!— ревлъ м-ръ Снодграсъ.

И, благодаря соединеннымъ усиліямъ всей этой компаніи, м-ръ Пикквикъ былъ, наконецъ, посаженъ на кресло.

— Оставьте его,— сказалъ зеленофрачный незнакомецъ,— воды и коньяку … задорный старичишка … пропасть прорхъ … жаль … выпейте … превосходное сукно!

Съ этими словами незнакомецъ приставилъ къ губамъ м-ра Пикквика стаканъ крпкаго пунша, заране приготовленнаго Горемычнымъ Яшей.

Послдовала кратковременная пауза. Живительная влага не замедлила произвести свое спасительное дйствіе: почтенная физіономія м-ра Пикквика озарилась лучами совершеннйшаго спокойствія.

— Не стоитъ думать о нихъ,— замтилъ горемычный джентльменъ.

— Ну да, разумется,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Я раскаиваюсь, что вышелъ изъ себя: надобно быть разсудительне въ мои лта. Придвиньте сюда вашъ стулъ, сэръ, поближе къ столу.

Горемычный Яша немедленно занялъ свое мсто, и черезъ нсколько минутъ все общество услось за круглымъ столомъ. Общее согласіе возстановилось еще разъ. Слды нкоторой раздражительности оставались на короткое время на геройскомъ лиц м-ра Винкеля, изъявившаго замтную досаду на своевольное заимствованіе форменнаго платья, но и онъ, скоро успокоился разсудивъ основательно, что никакъ не слдуетъ думать о такихъ пустякахъ. Вечеръ, какъ и слдовало ожидать, окончился очень весело, и вс члены почтенной компаніи остались совершенно довольны другъ другомъ.

Глава четвертая.

Еще новые друзья.— Приглашеніе на дачу.

Многіе писатели придерживаются обыкновенія скрывать отъ взоровъ публики т источники, откуда почерпаются ихъ свднія. За нами отнюдь не водится такихъ грховъ, и совсть наша прозрачна, какъ кристаллъ. Мы стараемся только добросовстно выполнить принятую на себя обязанность издателей, и больше ничего. Разумется, что и говорить, намъ пріятно было бы похвастаться первоначальнымъ изобртеніемъ всхъ этихъ приключеній, но глубокое уваженіе къ истин заставляетъ насъ признаться откровенно, что мы просто — чужими руками жаръ загребаемъ. Дловыя бумаги Пикквикскаго клуба всегда были и будутъ нашею главною ркою, откуда чистыми и свтлыми струями изливаются въ нашу книгу самые важные и назидательные факты, которые мы, къ удовольствію читателя, обязаны приводить въ самый строгій, систематическій порядокъ.

Дйствуя въ этомъ добросовстномъ дух, мы считаемъ своимъ непремннымъ долгомъ объяснить, что всми подробностями, которыя читатель найдетъ въ слдующихъ двухъ главахъ, мы обязаны прекрасному путевому журналу м-ра Снодграса, справедливо заслужившаго между своими сочленами и товарищами громкую поэтическую славу. Съ нашей стороны, въ этомъ случа не будетъ даже сдлано никакихъ дополнительныхъ примчаній. Зачмъ? Дло будетъ вопіять само за себя. Начнемъ.

Поутру, на другой день, все рочестерское народонаселеніе и жители смежныхъ городовъ поднялись рано съ своихъ постелей, въ состояніи чрезмрнаго одушевленія и самой шумной суетливости. На большой площади, передъ Четемскими казармами, долженъ былъ состояться парадъ. Орлиный глазъ командира будетъ обозрвать маневры полдюжины полковъ. Будутъ штурмовать неприступную крпость, и взорвутъ на воздухъ временныя укрпленія, нарочно воздвигнутыя для этой цли.

М-ръ Пикквикъ, какъ, вроятно, уже догадались наши читатели изъ его описанія Рочестера и Четема, былъ страстнымъ любителемъ стратегіи и тактики. Товарищи его не могли безъ пламеннаго одушевленія смотрть на великобританскаго воина, гордаго своимъ оружіемъ и марсовскимъ геройствомъ. Такимъ образомъ, вс наши путешественники съ ранняго утра отправились къ главному мсту дйствія, куда народъ густыми толпами стекался со всхъ концовъ и дорогъ.

Каждый предметъ на широкой площади свидтельствовалъ неоспоримымъ образомъ, что предстоящая церемонія будетъ имть торжественный и грандіозный характеръ. Часовые, въ полномъ вооруженіи, были разставлены по всмъ четыремъ концамъ, слуги устраивали мста для дамъ на батареяхъ, сержанты бгали взадъ и впередъ съ сафьяновыми книгами подъ мышкой, полковникъ Болдеръ, въ полной парадной форм, верхомъ на борзомъ кон, галопировалъ отъ одного мста до другого осаживалъ свою лошадь, скакалъ между народомъ, выдлывалъ курбеты, кричалъ безъ умолку, до хрипоты, отдавая приказанія и кстати, для развлеченія, водворяя порядокъ въ народ. Офицеры ходили взадъ и впередъ, принимая порученія отъ полковника Болдера и отдавая приказанія сержантамъ. Даже самые солдаты смотрли съ видомъ таинственной торжественности изъ подъ своихъ лакированныхъ киверовъ, и это всего больше обличало рдкое свойство имющаго быть стратегическаго празднества.

М-ръ Пикквикъ и спутники его заняли мста въ переднемъ ряду густой толпы. Толпа между тмъ увеличивалась съ каждою минутой, и наши герои, въ продолженіе двухъ часовъ, только то и длали, что старались удержать выгодную позицію, которую они заняли. Одинъ разъ м-ръ Пикквикъ получилъ энергическій толчокъ въ самую середину спины и былъ принужденъ отпрыгнуть впередъ на нсколько аршинъ съ такою странною поспшностью, которая вообще чрезвычайно противорчила его степенному виду. Въ другой разъ попросили его отступить назадъ отъ фронта, причемъ зазвавшемуся почтенному президенту пришлось испытать на себ силу удара прикладомъ ружья, который пришелся какъ разъ по большому пальцу его правой ноги. Тутъ же нкоторые веселые джентльмены съ лвой стороны притиснули м-ра Снодграса, и любопытствовали знать: ‘куда онъ корячится, верзила?’ И когда м-ръ Винкель, свидтель этой дерзости, выразилъ энергическими знаками свое справедливое негодованіе, какой-то весельчакъ нахлобучилъ ему шляпу на глаза и учтиво попросилъ позволенія положить къ себ въ карманъ его пустую голову. Вс эти и многія другія, практическія остроты чрезвычайно игриваго свойства, въ связи съ загадочнымъ отсутствіемъ м-ра Топмана, который вдругъ исчезъ неизвстно куда, длали положеніе нашихъ героевъ не совсмъ вожделннымъ и завиднымъ.

Наконецъ, смшанный гулъ многихъ голосовъ возвстилъ прибытіе ожидаемой особы. Глаза всхъ устремились на одинъ и тотъ же пунктъ. Черезъ нсколько минутъ нетерпливаго ожиданія, знамена весело заколыхались въ воздух, штыки ярко заблистали на солнц, колонны стройными рядами выступили на равнину, полки вытянулись, выстроились въ цпь, слово команды произнесено и главный командиръ, сопровождаемый полковникомъ Болдеромъ и многими офицерами, подскакалъ къ фронту. Грянулъ барабанъ, войска двинулись съ своихъ мстъ и начались столь долго ожидаемые публикой маневры.

Сначала м-ръ Пикквикъ, сбитый съ ногъ и придавленный десятками локтей, не имлъ возможности любоваться прекраснымъ зрлищемъ парада, но когда, наконецъ, онъ получилъ способность твердо укрпиться на своихъ ногахъ, удовольствіе его приняло характеръ безграничнаго восторга.

— Можетъ ли быть что-нибудь восхитительне?— спросилъ онъ м-ра Винкеля.

— Ничего не можетъ!— отвчалъ м-ръ Винкель, имвшій счастіе освободиться отъ постороннихъ ногъ, стоявшихъ около четверти часа на его сапогахъ.

— Величественное, благороднйшее зрлище!— воскликнулъ м-ръ Снодграсъ.— Чье сердце не затрепещетъ отъ восторга при взгляд на героевъ, защитниковъ отечества, которые съ такимъ блескомъ и достоинствомъ рисуются передъ своими мирными гражданами? Не воинственная жестокость на ихъ лицахъ, но выраженіе великодушія и благородства, и глаза ихъ сверкаютъ не грубымъ огнемъ хищничества или мести, но поэтическимъ свтомъ человколюбія и доблестей душевныхъ.

М-ръ Пикквикъ, повидимому, не совсмъ соглашался съ этимъ восторженнымъ поэтическимъ мнніемъ своего ученика о военныхъ, потому ничего ему не отвтилъ и только сказалъ, не обращаясь ни къ кому въ особенности:

— Мы теперь въ превосходной позиціи.

— Да, въ превосходной,— подтвердили въ одинъ голосъ м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель.

Превосходство позиціи состояло въ томъ, что толпа вдругъ разсялась въ разныя стороны, a пикквикисты остались одни на своихъ мстахъ.

— Что-то они теперь станутъ длать?— сказалъ м-ръ Пикквикъ, поправляя очки.

— Мн… мн… кажется,— проговорилъ м-ръ Винкель, значительно измняясь въ лиц,— кажется, они хотятъ стрлять.

— Вздоръ!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Право, они хотятъ стрлять,— подтвердилъ м-ръ Снодграсъ взволнованнымъ тономъ.

— Быть не можетъ!— возразилъ м-ръ Пикквикъ.

Но лишь только неустрашимый президентъ произнесъ эти слова какъ вдругъ вс шесть полковъ, по какому-то непонятному сочувствію, устремили ружейныя дула на одну точку — на грудь почтенныхъ пикквикистовъ, и выпалили съ такимъ ужаснымъ залпомъ, что земля дрогнула подъ ихъ ногами, и свтъ дневной затмился въ ихъ глазахъ.

Въ этомъ-то критическомъ положеніи, когда, съ одной стороны, угрожали безчисленные залпы картечи, a съ другой, противоположной,— готовы были нахлынуть на нихъ новыя полчища артиллеристовъ, м-ръ Пикквикъ обнаружилъ то совершеннйшее хладнокровіе, которое обыкновенно составляетъ неотъемлемую принадлежность великихъ душъ. Онъ схватилъ м-ра Винкеля за руку и, поставивъ себя между этимъ джентльменомъ и м-ромъ Снодграсомъ, доказывалъ въ самыхъ краснорчивыхъ выраженіяхъ, что имъ никакъ не слдуетъ бояться за свою драгоцнную жизнь. Конечно, не мудрено было оглохнуть отъ этого ужаснаго шума, но этимъ только и ограничилась вся опасность.

— Но если, чего Боже сохрани, ружье y кого нибудь заряжено пулей,— говорилъ м-ръ Винкель, блдный какъ смерть,— въ эту минуту свистнуло что-то въ воздух надъ самымъ моимъ ухомъ. Долго ли до грха? Пропадешь ни за грошъ!

— Не лучше ли нАмъ повалиться на землю?— сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— О, нтъ, это совсмъ не нужно, да вотъ ужъ и все кончено!— сказалъ м-ръ Пикквикъ. Могло статься, что губы его нсколько дрожали и щеки поблднли, но за то, въ общихъ чертахъ, физіономія великаго человка не выражала никакого безпокойства.

Дйствительно, пальба прекратилась, и предположеніе м-ра Пикквика совершенно оправдалось, но едва только усплъ онъ выразить свое душевное удовольствіе насчетъ проницательности своей догадки какъ опять послышалось новое, чрезвычайно быстрое движеніе въ рядахъ. Раздалось могучее слово командира, и, прежде чмъ можно было угадать сущность новаго маневра, вс шесть полковъ, со штыками наголо, устремились скорымъ маршемъ на тотъ самый пунктъ, гд присутствовалъ м-ръ Пикквикъ со своими почтенными друзьями.

Человкъ смертенъ — дло извстное, и бываютъ иной разъ такіе роковые случаи, противъ которыхъ вообще безсильно человческое мужество. Сначала м-ръ Пикквикъ съ недоумніемъ взглянулъ въ свои очки на приближающуюся массу, потомъ быстро повернулся къ ней спиной и… не то чтобъ побжалъ — этого никакъ нельзя сказать, во-первыхъ, потому, что бгство — слишкомъ низкій терминъ, совсмъ негодный для высокаго слога, во-вторыхъ, фигура м-ра Пикквика отнюдь не была приспособлена къ этому постыдному разряду отступленія. Нтъ, м-ръ Пикквикъ засменилъ своими ногами и замахалъ обими руками съ такою быстротой, что на первый разъ посторонній наблюдатель никакъ бы не замтилъ неловкости его положенія.

Свжіе отряды, нахлынувшіе съ тыла на нашихъ героевъ, собирались отразить нападеніе мнимыхъ побдителей цитадели, и слдствіемъ этого было то, что м-ръ Пикквикъ и его друзья вдругъ очутились между двумя перекрестными огнями враждебныхъ полковъ, выступавшихъ скорымъ маршемъ одинъ противъ другого.

— Прочь!— кричали офицеры въ передовой цли..

— Прочь, прочь съ дороги!— кричали офицеры другихъ отрядовъ.

— Куда же намъ дваться?— визжали отчаянные пикквикисты.

— Прочь, прочь, прочь!— былъ единственный отвтъ.

Наступили минуты страшной толкотни и суматохи, полки сдвинулись, сразились, отступили, площадь очистилась, и на площади лежалъ низверженный м-ръ Пикквикъ, и подошвы сапоговъ м-ра Пикквика барахтались и колыхались въ воздушномъ пространств.

М-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель тоже съ своей стороны не замедлили, при этомъ случа, представить удивительные опыты рикошетовъ и кувырканій, обнаружившихъ во всемъ свт ихъ чудную ловкость, въ особенности послдняго. Когда, наконецъ, онъ прочно утвердился на своихъ ногахъ и началъ отирать желтымъ шелковымъ платкомъ крупныя капли пота съ своего чела, изумленный взоръ его прежде всего обратился на почтеннаго президента, которому суждено было въ эту минуту догонять свою шляпу, сорванную втромъ съ его головы.

Всмъ и каждому извстно, что человкъ бываетъ поставленъ въ истинно плачевное положеніе, когда судьба, олицетворенная въ сильныхъ порывахъ втра, заставляетъ его догонять свою собственную шляпу, и безразсудно поступаютъ т безжалостные эгоисты, которые позволяютъ себ смяться надъ такимъ человкомъ. Нигд, быть можетъ, не требуется съ нашей- стороны столько хладнокровія и разсудительности, какъ въ искусств ловить шляпу: такъ по крайней мр думаетъ м-ръ Снодграсъ, и я совершенно съ нимъ согласенъ. Если васъ, благосклонный читатель, постигнетъ такое страшное несчастіе, я никакъ не совтую вамъ бжать слишкомъ скоро, иначе вы обгоните свою бглянку, медленно идти тоже нехорошо, потому что въ такомъ случа шляпа совсмъ исчезнетъ изъ вида, и тогда вамъ придется отступиться отъ своей собственности, а извстно, на что похожъ человкъ, потерявшій свою голову. Всего лучше бжать слегка, исподволь, преслдовать осмотрительно, осторожно, и потомъ вдругъ, сдлавъ ршительный прыжокъ, схватить ее за поля, и тутъ же надть на голову какъ можно крпче. Въ продолженіе всей этой операціи не мшаетъ слегка посмиваться, улыбаться и длать увеселительные жесты, показывая, такимъ образомъ, что эта ловля чрезвычайно забавляетъ васъ.

Втерокъ подувалъ довольно сильно, подкатывая шляпу м-ра Пикквика. Великій мужъ бжалъ впередъ и впередъ, размахивая руками и отнюдь не теряя присутствія духа: но, къ несчастію, втеръ сдлался сильне, шляпа раскатилась съ неимоврной быстротою, и м-ръ Пикквикъ, вроятно, совсмъ потерялъ бы ее изъ вида, еслибъ судьба сама не распорядилась за него, противопоставивъ естественную преграду своевольной бглянк.

Истощенный до изнеможенія, м-ръ Пикквикъ уже готовъ былъ совсмъ прекратить свою погоню, какъ вдругъ шляпа его наткнулась на колесо экипажа, стоявшаго передъ площадью съ полдюжиною другихъ, боле или мене фантастическихъ экипажей. Замтивъ выгоду своего положенія, м-ръ Пикквикъ сдлалъ сильный прыжокъ, завладлъ своею собственностью и, надвъ ее на голову, остановился перевести духъ. Въ эту самую минуту, знакомый голосъ весело произнесъ его имя: м-ръ Пикквикъ оглянулся, и невыразимое удовольствіе распространилось въ его душ при томъ истинно поэтическомъ зрлищ, которое открылось передъ его глазами.

То была открытая коляска, безъ лошадей, которыхъ поспшили выпрячь, чтобъ удобне расположиться въ этомъ тсномъ мст. Въ коляск стояли: пожилой статный джентльменъ въ синемъ фрак съ свтлыми пуговицами и въ огромныхъ ботфортахъ, дв молодыя двушки въ шарфахъ и перьяхъ, молодой джентльменъ, очевидно, влюбленный въ одну изъ этихъ двушекъ, украшенныхъ перьями и шарфами, одна леди сомнительнаго возраста, тетка или кузина, и, наконецъ, м-ръ Топманъ, любезный и веселый Топманъ, принимавшій живйшее участіе во всхъ распоряженіяхъ и разговорахъ, какъ будто онъ принадлежалъ къ этой фамиліи съ первыхъ лтъ жизни. За коляской, назади, гд прикрпляются дорожные чемоданы, виднлась огромная плетеная корзина — одна изъ тхъ благородныхъ корзинъ, которыхъ видъ пробуждаетъ въ наблюдательной душ сладкія воспоминанія о жареныхъ курицахъ, копченыхъ языкахъ, бутылкахъ вина и проч., и проч. На козлахъ сидлъ толстый красно-рыжій дтина, съ заспанными глазами и опухлыми щеками: не мудрено было догадаться, что обязанностью его было — раздавать почтенной публик лакомые припасы плетеной корзины, какъ скоро наступитъ для того вожделнная пора.

Лишь только м-ръ Пикквикъ окинулъ проницательнымъ взглядомъ вс эти интересные предметы, врный ученикъ его закричалъ опять веселымъ и беззаботнымъ тономъ:

— Пикквикъ, Пикквикъ! Идите къ намъ! Скоре!

— Пожалуйте къ намъ, сэръ, прошу покорно!— сказалъ пожилой статный джентльменъ.— Джой! Ахъ, чортъ побери, онъ опять заснулъ.— Джой, отвори дверцы!

Толстый дтина медленно спустился съ козелъ, и, покачиваясь съ боку на бокъ, отворилъ дверцы. Въ эту минуту подошли къ коляск м-ръ Снодгрась и м-ръ Винкель.

— Всмъ будетъ мсто, господа, пожалуйте!— продолжалъ статный джентльменъ.— Двое сядутъ въ коляск, a одинъ на козлахъ. Джой, приготовь мсто для одного изъ этихъ господъ. Теперь, сэръ, милости просимъ.

И статный джентльменъ дюжею рукой втащилъ въ коляску Пикквика и Снодграса. М-ръ Винкель вскарабкался на козлы, гд рядомъ съ нимъ помстился и толстый дтина.

М-ръ Пикквикъ раскланялся со всей компаніей и радушно пожалъ руку статному джентльмену въ огромныхъ ботфортахъ.

— Ну, какъ ваше здоровье, сэръ?— сказалъ статный джентльменъ, обращаясь къ м-ру Снодграсу съ отеческой заботливостью.— Радъ, очень радъ, все въ порядк, я надюсь.— Вы какъ поживаете, сэръ?— продолжалъ онъ, говоря м-ру Винкелю.— Вс вы здоровы? прекрасно, прекрасно!— Мои дочери, господа, прошу познакомиться, и вотъ моя сестра, миссъ Рахиль Уардль. Она еще двица и, какъ видите, недурна … неправда ли, сэръ? А?

Онъ весело толкнулъ локтемъ м-ра Пикквика и залился самымъ радушнымъ смхомъ.

— Ахъ, братецъ, какъ не стыдно!— проговорила миссъ Уардль съ двственной улыбкой.

— Чего тутъ стыдиться? Это всякій видитъ,— сказалъ статный джентльменъ.— Прошу извинить, господа, вотъ еще мой пріятель, м-ръ Трундель. Теперь мы вс знакомы и, стало быть, можемъ съ большимъ комфортомъ смотрть на эволюціи.

Статный джентльменъ надлъ очки, м-ръ Пикквикъ вооружился подзорной трубой, и вся компанія принялась смотрть на военныя эволюціи, изрдка, по временамъ поглядывая другъ на друга.

Эволюціи точно были достойны изумленія. Колонны сходились, расходились, маршировали, строились въ каре, палили и разбгались вразсыпную. Нельзя было надивиться, съ какою ловкостью солдаты перепрыгивали черезъ глубокій ровъ и взбирались по веревочнымъ лстницамъ на стну неприступной крпости, которую, однакожъ, надлежало взять во что бы то ни стало. Приготовленія къ ршительному приступу были настолько шумны и ужасны, что весь воздухъ наполнился крикомъ женщинъ, и многія благородныя леди попадали въ обморокъ. Двицы Уардль перепугались до того, что м-ръ Трундель принужденъ былъ одну изъ нихъ держать въ своихъ объятіяхъ, тогда какъ м-ръ Снодграсъ поддерживалъ другую. Тетушка Уардль едва могла стоять на ногахъ и растерялась до такой степени, что м-ръ Топманъ счелъ необходимымъ обхватить ея гибкую талію и поддерживать ее обими руками. Вся компанія была въ неописанномъ волненіи, кром, однакожъ, толстаго и жирнаго парня, который спалъ на козлахъ безпробуднымъ сномъ, какъ будто пушечная пальба имла для него чарующую силу колыбельной псни.

— Джой, Джой!— воскликнулъ статный джентльменъ, когда крпость, наконецъ, была взята, и побдители вмст съ побжденными услись обдать за общій столъ.— Чортъ побери, этотъ уродъ опять заснулъ! Пожалуйста, сэръ, потрудитесь ущипнуть его за ногу, иначе его ничмъ не разбудишь… Вотъ такъ!.. Покорно благодарю.— Развяжи корзинку, Джой.

Жирный дтина, приведенный въ себя энергическими усиліями м-ра Винкеля, еще разъ скатился съ козелъ и принялся развязывать корзинку съ такою расторопностью, какой, повидимому, вовсе нельзя было ожидать отъ него.

— Ну, господа, теперь мы можемъ ссть,— сказалъ статный джентльменъ.— Ба! это что такое? Отчего y васъ измятые рукава, mesdames? Я совтовалъ бы вамъ помститься на колняхъ своихъ кавалеровъ — это было бы удобне, по крайней мр для тебя, сестрица.

Тетушка Уардль раскраснлась какъ піонъ при этой неумстной шутк и бросила сердитый взглядъ на м-ра Топмана, спшившаго воспользоваться предложеніемъ ея брата. Наконецъ, посл другихъ, боле или мене остроумныхъ шутокъ, вся компанія услась съ большимъ комфортомъ, и м-ръ Уардль, приведенный въ непосредственное соприкосновеніе съ толстымъ парнемъ, открылъ церемонію угощенья.

— Ну, Джой, ножи и вилки!

Ножи и вилки были поданы, къ общему удовольствію дамъ и джентльменовъ, поспшившихъ вооружиться этими полезными орудіями.

— Тарелки, Джой, тарелки!

Такой же процессъ послдовалъ при раздач фарфоровой посуды.

— Подавай цыплятъ.— Ахъ, проклятый, онъ опять заснулъ.— Джой, Джой!

Нсколько легкихъ толчковъ по голов тростью вывели толстаго парня изъ его летаргическаго усыпленія.

— Подавать кушанье!

При звук этихъ словъ жирный малый, казалось, воспрянулъ и душой, и тломъ. Онъ вскочилъ, побжалъ, и оловянные глаза его, едва замтные изъ-подъ опухлыхъ щекъ, заблистали какимъ-то дикимъ блескомъ, когда онъ принялся развязывать корзинку.

— Живй, Джой, пошевеливайся!

Предосторожность была очень кстати, потому что толстый дтина съ какою-то особенною любовью вертлъ каплуна въ своихъ рукахъ и, казалось, не хотлъ съ нимъ разстаться. Принужденный, однакожъ, къ безусловному повиновенію, онъ испустилъ глубокій вздохъ и, ставъ на подножку, подалъ своему хозяину жареную птицу.

— Хорошо, хорошо. Подавай теперь копченый языкъ, колбасу и пирогъ съ голубями. Не забудь ветчину и жареную телятину, вынь раковый саладъ изъ салфетки — живй!

Отдавъ вс эти приказанія на скорую руку, м-ръ Уардль поспшилъ снабдить салфетками всхъ членовъ проголодавшейся компаніи.

— Вдь это превосходно, не правда ли?— сказалъ веселый джентльменъ, когда, при дружномъ содйствіи ножей и вилокъ, началось великое дло насыщенія пустыхъ желудковъ.

— Превосходно!— воскликнулъ м-ръ Винкель, покачиваясь на козлахъ.

— Не угодно ли рюмку вина?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ!

— Не хотите ли, я велю подать бутылку?

— Покорно благодарю.

— Джой!

— Что сэръ?

На этотъ разъ жирный дтина, занятый разсматриваніемъ телятины, еще не усплъ заснуть.

— Бутылку вина для джентльмена на козлахъ. Очень радъ васъ видть, сэръ.

— Покорно благодарю.

М-ръ Винкель опорожнилъ стаканъ и поставилъ бутылку подл себя.

— Позволите ли просить васъ объ одолженіи, сэръ?— сказалъ м-ръ Трундель м-ру Винкелю.

— Сдлайте милость!— сказалъ м-ръ Винкель, наливая стаканъ м-ру Трунделю.

Они чокнулись и выпили до дна, для перваго знакомства. Въ эту же минуту м-ръ Топманъ поспшилъ чокнуться съ почтеннымъ хозяиномъ, который только что пересталъ чокаться съ глубокомысленнымъ президентомъ. Дамы тоже приняли участіе въ общихъ тостахъ.

— Что это какъ Эмилія любезничаетъ съ постороннимъ мужчиной!— шепнула двствующая тетушка на ухо своему брату.

— Пусть ее, это до меня не касается!— сказалъ статный джентльменъ съ веселымъ и беззаботнымъ видомъ.— Страннаго тутъ ничего нтъ, любезная сестрица — все въ порядк вещей. М-ръ Пикквикъ, не угодно ли вина?

М-ръ Пикквикь, занятый глубокомысленнымъ изслдованіемъ внутренности пирога, обязательно выпилъ поданный стаканъ.

— Эмилія, дружокъ мой, не говори такъ громко, сдлай милость!— воскликнула цломудренная тетушка, обращаясь съ покровительствующимъ видомъ къ одной изъ своихъ племянницъ.

— Что съ вами, тетушка?

— Да такъ: я совтую теб быть скромне, моя милая.

— Покорно благодарю.

— Тетушка и этотъ старичокъ свели, кажется, довольно тсную дружбу,— шепнула миссъ Изабелла Уардль своей сестр Эмиліи.

Молодыя двушки засмялись очень весело и громко, къ великой досад двствующей тетки.

— Смотрите, какъ он смются! Безтолковая радость совсмъ вскружила головы этимъ двицамъ,— замтила миссъ Уардль, обращаясь къ м-ру Топману съ видомъ истиннаго соболзнованія, какъ будто безотчетная радость была запрещеннымъ товаромъ, и молодежь не смла имъ пользоваться безъ позволенія тетушки.

— О, да, он очень веселы,— проговорилъ м-ръ Топманъ, стараясь поймать настоящую мысль степенной леди,— это пріятно видть.

— Гм!— пробормотала тетушка сомнительнымъ тономъ.

— Смю ли пить за ваше здоровье?— спросилъ м-ръ Топманъ, бросая умилительный взглядъ и слегка дотрогиваясь до нжныхъ пальчиковъ миссъ Рахили.

— Ахъ, сэръ!

Взгляды м-ра Топмана сдлались еще умилительне и нжне. Миссъ Рахиль обнаружила опасеніе, что солдаты, быть можетъ, еще вздумаютъ стрлять: въ такомъ случа, вроятно, опять понадобится ей посторонняя помощь.

— Мои племянницы очень милы: не правда ли?— шепнула она м-ру Топману.

— И были бы еще миле, если бы тутъ не было ихъ тетушки,— отвчалъ страстный обожатель прекраснаго пола.

— Какой вы насмшникъ, право! Нтъ, безъ шутокъ, если бы черты ихъ были нсколько правильне и нжне, он казались бы очень миловидными, особенно вечеромъ, при свчахъ.

— Конечно, конечно,— подтвердилъ м-ръ Топманъ.

— О,— вы злой человкъ! Я знаю, сэръ, что y васъ на ум.

— Что?— спросилъ м-ръ Топманъ, не думавшій ни о чемъ положительно въ эту минуту.

— Вы хотли сказать, что Изабелла нсколько горбата … ну, да, не отпирайтесь, я видла, что вы это тотчасъ же замтили. Что-жъ? вы не ошиблись: y ней точно растетъ горбъ, этого скрыть нельзя: страшное несчастіе для молодой двушки! Я часто говорю ей, что года черезъ два она будетъ ужаснымъ уродомъ. О, вы ужасный насмшникъ!

Обрадованный случаю прослыть знатокомъ женской красоты, м-ръ Топманъ не сдлалъ никакихъ возраженій и только улыбнулся съ таинственнымъ видомъ.

— Какая саркастическая улыбка!— замтила Рахиль.— Я боюсь васъ, сэръ.

— Меня боитесь?

— Я вижу васъ насквозь, и отъ меня не укроются ваши мысли. О, я въ совершенств понимаю что значитъ эта улыбка.

— Что?— спросилъ м-ръ Топманъ, искренно желавшій открыть значеніе того, что было для него самого таинственной загадкой.

— Вы думаете,— начала тетушка, понизивъ голосъ на нсколько тоновъ,— вы думаете, что горбъ Изабеллы еще не велика бда въ сравненіи съ нравственными недостатками ея сестры. Ну, да, Эмилія чрезвычайно втрена, вы угадали. Сколько разъ я проливала тайкомъ горькія слезы при мысли объ ужасномъ несчастіи, до котораго, нтъ сомннія, доведетъ ее этотъ ужасный недостатокъ! Видите ли, она готова всмъ вшаться на шею, и простодушный отецъ — это всего убійственне — ничего не замчаетъ, ршительно ничего! Еслибъ онъ въ половину былъ такъ же проницателенъ, какъ вы — сердце его надорвалось бы отъ отчаянія, увряю васъ. Что длать? Любовь къ дтямъ совсмъ ослпила его глаза. Охъ, быть тутъ худу, быть тутъ худу!

Сердобольная тетушка испустила глубокій вздохъ, и взоры ея приняли самое печальное выраженіе.

— Тетушка изволитъ, кажется, говорить о насъ,— шепнула миссъ Эмилія своей сестр,— я уврена въ этомъ.

— Право?

— Непремнно. Смотри, какой y нея жалкій видъ. Надо ее проучить. Ахъ, тетушка, вы совсмъ не бережете своего здоровья! Долго ли простудиться въ ваши лта? Накройтесь вотъ этимъ платкомъ или закутайтесь шалью. Для такой старушки, какъ вы, всякій втерокъ можетъ имть несчастныя послдствія.

Неизвстно какимъ бы отвтомъ тетушка отблагодарила за это пылкое участіе къ ея старческимъ недугамъ, если бы м-ръ Уардль, не подозрвавшій этой перестрлки, не вздумалъ вдругъ сдлать энергическое обращеніе къ своему слуг.

— Джой, Джой!— Вообразите, этотъ пострлъ опять заснулъ!

— Странный парень!— замтилъ м-ръ Пикквикъ.— Неужели онъ всегда спитъ?

— Всегда, всегда!— Полусонный онъ ходитъ по улиц и нердко храпитъ, прислуживая за столомъ.

— Удивительно странный малый!— повторилъ м-ръ Пикквикъ.

— Очень удивительный, и я горжусь имъ,— отвчалъ статный джентльменъ.— Это рдкое явленіе въ природ, и вы не отыщете другого экземпляра въ цломъ свт. Я ни за что съ нимъ не разстанусь. Эй, Джой!— Убери эти вещи и подай другую бутылку! слышишь ли?

Жирный дтина повернулся, всталъ, протеръ глаза, проглотилъ огромный кусокъ пирога и, переваливаясь съ боку на бокъ, принялся за исполненіе данныхъ приказаній, искоса посматривая на остатокъ роскошнаго завтрака, въ которомъ онъ не могъ принимать дятельнаго участія. Ножи, тарелки и салфетки уложены на свое мсто, новая бутылка лафита откупорена и выпита, опустлая корзинка отправилась на запятки, жирный парень еще разъ взгромоздился на козлы: подзорная труба и очки вновь явились на сцену — и передъ глазами насыщенной публики снова открылись стратегическія эволюціи великобританскихъ солдатъ. Ружья и пушки загремли, земля дрогнула, дамы взвизгнули, подкопъ взорванъ, цитадель, къ общему удовольствію, взлетла на воздухъ и чрезъ нсколько минутъ вс и каждый спшили отправиться по своимъ мстамъ. Статный джентльменъ и м-ръ Пикквикъ, исполненный поэтическихъ наслажденій, искренно длились взаимными наблюденіями и радушно пожимали другъ другу руки.

— Такъ не забудьте, сэръ,— сказалъ статный джентльменъ,— завтра мы должны увидться.

— Непремнно,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Вы записали адресъ?

— Какъ же, какъ же: Меноръ-Фармъ, Динглиделль,— проговорилъ м-ръ Пикквикъ, вперивъ очки въ свою записную книгу.

— Очень хорошо,— сказалъ статный джентльменъ.— Надюсь, на моемъ хутор вамъ не будетъ скучно, и вы увидите предметы, вполн достойные вашихъ наблюденій. Недля мигомъ пролетитъ въ удовольствіяхъ сельской жизни. Джой — ахъ, проклятый, онъ опять заснулъ — Джой, помоги кучеру заложить лошадей.

Лошади заложены, кучеръ слъ на козлы, жирный парень взгромоздился подл него, и коляска сдвинулась съ мста. Когда пикквикисты бросили послдній взглядъ на своихъ друзей, махавшихъ шляпами и платками, заходящее солнце яркимъ заревомъ освтило фигуру жирнаго дтины: онъ спалъ крпкимъ сномъ, и голова его лежала на плеч кучера Тома.

Глава V.

Мистеръ Пикквикъ упражняется въ кучерскомъ искусств. Мистеръ Винкель показываетъ удивительные опыты верховой зды.

Яркіе лучи утренняго солнца озарили всю природу, воздухъ наполнился благоуханіемъ, птицы стройнымъ хоромъ запли свой утренній концертъ. М-ръ Пикквикъ, воспрянувшій отъ сна вмст съ восходомъ великолпнаго свтила, стоялъ на рочестерскомъ мосту, облокотившись о перила. Онъ созерцалъ природу, вдумывался въ мірскую суету и дожидался завтрака. Окружающіе предметы въ самомъ дл представляли очаровательный видъ, способный вызвать на размышленіе даже не такую великую душу, какъ y президента знаменитаго клуба.

По лвую сторону глубокомысленнаго наблюдателя лежала развалившаяся стна, пробитая во многихъ мстахъ и упадавшая грубыми и тяжелыми массами на тсный морской берегъ. Огромные наросты морской травы, трепетавшей при каждомъ колыханіи втра, висли на острыхъ зазубренныхъ камняхъ, и зеленый плющъ печально обвивался вокругъ темныхъ и мрачныхъ бойницъ. За этой руиной возвышался древній замокъ со своими лишенными кровли башнями и массивными стнами, готовыми, повидимому, рухнуть отъ перваго прикосновенія, но все это тмъ не мене громко говорило о сил и могуществ стариннаго зданія, гд, за семьсотъ лтъ отъ нашего времени, раздавался шумъ веселыхъ гостей, сверкали блестящія оружія, и время сокращалось въ продолжительныхъ попойкахъ. По обимъ сторонамъ разстилались, на необозримое пространство, берега широкой Медуэ, покрытые нивами и пастбищами, перескаемыми по мстамъ втряными мельницами. Богатый и разнообразный ландшафтъ становился еще прекрасне отъ мимолетныхъ тней, быстро пробгавшихъ по этому пространству, по мр того какъ тонкія облака исчезали передъ свтомъ утренняго солнца. Рка, отражавшая небесную лазурь, струилась тихо и спокойно, изрдка перескаемая веслами рыбаковъ, спшившихъ вдаль на добычу на своихъ живописныхъ лодкахъ.

М-ръ Пикквикъ стоялъ и смотрлъ, погруженный въ пріятную задумчивость. Глубокій вздохъ и легкій ударъ по плечу неожиданно прервали нить его поэтическихъ размышленій. Онъ обернулся: передъ нимъ стоялъ горемычный джентльменъ.

— Созерцаете поэтическую сцену?— спросилъ горемычный джентльменъ.

— Да,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— И, конечно, поздравляете себя съ утреннею прогулкой?

М-ръ Пикквикъ улыбнулся въ знакъ согласія.

— О, да!— человку нужно вставать рано, чтобъ видть солнце во всемъ блеск, потому что рдко, слишкомъ рдко сіяніе его продолжается во весь день. Увы! Утро дня и утро человческой жизни имютъ множество общихъ сторонъ.

— Истинная правда!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Какъ справедлива пословица: ‘Заря быстро всходитъ и быстре исчезаетъ!’ — продолжалъ горемычный джентльменъ.— Эфемерная жизнь человка — увы!— мелькаетъ какъ заря. О, Боже!— чего бы я ни сдлалъ, чтобъ воротить дни своего промелькнувшаго дтства! Или ужъ лучше бы забыть мн ихъ разъ навсегда.

— Вы много страдали, сэръ?— сказалъ м-ръ Пикквикъ тономъ истиннаго соболзнованія.

— Страдалъ, да, очень много,— отвчалъ скороговоркой горемычный джентльменъ.— Моимъ знакомымъ теперь и въ голову не приходитъ, что испыталъ я на своемъ вку.

Онъ пріостановился, перевелъ духъ, и потомъ, длая крутой поворотъ, прибавилъ энергическимъ тономъ:

— Случалось ли вамъ думать, что утопиться въ такое утро было бы истиннымъ счастьемъ человка?

— О, нтъ, какъ это можно!— возразилъ м-ръ Пикквикъ, стремительно отступая отъ перилъ, изъ опасенія, какъ бы горемычный джентльменъ, въ вид опыта, не вздумалъ вдругъ подтвердить на немъ свою теорію счастливаго погруженія въ волны.

— Я такъ, напротивъ, часто объ этомъ думалъ,— продолжалъ горемычный джентльменъ, не обращая вниманія на энергическій прыжокъ президента.— Въ журчаньи тихой и прозрачной воды слышится мн таинственный голосъ, призывающій къ вчному покою. Прыжокъ — паденіе — кратковременная борьба: нырнули, погрузились опять,— и тихія волны сокрыли вашу голову,— и міръ исчезъ изъ вашихъ глазъ со всми бдствіями и треволненіями. Прекрасно, прекрасно!

И впалые глаза страдальца сверкали яркимъ блескомъ, когда онъ говорилъ. Скоро, однакожъ, волненіе его прошло: онъ бросилъ спокойный взглядъ на м-ра Пикквика и сказалъ:

— Довольно объ этомъ. Сытый голоднаго не понимаетъ. Мн бы хотлось обратить ваше вниманіе на другой предметъ. Вечеромъ третьяго дня, по вашей просьб, читалъ я вамъ свою повсть, и, кажется, вы слушали ее съ большимъ вниманіемъ.

— Да, повсть во всхъ отношеніяхъ…

— Я не спрашиваю вашего мннія и вовсе не желаю знать, что вы можете думать о ней. Вы путешествуете для собственнаго удовольствія — этого довольно. Предположите, что я вручилъ вамъ свою любопытную рукопись… то есть, вы понимаете, что она любопытна не въ художественномъ смысл, a единственно въ томъ отношеніи, что ею представляется очеркъ изъ дйствительной жизни. Согласитесь ли вы сообщить ее вашему клубу, который, сколько я могъ замтить, безпрестанно вертится y васъ на язык?

— Съ большимъ удовольствіемъ, если вамъ угодно,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Рукопись ваша будетъ внесена въ дловыя бумаги нашего клуба.

— Въ такомъ случа, вы ее получите,— сказалъ горемычный джентльменъ.— Вашъ адресъ?

Ученый путешественникъ поспшилъ сообщить свой вроятный маршрутъ, поступившій такимъ образомъ во владніе горемычнаго джентльмена. Передъ гостиницей Золотого Быка они раскланялись, и каждый пошелъ своей дорогой.

Товарищи м-ра Пикквика уже встали и давно дожидались своего президента. Завтракъ былъ готовъ, и лакомыя блюда, въ стройномъ порядк, стояли на поднос. Вся компанія услась за столь. Чай, кофе, сухари, яйца въ смятку, ветчина, масло и другія принадлежности англійскаго завтрака начали исчезать съ удивительною быстротою, приносившею особенную честь превосходнымъ желудкамъ почтенныхъ сочленовъ.

— Ну, теперь въ Меноръ-Фармъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, додая послднее яйцо.— Какъ мы подемъ?

— Всего лучше спросить объ этомъ буфетчика,— замтилъ м-ръ Топманъ.

Съ общаго согласія буфетчикъ былъ призванъ на совтъ.

— Динглиделль, джентльмены, пятнадцать миль отсюда. Дорога проселочная. здятъ въ двуколесномъ кабріолет. Хотите?

— Но въ немъ могутъ сидть только двое,— возразилъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ точно, прошу извинить, сэръ. Не угодно ли въ телжк о четырехъ колесахъ?— Двое сядутъ сзади, одинъ спереди будетъ править… О, прошу извинить, сэръ, это будетъ только для троихъ.

— Что-жъ намъ длать?— сказалъ Снодграсъ.

— Можетъ быть, кто-нибудь изъ васъ любитъ здить верхомъ,— замтилъ буфетчикъ, посматривая на м-ра Винкеля.— Верховыя лошади здсь очень хороши. Прикажете привести?

— Очень хорошо,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Винкель, хочешь хать верхомъ?

М-ръ Винкель питалъ въ глубин души весьма значительныя сомннія относительно своего всадническаго искусства, но, не желая помрачить свою репутацію въ какомъ бы то ни было отношеніи, поспшилъ отвтить скрпя сердце:

— Пожалуй, я согласенъ.

— Стало быть, вс затрудненія уладились,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Приготовить лошадей къ одиннадцати часамъ!

— Будутъ готовы, сэръ,— отвчалъ буфетчикъ.

Оставалось теперь переодться, запастись бльемъ и собраться въ добрый путь. Путешественники разошлись по своимъ комнатамъ.

Кончивъ предварительныя распоряженія, м-ръ Пикквикъ вышелъ въ кофейную комнату и смотрлъ въ окно на проходящихъ. Черезъ нсколько минутъ буфетчикъ доложилъ, что экипажъ готовъ, и тутъ же м-ръ Пикквикъ, передъ самымъ окномъ, увидлъ колесницу, снабженную всми необходимыми принадлежностями для веселой прогулки.

Это была весьма интересная зеленая телжка на четырехъ колесахъ, съ просторнымъ ящикомъ назади для двухъ особъ и съ возвышеннымъ сидньемъ напереди. Гндой конь огромнаго размра величаво рисовался между длинными оглоблями. Конюхъ, стоявшій подл телжки, держалъ за узду другого огромнаго коня, взнузданнаго и осдланнаго для верховой зды.

— Ахъ, Боже мой!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, когда онъ и его товарищи вышли за ворота въ дорожныхъ платьяхъ.— Кто же будетъ править? Объ этомъ мы и не думали.

— Разумется, вы,— сказалъ м-ръ Топманъ.

— Конечно, вы,— подтвердилъ м-ръ Снодграсъ.

— Я! — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Не бойтесь, сэръ,— перебилъ конюхъ.— Лошадь смирная — ребенокъ управится съ нею. Не безпокойтесь.

— Она не разобьетъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Помилуйте, какъ это можно!— Она смирне всякаго теленка.

Послдняя рекомендація совершенно успокоила взволнованную душу президента. Топманъ и Снодграсъ залзли въ ящикъ, м-ръ Пикквикъ взобрался на свое возвышенное сиднье и съ большимъ комфортомъ уперъ свои ноги въ деревянную полочку, утвержденную внизу нарочно для этой цли.

— Эй Лощеный Вилліамъ,— закричалъ конюхъ своему товарищу,— подай возжи джентльмену.

‘Лощеный Вилліамъ’, прозванный такъ, вроятно, отъ своихъ лоснящихся волосъ и маслянаго лица, поспшилъ вложить возжи въ лвую руку м-ра Пикквика, тогда какъ главный конюхъ вооружилъ бичомъ его правую руку.

— Ну!— вскрикнулъ м-ръ Пикквикъ, когда высокій конь обнаружилъ ршительное намреніе заглянуть въ окно гостиницы.

— Нууу!— заголосили м-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ съ высоты своего джентльменскаго сдалища.

— Ничего, джентльмены, лошадка вздумала поиграть, это пройдетъ,— сказалъ главный конюхъ ободрительнымъ тономъ.— Пришпандорь ее, Лощеный, пришпандорь, вотъ такъ.

Благодаря усиліямъ Лощенаго, прихотливый конь отдернулъ морду отъ окна и сталъ въ смиренную позицію. Надлежало теперь м-ру Винкелю показать свое искусство въ верховой зд.

— Сюда пожалуйте, сэръ, вотъ съ этой стороны,— сказалъ первый конюхъ.

— Чортъ меня побери, если этотъ джентльменъ не сломитъ себ шеи,— шепнулъ трактирный мальчишка на ухо буфетчику.

М-ръ Винкель, покорный своей горемычной судьб, поспшилъ взобраться на сдло, при дятельной помощи двухъ конюховъ, изъ которыхъ одинъ держалъ за узду борзого коня, другой подсаживалъ самаго всадника.

— Ну, кажется, все хорошо?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, томимый, однакожъ, сильнымъ подозрніемъ, что все было дурно.

— Все хорошо,— отвчалъ м-ръ Винкель отчаяннымъ голосомъ.

— Прихлестните ее, сэръ, вотъ такъ,— сказалъ конюхъ въ вид напутственнаго утшенія м-ру Пикквику.— Держите крпче возжи.

Всадникъ и зеленая телжка въ одну минуту сдвинулись съ мста, къ общей потх мальчишекъ трактирнаго двора. М-ръ Пикквикъ засдалъ на козлахъ, м-ръ Винкель рисовался на сдл.

— Что это, она гнется на бок?— воскликнулъ м-ръ Снодграсъ съ высоты своего ящика, обращаясь къ м-ру Винкелю, начинавшему, казалось, терять присутствіе духа.

— Не знаю,— отвчалъ м-ръ Винкель.— Вроятно, такъ пріучили ее.

Такъ или нтъ, но упрямый конь началъ выдлывать самые таинственные прыжки, перебгая съ одной стороны дороги на другую.

М-ръ Пикквикъ не имлъ досуга обратить вниманіе на всадника, поставленнаго въ затруднительное положеніе. Его собственный конь въ скоромъ времени обнаружилъ весьма замчательныя свойства, забавныя для уличной толпы, но нисколько не утшительныя для пассажировъ зеленой телжки. Чувствуя, вроятно, веселое расположеніе духа, бодрый конь постоянно вздергивалъ голову самымъ неучтивымъ образомъ, размахивалъ во вс стороны хвостомъ и натягивалъ возжи до того, что м-ръ Пикквикъ съ трудомъ удерживалъ ихъ въ своихъ рукахъ. Къ тому же обнаружилась y него странная наклонность безпрестанно сворачивать съ дороги, останавливаться безъ всякой видимой причины, и потомъ, безъ достаточнаго основанія, порываться впередъ съ такою поспшностью, которая вовсе не согласовалась съ желаніемъ возницы.

— Что все это значитъ?— спросилъ м-ръ Снодграсъ, когда лошадь въ двадцатый разъ выполнила одинъ изъ этихъ маневровъ.

— Не знаю, вроятно, она испугалась чего-нибудь,— сказалъ м-ръ Топманъ.

М-ръ Снодграсъ былъ, повидимому, не согласенъ съ этой гипотезой и уже приготовился предложить свое собственное замчаніе, какъ вдругъ раздался пронзительный крикъ м-ра Пикквика:

— Стой! стой! Я уронилъ кнутъ.

— Винкель!— вскричалъ м-ръ Снодграсъ, когда всадникъ, живописно перетряхиваясь на своемъ кон, поскакалъ къ зеленой телжк.— Подыми кнутъ, сдлай милость.

Затянувъ удила могучею рукой, м-ръ Винкель остановилъ свою лошадь, спустился на землю, подалъ кнутъ м-ру Пикквику, и, схвативъ поводья, приготовился опять подняться на сдло.

Теперь вздумалъ ли высокій конь поиграть съ своимъ искуснымъ всадникомъ, или, можетъ быть, пришло ему въ голову совершить путешествіе одному, безъ всякаго всадника — это, разумется, такіе пункты, относительно которыхъ наши заключенія не могутъ имть опредленнаго и ршительнаго характера. Какъ бы то ни было, лишь только м-ръ Винкель притронулся къ поводьямъ, лошадь перекинула ихъ черезъ голову, и быстро отступила назадъ.

— Добрая лошадка,— сказалъ Винкель ласковымъ тономъ — добрая лошадка!

Но вроятно ‘добрая лошадка’ терпть не могла незаслуженной лести. Чмъ ближе м-ръ Винкель подходилъ къ ней, тмъ дальше отступала она назадъ. Минутъ десять конь и всадникъ кружились среди дороги и подъ конецъ были въ такомъ же разстояніи другъ отъ друга, какъ при начал этой игры: обстоятельство не совсмъ удобное для м-ра Винкеля, оставленнаго безъ всякой помощи въ безлюдномъ мст.

— Что мн длать?— закричалъ въ отчаяніи м-ръ Винкель.— Съ ней самъ чортъ не сладитъ.

— Проведи ее до шоссейной заставы: тамъ, авось, пособятъ теб — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Да вдь нейдетъ, чортъ бы ее побралъ!— проревлъ м-ръ Винкель.— Слзьте, пожалуйста, и подержите ее.

М-ръ Пикквикъ готовъ былъ для истиннаго друга на вс возможныя услуги. Забросивъ возжи на спину своей лошади, онъ осторожно спустился съ козелъ, свернулъ экипажъ съ дороги, чтобъ не помшать какому-нибудь прозжему, и поспшилъ на помощь къ своему несчастному товарищу. Топманъ и Снодграсъ остались одни въ зеленой телжк.

Лишь только добрая лошадка завидла м-ра Пикквика съ длиннымъ кнутомъ въ правой рук, какъ вдругъ ршилась измнить свой круговой маневръ на движеніе отступательное и выполнила это ршеніе съ такимъ твердымъ и непреклоннымъ характеромъ, что мгновенно вырвала поводья изъ рукъ своего всадника и быстро помчалась въ ту самую сторону, откуда только что выхали наши путешественники. М-ръ Пикквикъ полетлъ на выручку своего друга, но чмъ скоре бжалъ онъ впередъ, тмъ быстре отступалъ непокорный конь. Пыль изъ-подъ его копытъ столбомъ взвивалась по дорог, залпляя ротъ и глаза бгущимъ пикквикистамъ. Наконецъ лошадь пріостановилась, встряхнула ушами, обернулась, фыркнула, и спокойно, мелкой рысцой, побжала въ Рочестеръ, оставивъ ученыхъ мужей на произволъ судьбы. Истощенные пріятели, задыхаясь отъ надсады, съ недоумніемъ смотрли другъ на друга, но скоро ихъ вниманіе обратилось на сильный шумъ въ недалекомъ разстояніи отъ нихъ.

— Боже мой! что это такое!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, пораженный страшнымъ отчаяніемъ.— И другая лошадь бсится!

Именно такъ. Благодаря распорядительности м-ра Пикквика, гндой конь, приставленный къ живому забору, получилъ полную свободу располагать своими поступками, потому что возжи были на его спин. Завидвъ товарища, бгущаго въ Рочестеръ на свою спокойную квартиру, онъ ршился послдовать его примру. Послдствія угадать не трудно. Животное рванулось изо всей силы, не думая повиноваться бднымъ пассажирамъ, которые напрасно длали ей энергическіе знаки своими платками. Къ счастію, м-ръ Топмамъ и м-ръ Снодграсъ во время уцпились за живой заборъ и успли повиснуть на воздух между небомъ и землею. Лошадка, между тмъ, освобожденная отъ своей тяжести, наскочила на деревянный мостъ, разбила въ дребезги зеленую телжку и, отскочивъ впередъ съ одними оглоблями, остановилась какъ вкопанная, любуясь произведеннымъ опустошеніемъ и любопытствуя знать, что изъ всего этого выйдетъ.

При такомъ неожиданномъ оборот дла, первою заботою двухъ пріятелей было — выручить своихъ разбитыхъ товарищей изъ колючей засады: процессъ довольно затруднительный, кончившійся однакожъ счастливымъ открытіемъ, что благородныя кости Топмана и Снодграса не потерпли значительнаго ущерба, и вся непріятность ограничилась только тмъ, что платье ихъ было разорвано во многихъ мстахъ. Второю заботою президента и его товарищей было — освободить лошадь отъ упряжи. Окончивъ эту многосложную операцію, путешественники медленно пошли впередъ, ведя лошадь за узду и оставивъ среди дороги изломанную телжку.

Черезъ часъ благополучнаго странствованія, путешественники подошли къ трактиру, уединенно стоявшему на большой дорог. Передъ трактиромъ торчали копны сна, мильный столбъ, исписанный со всхъ четырехъ сторонъ, и колодезь съ водопоемъ для лошадей. Сзади виднлся сарай, a за сараемъ — огородъ, гд копался между грядами рыжеватый дтина исполинскаго размра. Къ нему-то м-ръ Пикквикъ обратился съ громкимъ восклицаніемъ:

— Эй, кто тамъ!

Рыжеватый дтина выпрямился во весь ростъ, разгладилъ волосы, протеръ глаза и обратилъ лниво-холодный взглядъ на м-ра Пикквика и его друзей.

— Эй, добрый человкъ!— повторилъ м-ръ Пикквикъ.

— Чего надобно?— былъ отвтъ.

— Далеко ли до хутора Динглиделль?

— Миль семь или около того.

— Хороша дорога?

— Не такъ, чтобы очень.

Отдлавшись этимъ лаконическимъ отвтомъ, рыжеватый дтина хладнокровно принялся за свою прерванную работу.

— Нельзя ли намъ оставить здсь вотъ эту лошадь?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Можно, я думаю, а?

— Можно ли вамъ оставить здсь свою лошадь: такъ, что ли?— сказалъ рыжій дтина, опираясь на свой заступъ.

— Такъ, именно такъ,— ласково говорилъ м-ръ Пикквикъ, подводя своего коня къ плетню огорода.

— Эй, миссисъ!— заревлъ рыжій дтина, бросая пытливый взглядъ на чужую лошадь и выходя изъ огорода.— Миссисъ.

Высокая дородная женщина въ голубомъ плать откликнулась на этотъ призывъ.

— Нельзя ли намъ поставить y васъ свою лошадь, милая женщина,— спросилъ м-ръ Топманъ самымъ обворожительнымъ тономъ.

Милая женщина окинула пытливымъ взглядомъ незнакомыхъ джентльменовъ, рыжій дтина шепнулъ ей что-то на ухо.

— Нтъ,— сказала она наконецъ ршительнымъ тономъ.— Я боюсь.

— Боитесь!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Чегожъ вы боитесь?

— Было намъ довольно хлопотъ въ послдній разъ,— отвчала она, собираясь идти домой.— Нтъ, ужъ лучше позжайте своей дорогой.

— Во всю жизнь мою я не встрчалъ такой странной женщины,— сказалъ ошеломленный м-ръ Пикквикъ.

— Мн сдается,— шепнулъ м-ръ Винкель,— они воображаютъ, что мы пріобрли лошадь какими-нибудь безчестными средствами.

— Какъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ въ порыв сильнйшаго негодованія.

М-ръ Винкель скромнымъ образомъ повторилъ свою гипотезу.

— Эй, вы!— закричалъ м-ръ Пикквикъ сердитымъ тономъ.— Неужели вы думаете, что мы украли эту лошадь?

— Нечего тутъ думать, я увренъ въ этомъ,— проговорилъ рыжій дтина, почесывая затылокъ и оскаливая зубы.

Затмъ онъ и его спутница отправились въ трактиръ и заперли за собою дверь.

— Сонъ, просто сонъ, ужасный, гадкій сонъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Идти восемь миль пшкомъ, съ мерзкой лошадью, отъ которой никакъ не отдлаешься!— Хороша прогулка!

Длать нечего, однакожъ, противъ судьбы не устоишь. Бросивъ презрительный взглядъ на негостепріимный трактиръ, несчастные пикквикисты медленно продолжали свой путь, ведя поочередно высокаго гндого коня, котораго теперь они вс ненавидли отъ чистаго сердца.

Поздно вечеромъ, четыре путешественника, сопровождаемые своимъ четвероногимъ товарищемъ, повернули на тропинку, которая должна была привести ихъ въ гостепріимный хуторъ, но и теперь, приближаясь къ цли своего путешествія, они далеко не могли испытывать большой радости при мысли о своемъ нелпомъ положеніи. Изорванное платье, запачканныя лица, грязные сапоги, унылыя физіономіи и, вдобавокъ, неразлучный конь,— нехорошо, очень нехорошо. О, какъ проклиналъ м-ръ Пикквикъ эту гадкую лошадь! Сколько разъ смотрлъ онъ на нее съ выраженіемъ ненависти и мщенія, сколько разъ даже собирался пырнуть ее ножомъ — да и пырнулъ бы, еслибъ кто-нибудь снабдилъ его этимъ полезнымъ орудіемъ!

Когда такимъ образомъ путешественники наши были заняты мыслями боле или мене мрачными, вниманіе ихъ вдругъ остановилось на двухъ фигурахъ, появившихся изъ-за рощи. То были м-ръ Уардль и врный его слуга, жирный парень.

— Здравствуйте, господа!— началъ гостепріимный джентльменъ.— Гд вы такъ долго пропадали? Я ждалъ васъ цлый день. Ба, съ вами что-то такое случилось! Царапина! Кровь! Изорванныя платья! Вы разбиты! Что длать, что длать, дороги прескверныя, и такіе случаи здсь не рдки. Хорошо, по крайней мр, что никто изъ васъ не раненъ. Я очень радъ. Джой — ахъ, пострлъ, онъ опять заснулъ,— Джой, отведи лошадь въ конюшню.— Милости просимъ, господа!

Жирный толстякъ, перекачиваясь съ боку на бокъ, поковылялъ въ конюшню, a статный джентльменъ повелъ своихъ гостей, разговаривая дорогой о приключеніяхъ этого дня.

— Пожалуйте напередъ въ кухню, господа,— сказалъ статный джентльменъ,— мы васъ какъ разъ приведемъ въ порядокъ: вымоемъ, вычистимъ, выхолимъ, и потомъ я представлю васъ дамамъ. Эмма! принесите вишневки джентльменамъ. Дженни! иголокъ и нитокъ! Мери! воды и полотенце. Живе, двочки, живе!

Три или четыре румяныя двушки бросились въ разныя стороны, исполняя полученныя приказанія, въ то же время запылалъ пріятный огонь въ камин, пришли лакеи съ ваксой и щетками, чтобы показать свое искусство, приведя въ порядокъ джентльменское платье и сапоги.

— Живе! — закричалъ еще разъ статный джентльменъ.

Но это увщаніе оказалось совершенно излишнимъ, потому что одна двушка уже наливала вишневку, другая окачивала ключевой водой поэтическую голову м-ра Снодграса, третья возилась съ изорваннымъ сюртукомъ м-ра Топмана, четвертая стояла съ полотенцами въ рукахъ. Одинъ изъ лакеевъ нечаянно схватилъ за ногу м-ра Пикквика, такъ что этотъ джентльменъ чуть не упалъ навзничь, между тмъ какъ другой колотилъ изо всей мочи байковый сюртукъ м-ра Винкеля, производя при этомъ весьма странный шипящій звукъ, какъ будто онъ былъ конюхомъ, который чиститъ скребницею своего коня.

Окончивъ свое омовеніе, м-ръ Снодграсъ выпилъ рюмку вишневки, прислонился спиною къ камину и бросилъ вокругъ себя наблюдательный взоръ. Изъ его путевыхъ замтокъ оказалось, что кухня, гд онъ стоялъ, имла кирпичный полъ и огромную печь. На веревкахъ, привязанныхъ къ потолку, висли стройными рядами окорока, луковица и сушеные грибы. Стны были украшены охотничьими хлыстиками, двумя или тремя уздами, сдломъ и старинной винтовкой съ надписью: ‘Заряжено’. Судя по старинному почерку, надпись эта была, вроятно, сдлана лтъ за пятьдесятъ. Старинные восьмидневные стнные часы огромнаго размра били въ отдаленномъ углу свой торжественный тактъ, между тмъ какъ серебряные карманные часы, повшенные на гвоздик передъ буфетомъ, тиликали имъ въ отвтъ почтительно и скромно.

— Готовы, господа?— спросилъ статный джентльменъ, когда его гости были вымыты, вычищены, выхолены и угощены вишневкой.

— Къ вашимъ услугамъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ пойдемте же въ гостиную.

Пошли вс, кром м-ра Топмана, оставшагося въ кухн на нсколько минутъ поиграть съ черноглазой Эммой, которая, однакожъ, чуть не вьщарапала ему глазъ, когда онъ хотлъ приступить къ ршительному намренію влпить поцлуй въ ея розовую щечку. Бросивъ неприступную двушку, онъ побжалъ за своими товарищами и явился вмст съ ними въ общую гостиную.

— Милости просимъ, господа,— сказалъ гостепріимный хозяинъ, отворяя дверь, и выступая впередъ для представленія своихъ гостей.— Милости просимъ въ Меноръ-Фармъ.

Глава VI.

Старомодная игра въ карты, стихотвореніе сельскаго пастора и новая повсть.

Вся гостиная встала при вход м-ра Пикквика и его друзей. Между тмъ какъ происходила рекомендательная церемонія со всми своими подробностями, м-ръ Пикквикъ углубился въ разсмотрніе физіономій дйствующихъ лицъ и заране, такимъ образомъ, старался составить безошибочное понятіе объ ихъ нравственныхъ и физическихъ свойствахъ. Президентъ Пикквикскаго клуба, должно замтить, подобно многимъ великимъ людямъ, былъ замчательный физіономистъ.

На почетномъ мст, по правую сторону камина, въ мягкихъ креслахъ на колесахъ, сидла старая леди въ полиняломъ шелковомъ плать и высокомъ чепц: это была достопочтенная родительница м-ра Уардля. По стнамъ и на столик около нея расположены были разныя драгоцнныя вещицы, полученныя ею въ различные періоды ея жизни отъ своихъ домашнихъ, во первыхъ въ доказательство того, что они помнятъ день ея рожденія, a потомъ, какъ видимые знаки, того что они еще не дожили до ея кончины. Тетушка и дв молодыя двицы, стараясь наперерывъ угодить почтенной леди, окружили ея кресло со всхъ сторонъ: одна приставляла къ ея уху слуховой рожокъ, другая давала ей нюхать пузырекъ съ духами, третья усердно взбивала подушку за ея спиной. На противоположной сторон возсдалъ лысый старичокъ, съ добрымъ и веселымъ лицомъ, пасторъ изъ Динглиделль, a подл него расположилась его цвтущая половина, пожилая леди съ красными щеками, мастерица готовить ликеръ и наливки для домашняго обихода. Въ одномъ углу краснощекій мужчина среднихъ лтъ разговаривалъ съ толстымъ старичкомъ, безпрестанно длая пояснительные и дополнительные жесты. Вс другіе члены джентльменской гостиной — нсколько паръ стариковъ и старушекъ — сидли неподвижно на своихъ стульяхъ и внимательно осматривали прізжихъ гостей.

— М-ръ Пикквикъ, матушка!— закричалъ громкимъ голосомъ м-ръ Уардль, рекомендуя старой леди президента.

— А!— сказала старуха, тряхнувъ головой.— Не слышу.

— М-ръ Пикквикъ, бабушка!— закричали въ одинъ голосъ об молодыя двицы.

— А!— воскликнула старая леди.— Вздоръ говорите вы, дти. Какая ему нужда до такой старухи, какъ я.

— Увряю васъ, сударыня,— возгласилъ м-ръ Пикквикъ съ такимъ отчаяннымъ напряженіемъ, что малиновая краска выступила на его лиц,— увряю васъ, мн чрезвычайно пріятно видть такую почтенную леди во глав прекраснаго семейства, тмъ боле, что вы, сударыня, несмотря на преклонныя лта, еще процвтаете и тломъ, и душой.

— А-а-а!— откликнулась старая леди посл минутной паузы.— Все это, можетъ быть, недурно, только я ничего не слышу. Что вы говорите, мой батюшка?

М-ръ Пикквикъ принужденъ былъ еще разъ надсадить свою грудь для повторенія комплимента.

— Ну, все вздоръ, я такъ и думала,— отвчала старая леди.

— Бабушка теперь не въ дух,— сказала миссъ Изабелла Уардль,— извините ее, м-ръ Пикквикъ.

— Помилуйте, это очень естественно въ ея положеніи.

Затмъ завязался общій разговоръ, въ которомъ приняли участіе вс наши друзья.

— Прекрасное мстоположеніе!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Прекрасное!— подтвердили въ одинъ голосъ Топманъ, Снодграсъ и Винкель.

— Да, я согласенъ съ вами,— сказалъ м-ръ Уардль.

— По моему мннію, джентльмены, нтъ красиве мстоположенія во всемъ Кентскомъ графств,— сказалъ задорный краснощекій мужчина среднихъ лтъ,— я именно такъ разсуждаю, нтъ красиве Динглиделль, это даже очевидно.

И затмъ онъ бросилъ вокругъ себя торжествующій взглядъ, какъ будто ему удалось одержать побду надъ тысячами противорчащихъ мнній.

— Да, господа, нтъ красиве мстности въ цломъ графств, я именно такъ разсуждаю,— повторилъ онъ съ особенной энергіей.

— Кром, можетъ быть, Муллинскихъ луговъ,— замтилъ толстый старичокъ.

— Муллинскихъ луговъ!— воскликнулъ задорный джентльменъ съ глубокимъ презрніемъ.

— Ну, да, Муллинскихъ луговъ,— повторилъ толстый старичокъ.

— Мстечко живописное, я съ вами согласенъ,— сказалъ другой толстякъ.

— Конечно, конечно,— подтвердилъ третій толстякъ-джентльменъ.

— Это всмъ извстно,— сказалъ самъ хозяинъ.

Задорный краснощекій джентльменъ сомнительно покачалъ головою, но не ршился, однакожъ, предложить дальнйшихъ возраженій.

— О чемъ они толкуютъ?— спросила старая леди одну изъ своихъ внучекъ, такъ, однакожъ, что громкій ея голосъ раздался по всей гостиной. Раздляя почти общую участь глухихъ особъ, старушка никогда не подозрвала, что ее могутъ слышать, когда она говоритъ про себя.

— О хутор, бабушка.

— Что-жъ? Разв случилось что-нибудь?

— Нтъ, нтъ. М-ръ Миллеръ утверждаетъ, что нашъ хуторъ лучше Муллинскихъ луговъ.

— A онъ-то какъ знаетъ?— перебила старая леди тономъ сильнйшаго негодованія.— Миллеръ — извстный фанфаронъ: можешь это сказать ему отъ моего имени.

И высказавъ это сужденіе, старая леди, увренная, что никто въ мір не слышалъ ея шопота, грозно повернулась на своихъ креслахъ, желая какъ будто наказать провинившагося хвастуна.

— Ну, господа, кажется, мы теряемъ драгоцнное время,— сказалъ хлопотливый хозяинъ, видвшій необходимость перемнить разговоръ.— Что вы скажете насчетъ виста, м-ръ Пикквикъ?

— Я очень люблю вистъ, только изъ-за меня одного прошу не безпокоиться.

— О, здсь много охотниковъ до виста,— сказалъ м-ръ Уардль.— Матушка, хотите ли играть въ карты?

На этотъ разъ старая леди ясно разслышала вопросъ и отвчала утвердительно.

— Джой, Джой!— Куда онъ двался, пострлъ?— Ты здсь, ну, поставь ломберные столы.

Летаргическій парень, съ привычной расторопностью, выдвинулъ два ломберныхъ стола, одинъ для марьяжа, другой для виста. Вистовыми игроками были съ одной стороны: м-ръ Пикквикъ и старая леди, съ другой — м-ръ Миллеръ и толстый старичокъ. Остальные члены веселой компаніи предпочли марьяжъ.

Вистъ — изобртеніе англичанъ и любимая игра ихъ — нашелъ на этотъ разъ достойныхъ представителей, посвятившихъ ему вс силы своего разсудка. Молчаніе и торжественная важность яркими чертами изобразились на ихъ лицахъ, когда открылся первый робберъ. Напротивъ, игроки въ марьяжъ за другимъ столомъ вели себя съ такою буйною веселостью, что развлекли даже вниманіе м-ра Миллера въ одну изъ критическихъ минутъ, когда надлежало сообразить вроятность двухъ лишнихъ взятокъ. Онъ сдлалъ въ этомъ случа непростительное преступленіе, обратившее на него всю ярость толстаго старика, тмъ боле досадную, что старая леди умла мастерски воспользоваться промахомъ слабой стороны и, совсмъ неожиданно, пріобрла три лишнихъ взятки. Скоро, однакожъ, судьба сжалилась надъ несчастнымъ игрокомъ.

— Вотъ оно какъ!— сказалъ м-ръ Миллеръ торжествующимъ тономъ,— леве все-таки за нами: сыграли мастерски. Другой взятки никто не взялъ бы на моемъ мст.

— Миллеру слдовало козырять съ бубенъ: не правда ли, сэръ?— сказала старая леди.

— Да, сударыня,— подтвердилъ м-ръ Пикквикъ.

— Неужто?— спросилъ несчастный игрокъ, обращаясь къ своему партнеру.

— Конечно, съ бубенъ, это было очень ясно.

— Жаль, очень жаль.

— Что толку въ этомъ? Съ вами всегда проиграешь.

Сдали еще игру.

— Наши онеры!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ!— Король, дама и валетъ.

— A y меня тузъ,— сказала торжествующая старуха.

— Этакое счастье!— воскликнулъ м-ръ Миллеръ.

— Рдкій случай!— подтвердилъ толстый джентльменъ.

— Партія кончена,— заключилъ м-ръ Пикквикъ.

— Хотите еще робберъ?— спросила старуха.

— Съ большимъ удовольствіемъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

Перетасовали, сдали, услись, и опять наступило торжественное молчаніе, изрдка прерываемое замчаніями старой леди.

Но, къ несчастію, судьба опять опрокинулась всею тяжестью на злополучнаго м-ра Миллера. Къ невыразимому удовольствію старой леди, онъ сдлалъ какой-то отчаянный промахъ, испортившій всю игру. Когда робберъ кончился, толстый джентльменъ, питавшій справедливое негодованіе противъ своего партнера, забился въ темный уголъ и оставался тамъ совершенно безмолвнымъ въ продолженіе одного часа и двадцати семи минутъ. Затмъ, махнувъ рукой онъ вышелъ изъ своей засады и, скрпя сердце, предложилъ м-ру Пикквику понюшку табаку съ видомъ человка, который, въ пользу ближняго, можетъ забывать всякія личныя оскорбленія. Слухъ старой леди значительно улучшился, и она весьма остроумно забавлялась надъ несчастнымъ м-ромъ Миллеромъ, который, сознавая свои проступки и мучимый угрызеніемъ совсти, готовъ былъ, казалось, провалиться сквозь землю. Одинъ м-ръ Пикквикъ во всей этой партіи велъ себя истинно джентльменскимъ образомъ, не обнаруживая ни въ какомъ случа взволнованныхъ чувствъ непристойной радости или неумстной печали.

Между тмъ игра на другомъ стол имла совершенно противоположный характеръ. Неизмнными партнерами съ одной стороны были: миссъ Изабелла Уардль и м-ръ Трундель, съ другой — Эмилія Уардль и м-ръ Снодграсъ, съ третьей — м-ръ Топманъ и тетушка. Вс остальные члены, старики и старухи, принимали также весьма дятельное участіе въ общемъ марьяж. Старикъ Уардль поминутно хохоталъ до упаду, и за нимъ — вс старушки заливались самымъ единодушнымъ смхомъ. Какими-то судьбами одной старой леди всегда приходилось платить за полдюжины картъ, и при этомъ весь круглый столъ надсаживался и дрожалъ отъ громкаго смха. Если старушка начинала сердиться, смхъ раздавался еще громче и дружне и получалъ такую заразительную силу, что подъ конецъ она и сама хохотала громче всхъ. Какъ скоро цломудренная тетка выигрывала марьяжъ — что случалось довольно часто — молодыя двицы вновь принимались хохотать, причемъ м-ръ Топманъ тихонько пожималъ изъ-подъ стола дебелую руку старой двы, и она принимала торжественно-лучезарный видъ, показывая несомннными признаками, что марьяжъ для нея совсмъ не такая дикая мечта, какъ воображаютъ нкоторыя легкомысленныя особы: вострушки ловили на лету тайныя мысли двствующей тетушки и опять начинали хохотать. Степенне другихъ велъ себя м-ръ Снодграсъ, уже пылавшій поэтическимъ жаромъ къ своей прекрасной подруг. Безпрестанно нашептывалъ онъ ей остроумныя изреченія, поэтическаго свойства и это крайне забавляло одного кругленькаго старичка, сообщившаго нсколько дльныхъ замчаній насчетъ таинственнаго сходства случайной партіи за карточнымъ столомъь и существенной партіи въ длахъ человческой жизни: намекъ былъ ловкій и тонкій, заставившій покраснть миссъ Эмилію Уардль и хохотать отъ чистаго сердца всхъ старыхъ джентльменовъ и леди. Великосвтскія шутки и остроты м-ра Винкеля, извстныя всему столичному міру, встртили дружное сочувствіе и въ этомъ скромномъ сельскомъ кругу, и м-ръ Винкель былъ въ самомъ зенит почестей и славы. Добродушный пасторъ изъ Динглиделль былъ также очень веселъ и любезенъ, потому что видлъ вокругъ себя счастливыя лица, достойныя наслаждаться скромными благами семейной жизни. Словомъ сказать, вс веселились, шумли и рзвились напропалую, потому что веселость y всхъ вообще и каждаго порознь происходила отъ чистйшаго сердца.

Вечеръ быстро пролетлъ между пріятными забавами, и когда, наконецъ, подали сытный ужинъ, приправленный радушіемъ молодыхъ хозяекъ, м-ръ Пикквикъ почувствовалъ въ глубин души, что онъ былъ въ эту минуту на верху земного благополучія, какое только доступно человку въ этомъ подлунномъ мір, исполненномъ житейскихъ треволненій. Посл ужина все общество услось вокругъ камина, гд горлъ веселый огонекъ. Гостепріимный хозяинъ занялъ мсто подл креселъ своей матери, поспшившей подать ему свою почтенную руку.

— Люблю я, господа, этотъ старый каминъ,— сказалъ м-ръ Уардль, испустивъ глубокій вздохъ и пожимая руку старой леди,— люблю, потому что здсь, передъ этой ршеткой, протекли счастливйшія минуты моей жизни. Не здсь ли и вы, матушка, проводили свои давнишніе годы, когда сидли маленькой двочкой на этой маленькой скамейк — не здсь ли, а?

Съ грустной улыбкой старушка покачала головой, и слеза покатилась по ея почтенному лицу, когда цлый рядъ воспоминаній о протекшей жизни обрисовался передъ ея мысленнымъ взоромъ.

— Извините, господа, что я съ такой любовью говорю объ этихъ вещахъ,— сказалъ хозяинъ посл короткой паузы.— Надюсь, м-ръ Пикквикъ, вы можете войти въ чувства болтливаго старика, немножко гордаго многочисленными воспоминаньями о стародавнихъ временахъ.

— О да, я понимаю васъ и глубоко уважаю ваши чувства,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Признаюсь, я не могу безъ особенной любви смотрть на старые дома и поля,— продолжалъ радушный джентльменъ,— и мн всегда кажется, что я связанъ съ ними какими-то родственными отношеніями. Сколько воспоминаній пробуждаетъ во мн наша маленькая деревенская церковь съ ея зеленымъ плющемъ… кстати еще, почтенный нашъ священникъ сочинилъ псню въ честь этого плюща, и, бывало, мы пли ее хоромъ. Пріятно, очень пріятно.— Вы, кажется, допили вашъ стаканъ, м-ръ Снодграсъ.

— Нтъ, покорно васъ благодарю,— отвчалъ поэтъ, котораго любопытство было теперь въ высшей степени возбуждено послдними замчаніями м-ра Уардля.— Прошу извинить… вы, кажется, изволили говорить насчетъ какой-то псни.

— Да, но ужъ насчетъ этого вы потрудитесь обратиться къ нашему почтенному другу,— отвчалъ м-ръ Уардль, указывая на пастора.

— Не могу ли я, сэръ, просить васъ объ одолженіи прочесть намъ эту псню?— сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— Почему же нтъ? очень можете,— отвчалъ пасторъ,— только я долженъ напередъ объяснить, что псня написана еще въ первой молодости, когда я только-что поступилъ на это мсто. Всего два куплета, безъ соблюденія даже стихотворныхъ правилъ: вы отнюдь не будете ею довольны, сэръ.

— Совсмъ напротивъ, вы сдлаете всмъ намъ величайшее удовольствіе.

— Если такъ, извольте, я готовъ повторить передъ вами произведеніе своей юности.

Смутный говоръ любопытства пробжалъ по всей гостиной, и почтенный пасторъ, посл предварительныхъ совщаній съ женою, началъ такимъ образомъ:

— Псня моя, господа, называется:

Зеленый плющъ.

Люблю тебя, зеленый плющъ,

Что вьешься подъ руиной храма!

Отборный кормъ готовъ теб

Въ развалинахъ вковъ протекшихъ.

Камнямъ и стнамъ должно пасть

Въ угоду зелени прекрасной,

И будетъ тамъ веселый пиръ

Теб въ ихъ плсени и пыли!

Гд все мертво, гд жизни нтъ —

Цвтетъ и вьется плющъ зеленый.

Исчезнутъ люди и пройдутъ вка,

Погибнутъ цлые народы,

Но не увянетъ вчный плющъ

На гробовыхъ плитахъ и камняхъ.

И будетъ онъ, среди могилъ,

Свидтель памяти минувшей,

И странника пріютитъ онъ

Подъ зеленью своей тнистой.

Гд все мертво, гд жизни нтъ —

Цвтетъ и вьется плющъ зеленый.

— Прекрасно, прекрасно!— воскликнулъ м-ръ Снодграсъ въ порыв поэтическаго воодушевленія.— Какъ хороша идея — кормить отборную зелень развалинами вковъ минувшихъ! Вдь это, я полагаю, должно понимать въ аллегорическомъ смысл?

— Разумется,— отвчалъ пасторъ.

— Могу ли, съ вашего позволенія, украсить свой путевой журналъ произведеніемъ вашей музы?

— Сдлайте милость!

— И вы продиктуете?

— Извольте.

Посл диктовки стихотвореніе еще разъ было прочтено для исключительнаго наслажденія м-ра Пикквика, который, въ свою очередь, нашелъ, что стихи были превосходны во всхъ возможныхъ отношеніяхъ. Тетушка замтила, однакожъ, и весьма справедливо, что отсутствіе рифмы нсколько уменьшаетъ достоинство ‘Зеленаго плюща’, но м-ръ Снодграсъ объяснилъ весьма удовлетворительно, что рифма, собственно говоря, изобртена въ продолженіе среднихъ вковъ, и что, слдовательно, безъ нея легко обойтись въ девятнадцатомъ вк.

— Позвольте спросить васъ, сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— мн, однакожъ, очень совстно… знакомство наше началось такъ недавно…

— Что такое? Пожалуйста, безъ церемоній,— отвчалъ обязательный пасторъ,— я весь къ вашимъ услугамъ.

— Я полагаю, въ продолженіе своей жизни, посвященной высокому служенію на пользу человчества, вы должны были видть множество сценъ и событій, достойныхъ перейти въ потомство.

— Вы угадали: я былъ свидтелемъ многихъ приключеній, но характеръ ихъ вообще скроменъ и одностороненъ, потому что кругъ моихъ дйствій всегда былъ крайне ограниченъ.

— Мн кажется, вы хорошо помните исторію Джона Эдмондса, если не ошибаюсь,— сказалъ м-ръ Уардль, желавшій, повидимому, расшевелить своего друга въ назиданіе столичныхъ гостей.

Пасторъ слегка кивнулъ головою въ знакъ согласія и хотлъ свести разговоръ на другіе предметы: но м-ръ Пикквикъ поспшилъ его прервать:

— Прошу извинить, сэръ, мн бы хотлось знать: кто такой былъ Джонъ Эдмондсъ?

— Вотъ этотъ же вопросъ хотлъ и я предложить вамъ, сэръ,— торопливо сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— Это значитъ, почтенный другъ, что вамъ надобно удовлетворить любопытство этихъ джентльменовъ, и чмъ скоре, тмъ лучше,— сказалъ веселый хозяинъ,— собирайтесь съ духомъ и разсказывайте.

Пасторъ улыбнулся, кашлянулъ и подвинулъ свой стулъ. Остальные члены веселой компаніи, со включеніемъ м-ра Топмана и двствующей тетки, неразлучныхъ спутниковъ во весь вечеръ, также придвинули свои стулья и сформировали правильный полукругъ по обимъ сторонамъ будущаго разсказчика. Когда, наконецъ, приставили слуховой рожокъ къ правому уху старой леди и ущипнули за ногу м-ра Миллера, успвшаго заснуть въ продолженіе чтенія стиховъ, почтенный пасторъ, безъ всякихъ предварительныхъ объясненій, началъ свою назидательную повсть, которую, съ позволенія читателя, мы должны будемъ озаглавить просто:

Возвращеніе на родину.

‘Когда я первый разъ поселился въ этой деревн,— этому уже слишкомъ двадцать пять лтъ,— самымъ замчательнымъ лицомъ между моими прихожанами былъ нкто Эдмондсъ, арендаторъ небольшой фермы. Былъ онъ человкъ угрюмый, сердитый, суровый, жестокій, словомъ сказать, злой человкъ, съ зврскими привычками и нравами. Кром двухъ-трехъ лнивцевъ и забулдыжныхъ бродягъ, съ которыми онъ таскался по полямъ или бражничалъ въ харчевняхъ, y него не было знакомыхъ и друзей. Вс боялись арендатора Эдмондса, вс презирали его и никто не хотлъ имть съ нимъ никакихъ сношеній.

‘Были y него жена и одинъ сынъ, котораго засталъ я мальчикомъ двнадцати лтъ. Трудно вообразить, не только передать словами, ужасныя страданія бдной женщины, ея безусловную покорность судьб и ту мучительную заботливость, съ какою воспитывала она своего сына. Прости меня Богъ, если предположенія мои имли оскорбительный характеръ, но я твердо врилъ и былъ нравственно убжденъ, что этотъ человкъ систематически губилъ свою жену и злонамренно разсчитывалъ свести ее въ преждевременную могилу. Все терпла, все переносила бдная женщина ради своего дтища и, что всего странне, ради его безжалостнаго отца, потому что было время, когда она любила его страстно, и воспоминаніе о счастливыхъ дняхъ пробуждало въ душ ея чувства кроткія и сладостныя, чуждыя для всхъ созданій въ этомъ мір, но не чуждыя и вполн понятныя только женскому сердцу.

‘Они были бдны. Иначе и не могло быть, когда глава семейства погрязалъ въ мрачной бездн разврата, но жена трудилась изо всхъ своихъ силъ, вечеромъ, и утромъ, въ полдень и полночь: нищета не смла закинуть скаредную ногу за порогъ арендаторской семьи. Неутомимые труды ея вознаграждались слишкомъ дурно. Случалось очень часто, прохожій въ поздній часъ ночи слышалъ рыданія и стоны бдной женщины подъ ударами ея мужа, и нердко безпріютный мальчикъ, въ глубокую полночь, стучался въ дверь сосдняго дома, куда посылала его мать, чтобъ спасти его отъ дикой ярости пьянаго отца.

‘Во все это время несчастная страдалица постоянно посщала нашу маленькую церковь, гд нердко прихожане замчали на ея лиц багровыя пятна — свжіе слды безчеловчнаго тиранства, которыхъ, при всемъ усиліи, она не могла скрыть отъ любопытныхъ взоровъ. Каждое воскресенье, поутру и ввечеру, видли ее на одномъ и томъ же мст съ ея маленькимъ сыномъ, одтымъ чисто и опрятно, хотя въ бдномъ плать. Вс и каждый спшили привтствовать ласковымъ словомъ ‘добрую м-съ Эдмондсъ’, и, бывало, иной разъ, страдальческія черты ея озарялись чувствомъ искренней признательности, когда она, по выход изъ церкви, вступала въ разговоръ съ добрыми людьми, принимавшими участіе въ ея положеніи, или когда она, съ материнскою гордостью, останавливалась полюбоваться на своего малютку, который между тмъ рзвился съ товарищами подъ тнью тополей и липъ церковной ограды. Въ эти минуты м-съ Эдмондсъ бывала спокойна и счастлива.

‘Быстро пролетли пять или шесть лтъ. Малютка сдлался юношей цвтущимъ и сильнымъ, но время, округлившее его формы, укрпившее его мускулы и члены, согнуло станъ его матери, подкосило ея ноги. Ничья рука не поддерживала бдной женщины, и не было подл нея лица, способнаго одушевлять восторгомъ ея сердце. По-прежнему занимала она свою старую ложу въ церкви, но уже никто не сидлъ подл нея. Библія, какъ и прежде, лежала передъ ней и регулярно каждую обдню открывалась на извстныхъ страницахъ, но никто вмст съ нею не читалъ священныхъ псалмовъ, и слезы крупными каплями падали на ветхую книгу. Сосдки, какъ и прежде, встрчали ее ласковымъ поклономъ, но она избгала ихъ привтствій и ни съ кмъ не вступала въ разговоръ. Тополи и липы церковной ограды потеряли для нея чарующую силу, и она не думала останавливаться подъ ихъ тнью. Лишь только оканчивалась служба, бдная женщина закрывалась платкомъ и поспшно выходила изъ церкви.

‘Должно ли мн объяснять вамъ, милостивые государи, что молодой человкъ, оглядываясь на пройденное поприще жизни, на первоначальные дни своихъ отроческихъ и юношескихъ лтъ, ничего не могъ въ нихъ видть, что бы тснйшимъ образомъ не соединялось съ длиннымъ рядомъ добровольныхъ страданій и лишеній, которымъ подвергала себя бдная женщина исключительно для того, чтобъ взлелять и воспитать своего единственнаго сына? Должно ли объяснять, что, при всемъ томъ, молодой человкъ забылъ неимоврные труды, заботы, огорченія, напасти,— забылъ все, что перенесла для него любящая мать — связался съ отчаянными извергами и вступилъ, очертя голову, на тотъ гибельный путь, который неизбжно долженъ былъ довести его до позорной смерти? Къ стыду человческой природы, вы угадали развязку.

‘Пробилъ роковой часъ, когда бдной женщин суждено было испить до дна горькую чашу послднихъ страданій. Мошенническія продлки безпрерывной цпью слдовали одна за другою по всмъ этимъ мстамъ, и дерзость тайныхъ изверговъ, укрывавшихся отъ правосудія, увеличивалась съ каждымъ днемъ. Отчаянный разбой среди благо дня усилилъ бдительность мстнаго начальства, и скоро приняты были ршительныя мры. Подозрнія обратились на Эдмондса и трехъ его товарищей. Его схватили, заключили въ тюрьму, допросили, обвинили,— осудили на смерть.

‘Дикій и пронзительный крикъ изъ женской груди, крикъ, раздавшійся по судейскому двору, когда прочтенъ былъ смертный приговоръ, раздается до сихъ поръ въ моихъ ушахъ. Злодй, считавшійся погибшимъ для всякаго человческаго чувства и смотрвшій съ безсмысленнымъ равнодушіемъ даже на самое приближеніе смерти, очнулся при этомъ ужасномъ крик. Его губы, сомкнутыя до этого часа упорной нмотою, задрожали и открылись сами собою, холодный потъ выступилъ изъ всхъ поръ его тла: онъ затрясся, зашатался и едва не грянулся о каменный полъ.

‘При первыхъ порывахъ душевной пытки страждущая мать бросилась на колни y моихъ ногъ, и я услышалъ изъ устъ ея пламенную молитву къ Всемогущему Существу, хранившему ее до настоящей минуты среди безчисленныхъ напастей и скорбей. Согласная на вс возможныя муки въ этой и даже будущей жизни, она умоляла Небеснаго Творца пощадить юную жизнь ея единственнаго сына. Слдовали затмъ ужасный взрывъ тоски и отчаянная борьба, невыносимая для силъ человка. Я зналъ, что сердце ея сокрушилось съ этой минуты: но ни теперь, ни посл ни одной жалобы, ни одного ропота не произнесли ея уста.

‘Грустно и жалко было видть, какъ эта женщина каждый день приходила на тюремный дворъ, какъ старалась она, убжденіями и мольбами, именемъ неба и материнской любви, смягчить жестокое сердце своего закоснлаго сына. Все было напрасно. Молодой извергъ остался упрямымъ, непреклоннымъ, неподвижнымъ. Смертный приговоръ неожиданно былъ измненъ на четырнадцатилтнюю ссылку, но и это обстоятельство не образумило злодя.

‘Духъ самоотверженія и любви, поддерживавшій такъ долго слабый организмъ, не могъ до конца устоять противъ физическихъ недуговъ. Мать преступника сдлалась больна. Еще разъ, одинъ только разъ, собралась она взглянуть на своего сына, но послднія силы оставили ее на тюремномъ двор, и она въ изнеможеніи упала на сырую землю.

‘И теперь поколебалось, наконецъ, высокомрное равнодушіе и холодность молодого человка, и грозно пробилъ для него часъ неумолимой кары. Природа потребовала возмездія за нарушеніе своихъ правь.

‘Прошелъ день — мать преступника не явилась на тюремный дворъ, еще прошелъ день — и она не пришла навстить своего сына, третій вечеръ наступилъ — ее нтъ какъ нтъ, a между тмъ черезъ двадцать четыре часа ему должно будетъ разстаться съ нею — вроятно, на всю жизнь. Какъ сумасшедшій бгалъ онъ по тсному тюремному двору взадъ и впередъ, какъ бшеный, хватался за свою голову, лишенную человческаго смысла. О, съ какою быстротою нахлынули на его душу давно забытыя воспоминанія протекшихъ дней!.. Съ какимъ ужаснымъ отчаяніемъ услышалъ онъ, наконецъ, роковую всть! Его мать,— единственное созданіе, связанное съ нимъ узами крови и любви,— лежитъ на одр болзни, умираетъ, можетъ быть, на разстояніи одной мили отъ мста, гд онъ стоитъ. Будь онъ свободенъ и не скованъ — въ пять минутъ быстрыя ноги принесли бы его въ родительскій домъ. Онъ подскочилъ къ желзной двери, схватился за болтъ съ энергіей отчаянія, рванулъ, отскочилъ опять и ударился о толстую стну, въ безумной надежд вышибить камни, но стна, какъ и дверь, издвались надъ усиліями сумасшедшаго человка. Онъ всплеснулъ руками и заплакалъ горько.

‘Я принесъ материнское благословеніе заключенному сыну, и принесъ я къ болзненному одру матери горькое раскаяніе ея сына и торжественное общаніе его загладить слды прошедшей жизни. Я слышалъ съ замираніемъ сердца, какъ раскаявающійся преступникъ строилъ планы для утшенія своей матери по своемъ возвращеніи изъ ссылки, но я зналъ, что прежде, чмъ достигнетъ онъ до мста своего назначенія, его мать не будетъ боле принадлежать къ этому міру.

‘Его отправили ночыо. Черезъ нсколько недль душа страждущей матери возлетла — я торжественно врю и свято уповаю — къ мсту вчнаго блаженства и покоя. Я отслужилъ панихиду надъ бренными останками. Она лежитъ на здшнемъ кладбищ. Надъ ея могилой нтъ никакого камня. Человкъ зналъ ея печали, добродтели ея извстны Богу.

‘Заране было устроено, что преступникъ, при первомъ позволеніи, станетъ писать къ своей матери, и что письма его будутъ адресованы на мое имя. Отецъ положительно отказался отъ своего сына, лишь только отвели его въ тюрьму, и для него было все равно, живъ онъ или нтъ.

‘Прошло два-три года: о молодомъ Эдмондс не было ни слуха, ни духа. Въ продолженіе семи лтъ, то-есть половины срока его ссылки, я не получилъ отъ него ни одного письма. Оставалось придти къ вроятному заключенію, что онъ погибъ или умеръ.

‘Нтъ, однакожъ. По прибытіи на мсто ссылки Эдмондсъ былъ отправленъ въ одну изъ самыхъ отдаленныхъ колоній, и этимъ обстоятельствомъ объясняется тотъ фактъ, что ни одно изъ его писемъ не дошло до моихъ рукъ, хотя писалъ онъ довольно часто. Вс четырнадцать лтъ пробылъ онъ на одномъ и томъ же мст. По истеченіи этого срока, врный общанію, данному матери, онъ отправился въ Англію и, посл безчисленныхъ затрудненій, прибылъ пшкомъ на свою родину.

‘Въ прекрасный воскресный вечеръ, въ половин августа, Джонъ Эдмондсъ подходилъ къ той самой деревн, которую, за четырнадцать лтъ, онъ оставилъ съ такимъ позоромъ и стыдомъ. Ближайшій его путь лежалъ черезъ кладбище. Какъ сильно забилось сердце въ его груди, когда онъ подошелъ къ церковной оград! Высокіе тополи и липы, озаренные послдними лучами заходящаго солнца, пробудили въ его душ воспоминанія давно прошедшихъ дней. Онъ представлялъ себ, какъ, бывало, смотрлъ на ея блдное лицо, и какъ глаза ея наполнялись слезами, когда она любовалась на его черты. Случалось иногда, эти слезы падали на его щеки, когда мать наклонялась цловать своего любимца, невинный малютка плакалъ и самъ, хотя не понималъ, отчего и зачмъ. И вспомнилъ Джонъ Эдмондсъ, какъ часто онъ рзвился со своими сверстниками по этому зеленому дерну, оглядываясь по временамъ назадъ, чтобъ уловить улыбку матери или услышать ея ласковое слово. Но вотъ декорація перемнилась, младенчество и первыя лта юности прошли: наступилъ періодъ нравственнаго омраченія, періодъ униженія, стыда, неблагодарности, позора… все припомнилъ Джонъ Эдмондсъ, и замеръ духъ въ немъ, и сердце облилось кровью…

‘Онъ вошелъ въ церковь. Вечерня кончилась, народъ расходился, но двери еще не были заперты. Глухо раздались его шаги по чугунному полу, и онъ почти ороблъ отъ этого звука. Все было тихо и спокойно. Онъ оглянулся вокругъ. Ничего не измнилось: все т же старые памятники, на которые тысячу разъ смотрлъ онъ съ дтскимъ благоговніемъ въ бывалые годы, тотъ же маленькій налой съ полинялой пеленою, тотъ же алтарь, передъ которымъ такъ часто повторялъ онъ символъ вры и десять заповдей. Онъ подошелъ къ старой лож, гд такъ часто въ воскресные дни сиживалъ подл матери: ложа была заброшена, и обличала продолжительное отсутствіе особы, которой она могла принадлежать. Не было здсь ни Библіи, ни маленькой подушки, гд лежала священная книга. Быть можетъ, мать его занимала теперь другую, бднйшую ложу, или была такъ слаба, что не могла дойти до церкви одна, или… но онъ боялся подумать о томъ, что могло быть врне всего. Холодный потъ пробился изъ всхъ его поръ, и онъ страшно задрожалъ при выход изъ церкви.

‘На церковной паперти онъ встртилъ старика и отступилъ назадъ при взгляд на него: то былъ могильщикъ, и Джонъ Эдмондсъ, въ бывалые годы, часто видлъ его съ заступомъ въ рукахъ. что-то теперь онъ скажетъ воротившемуся Джону? Старикъ поднялъ глаза на лицо незнакомца, проговорилъ ‘добрый вечеръ’ и медленно побрелъ на кладбище. Онъ забылъ Джона Эдмондса.

‘Спустившись съ холма, Джонъ Эдмондсъ пошелъ въ деревню. Погода была теплая. Поселяне сидли y воротъ своихъ домовъ, когда онъ проходилъ, или бродили въ своихъ маленькихъ садахъ, наслаждаясь ясностью вечерней погоды и отдыхая отъ трудовъ. Многіе взоры обращались на него, и не разъ онъ самъ бросалъ на об стороны пытливые взгляды, боясь и желая удостовриться, мотъ ли кто-нибудь угадать его въ этомъ мст. Почти въ каждомъ дом попадались ему незнакомыя лица, въ нкоторыхъ, однакожъ, угадывалъ онъ своихъ старыхъ товарищей по школ, бывшихъ мальчиками, когда онъ видлъ ихъ послдній разъ, но теперь они были окружены толпою веселыхъ дтей, народившихся посл его ссылки. Въ чертахъ одного старика, тщедушнаго и слабаго, сидвшаго съ костылемъ въ рукахъ на скамейк y воротъ, Джонъ Эдмондсъ угадалъ бывшаго земледльца, здороваго и сильнаго, какимъ онъ зналъ его за четырнадцать лтъ. Но вс, ршительно вс, забыли воротившагося Джона, и никто не привтствовалъ его ни поклономъ, ни ласковымъ словомъ.

‘Уже послдніе лучи заходящаго солнца падали на землю, отбрасывая яркое зарево на желтые снопы сжатой пшеницы и растягивая на огромное пространство тни огородныхъ деревъ, когда Джонъ Эдмондсъ остановился, наконецъ, передъ старымъ домомъ, гд прошли его младенческія лта, и куда стремился онъ съ неописанной тоской въ продолженіе безконечныхъ годовъ своего заточенія и тяжкой работы. Да, это былъ точно онъ, родительскій домъ Джона Эдмондса. Вотъ палисадникъ — какой низенькій!.. a было время, когда онъ казался ему высокою стною,— вотъ и старый садъ. Новыя растенія, цвты, деревья, но здсь же, на своихъ мстахъ, и старыя дерева: вотъ величавый и пышный дубъ, тотъ самый, подъ которымъ тысячу разъ отдыхалъ онъ посл рзвой игры съ дтьми… О, сколько воспоминаній, грустныхъ и отрадныхъ, тснятся въ его грудь! Внутри дома раздаются голоса. Онъ становится на цыпочки, притаиваетъ духъ, прислушивается съ напряженнымъ вниманіемъ — нтъ: ни одного знакомаго звука! То были веселые голоса, a онъ зналъ хорошо, что бдная мать не могла веселиться въ разлук съ несчастнымъ сыномъ.

‘Онъ постучался, когда отворили дверь, изъ комнаты повысыпала цлая толпа маленькихъ дтей, веселыхъ и буйно рзвыхъ. Отецъ, съ младенцемъ на рукахъ, появился на порог, дти обступили его со всхъ сторонъ, захлопали своими крошечными руками и дружно начали тащить его назадъ, приглашая принять участіе въ ихъ шумныхъ забавахъ. Съ замираніемъ сердца Джонъ припомнилъ, какъ часто, бывало, въ старину, на этомъ самомъ мст, онъ отскакивалъ отъ своего буйно-пьянаго отца. И припомнилъ онъ, какъ часто случалось ему, скрытому въ подушкахъ маленькой постели, слышать грубыя слова и за ними — плачъ, стоны, крикъ и рыданія бдной женщины… Подавленный мучительной тоской, Джонъ опрометью бросился изъ дома, заплакалъ, застоналъ, зарыдалъ, но кулаки его были сжаты, зубы стиснуты, и палящая тоска сверлила его грудь.

‘Таково было первое впечатлніе возвращенія на родину посл продолжительной ссылки. Этого ли ожидалъ несчастный, когда тамъ, за океаномъ, представлялъ себ родительскій домъ, изъ-за котораго вытерплъ невыносимыя муки въ продолженіе своего пути? Свиданіе, радушная встрча, прощеніе, радостныя слезы, спокойный пріютъ.— Увы!— все это мечты, мечты, дикія мечты! Нтъ боле материнской хижины, и онъ одинокъ въ своей старой деревн. Что значило его прежнее одиночество среди дремучихъ лсовъ, никогда не видавшихъ человческаго лица?..

‘Онъ почувствовалъ и понялъ, что тамъ, за океаномъ, въ стран безславія и позора, родина рисовалась въ его воображеніи съ обстановкой его младенческихъ лтъ, но не такою, какою могла она быть посл его возвращенія домой. Печальная дйствительность сразила его сердце и погубила въ немъ остальной запасъ нравственнаго мужества и силы. Онъ не смлъ разспрашивать и былъ далекъ отъ надежды, что можетъ кто-нибудь принять его здсь съ чувствами состраданія и радушнаго участія къ его судьб.

‘Медленнымъ и нершительнымъ шагомъ пошелъ онъ впередъ, склонивъ голову на грудь и не смя питать никакихъ опредленныхъ желаній. Одна, только одна мысль тускло мерцала въ его мозгу — бжать отъ общества людей куда бы то ни было. Онъ вспомнилъ про зеленый лугъ на конц деревни, и туда направилъ свои шаги. Достигнувъ этого мста, онъ бросился на траву и закрылъ лицо обими руками.

‘Онъ не замтилъ, что на холм подл него лежалъ какой-то человкъ: его платье зашелестило, когда онъ обернулся и взглянулъ на новаго пришельца. Эдмондсъ поднялъ голову.

‘Человкъ услся на томъ же холм, поджавъ ноги подъ себя. Его волосы были всклокочены, спина согнута, желтое лицо взрыто глубокими морщинами. Судя по платью, можно было догадаться, что онъ жилъ въ богадльн. Онъ казался дряхлымъ старикомъ, но эта дряхлость могла быть скоре слдствіемъ разврата и болзней, чмъ естественнымъ дйствіемъ прожитыхъ годовъ. Онъ принялся смотрть на незнакомца: его глаза, сначала впалые и безжизненные, засверкали дикимъ блескомъ и приняли бурно тревожный видъ, когда, повидимому, онъ вглядлся въ предметъ своихъ наблюденій. Еще минута и, казалось, эти глаза готовы будутъ выпрыгнуть изъ своихъ орбитъ. Эдмондсъ мало-помалу приподнялся на свои колна, и пристально началъ всматриваться въ лицо старика. Они глядли другъ на друга, молчали и были неподвижны.

‘Блдный, какъ смерть, и страшный, какъ выходецъ съ того свта, старикъ медленно привсталъ и зашатался. Эдмондсъ быстро вскочилъ съ своего мста. Старикъ отступилъ назадъ: Джонъ послдовалъ за нимъ.

‘— Кто ты, старикъ?— сказалъ онъ глухимъ, прерывающимся голосомъ.— Дай услышать твой голосъ.

‘— Прочь!— закричалъ старикъ, сопровождая страшными проклятіями свое восклицаніе.

‘Джонъ ближе подошелъ къ нему.

‘— Прочь! прочь!

‘И дряхлый старикъ, волнуемый неистовою злобой, поднялъ палку.

‘— Отецъ!..

‘Старикъ между тмъ испустилъ пронзительный крикъ и громкое эхо, переливаясь и перекатываясь помчалось по уединенному полю. Его лицо побагровло и посинло, кровь фонтаномъ хлынула изъ горла и носа, трава окрасилась темно-багряною краской, старикъ зашатался и грянулся на землю. У него лопнулъ кровяной сосудъ, и прежде, чмъ сынъ усплъ приподнять его изъ грязной лужи,— онъ уже былъ мертвъ.

——

‘Въ одномъ изъ отдаленныхъ угловъ нашего кладбища,— заключилъ священникъ посл кратковременной паузы,— погребенъ человкъ, служившій три года въ моемъ дом посл этого событія. Смиренный и кроткій духомъ, онъ чистосердечно каялся во всхъ своихъ грхахъ и даже могъ служить образцомъ терпнія и строгой жизни, очищенной сердечнымъ сокрушеніемъ. Кто былъ онъ, и откуда пришелъ въ нашу деревню — никто не зналъ, кром меня, но это былъ Джонъ Эдмондсъ, воротившійся изъ ссылки’.

Глава VII.

На грхъ мастера нтъ: мтилъ въ ворону, попалъ въ корову.— Побдоносная игра и нкоторыя другія чрезвычайно-интересныя подробности назидательнаго свойства.

Утомительныя приключенія несчастнаго утра и счастливйшаго вечера, равно какъ эффектъ пасторскаго разсказа, произвели самое могучее вліяніе на воспріимчивыя чувства президента Пикквикскаго клуба. Лишь только радушный хозяинъ, со свчою въ рукахъ, проводилъ своего гостя въ комфортабельную спальню, м-ръ Пикквикъ минутъ черезъ пять погрузился въ сладкій и глубокій сонъ, отъ котораго, впрочемъ, немедленно воспрянулъ при первыхъ лучахъ палящаго солнца. Иначе, конечно, и быть не можетъ: между свтилами двухъ міровъ, физическаго и нравственнаго, должна быть постоянная, прямая и непосредственная симпатія.

М-ръ Пикквикъ вскочилъ съ постели, надлъ халатъ, открылъ окно, испустилъ глубокій вздохъ и воскликнулъ такимъ образомъ:

— О природа, чистая, безыскусственная, очаровательная природа,— благословляю тебя! Какой безумецъ согласится навсегда запереть себя въ душномъ пространств, среди извести, кирпичей и глины, если только разъ удалось ему почувствовать на себ вліяніе роскошной сцены, открывшейся теперь передъ моими глазами? Какой сумасбродъ ршится прозябать всю свою жизнь въ такомъ мст, гд нтъ ни овечекъ, ни коровъ, ни всхъ этихъ щедрыхъ даровъ Сильвана и Помоны, разсыпанныхъ здсь на каждомъ шагу для мирныхъ и тихихъ наслажденій истинныхъ сыновъ обожаемой натуры? Какой, говорю я, какой?

И м-ръ Пикквикъ, отъ избытка душевныхъ волненій, высунулъ свою голову изъ окна, чтобъ удобне любоваться на лазурное небо и цвтущія поля. Запахъ свжаго сна и сотни благоуханій отъ цвтовъ маленькаго сада наполняли воздухъ передъ окнами прекрасной дачи, зеленые луга сіяли подъ утренней росой, блиставшей на каждомъ листк, и птицы стройнымъ хоромъ заголосили свой концертъ, какъ будто въ трепещущихъ капляхъ росы скрывался для нихъ источникъ вдохновеній. Сладостное и очаровательное мечтаніе оснило душу великаго мужа.

— Джой!

Этотъ прозаическій звукъ весьма неосторожно и некстати порвалъ нить размышленій, уже начинавшихъ приходить въ стройный, систематическій порядокъ въ голов глубокаго мыслителя. М-ръ Пикквикъ взглянулъ направо: никого не было, взглянулъ налво: тоже никого, онъ возвелъ свой взоръ на небеса, но и тамъ не оказалось ни одного подозрительнаго предмета. Затмъ великій мужъ отважился на дйствіе, которое бы всего скоре пришло въ голову обыкновеннаго человка: онъ взглянулъ въ садъ, и въ саду увидлъ м-ра Уардля.

— Съ добрымъ утромъ, м-ръ Пикквикъ,— проговорилъ почтенный джентльменъ, проникнутый, очевидно, чувствами поэтическихъ наслажденій.— Чудесный день, не правда ли? Хорошо, что вы рано встаете. Выходите скоре къ намъ. Я буду васъ ждать.

М-ръ Пикквикъ не заставилъ повторить обязательнаго приглашенія. Въ десять минутъ туалетъ его былъ конченъ, и черезъ десять минутъ онъ былъ въ саду подл веселаго старичка.

— Вотъ вы какъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, замтившій, съ нкоторымъ изумленіемъ, что товарищъ его держалъ ружье въ рук, и что другое ружье лежало на трав подл него.— Что вы хотите съ этимъ длать?

— Вашъ другъ и я собираемся передъ завтракомъ немного пострлять,— отвчалъ добродушный хозяинъ.— Вдь онъ хорошо стрляетъ?

— Да, мой пріятель говоритъ, что онъ отличный стрлокъ,— подтвердилъ м-ръ Пикквикъ,— мн, впрочемъ, еще не случалось видть его искусства.

— И прекрасно: стало быть, вамъ предстоитъ удовольствіе быть свидтелемъ нашей забавы. Что это онъ такъ долго нейдетъ? Джой, Джой!

Жирный дтина, освженный живительнымъ вліяніемъ утренней погоды, былъ, казалось, на этотъ разъ усыпленъ не совсмъ, a только на три четверти съ дробью. Немедленно онъ вышелъ на крыльцо.

— Ступай, Джой, позови этого джентльмена и скажи, что мы съ м-ромъ Пикквикомъ станемъ ждать его y деревьевъ передъ грачами. Ты покажешь дорогу.

Сонливый толстякъ поворотилъ налво кругомъ, a м-ръ Уардль, какъ новый Робинзонъ Крузо, положилъ на плечо оба ружья и вышелъ изъ садовой калитки.

— Вотъ мы здсь и остановимся,— сказалъ пожилой джентльменъ, когда онъ и м-ръ Пикквикъ подошли къ деревьямъ, унизаннымъ на своихъ верхушкахъ гнздами грачей.

— Что жъ мы станемъ длать?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— A вотъ увидите.

Пожилой джентльменъ принялся заряжать ружье.

— Сюда, господа, сюда!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, завидвъ фигуры господъ Снодграса, Винкеля и Топмана.

Пикквикисты только что вышли изъ садовой калитки и направляли свои шаги къ жилищу грачей. Жирный дтина, не зная наврное, какого именно джентльмена долженъ онъ позвать къ своему хозяину, пригласилъ ихъ всхъ до одного, разсчитывая весьма благоразумно, что въ такомъ случа не будетъ никакихъ недоразумній.

— Поздненько вы встаете, м-ръ Винкель,— проговорилъ пожилой джентльменъ.— Исправный охотникъ не станетъ дожидаться солнечнаго восхода.

М-ръ Винкель отвчалъ принужденной улыбкой и принялъ поданное ружье съ такой прискорбной физіономіей, которая, въ метафизическомъ смысл, могла бы скоре принадлежать невинному грачу, томимому предчувствіемъ насильственной смерти.

Пожилой джентльменъ свистнулъ и махнулъ рукой. По этому знаку двое оборванныхъ мальчишекъ, выступившихъ на сцену подъ дирекціей новаго Ламберта {Daniel Lambert — извстный чудакъ, жирный, высокій и толстый. Онъ жилъ въ Лондон и показывалъ себя за деньги, какъ рдкое произведеніе природы. Его имя сдлалось нарицательнымъ.} въ дтской форм, начали карабкаться по сучьямъ двухъ ближайшихъ деревъ.

— Зачмъ здсь эти ребята?— спросилъ м-ръ Пикквикъ взволнованнымъ тономъ.

Ему вдругъ пришло въ голову, что несчастные мальчишки, въ надежд пріобрсть скудную плату за свой рискъ, промышляютъ тмъ, что длаютъ изъ себя живыя мишени для пуль неопытныхъ стрлковъ. Его сердце облилось кровью.

— Имъ надобно вспугнуть игру, ничего больше,— отвчалъ, улыбаясь, м-ръ Уардль.

— Что?

— Вспугнуть игру, то есть, говоря на чистомъ англійскомъ нарчіи, расшевелить грачей.

— Только-то?

— Да. Вы успокоились?

— Совершенно.

— Очень хорошо. Могу я начать?

— Сдлайте милость,— сказалъ м-ръ Винкель, обрадованный тмъ, что очередь до него дойдетъ не слишкомъ скоро.

— Въ такомъ случа, посторонитесь. Ну, мальчуганъ!

Мальчишка свистнулъ, закричалъ и принялся раскачивать втвь съ грачинымъ гнздомъ. Встрепенулись юные птенцы, подняли встревоженный говоръ и, размахивая крыльями, съ участіемъ, разспрашивали другъ друга, зачмъ зоветъ ихъ безпокойный человкъ. Ружейный выстрлъ былъ для нихъ громогласнымъ отвтомъ. Навзничь палъ одинъ птенецъ, и высоко взвились надъ нимъ уцлвшія птицы.

— Подыми, Джой,— сказалъ пожилой джентльменъ.

Радостная улыбка засіяла на щекахъ сонливаго дтины, когда онъ выступилъ впередъ: смутныя виднія маслянаго пирога съ начинкой изъ грача зашевелились въ его воображеніи жирно и сладко. Онъ поднялъ птицу и засмялся восторженнымъ смхомъ: птица была толстая и жирная.

— Ну, м-ръ Винкель,— сказалъ хозяинъ, заряжая опять свое собственное ружье,— теперь ваша очередь: стрляйте.

М-ръ Винкель двинулся впередъ и поднялъ ружье. М-ръ Пикквикъ и его друзья инстинктивно спшили посторониться на значительное разстояніе, изъ опасенія повредить свои шляпы убитыми грачами, которые, нтъ сомннія, дюжинами попадаютъ на землю посл опустошительнаго выстрла. Послдовала торжественная пауза, и за нею — крикъ мальчишки — птичій говоръ — слабый стукъ.

— Эге!— воскликнулъ пожилой джентльменъ.

— Что, другъ? Ружье не годится?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Осчка!— проговорилъ м-ръ Винкель, блдный какъ снгъ.

— Странно, очень странно,— сказалъ пожилой джентльменъ,— этого за нимъ прежде никогда не водилось. Да что это? Я вовсе не вижу пистона.

— Какая разсянность!— воскликнулъ м-ръ Винкель.— Я вдь и забылъ про пистонъ!

Ошибка мигомъ была исправлена, и м-ръ Винкель опять выступилъ впередъ съ видомъ отчаянно ршительнымъ и храбрымъ. М-ръ Топманъ пріютился за кустомъ, и съ трепетомъ смотрлъ на приготовительную церемонію стрльбы. Мальчишка опять поднялъ крикъ и вспугнулъ четырехъ птицъ. М-ръ Винкель выстрлилъ. Стонъ изъ груди человка былъ жалобнымъ и совершенно непредвидннымъ отвтомъ: м-ру Топману суждено было спасти жизнь невиннаго грача принятіемъ значительной части заряда въ свое лвое плечо.

Послдовала суматоха, неизобразимая ни перомъ, ни языкомъ, и мы отнюдь не беремся описывать какъ м-ръ Пикквикъ, проникнутый справедливымъ негодованіемъ, назвалъ м-ра Винкеля — злодемъ, какъ м-ръ Топманъ, низверженный и плавающій въ собственной крови, лежалъ и стоналъ, произнося въ забытьи какое-то имя обожаемой красавицы и проклиная своего убійцу, стоявшаго передъ нимъ на колняхъ, какъ потомъ онъ открылъ свой правый глазъ и прищурилъ его опять, опрокидываясь навзничь. Все это представляло сцену поразительную и даже раздирательную въ нкоторомъ смысл. Наконецъ, однакожъ, къ общему утшенію, несчастный страдалецъ пришелъ въ себя и обнаружилъ очевидные признаки жизни. Друзья поставили его на ноги, перевязали ему рану носовымъ платкомъ и медленными шагами пошли домой, поддерживая его со всхъ сторонъ.

Шествіе было умилительное и трогательное. Они приближались къ садовой калитк, гд уже давно стояли дамы, ожидавшія къ завтраку своихъ городскихъ гостей. Двствующая тетушка сіяла самою радужною улыбкой и длала веселые знаки. Ясно, что она ничего не знала о случившейся бд. Невинное созданіе! Бываютъ времена, когда душевное невдніе служитъ для насъ залогомъ самаго прочнаго блаженства.

Они подошли ближе.

— Что это y нихъ сдлалось съ маленькимъ старичкомъ?— сказала Изабелла Уардль.

Двствующая тетушка не обратила никакого вниманія на этотъ вопросъ, относившійся, по ея мннію, къ президенту Пикквикскаго клуба. Треси Топманъ былъ еще юношей въ ея глазахъ, и она смотрла на его лта въ уменьшительное стекло.

— Ничего, mesdames, будьте спокойны,— сказалъ пожилой джентльменъ, желавшій. заране предупредить суматоху въ обществ женщинъ.

Дамы обступили м-ра Топмана.

— Не бойтесь, mesdames,— повторилъ хозяинъ.

— Что-жъ такое случилось?— вскрикнули леди.

— Небольшое несчастіе съ м-ромъ Топманомъ — ничего больше.

Цломудренная тетка испустила пронзительный крикъ, закатилась истерическимъ смхомъ и повалилась безъ чувствъ въ объятія своихъ племянницъ.

— Окатить ее холодной водой,— сказалъ пожилой джентльменъ.

— Нтъ, нтъ,— пробормотала цломудренная тетка,— мн теперь лучше, гораздо лучше. Изабелла, Эмилія — доктора! Онъ раненъ? умеръ? О, Боже мой. Ха, ха, ха!

Это былъ второй нумеръ истерическаго хохота, сопровождаемый отчаянно дикимъ визгомъ.

— Успокойтесь,— сказалъ м-ръ Топманъ, растроганный почти до слезъ этимъ умилительнымъ выраженіемъ нжной симпатіи,— успокойтесь, сударыня, сдлайте милость.

— Его ли это голосъ?— воскликнула цломудренная тетка, дико вращая глазами.

Третій нумеръ истерики принялъ опустошительно страшный характеръ.

— Не тревожьтесь, сударыня, умоляю васъ именемъ неба,— проговорилъ м-ръ Топманъ нжнымъ тономъ.— Я немного раненъ, и ничего больше.

— Такъ вы не умерли?— взвизгнула истерическая леди.— О, скажите, ради Бога, что вы не умерли!

— Что за глупости, Рахиль?— перебилъ м-ръ Уардль довольно грубымъ тономъ, совершенно противорчившимъ поэтическому характеру всей этой сцены.— За какимъ чортомъ онъ долженъ сказать, что не умеръ?

— О нтъ, нтъ, я не умеръ!— воскликнулъ м-ръ Топманъ.— Мн нужна только ваша помощь, сударыня. Позвольте облокотиться на вашу ручку,— прибавилъ онъ шопотомъ,— о, миссъ Рахиль!

Двственная тетка сдлала два шага впередъ и подала ему руку. Они благополучно пришли въ столовую. М-ръ Треси Топманъ, улучивъ удобную минуту, прижалъ ея пальчики къ своимъ губамъ и опустился на софу.

— Вы слабы?— сказала сострадательная Рахиль.

— Нтъ это ничего. Скоро я совсмъ оправлюсь. Благодарю васъ.

И, проговоривъ послднюю фразу, м-ръ Топманъ закрылъ глаза.

— Онъ спитъ,— пробормотала двственная тетка.— Его органы зрнія были сомкнуты только въ продолженіе двадцати секундъ.— Милый, милый Треси!

М-ръ Топманъ встрепенулся и вскочилъ.

— О, произнесите еще разъ эти отрадныя слова!— воскликнулъ онъ съ трогательнымъ умиленіемъ и самымъ убдительнымъ тономъ.

Цломудренная два испугалась.

— Вы, конечно, ихъ не слышали?— проговорила она съ двственной застнчивостью.

— О, да, я слышалъ ихъ!— возразилъ м-ръ Топманъ.— Повторите ли вы ихъ изъ состраданія къ несчастливцу, который …

— Молчите!— прервала цломудренная леди.— Мой братъ.

М-ръ Треси Топманъ принялъ свою прежнюю позу, и черезъ минуту въ комнату вошелъ м-ръ Уардль, сопровождаемый хирургомъ.

Плечо было освидтельствовано, рана перевязана, и докторъ, къ общему благополучію, объявилъ, что опасности не было ни малйшей. Мало-помалу веселость водворилась снова, и завтракъ начался своимъ чередомъ. Джентльмены и леди, повидимому, совсмъ забыли непріятное приключеніе, грозившее оставить по себ такія печальныя послдствія. Одинъ м-ръ Пикквикъ молчалъ и, казалось, былъ погруженъ въ глубочайшую задумчивость. Его довріе къ м-ру Винкелю поколебалось, расшаталось, и едва совсмъ не исчезло.

— Играете ли вы въ криккетъ?— спросилъ м-ръ Уардль, обращаясь къ несчастному стрлку.

Въ другое время и при другихъ обстоятельствахъ м-ръ Винкель не задумался бы дать утвердительный отвтъ, но теперь онъ понималъ и чувствовалъ деликатность своего положенія, и скромно отвчалъ:

— Нтъ.

— A вы, сэръ?— спросилъ м-ръ Снодграсъ.

— Игрывалъ встарину,— отвчалъ хозяинъ,— но теперь отвыкъ. Я членъ здшняго клуба криккетистовъ, но самъ уже давно не играю {Многосложная и довольно запутанная игра въ криккетъ требуетъ для русскихъ читателей нкоторыхъ поясненій. Она разыгрывается двумя партіями, изъ которыхъ каждая состоитъ изъ одинвадцати человкъ. Прежде всего вколачиваются въ землю два, такъ называемые уиккета (wickets), или городка, на разстояніи двадцати шаговъ другъ отъ друга. Каждый уиккетъ состоитъ изъ трехъ вертикально поставленныхъ палокъ, на которыя кладется еще палка меньшей величины. Партіи бросаютъ жребій, и тогда съ одной стороны выходятъ съ палками два игрока, и становятся подл уиккетовъ. Каждый изъ нихъ обязанъ оборонять свой городокъ. Съ этой цлью тотъ и другой отмриваютъ отъ уиккета длину своей палки, и на томъ разстояніи выкапываютъ маленькое углубленіе, куда вколачиваютъ толстый конецъ дубины. Съ другой стороны выходятъ два, такъ называемые, баулера (bowlers), которые должны стараться попасть своимъ шаромъ въ эти городки. Другіе игроки изъ второй же партіи, приставленные для наблюденія за ходомъ игры, обязаны считать и подавать баулерамъ шаръ, если онъ отлетитъ слишкомъ далеко. Когда первый баулеръ броситъ шаръ въ противоположный уиккетъ, то могутъ произойти три характеристическихъ обстоятельства: или баулеръ попадетъ въ уиккетъ, или не попадетъ и, вмст съ тмъ, ударъ его не будетъ отраженъ защитникомъ уиккета, либо, наконецъ, брошенный шаръ далеко отпрянетъ отъ удара дубиной. Въ первомъ случа неловкій защитникъ городка совсмъ оставляетъ игру, и на его мсто становится игрокъ изъ той же партіи, во-второмъ шаръ поднимается другимъ баулеромъ и бросается въ противоположный уиккетъ, въ третьемъ — баулеры, приставленные для наблюденій, бгутъ за шаромъ, поднимаютъ его и бросаютъ въ одинъ изъ городковъ. Между тмъ, въ этомъ послднемъ случа, защитники городковъ перебгаютъ нсколько разъ отъ одного уиккета къ другому, стараясь въ то же время не прозвать непріятельскаго нападенія. Число сдланныхъ ими переходовъ отмчается особенными маркерами, и на нихъ-то собственно основывается побда той или другой стороны. Какъ скоро сбитъ одинъ изъ городковъ, защитникъ его немедленно долженъ оставить игру, и это мсто занимается другимъ изъ той же партіи криккетистовъ. Когда такимъ образомъ вс члены одной партіи принуждены будутъ, одинъ за другимъ, оставить игру, очередь доходитъ до игроковъ противоположной стороны. Побда окончательно ршается числомъ переходовъ, сдланныхъ криккетистами обихъ партій. Должно замтить, что cricket — національная и самая любимая игра англичанъ. Во многихъ городахъ учреждены для нея особенные клубы, и случается весьма нердко, что здсь одинъ городъ соперничаетъ съ другимъ, выбирая изъ своей среды лучшихъ криккетистовъ и противопоставляя ихъ соперникамъ другого мстечка. Причемъ, какъ водится, устраиваются съ обихъ сторонъ пари на огромныя суммы. Прим. перев.}.

— Сегодня, я полагаю, будетъ большое собраніе,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Да, говорятъ, игра завязывается на славу,— отвчалъ хозяинъ.— Хотите посмотрть?

— Я люблю видть игры всякаго рода,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ,— если только въ нихъ, отъ неопытности какого-нибудь хвастуна, не подвергается опасности человческая жизнь.

М-ръ Пикквикъ пріостановился и строго взглянулъ на м-ра Винкеля, который обомллъ подъ испытующимъ взглядомъ президента. Черезъ нсколько секундъ великій мужъ отвелъ отъ него свои глаза и прибавилъ.

— Можемъ ли мы поручить нашего раненаго друга заботливости вашихъ леди?

— Совершенно можете,— пробормоталъ скороговоркой м-ръ Топманъ.

— Разумется,— подтвердилъ м-ръ Снодграсъ.

Поразмыслили и ршили, что м-ръ Топманъ останется дома подъ благодатнымъ надзоромъ женскаго комитета, a вс остальные джентльмены, подъ предводительствомъ м-ра Уардля, отправятся въ городъ Моггльтонъ, куда поголовно выступитъ весь Дингли-Делль, чтобъ принять участіе въ національной игр, занимавшей теперь умы всхъ горожанъ и поселянъ.

Они пошли веселою и стройною толпой, и черезъ нсколько часовъ м-ръ Пикквикъ, почти самъ не зная какъ, очутился въ главной улиц Моггльтона.

Всмъ, a можетъ быть не всмъ, извстно, статься можетъ даже, что и никому неизвстно, что Моггльтонъ — весьма древній и почтенный городъ, имющій вс признаки настоящаго корпоративнаго города: въ немъ есть мэръ, буржуа и фримэны, онъ владетъ съ незапамятныхъ временъ неоспоримымъ правомъ представлять изъ своей среды одного депутата въ англійскій парламентъ, гд, тоже съ незапамятныхъ временъ, насчитываютъ въ дловомъ архив три тысячи триста тридцать три документа относительно города Моггльтона. Этотъ старинный городъ отличается своею приверженностію къ религіи и консерватизмомъ въ торговой политик. Однхъ просьбъ относительно уничтоженія торговли въ праздничные дни поступило отъ него въ парламентъ пятьсотъ тридцать семь, и вслдъ затмъ таковое же число прошеній послдовало относительно поощренія торговли неграми и введенія колоніальной системы въ Англіи, шестьдесятъ восемь въ пользу удержанія и распространенія привилегій церкви. Триста семьдесятъ проектовъ относительно дистиллированія можжевеловой желудочной водки тоже въ свое время были представлены благосклонному вниманію лордовъ, вмст съ покорнйшимъ прошеніемъ касательно выдачи столтней привилегіи новоучредившемуся обществу воздержанія отъ крпкихъ напитковъ.

Проникнутый глубокимъ уваженіемъ къ знаменитому городу, м-ръ Пикквикъ стоялъ на главной его улиц и смотрлъ съ видомъ ученой любознательности на окружающіе предметы. Передъ нимъ во всей красот разстилалась торговая площадь, и въ центр ея — огромный трактиръ съ блестящей вывской весьма замысловатаго вида: то былъ на мраморной колонн сизо-бирюзовый левъ съ высунутымъ языкомъ и тремя низенькими ножками, поднятыми на воздухъ, между тмъ какъ четвертая лапа неистово опиралась на колонну. Тутъ были также пожарный дворъ и страховая отъ огня контора, хлбные амбары, водочный заводъ, булочная, полпивная и башмачная лавка, принимавшая также на себя обязанность доставлять честнымъ гражданамъ потребное количество шляпъ, фуражекъ, колпаковъ, зонтиковъ, чепчиковъ и учебныхъ книгъ по всмъ отраслямъ наукъ. Былъ тутъ красный кирпичный домикъ съ небольшимъ вымощеннымъ дворомъ, принадлежавшій, какъ всмъ было извстно, городскому адвокату, и былъ тутъ, сверхъ того, другой красный кирпичный домикъ съ венеціанскими ставнями и огромной вывской надъ воротами, гд явственно обозначалось золотыми буквами жилище городского врача. Дв-три дюжины мальчишекъ бжали черезъ площадь на поле криккетистовъ, и два-три лавочника стояли y своихъ дверей, увлекаемые очевиднымъ желаніемъ быть свидтелями національной игры. Все это замтилъ м-ръ Пикквикъ отчетливо и ясно, и уже въ душ его заране обрисовался планъ краснорчивйшей страницы путевыхъ впечатлній. Разсчитывая написать ее при первомъ удобномъ случа, онъ поспшилъ присоединиться къ своимъ друзьямъ, которые уже поворотили изъ главной улицы и созерцали на краю города широкое поле битвы.

Уиккеты были уже совсмъ готовы, и не въ дальнемъ разстояніи отъ нихъ красовались дв палатки обширнаго размра, снабженныя всми принадлежностями для отдыха и прохлады состязающихся криккетистовъ. Но игра еще не начиналась. Два или три героя изъ Дингли-Делль и столько же городскихъ богатырей забавлялись на чистомъ воздух, съ величественнымъ видомъ перекидывая съ руки на руку массивные шары. Другіе криккетисты въ соломенныхъ шляпахъ, фланелевыхъ курткахъ и блыхъ штанахъ, бродили около палатокъ, куда и м-ръ Уардль повелъ своихъ гостей.

Полдюжины привтствій, громкихъ и радушныхъ, встртили прибытіе пожилого джентльмена. Вс фланелевыя куртки выступили впередъ, когда онъ началъ рекомендовать своихъ гостей, джентльменовъ изъ Лондона, желавшихъ съ нетерпніемъ видть собственными глазами національное игрище, которое, нтъ сомннія, доставитъ имъ одно изъ величайшихъ наслажденій.

— Вамъ, я полагаю, будетъ гораздо удобне въ палатк,— сказалъ одинъ весьма статный джентльменъ, съ туловищемъ, нсколько похожимъ на резиновый шаръ, набитый гусинымъ пухомъ.

— Въ палатк, сэръ, вы найдете все, что провинція можетъ придумать для столичныхъ гостей,— подтвердилъ другой джентльменъ весьма величавой и мужественной наружности.

— Вы очень добры, сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Сюда пожалуйте,— добавилъ джентльменъ съ шарообразнымъ туловищемъ.— Отсюда вы можете увидть вс эволюціи нашихъ молодцовъ.

Президентъ и м-ръ Уардль вошли въ палатку.

— Безподобная игра… эффектъ сильнйшій… упражненіе для физики… мастерство!

Эти и нкоторыя другія слова стенографическаго свойства поразили прежде всего благородный слухъ м-ра Пикквика при вход его въ гостепріимную палатку. Первый предметъ, представившійся его глазамъ, былъ — зелено-фрачный пріятель рочестерскаго дилижанса, расточавшій свое краснорчіе передъ избраннымъ кружкомъ, въ клуб криккетистовъ. Его костюмъ былъ приведенъ въ немного боле исправное состояніе, и, вмсто башмаковъ, на немъ были сапоги, но это былъ точно онъ, испанскій путешественникъ, обожаемый другъ донны Христины.

Незнакомецъ мигомъ угадалъ своихъ друзей. Выступивъ впередъ, онъ схватилъ за руку м-ра Пикквика и съ обычной торопливостью началъ усаживать его на стулъ, продолжая говорить безъ умолку во все это время, какъ будто вс городскія распоряженія состояли подъ его особеннымъ покровительствомъ и непосредственнымъ надзоромъ.

— Сюда… сюда… отмнная потха… бочки пива… коньякъ первйшаго сорта… бифстексъ… ростбифъ… копченые языки… телга съ чеснокомъ… горчица дребезжитъ… превосходный день… пулярки… радъ васъ видть… будьте какъ дома… безъ церемоній… отличная штука!

М-ръ Пикквикъ услся на указанное мсто, Винкель и Снодграсъ также безмолвно повиновались распоряженіямъ своего таинственнаго друга. М-ръ Уардль смотрлъ, удивлялся и — ничего не понималъ.

— Позвольте, м-ръ Уардль, представить вамъ моего друга,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Вашего друга! Здравствуйте, сэръ. Очень пріятно познакомиться съ другомъ моего друга.

Незнакомецъ быстро сдлалъ антраша и началъ пожимать руку м-ра Уардля съ такою пламенною горячностью, какъ будто они были закадычными друзьями лтъ двадцать сряду. Отступивъ потомъ шага два назадъ и окинувъ собраніе орлинымъ взглядомъ, онъ еще разъ схватилъ руку м-ра Уардля и, повидимому, обнаружилъ даже очевидное намреніе влпить поцлуй въ его розовую щеку.

— Какъ вы здсь очутились, любезный другъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ съ благосклонной улыбкой.

— Такъ себ,— отвчалъ стенографическій другъ,— прикатилъ … городская гостиница… пропасть молодежи… фланелевыя куртки, блые штаны … горячія почки съ перцомъ… сандвичи съ анчоусами … отмнные ребята… весельчаки … Превосходно!

М-ръ Пикквикъ, уже имвшій довольно обширныя свднія въ стенографической систем незнакомца, быстро понялъ и сообразилъ изъ его лаконическихъ рчей, что онъ, неизвстно какими судьбами, вошелъ въ сношенія съ членами Криккетскаго клуба, сталъ съ ними на короткую ногу и получилъ отъ нихъ приглашеніе на общій праздникъ. Такимъ образомъ любопытство ученаго мужа было вполн удовлетворено, онъ надлъ очки и приготовился смотрть на криккетъ.

Игра была начата героями Моггльтона. Интересъ сдлался общимъ, когда м-ръ Домкинсъ и м-ръ Поддеръ, знаменитйшіе члены славнаго клуба, отправились, съ дубинами въ рукахъ, къ своимъ уиккетамъ. М-ръ Лоффи слава и краса криккетистовъ Динглиделль, долженъ былъ бросать могучею рукой свой шаръ противъ богатыря Домкинса, a м-ръ Строггльсъ былъ выбранъ для исправленія такой же пріятной обязанности въ отношеніи къ непобдимому Поддеру. Другіе игроки были поставлены въ различныхъ частяхъ поля для наблюденій за общимъ ходомъ, и каждый изъ нихъ, какъ и слдовало ожидать, поспшилъ стать въ наклонную позицію, опершись рукою, на колно, какъ будто собираясь подставить свою спину для перваго прыжка мальчишки, который долженъ открыть игру въ чехарду. Дознано долговременными опытами, что искусные игроки иначе и не могутъ длать наблюденій. Этотъ способъ созерцанія м-ръ Пикквикъ, въ своихъ ученыхъ запискахъ, весьма справедливо называетъ ‘наблюденіемъ a posteriori’.

Позади уиккетовъ остановились посредствующіе судьи, маркеры приготовились считать и отмчать переходы. Наступила торжественная тишина. М-ръ Лоффи отступилъ на нсколько шаговъ за уиккетъ Поддера и приставилъ шаръ на нсколько секундъ къ своему правому глазу. Доврчиво и гордо м-ръ Домкинсъ приготовился встртить враждебный шар, и глаза его быстро слдили за всми движеніями Лоффи.

— Игра идетъ!— раздался громовый голосъ баулера.

И шаръ, пущенный могучею рукою м-ра Лоффи, быстро полетлъ къ центру противоположнаго уиккета. Изворотливый Домкинсъ былъ насторож, шаръ, встрченный его дубиной, перескочилъ черезъ головы наблюдающихъ игроковъ, успвшихъ между тмъ нагнуться до самыхъ колнъ.

— Разъ — два — три. Лови — бросай — отражай — бги — стой — разъ — нтъ — да — бросай — два — стой!

Весь этотъ гвалтъ поднялся за ловкимъ ударомъ, и въ заключеніе перваго акта, городскіе криккетисты отмтили два перебга. Поддеръ тоже съ своей стороны стяжалъ лавры въ честь и славу Моггльтона. Онъ искусно каждый разъ отражалъ отъ своего уиккета шары, и они разлетались по широкому полю. Наблюдающіе игроки, перебгавшіе съ одного конца на другой, истощились до послднихъ силъ, баулеры смнялись безпрестанно и бросали шары, не щадя своихъ рукъ и плечъ, но Домкинсъ и Поддеръ остались непобдимыми. Около часа ихъ дубины были въ постоянной работ, уиккеты спаслись отъ нападеній, и публика сопровождала громкими рукоплесканіями необыкновенную ловкость своихъ героевъ. Когда, наконецъ, Домкинсъ былъ пойманъ, и Поддеръ выбитъ изъ своего мста, городскіе криккетисты уже считали пятьдесятъ четыре перебга, между тмъ какъ герои Динглиделль остались ни при чемъ. Перевсъ на сторон горожанъ былъ слишкомъ великъ, и не было никакихъ средствъ поверстаться съ ними. Напрасно пылкій Лоффи и нетерпливый Строггльсъ употребляли вс возможныя усилія, чтобъ возстановить нкоторое равновсіе въ этомъ спор: все было безполезно, и пальма первенства неоспоримо и ршительно осталась за городомъ Моггльтономъ.

Незнакомецъ между тмъ кушалъ, пилъ и говорилъ безпрестанно. При каждомъ ловкомъ удар онъ выражалъ свое одобреніе и удовольствіе снисходительнымъ и покровительственнымъ тономъ, при каждомъ промах длалъ гримасы и грозные жесты, сопровождаемые восклицаніями: ‘ахъ, глупо … оселъ… ротозй … фи… срамъ! ‘ Такіе ршительные отзывы не преминули утвердить за нимъ славу совершеннйшаго знатока и безошибочнаго судьи всхъ эволюцій благородной игры въ криккетъ.

— Игра на славу… экзерсиціи первйшаго сорта… были удары мастерскіе,— говорилъ незнакомецъ, когда об партіи сгрупировались въ палатк, посл окончанія игры.

— A вы, сэръ, играли когда-нибудь?— спросилъ Уардль, котораго начинали забавлять энергичныя выходки загадочнаго джентльмена.

— Игралъ ли? Фи!.. двсти тысячъ разъ… не здсь только … въ Вестъ-Индіи.

— Какъ? Вы были и въ Вестъ-Индіи?

— Былъ… по всмъ краямъ… во всхъ частяхъ свта… Въ Австраліи три года.

— Но въ Вестъ-Индіи должно быть очень жарко,— замтилъ м-ръ Пикквикъ,— тамошній климатъ неудобенъ для криккетистовъ.

— Все палитъ — печетъ — жжетъ — томитъ — нестерпимо! Разъ большое пари… одинъ уиккетъ… пріятель мой, полковникъ… сэръ Томасъ Блазо … бросать шары… я отбивать … Началось рано утромъ. Шести туземцамъ поручено длать переходы … утомились… повалились безъ чувствъ… вс до одного … Блазо все кидалъ… держали его два туземца … усталъ, выбился изъ силъ… я отражалъ … ни одного промаха … Блазо упалъ. Его смнилъ Кванко Самба … солнце запекло…. шаръ въ пузыряхъ… пятьсотъ семьдесятъ перебговъ… Усталъ и я… немного … Кванко не уступалъ… побдить или умереть … наконецъ я промахнулся … покончили … искупался, освжился… ничего… пошелъ обдать.

— Что-жъ сталось съ этимъ джентльменомъ… какъ бишь его?— спросилъ Уардль.

— Блазо?

— Нтъ, съ другимъ.

— Кванко Самба?

— Да.

— Погибъ на повалъ… никогда не могъ оправиться… Бдный Кванко … умеръ… Печальный элементъ.

Здсь незнакомецъ приставилъ къ своимъ устамъ пивную кружку, вроятно для того, чтобъ скрыть отъ взоровъ публики взволнованныя чувства, вызванныя свжимъ воспоминаніемъ трагическаго событія: затмъ онъ пріостановился, перевелъ духъ и съ безпокойствомъ началъ озираться вокругъ, когда главнйшіе криккетисты изъ Дингли-Делль подошли къ м-ру Пикквику и сказали:

— Мы намрены, сэръ, покончить ныншній день скромнымъ обдомъ въ трактир ‘Голубого Льва’, смемъ надяться, что вы и ваши друзья не откажетесь почтить своимъ присутствіемъ….

— Само собою разумется,— прервалъ м-ръ Уардль,— къ числу нашихъ друзей принадлежитъ также м-ръ….

И онъ съ вопросительнымъ видомъ взглянулъ на незнакомца, который не замедлилъ дать полный и удовлетворительный отвтъ:

— Джингль, сэръ, Алфредъ Джингль, эсквайръ — безпомстный и бездомный эсквайръ, сэръ.

— Съ удовольствіемъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— мн будетъ очень пріятно.

— И мн,— сказалъ м-ръ Алфредъ Джингль, подавая одну руку м-ру Пикквику, другую — м-ру Уардлю, и говоря потомъ втихомолку на ухо перваго джентльмена: — обдъ превосходный … заглядывалъ сегодня въ кухню … куры, дичь, пироги — деликатесъ! Молодые люди хорошаго тона… народъ веселый, разбитной — отлично!

Такъ какъ предварительныя распоряженія были приведены заране къ вожделнному концу, то вся компанія, раздленная на маленькія группы, поворотила изъ палатокъ на главную улицу Моггльтона, и черезъ четверть часа господа криккетисты съ своими гостями уже засдали въ большой зал ‘Голубого Льва’ подъ предсдательствомъ м-ра Домкинса, и товарища его, вице-президента Лоффи.

Дружно поднялся за огромнымъ столомъ говоръ веселыхъ гостей, дружно застучали ножи, вилки и тарелки, хлопотливо забгали взадъ и впередъ расторопные офиціанты, и быстро стали исчезать, одно за другимъ, лакомыя блюда. М-ръ Джингль кушалъ, пилъ, говорилъ, веселился и шумлъ одинъ за четверыхъ. Когда вс и каждый насытились вдоволь, скатерть была снята и на стол явились въ симметрическомъ порядк бутылки, рюмки и бокалы. Офиціанты удалились въ буфетъ и кухню разсуждать, вмст съ поваромъ объ остаткахъ торжественнаго обда.

Наступили минуты сердечныхъ изліяній и общаго восторга. Среди одушевленнаго говора безмолвствовалъ только одинъ маленькій джентльменъ съ длиннымъ носомъ и сверкающими глазами. Скрестивъ руки на груди, онъ путешествовалъ по зал медленными и ровными шагами, оглядываясь по временамъ вокругъ себя и откашливаясь съ какою-то необыкновенною энергіей выразительнаго свойства. Наконецъ, когда бесда приняла на минуту боле ровный и спокойный характеръ, маленькій джентльменъ провозгласилъ громко и торжественно:

— Господинъ вице-президентъ!

Среди наступившей тишины взоры всхъ и каждаго обратились на вице-президента. М-ръ Лоффи выступилъ впередъ и произнесъ торжественный отвтъ:

— Сэръ!

— Я желаю сказать вамъ нсколько словъ, сэръ: пусть почтенные джентльмены благоволятъ наполнить свои бокалы.

М-ръ Джингль сдлалъ выразительный жестъ и произнесъ энергическимъ тономъ:

— Слушайте, слушайте!

Когда бокалы наполнились искрометной влагой, вице-президентъ, принимая глубокомысленный видъ, сказалъ:

— М-ръ Степль.

— Сэръ,— началъ миніатюрный джентльменъ, выступивъ на середину залы,— я желалъ бы обратить свою рчь собственно къ вамъ, a не къ нашему достойному президенту, потому что, такъ сказать, нашъ достойный президентъ находится въ нкоторой степени… можно даже сказать, въ весьма значительной степени … между тмъ какъ предметъ, о которомъ хочу я говорить, или лучше… правильне то есть… или … или….

— Разсуждать,— подсказалъ м-ръ Джингль.

— Такъ точно разсуждать,— продолжалъ миніатюрный джентльменъ.— Благодарю за такое поясненіе мысли моего почтеннаго друга, если онъ позволитъ мн называть его такимъ именемъ (Слушайте, слушайте! — М-ръ Джингль суетится больше всхъ). Итакъ, сэръ, объявляю, что я имю честь быть криккетистомъ изъ Дингли, то есть изъ Дингли-Делль (громкія рукоплесканія). Само собою разумется, что я отнюдь не могу обнаруживать притязаній на высокую честь принадлежать къ почтенному сословію моггльтонскихъ гражданъ, и вы позволите мн замтить откровенно, сэръ, что я не ищу, не домогаюсь и даже нисколько не желаю этой чести (Слушайте, слушайте!). Уже давно продолжается похвальное соревнованіе на пол національнаго игрища между Моггльтономъ и Дингли-Деллемъ,— это извстно всему свту, сэръ, и, конечно, никто не станетъ оспаривать, что европейскій континентъ иметъ высокое мнніе о криккетистахъ…. Могучъ и славенъ городъ Моггльтонъ, и всюду гремитъ молва о великихъ подвигахъ его гражданъ, но тмъ не мене я — дингли-деллеръ и горжусь этимъ наименованіемъ вотъ по какой причин (Слушайте, слушайте!). Пусть городъ Моггльтонъ гордится всми своими отличіями,— на это, конечно, онъ иметъ полное право: достоинства его многочисленны, даже, можно сказать, безчисленны. Однакожъ, сэръ, если вс мы твердо помнимъ, что Моггльтонъ произвелъ на свтъ знаменитыхъ героевъ, Домкинса и Поддера, то, конечно, никто изъ насъ не забудетъ и не можетъ забыть, что Дингли-Делль, въ свою очередь, можетъ достойно превозноситься тмъ, что ему одолжены своимъ бытіемъ не мене знаменитые мужи: Лоффи и Строггльсъ (Дружныя и громкія рукоплесканія). Унижаю ли я черезъ это честь и славу моггльтонскихъ гражданъ? Нтъ, тысячу разъ нтъ. Совсмъ напротивъ: я даже завидую при этомъ случа роскошному изліянію ихъ національныхъ чувствъ. Вс вы, милостивые государи, вроятно хорошо знаете достопамятный отвтъ, раздавшійся нкогда изъ бочки, гд имлъ мстопребываніе свое великій философъ древней Греціи, стяжавшій достойно заслуженную славу въ классическомъ мір: ‘если бы я не былъ Діогеномъ,’ сказалъ онъ, ‘то я желалъ бы быть Александромъ’.— Воображаю себ, что господа, здсь предстоящіе, могутъ въ свою очередь сказать: ‘не будь я Домкинсъ, я бы желалъ быть Лоффи’, или: ‘не будь я Поддеръ, я желалъ бы быть Строггльсомъ’ (Общій восторгъ). Къ вамъ обращаюсь, господа, почтенные граждане Моггльтона: одинъ ли криккетъ упрочиваетъ за вами громкую извстность? Разв вы никогда не слышали о Домкинс и его высокихъ подвигахъ, имющихъ непосредственное отношеніе къ вашей національной слав? Разв вы не привыкли съ именемъ Поддера соединять понятіе о необыкновенной ршительности и твердости характера въ защит собственности? Кому еще такъ недавно пришла въ голову счастливая мысль относительно увеличенія нашихъ привилегій? Кто такъ краснорчиво ратовалъ въ пользу нашей церкви? Домкинсъ. Итакъ, милостивые государи, приглашаю васъ привтствовать съ общимъ одушевленіемъ почтенныя имена нашихъ національныхъ героевъ: да здравствуютъ многая лта Домкинсъ и Поддеръ! ‘

Отъ громкихъ рукоплесканій задрожали окна, когда миніатюрный джентльменъ кончилъ свою рчь. Весь остатокъ вечера прошелъ чрезвычайно весело и дружелюбно. Тосты слдовали за тостами, и одна рчь смнялась другою: краснорчіе господъ криккетистовъ обнаружилось во всей своей сил и слав. М-ръ Лоффи и м-ръ Строггльсъ, м-ръ Пикквикъ и м-ръ Джингль были каждый въ свою очередь предметомъ единодушныхъ прославленій и каждый, въ свое время, долженъ былъ въ отборныхъ выраженіяхъ благодарить почтенную компанію за предложенные тосты.

Какъ соревнователи національной славы, мы весьма охотно согласились бы представить нашимъ читателямъ полный отчетъ обо всхъ подробностяхъ знаменитаго празднества, достойнаго занять одно изъ первыхъ мстъ въ лтописяхъ великобританскихъ торжествъ, но, къ несчастію, матеріалы наши довольно скудны, и мы должны отказаться отъ удовольствія украсить свои страницы великолпными образчиками британскаго витійства. М-ръ Снодграсъ, съ обычной добросовстностью, представилъ значительную массу примчаній, которыя, нтъ сомннія, были бы чрезвычайно полезны для нашей цли, если бы, съ одной стороны, пламенное краснорчіе, съ другой — живительное дйствіе вина не сдлали почеркъ этого джентльмена до такой степени неразборчивымъ, что рукопись его въ этомъ мст оказалась почти совершенно неудобною для ученаго употребленія. Мы едва могли разобрать въ ней имена краснорчивыхъ ораторовъ и весьма немного словъ изъ псни, проптой м-ромъ Джинглемъ. Попадаются здсь выраженія въ род слдующихъ: ‘изломанныя кости… пощечина… бутылка… подзатыльникъ… забубенный’, но изъ всего этого намъ, при всемъ желаніи, никакъ не удалось составить живописной картины, достойной вниманія нашихъ благосклонныхъ читателей.

Возвращаясь теперь къ раненому м-ру Топману, мы считаемъ своей обязанностью прибавить только, что за нсколько минутъ до полуночи въ трактир ‘Голубого Льва’ раздавалась умилительная мелодія прекрасной и страстной національной псни, которая начинается такимъ образомъ:

Пропируемъ до утра,

Гей, гой! до утра!

Глава VIII.

Объясняетъ и доказываетъ извстное положеніе, что ‘путь истинной любви не то, что желзная дорога’.

Безмятежное пребываніе на хутор Дингли-Делль, чистый и ароматическій воздухъ, оглашаемый безпрерывно пніемъ пернатыхъ, присутствіе прелестныхъ представительницъ прекраснаго пола, ихъ великодушная заботливость и безпокойство: все это могущественнымъ образомъ содйствовало къ благотворному развитію нжнйшихъ чувствъ, глубоко насажденныхъ самою природою въ сердц м-ра Треси Топмана, несчастнаго свидтеля птичьей охоты. На этотъ разъ его нжнымъ чувствамъ было, повидимому, суждено обратиться исключительно на одинъ обожаемый предметъ. Молодыя двушки были очень милы, и обращеніе ихъ казалось привлекательнымъ во многихъ отношеніяхъ, но двственная тетка превосходила во всемъ какъ своихъ племянницъ, такъ и всякую другую женщину, какую только видлъ м-ръ Топманъ на своемъ вку. Было какое-то особенное великолпіе въ ея черныхъ глазахъ, особенное достоинство въ ея осанк, и даже походка цломудренной двы обличала такія сановитыя свойства, какихъ отнюдь нельзя было замтить въ молодыхъ миссъ Уардль. Притомъ не подлежало ни малйшему сомннію, что м-ръ Треси Топманъ и двственная тетка увлеклись другъ къ другу съ перваго взгляда непреодолимою симпатіею, въ ихъ натур было что-то родственное, что, повидимому, должно было скрпить неразрывными узами мистическій союзъ ихъ душъ. Ея имя невольно вырвалось изъ груди м-ра Топмана, когда онъ лежалъ на трав, плавая въ своей собственной крови, и страшный истерическій хохотъ двствующей тетки былъ первымъ звукомъ, поразившимъ слухъ счастливаго Треси, когда друзья подвели его къ садовой калитк. Чмъ же и какъ объяснить это внезапное волненіе въ ея груди? Было ли оно естественнымъ изліяніемъ женской чувствительности при вид человческой крови, или, совсмъ напротивъ, источникъ его заключался въ пылкомъ и страстномъ чувств, которое только онъ одинъ изъ всхъ живущихъ существъ могъ пробудить въ этой чудной дв? Вотъ вопросы и сомннія, терзавшіе грудь счастливаго страдальца, когда онъ былъ распростертъ на мягкой соф передъ пылающимъ каминомъ. Надлежало разршить ихъ во что бы ни стало.

Былъ вечеръ. Изабелла и Эмилія вышли погулять въ сопровожденіи м-ра Трунделя, глухая старая леди полулежала въ забытьи въ своихъ спокойныхъ креслахъ, жирный и толстый дтина храплъ y очага въ отдаленной кухн, смазливыя горничныя вертлись y воротъ, наслаждаясь пріятностью вечерней погоды и любезностью сельскихъ кавалеровъ, изливавшихъ передъ ними свои пылкія чувства. Треси Топманъ и Рахиль Уардль сидли другъ подл друга, не обращая ни малйшаго вниманія на окружающіе предметы. Они мечтали о взаимной симпатіи душъ, мечтали и молчали.

— Ахъ! я совсмъ забыла свои цвты!— вдругъ сказала двствующая тетка.

— Пойдемте поливать ихъ теперь,— промолвилъ м-ръ Топманъ убдительнымъ тономъ.

— Вы простудитесь на вечернемъ воздух,— отвчала цломудренная два тономъ глубочайшаго состраданія и симпатіи.

— Нтъ, нтъ,— сказалъ м-ръ Топманъ, быстро вставая съ мста.— Позвольте мн идти вмст съ вами: это будетъ полезно для моего здоровья.

Сострадательная леди поправила перевязку на лвомъ плеч своего прекраснаго собесдника и, взявъ его за правую руку, отправилась въ садъ.

Въ отдаленномъ и уединенномъ конц сада красовалась поэтическая бесдка изъ акацій, жасминовъ, душистой жимолости и роскошнаго плюша. Въ этотъ пріютъ спокойствія и тишины направила свои шаги счастливая чета. Двствующая тетушка взяла лейку, лежавшую въ углу, и собралась идти. М-ръ Топманъ удержалъ ее подл себя.

— Миссъ Уардль! — воскликнулъ онъ, испустивъ глубокій вздохъ.

Двствующая тетка затрепетала, зашаталась, и лейка едва не выпала изъ ея рукъ.

— Миссъ Уардль!— повторилъ м-ръ Топманъ,— вы — ангелъ!

— М-ръ Топманъ!— воскликнула Рахиль, красня, какъ піонъ.

— Да, вы ангелъ, миссъ Уардль, вы … вы … вы — сущій ангелъ,— повторилъ энергическимъ тономъ краснорчивый пикквикистъ.

— Мужчины всхъ женщинъ называютъ ангелами,— пробормотала застнчивая леди.

— Что же вы посл этого? Съ чмъ могу я васъ сравнить, несравненная миссъ Уардль,— говорилъ восторженный Топманъ.— Гд и какъ найти существо, подобное вамъ? Въ какомъ углу міра можетъ еще скрываться такое счастливое соединеніе физическихъ и моральныхъ совершенствъ? Гд ахъ! гд…

М-ръ Топманъ пріостановился, вздохнулъ и съ жаромъ началъ пожимать руку красавицы, державшую ручку лейки. Она потупила глаза, опустила голову и прошептала едва слышнымъ голосомъ.

— Мужчины какъ мухи къ намъ льнутъ.

— О, какъ бы я желалъ быть мухой, чтобъ вчно жужжать вокругъ вашего прелестнаго чела!— воскликнулъ вдохновенно м-ръ Топманъ.

— Мужчины вс … такіе обманщики …— продолжала застнчивая леди.

— Обманщики — да, но не вс, миссъ Уардль. Есть по крайней мр одно существо, постоянное и неизмнное въ своихъ чувствахъ, существо, готовое посвятить всю свою жизнь вашему счастію, существо, которое живетъ только вашими глазами, дышитъ вашею улыбкой, которое для васъ, только для одной васъ переноситъ тяжелое бремя своей жизни.

— Гджъ скрывается оно, м-ръ Топманъ, это идеальное существо?

— Здсь, передъ вами, миссъ Уардль!

И прежде, чмъ цломудренная два угадала его настоящую мысль, м-ръ Топманъ стоялъ на колняхъ y ея ногъ.

— М-ръ Топманъ, встаньте!— сказала Рахиль.

— Никогда, никогда!— былъ рыцарскій отвтъ.— О, Рахиль!

Онъ схватилъ ея трепещущую руку и прижалъ къ своимъ пламеннымъ устамъ. Зеленая лейка упала на полъ.

— О, Рахиль, обожаемая Рахиль! Могу ли я надяться на вашу любовь?

— М-ръ Топманъ, — проговорила двствующая тетка,— я такъ взволнована … такъ измучена, но… но … я къ вамъ неравнодушна.

Лишь только вожделнное признаніе вырвалось изъ устъ цломудренной леди, м-ръ Топманъ приступилъ къ ршительному обнаруженію своихъ чувствъ, и началъ длать то, что обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ длается пылкими юношами, объятыми пожирающей страстью: онъ быстро вскочилъ на ноги и, забросивъ свою руку на плечо двствующей тетки, напечатллъ на ея устахъ многочисленные поцлуи, которые вс до одного, посл нкотораго сопротивленія и борьбы, были приняты терпливо и даже благосклонно. Неизвстно, какъ долго могли бы продолжаться эти пылкія обнаруженія нжной страсти, если бъ красавица, испуганная какимъ то внезапнымъ явленіемъ, вдругъ невырвалась изъ объятій пламеннаго юноши.

— За нами подсматривають, м-ръ Топманъ!— воскликнула цломудренная два.— Насъ открыли!

М-ръ Топманъ съ безпокойствомъ оглянулся вокругъ себя, и взоръ его немедленно упалъ на одинъ изъ самыхъ прозаическихъ предметовъ вседневной жизни. Жирный дтина, неподвижный, какъ столбъ, безсмысленный, какъ оселъ, уставилъ свои большіе глаза въ самый центръ бесдки, но и самый опытный физіономистъ, изучившій до послднихъ мелочей вс возможныя очертанія человческой фигуры, не открылъ бы на его лиц ни малйшихъ слдовъ изумленія, любопытства или какого нибудь другого чувства, волнующаго человческую грудь. М-ръ Топманъ смотрлъ на жирнаго дтину, жирный дтина смотрлъ на м-ра Топмана съ тупымъ, безсмысленнымъ выраженіемъ. Чмъ доле м-ръ Топманъ наблюдалъ безсмысленно пошлую фигуру дтины, тмъ боле убждался, что онъ или ничего не зналъ, не видалъ, или ничего не понималъ. Подъ вліяніемъ этого впечатлнія онъ сказалъ довольно твердымъ, ршительнымъ и нсколько суровымъ тономъ:

— Чего вамъ здсь надобно?

— Пожалуйте ужинать, сэръ: столъ накрытъ.

— Давно ли вы пришли сюда?— спросилъ м-ръ Топманъ, окинувъ еще разъ пытливымъ взоромъ жирнаго дтину.

— Только сейчасъ, сэръ.

М-ръ Топманъ еще пристальне впился глазами въ пошлую фигуру, но не замтилъ въ ней ни малйшаго проявленія какого нибудь чувства. Успокоенный счастливымъ результатомъ своихъ изслдованій, м-ръ Топмань подалъ руку двствующей тетк и вышелъ изъ бесдки.

Они пошли домой. Дтина слдовалъ за ними.

— Онъ ничего не знаетъ,— шепнулъ м-ръ Топманъ.

— Ничего,— подтвердила, двственная тетка.

Позади ихъ послышался странный звукъ, произведенный какъ будто неловкимъ усиліемъ подавить невольный смхъ. М-ръ Топманъ оглянулся. Нтъ, быть не можетъ: на лиц жирнаго дтины не было ни малйшей гримасы.

— Скоро онъ заснетъ, я полагаю,— шепнулъ м-ръ Топманъ.

— Въ этомъ нтъ никакого сомннія,— сказала цломудренная тетка.

Они оба засмялись отъ чистаго сердца.

М-ръ Топманъ жестоко ошибся. Жирный дтина на этотъ разъ бодрствовалъ и тломъ, и душой. Онъ все видлъ и слышалъ.

За ужиномъ ни съ чьей стороны не обнаружилось попытокъ завязать общій разговоръ. Старая леди пошла спать, Изабелла Уардль посвятила себя исключительному вниманію м-ра Трунделя, двствующая тетушка была вся сосредоточена на своемъ любезномъ Треси, мысли Эмиліи Уардль были, казалось, обращены на какой-то отдаленный предметъ, вроятно, на отсутствующаго Снодграса.

Одиннадцать, двнадцать, часъ за полночь: джентльменовъ нтъ какъ нтъ. Безпокойство изобразилось на всхъ лицахъ. Неужели ихъ остановили и ограбили среди дороги? Не послать ли людей съ фонарями въ т мста, гд имъ слдуетъ возвращаться домой? Или, пожалуй, чего добраго … Чу! вотъ они. Отчего они такъ запоздали? Чу — какой-то странный голосъ! Чей бы это?

Все маленькое общество высыпало въ кухню, куда воротились запоздалые гуляки. Одинъ взглядъ на нихъ объяснилъ весьма удовлетворительно настоящее положеніе вещей.

М-ръ Пикквикъ, засунувъ въ карманы об руки и нахлобучивъ шляпу на свой лвый глазъ, стоялъ облокотившись спиною о буфетъ, потряхивая головой на вс четыре стороны, и по лицу его быстро скользили одна за другою самыя благосклонныя улыбки, не направленныя ни на какой опредленный предметъ и не вызванныя никакимъ опредленнымъ обстоятельствомъ или причиной. Старикъ Уардль, красный какъ жареный гусь, неистово пожималъ руку незнакомаго джентльмена и еще неистове клялся ему въ вчной дружб. М-ръ Винкель, прислонившись спиною къ стн, произносилъ весьма слабыя заклинанія на голову того, кто бы осмлился напомнить ему о позднемъ час ночи. М-ръ Снодграсъ погрузился въ кресла, и физіономія его, въ каждой черт, выражала самыя отчаянныя бдствія, какія только можетъ придумать пылкая фантазія несчастнаго поэта.

— Что съ вами, господа?— спросили въ одинъ голосъ изумленныя леди.

— Ни-чег-гго,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Мы вс … благо … получны. Я говорю, Уардль, мы вс благополучны: такъ, что ли?

— Разумется,— отвчалъ веселый хозяинъ.— Милыя мои, вотъ вамъ другъ мой, м-ръ Джингль, другъ м-ра Пикквика. Прошу его любить и жаловать: онъ будетъ y насъ гостить.

— Не случилось ли чего съ м-ромъ Снодграсомъ?— спросила Эмилія безпокойнымъ тономъ.

— Ничего, сударыня, ничего,— отвчалъ незнакомый джентльменъ.— Обдъ и вечеръ посл криккета … веселая молодежь … превосходныя псни… старый портеръ … кларетъ … чудесное вино, сударыня … вино.

— Врешь ты, шарамыжникъ,— возразилъ прерывающимся голосомъ м-ръ Снодграсъ.— Какое тамъ вино? Никакого, чортъ васъ побери. Селедка — вотъ въ чемъ штука!

— Не пора ли имъ спать, тетушка?— спросила Эмилія.— Люди могутъ отнести ихъ въ спальню: по два человка на каждаго джентльмена.

— Я не хочу спать,— проговорилъ м-ръ Винкель довольно ршительнымъ тономъ.

— Ни одной живой души не припущу къ себ,— возгласилъ м-ръ Пикквикъ, и при этомъ лучезарная улыбка снова озарила его красное лицо.

— Ура!— воскликнулъ м-ръ Винкель.

— Ур-р-ра!— подхватилъ м-ръ Пикквикъ, снимая свою шляпу и бросая на полъ, при чемъ его очки также упали на середину кухни.

При этомъ подвиг онъ окинулъ собраніе торжествующимъ взоромъ и захохоталъ отъ чистйшаго сердца.

— Давайте еще бутылку вина!— вскричалъ м-ръ Винкель, постепенно понижая свой голосъ отъ самой верхней до самой низшей ноты.

Его голова опрокинулась на грудь, и онъ продолжалъ бормотать безсвязные звуки, обнаруживая между прочимъ зврское раскаяніе, что поутру не удалось ему отправить на тотъ свтъ старикашку Топмана. Наконецъ онъ заснулъ, и въ этомъ положеніи два дюжихъ парня, подъ личнымъ надзоромъ жирнаго дтины, отнесли его наверхъ. Черезъ нсколько минутъ м-ръ Снодграсъ вврилъ также свою собственную особу покровительству Джоя. М-ръ Пикквикъ благоволилъ принять протянутую руку м-ра Топмана и спокойно выплылъ изъ. кухни, улыбаясь подъ конецъ самымъ любезнымъ и обязательнымъ образомъ. Наконецъ и самъ хозяинъ, посл нмого и трогательнаго прощанія со своими дочерьми, возложилъ на м-ра Трунделя высокую честь проводить себя наверхъ: онъ отправился изъ кухни, заливаясь горючими слезами, какъ будто спальня была для него мстомъ заточенія и ссылки.

— Какая поразительная сцена!— воскликнула двственная тетка.

— Ужасно, ужасно!— подтвердили молодыя двицы.

— Ничего ужасне не видывалъ,— сказалъ м-ръ Джингль серьезнымъ тономъ.— На его долю пришлось двумя бутылками больше противъ каждаго изъ его товарищей.— Зрлище страшное, сударыня, да!

— Какой любезный молодой человкъ!— шепнула двственная тетка на ухо Топману.

— И очень недуренъ собой!— замтила втихомолку Эмилія Уардль.

— О, да, очень недуренъ,— подтвердила двственная тетка.

М-ръ Топманъ думалъ въ эту минуту о рочестерской вдов, и сердце его переполнилось мрачною тоской. Разговоръ, продолжавшійся еще минутъ двадцать, не могъ успокоить его взволнованныхъ чувствъ. Новый гость былъ учтивъ, любезенъ, разговорчивъ, и занимательные анекдоты, одинъ за другимъ, быстро струились изъ его краснорчивыхъ устъ. М-ръ Топманъ сидлъ какъ на иголкахъ и чувствовалъ, съ замираніемъ сердца, что звзда его славы постепенно меркнетъ и готова совсмъ закатиться подъ вліяніемъ палящихъ лучей новаго свтила. Мало-помалу веселость его исчезла, и его смхъ казался принужденнымъ. Успокоивъ, наконецъ, свою больную голову подъ теплымъ одяломъ, м-ръ Топмалъ воображалъ, съ нкоторымъ утшеніемъ и отрадой, какъ бы ему пріятно было притиснуть своей спиной этого проклятаго Джингля между матрацомъ и периной.

Поутру на другой день хозяинъ и его гости, утомленные похожденіями предшествовавшей ночи, долго оставались въ своихъ спальняхъ, но рано всталъ неутомимый незнакомецъ и употребилъ весьма счастливыя усилія возбудить веселость дамъ, пригласившихъ его принять участіе въ ихъ утреннемъ кофе. Двствующая тетка и молодыя двицы хохотали до упаду, и даже старая леди пожелала однажды выслушать черезъ слуховой рожокъ одинъ изъ его забавныхъ анекдотовъ. Ея удовольствіе выразилось одобрительной улыбкой, и она благоволила даже назвать м-ра Джингля ‘безстыднымъ повсой’,— мысль, съ которою мгновенно согласились вс прекрасныя родственницы, присутствовавшія за столомъ.

Уже издавна старая леди имла въ лтнее время похвальную привычку выходить въ ту самую бесдку, въ которой м-ръ Топманъ наканун ознаменовалъ себя страстнымъ объясненіемъ своихъ чувствъ. Путешествіе старой леди неизмнно совершалось слдующимъ порядкомъ: во-первыхъ, жирный дтина отправлялся въ ея спальню, снималъ съ вшалки ея черную атласную шляпу, теплую шаль, подбитую ватой, и бралъ толстый сучковатый посохъ съ длинной рукояткой. Старая леди, надвая шляпу, закутывалась шалью и потомъ, опираясь одною рукою на свой посохъ, a другою на плечо жирнаго дтины, шла медленнымъ и ровнымъ шагомъ въ садовую бесдку, гд, оставаясь одна, наслаждалась около четверти часа благораствореннымъ воздухомъ лтняго утра. Наконецъ, точно такимъ же порядкомъ, она опиралась вновь на посохъ и плечо и шла обратно въ домъ свой.

Старуха любила аккуратность во всхъ своихъ длахъ и мысляхъ. Три года сряду церемонія прогулки въ садъ исполнялась со всею точностью, безъ малйшаго отступленія отъ принятыхъ формъ. На этотъ разъ, однакожъ, къ великому ея изумленію, произошло въ этой церемоніи совсмъ неожиданное измненіе: жирный дтина вмсто того, чтобы оставить бесдку, отступилъ отъ нея на нсколько шаговъ, осмотрлся направо и налво и потомъ опять подошелъ къ старой леди съ таинственнымъ видомъ, принимая, повидимому, необходимыя предосторожности, чтобъ его никто не замтилъ.

Старая леди была робка, подозрительна, пуглива, какъ почти вс особы ея лтъ. Первою ея мыслью было: не хочетъ ли масляный болванъ нанести ей какое нибудь физическое оскорбленіе съ преступнымъ умысломъ овладть ея скрытымъ капиталомъ. Всего лучше было бы въ такомъ случа позвать кого-нибудь на помощь, но старческія немощи уже давно лишили ее способности издавать пронзительные звуки. Проникнутая чувствомъ невыразимаго ужаса, старушка наблюдала молча движенія рослаго дтины, и страхъ ея увеличился еще больше, когда тотъ, прислонившись къ ея уху, закричалъ взволнованнымъ и, какъ ей показалось, грознымъ тономъ:

— Мистриссъ!

Теперь должно обратить вниманіе на то, что въ эту самую минуту м-ръ Джингль гулялъ въ саду, весьма недалеко отъ бесдки. Услышавъ громкое воззваніе лакея, онъ остановился прислушаться, что будетъ дальше. Три существенныя причины побудили его на этотъ поступокъ. во-первыхъ, онъ былъ любопытенъ и праздненъ: во-вторыхъ, деликатность чувства отнюдь не принадлежала къ числу нравственныхъ свойствъ м-ра Джингля, въ третьихъ и въ послднихъ, онъ скрывался за куртиною цвтовъ, и никто не видалъ его въ саду. Поэтому м-ръ Джингль стоялъ, молчалъ и слушалъ.

— Мистриссъ!— прокричалъ опять жирный дтина.

— Чего вамъ надобно, Джой?— спросила трепещущая старушка.— Надюсь, мой милый, я была снисходительна къ вамъ и никогда не взыскивала строго за ваши проступки. Могло случиться что-нибудь невзначай, но этого, конечно, никто бы не избжалъ на моемъ мст. Жалованья получали вы много, дла y васъ было мало, a сть позволялось вволю.

Старушка весьма искусно задла за чувствительную струну дтины: онъ былъ растроганъ, и отвчалъ выразительнымъ тономъ:

— Много доволенъ вашей милостью, покорнйше благодаримъ.

— Ну, такъ чего жъ вы хотите отъ меня, мой милый?— спросила ободренная старушка.

— Мн хочется поставить дыбомъ ваши волосы, сударыня.

Такое желаніе, очевидно, могло происходить изъ грязнаго источника, быть можетъ, даже изъ жажды крови, и такъ какъ старая леди не совсмъ понимала процессъ поднятія дыбомъ ея волосъ, то прежній страхъ возвратился къ ней съ новою силой.

— Какъ вы полагаете, сударыня, что я видлъ вчера вечеромъ въ этой самой бесдк?— спросилъ дтина, выказывая свои зубы.

— Почемужъ я знаю? Что такое?

— Я видлъ, сударыня, собственными глазами, на этомъ самомъ мст, гд вы изволите сидть, видлъ, какъ одинъ изъ вашихъ гостей, раненый джентльменъ, сударыня, цловалъ и обнималъ…

— Кого, Джой, кого? Мою горничную?

— Нтъ, сударыня, похуже,— прервалъ жирный дтина надъ самымъ ухомъ старой леди.

— Неужто мою внуку?

— Хуже, гораздо хуже!

— Что съ вами, Джой? Вы съ ума сошли!— проговорила старушка, считавшая послднюю догадку верхомъ семейнаго несчастія.— Кого же? Говорите: я непремнно хочу знать.

Жирный дтина бросилъ вокругъ себя пытливый взглядъ и, увренный въ своей полной безопасности, прокричалъ надъ ухомъ старой леди:

— Миссъ Рахиль!

— Чтоо-о?— воскликнула старая леди пронзительнымъ голосомъ.— Говорите громче.

— Миссъ Рахиль,— проревлъ еще разъ дтина.

— Мою дочь!!!

Толстыя щеки Джоя залоснились и раздулись, когда онъ, вмсто отвта, утвердительно кивнулъ своей головой.

— И она не противилась!— воскликнула старая леди.

Джой выказалъ снова зубы и сказалъ:

— Я видлъ, какъ она сама цловала и обнимала раненаго джентльмена.

Еслибъ м-ръ Джингль изъ своей засады мотъ видть выраженіе лица старой леди, пораженной неожиданною встью, громкій смхъ, нтъ сомннія, обличилъ бы его присутствіе подл таинственной бесдки. Онъ притаилъ дыханіе и старался не проронить ни одного звука. Въ бесдк между тмъ раздавались отрывочныя фразы въ род слдующихъ: ‘Безъ моего позволенія! ‘ — ‘Въ ея лта!’ — ‘Боже мой, до чего я дожила!’ — Все это слышалъ м-ръ Джингль и видлъ потомъ, какъ жирный дтина, постукивая каблуками, вышелъ изъ бесдки на свжій воздухъ.

Обстоятельство довольно странное, но тмъ не мене возведенное на степень очевиднаго факта: м-ръ Джингль черезъ пять минутъ посл своего прибытія на Меноръ-Фармъ ршился и далъ себ честное слово — овладть, во что бы ни стало, сердцемъ двственной тетки. Съ перваго взгляда онъ замтилъ, что его безцеремонное и смлое обращеніе совершенно приходилось по мыслямъ старой дв, и онъ разсчиталъ наугадъ, что лучшимъ ея достоинствомъ, безъ сомннія, должно быть независимое состояніе, принадлежавшее ей по праву наслдства. Предстояла теперь неотложная необходимость, такъ или иначе, затснить, отстранить или сокрушить своего счастливаго соперника: м-ръ Джингль ршился приступить къ этой цли смло и прямо. Фильдингъ говоритъ остроумно и справедливо: ‘мужчина то же, что огонь, и сердце женщины — фитиль для него: князь тьмы зажигаетъ ихъ по своей вол’. М-ръ Джингль, великій практическій философъ, зналъ очень хорошо, что молодой человкъ, какъ онъ, для такой особы, какъ двственная тетка, былъ опасне всякаго огня. Онъ ршился попробовать свою силу.

Исполненный глубокихъ размышленій насчетъ этого предмета, онъ выступилъ журавлинымъ шагомъ изъ своей засады и пошелъ впередъ по направленію къ джентльменскому дому. Фортуна, казалось, сама распорядилась помогать его планамъ. М-ръ Топманъ и другіе джентльмены стояли y садовой калитки, и вслдъ за ними появились молодыя двушки, которымъ тоже вздумалось погулять посл своего завтрака. Крпость осталась безъ прикрытія.

Дверь гостиной была немного притворена. М-ръ Джингль заглянулъ: двствующая тетка сидла за шитьемъ. Онъ кашлянулъ, она подняла глаза и улыбнулась. Нершительность и колебаніе были совсмъ незнакомы м-ру Альфреду Джинглю. Онъ таинственно приставилъ палецъ къ своимъ губамъ, вошелъ и заперъ за собою дверь.

— Миссъ Уардль,— сказалъ м-ръ Джингль, принявъ на себя озабоченный видъ,— извините… короткое знакомство… церемониться некогда… все открыто!

— Сэръ!— воскликнула двственная тетка, изумленная неожиданнымъ появленіемъ незнакомца.

— Тише… умоляю… важныя дла… толстый слуга… пухлое лицо… круглые глаза… мерзавецъ.

Здсь онъ выразительно кивнулъ своею головой, двствующую тетку пронялъ невольный трепетъ.

— Вы намекаете, если не ошибаюсь, на Джозефа?— сказала Рахиль, стараясь сообщить спокойное выраженіе своему лицу.

— Да, сударыня… чортъ его побери…. проклятый Джой… измнникъ… собака… все сказалъ старой леди … вспыхнула, пришла въ отчаяніе … дико … бесдка … Топманъ … обнимаетъ и цлуетъ… не противится… что вы на это скажете, сударыня?

— М-ръ Джингль, если вы пришли издваться надо мной, обижать беззащитную двушку…

— Совсмъ нтъ… помилуй Богъ!.. Слышалъ все… сообразилъ… пришелъ предостеречь, предложить услуги… сорвать маску. Думайте, что хотите… сдлалъ свое дло… иду.

И онъ поспшно повернулся къ дверямъ.

— Что мн длать? что мн длать?— завопила бдная два, заливаясь горькими слезами.— Братъ разсердится ужасно!

— Разсвирпетъ… иначе нельзя… фамильная обида.

— Что-жъ мн сказать ему, м-ръ Джингль?— всхлипывала двствующая тетка, терзаемая страшнымъ припадкомъ отчаянія.— Научите, присовтуйте!

— Скажите, что ему пригрезилось, и больше ничего,— холодно отвчалъ м-ръ Джингль.

Лучъ надежды озарилъ страждущую душу горемычной двы. Замтивъ это, м-ръ Джингль смле началъ развивать нить своихъ соображеній.

— Все вздоръ, сударыня… очень натурально… заснулъ, пригрезилась красавица… кошмаръ… вс поврятъ… понимаете?

Была ли двствующая тетка обрадована разсчитанной вроятностью ускользнуть отъ опасныхъ слдствій сдланнаго открытія или, быть можетъ, приписанный ей титулъ красавицы значительно умягчилъ жестокость ея печали, утвердительно сказать мы не можемъ ни того, ни другого. Какъ бы то ни было, ея щеки покрылись яркимъ румянцемъ, и она бросила благодарный взглядъ на м-ра Джингля.

Понимая въ совершенств свою роль, м-ръ Джингль испустилъ глубокій вздохъ, вперилъ на пару минутъ свои глаза въ желтое лицо старой двы, принялъ мелодраматическую позу и внезапно устремилъ свой взоръ на небеса.

— Вы, кажется, страдаете, м-ръ Джингль,— сказала сострадательная леди жалобнымъ тономъ,— вы несчастны. Могу ли я, въ благодарность за ваше великодушное участіе, вникнуть въ настоящую причину вашихъ страданій? Быть можетъ, мн удастся облегчить ваше горе?

— Облегчить? Ха, ха, ха! И это говорите вы, миссъ Уардль? вы говорите, тогда какъ любовь ваша принадлежитъ человку, неспособному понимать свое счастье, человку, который даже теперь разсчитываетъ на привязанность племянницы того самаго созданія… который… но нтъ!.. нтъ! онъ мой другъ: я не буду выставлять на позоръ его безнравственныя свойства. Миссъ Уардль — прощайте!

Въ заключеніе этой рчи, принявшей, быть можетъ, первый разъ на его язык послдовательную логическую форму, м-ръ Джингль приставилъ къ своимъ глазамъ коленкоровый лоскутъ суррогатъ носового платка и сдлалъ ршительный шагъ къ дверямъ.

— Остановитесь, м-ръ Джингль!— возопила двствующая тетка.— Вашъ намекъ относится къ м-ру Топману: объяснитесь.

— Никогда!— воскликнулъ м-ръ Джингль театральнымъ тономъ.— Никогда!

И въ доказательство своей твердой ршимости онъ придвинулъ стулъ къ двствующей тетк и услся рядомъ съ нею.

— М-ръ Джингль,— сказала цломудренная два,— я прошу васъ, умоляю, заклинаю … откройте ужасную тайну, если она иметъ какую-нибудь связь съ моимъ другомъ.

— Могу ли я,— началъ м-ръ Джингль, пристально вперивъ глаза въ лицо двствующей тетки,— могу ли я видть, какъ безжалостный эгоистъ приноситъ въ жертву прелестное созданіе … Но нтъ, нтъ! Языкъ отказывается объяснить …

— Именемъ всего, что дорого для вашего растерзаннаго сердца,— вопила цломудренная два,— умоляю, объясните.

М-ръ Джингль, казалось, нсколько секундъ боролся съ собственными чувствами и потомъ, преодолвъ внутреннее волненіе, произнесъ твердымъ и выразительнымъ тономъ:

— Топманъ любитъ только ваши деньги!

— Злодй!— воскликнула миссъ Уардль, проникнутая насквозь страшнымъ негодованіемъ.

Сомннія м-ра Джингля ршены: y двствующей тетки были деньги.

— Этого мало,— продолжалъ кочующій актеръ,— Топманъ любитъ другую.

— Другую!— возопила тетка.— Кого же?

— Смазливую двушку съ черными глазами, вашу племянницу — Эмилію.

Продолжительная пауза.

Съ этого мгновенія въ груди старой двы заклокотала самая непримиримая ненависть къ миссъ Эмиліи Уардль. Багровая краска выступила на ея лиц и ше, она забросила свою голову назадъ съ выраженіемъ самаго отчаяннаго презрнія и злобы. Закусивъ, наконецъ, свои толстыя губы и вздернувъ носъ, она прервала продолжительное молчаніе такимъ образомъ:

— Нтъ, этого быть не можетъ. Я не врю вамъ, м-ръ Джингль.

— Наблюдайте за ними,— отвчалъ кочующій актеръ.

— Буду.

— Замчайте его взоры.

— Буду.

— Его шопотъ.

— Буду.

— Онъ сядетъ за столъ подл нея.

— Пусть его.

— Будетъ любезничать съ нею.

— Пусть.

— Станетъ расточать передъ нею всю свою внимательность.

— Пусть.

— И онъ броситъ васъ съ пренебреженіемъ.

— Меня броситъ!— взвизгнула двственная тетка,— меня!

И въ припадк бшеной злобы, она заскрежетала зубами. Глаза ея налились кровыо.

— Убдитъ ли это васъ?

— Да.

— Вы будете равнодушны?

— Да.

— И вы оставите его?

— Да.

— Онъ не будетъ имть мста въ вашемъ сердц?

— Да.

— Любовь ваша будетъ принадлежать другому?

— Да.

— Честное слово?

— Честное слово.

М-ръ Джингль бросился на колни и пять минутъ простоялъ y ногъ цломудренной леди: ему общали подарить неизмнно вчную любовь, какъ скоро будетъ приведена въ извстность гнусная измна Топмана.

Въ этотъ же самый день, за обдомъ, блистательнымъ образомъ подтвердились слова м-ра Альфреда Джингля. Двственная тетка едва врила своимъ глазамъ. М-ръ Треси Топманъ сидлъ подл Эмиліи Уардль напротивъ м-ра Снодграса, улыбаясь шепталъ, смялся и выдумывалъ поэтическіе комплименты. Ни однимъ взглядомъ, ни однимъ словомъ не удостоилъ онъ владычицы своего сердца, которой такъ недавно клялся посвятить всю свою жизнь.

— Чортъ побери этого болвана!— думалъ про себя м-ръ Уардль, знавшій отъ своей матери вс подробности романтической исторіи.— Жирный толстякъ, вроятно, спалъ или грезилъ на яву. Все вздоръ!

— Извергъ!— думала про себя двственная тетка,— о, какъ я ненавижу его! Да, это ясно: милый Джингль не обманывалъ меня.

Слдующій разговоръ объяснитъ нашимъ читателямъ непостижимую перемну въ поведеніи м-ра Треси Топмана.

Время дйствія — вечеръ, сцена — садъ. Двое мужчинъ гуляютъ по уединенной тропинк: одинъ низенькій и толстый, другой сухопарый и высокій. То были: м-ръ Треси Топманъ и м-ръ Альфредъ Джингль. Бесду открылъ толстый джентльменъ:

— Ну, другъ, хорошо я велъ себя?

— Блистательно … безподобно … лучше не сыграть и мн… завтра опять повторить роль… каждый вечеръ … впредь до дальнйшихъ распоряженій.

— И Рахиль непремнно этого требуетъ?

— Непремнно.

— Довольна ли она моимъ поведеніемъ?

— Совершенно … что длать?.. непріятно … терпніе … постоянство … отвратить подозрнія… боится брата … надо, говоритъ, молчать и ждать … всего два-три дня … старики угомонятся … будете блаженствовать оба.

— Есть отъ нея какія-нибудь порученія?

— Любовь … неизмнная привязанность … нжное влеченіе. Сказать ли ей что-нибудь отъ твоего имени?

— Любезный Альфредъ,— отвчалъ невинный м-ръ Топманъ, съ жаромъ пожимая руку своего друга,— отнеси къ ней мою безпредльную любовь и скажи, что я горю нетерпливымъ желаніемъ прижать ее къ своей пламенной груди. Объяви, что я готовъ, скрпя сердце, безусловно подчиняться всмъ распоряженіемъ, какія ты сегодня поутру передалъ мн отъ ея имени. Скажи, что я удивляюсь ея благоразумію и вполн уважаю ея скромность.

— Очень хорошо. Еще что?

— Ничего больше. Прибавь только, что я мечтаю каждую минуту о томъ счастливомъ времени, когда судьба соединитъ насъ неразрывными узами, и когда не будетъ больше надобности скрывать настоящія чувства подъ этой личиной притворства.

— Будетъ сказано. Еще что?

— Милый другъ мой,— воскликнулъ м-ръ Топманъ, ухватившись за руку кочующаго актера,— прими пламенную благодарность за твою безкорыстную дружбу и прости великодушно, если я когда словомъ или мыслью осмлился оскорбить тебя чернымъ подозрніемъ, будто ты остановился на перепутьи къ моему счастью. Чмъ и какъ, великодушный другъ, могу я когда-либо достойнымъ образомъ отблагодарить тебя за твою безцнную услугу?

— О, не стоитъ объ этомъ распространяться!— возразилъ м-ръ Джингль,— для истиннаго друга, пожалуй, я готовъ и въ воду.

Но тутъ онъ остановился, и, казалось, будто нечаянная мысль озарила его голову.

— Кстати, любезный другъ,— сказалъ онъ,— не можешь ли ты ссудить мн десять фунтовъ? Встртились особенныя обстоятельства … отдамъ черезъ три дня.

— Изволь, съ величайшимъ удовольствіемъ,— возразилъ обязательный м-ръ Топманъ,— только вдь на три дня, говоришь ты?

— На три, никакъ не больше.

М-ръ Топманъ отсчиталъ десять фунтовъ звонкою монетою, и м-ръ Джингль съ благодарностью опустилъ ихъ въ свой карманъ. Потомъ они пошли домой.

— Смотри же, будь остороженъ,— сказалъ м-ръ Джингль,— ни одного взгляда.

— И ни одной улыбки,— дополнилъ м-ръ Топманъ.

— Ни полслова.

— Буду нмъ, какъ болванъ.

— Обрати, какъ и прежде, всю твою внимательность на миссъ Эмилію.

— Постараюсь,— громко сказалъ м-ръ Топманъ.

— Постараюсь и я,— промолвилъ про себя м-ръ Джингль.

И они вошли въ домъ.

Обденная сцена повторилась и вечеромъ съ одинаковымъ успхомъ. Три дня сряду и три вечера м-ръ Треси Топманъ отлично выдерживалъ свой искусственный характеръ. На четвертый день хозяинъ былъ въ самомъ счастливомъ и веселомъ расположеніи духа, потому что, посл многихъ доказательствъ, пришелъ къ положительному заключенію, что клевета, взведенная противъ его гостя, не имла никакихъ основаній. Веселился и м-ръ Топманъ, получившій новое увреніе отъ своего друга, что дла его скоро придвинутся къ вожделнному концу. М-ръ Пикквикъ, спокойный въ своей совсти, всегда наслаждался истиннымъ блаженствомъ невинной души. Но грустенъ, невыразимо грустенъ былъ поэтъ Снодграсъ, начавшій питать въ своей душ жгучую ревность къ м-ру Топману. Грустила и старая леди, проигравшая въ вистъ три роббера сряду. М-ръ Джингль и двственная тетка не могли съ своей стороны принять дятельнаго участія ни въ радости, ни въ печали своихъ почтенныхъ друзей вслдствіе весьма основательныхъ причинъ, о которыхъ будетъ сообщено благосклонному читателю въ особой глав.

Глава IX.

Изумительное открытіе и погоня.

Ужинъ былъ накрытъ и стулья стояли вокругъ стола. Бутылки, кружки, рюмки и стаканы въ симметрическомъ порядк красовались на буфет, и все обличало приближеніе одного изъ самыхъ веселыхъ часовъ на хутор Дингли-Делль.

— Гд же Рахиль?— сказалъ Уардль.

— Куда двался Джингль?— прибавилъ м-ръ Пикквикъ.

— Странно,— сказалъ хозяинъ,— я ужъ, кажется, часа два не слышалъ ихъ голоса. Эмилія, позвони въ колокольчикъ.

Позвонила. Явился жирный дтина.

— Гд миссъ Рахиль?

— Не знаю-съ.

— Гд м-ръ Джингль?

— Не могу знать.

Вс переглянулись съ изумленіемъ. Было уже одиннадцать часовъ. М-ръ Топманъ смялся исподтишка съ видомъ совершеннйшей самоувренности, что Альфредъ и Рахиль гуляютъ гд-нибудь въ саду и, безъ сомннія, говорятъ о немъ. Ха, ха, ха!

— Ничего, однакожъ,— сказалъ м-ръ Уардль посл короткой паузы,— придутъ, если проголодаются, a мы станемъ длать свое дло: семеро одного не ждутъ.

— Превосходное правило,— замтилъ м-ръ Пикквикъ.

— Прошу покорно садиться, господа. И сли.

Огромный окорокъ ветчины красовался на стол, и м-ръ Пикквикъ уже усплъ отдлить для себя значительную часть. Онъ приставилъ вилку къ своимъ губамъ, и уста его уже отверзлись для принятія лакомаго куска, какъ вдругъ въ эту самую минуту въ отдаленной кухн послышался смутный говоръ многихъ голосовъ. М-ръ Пикквикъ пріостановился и положилъ свою вилку на столъ. Хозяинъ тоже пріостановился и незамтно для себя выпустилъ изъ рукъ огромный ножъ, уже погруженный въ самый центръ копченой ветчины. Онъ взглянулъ на м-ра Пикквика. М-ръ Пикквикъ взглянулъ на м-ра Уардля.

Раздались тяжелые шаги по галлере, и вдругъ съ необыкновеннымъ шумомъ отворилась дверь столовой: парень, чистившій сапоги м-ра Пикквика въ первый день прибытія его на хуторъ, вломился въ комнату, сопровождаемый жирнымъ дтиной и всею домашнею челядью.

— Зачмъ васъ чортъ несетъ?— вскричалъ хозяинъ.

— Не пожаръ ли въ кухн, дти?— съ испугомъ спросила старая леди.

— Что вы, бабушка? Богъ съ вами!— отвчали въ одинъ голосъ молодыя двицы.

— Что тамъ y васъ? Говорите скоре,— кричалъ хозяинъ дома.

— Они ухали, сэръ,— отвчалъ лакей,— то есть, если позволите доложить, ужъ и слдъ ихъ простылъ.

При этомъ извстіи, передовой м-ръ Топманъ неистово бросилъ свою вилку и поблднлъ, какъ смерть.

— Кто ухалъ?— спросилъ м-ръ Уардль изступленнымъ тономъ.

— Миссъ Рахиль, сэръ, и вашъ сухопарый гость… покатили на почтовыхъ изъ гостиницы ‘Голубого Льва’. Я видлъ ихъ, но не могъ остановить и прибжалъ доложить вашей милости.

— Я заплатилъ его прогоны!— заревлъ Топманъ съ отчаяннымъ бшенствомъ, выскакивая изъ-за стола.— Онъ взялъ y меня десять фунтовъ! Держать его! Ловить! Онъ обморочилъ меня! Не стерплю, не перенесу! Въ судъ его, Пикквикъ!

И несчастный джентльменъ, какъ помшанный, неистово бгалъ изъ угла въ уголъ, произнося самыя отчаянныя заклинанія раздирательнаго свойства.

— Ахъ, Боже мой,— возгласилъ м-ръ Пикквикъ, устрашенный необыкновенными жестами своего друга,— онъ съ ума сошелъ. Что намъ длать?

— Длать!— откликнулся м-ръ Уардль, слышавшій только послднія слова.— Немедленно хать въ городъ, взять почтовыхъ лошадей и скакать по ихъ слдамъ во весь опоръ. Гд этотъ скотина Джой?

— Здсь я, сэръ, только я не скотина,— раздался голосъ жирнаго парня.

— Дайте мн до него добраться!— кричалъ м-ръ Уардль, порываясь на несчастнаго слугу. Пикквикъ поспшилъ загородить дорогу.— Мерзавецъ, былъ подкупленъ этимъ негодяемъ и навелъ меня на фальшивые слды, сочинивъ нелпую исторію насчетъ общаго нашего друга и моей сестры. (Здсь м-ръ Топманъ упалъ въ кресла)..— Дайте мн добраться до него!

— Не пускайте его, м-ръ Пикквикъ!— заголосилъ хоромъ весь женскій комитетъ, заглушаемый однакожъ визжаньемъ жирнаго дтины.

— Пустите, пустите,— кричалъ раздраженный джентльменъ,— м-ръ Пикквикъ, м-ръ Винкель, прочь съ дороги!

Прекрасно и во многихъ отношеніяхъ назидательно было видть, какъ посреди этой общей суматохи м-ръ Пикквикъ, не утратившій ни на одинъ дюймъ философскаго присутствія духа, стоялъ среди комнаты съ распростертыми руками и ногами, заграждая путь вспыльчивому джентльмену, добиравшемуся до своего несчастнаго слуги, который, наконецъ, былъ вытолканъ изъ комнаты дюжими кулаками двухъ горничныхъ и одной кухарки. Лишь только угомонилась эта суматоха, кучеръ пришелъ доложить, что бричка готова.

— Не пускайте его одного,— кричали испуганныя леди,— онъ убьетъ кого-нибудь.

— Я поду съ нимъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Спасибо вамъ, Пикквикъ,— сказалъ хозяинъ, пожимая его руку,— Эмма, дайте м-ру Пикквику шаль на шею, живй! Ну, дти, смотрите хорошенько за бабушкой, ей, кажется, дурно. Готовы ли вы, Пикквикъ?

Ротъ и подбородокъ м-ра Пикквика уже были. окутаны огромной шалью, шляпа красовалась на его голов и лакей подавалъ ему шинель. Поэтому, лишь м-ръ Пикквикъ далъ утвердительный отвтъ, они впрыгнули въ бричку.

— Ну, Томми, покажите-ка намъ свою удаль!— закричалъ хозяинъ долговязому кучеру, сидвшему на козлахъ съ длиннымъ бичемъ въ рукахъ.

И стремглавъ полетла бричка по узкимъ тропинкамъ, безпрестанно выпрыгивая изъ дорожной колеи и немилосердо ударяясь о живую изгородь какъ будто путешественникамъ непремнно нужно было переломать свои кости. Черезъ нсколько минутъ легкій экипажъ подкатилъ къ воротамъ городской гостиницы, гд ихъ встртила собравшаяся толпа запоздалыхъ гулякъ.

— Давно ли они ускакали?— закричалъ м-ръ Уардль, не обращаясь ни къ кому въ особенности.

— Минутъ сорокъ съ небольшимъ,— отвчалъ голосъ изъ толпы.

— Карету и четверку лошадей! Живй, живй! Бричку отправить посл.

— Ну, ребята, пошевеливайтесь!— закричалъ содержатель гостиницы.— Четырехъ лошадей и карету для джентльменовъ! Не мигать!

Засуетились ямщики, забгали мальчишки и взадъ, и впередъ, засверкали фонари и застучали лошадиныя копыта по широкому двору. Явилась на сцену карета изъ сарая.

— Надежный экипажъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ,

— Хватитъ на двсти тысячъ миль,— отвчалъ хозяинъ гостиницы.

Мигомъ впрягли лошадей, бойко вскочили ямщики на козлы, и путешественники поспшили ссть въ карету.

— Семь миль въ полчаса! … Слышите-ли?— закричалъ м-ръ Уардль.

— Слышимъ.

Ямщики навязали нахлестки на свои бичи, конюхъ отворилъ ворота, толпа взвизгнула, разступилась, и карета стрлою помчалась на большую дорогу.

— Прекрасное положеніе!— думалъ про себя м-ръ Пикквикъ, когда его мыслительная машина, первый разъ посл всеобщей суматохи, начала работать съ обычною силой.— Прекрасное положеніе для главнаго президента Пикквикскаго клуба: мчаться сломя голову, въ глухую полночь, на бшеныхъ лошадяхъ по пятнадцати миль въ часъ!

Первыя три или четыре мили между двумя озабоченными путешественниками не было произнесено ни одного звука, потому что каждый изъ нихъ погруженъ былъ въ свои собственныя думы, но когда, наконецъ, взмыленные и вспненные кони, пробжавъ опредленное пространство, обуздали свою бшеную прыть м-ръ Пикквикъ началъ испытывать весьма пріятныя чувства отъ быстроты движенія и вдругъ, обращаясь къ своему товарищу, выразилъ свой восторгъ такимъ образомъ:

— Вдь мы ихъ, я полагаю, мигомъ настигнемъ,— не такъ ли?

— Надюсь,— сухо отвчалъ товарищъ.

— Прекрасная ночь!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, устремивъ свои очки на луну, сіявшую полнымъ блескомъ.

— Тмъ хуже,— возразилъ Уардль,— въ лунную ночь имъ удобне скакать, и мы ничего не выиграемъ передъ ними. Луна черезъ часъ зайдетъ.

— Это будетъ очень непріятно,— замтилъ м-ръ Пикквикъ.

— Конечно.

Кратковременный приливъ веселости къ сердцу м-ра Пикквика началъ постепенно упадать, когда онъ сообразилъ вс ужасы и опасности зды среди непроницаемаго мрака безлунной ночи. Громкій крикъ кучеровъ, завидвшихъ шоссейную заставу, прервалъ нить его размышленій.

— Йо-йо-йо-йо-йой!— заливался первый ямщикъ.

— Йо-йо-йо-йо-йой!— заливался второй.

— Йо-йо-йо-йо-йой!— завторилъ самъ старикъ Уардль, выставивъ изъ окна кареты свою голову и половину бюста.

— Йо-йо-йо-йо-йор!— заголосилъ самъ м-ръ Пикквикъ, не имя, впрочемъ, ни малйшаго понятія о томъ, какой смыслъ долженъ заключаться въ этомъ оглушающемъ крик.

И вдругъ карета остановилась.

— Что это значитъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Подъхали къ шоссейной застав,— отвчалъ Уардль,— надобно здсь разспросить о бглецахъ.

Минутъ черезъ пять, употребленныхъ на перекличку, вышелъ изъ шоссейной будки почтенный старичокъ съ сдыми волосами, въ блой рубашк и срыхъ штанахъ. Взглянувъ на луну, онъ звнулъ, почесалъ затылокъ и отворилъ ворота.

— Давно ли здсь прохала почтовая карета?— спросилъ м-ръ Уардль.

— Чего?

Уардль повторилъ свой вопросъ.

— То-есть, вашей милости, если не ошибаюсь, угодно знать, какъ давно по этому тракту проскакалъ почтовый экипажъ?

— Ну да.

— A я сначала никакъ не мотъ взять въ толкъ, о чемъ ваша милость спрашивать изволитъ. Ну, вы не ошиблись, почтовый экипажъ прохалъ … точно прохалъ.

— Давно ли?

— Этого заподлинно не могу растолковать. Не такъ чтобы давно, а, пожалуй, что и давно … такъ себ, я полагаю, часа два или около того, а, пожалуй, что и слишкомъ!

— Какой же экипажъ? карета?

— Да, была и карета. Кажись, такъ.

— Давно ли она прохала, мой другъ?— перебилъ м-ръ Пикквикъ ласковымъ тономъ.— Съ часъ будетъ?

— Пожалуй, что и будетъ.

— Или часа два?

— Немудрено, что и два.

— Ступайте, ребята, чортъ съ нимъ!— закричалъ сердитый джентльменъ.— Отъ этого дурака во сто лтъ ничего не узнаешь?

— Дурака!— повторилъ старикъ, оскаливая зубы и продолжая стоять среди дороги, между тмъ какъ экипажъ исчезалъ въ отдаленномъ пространств.— Самъ ты слишкомъ уменъ: потерялъ ни за что, ни про что цлыхъ пятнадцать минутъ и ускакалъ какъ оселъ! Если тамъ впереди станутъ тебя дурачить такъ же, какъ и я, не догнать теб другой кареты до апрля мсяца. Мудрено ли бы догадаться старому хрычу, что здсь получено за молчокъ малую толику? Скачи себ: ни лысаго бса не поймаешь! Дуракъ!

И долго почтенный старичокъ самодовольно скалилъ зубы и почесывалъ затылокъ. Наконецъ, затворилъ онъ ворота и вошелъ въ свою будку.

Карета между тмъ безъ дальнйшихъ остановокъ продолжала свой путь до слдующаго станціоннаго двора. Луна, какъ предсказалъ Уардль, скоро закатилась, многочисленные ряды мрачныхъ облаковъ, распространяясь по небесному раздолью, образовали теперь одну густую черную массу, и крупныя капли дождя, постукивая исподволь въ окна кареты казалось, предсказывали путешественникамъ быстрое приближеніе бурной ночи. Противный втеръ бушевалъ въ неистовыхъ порывахъ по большой дорог и печально гудлъ между листьями деревъ, стоявшихъ по обимъ сторонамъ. М-ръ Пикквикъ плотне закутался шинелью, забился въ уголъ кареты, и скоро погрузился въ глубокій сонъ, отъ котораго только могли пробудить его остановка экипажа, звонъ станціоннаго колокола и громкій крикъ старика Уардля, нетерпливо требовавшаго новыхъ лошадей.

Встртились непріятныя затрудненія. Ямщики спали на снныхъ сушилахъ богатырскимъ сномъ, и станціонный. смотритель едва могъ разбудить ихъ черезъ пять минутъ. Потомъ — долго не могли найти ключа отъ главной конюшни, и когда, наконецъ, ключъ былъ найденъ, сонные конюхи вынесли не ту сбрую и вывели не тхъ лошадей. Церемонія запряжки должна была начаться снова. Будь здсь м-ръ Пикквикъ одинъ, погоня, безъ всякаго сомннія, окончилась бы этой станціей, но старикъ Уардль былъ неугомоненъ и упрямъ: онъ собственными руками помогалъ надвать хомуты, взнуздывать лошадей, застегивать постромки, и, благодаря его хлопотливымъ распоряженіямъ, дло подвинулось впередъ гораздо скоре, чмъ можно было ожидать.

Карета помчалась опять по большой дорог, но теперь передъ нашими путешественниками открывалась перспектива, не имвшая въ себ никакихъ привлекательныхъ сторонъ. До слдующей станціи было слишкомъ пятнадцать миль, ночь темнла больше и больше съ каждою минутой, втеръ завылъ, какъ голодный волкъ, и тучи разразились проливнымъ дождемъ. Съ такими препятствіями бороться было трудно. Былъ часъ за полночь, и прошло слишкомъ два часа, когда карета подъхала, наконецъ, къ станціонному двору. Здсь однакожъ судьба, повидимому, сжалилась надъ нашими путешественниками и оживила надежды въ ихъ сердцахъ.

— Давно ли воротилась эта карета?— закричалъ старикъ Уардль, выпрыгивая изъ своего собственнаго экипажа и указывая на другой, стоявшій среди двора и облпленный свжей грязью.

— Не больше четверти часа, сэръ,— отвчалъ станціонный смотритель, къ которому былъ обращенъ этотъ вопросъ.

— Леди и джентльменъ?

— Да, сэръ.

— Пожилая леди, желтая, дурная?

— Да.

— Джентльменъ сухопарый, высокій, тонконогій, словно вшалка?

— Да, сэръ.

— Ну, Пикквикъ, это они, они!— воскликнулъ м-ръ Уардль.

— Они, жаловались, что немножко запоздали,— проговорилъ станціонный смотритель.

— Они, Пикквикъ, ей Богу они!— кричалъ м-ръ Уардль.— Четверку лошадей — живй! Мы ихъ настигнемъ, прежде чмъ додутъ они до станціи. Гинею на водку, ребята, пошевеливайтесь!

И въ состояніи необыкновеннаго возбужденія физическихъ силъ пожилой джентльменъ засуетился и запрыгалъ по широкому двору, такъ что его суетливость электрическимъ образомъ подйствовала на самого Пикквика, который тоже, приподнявъ подолъ длинной шинели, перебгалъ отъ одной лошади къ другой, кричалъ на ямщиковъ, махалъ руками, притрогивался къ дышлу, хомутамъ, въ несомннномъ и твердомъ убжденіи, что отъ всхъ этихъ хлопотъ приготовленія къ поздк должны сократиться по крайней мр вполовину.

— Влзайте, влзайте!— кричалъ м-ръ Уардль, впрыгивая въ карету и захлопывая дверцу съ правой стороны.— Живй, Пикквикъ, живй!

И прежде, чмъ м-ръ Пикквикъ сообразилъ, о чемъ идетъ рчь, дюжая рука одного изъ ямщиковъ втолкнула его въ карету съ лвой стороны, захлопнула дверцу, и экипажъ стремглавъ помчался со двора.

— Вотъ мы и пошевеливаемся!— сказалъ пожилой джентльменъ одобрительнымъ тономъ.

Они точно шевелились, и м-ръ Пикквикъ чувствовалъ всю силу исполинскихъ движеній, когда его начало перебрасывать съ одной стороны на другую.

— Держитесь крпче!— сказалъ Уардль, когда м-ръ Пикквикъ толкнулся однажды своей головой объ его плечо.

— Въ жизнь никогда я не чувствовалъ такой встряски,— отвчалъ бдный м-ръ Пикквикъ.

— Ничего, ничего, мы ихъ нагонимъ! Держитесь крпче.

М-ръ Пикквикъ забился въ утолъ. Карета помчалась еще быстре.

Такъ промчались они около трехъ миль. Наконецъ, м-ръ Уардль, наблюдавшій изъ окна минуты дв или три, обратилъ на м-ра Пикквика свое лицо, обрызганное грязью и вскричалъ нетерпливымъ тономъ:

— Вотъ они!

М-ръ Пикквикъ высунулъ свою голову изъ окна. Гакъ точно: карета, заложенная четверкой лошадей, мчалась во весь галопъ не въ дальнемъ разстояніи отъ нихъ.

— Живй, ребята, живй!— По гине на брата!

Быстроногіе кони первой кареты мчались во весь опоръ, кони м-ра Уардля вихремъ летли по ихъ слдамъ.

— Я вижу его голову!— воскликнулъ раздражительный джентльменъ.— Вонъ она, чертова башка!

— И я вижу,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Вонъ онъ, проклятый Джингль!

М-ръ Пикквикъ не ошибся. Лицо кочующаго актера, совершенно залпленное грязью, явственно выставлялось изъ кареты, и можно было различить, какъ онъ длаетъ неистовые жесты, ободряя ямщиковъ ускорить бгъ измученныхъ коней.

Завязалась отчаянная борьба. Деревья, заборы и поля пролетали передъ ними съ быстротой вихря, и черезъ нсколько минутъ путешественники наши были почти подл первой кареты. Они слышали даже, какъ дребезжалъ охриплый голосъ Джингля, кричавшаго на ямщиковъ. Старикъ Уардль бсновался и выходилъ изъ себя. Онъ дюжинами посылалъ впередъ энергическія проклятія всхъ возможныхъ видовъ и родовъ, сжималъ кулаки и грозно обращалъ ихъ на предметъ своихъ негодованій, но м-ръ Джингль отнюдь не позволялъ себ выходить изъ предловъ джентльменскихъ приличій: онъ исподволь бросалъ на своего преслдователя презрительную улыбку и отвчалъ на его угрозы торжественнымъ крикомъ, когда лошади его, повинуясь убдительнымъ доказательствамъ кнута, ускоряли быстроту своего бга.

Лишь только м-ръ Пикквикъ услся на свое мсто, и м-ръ Уардль, надсадившій свою грудь безполезнымъ крикомъ, всунулъ свою голову въ карету, какъ вдругъ страшный толчокъ заставилъ ихъ судорожно отпрянуть отъ своихъ относительныхъ угловъ. Раздался сильный трескъ, крикъ, гвалтъ,— колесо покатилось въ канаву — карета опрокинулась на бокъ.

Черезъ нсколько секундъ общей суматохи — барахтанья лошадей и дребезжанья стеколъ — м-ръ Пикквикъ почувствовалъ, какъ высвободили его изъ-подъ руинъ опрокинутаго экипажа и какъ, наконецъ, поставили его на ноги среди грязной дороги. Высвободивъ свою голову изъ капюшона шинели и поправивъ очки на своихъ глазахъ, великій мужъ поспшилъ бросить орлиный взглядъ на окружающіе предметы.

Старикъ Уардль, въ изорванномъ плать и безъ шляпы, стоялъ подл м-ра Пикквика, любуясь на обломки опрокинутаго экипажа. Ямщики, ошеломленные паденіемъ съ козелъ и облпленные толстыми слоями грязи, стояли подл своихъ измученныхъ коней. Впереди, не дальше какъ въ пятидесяти шагахъ, виднлся другой экипажъ, придержавшій теперь своихъ лошадей. Кучера съ грязными лицами, обращенными назадъ, ухмылялись и оскаливали зубы, между тмъ какъ м-ръ Джингль съ видимымъ удовольствіемъ смотрлъ изъ окна кареты на пораженіе своихъ преслдователей. Темная ночь уже смнилась разсвтомъ, и вся эта сцена была совершенно видима для глазъ при блдномъ утреннемъ свт.

— Э-гой!— заголосилъ безстыдный Джингль.— Перекувырнулись, господа? Жаль. Какъ ваши кости? … Джентльмены пожилые … тяжелые … съ грузомъ … очень опасно!

— Ты негодяй!— проревлъ въ отвтъ м-ръ Уардль.

— Ха, ха, ха! Благодаримъ за комплиментъ … сестрица вамъ кланяется … благополучна и здорова … проситъ не безпокоиться … хать назадъ … поклонъ олуху Топману. Ну, ребята!

Ямщики взмахнули бичами, отдохнувшіе кони помчались съ новой быстротой, м-ръ Джингль махнулъ на прощанье блымъ платкомъ изъ окна своей кареты.

Ничто во всей исторіи, ни даже самое паденіе, не могло поколебать невозмутимаго и плавнаго теченія мыслей въ крпкой голов президента Пикквикскаго клуба. Но отчаянная дерзость шарлатана, занявшаго сперва деньги y его любезнаго ученика и потомъ въ благодарность осмлившагося назвать его олухомъ … нтъ, это было невыносимо, нестерпимо! М-ръ Пикквикъ съ трудомъ перевелъ свой духъ, покраснлъ чуть не до самыхъ очковъ и произнесъ весьма медленнымъ, ровнымъ и чрезвычайно выразительнымъ тономъ:

— Если я гд-нибудь и когда-нибудь встрчу этого человка, я… я… я…

— Да, да, все это очень хорошо,— возразилъ м-ръ Уардль,— но пока мы здсь стоимъ и говоримъ, они успютъ выпросить позволеніе и обвнчаться.

М-ръ Пикквикъ пріостановился и крпко закупорилъ мщеніе въ своей богатырской груди.

— Далеко ли до станціи?— спросилъ м-ръ Уардль одного изъ ямщиковъ.

— Шесть миль или около того: такъ, что ли, Томми?

— Нтъ, братъ, врешь: слишкомъ шесть миль. Онъ вретъ, сэръ, до слдующей станціи будетъ гораздо больше шести миль.

— Длать нечего, Пикквикъ, пойдемте пшкомъ.

— Пойдемте, пойдемте!— отвчалъ этотъ истинно-великій человкъ.

Одинъ изъ ямщиковъ поскакалъ верхомъ за новыми лошадьми и экипажемъ, другой остался среди дороги караулить усталыхъ коней и разбитую карету. М-ръ Пикквикъ и м-ръ Уардль бодро выступали впередъ, окутавъ напередъ свои головы и шеи огромными платками для предохраненія себя отъ крупныхъ капель дождя, который лилъ теперь обильнымъ потокомъ на грязную землю.

Глава X.

Чудное безкорыстіе и нкоторыя другія весьма замчательныя черты въ характер м-ра Альфреда Джингля.

Есть въ Лондон нсколько старинныхъ гостиницъ, служившихъ нкогда главными квартирами для знаменитыхъ дилижансовъ,— въ т счастливые дни, когда дилижансы играли главную и существенную роль въ исторіи сухопутныхъ путешествій. Въ настоящее время, посл всесильнаго владычества желзныхъ рельсовъ, осиротлыя гостиницы превратились въ скромныя подворья для сельскихъ экипажей, и столичный житель почти знать не хочетъ о ихъ существованіи, исключительно полезномъ для однихъ провинціаловъ.

Въ модныхъ частяхъ города ихъ нтъ и быть не можетъ при настоящемъ порядк вещей, и путешественникъ, отыскивая какой-нибудь изъ подобныхъ пріютовъ, долженъ забраться въ грязныя и отдаленныя захолустья, оставшіяся здравыми и невредимыми среди всеобщаго бшенства къ нововведеніямъ всякаго рода.

Въ квартал Боро за Лондонскимъ мостомъ вы можете, если угодно, отыскать полдюжины старыхъ гостиницъ, въ совершенств удержавшихъ свою физіономію давно прошедшихъ временъ. Это большія, длинныя, закоптлыя кирпичныя зданія съ галлереями и фантастическими переходами, способными доставить цлыя сотни матеріаловъ для страстныхъ и страшныхъ повстей въ сантиментальномъ род, и мы не преминули бы обратиться къ этому обильному источнику, еслибъ намъ пришло въ голову разсказать фантастическую сказку.

Поутру на другой день посл событій, описанныхъ въ послдней глав, на двор гостиницы ‘Благо Оленя’, что за Лондонскимъ мостомъ, на соррейской сторон, долговязый малый, перегнутый въ три погибели, ваксилъ и чистилъ щеткой сапоги. Онъ былъ въ черной коленкоровой куртк съ синими стеклянными пуговицами, въ полосатомъ нанковомъ жилет и срыхъ брюкахъ изъ толстаго сукна. Вокругъ его шеи болтался красный платокъ самаго яркаго цвта, и голова его украшалась блою шляпой, надтой набекрень. Передъ нимъ стояли два ряда сапоговъ, одинъ вычищенный, другой грязный, и при каждомъ прибавленіи къ вычищенному ряду, онъ пріостанавливался на минуту отъ своей работы, чтобъ полюбоваться на ея блестящій результатъ.

На двор ‘Благо Оленя’ не было почти никакихъ слдовъ кипучей дятельности, составляющей обыкновенную характеристику большихъ гостиницъ. Три или четыре громоздкихъ воза, которыхъ верхушки могли бы достать до оконъ второго этажа въ обыкновенномъ дом, стояли подъ высокимъ навсомъ, распростертымъ по одну сторону двора, между тмъ какъ другой возъ, готовый, повидимому, начать свою дальнйшую поздку, былъ выдвинутъ на открытое пространство. Въ главномъ зданіи трактира помщались нумера для прізжихъ, раздленные на два длинные ряда темной и неуклюжей галлереей. Изъ каждаго нумера, какъ водится, были проведены по два звонкихъ колокольчика, одинъ въ буфетъ, другой въ кофейную залу. Два или три фіакра, одинъ шарабанъ, дв брички и столько же телгъ покатывались, безъ всякой опредленной цли, по различнымъ частямъ широкаго двора, и, вмст съ тмъ, тяжелый лошадиный топотъ и храпъ давалъ знать кому слдуетъ о присутствіи отдаленной конюшни съ двумя дюжинами пустыхъ стойлъ, по которымъ безпечно разгуливалъ самодовольный козелъ, неизмнный другъ и совтникъ усталыхъ коней. Если къ этому прибавить еще съ полдюжины людей, спавшихъ на открытомъ воздух подъ навсомъ сарая, то читатель получитъ, вроятно, довольно полную картину, какую дворъ ‘Благо оленя’ представлялъ въ настоящее достопамятное утро.

Раздался громкій и пронзительный звонокъ, сопровождавшійся появленіемъ смазливой горничной на верхнемъ конц галлереи. Она постучалась въ дверь одного изъ нумеровъ, вошла, получила приказаніе и выбжала на противоположный конецъ галлереи, откуда было открыто окно во дворъ.

— Самъ!

— Чего?— откликнулся голосъ человка въ блой шляп.

— Двадцать второй нумеръ спрашиваетъ сапоги.

— Скажите двадцать второму нумеру, что сапоги его стоятъ смирно и ждутъ своей очереди.

— Не дурачьтесь, пожалуйста, Самъ: джентльменъ говоритъ, что апоги нужны ему сейчасъ, сію минуту! Слышите ли?

— Какъ не слышать васъ, соловей мой голосистый! Очень слышу, ласточка вы моя. Да только вотъ что, касатка: здсь, видите ли, одиннадцать паръ сапоговъ да одинъ башмакъ, который принадлежитъ шестому нумеру съ деревянной ногой. Одиннадцать сапоговъ, трещетка вы моя, должны быть приготовлены къ половин девятаго, a башмакъ къ девяти. Что за выскочка двадцать второй нумеръ? Скажите ему, сорока вы моя, что на все бываетъ свой чередъ, какъ говаривалъ одинъ ученый, собираясь идти въ кабакъ.

И, высказавъ эту сентенцію, долговязый малый, перегнувшись въ три погибели, принялся съ новымъ рвеніемъ за свою работу.

Еще раздался звонокъ, и на этотъ разъ явилась на галлере почтенная старушка, сама содержательница ‘Благо Оленя’.

— Самъ!— вскричала старушка.— Куда онъ двался, этотъ пучеглазый лнивецъ. Вы здсь, Самъ. Что-жъ вы не отвчаете?

— Какъ же мн отвчать, сударыня, когда вы сами кричите?— возразилъ Самъ довольно грубымъ тономъ.— ‘Молчи и слушай’, говорилъ одинъ философъ, когда …

— Молчи, пустой болтунъ! Вычистите сейчасъ же вотъ эти башмаки для семнадцатаго нумера, и отнесите ихъ въ гостиную, что въ первомъ этаж, пятый нумеръ.

Старушка бросила на землю башмаки и ушла.

— Пятый нумеръ,— говорилъ Самъ, поднимая башмаки и вынимая кусокъ мла изъ своего кармана, чтобъ сдлать замтку на ихъ подошвахъ.— Дамскіе башмаки въ гостиной. Это, видно, не простая штучка!

— Она пріхала сегодня поутру,— сказала горничная, продолжавшая стоять на галлере,— пріхала въ почтовой карет вмст съ джентльменомъ, который требуетъ свои сапоги. И вамъ лучше прямо приниматься за свое дло и не болтать всякаго вздора: вотъ все, что я вамъ скажу.

— Что-жъ вы объ этомъ не объявили прежде?— сказалъ Самъ съ великимъ негодованіемъ, отдляя джентльменскіе сапоги отъ грязной группы ихъ товарищей.— Я вдь прежде думалъ, что онъ такъ себ какой-нибудь скалдырникъ въ три пени за чистку. Вишь ты, джентльменъ и леди въ почтовой карет! Это, авось, пахнетъ двумя шилингами за разъ.

И подъ вліяніемъ этого вдохновительнаго размышленія м-ръ Самуэль принялся за свою работу съ такимъ пламеннымъ усердіемъ, что мене чмъ въ пять минутъ джентльменскіе сапоги и башмаки знатной леди сіяли самымъ яркимъ блескомъ. Полюбовавшись на произведеніе своего искусства, онъ взялъ ихъ въ об руки и немедленно явился передъ дверью пятаго нумера.

— Войдите!— воскликнулъ мужской голосъ въ отвтъ на стукъ Самуэля.

Онъ вошелъ и отвсилъ низкій поклонъ, увидвъ предъ собой леди и джентльмена, сидвшихъ за столомъ. Затмъ, поставивъ сапоги y ногъ джентльмена, a башмаки y ногъ знатной дамы, онъ поклонился еще разъ и попятился назадъ къ дверямъ.

— Послушайте, любезный!— сказалъ джентльменъ.

— Чего изволите, сэръ?

— Не знаете ли вы, гд… гд выпрашиваютъ позволеніе на женитьбу?

— Есть такая контора, сэръ.

— Ну, да, контора. Знаете вы, гд она?

— Знаю, сэръ.

— Гд же?

— На Павловскомъ подворь, сэръ, подл книжной лавки съ одной стороны. Мальчишки покажутъ, сэръ.

— Какъ мальчишки?

— Да такъ, мальчишки въ блыхъ передникахъ, которые за тмъ и приставлены, чтобъ показывать дорогу джентльменамъ, вступающимъ въ бракъ. Когда какой-нибудь джентльменъ подозрительной наружности проходитъ мимо, они начинаютъ кричать: ‘Позволенія, сэръ, позволенія! Сюда пожалуйте!’ Странныя ребята, провалъ ихъ возьми!

— Зачмъ же они кричатъ?

— Какъ зачмъ, сэръ? Они ужъ, видно, на томъ стоятъ. И вдь чмъ иной разъ чортъ не шутитъ: они раззадориваютъ и такихъ джентльменовъ, которымъ вовсе не приходила въ голову женитьба.

— Вы это какъ знаете? Разв самому пришлось испытать?

— Нтъ, сэръ, Богъ миловалъ, a съ другими бывали такія оказіи… да вотъ хоть и съ моимъ отцомъ, примромъ сказать: былъ онъ вдовецъ, сэръ, и посл смерти своей супружницы растолстлъ такъ, что Боже упаси. Проживалъ онъ въ кучерахъ y одной леди, которая — помяни Богъ ея душу — оставила ему въ наслдство четыреста фунтовъ чистоганомъ. Ну, дло извстное, сэръ, коли деньги завелись въ карман, надобно положить ихъ въ банкъ, да и получать себ законные проценты. Такъ и сдлалъ… то есть оно выходитъ, что такъ, собственно говоря, хотлъ сдлать мой покойный родитель,— хотлъ, да и не сдлалъ.

— Отчего же?

— Да вотъ отъ этихъ именно крикуновъ — пострлъ ихъ побери.— Идетъ онъ одинъ разъ мимо книжной лавки, a они выбжали навстрчу, загородили дорогу, да и ну кричать: — ‘позволенія, сэръ, позволенія!’ — Чего?— говоритъ мой отецъ.— ‘Позволенія, сэръ’,— говоритъ крючекъ.— Какого позволенія?— говоритъ мой отецъ.— ‘Вступить въ законный бракъ’,— говоритъ крючокъ.— Отвяжись ты, окаянный,— говоритъ мой отецъ: — я вовсе не думалъ объ этомъ.— ‘А почемужъ бы вамъ не думать?’ — говоритъ крючокъ. Отецъ мой призадумался да и сталъ, сталъ да и говоритъ: — Нтъ,говоритъ, я слишкомъ старъ для женитьбы, да и толстъ черезчуръ: куда мн?— ‘О, помилуйте, говоритъ крючекъ, это y насъ, ничего ни почемъ: въ прошлый понедльникъ мы женили джентльмена вдвое толще васъ’.— Будто бы!— говоритъ мой отецъ.— ‘Честное слово!— говоритъ крючокъ,— вы сущій птенецъ, въ сравненіи съ нимъ — сюда, сэръ, сюда’! Длать нечего, сэръ: идетъ мой отецъ, какъ ручной орангутанъ за хозяиномъ своимъ, и вотъ онъ входитъ на задній дворъ, въ контору, гд сидитъ пожилой джентльменъ между огромными кипами бумагъ, съ зелеными очками на носу.— ‘Прошу приссть,— говоритъ пожилой джентльменъ моему отцу,— я покамстъ наведу справки и скрплю такой-то артикулъ’.— Покорно благодаримъ за ласковое слово,— говоритъ мой отецъ. Вотъ онъ и слъ, сэръ, слъ да и задумался насчетъ, эдакъ, разныхъ странностей въ человческой судьб.— ‘А что, сэръ, какъ васъ зовутъ’?— говоритъ вдругъ пожилой джентльменъ.— Тонни Уэллеръ,— говоритъ мой отецъ.— ‘А сколько вамъ лтъ’?— Пятьдесятъ восемь,— говорить мой отецъ.— ‘Цвтущій возрастъ, самая пора для вступленія въ бракъ,— говоритъ пожилой джентльменъ,— a какъ зовутъ вашу невсту’?— Отецъ мой сталъ въ тупикъ.— Не знаю,— говоритъ,— y меня нтъ невсты.— ‘Какъ не знаете?— говоритъ пожилой джентльменъ: зачмъ же вы сюда пришли? да какъ вы смли, говоритъ, да я васъ, говоритъ, да вы y меня!.. ‘ говоритъ. Длать нечего, отецъ мой струхнулъ. Мсто присутственное: шутить нечего.— Нельзя ли, говоритъ мой отецъ, посл вписать невсту!— ‘Нтъ,— говоритъ пожилой джентльменъ,— никакъ нельзя’. Такъ и быть, говоритъ мой отецъ: пишите м-съ Сусанну Клеркъ, вдову сорока трехъ лтъ, прачку ремесломъ, изъ прихода Маріи Магдалины: я еще ей ничего не говорилъ, ну, да, авось, она не заартачится: баба повадливая!— Пожилой джентльменъ изготовилъ листъ, приложилъ печать и всучилъ моему отцу. Такъ и случилось, сэръ: Сусанна Клеркъ не заартачилась, и четыреста фунтиковъ лопнули для меня однажды навсегда! Кажется, я обезпокоилъ вашу милость,— сказалъ Самуэль въ заключеніе своего печальнаго разсказа,— прошу извинить, сэръ, но ужъ если зайдетъ рчь насчетъ этого предмета, такъ ужъ наше почтеніе,— языкъ безъ костей.

Простоявъ съ минуту y дверей и видя, что его не спрашиваютъ ни о чемъ, Самъ поклонился и ушелъ.

— Половина десятаго … пора… концы въ воду,— проговорилъ джентльменъ, въ которомъ читатель, безъ сомннія, угадалъ пріятеля нашего, Альфреда Джингля.

— Кудажъ ты, мой милый?— спросила двственная тетка.

— За позволеніемъ, мой ангелъ… вписать … объявить пастору, и завтра ты моя … моя навки!— сказалъ м-ръ Джингль, пожимая руку своей невсты.

— За позволеніемъ!— пропищала Рахиль, красня, какъ піонъ.

— За позволеніемъ,— повторилъ м-ръ Джингль.

Лечу за облака на крыліяхъ любви!

Тра-ла-ла… трахъ-трахъ тарарахъ!

— Милый мой поэтъ!— воскликнула Рахиль.

— Мн ли не быть поэтомъ, прелестная вдохновительница моей музы!— возгласилъ счастливый Альфредъ Джингль.

— Не могутъ ли насъ обвнчать къ вечеру сегодня?— спросила Рахиль.

— Не могутъ, мой ангелъ… запись … приготовленія … завтра поутру.

— Я такъ боюсь, мой милый: братъ легко можетъ узнать, гд мы остановились!— замтила померанцовая невста, испустивъ глубокій вздохъ.

— Узнать… вздоръ!.. переломилъ ребро… недлю отдыхать … подетъ… не догадается… проищетъ мсяцъ… годъ не заглянетъ въ Боро… пріютъ безопасный… захолустье — ха, ха, ха!.. Превосходно!

— Скорй приходи, мой другъ,— сказала двственная тетка, когда женихъ ея надлъ свою скомканную шляпу.

— Теб ли напоминать объ этомъ, жестокая очаровательница?— отвчалъ м-ръ Джингль, напечатлвъ двственный поцлуй на толстыхъ губахъ своей восторженной невсты.

И, сдлавъ отчаянное антраша, кочующій актеръ перепрыгнулъ черезъ порогъ.

— Какой душка!— воскликнула счастливая невста, когда дверь затворилась за ея женихомъ.

— Странная двка!— сказалъ м-ръ Джингль, проходя галлерею.

Мы не станемъ продолжать длинную нить размышленій, гомозившихся въ разгоряченномъ мозгу м-ра Джингля, когда онъ ‘летлъ на крыліяхъ любви’ за позволеніемъ вступить въ законный бракъ: бываютъ случаи, когда вроломство мужчины приводитъ иной разъ въ содроганіе самое твердое сердце. Довольно сказать, что кочующій актеръ, миновавъ драконовъ въ блыхъ передникахъ, счастливо добрался до конторы и мигомъ выхлопоталъ себ драгоцнный документъ на пергамент, гд, какъ и водится, было изъяснено, что: ‘архіепископъ кентерберійскій привтствуетъ и благословляетъ добродтельную чету, возлюбленнаго сына Альфреда Джингля и возлюбленную дщерь Рахиль Уардль, да будутъ они въ законномъ супружеств’ и проч. Положивъ мистическій документъ въ свой карманъ, м-ръ Джингль съ торжествомъ направилъ свои шаги въ обратный путь.

Еще не усплъ онъ воротиться къ своей возлюбленной невст, какъ на двор гостиницы ‘Благо Оленя’ появились два толстыхъ старичка и одинъ сухопарый джентльменъ, бросавшій вокругъ себя пытливые взгляды, въ надежд отыскать предметъ, способный удовлетворить его любопытству. Въ эту самую минуту м-ръ Самуэль Уэллеръ ваксилъ огромные сапоги, личную собственность фермера, который между тмъ, посл утреннихъ хлопотъ на толкучемъ рынк, прохлаждалъ себя въ общей зал за легкимъ завтракомъ изъ двухъ фунтовъ холодной говядины и трехъ бутылокъ пива. Сухопарый джентльменъ, осмотрвшись вокругъ себя, подошелъ къ Самуэлю и сказалъ вкрадчивымъ тономъ:

— Любезнйшій!

‘Знаемъ мы васъ’, подумалъ про себя Самуэль ‘мягко стелете да жестко спать. Хочетъ, вроятно, даромъ выманить какой нибудь совтъ’. Однакожъ онъ пріостановилъ свою работу и сказалъ:

— Что вамъ угодно?

— Любезнйшій,— продолжалъ сухопарый джентльменъ съ благосклонной улыбкой,— много y васъ народа нынче, а? Вы, кажется, очень заняты, мой милый, а?

Самуэль бросилъ на вопросителя пытливый взглядъ. Это былъ мужчина среднихъ лтъ, съ продолговатымъ лицомъ и съ маленькими черными глазами, безпокойно моргавшими по обимъ сторонамъ его инквизиторскаго носа. Одтъ онъ былъ весь въ черномъ, и сапоги его блестли, какъ зрачки его глазъ,— обстоятельство, обратившее на себя особенное вниманіе Самуэля. На ше y него красовался блый галстукъ, изъ-подъ котораго выставлялись блые, какъ снгъ, воротнички его голландской рубашки. Золотая часовая цпочка и печати картинно рисовались на его груди. Онъ держалъ въ рукахъ свои черныя лайковыя перчатки и, завязавъ разговоръ, забросилъ свои руки подъ фалды фрака, съ видомъ человка, привыкшаго ршать головоломныя задачи.

— Такъ вы очень заняты, мой милый, а?

— Да таки-нешто: не сидимъ поджавши ноги, какъ обыкновенно длалъ пріятель мой портной, умершій недавно отъ апоплексическаго удара. Сидимъ себ за круглымъ столомъ да хлбъ жуемъ, жуемъ да и подхваливаемъ, a хрна намъ не нужно, когда говядины вдоволь.

— Да вы весельчакъ, сколько я вижу.

— Бывалъ встарину, когда съ братомъ спалъ на одной постели. Отъ него и заразился, сэръ: веселость — прилипчивая болзнь.

— Какой y васъ старый домъ!— сказалъ сухопарый джентльменъ, осматриваясь кругомъ.

— Старъ да удалъ, новый былъ да сплылъ, и гд прежде была палата, тамъ нынче простая хата!

— Вы рифмачъ, мой милый.

— Какъ грачъ,— отвчалъ невозмутимый Самуэль Уэллеръ.

Сухопарый джентльменъ, озадаченный этими бойкими и совершенно неопредленными отвтами, отступилъ на нсколько шаговъ для таинственнаго совщанія со своими товарищами, двумя толстенькими старичками. Сказавъ имъ нсколько словъ, онъ открылъ свою серебряную табакерку, понюхалъ, вынулъ платокъ, и уже хотлъ, повидимому, вновь начать свою бесду, какъ вдруігъ одинъ толстый джентльменъ, съ весьма добрымъ лицомъ и очками на носу, бойко выступилъ впередъ и, махнувъ рукою, завелъ свою рчь довольно ршительнымъ и выразительнымъ тономъ:

— Дло вотъ въ чемъ, любезнйшій: пріятель мой, что стоитъ передъ вашимъ носомъ (онъ указалъ на другого толстенькаго джентльмена), дастъ вамъ десять шиллинговъ, если вы потрудитесь откровенно отвчать на одинъ или два….

— Позвольте, почтеннйшій, позвольте,— перебилъ сухопарый джентльменъ,— первое и самое главное правило, которое необходимо соблюдается въ такихъ случаяхъ, состоитъ въ слдующемъ: какъ скоро вы поручаете ходатайство о своемъ дл постороннему лицу, то ваше собственное личное вмшательство можетъ оказаться не только безполезнымъ, но и вреднымъ, a посему — второе правило — надлежитъ намъ имть, при существующихъ обстоятельствахъ, полную довренность къ этому оффиціальному лицу. Во всякомъ случа, м-ръ… (онъ обратился къ другому толстенькому джентльмену) извините, я все забываю имя вашего друга.

— Пикквикъ,— сказалъ м-ръ Уардль.

Читатель давно догадался, что толстенькіе старички были не кто другіе, какъ почтенный президентъ Пикквикскаго клуба и достопочтенный владлецъ хутора Дингли-Делль.

— Извините, почтеннйшій м-ръ Пикквикъ, во всякомъ другомъ случа мн будетъ очень пріятно воспользоваться вашимъ совтомъ въ качеств amici curiae, но теперь, при настоящихъ обстоятельствахъ, вмшательство ваше съ аргументомъ ad captandam benevolentiam, посредствомъ десяти шиллинговъ, не можетъ, въ нкоторомъ род, принести ни малйшей пользы.

Сухопарый джентльменъ открылъ опять серебряную табакерку и бросилъ на своихъ собесдниковъ глубокомысленный взглядъ.

— У меня, сэръ, было только одно желаніе,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— покончить какъ можно скоре эту непріятную исторію.

— Такое желаніе, почтеннйшій, длаетъ вамъ честь,— замтилъ худощавый джентльменъ.

— И съ этой цлью, сэръ,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ,— я ршился въ этомъ дл употребить финансовый аргументъ, который, сколько мн извстно, производитъ самое могущественное вліяніе на человка во всхъ его положеніяхъ и возрастахъ. Я долго изучалъ людей, сэръ, и могу сказать, что знаю ихъ натуру.

— Очень хорошо, почтеннйшій, очень хорошо, но вамъ слдовало напередъ сообщить лично мн вашу счастливую идею. Почтеннйшій м-ръ Пикквикъ, я совершенно убжденъ, вы должны имть отчетливое понятіе о той обширнйшей довренности, какая обыкновенно оказывается оффиціальному лицу. Если требуется на этотъ счетъ какой-нибудь авторитетъ, то я готовъ напомнить вамъ извстнйшій процессъ Барнуэлля {‘George Barnwell’ — заглавіе извстной трагедіи Пилло (Pilloe), основанной на истинномъ происшествіи. Главное лицо трагедіи, Барнуэлль, обкрадываетъ своего хозяина и умерщвляетъ своего дядю. Къ этому былъ онъ побужденъ своей любовницей. Эту трагедію еще не такъ давно представляли каждый годъ въ лондонскихъ театрахъ, и не мудрено, что Самуэль Уэллеръ знаетъ ея содержаніе. Прим. перев.} и….

— Какъ не помнить Джорджа Барнуэлля,— перебилъ вдругъ Самуэль, бывшій до сихъ поръ безмолвнымъ слушателемъ назидательной бесды,— я знаю этотъ процессъ такъ же, какъ вы, и моимъ всегдашнимъ мнніемъ было то, что молодая женщина одна заквасила здсь всю эту исторію: ее бы и подъ с_ю_р_к_y_п_ъ. Но объ этомъ, господа, мы потолкуемъ посл, если будетъ вашей милости угодно. Рчь идетъ теперь о томъ, чтобъ я согласился изъ вашихъ рукъ принять десять шиллинговъ серебряною монетой: извольте, господа, я согласенъ. Сговорчиве меня не найти вамъ дурака въ цломъ свт (м-ръ Пикквикъ улыбнулся). Теперь вопросъ такого рода: за какимъ бсомъ вы хотите дарить мн ваши деньги?

— Намъ нужно знать …— сказалъ м-ръ Уардль

— Погодите, почтеннйшій, сдлайте милость, погодите,— перебилъ оффиціальный джентльменъ.

М-ръ Уардль пожалъ плечами и замолчалъ.

— Намъ нужно знать,— сказалъ оффиціальный джентльменъ торжественнымъ тономъ,— и мы спрашиваемъ объ этомъ васъ собственно для того, чтобъ не обезпокоить кого-нибудь изъ домашнихъ,— намъ нужно знать: кто теперь стоитъ въ этой гостиниц?

— Кто теперь стоитъ въ этой гостиниц!— повторилъ Самуэль, представлявшій себ всхъ жильцовъ не иначе, какъ подъ формой костюма, который состоялъ подъ его непосредственнымъ надзоромъ.— A вотъ изволите видть: въ шестомъ нумер — деревянная нога, въ тридцатомъ — гессенскіе ботфорты съ сафьянными отворотами, въ каморк надъ воротами — козловые полусапожки, да еще съ полдюжины лежащихъ сапоговъ въ коммерческомъ отдленіи за буфетомъ.

— Еще кто?— спросилъ сухопарый джентльменъ.

— Постойте …— отвчалъ Самуэль, пораженный внезапнымъ воспоминаніемъ,— ну, да, точно — веллингтоновскіе сапоги на высокихъ каблукахъ, съ длинными кисточками и еще дамскіе башмаки — въ пятомъ нумер.

— Какіе башмаки?— поспшно спросилъ Уардль, который вмст съ м-ромъ Пикквикомъ уже начиналъ теряться въ этомъ длинномъ каталог жильцовъ ‘Благо Оленя’.

— Провинціальной работу,— отвчалъ Самуэль.

— Кто мастеръ?

— Браунъ.

— Откуда?

— Изъ Могльтона.

— Они!— воскликнулъ м-ръ Уардль.— Отыскали, наконецъ, славу Богу!— Дома они?

— Башмаки то, кажись, дома.

— A джентльменъ?

— Сапоги съ кисточками отправились въ Докторскую общину.

— Зачмъ?

— За позволеніемъ жениться.

— Мы не опоздали!— воскликнулъ м-ръ Уардль.— Господа, не нужно терять ни одной минуты. Ну, любезнйшій, покажите намъ этотъ нумеръ.

— Не торопитесь, почтеннйшій,— сказалъ оффиціальный джентльменъ,— сдлайте милость, не торопитесь: осторожность на первомъ план.

Онъ вынулъ изъ кармана красный шелковый кошелекъ, и вынувъ соверенъ, пристально посмотрлъ на Самуэля. Тотъ выразительно оскалилъ зубы.

— Введите насъ въ этотъ нумеръ безъ доклада и соверенъ будетъ вашъ,— сказалъ оффиціальный джентльменъ.

Самуэль бросилъ въ уголъ сапоги и повелъ своихъ спутниковъ наверхъ. Пройдя половину галлереи во второмъ этаж, онъ пріостановился и протянулъ руку.

— Вотъ ваши деньги,— шепнулъ адвокатъ, положивъ соверенъ въ руку своего спутника.

Самуэль сдлалъ впередъ еще нсколько шаговъ и остановился передъ дверью. Джентльмены слдовали за нимъ.

— Въ этомъ нумер?— пробормоталъ адвокатъ.

Самуэль утвердительно кивнулъ головой.

Старикъ Уардль отворилъ дверь и вс три джентльмена вошли въ комнату въ ту самую минуту, какъ м-ръ Джингль, уже воротившійся, показывалъ двственной тетк вожделнный документъ.

При вид брата и его спутниковъ двственная тетка испустила пронзительный крикъ и, бросившись на стулъ, закрыла лицо обими руками. М-ръ Джингль поспшно свернулъ пергаментъ и положилъ въ свой карманъ. Незваные постители выступили на середину комнаты.

— Вы безчестный человкъ, сэръ, вы … вы,— окликнулъ старикъ Уардль, задыхаясь отъ злобы.

— Почтеннйшій, почтеннйшій,— сказалъ сухопарый джентльменъ, положивъ свою шляпу на столъ,— присутствіе духа и спокойствіе прежде всего. Scandalum magnum, личное оскорбленіе, большая пеня. Успокойтесь, почтеннйшій, сдлайте милость.

— Какъ вы смли увезти мою сестру изъ моего дома?— продолжалъ Уардль.

— Вотъ это совсмъ другая статья,— замтилъ адвокатъ,— объ этомъ вы можете спросить. Такъ точно, сэръ, какъ вы осмлились увезти сестрицу м-ра Уардля? Что вы на это скажете, сэръ?

— Какъвы смете меня объ этомъ спрашивать?— закричалъ м-ръ Джингль такимъ дерзкимъ и наглымъ тономъ, что сухопарый джентльменъ невольно попятился назадъ.— Что вы за человкъ?

— Что онъ за человкъ?— перебилъ старикъ Уардль.— Вамъ хочется знать это, безстыдная тварь? Это м-ръ Перкеръ, мой адвокатъ. Послушайте, Перкеръ, я хочу преслдовать этого негодяя, судить по всей строгости законовъ, послать къ чорту — осудить — истребить — сокрушить!— A ты,— продолжалъ старикъ, обратившись вдругъ къ своей сестр,— ты, Рахиль … въ твои лта связаться съ бродягой,— бжать изъ родительскаго дома, покрыть позоромъ свое имя, какъ не стыдно, какъ не стыдно! Надвай шляпку и сейчасъ домой.— Послушайте, поскоре наймите извозчичью карету и принесите счетъ этой дамы, слышите?— заключилъ онъ, обращаясь къ слуг, котораго, впрочемъ, не было въ комнат.

— Слушаю, сэръ,— отвчалъ Самуэль, появляясь точно изъ подъ земли: онъ, дйствительно, оставаясь въ корридор, слушалъ всю бесду, приставивъ свое ухо къ замочной скважин пятаго нумера.

— Надвай шляпку, Рахиль,— повторилъ старикъ Уардль.

— Не слушайся его, не трогайся съ мста!— вскричалъ Джингль.— Господа, совтую вамъ убираться подобру поздорову … длать вамъ нечего здсь: невст больше двадцати одного года, и она свободна располагать собой.

— Больше двадцати одного!— воскликнулъ Уардль презрительнымъ тономъ.— Больше сорока одного!

— Неправда!— отвчала съ негодованіемъ двственная тетка, отложившая теперь свое твердое намреніе подвергнуться истерическимъ припадкамъ.

— Правда, матушка, правда. Просиди еще часъ въ этой комнат и теб стукнетъ слишкомъ пятьдесятъ!

Двственная тетка испустила пронзительный крикъ и лишилась чувствъ.

— Стаканъ воды,— сказалъ человколюбивый м-ръ Пикквикъ, когда въ комнату вбжала содержательница трактира, призванная неистовымъ звономъ.

— С_т_а_к_а_н_ъ воды!— кричалъ раздражительный Уардль.— Принесите-ка лучше ушатъ и окатите ее съ головы до ногъ: это, авось, скоре образумитъ старую двку.

— Зврь, просто зврь!— отозвалась сострадательная старушка, изъявляя совершеннйшую готовность оказать свою помощь двственной тетк.— Бдная страдалица! … Выпейте … вотъ такъ … повернитесь … прихлебните … привстаньте … еще немножко …

И, сопровождая свою помощь этими и подобными восклицаніями, добрая трактирщица, при содйствіи своей горничной, натирала уксусомъ лобъ и щеки двственной тетки, щекотала ея носъ, развязывала корсетъ и вообще употребляла вс т возстановительныя средства, какія съ незапамятныхъ временъ изобртены сестрами милосердія для любительницъ истерики и обморока.

— Карета готова, сэръ,— сказалъ Самуэль, появившійся y дверей.

— Ну, сестра, полно церемониться. Пойдемъ!

При этомъ предложеніи истерическіе припадки возобновились съ новой силой.

Уже трактирщица готова была обнаружить все свое негодованіе противъ насильственныхъ поступковъ м-ра Уардля, какъ вдругъ кочующій актеръ вздумалъ обратиться къ ршительнымъ мрамъ.

— Эй, малый,— сказалъ онъ,— приведите констебля.

— Позвольте, сэръ, позвольте,— сказалъ м-ръ Перкеръ.— Не благоугодно ли вамъ прежде всего обратить вни …

— Ничего не хочу знать,— перебилъ м-ръ Джингль,— она свободна располагать собою, и никто, противъ ея собственной воли, не сметъ разлучить ее съ женихомъ.

— О, не разлучайте меня!— воскликнула двственная тетка раздирательнымъ тономъ.— Я не хочу, не могу …

Новый истерическій припадокъ сопровождался на этотъ разъ дикимъ воплемъ.

— Почтеннйшій,— проговорилъ вполголоса сухопарый джентльменъ, отводя въ сторону господъ Пикквика и Уардля.— Почтеннйшій, положеніе наше очень незавидно. Мы стоимъ, такъ сказать, между двухъ перекрестныхъ огней и, право, почтеннйшій, если разсудить по закону, мы не имемъ никакой возможности сопротивляться поступкамъ леди. Я и прежде имлъ честь докладывать вамъ, почтеннйшій, что здсь — magna collisio rerum. Надобно согласиться на пожертвованія.

Продолжительная пауза. Адвокатъ открылъ табакерку.

— Въ чемъ же собственно должны заключаться эти пожертвованія?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да вотъ видите ли, почтеннйшій, другъ нашъ стоитъ между двухъ огней. Чтобы съ честью выпутаться всмъ намъ изъ этой перепалки, необходимо потерпть нкоторый убытокъ въ финансовомъ отношеніи.

— Длайте, что хотите: я согласенъ на все,— сказалъ м-ръ Уардль.— Надобно, во что бы ни стало, спасти эту дуру, иначе она погибнетъ съ этимъ негодяемъ.

— Въ этомъ нтъ ни малйшаго сомннія,— отвчалъ адвокатъ.— М-ръ Джингль, не угодно ли вамъ пожаловать съ нами въ другую комнату на нсколько минутъ?

Джингль согласился, и вс четыре джентльмена отправились въ ближайшій пустой нумеръ.

— Какъ же это, почтеннйшій,— сказалъ сухопарый джентльменъ, затворяя за собою дверь,— неужели никакихъ нтъ средствъ устроить это дло? Сюда, почтеннйшій, сюда, на пару словъ къ этому окну: мы будемъ тутъ одни, садитесь, почтеннйшій, прошу покорно. Между нами, почтеннйшій, говоря откровенно,— согласитесь, почтеннйшій, вы увезли эту леди изъ-за денегъ: не такъ ли, почтеннйшій?

М-ръ Джингль нахмурилъ брови.

— Ну, да, точно такъ, почтеннйшій, я понимаю, что вы хотите сказать, и заране вамъ врю. Мы съ вами люди свтскіе, почтеннйшій, и хорошо понимаемъ другъ друга … не то, что эти простаки. Намъ ничего не стоитъ провести ихъ: не такъ ли, почтеннйшій?

М-ръ Джингль улыбнулся.

— Очень хорошо,— продолжалъ адвокатъ, замтивъ произведенное впечатлніе.— Теперь, почтеннйшій, дло, видите ли, вотъ въ чемъ: y этой леди, до смерти ея матери, нтъ и не будетъ ничего, кром разв какой-нибудь сотняги, да и то едва ли.

— Мать с_т_а_р_у_х_а,— сказалъ м-ръ Джингль многозначительнымъ тономъ.

— Истинная правда, почтеннйшій, я не спорю,— сказалъ адвокатъ, откашливаясь и вынимая платокъ изъ кармана,— вы справедливо изволили замтить, что она с_т_а_р_е_н_ь_к_а. М-съ Уардль происходитъ отъ старинной фамиліи, почтеннйшій, старинной во всхъ возможныхъ отношеніяхъ. Основатель этой фамиліи прибылъ въ Англію съ войскомъ Юлія Цезаря и поселился въ Кентскомъ графств. Всего замчательне то, почтеннйшій, что только одинъ изъ членовъ этой фамиліи не дожилъ до девяноста лтъ, да и тотъ погибъ насильственною смертью въ половин XVI вка. Старушк теперь семьдесятъ три года, почтеннйшій: старенька, я согласенъ съ вами, и едва ли проживетъ она лтъ тридцать.

Сухопарый джентльменъ пріостановился и открылъ табакерку.

— Что же вы хотите этимъ сказать?— спросилъ м-ръ Джингль.

— Да вотъ не угодно ли табачку, почтеннйшій… не изволите нюхать? И прекрасно — лишній расходъ. Вижу по всему, почтеннйшій, что вы прекрасный молодой человкъ и могли бы отлично устроить въ свт свою карьеру, еслибъ былъ y васъ капиталецъ, а?

— Что-жъ изъ этого?

— Вы не понимаете меня?

— Не совсмъ.

— Я объясню вамъ эту статью въ короткихъ словахъ, потому что вы человкъ умный и живали въ свт. Какъ вы думаете, почтеннйшій, что лучше: пятьдесятъ фунтовъ и свобода или старая двица и долговременное ожиданіе?

— Пятидесяти фунтовъ мало,— сказалъ м-ръ Джингль, вставая съ мста.— Не сойдемся.

— Погодите, почтеннйшій,— возразилъ адвокатъ, удерживая его за фалду.— Капиталецъ кругленькій: человку съ вашими способностями много можетъ сдлать изъ пятидесяти фунтовъ.

— Полтораста фунтовъ, такъ и быть,— отвчалъ м-ръ Джингль холоднымъ тономъ.

— Что вы, почтеннйшій, Богъ съ вами!— возразилъ адвокатъ.— Вдь все это дло, говоря по совсти, выденнаго яйца не стоитъ.

— Однакожъ, вы сами предложили пятьдесятъ.

— И довольно.

— Сто пятьдесятъ.

— Какъ это можно, помилуйте! Семьдесятъ, если угодно.

— Не сойдемся,— сказалъ м-ръ Джингль, вставая опять со своего мста.

— Куда жъ вы такъ спшите, почтеннйшій? Погодите. Восемьдесятъ фунтовъ — согласны?

— Мало.

— Довольно, почтеннйшій, увряю васъ. Неужели вы не сдлаете никакой уступки?

— Нельзя. Разсудите сами: девять фунтовъ стоили мн почтовые прогоны, три — позволеніе, итого двнадцать, вознагражденіе за хлопоты положимъ сто, итого сто двнадцать. Сколько же, по вашему, должно стоить оскорбленіе личной чести и потеря невсты?

— Э, полноте, почтеннйшій! Я уже сказалъ, что мы хорошо понимаемъ другъ друга. Стоитъ ли намъ распространяться насчетъ этихъ послднихъ пунктовъ? Сто фунтовъ для круглоты счета: хотите?

— Сто двадцать.

— Право, почтеннйшій, охота вамъ изъ такой малости … Ну, я напишу вексель.

И сухопарый джентльменъ слъ за столъ писать вексель.

— Срокъ платежа я назначу послзавтра,— сказалъ адвокатъ, обращаясь къ м-ру Уардлю,— a вы между тмъ увезите вашу сестрицу.

М-ръ Уардль сдлалъ утвердительный знакъ.

— Ну, почтеннйшій, стало быть, мы помирились на сотн фунтовъ?

— На ста двадцати.

— Почтеннйшій …

— Пишите, м-ръ Перкеръ, и пусть онъ убирается къ чорту,— перебилъ старикъ Уардль.

М-ръ Джингль взялъ написанный вексель и положилъ въ карманъ.

— Теперь — вонъ отсюда, негодяй!— закричалъ м-ръ Уардль.

— Почтеннйшій …

— И помни,— продолжалъ м-ръ Уардль,— ни за какія блага я не ршился бы на эти переговоры съ тобою, если бы не былъ убжденъ, какъ дважды два, что съ моими деньгами ты гораздо скоре полетишь къ чорту въ омутъ, чмъ …

— Почтеннйшій, почтеннйшій …

— Погодите, Перкеръ.— Вонъ отсюда, негодяй!

— Сію минуту,— отвчалъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ кочующій актеръ.— Прощай, Пикквикъ, прощай, любезный.

Если бы равнодушный зритель могъ спокойно наблюдать физіономію великаго человка въ продолженіе послдней части этой бесды, онъ не мотъ бы надивиться, какимъ образомъ пожирающій огонь негодованія не расплавилъ стеколъ его очковъ: такъ могучъ и величественно свирпъ былъ теперь гнвъ президента Пикквикскаго клуба! Кулаки его невольно сжались, щеки побагровли и ноздри вздулись, когда онъ услышалъ свое собственное имя, саркастически произнесенное презрннымъ негодяемъ. Однакожъ онъ укротилъ свои бурные порывы, и невроятное чудо! нашелъ въ себ твердость духа — неподвижно стоять на одномъ мст.

М-ръ Пикквикъ былъ философъ, это правда, но вдь и философы — т же смертные люди, облеченные только бронею высшей мудрости и силы. Стрла, роковая стрла пронзила насквозь философскую броню и просверлила самое сердце великаго мужа. Раздираемый самою отчаянною яростью, онъ схватилъ чернильницу, бросилъ ее со всего размаха и неистово побжалъ впередъ. Но м-ръ Джингль исчезъ въ эту минуту, и великій человкъ, самъ не зная какъ, очутился въ объятіяхъ Самуэля.

— Куда вы бжите, сэръ?— сказалъ эксцентрическій слуга.— Мебель, я полагаю, дешева въ вашихъ мстахъ, a y насъ покупаются чернильницы на чистыя денежки, м-ръ … не имю чести знать вашего имени, государь мой. Погодите малую толику: какая польза вамъ гнаться за человкомъ, который, провалъ его возьми, мастерски составилъ свое счастье? Онъ теперь на другомъ конц квартала, и ужъ, разумется, его не видать вамъ, какъ своихъ ушей.

М-ръ Пикквикъ, какъ и вс люди, способенъ былъ внимать голосу убжденія, кому бы онъ ни принадлежалъ. Мыслитель быстрый и могучій, онъ вдругъ взвсилъ вс обстоятельства этого дла и мигомъ сообразилъ, что благородный гнвъ его будетъ на этотъ разъ совершенно безсиленъ и безплоденъ. Онъ угомонился въ одно мгновеніе ока, испустилъ три глубокихъ вздоха, вынулъ изъ кармана носовой платокъ и благосклонно взглянулъ на своихъ друзей.

Говорить ли намъ о плачевномъ положеніи миссъ Уардль, оставленной такимъ образомъ своимъ неврнымъ другомъ? М-ръ Пикквикъ мастерски изобразилъ эту раздирательную сцену, и его записки, обрызганныя въ этомъ мст горькими слезами состраданія, лежатъ предъ нами: одно слово, и типографскіе станки передадутъ ихъ всему свту. Но нтъ, нтъ! Покоряясь голосу холоднаго разсудка, мы отнюдь не намрены сокрушать грудь благосклоннаго читателя изображеніемъ тяжкихъ страданій женскаго сердца.

Медленно и грустно два почтенныхъ друга и страждущая леди возвращались на другой день въ городъ Моггльтонъ. Печально и тускло мрачныя тни лтней ночи ложились на окрестныя поля, когда путешественники прибыли, наконецъ, въ Дингли-Делль и остановились передъ входомъ въ Меноръ-Фармъ.

Глава XI.

Неожиданное путешествіе и ученое открытіе въ ндрахъ земли.— Пасторскій манускриптъ.

Спокойная ночь, проведенная въ глубокой тишин на хутор Дингли-Делль, и пятьдесятъ минутъ утренней прогулки на свжемъ воздух, растворенномъ благоуханіями цвтовъ, возстановили совершеннйшимъ образомъ физическія и нравственныя силы президента Пикквикскаго клуба. Цлыхъ два дня великій человкъ пребывалъ въ томительной разлук со своими добрыми друзьями, и сердце его стремилось теперь къ вожделнному свиданію. Окончивъ кратковременную прогулку, м-ръ Пикквикъ возвратился домой и на дорог, съ невыразимымъ наслажденіемъ, встртилъ господъ Винкеля и Снодграса, спшившихъ привтствовать и облобызать великаго мужа. Удовольствіе свиданья, какъ и слдовало ожидать, сопровождалось превыспреннимъ восторгомъ, да и какой смертный мотъ безъ такого восторга смотрть на лучезарныя очи и ланиты президента? Между тмъ, однакожъ, какое-то облако пробгало по челу обоихъ друзей, и какая-то тайна, тяжелая, возмутительная, облегала ихъ безпокойныя души. Что бы это значило,— великій человкъ, несмотря на вс усилія своего генія, никакъ не могъ постигнуть.

— Здоровъ ли Топманъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, пожимая руки обоимъ друзьямъ, посл взаимнаго обмна горячихъ привтствій.— Топманъ здоровъ ли?

М-ръ Винкель, къ которому спеціальнымъ образомъ относился этотъ вопросъ, не далъ никакого отвта. Печально отворотилъ онъ свою голову и погрузился въ таинственную думу.

— Снодграсъ,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ строгимъ тономъ,— гд другъ нашъ Топманъ? Не боленъ ли онъ?

— Нтъ,— отвчалъ м-ръ Снодграсъ, и поэтическая слеза затрепетала на роговой оболочк его глаза, точь-въ-точь какъ дождевая капля на хрустальномъ стекл.— нтъ, онъ не боленъ.

М-ръ Пикквикъ пріостановился и съ великимъ смущеніемъ принялся осматривать своихъ друзей.

— Винкель, Снодграсъ… что все это значитъ? Гд другъ Топманъ? Что случилось? Какая бда разразилась надъ его головой? Говорите… умоляю васъ, заклинаю… Винкель, Снодграсъ,— я приказываю вамъ говорить.

Наступило глубокое молчаніе. Торжественная осанка м-ра Пикквика не допускала никакихъ противорчій и увертокъ.

— Онъ ухалъ,— проговорилъ наконецъ м-ръ Снодграсъ.

— Ухалъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Ухалъ!

— Ухалъ,— повторилъ м-ръ Снодграсъ.

— Куда?

— Неизвстно. Мы можемъ только догадываться, на основаніи вотъ этой бумаги,— сказалъ м-ръ Снодграсъ, вынимая письмо изъ кармана и подавая его президенту.— Вчера утромъ, когда получено было письмо отъ м-ра Уардля съ извстіемъ, что сестра его возвращается домой вмст съ вами, печаль, тяготвшая надъ сердцемъ нашего друга весь предшествовавшій день, начала вдругъ возрастать съ неимоврною силой. Вслдъ затмъ онъ исчезъ, и мы нигд не могли отыскать его цлый день. Вечеромъ трактирный конюхъ принесъ отъ него письмо изъ Моггльтона. Топманъ, видвшійся съ нимъ поутру, поручилъ ему отдать намъ эту бумагу не иначе, какъ въ поздній часъ ночи.

Съ недоумніемъ и страхомъ м-ръ Пикквикъ открылъ загадочное посланіе и нашелъ въ немъ слдующія строки, начертанныя рукою несчастнаго друга:

‘Любезный Пикквикъ!

‘Какъ любимецъ природы, щедро надленный ея благами, вы, мой другъ, стоите на необозримой высот передъ слабыми смертными, и могучая душа ваша совершенно чужда весьма многихъ слабостей и недостатковъ, свойственныхъ обыкновеннымъ людямъ. Вы не знаете, почтенный другъ и благопріятель, и даже не должны знать, что такое — потерять однажды навсегда очаровательное созданіе, способное любить пламенно, нжно, и попасть въ то же время въ хитро сплетенныя сти коварно-безчестнаго человка, который, подъ маской дружбы, скрывалъ въ своемъ сердц жало ядовитой зми. Сраженный безпощадною судьбой, я разомъ испыталъ на себ вліяніе этихъ двухъ ужасныхъ ударовъ.

‘Письмо, адресованное на мое имя въ трактиръ ‘Кожаной бутылки’, что въ Кобгем, вроятно, дойдетъ до моихъ рукъ… если только буду существовать на этомъ свт. Міръ для меня ненавистенъ, почтенный мой другъ и благопріятель, и я былъ бы радъ погрязнуть гд-нибудь въ пустын или дремучемъ лсу. О, если бы судьба, сжалившись надъ несчастнымъ, совсмъ исторгла меня изъ среды… простите меня — пожалйте! Жизнь для меня невыносима. Духъ, горящій въ нашей груди, есть, такъ сказать, рукоятка жезла, на которомъ человкъ, этотъ бдный носильщикъ нравственнаго міра, носить тяжелое бремя треволненій и суетъ житейскихъ: сломайте рукоятку — бремя упадетъ, и носильщикъ не будетъ боле способенъ идти въ дальнйшій путь. Такова натура человка, дражайшій мой другъ! Скажите очаровательной Рахили,— ахъ, опять, опять!

Треси Топманъ’.

— Мы должны немедленно оставить это мсто,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, складывая письмо.— Посл того, что случилось, было бы вообще неприлично жить здсь, но теперь вдобавокъ мы обязаны отыскать своего друга.

И, сказавъ это, онъ быстро пошелъ домой.

Намреніе президента немедленно распространилось по всему хутору. Напрасно м-ръ Уардль и его дочери упрашивали пикквикистовъ погостить еще нсколько дней: м-ръ Пикквикъ былъ непреклоненъ. Важныя дла, говорилъ онъ, требуютъ его личнаго присутствія въ англійской столиц.

Въ эту минуту пришелъ на дачу старикъ пасторъ.

— Неужели вы точно дете?— сказалъ онъ, отведя въ сторону м-ра Пикквика.

М-ръ Пикквикъ далъ утвердительный отвтъ.

— Въ такомъ случа позвольте вамъ представить небольшой манускриптъ, который я хотлъ было прочитать здсь въ общемъ присутствіи вашихъ друзей. Рукопись эта, вмст съ нкоторыми другими бумагами, досталась мн посл смерти моего друга, доктора медицины, служившаго въ нашемъ провинуіальномъ сумасшедшемъ дом. Большую часть бумагъ я сжегъ, но эта рукопись, по многимъ причинамъ, тщательно хранилась въ моемъ портфел. Вроятно, вы такъ же, какъ и я, будете сомнваться, точно ли она есть подлинное произведеніе сумасшедшаго человка, но во всякомъ случа мн весьма пріятно рекомендовать этотъ интересный памятникъ ученому вниманію вашего клуба.

М-ръ Пикквикъ съ благодарностью принялъ манускриптъ и дружески разстался съ обязательнымъ пасторомъ.

Гораздо трудне было разстаться съ радушными и гостепріимными жителями Меноръ-Фарма. М-ръ Пикквикъ поцловалъ молодыхъ двушекъ — мы хотли сказать: съ отеческою нжностью, какъ будто он были его родныя дочери, но это выраженіе по нкоторымъ причинамъ оказывается неумстнымъ, и потому надобно сказать просто: — Пикквикъ поцловалъ молодыхъ двушекъ, обнялъ старую леди съ сыновнею нжностью, потрепалъ, по патріархальному обычаю, розовыя щеки смазливыхъ горничныхъ и вложилъ въ ихъ руки боле субстанціальныя доказательства своего отеческаго одобренія. Размнъ прощальныхъ церемоній съ самимъ хозяиномъ счастливой семьи былъ чрезвычайно трогателенъ и радушенъ, но всего трогательне было видть, какъ прощался поэтъ Снодграсъ со всми членами семейства и особенно съ миссъ Эмиліей Уардль, начинавшей уже вполн понимать поэтическія свойства молодого гостя.

Наконецъ, посл многихъ возгласовъ, поцлуевъ, объятій, рукопожатій, друзья наши выбрались на открытый дворъ и медленными шагами выступили за ворота. Нсколько разъ оглядывались они на гостепріимный Меноръ-Фармъ, и много воздушныхъ поцлуевъ послалъ м-ръ Снодграсъ въ отвтъ на взмахъ благо платочка, безпрестанно появлявшагося въ одномъ изъ верхнихъ оконъ.

Въ Моггльтон путешественники добыли колесницу, доставившую ихъ въ Рочестеръ безъ дальнйшихъ приключеній. Дорогой общая печаль ихъ нсколько утратила свою сокрушительную силу, и они уже могли, по прибытіи въ гостиницу, воспользоваться превосходнымъ обдомъ, изготовленнымъ на кухн ‘Золотого быка’. Отобравъ, наконецъ, необходимыя справки относительно дальнйшей зды, друзья наши черезъ нсколько часовъ посл обда, отправились въ Кобгемъ.

То была превосходная прогулка, такъ какъ іюньскій день склонялся къ вечеру и на безоблачномъ неб солнце продолжало еще сіять во всемъ своемъ блеск. Путь нашихъ друзей лежалъ черезъ густой и тнистый лсъ, прохлаждаемый слегка свжимъ втеркомъ, шелествшимъ между листьями, и оживляемый разнообразнымъ пніемъ птицъ, порхавшихъ съ кустика на кустикъ. Мохъ и плющъ толстыми слоями обвивались вокругъ старыхъ деревьевъ, и зеленый дернъ разстилался шелковымъ ковромъ по мягкой земл. Путешественники подъзжали къ открытому парку съ древнимъ замкомъ, обнаружившимъ передъ ихъ глазами затйливыя выдумки живописной архитектуры временъ королевы Елисаветы. Со всхъ сторонъ виднлись тутъ длинные ряды столтнихъ дубовъ и вязовъ, обширныя стада оленей весело щипали свжую траву, и по временамъ испуганный заяцъ выбгалъ на долину съ быстротою тней, бросаемыхъ на землю облаками въ солнечный ландшафтъ.

— О, еслибъ вс оскорбленные и страждущіе отъ вроломства людей приходили со своей тоской на это поэтическое мсто,— я убжденъ, привязанность ихъ къ жизни возвратилась бы немедленно при одномъ взгляд на эти прелести природы:

Такъ воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, упоенный философическимъ очарованіемъ и озаренный вдохновеніемъ счастливыхъ мыслей.

— Я совершенно согласенъ съ вами,— сказалъ м-ръ Винкель.

— И нельзя не согласиться,— подтвердилъ м-ръ Пикквикъ.— Это мсто придумано, какъ нарочно, для оживленія страдающей души закоренлыхъ мизантроповъ.

М-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель изъявили еще разъ свое совершеннйшее согласіе на глубокомысленное замчаніе президента.

Черезъ нсколько минутъ трое путешественниковъ были уже подл деревенскаго трактира ‘Кожаной бутылки’ и заботливо разспрашивали о своемъ друг.

— Томми, ведите джентльменовъ въ общую залу,— сказала трактирщица.

Коренастый малый, двадцати лтъ съ небольшимъ, отворилъ дверь въ конц коридора и ввелъ путешественниковъ въ длинную низенькую комнату, меблированную по всмъ сторонамъ кожаными стульями съ высокими спинками, и украшенную по стнамъ разнообразною коллекціей портретовъ и фигуръ самаго фантастическаго свойства. На верхнемъ конц этой залы находился столъ, на стол — блая скатерть деревенскаго издлія, на блой скатерти — жареная курица, ветчина, бутылка мадеры, дв бутылки шотландскаго пива, и прочая, и прочая. За столомъ сидлъ не кто другой, какъ самъ м-ръ Топманъ, удивительно мало похожій на человка, проникнутаго ненавистью къ благамъ земной жизни.

При вход друзей м-ръ Топманъ положилъ на столъ ножикъ и вилку и съ печальнымъ видомъ вышелъ къ нимъ на встрчу.

— Я вовсе не разсчитывалъ на удовольствіе встртить васъ въ здшней глуши,— сказалъ м-ръ Топманъ, пожимая руку президента,— это очень любезно съ вашей стороны.

— А!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, усаживаясь за столъ и отирая крупныя капли пота со своего чела.— Доканчивай свой обдъ и выходи со мной гулять: намъ нужно поговорить наедин.

М-ръ Топманъ, безпрекословно послушный повелніямъ президента, принялся съ замчательною быстротою уничтожать одно за другимъ скромныя блюда деревенскаго обда. М-ръ Пикквикъ между тмъ прохлаждалъ себя обильными возліяніями пива и мадеры. Лишь только обдъ приведенъ былъ къ вожделнному концу, президентъ и членъ Пикквикскаго клуба отправились гулять, оставивъ своихъ друзей въ зал ‘Кожаной бутылки’.

Минутъ тридцать ходили они за оградой деревенской церкви, и, судя по жестамъ президента можно было догадаться, что м-ръ Пикквикъ опровергалъ съ особенною живостью возраженія и доказательства своего упрямаго противника. Мы не станемъ повторять подробностей этой одушевленной бесды, неизобразимой, конечно, ни перомъ, ни языкомъ. Утомился ли м-ръ Топманъ продолжительной ходьбой посл сытнаго обда, или онъ почувствовалъ ршительную неспособность противиться краснорчивымъ доказательствамъ великаго мужа, дло остается подъ сомнніемъ, только онъ уступилъ, наконецъ, во всемъ и призналъ надъ собою совершенную побду.

— Такъ и быть,— сказалъ онъ,— гд бы ни пришлось провести мн остатокъ своихъ печальныхъ дней, это, конечно, все равно. Вы непремнно хотите пользоваться скромнымъ обществомъ несчастнаго друга — пусть: я согласенъ раздлять труды и опасности вашихъ предпріятій.

М-ръ Пикквикъ улыбнулся, пожалъ протянутую руку, и оба пошли назадъ къ своимъ друзьямъ.

Въ эту самую минуту благодтельный случай помогъ м-ру Пикквику сдлать то безсмертное открытіе, которое доставило громкую извстность его клубу и распространило его антикварскую славу по всей вселенной. Они уже миновали ворота ‘Кожаной бутылки’ и углубились гораздо дале въ деревню, прежде чмъ вспомнили, гд стоялъ деревенскій трактиръ. Обернувшись назадъ, м-ръ Пикквикъ вдругъ увидлъ недалеко отъ дверей крестьянской хижины небольшой растреснувшійся камень, до половины погребенный въ земл. Онъ остановился.

— Это очень странно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Что такое странно?— съ безпокойствомъ спросилъ м-ръ Топманъ, озираясь во вс стороны и не останавливаясь ни на какомъ опредленномъ предмет.— Богъ съ вами, Пикквикъ, что такое?

М-ръ Пикквикъ между тмъ, проникнутый энтузіазмомъ своего чуднаго открытія, стоялъ на колняхъ передъ маленькимъ камнемъ и заботливо стиралъ съ него пыль носовымъ платкомъ.

— Надпись, надпись!— воскликнулъ м-ръ Пиккзикъ.

— Возможно ли?— воскликнулъ м-ръ Топманъ.

— Ужъ я могу различить,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, вытирая камень и бросая пристальные взгляды черезъ свои очки,— ужъ я могу различить крестъ и букву Б, и букву Т. Это очень важно,— сказалъ онъ, быстро вскочивъ на свои ноги.— Надпись отличается всми признаками старины, и, быть можетъ, она существовала за нсколько вковъ до начала деревни. Надобно воспользоваться этимъ обстоятельствомъ.

М-ръ Пикквикъ постучался въ дверь избы. Явился крестьянинъ.

— Не знаете ли вы, мой другъ, какимъ образомъ попалъ сюда этотъ камень?— спросилъ м-ръ Пикквикъ благосклоннымъ тономъ.

— Нтъ, сэръ, не знаю,— отвчалъ учтиво спрошенный.— Онъ, кажись, лежалъ здсь еще прежде, чмъ родился мой отецъ.

М-ръ Пикквикъ бросилъ на своего товарища торжествующій взглядъ.

— Послушайте, любезный,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ взволнованнымъ тономъ,— вдь этотъ камень, я полагаю, вамъ не слишкомъ нуженъ: не можете ли вы продать его?

— Да кто-жъ его купитъ?— спросилъ простодушный крестьянинъ.

— Я дамъ вамъ десять шиллинговъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ лукавымъ видомъ,— если вы потрудитесь отрыть его для меня.

Глупый человкъ вытаращилъ глаза, взялъ деньги и отвсилъ низкій поклонъ щедрому джентльмену, не думая и не гадая, какую драгоцнность уступалъ онъ за ничтожную сумму ученому свту. М-ръ Пикквикъ собственными руками поднялъ отрытый камень, очистилъ съ него мохъ и, воротясь въ трактиръ, положилъ его на столъ.

Въ нсколько минутъ драгоцнный камень былъ вымытъ, вычищенъ, выхоленъ, и восторгъ пикквикистовъ выразился самыми энергическими знаками, когда общія ихъ усилія увнчались вождленнымъ успхомъ. Камень былъ неровенъ, растреснулся, и неправильныя буквы таращились вкривь и вкось, при всемъ томъ, ученые мужи могли ясно разобрать остатокъ слдующей надписи:

Б И Л С Т У

M С П Р

И Л Ж

И Л

З Д Е С В О Т А

В Р О.

М-ръ Пикквикъ сидлъ, потирая руки, и съ невыразимымъ наслажденіемъ смотрлъ на сокровище, отысканное имъ. Честолюбіе его было теперь удовлетворено въ одномъ изъ самыхъ главныхъ пунктовъ. Въ стран, изобилующей многочисленными остатками среднихъ вковъ, въ бдной деревушк, поселившейся на классической почв старины — онъ… онъ… президентъ Пикквикскаго клуба, открылъ весьма загадочную и во всхъ возможныхъ отношеніяхъ любопытную надпись, ускользавшую до сихъ поръ отъ наблюденія столькихъ ученыхъ мужей, предшествовавшихъ ему на поприщ археологическихъ разысканій. Драгоцнный камень долженъ будетъ объяснить какой-нибудь запутанный фактъ въ европейской исторіи среднихъ вковъ, и — почему знать? быть можетъ, суждено ему измнить самый взглядъ на критическую разработку историческихъ матеріаловъ. М-ръ Пикквикъ смотрлъ во вс глаза и едва врилъ своимъ чувствамъ.

— Ну, господа,— сказалъ онъ наконецъ,— это даетъ ршительное направленіе моимъ мыслямъ: завтра мы должны возвратиться въ Лондонъ.

— Завтра!— воскликнули въ одинъ голосъ изумленные ученики.

— Завтра,— повторилъ м-ръ Пикквикъ.— Ученый свтъ долженъ немедленно воспользоваться отысканнымъ сокровищемъ и употребить вс свои усилія для опредленія настоящаго смысла древнихъ письменъ. Притомъ есть y меня въ виду другая довольно важная цль. Черезъ нсколько дней, городъ Итансвилль будетъ выбирать изъ своей среды представителей въ парламентъ, и знакомый мн джентльменъ, м-ръ Перкеръ, приглашенъ туда, какъ агентъ одного изъ кандидатовъ. Наша обязанность, господа, явиться на мсто дйствія и вникать во вс подробности дла, столь дорогого для всякаго англичанина, уважающаго въ себ національное чувство.

— Отлично!— воскликнули съ энтузіазмомъ его друзья.

М-ръ Пикквикъ бросилъ вокругъ себя испытующій взглядъ. Пламенное усердіе молодыхъ людей, столь ревностныхъ къ общему благу, распалило его собственную грудь благороднйшимъ энтузіазмомъ. М-ръ Пикквикъ стоялъ во глав пылкаго юношества, онъ это чувствовалъ и зналъ.

— Господа, предлагаю вамъ окончить этотъ день пирушкой въ честь и славу науки!— воскликнулъ президентъ вдохновеннымъ тономъ.

И это предложеніе было принято съ единодушнымъ восторгомъ. М-ръ Пикквикъ уложилъ свое сокровище въ деревянный ящикъ, купленный нарочно для этой цли y содержательницы трактира, и поспшилъ занять за столомъ президентское мсто. Весь вечеръ посвященъ былъ заздравнымъ тостамъ и веселой дружеской бесд.

Было уже одиннадцать часовъ,— позднее время для маленькой деревушки,— когда м-ръ Пикквикъ отправился въ спальню, приготовленную для него заботливой прислугой. Онъ отворилъ окно, поставилъ на столъ зажженную свчу и погрузился въ глубокомысленныя размышленія о достопамятныхъ событіяхъ двухъ послднихъ дней.

Время и мсто были удивительнымъ образомъ приспособлены къ философическому созерцанію великаго человка. М-ръ Пикквикъ сидлъ, облокотившись на окно, сидлъ и думалъ. Бой часового колокола, прогудвшаго двнадцать, впервые возвратилъ его къ дйствительному міру. Первый ударъ отозвался торжественнымъ звукомъ въ барабанчик его ушей, но когда смолкло все и наступила тишина могилы, м-ръ Пикквикъ почувствовалъ себя совершенно одинокимъ. Взволнованный этой внезапной мыслью, онъ раздлся на скорую руку, задулъ свчу и легъ въ постель.

Всякій испыталъ на себ то непріятное состояніе духа, когда ощущеніе физической усталости напрасно вступаетъ въ безсильную борьбу съ неспособностью спать. Въ этомъ именно состояніи находился м-ръ Пикквикъ теперь, въ глухой полночный часъ. Онъ повертывался съ бока на бокъ, щурилъ и сжималъ глаза, пробовалъ лежать спиною внизъ и спиною вверхъ: все безполезно! Было ли то непривычное напряженіе, испытанное въ этотъ вечеръ: жаръ, духота, водка и коньякъ, странная постель, или другія какія-нибудь неразгаданныя обстоятельства, только мысли м-ра Пикквика съ неотразимой силой обращались на фантастическіе портреты въ трактирной комнат, и онъ невольно припоминалъ волшебныя сказки самаго фантастическаго свойства. Провертвшись такимъ образомъ около часа, онъ пришелъ къ печальному заключенію, что ему суждено совсмъ не спать въ эту тревожную ночь. Досадуя на себя и на судьбу, онъ всталъ, обулся и набросилъ халатъ на свои плечи. ‘Лучше какое-нибудь движеніе, думалъ онъ, чмъ безплодныя мечты, лишенныя всякой разумной мысли’. Онъ взглянулъ въ окно — было очень темно, прошелся вокругъ спальни — было очень тсно.

Переходя тревожно отъ дверей къ окну и отъ окна къ дверямъ, онъ вдругъ припомнилъ въ первый разъ, что съ нимъ былъ манускриптъ пастора. Счастливая мысль! Одно изъ двухъ: или найдетъ онъ интересное чтеніе, или будетъ скучать, звать и, наконецъ, уснетъ. Онъ вынулъ тетрадь изъ кармана своей бекеши, придвинулъ къ постели круглый столикъ, зажегъ свчу, надлъ очки и приготовился читать. Почеркъ былъ очень странный, и бумага во многихъ мстахъ почти совершенно истерлась. Фантастическое заглавіе заставило м-ра Пикквика припрыгнуть на своей постели, и онъ бросилъ вокругъ себя безпокойный взглядъ. Скоро, однакожъ, ученый мужъ успокоился совершеннйшимъ образомъ, кашлянулъ два-три раза, снялъ со свчки, поправилъ очки и внимательно началъ читать: ‘Записки сумасшедшаго’.

‘Сумасшедшій — да! Какимъ неистово ужаснымъ звукомъ это слово раздалось въ моихъ ушахъ въ давно-бывалые годы! Помню смертельный страхъ, насильственно вторгшійся въ мою молодую грудь, помню бурливое клокотаніе горячей крови, готовой застыть и оледениться въ моихъ жилахъ при одномъ этомъ слов, и помню я, какъ замиралъ во мн духъ, и колна мои тряслись и подгибались при одной мысли о возможности сойти съ ума!

‘Какъ часто въ глухой полночный часъ, проникнутый судорожнымъ трепетомъ, я вставалъ со своей постели, становился на колни и молился долго, пламенно молился, чтобъ всемогущая сила избавила меня отъ проклятія, тяготвшаго надъ родомъ моимъ! Какъ часто, отуманенный инстинктивною тоской среди веселыхъ игръ и забавъ, я вдругъ удалялся въ уединенныя мста и проводилъ самъ съ собою унылые часы, наблюдая за ходомъ горячки, начинавшей пожирать мой слабый, постепенно размягчавшійся мозгъ. Я зналъ, что зародышъ бшенства былъ въ моей крови, что оно глубоко таилось въ мозгу моихъ костей, что одно поколніе нашего рода окончило свой вкъ, не бывъ зараженнымъ этою фамильною чумой, и что я первый долженъ былъ начать свой особый, новый рядъ бшеныхъ людей. Такъ было прежде, и, слдовательно,— я зналъ,— такъ будетъ впереди. Забиваясь по временамъ въ уединенный уголъ шумной залы, я видлъ, какъ вдругъ умолкали веселыя толпы, перемигивались, перешептывались, и я зналъ, что рчь ихъ идетъ о несчастномъ человк, близкомъ къ потер умственныхъ силъ своей духовно-нравственной природы. Заране отчужденный отъ общества людей, я молчалъ, скучалъ и думалъ.

‘Такъ прошли годы, длинные-предлинные годы. Ночи въ здшнемъ мст тоже иной разъ бываютъ очень длинны, но ровно ничего не значатъ он въ сравненіи съ тогдашними ночами и страшными грезами печальныхъ лтъ тревожной юности моей. Больно вспоминать про т годы, и грудь моя надрывается отъ страха даже теперь, когда я воображаю мрачныя формы чудовищъ, выставлявшихъ свои гнусныя рожи изъ всхъ угловъ моей одинокой спальни. Склоняясь надъ моимъ изголовьемъ и передразнивая меня своими длинными языками, они гомозились вокругъ моихъ ушей и нашептывали съ дикимъ, затаеннымъ смхомъ, что полъ того стараго дома, гд умеръ отецъ моего отца, обагренъ былъ его собственною кровью, которую исторгъ онъ самъ изъ своихъ жилъ въ припадк бшенаго пароксизма. Напрасно затыкалъ я уши и забивалъ свою голову въ подушки: чудовища визжали неистово и дико, что поколніе, предшествовавшее дду, оставалось свободнымъ отъ фамильной маніи, но что его собственный ддъ прожилъ цлые десятки лтъ, прикованный къ стн желзною цпью и связанный по рукамъ и ногамъ. Чудовища называли правду — это я зналъ, хорошо зналъ, Я отыскалъ вс подробности въ фамильныхъ бумагахъ, хотя ихъ тщательно старались отъ меня скрывать. Ха, ха, ха! Я былъ слишкомъ хитеръ, нтъ нужды, что сумасшедшій.

‘Манія, наконецъ, обрушилась надо мной всею своею силой, и я удивился, отчего мн прежде было такъ страшно сойти съ ума. Теперь вступилъ я въ большой свтъ, пришелъ въ соприкосновеніе съ умными людьми, говорилъ, острилъ, длалъ предположенія, проекты, и привелъ въ исполненіе множество нелпыхъ плановъ, озадачившихъ своею оригинальностью дальновидныхъ мудрецовъ. Я смялся до упада въ тиши своего кабинета, и никто въ цломъ мір не подозрвалъ, что голова моя страдала размягченіемъ мозга. Съ какимъ восторгомъ поздравилъ я себя, что умлъ такъ искусно провести, надуть и одурачить всхъ своихъ любезнйшихъ друзей, видвшихъ во мн остряка и прожектера, готоваго работать вмст съ ними на общую пользу! О, если бы знали они, съ кмъ вели свои дла! Случалось, иной другъ обдалъ со мною за однимъ столомъ съ глаза-на-глазъ и беззаботно веселился, выпивая тостъ за тостомъ за мое ‘драгоцнное’ здоровье, какъ бы поблднлъ онъ и съ какою быстротою ринулся бы вонъ изъ дверей, еслибъ могъ вообразить на одну минуту, что любезнйшій другъ, сидвшій подл него съ острымъ и блестящимъ ножомъ въ рукахъ, есть никто другой, какъ сумасшедшій человкъ.

‘Сокровища перешли въ мои руки, богатство полилось черезъ край, и я утопалъ въ океан удовольствій, которыхъ цнность стократъ увеличилась въ моихъ глазахъ отъ сознанія, что я съ такимъ искусствомъ умлъ скрывать свою завтную тайну. Я получилъ въ наслдство огромное имніе. Законъ, даже самъ стоглазый законъ, приведенный въ заблужденіе, поручилъ сумасшедшему управленіе землей и капиталомъ, отстранивъ цлые десятки разумныхъ претендентовъ. Куда смотрли проницательные люди, гордые своимъ здравымъ разсудкомъ? Куда двалась опытность законовдовъ, способныхъ открывать проблескъ истины во мрак заблужденій?’

‘У меня были деньги: — за мной ухаживалъ весь свтъ. Я моталъ свое золото безумно,— каждый прославлялъ мою щедрость. О, какъ унижались передо мной эти три гордые брата! Да и самъ отецъ, сдовласый старецъ,— какое уваженіе, почтеніе, снисходительность, благоговніе ко мн съ его стороны! У старика была дочь, y молодыхъ людей — сестра, вс пятеро не имли иной разъ чмъ накормить голодную собаку. Я былъ богатъ, и когда меня женили на молодой двиц, улыбка торжества озарила веселыя лица убогихъ родственниковъ, воображавшихъ въ простот сердечной, что замысловатые ихъ планы увнчались вожделннымъ успхомъ. Дошелъ чередъ и до моей улыбки. Улыбки? Нтъ, я смялся, хохоталъ, рвалъ свои волосы и катался по ковру передъ брачной постелью, упоенный своимъ блистательнымъ успхомъ. Какъ мало думали они, на какую жертву была обречена молодая двица!

‘Думали?— Зачмъ имъ думать? Какая нужда всмъ этимъ господамъ, что сестра ихъ связала свою судьбу съ сумасшедшимъ мужемъ? Что значило для нихъ счастье сестры, противопоставленное золоту ея супруга? Что могло значить легкое перо, бросаемое на воздухъ моей рукой, въ сравненіи съ золотою цпью, которая украшаетъ мое тло?

‘Въ одномъ только я ошибся жестоко, несмотря на всю свою хитрость. Бываютъ иногда минуты умственнаго омраченія даже съ тми, которые, какъ я, лишены своего природнаго разсудка. Голова моя была въ чаду, и я стремглавъ низринулся въ разставленныя сти. Не будь я сумасшедшій, я бы, вроятно, понялъ и догадался въ свое время, что молодая двушка — будь это въ ея власти — согласилась бы скоре закупорить себя въ свинцовомъ гроб, чмъ перешагнуть за порогъ моихъ мраморныхъ палатъ съ титуломъ невсты богача. Поздно узналъ я, что сердце ея уже издавна посвящено было плнительнымъ формамъ розоваго юноши съ черными глазами: — разъ она произнесла его имя въ тревожномъ сн, убаюканная зловщей мечтой. Узналъ я, что ее съ намреніемъ принесли въ жертву, чтобы доставить кусокъ хлба гордымъ братьямъ и старому отцу.

‘Теперь я не могу помнить лицъ, очертаній и фигуръ, но я знаю, молодая двушка слыла красавицей и вполн заслуживала эту славу. Она прелестна, я это знаю. Въ свтлыя лунныя ночи, когда все покойно вокругъ и я пробуждаюсь отъ своего сна, я вижу, какъ въ углу этой самой кельи стоитъ, безъ словъ и безъ движенія, легкая прозрачная фигура съ длинными черными волосами, волнующимися на ея спин отъ колыханій неземного втра, и съ блестящими глазами, которые пристально смотрятъ на меня, не мигая и не смыкаясь ни на одно мгновеніе. Уфъ! кровь стынетъ въ моемъ сердц, когда я пишу эти строки,— ея это форма, ея видъ и осанка. Лицо ея блдно, глаза блестятъ какимъ-то свтомъ, но я помню и знаю, что вс эти черты принадлежали ей. Фигура не двигается никогда, не морщитъ своего чела, не хмуритъ бровей и не длаетъ гримасъ, какъ другіе призраки, наполняющіе эту келью, но она страшне для моихъ глазъ, чмъ вс эти духи, терзавшіе меня въ давно-истекшіе годы. Изъ могилы вышла она, и свжее дыханіе смерти на ея чел.

‘Цлый годъ почти наблюдалъ я, какъ лицо ея блднло со дня на день, цлый годъ почти я видалъ, какъ слезы текли по ея печальнымъ щекамъ безъ всякой видимой причины. Наконецъ, я все узналъ. Она не любила меня никогда — этого я отнюдь не подозрвалъ: она презирала мое богатство, ненавидла блескъ и пышность, среди которой жила — этого я никакъ не ожидалъ. Она любила другого. Объ этомъ я никогда и не думалъ. Странныя чувства забились въ моей груди, и мысли, одна другой мрачне и страшне, вихремъ закружились въ моемъ размягченномъ мозгу. Я далекъ былъ отъ того, чтобы ненавидть ее, хотя ненависть къ предмету ея любви съ дикимъ буйствомъ заклокотала въ моемъ сердц. Я жаллъ о злосчастной жизни, на которую обрекъ ее холодный эгоизмъ безчувственной родни. Я зналъ, что бдственные часы ея жизни сочтены неумолимой судьбой, но меня мучила мысль, что ране своей смерти она, быть можетъ, произведетъ на свтъ злосчастное существо, осужденное, подобно мн, выносить страданія наслдственнаго умопомшательства… и я ршился убить ее.

‘Нсколько недль я раздумывалъ, какому роду смерти отдать предпочтеніе.— Сперва я подумалъ объ отрав, потомъ мн пришла мысль утопить мою жертву, наконецъ, я остановился на огн. Нашъ громадный домъ объятъ пламенемъ, a жена сумасшедшаго превратилась въ уголь и золу,— какая поразительная картина! Я долго лелялъ эту мысль и хохоталъ до упаду, представляя себ, какъ разумные люди станутъ относиться къ этой штук, ничего въ ней не понимая, и какъ ловко они будутъ проведены хитростью сумасшедшаго! Однакожъ, по зрломъ размышленіи, я нашелъ, что огонь непригоденъ для моей цли. Бритва заняла все мое вниманіе. О! какое наслажденіе испытывалъ я день за днемъ, натачивая ее и представляя въ своемъ воображеніи тотъ рубецъ, какой будетъ сдланъ ею на ше моей жены.

‘Наконецъ, явились ко мн старыя чудовища, которыя и прежде руководили моими дйствіями, и на разные голоса прошептали, что пришла пора дйствовать, и положили мн въ руку открытую бритву, Я крпко сжалъ ее, быстро вскочилъ съ постели и наклонился надъ своей спящей женой. Ея лицо было прикрыто рукой, я осторожно отодвинулъ руку, и она упала на грудь несчастной женщины. Видимо, жена моя плакала недавно, потому что на щекахъ ея еще оставались незасохшія капли слезъ. Ея блдное лицо было кротко и спокойно и въ то время, какъ я смотрлъ на него, оно озарялось нжной улыбкой. Я осторожно положилъ руку на плечо. Она вздрогнула, но еще во сн. Я наклонился ниже… Она вскрикнула и пробудилась.

‘Одно движеніе моей руки — и звукъ навсегда бы замеръ въ ея груди. Но я испугался и отступилъ шагъ назадъ. Ея глаза пристально смотрли на меня, и не знаю, отчего это случилось, но только ея взглядъ производилъ во мн чувство трепета и смятенія. Она поднялась съ кровати. Я задрожалъ, бритва была y меня въ рук, но я не могъ пошевелиться. Она стала медленно отступать къ двери, продолжая смотрть на меня своимъ спокойнымъ, пристальнымъ взглядомъ. Приблизившись къ двери, она обернулась. Очарованіе исчезло. Я подскочилъ впередъ и схватилъ ея за руку. Она вскрикнула разъ и другой и упала на полъ.

‘Теперь я мотъ убить ее безъ всякаго сопротивленія, но въ дом уже была произведена тревога. Я услышалъ стукъ шаговъ на ступеняхъ лстницы. Я вложилъ бритву въ футляръ, отперъ дверь на лстницу и громко позвалъ на помощь.

‘Пришли люди, подняли ее и положили на кровать. Цлые часы не приходила она въ себя, a когда пришла и къ ней воротилась способность говорить, она потеряла разсудокъ, стала дика и даже свирпа.

‘Призвали докторовъ. Великіе люди подкатили къ моему подъзду на прекрасныхъ лошадяхъ, и жирные лакеи стояли на запяткахъ ихъ каретъ. Нсколько недль сряду бодрствовали они при постели моей больной жены. Открылся, наконецъ, между ними великій консиліумъ, и они совщались въ другой комнат съ торжественною важностью, обращаясь другъ къ другу на таинственномъ нарчіи врачебнаго искусства. Посл консультаціи, одинъ изъ самыхъ знаменитыхъ эскулаповъ предсталъ передо мной съ глубокомысленнымъ лицомъ, отвелъ меня въ сторону, сдлалъ ученое вступленіе, сказалъ въ утшеніе и назиданіе нсколько краснорчивыхъ словъ, и объявилъ мн, сумасшедшему,— что жена моя сошла съ ума. Онъ стоялъ со мною y открытаго окна, и его рука лежала на моемъ плеч. Стоило употребить весьма легкое усиліе, и премудрый эскулапъ полетлъ бы вверхъ ногами на кирпичный тротуаръ. Это была бы превосходнйшая штука! Но я глубоко таилъ въ своей груди завтную тайну, и эскулапъ остался невредимъ. Черезъ нсколько дней мн было объявлено, что больную должно запереть въ какомъ-нибудь чулан, подъ строгимъ надзоромъ опытной сидлки: сумасшедшій долженъ былъ озаботиться насчетъ ареста своей жены. Я удалился за городъ въ открытое поле, гд никто не могъ меня слышать, и громко хохоталъ я, и дикій крикъ мой долго разносился по широкому раздолью.

‘Она умерла на другой день. Почтенный старецъ съ сдыми волосами сопровождалъ на кладбище свою возлюбленную дщерь, и нжные братцы оросили горькими слезами безчувственное тло своей сестрицы.

‘Духъ мой волновался, чувства били постоянную тревогу, и я предугадывалъ инстинктивно, что секретъ мой, рано или поздно, сдлается извстнымъ всему свту, что меня назовутъ ея убійцей. Я не могъ постоянно скрывать своей дикой радости и буйнаго разгула, клокотавшаго въ моей груди. Оставаясь одинъ въ своей комнат, я прыгалъ, скакалъ, билъ въ ладоши, кувыркался, плясалъ, и дикій восторгъ мой раздавался иной разъ по всему дому. Когда я выходилъ со двора и видлъ на улицахъ шумныя толпы, когда сидлъ въ театр, слышалъ звуки оркестра и смотрлъ на танцующихъ актеровъ, неистовая радость до того начинала бушевать въ моей груди, что я томился непреодолимымъ желаніемъ выпрыгнуть на сцену и разорвать на мелкіе куски весь этотъ народъ. Но, удерживая порывы своего восторга, я скрежеталъ зубами, топалъ ногой и крпко прижималъ острые ногти къ ладонямъ своихъ собственныхъ рукъ. Все шло хорошо, и никто еще не думалъ, не гадалъ, что я былъ сумасшедшій.

‘Помню… это, однакожъ, послдняя вещь, которую я еще могу хранить въ своей памяти: дйствительность въ моемъ мозгу перемшивается теперь на половину съ фантастическими грезами, да и нтъ y меня времени отдлять перепутанныя идеи одну отъ другой.— Помню, какъ, наконецъ, меня вывели на свжую воду. Ха, ха, ха! Еще я вижу, какъ теперь, ихъ испуганные взоры, еще чувствую, какъ сжатый кулакъ мой бороздилъ ихъ блдныя щеки и какъ потомъ, съ быстротою вихря, я бросился впередъ, оставивъ ихъ оглашать безполезнымъ визгомъ и гвалтомъ пустое пространство. Сила гиганта объемлетъ меня, когда я думаю теперь объ этомъ послднемъ подвиг въ своей жизни между разумными людьми. Вотъ … вотъ какъ дребезжитъ, хруститъ, ломается и гнется эта желзная ршетка подъ моей могучей рукой. Я могъ бы искромсать ее, какъ гибкій сучокъ, если бы могъ видть опредленную цль для такого маневра, но здсь пропасть длинныхъ галлерей, запоровъ, дверей: трудно было пробить себ дорогу черезъ вс эти преграды Да еслибъ и пробилъ, на двор, я знаю, пришлось бы наткнуться на желзныя ворота, всегда запертыя и задвинутыя огромнымъ желзнымъ болтомъ. Всмъ здсь извстно, что я былъ за человкъ.

‘Ну да … такъ точно: я вызжалъ на какой-то спектакль. Было уже поздно, когда я воротился домой. Мн сказали, что въ гостиной дожидается меня одинъ изъ трехъ братцевъ, желавшій, сказалъ онъ, переговорить со мною о какомъ-то важномъ дл: я помню это хорошо. Этотъ человкъ, должно замтить, служилъ для меня предметомъ самой остервенлой ненависти, къ какой только способенъ сумасшедшій. Уже давно я собирался вонзить свои когти въ его надменную морду. Теперь мн доложили, что онъ сидитъ и ждетъ меня для переговоровъ. Я быстро побжалъ наверхъ. Ему нужно было сказать мн пару словъ. По данному знаку слуги удалились. Было поздно, и мы остались наедин, съ глазу на глазъ — первый разъ въ жизни.

‘Я тщательно отворотилъ отъ него свои глаза, такъ какъ мн было извстно,— и я гордился этимъ сознаніемъ,— что огонь бшенства изливался изъ нихъ яркимъ потокомъ. Мы сидли молча нсколько минутъ. Онъ первый началъ разговоръ. Странныя выходки съ моей стороны, говорилъ онъ, послдовавшія немедленно за смертью моей сестры, были нкоторымъ образомъ оскорбленіемъ священной ея памяти. Соображая различныя обстоятельства, ускользавшія прежде отъ его вниманія, онъ былъ теперь почти убжденъ, что я дурно обращался съ его сестрой. Поэтому онъ желалъ знать, справедливо ли онъ думалъ, что я злонамренно оскорбляю память несчастной покойницы и оказываю явное неуваженіе къ ея осиротлому семейству. Званіе, которое онъ носитъ, уполномочиваетъ его требовать отъ меня такихъ объясненій.

‘Этотъ человкъ имлъ должность, красивую должность, купленную на мои деньги. Въ его голов прежде всего родился и созрлъ остроумный планъ — заманить меня въ западню и овладть моимъ богатствомъ. Больше всхъ и настойчиве всхъ другихъ членовъ семейства принуждалъ онъ свою сестру выйти за меня, хотя зналъ, что сердце ея принадлежало молодому человку, любившему ее до страсти. Званіе уполномочиваетъ его! Но это званіе было позорной ливреей его стыда! Противъ воли я обратилъ на него свой взоръ, но не проговорилъ ни слова.

‘Подъ вліяніемъ этого взора, физіономія его быстро начала измняться. Былъ онъ не трусъ, но краска мгновенно сбжала съ его лица, и онъ отодвинулъ свой стулъ. Я подслъ къ нему ближе и когда я засмялся — мн было очень весело,— онъ вздрогнулъ. Бшенство сильне заклокотало въ моей крови. Онъ испугался.

‘— A вы очень любили свою сестрицу, когда она была жива?— спросилъ я.— Очень?

‘Онъ съ безпокойствомъ оглянулся вокругъ, и я увидлъ, какъ рука его ухватилась за спинку стула. Однакожъ, онъ не сказалъ ничего.

‘— Вы негодяй, сэръ,— продолжалъ я веселымъ тономъ,— я открылъ ваши адскіе замыслы противъ меня и узналъ, что сердце вашей сестры принадлежало другому, прежде чмъ вы принудили ее вступить въ ненавистный бракъ. Я знаю все и повторяю — вы негодяй, сэръ.

‘Онъ вскочилъ, какъ ужаленный вепрь, высоко поднялъ стулъ надъ своею головою и закричалъ, чтобъ я посторонился, тогда какъ мы стояли другъ передъ другомъ лицомъ къ лицу.

‘Голосъ мой походилъ на дикій визгъ, потому что я чувствовалъ бурный приливъ неукротимой злобы въ своей груди. Старыя чудовища выступали на сцену передъ моими глазами и вдохновляли меня мыслью — растерзать его на части.

‘— Будь ты проклятъ, извергъ!— взвизгнулъ я во всю мочь.— Я сумасшедшій! Провались ты въ тартарары!

‘Богатырскимъ взмахомъ я отбилъ деревянный стулъ, брошенный мн въ лицо, схватилъ его за грудь, и оба мы грянулись на полъ.

‘То была не шуточная борьба. Высокій и дюжій мужчина, онъ сражался за свою жизнь. Я зналъ, ничто въ мір не сравняется съ моей силой, и притомъ — правда была на моей сторон… Да, на моей, хоть я былъ сумасшедшій. Скоро онъ утомился въ неравной борьб. Я наступилъ колномъ на его грудь и обхватилъ обими руками его мясистое горло. Его лицо покрылось багровой краской, глаза укатились подъ лобъ, онъ высунулъ языкъ и, казалось, принялся меня дразнить. Я стиснулъ крпче его шею.

‘Вдругъ дверь отворилась, съ шумомъ и гвалтомъ ворвалась толпа народа и дружно устремилась на сумасшедшаго силача.

‘Секретъ мой былъ открытъ, и теперь надлежало мн бороться за свою свободу. Быстро вскочилъ я на ноги, бросился въ самый центръ своихъ враговъ и мгновенно прочистилъ себ путь, какъ будто моя могучая рука была вооружена скирой. Выюркнувъ изъ двери, я однимъ прыжкомъ перескочилъ черезъ перила и въ одно мгновеніе очутился среди улицы.

‘Прямо и быстро побжалъ я, и никто не смлъ меня остановить. Я заслышалъ шумъ позади и удвоилъ свое бгство. Шумъ становился слабе и слабе и, наконецъ, совсмъ заглохъ въ отдаленномъ пространств, но я стремительно бжалъ впередъ, перепрыгивая черезъ болота, черезъ рвы, перескакивая черезъ стны, съ дикимъ воемъ, крикомъ и визгомъ, которому дружнымъ хоромъ вторили воздушныя чудовища, толпившіяся вокругъ меня спереди и сзади, справа и слва. Демоны и чертенята подхватили меня на свои воздушныя руки, понесли на крыльяхъ втра, заголосили, зажужжали, застонали, засвистали, перекинули меня черезъ высокій заборъ, закружили мою голову, и я грянулся безъ чувствъ на сырую землю. Пробужденный и приведенный въ себя, я очутился здсь, въ этой веселой кель, куда рдко заходитъ солнечный свтъ и куда прокрадываются лучи блднаго мсяца единственно для того, чтобы рзче оттнять мрачные призраки и эту безмолвную фигуру, которая вчно жмется въ своемъ темномъ углу. Бодрствуя почти всегда, днемъ и ночью, я слышу иногда странные визги и крики изъ различныхъ частей этой обширной палаты. Кто и чего добивается этимъ гвалтомъ, я не знаю, но въ томъ нтъ сомннія, что блдная фигура не принимаетъ въ немъ ни малйшаго участья. Лишь только первыя тни ночного мрака набгутъ въ эту келью, она, тихая и скромная, робко забивается въ свой темный уголокъ и стоитъ неподвижно на одномъ и томъ же мст, прислушиваясь къ веселой музык моей желзной цпи и наблюдая съ напряженнымъ вниманіемъ мои прыжки по соломенной постели’.

Въ конц манускрипта было приписано другою рукою слдующее замчаніе:

‘Случай довольно рдкій и не совсмъ обыкновенный. Сумасбродство несчастливца, начертавшаго эти строки, могло быть естественнымъ слдствіемъ дурного направленія, сообщеннаго его способностямъ въ раннюю эпоху молодости. Буйная жизнь, необузданныя прихоти и всевозможныя крайности должны были постепенно произвести размягченіе въ мозгу, лихорадочное броженіе крови и, слдовательно, извращеніе нормальнаго состоянія интеллектуальныхъ силъ. Первымъ дйствіемъ помшательства была странная идея, будто наслдственное бшенство переходило въ его фамиліи изъ рода въ родъ: думать надобно, что онъ случайно познакомился съ извстною медицинскою теоріей, допускающей такое несчастіе въ человческой природ. Мысль эта сообщила мрачный колоритъ дятельности его духа, произвела болзненное безуміе, которое подъ конецъ естественнымъ образомъ превратилось въ неистовое бшенство. Весьма вроятно, и даже нтъ никакого сомннія, что вс описанныя подробности, быть можетъ, нсколько изуродованныя больнымъ его воображеніемъ, случились на самомъ дл. Должно только удивляться и вмст благодарить судьбу, что онъ, оставаясь такъ долго незамченнымъ въ кругу знакомыхъ и близкихъ особъ, не произвелъ между ними боле опустошительныхъ бдъ: чего не въ состояніи сдлать человкъ съ пылкими страстями, не подчиненными управленію здраваго разсудка?’

Лишь только м-ръ Пикквикъ окончилъ чтеніе пасторской рукописи, свча его совсмъ догорла, и свтъ угасъ внезапно безъ всякихъ предварительныхъ мерцаній, шипній и хрустній въ знакъ послдняго издыханія, что естественнымъ образомъ сообщило судорожное настроеніе организму великаго мужа. Бросивъ на стулъ ночныя статьи своего туалета и кинувъ вокругъ себя боязливый взглядъ, онъ поспшилъ опять запрятаться подъ одяло и на этотъ разъ весьма скоро погрузился въ глубокій сонъ.

Солнце сіяло великолпно на безоблачномъ неб, и былъ уже поздній часъ утра, когда великій человкъ пробудился отъ своего богатырскаго сна. Печальный мракъ, угнетавшій его въ продолженіе безсонной ночи, исчезъ вмст съ мрачными тнями, покрывавшими ландшафтъ, и мысли его были такъ же свжи, легки и веселы, какъ блистательное лтнее утро. Посл скромнаго завтрака въ деревенскомъ трактир четыре джентльмена выступили дружной группой по дорог въ Гревзендъ, въ сопровожденіи крестьянина, который несъ на своей спин деревянный ящикъ съ драгоцннымъ камнемъ. Они прибыли въ этотъ городъ въ часъ пополудни, сдлавъ предварительное распоряженіе, чтобъ вещи ихъ были отправлены изъ Рочестера въ Сити. Дилижансъ только-что отправился въ Лондонъ, путешественники взяли мста на имперіал и черезъ нсколько часовъ пріхали благополучно въ столицу Великобританіи.

Слдующіе три или четыре дня были употреблены на приготовленіе къ путешествію въ городъ Итансвилль. Такъ какъ всякое отношеніе къ этому важному предпріятію требуетъ особенной главы, то мы, пользуясь здсь немногими оставшимися строками, разскажемъ коротко исторію знаменитаго открытія въ области антикварской науки.

Изъ дловыхъ отчетовъ клуба, бывшихъ въ нашихъ рукахъ, явствуетъ, что м-ръ Пикквикъ читалъ записку объ этомъ открытіи въ общемъ собраніи господъ членовъ, созванныхъ ввечеру на другой день посл возвращенія президента въ англійскую столицу. При этомъ, какъ и слдовало ожидать, м-ръ Пикквикъ вошелъ въ разнообразныя и чрезвычайно остроумныя ученыя соображенія о значеніи древней надписи. Впослдствіи она была скопирована искуснымъ художникомъ и представлена королевскому обществу антикваріевъ и другимъ ученымъ сословіямъ во всхъ частяхъ свта. Зависть и невжество, какъ обыкновенно бываетъ, возстали соединенными силами противъ знаменитаго открытія. М-ръ Пикквикъ принужденъ былъ напечатать брошюру въ девяносто шесть страницъ мелкаго шрифта, гд предлагалъ двадцать семь разныхъ способовъ чтенія древней надписи. Брошюра, тотчасъ же переведенная на множество языковъ, произвела сильное впечатлніе въ ученомъ мір, и вс истинные любители науки объявили себя на сторон глубокомысленныхъ мнній президента. Три почтенныхъ старца лишили своихъ старшихъ сыновей наслдства именно за то, что они осмлились сомнваться въ древности знаменитаго памятника, и вдобавокъ нашелся одинъ эксцентрическій энтузіастъ, который, въ припадк отчаянія постигнуть смыслъ мистическихъ начертаній, самъ добровольно отказался отъ правъ майоратства. Семьдесятъ европейскихъ и американскихъ ученыхъ обществъ сдлали м-ра Пикквика своимъ почетнымъ членомъ: эти общества, при всхъ усиліяхъ, никакъ не могли постигнуть настоящаго смысла древней надписи, но вс безъ исключенія утверждали, что она иметъ необыкновенно важный характеръ.

Одинъ только нахалъ,— и мы спшимъ передать имя его вчному презрнію всхъ истинныхъ любителей науки,— одинъ только нахалъ дерзновенно хвастался тмъ, будто ему удалось въ совершенств постигнуть настоящій смыслъ древняго памятника, смыслъ мелочный и даже ничтожный. Имя этого нахала — м-ръ Блоттонъ. Раздираемый завистью и сндаемый низкимъ желаніемъ помрачить славу великаго человка, м-ръ Блоттонъ нарочно для этой цли предпринялъ путешествіе въ Кобгемъ и по прізд саркастически объявилъ въ своей гнусной рчи, произнесенной въ полномъ собраніи господъ членовъ, будто онъ, Блоттонъ, видлъ самого крестьянина, продавшаго знаменитый камень, принадлежавшій его семейству. Крестьянинъ соглашался въ древности камня, но ршительно отвергалъ древность надписи, говоря, будто она есть произведеніе его собственныхъ рукъ и будто ее должно читать такимъ образомъ: ‘Билль Стумпсъ приложилъ здсь свое тавро’. Вс недоразумнія ученыхъ, доказывалъ Блоттонъ, произошли единственно отъ безграмотности крестьянина, совершенно незнакомаго съ правилами англійской орфографіи. Билль Стумпсъ — имя и фамилія крестьянина, тавромъ называлъ онъ клеймо, которое употреблялъ для своихъ лошадей. Вся эта надпись, подтверждалъ Блоттонъ, нацарапана крестьяниномъ безъ всякой опредленной цли.

Само собою разумется, что Пикквикскій клубъ, проникнутый достодолжнымъ презрніемъ къ этому безстыдному и наглому шарлатанству, не обратилъ никакого вниманія на предложенное объясненіе. М-ръ Блоттонъ, какъ злонамренный клеветникъ и невжда, былъ немедленно отстраненъ отъ всякаго участія въ длахъ клуба, куда строжайшимъ образомъ запретили ему самый входъ. Съ общаго согласія господъ членовъ ршено было, въ знакъ совершеннйшей довренности и благодарности, предложить въ подарокъ м-ру Пикквику пару золотыхъ очковъ, которые онъ и принялъ съ искреннею признательностью. Свидтельствуя въ свою очередь глубокое уваженіе къ почтеннымъ товарищамъ и сочленамъ, м-ръ Пикквикъ предложилъ снять съ себя портретъ, который и былъ для общаго назиданія повшенъ въ парадной зал клуба.

Къ стыду науки, мы должны здсь съ прискорбіемъ объявить, что низверженный м-ръ Блоттомъ отнюдь не призналъ себя побжденнымъ. Онъ также написалъ брошюру въ тридцать страницъ и адресовалъ ее семидесяти ученымъ обществамъ Америки и Европы. Брошюра дерзновенно подтверждала свое прежнее показаніе и намекала вмст съ тмъ на близорукость знаменитыхъ антикваріевъ. Имя м-ра Блоттона сдлалось предметомъ общаго негодованія, и его опровергли, осмяли, уничтожили въ двухъ стахъ памфлетахъ, появившихся почти одновременно во всхъ европейскихъ столицахъ на живыхъ и мертвыхъ языкахъ. Вс эти памфлеты съ примчаніями, дополненіями и объясненіями Пикквикскій клубъ перевелъ и напечаталъ на свой собственный счетъ въ назиданіе и урокъ безстыднымъ шарлатанамъ, осмливающимся оскорблять достоинство науки. Такимъ образомъ поднялся сильнйшій споръ, умы закипли, перья заскрипли, и это чудное смятеніе въ учебномъ мір извстно до сихъ поръ подъ названіемъ ‘Пикквикской битвы’

Такимъ образомъ, нечестивое покушеніе повредить безсмертной слав м-ра Пикквика обрушилось всею своею тяжестью на главу его клеветника. Семьдесятъ ученыхъ обществъ единодушно и единогласно одобрили вс мннія президента и вписали его имя въ исторію антикварской науки. Но знаменитый камень остается до сихъ поръ неистолкуемымъ и вмст безмолвнымъ свидтелемъ пораженія всхъ дерзновенныхъ враговъ президента Пикквикскаго клуба.

Глава XII.

Весьма важная, образующая, такъ сказать, эпоху какъ въ жизни м-ра Пикквика, такъ и во всей этой исторіи.

Уже извстно, что лондонская квартира м-ра Пикквика находилась въ Гозуэлльской улиц. Комнаты его, при всей скромности и простот, были очень чисты, комфортабельны, опрятны, а, главное, приспособлены какъ нельзя лучше къ пребыванію въ нихъ человка съ его геніемъ и обширными способностями къ наблюдательности всякаго рода. Кабинетъ его (онъ же и гостиная) помщался въ первомъ этаж окнами на улицу, спальня — во второмъ. Такимъ образомъ, сидлъ ли онъ за своей конторкой съ перомъ или книгою въ рукахъ, или стоялъ въ своей опочивальн предъ туалетнымъ зеркаломъ съ бритвой, щеткой и гребенкой — въ томъ и другомъ случа великій человкъ имлъ полную возможность созерцать человческую натуру во всхъ категоріяхъ и формахъ, въ какихъ только она могла проявляться на многолюдномъ и шумномъ переулк. Хозяйка его, м-съ Бардль,— вдова и единственная наслдница покойнаго чиновника лондонской таможни,— была женщина довольно статная и ловкая, съ пріятной физіономіей и живйшими манерами, мастерица разливать чай и стряпать пломъ-пудинги — кухмистерскій талантъ, полученный ею отъ природы и развитый продолжительнымъ упражненіемъ до значительной степени геніальности. Не было въ дом ни дтей, ни слугъ, ни куръ_, ни птуховъ, кром самой хозяйки единственными жильцами были здсь: большой человкъ и маленькій мальчишка: большой человкъ никто другой, какъ самъ м-ръ Пикквикъ, a мальчишка составлялъ единственное произведеніе самой м-съ Бардль. Большой человкъ, постоянно занятый философическими упражненіями вн домашняго очага, приходилъ въ свою квартиру въ десять часовъ ночи, когда рукою заботливой хозяйки изготовлялась для него мягкая постель на складной кровати, маленькій человкъ вертлся постоянно около своей матери, и гимнастическія его упражненія не переходили за порогъ родительскаго дома. Чистота и спокойствіе владычествовали во всхъ углахъ и закоулкахъ, и воля м-ра Пикквика была здсь непреложнымъ закономъ.

Всякому, кто знакомъ былъ съ этими подробностями въ домашней экономіи великаго человка и съ его необыкновенною аккуратностью во всхъ мысляхъ, чувствахъ и длахъ, показались бы, вроятно, весьма таинственными и загадочными — физіономія, осанка и поведеніе м-ра Пикквика раннимъ утромъ, наканун того достопамятнаго дня, когда вновь должна была начаться его ученая экспедиція для историческихъ, географическихъ и археологическихъ наблюденій. Онъ ходилъ по комнат взадъ и впередъ съ замчательною скоростью, выглядывалъ довольно часто изъ окна, посматривалъ на часы и обнаруживалъ другіе очевидные знаки нетерпнія, весьма необыкновеннаго въ его философической натур. Было ясно, что предметъ великой важности наполняетъ его созерцательную душу, но какой именно — неизвстно. Этого не могла даже отгадать сама м-съ Бардль, чистившая теперь его комодъ, стулья и диваны.

— М-съ Бардль!— сказалъ, наконецъ, м-ръ Пикквикъ, когда его хозяйка, посл своей утомительной экзерсиціи, остановилась среди комнаты съ половою щеткой въ рукахъ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ,— сказала м-съ, Бардль.

— Мальчикъ, мн кажется, ходитъ слишкомъ долго.

— Не мудрено, сэръ, дорога дальняя,— отвчала м-съ Бардль,— до Боро не вдругъ дойдешь.

— Правда ваша, правда!— замтилъ м-ръ Пикквикъ.

И онъ опять впалъ въ глубокое раздумье, между тмъ какъ м-съ Бардль принялась мести полъ.

— М-съ Бардль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ черезъ нсколько минутъ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ.

— Какъ вы думаете, м-съ Бардль, расходы на двухъ человкъ значительно больше, чмъ на одного?

М-съ Бардль покраснла до самыхъ кружевъ своего чепца, такъ какъ ей показалось, что глаза ея жильца заморгали искрами супружеской любви.

— Что за вопросъ, м-ръ Пикквикъ! Боже мой что за вопросъ!

— Какъ же вы думаете, м-съ Бардль?

Хозяйка подошла къ самому носу ученаго мужа, который сидлъ въ эту минуту на диван, облокотившись на столъ.

— Это зависитъ, добрый мой м-ръ Пикквикъ,— сказала она, улыбаясь и красня какъ роза,— это зависитъ отъ особы, на которую падетъ вашъ выборъ. Если, примромъ сказать, будетъ она бережлива и осторожна, тогда, конечно… вы сами знаете м-ръ Пикквикъ.

— Справедливо, сударыня, совершенно справедливо, но человкъ, котораго я имю въ виду… (Здсь м-ръ Пикквикъ пристально взглянулъ на м-съ Бардль), человкъ этотъ владетъ всми свойствами, необходимыми въ домашнемъ быту, и притомъ, если не ошибаюсь, онъ хорошо знаетъ свтъ, м-съ Бардль: его проницательность и опытность могутъ принести мн существенную пользу.

— Вы такъ думаете?

— Да, я почти увренъ въ этомъ,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, принимая важную осанку, отличавшую его во всхъ случаяхъ, когда рчь шла о какомъ — нибудь интересномъ предмет,— и если сказать вамъ правду, я ршился, м-съ Бардль.

— Такъ скоро? Боже мой, Боже мой!

— Вамъ, можетъ быть, покажется весьма страннымъ, что я никогда не просилъ вашего совта объ этомъ предмет и даже не упоминалъ о немъ до ныншняго утра, когда я отправилъ вашего мальчика… не такъ ли, м-съ Бардль.

Но м-съ Бардль, вмсто словъ, могла отвчать только выразительнымъ и нжнымъ взоромъ. Она поклонилась м-ру Пикквику, глядя на него издали, какъ на предметъ недоступный, и вотъ теперь вдругъ, совершенно неожиданнымъ образомъ, онъ возводитъ ее на такую высоту, которая никогда не грезилась ей въ самыхъ бурныхъ и слпыхъ мечтахъ ея пламенной фантазіи, развитой продолжительнымъ вдовствомъ. Итакъ — м-ръ Пикквикъ длалъ предложеніе… какой остроумный планъ! — отослать ея малютку въ Боро, спровадить его съ глазъ долой… отстранить всякое препятствіе… какъ это умно, деликатно!

— Что вы на это скажете, м-съ Бардль.

— Ахъ, м-ръ Пикквикъ!.. вы такой добрый!

— По моему, м-съ Бардль, это будетъ очень хорошо, во-первыхъ, вы избавитесь отъ многихъ хозяйственныхъ хлопотъ… не такъ ли?

— Объ этомъ, сэръ, не извольте безпокоиться,— возразила вдова, упоенная сладкою мечтой о близкомъ счастіи.— Пусть эти хлопоты увеличатся во сто разъ, только бы вы были счастливы, мой добрый, несравненный м-ръ Пикквикъ! Ваше вниманіе къ моему одиночеству …

— Ну, да и это, конечно, пунктъ важный,— перебилъ м-ръ Пикквикъ,— хотя я о немъ и не думалъ. Вамъ не будетъ скучно, м-съ Бардль, потому что съ вами будетъ человкъ разговорчивый и веселый.

— Вы меня осчастливите, я не сомнваюсь въ этомъ,— сказала м-съ Бардль.

— Да и вашему малютк…

— Господи, спаси его и помилуй!— перебила м-съ Бардль съ материнскимъ вздохомъ.

— Вашему малютк, говорю, тоже будетъ очень весело. У него будетъ опытный товарищъ, который станетъ его учить, наблюдать за его нравственностью. Подъ его руководствомъ, я увренъ, онъ въ одну недлю сдлаетъ больше, чмъ теперь въ цлый годъ.

И м-ръ Пикквикъ бросилъ на свою собесдницу самую благосклонную улыбку.

— Милый! милый!

М-ръ Пикквикъ, совсмъ не ожидавшій такого нжнаго эпитета, обнаружилъ изумленный видъ.

— Милый, добрый мой толстунчикъ!..

И, не прибавляя больше никакихъ объясненій, м-съ Бардль бросилась въ объятія м-ра Пикквика и обвила его шею своими дебелыми руками, испуская при этомъ катаракты слезъ и хоры глубокихъ воздыханій.

— Что съ вами, м-съ Бардль?— вскричалъ ошеломленный м-ръ Пикквикъ.— Образумьтесь … м-съ Бардль… если кто нибудь придетъ… оставьте… я ожидаю пріятелей…

— О, пусть ихъ идутъ!.. Пусть придетъ весь свтъ!— кричала изступленная вдова.— Я никогда васъ не оставлю, мой добрый, милый, несравненный другъ души моей!

Съ этими словами миссъ Бардль прижалась еще плотне къ могучей груди президента.

— Отстанете ли вы наконецъ?— говорилъ м-ръ Пикквикъ, вырываясь изъ насильственныхъ объятій.— Чу, кто-то идетъ… шаги на лстниц. М-съ Бардль, ради Бога, подумайте, въ какое положеніе вы ставите меня…

Безполезныя мольбы! М-съ Бардль безъ чувствъ повисла на ше отчаяннаго старика, и прежде, чмъ онъ усплъ положить ее на диванъ, въ комнату вошелъ малютка Бардль, ведя за собою господъ Снодграса, Топмана и Винкеля.

М-ръ Пикквикъ остался прикованнымъ къ своему мсту, безъ движенія и языка. Онъ стоялъ среди комнаты съ прелестнымъ бременемъ на своихъ рукахъ и безсмысленно смотрлъ на лица своихъ друзей, не обнаруживая ни малйшаго покушенія объяснить имъ этотъ загадочный случай. Друзья въ свою очередь глазли на него, малютка Бардль таращилъ свои глаза на всхъ вообще и на каждаго порознь.

Оглушительное изумленіе пикквикистовъ и столбнякъ почтеннаго президента могли бы, нтъ сомннія, продолжиться въ одинаковомъ положеніи до той поры, пока сама собою возстановилась бы прерванная жизненность интересной, леди, еслибъ черезъ нсколько минутъ возлюбленный сынокъ, осненный наитіемъ внезапной мысли, не вздумалъ представить весьма чувствительное и трогательное доказательство своей дтской любви. Пораженный тоже, въ свою очередь, превеликимъ изумленіемъ при вид неожиданной сцены, онъ сначала какъ вкопанный стоялъ y дверей безъ всякаго опредленнаго выраженія на своемъ лиц, но вдругъ пришло ему въ голову, что матушка его, по всей вроятности, потерпла какой-нибудь вредъ, быть можетъ, побои отъ своего жильца,— и вотъ, не говоря дурного слова, онъ прямо вскочилъ на спину м-ра Пикквика, далъ ему тумака по голов и, въ довершеніе эффекта, вцпился зубами въ его плечо.

— Чего вы смотрите, господа?— вопіялъ м-ръ Пикквикъ.— Оттащите этого сорванца: онъ съ ума сошелъ.

— Что все это значитъ?— спросили въ одинъ голосъ ошеломленные пикквикисты.

— Право, я самъ не знаю,— отвчалъ застнчиво м-ръ Пикквикъ.— Оттащите прежде всего мальчишку…

Здсь м-ръ Винкель схватилъ за вихоръ нжнаго сынка интересной леди и, сопровождаемый пронзительнымъ визгомъ, потащилъ его на противоположный конецъ кабинета.

— Теперь, господа,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— Помогите мн снести внизъ эту женщину.

— Охъ! охъ!— простонала м-съ Бардль.— Что это со мною?

— Позвольте, сударыня, снести васъ въ вашу спальню,— сказалъ обязательный м-ръ Топманъ.

— Покорно благодарю васъ, сэръ, благодарю.

И вслдъ затмъ интересная вдова, сопровождаемая своимъ любезнымъ сыномъ, была отведена въ свои покои.

— Не могу понять, господа,— началъ м-ръ Пикквикъ, когда пріятели сгруппировались вокругъ него,— право не могу понять, что сдлалось съ моей хозяйкой. Лишь только я сообщилъ ей о своемъ намреніи нанять слугу, она вдругъ, ни съ того ни съ сего, бросилась мн на шею и принялась визжать, какъ изступленная вдьма. Странный случай, господа!

— Странный,— повторили друзья,

— Поставить меня въ такое непріятное положеніе!

— Очень странно!

Пріятели покачали головами, перекашлянулись и перемигнулись весьма многозначительными взорами другъ на друга.

Эти жесты и эти взгляды отнюдь не ускользнули отъ вниманія проницательнаго президента. Онъ замтилъ недоврчивость своихъ друзей и понялъ, что они подозрвали его въ любовныхъ шашняхъ.

— Въ коридор стоитъ какой-то человкъ,— сказалъ м-ръ Топманъ.

— Это, вроятно, тотъ самый слуга, о которомъ я говорилъ вамъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Сегодня утромъ я посылалъ за нимъ хозяйскаго сына. Позовите его, Снодграсъ.

М-ръ Снодграсъ вышелъ въ коридоръ, и черезъ минуту вмст съ нимъ, явился въ комнату м-ръ Самуэль Уэллеръ.

— Здравствуйте… Надюсь вы не забыли меня? спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Какъ можно забыть васъ!— отвчалъ Самъ, плутовски прищуривая лвымъ глазомъ.— Я пособилъ вамъ изловить этого каналью… распребестія, сэръ, провалъ его возьми! Въ одно ухо влзетъ, въ другое вылзетъ, какъ говаривала моя тетка, когда сверчокъ забился въ ея ухо.

— Очень хорошо, только теперь не въ этомъ дло,— скороговоркой сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Мн надобно кой о чемъ переговорить съ вами. Садитесь.

— Покорнйше благодарю.

И м-ръ Самуэль Уэллеръ слъ, озаботившись предварительно положить за дверями передъ лстницей свою старую блую шляпу.

— Шляпенка не мудрящая, сэръ,— сказалъ онъ, вынимая платокъ изъ кармана,— но для носки, я вамъ скажу, матеріалъ чудодйственный, лучше всякой черепицы, что идетъ на дырявую крышу. Поля, правда, въ ней исчезли, то есть сгинули, сэръ, но это ничего, или даже, это очень хорошо, потому, во-первыхъ, что безъ полей она гораздо лучше, и потому, во вторыхъ, что втерокъ свободне продуваетъ черезъ дырья. Я прозвалъ ее летучимъ вентиляторомъ, сэръ.

Высказавъ эту сентенцію, м-ръ Уэллеръ улыбнулся пріятнйшимъ образомъ, взглянувъ на всхъ пикквикистовъ.

— Стало быть, можно теперь повести рчь насчетъ того дла, для котораго я пригласилъ васъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ веселымъ тономъ.

— Ведите, сэръ, готовъ слушать васъ, сэръ, какъ говорилъ одинъ ученикъ своему учителю, когда тотъ създилъ его линейкой по голов.

— Надобно прежде всего узнать, мой милый, довольны ли вы настоящимъ мстомъ?

— Задача мудреная, сэръ. Я буду отвчать вамъ откровенно, если вы потрудитесь напередъ доложить, имется ли y васъ для меня въ виду примромъ будучи сказать, какое-нибудь лучшее мсто?

Лучъ краткаго благоволенія заигралъ на умилительной физіономіи м-ра Пикквика, когда онъ произнесъ свой отвтъ:

— Я почти ршился взять васъ къ себ.

— Право?

— Да.

— Жалованье?

— Двнадцать фунтовъ въ годъ.

— Платье?

— Дв фрачныхъ пары.

— Работа?

— Ходить за мною дома и путешествовать вмст со мною и этими джентльменами.

— Идетъ!

— Стало быть, вы соглашаетесь?

— Идти въ услуженіе къ старому холостяку? Соглашаюсь, сэръ, если только платье придется подъ стать къ моему летучему вентилятору.

— Я вамъ подарю новую шляпу.

— Въ такомъ случа вентиляторъ пригодится на растопку камина.

— Можете вы представить рекомендацію?

— Спросите обо мн содержательницу гостиницы ‘Благо оленя’.

— Можете придти сегодня вечеромъ?

— Я готовъ надть ваше платье сію же минуту, если угодно вашей милости,— проговорилъ Самуэль ршительнымъ тономъ.

— Приходите въ восемь часовъ. Если рекомендація окажется удовлетворительною, платье будетъ готово.

За исключеніемъ одной весьма простительной шалости, въ которой принимала нкоторое участіе смазливая горничная ‘Благо оленя’, поведеніе м-ра Уэллера оказалось чистымъ, какъ хрусталь, и м-ръ Пикквикъ въ тотъ же день взялъ его къ себ. Привыкнувъ къ обыкновенной быстрот и ршительности во всхъ длахъ общественной и частной жизни, великій человкъ повелъ своего новаго слугу на одно изъ тхъ благодтельныхъ торжищъ, которыя принимаютъ на себя обязанность снабжать джентльменовъ готовыми платьями всхъ возможныхъ цвтовъ и фасоновъ, и прежде, чмъ кончился этотъ вечеръ, м-ръ Самуэль Уэллеръ облачился въ срый фракъ со свтлыми пуговицами, надлъ черную шляпу съ кокардой, пестрый жилетъ, синія брюки, легкіе штиблеты, и запасся прочими необходимыми статьями туалета. Само собою разумется, что на пуговицахъ были вырзаны эмблематическія буквы: П. К.

Поутру на другой день пикквикисты съ новымъ слугою катились въ дилижанс по большой дорог въ Итансвилль.

— Чортъ меня возьми, если я понимаю, въ чемъ моя новая должность,— бормоталъ Самуэль, сидя на козлахъ вмст съ кучеромъ дилижанса,— камердинеръ я, конюхъ, лакей, дворецкій, дозжачій, или, быть можетъ, все это вмст, то, что называется, картофельный кисель, приправленный чеснокомъ, медомъ и сметаной. Какая мн нужда? Спи, голубчикъ, шь, веселись, смотри въ оба, и… и многая лта теб, м-ръ Пикквикъ!

Глава XIII.

Броженіе умовъ и волненіе сердецъ въ славномъ город Итансвилл.

Мы должны, однакожъ, признаться откровенно, что, вплоть до погруженія нашихъ мыслей въ дловыя бумаги Пикквикскаго клуба, намъ никогда не приходилось встрчать имя Итансвилля, и даже посл, несмотря ни на какія изслдованія, мы никакъ не могли подтвердить очевидными доказательствами дйствительное существованіе этого города на земномъ шар. Благоговя передъ каждымъ замчаніемъ м-ра Пикквика, историческимъ или статистическимъ, и вмст нисколько не надясь на свою память, мы справлялись со всми возможными авторитетами насчетъ этого предмета, перелистывали вс древнія и новыя географіи, рылись въ географическихъ словаряхъ, пересмотрли вс европейскія карты, изданныя учеными обществами и, къ несчастію, нигд не встртили ничего похожаго на Итансвилль. Остается, стало быть, допустить единственное предположеніе, что м-ръ Пикквикъ, руководимый свойственнымъ ему чувствомъ деликатности, отстраняющей всякую личную обиду или колкій намекъ на кого бы то ни было, съ намреніемъ выставилъ въ своихъ запискахъ вымышленное названіе вмсто дйствительнаго имени того мста, которое было театромъ его наблюденій. Къ этому предположенію, между прочимъ, привело насъ одно маленькое обстоятельство, повидимому ничтожное съ перваго взгляда, но чрезвычайно важное съ историческо-критической точки зрнія. Описавъ контору дилижансовъ, откуда выхали наши путешественники, м-ръ Пикквикъ сдлалъ вступленіе къ подробной характеристик трактировъ и гостиницъ, гд они перемняли лошадей, но самая характеристика тщательно зачеркнута y него толстымъ слоемъ чернилъ, такъ что при всхъ усиліяхъ мы не могли разобрать ни одного слова: ясно, стало быть, что ученый мужъ съ намреніемъ озаботился скрыть отъ читателя самое направленіе своего путешествія, и критика никакими судьбами не можетъ опредлить съ точностью, въ какую сторону и по какой дорог пикквикисты отправились изъ Лондона. Такимъ образомъ, отказываясь, къ удовольствію читателя, отъ всякихъ безполезныхъ догадокъ, мы прямо перейдемъ къ послдовательному изложенію фактовъ, описанныхъ ученыхъ мужемъ въ хронологическомъ порядк.

Открывается прежде всего, что жители города Итансвилля, точь-въ-точь какъ и во всхъ другихъ небольшихъ англійскихъ городкахъ, считали себя народомъ чрезвычайно важнымъ въ экономическомъ и гражданскомъ смысл. Они рзко раздлялись между собою на дв половины, или партіи — на ‘Синихъ’ и ‘Желтыхъ’. Каждый горожанинъ, сознавая свою собственную силу и важность своей индивидуальной личности, считалъ непремннымъ долгомъ принадлежать сердцемъ и душою, къ которой-нибудь изъ этихъ двухъ партій. При такомъ порядк вещей, y нихъ, въ нкоторомъ род, все шло вверхъ дномъ, и, несмотря на кипучую дятельность, никто ни въ чемъ не успвалъ. ‘Синіе’ не пропускали благопріятнаго случая поперечить ‘Желтымъ’, ‘Желтые’ пользовались всякимъ удобнымъ случаемъ поперечить ‘Синимъ’, и отсюда выходило естественное слдствіе: гд бы ‘Синіе’ и ‘Желтые’ ни встртились между собой — на публичномъ митинг или въ ратуш — между ними поднимались безконечные споры, сопровождаемые иной разъ крупной бранью. Нтъ надобности распространяться, что при такомъ отношеніи партій всякій вопросъ въ город Итансвилл становился предметомъ самыхъ противоположныхъ разсужденій. Если ‘Желтые’ предлагали, напримръ, перенести на другое мсто торговый рынокъ, ‘Синіе’ собирали митингъ, на которомъ постановляли, что затя ‘Желтыхъ’ — безполезная прихоть сумасбродовъ въ ущербъ городской казны, если ‘Синіе’ предлагали украсить фонтаномъ городскую площадь, ‘Желтые’ возставали противъ нихъ съ отчаяннымъ упорствомъ, доказывая вредоносное вліяніе фонтановъ на нервы животныхъ и людей. Были въ Итансвилл магазины ‘Синіе’ и магазины ‘Желтые’, трактиры ‘Желтые’ и трактиры ‘Синіе’, и даже самыя мста въ театр украшались названіемъ ‘Желтыхъ’ и ‘Синихъ’.

Само собою разумется, что каждая изъ этихъ двухъ могущественныхъ партій имла своего представителя и коновода, Въ город издавались дв газеты: ‘Итансвилльская Синица’ и ‘Итансвилльскій Журавль’. ‘Синица’ защищала ‘Синіе’ принципы: ‘Журавль’, напротивъ, пропитанъ былъ насквозь мнніями ‘Желтыхъ’. Редакторы этихъ двухъ газетъ были, какъ и водится, заклятыми врагами, и весело было слушать, какъ они величали другъ друга: ‘эта легкомысленная и непростительно-втреная Синица’. ‘Журавль, необузданно-дерзкій и наглый.’ ‘Эта пустоголовая трещотка, внушающая, къ стыду человчества…’. ‘Сорванецъ, забывающій, по обыкновенію, всякое чувство приличія и чести’. Эти и подобные эпитеты, за которыми постоянно слдовали кипучіе возгласы и жаркія фразы, украшали всякій разъ столбцы обихъ газетъ и доставляли итансвилльской публик неистощимые матеріалы для вседневнаго негодованія и восторга.

М-ръ Пикквикъ, съ своей обычной проницательностью, выбралъ самое интересное время для посщенія этого города. Жители Итансвилля выбирали изъ своей среды представителя въ Нижнюю Палату, и по этому случаю въ город происходила страшная давка. Мннія сталкивались и расталкивались безпрестанно, и каждый кричалъ вдоволь, сколько его душ было угодно. Кандидатомъ ‘Синихъ’ былъ достопочтенный Самуэль Сломки, знаменитый длами своего дда, между тмъ какъ ‘Желтые’ приготовились стоять всею грудью за Горація Фицкина, владльца обширнаго помстья въ окрестностяхъ Итансвилля. ‘Синица’ считала своею обязанностью предварить итансвилльскихъ гражданъ, что взоры не только Англіи, но и всего образованнаго міра были исключительно обращены на нихъ въ эту достопамятную эпоху, между тмъ какъ ‘Журавль’ повелительно приказывалъ своимъ читателямъ явить себя достойными потомками древнихъ британцевъ. Словомъ сказать, было очень весело.

Было довольно поздно, когда м-ръ Пикквикъ и его друзья спустились, при содйствіи Сама, съ кровли итансвилльскаго дилижанса. Огромные синіе шелковые флаги разввались изъ оконъ гостиницы ‘Сизаго медвдя’, и передъ каждымъ стекломъ красовались объявленія, напечатанныя гигантскими буквами, что ‘Комитетъ достопочтеннаго Самуэля Сломки’ засдалъ здсь постоянно. Толпа празднаго народа, собравшагося среди дороги, смотрла на рослаго и краснощекаго джентльмена, который говорилъ съ балкона убдительную рчь въ пользу м-ра Сломки,— рчь, совершенно заглушаемую боемъ четырехъ огромныхъ барабановъ, разставленныхъ передъ этой гостиницей приверженцами м-ра Фицкина. Подл оратора стоялъ низенькій человчекъ съ весьма заботливой физіономіей и энергическими ужимками: онъ снималъ по временамъ свою шляпу и длалъ выразительные жесты, сопровождаемые въ толп громкими восклицаніями и страшнымъ энтузіазмомъ. Кончивъ свою рчь и надсадивъ горло, ораторъ сошелъ со сцены, увренный, что вполн достигъ своей цли, хотя никто не могъ слышать его доказательствъ.

Лишь только пикквикисты вышли изъ дилижанса, воздухъ огласился троекратными залпами самыхъ дружныхъ восклицаній.

— Ура! Ур-ра! Ур-p-ра! — кричала толпа.

— Еще одинъ разъ!— сказалъ съ балкона маленькій человчекъ.

Залпъ восклицаній снова огласилъ воздухъ.

— Да здравствуетъ Самуэль Сломки!— кричала толпа.

— Да здравствуетъ Самуэль Сломки!— закричалъ м-ръ Пикквикъ, снимая шляпу.

— Не надо Фицкина!— проревла толпа.

— Не надо Фицкина!— пробасилъ м-ръ Пикквикъ.

— Урра! Ур-р-р-ра-а-а!

— Кто этотъ Сломки?— втихомолку спросилъ м-ръ Топманъ.

— Почему мн знать?— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

Пикквикисты вдругъ измрили всю глубину этого отвта и, хотя никто изъ нихъ не зналъ достопочтеннаго Самуэля Сломки, однакожъ вс принялись дружнымъ хоромъ кричать его имя.

Сопровождаемые между тмъ огромной толпой, путешественники подошли къ воротамъ гостиницы, продолжая надрывать свою грудь и горло торжественными восклицаніями. Первымъ предметомъ ихъ заботливости было — пріискать квартиру для ночлега. М-ръ Пикквикъ подозвалъ трактирнаго слугу.

— Есть ли y васъ свободные нумера?— спросилъ онъ.

— Не знаю, сэръ, кажется, все биткомъ набито. Впрочемъ я справлюсь.

Слуга побжалъ въ буфетъ и чрезъ нсколько минутъ воротился съ вопросомъ:

— Позвольте узнать, сэръ: вы ‘Синій’ или ‘Желтый’?

Задача довольно трудная, потому *что ни м-ръ Пикквикъ, ни его друзья не принимали, собственно говоря, ни малйшаго участія въ длахъ города Итансвилля. Къ счастію, м-ръ Пикквикъ вспомнилъ въ эту минуту о своемъ новомъ пріятел, м-р Перкер.

— Не знаете ли вы, любезный, одного джентльмена, по имени Перкера?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Какъ не знать, сэръ: м-ръ Перкеръ — агентъ м-ра Самуэля Сломки.

— Вдь онъ ‘Синій’, я полагаю?

— Разумется.

— Ну, такъ и мы ‘Синіе’,— проговорилъ м-ръ Пикквикъ.

Замтивъ, однакожъ, нершительность и колебаніе слуги, м-ръ Пикквикъ вручилъ ему свою визитную карточку, съ порученіемъ отдать ее немедленно м-ру Перкеру, если онъ дома. Слуга побжалъ въ гостиницу и черезъ минуту воротился опять.

— М-ръ Перкеръ приказалъ васъ просить къ себ,— сказалъ онъ торопливымъ тономъ.

Слдуя по указанному направленію, м-ръ Пикквикъ вошелъ въ огромную комнату перваго этажа, гд за большимъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ бумагами и книгами, сидлъ не кто другой, какъ самъ м-ръ Перкеръ.

— Здравствуйте, почтеннйшій, здравствуйте,— сказалъ сухопарый джентльменъ, вставая со своего мста,— очень радъ васъ видть. Садитесь, почтеннйшій. Вотъ и вы привели въ исполненіе вашу мысль. Пожаловали къ намъ на выборы — а?

М-ръ Пикквикъ далъ утвердительный отвтъ.

— Жаркое дло, почтеннйшій,— сказалъ сухопарый джентльменъ,— споръ идетъ на славу.

— Очень радъ это слышать,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, потирая руки,— усердіе въ длахъ, какихъ бы то ни было, доставляетъ истинное удовольствіе наблюдателю человческой природы. Такъ споръ, вы говорите, идетъ здсь на славу.

— Да, почтеннйшій, чрезвычайно жаркій споръ. Мы заняли вс гостиницы, трактиры, и оставили своимъ противникамъ только полпивныя лавочки!— Дипломатическая стратагема, почтеннйшій, и я радъ, что мы успли пустить ее въ ходъ

— Какой же долженъ быть результатъ этого спора?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Этого покамстъ еще нельзя сказать,— отвчалъ сухопарый джентльменъ.— Фицкинъ тоже не дремлетъ со своей стороны: y него запрятано тридцать три голоса въ сара ‘Благо оленя’.

— Запрятано? Въ сара?— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, изумленный какъ нельзя больше этою дипломатической стратагемой противной стороны.

— Да, почтеннйшій, Фицкинъ держитъ ихъ взаперти, подъ замкомъ, для того, видите ли, чтобъ намъ нельзя было до нихъ добраться. A впрочемъ, предосторожность почти лишняя: они пьянствуютъ напропалую съ утра до ночи. Агентъ Фицкина, какъ видите, чрезвычайно искусный джентльменъ, и я вполн уважаю его, какъ достойнаго собрата по ремеслу.

М-ръ Пикквикъ смотрлъ во вс глаза, но не говорилъ ничего.

— Хитрость за хитрость, дло извстное,— продолжалъ м-ръ Перкеръ, понизивъ свой голосъ до шопота.— Вчера былъ y насъ небольшой вечеръ, soire intime, что называется… сорокъ пять дамъ, почтеннйшій: при разъзд каждой изъ этихъ дамъ мы вручили, въ вид небольшого подарка, по зеленому зонтику.

— По зеленому зонтику!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ точно. Сорокъ пять зеленыхъ зонтиковъ, по семи шиллинговъ за штуку. Расходъ небольшой, почтеннйшій, но дло въ томъ, что теперь мужья этихъ дамъ, братья и любовники будутъ на нашей сторон.

— Недурно придумано,— замтилъ м-ръ Пикквикъ.— Моя мысль, почтеннйшій. Теперь въ какую погоду ни отправляйтесь гулять, вы почти на каждомъ шагу встртите даму съ зеленымъ зонтикомъ.

Здсь м-ръ Перкеръ самодовольно улыбнулся и потрепалъ по плечу президента Пикквикскаго клуба. Съ появленіемъ третьяго лица прекратилось это изліяніе душевнаго восторга.

Это былъ высокій, худощавый джентльменъ съ рыжеватыми бакенбардами и лысиной на макушк. Его походка и озабоченный видъ обличали человка, погруженнаго умомъ и сердцемъ въ глубокія соображенія утонченнаго свойства. Онъ былъ въ длинномъ сромъ сюртук и черномъ суконномъ жилет, на которомъ красовался лорнетъ въ золотой оправ, прицпленный за одну изъ верхнихъ пуговицъ. Пуховая шляпа съ низенькой тульей и широкими полями довершала его туалетъ. При вход его м-ръ Перкеръ всталъ со своего мста.

— Имю честь рекомендовать,— сказалъ онъ, обращаясь къ президенту Пикквикскаго клуба,— м-ръ Поттъ, издатель и редакторъ ‘Итансвилльской Синицы’.

— Очень пріятно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, подавая руку вновь пришедшему джентльмену.

— Изъ Лондона, сэръ?

— Такъ точно.

— Что поговариваютъ тамъ о нашихъ длахъ?

— Толкуютъ очень много,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, принимая большой грхъ на свою душу, такъ какъ въ Лондон никому и не грезилось объ итансвилльскихъ длахъ.

— Здшній споръ, конечно, длаетъ сильное впечатлніе на лондонскую публику?— спросилъ м-ръ Поттъ.

— Весьма сильное,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Иначе и быть не можетъ,— замтилъ редакторъ ‘Синицы’, бросивъ многозначительный взглядъ на м-ра Перкера.— Моя субботняя статья, вы знаете, должна была возбудить сильные толки.

— Непремнно,— сказалъ м-ръ Перкеръ.

— Моя газета, надюсь, иметъ нкоторую извстность.

— Громкую, сэръ, громкую,— сказать м-ръ Пикквикъ, слышавшій первый разъ отъ роду о существованіи ‘Синицы’.

— Печать — могущественное оружіе, сэръ.

М-ръ Пикквикъ выразилъ свое полнйшее согласіе, глубокомысленно кивнувъ головой.

— Я могу съ гордостью сказать, что никогда не злоупотреблялъ ею. Я никогда не направлялъ этого благороднаго оружія, находящагося въ моихъ рукахъ, противъ частной жизни моихъ согражданъ и я надюсь, сэръ, что вс усилія моего таланта… конечно скромнаго… быть можетъ, даже ничтожнаго… были постоянно посвящены распространенію всхъ принциповъ, которые… такъ сказать… съ точки зрнія… относительно вліянія…

Редакторъ ‘Синицы’ пришелъ, повидимому, въ нкоторое затрудненіе. М-ръ Пикквикъ выручилъ его своимъ положительнымъ отвтомъ:

— Я совершенно согласенъ съ вами, сэръ.

— Очень радъ, очень радъ: это длаетъ честь вашему уму и благородству вашей души.— A позвольте спросить васъ, сэръ, какъ настроено общественное мнніе въ Лондон относительно моихъ споровъ съ ‘Итансвилльскимъ Журавлемъ’?

— Оно чрезвычайно заинтересовано этимъ споромъ,— сказалъ м-ръ Перкеръ съ лукавымъ видомъ,

— И этотъ споръ,— подхватилъ Поттъ,— будетъ продолжаться до моего послдняго издыханія… до послдней капли моего таланта. Отъ этого спора, сэръ, не отступлю я никогда, хотя бы надменный ‘Журавль’ поджалъ свои крылья. Пусть узнаетъ весь свтъ, что правда для ‘Синицы’ всего дороже, что за правду, если понадобится… сэръ, сэръ: amicus Plato, sed magis arnica veritas. Кто противъ правды и ‘Синицы’? Одинъ ‘Журавль’, я убжденъ, что на всемъ пространств Великобританіи общественное мнніе за меня.

— Вы поступаете благородно, сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, съ жаромъ пожимая руку великодушнаго Потта.

— Благодарю васъ, сэръ, вы, сколько я замчаю, человкъ съ тактомъ и большимъ талантомъ,— сказалъ м-ръ Поттъ, задыхаясь отъ скопленія въ его груди патріотическихъ чувствъ, принявшихъ самый восторженный характеръ.— Чувствую себя совершенно счастливымъ отъ удовольствія познакомиться съ человкомъ вашего образа мыслей.

— И я съ своей стороны,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, — весьма радъ, что удостоился, нкоторымъ образомъ, вниманія такого человка, какъ вы, милостивый государь. Позвольте, сэръ, представить вамъ моихъ друзей, членовъ-корреспондентовъ клуба, основаннаго мною въ англійской столиц.

— Сдлайте одолженіе,— сказалъ м-ръ Поттъ.

М-ръ Пикквикъ удалился и черезъ минуту привелъ трехъ своихъ друзей, которые должнымъ порядкомъ и были представлены издателю ‘Итансвилльской Синицы’.

— Вопросъ теперь въ томъ, почтеннйшій,— сказалъ адвокатъ, обращаясь къ м-ру Потту,— куда мы помстимъ нашихъ друзей?

— A разв намъ нельзя остановиться въ этой гостиниц?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нтъ, почтеннйшій, никакъ нельзя.

— Отчего же?

— Ни одной лишней постели въ цломъ дом.

— Непріятно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Очень непріятно,— подтвердили его ученики.

— Ничего, господа, я придумалъ, какъ распорядиться,— сказалъ м-ръ Поттъ,— въ гостиниц ‘Павлинъ’, если не ошибаюсь, y насъ еще есть дв лишнихъ постели, и двое, стало быть, могутъ отправиться туда, что же касается до васъ, м-ръ Пикквикъ, я бы очень радъ былъ вамъ и одному изъ вашихъ друзей предложить помщеніе въ своемъ дом: м-съ Поттъ, надюсь, съ удовольствіемъ воспользуется обществомъ столичныхъ гостей.

— Помилуйте, мн очень совстно васъ безпокоить!— возразилъ м-ръ Пикквикъ.— Мы еще такъ недавно знакомы…

— Такихъ людей, какъ вы, узнать не мудрено,— перебилъ обязательный редакторъ ‘Синицы’.— Съ одного взгляда я, можно сказать, вполн постигъ все благородство вашей души.

— Вашей супруг, конечно, будетъ непріятно…

— Напротивъ, очень пріятно,— прибавилъ м-ръ Поттъ энергическимъ тономъ, отстранявшимъ уже всякую возможность дальнйшихъ возраженій.

Подумали, потолковали и ршили, что поэтъ Снодграсъ и м-ръ Топманъ должны воспользоваться порожними койками въ ‘Павлин’, между тмъ какъ самъ президентъ и м-ръ Винкель отправятся гостить въ домъ редактора ‘Синицы’. Обдъ въ гостиниц ‘Сизаго медвдя’, заказанный м-ромъ Поттомъ, окончательно скрпилъ дружескія связи новыхъ знакомцевъ. Было ршено, что поутру на другой день все общество соберется опять въ общей зал ‘Сизаго медвдя’ и будетъ сопровождать достопочтеннаго Самуэля Сломки къ избирательнымъ урнамъ.

Домашній кругъ м-ръ Потта ограничивался имъ самимъ и его почтенной супругой. Уже доказано продолжительнымъ рядомъ наблюденій, что вс истинно великіе люди подвержены какой-нибудь маленькой слабости, которая становится въ нихъ тмъ поразительне, чмъ выше и блистательне ихъ необыкновенные таланты. Была слабость и y м-ра Потта, имвшая, впрочемъ, весьма умилительный и трогательный характеръ: онъ немножко трусилъ своей хорошенькой жены и любилъ подчиняться ея маленькимъ капризамъ. Это замчаніе, однакожъ, въ настоящемъ случа не иметъ никакой важности и силы: м-съ Поттъ была теперь до крайности любезна и радушно спшила принять дорогихъ гостей.

— Послушай, душенька,— сказалъ м-ръ Поттъ, обращаясь къ своей супруг,— рекомендую теб м-ра Пикквика, джентльмена изъ Лондона.

М-съ Поттъ съ очаровательной улыбкой протянула свою пухленькую ручку президенту знаменитаго клуба, и тотъ пожалъ ее съ отеческою нжностью. М-ръ Винкель между тмъ сменилъ около дверей, поклонился и не говорилъ ни слова, такъ какъ хозяинъ, повидимому, совсмъ забылъ о немъ.

— Милый…— сказала м-съ Поттъ.

— Жизнь моя,— сказалъ м-ръ Поттъ.

— Что-жъ ты не представляешь другого джентльмена?

— Ахъ, прошу извинить!— воскликнулъ м-ръ Поттъ.— Позвольте рекомендовать м-ра…

— Винкеля,— подсказалъ м-ръ Пикквикъ.

— М-ра Винкеля,— повторилъ м-ръ Поттъ.

И рекомендательная церемонія окончилась вполн,

— Мы должны, сударыня, извиниться передъ вами,— началъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ чемъ?

— Въ томъ, сударыня, что разстраиваемъ своимъ присутствіемъ домашній порядокъ, не имя на то никакого права.

— О, будьте на этотъ счетъ совершенно спокойны,— съ живостью возразила м-съ Поттъ.— Для меня, увряю васъ, большой праздникъ — видть новыя лица: я живу почти взаперти въ этомъ скучномъ город, и случается, иной разъ не вижу никого по цлымъ недлямъ.

— Никого!— воскликнулъ м-ръ Поттъ съ нкоторымъ изумленіемъ.

— Никого, мой другъ, кром тебя,— возразила м-съ Поттъ съ нкоторою жесткостью.

— Дло, видите ли, вотъ въ чемъ, м-ръ Пикквикъ,— сказалъ хозяинъ въ объясненіе на жалобу своей жены,— образъ жизни заставляетъ насъ нкоторымъ образомъ отказаться отъ многихъ удовольствій и наслажденій, доступныхъ для жителей этого города. Мое общественное положеніе, какъ издателя ‘Итансвилльской Синицы’, и вліяніе этой газеты на всю провинцію заставляютъ меня всецло отдаться политик…

— Милый…— перебила м-съ Поттъ.

— Жизнь моя…— проговорилъ редакторъ ‘Синицы’.

— Неужели ты ни на минуту не можешь разстаться со своей политикой, мой другъ? Постарайся пріискать предметъ для разговора, интересный сколько-нибудь для этихъ джентльменовъ.

— Но политика, мой другъ, интересуетъ м-ра Пикквика,— отвчалъ смиренный супругъ.

— Тмъ хуже для него и для тебя, — сказала м-съ Поттъ выразительнымъ тономъ,— y меня, напротивъ, голова идетъ кругомъ отъ здшней политики. Вчныя ссоры съ ‘Журавлемъ’, глупые толки, брань, пересуды! Удивляюсь, мой другъ, какъ y тебя достаетъ охоты навязываться всмъ и каждому съ этимъ вздоромъ!

— Послушай, душенька…

— Вздоръ, вздоръ, нечего тутъ слушать.— Сэръ, вы не играете въ экарте?— спросила м-съ Поттъ, обращаясь къ молодому спутнику президента.

— Мн будетъ, сударыня, очень пріятно изучить подъ вашимъ руководствомъ эту игру,— отвчалъ м-ръ Винкель.

— Въ такомъ случа потрудитесь поставить къ окну этотъ маленькій столикъ: толки о здшней политик авось не достигнутъ до моихъ ушей, и я буду вамъ очень благодарна.

— Дженни,— сказалъ м-ръ Поттъ служанк, вошедшей со свчами,— сходите въ контору и принесите связку ‘Синицы’ за тысяча восемьсотъ двадцать восьмой годъ. Я прочту вамъ, сэръ,— прибавилъ редакторъ, обращаясь къ м-ру Пикквику,— я прочту вамъ свои передовыя статьи, написанныя въ опроверженіе ‘Желтыхъ’ проныръ, хотвшихъ учредить здсь новую шоссейную заставу: надюсь, вы позабавитесь.

— Я не сомнваюсь въ этомъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Связка трехсотъ нумеровъ явилась на сцену, президентъ столичнаго клуба и редакторъ провинціальной газеты услись за столъ.

Долго мы рылись въ бумагахъ м-ра Пикквика и даже перечитывали по нскольку разъ каждую страницу, надясь отыскать, по крайней мр, краткое извлеченіе изъ этихъ статей, пропитанныхъ глубокими соображеніями политико-экономическаго свойства, но усилія наши не увнчались вожделннымъ успхомъ: великій человкъ повсюду хранилъ глубочайшее молчаніе относительно статей, принадлежащихъ редактору ‘Итансвилльской синицы’. Не подлежитъ, однакожъ, ни малйшему сомннію, что почтенный президентъ былъ проникнутъ поэтическимъ восторгомъ отъ необыкновенной свжести и живости слога прослушанныхъ имъ статей, и м-ръ Винкель приводитъ положительный фактъ, что глаза м-ра Пикквика, пропитанные и увлажненные избыткомъ удовольствія, были сомкнуты почти во весь этотъ вечеръ.

Докладъ служанки о приготовленномъ ужин прекратилъ игру въ экарте и положилъ конецъ вторичному чтенію лучшихъ мстъ ‘Итансвилльской Синицы’. М-съ Поттъ была, повидимому, въ самомъ игривомъ и веселомъ расположеніи духа. М-ръ Винкель сдлалъ уже весьма значительные успхи въ ея добромъ мнніи, и она объявила ему по секрету, что м-ръ Пикквикъ — ‘презабавный старикашка’: выраженіе фамильярное, которое могли позволить себ весьма немногія особы, коротко знакомыя съ этимъ колоссально-геніальнымъ мужемъ, исчерпавшимъ всю глубину человческой премудрости. Отзывъ м-съ Поттъ служитъ, конечно, самымъ трогательнымъ и убдительнымъ доказательствомъ того уваженія, какимъ м-ръ Пикквикъ пользовался на всхъ ступеняхъ общественной жизни, мгновенно располагая къ себ умы и сердца всхъ особъ, приходившихъ въ непосредственное соприкосновеніе съ нимъ.

М-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ уже давно покоились богатырскимъ сномъ въ гостиниц ‘Павлинъ’, между тмъ какъ пріятели ихъ продолжали вести одушевленную бесду въ гостепріимномъ дом редактора ‘Синицы’. Былъ уже часъ за полночь, когда они отправились въ свои спальни. Сонъ мгновенно овладлъ усталымъ организмомъ м-ра Винкеля, но восторженныя его чувства не прекращали своей дятельности даже во сн: оставаясь нечувствительнымъ ко всмъ земнымъ предметамъ, онъ долго видлъ передъ собою образъ прелестной м-съ Поттъ, и воображеніе его рисовало самыя очаровательныя картины.

Шумъ и толкотня, ознаменовавшіе начало слдующаго дня, въ состояніи были расшевелить душу самаго романтическаго мечтателя, возвращая его изъ области воздушныхъ умозрній къ предметамъ дйствительной жизни. Лишь только разсвтъ заглянулъ въ окна усыпленныхъ домовъ, по улицамъ раздались звуки трубъ и барабановъ, топотъ коней и крикъ людей, ‘Синихъ’ и ‘Желтыхъ’, возвщавшихъ объ окончательныхъ приготовленіяхъ къ великой борьб между обими враждующими партіями въ славномъ город Итансвилл. Пикквикисты пробудились и тломъ, и душой. М-ръ Самуэль Уэллеръ, ночевавшій въ гостиниц ‘Павлина’, пришелъ раннимъ утромъ будить великаго мужа.

— Ну, Самъ, каково идутъ дла?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, когда исправный слуга переступилъ черезъ порогъ его спальни.— Суматоха, я полагаю, страшная, а?

— Да, сэръ, все, что называется, кипитъ, горитъ и юрлитъ, какъ, бывало, говаривала моя бабушка, когда переваривалась въ печи ея похлебка съ. крапивой и петрушкой.— Въ гостиниц ‘Сизаго медвдя’ уже давно кричатъ во все горло.

— Это показываетъ, любезный, ихъ усердную привязанность къ общему длу — не такъ ли?

— Да какъ же иначе, сэръ?

— Горячо работаютъ, Самъ?

— Кипяткомъ, сэръ. Въ жизнь не видывалъ такого пьянства и обжорства: дивиться надо, какъ никто изъ нихъ не лопнетъ.

— Здшнее джентри, стало быть, очень щедро?

— И сказать нельзя.

— Какой свжій и бодрый народъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, выглядывая изъ окна.

— Правда ваша, сэръ, народъ удивительно свжій,— отвчалъ Самъ,— я и два буфетчика изъ гостиницы ‘Павлинъ’ только-что откачали сегодня десятка три ‘Желтыхъ’ молодцовъ, что перепились вчера посл ужина.

— Какъ откачали!— вскричалъ м-ръ Пикквикъ.

— Да такъ, сэръ, очень просто: они повалились, гд кто попалъ, и, повидимому, никакою пушкой нельзя было расшевелить ихъ. Вотъ мы съ буфетчиками и вытащили ихъ всхъ, одного за другимъ, на вольный воздухъ, вытащили да и поставили подъ насосъ, поставили да и ну откачивать. Откачали, сэръ: на каждую голову, я полагаю, пришлось ушата по четыре. За то теперь вс — молодецъ къ молодцу: свжи, сэръ, здоровы и готовы лзть на стну за м-ра Фицкина, который ужъ цлую недлю кормитъ ихъ и поитъ на свой счетъ.

— Можетъ ли это быть?

— Очень можетъ. Да гд же вы изволили родиться, сэръ, если не понимаете этихъ вещей? Бываютъ здсь продлки почище этой.

— Почище?

— Именно такъ. Вотъ хоть, примромъ сказать, вечеромъ третьяго дня, наканун послднихъ выборовъ ‘Желтые’ смастерили отличную штуку: они подкупили буфетчицу ‘Сизаго медвдя’ запустить, что называется, к_о_к_у с_ъ с_о_к_о_м_ъ въ пуншевые стаканы четырнадцати избирателей, которымъ слдовало подавать голоса въ пользу м-ра Сломки.

— Что это значитъ — кока съ сокомъ?

— Попросту сказать: сонный порошокъ, подсыпанный въ коньякъ. Напились они, голубчики, напились да и проспали больше сутокъ, a выборъ кончился безъ нихъ. Одного, правда, привезли для опыта въ городскую ратушу, да толка не вышло никакого: спалъ мертвецки, хотя и колотили его въ спину. Длать нечего: отвезли его назадъ и положили въ постель. Четырнадцати голосовъ какъ не бывало! Это все длаетъ, говорятъ, агентъ м-ра Фицкина: продувная бестія!

— Странно, очень странно,— проговорилъ вполголоса м-ръ Пикквикъ, обращаясь отчасти къ себ, отчасти къ Саму.

— Конечно, сэръ, странность тутъ имется въ нкоторомъ род, да все же это, съ вашего позволенія, совсмъ не то, что случилось однажды съ моимъ отцомъ во время выборовъ въ этомъ же самомъ город. Вотъ, сэръ, штука, такъ штука!

— Что такое?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Кажется, я уже имлъ честь докладывать вашей милости, что онъ служилъ въ кучерахъ, да и былъ онъ слишкомъ толстъ, чтобы заниматься какимъ-нибудь другимъ ремесломъ. Случилось однажды, привезъ онъ свою бричку въ этотъ самый городъ. Были выборы такъ же, какъ теперь, и одна изъ партій предложила ему привезти изъ Лондона джентльменовъ, общавшихся подать свои голоса въ пользу избираемаго кандидата, И вотъ, сэръ, наканун отъзда его вдругъ покорнйше просятъ въ комитетъ кандидата противной стороны для-ради, такъ сказать, нкоторыхъ объясненій по кучерской части. Приходитъ мой родитель, зеркала — уму помраченье, письменный столъ, разноцвтные огни, перья, чернила, груды бумагъ, дюжины дв джентльменовъ — присутствіе, сэръ, во всемъ разгар,— ‘Здравствуйте, м-ръ Уэллеръ, здравствуйте! ‘ говоритъ одинъ джентльменъ сановитой физіономіи,— ‘очень радъ васъ видть, сэръ, какъ поживаете, м-ръ Уэллеръ?’ — Слава Богу,— говоритъ мой отецъ,— покорно васъ благодарю, сэръ, вы тоже, надюсь, совсмъ здоровы, покорно благодарю.— ‘Садитесь, м-ръ Уэллеръ, покорнйше прошу васъ, сэръ, садитесь’. Слъ мой отецъ рядомъ съ этимъ джентльменомъ, и минуты дв они пристально смотрли другъ на друга.— ‘Вы не помните меня, м-ръ Уэллеръ?’ — говоритъ джентльменъ.— Нтъ, говоритъ, не могу припомнить вашей милости,— говоритъ мой отецъ.— ‘А я такъ васъ хорошо знаю,— говоритъ джентльменъ,— я знавалъ васъ еще мальчикомъ: какъ это могло статься, что вы меня не помните, м-ръ Уэллеръ?’ — Нтъ,— говоритъ мой отецъ,— не помню, да и только.— ‘Это очень странно’,— говоритъ джентльменъ.— Странно,— говоритъ мой отецъ.— ‘У васъ, должно быть, предурная память, м-ръ Уэллеръ’,— говоритъ джентльменъ.— Предурная,— говоритъ мой отецъ.— ‘Я такъ и думалъ,— говоритъ джентльменъ: — не угодно ли стаканчикъ пунша, м-ръ Уэллеръ?’ — Покорно благодарю,— говоритъ мой отецъ.— Вотъ они, сэръ, сидятъ да пьютъ, пьютъ да говорятъ насчетъ этихъ житейскихъ длъ и обстоятельствъ по кучерской части. Посл третьяго стакана пунша память y моего родителя какъ будто просвтлла, и ему показалось, что онъ точно припоминаетъ черты незнакомаго джентльмена. Сдлали стаканъ гоголь-моголя, для возобновленія знакомства, и тутъ же добрый джентльменъ вручилъ ему банковый билетъ въ двадцать фунтовъ.— ‘Между этимъ городомъ и Лондономъ прескверная дорога, м-ръ Уэллеръ: какъ вы думаете, сэръ?’ — говоритъ джентльменъ.— Тяжеленько, сэръ, нечего сказать,— говоритъ мой отецъ.— ‘Подл канала особенно дорога никуда не годится’,— говоритъ джентльменъ.— зда плохая,— говоритъ мой отецъ.— ‘Послушайте, м-ръ Уэллеръ,— говоритъ джентльменъ,— вы превосходный здокъ, и мы знаемъ, что вы можете длать съ вашими лошадьми все, что вамъ угодно. Такъ вотъ оно, видите ли, въ чемъ штука, м-ръ Уэллеръ: мы васъ очень любимъ и весьма уважаемъ ваши кучерскіе таланты. Завтра вамъ надобно будетъ привезти сюда нкоторыхъ джентльменовъ. Очень хорошо, м-ръ Уэллеръ: если случится какъ-нибудь, что лошадки ваши заартачатся, какъ скоро вы подете мимо канала, бричка перевалится на бокъ, и джентльмены полетятъ въ каналъ,— разумется, безъ всякаго вреда для ихъ костей,— то мы … вы понимаете, м-ръ Уэллеръ, мы будемъ вамъ очень благодарны за такую ласку’.— Господа,— говоритъ мой отецъ, вставая со стула и обращаясь ко всмъ джентльменамъ,— вы народъ очень добрый, и я васъ полюбилъ отъ всего сердца. Еще стаканчикъ пунша за ваше здоровье, и все y насъ покатится, какъ по маслу.— Допивъ стаканъ, родитель мой раскланялся, положилъ деньги въ карманъ и вышелъ изъ дверей. Такъ вотъ оно, сэръ, поврите ли,— продолжалъ Самуэль, бросая невыразимо безстыдный взглядъ на своего господина,— поврите ли, что въ тотъ самый день, какъ родитель мой халъ съ лондонскими джентльменами, его лошади вдругъ заартачились, понеслись, забушевали, бричка опрокинулась, и джентльмены вс до единаго попадали въ каналъ,

— Какъ же ихъ вытащили оттуда?— торопливо спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Дло темное, сэръ,— отвчалъ Самуэль, значительно понизивъ голосъ.— Одинъ пожилой джентльменъ, кажется, совсмъ пропалъ безъ всти… то есть шляпу-то его нашли, это я знаю, но была ли въ шляп голова, это осталось подъ спудомъ. Но всего удивительне здсь то, что бричка моего родителя опрокинулась въ тотъ самый день и на томъ самомъ мст, гд и когда ей слдовало опрокинуться по предсказанію ласковаго джентльмена. Странная оказія!

— Очень странная,— повторилъ м-ръ Пикквикъ.— Однакожъ, вычистите поскоре мою шляпу: кажется, зовутъ меня завтракать.

Съ этими словами м-ръ Пикквикъ сошелъ въ гостиную, гд уже вся почтенная компанія сидла за накрытымъ столомъ. Посл завтрака каждый изъ джентльменовъ поспшилъ украсить свою шляпу огромной синей кокардой, сдланной прелестными ручками самой м-съ Поттъ, и какъ м-ръ Винкель вызвался сопровождать эту леди на кровлю домовъ, ближайшихъ къ мсту будущаго торжества, то м-ръ Пикквикъ и м-ръ Поттъ должны были отправиться одни въ гостиницу ‘Сизаго медвдя’, гд уже давно засдалъ комитетъ м-ра Сломки. Одинъ почтенный членъ, съ лысиной на голов, говорилъ y одного изъ заднихъ оконъ рчь передъ шестью звавшими мальчишками и одной двчонкой, величая ихъ при каждой новой сентенціи титуломъ ‘итансвилльскихъ согражданъ’, мальчишки хлопали руками и кричали ‘ура’ изо всхъ силъ.

Площадь передъ ‘Сизымъ медвдемъ’ представляла положительные признаки славы и могущества ‘Синихъ’ гражданъ Итансвилля. Были тутъ стройныя полчища синихъ флаговъ, расписанныхъ золотыми буквами въ четыре фута вышиной. Трубачи, барабанщики и фаготчики стояли на своихъ опредленныхъ мстахъ, дожидаясь извстныхъ знаковъ для начатія торжественнаго марша. Отрядъ констэблей и двадцать членовъ комитета съ голубыми шарфами привтствовали ‘Синихъ’ гражданъ-избирателей, украшенныхъ синими кокардами. Были тутъ избиратели верхомъ на борзыхъ коняхъ и другіе многочисленные избиратели пшкомъ. Была тутъ великолпная каретка, запряженная въ четверню для самого достопочтеннаго Самуэля Сломки, и были еще четыре кареты, запряженныя парой, для его ближайшихъ друзей. На всемъ и на всхъ отражалось всеобщее одушевленіе, жизнь и волненіе: флаги колыхались, толпа ликовала, двадцать членовъ комитета и констэбли бранились, лошади пятились, пшіе гонцы потли, и все, здсь собравшееся, соединилось на пользу, честь и славу достопочтеннаго Самуэля Сломки, заявившаго желаніе быть выбраннымъ депутатомъ отъ бурга Итансвилля въ Нижнюю Палату парламента Великобританіи.

Громко закричали въ народ, и сильно заколыхался одинъ изъ синихъ флаговъ съ девизомъ: ‘Свобода прессы’, когда выставилась въ окн голова редактора ‘Итансвилльской Синицы’, и оглушительные залпы громовыхъ восклицаній раздались по всему пространству, когда самъ достопочтенный Самуэль Сломки, въ огромныхъ ботфортахъ и синемъ галстух, выступилъ на сцену, раскланялся толп и мелодраматически пожалъ руку м-ру Потту, свидтельствуя ему искреннюю благодарность за поддержку, которой удостоился онъ, м-ръ Сломки, отъ его газеты.

— Все ли готово?— спросилъ достопочтенный Самуэль Сломки, обращаясь къ м-ру Перкеру.

— Все, почтеннйшій, все!— былъ отвтъ сухопараго джентльмена.

— Ничего не забыли, надюсь?

— Ничего, почтеннйшій, ничего. У воротъ гостиницы стоятъ двадцать человкъ, которымъ вы должны пожать руки: они умылись и причесались для этого торжества, тутъ же шестеро маленькихъ дтей, которыхъ вы должны погладить по головк и спросить y каждаго — сколько ему лтъ. На дтей совтую вамъ обратить особенное вниманіе, это всегда производитъ сильный эффектъ.

— Постараюсь.

— Да не худо бы, почтеннйшій,— продолжалъ сухопарый джентльменъ,— то есть, я не говорю, чтобъ это было совершенно необходимо, однакожъ, очень недурно, еслибъ вы поцловали кого-нибудь изъ этихъ малютокъ, такой маневръ произвелъ бы сильное впечатлніе на толпу.

— Не могу ли я поручить эту обязанность кому-нибудь изъ членовъ комитета?

— Нтъ, ужъ если цловать, такъ цлуйте сами: эффектъ будетъ врне, ручаюсь, что это подвинетъ васъ на пути къ популярности.

— Ну, если это необходимо, — сказалъ ршительнымъ тономъ достопочтенный Самуэльсломки,— надо поцловать. Теперь, кажется, все.

— По мстамъ!— закричали двадцать членовъ комитета.

И среди дружныхъ восклицаній собравшейся толпы, музыканты, констэбли, избиратели, всадники и кареты поспшили занять свои мста. Каждый экипажъ, запряженный парой, былъ набить биткомъ, какъ сельдями въ бочк. Карета, назначенная для м ра Перкера, вмстила въ себя господъ Пикквика, Топмана, Снодграса и съ полдюжины другихъ джентльменовъ изъ комитета Сломки.

Наступила минута страшной тишины передъ тмъ, какъ надлежало выступить самому достопочтенному Самуэлю Сломки, вдругъ толпа раздвинулась и закричала во весь голосъ.

— Идетъ, идетъ!— воскликнулъ м-ръ Перкеръ, предваряя многочисленныхъ звакъ, которымъ нельзя было видть, что длалось впереди.

Раздались дружныя восклицанія со всхъ сторонъ.

— Вотъ онъ пожимаетъ руки гражданамъ Итансвилля!

— Ура, ур-ра!

— Вотъ гладитъ онъ какого-то малютку по голов!— говорилъ м-ръ Перкеръ восторженнымъ. тономъ.

— Ур-ра! Ур-р-р-р-а-а!

— Онъ поцловалъ ребенка.

Толпа заревла неистово и дико.

— Другого поцловалъ!

Новый оглушительный ревъ и гвалтъ.

— Всхъ перецловалъ! — взвизгнулъ сухопарый джентльменъ.

И, сопровождаемая оглушительнымъ ревомъ, процессія двинулась впередъ.

Какъ, вслдствіе чего и по какому поводу случилось, что на дорог она столкнулась, смшалась и перепуталась съ другою такой же процессіей, и какимъ образомъ окончилась суматоха, возникшая по этому поводу, описать мы не въ состояніи, потому, между прочимъ, что уши, глаза, носъ и ротъ м-ра Пикквика нахлобучились его шляпой при самомъ начал этихъ столкновеній. О себ самомъ говоритъ онъ положительно, что въ ту самую минуту, какъ онъ хотлъ бросить быстрый взглядъ на эту сцену, его вдругъ окружили со всхъ сторонъ зврскія лица, облака пыли и густая толпа сражающихся гражданъ Итансвилля. Какая-то невидимая сила, говоритъ онъ, вынесла его вдругъ изъ кареты и втолкнула въ самый центръ кулачныхъ бойцовъ, причемъ два довольно сильныхъ тумака воспріялъ онъ на свою собственную шею. Та же невидимая сила пособила ему взобраться наверхъ по деревяннымъ ступенямъ, и когда наконецъ онъ снялъ свою шляпу, передъ нимъ были его друзья, стоявшіе въ первомъ ряду съ лвой стороны. Правая сторона была занята ‘Желтыми’ гражданами Итансвилля, въ центр засдали городской мэръ и его чиновники, изъ которыхъ одинъ,— жирный глашатай Итансвилля,— безпрестанно звонилъ въ огромный колоколъ, приглашая почтеннйшую публику угомониться отъ страшной суматохи. Между тмъ м-ръ Гораціо Фицкинъ и достопочтенный Самуэль Сломки, съ руками, приложенными къ своимъ сердцамъ, безпрестанно склоняли свои головы передъ волнующимся моремъ головъ, наводнявшихъ все это пространство, откуда подымалась буря стоновъ, ликованій, криковъ и насмшекъ,— исходилъ гулъ и шумъ, подобный землетрясенію.

— Смотрите-ка, куда забрался Винкель,— сказалъ м-ръ Топманъ, дернувъ президента за рукавъ.

— Куда?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, надвая очки, которые онъ, къ счастію, имлъ предосторожность держать въ карман до этой поры.

— Вотъ онъ, на крыш этого дома,— сказалъ м-ръ Топманъ.

И точно, на черепичной кровл, за желзными перилами, засдали въ спокойныхъ креслахъ другъ подл друга м-ръ Винкель и м-съ Поттъ, длая своимъ пріятелямъ привтственные знаки блыми платками, на что м-ръ Пикквикъ поспшилъ отвчать воздушнымъ поцлуемъ, посланнымъ его рукою прелестной леди.

Этотъ невинный поступокъ ученаго мужа возбудилъ необыкновенную веселость въ праздной толп, еще не развлеченной церемоніею выбора.

— Продувной старикашка!— закричалъ одинъ голосъ.— Волочится за хорошенькими двушками!

— Ахъ, ты, старый гршникъ!— закричалъ другой.

— Пялитъ свои очки на замужнюю женщину!— добавилъ третій голосъ.

— Я видлъ, какъ онъ моргалъ своимъ старымъ глазомъ,— вскрикнулъ четвертый.

— Верзила Поттъ и не думаетъ смотрть за своей женой,— прогорланилъ пятый, и залпы громкаго смха раздались со всхъ сторонъ.

Такъ какъ за этимъ слдовали ненавистныя сравненія между м-ромъ Пикквикомъ и негоднымъ старымъ козломъ и многія другія остроумныя шуточки весьма колкаго свойства и такъ какъ все это могло очевиднйшимъ образомъ компрометировать честь благородной леди, то негодованіе въ груди м-ра Пикквика забушевало самымъ стремительнымъ потокомъ, и Богъ вдаетъ, чмъ бы оно прорвалось на безсовстную толпу, еслибъ въ эту самую минуту не раздался звонокъ, возвщавшій о начал церемоніи.

— Тише, тише!— ревли помощники мэра.

— Уифинъ, дйствуйте для водворенія тишины!— сказалъ мэръ торжественнымъ тономъ, приличнымъ его высокому общественному положенію.

Исполняя полученное приказаніе, глашатай далъ новый концертъ на своемъ неблагозвучномъ музыкальномъ инструмент, что вызвало въ толп дружный смхъ и остроты.

— Джентльмены,— началъ мэръ, когда народный гвалтъ немного поутихъ.— Джентльмены! Братья избиратели города Итансвилля! Мы собрались здсь сегодня съ единственною цлью избирать нашего представителя въ палату, вмсто…

Здсь мэръ былъ прерванъ громкимъ голосомъ, раздавшимся въ толп.

— Исполать нашему мэру!— прогремлъ этотъ голосъ.— Да процвтаетъ его славная торговля гвоздями и тесьмой, и пусть наполняются его тяжелые сундуки звонкой монетой!

За этимъ пожеланіемъ, напомнившемъ о страсти почтеннаго мэра копить деньги, послдовалъ веселый смхъ толпы, полились остроты и поднялся такой шумъ, что даже звонкій колоколъ глашатая оказался не въ силахъ успокоить его. Мэръ продолжалъ свою рчь, но говорилъ ее собственно для себя, такъ какъ изъ всей его рчи только и можно было кое-какъ разслышать лишь самый конецъ ея, въ которомъ почтенный сановникъ приглашалъ собраніе высказаться за того кандидата, который знаетъ дйствительныя потребности города и потому можетъ принести ему пользу.

Едва окончилась рчь мэра, на эстрад появился худенькій джентльменъ съ тугоз-авязаннымъ блымъ галстукомъ. При смх и остротахъ толпы онъ заявилъ, что намренъ просить избирателей подать ихъ голоса за человка, дйствительно принимающаго близко къ сердцу интересы города Итансвилля и настолько талантливаго, что онъ съ успхомъ станетъ защищать ихъ въ парламент. Этого доблестнаго гражданина зовутъ Гораціо Фицкинъ, онъ эсквайръ и иметъ помстье близъ Итансвилля. При этихъ словахъ ‘Желтые’ выразили свой восторгъ громкими рукоплесканіями, a ‘Синіе’ сопровождали ихъ свистомъ, шиканьемъ и такъ шумно и продолжительно выражали свои чувства, что худенькій джентльменъ и почтенный другъ, поддерживавшій его предложеніе, произнесли свои длинныя рчи для назиданія мэра, единственнаго слушателя, до котораго долетали ихъ слова.

Когда друзья Фицкина сказали все, что могли сказать, ихъ мсто занялъ джентльменъ, обладавшій здоровымъ, розовымъ цвтомъ лица. Онъ началъ, конечно, съ предложенія подать голоса за другого кандидата (м-ра Сломки), который и пр. Розовый джентльменъ былъ вспыльчиваго нрава, и хотя его приняли нсколько лучше, чмъ друзей м-ра Фицкина, однакожъ, онъ не удовольствовался такимъ ничтожнымъ предпочтеніемъ и потому, сдлавъ небольшое ораторское фигуральное вступленіе, внезапно перешелъ къ обличенію тхъ джентльменовъ въ толп, которые прерываютъ его своими криками, затронутые джентльмены отвчали энергическими ругательствами, и об стороны обмнялись внушительными пантомимными угрозами. Чтобы положить конецъ неурядиц, розовый джентльменъ уступилъ свое мсто почтенному другу. Почтенный другъ, сообразивъ, что не слдуетъ утомлять избирателей обильнымъ словоизверженіемъ, пробарабанилъ свою рчь однимъ махомъ, не останавливаясь на знакахъ препинанія, онъ мало заботился о томъ, что его никто не понялъ, зная хорошо, что, если кто пожелаетъ ознакомиться съ красотами его рчи, тотъ всегда можетъ прочесть ее въ ‘Итансвилльской Синиц’, гд она напечатана отъ слова до слова, снабженная всми надлежащими знаками препинанія.

Посл этого выступилъ самъ Гораціо Фицкинъ, эсквайръ, но лишь только произнесъ онъ: ‘Милостивые государи’, какъ ‘Синіе’ загудли съ неистовою силой, загремли барабаны достопочтеннаго м-ра Сломки, оркестръ грянулъ, и воздухъ наполнился смшаннымъ гуломъ, и начался такой шумъ, какимъ не сопровождалась даже рчь самого мэра. Выведенный изъ терпнія, Гораціо Фицкинъ подошелъ къ своему оппоненту, достопочтенному Самуэлю Сломки, и грозно потребовалъ объясненія: точно ли оркестръ заигралъ по его предварительному приказу, и когда достопочтенный Самуэль Сломки далъ весьма уклончивый и неопредленный отвтъ, Гораціо Фицкинъ грозно поднялъ кулаки и, становясь въ наступательную позицію, приглашалъ своего противника на смертный бой. При этомъ совершенно непредвиднномъ нарушеніи всхъ извстныхъ приличій и правилъ, городской мэръ скомандовалъ оглушительную фантазію на огромномъ колокол и объявилъ, что онъ требуетъ передъ свои очи достопочтенныхъ господъ Гораціо Фицкина, эсквайра, и м-ра Самуэля Сломки. Минутъ черезъ двадцать, при сильномъ содйствіи ‘Желтыхъ’ и ‘Синихъ’ членовъ, противники помирились, пожали другъ другу руки, и Гораціо Фицкинъ, эксвайръ, получилъ позволеніе договорить свою рчь.

Рчи обоихъ кандидатовъ, различныя по изложенію и красот слога, совершенно, однакожъ, были сходны въ громкихъ похвалахъ, воздаваемыхъ избирателямъ Итансвилля. Гораціо Фицкинъ, такъ же какъ Самуэль Сломки, объявили, каждый съ приличною торжественностью, что не было и не могло быть во всей вселенной людей благородне и безкорыстне тхъ великодушныхъ гражданъ, которые вызвались подать голоса въ ихъ пользу, но вмст съ тмъ оба оратора весьма искусно намекнули, что избиратели противной стороны отличаются, къ несчастью, такими свинскими качествами, при которыхъ они, судя по совсти, совершенно неспособны къ принятію разумнаго участія въ этомъ національномъ дл. Фицкинъ выразилъ готовность длать все, что потребуютъ отъ него, Сломки, напротивъ, заране отказался наотрзъ дйствовать подъ вліяніемъ чужихъ мыслей и чувствъ. Оба оратора объявили, что благосостояніе итансвилльскихъ гражданъ сдлается исключительнымъ предметомъ ихъ заботливости и что они всми силами будутъ стараться объ усовершенствованіи мануфактуръ, промышленности и торговли во всхъ ея видахъ и родахъ.

Когда, наконецъ, приступлено было къ окончательному отбору голосовъ и поднятію рукъ, огромное большинство, какъ и слдовало ожидать, осталось на сторон достопочтеннаго Самуэля Сломки, который и былъ торжественно провозглашенъ представителемъ итансвилльскихъ гражданъ. Сыграли еще разъ фантазію на огромномъ колокол, городской мэръ надлъ шляпу, и народныя толпы хлынули во вс стороны, оглашая воздухъ залпами дружныхъ восклицаній.

Во все время отбиранія голосовъ городъ находился въ сильно возбужденномъ состояніи. Все, что дышало итансвилльскимъ воздухомъ, старалось вести себя въ самомъ либеральномъ и просвщенномъ смысл. Подлежащіе акцизу продукты, продавались по замчательно дешевой цн во всхъ публичныхъ мстахъ. Для удобства вотирующихъ прохлаждающіе и горячительные напитки были выставлены на самыхъ улицахъ, но, несмотря на такую предусмотрительную мру, многіе изобртатели, почувствовавъ отъ утомленія круженіе головы, повалились на тротуар и не могли заявить свое мнніе, котораго изъ кандидатовъ они предпочитаютъ. М-ръ Перкеръ въ этотъ день выказалъ во всемъ блеск свои удивительныя способности. Для успха своего доврителя онъ пустилъ въ ходъ всевозможныя средства. Въ числ избирателей, стоявшихъ на сторон м-ра Фицкина, было нсколько ршительныхъ патріотовъ, которыхъ, казалось, нельзя привлечь никакой приманкой. Но м-ръ Перкеръ сумлъ залучить къ себ этихъ разсудительныхъ почтенныхъ джентльменовъ и, посл часовой съ ними бесды, убдилъ ихъ въ талантливости своего кліента, и они подали голосъ за м-ра Сломки. Злые языки утверждали, что м-ръ Сломки обязанъ своимъ избраніемъ единственно ловкости своего пронырливаго агента, a никакъ не своей популярности, но, конечно, это говорилось изъ зависти.

Глава XIV.

Веселая компанія въ ‘Павлин’ и повсть кочующаго торговца.

Мы очень рады, что имемъ теперь полную возможность вынырнуть изъ бурнаго омута политическаго бытія на правильный свтъ обыкновенной домашней жизни. Мужъ совта и разума, м-ръ Пикквикъ, въ тсномъ и строгомъ смысл слова, отнюдь не мотъ быть ни синимъ, ни желтымъ человкомъ среди итансвилльскихъ гражданъ, однакожъ, зараженный въ значительной степени энтузіазмомъ редактора ‘Синицы’, онъ посвящалъ почти все свое время философическому изслдованію шумныхъ преній, описанныхъ нами въ предыдущей глав этихъ ‘Записокъ’. И въ то время, какъ онъ былъ погруженъ въ эти пренія, м-ръ Винкель посвящалъ вс свои досуги пріятнйшимъ прогулкамъ и загороднымъ выздамъ съ м-съ Поттъ, пользовавшейся всякимъ удобнымъ случаемъ для развлеченія отъ однообразной и скучной жизни, на которую она постоянно жаловалась въ присутствіи своего супруга.

Треси Топманъ и м-ръ Снодграсъ, разлученные со своими друзьями, вели совершенно противоположный образъ жизни. Не принимая почти ни малйшаго участія въ общественныхъ длахъ, они должны были изворачиваться собственными средствами въ гостиниц ‘Павлинъ’, предоставлявшей къ ихъ услугамъ китайскій бильярдъ въ первомъ этаж и отлично устроенныя кегли на заднемъ двор. Въ глубокія тайны этихъ увеселительныхъ упражненій посвятилъ ихъ мало-по-малу м-ръ Самуэль Уэллеръ, знакомый въ совершенств со всми эволюціями трактирной гимнастики. Такимъ образомъ время проходило для нихъ довольно быстро, и они совсмъ не знали скуки, несмотря на постоянное отсутствіе глубокомысленнаго мужа, погруженнаго въ политическія соображенія въ дом редактора ‘Синицы’.

Въ особенности вечеромъ ‘Павлинъ’ развертывался во всей своей слав и представлялъ такія наслажденія, при которыхъ друзья наши постоянно отказывались отъ обязательныхъ приглашеній многоученаго м-ра Потта. Вечеромъ ‘коммерческая зала’ этой гостиницы вмщала въ себ разнообразные характеры и нравы, представлявшіе м-ру Топману огромное поприще для наблюденій, м-ру Снодграсу обширнйшее поле для поэтическихъ наслажденій вдохновительнаго свойства.

Коммерческая зала въ гостиниц ‘Павлинъ’ отличалась въ своемъ устройств необыкновенной простотой. Это была чрезвычайно просторная комната, съ огромнымъ дубовымъ столомъ посередин и маленькими дубовыми столами по угламъ, дюжины три разнокалиберныхъ стульевъ и старый турецкій коверъ на полу довершали ея мебель, имвшую, вроятно, изящный видъ въ былыя времена. Стны были украшены двумя географическими картами съ подробнымъ изображеніемъ столбовыхъ и проселочныхъ дорогъ, въ углу, направо отъ дверей, висли на деревянныхъ крючкахъ шинели, сюртуки, шляпы и дорожныя шапки. На каминной полк красовалась деревянная чернильница съ двумя изсохшими перьями, облаткой и закоптлымъ кускомъ сургуча, и тутъ же, для симметріи, расположены были смертные останки форели на разогнутомъ лист счетной книги. Атмосфера благоухала табачнымъ дымомъ, сообщавшимъ довольно тусклый свтъ всей комнат и особенно краснымъ занавсамъ, предназначавшимся для украшенія оконъ. На буфет картинно рисовались въ общей групп дв-три соусницы, пара кучерскихъ сделъ, два-три кнута, столько же дорожныхъ шалей, подносъ съ вилками и ножами и одна горчичница.

Вечеромъ, посл окончанія выборовъ, м-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ засдали въ этой зал за дубовымъ столомъ вмст съ другими временными жильцами ‘Павлина’, собравшимися отдохнуть отъ своихъ дневныхъ занятій. Все курило и пило.

— Господа,— сказалъ здоровенный и плотный мужчина лтъ сорока съ однимъ только чрезвычайно яркимъ чернымъ глазомъ, изъ подъ котораго моргало плутовское выраженіе остроумія и шутки,— господа, вс мы народъ добрый, честный и умный. Предлагаю выпить по бокалу за общее здоровье, a самъ пью, съ вашего позволенія, за здоровье Мери. Такъ ли, моя голубка, а?

— Отвяжитесь отъ меня съ вашимъ здоровьемъ,— сказала трактирная двушка съ притворно сердитымъ видомъ.

— Не уходите, Мери,— продолжалъ одноокій джентльменъ, удерживая ее за передникъ.

— Отстаньте, говорю вамъ,— сказала служанка, ударивъ его по рук,— туда же вздумалъ волочиться, прыткій кавалеръ: зналъ бы сверчокъ свой шестокъ.

— Ну, такъ и быть, уходите, сердитая двушка,— сказалъ одноокій джентльменъ, посматривая вслдъ за уходившей служанкой.— Я скоро выйду, Мери, держите ухо востро.

Здсь онъ принялся моргать на всю честную компанію, къ восторженному наслажденію своего сосда, пожилого джентльмена съ грязнымъ лицомъ и глиняной трубкой.

— Подумаешь, право, какъ странны эти женщины,— сказалъ грязнолицый сосдъ посл короткой паузы.

— Что правда, то правда,— подтвердилъ краснощекій джентльменъ, выпуская облако дыма.

Послдовала затмъ продолжительная пауза.

— Есть на этомъ свт вещицы постранне женщинъ,— сказалъ одноглазый джентльменъ, медленно набивая свою пнковую трубку,

— Женаты ли вы?— спросилъ грязнолицый сосдъ.

— Не могу сказать, что женатъ.

— Я такъ и думалъ.

Здсь грязнолицый джентльменъ принялся выдлывать веселыя гримасы, къ неимоврной радости другого джентльмена съ вкрадчивымъ голосомъ и сладенькой физіономіей, который считалъ своимъ непремннымъ долгомъ соглашаться со всми вообще и съ каждымъ порознь.

— Я утверждаю, господа,— сказалъ восторженный м-ръ Снодграсъ,— что женщины составляютъ великую подпору и утшеніе нашей жизни.

— Совершенная правда,— замтилъ вкрадчивый джентльменъ.

— Оно, можетъ быть, и такъ,— прибавилъ грязнолицый сосдъ,— да только въ такомъ случа, когда женщины бываютъ въ хорошемъ расположеніи духа. Это ограниченіе необходимо имть въ виду.

— Совершенная истина,— замтилъ опять вкрадчивый джентльменъ, сдлавъ чрезвычайно сладкую гримасу.

— Я, однакожъ, отвергаю это ограниченіе, милостивые государи,— сказалъ м-ръ Снодграсъ, думавшій всегда о м-съ Эмиліи Уардль, когда рчь заходила о достоинствахъ прекраснаго пола,— и притомъ, господа, я отвергаю его съ чувствомъ искренняго презрнія. Покажите мн мужчину, который бы взводилъ что-нибудь на женщинъ, какъ женщинъ, и я смло объявляю, что такой мужчина — не мужчина.

И м-ръ Снодграсъ, выбросивъ сигару, сильно ударилъ кулакомъ по дубовому столу.

— Звучный аргументъ,— замтилъ вкрадчивый джентльменъ.

— Звучный, но не убдительный, потому что въ основаніи его скрывается софизмъ,— возразилъ грязнолицый джентльменъ.

— Ваше здоровье, сэръ,— вскричалъ кочующій торговецъ съ одинокимъ глазомъ, бросая одобрительный взглядъ на м-ра Снодграса.

М-ръ Снодграсъ поклонился.

— Хорошіе аргументы, какъ вашъ, мн всегда пріятно слышать,— продолжалъ кочующій торговецъ,— вы, можно сказать, прекрасно доказали свою мысль, но этотъ маленькій аргументъ относительно женщинъ напоминаетъ мн одну довольно странную исторію, которую разсказывалъ мн мой старый дядя. По этому поводу я готовъ повторить еще разъ, что есть на бломъ свт вещицы постранне женщинъ. Исторія удивительная, господа.

— Разскажите ее намъ,’— сказалъ краснолицый джентльменъ съ сигарой во рту.

— Угодно вамъ слушать?

— Очень.

— И мн тоже,— сказалъ м-ръ Топманъ, вставляя въ общій разговоръ и свое слово. Онъ пользовался всякимъ удобнымъ случаемъ увеличить запасъ своихъ наблюденій.

— Въ такомъ случа извольте, господа, я очень радъ,— сказалъ кочующій торговецъ, затягиваясь съ особеннымъ наслажденіемъ изъ своей пенковой трубки.— Исторія будетъ разсказана … нтъ, господа, я отдумалъ. Къ чему и зачмъ! Я знаю, вы не поврите мн,— заключилъ одноокій джентльменъ, моргая самымъ плутовскимъ образомъ на всю курящую компанію.

— Повримъ, если вы ручаетесь за ея справедливость,— замтилъ м-ръ Топманъ.

— Конечно, ручаюсь, и на этомъ условіи разсказываю. Дло вотъ въ чемъ, господа: слыхали ли вы о знаменитомъ дом подъ фирмой: ‘Бильсонъ и Слюмъ?’ Вроятно, не слыхали, потому что его ужъ давнымъ давно нтъ на бломъ свт. Происшествіе, о которомъ разсказывалъ мой дядя, случилось лтъ восемьдесятъ назадъ съ однимъ путешественникомъ изъ этого дома. Это, въ нкоторомъ смысл, будетъ

‘Повсть кочующаго торговца’,

и старый дядюшка разсказывалъ ее такимъ образомъ:

‘Однажды зимою, около пяти часовъ вечера, лишь только начало смеркаться, на Марльборогскихъ лугахъ, по дорог въ Бристоль, можно было видть путешественника, погонявшаго свою усталую лошадь… то есть оно, собственно говоря, его непремнно бы увидли, еслибъ какой-нибудь зрячій человкъ проходилъ или прозжалъ по этому тракту, но погода была такъ дурна, вечеръ до того холоденъ и сыръ, что не было на всемъ этомъ пространств ни одной живой души, и путешественникъ тащился одинъ, какъ можете себ представить, въ самомъ мрачномъ расположеніи духа. Будь здсь какой-нибудь купецъ тогдашнихъ временъ, приказчикъ, разносчикъ или сидлецъ, онъ при одномъ взгляд на желтую телжку съ красными колесами и на гндого рысачка съ коротенькимъ хвостомъ мигомъ смекнулъ бы, что этотъ путешественникъ былъ никто другой, какъ самъ Томъ Смартъ, изъ торговаго дома ‘Бильсонъ и Слюмъ’, но такъ какъ этого взгляда некому было бросить, то и оказывалось, что Томъ Смартъ и гндой рысачокъ совершали путешествіе въ глубокой тайн. Вы понимаете, что отъ этого никому не могло быть ни лучше, ни хуже.

‘Немного на свт мстъ скучне и печальне Марльборогскихъ луговъ, когда на нихъ дуетъ сильный втеръ. Если вдобавокъ присоединить къ этому пасмурный зимній вечеръ, грязную и скользкую дорогу, безпрестанное паденіе крупныхъ капель дождя, и если, господа, ради опыта, вы мысленно подвергнете свои кости вліянію враждебныхъ стихій природы, то нечего и говорить, вы вполн поймете справедливость этого замчанія относительно Марльборогскихъ луговъ.

‘Пронзительный втеръ завывалъ и прямо дулъ черезъ дорогу, сообщая дождевымъ потокамъ косвенное направленіе, на подобіе тхъ перекрестныхъ линій, какими въ школахъ украшаются ученическія тетрадки. На минуту онъ смолкалъ, какъ будто истощенный въ своихъ бшеныхъ порывахъ, и вдругъ опять и опять — Ггу-Г-г-гу!— и втеръ снова принялся ревть и свистать по широкому раздолью, по долинамъ, по холмамъ, по равнинамъ, по ущельямъ, собираясь со свжими силами и какъ будто издваясь надъ слабостью бднаго путешественника, промокшаго до костей и проникнутаго судорожною дрожью.

‘Гндой рысачокъ, взмыленный и вспненный, поминутно фыркалъ, прядалъ ушами и забрасывалъ свою голову назадъ, выражая, очевидно, неудовольствіе противъ буйства земныхъ стихій, это, однакожъ, не мшало ему трусить довольно врными и ршительными шагами до тхъ поръ, пока новый порывъ втра, неистовый и дикій, не заставлялъ его пріостановиться на нсколько секундъ и глубже водрузить свои ноги въ грязную лужу, вроятно, для того, чтобъ предупредить опасность носиться на крыльяхъ втра по воздушному пространству. Разсчетъ рысака обнаруживалъ въ немъ необыкновенную смтливость умной лошадки: онъ былъ такъ воздушенъ, желтая телжка такъ легка, и Томъ Смартъ настолько безкровенъ, что безъ этой предварительной мры ураганъ неизбжно долженъ былъ бы умчать ихъ на облакахъ за предлы видимаго міра, и тогда … но тогда, вы понимаете, повсть эта не имла бы никакого значенія и смысла.

‘— Ну, ну, чортъ меня побери, молодецкая потха!— воскликнулъ Томъ Смартъ, имвшій весьма нелпую привычку вдаваться въ бшеныя клятвы.— Дуй, подувай, раздувай,— и провалиться бы мн сквозь землю!

Вроятно, вы спросите меня, зачмъ Томъ Смартъ выразилъ такое нескромное желаніе провалиться сквозь землю и подвергнуться свирпому дйствію воздушной стихіи: этого я не знаю и, слдовательно, не могу вамъ сказать. Я передаю вамъ изъ іоты въ іоту слова моего стараго дяди, или самого Тома Смарта,— что ршительно одно и то же.

‘— Дуй, подувай, раздувай!— воскликнулъ Томъ Смартъ къ очевидному удовольствію своей лошадки, которая на этотъ разъ заржала и встряхнула ушами.

‘— Развеселись, Сого!— воскликнулъ Томъ, погладивъ рысачка концомъ своей плети.— Въ такую ночь не разъдемся мы съ тобой, только бы завидть какой-нибудь домишко — и баста: ты въ конюшню, я на боковую. Пошевеливайся, Сого! Чмъ скорй, тмъ лучше.

‘Не могу вамъ доложить, понялъ ли гндой рысачекъ сущность увщаній своего хозяина, или онъ собственнымъ умомъ дошелъ до такого заключенія что стоять среди дороги не было ни малйшей выгоды ни для него, ни для желтой телжки,— только онъ вдругъ бросился бжать со всхъ ногъ, и Томъ Смартъ уже не могъ остановить его до той поры, когда онъ по движенію собственной воли своротилъ направо съ большой дороги и остановился передъ воротами придорожнаго трактира, за четверть мили до конца Марльборогскихъ луговъ.

‘Томъ Смартъ бросилъ возжи, выскочилъ изъ телжки и окинулъ быстрымъ взглядомъ верхнюю часть придорожнаго трактира. Это было довольно странное зданіе изъ брусьевъ, обложенное тесомъ, съ высокими и узкими окнами, пробитыми на большую дорогу, низенькая дверь съ темнымъ портикомъ вела въ домъ посредствомъ пары крутыхъ ступеней, которыя могли замнить полдюжины мелкихъ ступенекъ новйшаго современнаго фасона. Яркій и веселый огонекъ проглядывалъ изъ за ршетчатыхъ ставень одного окна, между тмъ какъ въ другомъ противоположномъ окн, сначала темномъ, вдругъ засверкало игривое пламя, отражаясь краснымъ заревомъ на опущенной стор. Это могло служить врнымъ доказательствомъ, что въ этомъ дом былъ каминъ, только-что затопленный. Замтивъ эти признаки комфортабельности взглядомъ опытнаго путешественника, Томъ Смартъ направилъ быстрые шаги къ дверямъ, поручивъ напередъ свою лошадку заботливости конюха, явившагося теперь предложить свои услуги.

‘Минутъ черезъ пять Томъ Смартъ сидлъ уже въ той самой комнат, гд горло яркое пламя, и притомъ сидлъ передъ каминомъ, съ наслажденіемъ прислушиваясь къ потрескиванью перегоравшихъ углей. Одно уже это обстоятельство способно было распространить живительную отраду въ сердц всякаго разсудительнаго джентльмена, хотя бы онъ промерзъ насквозь до сокровеннйшаго мозга въ своихъ костяхъ, но домашній комфортъ на этотъ разъ обнаружился въ обширнйшихъ размрахъ. Смазливая двушка въ коротенькомъ платьиц, изъ-подъ котораго картинно рисовались чудныя ножки, накрывала на столъ блоснжную скатерть, и въ ту пору, какъ Томъ Смартъ сидлъ передъ ршеткой, спиною къ дверямъ, передъ его глазами въ большомъ зеркал надъ каминной полкой отражалась очаровательная перспектива зеленыхъ бутылокъ съ золотыми ярлычками, разнокалиберныхъ банокъ съ вареньемъ и пикулями, перспектива ветчины, сыра и жареной дичи, распространявшей самый соблазнительный запахъ. Все это могло служить удивительнымъ утшеніемъ для усталаго путешественника, однакожъ, и это было не все. За буфетомъ, передъ круглымъ столикомъ, уставленнымъ чайными чашками, сидла цвтущая вдовушка лтъ сорока съ небольшимъ, очевидно, хозяйка этого дома и главная надзирательница надъ всмъ, что могло служить къ созданію въ немъ покойной жизни. Былъ только одинъ предметъ, омрачавшій прелестную картину: за чаемъ подл вдовушки сидлъ высокій, долговязый мужчина въ сромъ сюртук и свтлыхъ пуговицахъ, съ черными бакенбардами и густыми курчавыми волосами. Это ужъ было не очень хорошо, вы понимаете почему: Томъ Смартъ мигомъ догадался, что долговязый кавалеръ уговоритъ вдову покончить разъ навсегда съ унылыми годами одиночества и провести вмст съ нимъ остатокъ жизни, исполненной всевозможной благодати.

‘Надобно вамъ доложить, что Томъ Смартъ былъ по своей природ, смиренъ и кротокъ, какъ овца, и зависть отнюдь не была въ его натур, случилось однакожъ, неизвстно какими судьбами, что долговязый мужчина въ сромъ сюртук съ свтлыми пуговицами расшевелилъ въ его сердц весь запасъ желчи и вызвалъ въ немъ величайшее негодованіе, особенно въ ту пору, когда на зеркальномъ стекл обрисовались несомннные признаки того, что долговязый пользуется благосклонностью цвтущей вдовы. Томъ былъ вообще большой любитель горячаго пунша,— я могу даже сказать — Томъ влюбленъ былъ въ горячій пуншъ съ коньякомъ, водкой или ромомъ, смотря по обстоятельствамъ, поэтому ничего нтъ удивительнаго, если онъ, накормивъ свою лошадку и скушавъ самъ три тарелки разнаго печенья и варенья, изготовленнаго хозяйкой, приказалъ себ, эксперимента ради, подать стаканъ горячаго пунша. Экспериментъ оказался вполн удачнымъ даже сверхъ всякаго ожиданія, по той именно причин, что изъ всхъ предметовъ кухмистерскаго искусства цвтущая вдова наиболе усовершенствовала себя въ приготовленіи горячительныхъ напитковъ. Опорожнивъ влагу едва не съ быстротою молніи, Томъ Смартъ заказалъ другой стаканъ, и это отнюдь не удивитъ васъ, господа, если вы потрудитесь сообразить, что горячій пуншъ, пріятный и сладкій при всхъ ршительно обстоятельствахъ жизни, долженъ былъ показаться очаровательнымъ Тому Смарту, сидвшему въ теплой комнат передъ пылающимъ каминомъ, тогда какъ втеръ неистово бушевалъ и бсновался вокругъ всего дома. Томъ Смартъ, видите ли, праздновалъ, такъ сказать, свою побду надъ буйною стихіей, и по этой-то причин заказалъ себ другой стаканъ горячаго пунша, за которымъ слдовалъ третій, четвертый и такъ дале. Сколько выпилъ онъ всего, я не знаю, но чмъ больше онъ пилъ, тмъ больше косился на долговязаго гостя, и тмъ сильне кипла желчь въ его груди.

‘— Безстыдный нахалъ, провалъ его возьми!— думалъ про себя Томъ Смартъ,— какого ему чорта торчать за этимъ буфетомъ? Препасквильная рожа! Неужели y этой вдовы нтъ никакого вкуса насчетъ выбора достойныхъ кавалеровъ?.. Скверный анекдотъ!

‘Здсь быстрый взоръ Тома Смарта отпрянулъ отъ камина на круглый столъ, и, подозвавъ хозяйку, онъ поспшно заказалъ себ новый стаканъ пунша.

‘Должно замтить, господа, что Томъ Смартъ чувствовалъ всегда особенное расположеніе къ трактирной жизни. Уже давно воображеніе его леляло мечту — завести свой собственный трактиръ, стоять за буфетомъ въ широкомъ сюртук и широкихъ штанахъ безъ штрипокъ, запустивъ об руки въ глубокіе карманы. Не разъ ему случалось занимать первыя мста на веселыхъ пирахъ и съ наслажденіемъ думать, что эти пиры могли бы продлиться до безконечности, еслибъ самъ онъ былъ содержателемъ общаго стола. Одаренный отъ природы ораторскимъ талантомъ, онъ могъ бы произносить великолпныя рчи въ присутствіи дорогихъ гостей, воспламеняя ихъ жажду къ заздравнымъ тостамъ. Вс эти мысли, съ быстротою молніи, просверлили голову Тома Смарта, когда онъ допивалъ шестой уже стаканъ, засдая передъ пылающимъ каминомъ. Мудрено-ли, что онъ чувствовалъ справедливое негодованіе при взгляд на долговязаго верзилу, готоваго сдлаться обладателемъ прекраснаго трактира, тогда какъ онъ, Томъ Смартъ, принужденъ будетъ въ его пользу отказаться отъ своего истиннаго призванія.

‘За послдними двумя стаканами Томъ Смартъ обдумывалъ планъ завязать ссору и вступить въ открытую борьбу со своимъ непріязненнымъ соперникомъ, но, не выдумавъ ни синь пороха, ршилъ отправиться въ постель, считая себя злополучнйшимъ созданіемъ въ мір.

‘Томъ Смартъ шелъ впередъ по широкой старинной лстниц вслдъ за хорошенькой черноглазой двушкой, провожавшей его со свчою въ рукахъ. Нсколько шаговъ сдлали они счастливо, безъ всякихъ приключеній, но потомъ свча вдругъ загасла отъ сильныхъ порывовъ втра, пробравшагося черезъ щели въ галлерею, и они остались среди лстницы одни, окруженные ночнымъ мракомъ. Могло, впрочемъ, статься, что свчу задулъ не втеръ, a самъ Томъ, для того, чтобъ имть удобный случай поцловать и обнять свою проводницу: такъ, по крайней мр, разглашали его враги, и такъ именно поступилъ бы я самъ на его мст. Скоро, однакожъ, принесена была другая свча, и путешественникъ, продолжая пробираться черезъ лабиринтъ переходовъ, благополучно достигъ комнаты, назначенной ему для ночлега. Двушка пожелала ему спокойной ночи и оставила его одного.

‘Комната имла огромные размры. На постели, стоявшей посредин, могли бы, въ случа нужды, помститься дюжины дв ребятишекъ изъ мужского пансіона, въ двухъ гардеробныхъ шкафахъ, приставленныхъ къ стн, мотъ бы, безъ малйшаго труда, уложиться походный скарбъ цлой дюжины полковъ, но всего боле поразило вниманіе Тома Смарта странное, уродливое кресло, или, правильне, безобразный стулъ съ высокой спинкой, испещренной фантастической рзьбой, съ цвточной камчатной подушкой и круглыми шишками на конц ногъ, тщательно перевязанныхъ краснымъ сукномъ, какъ будто они страдали подагрой. Насчетъ всхъ другихъ креселъ Томъ Смартъ былъ собственно того мннія, что это — старинныя кресла и больше ничего, но этотъ спеціальный предметъ, нисколько не похожій на своихъ товарищей, отличался такими затйливыми и фантастическими формами, что онъ, повидимому, никакъ не могъ оторвать отъ нихъ своихъ глазъ. Около получаса просидлъ онъ на одномъ и томъ же мст, обращенный спиною къ камину и погруженный въ таинственное созерцаніе, принимавшее постепенно самый восторженный характеръ.

‘— Чортъ бы его побралъ!— проговорилъ, наконецъ, Томъ Смартъ, начиная раздваться и продолжая глядть на старинный стулъ, поставленный y изголовья его постели.— Въ жизни не видалъ я такихъ уродовъ и не увижу никогда. Этакой анафема!

‘Онъ покачалъ головой съ видомъ глубокой мудрости и опять взглянулъ на кресло. Запутываясь больше и больше въ своихъ мысляхъ, онъ летъ въ постель, прикрылся простыней и погрузился въ сонъ.

‘Минутъ черезъ двадцать онъ вскочилъ на своей постели, пробужденный тревожными и шумными видніями долговязыхъ гостей и пуншевыхъ стакановъ. Первый предметъ, обрисовавшійся въ его воспламененномъ воображеніи, былъ опять фантастическій стулъ.

,,— Мошенникъ!— проворчалъ Томъ Смаргь, подернутый судорожною дрожью.— Я не стану смотрть на него!

‘Онъ повалился на подушки, прищурилъ глаза и старался уврить себя, что спитъ крпкимъ сномъ. Напрасный трудъ! Передъ умственными взорами его заплясали, закривлялись уродливые стулья, прыгая по спинкамъ другъ друга и выдлывая самыя безстыдныя гримасы.

‘— Этакая притча!— проговорилъ Томъ Смартъ, высовывая свою голову изъ подъ теплой простыни.— Ужъ лучше же стану я смотрть на одинъ дйствительный стулъ, чмъ на неистовыя полчища подобныхъ ему призраковъ.

‘И онъ точно принялся смотрть, усердно, пристально, неподвижно, но вдругъ передъ его глазами начали совершаться чудодйственныя перемны. Рзьба спинки вытянулась, выпрямилась и постепенно приняла фигуру безобразнаго старика съ морщинистымъ лицомъ. Камчатная подушка превратилась въ жилетъ стариннаго фасона, круглыя шишки приняли форму человческихъ ногь, обутыхъ въ красныя туфли, и весь стулъ сформировался въ джентльмена прошлаго столтія, поджавшаго подъ мышку свои руки. Томъ Смартъ сидлъ, протиралъ глаза и старался удалить отъ себя фантастическую грезу. Тщетныя усилія! На мст фантастическаго стула былъ точно безобразный джентльменъ и, что всего удивительне, безобразный джентльменъ дико и нахально заморгалъ глазами на Тома Смарта.

‘Томъ Смартъ, надобно замтить, былъ забубенная каналья первой руки, и притомъ въ его желудк еще варились и кипли стаканы пунша. Сначала онъ струхнулъ немного, но потомъ запылалъ, такъ сказать, величайшимъ негодованіемъ противъ старика, моргавшаго на него съ такимъ отчаяннымъ безстыдствомъ. Наконецъ, онъ не вытерплъ и сказалъ сердитымъ тономъ:

‘— Зачмъ ты пялишь на меня свои безстыдныя бльма?

‘— Теб на что?— проговорилъ безобразный старикашка, вытянутый фертомъ.— Смотрю и длаю, что хочу, a ты можешь себ бсноваться, сколько угодно, Томъ Смартъ.

‘И онъ страшно оскалилъ зубы, какъ орангутангъ, согбенный преклонностью лтъ.

‘— Какъ ты знаешь мое имя, старый хрычъ?— спросилъ Томъ Смартъ, приведенный въ нкоторое смущеніе. Онъ старался, однакожъ, показать, что совсмъ не труситъ.

‘— Вотъ ужъ это и не дло, Томъ Смартъ,— отвчалъ старикъ обиженнымъ тономъ,— благородное красное дерево Испаніи заслуживаетъ нкотораго уваженія съ твоей стороны, a ты, между тмъ, вздумалъ обращаться со мной такъ, какъ будто я былъ хрупкій орховый стулъ новйшаго фасона. Стыдно теб, братъ Томъ!

‘И, говоря это, старый джентльменъ принялъ такой гордый видъ, что Томъ струсилъ не на шутку.

‘— Извините, сэръ, я не имлъ никакого намренія обижать васъ,— проговорилъ Томъ Смартъ смиреннымъ и даже нсколько униженнымъ тономъ.

‘— Ну, ничего, когда-нибудь сочтемся,— сказалъ старикъ.— Оно, можетъ быть, и правда, что ты не думалъ обижать меня. Томъ…

‘— Что вамъ угодно?

‘— Я знаю тебя, Томъ, отлично знаю. Ты вдь, любезный, мошенникъ.

‘— Помилуйте…

‘— Ничего, ничего, это я такъ примолвилъ ради начинающейся дружбы, a главная штука вотъ въ чемъ: ты бденъ, Томъ, очень бденъ.

‘— Ваша правда,— сказалъ Томъ Смартъ,— но какъ вы это знаете?

‘— Объ этомъ рчь впереди, любезный другъ, но сквернйшій анекдотъ состоитъ собственно въ томъ, что ты горькій пьяница, Томми.

‘Томъ Смартъ приготовился дать клятву, что онъ терпть не можетъ крпкихъ напитковъ, но въ эту минуту взоры его встртились съ пронзительными глазами старика, читавшаго, казалось, въ глубин его души самыя тайныя мысли. Онъ покраснлъ, прикусилъ языкъ и замолчалъ.

‘— A вдь признайся, любезный, y тебя разгорлись глазки на вдову: лакомый кусочекъ, нечего сказать, а?

‘Здсь старый хрычъ закатилъ свои глаза, припрыгнулъ на своихъ коротенькихъ ногахъ и принялъ такую сладострастную позу, что Томъ Смартъ невольно удивился легкомысленности его поведенія — въ такія преклонныя лта!

‘— Я вдь опекунъ этой вдовушки, Томъ Смартъ!

‘— Право?

‘— Я теб говорю: я зналъ ея мать и бабушку. Бабушка была влюблена въ меня и подарила мн вотъ этотъ жилетъ.

‘— Неужто?

‘— И эти башмаки,— продолжалъ старикъ, приподнявъ одну изъ своихъ ногъ,— но это пусть будетъ между нами, Томми, фамильныхъ секретовъ распространять не должно: это мое правило.

‘Говоря это, старый плутъ принялъ такой безсовстный и наглый видъ, что Томъ Смартъ почувствовалъ непреодолимое желаніе взгромоздиться на его спину: такъ, по крайней мр, разсказывалъ онъ самъ черезъ нсколько лтъ посл этой чудодйственной исторіи.

‘— Былъ я встарину молодецъ, Томъ Смартъ, и женщины любили меня страстно,— продолжалъ безстыдный старикашка, — сотни красавицъ засиживались, бывало, на моихъ колняхъ, и я, что называется, катался, какъ сыръ въ масл. Что ты на это скажешь, любезный, а?

‘Продолжая, между тмъ, исчислять подвиги своей юности, старикъ заскриплъ и зашатался до того, что языкъ его утратилъ способность произвольнаго движенія.

‘— За дло теб, старый песъ,— подумалъ Томъ Смартъ, не сказавъ, однакожъ, ничего въ этомъ род.

‘— О-охъ! не т времена и не т нравы!— простоналъ старикъ, принимая спокойную позу.— Плохъ я сталъ, Томъ Смартъ, и потерялъ вс свои балясины. Еще недавно мн сдлали операцію — прикрпили новую дощечку къ моей спин. Трудная операція, Томми.

‘— Очень можетъ быть.

‘— Конечно, можетъ, но не въ этомъ штука: мн хочется женить тебя, Томъ Смартъ.

‘— Меня?

‘— Да.

‘— На комъ?

‘— На вдов.

‘— Помилуйте! какъ это можно! Клянусь вашими почтенными сдинами (на голов y старика торчало нсколько сдыхъ клочковъ), вдова на меня и смотрть не хочетъ: ея сердце занято.

‘ И Томъ Смартъ испустилъ невольный вздохъ.

‘— Почему ты это знаешь?— спросилъ старикъ твердымъ тономъ.

‘— Какъ этого не знать? Долговязый верзила съ черными бакенбардами увивался за ней на моихъ глазахъ.

‘— Вздоръ, любезный, будь спокоенъ: вдовушка не выйдетъ за него.

‘— Нтъ, сэръ, позвольте усомниться въ вашей проницательности: еслибъ вы такъ же, какъ я, видли ихъ за буфетомъ, мысли ваши получили бы другое направленіе.

‘— Какъ будто я этого не знаю!— проговорилъ старикъ съ ршительнымъ видомъ.

‘— Чего?— спросилъ Томъ Смартъ.

‘— Любовныя шашни, шопотъ, поцлуй за дверью — экая важность! Все вздоръ, Томми!

‘Здсь старый хрычъ принялъ опять безстыдный и нахальный видъ, вызвавшій въ Том Смарт величайшее негодованіе. Дло извстное, господа: весьма непріятно видть и слышать старика, который, такъ сказать, вмшивается совсмъ не въ свое дло.

‘— Все это я знаю, Томми,— продолжалъ старый джентльменъ.— Въ свое время я вдоволь наглядлся на проказы этого сорта между молодыми людьми и уврился многочисленными опытами, что поцлуй самъ по себ не доказываетъ ничего.

‘— Вы, конечно, видли много странныхъ вещей,— сказалъ Томъ, бросая на старика вопросительный взглядъ.

‘— Видлъ, да, могу похвалиться. Я пережилъ всхъ членовъ своей семьи, любезный другъ, и теперь остался одинъ, какъ бобыль.

‘И онъ испустилъ глубокій вздохъ.

‘— Велика была ваша семья?— спросилъ Томъ Смартъ.

‘— Двнадцать братьевъ, Томми, народъ все свжій, живой, молодецъ къ молодцу, не то что ныншніе дряхлые калки, что трещатъ и ломаются отъ перваго удара. Были y насъ выполированныя ручки, и встарину величали насъ креслами, всхъ до одного.

‘— Кудажъ двались ваши братцы, почтеннйшій?

‘Старикъ приставилъ локти къ своимъ глазамъ и, проливая горькія слезы, отвчалъ:

‘— Отжили свой вкъ, любезный, отжили. Мы несли трудную службу, Томми, и комплекція ихъ была слабе моей. Они почувствовали ревматизмъ въ ногахъ и рукахъ, сострадательные люди разнесли ихъ по кухнямъ и другимъ госпиталямъ. Одинъ братъ лишился даже чувствъ отъ продолжительной службы и дурного обхожденія: его принуждены были сжечь въ печи вмст съ презрнной сосной. Ужасно, другъ Томми.

‘— Ужасно!— повторилъ Томъ Смартъ.

‘Старый джентльменъ пріостановился на нсколько минутъ, испытывая, вроятно, трудную борьбу съ болзненными ощущеніями своего сердца. Потомъ онъ сказалъ:

‘— Однакожъ, любезный другъ, мы отступаемъ отъ главнаго предмета. Долговязый верзила, должно замтить, пройдоха первой руки, каналья безпардонный. Женившись на вдовушк, онъ какъ разъ спуститъ всю эту мебель и убжитъ на тотъ край свта. Что изъ этого выйдетъ? Покинутая вдова будетъ разорена въ конецъ, и мн придется умирать холодной смертью въ мерзлой лавк какого-нибудь рыночнаго торгаша.

‘— Все это правда, почтеннйшій, но…

‘— Дай мн кончить, дружище. О теб, любезный Томми, съ перваго взгляда я составилъ отличное мнніе. Разъ поселившись въ этомъ трактир, ты не оставишь его никогда, если, по крайней мр, за буфетомъ его будутъ водка и вино.

‘— Покорно благодарю за доброе слово: вы не ошиблись, сэръ,— сказалъ Томъ Смартъ.

‘— Стало быть, вдовушка будетъ твоя, и мы позаботимся дать отставку долговязому верзил.

‘— Какъ же это сдлать?

‘— Очень легко: ты объявишь, что онъ женатъ.

‘— Чмъ я докажу это?

‘Старикъ отвинтилъ руку отъ своего плеча, моргнулъ глазами и, указавъ на одинъ изъ дубовыхъ шкафовъ, принялъ опять спокойную позу.

‘— Ему не приходитъ и въ голову,— продолжалъ старый джентльменъ,— что въ правомъ карман штановъ, запрятанныхъ въ этотъ шкафъ, онъ забылъ письмецо, гд неутшная супруга умоляетъ его возвратиться въ ея объятія, извщая притомъ, что его со дня на день ожидаютъ шестеро дтей малъ-мала-меньше.

‘Посл этихъ словъ, произнесенныхъ торжественнымъ тономъ, черты стараго джентльмена начали блднть, стираться, и фигура его покрылась густою тнью. У Тома Смарта зарябило въ глазахъ, подернутыхъ плевой. Старикъ исчезъ, и на мст его опять явился чудесный стулъ: камчатный жилетъ превратился въ подушку, красныя туфли оказались чехломъ. Томъ Смартъ повалился на свою постель и скоро погрузился въ глубокій сонъ.

‘Раннимъ утромъ, лишь только начало свтать, Томъ воспрянулъ отъ своего сна. Нсколько минутъ просидлъ онъ на своей постели, стараясь припомнить событія прошлой ночи. Вдругъ воспоминанія его оживились съ необыкновенной быстротой. Онъ взглянулъ на стулъ, имвшій несомннно фантастическіе признаки, но, при всей живости фантазіи, не могъ отыскать въ немъ ни малйшаго сходства съ чертами таинственнаго старца.

‘— Какъ поживаешь, старый хрычъ?— сказалъ Томъ Смартъ.

‘Дневной свтъ пробудилъ всю смлость въ его груди, и онъ уже не боялся ничего.

‘Стулъ, однакожъ, остался безъ движенія и не проговорилъ ни слова.

‘— Хорошо ли ты спалъ, куманекъ?— спросилъ Томъ Смартъ.

‘Никакого отвта. Ясно, что стулъ не имлъ намренія вступать въ разговоръ.

‘— На какой шкафъ ты указывалъ вчера, старый чортъ,— продолжалъ Томъ Смартъ сердитымъ тономъ.— Проговори, по крайней мр, одно слово.

‘Стулъ хранилъ упорное молчаніе.

‘— Однакожъ, попытка — не пытка, спросъ — не бда,— пробормоталъ про себя Томъ Смартъ,— шкафъ открыть не мудрено.

‘Онъ сдлалъ нсколько шаговъ и, увидвъ ключъ въ замк, повернулъ его: дверь отворилась. Въ шкафу дйствительно были штаны, онъ запустилъ руку въ одинъ изъ кармановъ и, къ величайшему изумленію, вытащилъ то самое письмо, о которомъ говорилъ старый джентльменъ.

‘— Странное обстоятельство,— сказалъ Томъ Смартъ, взглянувъ сперва на стулъ, потомъ на дубовый шкафъ, потомъ на письмо, и затмъ опять на фантастическій стулъ.— Удивительно странная исторія,— повторилъ онъ опять, озираясь кругомъ. Потерявъ, однакожъ, всякую надежду выяснить себ сколько-нибудь это запутанное дло, онъ одлся на скорую руку и ршился, не теряя времени, дйствовать по внушенію внутренняго чувства.

‘Внутреннее чувство внушало ему прежде всего сломить рога долговязому верзил и занять его мсто въ сердц интересной вдовы. Проходя черезъ галлерею и спускаясь внизъ по ступенямъ лстницы, Томъ Смартъ бросалъ вокругъ себя испытующіе взоры, питая въ своей душ вроятную надежду сдлаться законнымъ владльцемъ драгоцнныхъ сокровищъ этого жилища. Долговязый верзила стоялъ уже опять за буфетомъ, распоряжаясь какъ y себя дома. Закинувъ руки за спину, онъ улыбнулся и кивнулъ головой при вход Тома Смарта. Улыбнулся онъ, вроятно, для того, чтобъ выказать свои блые зубы, но Томъ Смартъ видлъ во всей его поз выраженіе торжества, происходившаго отъ сознанія собственной силы.

‘— Погоди, голубчикъ, я тебя проучу!— подумалъ про себя Томъ Смартъ и потомъ, обращаясь къ хозяйк, проговорилъ: — Пожалуйте ко мн, сударыня, на пару словъ.

‘Они вошли въ маленькую гостиную и затворили за собою дверь.

‘— Съ добрымъ утромъ, сударыня,— сказалъ Томъ Смартъ.

‘— Съ добрымъ утромъ, сэръ,— отвчала интересная вдова.— Чего прикажете къ завтраку, сэръ?

‘Томъ молчалъ, обдумывая въ эту минуту, какъ бы похитре приступить къ торжественному длу.

‘— Есть ветчина первый сортъ, жареная курица и шпигованная утка,— чего прикажете, сэръ?

‘Эти слова расшевелили вниманіе Тома Смарта. Онъ окинулъ вдовицу проницательнымъ взоромъ н нашелъ, что она въ самомъ дл лакомый кусочекъ, какъ выразился старый джентльменъ, выродившійся изъ фантастическаго стула.

‘— Кто этотъ господинъ, сударыня, что стоитъ y васъ за буфетомъ?— спросилъ Томъ Смартъ.

‘— Его имя Джинкинсъ, сэръ, если вамъ угодно знать это,— отвчала вдова, зардвшись легкимъ румянцемъ.

‘— Высокій мужчина,— сказалъ Томъ Смартъ.

‘— Прекрасная душа, сэръ, и прекрасный джентльменъ.

‘— Эге!— воскликнулъ Томъ Смартъ.

‘— Потрудитесь объяснить мн, сэръ, чего вамъ угодно?— спросила вдова, приведенная въ нкоторое смущеніе поступками своего гостя.

‘— Извольте, сударыня, извольте. Не угодно ли вамъ посидть со мною нсколько минутъ?

‘Изумленная вдова, не говоря ни слова, поспшила занять порожній стулъ, и Томъ Смартъ слъ подл нея. Не знаю, господа, какъ это случилось,— мой дядя говорилъ, что и самъ Томъ не могъ объяснить этого случая,— только пальчики вдовицы вдругъ очутились въ его рук, и онъ держалъ ихъ въ продолженіе всей этой бесды.

‘— Вы очень милы, сударыня,— началъ Томъ Смартъ, отличавшійся вообще любезными манерами въ отношеніи къ прекрасному полу,— вы очень милы, сударыня, и я могу доложить, что супругомъ вашимъ долженъ быть превосходнйшій человкъ во вселенной. Вы этого заслуживаете.

‘— Ахъ, Боже мой!— воскликнула вдова, пріятно изумленная.

Краснорчивое вступленіе Тома Смарта, не объясненное никакими предварительными обстоятельствами, могло казаться тмъ боле удивительнымъ, что онъ видлъ ее только первый разъ въ своей жизни. Слдовательно, можно было повторить еще: — ахъ, Боже мой!

‘— Я ненавижу лесть, сударыня, я презираю всякіе комплименты, если они исходятъ не отъ чистаго сердца,— продолжалъ Томъ Смартъ съ замтнымъ одушевленіемъ.— Вы заслуживаете превосходнаго супруга, и кто бы ни былъ онъ, вамъ суждено сдлать его счастливйшимъ созданіемъ въ мір.

‘Говоря такимъ образомъ, Томь Смартъ съ наслажденіемъ упивался комфортомъ, окружавшимъ интересную вдову.

‘Вдова между тмъ, озадаченная неожиданнымъ оборотомъ дла, сдлала судорожное усиліе приподняться со своего мста, но Томъ Смартъ удержалъ ее ласковымъ пожатіемъ руки. Дло извстное, господа, что вдовицы теряютъ нкоторымъ образомъ робость, свойственную прекрасному полу въ его двственной пор, такъ, по крайней мр, говорилъ мой дядя.

‘— Я должна благодарить васъ, сэръ, за ваше доброе мнніе,— сказала цвтущая вдова,— и если я выйду когда-нибудь замужъ…

‘— Если,— перебилъ Томъ Смартъ, лукаво подмигивая своимъ лвымъ глазомъ,— если…

‘— Очень хорошо,— сказала вдова,— я могу перемнить свою рчь, если вамъ угодно: выходя теперь замужъ во второй разъ, я надюсь, что супругъ мой будетъ именно такой, какого вы желаете для меня.

‘— Джинкинсъ?

‘— Да.

‘— Я знаю Джинкинса и утверждаю, что онъ не заслуживаетъ вашей руки.

‘Вдова вспыхнула и вздрогнула, испуганная таинственнымъ видомъ своего собесдника.

‘— Позвольте уврить васъ, сэръ,— сказала она съ нкоторой запальчивостью,— что м-ръ Джинкинсъ заслуживаетъ всякаго уваженія честныхъ людей.

‘— Гм!— проворчалъ Томъ Смартъ.

‘Вдовица разочла, что теперь самая приличная пора прибгнуть къ посредству горькихъ рыданій. Вынувъ платокъ изъ кармана, она пожелала узнать прежде всего, зачмъ вздумалъ обижать ее Томъ Смартъ, длая за глаза дурной отзывъ о джентльмен, пользовавшемся ея безграничнымъ довріемъ и уваженіемъ. Вмсто того, чтобъ пугать бдную женщину, онъ прямо долженъ былъ объясниться съ этимъ джентльменомъ, вывести его на свжую воду, и прочая, и прочая.

‘— За объясненіемъ дло не станетъ, сударыня,— отвчалъ Томъ Смартъ,— я сорву маску съ этого лицемра, только вы напередъ выслушайте меня.

‘— Говорите,— сказала вдова, устремивъ пристальный взглядъ на лицо своего собесдника.

‘— Вы будете въ величайшемъ изумленіи,— сказалъ Томъ Смартъ, опуская въ карманъ свою руку.

‘— Если вамъ угодно объяснить мн, что ему нужны деньги,— отвчала вдова,— это не удивитъ меня ни на волосъ. Я знаю это.

‘— Нтъ, сударыня, это бы еще ничего: въ деньгахъ иметъ нужду всякій смертный. Не въ этомъ рчь.

‘— Въ чемъ же? Говорите, ради Бога.

‘— Не торопитесь, сударыня, дло объяснится само собою,— возразилъ Томъ Смартъ, медленно вынимая письмо изъ кармана.

‘— Вы не будете визжать, сударыня?

‘— О нтъ, нтъ!— воскликнула вдова,— дайте мн эту бумагу.

‘— Вы не упадете въ обморокъ?

‘— Нтъ!

‘— Съ вами не сдлается истерики?

‘— Нтъ, нтъ!

‘— Прекрасно. Сидите же смирно и не выбгайте изъ комнаты царапать ему глаза. Предоставьте мн самому трудъ раздлаться съ этимъ господиномъ.

‘— Очень хорошо, давайте бумагу.

‘— Извольте.

‘И роковое письмо очутилось въ рукахъ интересной вдовы.

‘Господа, покойный дядюшка разсказывалъ, будто Томъ Смартъ говорилъ, что рыданія бдной женщины, открывшей ужасную тайну, способны были просверлить насквозь даже каменное сердце. Нжныя чувства Тома Смарта были, такъ сказать, парализованы совершеннйшимъ образомъ при этой душу раздирающей сцен. Вдовица зашаталась во вс стороны и неистово принялась ломать свои блыя руки.

‘— О, злодй! О, извергъ! О, мучитель!— воскликнула она.

‘— Точно такъ, сударыня,— подтверждалъ Томъ Смартъ,— но вамъ надобно успокоиться.

‘— Не могу я успокоиться,— вопила вдова,— кого теперь полюбить мн, горемычной? Кому вручить свое бдное сердце?

‘— О, еще время не ушло! полюбите и вручите!— восклицалъ Томъ Смартъ, испуская потоки слезъ при вид страданій злополучной вдовы.

‘Проникнутый такимъ образомъ глубочайшимъ соболзнованіемъ, Томъ Смартъ обвилъ своей рукой станъ интересной вдовы, и она судорожно сжала другую руку Тома Смарта. Черезъ минуту ея слезы замнились отрадной улыбкой, и еще черезъ минуту они улыбнулись оба, бросая другъ на друга нжные взгляды.

‘При всхъ усиліяхъ, джентльмены, я не могъ привести въ извстность, поцловалъ ли Томъ Смартъ интересную вдову при этомъ отрадномъ изліяніи взаимныхъ чувствъ. Дядюшка говорилъ, что не поцловалъ, хотя я собственно имю основательныя причины сомнваться въ его словахъ. Если пошло дло на откровенность, я готовъ, если угодно, присягнуть, что поцлуи непремнно должны были завершить эту трогательную сцену.

‘Какъ бы то ни было, черезъ полчаса Томъ Смартъ, съ шумомъ и гвалтомъ, вытолкнулъ изъ дверей взашеи долговязаго верзилу, и не дале, какъ черезъ мсяцъ, интересная вдова сдлалась его женой. Долго еще разъзжалъ онъ по окрестнымъ странамъ на своемъ гндомъ рысачк въ желтой телжк съ красными колесами, но, наконецъ, покончивъ вс дла съ торговымъ домомъ, отправился во Францію и завелъ въ Париж славный трактиръ’.

— Позвольте спросить васъ, сэръ, что сдлалось съ чудодйственнымъ стуломъ?— сказалъ любопытный старый джентльменъ.

— Этотъ пунктъ не совсмъ приведенъ въ ясность,— отвчалъ одноглазый повствователь,— замтили вообще, что въ день свадьбы онъ кряхтлъ и трещалъ неугомонно, но отчего именно, отъ удовольствія или физической немощи, Томъ Смартъ не могъ объяснить. Вроятно, отъ немощи.

— И вс врили этой исторіи?— спросилъ грязнолицый джентльменъ, набивая свою трубку.

— Вс, кром враговъ Тома Смарта. Нкоторые изъ нихъ утверждали, будто Томъ выдумалъ всю эту исторію въ досужіе часы, другіе, напротивъ, держались мннія, что онъ былъ пьянъ и въ этомъ вид схватилъ по ошибк чужіе штаны, гд лежало нескромное письмо. Все это, разумется, вздоръ, и никто не хотлъ слушать, что они говорили.

— Томъ Смартъ выдавалъ все это за правду?

— Да, онъ ручался въ справедливости каждаго слова.

— A вашъ дядюшка?

— Онъ говорилъ, что нельзя здсь усомниться ни въ единой букв.

— Стало быть, оба въ нкоторой степени были замчательные мужи,— сказалъ грязнолицый джентльменъ.

— Замчательные въ высшей степени,— заключилъ кочующій торговецъ.

Глава XV.

Изображающая отчетливо и врно двухъ знатныхъ особъ, устроившихъ въ своемъ чертог общественный завтракъ, гд произошла неожиданная встрча, подавшая поводъ къ началу другой главы.

Уже совсть сильно начинала тревожить м-ра Пикквика за неосторожное забвеніе своихъ друзей въ гостиниц ‘Павлина’, и онъ собирался сдлать имъ визитъ на третье утро посл окончанія городскихъ выборовъ, какъ вдругъ Самуэль Уэллеръ, врный его слуга, явился къ нему съ визитной карточкой въ рукахъ, гд была начертана надпись:

Мистрисъ Львица Гонтеръ.

Итансвилльское Логовище, за городской заставой.

— Ждутъ отвта, сэръ,— сказалъ Самъ загадочнымъ тономъ.

— Точно ли ко мн пришла эта особа?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.— Нтъ ли тутъ какой ошибки, Самуэль?

— Къ вамъ, сэръ, могу васъ уврить. Онъ спрашиваетъ васъ и никого больше, какъ говорилъ чортовъ секретарь, явившійся съ докладомъ къ доктору Фаусту,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

— О_н_ъ? Разв это джентльменъ?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Совершеннйшее подобіе и образъ джентльмена.

— Но это карточка дамы,— возразилъ м-ръ Пикквикъ.

— Я, однакожъ, получилъ ее отъ джентльмена, который теперь дожидается въ гостиной. Онъ говоритъ, что ему необходимо васъ видть, иначе онъ готовъ простоять цлый день, не двигаясь съ мста.

Услышавъ такое непоколебимое ршеніе, м-ръ Пикквикъ сошелъ въ гостиную и увидлъ степеннаго джентльмена, поспшившаго обратиться къ нему съ низкимъ поклономъ.

— М-ръ Пикквикъ, если не ошибаюсь?

— Къ вашимъ услугамъ.

— Позвольте, сэръ, удостоиться лестной для меня чести притронуться къ вашей рук … позвольте пожать вашу руку,— сказалъ степенный джентльменъ.

— Сдлайте одолженіе,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Незнакомецъ схватилъ руку ученаго мужа и продолжалъ скороговоркой:

— Мы наслышались о вашей слав, сэръ. Молва объ ученыхъ открытіяхъ, сдланныхъ вами въ области антикварской науки, достигла до ушей м-съ Львицы Гонтеръ, моей супруги. Я — м-ръ Левъ Гонтеръ.

Незнакомецъ остановился въ ожиданіи, что это извстіе озадачитъ м-ра Пикквика, видя, однакожъ, что ученый мужъ остается совершенно спокойнымъ, продолжалъ:

— Супруга моя, сэръ, м-съ Львица Гонтеръ, ставитъ себ за особенную честь знакомиться со всми великими людьми, стяжавшими безсмертіе въ безконечной области искусства и науки. Позвольте, сэръ, включить въ обширный реэстръ ея знакомыхъ имя м-ра Пикквика и всхъ почтенныхъ сочленовъ основаннаго имъ клуба.

— Мн будетъ очень пріятно удостоиться вниманія такой леди,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— И вы у_д_о_с_т_о_и_т_е_с_ь, сэръ, что не подлежитъ никакому сомннію,— сказалъ степенный джентльменъ.— Завтра мы даемъ публичный завтракъ, une fte champtre, и приглашаемъ всхъ особъ, прославившихся на поприщ искусства и науки. Можно ли надяться, сэръ, что вы доставите моей супруг, м-съ Львиц Гонтеръ, удовольствіе присутствовать въ ея ‘Логовищ’ вмст съ вашими друзьями?

— Очень радъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— М-съ Львица Гонтеръ часто длаетъ такіе завтраки въ здшней сторон,— продолжалъ степенный джентльменъ,— на нихъ торжествуетъ разумъ, ликуетъ сердце, и душа изливается ‘потоками веселья’, какъ недавно изъяснился одинъ поэтъ въ сонет, посвященномъ моей супруг.

— Онъ пользуется громкою извстностью въ области искусства?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да, сэръ, его давно причисляли къ блистательнымъ поэтамъ нашего времени,— отвчалъ степенный джентльменъ.— Вс знакомцы м-съ Львицы Гонтеръ — великіе люди, каждый по своей части, y ней и нтъ другихъ знакомыхъ: въ этомъ ея честолюбіе и гордость.

— Благородное честолюбіе, высокая гордость!— замтилъ м-ръ Пикквикъ.

— М-съ Львица Гонтеръ будетъ гордиться этимъ замчаніемъ, когда узнаетъ, что оно излетло изъ собственныхъ вашихъ устъ,— сказалъ степенный джентльменъ.— Въ свит вашей, сэръ, находится, если не ошибаюсь, джентльменъ, прославившійся прекрасными стихотвореніями.

— Другъ мой Снодграсъ любитъ поэзію, и я признаю въ немъ поэтическій талантъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— М-съ Львица Гонтеръ иметъ тоже превосходный поэтическій талантъ. Она безъ ума отъ поэзіи, сэръ, обожаетъ поэзію, можно даже сказать, вся ея душа и мысли запечатлны характеромъ летучаго поэтическаго вдохновенія.

— Она пишетъ что-нибудь?

— Творитъ, сэръ, творитъ, и плодомъ ея послдняго творчества была превосходная ‘Элегія издыхающей лягушк’. Изволили читать?

— Нтъ.

— Это, однакожъ, изумляетъ меня: послднее твореніе м-съ Гонтеръ принято образованною публикою съ единодушнымъ восторгомъ. Оно появилось первоначально въ ‘Дамскомъ журнал’ подъ буквой: ‘Л’ съ восмью звздочками. Элегія м-съ Гонтеръ начинается такимъ образомъ:

Тебя-ль я вижу, о лягушка,

Беззаботная вострушка,

Громогласная квакушка,

Въ гнилой тин,

На трясин!

— Прекрасно!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Безподобно!— воскликнулъ м-ръ Левъ Гонтеръ,— какая простота!

— Удивительная!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Слдующая строфа еще трогательне, сэръ. Прочесть?

— Сдлайте милость

— Она, можно сказать, сама бжитъ съ языка и выливается такимъ образомъ:

И вотъ ты издыхаешь,

Болото покидаешь,

Друзей всхъ оставляешь,

Во пучин,

Во кручин!

— Превосходно!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Верхъ совершенства!— сказалъ м-ръ Левъ Гонтеръ,— чмъ дальше, тмъ лучше, но вамъ надобно слышать декламацію самой м-съ Львицы Гонтеръ: это, можно сказать, олицетворенная богиня стихотворнаго искусства. Завтра поутру она будетъ въ костюм читать свою элегію.

— Въ костюм?

— Точно такъ, въ костюм Минервы. Я забылъ предупредить васъ, что нашъ завтракъ долженъ имть характеръ маскарада: это, нкоторымъ образомъ, будетъ утренній bal masqu.

— Какъ же это?— сказалъ м-ръ Пикквикъ, осматривая свою собственную фигуру,— въ такомъ случа мн едва ли можно …

— Почему-жъ?— воскликнулъ м-ръ Левъ Гонтеръ.— Соломонъ Лука, еврей, на большой улиц торгуетъ всякими костюмами, и вы можете выбрать какой угодно по вашему вкусу. Платонъ, Зенонъ, Эпикуръ, Пиагоръ — все это были основатели извстныхъ клубовъ, и философская мантія пристанетъ къ вамъ какъ нельзя лучше.

— Но я не могу вступить въ соперничество съ этими великими людьми, и, слдовательно, костюмъ ихъ будетъ не по мн,— возразилъ м-ръ Пикквикъ.

Степенный джентльменъ погрузился въ размышленіе на нсколько секундъ и потомъ сказалъ:

— Впрочемъ, я полагаю, супруг моей, м-съ Львиц Гонтеръ, будетъ гораздо пріятне, если гости ея увидятъ въ собственномъ образ великаго мужа съ вашими талантами. Супруга моя, надюсь, сдлаетъ нкоторое исключеніе въ вашу пользу, я даже увренъ въ этомъ.

— Въ такомъ случа,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— мн будетъ очень пріятно присутствовать на вашемъ бал.

— Извините, однакожъ, я злоупотребляю вашимъ временемъ, сэръ,— сказалъ степенный джентльменъ, какъ будто пораженный внезапнымъ воспоминаніемъ.— Для такого человка, какъ вы, драгоцнна каждая минута, и я не смю больше безпокоить васъ своимъ присутствіемъ. Стало быть, мн можно сказать м-съ Львиц Гонтеръ, что она должна ожидать васъ вмст съ почтеннйшими членами вашего клуба? Прощайте. Я горжусь, сэръ, что имлъ счастье насладиться лицезрніемъ знаменитаго мужа … Ни шага сэръ, будьте спокойны … ни полслова.

И, махнувъ рукой, м-ръ Левъ Гонтеръ юркнулъ изъ комнаты, прежде чмъ м-ръ Пикквикъ усплъ сказать ему прощальное слово.

Черезъ нсколько минутъ м-ръ Пикквикъ взялъ шляпу и отправился въ гостиницу ‘Павлина’, но тамъ былъ уже м-ръ Винкель, и пикквикисты знали вс подробности объ утреннемъ бал.

— Будетъ и м-съ Поттъ,— возгласилъ м-ръ Винкель, увидвъ президента.

— Право?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ костюм Аполлона,— прибавилъ м-ръ Винкель,— только мужъ ея запрещаетъ ей надвать тунику.

— И дльно,— замтилъ м-ръ Пикквикъ,— къ чему ей туника.

— Ну, да. Поэтому м-съ Поттъ наднетъ блое атласное платье съ золотыми блестками.

— Въ такомъ случа, не поймутъ ея роли,— возразилъ м-ръ Снодграсъ.

— Какъ не понять?— отвчалъ м-ръ Винкель,— въ рукахъ y нея будетъ лира.

— Это другое дло: всякій увидитъ, что она Аполлонъ,— сказалъ м-ръ Снодграсъ.

— A я буду бандитомъ,— перебилъ м-ръ Топманъ.

— Чмъ?— воскликнулъ изумленный м-ръ Пикквикъ.

— Бандитомъ,— скромно повторилъ м-ръ Топманъ.

— Послушай, любезный другъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая суровый взглядъ на своего друга,— ты, если не ошибаюсь, хочешь нарядиться въ зеленую бархатную куртку съ коротенькими фалдами въ два дюйма?

— Точно такъ. Разв это васъ удивляетъ? — съ живостью спросилъ м-ръ Топманъ.

— Очень.

— Отчего же?

— Оттого, любезный другъ, что ты слишкомъ старъ для зеленой куртки.

— Старъ!

— И ужъ если пошло дло на правду, ты слишкомъ толстъ.

— Толстъ!

— И старъ, и толстъ!— подтвердилъ м-ръ Пикквикъ энергическимъ тономъ.

— Сэръ,— воскликнулъ м-ръ Топманъ, вставая съ мста съ покраснвшимъ лицомъ, при чемъ глаза его заискрились пламеннымъ негодованіемъ,— вы меня обижаете, сэръ.

— Вы обижаете меня, сэръ, отваживаясь въ моемъ присутствіи напялить на себя зеленую бархатную куртку съ разбойничьимъ хвостомъ,— возразилъ м-ръ Пикквикъ тономъ сильнйшаго негодованія.

— Сэръ,— сказалъ м-ръ Топманъ,— вы грубіянъ.

— Сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— вы грубіянъ.

М-ръ Топманъ сдлалъ два шага впередъ и устремилъ на президента гнвный взоръ. Пылающій взглядъ м-ра Пикквика, сосредоточенный въ фокус его очковъ, дышалъ гордымъ вызовомъ и угрозой. М-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель, пораженные торжественностью сцены, стояли молча, прикованные къ мсту.

— Сэръ,— сказалъ м-ръ Топманъ посл короткой паузы, при чемъ голосъ его дрожалъ и волновался,— вы назвали меня старикомъ.

— Назвалъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— И толстякомъ.

— Назвалъ.

— И грубіяномъ.

— И тмъ и другимъ. Сэръ, вы толстякъ и старикъ и грубіянъ.

Страшная пауза.

— Сэръ,— продолжалъ м-ръ Топманъ отворачивая обшлага своего фрака и принимая угрожающую позу,— сэръ, привязанность моя къ вашей личности была до сихъ поръ велика… очень велика, но мщеніе мое упадетъ, должно упасть на эту личность.

— Сэръ, продолжайте!

Это былъ единственный отвтъ ученаго мужа. Раздраженный обидными и колкими выходками своего товарища и друга, м-ръ Пикквикъ былъ нкоторымъ образомъ парализованъ въ своей поз, и это служило несомнннымъ признакомъ, что онъ приготовился на всякій случай къ мужественной оборон той самой личности, на которую должно было упасть неожиданное мщеніе.

Оглушенный столкновеніемъ двухъ великихъ личностей, м-ръ Снодграсъ, пораженный внезапной нмотою, стоялъ сначала безъ движенія и безъ всякой опредленной мысли, но вдругъ вдохновенная мысль оснила его умъ. Презирая собственную опасность, онъ сталъ между двумя противниками и воскликнулъ громогласно.

— Какъ! Вы ли это, м-ръ Пикквикъ, мужъ разума и совта, обратившій на себя взоры образованнаго міра? Вы ли м-ръ Топманъ, другъ нашъ и товарищъ, озаренный величественнымъ свтомъ, заимствованнымъ отъ этой безсмертной натуры? Стыдитесь, господа, стыдитесь, стыдитесь!

И прежде, чмъ вдохновенный поэтъ кончилъ свою рчь, черты м-ра Пикквика прояснились, гнвное выраженіе исчезло съ его чела, и почтенное лицо его приняло свое обыкновенное, благосклонное выраженіе. Такъ исчезаютъ слды карандаша подъ треніемъ умягчительной резины, и такова сила истиннаго таланта!

— Я погорячился,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— слишкомъ погорячился. Топманъ, вашу руку.

Мрачныя тни мгновенно сбжали съ лица м-ра Топмана, когда онъ пожалъ руку своего друга.

— Я погорячился,— сказалъ м-ръ Топманъ.

— Нтъ, нтъ,— прервалъ м-ръ Пикквикъ,— виноватъ во всемъ одинъ я. Помиримся, любезный другъ. Ты наднешь зеленую бархатную куртку.

— Нтъ, нтъ,— возразилъ м-ръ Топманъ.

— Для меня, любезный другъ, сдлай милость.

— Извольте, я согласенъ.

Такимъ образомъ было ршено, что м-ръ Топманъ, м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель явятся на балъ въ заимствованныхъ костюмахъ. Руководимый филантропическою полнотою своего чувства, м-ръ Пикквикъ изъявилъ полное согласіе на прихоти своихъ друзей, противорчившія его собственнымъ убжденіямъ и мыслямъ: разительное доказательство просвщенной снисходительности, на какую можетъ быть способенъ только истинно великій человкъ.

М-ръ Левъ Гонтеръ нимало не преувеличивалъ дла, отзываясь съ похвалою о магазин м-ра Соломона Луки. Гардеробъ его оказался неистощимымъ, хотя, быть можетъ, далеко не представлялъ строгихъ классическихъ свойствъ. Костюмы не отличались новизной и не были вполн приспособлены къ характеру времени и мста, но все безъ исключенія блистало мишурой, a въ этомъ и заключается сущность искусственной костюмировки. Конечно, мишура при дневномъ свт не можетъ имть ослпительнаго блеска, но всякому извстно, что искусственные костюмы изобртены собственно для ночныхъ похожденій, и если, напротивъ, при яркомъ блеск солнца мишура утратитъ свое великолпіе и пышность, то, само собою разумется, виноваты въ этомъ т особы, которымъ пришла неестественная фантазія давать утренніе балы. Такъ, по крайней мр, разсуждалъ и доказывалъ м-ръ Соломонъ Лука, и пикквикисты, убжденные его доказательствами, выбрали въ его магазин приличные костюмы, при чемъ каждый дйствовалъ по собственному благоусмотрнію.

Наняли карету въ гостиниц ‘Сизаго медвдя’, оттуда также взята была коляска для м-ра и м-съ Поттъ, отправлявшихся на дачу достопочтенной Львицы Гонтеръ. Редакторъ ‘Синицы’, какъ и слдуетъ, заране объявилъ объ этомъ бал, извстивъ итансвилльскихъ гражданъ, что ‘этотъ утренній праздникъ представитъ сцену разнообразнаго и восхитительнаго очарованія, великолпное сіяніе красоты и талантовъ, роскошное обнаруженіе гостепріимства и, особенно, всевозможныя проявленія изящнаго артистическаго вкуса’. ‘Баснословныя угощенія Востока,— продолжалъ редакторъ,— и дикій блескъ султанскихъ пировъ будутъ имть характеръ пошлой вакханаліи, если сравнить ихъ съ этимъ цивилизованнымъ торжествомъ, на которое, однакожъ, извстные злонамренные люди заране изрыгаютъ ядъ своей зависти, нагло и безстыдно издваясь надъ приготовленіями добродтельной и знатной леди, снискавшей общее уваженіе’. Послднія строки нкоторымъ образомъ служили тонкимъ и деликатнымъ намекомъ на безсовстныя выходки ‘Журавля’, который, не бывъ удостоенъ приглашенія на этотъ балъ, написалъ презлую и пренелпую сатиру, гд все это дло представлялось въ самомъ невыгодномъ свт.

Наступило вожделнное утро и вмст вожделнный часъ хать на торжественный завтракъ м-съ Львицы Гонтеръ. Забавно было видть, какъ м-ръ Топманъ рисовался или, правильне, корчился въ полномъ костюм испанскаго бандита, въ узенькой бархатной курточк, представлявшей изъ его спины нчто въ род дамской булавочной подушки, туго набитой пескомъ. Бархатъ картинно обтягивалъ верхнюю часть его ногъ, между тмъ какъ нижнюю ихъ часть пеленали хитросплетенныя повязки — любимый исключительный нарядъ, присвоенный героями большихъ и малыхъ дорогъ. Его открытая и добрая физіономія украшалась длинными безпардонными усами, падавшими съ обихъ сторонъ на воротнички его голландской рубашки. Для украшенія его головы предназначалась шляпа, имвшая форму сахарной головы и убранная разноцвтными лентами разной длины и ширины, но такъ какъ ни одинъ экипажъ въ мір не представлялъ такихъ удобствъ, чтобъ шляпа такого рода, надтая на голову, не достигала до его кровли, то м-ръ Топманъ принужденъ былъ во всю дорогу держать ее на колняхъ. Столько же забавенъ и даже остроуменъ въ своемъ род былъ поэтическій костюмъ м-ра Снодграса. Онъ выбралъ въ магазин Соломона Луки голубые атласные штаны, длинный черный плащъ, блые шелковые чулки и башмаки такого же цвта, и все это вмст съ греческою феской, составляло подлинный вседневный костюмъ трубадура съ той поры, какъ появились эти пвцы на европейской почв, до окончательнаго исчезновенія ихъ на земномъ шар. Но все это не значило ничего въ сравненіи съ костюмомъ редактора ‘Итансвилльской Синицы’. Какъ журналистъ и представитель общественнаго мннія, онъ выбралъ для себя костюмъ стариннаго русскаго подъячаго и вооружился огромнымъ кнутомъ — символомъ казни для всхъ нечестивцевъ. Въ этомъ костюм м-ръ Поттъ, сопровождаемый оглушительнымъ ревомъ уличной топпы, подкатилъ изъ магазина Соломона Луки къ подъзду своего дома.

— Браво!— заголосили м-ръ Снодграсъ и м-ръ Топманъ, когда увидли на галлере аллегорическаго джентльмена.— Браво!

— Браво!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, вышедшій на галлерею встртить грознаго подъячаго.

— Ура! Поттъ, ура!— заревла чернь, окружавшая домъ журналиста.

И посреди этихъ восклицаній м-ръ Поттъ, бросая на вс стороны благосклонную улыбку, обличавшую внутреннее сознаніе превосходства и силы, торжественно возслъ на свою колесницу.

Послдовали затмъ: м-съ Поттъ, греческій Аполлонъ въ юбк англійской леди и м-ръ Винкель въ свтло-красномъ сюртук и красномъ картуз — костюмъ, въ которомъ всякій долженъ былъ угадать мткаго стрлка, поражающаго кроликовъ и тигровъ съ одинаковымъ искусствомъ. Посл всхъ явился м-ръ Пикквикъ въ антикварскихъ панталонахъ и штиблетахъ, обличавшихъ его археологическую натуру, и затмъ об колесницы открыли свое шествіе къ ‘Логовищу’ м-съ Львицы Гонтеръ. На козлахъ колесницы мистера Пикквика возсдалъ Самуэль Уэллеръ.

Мужчины, женщины, мальчики и двочки, собравшіеся глазть y воротъ ‘Логовища’ на костюмированныхъ гостей, взвизгнули отъ удивленія общимъ хоромъ, когда м-ръ Пикквикъ, поддерживаемый съ одной стороны бандитомъ, съ другой — трубадуромъ, торжественно вышелъ изъ своей коляски, но салютъ праздной толпы превратился въ неистовый оглушительный ревъ, когда м-ръ Топманъ, подходя къ воротамъ, началъ употреблять отчаянныя усилія напялить на свою голову шляпу бандита.

Въ самомъ дл, приготовленія къ балу, какъ предсказалъ м-ръ Поттъ, были великолпны въ полномъ смысл слова. Онъ устроенъ былъ въ саду на разстояніи сорока квадратныхъ саженъ, и все это пространство было наполнено народомъ. Никогда и нигд, даже въ сказкахъ Тысячи и Одной Ночи, не видли такого чуднаго соединенія красоты, изящества, вкуса и талантовъ. Вс литературныя знаменитости явились на фантастическій праздникъ м-съ Львицы Гонтеръ. Была тутъ молодая леди въ султанской чалм, писавшая прекрасныя стихотворенія для ‘Итансвилльской Синицы’, и велъ ее подъ руку молодой джентльменъ въ фельдмаршальскомъ мундир, поставлявшій критическія статьи для той же газеты. Геніи, литераторы сталкивались на каждомъ шагу, и уже взглянуть на нихъ считалось завиднымъ счастьемъ для каждаго разсудительнаго человка. Были здсь даже лондонскіе львы, знаменитые сочинители, написавшіе цлыя книги и даже напечатавшіе ихъ. И что всего удивительне, лондонскіе львы ходили, ни дать ни взять, какъ обыкновенные люди, говорили, шутили, смялись, сморкались и даже болтали всякій вздоръ, вроятно, изъ благосклоннаго вниманія къ толп, которая безъ того не могла бы понять ихъ. Были здсь иностранные артисты, каждый въ своемъ національномъ костюм, и вмст съ ними англійскіе артисты въ костюм и безъ всякихъ костюмовъ. Была здсь, наконецъ, сама м-съ Львица Гонтеръ, величественная Минерва, принимавшая гостей съ чувствомъ гордости и удовольствія, потому что вокругъ нея были знаменитости всхъ странъ и народовъ.

— М-ръ Пикквикъ, сударыня,— прокричалъ лакей, когда этотъ джентльменъ подошелъ къ греческой богин со шляпою въ рукахъ. По правую руку ученаго мужа былъ бандитъ, по лвую — трубадуръ.

— Гд?— воскликнула м-съ Львица Гонтеръ, потрясенная съ ногъ до головы необыкновеннымъ восторгомъ при имени великаго человка.

— Здсь я,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Какъ? Возможно ли? Неужели я собственными глазами имю счастье видть самого м-ра Пикквика, основателя и президента знаменитаго клуба.

— Точно такъ, сударыня, я самъ къ вашимъ услугамъ,— проговорилъ м-ръ Пикквикъ, отвшивая низкій поклонъ,— мн очень пріятно свидтельствовать лично свое почтеніе знаменитой сочинительниц ‘Издыхающей лягушки’. Позвольте представить моихъ друзей и членовъ моего клуба, господъ Топмана, Винкеля и Снодграса.

Если вы не испытали, такъ не можете и понять, что значитъ длать низкіе поклоны въ узенькой бархатной куртк, уже лопнувшей въ двухъ мстахъ, когда притомъ съ вашей головы, при малйшей неосторожности, можетъ слетть высочайшая шляпа съ разноцвтными лентами и перьями. М-ръ Топманъ при этомъ представленіи чувствовалъ невыразимую пытку, хотя вс безъ исключенія находили его грандіознымъ и развязнымъ.

— М-ръ Пикквикъ,— сказала м-съ Львица Гонтеръ,— вы должны дать общаніе не отходить отъ меня ни на минуту во весь день. Здсь цлыя сотни знаменитостей, которымъ я должна васъ представить

— Вы очень добры, сударыня,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— И, во-первыхъ, вотъ мои малютки: я почти забыла ихъ,— продолжала Минерва, безпечно указывая на пару взрослыхъ двицъ, изъ которыхъ одной могло быть около двадцати трехъ лтъ. Об он были въ панталончикахъ и дтскихъ костюмахъ, вроятно для того, чтобъ имъ или ихъ маменьк придать цвтущій видъ первыхъ юношескихъ лтъ.

— Какъ он милы!— проговорилъ м-ръ Пикквикъ, когда малютки удалились посл сдланнаго представленія.

— Он удивительно похожи, сэръ, на свою прекрасную мать,— сказалъ м-ръ Поттъ величественнымъ тономъ,— ихъ даже различить трудно.

— Полноте, какъ вамъ не стыдно!— воскликнула м-съ Львица Гонтеръ, притронувшись веромъ (Минерва съ веромъ!) къ плечу редактора ‘Синицы’.

— Что-жъ? Разв это не правда? Вы очень хорошо знаете, когда въ прошломъ году портретъ вашъ явился на выставк королевской Академіи Художествъ, вс спрашивали, вы ли это, или ваша младшая дочь, потому что въ самомъ дл различить васъ никакъ нельзя было!

— Пусть такъ, но разв вы обязаны повторять это въ присутствіи незнакомыхъ особъ?— возразила м-съ Львица Гонтеръ, снова ударивъ по плечу ручного льва итансвилльской литературы.

— Графъ, графъ!— воскликнула м-съ Львица Гонтеръ, завидвъ проходившаго мимо джентльмена въ иностранномъ костюм.

— А! чего угодно?— сказалъ графъ, поворачиваясь назадъ.

— Мн угодно представить другъ другу дв европейскія знаменитости,— отвчала м-съ Львица Гонтеръ,— м-ръ Пикквикъ, позвольте рекомендовать вамъ графа Сморльторка.— Потомъ она прибавила вполголоса,— знатный иностранецъ … собираетъ матеріалы для своихъ мемуаровъ … изучаетъ Англію въ историческомъ, географическомъ и статистическомъ отношеніяхъ. Графъ Сморльторкъ, рекомендую вамъ м-ра Пикквика, знаменитаго автора ‘Теоріи пискарей’.

М-ръ Пикквикъ отвсилъ низкій поклонъ. Графъ слегка кивнулъ головой и вынулъ записную книгу.

— Какъ ви назваль этого каспадинъ, мадамъ Гонтъ?— сказалъ графъ, граціозно улыбаясь ласковой хозяйк.

— М-ръ Пикквикъ.

— Пикквикъ? Карашо. Значитъ, предки его била основатель пикниковъ, оттуда и фамилія — Пикникъ.

Говоря это, знаменитый иностранецъ уже вносилъ въ свою книгу генеалогическую замтку о древней англійской фамиліи Пикниковъ. М-съ Львица Гонтеръ поспшила исправить ошибку:

— Вы не разслышали, графъ,— м-ръ Пикквикъ.

— Пигь, Вигъ — карашо. Пигъ (свинья) имя, Вигъ — фамилія. Сочинилъ теорію …

— Пискарей, графъ.

— Сухарей, карашо. Я запишу: каспадинъ Викъ, извстный англійскій литераторъ, сочинившій ‘теорію сухарей’, которые вообще могутъ играть важную роль въ морской держав, обязанной содержать огромный флотъ и кормитъ сухарями цлыя полчища матросовъ. Какъ ваше здоровье, м-ръ Викъ?

— Совершенно здоровъ, покорно благодарю,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ учтивымъ тономъ. — Вы давно въ Англіи, графъ?

— Давно … очень давно … больше двухъ недль.

— Сколько же еще намрены пробыть?

— Недлю.

— Вамъ много будетъ дла, если вы намрены этимъ временемъ собирать матеріалы,— отвчалъ улыбаясь м-ръ Пикквикъ.

— Матеріалы уже вс готовы,— сказалъ графъ.

— Право?

— Они y меня здсь,— прибавилъ графъ, знаменательно ударяя себя по лбу.— Стоитъ только приссть, и книга готова.

— О чемъ же преимущественно вы намрены писать?

— Обо всемъ: музыка, живопись, наука, поэзія, политика — все войдетъ въ мои записки.

— Какъ же это, сэръ? Уже одна политика требуетъ глубокихъ соображеній: вдь это все то же, что житейская философія.

— Погодите,— сказалъ графъ, вынимая опять записную книгу.— Счастливая идея! Можно начать этимъ особую главу.— Глава сорокъ седьмая: Политика. Эпиграфъ: Политика требуетъ глубокихъ соображеній: вдь это все то же, что житейская философія. Изреченіе господина Вика, автора ‘Теоріи сухарей’.

Такимъ образомъ невинное замчаніе м-ра Пикквика, дополненное разными поясненіями, удостоилось быть внесеннымъ въ книгу знаменитаго иностранца.

— Графъ,— сказала м-съ Львица Гонтеръ.

— Что прикажете, мадамъ Гонтъ?

— Позвольте представить вамъ м-ра Снодграса, поэта, друга м-ра Пикквика.

— Погодите!— воскликнулъ графъ, вынимая опять записную книгу.— Поэтъ Сной-Красъ? Карашо. Глава пятьдесятая. Поэзія. На утреннемъ бал мадамъ Гонтъ познакомила меня съ первымъ англійскимъ поэтомъ, господиномъ Сной-Красъ, другомъ м-ра Вика. Сама Гонтъ написала знаменитую поэму ‘Издохлая лягушка’. Карашо, очень карашо.

И, окончивъ эти замтки, графъ удалился въ противоположный конецъ сада, вполн довольный собранными свдніями.

— Чудный человкъ этотъ графъ Сморльторкъ!— сказала м-съ Львица Гонтеръ.

— Глубокій философъ,— замтилъ редакторъ ‘Синицы’.

— Свтлая голова,— прибавилъ м-ръ Снодграсъ.

Вс присутствовавшія особы единодушно согласились съ этими отзывами, прославляя, каждый по своему, премудрость знаменитаго иностранца.

Въ эту минуту грянулъ концертъ, раздались очаровательные звуки инструментальной музыки, и толпа, прославлявшая графа Сморльторка, забыла свой панегирикъ. Посл концерта началась музыка вокальная, гд иностранные артисты, надсаживая грудь и горло, обнаружили удивительныя эволюціи своего искусства. Публика утопала въ океан восторговъ. Затмъ выступилъ на сцену мальчишка лтъ четырнадцати, черномазый и совсмъ невидный собою, но штукарь удивительный, заслужившій отъ всхъ громкіе аплодисменты. Взявъ огромный стулъ за одну ножку, онъ повертлъ его надъ своей головой, поставилъ на землю, разбжался, перепрыгнулъ, сталъ на четвереньки, перекувырнулся, слъ, и, въ довершеніе эффекта, сдлалъ галстухъ изъ своихъ собственныхъ ногъ, закинувъ ихъ за шею и стараясь принять позицію жабы.

Все это было прелюдіей къ наслажденіямъ высшаго разряда, къ поэтическимъ наслажденіямъ. Ихъ открыла м-съ Поттъ, зачирикавши слабымъ голосомъ небольшое стихотвореньице въ классическомъ дух, приспособленномъ къ ея роли Аполлона. Затмъ сама м-съ Гонтеръ продекламировала свою ‘Элегію къ издыхающей лягушк’. Публика пришла въ не-описанный восторгъ и сопровождала громкимъ ‘браво’ каждую строфу. Къ удовольствію всхъ любителей изящнаго, м-съ Львица Гонтеръ должна была декламировать въ другой разъ, и нкоторые изъ гостей изъявили желаніе слышать ее въ третій разъ, но большинство публики, ожидавшей питательнаго завтрака, избавило хозяйку отъ лишняго труда. Его сіятельство графъ Сморльторкъ и многіе другіе джентльмены замтили весьма основательно, что было бы неблагоразумно и совсмъ неделикатно злоупотреблять такъ долго снисходительнымъ терпніемъ м-съ Львицы Гонтеръ. Поэтому, несмотря на совершеннйшую готовность со стороны хозяйки читать еще нсколько разъ ‘Издыхающую лягушку’, скромные и деликатные гости отказались наотрзъ ее слушать, и, когда вслдъ затмъ отворились двери павильона, гд устроенъ былъ завтракъ, публика хлынула туда съ величайшею поспшностью, такъ какъ было вообще извстно, что м-съ Львица Гонтеръ, приглашая къ себ больше сотни гостей, устраивала завтракъ только на пятьдесятъ персонъ: вся заботливость ея въ такихъ случаяхъ обращалась на однихъ львовъ, a мелкія животныя должны были промышлять о себ сами.

— Гд же м-ръ Поттъ?— спросила м-съ Львица Гонтеръ, собирая вокругъ себя знаменитыхъ львовъ.

— Здсь я, сударыня,— отвчалъ редакторъ, выходя изъ отдаленнаго конца павильона. Безъ этого приглашенія хозяйки онъ рисковалъ остаться голоднымъ на весь день.

— Почему вы къ намъ не придете?— продолжала м-съ Львица Гонтеръ.

— Пожалуйста, не безпокойтесь о немъ,— сказала м-съ Поттъ обязательнымъ тономъ,— вы напрасно принимаете на себя лишнія хлопоты, м-съ Гонтеръ.— Вдь теб хорошо тамъ. мой милый, не правда ли?

— Очень хорошо, мой ангелъ,— отвчалъ несчастный Поттъ, сдлавъ кислую гримасу.

Бдный супругъ! Повелительный взглядъ м-съ Поттъ уничтожилъ мгновенно его могущество и силу, и орудіе казни, которое онъ держалъ въ своихъ рукахъ, становилось теперь ничтожной игрушкой въ присутствіи повелительной супруги.

М-съ Львица Гонтеръ бросала вокругъ себя торжественные взгляды. Графъ Сморльторкъ погруженъ былъ въ созерцаніе роскошныхъ блюдъ, м-ръ Топманъ усердно угощалъ раковымъ салатомъ знаменитыхъ львицъ, обнаруживая высокую степень граціозности, столь свойственной испанскимъ бандитамъ, м-ръ Снодграсъ, искусно отстранивъ молодого джентльмена, поставлявшаго критическія статьи для итансвилльской ‘Синицы’, объяснялъ патетическія мста молодой красавиц, завдывавшей стихотворнымъ отдломъ на страницахъ ‘Синицы’, м-ръ Пикквикъ любезничалъ и насыщался, занимая одно изъ самыхъ почетныхъ мстъ подл самой хозяйки. Отборный кружокъ былъ, повидимому, сформированъ вполн, и не было недостатка ни въ одной особ, но вдругъ, къ общему изумленію, м-ръ Левъ Гонтеръ, стоявшій до сихъ поръ y дверей,— его обязанностью всегда было стоять y дверей,— бойко выступилъ на сцену и проговорилъ суетливымъ тономъ:

— Фицъ-Маршалъ, душенька, Фицъ-Маршалъ …

— Ахъ, какъ это кстати!— сказала м-съ Львица Гонтеръ,— поторопись, мой другъ, очистить дорогу для м-ра Фицъ-Маршала. Пусть онъ идетъ прямо къ намъ: мн надобно побранить м-ра Фицъ-Маршала за его слишкомъ поздній визитъ.

— Раньше не могъ, м-съ Гонтеръ,— отвчалъ голосъ изъ толпы,— тьма народу … комната биткомъ …. запыхался, усталъ … пробираюсь.

Ножъ и вилка выпали изъ рукъ президента Пикквикскаго клуба. Онъ взглянулъ черезъ столъ на бандита въ зеленой куртк: м-ръ Топманъ дрожалъ какъ въ лихорадк и смотрлъ съ такимъ отчаяннымъ видомъ, какъ будто земля готова была разступиться подъ его ногами.

.— Уфъ!— продолжалъ м-ръ Фицъ-Маршалъ, пробираясь сквозь густую толпу турокъ и всадниковъ, отдлявшихъ его отъ стола, гд сидли знаменитйшіе львы: — демонскій раутъ!.. вытерли, выгладили, выутюжили … ни морщинки на мундир, лучше всякой прачки … Ха, ха, ха! Странный катокъ … истерся … гладокъ, какъ налимъ … уфъ!

Продолжая стрлять этими и подобными стенографическими сентенціями, молодой человкъ въ костюм флотскаго офицера подошелъ къ столу, и озадаченные пикквикисты увидли передъ собой м-ра Альфреда Джингля.

Лишь только взялъ онъ и пожалъ протянутую руку м-съ Львицы Гонтеръ, глаза его столкнулись съ пылающими очами президента Пикквикскаго клуба.

— Скверный анекдотъ!— воскликнулъ м-ръ Джингль.

— Совсмъ забылъ … ждетъ почтальонъ… надо расквитаться … сейчасъ ворочусь.

— Зачмъ вамъ безпокоиться самимъ?— перебила м-съ Львица Гонтеръ,— Предоставьте этотъ трудъ лакею или, всего лучше, моему мужу.

— Нтъ, нтъ … лучше самъ … мигомъ назадъ.

И съ этими словами м-ръ Джингль снова исчезъ въ густой толп.

— Позвольте спросить васъ, м-съ Гонтеръ,— сказалъ взволнованный м-ръ Пикквикъ, выдвигаясь изъ-за стола,— кто этотъ молодой человкъ и гд онъ живетъ?

— М-ръ Фицъ-Маршалъ, единственный представитель древняго и знатнаго рода,— отвчала м-съ Львица Гонтеръ,— мн будетъ очень пріятно познакомить васъ, м-ръ Пикквикъ. Графъ будетъ отъ него въ восторг.

— Да, да,— сказалъ скороговоркой м-ръ Пикквикъ,— но гд онъ живетъ?

— Онъ остановился въ Бери, въ гостиниц ‘Встникъ’.

— Въ Бери?

— Да, за нсколько миль отъ Итансвилля.— Что съ вами, м-ръ Пикквикъ? Надюсь, вы не думаете оставить насъ такъ скоро?

Но, прежде чмъ м-съ Львица Гонтеръ кончила свою рчь, м-ръ Пикквикъ, задыхаясь отъ внутренняго волненія, погрузился въ густую толпу и благополучно вышелъ въ садъ, гд черезъ нсколько минутъ присоединился къ нему м-ръ Топманъ.

— Наглецъ! Негодяй!— говорилъ м-ръ Пикквикь.

— Длать нечего теперь,— сказалъ м-ръ Топманъ,— ушелъ!

— Я буду преслдовать его!

— Преслдовать! Гд?

— Въ Бери,— отвчалъ вполголоса м-ръ Пикквикъ,— почему знать, какой злой умыселъ лежитъ теперь на его душ? Онъ обманулъ почтенное семейство, и мы отчасти были невинной причиной его безсовстной продлки. Мой долгъ — отнять y него средства вредить своимъ ближнимъ. Я обличу негодяя, обезоружу, уничтожу, разорву. Самуэль! Гд мой слуга?

— Здсь, сэръ, передъ вашей особой, какъ листъ передъ травой,— откликнулся м-ръ Уэллеръ, выплывая изъ-за ближайшей палатки, гд онъ философствовалъ за бутылкой мадеры и голландскимъ сыромъ,— здсь, сэръ, вашъ слуга, гордый титуломъ и почетомъ, какъ говаривалъ Живой Скелетъ {Въ теченіе нсколькихъ лтъ въ Лондон показывалъ себя за деньги какой-то голодный французъ, прозванный ‘живымъ скелетомъ’. Привольная жизнь въ британской столиц не пошла ему въ прокъ: онъ пополнлъ, растолстлъ и, лишенный черезъ это единственнаго источника своего дохода, умеръ съ голода. Прим. перев.}, когда глазли на него праздные зваки.

— Слдуй за мною,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, устремивъ пристальный взглядъ на Самуэля.— Топманъ, вы можете пріхать въ Бери, какъ скоро получите отъ меня письмо. До свиданія.

Вс убжденія и просьбы оказались безполезными: м-ръ Пикквикъ былъ разгнванъ, и душа его алкала мести. М-ръ Топманъ принужденъ былъ воротиться одинъ въ парадный павильонъ. Черезъ часъ его мрачныя воспоминанія совсмъ разсялись и потонули въ бутылк шампанскаго.

М-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ, засдая на имперіал дилижанса, подвигались къ городу Бери.

Глава XVI.

Обильная разнообразными приключеніями, многосложная, запутанная.

Никогда въ цломъ году природа не обнаруживаетъ на мой взглядъ такихъ прелестей, какъ подъ конецъ лта, съ послднихъ чиселъ іюля до первыхъ сентября. Весна прекрасна, спора нтъ, май лучезаренъ и цвтущъ, но красота весны возвышается ея контрастомъ съ опустошительной зимой. Августъ отнюдь не иметъ такихъ выгодъ. Наступаетъ онъ, когда передъ нашимъ физическимъ и умственнымъ взоромъ рисуются зеленыя поля, лазурь неба и пахучіе цвты, когда снгъ и ледъ, плаксивый втеръ, буря и свирпые морозы совсмъ удалились отъ нашихъ воспоминаній, какъ будто суждено имъ навсегда исчезнуть съ лица земли: и при всемъ томъ очарователенъ августъ мсяцъ! Огороды и поля смутно жужжатъ суетливымъ шумомъ труда, деревья тяготютъ подъ толстыми гроздьями плодовъ, склоняющихъ къ земл ихъ длинныя втви, сжатый хлбъ, граціозно складенный въ снопы, волнующіеся при каждомъ перелив свта, окрашиваетъ весь ландшафтъ золотистымъ цвтомъ, какая-то сладостная нга распространяется въ атмосфер надъ всей землей, и это успокоительное вліяніе распространяется даже на крестьянскія телги, замтныя только для глазъ на сжатой нив, но которыхъ не можетъ слышать ухо вслдствіе ихъ медленнаго движенія по ровной и мягкой почв.

Какъ только быстрый экипажъ несется мимо полей и огородовъ, окаймляющихъ дорогу, группы женщинъ и дтей, собирающихъ плоды, прекращаютъ на минуту свою работу и, заслоняя загорлое лицо пыльною рукою, съ напряженнымъ любопытствомъ смотрятъ на прозжихъ, между тмъ какъ въ это же мгновеніе какой-нибудь черномазый пузырь, котораго мать не могла оставить дома, карабкается по краямъ корзинки, гд его уложили, высовываетъ голову и визжитъ отъ полноты душевнаго восторга. Жнецъ машинально роняетъ серпъ и, скрестивъ руки, слдитъ любопытнымъ взоромъ за быстрымъ движеніемъ колесъ, a рабочая лошадь бросаетъ сонливый взглядъ на красивыхъ коней и, повидимому, разсуждаетъ про себя: ‘любо, братцы, издали посмотрть на вашу упряжь, но куда пріятне ходить здсь, по мягкой земл, медленнымъ и ровнымъ шагомъ’. Вы обогнули уголъ дороги и оглянулись назадъ: женщины и дти принялись опять за свою работу, жнецъ поднялъ серпъ, карапузикъ упалъ въ корзинку, лошадь двинулась впередъ, и все пошло своимъ обычнымъ чередомъ на плодоносной нив.

Сцена въ этомъ род оказала могущественное вліяніе на благоустроенную душу президента Пикквикскаго клуба. Ршившись обличить злодя, скрытаго подъ маской Фицъ-Маршала, онъ сидлъ сначала задумавшись и молча, погруженный въ средства относительно достиженія своей филантропической цли. Мысль, что этотъ негодный Джингль распространяетъ всюду развратъ и зловредный обманъ, не давала ему покоя. Мало-по-малу, однакожъ, вниманіе его обратилось на окружающіе предметы, и онъ всею душою погрузился въ лоно природы. На половин пути м-ръ Пикквикъ ршительно повеселлъ и даже вступилъ въ разговоръ со своимъ слугой.

— Какой прекрасный видъ, Самуэль!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Нечего и говорить, сэръ, глина джентльменская: хоть сейчасъ кирпичи обжигай,— отвчалъ м-ръ Самуэль Уэллеръ, слегка притронувшись къ своей шляп.

— Вы, мой милый, я полагаю, всю свою жизнь ничего не видали, кром глины, песка и кирпичей,— сказалъ, улыбаясь, м-ръ Пикквикъ.

— Оно такъ, сэръ, съ одной стороны, a если посмотрть съ другой, такъ выйдетъ, пожалуй, и не такъ. Я вдь не все чистилъ сапоги, м-ръ Пикквикъ.

— Что-жъ вы длали?

— Разъ служилъ я на ямскомъ двор.

— Когда?

— Давненько, сэръ. Лишь только вышелъ я на свтъ играть въ чехарду съ заботами міра сего, меня сдлали носильщикомъ на Толкучемъ рынк, потомъ сидлъ я на ямщицкихъ козлахъ, потомъ — чистилъ тарелки за буфетомъ и потомъ уже началъ чистить сапоги.

— Стало быть, исторія вашей жизни очень любопытна?

— Какъ же, очень. Теперь я сдлался слугою стараго холостяка, a придетъ пора, и я самъ буду джентльменомъ. Тогда я разведу тнистый садъ, выстрою комфортабельную бесдку и буду себ посиживать отъ утра до ночи съ трубкою въ зубахъ.

— Вы философъ, Самуэль.

— A какъ бы вы думали? Философія y насъ въ крови. Мой родитель, напримръ, философъ первой руки. Если, бывало, мачиха начнетъ его шпынять, онъ свиститъ себ такъ, что и въ усъ не дуетъ. Бывало, она разсердится и разобьетъ его трубку: онъ возьметъ другую и набьетъ табакомъ. Потомъ она взвизгнетъ и упадетъ въ истерику, a онъ покуриваетъ себ, какъ въ кофейномъ дом. Вдь все это называется философіей, сэръ, такъ ли?

— Почти такъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, улыбаясь,— философія, вроятно, принесла вамъ большую пользу.

— Какъ же, сэръ, очень большую, особенно, когда была y меня квартира безъ мебели.

— Это что еще?

— Ничего, сэръ, дв недли сряду на своемъ вку квартировалъ я подъ мостомъ… то есть подъ арками Ватерлооскаго моста. Квартира недурная, близкая ко многимъ трактирамъ и притомъ даровая квартира, безданная, безпошлинная. Холодновато иной разъ, да это ничего, когда кровь бурлитъ кипяткомъ отъ головы до пятокъ. И не скучно: честной компаніи вдоволь.

— Бродяги, я думаю, мошенники?

— Какъ бы не такъ! Записные бродяги знаютъ, сэръ, философію получше насъ съ вами: y нихъ всегда найдется теплый уголъ и порція телятины съ кружкой пива. Случается иной разъ, заходятъ туда молодые нищіе, женщины и мальчишки, еще не привыкшіе къ своему ремеслу, но вообще бываютъ тамъ бездомныя твари, безъ насущнаго куска хлба, безпріютныя головушки, которымъ не на что купить веревку въ дв пенни.

— Какая тамъ веревка?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Веревкой, сэръ, называется меблированная квартира, гд платятъ за койку два пенни.

— Что-жъ тутъ общаго между веревкой и койкой?

— Неужто вы не понимаете? Вещи простыя, сэръ. Джентльменъ и леди, содержатели прекрасной гостиницы, сначала укладывали своихъ гостей на полу, гд кто стоялъ: но это оказалось неудобнымъ, потому что гости спали безпробудно каждый день вплоть до обда. Поэтому джентльменъ и леди, для предупрежденія такихъ безпорядковъ, придумали утвердить гостиныя постели — мшки съ соломой — на веревкахъ, прившанныхъ къ потолку на разстояніи двухъ аршинъ отъ пола.

— Дальше.

— Дальше ужъ, разумется, что: каждое утро въ шесть часовъ джентльменъ и леди дергаютъ за одинъ конецъ веревки и вываливаютъ жильцовъ на холодный полъ. Гости просыпаются, встаютъ и каждый убирается, по добру по здорову, на вс четыре стороны. Однакожъ извините, сэръ, кажется, я заболтался съ вами: вдь это Бери.

— Да, Бери.

Дилижансъ покатилъ по торцовой мостовой красиваго городка и черезъ нсколько минутъ остановился передъ воротами большой гостиницы насупротивъ стараго аббатства.

— A вотъ это гостиница ‘Встникъ’,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— здсь мы остановимся, только надобно, Самъ, быть какъ можно осторожне. Наймите нумеръ и никому не сказывайте моей фамиліи. Понимаете?

— Еще бы! я ловлю на лету ваши мысли,— отвчалъ Самуэль Уэллеръ съ лукавымъ видомъ.

И, взявъ подъ мышку чемоданъ м-ра Пикквика, онъ побжалъ въ буфетъ. Скоро нумеръ былъ взятъ, и м-ръ Пикквикъ расположился въ немъ съ большимъ комфортомъ.

— Теперь, Самъ, прежде всего…— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Надобно заказать обдъ,— подхватилъ Самуэль Уэллеръ: — уже поздно.

— Пожалуй и такъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, взглянувъ на часы,— ваша правда, Самуэль.

— И если я хорошо угадалъ вашу мысль,— прибавилъ м-ръ Уэллеръ,— посл обда вы ляжете отдохнуть часовъ на десятокъ и отложите вс попеченія до завтрашняго дня, такъ какъ ‘утро вечер-мудрене’, говаривалъ одинъ сапожникъ, выпивая бутылку водки на сонъ грядущій.

— Правда, Самуэль,— подтвердилъ м-ръ Пикквикъ,— но не мшаетъ напередъ удостовриться, точно ли стоитъ онъ въ этой гостиниц и скоро ли намренъ хать.

— Положитесь на меня во всемъ: я не промигаю,— отвчалъ Самуэль.— Пойду заказывать обдъ и спущусь внизъ на развдки: все будетъ узнано минутъ черезъ пять.

— Длайте, какъ знаете,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Слуга исчезъ.

Черезъ полчаса м-ръ Пикквикъ сидлъ за роскошнымъ обдомъ, и минутъ черезъ сорокъ м-ръ Уэллеръ явился съ извстіемъ, что м-ръ Чарльзъ Фицъ-Маршалъ приказалъ удержать за собой свой нумеръ въ гостиниц впредь до дальнйшихъ распоряженій. Онъ собирался провести этотъ вечеръ въ одномъ аристократическомъ дом, куда долженъ былъ сопутствовать ему и его слуга. Трактирному слуг поручено стоять y подъзда въ ожиданіи м-ра Фицъ-Маршала.

— Теперь, сэръ,— заключилъ м-ръ Уэллеръ,— стоитъ мн поутру потолковать съ его слугой, и я узнаю всю подноготную.

— Какъ же вы узнаете?— перебилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нтъ на свт народа откровенне слугъ, когда они толкуютъ о своихъ господахъ, неужели и это для васъ секретъ!

— Ну, да, я забылъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— хорошо.

— Тогда вы сами увидите, что нужно длать, и мы распорядимся какъ нельзя лучше,

— Очень хорошо, ступайте.

И м-ръ Уэллеръ, съ позволенія своего господина, отправился провести вечеръ по собственному благоусмотрнію. Неизвстно, какъ это случилось, только въ короткое время онъ познакомился, казалось, со всми трактирными жильцами и даже нашелъ для себя пріютъ въ общей зал, куда буфетчикъ прислалъ ему великолпный ужинъ. Долго разсказывалъ онъ остроумные анекдоты, заставляя хохотать всю почтенную компанію, и долго м-ръ Пикквикъ не могъ сомкнуть глазъ, оглушаемый громкимъ смхомъ, доносившимся до его спальни.

Поутру на другой день м-ръ Уэллеръ, разгоняя лихорадочные остатки вечерней вакханаліи, стоялъ на двор подъ насосомъ, обливаемый съ ногъ до головы холодной водою. Въ продолженіе этой операціи, вниманіе его обратилось на молодого парня въ срой ливре, сидвшаго на скамейк. Парень держалъ какуюто духовную книгу въ рукахъ и былъ, повидимому, слишкомъ углубленъ въ чтеніе, это, однакожъ, не мшало ему бросить пытливый взглядъ на джентльмена подъ насосомъ, и оказывалось по всему, что операція купанья забавляетъ его, какъ нельзя больше.

— Что это за пучеглазый болванъ,— подумалъ про себя м-ръ Уэллеръ, когда глаза его первый разъ встртились съ любопытнымъ взоромъ незнакомца въ срой ливре.

Желтое, широкое лицо незнакомца, его впалые глаза и огромная голова, на которой торчало нсколько черныхъ клочковъ, произвели весьма непріятное впечатлніе на Самуэля.— Экой болванъ!— повторилъ онъ, продолжая операцію обливанья и стараясь больше не думать о болван.

Но незнакомецъ, безпрестанно отрываясь отъ книги, продолжалъ на него смотрть съ напряженнымъ вниманіемъ, обнаруживая очевидное намреніе вступить въ разговоръ. Окативъ еще разъ свою голову, Самуэль вытерся полотенцемъ и, подходя къ незнакомцу, сказалъ:

— Какъ ваше здоровье, дружище?

— Слава Богу, покорно васъ благодарю, сэръ,— проговорилъ незнакомецъ, медленно закрывая свою книгу,— здоровъ, покамстъ Богъ грхамъ терпитъ. Вы здоровы ли, сэръ?

— Разсохся малую толику и брожу, какъ ходячая бутылка съ водкой, но это нипочемъ нашему брату,— отвчалъ Самуэль.— Вы живете въ этой гостиниц?

Незнакомецъ отвчалъ утвердительно.

— Какъ это случилось, что вчера васъ не было съ нами?— спросилъ Самуэль, продолжая вытираться.— Вы смотрите такимъ весельчакомъ … какъ живая форель въ корзинк рыбака,— прибавилъ онъ тихонько.

— Вчера меня не было дома,— отвчалъ незнакомецъ,— мы вызжали съ господиномъ.

— Какъ фамилія вашего господина?— спросилъ м-ръ Уэллеръ, раскраснвшись отъ внезапнаго волненія и отъ сильныхъ треній полотенцемъ.

— Фицъ-Маршалъ,— сказалъ незнакомецъ.

— Дайте вашу руку, почтеннйшій,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, длая шагъ впередъ,— очень радъ познакомиться съ вами. Мн ужасно нравится ваше лицо.

— Скажите, пожалуйста, это, однакожъ, очень странно,— проговорилъ желтолицый слуга наивнымъ тономъ,— вы мн понравились съ перваго взгляда, я готовъ былъ расцловать васъ, когда вы стояли подъ насосомъ.

— Право?

— Честное слово. Не удивительно ли это?

— Удивительно,— сказалъ Самъ, всматриваясь съ удовольствіемъ въ глупую фигуру незнакомца.— Какъ ваше имя, любезный другъ?

— Іовъ.

— Прекрасное имя. A фамилія?

— Троттеръ,— сказалъ незнакомецъ.— A васъ какъ величаютъ?

Самуэль припомнилъ предостереженіе своего господина и отвчалъ:

— Меня зовутъ Уокеръ, фамилія моего господина — м-ръ Вилькинсъ. Не угодно ли вамъ перекусить чего-нибудь, м-ръ Троттеръ?

— Съ удовольствіемъ,— отвчалъ желтолицый, съ благоговніемъ укладывая свою книгу въ карманъ.

Они отправились въ буфетъ, выпили по рюмк водки и закусили колбасой. М-ръ Уэллеръ приказалъ подать бутылку рома и огромный чайникъ кипятку, съ прибавленіемъ двухъ лимоновъ и гвоздики.

— Хорошее y васъ мсто, м-ръ Троттеръ?— спросилъ Самуэль, приготовляя стаканъ пунша.

— Дурное, любезный другъ, мизеристо.

— Какъ?

— Да такъ. М-ръ Фицъ-Маршалъ намренъ жениться на этихъ дняхъ.

— Право?

— Точно такъ, но это бы еще ничего: онъ намренъ похитить молодую двушку, богатую наслдницу, изъ двичьяго пансіона.

— Какой драконъ!— проговорилъ м-ръ Уэллеръ, размшивая другой стаканъ.— Пансіонъ этотъ въ здшнемъ город, я думаю?

Хоть этотъ вопросъ былъ предложенъ самымъ невиннымъ и безпечнымъ тономъ, однакожъ м-ръ Іовъ Троттеръ обнаружилъ своими жестами, что онъ понимаетъ нескромность своего друга.

Опорожнивъ стаканъ горячаго пунша, онъ бросилъ таинственный взглядъ, моргнулъ обоими глазами и принялся выдлывать своей рукою аллегорическое движеніе, показывая, будто выкачиваетъ воду изъ колодца. По смыслу этой аллегоріи, м-ръ Троттеръ представлялъ колодезь, откуда м-ръ Уэллеръ собирался черпать таинственную воду.

— Нтъ, нтъ,— сказалъ м-ръ Троттеръ,— тутъ надо придержать свой языкъ. Это секретъ, большой секретъ, м-ръ Уокеръ.

Говоря это, м-ръ Троттеръ поставилъ свой стаканъ вверхъ дномъ, напоминая такимъ образомъ, что ему нечмъ больше утолить своей жажды. М-ръ Уэллеръ понялъ деликатный намекъ и поспшилъ налить другой стаканъ.

— Такъ это секретъ!— сказалъ Самуэль.

— Думать надобно, что такъ,— отвчалъ м-ръ Троттеръ, прихлебывая живительную влагу.

— Богатъ вашъ господинъ, любезный другъ?— спросилъ Самуэль.

М-ръ Троттеръ улыбнулся и, придерживая стаканъ лвою рукою, знаменательно ударилъ правой четыре раза по карману своихъ свтло-срыхъ штановъ, намекая такимъ образомъ, что сэръ Фицъ-Маршалъ могъ сдлать то же самое, не обезпокоивъ никого звономъ денежнаго металла.

— Такъ это, выходитъ, онъ затялъ рискованное дло, любезный другъ?— спросилъ Самуэль.

М-ръ Троттеръ улыбнулся.

— A знаете ли что, любезный другъ,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ,— вдь вы будете отчаянный каналья, если позволите своему господину увезти эту двицу.

— О-о-охъ! Я знаю это, м-ръ Уокеръ, — отвчалъ Іовъ Троттеръ, бросивъ на своего товарища печальный взглядъ, исполненный сердечнаго сокрушенія,— я знаю и скорблю душевно, да только что прикажете мн длать?

— Длать!— воскликнулъ Самъ.— Разсказать обо всемъ содержательниц пансіона и выдать злонамреннаго человка.

— Кто-жъ повритъ моимъ словамъ, м-ръ Уокеръ? Молодую двушку считаютъ, разумется, образцомъ невинности и скромности, она запрется во всемъ, запрется и мой господинъ. Кто повритъ словамъ бднаго слуги? Я потеряю свое мсто, и, вдобавокъ, мн же дадутъ дурной аттестатъ.

— Да, тутъ есть закорючка своего рода,— проговорилъ Самуэль,— вы правы, дружище.

— Совсмъ иное дло,— продолжалъ м-ръ Троттеръ,— если бы мн удалось отыскать какого-нибудь почтеннаго джентльмена, защитника угнетенной невинности, тогда, пожалуй, было бы можно помшать этому нечестивому длу, но и здсь опять своего рода закорючка, м-ръ Уокеръ. Я не знаю никого въ этой глуши, да если-бъ и зналъ, кто опять повритъ моимъ словамъ?

— Баста!— вскричалъ Самуэль, быстро вскочивъ съ мста и схвативъ руку своего новаго друга.— Мой господинъ точь-въ-точь такой джентльменъ, какой вамъ нуженъ.

Черезъ нсколько минутъ м-ръ Іовъ Троттеръ былъ введенъ въ комнату м-ра Пикквика. Самуэль представилъ въ короткихъ словахъ сущность дла.

— Великій Боже! Неужели я долженъ выдать своего собственнаго господина!— воскликнулъ м-ръ Іовъ Троттеръ, приставляя къ своимъ глазамъ розовый платочекъ въ четыре квадратныхъ дюйма.

— Чувствительность этого рода длаетъ вамъ честь,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ тономъ искренняго участія,— тмъ не мене, однакожъ, вы должны исполнить свою обязанность.

— О-о-охъ! Вс мы подъ Богомъ ходимъ!— всхлипывалъ Іовъ Троттеръ.— Знаю, сэръ, я, какъ честный человкъ долженъ исполнять свой долгъ, но вы поставьте себя на мое мсто: я ношу платье своего господина, и онъ же даетъ мн насущный хлбъ, онъ мой благодтель, въ нкоторомъ смысл, хотя я знаю, что онъ плутъ.

— Благородная душа!— воскликнулъ растроганный м-ръ Пикквикъ.— Честная натура!

— О-о-охъ!

— Послушайте, любезный,— перебилъ Самуэль, смотрвшій съ нкоторымъ нетерпніемъ на эту слезливую церемонію,— водовозныя телжки хороши въ свое время, но подчасъ, какъ, напримръ, теперь, он ни къ чорту не годятся.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ строгимъ тономъ,— мн очень непріятно видть въ васъ неуваженіе къ благороднымъ чувствамъ этого молодого человка.

— Такъ-то оно такъ, сэръ,— возразилъ Самуэль,— чувства благородныя, нечего сказать, да только я присовтывалъ бы ему припрятать ихъ подальше въ своей груди, a не растрачивать по пустякамъ въ тепленькой водиц, до которой намъ съ вами нтъ ни малйшей нужды. Слезы вдь не то, что стнные часы или паровой котелъ, что кипитъ напропалую, когда кочегаръ подкладываетъ подъ иего горячихъ углей. Вотъ какъ покончите это дло, любезный другъ, ступайте въ кофейную, закурите трубку и плачьте, сколько вашей душеньк угодно, a теперь для васъ всего лучше припрятать въ карманъ этотъ красненькій платочекъ.

— Слуга мой говоритъ правду,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— хотя, быть можетъ, его образъ выраженія слишкомъ грубъ и необтесанъ.

— Ужъ я это и самъ вижу,— сказалъ м-ръ Троттеръ,— что длать, сэръ? Не выдержалъ! Постараюсь укрпиться.

— Очень хорошо, любезный,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ,— теперь скажите намъ: гд этотъ пансіонъ?

— За городомъ, сэръ, недалеко отъ заставы: большой каменный домъ.

— Когда-жъ назначено привести въ исполненіе этотъ ужасный планъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.— Когда онъ увезетъ ее?

— Ночью, сэръ,— отвчалъ Іовъ.

— Ночью!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Сегодня ночью, сэръ, лишь только солнце отвратитъ свои лучи отъ нечестиваго дла. Я просто готовъ съ ума сойти отъ тоски.

— Нужно принять немедленныя мры,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Сейчасъ отправлюсь къ содержательниц пансіона.

— Прошу извинить, сэръ,— сказалъ Іовъ,— но я думаю, что эта мра не годится.

— Отчего?

— Мой господинъ, надобно вамъ доложить, человкъ очень хитрый.

— Знаю.

— Онъ вкрался въ довріе всхъ этихъ леди, и содержательница пансіона безъ ума отъ него. Вы можете ползать передъ нею на колняхъ и божиться, сколько вамъ угодно: она не повритъ ни одному слову, особенно, если не будетъ y васъ другихъ доказательствъ, кром донесенія слуги. Разумется, мой господинъ скажетъ, что я негодяй, котораго онъ собирался прогнать за какую-нибудь вину,— и этого будетъ довольно. Тогда я пропалъ, и вы нисколько не успете въ своемъ намреніи.

— Что-жъ мн длать?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Всего лучше поймать его на мст преступленія: другихъ средствъ я не вижу никакихъ. Старая леди повритъ только своимъ собственнымъ глазамъ.

— Какъ же поймать его на мст преступленія?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Вдь это, я полагаю, очень трудно. Едва ли мн удастся.

— Не знаю, какъ это объяснить вамъ, сэръ,— сказалъ м-ръ Іовъ Троттеръ посл минутнаго размышленія,— но съ этимъ, пожалуй, было бы легко сладить, еслибъ вы послушались моего совта.

— Говорите.

— Дло, видите ли, получаетъ такой оборотъ: мы подкупили двухъ служанокъ, и он устроили такъ, что сегодня ночью, съ десяти часовъ, м-ръ Фицъ-Маршалъ и я будемъ скрываться въ кухн. Какъ скоро вс эти женщины разбредутся по своимъ постелямъ, мы немедленно должны выйти изъ кухни, и молодая двушка выбжитъ къ намъ изъ своей спальни. Почтовый экипажъ будетъ стоять y воротъ, и тогда — поминай какъ звали.

— Ну?

— Такъ вотъ я и думалъ, сэръ: еслибъ, примромъ сказать, вы одни подкараулили насъ въ саду.

— Одинъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Зачмъ же одинъ?

— Я полагаю, сэръ, что этого требуетъ съ вашей стороны деликатность къ дамамъ. Содержательниц пансіона было бы, конечно, очень непріятно, еслибъ нашлось много свидтелей этой исторіи. Я полагаю, надобно имть нкоторую снисходительность къ чувствамъ молодой двушки.

— Правда ваша, любезный, правда,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Снисходительность къ молодымъ людямъ — первое условіе для всякаго честнаго намренія. Продолжайте.

— Такъ вотъ я и разсчитываю: еслибъ вамъ запрятаться въ садъ и ровно въ половин двнадцатаго пробраться черезъ галлерею до кухни, я бы отворилъ вамъ дверь, и вы бы какъ разъ въ самую пору нахлынули на этого безсовстнаго человка, который, такъ сказать, заманилъ меня въ свою западню.

Здсь м-ръ Троттеръ испустилъ глубокій вздохъ.

— Не печальтесь, любезный,— сказалъ м-ръ Пикквикъ утшительнымъ тономъ,— добрыя дла не остаются безъ возмездія ни въ этой, ни въ будущей жизни.

Слезы умиленія опять навернулись на глазахъ добродтельнаго лакея. Было ясно, что ему, несмотря на совтъ Самуэля, слишкомъ трудно преодолвать болзненныя ощущенія своего сердца.

— Тьфу ты пропасть!— сказалъ Самуэль.— Сроду не видалъ такихъ плаксъ. Послушайте, любезный, не водянка ли y васъ въ голов?

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ строгимъ тономъ,— прикусите свой языкъ.

— Слушаю, сэръ.

— Признаюсь, этотъ планъ мн слишкомъ не нравится,— сказалъ м-ръ Пикквикъ посл глубокаго размышленія.— Почему бы мн прямо не снестись съ родственниками молодой двушки?

— Да потому, сэръ, что они живутъ за сотню миль отъ этого города,— отвчалъ м-ръ Іовъ Троттеръ.

— Хитрая закорючка!— промолвилъ про себя м-ръ Уэллеръ.

— И какъ мн пробраться въ этотъ садъ?— продолжалъ м-ръ Пикквикъ.

— Это не мудрено, сэръ: стна низенькая, и вашъ слуга можетъ придержать васъ за ногу.

— Придержать за ногу!— машинально повторилъ м-ръ Пикквикъ.— И вы наврное будете подл той самой двери, о которой говорите?

— Непремнно. Ошибки здсь не можетъ быть, одна только эта дверь и выходитъ въ садъ. Постучитесь, когда забьютъ часы, и я отворю вамъ въ ту же минуту.

— Вообще этотъ планъ мн не по сердцу,— замтилъ м-ръ Пикквикъ,— но ужъ такъ и быть: дло идетъ о счастьи молодой двушки и я готовъ на все ршиться. Хорошо, я буду въ саду.

Такимъ образомъ, увлеченный врожденною добротою сердца, м-ръ Пикквикъ отважился на предпріятіе, имвшее романическій характеръ, столь чуждый его спокойной натур.

— Какъ называется этотъ домъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Вестгетъ. Лишь только выйдете за городъ, своротите вправо: онъ стоить особнякомъ недалеко отъ большой дороги. На воротахъ мдная доска съ надписью.

— Знаю,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Я замтилъ его прежде, когда прозжалъ черезъ этотъ городъ. Хорошо, любезный, вы можете на меня положиться.

М-ръ Троттеръ отвсилъ низкій поклонъ и повернулъ къ дверямъ, м-ръ Пикквикъ поспшилъ всунуть гинею въ его руку.

— Это, любезный, за вашу добродтель,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Будьте всегда честнымъ человкомъ. Нечего благодарить. Не забудьте — въ половин двнадцатаго.

— Не забуду, сэръ, будьте спокойны,— отвчалъ м-ръ Іовъ Троттеръ.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты въ сопровожденіи Самуэля.

— Ну, да, на такихъ условіяхъ я бы готовъ расплакаться и самъ,— замтилъ м-ръ Уэллеръ,— только я не понимаю, чортъ побери, откуда y васъ льются эти слезы?

— Изъ сердца, м-ръ Уокеръ,— отвчалъ м-ръ Іовъ Троттеръ торжественнымъ тономъ.— Прощайте.

— Ты, однакожъ, полезный плакса: мы изъ тебя повыжали все, что намъ нужно,— думалъ м-ръ Уэллерь, когда сердобольный Іовъ скрылся съ его глазъ.

Но мы не можемъ опредлить съ такою же точностью теченіе мыслей въ душ м-ра Троттера, потому что намъ вовсе неизвстно, что онъ думалъ.

День прошелъ съ замчательною быстротой, наступилъ вожделнный вечеръ, и, немного спустя посл захожденія солнца, Самуэль Уэллеръ доложилъ своему господину, что м-ръ Джингль и его слуга готовы отправиться въ дорогу. Багажъ ихъ укладывается, и почтовая карета стоитъ передъ подъздомъ. Ясно, что нечестивый планъ, какъ предсказалъ м-ръ Троттеръ, приводится въ исполненіе.

Пробило одиннадцать часовъ, и м-ръ Пикквикъ понялъ, что ему нельзя больше медлить ни минуты. Самуэль предложилъ, на всякій случай, своему господину теплое пальто, но м-ръ Пикквикъ отказался, чтобы не имть лишней тяжести на своихъ плечахъ.

Ярко сіяла луна на небесахъ, но густыя облака скрывали ее отъ земной юдоли. Была прекрасная сухая ночь, но непроницаемая тьма господствовала повсюду, такъ что можно было выколоть глаза, нечаянно наткнувшись на какой-нибудь предметъ. Дорожки, поля, огороды, дома и деревья исчезли въ глубокой тни. Было душно и жарко. Въ цломъ город ни одного звука, изрдка только слышался отдаленный лай какой-нибудь собаки.

М-ръ Пикквикъ и его слуга подошли къ стнамъ Вестгета и, обогнувъ фасадъ, остановились передъ заборомъ сада.

— Вы воротитесь въ гостиницу, Самъ, посл того какъ пособите мн перебраться черезъ стну,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Слушаю, сэръ.

— Вы будете сидть въ моей комнат и ждать моего возвращенія.

— Непремнно.

— Возьмите же теперь мою ногу и, когда я скажу — ‘ну’, приподнимите меня тихонько.

— Слушаю.

Сдлавъ эти предварительныя распоряженія, м-ръ Пикквикъ ухватился за край стны и передалъ условный пароль послушному слуг, но было ли его тло въ нкоторой степени способно къ такой же эластичности, какъ его душа, или м-ръ Уэллеръ сообщилъ грубйшій смыслъ повелнію относительно приподнятія ноги своего господина, только м-ръ Пикквикъ весьма неосторожно перекувыркнулся черезъ заборъ, повалился кубаремъ на крыжовничій кустарникъ и наткнулся носомъ на розовое деревцо.

— Надюсь вы не ушиблись, сэръ?— проговорилъ Самуэль громкимъ шопотомъ, постепенно оправляясь отъ изумленія, естественно послдовавшаго за внезапнымъ исчезновеніемъ его господина.

— Конечно, я не ушибъ себя,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ по другую сторону стны,— но думать надобно, что вы ушибли меня, Самуэль.

— Авось Богъ милостивъ, сэръ.

— Ничего, однакожъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, высвобождаясь изъ кустарника,— небольшая царапина на лиц, кости цлы. Ступайте домой.

— Прощайте, сэръ.

— Прощайте.

Медленнымъ и осторожнымъ шагомъ Самуэль Уэллеръ отошелъ отъ стны. М-ръ Пикквикъ остался одинъ въ саду.

Огонекъ мелькалъ по временамъ въ различныхъ окнахъ и появлялся на лстничныхъ ступеняхъ, м-ръ Пикквикъ понялъ, что въ дом ложились спать. Забившись въ уголъ стны, онъ ршился терпливо ждать урочной минуты. Многіе на его мст, нтъ сомннія, должны бы были почувствовать тоскливость въ своей душ и нкоторую робость, но м-ръ Пикквикъ былъ бодръ и крпокъ духомъ. Онъ сознавалъ вполн безукоризненную честность своихъ цлей и былъ увренъ въ благородств сердобольнаго лакея. Тишина въ природ и безмолвіе ночное могли навести скуку на обыкновенныхъ людей, но всеобъемлющій духъ великаго человка не знаетъ скуки. М-ръ Пикквикъ погрузился въ размышленіе относительно непостоянства человческой судьбы, какъ вдругъ его вниманіе обратилось на бой часового колокола въ сосдней церкви. Дв четверти двнадцатаго!

— Пора!— подумалъ м-ръ Пикквикъ, переступая осторожно на своихъ ногахъ.

Онъ взглянулъ на домъ: огни постепенно загасли, ставни затворились. Легли спать. М-ръ Пикквикъ на цыпочкахъ подошелъ къ дверямъ и тихонько постучался. Прошло дв или три минуты безъ отвта: м-ръ Пикквикъ постучался въ другой и третій разъ.

Наконецъ, послышался на лстниц шумъ шаговъ, и огонекъ проскользнулъ черезъ замочную скважину двери. Задвижка отскочила, замокъ щелкнулъ, и дверь медленно начала отворяться.

И по мр того, какъ отворилась дверь шире и шире, м-ръ Пикквикъ отступалъ назадъ дальше и дальше. Легко вообразить себ его изумленіе, когда, вмсто сердобольнаго Іова, онъ увидлъ въ дверяхъ служанку со свчою въ рук. М-рь Пикквикъ журавлинымъ шажкомъ отодвинулся назадъ вдоль галлерейной стны.

— Это, должно быть, кошка, Сара,— сказала двушка, обращаясь, вроятно, къ своей подруг.— Кисъ, кисъ, кисъ.

Но такъ какъ ни одно животное не отвчало на эту ласку, двушка тихонько притворила дверь и заперла. М-ръ Пикквикъ опять остался одинъ, погруженный въ ночную темноту.

— Это, однакожъ, очень странно,— подумалъ м-ръ Пикквикъ.— Вроятно, они засидлись сверхъ урочнаго часа. Жаль, что имъ вздумалось выбрать эту ночь для своихъ плановъ, очень жаль.

И съ этими мыслями м-ръ Пикквикъ поспшилъ опять забраться въ уголокъ стны, гд стоялъ онъ прежде. Надлежало подождать еще до вторичнаго возобновленія условнаго сигнала.

Едва прошло минутъ пять, какъ молнія прорзала окружающій мракъ, сверкнула яркой полосой, и громъ съ ужаснымъ трескомъ раздался въ отдаленномъ пространств. Затмъ опять сверкнула яркая полоса, грянулъ громъ съ оглушительнымъ ревомъ, и тучи разразились проливнымъ дождемъ.

М-ръ Пикквикъ зналъ весьма хорошо, что деревья — опасные сосди въ продолженіе грозы. Дерево было y него по правую руку, дерево по лвую, дерево спереди и дерево сзади. Оставаться неподвижнымъ на одномъ и томъ же мст значило сдлаться вроятной жертвой громового удара, забжать на середину сада оказывалось неудобнымъ вслдствіе полицейскаго дозора. Разъ или два м-ръ Пикквикъ пытался перелзть черезъ стну, но такъ какъ теперь не было y него другихъ ногъ, кром данныхъ ему природой, то несчастная попытка имла только слдствіемъ весьма непріятныя царапины на колняхъ и крупныя капли пота на благородномъ чел.

— Ужасно, ужасно!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, задыхаясь отъ внутренняго волненія посл безуспшной экзерциціи.

Онъ взглянулъ на домъ, мрачный и спокойный. Отсутствіе всякаго движенія служило несомнннымъ признакомъ, что вс улеглись спать. Не время ли опять возобновить сигналъ?

М-ръ Пикквикъ прокрался на цыпочкахъ по мокрому щебню и, взойдя на галлерею, тихонько постучался въ дверь. Онъ притаилъ дыханіе, насторожилъ чуткій слухъ и приставилъ правый глазъ къ замочной щели. Никакого отвта: очень странно. Онъ стукнулъ еще немного посильне и приставилъ лвый глазъ къ той же щели. Послышался легкій шопотъ и затмъ робкій окликъ:

— Кто тамъ?

— Опять не Іовъ!— подумалъ м-ръ Пикквикъ, торопливо отпрядывая вдоль стны.— Это женскій голосъ.

Едва усплъ онъ дойти до этого заключенія, какъ вдругъ отворилось наверху окно и четыре женскихъ голоса закричали разомъ:

— Кто тамъ?

М-ръ Пикквикъ не смлъ пошевелить ни рукой, ни ногой. Очевидно, что весь домъ пробудился отъ сна. Онъ ршился стоять неподвижно на своемъ мст, пока затихнетъ эта страшная тревога, и потомъ, употребивъ отчаянное усиліе, перескочить черезъ стну или погибнуть y забора.

Лучше, разумется, ничего не могъ придумать первый мудрецъ въ свт, но, къ несчастью, разсчетъ м-ра Пикквика основывался на предположеніи, что робкія женщины не посмютъ отворить двери въ другой разъ. Представьте же себ его изумленіе и ужасъ, когда онъ услышалъ звукъ желзнаго болта, звонъ защелки, и потомъ увидлъ обоими глазами, что дверь отворяется постепенно шире и шире! Онъ забился въ уголокъ, отступая шагъ за шагомъ. Дверь отворялась ширь, и шире.

— Кто тамъ?— взвизгнулъ многочисленный хоръ тоненькихъ голосковъ, принадлежавшихъ двствуюшей леди, основательниц заведенія, тремъ гувернанткамъ, пяти служанкамъ и тремъ дюжинамъ молоденькихъ двушекъ, пансіонерокъ, высыпавшихъ на лстницу въ папильоткахъ и блыхъ простыняхъ.

Скажите по совсти, могъ ли м-ръ Пикквикъ откровенно отвчать на этотъ эксцентрическій вопросъ? Нтъ, разумется. Онъ стоялъ молча и едва дышалъ.

И среди ночного безмолвія хоръ двицъ завопилъ дискантомъ: — Боже мой! Какъ мн страшно!

— Кухарка,— сказала двствующая начальница Вестгета, принявшая предосторожность стать на верхней лстничной ступени, позади пансіонерокъ и служанокъ,— кухарка, перешагните черезъ порогъ и посмотрите, что тамъ въ саду.

— Нтъ, сударыня, покорно васъ благодарю,— отвчала кухарка,— у меня не дв головы на плечахъ.

— Боже мой, какъ она глупа!— воскликнули три дюжины двицъ.

— Кухарка!— повторила двствующая леди съ великимъ достоинствомъ,— укоротите свой дерзкій языкъ. Я приказываю вамъ немедленно перешагнуть черезъ порогъ.

Здсь кухарка принялась плакать, и судомойка, вступясь за нее, сказала: — ‘какъ не стыдно вамъ, сударыня!’ За что, какъ и слдуетъ, общались судомойку прогнать со двора.

— Слышите вы, кухарка?— сказала двственная лэди, сердито топая ногой.

— Какъ вы смете ослушаться начальницы?— вскричали три гувернантки.

— Какая она безстыдница, эта безсовстная кухарка!— заголосили тридцать шесть пансіонерокъ.

Подстрекаемая такими энергическими побужденіями, кухарка, вооруженная свчою, сдлала два шага впередъ и немедленно объявила, что въ саду нтъ никого и что шумъ, вроятно, произошелъ отъ втра. Мало-по-малу дверь снова начала затворяться, какъ вдругъ одна изъ воспитанницъ, случайно бросившая взглядъ черезъ дверныя петли, испустила пронзительный визгъ и снова переполошила весь домъ.

— Что это сдлалось съ миссъ Смитерсъ?— сказала содержательница пансіона, когда упомянутая миссъ Смитерсъ продолжала корчиться въ истерическихъ припадкахъ.

— Боже мой, что съ вами, миссъ Смитерсъ?— заголосили тридцать пять молодыхъ двицъ.

— Охъ!.. мужчина … мужчина тамъ … за дверью!— визжала миссъ Смитерсъ.

Услышавъ эту поразительную всть, содержательница пансіона въ ту же минуту удалилась въ свою спальню, заперлась двойнымъ ключомъ и съ превеликимъ комфортомъ упала въ обморокъ на своей постели. Пансіонерки, гувернантки и служанки попадали на лстничныхъ ступеняхъ другъ на друга, и никогда свтъ не производилъ такого обилія визговъ, криковъ, обмороковъ, возни и толкотни.

Забывая собственную опасность, м-ръ Пикквикъ храбро выступилъ изъ своей засады и, остановившись въ дверяхъ, произнесъ громогласно:

— Милостивыя государыни!.. Милыя мои!

— Ахъ! ахъ! Онъ называетъ насъ милыми!— вскрикнула старшая гувернантка, знаменитая своимъ необыкновеннымъ безобразіемъ.— Ахъ, злодй!

— Милостивыя государыни,— проревлъ еще разъ м-ръ Пиквикъ, доведенный до отчаянія опасностью своего положенія.— Выслушайте меня. Я не воръ. Я пришелъ собственно къ вашей начальниц.

— Ахъ, злодй, злодй!— закричала другая гувернантка.— Онъ пришелъ къ миссъ Томкинсъ!

Послдовалъ общій визгъ, оглушительный и страшный для непривычнаго уха.

— Бейте тревогу, звоните въ колоколъ!— возопили двнадцать голосовъ.

— Погодите, умоляю васъ,— говорилъ несчастный м-ръ Пикквикъ.— Милостивыя государыни, посмотрите на меня, вглядитесь пристально въ мое лицо. Похожъ ли я на вора? Милостивыя государыни, вы можете меня связать, если угодно, скрутить руки и ноги и запереть меня въ темный чуланъ. Только напередъ, умоляю, выслушайте меня.

— Какъ вы попали въ нашъ садъ?— пролепетала горничная, начинавшая приходить въ себя.

— Позовите начальницу этого заведенія, и я объясню ей все, клянусь честью, все объясню,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, надрывая свою грудь до послдней степени силы.— Но успокойтесь напередъ, позовите свою начальницу, и вы услышите все … все!

Была ли причиною кроткая наружность м-ра Пикквика, его нжное и ласковое обращеніе, или вмшалось сюда непреодолимое, врожденное женскимъ душамъ любопытство услышать какую-нибудь тайну, только нашлись въ этомъ обществ четыре разсудительныя особы, устоявшія противъ истерическихъ припадковъ. Желая вполн удостовриться въ искренности смиреннаго джентльмена, он предложили ему родъ домашняго ареста, и м-ръ Пикквикъ согласился по доброй вол отправиться въ темный чуланъ, гд хранились дтскія шляпки и сумки съ сухарями. Ршено, что изъ этого убжища будутъ производиться переговоры запертаго мужчины съ начальницею пансіона. Это успокоило всхъ другихъ двицъ и даже самую миссъ Томкинсъ, которая, наконецъ, успла очнуться отъ обморока въ своей спальн. Когда миссъ Томкинсъ сошла внизъ, конференція открылась такимъ образомъ:

— Что вы длали въ моемъ саду, дерзкій мужчина?— спросила миссъ Томкинсъ слабымъ голосомъ.

— Я пришелъ предупредить васъ, милостивая государыня,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ изъ чулана,— что одна изъ вашихъ молодыхъ пансіонерокъ собиралась бжать въ эту ночь.

— Бжать!— воскликнули въ одинъ голосъ миссъ Томкинсъ, три гувернантки, тридцать шесть пансіонерокъ и пять служанокъ.— Кто? Съ кмъ?

— Съ вашимъ другомъ, м-ромъ Фицъ-Маршаломъ.

— M_о_и_м_ъ другомъ! Я не знаю никакого Фицъ-Маршала.

— Ну, такъ, стало быть, онъ извстенъ вамъ подъ собственнымъ именемъ Джингля.

— Я не знаю никакого Джингля.

— Въ такомъ случа, меня обманули нагло и безстыдно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Я сдлался жертвою глупаго и гнуснаго заговора. Пошлите, милостивая государыня, въ гостиницу ‘Встникъ’, если вы не врите моимъ словамъ. Умоляю васъ, сударыня, благоволите послать въ гостиницу за слугой м-ра Пикквика, президента Пикквикскаго клуба.

— Долженъ быть почтенный джентльменъ,— сказала миссъ Томкипсъ гувернантк, занимавшейся въ ея пансіон преподаваніемъ ариметики и каллиграфіи.— Онъ держитъ слугу.

— Гораздо вроятне, миссъ Томкинсъ, что слуга держитъ его въ своихъ рукахъ,— отвчала ариметическая гувернантка.— Онъ сумасшедшій, миссъ Томкинсъ, это ясно.

— Ваша правда, миссъ Гуиннъ,— отвчала миссъ Томкинсъ,— онъ сумасшедшій. Пусть дв служанки отправятся въ гостиницу ‘Встникъ’, a другія останутся съ нами. Надобно принять мры на случай, если вздумается ему разбивать дверь.

Такимъ образомъ, дв служанки побжали въ гостиницу за м-ромъ Самуэлемъ, три другія окружили миссъ Томкиисъ, приготовившись на всякій случай къ мужественной защит. М-ръ Пикквикъ съ философскимъ равнодушіемъ слъ на сундукъ и погрузился мыслью въ суету мірскую.

Черезъ полтора часа служанки воротились. Радостно забилось сердце м-ра Пикквика, когда онъ услышалъ голосъ своего врнаго слуги, но вмст съ нимъ пришли еще какіе-то другіе джентльмены, кто именно — м-ръ Пикквикъ не могъ сообразить, хотя голосъ ихъ казался ему знакомымъ.

Послдовало краткое совщаніе съ содержательницею пансіона, и вслдъ затмъ отворили дверь. М-ръ Пикквикъ вышелъ изъ чулана и, окруженный всми обитательницами Вестгета, увидлъ передъ своими глазами м-ра Уэллера, старика Уардля и нареченнаго зятя его, м-ра Трунделя.

— Любезный другъ,— вскричалъ м-ръ Пикквикъ, бросаясь въ объятія старика Уардля,— любезный другъ, объясните, ради Бога, этой дам несчастное положеніе, въ которое меня поставилъ злонамренный мошенникъ. Вроятно, вы слышали всю исторію отъ моего слуги, объясните имъ, по крайней мр, что я не воръ и не сумасшедшій.

— Я уже объяснилъ имъ, любезный другъ, все объяснилъ,— отвчалъ м-ръ Уардль, пожимая руку своего друга. М-ръ Трундель между тмъ энергически пожималъ лвую руку ученаго мужа.

— И кто говоритъ, что господинъ мой, джентльменъ изъ столицы,— перебилъ м-ръ Уэллеръ,— есть воръ, дуракъ или сумасшедшій человкъ, тотъ утверждаетъ гиль, околесную несетъ, городитъ вздоръ! И если въ дом, здсь или въ саду найдутся такіе олухи или болваны, что взводятъ небылицы на ученйшаго джентльмена,— будь они семи пядей во лбу, я готовъ расправиться съ ними по-свойски, въ этой самой комнат, на этомъ самомъ мст, если только вы, прекрасныя сударыни, потрудитесь убраться подобру поздорову въ свои спальни.

Закончивъ эту импровизованную рчь, м-ръ Уэллеръ хлопнулъ сжатымъ кулакомъ по своей ладони и бросилъ дружескій взглядъ на миссъ Томкинсъ, пораженную неописаннымъ ужасомъ при одномъ предположеніи дерзкаго слуги, что въ ея ‘вестгетскомь заведеніи для благородныхъ двицъ’ могутъ быть посторонніе мужчины, къ тому же олухи или болваны, какъ энергически выразился м-ръ Уэллеръ.

Такъ какъ въ особенныхъ объясненіяхъ со стороны м-ра Пикквика не оказалось ни малйшей надобности, то скоро ночная конференція въ ‘пансіон благородныхъ двицъ’ была приведена къ вожделнному концу. Друзья отправились домой. М-ръ Пикквикъ хранилъ глубокое молчаніе во всю дорогу и даже не сообщилъ никакого остроумнаго замчанія въ гостиниц ‘Встникъ’, когда сидлъ онъ въ своемъ нумер передъ пылающимъ каминомъ съ чашкой горячаго чаю. Ученый мужъ былъ, повидимому, отуманенъ и погруженъ въ глубокое раздумье. Разъ только, обративъ пытливый взоръ на м-ра Уардля, онъ проговорилъ:

— Вы какъ попали сюда?

— Очень просто. Мы, то есть Трундель и я, вздумали поохотиться на здшнихъ поляхъ,— отвчалъ м-ръ Уардль.— Мы пріхали въ эту гостиницу сегодня вечеромъ и съ изумленіемъ услышали отъ здшнихъ слугъ, что и вы тоже здсь. Чудесная встрча, Пикквикъ, право!— продолжалъ веселый старикъ, хлопнувъ по плечу своего любезнаго друга.— Я радъ, что вы здсь. Мы устроимъ общими силами забавную потху, и авось м-ръ Винкель еще разъ покажетъ намъ свою удаль… помните?

М-ръ Пикквикъ ничего не отвчалъ. Онъ даже не освдомился о здоровьи своихъ друзей на дач Дингли-Делль. Допивъ на скорую руку другую чашку чаю, разбавленную ромомъ, онъ отправился въ свою спальню, приказавъ Самуэлю явиться къ нему со свчою, какъ скоро онъ позвонитъ.

Звонокъ раздался черезъ нсколько минутъ. М-ръ Самуэль Уэллеръ явился въ спальню своего господина.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая безпокойный взглядъ изъ-подъ блой простыни.

— Что прикажете?— сказалъ м-ръ Уэллеръ.

М-ръ Пикквикъ повернулся на другой бокъ и не сказалъ ничего. М-ръ Уэллеръ снялъ со свчи.

— Самуэль,— проговорилъ опять м-ръ Пркквикъ, длая, повидимому, величайшее усиліе.

— Что прикажете?— отвчалъ еще разъ м-ръ Узллеръ.

— Гд этотъ Троттеръ?

— Іовъ, сэръ?

— Да.

— Ухалъ, сэръ.

— Со своимъ господиномъ, я полагаю?

— Съ господиномъ или другомъ, чортъ его знаетъ, только вы угадали, сэръ: онъ отправился вмст съ нимъ. Мошенники, сэръ.

— Джингль, я полагаю, нарочно подослалъ этого сорванца, чтобъ провести насъ?

— Именно такъ.

— Всю эту сказку насчетъ похищенія двицы онъ выдумалъ?

— Непремнно. Ловкіе мошенники, сэръ, пройдохи первой руки.

— Въ другой разъ, я полагаю, этотъ Джингль не такъ легко ускользнетъ изъ моихъ рукъ.

— Разумется,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

— И гд бы я ни встртилъ этого мошенника,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, приподнимаясь съ постели и ударивъ со всего размаха пуховую подушку,— гд бы я ни встртилъ этого проклятаго Джингля, я сотру его съ лица земли или мое имя — не Пикквикъ.

— A вотъ, сэръ, только бы заграбастать мн въ свои лапы этого каналью съ восковой рожей, я повыжму настоящую водицу изъ его оловянныхъ буркулъ или мое имя — не Уэллеръ. Спокойной вамъ ночи, сэръ.

Глава XVII.

Объясняющая удовлетворительнымъ образомъ, что ревматизмъ бываетъ иной разъ источникомъ вдохновенія для человка съ истиннымъ талантомъ.

Организмъ м-ра Пикквика, крпкій и сильный, приспособленный вообще къ перенесенію всякихъ трудовъ и напряженій, не могъ, однакожъ, устоять противъ сцпленія непредвиднныхъ напастей, испытанныхъ имъ въ достопамятную ночь, описанную въ послдней глав. Холодная ванна на мокрой земл и спертый воздухъ въ душномъ чулан произвели разрушительное дйствіе на его ноги и желудокъ.

Поутру на другой день м-ръ Пикквикъ почувствовалъ страшный припадокъ ревматизма.

Но, несмотря на физическую немощь, духъ его былъ бодръ, и мысли текли стройнымъ потокомъ въ его свтлой голов. Онъ былъ веселъ и даже остроуменъ, какъ всегда. Не чувствуя ни малйшей досады и никакого огорченія по поводу послднихъ приключеній, онъ смялся отъ всей души, когда м-ръ Уардль намекалъ шутливымъ тономъ на его ночныя похожденія въ двичьемъ саду.

Этого мало. Въ первые два дня м-ръ Пикквикъ, принужденный лежать въ постели, призвалъ къ себ своего слугу, который и былъ при немъ безотлучно. Въ первый день м-ръ Самуэль Уэллеръ забавлялъ ученаго мужа анекдотами и повствованіями о различныхъ событіяхъ дйствительной жизни, во второй — м-ръ Пикквикъ потребовалъ перо, чернильницу, бумагу и просидлъ до глубокой ночи за письменнымъ столомъ. На третій день великій человкъ, продолжая засдать въ своей спальн, отправилъ записку къ господамъ Трунделю и Уардлю, приглашая ихъ завернуть къ нему вечеркомъ и вмст осушить бутылочку-другую вина. Приглашеніе принято было съ большою благодарностью, когда же тесть и зять услись въ комнат ученаго мужа за гостепріимнымъ столомъ, м-ръ Пикквикъ поспшилъ вынуть изъ своего портфеля небольшую тетрадку, гд помщалось послднее произведеніе его плодовитаго пера.

— Это, господа, небольшой разсказъ, записанный мною вчера со словъ моего болтливаго слуги,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Разумется, я придалъ ему литературную форму. Хотите слушать?

— Сдлайте милость,— сказалъ м-ръ Трундель.

И м-ръ Пикквикъ, кашлянувъ два раза, принялся читать —

Повсть о приходскомъ писар.

‘Однажды,— это, впрочемъ, было давно, очень давно,— въ небольшомъ мстечк, вдали отъ британской столицы жилъ-былъ маленькій человкъ, по имени Натаніэль Пипкинъ, занимавшій должность приходскаго писаря въ этомъ мстечк. Хижина его стояла на прозжей улиц, минутъ на десять ходьбы до маленькой церкви и приходской школы, гд регулярно каждый будничный день, отъ девяти часовъ утра до четырехъ вечера, онъ училъ читать и писать маленькихъ ребятишекъ. Былъ онъ, какъ можете себ представить, предобрйшее созданіе въ мір, съ кривымъ носомъ и кривыми ногами, немного онъ косилъ лвымъ глазомъ и немного прихрамывалъ правой ногой. Образцомъ всхъ училищъ считалъ онъ свою собственную благоустроенную школу. Разъ, одинъ только разъ въ своей жизни, Натаніэль Пипкинъ видлъ епископа, настоящаго епископа, съ руками въ карманахъ шелковаго платья и съ парикомъ на голов. Тогда онъ былъ еще мальчишкой шестнадцати лтъ.

‘Это было великимъ событіемъ въ жизни Натаніэля Пипкина, и можно было думать, что съ этой поры уже ничто боле не возмутитъ чистаго и свтлаго потока его земного бытія. Случалось, однакожъ, и совсмъ не такъ, какъ можно было думать. Однажды въ прекрасный лтній день, около двухъ часовъ посл полудня, когда Натаніэль Пипкинъ ломалъ свою голову надъ аспидной доской, придумывая грозную задачу въ назиданіе и наказаніе одному негодному мальчишк, глаза его вдругъ устремились на розовое, цвтущее личико Маріи Лоббсъ, единственной дочери старика Лоббса, сдельника ремесломъ, жившаго насупротивъ приходской церкви. Это мгновеніе сдлалось второю знаменитою эпохой въ жизни Натаніэля Пипкина.

‘Случалось, правда, и довольно часто, что глаза м-ра Пипкина останавливались на прелестномъ личик Маріи Лоббсъ въ церкви и другихъ мстахъ, но глаза Маріи Лоббсъ никогда не лучезарились такимъ искрометнымъ блескомъ, и розовыя щеки Маріи Лоббсъ никогда не покрывались такимъ ярко-пламеннымъ румянцемъ, какъ въ настоящую минуту. Ничего, стало быть, удивительнаго нтъ, если Натаніэль Пипкинъ не могъ на этотъ разъ оторвать своихъ глазъ отъ прелестнаго личика миссъ Лоббсъ, ничего удивительнаго, если миссъ Лоббсъ, встртивъ пристальный взглядъ молодого человка, поспшила отойти отъ окна, откуда выставлялась ея миніатюрная головка, и нтъ ничего удивительнаго, если вслдъ затмъ Натаніэль Пипкинъ окрысился на негоднаго мальчишку и далъ ему тумака по затылку. Все это совершенно въ порядк вещей, и было бы глупо удивляться всмъ этимъ вещамъ.

‘Нельзя, однакожъ, никакимъ образомъ нельзя не удивляться, что человкъ, подобный м-ру Натаніэлю Пипкину, вспыльчивый человкъ, горячій, раздражительный, a главное, голый шаромыжникъ, подобный Натаніэлю Пипкину, осмлился съ этой поры питать дерзкую надежду на полученіе руки и сердца единственной дочери гордаго старика Лоббса, богатаго сдельника Лоббса, который мотъ бы однимъ взмахомъ своего пера купить пахатной земли для цлой деревни. Было извстно всему мстечку, что y Лоббса денегъ куры не клюютъ, что въ его желзномъ сундук хранятся несмтныя сокровища изъ золотыхъ и серебряныхъ слитковъ, носилась достоврная молва, что въ праздничные дни на обдахъ Лоббса подаютъ къ столу серебряныя вилки, ножи, серебряные чайники, сливочники, сахарницы, и каждый зналъ, что вс эти сокровища перейдутъ со временемъ въ руки счастливаго супруга миссъ Маріи Лоббсъ. Нельзя, стало быть, не остолбенть отъ удивленія, когда м-ръ Натаніэль Пипкинъ осмлился обратить въ эту сторону свой безразсудный взоръ.

‘Но любовь слпа, это всмъ извстно. Натаніэль Пипкинъ косилъ на лвый глазъ — это знало также все мстечко. По этимъ двумъ причинамъ, соединеннымъ вмст, Натаніэль Пипкинъ, очертя голову, бросился впередъ по ложной дорог.

‘Еслибъ старикъ Лоббсъ заподозрилъ какъ-нибудь дерзкій замыселъ Наталіэля, онъ, я думаю, повернулъ бы всю школу, истерзалъ бы въ мелкіе куски начальника этой школы и, нтъ сомннія, удивилъ бы все мстечко своимъ лютымъ зврствомъ, потому что онъ былъ ужасенъ, этотъ старикъ Лоббсъ, когда оскорбляли его гордость или когда кровь приливала къ его голов. A какъ онъ клялся, Боже мой, какъ онъ клялся! Когда, бывало, напустится онъ на своего костляваго подмастерью съ тонкими ногами, громкій его голосъ раздается по всей улиц, м-ръ Натаніэль Пипкинъ дрожитъ въ приходской школ, какъ осиновый листъ, и волосы становятся дыбомъ на головахъ его ребятишекъ.

‘Очень хорошо. День проходилъ за днемъ, школа собиралась, распускалась, и когда мальчишки расходились по домамъ, м-ръ Пипкинъ принимался сидть y передняго окна и, притворяясь, будто читаетъ книгу, бросалъ по временамъ косвенные взгляды на противоположное окно, надясь уловить свтлый взоръ Маріи Лоббсъ. И много унылыхъ часовъ м-ръ Пипкинъ провелъ въ сердечномъ сокрушеніи, и долго читалъ онъ и пристально смотрлъ, томимый безполезнымъ ожиданіемъ, но, наконецъ, свтлые глазки снова появились y противоположнаго окна, и было ясно, что яркіе глаза, такъ же, какъ его усталые глаза, углубились въ чтеніе какой-то книги. Натаніэль Пипкинъ задрожалъ отъ восторга, и фантазія его переполнилась самыми яркими мечтами. Уже было для него неописаннымъ счастьемъ сидть на своемъ мст по цлымъ часамъ и смотрть на прелестное личико, склоненное надъ книгой, но когда Марія Лоббсъ, бросая книгу, устремляла свой взоръ въ ту сторону, гд сидлъ Натаніэль Пипкинъ, сердце его замирало отъ восторга, и удивленіе его не имло никакихъ границъ. Наконецъ, въ одинъ прекрасный день, когда старикъ Лоббсъ ушелъ со двора, Натаніэль Пипкинъ осмлился своей рукой послать черезъ улицу воздушный поцлуй Маріи Лоббсъ — и что же? Вмсто того, чтобъ закрыть окно и задернуть стору, Марія Лоббсъ сама отправила тмъ же путемъ воздушный поцлуй и улыбнулась, сладко улыбнулась! Посл этого, будь, что будетъ, Натаніэль Пипкинъ твердо ршился обнаружить при первомъ случа настоящее состояніе своихъ нжныхъ чувствъ.

‘Не было на свт ножки легче и красиве ножки Маріи Лоббсъ, когда выступала она воздушной газелью по зеленому лугу, и никогда свтъ не производилъ такихъ прелестныхъ ямочекъ, какія красовались по обимъ сторонамъ ея розовыхъ щекъ. Дочь стараго сдельника, Марія Лоббсъ, была красавица въ полномъ и строжайшемъ смысл слова. Плутовскіе глазки ея могли расплавить самое чугунное сердце, и было столько игривой радости въ ея веселомъ смх, что суровый и самый закоснлый мизантропъ принужденъ былъ невольно улыбаться, когда слышалъ эти звуки. Даже самъ старикъ Лоббсъ, несмотря на свою природную лютость, не могъ противиться лукавымъ ласкамъ прекрасной дочки, и когда она вмст съ Кэтъ, своей двоюродной сестрой (Кэтъ — миніатюрная двушка, чрезвычайно смлая и назойливая), начнетъ осаждать старика прихотями,— что, признаться, длали он довольно часто,— старикъ Лоббсъ не могъ имъ отказать ни въ чемъ, еслибъ даже вздумалось имъ попросить значительной частицы несмтныхъ сокровищъ, хранившихся въ желзной касс.

‘Сильно забилось сердце въ груди Натаніэля, когда въ одинъ прекрасный лтній вечеръ онъ увидлъ шагахъ въ двадцати отъ себя, двухъ прекрасныхъ подругъ на томъ самомъ пол, гд часто бродилъ онъ около сумерекъ, размышляя о красот Маріи Лоббсъ. Но, хотя всегда ему казалось, что онъ мигомъ подбжитъ къ Маріи Лоббсъ и выскажетъ ей всю свою страсть при первой встрч, однакожъ, теперь, застигнутый врасплохъ, онъ почувствовалъ, что кровь прихлынула къ его лицу и ноги его задрожали, затряслись, утративъ свою обычную гибкость. Когда двушки останавливались для того, чтобы сорвать цвтокъ или послушать соловья, м-ръ Пипкинъ тоже стоялъ на одномъ мст, погруженный въ глубокую думу. Предметомъ его тайной мысли была трудная задача: что долженъ онъ длать, если двушки повернутся назадъ и встртятся съ нимъ лицомъ къ лицу? Испуганный заране вроятностью этой встрчи, онъ, однакожъ, не терялъ ихъ изъ вида: если шли он скорымъ шагомъ, ускорялъ и онъ свои шаги, медлили он, медлилъ и онъ, когда он останавливались, онъ также стоялъ въ почтительномъ разстояніи отъ нихъ, и такая прогулка, нтъ сомннія, могла бы продлиться до глубокой ночи, еслибъ Кэтъ, вдругъ обернувшись назадъ съ лукавымъ видомъ, не пригласила его подойти къ нимъ.

‘Въ голов и движеніяхъ Кэтъ заключалась для него какая-то непреодолимая сила. Раскраснвшись теперь, какъ красный сургучъ, и сопровождаемый громкимъ смхомъ лукавой кузины, м-ръ Пипкинъ спшилъ повиноваться и, сдлавъ нсколько шаговъ, сталъ на колни на мокрую траву и объявилъ ршительнымъ, хотя дрожащимъ тономъ, что онъ согласенъ подняться на ноги не иначе, какъ счастливымъ любовникомъ Маріи Лоббсъ. Веселый смхъ Маріи Лоббсъ служилъ на первый разъ единственнымъ отвтомъ на пламенную декларацію горемычнаго школяра, кузина захохотала еще громче, и м-ръ Натаніэль Пипкинъ раскраснлся до ушей. Приведенная, наконецъ, въ трогательное умиленіе нжной мольбою молодого человка, Марія Лоббсъ приказала на ухо своей кузин объявить, или, быть можетъ, кузина сочинила сама, что ‘Марія Лоббсъ чувствуетъ себя истинно счастливою въ присутствіи м-ра Пипкина, ея рука и сердце состоятъ въ полной зависимости отъ родительской воли, но, во всякомъ случа, она отдаетъ полную справедливость достоинствамъ м-ра Пипкина’. Все это, какъ и слдуетъ, было произнесено важнымъ и торжественнымъ тономъ. М-ръ Пипкинъ поднялся на ноги и удостоился на прощанье получить горячій поцлуй. Воротившись домой счастливйшимъ человкомъ въ мір, онъ мечталъ всю ночь о прелестяхъ Маріи Лоббсъ и о желзномъ сундук старика Лоббса.

‘На другой день Натаніэль Пипкинъ имлъ счастье видть, какъ старикъ Лоббсъ отправился изъ своего дома на сренькой лошадк. И лишь только онъ ухалъ, рзвая кузина принялась выдлывать изъ окна какіе-то хитрые и загадочные знаки, непостижимые для молодого человка. Вслдъ затмъ перебжалъ черезъ дорогу костлявый подмастерье съ тонкими ногами и, переступивъ черезъ порогъ приходской школы, объявилъ, что хозяина его нтъ дома и что молодыя хозяйки покорнйше просятъ м-ра Пипкина пожаловать къ нимъ на чашку чаю ровно въ шесть часовъ. Какимъ образомъ продолжались уроки въ этотъ день, м-ръ Пипкинъ не зналъ такъ же, какъ и его ученики, все, однакожъ, шло своимъ чередомъ, по заведенному порядку, и когда мальчишки разбжались по домамъ, Натаніэль Пипкинъ принялся за свой туалетъ, и это занятіе продолжалось y него вплоть до шести часовъ. Мы не говоримъ, что гардеробъ его былъ слишкомъ многосложенъ, но надлежало пригладить и приладить каждую вещицу, чтобъ выставить ее въ самомъ выгодномъ свт, a это, сказать правду, требовало большихъ соображеній и необыкновеннаго искусства.

‘Въ маленькой и опрятной гостиной были: Марія Лоббсъ, сестрица ея Кэтъ и три или четыре веселыя подруги съ розовыми щечками и лукавымъ видомъ. Натаніэль Пипкинъ уврился собственными глазами, что молва отнюдь не преувеличила сокровищъ Лоббса. Такъ точно: на стол изъ краснаго дерева находился огромный подносъ, и на поднос стояли: серебряный чайникъ, серебряная сливочница, серебряная сахарница, и даже чайныя ложечки, вс до одной, были изъ чистаго серебра. Блюдечки и чашечки, куда разливали чай, были вс до одной изъ чистаго китайскаго фарфора.

‘Былъ только одинъ непріятный предметъ въ маленькой гостиной: это — молодой кузенъ Маріи Лоббсъ, родной братецъ Кэтъ, котораго Марія Лоббсъ попросту называла Генрихомъ. Казалось, онъ совершенно завладлъ вниманіемъ Маріи Лоббсъ, и они все время сидли другъ подл друга. Нельзя, конечно, безъ трогательнаго умиленія видть родственную привязанность между молодыми людьми, но здсь, какъ и везд, должны быть, въ нкоторомъ род, свои опредленныя, правильныя границы, между тмъ какъ Марія Лоббсъ, очевидно, выходила изъ всякихъ границъ, оказывая слишкомъ нжное и даже исключительное вниманіе своему кузену.

‘Посл чая Кэтъ предложила играть въ жмурки. Было очень весело, но по какому-то странному стеченію обстоятельствъ Натаніэль Пипкинъ весь вечеръ проходилъ съ завязанными глазами, и если случалось ему ловить двоюроднаго братца, онъ былъ почти увренъ, что найдетъ подл него и двоюродную сестрицу. И хотя навязчивая кузина, такъ же, какъ и другія двицы, безпрестанно кололи его спереди и сзади, тормошили его волосы и били по спин, однакожъ Марія Лоббсъ никогда не подходила къ нему близко. Однажды случилось даже,— въ этомъ Натаніэль Пипкинъ готовъ былъ присягнуть,— случилось, что въ комнат раздался довольно звучный поцлуй, и не было ни малйшаго сомннія, что это дерзкій братецъ цловалъ свою кузину. Все это было странно, очень странно, и Богъ вдаетъ, что бы сдлалъ Натаніэль Пипкинъ, еслибъ вдругъ мысли его не были обращены на другіе странные предметы.

‘Обстоятельствомъ, обратившимъ его мысли на другіе странные предметы, былъ громкій стукъ въ уличную дверь и затмъ — печальная увренность въ томъ, что стукъ этотъ производился сильною рукою самого старика Лоббса, который, совсмъ некстати и совершенно неожиданно, вздумалъ теперь воротиться домой, къ общему горю всхъ лицъ, игравшихъ въ жмурки. Старикъ Лоббсъ стучалъ безъ пощады, какъ какой-нибудь гробовщикъ, и бсновался безъ всякаго милосердія, какъ голодный тигръ. Лишь только костлявый подмастерье съ тонкими ногами сообщилъ эту горестную всть, рзвыя двушки мгновенно бросились въ спальню Маріи Лоббсъ, a двоюродный братецъ и Натаніэль Пипкинъ, за недостаткомъ лучшаго убжища, запрятались въ два шкафа, стоявшіе въ парадной гостиной. Затмъ Марія Лоббсъ и назойливая Кэтъ, затворивъ шкафы, поспшили привести комнату въ ея обыкновенный порядокъ и потомъ уже отворили уличную дверь старику Лоббсу, который между тмъ съ минуты на минуту стучалъ все сильне и сильне.

Старикъ Лоббсъ былъ, къ несчастью, очень голоденъ и, слдовательно, демонски сердитъ. Натаніэль Пипкинъ слышалъ ясно, какъ онъ ворчалъ и кричалъ на костляваго подмастерью съ тонкими ногами, когда тотъ суетливо бгалъ взадъ и впередъ и метался во вс стороны, исполняя приказанія грознаго хозяина. Но бшенство Лоббса не имло, повидимому, никакой опредленной цли: ему просто надо было выгрузить куда-нибудь и на что-нибудь накопившуюся желчь. Накрыли, наконецъ, на столъ, подали разогртый ужинъ, поставили бутылку вина, и старикъ Лоббсъ мало-по-малу совсмъ угомонился. Посл ужина онъ поцловалъ свою дочку и потребовалъ трубку.

‘Нужно теперь замтить, что колна м-ра Пипкина были устроены природой совершенно правильнымъ образомъ въ приличномъ разстояніи одно отъ другого, но какъ скоро онъ услышалъ, что старый Лоббсъ потребовалъ свою трубку, колни его подогнулись, задрожали, затряслись и, что всего хуже, начали колотить одно о другое, какъ будто собираясь уничтожить другъ друга. Въ томъ самомъ шкафу, гд онъ стоялъ, на одномъ изъ желзныхъ крючковъ висла пнковая трубка въ серебряной оправ, та самая трубка, которую уже пять лтъ сряду, вечеромъ и утромъ, онъ видлъ въ широкой пасти старика. Молодыя двушки побжали за трубкой внизъ, побжали за трубкой наверхъ, отыскивая трубку повсюду и тщательно избгая того мста, гд, какъ он знали, трубка была на самомъ дл. Старикъ Лоббсъ бсновался и кричалъ. Наконецъ, онъ самъ принялся искать трубку, и демонъ надоумилъ его прямо подойти къ шкафу. Нечего и говорить, что маленькій человкъ, какъ м-ръ Пипкинъ, не могъ никакимъ способомъ придержать дверь изнутри, когда дюжій и широкоплечій старичина, м-ръ Лоббсъ, началъ отворять ее снаружи. Съ одного размаха растворились об половинки двери, и передъ глазами старика очутился лицомъ къ лицу никто другой, какъ самъ м-ръ Пкпкинъ, трепетный и дрожащій съ головы до пятокъ. Великій Боже! Что за дикій огонь сверкнулъ въ глазахъ старика Лоббса, когда онъ выволокъ за шиворотъ бднаго Натаніэля и поставилъ его передъ собой!

‘— Какого чорта вы тутъ длаете?— закричалъ старикъ Лоббсъ страшнйшимъ голосомъ.

‘И такъ-какъ Натаніэль Пипкинъ не могъ произнести никакого отвта, старикъ Лоббсъ принялся раскачивать его взадъ и впередъ минуты дв или три, вроятно, для того, чтобъ привести въ порядокъ его мысли.

‘— За какимъ чортомъ вы влзли сюда?— ревлъ старикъ Лоббсъ,— ужъ не вздумали ли вы ухаживать за моею дочкой?— Не къ ней ли вы пришли?

‘Вопросъ этого рода могъ быть предложенъ только ради шутки, потому что старикъ Лоббсъ никакъ не воображалъ, что школьный учитель осмлится забрать себ въ голову такую безразсудную мысль. Поэтому негодованіе его приняло страшный и отчаянный характеръ, когда бднякъ пролепеталъ:

‘— Виноватъ, м-ръ Лоббсъ, вы угадали. Я точно пришелъ къ вашей прелестной дочк. Я люблю ее, м-ръ Лоббсъ.

‘— Какъ?.. какъ?..— загорланилъ старикъ Лоббсъ, задыхаясь отъ припадка неистовой злобы,— и вы осмливаетесь говорить мн это въ глаза, пустозвонный болванъ? Да я задушу … я … я…

‘Какъ знать? Быть можетъ, старикъ Лоббсъ, проникнутый дикой злобой, въ самомъ дл привелъ бы въ исполненіе эту страшную угрозу, еслибъ, къ счастью, онъ не былъ остановленъ другимъ загадочнымъ явленіемъ, котораго онъ тоже совершенно не ожидалъ. Двоюродный братецъ, выступая изъ другого шкафа, подошелъ твердымъ шагомъ къ старику и сказалъ:

‘— Остановитесь, сэръ. Молодой человкъ, руководимый благородными и великодушными чувствами, принялъ на себя чужую вину, въ которой я откровенно готовъ признаться передъ вами. Я люблю вашу дочь, сэръ, и нарочно пришелъ сюда, чтобъ видться съ нею.

‘ Старикъ Лоббсъ, широко открылъ глаза, но едва ли не шире вытаращилъ свои глаза м-ръ Натаніэль Пипкинъ.

‘— Такъ это ты?!— воскликнулъ Лоббсь, получившій, наконецъ, способность говорить.

‘— Я,— отвчалъ молодой человкъ.

‘— Да вдь я же запретилъ теб ходить въ мой домъ, давно запретилъ.

‘— Точно такъ, иначе — можете быть уврены — никакой бы нужды не было мн приходить тайкомъ къ миссъ Маріи Лоббсъ, которую я обожаю.

‘Съ прискорбіемъ должны мы сказать о старик Лоббс, что онъ уже протянулъ свою руку на пораженіе влюбленнаго кузена, но, къ счастью, въ эту минуту явилась на выручку прекрасная Марія Лоббсъ. Заливаясь горькими слезами, она удержала раздраженнаго отца и бросилась къ нему на шею.

‘— Не останавливайте его, миссъ Марія,— сказалъ молодой человкъ.— Пусть онъ поразитъ меня, если хочетъ: моя рука ни за какія блага въ мір, не подымется на сдую голову вашего отца.

‘При этомъ кроткомъ упрек старикъ отступилъ на нсколько шаговъ, понурилъ голову и нечаянно встртился съ глазами своей дочери. Я уже намекалъ одинъ или два раза, что это были свтленькіе глазки, и вліяніе ихъ оказалось весьма сильнымъ даже теперь, когда они наполнились слезами. Избгая краснорчивой мольбы этихъ глазокъ, старикъ Лоббсъ отворотилъ свою голову, но тутъ же, какъ нарочно, наткнулся своимъ взоромъ на лицо лукавой Кэтъ, которая въ одно и то же время боялась за своего брата и смялась надъ бднымъ школяромъ, представляя изъ своей фигуры чудное олицетвореніе хитрой сирены, способной опутывать съ одинаковымъ искусствомъ стариковъ и молодыхъ людей. Сдлавъ ласковую гримасу, она взяла руку старика и прошептала ему на ухо какую-то загадочную тайну. Какъ бы то ни было, старикъ Лоббсъ улыбнулся и тутъ же пришелъ въ такое трогательное умиленіе, что крупная слеза покатилась по его щек.

‘Минутъ черезъ пять двицы вышли изъ спальни своей подруги, перемигиваясь между собой и длая чрезвычайно скромныя ужимки. Мало-по-малу вс развеселились, и спокойствіе возстановилось. Старикъ Лоббсъ набилъ, наконецъ, свою пнковую трубку и выкурилъ ее съ такимъ душевнымъ наслажденіемъ, какого не испытывалъ лтъ двадцать сряду.

‘Натаніэль Пинкинъ, какъ мужъ благоразумный и ученый, мигомъ понялъ и сообразилъ, что смертный не устоитъ противъ судьбы. На этомъ основаніи онъ скоро подружился съ отцомъ счастливой красавицы, a тотъ еще скоре выучилъ его курить пнковую трубку. Много лтъ спустя, часто сиживали они вмст въ садовой бесдк: пили и курили, и говорили дружелюбно. Исцленный отъ нжной страсти, м-ръ Пипкинъ присутствовалъ въ качеств свидтеля при бракосочетаніи Маріи Лоббсъ съ ея двоюроднымъ братцемъ, какъ это значится въ метрической книг приходской церкви. Изъ другихъ документовъ почерпнули мы извстіе, что въ ту самую ночь, когда праздновалась свадьба, Натаніэль Пипкинъ былъ посаженъ подъ арестъ за буйство, произведенное на улиц въ пьяномъ вид вмст съ тонконогимъ подмастерьемъ старика Лоббса’.

Глава XVIII.

Объясняющая вкратц два пункта: во-первыхъ, могущество истерическихъ припадковъ и, во-вторыхъ, силу обстоятельствъ.

Посл знаменитаго бала на дач м-съ Гонтеръ пикквикисты въ продолженіе двухъ сутокъ оставались въ Итансвилл, терпливо дожидаясь извстій отъ своего достопочтеннаго вождя. М-ръ Тоиманъ и м-ръ Снодграсъ должны были еще разъ довольствоваться развлеченіями въ гостиниц ‘Сизаго медвдя’, между тмъ какъ м-ръ Винкель, повинуясь убдительнымъ просьбамъ, продолжалъ украшать своимъ присутствіемъ гостепріимный домъ журналиста, посвящая вс свои досуги угожденіямъ и обществу прелестной леди. Случалось иной разъ, что самъ м-ръ Поттъ присоединялся къ ихъ дружелюбной бесд. Глубоко погруженный въ умозрительныя и практическія соображенія относительно сокрушенія ‘Журавля’ и всхъ безпокойныхъ враговъ добродтельной ‘Синицы’, м-ръ Поттъ весьма рдко снисходилъ съ высоты своего умственнаго величія къ общему уровню толпы, но теперь, проникнутый истиннымъ уваженіемъ ко всмъ вообще сочленамъ ученйшаго клуба, великій человкъ спускался довольно часто со своего возвышеннаго пьедестала и ходилъ по ровной земл, примняясь къ понятіямъ и нравамъ обыкновенныхъ смертныхъ.

Таково было отношеніе журналиста къ своему столичному жильцу. Однажды м-ръ Винкель, упоенный сознаніемъ своего внутренняго благополучія, сидлъ въ столовой съ газетою въ рукахъ, сладко мечтая о счасть пользоваться благосклонностью хорошенькой миледи. Вдругъ дверь столовой отворилась и затворилась съ какою-то судорожною поспшностью, и въ комнату вошелъ м-ръ Поттъ, красный, какъ изжаренный гусь. Легко представить изумленіе м-ра Винкеля, когда Поттъ, съ презрніемъ отвергнувъ его руку, заскрежеталъ зубами и прошиплъ задыхающимся голосомъ:

— Змій!

— Сэръ!— воскликнулъ м-ръ Винкель, судорожно вскочивъ со стула.

— Змій!— повторилъ м-ръ Потгь, возвышая и вмст подавляя свой голосъ.— Вы змій, сэръ, пресмыкающійся змій!

Мудреная задача. Если не дальше какъ въ два часа утра вы стояли съ вашимъ пріятелемъ на самой дружеской ног и если потомъ этотъ самый пріятель, увидвшись съ вами въ половин десятаго, величаетъ васъ зміемъ, пресмыкающимся зміемъ, то, ужъ само собою разумется, надобно придти къ заключенію, что въ этомъ промежуточномъ времени случилась какая-нибудь непріятность, недоразумніе, или что-нибудь въ этомъ род. Такъ, по крайней мр, думалъ м-ръ Винкель. Онъ бросилъ на м-ра Потта изумленный взглядъ и старался разгадать по чертамъ его лица, что именно должно происходить въ его душ. Но разгадать нельзя было ничего, и м-ръ Винкель въ свою очередь сказалъ изступленнымъ голосомъ:

— Змій, сэръ! Змій, м-ръ Поттъ! Что вы подъ этимъ разумете? Вы шутите, сэръ!

— Шучу, сэръ!— воскликнулъ м-ръ Поттъ, длая грозное движеніе правою рукою.— Шучу, сэръ! Но нтъ, я буду спокоенъ, сэръ, я буду неподвиженъ.

И въ доказательство своего спокойствія м-ръ Поттъ упалъ въ кресло, продолжая скрежетать зубами.

— Почтеннйшій!— сказалъ м-ръ Винкель.

— Почтеннйшій!— перебилъ м-ръ Поттъ.— Какъ вы смете называть меня почтеннйшимъ, сэръ? Какъ вы смете смотрть мн прямо въ глаза?

— Очень хорошо, сэръ, если ужъ на то пошло,— возразилъ м-ръ Винкель,— какъ вы смете называть меня змей и смотрть мн прямо въ лицо?

— Очень смю, потому что вы пресмыкающаяся змя, сэръ.

— Докажите это, сэръ!— съ жаромъ сказалъ м-ръ Винкель.— Докажите это!

Злобная улыбка исказила лицо почтеннаго издателя ‘Синицы’, когда онъ вынулъ изъ кармана утренній листокъ ‘Журавля’. Бросая газету черезъ столъ, онъ указалъ м-ру Винкелю пальцемъ на какой-то параграфъ.

М-ръ Винкель взялъ газету и прочелъ: ‘Всмъ извстно, что одинъ изъ нашихъ гражданъ, унижающій собою достоинство человка и писателя вмст, осмлился, въ продолженіе послднихъ выборовъ, длать гласно обидные и гнусные намеки на частную жизнь и дла послдняго нашего кандидата, м-ра Фицкина, который — мы смло утверждаемъ это — непремнно добьется достойной чести быть нашимъ представителемъ. Любопытно было бы знать, что собственно хотлъ разумть этотъ гнусный итансвилльскій гражданинъ? Ничего, разумется: злоба ослпила его глаза, и онъ — мы уврены — безъ всякаго опредленнаго смысла принялъ на себя позорную роль клеветника. Что сказалъ бы этотъ злодй, еслибъ мы, подобно ему, забывая вс условія приличія и чести, вздумали поднять завсу, которая, къ счастью, скрываетъ его частную жизнь отъ общаго осмянія и позора? Что подумалъ бы онъ, еслибъ мы ршились указать и привести въ извстность, и объяснить факты и такія обстоятельства, которыя, впрочемъ, безъ того извстны всмъ и каждому въ нашемъ город, кром этой деревянной головы, засоренной нелпйшимъ вздоромъ и хламомъ, гд нтъ боле никакого мста для свтлой человческой мысли? Что, если мы помстимъ на столбцахъ нашей газеты начало остроумнаго стихотворенія, только-что полученнаго нами отъ одного изъ нашихъ почтенныхъ корреспондентовъ?

Мдный лобъ.

О, еслибъ зналъ ты, мдный лобъ,

Какой ты близорукій клопъ

Среди своей семьи безстыдной!

Вин-киль-киль!

Ты понялъ бы, смшной уродъ,

Что ты давно двурогій кротъ,

Слпой къ проказамъ мистриссъ П***

Вин-киль-киль!

— Что значитъ этотъ припвъ, сэръ?— сказалъ м-ръ Поттъ торжественнымъ тономъ.— Не узнаете ли вы собственное имя въ этомъ гнусномъ пасквил? И какую лучшую рифму вы можете прибрать къ слову уродъ?

— Рифму къ слову уродъ?— воскликнула м-съ Поттъ, предупредившая своимъ прибытіемъ вроятный отвтъ ошеломленнаго пикквикиста.— Неужели ты затрудняешься, мой другъ? Уродъ — м-ръ Поттъ: чего лучше? ха, ха, ха!— Здравствуйте, м-ръ Винкель: какъ ваше здоровье?

И съ этими словами м-съ Поттъ, озаренная радужною улыбкой, протянула свою руку молодому человку, но лишь только взволнованный пикквикистъ хотлъ притронуться къ нжнымъ пальчикамъ прелестной леди, м-ръ Поттъ грозно вскочилъ со своего мста.

— Прочь, сударыня, прочь!— закричалъ раздраженный издатель итансвилльской ‘Синицы’.

— М-ръ Поттъ!— воскликнула леди.

— Несчастная!— заревлъ бшеный супругъ.— Взгляните, сударыня, на этотъ пасквиль. Кто этотъ мдный лобъ? Вдь это я, сударыня, я … ‘мдный лобъ среди семьи своей безстыдной!’ Чье это имя съ тремя звздочками. Ваше, сударыня, ваше!

Изрыгая такимъ образомъ бшеное пламя, м-ръ Поттъ неистово бросилъ къ ногамъ своей супруги роковой листокъ ‘Журавля’.

— Честное слово, сэръ,— сказала изумленная м-съ Поттъ, нагибаясь поднять листокъ.— Честное слово, сэръ.

М-ръ Поттъ невольно вздрогнулъ и обомллъ подъ вліяніемъ подозрительнаго взгляда своей супруги. Съ этой минуты, казалось, мужество оставило его однажды навсегда.

Ничего, повидимому, нтъ и быть не можетъ страшнаго въ этой маленькой сентенціи: ‘Честное слово, сэръ’, когда вы читаете ее на бумаг, но еслибъ вы видли и слышали, съ какимъ ужасающимъ эффектомъ были произнесены эти три слова! М-ръ Поттъ долженъ былъ понять, что мрачныя тучи собираются на домашнемъ горизонт и что ему не миновать свирпой грозы. О, какъ онъ проклиналъ себя въ эту минуту.

Прочитавъ гнусное стихотвореніе, м-съ Поттъ испустила пронзительный крикъ и грянулась во всю длину подл экрана y камина. Визгъ, топъ, барахтанье руками и ногами обнаруживали краснорчивйшимъ образомъ сущность ея истинныхъ чувствъ.

— Душенька … ангелъ!..— восклицалъ испуганный м-ръ Поттъ,— я вдь не сказалъ, что врю … право, мой ангелъ … я … я …

Но голосъ несчастнаго супруга утонулъ въ неистовыхъ визгахъ его дражайшей половины.

— Успокойтесь, сударыня, ради Бога, умоляю васъ,— сказалъ м-ръ Винкель.

Но отчаянные корчи и стоны заглушили его слова.

— Ангелъ мой,— говорилъ м-ръ Поттъ,— я сойду съ ума, если ты не перестанешь. Побереги свое здоровье, душенька, для меня, сдлай милость. Что изъ этого выйдетъ? Вдь насъ окружаютъ толпы народа.

Но чмъ усердне умолялъ м-ръ Поттъ, тмъ сильне развивался истерическій припадокъ его супруги. Трудно вообразить, чего бы не сдлалъ бдный журналистъ, чтобъ вновь возстановить спокойствіе въ своемъ дом, но, казалось, не было впереди ни малйшей надежды. М-съ Поттъ бсновалась все сильнй и сильнй, толпа праздныхъ звакъ собиралась подъ окномъ, и горемычный редакторъ ‘Синицы’ съ ужасомъ воображалъ свое окончательное паденіе въ общемъ мнніи итансвилльскихъ гражданъ.

Къ счастью, однакожъ, при особ м-съ Поттъ состояла тлохранительница, молодая леди, управлявшая собственно туалетомъ супруги журналиста, но прямою обязанностью ея было угождать и потакать всмъ прихотямъ, желаніямъ и склонностямъ м-съ Поттъ, какъ скоро она приходила въ столкновеніе со своимъ несчастнымъ супругомъ. Истерическіе визги на этотъ разъ своевременно достигли до ушей молодой леди, и она опрометью бросилась на мсто ужасной сцены, забывъ даже поправить растрепанные локоны и набросить косынку на свои плечи.

— Ахъ, Боже мой, Боже мой!— восклицала тлохранительница, становясь на колни подл поверженной м-съ Поттъ.— Что съ вами, мой ангелъ, что съ вами!

— Господинъ вашъ … бездушный извергъ … охъ!— стонала истерическая леди.

М-ръ Поттъ, очевидно, готовъ былъ сдаться.

— Какъ вамъ не стыдно, сэръ!— воскликнула тлохранительница тономъ смиреннаго упрека.— Онъ губитъ васъ, сударыня, убьетъ, я знаю, Боже мой!

М-ръ Поттъ умилился душевно. Нападенія противоположной стороны продолжались въ систематическомъ порядк.

— О, не оставляйте … не оставляйте меня, Годвина!— бормотала м-съ Поттъ, судорожно хватаясь за руки сердобольной леди.— Вы, только вы истинно привязаны ко мн, мой другъ.

При этомъ трогательномъ воззваніи Годвина приготовилась разыграть трагедію собственнаго издлія, и первый актъ ея открылся обильнымъ пролитіемъ горькихъ слезъ.

— Никогда, моя добрая м-съ … никогда … никогда!— вопила растроганная Годвина.— Такъ ли, сэръ, вы любите свою безцнную супругу? Стыдно вамъ, сэръ … гршно и передъ людьми, и передъ Богомъ. Вы не знаете, сэръ, какъ страдаютъ отъ васъ! Раскаетесь, придетъ пора, да будетъ поздно: я всегда вамъ говорила.

Несчастный Поттъ и блднлъ, и краснлъ, но еще не ршился говорить.

— Годвина, — сказала м-съ Поттъ нжнымъ тономъ.

— Сударыня, — подхватила Годвина.

— Еслибъ вы знали, мой другъ, какъ я любила этого человка …

— О, не надрывайте своего сердца этими воспоминаніями!— сказала тлохранительница.

М-ръ Потъ совсмъ растерялся и продолжалъ стоять, какъ убитый.

— И посл всего этого,— рыдала м-съ Поттъ,— онъ обходится со мной, какъ злодй, какъ извергъ!

— Не думайте объ этомъ, мой ангелъ,— утшала Годвина.

— Нтъ, нтъ, я никогда этого не забуду,— продолжала м-съ Поттъ, бросаясь въ объятія своей тлохранительницы.

— Онъ оскорбилъ меня въ присутствіи третьяго лица … въ присутствіи едва знакомаго джентльмена. Мой братъ, поручикъ, отмститъ за меня. Насъ разведутъ, Годвина.

— Это авось образумитъ его, сударыня,— сказала Годвина.

Неизвстно, какія мысли пробудились въ душ м-ра Потта при этой угроз. Не пускаясь ни въ какія разсужденія относительно возможности развода съ любезной супругой, онъ проговорилъ смиреннымъ тономъ:

— Выслушай меня, мой другъ.

Свжій залпъ истерическихъ взвизговъ и рыданій служилъ единственнымъ отвтомъ со стороны м-съ Поттъ. Несчастная леди желала знать, зачмъ судьба произвела ее на свтъ и зачмъ попалась она въ руки безжалостному мучителю, готовому свести ее въ преждевременную могилу.

— Другъ мой,— продолжалъ м-ръ Поттъ,— ты совсмъ напрасно надрываешь свое сердце. Я вовсе не думаю, чтобъ этотъ гнусный пасквиль имлъ какое-нибудь основаніе … никакого, мой ангелъ. Мн только досадно, могу даже сказать — обидно, что эта ‘журавлиная’ сволочь издвается надъ нами. Я вовсе не хотлъ обвинять тебя, мой ангелъ.

И м-ръ Поттъ бросилъ умоляющій взглядъ на невинную причину всей этой суматохи. Благородный пикквикистъ долженъ былъ забыть, что его называли пресмыкающимся зміемъ.

— Какія же мры, сэръ, вы намрены принять для уничтоженія печальныхъ послдствій нанесенной обиды?— спросилъ ободрившійся м-ръ Винкель.

— Годвина,— замтила м-съ Поттъ,— намренъ ли онъ дать публичную пощечину редактору этой гадкой газеты? Какъ вы думаете, Годвина?

— Успокойтесь, сударыня,— отвчала тлохранительница,— пощечина будетъ дана, если вы этого желаете. Непремнно.

— Конечно, конечно,— прибавилъ м-ръ Поттъ, съ удовольствіемъ замтивъ, что его супруга начинаетъ мало-по-малу приходить въ себя.— За пощечиной дло не станетъ.

— Когда-жъ онъ это сдлаетъ, Годвина?— спросила м-съ Поттъ, еще не совсмъ ршаясь покончить истерическую церемонію.

— Сегодня, мой другъ, прежде чмъ успешь ты поужинать,— сказалъ м-ръ Поттъ.

— О, Годвина! — воскликнула м-съ Поттъ, однимъ этимъ только способомъ можетъ быть возстановлена моя репутація въ свт. Пощечина клеветнику!

— Непремнно, сударыня,— отвчала Годвина.— Какой же мужчина откажется отмстить за обиду?

М-ръ Поттъ еще разъ долженъ былъ подтвердить свое торжественное общаніе, такъ какъ нельзя было покамстъ разсчитывать на окончательное прекращеніе истерическихъ припадковъ. Запуганная мыслью о малйшей возможности подозрнія относительно нарушеній супружескаго долга, м-съ Поттъ еще разъ десять пыталась грянуться на мягкій коверъ и непремнно грянулась бы, еслибъ усмиренный супругъ каждый разъ не становился на колни для испрашиванія помилованія. Наконецъ, м-съ Поттъ совсмъ угомонилась и, подавъ руку своему супругу, сла за столъ. М-ръ Винкель послдовалъ ихъ примру.

— Надюсь, м-ръ Винкель, что этотъ низкій газетчикъ не побудитъ васъ сократить ваше пребываніе въ нашемъ дом,— сказала м-съ Поттъ, улыбаясь сквозь слезы.

— Надюсь, что нтъ,— проговорилъ м-ръ Поттъ, желавшій отъ всей души, чтобъ его гость подавился кускомъ хлба въ ту самую минуту: другихъ средствъ спровадить его со двора онъ не видлъ.— Надюсь, что нтъ.

— Покорно васъ благодарю,— сказалъ м-ръ Винкель,— но сегодня утромъ получено отъ м-ра Пикквика письмо, гд онъ приглашаетъ всхъ насъ немедленно отправиться къ нему въ Бери.

— Когда-жъ вы прочли это письмо?— съ безпокойствомъ спросила м-съ Поттъ.

— Я еще былъ въ постели, когда м-ръ Топманъ пришелъ ко мн съ этой встью.

— Стало-быть, вы дете?— спросилъ м-ръ Поттъ.

— демъ въ почтовой карет.

— Но вы, конечно, воротитесь къ намъ?— сказала м-съ Поттъ.

— О, непремнно!— отвчалъ м-ръ Винкель.

— Вы совершенно уврены въ этомъ?— спросила м-съ Поттъ, бросивъ украдкой нжный взглядъ на своего гостя.

— Совершенно увренъ,— отвчалъ м-ръ Винкель.

Завтракъ прошелъ въ глубокомъ молчаніи, потому что вс вообще были погружены въ печальную думу. М-съ Поттъ жалла о близкой разлук съ любезнымъ джентльменомъ, м-ръ Поттъ обдумывалъ планъ относительно будущей борьбы съ безстыднымъ ‘Журавлемъ’, м-ръ Винкель досадовалъ въ глубин души на свое неловкое и двусмысленное положеніе въ обществ примирившихся супруговъ.

Пробилъ, наконецъ, желанный часъ разлуки. Повторивъ еще разъ торжественное общаніе воротиться при первой возможности подъ гостепріимную кровлю, м-ръ Винкель учтиво раскланялся съ журналистомъ, пожалъ руку его супруг и отправился въ гостиницу къ своимъ друзьямъ.

— Если онъ еще когда-нибудь переступитъ черезъ порогъ моего дома, я отравлю его,— думалъ м-ръ Поттъ, отправляясь въ свой кабинетъ, гд нужно было изострить мткую стрлу для ‘Журавля’.

— Если еще разъ когда-нибудь я вздумаю вступить въ сношенія съ этими людьми,— думалъ м-ръ Винкель на дорог къ своимъ друзьямъ,— чортъ побери, меня стоитъ тогда повсить на первой вислиц. Вотъ все, что я скажу.

Все было приготовлено къ дорог, и уже карета стояла y крыльца. Черезъ полчаса пикквикисты катились по тмъ самымъ мстамъ, гд еще такъ недавно путешествовали м-ръ Пикквикъ и Самуель Уэллеръ. М-ръ Снодграсъ составилъ поэтическое описаніе живописныхъ луговъ и полей, бывшихъ предметомъ его тщательнаго наблюденія.

М-ръ Уэллеръ, стоявшій y воротъ гостиницы ‘Встника’, встртилъ съ веселымъ лицомъ путешествующихъ друзей и немедленно ввелъ ихъ въ комнату м-ра Пикквика, гд они, къ величайшему изумленію, увидли также господъ Трунделя и Уардля. М-ръ Топманъ былъ, казалось, весьма непріятно пораженъ этою нечаянной встрчей.

— Какъ ваше здоровье, любезный другъ?— сказалъ старикъ Уардль, радушно пожимая руку м-ра Топмана.— Что прошло, то невозвратимо, и тужить не стоить о томъ, чего говорить нельзя. Все къ лучшему, м-ръ Топманъ, поврьте старику. Для нея, разумется, я желалъ бы такого жениха, какъ вы, но спаси васъ Аллахъ отъ такой невсты, какъ она. Право, я радъ, что вы не сошлись: спасибо этому Джинглю. Вы найдете для себя помоложе и почище, любезный другъ: не такъ-ли?

При этомъ утшеніи старикъ Уардль хлопнулъ по спин горемычнаго Топмана и засмялся отъ чистаго сердца.

— Ну, a вы какъ, друзья мои!— продолжалъ старый джентльменъ, пожимая въ одно и то же время руки господъ Винкеля и Снодграса.— Я только что говорилъ Пикквику, что вс мы должны собраться на святкахъ въ моемъ дом. Будемъ праздновать свадьбу, друзья мои, настоящую свадьбу.

— Свадьбу!— воскликнулъ м-ръ Снодграсъ, поблднвъ, какъ полотно.

— Ну да, свадьбу. Чего-жъ вы испугались? М-ръ Трундель женится на Изабелл и больше ничего.

— Только то?— сказалъ м-ръ Снодграсъ, почувствовавшій въ эту минуту, будто гора свалилась съ его плечъ.— Поздравляю васъ, м-ръ Уардль. Здоровъ ли Джой?

— Какъ откормленный быкъ. Спитъ напропалую съ утра до ночи.

— A ваша матушка? пасторъ? все ваше семейство?

— Вс здоровы, какъ нельзя больше.

— A гд, позвольте васъ спросить,— сказалъ м-ръ Топманъ, длая надъ собою нкоторое усиліе,— она? гд, сэръ?

Предложивъ этотъ вопросъ, м-ръ Топманъ отворотилъ голову и закрылъ руками лицо.

— Она!— воскликнулъ пожилой джентльменъ, длая лукавую гримасу.— Кого жъ вы разумете, любезный другъ?

М-ръ Топманъ, перегибаясь и переминаясь, долженъ былъ произнести имя прелестной Рахили.

— Ея ужъ нтъ съ нами,— сказалъ пожилой джентльменъ.— Она живетъ y дальней родни, за нсколько сотъ миль отъ Дингли-Делль. Общество молодыхъ двицъ не нравилось моей сестр, и мы снарядили ее въ путь-дорогу.— Но вотъ готовъ и обдъ. Вроятно, вы проголодались. Садитесь, господа.

За столомъ м-ръ Пикквикъ, къ величайшему ужасу и негодованію своихъ друзей, разсказалъ подробно исторію своихъ несчастныхъ похожденій въ двичьемъ саду, причемъ вс единодушно и единогласно подвергли проклятію мошенника Джингля.

— И вотъ, господа,— заключилъ м-ръ Пикквикъ,— теперь я принужденъ хромать на одну ногу.

— Со мной вдь тоже случилась довольно забавная исторія,— сказалъ улыбаясь м-ръ Винкель.

И по требованію м-ра Пикквика онъ представилъ подробности относительно гнуснаго пасквиля, напечатаннаго въ безсовстной итансвилльской газет.

Чело м-ра Пикквика постепенно хмурилось и приняло самое мрачное выраженіе подъ конецъ непріятнаго разсказа. Замтивъ это, почтительные сочлены хранили глубокое молчаніе, не осмливаясь представить съ своей стороны никакихъ замчаній. Наконецъ, м-ръ Пикквикъ сжалъ кулакъ и, выразительно ударивъ по столу, произнесъ слдующую рчь:

— Не странно ли, господа, не удивительно ли, что судьба, повидимому, предназначила намъ везд разстраивать спокойствіе честныхъ людей, предлагающихъ намъ гостепріимство? Отчего это происходитъ? Не доказываетъ ли это, въ нкоторой степени, нескромность, криводушіе, наглость или,— что всего хуже,— низкую неблагодарность моихъ спутниковъ, готовыхъ безстыдно возмущать спокойствіе женскихъ сердецъ подъ всякой кровлей, гд бы имъ ни было оказано радушное гостепріимство? Не значитъ ли это, спрашиваю я …

М-ръ Пикквикъ, нтъ сомннія, представилъ бы своимъ сочленамъ образчикъ великолпной рчи, если бы въ эту самую минуту не явился въ комнату Самуэль Уэллеръ съ письмомъ въ рукахъ. Прерванный такимъ образомъ на самомъ краснорчивомъ мст, ученый мужъ взялъ и вытеръ очки, надлъ ихъ на носъ и проговорилъ ласковымъ тономъ:

— Чего вамъ надобно, Самъ?

— Бгалъ сейчасъ на почту и получилъ письмо, адресованное на ваше имя,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.— Запечатано облаткой, сэръ.

— Почеркъ незнакомый,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, открывая письмо.— Великій Боже! что это такое? Ну, да … быть не можетъ … да, да, это чья-нибудь шутка и больше ничего.

— Что это за письмо?— вскричали пикквикисты въ одинъ голосъ.

— Не умеръ ли кто-нибудь?— спросилъ старикъ Уардль, пораженный страшнымъ безпокойствомъ, выразившимся на лиц м-ра Пикквика.

Не отвчая ничего, м-ръ Пикквикъ бросилъ письмо черезъ столъ и приказалъ Топману читать вслухъ. Страшно было въ эту минуту смотрть на физіономію великаго человка, забросившаго свою голову на спинку креселъ.

М-ръ Топманъ дрожащимъ и прерывающимся голосомъ началъ читать слдующее письмо, написанное красивымъ почеркомъ:

‘Господину Самуилу Пикквику.

‘Корнгильское подворье. Августа 28.

‘Годъ 1827.

‘Вдова Бардль противъ Пикквика.

‘Милостивый государь.

‘Уполномоченные вдовою м-съ Мартою Бардль завести съ вами тяжбу по поводу нарушенія вами формальнаго общанія вступить съ нею въ законный бракъ, мы имемъ честь извстить васъ, что м-съ Бардль полагаетъ свои убытки въ тысячу пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ. Жалоба на законномъ основаніи уже поступила противъ Васъ въ Судъ, гд будетъ производиться это дло по существующимъ законамъ. Благоволите, милостивый государь, извстить насъ по почт объ имени Вашего лондонскаго адвоката, которому вы имете поручить ходатайство по вышеозначенному иску.

‘Съ глубочайшимъ почтеніемъ, милостивый

‘государь, имемъ честь быть

‘Вашими покорнйшими слугами,

‘Додсонъ и Фоггъ’.

Никакое перо не въ состояніи изобразить нмого изумленія, съ какимъ вс почтенные гости и сочлены пересматривались другъ на друга и бросали потомъ изумленные взоры на достопочтеннаго президента. У всхъ какъ будто отнялся языкъ, и торжественное молчаніе продолжалось нсколько минутъ. М-ръ Топманъ первый началъ рчь:

— Додсонъ и Фоггъ!— повторилъ онъ машинально.

— Вдова Бардль и Пикквикъ!— сказалъ м-ръ Снодграсъ, погруженный въ глубокое раздумье.

— Возмущать спокойствіе женскихъ сердецъ!— бормоталъ м-ръ Винкель съ разсяннымъ видомъ.

— Это заговоръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, получивъ способность говорить,— низкій заговоръ между этими алчными сутягами … какъ бишь ихъ?

— Додсонъ и Фоггь!— повторилъ м-ръ Топманъ.

— Безсовстные крючки!— продолжалъ м-ръ Пикквикъ.— Это ихъ зати, иначе быть не можетъ. М-съ Бардль къ этому неспособна, я въ этомъ увренъ. Сердце y нея мягкое, робкое. Смшно, право смшно!

— Ну, конечно, вы можете лучше всхъ судить о сердц м-съ Бардль,— проговорилъ старикъ Уардль съ насмшливой улыбкой.— Нтъ, почтеннйшій, я готовъ присягнуть, что Додсонъ и Фоггъ получше нась съ вами знаютъ женскія сердца.

— Чего-жъ они хотятъ отъ меня?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Повыцарапать денегъ изъ вашего кармана — вотъ и все тутъ,— сказалъ м-ръ Уардль.

— Удивительная наглость! И кто слышалъ когда, чтобы я говорилъ съ нею иначе, какъ обыкновенно говоритъ жилецъ со своей хозяйкой?— продолжалъ м-ръ Пикквикъ.— Кто когда-либо видлъ меня съ нею? Даже мои друзья, почтенные члены моего клуба …

— Одинъ разъ, впрочемъ …— замтилъ м-ръ Топманъ.

М-ръ Пикквикъ измнился въ лиц.

— Ну, тутъ должна быть закорючка,— сказалъ старикъ Уардль.— Посмотримъ, что такое.

М-ръ Топманъ устремилъ робкій взглядъ на президента.

— Подозрительнаго, однакожъ, тутъ ничего не могло быть,— сказалъ м-ръ Топманъ,— только вотъ видите … право, я не знаю, какъ это случилось! Представьте, однакожъ, мы видли м-съ Бардль въ объятіяхъ м-ра Пикквика.

— Силы небесныя!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, пораженный внезапнымъ воспоминаніемъ.— Какое страшное стеченіе обстоятельствъ! Такъ точно: она лежала на моихъ рукахъ!

— И почтенный другъ нашъ старался нжнымъ голосомъ смягчить ея горе,— сказалъ м-ръ Винкель съ лукавой усмшкой.

— Правда,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— отпереться не могу.

— Ну, братъ Пикквикъ, попался, любезнйшій!— подхватилъ старикъ Уардль.— Дло принимаетъ серьезный оборотъ. Ахъ ты, старый ловеласъ!

И онъ залился самымъ добродушнымъ смхомъ, отъ котораго чуть не задрожали стекла буфета.

— Страшное стеченіе обстоятельствъ,— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, облокачиваясь подбородкомъ на свои руки.— Винкель, Топманъ, прошу извинить меня за выходки, обращенныя мною противъ васъ. Беру назадъ вс свои слова. Что длать? Вс мы — несчастныя жертвы обстоятельствъ. Такова судьба!

Закрывъ руками свое лицо, м-ръ Пикквикъ погрузился въ глубокую думу. Старикъ Уардль наблюдалъ ужимки и косвенные взгляды пикквикистовъ.

— Надобно, однакожъ, привести въ извстность это гнусное дло,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, поднимая голову и ударивъ кулакомъ но столу.— Я долженъ увидться съ этимъ Додсономъ и Фоггомъ. ду завтра въ Лондонъ.

— Не завтра, почтенный,— сказалъ старикъ Уардль,— ты слишкомъ хромъ для зды на почтовыхъ.

— Ну, такъ послзавтра.

— A послзавтра — первое сентября, и мы отправляемся на охоту въ помстье сэра Джоффри Маннинга. Ты, по крайней мр, долженъ принять участіе въ нашемъ завтрак.

— Въ такомъ случа поздка въ Лондонъ отлагается на два дня,— сказалъ м-ръ Пикквикъ. На третій будетъ четвергъ.— Самуэль!

— Что прикажете?

— Возьмите два мста въ дилижанс на утро четверга — для себя и для меня.

— Слушаю, сэръ.

Проговоривъ это, м-ръ Уэллеръ выступилъ на улицу медленнымъ шагомъ, запустивъ руки въ карманы и устремивъ глаза въ землю.

— Вдь вотъ оно, подумаешь, не было печали, да черти накачали,— говорилъ м-ръ Уэллеръ, отправившійся исполнять порученіе своего господина.— Неужто въ самомъ дл водились y него шашни съ этой пучеглазой вдовой?.. Странные люди: всегда съ ними какая-нибудь исторія! Впрочемъ, быть не можетъ: онъ къ этому неспособенъ.

И, продолжая философствовать въ этомъ дух, м-ръ Самуэль Уэллеръ пришелъ, наконецъ, въ контору дилижансовъ.

Глава XIX.

Веселое начало и печальный конецъ.

Не думая и не гадая объ ужасныхъ приготовленіяхъ, которыя длалъ безпокойный человкъ на первое сентября, беззаботныя птички весело встртили этотъ день и привтствовали общимъ хоромъ тихое утро, озаренное яркими лучами солнца. Молодыя куропатки извивались и порхали между колосьями сжатой нивы, предаваясь всмъ утхамъ, свойственнымъ юнымъ лтамъ, между тмъ какъ старые друзья ихъ, бросая философскій взглядъ на проказы юныхъ птенцовъ, спокойно сидли на своихъ мстахъ, согрвая свою кровь подъ вліяніемъ живительныхъ лучей. Спокойные настоящимъ, невинные птенцы отнюдь не предчувствовали ужасной судьбы, уже тяготйшей надъ ихъ головами. Счастливое невдніе! Не часто ли и мы … мы, которые … но это вздоръ: обратимся къ длу.

На простомъ язык это значитъ, что наступило превосходное рдкое утро, такъ что никто не могъ подумать, что уже совсмъ пролетло англійское лто. Заборы, поля, деревья, долины представляли очарованному глазу разнообразные переливы глубокой, роскошной зелени: ни одинъ листокъ не пожелтлъ, не упалъ на мягкую землю, и не было нигд ни малйшихъ признаковъ осеннихъ опустошеній. Солнце горло ярко на безоблачномъ неб, воздухъ наполнялся пніемъ птицъ и жужжаніемъ наскомыхъ, сады, луга и огороды еще пестрли миріадами цвтовъ, омытыхъ теперь серебристою росою. Везд и на всемъ глубокіе слды прекраснаго лта, полнаго роскошной жизни.

Таково было утро, когда открытая коляска подкатила къ воротамъ огороженнаго поля, гд стояли высокій дюжій лсничій и оборванный мальчишка въ кожаныхъ штанахъ. Въ коляск сидли пикквикисты,— за исключеніемъ м-ра Снодграса, который предпочелъ остаться дома,— м-ръ Уардль и м-ръ Трундель. Самуэль Уэллеръ вмст съ кучеромъ засдалъ на козлахъ.

Лсничій и мальчишка, сопровождаемые парою лягавыхъ, держали на своихъ плечахъ кожаные мшки огромнаго размра.

— Неужели,— шепнулъ м-ръ Винкель на ухо старику Уардлю,— неужели они думаютъ, что мы наполнимъ до верха эти огромные мшки? Гд взять столько дичиі

— Вотъ забавный вопросъ!— воскликнулъ старикъ Уардль.— Дичи пропасть въ этихъ мстахъ, была бы охота стрлять. Вы наполните одинъ мшокъ, a я другой, и если не хватитъ мста, можно, пожалуй, помстить цлую дюжину въ карман нашихъ охотничьихъ сюртуковъ.

М-ръ Винкель, выходя изъ коляски, не счелъ нужнымъ представить особыхъ замчаній на этотъ отвтъ, но онъ думалъ про себя: — ‘Если эти ребята будутъ ждать на открытомъ воздух, пока я наполню одинъ изъ этихъ мшковъ, имъ придется, безъ всякаго сомннія, нажить такую лихорадку, отъ которой не вылчитъ ихъ ни одинъ докторъ въ мір.

— Цссъ, ‘Юнона’, цссъ, ‘Старая-Двчонка’, лежать, ‘Дафна’, лежать,— говорилъ м-ръ Уардль, лаская лягавыхъ собакъ.— Сэръ Джоффри еще въ Шотландіи, Мартынъ?

Высокій лсничій далъ утвердительный отвтъ и взглянулъ съ нкоторымъ недоумніемъ на м-ра Винкеля, державшаго свое ружье такимъ образомъ, какъ будто оно само собою должно было выстрлить изъ его кармана. М-ръ Топманъ между тмъ съ видимымъ опасеніемъ смотрлъ на курокъ, какъ будто не совсмъ понимая, къ чему служитъ эта вещица.

— Мои пріятели, Мартынъ, еще не совсмъ навострились въ занятіяхъ этого рода,— сказалъ м-ръ Уардль, замтивъ недоумніе лсничаго.— Вкъ живи, вкъ учись,— говоритъ пословица: немножко практики и — они сдлаются чудесными стрлками. Впрочемъ, пріятель мой Винкель уже иметъ нкоторый навыкъ.

М-ръ Винкель улыбнулся при этомъ комплимент и скромно потупилъ глаза, причемъ его ружье приняло такое мистическое положеніе, что, будь оно заряжено,— м-ръ Винкель непремнно палъ бы мертвый на зеленую траву.

— Вы, однакожъ, не извольте держать этакъ свое ружьецо, если будетъ въ немъ зарядъ,— сказалъ высокій лсничій довольно грубымъ тономъ,— не то, сэръ, долго ли до грха: вы какъ разъ подстрлите кого-нибудь изъ насъ.

Покорный этому наставленій, м-ръ Винкель, перемняя позу, дотронулся весьма неловко до головы м-ра Уэллера.

— Эге!— сказалъ Самуэль, подымая свалившуюся шляпу и потирая свой високъ,— если этакъ все пойдетъ y васъ, м-ръ Винкель, вы съ одного выстрла наполните пустой мшокъ, да еще останется малая толика для кармановъ.

Здсь мальчишка въ кожаныхъ штанахъ залился неумолкаемымъ смхомъ, стараясь между тмъ смотрть на какой-то посторонній предметъ, пробудившій будто бы его нескромную веселость. М-ръ Винкель величественно нахмурилъ брови.

— Куда велли вы, Мартынъ, принести нашу закуску?— спросилъ м-ръ Уардль.

— Я сказалъ, сэръ, мальчишк, чтобы онъ притащилъ корзинку на Красный холмъ ровно въ двнадцать часовъ.

— Что это за Красный холмъ? Другое помстье сэра Джоффри?

— Нтъ, сэръ, тамошнее поле принадлежитъ капитану Больдвигу. Мсто очень спокойное: никто намъ не помшаетъ.

— Очень хорошо,— сказалъ старикъ Уардль.— Теперь, господа, чмъ скоре, тмъ лучше. Стало быть, вы, Пикквикъ, прідете къ намъ въ двнадцать часовъ?

Однакожъ, м-ру Пикквику хотлось бы присутствовать на самомъ мст охоты, тмъ боле, что онъ чрезвычайно безпокоился насчетъ жизни и костей своихъ любезныхъ сочленовъ. Къ тому же было весьма непріятно возвратиться назадъ въ такое прекрасное утро, общавшее множество наслажденій на открытомъ пол. Поэтому отвтъ ученаго мужа былъ произнесенъ весьма нершительнымъ и даже печальнымъ тономъ:

— Какъ же это, господа? Я вдь думалъ …

— Разв онъ не стрляетъ, сэръ?— спросилъ длинный лсничій.

— Нтъ. Къ тому же онъ хромаетъ на одну ногу,— отвчалъ м-ръ Уардль.

— Мн бы, однакожъ, очень хотлось быть съ вами вмст, господа,— замтилъ м-ръ Пикквикъ.

Продолжительная пауза.

— Не распорядиться ли вотъ какъ, господа,— сказалъ мальчишка въ кожаныхъ штанахъ,— y насъ, по другую сторону забора, есть небольшая телжка, гд было бы очень удобно сидть этому джентльмену. Его слуга можетъ везти за нами эту телжку.

— Славно сказано,— подхватилъ м-ръ Уэллеръ, пламенно желавшій и самъ присутствовать на мст охоты.— Мальчуганъ, я вижу, уменъ какъ бсенокъ. Я пойду за телжкой.

Но здсь возникло непредвиднное затрудненіе. Длинный лсничій ршительно протестовалъ противъ введенія на сцену человка съ телжкой, доказывая весьма основательно, что это будетъ непростительнымъ нарушеніемъ всхъ правилъ охоты.

Нашлись, однакожъ, средства побдоносно отклонить возраженія этого рода. Длинный лсничій облегчилъ свою душу, во-первыхъ, тмъ, что далъ сильный подзатыльникъ находчивому юнош, подавшему первую мысль насчетъ ненавистной телжки, a во-вторыхъ — ему общали двойную порцію водки съ прибавленіемъ двухъ шиллинговъ на похмлье. Посл всхъ этихъ переговоровъ общество двинулось съ мста. Лсничій и м-ръ Уардль пошли впередъ, м-ръ Пикквикъ въ маленькой телжк замыкалъ собой арьергардъ. Телжку везъ, разумется, м-ръ Самуэль Уэллеръ.

— Остановитесь, Самъ!— вскричалъ м-ръ Пикквикъ, дохавшій благополучно до половины перваго поля.

— Что такое?— спросилъ Уардль.

— Я не двинусь съ мста,— сказалъ м-ръ Пикквикъ ршительнымъ тономъ,— не двинусь съ мста, если Винкель будетъ этакъ нести свое ружье.

— Какъ же я долженъ нести?— спросилъ несчастный Винкель.

— Оборотите его дуломъ къ земл,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Но это будетъ не по охотничьи,— возразилъ м-ръ Бинкель.

— Ничего не хочу знать,— отвчалъ взволнованный м-ръ Пикквикъ,— y меня вовсе нтъ охоты отправиться на тотъ свтъ изъ за соблюденія вашихъ охотничьихъ приличій.

— Готовъ биться объ закладъ, что первый выстрлъ этого джентльмена обрушится на нашу голову,— проворчалъ долговязый лсничій.

— Ну, что за вздоръ… право!— говорилъ бдный Винкель, оборачивая свое ружье дуломъ въ землю.

— Нечего теперь бояться за свои кости,— замтилъ м-ръ Уэллеръ.

И телжка опять двинулась впередъ.

— Остановитесь!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, прохавъ не боле десяти шаговъ.

— Что еще?— спросилъ Уардль.

— Топмана ружье грозитъ бдой,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— я это вижу.

— Какой бдой!— воскликнулъ м-ръ Топманъ

— Вы можете застрлить кого-нибудь изъ насъ. Послушайте, господа, мн очень совстно, но я принужденъ замтить опять, что не двинусь съ мста, если Топманъ не согласится держать свое ружье такъ же, какъ Винкель.

— Я готовъ, сэръ, подать вамъ такой же совтъ,— сказалъ лсничій,— или вы можете всадить пулю въ свой собственный жилетъ.

М-ръ Топманъ, съ обязательной поспшностью, повернулъ свое ружье, и успокоенное общество снова двинулось впередъ.

Вдругъ собаки остановились, какъ вкопанныя, и вмст съ ними остановился лсничій.

— Что съ ними сдлалось?— шепнулъ м-ръ Винкель.— Какъ странно он стоятъ!

— Молчите,— сказалъ Уардль,— разв вы не видите, что он указываютъ?

— Указываютъ!— повторилъ м-ръ Винкель и тутъ же принялся озираться вокругъ, ожидая увидть гд-нибудь прекрасный ландшафтъ, на который по его соображеніямъ, должны были указывать чуткія собаки.— Ничего не вижу, право. На что-жъ он указываютъ?

Послышался рзкій внезапный шумъ, заставившій м-ра Винкеля отскочить назадъ, какъ будто онъ боялся застрлить себя.— Бацъ — бацъ! Дымъ выпорхнулъ изъ двухъ ружей и разсялся въ воздушномъ пространств.

— Гд он?— закричалъ м-ръ Винкель, суетливо осматриваясь во вс стороны и перебгая отъ одного мста къ другому.— Гд он? Скажите, куда мн палить. Гд он, пострлъ ихъ побери, гд он?

— Гд он!— сказалъ Уардль, поднимая двухъ птицъ, положенныхъ собаками y его ногъ.— Какъ гд? Вотъ он.

— Нтъ, нтъ, я говорю про другихъ!— кричалъ отуманенный м-ръ Винкель.

— Ну, тхъ уже не догнать намъ съ вами,— холодно сказалъ Уардль, заряжая опять свое ружье.

— Минутъ черезъ пять, я полагаю, налетитъ другая стая,— сказалъ длинный лсничій,— если этотъ господинъ теперь же начнетъ спускать курокъ, ружье авось выстрлитъ y него въ самую пору.

— Ха! ха! ха!— залился м-ръ Уэллеръ.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая сострадательный взглядъ на несчастнаго сочлена, приведеннаго въ крайнее смущеніе нескромными выходками.

— Что прикажете, сэръ?

— Перестаньте хохотать.

— Слушаю, сэръ.

И м-ръ Уэллеръ, поджавъ животъ, принялся выдлывать позади телжки самыя уморительныя гримасы къ величайшему наслажденію мальчишки въ кожаныхъ штанахъ, который безъ церемоніи принялся хохотать во все горло, за что и получилъ толчокъ отъ долговязаго лсничаго, воспользовавшагося этимъ случаемъ, чтобы скрыть свою собственную неудержимую веселость.

— Браво, любезный другъ!— воскликнулъ старикъ Уардль, обращаясь къ м-ру Топману,— вы-таки выстрлили на всякій случай.

— О, да,— отвчалъ м-ръ Топманъ, проникнутый сознаніемъ собственнаго достоинства,— я выстрлилъ!

— И очень хорошо. Въ другой разъ, авось, попадете во что-нибудь, если пристальне будете смотрть. Не мудрено вдь?

— Совсмъ не мудрено,— сказалъ м-ръ Топманъ,— только я чуть не отскочилъ назадъ, когда прикладомъ ударило меня въ плечо. Я вовсе не думалъ, чтобы могли такъ брыкаться эти огнестрльныя штучки.

— Ничего, любезный другъ, скоро привыкнете,— сказалъ улыбаясь старый джентльменъ.— Ну, теперь въ походъ. Что телжка?

— Готова, сэръ.

— Пошевеливайтесь.

— Держитесь крпче, сэръ,— сказалъ Самуэль, принимаясь за свое дло.

— Держусь,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

И общество скорыми шагами пошло впередъ. Разъ только должны были они остановиться y плетня при переправ на другое поле. Съ помощью своихъ учениковъ м-ръ Пикквикъ благополучно перелзъ черезъ плетень, и еще благополучне м-ръ Уэллеръ перебросилъ походную телжку.

— Теперь, м-ръ Винкель,— сказалъ старикъ Уардль,— совтую вамъ идти подл меня. Смотрите, не опоздайте въ другой разъ.

— Нтъ, ужъ теперь не опоздаю,— сказалъ м-ръ Винкель.— Что? Не указываютъ ли он?

— Покамстъ еще нтъ. Идите тише.

Все было тихо и спокойно, если бы м-ръ Винкель производя какую-то запутанную эволюцію со своимъ ружьемъ, не выстрлилъ совсмъ нечаянно въ одну изъ критическихъ минутъ черезъ голову мальчишки, въ то самое мсто, гд могъ бы быть мозгъ длиннаго лсничаго, если бы онъ подвернулся вмсто вертляваго мальчика.

— Какой чортъ надоумилъ васъ на эту штуку?— сказалъ старикъ Уардль, когда птицы, безъ малйшаго вреда, разлетлись по воздушному пространству.

— Въ жизнь не видалъ я такого гадкаго ружья,— отвчалъ бдный Винкель, съ недоумніемъ и досадой разсматривая курокъ, какъ будто въ устройств его заключалась какая-нибудь важная ошибка.— Оно стрляетъ само собою, провалъ его возьми!

— Само собою!— повторилъ Уардль сердитымъ тономъ.— Этакъ, пожалуй, оно само собою убьетъ кого-нибудь изъ вашихъ рукъ.

— Этого, авось, намъ недолго дожидаться,— замтилъ долговязый лсничій пророческимъ тономъ.

— Что вы хотите сказать этимъ?— сердито спросилъ м-ръ Винкель.

— Ничего, сэръ, будьте спокойны,— отвчалъ лсничій,— я человкъ одинокій, a мать этого мальчика исходатайствуетъ пенсію отъ сэра Джоффри, если сынъ ея будетъ убитъ на его земл.— Заряжайте свое ружье, сэръ, заряжайте.

— Отнимите y него ружье!— закричалъ м-ръ Пикквикъ изъ своей телжки, пораженный ужасомъ при этихъ мрачныхъ предсказаніяхъ лсничаго.— Эй, кто-нибудь! Отнимите y него ружье!

Никто, однакожъ, не хотлъ повиноваться грозному приказанію ученаго мужа. М-ръ Винкель бросилъ на него возмущенный взглядъ и спокойно зарядилъ ружье. Общество опять пошло впередъ.

Основываясь на запискахъ м-ра Пикквика, мы обязаны здсь довести до свднія читателей, что м-ръ Топманъ вообще обнаружилъ въ настоящемъ случа гораздо боле проницательности и благоразумія, чмъ м-ръ Винкель, что, впрочемъ, отнюдь не можетъ относиться къ униженію достоинствъ этого послдняго джентльмена. М-ръ Винкель изслдовалъ полевое искусство со всхъ сторонъ и справедливо заслужилъ въ этомъ отношеніи громкую извстность, но м-ръ Пикквикъ основательно замчаетъ, что теорія и практика — дв вещи совершенно разныя и нердко даже противорчащія одна другой. Дознано съ незапамятныхъ временъ продолжительнымъ рядомъ вковъ, что многіе отличные философы, яркія свтила мудрости на ея теоретическомъ горизонт, оказывались совершенно неспособными для практической жизни.

Процессъ м-ра Топмана, подобно многимъ возвышеннымъ открытіямъ, былъ самъ въ себ чрезвычайно простъ и ясенъ. Съ быстротою и проницательностью геніальнаго человка, онъ вдругъ понялъ и сообразилъ, что надобно въ настоящемъ случа держаться двухъ существенныхъ пунктовъ: должно, во-первыхъ, палить такимъ образомъ, чтобы не сдлать вреда своимъ собственнымъ костямъ, и во-вторыхъ, палить такъ, чтобы не было никакой опасности для присутствующихъ. При соблюденіи этихъ двухъ условій, остаётся только — зажмурить глаза какъ можно крпче и выпалить на воздухъ.

Случилось однажды, что м-ръ Топманъ, посл успшнаго выполненія всхъ этихъ условій, открылъ глаза и увидлъ въ воздух застрленную куропатку, падавшую на землю. При этомъ онъ уже хотлъ принести обычное поздравленіе м-ру Уардлю, какъ вдругъ этотъ джентльменъ, подбжавъ къ нему, съ жаромъ схватилъ его руку.

— Это вы, Топманъ, подстрлили?— вскричалъ м-ръ Уардль.

— Нтъ,— сказалъ м-ръ Топманъ,— нтъ!

— Не запирайтесь, Топманъ, вы … вы … я видлъ собственными глазами, я наблюдалъ, какъ вы мтили, и могу васъ уврить, лучшій охотникъ въ мір не обнаружитъ высшаго искусства. A я, скажите пожалуйста, воображалъ, что вы совершенный новичокъ въ этомъ дл. Нтъ, Топманъ, теперь меня не проведете.

Напрасно м-ръ Топманъ протестовалъ съ улыбкой самоотверженія, что онъ не бралъ ружья въ руки до этой поры: эта самая улыбка служила, нкоторымъ образомъ, обличеніемъ въ притворств. Съ этой минуты слава м-ра Топмана утвердилась на прочномъ основаніи однажды навсегда.

Намъ извстно изъ достоврныхъ источниковъ, что многія блестящія славы въ этомъ подлунномъ мір пріобртаются съ такою же легкостью, съ какою м-ръ Топманъ, зажмуривъ глаза, подстрлилъ легкомысленную куропатку. Это въ скобкахъ.

Между тмъ м-ръ Винкель надувался, пыхтлъ и кряхтлъ, не отличившись во все время ни однимъ знаменитымъ подвигомъ, достойнымъ внесенія въ памятную книгу. Заряды его иной разъ летли къ облакамъ безъ всякой опредленной цли, и въ другой — направлялись по низменнымъ пространствамъ, подвергая опасности жизнь двухъ лягавыхъ собакъ. Какъ фантастическая стрльба, подчиненная порывамъ поэтическаго вдохновенія, экзерсиція м-ра Винкеля была, конечно, интересна и въ высшей степени разнообразна, но во всякомъ случа не имла никакой важности, какъ занятіе, обращенное на предметъ житейскій. Пуля, говорятъ, виноватаго находитъ всегда, и это едва ли не аксіома въ стратегическомъ искусств. Принимая въ соображеніе это обстоятельство, мы невольно придемъ къ заключенію, что куропатки, въ которыхъ мтилъ м-ръ Винкель, ни въ чемъ не провинились передъ его особой.

— Ну что,— сказалъ м-ръ Уардль, подходя къ миніатюрной телжк и отирая потъ со своего веселаго чела,— жаркій день, а?

— Да, да,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— солнце прожигаетъ насквозь даже меня. Не понимаю, какъ вы переносите этотъ зной.

— Жарко, нечего сказать. Теперь, я думаю, ужъ слишкомъ двнадцать.— Видите вы этотъ зеленый холмъ?

— Вижу.

— Тамъ мы станемъ закусывать, и вонъ ужъ, кажется, мальчишка притащилъ корзину. Аккуратенъ, пострлъ, какъ часовая стрлка.

— Славный парень,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ радостнымъ лицомъ.— Я подарю ему шиллингъ. Ну, Самуэль, пошевеливайтесь.

— Держитесь крпче,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ, обрадованный перспективой угощенія.— Прочь съ дороги, кожаный чертенокъ. ‘Если ты цнишь во что-нибудь мою драгоцнную жизнь, не опрокидывай меня, болванъ’, какъ говорилъ своему кучеру одинъ джентльменъ, когда везли его въ Тайбернъ {Tyburn — мсто верстахъ въ двадцати отъ Лондона, гд прежде совершались казни. Прим. пер.}.

И, ускоривъ свой бгъ до лошадиной рыси, м-ръ Уэллеръ мигомъ привезъ своего господина на зеленый холмъ, гд стояла красивая корзинка, которую онъ и началъ развязывать съ величайшей поспшностью.

— Пирогъ съ телятиной,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, разсуждая самъ съ собой, при разгруженіи корзинки.— Хорошая вещь — этотъ пирогъ съ телятиной, если леди, которая готовила его, знаетъ, что это не кошка, a я увренъ, что знаетъ. Оно и то сказать, теленокъ почти все то же, что котенокъ, и сами пирожники иной разъ не видятъ тутъ ни малйшей разницы.

— Вы это почему знаете?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Еще бы! Я вдь, сэръ, прошелъ, что называется, сквозь огонь и воду на своемъ вку!— отвчалъ м-ръ Уэллеръ, притронувшись къ полямъ своей шляпы.— Однажды, сэръ, имлъ я честь квартировать въ томъ же дом, гд жилъ пирожникъ со своимъ подмастерьемъ. Былъ онъ, что называется, забубенный малый и мастачилъ пироги изъ всякой дряни. Разъ какъ-то прихожу я къ нему въ пекарню, когда ужъ мы съ нимъ стояли на короткой ног, прихожу да и говорю: — ‘Здравствуйте, м-ръ Бруксъ’.— Здравствуйте, м-ръ Уэллеръ,— говоритъ онъ.— ‘Какъ много y васъ кошекъ, м-ръ Бруксъ!’ — говорю я.— Да, таки нешто, есть малая толика,— говоритъ онъ,— разводимъ съ успхомъ.— ‘Должно быть, вы очень любите кошекъ?’ — говорю я.— Нтъ,— говоритъ онъ, подмигивая мн,— другіе джентльмены ихъ любятъ. Теперь, впрочемъ, мы приберегаемъ ихъ къ зим.— ‘Къ зим! ‘— говорю я.— Да,— говоритъ онъ,— къ зим, м-ръ Уэллеръ: осенью мясо не въ ходу.— ‘Какъ?— говорю я,— что вы подъ этимъ разумете, м-ръ Бруксъ? ‘ — Разумю?— говоритъ онъ,— мясники, видите ли, большіе скалдырники: я не имю съ ними никакого дла. Посмотрите, м-ръ Уэллеръ,— говоритъ онъ, крпко пожимая мою руку,— вы человкъ добрый, м-ръ Уэллеръ: сора изъ избы не вынесете, a вдь, сказать вамъ по секрету, вс эти пирожки начинены кошачьими кишками. Эти благородные зврьки замняютъ y меня телятину, баранину, зайчину иной разъ, смотря по обстоятельствамъ. Бифстексъ, котлеты, жареныя почки, соусы съ трюфелями: все это приготовляется y меня изъ кошачьяго мяса, м-ръ Уэллеръ. Джентльмены кушаютъ, облизываются да похваливаютъ, a я себ и въ усъ не дую!

— Должно быть, онъ большой пройдоха, этотъ Бруксъ!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, подернутый легкою дрожью.

— Да, сэръ, большой мошенникъ!— отвчалъ м-ръ Уэллеръ, продолжая опоражнивать корзинку.— Пирожки y него — что въ ротъ, то спасибо: деликатесъ! Копченый языкъ… ну, и это не дурно, если только не женскій языкъ. Хлбъ, ветчина, холодная говядина въ кускахъ — очень хороша.— A что въ этихъ кувшинахъ, мальчуганъ?

— Въ одномъ пиво,— отвчалъ черномазый мальчишка, снимая съ своихъ плечъ два большихъ кувшина, перевязанныхъ ремнемъ,— въ другомъ — холодный пуншъ.

— Вотъ этого только и недоставало на тощій желудокъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, обозрвая съ видимымъ удовольствіемъ лакомыя блюда, разставленныя въ правильной перспектив на зеленой трав.— Ну, джентльмены, милости просимъ за работу.

Въ другомъ приглашеніи не оказалось нужды. Проголодавшіеся джентльмены, вооруженные вилками и ножами, окружили разгруженную корзинку, между тмъ какъ м-ръ Уэллеръ, долговязый лсничій и двое мальчишекъ, услись на трав въ недалекомъ разстояніи. Старый развсистый дубъ представлялъ очаровательный пріютъ для этой группы, тогда какъ передъ глазами ея на огромное пространство разстилались зеленые луга, украшенные по мстамъ разрастающимся лсомъ.

— Какъ здсь хорошо, Боже мой, какъ здсь хорошо!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, высвободившійся наконецъ изъ-подъ жгучаго вліянія солнечныхъ лучей, запечатлвшихъ яркіе признаки загара на его выразительномъ лиц.

— Да, любезный другъ, здсь очень недурно,— сказалъ старикъ Уардль.— Не угодно ли стаканъ пунша?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ.

И это удовольствіе яркими чертами изобразилось на щекахъ ученаго мужа, когда онъ опорожнилъ свой стаканъ.

— Хорошо,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, облизывая губы,— очень хорошо. Не мшаетъ еще стаканчикъ. Прохладно, очень прохладно … Ну, господа,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, нагибая кувшинъ съ холоднымъ пуншемъ,— я намренъ теперь предложить тостъ за здоровье нашихъ друзей на Дингли-Делль. Да здравствуютъ красавицы Дингли-Делль!

Тостъ былъ принятъ съ громкими рукоплесканіями.

— Знаете ли, что я выдумалъ, господа,— сказалъ м-ръ Винкель, посылая въ ротъ кусокъ ветчины.— Я прившу къ столбу застрленную куропатку и буду въ нее стрлять, отступивъ сперва только на два шага и потомъ постепенно увеличивая пространство. Это будетъ превосходная практика, и впередъ, вы увидите, что я не сдлаю ни одного промаха.

— На своемъ вку, сэръ,— перебилъ м-ръ Уэллеръ,— я зналъ одного джентльмена, который именно, какъ изволите говорить, началъ стрлять въ двухъ шагахъ, только посл перваго выстрла птица его совсмъ пропала, такъ что не доискались отъ нея ни одного пера.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Что прикажете?

— Вы сдлаете хорошо, если оставите свои анекдоты до другого времени.

— Слушаю, сэръ.

Здсь м-ръ Уэллеръ принялся моргать обоими глазами съ такимъ уморительно-остроумнымъ искусствомъ, что мальчишки, поджавъ животы, должны были приникнуть къ земл своими головами. Самъ степенный лсничій не могъ никакимъ образомъ скрыть отъ взоровъ публики своихъ веселыхъ улыбокъ.

— Да, господа, превосходный пуншъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, искоса поглядывая на кувшинъ, наполненный живительною влагой.— Всего лучше то, что онъ холоденъ: въ жаркій день его можно употреблять вмсто лимона.— Топманъ, любезный другъ, хочешь стаканчикъ?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ.

И, выпивъ этотъ стаканъ вмст съ любезнымъ другомъ, м-ръ Пикквикъ налилъ еще другой, единственно для того, чтобы испробовать, не было ли въ пунш лимонной кислоты, которой вообще онъ терпть не мотъ въ микстурахъ этого рода. Оказалось, къ счастью, что лимонной кислоты совсмъ не было, поэтому м-ръ Пикквикъ выпилъ еще стаканчикъ за здоровье отсутствующаго поэта. Затмъ немедленно предложилъ онъ тостъ во славу неизвстнаго изобртателя пунша.

Постоянная смна пуншевыхъ стакановъ произвела могущественное дйствіе на организмъ ученаго мужа. Скоро лицо его залучезарилось солнечною улыбкой, смхъ заигралъ на его устахъ, и добродушная веселость заискрилась въ его глазахъ. Уступая постепенно вліянію живительной влаги, м-ръ Пикквикъ выразилъ сильнйшее желаніе припомнить какую-то псню, слышанную имъ въ дтств: псня вертлась на ум, но на языкъ никакимъ образомъ не шла, поэтому, для оживленія младенческихъ воспоминаній, м-ръ Пикквикъ выпилъ еще стаканчикъ, уже совершенно затмившій его память. Позабывъ слова псни, онъ разучился, повидимому, произносить всякія слова, и языкъ его лепеталъ какіе-то безсвязные звуки. Поднявшись, наконецъ, на ноги, для произнесенія передъ собраніемъ великолпной рчи, м-ръ Пикквикъ повалился въ свою телжку и немедленно погрузился въ глубокій сонъ.

Опустлыя блюда были вновь уложены въ корзину, ружья заряжены опять, и компанія приготовилась къ возобновленію охоты. М-ръ Пикквикъ соплъ, кряхтлъ и храплъ во всю носовую завертку. Посл безполезныхъ попытокъ вывести его изъ этого оцпеннія, приступлено было къ разсужденію: долженъ ли м-ръ Уэллеръ катить назадъ своего господина, или ужъ не лучше ли оставить его на этомъ мст вплоть до окончанія охоты. Послднее мнніе взяло перевсъ надъ первымъ. Дальнйшая экспедиція, на которую убдительно напрашивался и м-ръ Уэллеръ, должна была продолжаться не больше одного часа. Ршено: оставить м-ра Пикквика въ телжк и завернуть за нимъ при возвращеніи домой.

Такъ и сдлали. Джентльмены и собаки отправились въ дальнйшій путь, м-ръ Пикквикъ остался одинъ подъ развсистымъ дубомъ.

Не могло быть никакихъ сомнній въ томъ, что м-ръ Пикквикъ будетъ храпть здоровымъ храпомъ до возвращенія друзей или, за отсутствіемъ друзей, вплоть до заката солнечныхъ лучей, и не могло быть никакихъ подозрній въ томъ, что никто не возмутитъ здсь спокойствія его души и тла. Послдній разсчетъ не оправдался: судьба не оставила въ поко ученаго мужа.

Кептенъ Больдвигъ былъ небольшой гордый человчекъ, въ накрахмаленномъ галстук и синемъ сюртук. Обозрвая свои владнія, кептенъ Больдвкгъ опирался правою рукою на толстую камышевую палку съ мднымъ наконечникомъ, и позади кептена Больдвига, на почтительномъ разстояніи, шли садовникъ и его помощникъ, ребята смирные и кроткіе, которымъ кептенъ Больдвигъ отдавалъ свои повелнія съ величавою важностью и всегда торжественнымъ тономъ, потому что сестра жены кептена Больдвига была замужемъ за маркизомъ и домъ кептена Больдвига назывался виллой, и владнія его были обширны, роскошны, славны.

Всхрапнулъ м-ръ Пикквикъ не больше тридцати минутъ, какъ на мсто его отдыха, выступая сановито и плавно, появился кептенъ Больдвигъ, сопровождаемый двумя садовниками, которые шли сзади на почтительномъ разстояніи. Подойдя къ развсистому дубу, кептенъ Больдвигъ пріостановился, пріосанился и бросилъ на окрестность величественный взглядъ, воображая, повидимому, что весь этотъ ландшафтъ долженъ взыграть отъ восторга, какъ только удостоитъ его своимъ вниманіемъ кептенъ Больдвигъ. Ударивъ палкой по земл, кептенъ Больдвигъ повернулся назадъ и позвалъ къ себ главнаго садовника такимъ образомъ:

— Гонтъ!

— Чего изволите?— отвчалъ садовникъ.

— Выравнять и выгладить это мсто къ завтрашнему утру,— слышите, Гонтъ?

— Слушаю, сэръ.

— Примите мры, чтобы все здсь было въ хорошемъ порядк,— слышите, Гонтъ?

— Слушаю, сэръ.

— Смотрть хорошенько за браконьерами, караулить дичь, разгонять бродягъ. Слышите, Гонтъ, слышите?

— Буду помнить, сэръ.

— Прошу извинить, сэръ,— сказалъ другой садовникъ, выступая впередъ и отвшивая низкій поклонъ.

— Что вамъ нужно, Вилькинсъ?— сказалъ кептенъ Больдвигъ.

— Прошу извинить, сэръ, но, мн кажется, сегодня здсь были браконьеры.

— А?!— замтилъ кептенъ Больдвигъ, хмуря свои брови.

— Да, сэръ, были и, кажется, они обдали здсь, если не ошибаюсь.

— Будь они прокляты!— вскричалъ кептенъ Больдвигъ, когда понурый взоръ его встртилъ кости и крошки, разсянныя на трав.— Вы правы: они жрали здсь. Если бы увидть ихъ!— продолжалъ кептенъ, вонзая въ землю мдный наконечникъ.— О, если бы я встртилъ здсь этихъ бродягъ!— заревлъ кептенъ Больдвитъ яростнымъ тономъ.

— Прошу извинить, сэръ,— сказалъ Вилькинсъ,— но….

— Что еще?— проревлъ кептенъ Больдвигъ.

И, слдуя взоромъ по указанію робкаго садовника, онъ завидлъ несчастную телжку, гд возлежалъ знаменитый основатель Пикквикскаго клуба.

— Экая бестія!— вскричалъ кептенъ Больдвигъ, разглаживая кости м-ра Пикквика камышевою тростью.— Какъ васъ зовутъ?

— Холодный пуншъ,— пробормоталъ м-ръ Пикквикъ, безсознательно поворачиваясь на другой бокъ.

— Какъ?— вскричалъ кептенъ Больдвигь.

Никакого отвта.

— Какъ онъ назвалъ себя?

— Пуншъ, кажется,— отвчалъ Вилькинсъ.

— Какова наглость!— сказалъ кептенъ Больдвигъ. Каково гнусное безстыдство! И онъ притворяется, будто дрыхнетъ! Этотъ наглый плебей просто пьянъ! Прочь его, Вилькинсъ, прочь его, отсюда!

— Куда-жъ мн его двать, сэръ?— робко спросилъ Вилькинсъ.

— Къ чорту на кулички!— отвчалъ кептенъ Больдвкгъ.

— Слушаю, сэръ,— сказалъ Вилькинсъ.

— Остановитесь!— проревлъ кептенъ Больдвигъ.

Вилькинсъ остановился.

— Отвезти его на скотный дворъ и подождать пока проспится. Увидимъ, какой онъ пуншъ. Онъ не застращаетъ меня… да, не застращаетъ! Тащите его!

И м-ръ Пикквикъ, повинуясь настоятельному приказанію, покатился къ жилищу джентльменскихъ скотовъ. Кептенъ Больдвигъ, раздутый негодованіемъ, продолжалъ свою прогулку.

Невыразимо изумились пикквикисты и спутники ихъ, когда, посл возвращенія съ охоты, должны были увидть, что м-ръ Пикквикъ исчезъ, не оставивъ по себ никакихъ слдовъ,— исчезъ, унеся съ собою походную телжку. Случай необыкновенный, обстоятельство непостижимое, тайна неразгаданная! Какъ? Хромой старичекъ, погруженный въ глубочайшій сонъ, не только убрался съ собственными ногами, но даже угораздился, забавы ради, утащить съ собою походную телжку! Чудо неслыханное, невиданное! Напрасно осиротлые джентльмены, вс вообще и каждый порознь, шарили по всмъ угламъ и закоулкамъ, аукали, кричали, свистли, смялись, звали, хохотали: напрасный трудъ! Сгинулъ м-ръ Пикквикъ, и нигд не оказывалось слдовъ миніатюрной телжки. Посл всхъ этихъ безполезныхъ поисковъ, продолжавшихся нсколько часовъ, надлежало придти къ печальному заключенію, что обратное путешествіе домой должно быть совершено безъ ученаго мужа.

М-ръ Пикквикъ между тмъ благополучно прикатился на скотный дворъ и продолжалъ храпть въ своей телжк, къ невыразимой потх и наслажденію не только всхъ деревенскихъ мальчишекъ, но и трехъ четвертей народонаселенія, обступившаго сарай въ ожиданіи пробужденія забавнаго арестанта. Легко вообразить, во сколько тысячъ разъ увеличился бшеный восторгъ этой толпы, когда, наконецъ, м-ръ Пикквикъ, открывъ глаза, машинально произнесъ:

— Самуэль! Самуэль!

Не получивъ ожидаемаго отвта, онъ слъ въ своей телжк и устремилъ остолбенлый взоръ на сотни окружавшихъ его лицъ.

Общій гвалтъ служилъ сигналомъ его пробужденія и, когда м-ръ Пикквикъ невольно спросилъ: ‘Что тутъ такое?’ — толпа заревла громче и дружне.

— Потха, ребята!— закричали сотни голосовъ.

— Гд я?— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— На скотномъ двор,— отвчала толпа.

— Когда я сюда попалъ? Что я длалъ? Откуда меня привезли?

— Больдвигь — кептенъ Больдвигъ,— былъ единственный отвтъ.

— Дайте мн выйти,— кричалъ м-ръ Пикквикъ.— Пустите меня. Гд мой слуга? Куда двались мои товарищи?

— Ура! Ура!

И съ этимъ залпомъ восклицаній на несчастную голову м-ра Пикквика посыпались куски рпы, моркови, картофеля, яицъ и многіе другіе веселые подарки.

Какъ долго могла бы продолжаться эта сцена и какія терзанія претерплъ бы м-ръ Пикквикь,— никто сказать не въ состояніи, но, къ великому его благополучію, среди улицы вдругъ остановилась джентльменская коляска, обратившая на себя вниманіе толпы. Изъ коляски мигомъ выскочили старикъ Уардль и м-ръ Самуэль Уэллеръ. Первый, съ быстротою мысли, подскочилъ къ президенту Пикквикскаго клуба и втащилъ его въ коляску, между тмъ какъ Самуэль Уэллеръ совершилъ побдоносную борьбу съ коренастымъ сторожемъ.

— Судью зовите!— кричали двнадцать голосовъ.

— Да, зовите его, чортъ васъ побери!— сказалъ Самуэль Уэллеръ, занимая свое мсто на козлахъ.— Скажите ему поклонъ отъ м-ра Уэллера и объявите, что я приколотилъ сторожа! Прибавьте, что завтра я возвращусь и задамъ ему новую потасовку, если онъ этой не удовольствуется. Ну, пріятель, поворачивайся!— сказалъ онъ кучеру.

— Надобно сдлать распоряженія для начатія процесса съ этимъ кептеномъ Больдвигомъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, когда коляска выхала изъ деревни.— Въ первый же день по прізд въ Лондонъ подамъ на него жалобу.

— Но вдь мы охотились на чужой земл,— замтилъ м-ръ Уардль.

— Какая мн нужда! … a я все-таки подамъ просьбу.

— Нельзя.

— Отчего же? Непремнно подамъ, и лишь толь….

Но, взглянувъ на веселую физіономію Уардля, м-ръ Пикквикъ пріостановился и потомъ прибавилъ: — почему не подать?

— Потому, любезный другъ, что мы слишкомъ много выпили холоднаго пунша на чужой земл,— проговорилъ старикъ Уардль, заливаясь громкимъ смхомъ.

— Будь, что будетъ,— м-ръ Пикквикъ улыбнулся, улыбка превратилась въ смхъ, за смхомъ послдовалъ хохотъ,— и вдругъ вся компанія захохотала во все горло. Для возстановленія общаго веселья путешественники завернули по дорог въ деревенскій трактиръ и заказали дюжину стакановъ пунша съ аракомъ и лимономъ, въ ознаменованіе блистательной побды м-ра Уэллера.

Глава XX

Объясняющая знаменитую личность господъ Додсона и Фогга и веселыя забавы ихъ конторщиковъ, съ подробнымъ описаніемъ трогательнаго свиданія между мистеромъ Уэллеромъ и почтеннымъ его родителемъ, о которомъ уже давно не было ни слуха, ни духа.

Въ одно прекрасное утро, на одномъ изъ отдаленныхъ концовъ Корнгилля, въ нижнемъ этаж грязнаго и закоптлаго зданія, засдали четыре клерка господъ Додсона и Фогга, знаменитыхъ стряпчихъ въ суд королевской скамьи и въ высшемъ суд. Небесный свтъ и яркое сіяніе солнца были столько же доступны для этихъ господъ, сколько для человка, посаженнаго среди благо дня на дно глубокаго колодца, откуда, однакожъ, онъ мотъ на досуг считать звзды и производить астрономическія. наблюденія, чего никакимъ способомъ не могли длать конторщики господъ Додсона и Фоіта.

Конторой была грязная, темная, сырая и затхлая комната съ высокой деревянной перегородкой, скрывавшей клерковъ отъ наблюденія любопытныхъ взоровъ. Между множествомъ другихъ интересныхъ предметовъ постороннему зрителю бросались въ глаза два оборванныя кресла, гремучіе стнные часы, адресъ-календарь, вшалка для шинелей, гвозди для шляпъ и съ полдюжины полокъ, на которыхъ красовались огромныя связки пыльной бумаги, и нсколько разнокалиберныхъ бутылокъ съ чернилами. Сюда-то, по вол неумолимой судьбы, явились, наконецъ, м-ръ Пикквикъ и врный его слуга. Это было въ пятницу поутру, на другой день посл событій, описанныхъ нами въ послдней глав.

М-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ постучались въ стеклянную дверь.

— Кто тамъ? Войдите!— закричалъ голосъ изнутри.

М-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ вошли.

— Дома ли, сэръ, господа Додсонъ и Фоггъ? спросилъ м-ръ Пикквикъ ласковымъ голосомъ, подвигаясь, со шляпою въ рукахъ, къ деревянной перегородк.

— М-ра Додсона нтъ дома, a м-ръ Фогтъ занятъ своими длами,— отвчалъ голосъ за перегородкой.

И въ то же время голова, которой принадлежалъ голосъ, украшенная перомъ за лвымъ ухомъ, взглянула черезъ перегородку на м-ра Пикквика.

Это была шершавая, ярко лоснящаяся, напомаженная голова съ волосами песочнаго цвта, раздленными на два неправильные полукруга. Лицо ея украшалось парой крошечныхъ глазъ и грязными воротниками туго-накрахмаленной рубашки.

— М-ра Додсона нтъ дома, a м-ръ Фогтъ занятъ своими длами,— повторилъ человкъ, которому принадлежала напомаженная голова.

— Когда воротится м-ръ Додсонъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Не могу сказать.

— Скоро ли м-ръ Фоггъ покончитъ занятіе своими длами?

— Не могу знать.

Затмъ напомаженный человкъ принялся съ великимъ глубокомысліемъ чинить свое перо, тогда какъ другой конторщикъ, продолжая готовить для себя въ двухъ стаканахъ содовую воду, бросалъ на него одобрительную улыбку.

— Я подожду,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

На это не послдовало никакого отвта. М-ръ Пикквикъ слъ безъ приглашенія и началъ отъ бездлья прислушиваться къ бою стнныхъ часовъ и шумному разговору клерковъ.

— Весело было?— спросилъ одинъ изъ этихъ джентльменовъ въ сромъ фрак съ мдными пуговицами и широкихъ штанахъ чернильнаго цвта. Вопросъ былъ, очевидно, вызванъ продолжавшимся повствованіемъ о приключеніяхъ прошлой ночи.

— Демонски весело,— отвчалъ другой джентльменъ, разводившій соду.— Кутили напропалую.

— Томъ Кумминсъ былъ президентомъ,— сказалъ джентльменъ въ сромъ фрак.— Нализались вс. Я воротился домой въ половин пятаго и былъ такъ пьянъ, что никакъ не могъ доискаться ключа въ своемъ карман. Спасибо ужъ кухарка вышла навстрчу и отперла мою комнату, не то пришлось бы растянуться y порога. Желалъ бы я знать, что сказалъ бы на это старикъ Фоггъ? Вдь пришлось бы, я думаю, отваливать на попятный дворъ, еслибъ онъ пронюхалъ эту продлку.

Дружный хохотъ служилъ отвтомъ на это замчаніе юмористическаго свойства.

— У Фогга сегодня поутру была потха своего рода, когда Джакъ сортировалъ наверху бумаги, a вы уходили со двора,— сказалъ срофрачный человкъ.— Фоггь, изволите видть, перечитывалъ здсь письма, полученныя съ послдней почтой, и вотъ вдругъ вламывается въ дверь этотъ голоштанникъ … какъ бишь его? … ну, тотъ, противъ котораго мы настрочили бумагу въ Кемберуэлль?

— Рамси,— сказалъ клеркъ, говорившій съ м-ръ Пикквикомъ.

— Ну, да, Рамси, вдь онъ обилъ y насъ пороги.— ‘Что скажете, сэръ?’ — говоритъ Фоггъ, взглянувъ на него исподлобья,— вдь знаете, какъ онъ смотритъ.— ‘Деньги, что ли?’ — Да, говоритъ Рамси,— принесъ деньги вамъ, сэръ, вс сполна. Долгъ мой: два фунта десять шиллинговъ, да протори, по вашимъ словамъ, стоятъ три фунта пять шиллинговъ: вотъ вамъ вся сумма,— продолжалъ онъ вынимая съ глубокимъ вздохомъ денежный свертокъ изъ своего кармана. Старикъ Фоггъ взглянулъ сперва на деньги, потомъ на Рамси, и потомъ кашлянулъ три раза: — вы знаете, какъ онъ кашляетъ. Ну, думаю себ,— быть тутъ чуду.— ‘Вы, полагаю, не знаете’,— сказалъ онъ,— ‘что ужъ вдь подано ко взысканію противъ васъ, и это, естественнымъ образомъ, должно увеличить издержки’.— Какъ это можно! — сказалъ Рамси, отскакивая назадъ,— срокъ только-что кончился вчера вечеромъ.— ‘Знаю’,— сказалъ Фоггъ,— ‘бумагу мы отправили сегодня поутру. Джаксонъ вдь отнесъ ее въ судъ, м-ръ Виксъ?’ — Разумется, я сказалъ, что отнесъ.— Старикъ Фоггъ кашлянулъ опять и взглянулъ на Рамси.— Боже мой,— сказалъ Рамси,— сколько трудовъ мн стоило скопить эти деньги — и вотъ опять не впрокъ!— этакъ можно съ ума сойти. — ,,Не сойдете’,— сказалъ Фогтъ холоднымъ тономъ, — ступайте-ка лучше домой и зацпите еще малую толику’.— Да гд же бы я взялъ? Нтъ y меня ни пенни въ цломъ дом!— вскричалъ Рамси, ударивъ кулакомъ по столу.— ‘Послушайте, сэръ, вы пришли сюда, конечно, не затмъ, чтобъ длать грубости y меня въ канцеляріи! ‘— сказалъ Фогтъ притворно сердитымъ тономъ.— Я вамъ не длаю никакихъ грубостей,— сказалъ Рамси.— ‘Вы грубіянъ, сэръ’,— сказалъ Фоітъ,— ‘извольте убираться вонъ и приходите въ канцелярію, когда научитесь вести себя какъ прилично порядочному джентльмену’. Рамси пытался было еще что-то сказать, но Фоггъ не хотлъ больше слушать. Бдняга взялъ свои деньги и вышелъ изъ канцеляріи. Лишь только затворилась дверь, старикъ Фоггъ повернулся ко мн съ веселой улыбкой и вынулъ бумагу изъ кармана.— ‘Вотъ вамъ, говоритъ,— наймите, извозчика и скачите въ палату, какъ можно скоре. Протори мы выручимъ сполна со включеніемъ законныхъ процентовъ: онъ человкъ степенный, съ огромной семьей, и зарабатываетъ около двадцати пяти шиллинговъ въ недлю. Мы повыжмемъ изъ него все, что можно, м-ръ Виксъ. Это будетъ истинно доброе, христіанское дло. Онъ человкъ бдный и сидитъ иной разъ безъ куска хлба со своей голодной семьей. Пусть для него этотъ случай послужитъ урокомъ — не входить опрометчиво иной разъ въ долги, когда трудно заплатить. Не такъ ли, м-ръ Виксъ?’ И, уходя изъ комнаты, Фоггъ улыбался съ такимъ добродушнымъ видомъ, что весело было смотрть на него. Человкъ дловой, господа,— сказалъ Виксъ тономъ величайшаго удивленія,— заноза, провалъ его возьми!

Вс писаря единодушно согласились съ этимъ мнніемъ и нашли, что м-ръ Фоггъ — образцовый стряпчій.

— Здсь тонкій народъ, сэръ!— шепнулъ м-ръ Уэллеръ своему господину.— Сумютъ и продать, и выкупить!

М-ръ Пикквикъ утвердительно кивнулъ головой и откашлянулся довольно громко, чтобъ привлечь вниманіе молодыхъ джентльменовъ за перегородкой. Облегчивъ свою душу разными замчаніями и остроумными шуточками насчетъ одураченнаго Рамси, писаря дйствительно припомнили на этотъ разъ, что въ ихъ контор сидитъ незнакомый джентльменъ.

— Фоггъ не свободенъ ли теперь?— сказалъ Джаксонъ.

— A вотъ я справлюсь,— сказалъ Виксъ, лниво вставая со своего мста.— Какъ о васъ сказать м-ру Фоггу?

— Мое имя — Пикквикъ,— отвчалъ достославный герой нашихъ записокъ.

Джаксонъ побжалъ наверхъ и, немедленно воротившись, объявилъ, что м-ръ Фоггъ просить м-ра Пикквика подождать минутъ пять. Передавъ это порученіе, м-ръ Джаксонъ опять услся за столъ.

— Какъ зовутъ этого джентльмена?— спросилъ Виксъ.

— Пикквикъ,— отвчалъ Джаксонъ,— это отвтчикъ по длу вдовы Бардль.

Тихій шорохъ и напряженныя усилія задушить припадокъ смха, послышались изъ-за перегородки.

— Они, сэръ, подскрыливаютъ надъ вами,— шепнулъ м-ръ Уэллеръ.

— Подскрыливаютъ надо мной!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Что это значитъ, Самъ?

Вмсто отвта, м-ръ Уэллеръ указалъ большимъ пальцемъ черезъ свое плечо, и м-ръ Пикквикъ, обративъ въ эту сторону свои глаза, съ изумленіемъ увидлъ, что вс четыре клерка, длая самыя уморительныя гримасы, обозрвали черезъ ширмы до мельчайшихъ подробностей фигуру и осанку мнимаго возмутителя спокойствія женскихъ сердецъ и безсовстнаго нарушителя нжныхъ клятвъ. Пораженные, однакожъ, его гнвнымъ взглядомъ, они бросились къ своимъ мстамъ, и неистовый скрипъ перьевъ возвстилъ начало ихъ усердной работы.

Внезапный звонъ колокольчика заставилъ м-ра Джаксона вновь отправиться въ комнату Фогга. Воротившись черезъ минуту, онъ объявилъ, что м-ръ Фогтъ можетъ теперь принять м-ра Пикквика, если угодно ему пожаловать наверхъ.

Наверхъ пошелъ одинъ м-ръ Пикквикъ, a врный слуга его остался внизу. На одной изъ комнатныхъ дверей второго этажа была изображена аршинными буквами золотая надпись: ‘М-ръ Фоггъ’. Посл предварительнаго доклада, м-ръ Пикквикъ вошелъ, наконецъ, въ эту завтную дверь.

— Додсонъ дома?— спросилъ м-ръ Фоггъ.

— Дома,— отвчалъ Джаксонъ.

— Попросите его сюда.

— Слушаю.

Джаксонъ ушелъ.

— Не угодно ли вамъ приссть,— сказалъ Фоггъ.— Вотъ вамъ, покамстъ, газета: мой товарищъ сейчасъ придетъ, и мы потолкуемъ вмст о вашемъ дл.

М-ръ Пикквикъ прислъ и взялъ газетный листокъ, но вмсто того, чтобъ читать, принялся осматривать длового человка. Это былъ высокій, худощавый, морщинистый джентльменъ въ черномъ фрак, пестрыхъ панталонахъ и черныхъ штиблетахъ. Казалось, что м-ръ Фоггъ всю свою жизнь питался одними овощами.

Минутъ черезъ пять вошелъ м-ръ Додсонъ, полный, статный и весьма суровый джентльменъ съ грозною походкой и громкимъ голосомъ. Разговоръ начался.

— Это м-ръ Пикквикъ,— сказалъ Фоггь.

— А! Вы отвтчикъ по длу м-съ Бардль?

— Да, сэръ,— проговорилъ м-ръ Пикквикъ.

— Очень хорошо,— сказалъ Додсонъ,— Что-жъ вы предлагаете?

— Ну?— сказалъ Фоггъ, запуская руки въ глубокіе карманы своихъ панталонъ и забрасывая голову на спинку креселъ.— Что вы предлагаете, м-ръ Пикквикъ?

— Постойте, Фоггъ,— сказалъ Додсонъ,— пусть онъ сперва отвтитъ на мой вопросъ.

— Я пришелъ, господа,— началъ м-ръ Пикквикъ, бросая кроткій взглядъ на обоихъ дльцовъ,— я пришелъ, господа, выразить свое изумленіе по поводу вашего письма и спросить, на какихъ основаніяхъ вы намрены дйствовать противъ меня.

— Основанія…— началъ Фоггъ, тотчасъ, однакожъ, остановленный своимъ товарищемъ.

— М-ръ Фоггъ,— сказалъ Додсонъ,— я намренъ говорить.

— Прошу извинить, м-ръ Додсонъ,— сказалъ Фоггъ.

— Что касается до этихъ основаній, сэръ,— продолжалъ Додсонъ, придавая нравственную энергію своему голосу,— вы должны прежде всего обратиться къ вашей собственной совсти и къ вашимъ собственнымъ чувствамъ. Мы, сэръ, мы обязаны въ этомъ дл руководствоваться единственно показаніемъ нашей кліентки. Это показаніе, сэръ, главнйшимъ образомъ можетъ и должно быть разсматриваемо съ двухъ противоположныхъ сторонъ. Оно можетъ быть истиннымъ, можетъ быть и ложнымъ, можетъ быть вроятнымъ или можетъ быть невроятнымъ, но если оно дйствительно содержитъ въ себ признаки истины и вроятности, я безъ обиняковъ скажу вамъ, сэръ, что основанія наши сильны, положительны, непоколебимы. Быть можетъ, сэръ, вы злоумышленникъ или можетъ быть и то, что вы просто человкъ несчастный, но еслибъ, сэръ, понадобилось мн, по долгу совсти и чести, выразить откровенно свое мнніе насчетъ вашего поведенія,— я не колеблясь сказалъ бы, что мн можно въ этомъ случа имть одно только мнніе.

Здсь м-ръ Додсонъ выпрямился съ видомъ оскорбленной добродтели и взглянулъ на Фогга, который заложилъ руки въ карманы и бросалъ на своего товарища одобрительный кивокъ.

— Безъ наималйшаго сомннія,— подтвердилъ м-ръ Фоггъ.

— Позвольте, сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, побждая болзненное чувство, возбужденное въ немъ этой сценой,— позвольте уврить васъ, что въ настоящемъ случа, когда рчь идетъ объ этомъ дл, я самый несчастный человкъ въ мір.

— Очень можетъ быть, сэръ, я даже надюсь,— отвчалъ Додсонъ.— Если вы дйствительно невинны въ обвиненіи, которому подвергаетесь на законномъ основаніи, то несчастіе ваше превосходитъ всякое вроятіе, и я ршительно сомнваюсь, съ своей стороны, чтобы честный человкъ, кто бы и какъ бы онъ ни былъ, могъ сдлаться въ такой степени несчастнымъ. Что вы скажете на это, м-ръ Фоггъ?

— Мое мнніе во всхъ пунктахъ совершенно согласно съ вашимъ,— отвчалъ Фоггъ съ улыбкой недоврчивости.

— Дло, сэръ, начато по законной форм, и мы уже составили протоколъ,— продолжалъ Додсонъ.— М-ръ Фоггь, гд исходящая книга?

— Вотъ она,— сказалъ Фоггь, подавая большую квадратную книгу въ сафьянномъ переплет.

— Извольте взглянуть,— продолжалъ Додсонь,— ‘Миддльсексъ, августа двадцать восьмого, тысяча восемьсотъ двадцать восьмого года. Ж_а_л_о_б_а в_д_о_в_ы М_а_р_т_ы Б_а_р_д_л_ь н_а С_а_м_у_э_л_я П_и_к_к_в_и_к_а. Искъ въ тысячу пятьсотъ фунтовъ. Адвокаты: Додсонъ и Фоггъ’. Все на законномъ основаніи, сэръ.

Додсонъ кашлянулъ и взглянулъ на Фогга. Тотъ немедленно повторилъ:

— Все на законномъ основаніи, сэръ.

И потомъ оба они взглянули на м-ра Пикквика.

— Стало быть, господа,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— я долженъ придти къ заключенію, что вы серьезно хотите пускать въ ходъ это дло!

— И пустили!— отвчалъ Додсонъ съ выраженіемъ, близкимъ къ улыбк.— Можете быть спокойны на этотъ счетъ: мы знаемъ свое дло.

— И м-съ Бардль дйствительно требуетъ за какую-то неустойку полторы тысячи фунтовъ?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Ни больше, ни меньше, и то потому, что мы уговорили ее снизойти до этой суммы. Требованіе могло быть увеличено, по крайней мр, въ три раза,— отвчалъ Додсонъ.

— Впрочемъ, м-съ Бардль, если не ошибаюсь, объявила ршительно и твердо,— замтилъ Фоггъ, взглянувъ на своего товарища,— что она не намрена спустить ни одного фарсинга.

— Въ этомъ не можетъ быть никакого сомннія,— отвчалъ Додсонъ.— Не угодно ли, сэръ, мы прикажемъ изготовить для васъ копію съ этого дла?

— Очень хорошо, господа, очень хорошо,— сказалъ, м-ръ Пикквикъ, поднимаясь съ мста и пылая благороднымъ гнвомъ,— я пришлю къ вамъ своего адвоката.

— Этимъ вы доставите намъ величайшее удовольствіе,— сказалъ Фоггъ, потирая руки.

— Намъ будетъ очень пріятно,— сказалъ Додсонъ, отворяя дверь.

— Но прежде, чмъ я уйду, господа,— сказалъ раздраженный м-ръ Пикквикъ,— позвольте мн замтить, что такого гнуснаго и подлаго дла…

— Обождите, сэръ, сдлайте одолженіе,— перебилъ Додсонъ съ величайшею учтивостью.— М-ръ Джаксонъ! М-ръ Виксъ!

— Мы здсь.

— Прошу послушать, что говоритъ этотъ джентльменъ.— Теперь, сэръ, не угодно ли продолжать? Сдлайте милость, безъ церемоніи. Вы, кажется, изволили говорить о какомъ-то гнусномъ и подломъ дл.

— Говорилъ и повторяю еще, что такого гнуснаго и подлаго дла не могло быть во всей исторіи англійскихъ законовъ!— сказалъ м-ръ Пикквикъ энергическимъ тономъ.— Довольно вамъ этого?

— Слышали вы, м-ръ Виксъ?— сказалъ Додсонъ.

— Вы не забудете этихъ выраженій, м-ръ Джаксонъ?— спросилъ Фоггъ.

— Слышали и не забудемъ,— отвчали клерки.

— Быть можетъ, сэръ, вамъ угодно назвать насъ ябедниками?— сказалъ Додсонъ.— Назовите, если вамъ угодно, сдлайте милость.

— Да, вы ябедники!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Прекрасно. Слышали вы это, м-ръ Виксъ?— спросилъ Додсонъ.

— Да, сэръ,— отвчалъ Виксъ.

— Не угодно ли вамъ, сэръ, подняться еще ступенью повыше?— прибавилъ м-ръ Фоггь.

— Продолжайте, сэръ, продолжайте,— говорилъ Додсонъ. Не хотли ли вы назвать насъ ворами, мошенниками?

— Хотлъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Вы мошенники, воры!

— Или, можетъ быть, вы намрены нанести мн личное оскорбленіе, задть мою амбицію, сэръ?— сказалъ Фоггъ.— Сдлайте милость, не церемоньтесь: вы не встртите ни малйшаго сопротивленія. Пожалуйста, я прошу васъ объ этомъ.

И такъ какь м-ръ Фоггъ, говоря это, подошелъ на весьма соблазнительное разстояніе къ сжатому кулаку ученаго мужа, то, по всей вроятности, м-ръ Пикквикъ не преминулъ бы удовлетворить этой покорнйшей просьб, если бы м-ръ Самуэль Уэллеръ, услышавъ изъ конторы эту суматоху, не бросился наверхъ и не удержалъ руки своего господина въ самую роковую минуту.

— Постойте,— сказалъ м-ръ Уэллеръ,— воланъ,— очень хорошая игра, но вы промахнетесь, наврное промахнетесь, и васъ забузуютъ эти законники. Пойдемте домой, сэръ. Если ужъ вамъ непремнно хочется заушить кого-нибудь, заушите лучше меня, когда мы выйдемъ на свжій воздухъ. Амбиція тутъ дорого стоитъ.

И безъ дальнйшихъ околичностей м-ръ Уэллеръ потащилъ своего господина внизъ, откуда благополучно они выбрались на широкую улицу Корнгилля.

М-ръ Пикквикъ шелъ съ разсяннымъ видомъ, самъ не зная куда и зачмъ. Черезъ нсколько минутъ онъ повернулъ за уголъ, тамъ опять за уголъ, и очутился въ Чипсайд. Самуэль Уэллеръ недоумвалъ, зачмъ забрались они въ эту глухую часть англійской столицы. Вдругъ м-ръ Пикквикъ повернулся, и сказалъ:

— Самъ, мн надобно сейчасъ идти къ м-ру Перкеру.

— Вамъ еще вчера, сэръ, слдовало пойти къ нему. Съ этого нужно было начать.

— Правда, правда!

— Конечно, правда.

— Хорошо, Самъ, мы пойдемъ вмст, только не мшало бы напередъ выпить стаканчикъ пунша: я слишкомъ разгорячился, Самуэль. Нтъ ли здсь по близости какого-нибудь трактира?

М-ръ Уэллеръ уже нсколько лтъ сряду занимался спеціальнымъ изученіемъ Лондона. Онъ зналъ все и потому отвчалъ безъ малйшей остановки:

— Какъ не быть. Второй домъ на правой рук, входъ со двора по черной лстниц, налво въ третьемъ этаж, передъ дверью большой ларь съ битой птицей. Отворите и ступайте прямо до третьей комнаты: тамъ еще стоитъ большой круглый столъ съ переломленной ногой.

Черезъ нсколько минутъ м-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ вошли въ трактиръ, носившій скромное названіе таверны. Они оба услись за одинъ столъ. М-ръ Пикквикъ приказалъ подать для себя полбутылки рома и горячей воды, Самуэлю подали кружку портера.

Комната, гд они расположились, довольно темная и грязная, состояла, повидимому, подъ особымъ покровительствомъ людей, посвятившихъ свои способности кучерскому искусству, потому что за разными столами сидли пьянствующіе и курящіе джентльмены, очевидно, принадлежащіе къ ученому сословію кучеровъ. Между ними особенно обратилъ на себя вниманіе м-ра Пикквика пожилой краснолицый толстякъ, сидвшій одиноко за противоположнымъ столомъ. Онъ курилъ и затягивался съ величайшимъ аппетитомъ, и передъ глазами его постоянно носилось облако дыма, но, когда мало-по-малу дымъ расходился, краснолицый толстякъ искоса посматривалъ, то на м-ра Уэллера, то на самого м-ра Пикквика. Его лицо довольно часто опускалось въ кружку портера, но посл каждаго глотка, онъ опять смотрлъ съ какимъ-то острымъ любопытствомъ на незнакомыхъ джентльменовъ. Положивъ, наконецъ, свои ноги на стулъ и прислонившись спиною къ стн, онъ вдругъ началъ затягиваться съ ршительнымъ остервенніемъ, и глаза его впились въ фигуру Самуэля.

Сначала м-ръ Самуэль Уэллеръ не обращалъ никакого вниманія на эволюціи забавнаго толстяка, но замтивъ, что м-ръ Пикквикъ довольно часто наблюдаетъ одинъ и тотъ же предметъ, онъ самъ обратился въ ту же сторону и полузаслонилъ рукою свои глаза, какъ будто желалъ въ точности разсмотрть черты интереснаго предмета и увриться въ его тождеств съ другимъ лицомъ. Скоро, однакожъ, сомннія его совсмъ исчезли: прогнавъ дуновеніемъ устъ своихъ густое облако дыма, краснолицый толстякъ пробасилъ охриплымъ, но довольно звучнымъ голосомъ, который, казалось, самъ собою, независимо отъ его воли, вытрубилъ изъ его груди, закрытой огромной шалью:

— Самми!

— Что это за человкъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Вотъ ужъ, сэръ, чего совсмъ не ожидалъ!— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ.— Вдь это старикъ.

— Старикъ!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Какой старикъ?

— Мой родитель, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.— Здравствуй, старина!

И съ этимъ изліяніемъ сыновней нжности м-ръ Уэллеръ спшилъ очистить подл себя мсто для краснолицаго толстяка, который, съ трубкой во рту и пивною кружкою въ рук, привтствовалъ своего возлюбленнаго сына.

— Давненько мы не видались, Самми… слишкомъ два года. Гд ты пропадалъ.

— Тамъ же, гд и ты, старый хрычъ.— Ну, здорова ли мачеха?

— Жиретъ со дня на день, провалъ ее возьми!— отвчалъ м-ръ Уэллерь старшій, принимая торжественную позу.— Послушай, Самми, другъ ты мой любезный, когда я зналъ ее вдовой, это, что называется, была чудо въ свт, a не баба: смирна, какъ овца, ласкова какъ голубь, a теперь ужъ не то, Самми!.. совсмъ не то! Она ведетъ себя, не какъ жена.

— Право?— спросилъ м-ръ Уэллеръ младшій.

Старшій м-ръ Уэллеръ покачалъ головой, затянулся, вздохнулъ и отвчалъ такимъ образомъ:

— Лукавый попуталъ меня, Самми, окаянный смутилъ мою душу. Бери, другъ мой, примръ со своего отца и не зарься на вдовицъ во всю свою жизнь, особенно, если он занимались какимъ-нибудь ремесломъ.

Передавъ этотъ родительскій совтъ, м-ръ Уэллеръ старшій снова набилъ свою трубку табакомъ изъ жестяной коробочки, бывшей въ его карман, и принялся затягиваться съ превеликимъ паосомъ.

— Прошу извинить, сэръ,— сказалъ онъ, обращаясь, посл продолжительной паузы, къ м-ру Пикквику,— личности, я полагаю, здсь не имется. Вы не женаты на вдов?

— Нтъ,— отвчалъ улыбаясь м-ръ Пикквикъ.

И покамстъ м-ръ Пикквикъ улыбался, Самуэль Уэллеръ шепнулъ на ухо своему отцу, въ какихъ отношеніяхъ былъ онъ поставленъ къ этому джентльмену.

— Прошу извинить, сэръ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій,— надюсь, что вы не нашли никакихъ художествъ за моимъ сынишкой?

— Я совершенно доволенъ вашимъ сыномъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Очень радъ, сэръ, очень радъ,— сказалъ старикъ.— Я такъ и думалъ, сэръ. Воспитаніе его стоило мн большихъ хлопотъ. Уже пятилтнимъ мальчишкой онъ бгалъ y меня, гд хотлъ, и промышлялъ свой хлбъ, какъ умлъ. Иначе, сэръ, и не должно воспитывать дтей, если хотятъ изъ нихъ сдлать порядочныхъ людей, съ умньемъ обращаться въ свт.

— Опасная метода воспитанія — замтилъ м-ръ Пикквикъ.

— И не совсмъ удачная,— прибавилъ м-ръ Самуэль Уэллеръ.— Вотъ еще недавно я сыгралъ изъ себя порядочнаго дурака,

— Кто это?— спросилъ отецъ.

Сынъ разсказалъ въ короткихъ словахъ, какъ поймалъ его на удочку какой-то забулдыга, по имени Іовъ Троттеръ.

М-ръ Уэллеръ старшій выслушалъ разсказъ съ величайшимъ вниманіемъ, и затмъ, подумавъ съ минуту, спросилъ:

— Этотъ Джингль, сказалъ ты, парень высокій, тонконогій, длинноволосый, ворчитъ скороговоркой?

— Да, да,— перебилъ м-ръ Пикквикъ, не дожидаясь окончанія фразы.

— A y этого Троттера — огромная шершавая башка съ черными волосами?

— Да, да,— подхватили въ одинъ голосъ м-ръ Пикквикъ и его слуга.

— Ну, такъ и есть, я знаю этихъ сорванцовъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.— Я даже знаю, гд теперь они живутъ.

— Гд?— съ живостью спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ Ипсвич. Я вамъ разскажу, какъ это я знаю. Мн часто приходится съ однимъ джентльменомъ здить въ Бери, и въ тотъ самый день, какъ мы схватили ревматизмъ, я подрядился везти оттуда обоихъ этихъ мошенниковъ въ Ипсвичъ. Дорогой сказалъ мн этотъ пучеглазый болванъ въ кофейной ливре, что они надолго останутся въ Ипсвич.

— Очень хорошо,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— я готовъ преслдовать его въ Ипсвич или во всякомъ другомъ мст.

— Точно ли ты увренъ, ддушка, что это они?— спросилъ м-ръ Уэллеръ младшій.

— Совершенно увренъ, Самми. Наружность ихъ, съ перваго взгляда, показалась мн довольно подозрительною, и къ тому же удивило меня то, что слуга за панибрата обращался со своимъ господиномъ. Они все смялись и говорили, какъ славно удалось имъ поддедюлить стараго воробья.

— Кого?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Стараго воробья, сэръ, должно быть, васъ они и разумли.

Нельзя положительно утверждать, что титулъ стараго воробья могъ быть слишкомъ обиденъ для кого бы ни было, но все же, при настоящихъ обстоятельствахъ, это былъ совсмъ не почетный титулъ. Принимая въ соображеніе вс оскорбленія и обиды этого негодяя, м-ръ Пикквикъ энергически ударилъ кулакомъ по столу и закричалъ громовымъ голосомъ:

— Я буду его преслдовать!

— Мн приходится, сэръ, хать въ Ипсвичъ посл завтра,— сказалъ старикъ Уэллеръ.— Дилижансъ мой отправляется изъ гостиницы ‘Пестраго быка’, что въ Уайтчапл. Если вы ужъ непремнно ршились быть тамъ, вамъ, я полагаю, всего лучше отправиться со мною.

— Очень хорошо, мы такъ и сдлаемъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Я напишу въ Бери къ своимъ друзьямъ, чтобъ они искали меня въ Ипсвич.— Кудажъ вы торопитесь, м-ръ Уэллеръ? Не хотите ли чего-нибудь?

— Вы очень добры, сэръ… Разв выпить водки за ваше здоровье и за успхъ моего Самми? Такъ, что ли, сынъ мой любезный?

— Извольте,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Подайте намъ бутылку джина.

Джинъ принесли. Поклонившись м-ру Пикквику и бросивъ одобрительный кивокъ на Самми, старикъ Уэллеръ залпомъ выпилъ огромную рюмку.

— Молодецъ ты, старичина, сказалъ младшій Уэллеръ,— только не мшало бы теб быть немножко осторожне. У тебя, вдь, подагра, старый хрычъ?

— Я нашелъ, другъ мой, чародйственное лкарство отъ подагры,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ старшій, опрокидывая вверхъ дномъ пустой стаканъ.

— Лкарство отъ подагры!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, поспшно вынимая изъ кармана записную книгу.— Какое лкарство?

— Да вотъ, видите ли, въ чемъ штука!— отвчалъ старикъ Уэллеръ.— Подагрой вообще называется такая болзнь, которая, говорятъ, происходитъ отъ слишкомъ большого спокойствія души и комфорта въ домашнемъ быту. Поэтому, сэръ, если вамъ случится страдать подагрой, то женитесь какъ можно скоре на вдов съ громкимъ голосомъ и широкимъ ртомъ, и y васъ мигомъ пройдетъ эта болзнь. Это, сэръ, превосходный и врнйшій рецептъ противъ всхъ болзней, которыя происходятъ отъ веселой жизни. Я употребляю его чуть не каждый день, когда возвращаюсь изъ трактира.

Сообщивъ этотъ драгоцнный секретъ, м-ръ Уэллеръ старшій осушилъ еще стаканъ джина, поклонился, испустилъ глубокій вздохъ и удалился медленными шагами.

— Ну, Самуэль, что вы скажете о своемъ отц?— спросилъ, улыбаясь, м-ръ Пикквикъ.

— Ничего особеннаго, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ,— старичина коренастый.

— Что вы думаете насчетъ его образа мыслей?

— Я полагаю, сэръ, что онъ гибнетъ несчастной жертвой супружеской жизни, какъ говорилъ одинъ судья, подписывая смертный приговоръ двоеженцу.

Такое энергическое заключеніе не требовало ни возраженій, ни объясненій. М-ръ Пикквикъ заплатилъ деньги и направилъ шаги въ гостиницу ‘Лебсдя’, гд жилъ м-ръ Перкеръ. Было уже восемь часовъ, когда путешествіе его приближалось къ концу. Типы джентльменовъ въ грязныхъ ботфортахъ и блыхъ запачканныхъ шляпахъ гуляли съ большимъ комфортомъ на бульвар, и это могло служить несомнннымъ признакомъ, что канцеляріи дловыхъ людей уже совершили полный кругъ дневныхъ занятій.

М-ръ Пикквикъ боялся опоздать своимъ визитомъ къ дловому человку, и опасенія его совершенно оправдались, когда онъ поднялся по крутой лстниц во второй этажъ. Наружная дверь м-ра Перкера была заперта, и глубокое молчаніе, послдовавшее за громкимъ стукомъ Самуэля, свидтельствовало, что клерки разошлись изъ его конторы.

— Что намъ длать, Самуэль?— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— надобно, во что бы то ни стало, сыскать адвоката: я не сомкну глазъ во всю ночь, если не буду заране увренъ, что кляузное дло поручено опытному человку.

— Да вотъ, сэръ, идетъ сюда какая-то старуха,— сказалъ м-ръ Уэллеръ,— можетъ быть, она смыслитъ что-нибудь.— Эй, матушка! Не знаете ли, гд клерки м-ра Перкера?

— Клерки м-ра Перкера,— повторила тощая и дряхлая старушонка, остановившаяся на лстниц перевести духъ.— Гд клерки? Нтъ ихъ. Разошлись — вс до одного. Я иду убирать контору.

— Вы не служанка ли м-ра Перкера?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нтъ, я его прачка,— отвчала старуха.

— Вотъ что! Это, однакожъ, забавно, Самуэль,— сказалъ вполголоса м-ръ Пикквикъ,— что старухи въ этихъ гостиницахъ называются прачками. Отчего бы это?

— Оттого, я думаю, что y нихъ смертельное отвращеніе къ мытью и чистот,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

Такое предположеніе могло быть совершенно справедливымъ. Старуха, повидимому, не имла привычки умываться каждый день, и толстые слои грязи на полу конторы, которую теперь она отворила, свидтельствовали весьма краснорчиво, что мыло и вода были здсь совершенно неизвстными предметами.

— Не знаете ли вы, матушка, гд мы можемъ найти м-ра Перкера?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Не знаю,— отвчала старуха брюзгливымъ голосомъ,— м-ръ Перкеръ за городомъ.

— Очень жаль. Гд, по крайней мр, его конторщикъ? Не знаете ли?

— Знаю. Только конторщикъ не поблагодаритъ меня, если я скажу, гд онъ,— отвчала прачка.

— Мн, однакожъ, очень нужно его видть.

— Приходите завтра поутру.

— Это будетъ поздно, матушка,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Ну, ужъ такъ и быть. Оно, я думаю, не будетъ большой бды, если я открою, гд онъ теперь. Ступайте въ трактиръ ‘Сороку’ и спросите за буфетомъ м-ра Лоутона, вамъ укажутъ молодого красавчика: это и есть конторщикъ м-ра Перкера.

Самуэль Уэллеръ очень хорошо зналъ, гд трактиръ ‘Сорока’. Туда онъ и повелъ своего господина черезъ лабиринтъ переулковъ и проходныхъ дворовъ.

Внутренній и наружный видъ ‘Сороки’ во многихъ отношеніяхъ обратилъ на себя вниманіе ученаго мужа. Прежде всего замтилъ м-ръ Пикквикъ, что въ кухн ‘Сороки’ была перегородка и что за этой перегородкой нанималъ себ уголъ починщикъ башмаковъ, откуда явствовало, что содержатель ‘Сороки’ владлъ искусствомъ выжимать копейку даже изъ перегородокъ. Не подлежало также никакому сомннію, что содержатель ‘Сороки’ имлъ филантропическую душу: это доказывалось его покровительствомъ пирожнику, который, безъ всякой помхи, продавалъ свои лакомства на самомъ порог трактира. Изъ нижнихъ оконъ, украшенныхъ занавсами шафраннаго цвта, выглядывали дв или три печатныя карточки съ извстіемъ, что почтенная публика можетъ здсь утолять свою жажду яблочной настойкой и данцигскимъ пивомъ изъ еловыхъ шишекъ. Тутъ же на большой черной доск красовалась другая надпись, объявлявшая просвщенному міру, что въ погребахъ заведенія хранятся пятьсотъ тысячъ бочекъ двойного портера, изготовленнаго по новоизобртенной метод. Носились слухи, что хозяинъ никому и никогда не показывалъ этихъ знаменитыхъ погребовъ, но тмъ не мене всякій зналъ, что они существовали въ таинственныхъ ндрахъ земли. Если прибавить къ этому, что на воротахъ трактира была вывска съ изображеніемъ птицы, весьма похожей на сороку, изможденную временемъ и непогодой, то читатель получитъ удовлетворительное понятіе о знаменитой таверн, посвященной вечернимъ вакханаліямъ м-ра Лоутона и его товарищей.

Когда м-ръ Пикквикъ вошелъ въ буфетъ, пожилая женщина явилась изъ-за ширмъ къ его услугамъ.

— Не здсь ли м-ръ Лоутонъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Здсь,— отвчала трактирщица.— Чарли, проводите этого джентльмена къ м-ру Лоутону.

— Теперь нельзя,— отвчалъ рыжеватый мальчишка,— м-ръ Лоутонъ поетъ псню. Подождите, сэръ, онъ скоро кончитъ.

Лишь только рыжеватый мальчишка проговорилъ эти слова, какъ вдругъ изъ внутренности трактира раздались громогласныя восклицанія, возвщавшія объ окончаніи псни. Оставивъ Самуэля услаждать досугъ портеромъ, м-ръ Пикквикъ пошелъ наверхъ, въ сопровожденіи трактирнаго слуги.

— Съ вами желаютъ поговорить, сэръ.

Одутловатый молодой человкъ, занимавшій первое мсто за столомъ въ качеств президента, молодцовато взъерошилъ волосы, и взглянулъ съ нкоторымъ изумленіемъ въ ту сторону, откуда происходилъ этотъ докладъ. Изумленіе это увеличилось еще боле, когда взоръ его упалъ, наконецъ, на фигуру джентльмена, котораго до той поры никогда онъ не видалъ.

— Прошу извинить, сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— мн очень жаль, что присутствіе мое разстроиваетъ, нкоторымъ образомъ, вашу компанію, но я пришелъ по особенному, весьма важному длу, не терпящему ни малйшаго отлагательства. Впрочемъ, я задержу васъ не боле пяти минутъ и буду вамъ крайне обязанъ, если вы будете имть снисходительность выслушать меня наедин.

Одутловатый юноша вышелъ изъ-за стола и попросилъ неизвстнаго джентльмена занять подл него мсто въ темномъ углу этой залы. М-ръ Пикквикъ со всми подробностями, отъ начала до конца, разсказалъ свою горемычную повсть.

— A!— воскликнулъ Лоутонъ, когда м-ръ Пикквикъ кончилъ разсказъ.— Додсонъ и Фоггъ!..— славная практика y нихъ …— отличные юристы: знаю я этихъ господъ. Додсонъ и Фоггъ!

М-ръ Пикквикъ согласился, что Додсонъ и Фоггъ — отличные юристы. М-ръ Лоутонъ продолжалъ:

— Перкера теперь нтъ въ город, и онъ воротится не прежде, какъ въ конц будущей недли, но если вамъ угодно почтить меня довренностью въ этомъ дл, я могу сдлать вс необходимыя распоряженія до прізда м-ра Перкера.

— Объ этомъ-то собственно я и хотлъ просить васъ, м-ръ Лоутонъ. Распоряжайтесь, какъ умете, и, въ случа надобности, пишите ко мн по почт въ Ипсвичъ.

— Извольте, съ большимъ удовольствіемъ,— сказалъ конторщикъ м-ра Перкера. Замтивъ потомъ, что м-ръ Пикквикъ съ любопытствомъ посматривалъ на его товарищей, сидвшихъ за столомъ, м-ръ Лоутонъ прибавилъ: — не угодно ли вамъ, сэръ, присоединиться къ нашему обществу часика на полтора? Компанія y насъ веселая, м-ръ Пикквикъ. Здсь главный конторщикъ Самкина и Грина, канцелярія Смитерса и Прайса, клеркъ Пимкина — чудесно поетъ народныя псни, Джакъ Бемберъ и многіе другіе джентльмены, съ которыми, надюсь, вамъ пріятно будетъ познакомиться, м-ръ Пикквикъ. Вы, кажется, недавно воротились изъ провинціи. Угодно вамъ пожаловать?

М-ръ Пикквикъ не ршился пропустить такого благопріятнаго случая къ изученію человческой натуры. Его представили всмъ веселымъ джентльменамъ, и м-ръ Пикквикъ, занявъ за столомъ мсто подл президента, немедленно потребовалъ себ стаканъ холоднаго пунша.

Послдовало глубокое молчаніе, совершенно противное ожиданіямъ ученаго мужа.

— Васъ не безпокоитъ табачный дымъ?— сказалъ джентльменъ съ сигарой во рту, сидвшій по правую руку м-ра Пикквика.

— Нисколько,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— я очень люблю табачный запахъ, хоть самъ никогда не курю.

— Это жаль,— замтилъ другой джентльменъ съ противоположнаго конца,— a я такъ скоре соглашусь сидть безъ хлба, чмъ безъ табаку.

Продолжительное молчаніе. Прибытіе незнакомаго джентльмена, очевидно, разстроило общую веселость.

— М-ръ Гронди споетъ намъ что-нибудь,— сказалъ президентъ.

— A можетъ и не споетъ,— сказалъ м-ръ Гронди

— Отчего же?— сказалъ президентъ.

— Не могу,— сказалъ м-ръ Гронди.

— То есть вы не хотите,— замтилъ президентъ.

— Не хочу,— отвчалъ м-ръ Гронди.

Другая продолжительная пауза. Президентъ, казалось, былъ въ большомъ затрудненіи.

— Что же, господа?— сказалъ онъ.— Никто не думаетъ повеселить насъ?

— Это ваша обязанность, господинъ президентъ,— отвчалъ, выходя изъ-за стола, молодой человкъ съ густыми бакенбардами и косыми глазами.

— Слушайте! Слушайте!

— У меня, господа, была всего одна псня, да и ту я проплъ два раза,— сказалъ президентъ.— Неужели я долженъ ее повторить опять?

Общее молчаніе замняло на этотъ разъ отрицательный отвтъ.

— Сегодня, господа,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, надясь ввзести какой-нибудь интересный предметъ для общихъ разсужденій,— сегодня вечеромъ, господа, зашелъ я въ такое мсто, которое, безъ сомннія, всмъ вамъ извстно, но гд, по стеченію разныхъ обстоятельствъ, не случалось мн быть уже нсколько лтъ сряду. Я разумю гостиницу ‘Лебедя’ и тотъ кварталъ, гд она стоитъ. Велика и обширна британская столица, господа! Какихъ гостиницъ не найдешь въ этихъ захолустьяхъ!

— Ну, теперь пойдетъ потха!— сказалъ президентъ на ухо м-ру Пикквику: — вы задли за самую чувствительную струну одного изъ этихъ джентльменовъ, Старикъ Джакъ Бемберъ вчно говоритъ объ этихъ гостиницахъ. Вы развязали ему языкъ.

М-ръ Пикквикъ сначала не замтилъ желтаго, широкоплечаго, низенькаго и сутуловатаго человчка съ длиннымъ носомъ и карими глазами, на котораго намекалъ м-ръ Лоутонъ. Теперь ученый мужъ увидлъ, сообразилъ и понялъ, что это былъ старикъ, странный старикъ. Когда онъ поднялъ свое морщинистое лицо, устремилъ на него острый, лукаво проницательный взглядъ, м-ръ Пикквикъ не могъ надивиться, какимъ образомъ сначала ускользнули отъ его вниманія такія примчательныя черты. Старикъ облокотился подбородкомъ на свою длинную костлявую руку украшенную желтыми ногтями необычайной длины, склонилъ свою голову на одинъ бокъ и дико заморгалъ своими карими глазами. М-ръ Пикквикъ заключилъ и ршилъ, что это весьма замчательная личность.

Мы надемся познакомить читателей съ личностью Джака Бембера въ слдующей глав.

Собраніе сочиненій

Чарльза Диккенса.

Замогильныя записки Пикквикскаго клуба.

Часть вторая.

Переводъ Иринарха Введенскаго.

С.-Петербургъ.

Типографія Товарищества ‘Просвщеніе’,

7 рота, 20.

Оглавленіе.

Глава XXI. Старикъ Джакъ Бемберъ садится на своего любимаго конька и разсказываетъ странные анекдоты

‘ XXII. Мистеръ Пикквикъ детъ въ Ипсвичъ и встрчается въ Ипсвич съ интересной леди въ желтыхъ папильеткахъ

‘ XXIII. Мистеръ Самуэль Уэллеръ встрчаетъ стараго знакомца и старается заплатить свой долгъ

‘ XXIV. Ревность Петера Магнуса и бдственныя послдствія ночныхъ похожденій ученаго мужа

‘ XXV. Торжество невинности и удивительное безпристрастіе м-ра Нупкинса, со включеніемъ другихъ весьма важныхъ обстоятельствъ

‘ XXVI. Краткій отчетъ о процесс вдовы Бардль противъ стараго холостяка

‘ XXVII. Самуэль Уэллеръ совершаетъ путешествіе въ Доркинъ и созерцаетъ свою мачеху

‘ XXVIII. Англійскія святки и свадьба на Дингли-Делл съ описаніемъ разнообразныхъ, весьма назидательныхъ увеселеній, которыя, къ несчастью, почти вывелись изъ употребленія въ наше время

‘ XXIX. И съ нею — повсть о могильщик Грубб

‘ XXX. О томъ, какъ Пикквикисты познакомились съ двумя юношами ученыхъ профессій, какъ они увеселялись вмст съ ними на конькахъ, и о томъ, какъ, наконецъ, разстались они со своими гостепріимными друзьями

‘ XXXI. Имющая совершенно юридическій характеръ

‘ XXXII. Холостой вечеръ въ квартир Боба Сойера, студента хирургіи

‘ XXXIII. Мистеръ Уэллеръ старшій сообщаетъ критическія замчанія объ одномъ литературномъ произведеніи и потомъ, съ помощью своего возлюбленнаго сына, бросаетъ грязь въ лицо извстному достопочтенному джентльмену съ краснымъ носомъ

‘ XXXIV. Полный и достоврный отчетъ о достопамятномъ ршеніи процесса вдовы Бардль противъ Пикквика

‘ XXXV. Мистеръ Пикквикъ, по зрломъ размышленіи, предпринимаетъ путешествіе въ Батъ

‘ XXXVI. Необыкновенное и совершенно непредвидимое бдствіе, обрушившееся на голову мистера Винкеля

‘ XXXVII. О томъ, какъ мистеръ Уэллеръ присутствовалъ на одномъ soire, куда его пригласили, и о томъ, какъ мистеръ Пикквикъ возложилъ на него весьма важное порученіе деликатнаго свойства

‘ XXXVIII. О томъ, какъ мистеръ Винкель не сгорлъ въ огн и вышелъ сухъ изъ воды

‘ XXXIX. Мистеръ Самуэль Уэллеръ, снабженный новой инструкціей, выступаетъ на поприще любовныхъ приключеній.

‘ XL. Новыя сцены въ драм жизни великаго человка

Глава XXI.

Старикъ Джакъ Бемберъ садится на своего любимаго конька и разсказываетъ странные анекдоты.

— Ага!— воскликнулъ старый джентльменъ, отрекомендованный читателю въ послдней глав нашего достоврнаго раппорта.— Ага! кто завелъ здсь рчь о подворьяхъ нашего квартала?

— Я,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Я замтилъ вообще, что гостиницы въ этихъ мстахъ должны быть очень странны.

— Вы!— сказалъ старикъ презрительнымъ тономъ.— Что-жъ вы знаете, сэръ, о томъ времени, когда молодые люди запираются въ своихъ пустынныхъ кельяхъ и читаютъ, читаютъ и читаютъ, часъ за часомъ, ночь за ночью, до истощенія умственныхъ силъ, до затменія разсудка, въ мрачномъ лабиринт полночныхъ занятій, до тхъ поръ, пока заря и утренній свтъ перестанутъ имть живительное вліяніе на ихъ здоровье, и они зачахнутъ жертвами чрезмрной любви къ наук, подъ грудою старыхъ книгъ и накопившихся тетрадей? Что знаете вы о постепенной гибели подъ бременемъ тифа или чахотки, которую, въ другое время и при другихъ обстоятельствахъ жизни, испытывалъ въ этихъ же самыхъ комнатахъ жалкій человкъ, безумно промотавшій свжія силы юныхъ лтъ? A сколько несчастныхъ, думаете вы, отступило съ разбитымъ сердцемъ отъ дверей неумолимаго юриста, чтобы найти послднее убжище на дн Темзы или мрачный пріютъ за тюремными стнами? Да, сэръ, есть странныя жилища въ широкихъ захолустьяхъ британской столицы. Придайте, если можете, памяти и слова этимъ деревяннымъ панелямъ, и вы услышите изъ подъ каждой доски тысячи ужасныхъ повстей, тысячи романовъ изъ жизни — дйствительной жизни. Ничего не значатъ для меня вс ваши легенды съ ужасающими именами противъ одной истинной исторіи, взятой на удачу изъ воспоминаній этихъ старинныхъ перегородокъ.

Дрожащій голосъ старика и дикое выраженіе его лица совершенно сбили съ толку ученаго мужа, такъ что на этотъ разъ онъ не сдлалъ никакого замчанія въ отвтъ на его странныя рчи. Довольный произведеннымъ впечатлніемъ, старикъ Бемберъ улыбнулся, окинулъ собраніе торжествующимъ взглядомъ и продолжалъ такимъ образомъ.

‘— Взгляните на нихъ съ другой, гораздо боле обыкновенной и не столько поэтической точки зрнія: что это за скромные пріюты для нуждающагося человка, который промоталъ свое богатство и, обманувъ ожиданія своихъ друзей, вступилъ на дорогу, гд нтъ для него насущнаго куска хлба! Ожиданіе — надежда — неудачи — страхъ — бдность — нищета — отчаяніе, и потомъ — послдній конецъ въ бурныхъ волнахъ или въ грязномъ кабак среди оборванныхъ негодяевъ: какая странная, дикая и вмст разнообразная перспектива человческой жизни!’

Старикъ Бемберъ, оживленный предметомъ своей бесды, самодовольно потиралъ руками и, казалось, готовъ былъ ознакомить своихъ слушателей съ новыми боле интересными подробностями.

М-ръ Пикквикъ смотрлъ во вс глаза и готовъ былъ слушать во вс уши. Молодые люди улыбались и молчали.

‘— Убирайтесь вы съ вашими германскими университетами и фантастическою жизнью нмецкаго студента’— продолжалъ старикъ Бемберъ,— много y насъ своихъ романовъ, разыгрывающихся внутри уединенныхъ стнъ: стоитъ только поискать!’

— Вы меня изумляете,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— ни разу мн не случалось думать о романахъ такого рода.

— Еще бы! Разумется, вы не думали,— отвчалъ старикъ.— Вотъ такъ-же одинъ пріятель спрашивалъ меня: — ‘Что вы находите особеннаго въ этихъ комнатахъ?’ — Комнаты довольно странныя,— говорилъ я.— ‘Совсмъ нтъ’,— говорилъ онъ.— Пустынныя, говорилъ я.— ‘Ничуть не бывало’,— говорилъ онъ. И вотъ въ одно прекрасное утро, собираясь отворить наружную дверь, онъ умеръ отъ апоплексическаго удара. Онъ опрокинулся головою на корзинку, гд лежали письма, и пробылъ въ этомъ положеніи восемнадцать мсяцевъ сряду. Вс думали, что онъ выхалъ изъ города’.

— Какъ же его нашли?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— ‘Хозяинъ ршился, наконецъ, выломать дверь, такъ какъ его жилецъ не платилъ за квартиру цлыхъ два года. Призвали полицію, взломали замокъ… и на руки дворника, отворившаго дверь, шарахнулся сухой скелетъ въ синемъ фрак, черныхъ панталонахъ и шелковыхъ чулкахъ. Вдь это, я полагаю, довольно странно, милостивые государи, а?’

И, склонивъ голову на бокъ, маленькій старичокъ опять самодовольно началъ потирать руками.

‘— Знаю я еще другой случай, если вамъ угодно послушать. Позвольте… такъ точно — это случилось на клиффордскомъ подворь. Одинъ безпокойный жилецъ — продувная бестія, я зналъ его — нанимавшій для себя квартиру въ верхнемъ этаж, вдругъ задумалъ принять мышьяка и запереться въ шкафу, который стоялъ въ его спальн. Управляющій подумалъ, что жилецъ сбжалъ и немедленно прибилъ на воротахъ билетъ, что вотъ, дескать, отдаются въ наймы такіе-то покои. Явился новый постоялецъ, омеблировалъ пустыя комнаты и расположился въ нихъ жить. День проходилъ y него, какъ-слдуетъ, въ занятіяхъ разнаго рода, но по ночамъ не смыкалъ онъ глазъ въ своей спальн и всегда чувствовалъ какое-то безпокойство. ‘Это, однакожъ, странно, подумалъ онъ наконецъ,— попытаюсь спать въ другой комнат, и пусть эта спальня будетъ моей гостиной’.— Сказано, сдлано. Съ этой поры, онъ ночи сталъ проводить спокойно, но зато никакъ не мотъ читать по вечерамъ. Усаживаясь въ новой гостиной за своимъ письменнымъ столомъ, онъ вдругъ становился безпокойнымъ, раздражительнымъ, и безпрестанно снималъ со свчи, не находя никакой возможности приковать свое вниманіе къ перу, бумаг или книг.— ‘Я никакъ не могу раскусить этой загадки’,— сказалъ онъ однажды, воротившись домой изъ театра и выпивъ стаканъ холоднаго грога.— ‘Не могу я раскусить этой загадки’,— повторилъ онъ опять, прислонившись спиною къ стн, чтобы отнять y своей фантазіи силу вообразить за собой какой-нибудь посторонній предметъ. Въ эту минуту глаза его вдругъ обратились на маленькій, всегда запертый шкафъ, и невольная дрожь мгновенно пробжала по всему его тлу, съ ногъ до головы.— ‘Странное ощущеніе’,— подумалъ онъ,— ‘и ужъ, кажется, я испытываю его не въ первый разъ. Неужели тутъ завелась какая-нибудь чертовщина? Посмотримъ’.— Сдлавъ надъ собою значительное усиліе, онъ взялъ кочергу, ударилъ со всего размаха въ дверь — и что же? Въ углу шкафа, вытянувшись во весь ростъ, стоялъ послдній жилецъ съ багрово-синимъ лицомъ, исковерканнымъ судорогами насильственной смерти. Маленькій пузырекъ съ ядомъ былъ еще крпко сжатъ его правою рукою’.

И, окончивъ эту рчь, старикъ съ наслажденіемъ взглянулъ на внимательныя лица озадаченныхъ слушателей.

— Что это y васъ за странные анекдоты, сэръ!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, устремивъ свои очки на загадочную физіономію старика.

,,— Странные!… какой вздоръ!— возразилъ старикъ.— Забавные, можетъ быть, но ничего необыкновеннаго въ нихъ нтъ.

— Забавные!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

‘— Ну, да, забавные и веселые,— подтвердилъ. старикъ съ демонской усмшкой. И, не дожидаясь отвта, онъ продолжалъ съ прежнимъ одушевленіемъ.

,,— Зналъ я еще человка — позвольте… этому ужъ будетъ лтъ сорокъ слишкомъ. Нанялъ онъ сырыя, затхлыя комнаты въ одной изъ старинныхъ гостиницъ, стоявшія пустыми и запертыми нсколько лтъ сряду. Носились о нихъ бабьи сплетни и разсказывались разныя фантастическія исторіи, способныя навести страхъ и ужасъ на всякую легковрную душу, но онъ былъ человкъ бдный, квартира отдавалась за безцнокъ, и, стало быть, ничего мудренаго нтъ, если онъ, съ философскимъ равнодушіемъ, ршился занять полусгнившіе покои. Вмст съ квартирой, въ его распоряженіе поступилъ огромный деревянный шкафъ для книгъ и бумагъ, съ большими стеклянными дверями, задернутыми извнутри зеленою тафтой, но мебель этого рода, при существующихъ обстоятельствахъ, не могла имть никакой опредленной цли: книгъ не читалъ онъ во всю свою жизнь, бумагами не занимался, и вс статьи туалета, отъ единственныхъ сапоговъ до единственнаго галстука, носилъ онъ съ собою во время дневныхъ прогулокъ. Очень хорошо. Онъ перенесъ сюда все свое движимое имущество, состоявшее изъ четырехъ колченогихъ стульевъ, и въ первый же вечеръ заказалъ въ кредитъ два галлона дистиллированной водки. Усвшись на одномъ изъ своихъ стульевъ, онъ залпомъ выпилъ первый стаканъ и отъ бездлья погрузился въ размышленіе, раздумывая, во сколько лтъ онъ можетъ расплатиться съ буфетчикомъ за водку. Между тмъ глаза его невольно обратились на стеклянныя дверцы деревяннаго шкафа.

‘— Какъ, подумаешь, глупъ и неопытенъ, смертный человкъ, угораздившійся смастерить такую гадкую мебель!— воскликнулъ онъ, испустивъ глубокій вздохъ при взгляд на занавшенныя стекла.— Жаль, что нельзя снести ее назадъ, въ мебельную лавку. Однакожъ, послушай, любезный,— продолжалъ онъ, обращаясь къ шкафу и принимая его за одушевленный предметъ, — не лучше ли мн употребить тебя вмсто дровъ для моего камина?

Лишь только произнесъ онъ эти слова, какъ изъ внутренности шкафа раздался звукъ, весьма похожій на стонъ живого существа. Жилецъ испугался и вздрогнулъ, но скоро успокоилъ себя предположеніемъ, что звукъ, по всей вроятности, исходилъ изъ сосднихъ комнатъ, гд запоздалые гуляки оканчивали свой обдъ. Онъ положилъ свои ноги на ршетку и, выпивъ еще стаканъ живительной влаги, принялся разгребать кочергою уголья въ камин. Въ эту минуту звукъ повторился опять, шкафъ медленно отворился, и жилецъ увидлъ въ немъ блдную, исхудалую фигуру въ грязныхъ и оборванныхъ лохмотьяхъ. Высокая, сухопарая и тонкая фигура имла чрезвычайно озабоченный и безпокойный видъ, и во всей ея осанк были такіе неземные признаки, какіе отнюдь не могли принадлежать живому существу, одаренному мыслью и чувствомъ.

‘— Кто вы, пріятель?— сказалъ оторопвшій жилецъ, взвшивая кочергу на своей рук и приготовляясь, въ случа надобности, вступить въ открытую борьбу,— кто вы?

‘— Бросьте кочергу,— отвчала фигура,— борьба со мною неумстна. Я выше земныхъ стихій, и мн не повредятъ ни желзо, ни огонь. Ваша кочерга пролетитъ сквозь меня и ударится о стну этого шкафа. Я духъ, безплотный духъ.

‘— Чего-жъ вамъ здсь надобно?— пролепеталъ жилецъ.

,,— Въ этой самой комнат,— отвчало привидніе,— совершилась погибель земной моей жизни. Отсюда пустили по-міру меня и всхъ моихъ дтей. Въ этотъ самый шкафъ положены были судейскія бумаги, накопившіяся въ продолженіе моей безконечной тяжбы. Здсь, на этомъ самомъ мст, и въ ту пору какъ я умиралъ отъ печали, дв презрнныя гарпіи длили мое богатство, изъ-за котораго я судился всю свою жизнь. Все отняли y меня до послдняго фарсинга, и когда я умеръ, семейство мое осталось безъ хлба и безъ крова. Вотъ почему, спускаясь по ночамъ на землю, я брожу исключительно по этой жалкой юдоли своихъ земныхъ страданій, пугая людей присутствіемъ существа, непостижимаго и незримаго для нихъ. Эта квартира принадлежитъ мн: оставьте ее’.

Жилецъ между тмъ выпилъ еще стаканъ водки и совершенно ободрился.

‘— Извольте,— сказалъ онъ,— я готовъ съ величайшимъ удовольствіемъ уступить вамъ эту незавидную квартиру, если вы имете неизмнное желаніе оставаться здсь цлую вчность, но во всякомъ случа, я желалъ бы, собственно для вашей же пользы, предложить вамъ одинъ вопросъ.

‘— Говорите: я готовъ внимать вашимъ словамъ,— отвчалъ духъ суровымъ тономъ.

‘— Очень хорошо,— сказалъ жилецъ,— мое замчаніе, впрочемъ, будетъ относиться не къ вамъ однимъ, а ко всмъ вообще безплотнымъ духамъ, сколько я могу знать и понимать сущность ихъ природы. Дло видите ли въ чемъ: вдь пространство для васъ ничего не значитъ?

‘— Ничего,— сказалъ духъ,— быстре, чмъ молнія, мы можемъ переноситься съ одного мста на другое.

‘— И прекрасно. Зачмъ же, скажите на милость, имя полную возможность порхать и устроивать свою квартиру въ прелестнйшихъ мстахъ земного шара, вы любите проводить свое время именно тамъ, гд вы натерплись всякой всячины въ продолженіе своего земного бытія? Такой образъ дйствія, по моему мннію, заключаетъ самъ въ себ непростительныя противорчія.

‘— A что, вдь это правда. Удивляюсь, какъ прежде подобная мысль ни разу не приходила мн въ голову.

‘— Это показываетъ, любезный другъ, что вы не умете разсуждать. Эта комната, на мой взглядъ, не представляетъ для васъ ни малйшихъ удобствъ. Судя по наружности этого шкафа, я догадываюсь, что тутъ бездна клоповъ: такъ или нтъ?

‘— Такъ точно.

‘— Ну, такъ что-жъ вамъ за охота проводить свое время въ обществ такихъ презрнныхъ животныхъ? Право, я думаю, вы могли бы, безъ малйшаго труда, пріискать для себя отличную квартиру.

‘— Конечно, могу.

‘— И ужъ если пошло дло на правду, я бы вообще посовтовалъ вамъ оставить Лондонъ, потому что, согласитесь сами, здшній климатъ чрезвычайно непріятенъ.

‘— Ваша правда, сэръ,— сказалъ духъ учтивымъ тономъ,— вы, можно сказать, пролили яркій свтъ на мой образъ мыслей. Сейчасъ же перемняю воздухъ.

И, проговоривъ это, онъ началъ постепенно исчезать, такъ что ноги его уже совсмъ скрылись изъ вида.

‘— И если вы, сэръ,— продолжалъ жилецъ въ догонку за исчезающимъ привидніемъ,— если вы постараетесь внушить другимъ безплотнымъ джентльменамъ и леди, навождающимъ теперь пустые старые дома, что имъ будетъ гораздо удобне поселиться въ другихъ, прелестнйшихъ мстахъ за предлами Англіи, то вы окажете нашему обществу величайшее благодяніе, и я готовъ заране принести вамъ чувствительную благодарность отъ всхъ англичанъ.

‘— Внушу, сэръ, непремнно внушу,— отвчало привидніе — я не понимаю, какъ вс мы были настолько глупы до сихъ поръ.

‘Съ этими словами духъ исчезъ, и, что всего удивительне, господа,— заключилъ старикъ, озирая всю компанію съ замтнымъ удовольствіемъ,— съ той поры никогда не возвращалось это привидніе, и дешевая квартира освободилась разъ навсегда отъ нечистыхъ навожденій’.

— Не дурно, если эта исторія не выдумана,— сказалъ джентльменъ съ мозаичными пуговицами на фрак, зажигая новую сигару.

— Если!— вскричалъ старикъ, бросая презрительный взглядъ на скептика.— Этакъ, пожалуй,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Лоутону,— онъ скажетъ, что и та исторія, которую я вамъ разсказывалъ о странномъ кліент, невроятна, чудесна, выдумана … Какъ, подумаешь, нынче стали недоврчивы люди.

— Я никогда не слышалъ этой исторіи,— отвтилъ скептикъ,— и, конечно, не могу судить о степени ея достоврности. Разскажите, и я выскажу вамъ свое мнніе.

— Я тоже желаю слышать ее,— замтилъ м-ръ Пикквикъ,— и прошу васъ разсказать.

— Да, да, разскажите,— сказалъ Лоутонъ,— никто здсь не слышалъ ее, кром меня, да и я, правду сказать, перезабылъ ее почти совсмъ.

Старикъ обвелъ глазами вокругъ стола и покосился еще страшне, чмъ прежде, видя глубокое вниманіе, изобразившееся на лицахъ всхъ присутствующихъ, онъ улыбнулся, и въ его глазахъ блеснуло торжество. Затмъ, потеревъ подбородокъ и взглянувъ на потолокъ, какъ бы ища тамъ вдохновенія, онъ началъ свой разсказъ.

Разсказъ старика о странномъ кліент.

‘Я полагаю, никому не интересно знать, гд и какъ я подцпилъ эту короткую исторію,— сказалъ старикъ.— Еслибъ мн пришлось разсказывать ее въ томъ порядк, въ какомъ она дошла до меня, мн пришлось бы начинать съ середины, a дойдя до конца, обратиться опять назадъ, къ самому началу. Достаточно будетъ сказать, что нкоторыя событія, о которыхъ въ ней идетъ рчь, случились на моихъ собственныхъ глазахъ, что касается остальныхъ, я могу удостоврить, что они дйствительно происходили, и до сихъ поръ еще живы люди, которые, такъ же, какъ и я, помнятъ ихъ очень хорошо.

‘Въ Боро, въ Гайстрит, подл церкви Сенъ-Джоржа, по одной съ нею сторон дороги, какъ многимъ изъ васъ извстно, стоитъ самая тсная изъ нашихъ долговыхъ тюремъ — Маршальси. Хотя въ послднее время она стала далеко не тою грязною помойною ямой, какою была прежде, но и теперешнее ея исправленное состояніе внушаетъ слишкомъ мало искушеній для мота или утшеній для неосторожнаго должника. Осужденный преступникъ въ Ньюгет пользуется ничуть не худшимъ дворомъ, гд онъ можетъ дышать чистымъ воздухомъ и гулять, чмъ неоплатный должникъ въ тюрьм Маршальси,

‘Можетъ быть, на меня находитъ чудачество, можетъ быть, я не могу отдлять этого мста отъ связанныхъ съ нимъ воспоминаній, но только я не выношу этой части Лондона. Улица широка, магазины на ней роскошные, шумъ прозжающихъ экипажей, гулъ шаговъ непрерывнаго потока людей — вс эти звуки торговыхъ, промышленныхъ и иныхъ сношеній между людьми гудятъ на ней съ утра и до полуночи. Но примыкающія къ ней улицы малы и тсны, бдность и развратъ гнойно гнздятся въ этихъ переполненныхъ густымъ населеніемъ закоулкахъ, лишенія и нищета олицетворяются сосдней тюрьмою, надъ всей этой картиной роскоши, нищеты и позора — по крайней мр, въ моихъ глазахъ — тяготетъ что-то мрачное и горькое, придающее ей непріятный, болзненный отпечатокъ.

‘Многіе глаза, сомкнутые уже давно въ могил, взглядывали довольно равнодушно на эту картину въ первые дни пребыванія ихъ владльцевъ въ старой тюрьм Маршальси, они смотрли такъ потому, что первый ударъ несчастія рдко сопровождается отчаяніемъ. Человкъ еще вритъ, что онъ можетъ положиться на неиспытанныхъ друзей, онъ вспоминаетъ о многочисленныхъ предложеніяхъ услугъ, такъ охотно расточавшихся ему добрыми пріятелями, когда онъ въ нихъ еще вовсе не нуждался, онъ обладаетъ надеждой,— надеждой счастливой неопытности,— и хотя она ослабляется при первой же неудач, но все же снова возрождается и цвтетъ здсь короткое время, пока не завянетъ окончательно подъ ржавчиной разочарованія и равнодушія. Какъ быстро эти самые глаза глубоко вваливались и сверкали мрачнымъ огнемъ, какъ быстро худло и желтло изможденное голодомъ и заточеніемъ лицо въ т дни, когда еще рчь о томъ, что должники гніютъ въ тюрьм, безъ надежды на облегченіе, безъ надежды получить свободу, не была простой риторической фигурой! Эта жестокость нынче уже не существуетъ въ полномъ своемъ объем, но и того, что отъ нея осталось, достаточно еще для порожденія такихъ явленій, при вид которыхъ сердце обливается кровью.

‘Двадцать лтъ тому назадъ плиты тротуара подл тюрьмы топтались одною матерью и ребенкомъ, которые такъ же аккуратно, какъ само утро, появлялись ежедневно передъ тюремными воротами, часто они приходили сюда посл ночи, проведенной безъ сна, въ тревожной тоск, подъ вліяніемъ скорбныхъ думъ, удручающихъ умъ и чувство,— приходили цлымъ часомъ раньше срока, и тогда молодая мать грустно поворачивала назадъ, подводила ребенка къ старому мосту и, приподнявъ его на своихъ рукахъ, указывала ему на блестящую воду, окрашенную лучами утренняго солнца, обращала его вниманіе на шумныя приготовленія къ труду или удовольствію, которыми бываетъ полна рка въ эти утренніе часы. Мать пыталась развлечь сына этими занимательными для него предметами, но она быстро сажала его на землю и, закрывъ себ лицо платкомъ, давала волю душившимъ ее слезамъ, потому что на исхудаломъ и болзненномъ личик ребенка не проявлялось никакого удовольствія или удивленія. У него было мало воспоминаній, и вс они были на одинъ образецъ,— вс вертлись на бдности и нищет его родителей. По цлымъ часамъ сиживалъ онъ y матери на колняхъ, вглядываясь съ дтскимъ сочувствіемъ въ слезы, текущія по ея лицу, и потомъ тихонько забивался въ какой-нибудь темный уголокъ, гд рыдалъ до тхъ поръ, пока не засыпалъ. Съ той самой минуты, какъ онъ сталъ понимать окружающіе предметы, когда въ немъ началъ пробуждаться разсудокъ, онъ сроднился съ самой тяжкой дйствительностію жизни: съ ужасными лишеніями — съ голодомъ и жаждой, съ холодомъ и нищетой, и хотя по наружности и физическому развитію онъ былъ малое дитя, но не было y него ни веселости, ни беззаботнаго смха, ни сверкающихъ дтскихъ глазокъ.

‘Отецъ и мать, видя такое неестественное развитіе своего ребенка, съ глубокой тоской, смотрли молча другъ на друга, не осмливаясь выразить словами тяготящія ихъ мысли. Отецъ — здоровый, сильно сложенный человкъ, который могъ бы перенести всякій трудъ и физическое упражненіе,— изнывалъ въ тсномъ заключеніи и нездоровой атмосфер переполненной узниками тюрьмы. Мать, худая, нжная женщина, склонялась подъ двойнымъ бременемъ физической и нравственной болзни, — ребенокъ видлъ все это, и молодое сердце его надрывалось.

‘Наступила зима, a съ нею цлыя недли сильнаго дождя и холода. Бдная женщина перебралась въ дрянную квартиренку по близости мста заключенія ея мужа, и хотя это переселеніе было вызвано ея возраставшею нуждой, она была счастливе теперь, потому что была ближе къ нему. Въ продолженіе двухъ мсяцевъ посл этого переселенія, она и ея маленькій спутникъ поджидали времени открытія тюремныхъ воротъ, не пропуская ни одного утра. Но вотъ однажды они не явились, и это было въ первый разъ съ того дня, какъ мужъ попалъ въ тюрьму. Ребенокъ умеръ.

‘Т, которые, о подобныхъ потеряхъ бдныхъ людей холодно толкуютъ, какъ о счастливомъ избавленіи отъ страданій для усопшаго, и о милосердномъ облегченіи отъ издержекъ для оставшихся,— такіе люди не понимаютъ,— смло это утверждаю — ршительно не понимаютъ того неисходнаго горя, которое влекутъ за собой подобныя потери. Молчаливый взглядъ привязанности и участія въ то время, когда вс прочіе глаза отъ насъ холодно отвернулись,— увренность въ томъ, что мы обладаемъ сочувствіемъ и любовью хоть одного существа, когда вс прочіе покинули насъ — это такая подпора, такое прибжище, такое утшеніе среди глубочайшаго горя, которыхъ нельзя купить ни за какія деньги, нельзя добыть никакимъ могуществомъ. Ребенокъ сиживалъ по цлымъ часамъ y ногъ своихъ родителей, терпливо сложивъ свои ручонки и поднявъ къ отцу и къ матери свое исхудалое личико. Они видли, какъ, день за днемъ, онъ таялъ, и хотя его краткая земная жизнь была безъ радостей, a теперь, посл своей смерти, онъ наслаждался миромъ и спокойствіемъ, которыхъ онъ — малый ребенокъ — не зналъ на земл,— но все же они были ему отцомъ и матерью, и потеря его залегла глубоко въ ихъ души.

‘Смотря теперь на измнившееся лицо матери, было не трудно предсказать, что смерть скоро прекратитъ и ея горькія испытанія и невыносимыя страданія. Двое тюремныхъ товарищей мужа несчастной женщины не захотли усугублять своимъ присутствіемъ его скорбь и горе и предоставили ему одному каморку, которую занимали съ нимъ втроемъ. Бдная его жена перешла къ нему сюда, и вотъ потянулась тамъ, безъ мученій, но и безъ надеждъ, медленно угасая, ея страдальческая жизнь.

‘Однажды вечеромъ она лишилась чувствъ на рукахъ своего мужа. Когда онъ поднесъ ее къ открытому окну, чтобы оживить ее свжимъ воздухомъ, свтъ луны упалъ ей прямо на лицо и указалъ на такую разительную перемну въ ея чертахъ, что несчастный, какъ слабое дитя, дрогнулъ подъ бременемъ удручавшаго его горя.

‘— Посади меня, Джоржъ,— слабо произнесла она. Онъ исполнилъ ея желаніе, и, свъ возл нея, закрылъ себ лицо рукой и залился слезами.

‘— Мн тяжело покинуть тебя, Джоржъ,— сказала она,— но на то Божія воля, и ради меня ты долженъ спокойно перенести разлуку со мною. О, какъ я благодарю Бога за то, что Онъ взялъ къ себ нашего мальчика! Малютка счастливъ, онъ теперь на неб. Что бы онъ сталъ длать тутъ, безъ своей матери?

‘— Ты не должна умереть, Мери, не должна, возразилъ ей мужъ, вставая. Онъ принялся ходить взадъ и впередъ по комнат, нещадно ударяя свою голову сжатыми кулаками, потомъ снова слъ возл больной и, поддерживая ее въ своихъ объятіяхъ, прибавилъ боле спокойно:

‘— Ободрись, моя милая, прошу тебя, ободрись. Ты наврное поправишься.

‘— Никогда уже, Джоржъ, никогда!— отвчала умирающая женщина.— Пусть меня похоронятъ возл моего бднаго мальчика: но общай мн, если ты выйдешь когда-нибудь изъ этого ужаснаго мста и разбогатешь, ты перевезешь насъ на какое-нибудь мирное сельское кладбище, далеко, далеко,— какъ можно дальше отсюда,— гд бы мы могли спокойно лежать. Милый Джоржъ, общай мн, что ты это сдлаешь.

‘— Сдлаю, сдлаю,— проговорилъ онъ, страстно кидаясь на колни передъ нею.— Но скажи мн еще слово, Мери … хотя взгляни … разъ взгляни…

‘Онъ замолкъ, потому что рука, обвивавшая его шею, вдругъ отяжелла и отвердла. Глубокій вздохъ вырвался изъ груди умиравшей, губы шевельнулись и на лиц мелькнула улыбка, но губы эти были блдны, и улыбка смнилась неподвижнымъ мертвеннымъ взглядомъ … Онъ остался одинъ на земл.

‘Въ эту ночь, среди безмолвія и одиночества своей жалкой каморки, стоя на колняхъ возл трупа своей жены, несчастный призвалъ Бога въ свидтели страшной клятвы, съ этой минуты онъ посвящалъ себя одному длу: мести за смерть жены и сына, съ ныншняго дня и до послдняго своего издыханія, онъ обрекалъ вс свои силы на служеніе одному этому длу, месть его должна быть медленною и ужасною, ненависть нескончаемою и ненасытимою. По всему міру должна она преслдовать тхъ, кого она намтитъ своими жертвами.

‘Глубочайшее отчаяніе и почти нечеловческое напряженіе произвели такія страшныя перемны въ его тл и въ чертахъ его лица, что его товарищи по несчастію отшатнулись съ испугомъ, когда онъ проходилъ мимо нихъ учащенными шагами. Глаза его налились кровью, лицо было мертвенно блдно, станъ согнулся, какъ бы подъ бременемъ лтъ. Онъ почти насквозь прокусилъ себ губу въ пылу своего душевнаго страданія, и кровь, капавшая изъ раны, текла по его подбородку и запятнала его рубашку и галстукъ. Онъ не проронилъ ни слезы, не испустилъ ни одного звука жалобы, но его блуждающій взглядъ и безпорядочная торопливость, съ которою онъ ходилъ взадъ и впередъ по двору, обличали сожигавшій его внутренній жаръ.

‘Тюремное начальство заявило ему, что необходимо немедленно же увезти тло его жены изъ тюрьмы. Онъ выслушалъ это требованіе съ полнымъ спокойствіемъ и согласился съ его разумностью. Почти вс тюремные обитатели собрались для печальныхъ проводовъ, они поспшно разступились по сторонамъ, при появленіи вдовца, онъ быстро прошелъ впередъ и сталъ одиноко въ небольшомъ отгороженномъ пространств, примыкавшемъ къ помщенію привратника, толпа отошла оттуда, по инстинктивному чувству деликатности. Медленно подвигались впередъ люди съ тяжелымъ гробомъ на плечахъ. Въ толп господствовало мертвое молчаніе, нарушавшееся только жалобными восклицаніями женщинъ и шарканьемъ ногъ носильщиковъ по плитамъ. Они дошли до того мста, на которомъ стоялъ мужъ умершей, и остановились. Онъ положилъ руку на гробъ и, машинально поправивъ на немъ покровъ, далъ знакъ идти дале. Тюремные сторожа, стоявшіе въ сняхъ, сняли свои шляпы при вынос гроба, и черезъ минуту дверь тюрьмы затворилась за нимъ. Вдовецъ посмотрлъ тогда безсмысленно на толпу и грохнулся о земь.

‘Хотя въ теченіе многихъ недль посл этого онъ пролежалъ дни и ночи въ жесточайшей горячк, его не покидали ни на минуту сознаніе его потери и воспоминаніе о данной клятв. Передъ глазами его проходили сцены за сценами, мста смнялись мстами, происшествія происшествіями, вытсняя другъ друга со всею сумятицею бреда, но вс они стояли въ какой-нибудь связи съ его главною умственною задачею. То онъ плылъ по необъятному морю, надъ нимъ стояло кроваво-багровое небо, подъ нимъ бушевали волны, вздымаясь, точно горы, кипя водоворотомъ вокругъ его утлаго судна. Впереди его плылъ еще другой корабль, тоже выдерживающій борьбу съ разъяренными стихіями. Паруса y него висли клочьями по мачтамъ, палуба была покрыта испуганными людьми, которые по очереди одинъ за другимъ становились жертвами высокихъ волнъ, покрывавшихъ палубу и увлекавшихъ за собою все, что попадалось имъ по пути. Наконецъ, волны поднялись еще выше и цлая ревущая масса воды ринулась на корабль со всесокрушающею быстротою и силою, оторвала y него руль и раздробила все судно до самаго киля. Изъ громаднаго водоворота, образованнаго гибнувшимъ кораблемъ, раздался крикъ,— предсмертный крикъ сотни утопавшихъ людей, слившійся въ одинъ страшный вопль,— крикъ до того громкій и пронзительный, что онъ раздался надъ воемъ враждовавшихъ стихій и звучалъ, звучалъ до тхъ поръ, пока, казалось, пронизалъ собою воздухъ, небо и воду. Но что это такое?— вотъ показалась старая, сдая голова, она поднимается надъ поверхностью моря и бьется съ волнами, меча взгляды предсмертной тоски и громко вопія о помощи?.. Взглянувъ на нее, онъ спрыгиваетъ съ своего корабля и плыветъ къ ней сильнымъ размахомъ. Онъ достигаетъ ея: онъ бокъ-о-бокъ съ нею. Да, это т черты. Старикъ видитъ его приближеніе и тщетно старается избжать встрчи съ нимъ. Но онъ крпко стискиваеть старика и тащитъ его подъ воду. Ниже, ниже съ нимъ, на пятьдесятъ лотовъ глубины! Старикъ борется слабе и слабе, наконецъ, остается недвижнымъ. Старикъ, убитъ, убитъ имъ, клятва его сдержана.

‘Идеть онъ потомъ по жесткимъ пескамъ безграничной пустыни, одинокій и босой. Песокъ царапаетъ ему ноги и ослпляетъ его, мелкія, тончайшія пылинки садятся въ поры его кожи и раздражаютъ его почти до бшенства. Громадныя массы того же песку несутся передъ нимъ втромъ и, пронизанныя лучами палящаго солнца, возвышаются въ отдаленіи подобно огненнымъ столбамъ. Остовы людей, погибшихъ въ этой ужасной пустын, лежатъ раскиданными вокругъ на всемъ пространств, которое можно окинуть глазомъ, все освщается зловщимъ свтомъ и повсюду, въ предлахъ человческаго зрнія, встрчаются одни только предметы ужаса или омерзнія. Тщетно стараясь произнести крикъ испуга, съ языкомъ, прилипшимъ къ гортани, спшитъ онъ впередъ, какъ безумный. Поддерживаемый сверхъестественной силой, онъ мчится по пескамъ, пока, наконецъ, не падаетъ безъ чувствъ на землю. Какая восхитительная прохлада оживляетъ его? Откуда исходитъ это отрадное журчанье? Вода! Дйствительно, вотъ источникъ, свжая, чистая струя бжитъ y ногъ путника. Онъ припадаетъ къ ней губами и, протянувъ на берегу болвшіе свои члены, впадаетъ въ сладостное забытье. Его приводитъ въ себя шумъ чьихъ-то приближающихся шаговъ. Сдой старикъ плетется тоже къ ручью, чтобы утолить свою мучительную жажду. Это опять онъ! Путникъ вскакиваетъ, охватываетъ его руками и не допускаетъ къ ручью. Старикъ борется сильно, судорожно, молитъ допустить его къ вод, — старикъ проситъ только одну каплю ея для спасенія своей жизни! Но онъ мощно удерживаетъ старика и жадно любуется его агоніей, потомъ, когда безжизненная голова старика склоняется на грудь, онъ отталкиваетъ отъ себя ногой этотъ ненавистный трупъ.

‘Когда кончилась его горячка, и сознаніе вернулось къ нему, онъ проснулся къ жизни богатымъ и свободнымъ, ему объявили, что отецъ его, желавшій, чтобы онъ издохъ въ тюрьм,— ж_е_л_а_в_ш_і_й! Тотъ самый, который допустилъ, чтобы существа, бывшія для узника дороже его собственной жизни, умерли отъ лишеній и сердечной тоски, противъ которой безсильны вс лкарства,— этотъ самый человкъ былъ найденъ мертвымъ въ своей пуховой постели. У него достало бы духу оставить посл себя нищимъ своего сына, но, гордясь своимъ здоровьемъ и крпостью, онъ откладывалъ совершеніе нужнаго для того акта, и теперь ему приходилось на томъ свт скрежетать зубами при мысли о богатств, которое досталось его сыну, только благодаря его нераспорядительности и безпечности. Больной очнулся, и первое, что пришло ему въ голову, была клятва о мести, второе, что злйшимъ его врагомъ былъ родной отецъ его жены,— человкъ, засадившій его въ тюрьму и оттолкнувшій отъ своего порога дочь и ея ребенка, когда они молили y его ногъ о помилованіи. О, какъ онъ проклиналъ слабость, не дозволявшую ему быть на ногахъ и уже дятельно разработывать свой планъ мести!

‘Онъ распорядился, чтобы его перевезли подальше отъ мста его горькой утраты и его бдствій, и поселился въ тихомъ убжищ на морскомъ берегу,— не въ надежд вернуть себ душевное спокойствіе и счастье, потому что и то, и другое покинули его навсегда, но для возстановленія своихъ упавшихъ силъ, для обдумыванія своего дорогого плана. И здсь какой-то злой духъ далъ ему возможность совершить первую, самую страшную месть.

‘Было лтнее время, постоянно погруженный въ мрачныя думы, онъ выходилъ по вечерамъ изъ своего уединеннаго жилища и направлялся по узкой тропинк между утесовъ къ дикому и одинокому мстечку, которое пришлось ему по душ, здсь онъ садился на какой-нибудь скалистый обломокъ и, закрывъ лицо руками, просиживалъ такъ по нскольку часовъ,— иногда до глубокой ночи, до тхъ самыхъ поръ когда длинныя тни утесовъ, нависшихъ надъ его головою, клали непроницаемый черный покровъ на вс окружающіе предметы.

‘Однажды, въ тихій вечеръ, онъ сидлъ такъ, въ своемъ обычномъ положеніи, приподнимая иногда голову для того, чтобы прослдить за полетомъ стрекозы, или устремляя глаза на великолпную багровую полосу, которая, начинаясь среди океана, шла, казалось, до самаго его горизонта, до самаго того мста, гд спускалось солнце. Вдругъ глубокое безмолвіе окрестности нарушилось громкимъ воплемъ о помощи. Онъ прислушался, неувренный въ томъ, что слышалъ, но крикъ повторился съ еще большею силою, чмъ прежде. Онъ вскочилъ тогда съ мста и поспшилъ по направленію голоса.

Дло разъяснилось тотчасъ же само собою, на берегу лежала разбросанная одежда, въ недалекомъ разстояніи отъ него виднлась немного изъ воды человческая голова, a какой-то старикъ кидался изъ стороны въ сторону по берегу, ломая руки въ отчаяніи и взывая о помощи. Больной, силы котораго возстановились уже достаточно, сбросилъ съ себя верхнее платье и кинулся къ морю, съ намреніемъ броситься въ воду и спасти утопавшаго.

‘— Поспшите, сэръ, ради Бога! помогите ему, молю васъ именемъ Господа! Это мой сынъ, сэръ, кричалъ вн себя старикъ. Мой единственный сынъ, сэръ, и онъ умираетъ на глазахъ своего отца!

‘При первыхъ словахъ старика, незнакомецъ остановился въ своемъ разбг и, скрестивъ руки, сталъ передъ нимъ неподвижно.

‘— Великій Боже!— воскликнулъ старикъ, узнавая его,— Гейлингъ!

‘Незнакомецъ молча улыбнулся.

‘— Гейлингъ!— дико произнесъ старикъ.— Мой сынъ, Гейлингь,— это мой милый сынъ … Взгляните взгляните! …

‘И, задыхаясь, несчастный отецъ указалъ на то мсто, гд молодой человкъ боролся со смертью

‘— Слушайте!— сказалъ старикъ.— Онъ кричитъ еще … значитъ, онъ живъ… Гейлингъ, спасите его, спасите!

‘Незнакомецъ снова улыбнулся и продолжалъ стоять неподвижно, какъ статуя.

‘— Я былъ виноватъ передъ вами,— продолжалъ съ воплемъ старикъ, падая передъ нимъ на колни и ломая свои руки, отомстите за себя, возьмите все мое, самую мою жизнь: бросьте меня въ воду y своихъ нотъ и, если только человческая природа можетъ подавить въ себ естественное сопротивленіе, я умру, не двинувъ ни рукой, ни ногой. Сдлайте это, Гейлингь, сдлайте, но спасите моего сына! Онъ такъ молодъ еще, Гейлингъ, такъ молодъ для смерти!

‘— Слушайте, произнесъ незнакомецъ, грозно схватывая старика за руку,— я хочу жизни за жизнь, и вотъ теперь здсь одна. Мой ребенокъ умиралъ на глазахъ своего отца несравненно боле мучительною и продолжительною смертью, чмъ та, которой подвергается теперь, пока я говорю, этотъ молодой поноситель чести своей сестры. Вы смялись,— смялись въ лицо своей дочери, на черты которой смерть тоже накладывала свою руку,— смялись надъ нашими страданіями. Какъ вы теперь о нихъ помышляете? Смотрите сюда, смотрите!

‘Говоря это, онъ указывалъ на море. Слабый крикъ пронесся надъ водою: послднее мощное усиліе утопавшаго взволновало на нсколько мгновеній рябившія волны, a затмъ то мсто, гд онъ канулъ въ свою преждевременную могилу, сравнялось и сгладилось съ окружающей водою…

‘Спустя три года посл этого, какой-то джентльменъ вышелъ изъ собственнаго экипажа y дверей одного лондонскаго стряпчаго, извстнаго въ то время публик за не совсмъ чистаго малаго въ своемъ ремесл, и попросилъ y него особаго совщанія по весьма важному длу. Поститель былъ, очевидно, еще въ первой пор молодости, но его лицо было блдно, тревожно и убито, такъ что и безъ острой наблюдательности дльца, стряпчему легко было догадаться при первомъ же взгляд на гостя, что болзнь или иныя страданія совершили больше перемнъ въ его наружности, чмъ то могла произвести рука времени въ двойной противъ прожитой имъ жизни періодъ.

‘— Я хочу поручить вамъ одно судебное дло,— сказалъ незнакомецъ.

‘Стряпчій поклонился почтительно и кинулъ взглядъ на большой пакетъ, который былъ въ рукахъ y джентльмена. Поститель замтилъ этотъ взглядъ и продолжалъ.

‘— Это не совсмъ обыкновенное дло, и мн пришлось много хлопотать и издержать денегъ, пока эти бумаги достались мн въ руки.

‘Стряпчій взглянулъ еще тревожне на пакетъ, поститель, развязавъ шнурокъ, опутывавшій бумаги, выложилъ на столъ множество росписокъ, копій съ условій и другихъ документовъ.

‘— Какъ вы увидите,— продолжалъ поститель,— этотъ господинъ, имя котораго стоитъ на документахъ, нсколько лтъ тому назадъ, занялъ подъ нихъ большія суммы денегъ. Между нимъ и тми людьми, въ рукахъ которыхъ первоначально находились эти бумаги, и отъ которыхъ я перекупилъ ихъ вс за цну тройную и четверную противъ ихъ настоящей стоимости, подразумвалось соглашеніе, что вс эти обязательства будутъ возобновляться по истеченіи извстнаго періода. Но такое условіе не выговорено нигд формальными актами, онъ же потерплъ въ послднее время большія потери и если вс эти требованія падутъ на него одновременно, они сокрушатъ его окончательно.

‘— Общая сумма доходитъ до нсколькихъ тысячъ фунтовъ,— сказалъ стряпчій, разбирая бумаги.

‘Это врно,— отвчалъ незнакомецъ.

— Что же слдуетъ длать?— спросилъ стряпчій.

‘— Что длать!— возразилъ кліентъ съ большимъ волненіемъ.— Пустить въ ходъ каждый рычагъ закона и каждую продлку, которую можетъ изобрсть умъ, a мошенничество исполнить, употребить и честныя, и подлыя средства,— все открытое узаконенное преслдованіе, поддержанное всею изворотливостью его самыхъ смтливыхъ исполнителей. Я хочу, чтобы онъ умеръ тяжкою и медленною смертью. Разорите его, продайте его земли и товары, выживите его изъ дома, оторвите отъ очага и сдлайте его нищимъ на старости лтъ, пусть онъ умретъ въ долговой тюрьм!

‘— A издержки, дорогой сэръ, вс издержки, необходимыя, чтобы довести до конца такое сложное дло,— замтилъ стряпчій, приходя въ себя посл минутнаго оцпеннія.— Если отвтчикъ умретъ на солом, кто заплатитъ за расходы, сэръ?

‘— Назначайте сумму,— проговорилъ незнакомецъ, дрожа такъ сильно отъ волненія, что рука его едва сдерживала перо, которое онъ схватилъ при этихъ словахъ.— Какую угодно сумму, и она ваша. Не бойтесь называть ее, любезный! Я не сочту ее большою, если вы выиграете мое дло.

‘Стряпчій назначилъ наудачу очень большую сумму, въ вид задатка, который мотъ бы обезпечить его въ случа проигрыша дла — но назначилъ ее боле съ цлью удостовриться, до какихъ издержекъ въ дйствительности расположенъ идти его кліентъ, чмъ въ предположеніи, что тотъ удовлетворитъ его требованію. Однако, незнакомецъ написалъ тотчасъ же чекъ на своего банкира, помтивъ всю сумму сполна, и ушелъ.

‘По чеку было выплачено, какъ слдуетъ, и стряпчій, находя своего страннаго кліента такимъ человкомъ, на котораго можно было положиться, принялся серьезно за свою работу. Прошло слишкомъ два года, посл этого разговора, и м-ръ Гейлингъ частенько просиживалъ цлые дни въ контор своего стряпчаго, наблюдая за накопленіемъ бумагъ и прочитывая съ блестящими отъ радости глазами, одно за другимъ, то укорительныя письма, то просьбы о небольшой отсрочк, то представленія о неизбжномъ разореніи, грозившемъ отвтчику. Эти бумаги стали появляться съ тхъ поръ, какъ на должника посыпались искъ за искомъ, процессъ за процессомъ. На вс моленія, хотя бы о краткой отсрочк, былъ одинъ отвтъ: деньги должны быть уплачены. Земли, дома, движимое имущество, все пошло, въ свою очередь, на удовлетвореніе многочисленныхъ требованій, и самъ старикъ былъ-бы засаженъ въ тюрьму, если бы ему не удалось обмануть бдительности полиціи и бжать.

‘Неумолимое злорадство Гейлинга, вмсто того, чтобы утоляться успхомъ преслдованія, возростало съ разореніемъ его врага. Когда же онъ узналъ о побг старика, бшенство его перешло всякіе предлы. Онъ скрежеталъ зубами и осыпалъ страшными проклятіями людей, которымъ было поручено заарестованіе. Онъ былъ сравнительно успокоенъ лишь повторительными увреніями, что бглецъ будетъ наврное отысканъ. Повсюду были разосланы агенты для его поимки, для открытія мста его убжища были пущены въ ходъ вс хитрости, какія только можно было изобрсти, но все было напрасно. Прошло съ полгода, a убжище старика все еще не было открыто.

‘Наконецъ, однажды поздно вечеромъ, въ квартиру стряпчаго явился Гейлингъ, котораго не было видно уже нсколько недль, и послалъ сказать ему,что его желаетъ немедленно видть одинъ джентльменъ. Прежде, чмъ стряпчій, узнавшій его по голосу, усплъ приказать слуг впустить его, онъ кинулся вверхъ по лстниц и вбжалъ въ гостиную,блдный и едва переводя духъ. Затворивъ за собою дверь, чтобы его не услышали, онъ опустился въ кресло и проговорилъ шепотомъ:

‘— Тсъ! Я его нашелъ, наконецъ!

‘— Неужели?— спросилъ стряпчій.— Прекрасно, дорогой сэръ, прекрасно.

‘— Онъ скрылся въ жалкой лачужк въ Кэмденъ-Тоуне — продолжалъ Гейлингъ,— и, можетъ быть, это лучше, что мы потеряли его изъ виду, потому что онъ жилъ тутъ все это время совершенно одинъ, въ самой отвратительной нищет… онъ бденъ, очень бденъ.

‘— Очень хорошо,— сказалъ стряпчій.— Вы хотите, чтобы его арестовали завтра, конечно?

‘— Да, отвчалъ Гейлингь.— Впрочемъ нтъ, стойте! Послзавтра. Вы удивляетесь моему желанію отложить арестъ,— продолжалъ онъ съ ужасной усмшкой,— но я позабылъ кое что. Завтрашній день памятенъ въ его жизни: пусть онъ пройдетъ.

‘— Хорошо,— сказалъ стряпчій.— Вы сами напишите инструкціи полицейскому чиновнику?

‘— Нтъ, пусть онъ встртится со мною здсь, въ восемь часовъ вечера, я самъ пойду съ нимъ.

‘Встрча состоялась въ назначенный вечеръ. Они сли въ наемную карету и велли извозчику остановиться на томъ углу старой Панкрасской дороги, на которомъ стоитъ приходскій рабочій домъ. Въ то время, когда они вышли изъ экипажа, было уже почти темно, направясь вдоль глухой стны передъ фасадомъ ветеринарнаго госпиталя, они повернули въ боковой переулокъ, который зовется или звался въ то время, Малою Школьною улицей и который, не знаю, какъ теперь, но тогда былъ порядочно пустыннымъ мстомъ, окруженнымъ почти все одними полями да рвами.

‘Нахлобучивъ себ на глаза свою дорожную шляпу и закутавшись въ плащъ, Гейлингъ остановился передъ самымъ бднйшимъ домикомъ въ улиц и постучался тихонько въ двери. Ему тотчасъ же отворила какая-то женщина и поклонилась ему, какъ знакомому, Гейлингъ шепнулъ полицейскому, чтобы онъ оставался внизу, a самъ тихо взобрался на лстницу и, отворивъ дверь въ комнату, прямо вошелъ въ нее.

‘— Предметъ его розысковъ и неугасавшей ненависти, въ настоящую минуту уже дряхлый старикъ, сидлъ за голымъ сосновымъ столомъ, на которомъ тускло горла заплывшая сальная свча. Старикъ, испуганный внезапнымъ появленіемъ незнакомца, ухватился за столъ, его слабыя ноги дрожали.

‘— Зачмъ вы пришли сюда?— сказалъ онъ.— Здсь прозябаетъ нищета. Чего вы ищете тутъ?

‘— Васъ? Я желаю говорить съ вами,— отвчалъ Гейлингъ.

‘И сказавъ эти слова, онъ слъ на стулъ y противоположнаго угла стола и, снявъ свою шляпу и откинувъ воротникъ шинели, открылъ свое лицо.

‘Увидвъ это знакомое лицо, старикъ внезапно потерялъ способность говорить. Онъ откинулся назадъ на своемъ стул и, сложивъ об руки на груди, вперилъ въ Гейлинга пристальный взглядъ, въ которомъ выразилось омерзеніе и ужасъ.

‘— Шесть лтъ тому назадъ,— сказалъ Гейлингъ,— въ этотъ же самый день я взялъ y васъ дорогую для васъ жизнь въ возмездіе за жизнь моего ребенка. Надъ безжизненнымъ трупомъ вашей дочери, старикъ, я поклялся, что и она будетъ отомщена. Ни на одинъ часъ я не забылъ о своей клятв, и, если бывали мгновенія, когда ослабвала моя жажда мщенія, я припоминалъ страдающій безропотный взглядъ моей жены и изможденное отъ голода лицо моего ребенка,— слабость пропадала во мн, и я снова твердо шелъ къ своей цли. Первый актъ возмездія совершился — вы его хорошо помните, нынче будетъ послдній.

‘Старикъ задрожалъ и руки его немощно упали съ его груди.

‘— Завтра я оставляю Англію,— сказалъ Гейлингъ посл минутной паузы.— Ныншней ночью я предамъ васъ на медленную смерть, которой умерла она — я пошлю васъ жить безнадежной жизнью въ тюрьм …

‘Онъ посмотрлъ въ лицо старику и замолчалъ. Онъ поднесъ свчу, дотронулся до него слегка и вышелъ изъ комнаты.

‘— Вы получше присматривайте за старикомъ,— сказалъ онъ женщин, отворивъ дверь, и, давъ знакъ полицейскому слдовать за нимъ, прибавилъ: — онъ очень плохъ.

‘Женщина заперла дверь, вбжала на лстницу и нашла бездыханный трупъ старика.

‘На одномъ изъ самыхъ тихихъ и уединенныхъ кладбищъ въ Кэнт, среди богатой растительности, подъ гладкимъ надгробнымъ памятникомъ, покоятся кости молодой матери и ея ребенка. Но прахъ отца не смшивается съ ихъ прахомъ. Никто не знаетъ, даже самъ стряпчій, выигравшій процессъ, послдующей исторіи его страннаго кліента.’

Окончивъ свой разсказъ, старикъ Бемберъ немедленно всталъ съ своего мста, подошелъ къ вшалк, стоявшей въ углу залы, надлъ съ большою осторожностью шляпу и пальто, и, не сказавъ никому ни одного слова, медленно вышелъ изъ дверей. Такъ какъ нкоторые джентльмены покоились глубокимъ сномъ, a другіе погрузились мыслями и чувствами въ приготовленіе гоголь-моголя и глинтвейна, то м-ръ Пикквикъ, руководимый здсь, какъ и везд, глубокими философскими соображеніями, нашелъ средство спуститься незамченнымъ въ нижній этажъ, гд уже давно съ нетерпніемъ дожидался его м-ръ Самуэль Уэллеръ, вмст съ которымъ и выбрался онъ благополучно изъ воротъ знаменитой таверны.

Глава XXII.

Мистеръ Пикквикъ детъ въ Ипсвичъ и встрчается въ Ипсвич съ интересной леди въ желтыхъ папильоткахъ.

— Поклажа твоего старшины, Самми?— спросилъ м-ръ Уэллеръ старшій своего возлюбленнаго сына, когда тотъ явился на дворъ гостиницы ‘Пестраго Быка’, въ Уайтчапел, съ чемоданомъ и дорожной сумкой.

— Угадалъ ты, дядюшка, спасибо на добромъ слов,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ младшій, складывая съ плечъ свое бремя и усаживаясь на чемоданъ.

— Будетъ сейчасъ и самъ старшина.

— детъ на извозчик?— сказалъ отецъ.

— Восемь пенсовъ за дв мили кабріолетной встряски для размягченія костей и полированія крови,— отвчалъ сынъ.— Ну что, дядя, какъ мачеха сегодня?

— Рычитъ, Самми, рычитъ,— отвчалъ старикъ Уэллеръ, качая головой.

— Это что такое, куманекъ?

— Блажитъ твоя мачеха, Самми, блажитъ, провалъ ее возьми. Недавно приписалась она къ методистской сходк. Я недостоинъ ея, другъ мой Самми, чувствую, что недостоинъ.

— Право? Этакой смиренности за тобою не водилось, старичина.

— Да, любезный, послушливъ я, смиренъ сталъ и кротокъ, какъ ягненокъ. Это, говоритъ твоя мачеха, длаетъ мн честь. Ты вдь, я полагаю, не знаешь, въ чемъ состоитъ вра этихъ методистовъ? Стоитъ посмотрть, какъ они тамъ куралесятъ: потха да и только. Ханжи, провалъ ихъ возьми, лицеди, и народъ вообще демонски буйный.

— Запрети мачех ходить на такія сборища.

— Втренная голова ты, Самми, вихровая башка,— возразилъ Уэллеръ, почесывая переносье большимъ пальцемъ.— A что, думаешь ты,— продолжалъ онъ посл короткой паузы,— что они подлываютъ тамъ на этихъ методистскихъ сходкахъ?

— Не знаю,— сказалъ Самуэль.— A что?

— Пьютъ чай, видишь ты, и поклоняются какому-то проныр, который называется y нихъ пастыремъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Разъ какъ-то я стоялъ, выпуча глаза, подл картинной лавки на нашемъ двор, и вдругъ увидлъ выставленное въ окн объявленіе, гд было крупными буквами написано: ‘Билеты по полкрон. Обращаться съ требованіями въ комитетъ, къ секретарю, м-съ Уэллеръ’.— Пошелъ я домой, Самми, и увидлъ въ нашей гостиной четырнадцать женщинъ, молодыхъ и старыхъ. Это и есть комитетъ. Какъ он говорили, Самми, провалъ ихъ возьми, какъ он говорили! Дло шло о какихъ-то резолюціяхъ, прожектахъ, вотахъ, и все это было крайне забавно. Меня сначала хотли выгнать: но я низенько поклонился, вынулъ кошелекъ и учтиво потребовалъ билетъ на запись въ ихъ компанію по методистской части. Вечеромъ въ пятницу я умылся, причесался, надлъ новое платье и отправился съ своей старухой. Мы пришли въ первый этажъ довольно невзрачнаго дома, и, когда кухарка отворила дверь я увидлъ чайные приборы на тридцать персонъ. Женщины, можно сказать, переполошились вс, когда взглянули на меня, и между ними поднялся такой дружный шепотъ, какъ будто никогда не приходилось имъ видть плотнаго джентльмена пятидесяти восьми лтъ. Вдругъ поднялся внезапный шумъ, какой-то долговязый парень съ краснымъ носомъ и въ бломъ галстук, вставая съ своего мста, затянулъ пискливымъ визгомъ: ‘идетъ пастырь, постить свое врное стадо’. И вслдъ за тмъ въ комнату вошелъ жирный прежирный толстякъ съ блыми широкими щеками и открытымъ ртомъ. Мы вс встали. Женщины отвсили низкій поклонъ и продолжали стоять съ опущенными руками и понурыми головами. Жирный толстякъ перецловалъ всхъ до одной молоденькихъ и старыхъ женщинъ. То же самое посл него учинилъ и долговязый парень съ краснымъ носомъ. Я думалъ, что теперь моя очередь для цлованія и уже собирался чмокнуть въ алыя уста свою хорошенькую сосдку, какъ вдругъ вошла твоя мачеха, и съ нею — огромные подносы съ хлбомъ, масломъ, яйцами, ветчиной и сливками. Подали чай, сначала пропли гимнъ, a потомъ вс принялись закусывать и пить съ методистскимъ аппетитомъ. Я тоже навострилъ зубы и выпилъ стаканъ чаю. Жирный толстякъ тоже величественно выпилъ стаканъ чаю, закусывая въ то же время колбасой и ветчиной. Сказать правду, Самми, такого питуха и обжоры не видалъ я никогда. Красноносый парень тоже лъ за четверыхъ, но былъ онъ, можно сказать, младенецъ въ сравненіи съ этимъ жирнымъ толстякомъ. Очень хорошо. Посл закуски тмъ же порядкомъ пропли гимнъ. Затмъ жирный толстякъ, взъерошивъ свои волосы, сказалъ проповдь, которая произвела сильное впечатлніе на слушателей. Посл проповди онъ, махнувъ рукой, пробасилъ съ какимъ-то голодно-дикимъ остервенніемъ: — ‘Гд есть гршникъ? Гд оный несчастный гршникъ?’ — При этомъ вс женщины обратили на меня свои глаза и начали стонать общимъ хоромъ, точно пришелъ ихъ послдній часъ. Мн это показалось довольно страннымъ, но изъ приличія я не сказалъ ничего. Вдругъ онъ всполошился опять и, взглянувъ на меня сердитыми глазами, проревлъ: — ‘Гд есть гршникъ? Гд оный оканнный гршникъ?’ — И вс женщины заревли опять, вдесятеро громче, чмъ прежде. Это ужъ меня совсмъ сбило съ панталыку. Я сдлалъ два шага впередъ и сказалъ: ‘Мой другъ, не на меня ли вы намекаете?’ — Но вмсто того, чтобы извиниться, какъ честному человку, онъ взбленился, какъ помшанный, и началъ гвоздить съ плеча, называя меня сыномъ гнва, чадомъ ярости и другими раздирательными именами. Я не выдержалъ, другъ мой Самми, и кровь, что называется, хлынула y меня подъ самый затылокъ. Три тумака закатилъ я ему въ брюхо, създилъ по башк красноносаго дтину,да и поминай какъ звали. Только меня и видли. О, если бы ты слышалъ, Самми, какъ взвизгнули и завыли вс эти бабы, когда пастырь ихъ опрокинулся навзничь и сдлалъ кувырколтіе черезъ краснаго дтину! Это былъ демонскій шабашъ, гд твоя мачеха отличалась пуще всхъ.— Однакожъ вотъ и твой старшина, если не ошибаюсь.

Еще м-ръ Уэллеръ не кончилъ своей рчи, какъ м-ръ Пикквикъ вышелъ изъ кабріолета и вступилъ на широкій дворъ.

— Прекрасное утро, сэръ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Прекрасное,— подтвердилъ м-ръ Пикквикъ.

— Безподобное,— подхватилъ какой-то рыжеватый джентльменъ съ инквизиторскимъ носомъ и голубыми очками. Онъ вышелъ изъ кабріолета въ ту же минуту, какъ м-ръ Пикквикъ.— Изволите, сэръ, отправляться въ Ипсвичъ?

— Да!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Какое необыкновенное стеченіе обстоятельствъ. Вдь и я тоже въ Ипсвичъ.

М-ръ Пикквикъ поклонился.

— На имперіал?— сказалъ рыжеватый джентльменъ.

М-ръ Пикквикъ поклонился опять.

— Скажите, пожалуйста, это просто удивительно — и я вдь тоже на имперіал,— проговорилъ рыжеватый джентльменъ,— мы ршительно демъ вмст.

И рыжеватый джентльменъ, надленный отъ природы важною осанкой и заостреннымъ носомъ, который, по птичьему манеру, вздергивался y него кверху всякій разъ, какъ онъ говорилъ что-нибудь,— улыбнулся такимъ образомъ, какъ будто онъ сдлалъ въ эту минуту одно изъ самыхъ удивительныхъ открытій, какія когда-либо выпадали на жребій человческой премудрости.

— Мн будетъ очень пріятно пользоваться вашимъ обществомъ, сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ

— И мн. Это, можно сказать, находка для насъ обоихъ. Общество, видите ли, есть … не иное что есть, какъ … какъ … то есть, общество совсмъ не то, что уединеніе: какъ вы думаете?

— Истинно такъ, и никто не будетъ спорить,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, вступая, съ обязательной улыбкой въ разговоръ.— Это сэръ, что называется: правда-матка, какъ говаривалъ одинъ собачей, когда горничная, подавая ему баранью кость, замтила, что онъ не джентльменъ.

— А!— воскликнулъ съ надменной улыбкой рыжеватый незнакомецъ, обозрвая м-ра Уэллера съ ногъ до головы.— Вашъ пріятель, сэръ?

— Не совсмъ,— сказалъ вполголоса м-ръ Пикквикъ.— Онъ, собственно говоря, мой слуга, но я охотно позволяю ему нкоторыя вольности, потому что, между нами, онъ большой чудакъ, и я отчасти горжусь имъ.

— Вотъ что!— сказалъ рыжеватый джентльменъ.

— На вкусы, видите ли, нтъ закона, Что-жъ касается до меня, я вообще терпть не могу чудаковъ — все, что иметъ нкоторымъ образомъ притязаніе на оригинальность, производитъ во мн корчи.— Какъ ваша фамилія, сэръ?

— Вотъ моя карточка, сэръ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, забавляясь странными манерами забавнаго незнакомца.

— Вотъ что!— сказалъ рыжеватый джентльменъ, укладывая карточку въ свой бумажникъ.— Пикквикъ, м-ръ Пикквикъ — очень хорошо, можно сказать, прекрасно. Я вообще люблю узнавать чужія фамиліи: это нкоторымъ образомъ выручаетъ изъ большихъ затрудненій. Вотъ вамъ и моя карточка, сэръ. Магнусъ, моя фамилія, сэръ, прошу обратить вниманіе на это обстоятельство, Magnus, то есть великій,— какъ вамъ это нравится?

— Хорошая фамилія,— проговорилъ м-ръ Пикквикъ, стараясь подавить невольную улыбку.

— A имя еще лучше,— подхватилъ м-ръ Магнусъ. — Вообразите, вдь меня зовутъ Петеромъ! Какъ вы его находите!

— Прекрасное имя — сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Вообразите, вс мн говорятъ то же. Многіе мои пріятели ршительно убждены, что я сдлаюсь когда-нибудь великимъ человкомъ.

— Очень можетъ быть.

— Ну, господа, дилижансъ готовъ, если вамъ угодно,— сказалъ кондукторъ.

— Вещи мои уложены?— спросилъ м-ръ Магнусъ.

— Уложены, сэръ.

— Вс?

— Вс.

— Красный мшокъ, напримръ?

— Уложенъ.

— A полосатый мшокъ?

— Уложенъ.

— A срый бумажный узелокъ?

— Уложенъ.

— A кожаная картонка для шляпы?

— Ничего не забыто, сэръ.

— Теперь, не угодно ли вамъ садиться?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Нтъ, нтъ, погодите, извините меня, м-ръ Пикквикъ,— отвчалъ Петеръ Магнусъ, останавливаясь на колес.— Въ длахъ этого рода я люблю совершеннйшую аккуратность, я вижу, кондукторъ виляетъ.— Эй, любезный!

— Что вамъ угодно?— откликнулся кондукторъ.

— Уложена ли кожаная картонка для шляпы?

— Да вдь ужъ я имлъ честь доложить вамъ, что ничего не забыто.

— Полно, такъ ли? куда вы ее уложили? Покажите.

Кондукторъ принужденъ былъ вынуть и показать владльцу требуемую вещь, и посл тщательнаго осмотра картонка опустилась опять подъ козла въ глубокій ящикъ. Успокоенный насчетъ этого пункта, рыжеватый джентльменъ постепенно обнаружилъ безпокойныя сомннія касательно, во-первыхъ, краснаго мшка, который могли забыть, и, во-вторыхъ, полосатаго мшка, который могли украсть. Кондукторъ снова принужденъ былъ представлять наглядныя доказательства относительно неосновательности подобныхъ подозрній. Посл всхъ этихъ церемоній, продолжавшихся около четверти часа, рыжеватый джентльменъ согласился, наконецъ, взобраться на кровлю дилижанса, замтивъ предварительно, что теперь y него гора свалилась съ плечъ, и что онъ совершенно счастливъ.

— Подозрительны вы, сэръ, Господь съ вами,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, искоса посматривая на незнакомца, когда тотъ возился на имперіал.

— Да, почти такъ, когда дло идетъ насчетъ какихъ-нибудь бездлицъ,— сказалъ незнакомецъ.— Зато въ важныхъ случаяхъ я великодушенъ, какъ маленькій ребенокъ. Теперь я спокоенъ, совершенно спокоенъ.

— Еще бы! пора угомониться,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.— Самми, помоги своему господину. Другую ногу, сэръ, вотъ такъ. Вашу руку, сэръ, понатужьтесь. Баста. Думать надо, сэръ, мальчикомъ вы были гораздо легче.

— Ваша правда,— сказалъ задыхаясь м-ръ Пикквикъ, продолжая взбираться на свое мсто.

— Ну, Самми, маршъ наверхъ, живй!— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Ступайте Вилльямъ, пошевеливайтесь. Берегите подъ аркой свои головы, джентльмены, нагибайтесь — вотъ такъ.

И дилижансъ покатился по Уайтчапелю, къ великому удивленію всего народонаселенія этого многолюднаго квартала шумной столицы.

— Сторона, сэръ, не совсмъ веселая,— сказалъ Самуэль, притрагиваясь къ полямъ своей шляпы, что длалъ онъ всегда, при вступленіи въ разговоръ со своимъ господиномъ.

— Справедливо, Самъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ обозрвая прочищенными очками тсную и грязную улицу, по которой катился дилижансъ.

— Замчательно, сэръ, что устрицы и бдность идутъ рука объ руку всякій разъ, какъ выглядываютъ на свтъ.

— Что вы подъ этимъ разумете, Самъ?

— Ничего особеннаго, сэръ, только исторія вотъ какая: чмъ бдне мсто, тмъ больше охотниковъ до устрицъ. Здсь, напримръ, какъ изволите видть, двчонки почти передъ каждымъ домомъ торгуютъ устрицами на своихъ запачканныхъ скамейкахъ.

— Хорошо. Что-жъ отсюда слдуетъ?

— A то, сэръ, что, если, примромъ сказать, какой-нибудь голоштанникъ не знаетъ, что ему длать, онъ тотчасъ же выбгаетъ на улицу изъ своей квартиры и начинаетъ уписывать устрицы. Это, я полагаю, длается съ отчаянья, сэръ.

— Съ чего-жъ больше? Разумется,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, — соленую семгу тоже хорошо употреблять съ горя, особенно, если при этомъ водится хорошая настойка для утоленія жажды. Вотъ почему, сэръ, устрицы и семга идутъ рука объ руку съ бдными людьми.

— Это, однакожъ, замчательные факты,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— я запишу ихъ въ первомъ же мст, гд мы остановимся.

Тмъ временемъ они спокойно прохали шоссейную заставу. Посл глубокомысленнаго молчанія, продолжавшагося мили дв или три, м-ръ Уэллеръ старшій вдругъ поворотилъ свою голову къ м-ру Пикквику и сказалъ:

— Странную жизнь, сэръ, ведутъ эти шоссейцы.

— Кто?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Шоссейцы.

— Что онъ хочетъ сказать?— спросилъ м-ръ Петеръ Магнусъ.

— Старикъ мой, джентльмены, разуметъ смотрителей шоссейной заставы,— замтилъ м-ръ Уэллеръ младшій объяснительнымъ тономъ.

— Ну да, конечно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— жизнь ихъ, вроятно, заслуживаетъ вниманія во многихъ отношеніяхъ.

— Замтьте, сэръ, что все это — люди, испытавшіе большія несчастія въ своей жизни,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Какъ это?

— Не могу вамъ объяснить, только это сущая правда. Вотъ почему они удаляются отъ свта и скрываютъ свои горемычныя головы въ шоссейныхъ будкахъ. Здсь, съ одной стороны, они находятъ для себя уединеніе, a съ другой — они отмщаютъ человческому роду посредствомъ сбора пошлинъ.

— Скажите, пожалуйста, этого никогда мн въ голову не приходило,— замтилъ м-ръ Пикквикъ.

— A вещь очень простая,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій,— будь они джентльмены, ихъ бы назвали мизантропами, a теперь просто-напросто величаютъ ихъ скалдырниками.

— Это стоитъ принять къ свднію,— ршилъ м-ръ Пикквикъ.

Въ такихъ разговорахъ, назидательныхъ, забавныхъ и полезныхъ, незамтно проходило время въ продолженіе этой достопамятной поздки. М-ръ Самуэль Уэллеръ говорилъ безъ устали, сообщая множество интересныхъ замчаній, поступившихъ впослдствіи въ записную книгу ученаго мужа. Съ своей стороны, м-ръ Петеръ Магнусъ интересовался знать обо всхъ подробностяхъ относительно рода жизни и спеціальныхъ занятій президента Пикквикскаго клуба. На станціяхъ Петеръ Магнусъ, для препровожденія времени и для успокоенія своего сердца, продолжалъ наводить справки относительно своихъ узелковъ и разноцвтныхъ мшечковъ.

Въ Ипсвич, на прозжей улиц, влво отъ большой дороги, стоитъ знаменитая гостиница, извстная всему міру подъ названіемъ ‘Большого благо коня’, изображеннаго, для большей ясности, въ вид каменной статуи, съ размашистымъ хвостомъ и длинной гривой, которая, вмст съ головою, возвышается на кирпичномъ пьедестал y главнаго подъзда. Стоило только побывать одинъ разъ въ этой гостиниц, чтобъ не забыть во всю жизнь ея длинныхъ галлерей, презрвшихъ всякое украшеніе врод ковровъ или половиковъ, и безчисленнаго ряда комнатъ, закоптлыхъ, грязныхъ, темныхъ, но снабженныхъ, однако же, всми удобствами для утоленія голода и жажды.

Здсь то, y воротъ этой пресловутой таверны, останавливался въ былыя времена дилижансъ изъ Лондона каждый вечеръ, въ одинъ и тотъ же часъ и здсь же, изъ этого лондонскаго дилижанса высадились теперь, невредимы и здравы, м-ръ Пикквикъ, м-ръ Самуэль Уэллеръ и м-ръ Петеръ Магнусъ, успвшій, наконецъ, окончательно успокоить свое сердце относительно сохранности своихъ вещей.

— Вы не здсь ли останавливаетесь?— спросилъ м-ръ Петеръ Магнусъ, когда еще разъ выступили на сцену его разноцвтные мшечки, бумажный узелокъ и кожаная картонка для шляпы,— вы не здсь ли останавливаетесь, сэръ?

— Здсь,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Ахъ, Боже мой, какое чудесное, необыкновенное стеченіе обстоятельствъ!— воскликнулъ м-ръПетеръ Магнусъ.— Вдь и я здсь останавливаюсь, ршительно здсь. Надюсь, мы обдаемъ вмст?

— Съ удовольствіемъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Впрочемъ, мн надобно напередъ удостовриться, здсь или нтъ мои друзья.— Послушайте, любезный, остановился ли y васъ джентльменъ, по имени м-ръ Топманъ?

При этомъ вопрос, къ м-ру Пикквику лниво переваливаясь съ ноги на ногу и почесывая затылокъ, подступилъ трактирный служитель съ грязной салфеткой подъ мышкой, наблюдавшій до этой поры прозжающихъ и проходящихъ по широкой улиц. Онъ измрилъ ученаго мужа отъ полей его шляпы до нижней пуговицы его штиблетъ и сказалъ выразительнымъ тономъ:

— Нтъ.

— A другой джентльменъ, по имени Снодграсъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нтъ.

— A м-ръ Винкель?

— Нтъ.

— Стало быть, мои друзья еще не прізжали, сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Въ такомъ случа мы обдаемъ вмст.— Послушайте, любезный, покажите намъ особую комнату.

При этомъ требованіи, жирный слуга приказалъ другому слуг распорядиться относительно вещей обоихъ джентльменовъ, и потомъ, приглашая ихъ слдовать за собой по длинной галлере, отвелъ имъ большую, дурно-меблированную комнату съ грязнымъ каминомъ, гд трещало нсколько перегоравшихъ угольевъ, употреблявшихъ, повидимому, безполезныя покушенія освтить и развеселить это мрачное жилище. Черезъ часъ путешественники получили для своего продовольствія порцію тухлой рыбы съ черствой булкой, и когда обдъ былъ приведенъ подобнымъ образомъ къ желанному концу, они, съ общаго согласія, заказали бутылку рома и дв бутылки портвейна, со включеніемъ горячей воды и лимоновъ для приготовленія пунша. Вооружившись затмъ двумя огромными стаканами, наполненными живительною влагой, они дружелюбно услись подл камина, куда, по ихъ просьб, подложили съ десятокъ новыхъ углей.

М-ръ Петеръ Магнусъ оказался вообще чрезвычайно любезнымъ джентльменомъ, и живительная влага не замедлила вытянуть изъ его души самые сокровенные секреты. Мало-по-малу разсказалъ онъ все, что имло нкоторое отношеніе къ его занятіямъ, дламъ, предположеніямъ, планамъ, и сообщилъ весьма интересныя подробности относительно всей своей родни и всхъ своихъ друзей, причемъ вниманіе его обращалось преимущественно на двухъ братцевъ, игравшихъ весьма важную роль въ фамильной драм. Устремивъ, наконецъ, съ особой выразительностью свои голубые очки на ученаго мужа, м-ръ Магнусъ спросилъ съ веселой ужимкой и таинственнымъ видомъ:

— A какъ вы думаете, м-ръ Пикквикъ, зачмъ я сюда пріхалъ? А? Зачмъ, сэръ?

— Какъ же я могу отгадать,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Отгадайте, сэръ, попытайтесь, я прошу васъ объ этомъ.

— По дламъ, можетъ быть?

— Ну, да, сэръ, пожалуй, что такъ, a пожалуй, и не такъ!— отвчалъ м-ръ Магнусъ.— Нтъ, м-ръ Пикквикъ, попытайтесь еще,— вы человкъ ученый.

— Право, сэръ, вы ставите меня въ довольно затруднительное положеніе,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— я могу сдлать множество предположеній, и все-таки не напасть на сущность дла. Потрудитесь лучше сами объяснить причину вашего путешествія.

— Вотъ оно что! Хи, хи, хи, хи!— залился м-ръ Магнусъ.— Что вы думаете, м-ръ Пикквикъ, если я скажу, что … что … что я пріхалъ сюда сдлать предложеніе, сэръ, каково? Хи, хи, хи!

— Что-жъ? Это очень естественно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая на своего собесдника лучезарную улыбку,— я полагаю, вы будете имть успхъ.

— Право? Вы точно такъ думаете, м-ръ Пикквикъ? Вы не шутите, сэръ?

— Вовсе нтъ.

— Полно такъ ли? Скажите лучше по совсти, что вы не шутите?

— Увряю васъ, что нтъ.

— Ну, м-ръ Пикквикъ, если сказать вамъ всю правду, такъ я почти и самъ увренъ въ успх. И ужъ если рчь пошла на откровенность — вотъ видите ли, м-ръ Пикквикъ, я ревнивъ, демонски ревнивъ — но ужъ такъ и быть, я скажу вамъ по секрету, что эта особа здсь, въ этой гостиниц. Каково? Хи, хи, хи!

Здсь м-ръ Магнусъ снялъ очки, поморгалъ глазами, и потомъ немедленно опять надлъ ихъ на свой носъ.

— Такъ вотъ почему передъ обдомъ вы такъ часто выбгали изъ комнаты,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ лукавымъ видомъ.

— Ну, почти такъ… то-есть, я не настолько глупъ, чтобъ согласился встртиться съ нею въ такомъ растрепанномъ вид.

— Отчего же?

— Не годится. Съ дороги всего лучше отдохнуть, да подумать, a тамъ — утро вечера мудрене. Въ моемъ чемодан, сказать вамъ по секрету, отличная пара новаго платья, отъ котораго я ожидаю большого эффекта.

— Вотъ что!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Да, ни больше, ни меньше. Теперь вы понимаете мое безпокойство дорогой и наставленія кондуктору. Такого фрака, м-ръ Пикквикъ, и такихъ панталонъ вы не купите ни за какія деньги. Моя шляпа — просто загляднье.

М-ръ Пикквикъ съ радушной улыбкой поздравилъ счастливаго владльца драгоцнныхъ принадлежностей джентльменскаго туалета, способнаго производить побдоносные эффекты. М-ръ Магнусъ погрузился на нсколько минутъ въ мысленное созерцаніе своихъ будущихъ плановъ.

— Она красавица, м-ръ Пикквикъ.

— Право?

— Прелестнйшее созданье,— подтвердилъ м-ръ Магнусъ.— Она проживаетъ въ двадцати миляхъ отсюда, м-ръ Пикквикъ. Меня извстили, что она прідетъ сюда сегодня, вечеромъ и пробудетъ въ этой гостиниц завтра до обда: вотъ, собственно по этой-то причин, я бросилъ въ Лондон вс дла и поспшилъ воспользоваться удобнымъ случаемъ. Видите ли, м-ръ Пикквикъ: гостиница, по моему мннію, самое удобное мсто для объясненій этого рода съ одинокою женщиной. Въ дорог, я полагаю, гораздо боле, чмъ дома, она въ состояніи почувствовать безпомощность своего положенія. Вы что думаете, м-ръ Пикквикъ?

— Мн кажется, вы разсуждаете основательно,— сказалъ ученый мужъ.

— Нтъ, прошу извинить, м-ръ Пикквикъ, но любопытство y насъ въ крови, и къ тому же я почувствовалъ къ вамъ дружбу съ перваго взгляда.

М-ръ Пикквикъ поклонился.

— Поэтому, сэръ,— продолжалъ м-ръ Магнусъ,— я желалъ бы знать: вы зачмъ пожаловали въ этотъ городъ?

— Ну, сэръ, мои похожденія далеко не имютъ такого поэтическаго характера, какъ ваши,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, проникнутый вдругъ благороднымъ негодованіемъ при мысли о вроломств и мошенничеств своего презрннаго врага,— я пріхалъ сюда единственно затмъ, чтобы обличить въ безнравственныхъ поступкахъ человка, который пользовался нкогда моимъ совершеннымъ довріемъ.

— Такъ онъ измнилъ вамъ?

— Самымъ безстыднымъ образомъ.

— Боже мой, какъ это непріятно!— воскликнулъ м-ръ Магнусъ.

— Ужасно!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Понимаю васъ, сэръ, и сочувствую вамъ. Человкъ, или правильне, человчица, о которой идетъ рчь … не перебивайте, я все понялъ. Вы можете бытъ насчетъ меня совершенно спокойны, м-ръ Пикквикъ: я не стану осуждать васъ, помилуй Богъ. Мучительные опыты въ жизни, искушенія тяжкія, можно сказать. Не церемоньтесь со мною, м-ръ Пикквикъ, если хотите дать просторъ своимъ чувствамъ. Я знаю по собственному опыту, что значитъ быть обманутымъ, сэръ: я испыталъ это три или четыре раза на своемъ вку.

М-ръ Пикквикъ между тмъ завелъ свои часы и положилъ ихъ на столъ.

— Мн пріятно,— сказалъ онъ,— благодарить васъ за радушное участіе, м-ръ Магнусъ, но я считаю своей обязанностью объяснить…

— Ни полслова, сэръ, сдлайте одолженіе,— возразилъ м-ръ Магнусь,— эти дла не договариваются. Я уважаю вашу тайну.— Который часъ, м-ръ Пикквикъ?

— Ровно двнадцать.

— Боже мой, какъ поздно! Давно пора бы спать. Завтра я, пожалуй, буду желтъ и блденъ, м-ръ Пикквикъ.

Пораженный такою страшною мыслью, м-ръ Магнусъ неистово позвонилъ въ колокольчикъ, и когда явилась трактирная служанка, вс его вещи немедленно отнесены были въ спальню, куда, вслдъ за изящной картонкой, онъ отправился и самъ съ японскимъ подсвчникомъ въ рукахъ. М-ръ Пикквикъ, вооруженный другимъ подсвчникомъ, отправился, черезъ лабиринтъ переходовъ, въ свой собственный нумеръ.

— Вотъ ваша комната, сэръ, — сказала служанка.

— Очень хорошо,— проговорилъ м-ръ Пикквикъ, озираясь кругомъ.

Это была довольно просторная комната съ каминомъ и двумя постелями, снабженными всми принадлежностями блья. Помщеніе оказалось вообще гораздо боле удобнымъ, чмъ можно было ожидать.

— Въ другой постели, конечно, никто не спитъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Никто, сэръ.

— Очень хорошо. Потрудитесь, моя милая, сказать моему слуг, чтобы онъ завтра къ половин девятаго приготовилъ для меня теплой воды. Теперь онъ можетъ ложиться спать.

— Слушаю, сэръ.

И, пожелавъ м-ру Пикквику спокойной ночи, двушка ушла и затворила за собою дверь. М-ръ Пикквикъ остался одинъ.

Усвшись теперь предъ ршеткою камина, м-ръ Пикквикъ погрузился въ глубокомысленныя размышленія. Онъ думалъ сперва о своихъ друзьяхъ, старался разгадать, отчего они такъ долго остаются въ Бери, потомъ мысль его перешла къ м-съ Март Бардль, и, наконецъ, по естественному сцпленію идей, мысли м-ръ Пикквика остановились мало-по-малу на гостиниц ‘Большого благо коня’, и онъ припомнилъ, что уже давно наступила пора предаться безмятежному покою. На этомъ основаніи онъ началъ раздваться на скорую руку, какъ вдругъ пришло ему въ голову, что часы его остались внизу, на томъ самомъ стол, гд стояли опороженныя бутылки и стаканы.

Теперь должно замтить, что эти часы были однимъ изъ самыхъ любимыхъ предметовъ ученаго мужа, и онъ носилъ ихъ въ своемъ жилет съ незапамятной поры. Мысль о возможности спать, не прислушиваясь по временамъ къ бою этихъ часиковъ, положенныхъ подъ подушку, никогда не западала въ голову м-ра Пикквика. Что-жъ тутъ длать? Не желая звонить и безпокоить слугъ въ такое позднее время, м-ръ Пикквикъ снова надлъ свой фракъ и вышелъ изъ комнаты съ японскимъ подсвчникомъ въ рукахъ.

Но чмъ больше проходилъ онъ лстничныхъ ступеней, тмъ больше, казалось, лстницъ предстояло впереди въ этомъ лабиринт. Очутившись въ какомъ-то узкомъ проход, м-ръ Пикквикъ уже готовъ былъ поздравить себя съ окончаніемъ труднаго пути, какъ вдругъ передъ глазами его открылся новый рядъ ступеней. Наконецъ, мало-по-малу, добрался онъ до грязнаго коридора въ нижнемъ этаж, но и здсь величайшихъ хлопотъ стоило ему отыскать комнату, гд пировалъ онъ съ м-ромъ Магнусомъ. Онъ уже готовъ былъ отказаться отъ безполезныхъ поисковъ, какъ вдругъ, отворивъ наудачу какую-то дверь, увидлъ знакомый столъ, и на стол — свои часики съ золотой цпочкой.

Съ величайшимъ торжествомъ м-ръ Пикквикъ схватилъ свою драгоцнную собственность и въ веселомъ расположеніи духа ускоренными шагами направился въ обратный путь, но, къ несчастію, на дл оказалось, что это путешествіе представило безконечныя и совсмъ неожиданныя затрудненія. Двери одинаковой формы, величины и вида перескали ему дорогу справа и слва, спереди и сзади. Въ верхнемъ этаж онъ пытался войти въ тотъ или другой нумеръ, обманутый необыкновеннымъ сходствомъ его со своей собственной спальней, но каждый разъ ему кричали извнутри: — ‘какой дьяволъ тамъ возится?’ или ‘чего вамъ надо?’ — и м-ръ Пикквикъ отпрядывалъ на цыпочкахъ въ дальнйшій путь. Онъ былъ уже доведенъ до крайней степени отчаянія, какъ вдругъ отворенная дверь одной изъ комнатъ обратила на себя его напряженное вниманіе. Онъ заглянулъ во внутренность ея и, какъ нельзя больше, обрадовался, убдившись въ тождеств нумера съ своею спальней. Дв постели стояли неподвижно, и въ камин еще продолжалъ горть огонь. Лишь только затворилъ онъ дверь, его свча совсмъ догорла и загасла.

— Въ этомъ теперь нтъ бды,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— можно раздться и безъ свчи, при свт каминнаго огня.

Постели, прикрытыя большими занавсами отъ потолка до полу, стояли въ весьма не далекомъ разстояніи одна отъ другой, по ту и другую сторону двери. Между занавсами и кроватью былъ поставленъ соломенный стулъ, отъ котораго тянулся коверъ до края кровати. Задернувъ об половинки занавса, м-ръ Пикквикъ слъ на стулъ и поспшилъ прежде всего скинуть свои штиблеты. Затмъ онъ постепенно снялъ свой фракъ, брюки, жилетъ и прикрылъ свою голову ермолкою съ кисточками, которую онъ тщательно завязывалъ на ночь снурками y самаго подбородка. Совершая такимъ образомъ эти предварительныя приготовленія, онъ вдругъ припомнилъ свое ночное странствованіе до лстницамъ и коридорамъ и, закинувъ голову на спинку соломеннаго стула, разразился такимъ добродушно-веселымъ смхомъ, что посторонній наблюдатель могъ бы почувствовать истинное наслажденіе, если бы ему удалось наблюдать въ эту минуту лучезарныя черты великаго человка.

— Чего, подумаешь, не можетъ случиться съ человкомъ! — сказалъ м-ръ Пикквикъ самому себ, заливаясь такимъ игриво-громкимъ смхомъ, что чуть не порвались снурки его ермолки.— Кто бы могъ подумать, что мн придется, какъ вору, подкрадываться по всмъ этимъ комнатамъ и тревожить бдныхъ людей! Забавно, очень забавно.

Уже м-ръ Пикквикъ, продолжая улыбаться, собирался вновь открыть уста для произнесенія краснорчиваго монолога, какъ вдругъ неожиданное происшествіе прервало его на самомъ интересномъ мст. Въ комнату вошла какая-то особа со свчею въ рукахъ, заперла за собою дверь и поставила свчу на столъ.

Улыбка, заигравшая было на устахъ ученаго мужа, мгновенно исчезла въ чертахъ, выразившихъ самую высокую степень изумленія и досады. Особа, кто бы она ни была, вошла такъ внезапно и съ такимъ ршительнымъ видомъ, что м-ръ Пикквикъ, потерявъ присутствіе духа, не усплъ и даже не подумалъ оказать какое-либо сопротивленіе. Кто бы это былъ? Мошенникъ, можетъ быть, подмтившій въ его рукахъ золотые часы, когда онъ пробирался по коридору? Что хотла здсь эта особа?

Чтобы покончить съ этимъ недоразумніемъ, всего лучше было лечь въ постель, протянуть потихоньку ноги, прислушиваться и посматривать исподтишка на движенія и уловки ночного гостя. М-ръ Пикквикъ такъ и сдлалъ. Отдернувъ немножко уголъ занавса, чтобы безпрепятственно длать свои наблюденія, м-ръ Пикквикъ надлъ очки, поправилъ ермолку и призвалъ на помощь все свое мужество, не покидавшее его во всхъ ршительныхъ случаяхъ жизни.

Результатъ наблюденій былъ ужасенъ въ полномъ смысл слова. Среди комнаты, передъ зеркаломъ, стояла, тщательно расчесывая свои волосы, женщина среднихъ лтъ въ желтыхъ папильоткахъ. Оказывалось по всмъ признакамъ, что она собиралась здсь провести всю ночь. Окончивъ головной уборъ, она прошлась раза три по комнат, потушила свчу и зажгла ночникъ, поставивъ его въ тазъ, гд предназначалось ему освщать комнату въ продолженіе ночи. ‘Великій Боже! какое страшное столкновеніе обстоятельствъ!— подумалъ м-ръ Пикквикъ.

— Гмъ! — сказала леди, поправляя ночникъ въ мдномъ тазу.

М-ръ Пикквикъ поспшилъ, съ быстротою молніи, запрятать свою голову подъ одяло.

‘Что можетъ быть ужасне этого!’ — подумалъ бдный м-ръ Пикквикъ, отирая потихоньку холодный потъ съ своего чела.— ‘Есть отчего потерять голову’.

Но не было никакой возможности побдить непреодолимое желаніе видть, что происходило въ комнат. Притаивъ дыханіе, м-ръ Пикквикъ опять выставилъ свою голову изъ-подъ одяла. Перспектива, представившаяся его глазамъ, была еще ужасне прежняго. Полураздтая леди остановилась въ интересной поз передъ каминомъ и снимала башмаки.

— Это, однакожъ, изъ рукъ вонъ,— разсуждалъ самъ съ собою м-ръ Пикквикъ,— надобно какъ-нибудь положить этому конецъ. Изъ поступковъ этой леди становится для меня совершенно очевиднымъ, что я зашелъ въ чужой нумеръ. Что-жъ мн длать? Вымолви я хоть одно слово, она, чего добраго, поставитъ на ноги весь домъ, но если я неизмнно останусь въ этомъ положеніи — послдствія могутъ быть еще ужасне.

Нечего и говорить, что м-ръ Пикквикъ, былъ цломудренъ, какъ Ньютонъ, и скроменъ, какъ невинная двица въ первую пору цвтущей красоты. Уже одна мысль предстать въ ермолк передъ дамой приводила его въ трепетъ, но, къ великому ужасу, онъ никакъ не могъ освободиться отъ этого головного убора, потому что снурки y подбородка затянулись въ гордіевъ узелъ.

Надлежало, однакожъ, во что бы ни стало, обнаружить свое присутствіе въ женской спальн. Для этого могло быть только одно средство. Запрятавъ свою голову подъ одяло, м-ръ Пикквикъ произнесъ очень громко:

— Гм! Кхи, кхи!

Видимо, леди испугалась при этомъ внезапномъ звук, потому что голова ея опрокинулась на спинку креселъ, но было совершенно ясно, что она тотчасъ объяснила себ его работой своего воображенія, потому что, когда м-ръ Пикквикъ, ожидая обморока, или, по крайней мр, истерическаго припадка, осмлился выставить изъ-подъ одяла свою голову, незнакомка спокойно, какъ и прежде, сидла передъ каминомъ, погруженная въ тайныя мысли.

‘Удивительная женщина!’ — подумалъ м-ръ Пикквикъ, нахлобучивая опять одяло на свою голову.— Кхи, кхи! Гм!

Эти послднія звуки, рзкіе и сильные, очевидно обличавшіе присутствіе живого существа, не могли быть никакимъ образомъ объяснены дйствіемъ галлюцинаціи. Незнакомка вздрогнула.

— Великій Боже!— воскликнула она.— Что бы это значило?

— Ничего, сударыня,— проговорилъ м-ръ Пиквикъ изъ-подъ одяла,— это лишь только джентльменъ.

— Джентльменъ!— взвизгнула леди съ выраженіемъ изумленія и ужаса.

‘Все пропало!— подумалъ м-ръ Пикквикъ.

— Незнакомый мужчина!— вскрикнула леди.

Еще какая-нибудь минута, и, нтъ сомннія, весь домъ былъ бы на ногахъ. Незнакомка уже бросилась къ дверямъ.

— Сударыня,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, высовывая свою голову изъ-подъ одяла,— сударыня.

М-ръ Пикквикь, должно замтить, высунулъ свою голову просто съ отчаянія, безъ всякой опредленной мысли, но этотъ маневръ неожиданно произвелъ весьма благотворное дйствіе. Незнакомка, сказали мы, была уже подл дверей и собиралась перешагнуть черезъ порогъ, но, оглянувшись назадъ, наткнулась глазами на ермолку м-ра Пикквика и машинально попятилась въ отдаленный уголъ спальни. Минуты дв она безмолвно смотрла на м-ра Пикквика, который, въ свою очередь, съ безмолвнымъ изумленіемъ смотрлъ на нее.

— Негодный!— вскрикнула леди, закрывая руками свои глаза,— что вы здсь длаете?

— Ничего, сударыня, ршительно ничего, увряю васъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ выразительнымъ тономъ.

— Какъ ничего!— закричала леди, бросивъ на него презрительный взглядъ.

— Ничего, сударыня, честное слово,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, длая такой энергическій кивокъ своею головою, что кисти заплясали на его ермолк,— мн крайне совстно, сударыня, что я принужденъ разговаривать съ вами при такихъ обстоятельствахъ и въ такомъ убор, но, право, сударыня, я никакъ не могу освободиться отъ этой негодной ермолки.

И въ подтвержденіе своихъ словъ, м-ръ Пикквикъ сдлалъ отчаянный жестъ, но ермолка упорно пнродолжала болтаться на его голов. Незнакомка улыбнулась, и эта улыбка, казалось, ободрила ученаго мужа. Онъ продолжалъ:

— Теперь для меня очевидно, сударыня, что я имлъ несчастіе попасть въ чужую комнату: ваша спальня ничмъ не отличается отъ моей. Я пробылъ здсь не боле пяти минутъ до того времени, какъ вы изволили войти.

— Все это похоже на сказку, сэръ,— сказала раздраженная леди,— но если вы говорите правду, я прошу васъ немедленно оставить меня въ поко. Извольте идти вонъ.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, сударыня,

— Убирайтесь сію же минуту.

— Непремнно, сударыня,— перебилъ м-ръ Пикквикъ съ необыкновенною живостью,— непремнно. Позвольте изъявить, сударыня, крайнее сожалніе,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, выбираясь изъ постели и отдергивая занавсъ,— мн чрезвычайно непріятно, что я сдлался невольною причиной такой тревоги и волненія. Это меня огорчаетъ, можно сказать, до глубины души.

Вмсто отвта, незнакомка указала на дверь. Въ эту роковую минуту и при такихъ критическихъ обстоятельствахъ, въ полной мр обнаружилась превосходнйшая черта характера великаго мужа. Онъ напялилъ на скорую руку шляпу на свою ермолку, взялъ подъ мышку штиблеты и повсилъ черезъ плечо свой фракъ съ жилетомъ, но эта многосложная операція отнюдь не помшала ему выразить свои чувства самымъ учтивымъ, ласковымъ, истинно джентльменскимъ тономъ.

— Я чрезвычайно жалю, сударыня,— проговорилъ м-ръ Пикивикъ, раскланиваясь съ дамой.

— Въ такомъ случа, сэръ, оставьте мою комнату,— сказала леди.

— Сейчасъ, сударыня, сію минуту,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, отворяя дверь, причемъ штиблеты его съ громкимъ трескомъ повалились на полъ.

Незнакомка сдлала нетерпливое движеніе.

— Надюсь, сударыня,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, подбирая штиблеты и оборачиваясь назадъ, чтобъ отвсить низкій поклонъ,— надюсь, сударыня, что мое глубокое уваженіе и безграничная преданность къ прекрасному полу могутъ, нкоторымъ образомъ, служить въ настоящемъ случа достаточнымъ извиненіемъ, и, такъ сказать …

Но, прежде, чмъ онъ кончилъ рчь, раздраженная леди вытолкнула его въ коридоръ и заперла дверь своей спальни.

Несмотря, однакожъ, на весьма счастливую развязку этой печальной исторіи, м-ръ Пикквикъ былъ по выход изъ дамской спальни поставленъ въ довольно непріятное положеніе. Одинокій и полу-раздтый, онъ очутился въ темномъ коридор, въ чужомъ, совершенно незнакомомъ дом, въ глубокую полночь. Нечего было и думать о благополучномъ окончаніи обратнаго путешествія среди непроницаемаго мрака: при малйшемъ шум или при неосторожной попытк постучаться въ какую-нибудь дверь, онъ подвергался вроятной опасности быть застрленнымъ или получить смертельный ударъ отъ руки какого-нибудь путешественника. Былъ только одинъ, весьма непріятный способъ выпутаться изъ бды: оставаться до разсвта на одномъ и томъ же мст, поручивъ себя покровительству невидимаго генія. Такимъ образомъ, сдлавъ наудачу нсколько шаговъ и наткнувшись одинъ разъ на какой-то хрупкій предметъ, м-ръ Пикквикъ пробрался въ отдаленный уголъ и съ философскимъ хладнокровіемъ ршился дожидаться разсвта.

Но судьба, повидимому, сжалилась надъ великимъ человкомъ и ршилась избавить его отъ ночного бодрствованія на грязномъ полу въ темномъ и холодномъ коридор. Лишь только снялъ онъ шляпу и прислонился спиною къ стн, какъ вдругъ, въ конц галереи, къ несказанному его ужасу, появился какой-то человкъ со свчею въ рукахъ. Но этотъ ужасъ мгновенно превратился въ неописуемую радость, когда великій человкъ узналъ фигуру своего врнаго слуги. Въ самомъ дл, это былъ м-ръ Самуэль Уэллеръ, отправлявшійся на сонъ грядущій посл продолжительной бесды съ трактирнымъ слугою, чистившимъ сапоги.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикь, смло выступая впередъ,— гд моя комната?

М-ръ Уэллеръ обомллъ и вытаращилъ глаза. Выслушавъ еще нсколько разъ нетерпливый вопросъ своего господина, онъ безмолвно повернулся направо кругомъ и пошелъ вмст съ нимъ отыскивать потерянный нумеръ. Путешествіе было совершено безъ дальнйшихъ приключеній.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, ложась въ постель,— я сдлалъ въ эту ночь чрезвычайно странную, можно сказать, неслыханную ошибку.

— Очень можетъ статься,— сухо отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Но вотъ въ чемъ дло, Самуэль: хозяинъ этого дома — страшный мошенникъ.

— Почему вы такъ думаете?

— Да потому, что вс комнаты y него какъ дв капли воды похожи одна на другую. Проживи я здсь теперь больше шести мсяцевъ, я никогда не ршусь бродить въ ночное время одинъ по всмъ этимъ лстницамъ и коридорамъ: это мое неизмнное ршеніе.

— И очень хорошо сдлаете, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ,— за вами непремнно долженъ подсматривать дядька въ ту пору, какъ вашъ умъ блуждаетъ въ эмпиреяхъ.

— Что вы подъ этимъ разумете?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

Онъ слегка приподнялся на своей постели и протянулъ руку впередъ, какъ будто желая предложить еще какой-то вопросъ, но вдругъ, повернувшись на другой бокъ, сказалъ:

— Ступайте спать, Самуэль.

— Слушаю, сэръ. Спокойной вамъ ночи.

Выходя изъ дверей, м-ръ Самуэль Уэллеръ пріостановился, почесалъ затылокъ, снялъ нагаръ со свчи, покачалъ головой, и въ заключеніе махнувъ рукой, медленными шагами поплелся въ свою каморку. Было ясно, что въ голов его совершался процессъ мысли, медленный и трудный.

Глава XXIII.

Мистеръ Самуэль Уэллеръ встрчаетъ стараго знакомца и старается заплатить свой долгъ.

!!!!!!!!!!!

Въ небольшой каморк подл конюшни ‘Большого благо коня’, поутру на другой день посл ночного столкновенія ученаго мужа съ незнакомой леди въ желтыхъ папильоткахъ, сидлъ м-ръ Уэллеръ старшій, приготовляясь къ обратной поздк въ Лондонъ. И сидлъ онъ въ такой превосходной поз, что художникъ мотъ бы снять съ него самый врный портретъ. Вотъ онъ вамъ съ головы до ногъ.

Могло статься, что въ первоначальную эпоху свжей юности профиль м-ра Уэллера представлялъ ршительные и смлые контуры, но его лицо, съ теченіемъ времени, приняло черезчуръ обширные размры подъ вліяніемъ питательныхъ веществъ горячительнаго свойства. Мясистые изгибы его щекъ до того переступили за нормальные предлы, назначенные для нихъ природой, что посторонній наблюдатель, разсматривая его въ профиль, могъ въ этой расплывающейся масс отличить не иначе какъ съ большимъ трудомъ одну только верхушку его багроваго носа. По этой же самой причин, подбородокъ м-ра Уэллера, раздлившись весьма рзко на дв половины, получилъ, съ теченіемъ времени, чрезвычайно важную, сановитую форму, и вся его физіономія представляла такую пеструю смсь цвтовъ которая можетъ исключительно принадлежать только джентльменамъ, посвятившимъ свои физическія и моральныя способности кучерскому искусству. На ше м-ръ Уэллеръ носилъ малиновую шаль, выплывавшую на его трехъ-этажный подбородокъ съ такою незамтною постепенностью, что трудно было, по крайней мр съ перваго взгляда, отличить складки шали отъ складокъ подбородка. Надъ малиновой шалью воздымался длинный-предлинный пестрый жилетъ съ широкими полосами ярко вишневаго цвта. Длиннополый и широкій сюртукъ м-ра Уэллера былъ украшенъ спереди и сзади свтлыми мдными пуговицами огромнаго размра. Коротенькихъ волосъ м-ра Уэллера, черныхъ и гладкихъ, почти вовсе не видно было подъ размашистыми полями его низенькой, срой шляпы. Его ноги, украшенныя сверху широкими штанами, закупоривались снизу живописными ботфортами съ длинными кисточками вычурной формы. На мдной часовой цпочк, украшавшей грудь м-ра Уэллера, висли его фамильная печать и мдный ключъ, употребляемый для завода его луковицы, красовавшейся въ одномъ изъ кармановъ жилета.

Мы сказали, что м-ръ Уэллеръ готовился къ обратной поздк въ Лондонъ: это значитъ — онъ жуировалъ и прохлаждался. На стол передъ нимъ стояли въ симметрическомъ порядк: кружка шотландскаго пива, порція бифштекса и пирогъ солидной величины. На вс эти предметы въ равной степени распространялась благосклонность м-ра Уэллера, и онъ уже отрзалъ огромный кусокъ отъ пирога, какъ вдругъ передъ дверью послышались чьи-ю шаги. М-ръ Уэллеръ оглянулся и увидлъ своего возлюбленнаго сына.

— Здравствуй, Самми,— сказалъ отецъ.

Вмсто отвта, сынъ подошелъ къ столу, взялъ кружку съ пивомъ, и, мигнувъ въ сторону отца, втянулъ въ себя нсколько продолжительныхъ глотковъ.

— Хорошо, Самми, очень хорошо,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, заглядывая въ кружку, опорожненную его возлюбленнымъ сыномъ.— Ты потягиваешь на славу, мой милый, лучше всякой устрицы. Да что тутъ толковать? Между устрицами ты могъ бы занять первйшее мсто.

— Спасибо на добромъ слов, старичина,— отвчалъ Самуэль, посылая въ ротъ отрзанный кусокъ бифштекса.

Въ это время принесли новую кружку пива.

— Досадно, Самми,— сказалъ старшій Уэллеръ, собираясь утолить свою жажду, демонски досадно, мой другъ, что тебя подддюлилъ этотъ широкорожій шаромыжникъ въ свтло-срой ливре. Скажи мн объ этомъ кто-нибудь другой, я бы не поврилъ, честное слово. До сихъ поръ еще никто изъ фамиліи Уэллеровъ не позволялъ водить себя за носъ.

— Кром разв одного случая относительно вдовицы,— сказалъ Самуэль.

— Ну, братъ, это совсмъ другая статья,— возразилъ м-ръ Уэллеръ старшій, полируя оконечность своего носа,— вдовицы, можно сказать, составляютъ исключеніе изъ всякаго правила. Было писано гд-то, я не помню гд, что вдова ‘въ одно ухо влзетъ, a въ другое вылзетъ, какъ ни въ чемъ не бывало’. Въ дл надувательства, говорятъ, самъ чортъ не сравнится съ бабой, которой нужно завербовать для себя второго мужа.

— Оно, пожалуй, что это такъ, ддушка, только…

— Притомъ, любезный, это совсмъ другая статья, особый артикулъ, что называется,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ старшій, не обращая вниманія на возраженіе сына,— помнишь ли ты, другъ мой, что сказалъ въ суд одинъ адвокатъ, защищавшій джентльмена, который имлъ обыкновеніе подъ веселую руку колотить кочергой свою жену?— ‘Это, милостивые государи,— сказалъ онъ,— очень милая и оригинальная слабость, вполн достойная снисхожденія благомыслящихъ людей!’ Вотъ это же самое я говорю относительно вдовицъ, да и самъ ты, любезный, будешь такъ же разсуждать, когда войдешь въ мои лта.

— Жаль, что я этого не зналъ! — сказалъ Самуэль.

М-ръ Уэллеръ старшій со всего размаха ударилъ по столу и продолжалъ энергическимъ тономъ:

— Жаль, что ты этого не зналъ! Еще бы! Это срамъ, мой другъ, просто срамъ! Уэллеръ поддался на обманъ! Уэллеръ попалъ на удочку явнаго мошенника! Да это, любезный, несмываемое пятно на нашемъ род! Знаю я одного прощалыгу, который проведетъ, надуетъ, подддюлитъ всхъ мошенниковъ на свт, a онъ еще совсмъ молодой человкъ и далеко не получилъ такого воспитанія, какъ ты. Затмъ ли я выгонялъ тебя на улицу и заставлялъ ночевать на мокрой земл, затмъ ли, другъ мой, Самми, чтобы ты сыгралъ изъ себя олуха въ обществ какого-нибудь сорванца?

И, въ припадк сердечной печали вызванной такими отчаянными размышленіями, Уэллеръ старшій неистово позвонилъ въ колокольчикъ и приказалъ подать новую бутылку шотландскаго пива.

— Однакожъ, нечего намъ съ тобою переливать изъ пустого въ порожнее,— сказалъ Самуэль,— что прошло, того не воротишь ни за какія блага, и стало быть, надобно безъ ропота сносить свою кручину. Я только-что начинаю свою жизнь, и ты знаешь, первую псенку зардвшись поютъ. Дай мн еще разъ наткнуться на этого прощалыгу, я раздлаюсь съ нимъ по-свойски.

— Надюсь, мой другъ, ты не посрамишь своего имени въ другой разъ — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій,— твое здоровье, Самми! крпись, мужайся, преуспвай.

И въ честь этого примирительнаго тоста, старикъ нсколькими глотками втянулъ въ себя около трехъ четвертей вновь принесенной кружки. Остальное немедленно докончилъ залпомъ его возлюбленный сынъ.

— Теперь, другъ мой Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, вынимая изъ кармана серебряную луковицу, прикрпленную къ мдной цпи,— пора теперь заглянуть въ контору и посмотрть, какъ заряжаютъ карету, потому что, видишь ты, кареты вдь все то же, что ружья: ихъ надобно заряжать умючи, съ большою осторожностью, не торопясь и не хватаясь навзбалмошь, за что ни попало.

При этой замысловатой сентенціи родителя, м-ръ Уэллеръ младшій нжно улыбнулся сыновнею улыбкой. Почтенный родитель поправилъ шляпу, почесалъ переносье и продолжалъ торжественнымъ тономъ:

— Мы должны разстаться, другъ мой Самми, и никто въ мір не можетъ знать, когда еще мн придется увидть тебя въ другой разъ. Мачеха твоя, пожалуй, взбсится и прогонитъ меня съ глазъ долой или встртятся другія печальныя оказіи, прежде, чмъ ты получишь какую-нибудь всть о старик Уэллер, знаменитомъ кучер обширной столицы. Честь фамильнаго имени главнымъ образомъ зависитъ отъ тебя, любезный сынъ, и я надюсь, ты не ударишь лицомъ въ грязь. Относительно маловажныхъ случаевъ жизни распространяться я не стану, потому что вообще я полагаюсь на тебя, какъ на самого себя. Одинъ только совтъ я считаю нужнымъ дать теб, какъ отецъ и какъ истинный твой другъ и благодтель. Не женись никогда и помни мачеху.

При этихъ словахъ м-ръ Уэллеръ старшій еще разъ взглянулъ на своего сынка и, поворотившись къ нему спиною, немедленно исчезъ съ его глазъ.

Погруженный въ созерцательное настроеніе духа, м-ръ Уэллеръ, разставшись съ своимъ почтеннымъ родителемъ, направилъ свои шаги изъ гостиницы ‘Большого благо коня’ къ церкви Клемента, стараясь разсять свою печаль прогулкой по уединеннымъ мстамъ, Долго блуждалъ онъ безъ всякой опредленной мысли, и, наконецъ, самъ не зная какъ, очутился на какомъ-то обширномъ двор, откуда можно было выбраться не иначе, какъ черезъ ту же самую калитку, въ которую онъ вошелъ. Уже онъ поворотилъ назадъ, какъ вдругъ вниманіе его было привлечено внезапнымъ явленіемъ, приковавшимъ его ноги къ одной точк обширнаго двора. Мы считаемъ необходимымъ объяснить сущность этого явленія.

М-ръ Самуэль Уэллеръ глазлъ, отъ нечего длать, на старинныя кирпичныя зданія, бросая по временамъ пытливый взглядъ на хорошенькую двушку-служанку, сидвшую въ спальн y открытаго окна, полузавшеннаго сторой. Вдругъ отворилась зеленая калитка сада, разведеннаго въ конц двора, и человкъ, вышедшій оттуда, тщательно затворилъ калитку за собою и круто поворотилъ къ тому самому мсту, гд стоялъ м-ръ Уэллеръ.

Само собою разумется, что этотъ изолированный фактъ, разсматриваемый самъ по себ, безъ всякаго отношенія къ другимъ соприкосновеннымъ обстоятельствамъ, не представляетъ ничего удивительнаго: во всхъ частяхъ свта, люди могутъ выходить изъ сада, затворять за собою зеленыя калитки и даже круто поворачивать, куда и какъ имъ угодно, не обращая на себя ни малйшаго вниманія постороннихъ лицъ. Ясно, стало быть, что м-ръ Уэллеръ замтилъ что-нибудь особенное въ манерахъ, осанк и личности незнакомца, вышедшаго изъ сада. То ли, другое ли, пусть читатель судитъ самъ, какъ скоро мы разскажемъ ему о поведеніи особы, о которой идетъ рчь.

Мы уже докладывали, въ какую сторону незнакомецъ направилъ свои быстрые шаги, но лишь только онъ увидлъ м-ра Уэллера, въ осанк и походк его произошла очевидная перемна. Онъ подпрыгнулъ, пріостановился, сдлалъ опять шага два впередъ и, повидимому, оставался въ нершимости недоумвая, куда направить дальнйшій путь. Такъ какъ позади зеленая калитка была уже заперта, a впереди былъ только одинъ исходъ, то онъ очень скоро понялъ, что ему неизбжно пройти мимо м-ра Уэллера. Сдлавъ такой разсчетъ, онъ пошелъ опять быстрыми шагами, глазя смло на окружающіе предметы. Вдругъ онъ скорчилъ свое лицо наистрашнйшимъ образомъ и принялся выдлывать самыя изумительныя гримасы, какія когда-либо видлъ смертный. Въ одну минуту физіономія его измнилась совершеннйшимъ образомъ, какъ, можетъ быть, ни одинъ ваятель не въ состояніи измнить своимъ рзцомъ первоначальную форму мрамора или гипса.

— Вотъ чудеса-то!— говорилъ м-ръ Уэллеръ самому себ, по мр приближенія незнакомца,— a я готовъ былъ биться объ закладъ, что это онъ.

Корчи на лиц незнакомца сдлались еще страшне.

— Его волосы и его ливрея, готовъ присягнуть,— сказалъ м-ръ Уэллеръ,— только въ жизни не видалъ я такой страшной рожи.

Между тмъ какъ м-ръ Уэллеръ произносилъ эти слова, черты незнакомца искривились и съежились такъ, что, повидимому, онъ чувствовалъ невыразимую боль. При всемъ томъ, когда онъ поровнялся съ м-ромъ Уэллеромъ, испытующій взглядъ этого джентльмена открылъ въ немъ такіе признаки, которые несомннно могли принадлежать одному только м-ру Іову Троттеру.

— Эй вы, любезнйшій!— закричалъ м-ръ Уэллеръ.

Незнакомецъ остановился.

— Эй куманекъ! — повторилъ Самуэль.

Незнакомецъ, скорчившій рожу, смотрлъ съ величайшимъ изумленіемъ на дворъ, на стны и окна зданій, смотрлъ всюду, не глядя лишь на м-ра Уэллера, который между тмъ не замедлилъ развлечь его вниманіе вторымъ боле громкимъ окрикомъ:

— Эй, голубчикъ!

Теперь ужъ было слишкомъ ясно, откуда шелъ этотъ громкій голосъ. Не думая и не надясь больше увернуться, незнакомецъ, сдлавшій еще нсколько шаговъ, принужденъ былъ взглянуть прямо въ лицо м-ра Уэллера.

— Полно кобениться, Іовъ Троттеръ,— сказалъ Самуэль,— видна сова по полету. Что вы повертываете своими буркалами, какъ мартышка въ ситцевой фуфайк? Смотрите на меня прямо, любезный, или на этотъ разъ я повыжму настоящую водицу изъ вашихъ глазъ. Слышите?

Такъ какъ м-ръ Уэллеръ оказывалъ, повидимому, полную готовность привести въ исполненіе свою грозную ласку, то м-ръ Троттеръ постепенно сообщилъ своимъ чертамъ ихъ естественную форму и, сдлавъ радостный прыжокъ, воскликнулъ веселымъ тономъ:

— Что я вижу? Вы ли это, м-ръ Уокеръ!

— Вотъ оно какъ!— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.— Стало быть, вы рады меня видть?

— Охъ, какъ радъ!— воскликнулъ м-ръ Іовъ Троттеръ.— Если бы вы знали, м-ръ Уокеръ, съ какою горячностью, съ какимъ нетерпніемъ я добивался этой встрчи! Право, я съ ума схожу, м-ръ Уокеръ.

Съ этими словами м-ръ Троттеръ заплакалъ, зарыдалъ и, проникнутый чувствомъ необыкновеннаго восторга, заключилъ въ объятія своего знакомаго.

— Отвяжитесь, проклятый человкъ!— вскричалъ раздраженный Самуэль, стараясь освободиться отъ этихъ энергическихъ объятій.— Отвяжитесь, говорю вамъ. Что вы разревлись, какъ теленокъ?

— Я такъ обрадовался, м-ръ Уокеръ, право!— отвчалъ Іовъ Троттеръ, когда прошли первые порывы его восторга.— Вдь это, можно сказать, необыкновенное счастье!

— Право? Что-жъ вы намрены мн сказать?

М-ръ Троттеръ не отвчалъ ничего, потому что розовый платочекъ, приставленный къ его глазамъ, усиленно функціонировалъ въ эту минуту.

— Говорите, негодяй, или я сверну вамъ шею!— повторилъ м-ръ Уэллеръ, грознымъ тономъ.

— Ахъ!— воскликнулъ м-ръ Троттеръ съ видомъ изумленной добродтели.

— Что-жъ вы хотли мн сказать?

— Я? м-ръ Уокеръ!

— Не называйте меня Уокеромъ. Мое имя — Уэллеръ: вы это очень хорошо знаете. Ну, что вы хотите сказать?

— Цлую исторію, м-ръ Уокеръ, то есть м-ръ Уэллеръ — но вдь посудите сами … на первыхъ порахъ… если бы вы удостоили пойти въ такое мсто, гд намъ можно было бы побесдовать безъ помхи. Если бы вы знали, какъ я искалъ васъ, м-ръ Уэллеръ…

— Старательно искалъ, могу представить,— сухо проговорилъ Самуэль.

— Очень, очень старательно, будьте уврены,— отвчалъ м-ръ Троттеръ съ выраженіемъ дтской невинности на своемъ лиц.— Вашу руку, м-ръ Уэллеръ.

Самуэль еще разъ оглядлъ своего пріятеля съ ногъ до головы и потомъ, какъ будто осненный внезапной мыслью, подалъ ему руку.

— Какъ поживаетъ вашъ добрый, любезный господинъ?— сказалъ Іовъ Троттеръ, когда они сдлали нсколько шаговъ.— О, это, я вамъ скажу, достойнйшій джентльменъ, м-ръ Уэллеръ. Надюсь, онъ не простудился посл этой страшной ночи?

При этомъ вопрос м-ръ Уэллеръ почувствовалъ сильнйшее желаніе испробовать ловкость и силу своего сжатаго кулака на тучныхъ ребрахъ сердобольнаго Іова, однакожъ, удерживая себя, онъ отвчалъ спокойнымъ тономъ, что господинъ его, слава Богу, совершенно здоровъ, благополученъ и веселъ.

— Ахъ, какъ я радъ!— воскликнулъ м-ръ Троттеръ.— Онъ здсь?

— A вашъ здсь?— спросилъ Самуэль вмсто отвта.

— Да, тутъ онъ на мою бду, и мн больно замтить, м-ръ Уэллеръ, что господинъ мой затваетъ весьма недобрыя дла.

— Какія?

— Вымолвить страшно, м-ръ Уэллеръ.

— Опять двичій пансіонъ?

— Нтъ, ужъ не пансіонъ,— отвчалъ сердобольный Іовъ, бросая на своего собесдника косвенный взглядъ,— ужъ не пансіонъ, м-ръ Уэллеръ.

— Не въ этотъ ли домъ вы запускаете свои лапы?

— Помилуйте, м-ръ Уэллеръ! Какъ вамъ не грхъ впутывать меня въ злодйскіе замыслы безчестныхъ людей!— отвчалъ Іовъ Троттеръ съ необыкновенною живостью.— Нтъ, сэръ, господинъ мой не знаетъ этого дома.

— A вы что здсь длали?— спросилъ Самуэль, бросая проницательный взглядъ,— ужъ не случайно ли вы вышли изъ этой зеленой калитки?

— Послушайте, м-ръ Уэллеръ, я пожалуй, радъ открыть вамъ свои маленькіе секреты, потому что, ей Богу, я полюбилъ васъ съ перваго взгляда. Да и вы, кажется, были ко мн благосклонны. Помните, какъ весело и дружелюбно провели мы то утро въ гостиниц ‘Встникъ’?

— О, да, очень помню,— сказалъ Самуэль тономъ негодованія,— помню.

— Ну, такъ вотъ изволите видть,— продолжалъ Іовъ Троттеръ тономъ человка, открывающаго весьма важную тайну,— въ этомъ дом съ зелеными воротами живетъ очень много служанокъ.

— Это видно съ перваго взгляда,— перебилъ Самуэль.

— Очень хорошо-съ. Одна изъ нихъ, м-ръ Уэллеръ, по званію кухарка, сберегла честными трудами небольшой капиталецъ и желаетъ открыть мелочную лавку, если только, видите ли, судьба ея устроится по желанію сердца.

— Такъ.

— Именно такъ-съ, м-ръ Уэллеръ. Я встртилъ ее первый разъ въ здшней городской капелл, куда образованное общество собирается пть гимны, напечатанные въ той книжк, которую вы, м-ръ Уэллеръ, видли въ моихъ рукахъ — эту книжку я всегда ношу съ собой. Здсь я познакомился съ этой двушкой, и изъ этого знакомства, м-ръ Уэллеръ, y меня въ сердц мало-по-малу выросла надежда, что мн авось придется со временемъ быть содержателемъ мелочной лавки.

— И вы будете отличнымъ лавочникомъ!— отвчалъ Самуэль, озирая своего противника съ видомъ совершеннйшаго презрнія.

— Это еще Богъ знаетъ, м-ръ Уэллеръ: за будущее не можетъ ручаться ни одинъ человкъ,— продолжалъ сердобольный Іовъ со слезами на глазахъ.— Главная выгода здсь та, что я развяжусь, наконецъ, съ этимъ нечестивымъ человкомъ и буду въ состояніи, безъ всякой помхи, вести добродтельную жизнь, слдуя тмъ правиламъ, въ которыхъ я воспитанъ, м-ръ Уэллеръ.

— Должно быть, васъ чудесно воспитывали.

— О, да, м-ръ Уэллеръ, если бы вы только знали!..— отвчалъ Іовъ Троттеръ, охваченный вдругъ воспоминаніями о чистот и невинности дней своего юношества.

Онъ немедленно вынулъ изъ кармана розовый платочекъ и горько заплакалъ.

— И вы были, вроятно, примрнымъ ученикомъ въ приходской школ,— замтилъ м-ръ Уэллеръ.

— Вы не ошиблись, сэръ,— отвчалъ Іовъ, испуская глубокій вздохъ,— въ училищ меня вс любили, и, сказать правду, я былъ идоломъ своихъ товарищей.

— Ну, конечно. Это меня не удивляетъ. Какимъ утшеніемъ и отрадой вы служили въ ту пору своей счастливой матери!

При этихъ словахъ полились обильные потоки слезъ и рыданій, кончики розового платка совсмъ закрыли глаза чувствительнаго юноши.

— Какой чортъ тебя душитъ?— сказалъ раздраженный Самуэль.— Послушай ты, плакса …

— Ахъ, извините, м-ръ Уэллеръ: ей Богу, я никакъ не могу обуздать своихъ чувствъ,— сказалъ Іовъ Троттеръ.— Кто бы могъ подумать, что мой господинъ пронюхаетъ о моихъ переговорахъ съ вашимъ господиномъ? Вдь онъ все разузналъ и немедленно уговорилъ молодую двушку притвориться, будто она никогда не слыхала о немъ. Содержательницу пансіона тоже подкупилъ онъ, и въ ту же ночь, вы знаете, мы укатили на почтовыхъ. Если бы вы знали, м-ръ Уэллеръ, что теперь y него на ум! Меня просто морозъ по кож подираетъ!

— Такъ вотъ оно какъ было,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— И вы не врете, любезный?

— Нтъ, сэръ, честное слово, поврьте моей совсти.

Въ это время они подходили къ воротамъ гостиницы.

— Очень хорошо, это мы увидимъ,— сказалъ Самуэль,— a между тмъ мн надобно кой о чемъ потолковать съ вами, Іовъ Троттеръ. Если y васъ нтъ особенныхъ занятій ныншній вечеръ, то я бы попросилъ васъ прійти въ восемь часовъ въ гостиницу ‘Большого благо коня’.

— Извольте, сэръ, съ большимъ удовольствіемъ

— Не надуете?

— Помилуйте!..

— Ну, такъ смотрите y меня въ оба, не то я зайду опять въ зеленую калитку, и тогда… понимаете?

— Будьте уврены, сэръ, не опоздаю ни одной минутой,— сказалъ Троттеръ.

Затмъ онъ крпко пожалъ руку Самуэля, поклонился и ушелъ.

— Берегись, Іовъ Троттеръ, берегись,— говорилъ Самуэль, провожая его глазами,— на этотъ разъ, авось, мы порасквитаемся малую толику.

Кончивъ этотъ монологъ и потерявъ, наконецъ, изъ вида сердобольнаго Іова, м-ръ Уэллеръ махнулъ рукой и пошелъ быстрыми шагами въ комнату своего господина.

— Все идетъ какъ по маслу, сэръ,— сказалъ Самуэль.

— Что?

— Я отыскалъ ихъ, сэръ.

— Кого?

— Этого шаромыжника и его плаксиваго слугу съ черными волосами.

— Возможно ли!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ съ величайшей энергіей.— Гд они, Самъ, гд они?

— Помалчивайте, сэръ, теперь мы все обдлаемъ на славу.

И, помогая одваться своему господину, м-ръ Самуэль Уэллеръ постепенно раскрылъ передъ нимъ свои соображенія и планъ будущихъ дйствій.

— Когда-жъ это будетъ сдлано?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Все въ свое время,— отвчалъ Самуэль.

Но удалось ли прозорливому слуг осуществить свой планъ, мы тоже увидимъ въ свое время.

Глава XXIV.

Ревность Петера Магнуса и бдственныя послдствія ночныхъ похожденій ученаго мужа.

По прибытіи въ комнату, гд наканун происходило дружеское изліяніе взаимныхъ чувствъ въ обществ дорожнаго товарища, м-ръ Пикквикъ нашелъ, что этотъ джентльменъ уже нагрузилъ на свою особу вс драгоцнности, извлеченныя изъ двухъ разноцвтныхъ мшечковъ и сраго узелка, прикрытаго оберточной бумагой. М-ръ Магнусъ, проникнутый сознаніемъ собственнаго достоинства, ходилъ по комнат взадъ и впередъ, обнаруживая вс признаки чрезвычайнаго волненія, бывшаго слдствіемъ ожиданія великихъ событій.

— Здравствуйте, сэръ,— сказалъ м-ръ Магнусъ.

— Съ добрымъ утромъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Каково? Что вы теперь скажете, сэръ?— сказалъ м-ръ Магнусъ, охорашиваясь въ своемъ новомъ фрак и драгоцнныхъ панталонахъ.

— Да, это непремнно произведетъ должный эффектъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, съ улыбкой обозрвая чудодйственный костюмъ.

— Надюсь,— сказалъ м-ръ Магнусъ.— A я ужъ отправилъ и карточку, м-ръ Пикквикъ.

— Право?

— Да, любезный другъ. Слуга воротился съ отвтомъ, что она согласна принять меня въ одиннадцать часовъ. Остается всего пятнадцать минутъ, м-ръ Пикквикъ.

— Ужъ недолго.

— Очень недолго, и, сказать правду, сэръ, мое сердце начинаетъ биться слишкомъ сильно: что вы на это скажете, м-ръ Пикквикъ?

— Ничего особеннаго: это въ порядк вещей.

— Надобно быть любезнымъ, м-ръ Пикквикъ, это главное.

— И откровеннымъ — это, можетъ быть, еще главне.

— Мн кажется, сэръ,— сказалъ м-ръ Магнусъ,— что я вообще слишкомъ откровененъ по своей природ, это моя слабость, порокъ въ нкоторомъ отношеніи.

— Напротивъ, это прекраснйшая черта въ вашемъ характер,— возразилъ м-ръ Пикквикъ.

— Однакожъ, знаете ли что: трусить никакъ не должно въ такихъ длахъ. Зачмъ и для чего? Тутъ нечего стыдиться: это въ нкоторомъ отношеніи, дло самой природы, ея неизмнный законъ. Супругъ на одной сторон, жена на другой,— вотъ и все. Такъ, по крайней мр, я смотрю на эти вещи.

— И вы смотрите съ истинной, философской точки зрнія,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Нашъ завтракъ готовъ, м-ръ Магнусъ,— пора.

Они сли за столъ и принялись пить чай, закусывая пирожками, телятиной и масломъ. М-ръ Магнусъ, несмотря на свою хвастливость, страдалъ въ значительной степени припадками трусости и главнйшими признаками этого чувства были: потеря аппетита, склонность опрокидывать чашки и непреоборимое влеченіе смотрть каждую минуту на часы.

— Хи-хи-хи!— заливался м-ръ Магнусъ, стараясь притвориться развязнымъ весельчакомъ.— Остается только дв минуты, м-ръ Пикквикъ. Что я блденъ?

— Не очень,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

Кратковременная пауза.

— Прошу извинить, м-ръ Пикквикъ, но я хотлъ бы знать: вы въ свое время ничего не длали въ этомъ род?

— То есть, вы говорите относительно предложенія?

— Да.

— Ничего, никогда,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ величайшей энергіей.— Никогда!

— Стало быть, вы не можете имть и понятія о томъ, съ чего обыкновенно мужчина долженъ начинать такія дла,— сказалъ м-ръ Магнусъ.

— Ну, этого нельзя сказать,— возразилъ м-ръ Пикквикъ.— У меня въ свое время были на этотъ счетъ свои особыя правила, которыхъ, однакожъ, я ни разу не примнялъ къ длу. Вамъ, разумется, нтъ никакой надобности слдовать этой теоріи.

— О, нтъ, совсмъ напротивъ, вы меня очень обяжете, если сообщите какой-нибудь совтъ,— сказалъ м-ръ Магнусъ, взглянувъ еще разъ на свои часы, стрлка показывала пять минутъ двнадцатаго.

М-ръ Пикквикъ пріосанился, вздохнулъ и, принявъ торжественный тонъ, отвчалъ такимъ образомъ:

— На вашемъ мст, сэръ, я бы началъ прежде всего описывать въ отборныхъ выраженіяхъ красоту и душевныя свойства обожаемой леди, и потомъ, длая постепенно переходъ къ самому себ, изобразилъ бы рзкими чертами свою собственную ничтожность въ моральномъ и физическомъ смысл.

— Очень хорошо, м-ръ Пикквикъ.

— То есть, вы понимаете, сэръ, что эта ничтожность должна, собственно, вытекать изъ сравненія съ ея собственной натурой,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ.— Приступая потомъ къ изображенію своихъ собственныхъ достоинствъ, я бы сначала бросилъ бглый взглядъ на свою прошедшую жизнь и представилъ въ поразительной перспектив то значеніе, которое занимаю въ общественномъ мір среди уважающихъ меня согражданъ. Отсюда само собою могло бы выйти заключеніе, что для всякой другой особы съ разборчивымъ вкусомъ я былъ бы, въ нкоторомъ смысл, вожделннымъ субъектомъ. Затмъ, въ пылкихъ и страстныхъ выраженіяхъ, я изъяснилъ бы сущность своей любви и всю глубину своей безграничной преданности обожаемой леди. Въ заключеніе я отважился бы, вроятно, схватить ея руку.

— Этотъ пунктъ очень важенъ,— проговорилъ, покашливая м-ръ Магнусъ.

М-ръ Пикквикъ, повидимому, кончилъ свою рчь, но вдругъ представились его воображенію весьма интересныя подробности, отъ которыхъ трудно было отступиться. Онъ продолжалъ:

— Затмъ, вы понимаете, сэръ, я бы предложилъ простой и естественный вопросъ: — ‘Хотите ли вы, о другъ души моей, имть меня своимъ мужемъ?’— Не ршаясь отвчать прямо на такой вопросъ, красавица, по моему разсчету, должна отворотить свою голову и потупить глаза.

— И вы это принимаете за несомннное доказательство, м-ръ Пикквикъ.

— Разумется.

— Но если, сверхъ чаянія, случится, что она отворотить голову при самомъ начал объясненія?

— Нтъ, этого быть не можетъ,— возразилъ м-ръ Пикквикъ ршительнымъ тономъ.— Потомъ, сэръ, я бы слегка пожалъ ея пальчики, a потомъ … потомъ — вынулъ бы изъ кармана блый платокъ, чтобы отереть ея глаза, потому что, видите ли женщины обыкновенно плачутъ при такихъ случаяхъ. Здсь представляется весьма удобный случай обнять ее, прижать къ своему трепещущему сердцу и поцловать. Да, м-ръ Магнусъ, я бы непремнно поцловалъ свою леди, и, если, при этомъ случа, не будетъ отъ нея ршительнаго сопротивленія, значитъ,— дло кончено.

М-ръ Магнусъ вскочилъ съ своего мста, взглянувъ еще разъ на часы и умное лицо м-ра Пикквика, пожалъ ему руку съ особенною горячностью и юркнулъ изъ комнаты.

Оставшись одинъ, м-ръ Пикквикъ, заложивъ руки за спину, принялся расхаживать взадъ и впередъ, размышляя о непостоянств человческой судьбы и коловратности земного счастія. Изъ такой задумчивости, онъ минутъ черезъ двадцать былъ выведенъ внезапнымъ стукомъ въ дверь. Обернувшись назадъ и думая встртить м-ра Магнуса, онъ, съ пріятнымъ изумленіемъ, увидлъ радостное лицо м-ра Топмана, лучезарную физіономію м-ра Винкеля и умныя, меланхолическія черты поэта Снодграса.

Едва усплъ ученый мужъ сказать дружеское привтствіе своимъ врнымъ ученикамъ, какъ въ комнату вошелъ и м-ръ Магнусъ.

— Рекомендую вамъ м-ра Магнуса, друзья мои, джентльмена, о которомъ я говорилъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Къ вашимъ услугамъ, господа,— сказалъ м-ръ Магнусъ, бывшій, очевидно, въ самомъ сильномъ волненіи,— на пару словъ, м-ръ Пикквикъ, сдлайте одолженіе.

Говоря это, м-ръ Магнусъ задлъ за фрачную пуговицу ученаго мужа и отвелъ его въ амбразуру окна.

— Поздравьте меня, м-ръ Пикквикъ,— сказалъ онъ,— я послдовалъ вашему совту буква въ букву.

— И все кончилось благополучно?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Какъ нельзя благополучне,— отвчалъ съ запальчивостью м-ръ Магнусъ,— она моя.

— Поздравляю васъ отъ всего сердца,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, съ жаромъ пожимая руку своего новаго друга.

— Вы непремнно должны ее видть, любезнйшій м-ръ Пикквикъ,— сказалъ м-ръ Магнусъ.— Пойдемте. Извините насъ, господа.

И они вышли. Сдлавъ нсколько шаговъ по галлере, м-ръ Магнусъ тихонько постучался въ дверь той комнаты, гд была его невста.

— Войдите,— сказалъ женскій голосъ.

— Миссъ Уизерфильдъ,— сказалъ м-ръ Магнусъ, затворяя за собою дверь,— позвольте представить вамъ моего искренняго друга, м-ра Пикквика. Мн будетъ пріятно, м-ръ Пикквикъ, если вы удостоитесь знакомства миссъ Уизерфильдъ.

Раскланиваясь и расшаркиваясь, м-ръ Пикквикъ поспшилъ вынуть изъ жилетнаго кармана очки, но лишь только надлъ ихъ на свой носъ, какъ вдругъ испустилъ сильнйшій крикъ, выражавшій высокую степень изумленія, и попятился назадъ на нсколько шаговъ. Миссъ Уизерфильдъ, стоящая на противоположномъ конц, вдругъ пришла въ величайшее волненіе и, закрывъ обими руками свое лицо, повалилась на кресло, которое, къ счастью, стояло подл нея. М-ръ Магнусъ стоялъ какъ вкопанный на своемъ мст и смотрлъ поперемнно то на невсту, то на друга, причемъ его лицо выражало вмст изумленіе и ужасъ.

Все это можетъ показаться непостижимымъ съ перваго взгляда, но дло въ томъ, что м-ръ Пикквикъ, длая наблюденія черезъ свои очки, мгновенно узналъ въ невст своего друга ту самую даму, въ комнату которой онъ имлъ несчастье забраться наканун, и лишь только очки появились на носу ученаго мужа, изумленная леди съ ужасомъ увидла въ немъ владльца ненавистной ермолки съ отвратительными кистями, надлавшими ей столько непредвиднныхъ хлопотъ. Вотъ отчего взвизгнулъ м-ръ Пикквикъ и отчего невста Петера Магнуса повалилась на кресло.

— М-ръ Пикквикъ! что это значитъ, сэръ?— воскликнулъ м-ръ Магнусь, отуманенный напоромъ противоположныхъ чувствъ.— Что все это значитъ, сэръ?— повторилъ онъ голосомъ грознымъ и громовымъ.

Такая внезапная вспышка отнюдь не могла понравиться ученому мужу. Онъ пришелъ въ негодованіе и отвчалъ ршительнымъ тономъ:

— Сэръ, я позволяю себ уклониться отъ вашего вопроса.

— Какъ? Вы не намрены отвчать?

— Да, не намренъ, было бы вамъ это извстно,— сказалъ съ достоинствомъ м-ръ Пикквикъ.— Вы не вырвете изъ моей груди ничего, что могло бы нкоторымъ образомъ компрометировать эту леди или пробудить въ ея душ непріятныя воспоминанія.

— Миссъ Уизерфильдъ,— сказалъ м-ръ Магнусъ,— обращаясь къ своей невст.— Знаете ли вы этого господина?

— Знаю ли я его!— повторила леди.

— Да, знаете ли вы его! сударыня, я сказалъ — знаете ли вы его?— повторилъ неистово м-ръ Магнусъ.

— Я видла его,— отвчала робкая леди.

— Гд?

— Этого я не могу открыть вамъ, сэръ, ни за какія блага въ мір,— отвчала леди, вставая съ своего мста.

— Понимаю васъ, сударыня, и уважаю деликатность вашихъ чувствъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— будьте уврены, что эта несчастная тайна умретъ въ моей груди. На меня вы можете положиться.

— Сударыня, вамъ, кажется, угодно забыть свои отношенія ко мн,— сказалъ м-ръ Магнусъ.— Чмъ, скажите, ради Бога, чмъ я долженъ объяснить вашу необыкновенную холодность въ этомъ дл?

— О, жестокій человкъ!— воскликнула несчастная леди.

И затмъ потоки слезъ полились по ея розовымъ щекамъ. Сцена, очевидно, принимала самый трагическій характеръ.

— Обращайтесь ко мн съ вашими замчаніями, сэръ,— сказалъ съ живостью м-ръ Пикквикъ,— я одинъ виноватъ во всемъ, если только вамъ угодно обвинить кого-нибудь.

— Такъ вы одни виноваты,— воскликнулъ м-ръ Магнусъ.— О, теперь я все понимаю! Стало быть, вы измняете теперь свое твердое намреніе?

— Мое твердое намреніе!— машинально повторилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да, сэръ, твердое намреніе. Къ чему вы смотрите на меня такими изумленными глазами? я очень хорошо помню, что вчера вы говорили. Вы затмъ и пріхали въ этотъ городъ, чтобы обличить въ вроломств особу, которая нкогда пользовалась совершеннйшимъ вашимъ довріемъ. Такъ ли, сэръ?

Здсь м-ръ Магнусъ бросилъ на полъ свои голубые очки и неистово повелъ глазами по всей комнат. Было ясно, что ревность сильно заклокотала въ его груди. Онъ былъ дикъ и страшенъ.

— Что вы скажете на это, сэръ?— повторилъ энергически м-ръ Магнусъ.

— Моя обязанность молчать, и я буду молчать,— ршительно отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Однакожъ, я заставлю васъ отвчать, сэръ.

— Отвчать, на что?

— Это мы увидимъ, сэръ, увидимъ, говорю я вамъ,— сказалъ м-ръ Магнусъ, начиная ходить по комнат быстрыми шагами.

Вс эти слова и поступки бшенаго ревнивца были въ высшей степени оскорбительны для достоинства и чести великаго мужа, и мы отнюдь не сомнваемся, что всякій обыкновенный человкъ совсмъ потерялъ бы голову на его мст, но м-ръ Пикквикъ, владя собою во всхъ ршительныхъ случаяхъ своей жизни, сохранилъ и на этотъ разъ совершеннйшее присутствіе духа. Онъ быстро сообразилъ и понялъ, что противникъ его, взволнованный бшеною страстью, не въ состояніи внимать голосу разсудка. Поэтому онъ хладнокровно отворилъ дверь, сдлалъ нсколько шаговъ по корридору и закричалъ во весь голосъ:

— Топманъ, пожалуйте сюда.

И м-ръ Топманъ немедленно явился на мсто трагической сцены.

— Топманъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ своему изумленному ученику,— сейчасъ я имлъ несчастье поссориться съ этимъ джентльменомъ вслдствіе одной довольно важной тайны, которую я обязанъ хранить въ отношеніи къ этой почтенной леди. Объявляю теперь въ вашемъ присутствіи, что роковая тайна не иметъ ни малйшаго отношенія къ этому джентльмену и его дламъ. Но если почтенный джентльменъ обнаружитъ еще разъ нкоторое сомнніе въ искренности моихъ словъ, то нечего и говорить, такое сомнніе я долженъ буду принять за личную обиду и оскорбленіе моей чести. Будьте свидтелемъ, Топманъ.

Сказавъ это, м-ръ Пикквикъ бросилъ на своего противника взглядъ, исполненный необыкновенной проницательности и глубочайшихъ, можно сказать, энциклопедическихъ соображеній.

Чего-жъ больше? При одномъ взгляд на ученаго мужа всякій разсудительный человкъ долженъ былъ почувствовать уваженіе и даже благоговніе къ его особ, потому что м-ръ Пикквикъ велъ себя, какъ благородный рыцарь, и говорилъ, какъ краснорчивйшій ораторъ въ мір, но, къ несчастію, м-ръ Петеръ Магнусъ, опрометчивый и вспыльчивый по своей натур, совершенно выступилъ изъ предловъ благоразумія въ эту роковую минуту. Вмсто того, чтобъ хладнокровно выслушать объясненіе ученаго мужа, успокоительное во всхъ отношеніяхъ, м-ръ Магнусъ, какъ новый Отелло, пожираемый дикою страстью, неистово взъерошилъ свои рыжеватые вихры, говорилъ безъ умолка отчаянную чепуху и даже осмлился поднять сжатый кулакъ на филантропическую физіономію президента Пикквикскаго клуба.

Есть предлъ человческому терпнію. М-ръ Пикквикъ, проникнутый сознаніемъ собственной невинности и опасаясь вмст съ тмъ за судьбу несчастной леди, утратилъ, наконецъ, философское спокойствіе духа. Посыпались съ обихъ сторонъ энергически крупныя фразы, подкрпляемыя не мене энергическими жестами, и, наконецъ, м-ръ Магнусъ сказалъ напрямикъ, что онъ вынужденъ будетъ выслушать м-ра Пикквика, на что ученый мужъ, съ похвальной учтивостью, отвчалъ: — ‘Я готовъ, и чмъ скоре, тмъ лучше’. Посл этихъ словъ, испуганная леди опрометью бросилась изъ комнаты, откуда немедленно вышелъ и м-ръ Пикквикь, увлекаемый своимъ другомъ. Петеръ Магнусъ остался одинъ.

Если бы почтенная леди побольше знала свтъ и людей, особенно тхъ, которые поставлены закономъ для возстановленія тишины и порядка въ общественныхъ длахъ, ей бы, конечно, пришло въ голову, что свирпость этого рода не можетъ имть никакихъ гибельныхъ послдствій, но такъ какъ она жила большею частію въ деревн и не имла удовольствія читать парламентскихъ дебатовъ, то поэтому ей почти вовсе были неизвстны многіе утонченные обычаи цивилизованной жизни. На этомъ основаніи, какъ только она добжала до своей спальни и принялась размышлять о послдствіяхъ несчастной ссоры между двумя запальчивыми джентльменами, воображеніе ея мигомъ нарисовало самыя страшныя сцены, и передъ ея умственнымъ окомъ уже носился образъ м-ра Петера Магнуса, прострленнаго свинцовой пулей въ лвый бокъ и несомаго домой на носилкахъ при послднемъ издыханіи, чмъ больше она думала объ этомъ предмет, тмъ страшне и мрачне становились ея мысли. Наконецъ, безъ дальнйшихъ размышленій, она ршилась отправиться въ домъ городского мэра и потребовать отъ него немедленнаго ареста господъ Пикквика и Топмана, какъ буяновъ, замышлявшихъ убійственное дло.

Къ этому основательному ршенію, миссъ Уизерфильдъ была приведена многими разнородными побужденіями, и прежде всего тмъ, что здсь представлялся ей превосходный случай обнаружить очевиднйшимъ образомъ свою преданность м-ру Магнусу и свое безпокойство за его судьбу. Зная очень хорошо ревнивый темпераментъ своего жениха, она окончательно ршила не входить ни въ какія объясненія относительно своего загадочнаго столкновенія съ особой м-ра Пикквика, но, разсчитывая въ то же время на силу своихъ краснорчивыхъ убжденій, она надялась затушить неистовое пламя въ его груди, какъ скоро Пикквикъ будетъ сидть подъ арестомъ. Исполненная такихъ соображеній, миссъ Уизерфильдъ надла шляпку, закуталась въ шаль и отправилась немедленно въ жилище городского мэра.

Должно теперь замтить, что м-ръ Джорджъ Нупкинсъ, эсквайръ, главный судья и начальникъ города Ипсвича, былъ въ этотъ день въ чрезвычайно раздражительномъ расположеніи духа, вслдствіе буянства, произведеннаго на главной улиц школьными мальчишками, расхитившими лукошко съ яблоками y бабы, которая занималась мелочною распродажею фруктовыхъ произведеній города Ипсвича. Все утро господина мэра было посвящено слдствію по этому длу и приведенію въ исполненіе грозныхъ приговоровъ, и теперь, когда доложили ему о приход неизвстной леди, домогавшейся аудіенціи, м-ръ Нупкинсъ, нахмуривъ брови и наморщивъ чело, сидлъ на мягкой подушк въ своемъ судейскомъ кресл.

— Пусть войдетъ,— грянулъ м-ръ Нупкинсъ, и вслдъ за этой командой интересная леди осмлилась предстать передъ его грозныя очи.

— Моззель,— сказалъ судья.

Воззваніе относилось къ толстому слуг съ длиннымъ туловищемъ и короткими ногами.

— Моззель.

— Что прикажете?

— Поставьте стулъ для леди и ступайте изъ комнаты.

— Слушаюсь.

— Теперь, сударыня, не угодно ли вамъ изложить сущность вашего дла?— сказалъ судья.

— О, это весьма непріятное дло, сэръ,— сказала миссъ Уизерфильдъ.

— Очень можетъ быть, сударыня, на свт все бываетъ. Прошу васъ успокоиться.

Чело грознаго судьи постепенно разгладилось, и онъ бросилъ на интересную леди благосклонный взглядъ. Миссъ Уизерфильдъ молчала.

— Однакожъ, не теряя времени, прошу васъ изложить скоре, въ чемъ состоятъ законныя основанія вашего дла.

Судейскія мысли взяли, очевидно, верхъ надъ нжными чувствами мужчины, м-ръ Нупкинсъ сообщилъ суровое выраженіе своему лицу.

— Съ прискорбіемъ и страхомъ я должна вамъ объявить, сэръ,— сказала миссъ Уизерфильдъ, испустивъ глубокій вздохъ,— что нкоторые джентльмены замышляютъ здсь дуэль.

— Здсь, сударыня!— воскликнулъ грозный судья,— здсь, сударыня!

— Въ Ипсвич.

— Въ Ипсвич, сударыня — дуэль въ Ипсвич!— повторилъ судья, озадаченный неожиданною встью,— но это невозможно, сударыня, подобныя событія не могутъ имть мста въ этомъ город, никакъ. О, Боже мой, да знаете ли вы о неутомимой дятельности здшняго начальства? Случалось ли вамъ слышать, какъ я, не щадя ни здоровья, ни даже собственной жизни, предупреждаю здсь вс безпорядки? И слышали ли вы, милостивая государыня, какъ я еще недавно собственнымъ моимъ личнымъ присутствіемъ предупредилъ кулачный бой, который уже готовъ былъ обнаружиться въ самыхъ страшныхъ размрахъ? Дуэль въ Ипсвич! Нтъ, не можетъ быть, вы ошибаетесь, сударыня, когда думаете, что какіе-нибудь сорванцы могутъ безнаказанно нарушать спокойствіе мирныхъ гражданъ.

— Но, къ несчастью, сэръ, мое объявленіе слишкомъ справедливо,— возразила взволнованная леди,— ссора происходила на моихъ глазахъ.

— Это удивительно, непостижимо,— воскликнулъ изумленный судья.— Моззель!

— Чего изволите?

— Послать за м-ромъ Джинксомъ: пусть онъ немедленно придетъ ко мн.

— Слушаю.

Моззель удалился. Черезъ нсколько минутъ въ комнату вошелъ джентльменъ среднихъ лтъ, блдный, остроносый, съ всклокоченными волосами и въ грязномъ плать. Это былъ письмоводитель мэра.

— М-ръ Джинксъ,— началъ судья,— м-ръ Джинксъ.

— Сэръ,— сказалъ Джинксъ.

— Вотъ эта почтенная леди, м-ръ Джинксъ, пришла съ извстіемъ, будто въ нашемъ город замышляется дуэль.

М-ръ Джинксъ, не вникнувъ хорошенько въ сущность дла, улыбнулся подобострастной улыбкой.

— Чему-жъ вы сметесь, м-ръ Джинксъ,— сказалъ грозный судья.

Озадаченный письмоводитель мгновенно принялъ степенный и важный видъ.

— М-ръ Джинксъ,— сказалъ судья,— вы глупецъ, сэръ.

М-ръ Джинксъ вздрогнулъ и тутъ же закусилъ кончикъ своего пера.

— Вы, можетъ быть, нашли комическую сторону въ этомъ объявленіи, сэръ, но я вамъ скажу, м-ръ Джинксъ, что вы глупецъ! Къ чему смяться тамъ, гд ничего нтъ и не можетъ быть смшного?

Голодный писарь испустилъ глубокій вздохъ и бросилъ на своего начальника умоляющій взглядъ. Было ясно, что онъ сознавалъ свою вину. Получивъ приказъ отобрать показаніе на бумаг, онъ слъ за столъ и принялся записывать.

— Этотъ Пикквикъ, говорите вы, главный зачинщикъ,— спросилъ судья, когда показаніе было отобрано.

— Да, сэръ,— сказала миссъ Уизерфильдъ.

— A другой буянъ, какъ бишь его — м-ръ Джинксонъ?

— Топманъ, сэръ.

— Это второй зачинщикъ?

— Да, сэръ.

— Потомъ, сударыня, одинъ изъ нихъ убжалъ.

— Точно такъ.

— Очень хорошо,— сказалъ судья,— дло объяснилось само собою. Два лондонскихъ головорза прибыли съ злодйскими умыслами въ провинціальный городъ, воображая, что глазъ закона задремалъ, и правосудіе умолкло за предлами столицы. Они ошибаются. Взять констеблей, м-ръ Джинксъ.— Моззель.

— Чего угодно вашей чести?

— Груммеръ здсь?

— Здсь, ваша честь.

— Послать Груммера.

Моззель удалился и черезъ минуту ввелъ за со бою пожилого джентльмена въ огромнйшихъ ботфортахъ. Къ числу его особенностей принадлежали: носъ, имвшій бутылочную форму, хриплый и басистый голосъ, длиннополый сюртукъ табачнаго цвта и глаза, разбгавшіеся во вс стороны.

— Груммеръ,— сказалъ судья.

— Я здсь,— отвчалъ Груммеръ.

— Все ли спокойно въ город?

— Все. Мальчишекъ отправили къ ихъ родителямъ: половина народонаселенія отправилась на криккетъ.

— Строгія мры необходимы для этихъ негодяевъ,— сказалъ судья ршительнымъ тономъ.

— Точно такъ, сэръ,— сказалъ Джинксъ.

— Очень хорошо,— сказалъ судья, отмчая констеблей!— вы представьте ко мн этихъ негодяевъ сегодня передъ обдомъ. Приказываю вамъ арестовать ихъ въ гостиниц ‘Большого благо коня’. Вы помните, какія распоряженія были мною лично сдланы относительно кулачныхъ бойцовъ?

М-ръ Груммеръ поспшилъ замтить съ подобострастнымъ поклономъ, что онъ никогда не забудетъ этого замчательнаго факта.

— Дуэли запрещены закономъ, м-ръ Джинксъ?

— Запрещены.

— Очень хорошо. Груммеръ, возьмите стражу и арестуйте немедленно этихъ негодяевъ.— Моззель.

— Что прикажете!

— Покажите дорогу этой леди.

Миссъ Уизерфильдъ поклонилась и вышла, преисполненная глубокимъ уваженіемъ къ обширной учености городского мэра. М-ръ Нупкинсъ пошелъ завтракать, повторивъ еще разъ свои грозныя приказанія относительно лондонскихъ головорзовъ.

Между тмъ невинный м-ръ Пикквикъ и его друзья, не предчувствуя грозы, собиравшейся надъ ихъ головами, спокойно сидли за обденнымъ столомъ и разговаривали дружелюбно о разныхъ житейскихъ предметахъ назидательнаго свойства. Уже м-ръ Пикквикъ началъ разсказывать о своихъ забавныхъ похожденіяхъ въ продолженіе предшествующей ночи, какъ вдругъ дверь отворилась, и въ комнату весьма невжливо заглянула какая-то фигура. Глаза, принадлежавшіе этой фигур, остановились прежде всего на особ ученаго мужа и, казалось, вполн были удовлетворены результатомъ своихъ наблюденій, потому что, вслдъ затмъ, туловище сказанной фигуры ввалилось въ комнату, къ великому изумленію всхъ находившихся въ ней джентльменовъ. Само собою разумется, что это былъ не кто другой, какъ самъ м-ръ Груммеръ.

М-ръ Груммеръ любилъ везд и во всемъ систематическій порядокъ, бывшій необходимымъ слдствіемъ способности углубляться въ свой спеціальный предметъ. Первымъ его дломъ было запереть дверь изнутри: вторымъ — выполировать свой лобъ и щеки шелковымъ платкомъ: третьимъ — поставить свою шляпу вмст съ шелковымъ платкомъ на ближайшій стулъ, и, наконецъ, четвертымъ — вынуть изъ кармана коротенькій жезлъ и устремить его на особу президента Пикквикскаго клуба.

М-ръ Снодграсъ опомнился прежде всхъ и поспшилъ прервать всеобщее молчаніе. Онъ пристально взглянулъ на м-ра Груммера и произнесъ выразительнымъ тономъ:

— Это не общая комната, сэръ. Вы ошиблись. Это наша, частная комната.

— Въ глазахъ закона нтъ ни общихъ, ни частныхъ комнатъ,— отвчалъ съ важностью м-ръ Груммеръ.

Пикквикисты съ изумленіемъ взглянули другъ на друга.

— Кто здсь м-ръ Топманъ?— спросилъ м-ръ Груммеръ.

О м-р Пикквик не было надобности освдомляться: прозорливый констэбль угадалъ его съ перваго взгляда.

— Мое имя Топманъ,— сказалъ проворный Пикквикистъ, носившій эту достославную фамилію.

— A мое имя — законъ,— подхватилъ м-ръ Груммеръ.

— Что?— сказалъ м-ръ Топманъ.

— Законъ,— повторилъ м-ръ Груммеръ,— власть гражданская, судебная, исполнительная — вотъ мои титулы. Все обстоитъ благополучно, и я арестую васъ, Пикквикъ и Топманъ, именемъ закона, какъ виновныхъ въ нарушеніи общественнаго спокойствія и противъ короля.

— Что вы подъ этимъ разумете, сэръ?— сказалъ м-ръ Топманъ, быстро вскакивая съ мста.

— Эй!— закричалъ м-ръ Груммеръ, пріотворяя потихоньку дверь на два или на три дюйма.— Доббли!

— Здсь я,— отвчалъ басистый голосъ изъ корридора.

— Войдите сюда, Доббли,— сказалъ м-ръ Груммеръ.

И въ комнат господъ пикквикистовъ появилась новая фигура исполинскаго размра, съ грязнымъ лицомъ, опухлыми щеками и багрово-краснымъ носомъ.

— A другіе остались тамъ?— спросилъ м-ръ Груммеръ.

— Вс за дверью,— отвчалъ Доббли.

— Примите команду и ведите ихъ сюда,— сказалъ м-ръ Груммеръ.

И не дальше, какъ черезъ минуту въ комнату вошло полдюжины молодцовъ съ коротенькими жезлами, завершенными мдной короной, эмблемой королевскаго правосудія. Немедленно вс они приняли грозную позицію и, по данному знаку, обратили свои жезлы на господъ Пикквика и Топмана.

Ученый мужъ и врные его ученики быстро вскочили съ своихъ мстъ!

— Что значитъ это вторженіе въ мою квартиру?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.— Разв вы не знаете, что домъ англичанина неприкосновененъ.

— Кто веллъ арестовать меня?— сказалъ м-ръ Топманъ.

— Что вамъ здсь надобно?— сказалъ м-ръ Снодграсъ.

М-ръ Винкель не сказалъ ничего, но устремилъ на Груммера такой огненный взоръ, который могъ бы просверлить его насквозь, если бы въ грудь этого человка могло зарониться какое-нибудь чувство, но м-ръ Груммеръ остался непоколебимымъ, какъ гранитъ.

Ожидая сильнаго сопротивленія, исполнители закона засучили рукава своихъ сюртуковъ, подняли ихъ кверху и обнаружили полную готовность приступить къ сильнымъ мрамъ. Такая демонстрація не ускользнула отъ очей ученаго мужа, и онъ быстро сообразилъ, что всякій гражданинъ, руководимый внушеніями совсти и чести, обязанъ во всхъ случаяхъ повиноваться законнымъ властямъ. На этомъ основаніи м-ръ Пикквикъ, шепнувъ пару словъ на ухо м-ру Топману, изъявилъ немедленно свое согласіе идти по доброй вол въ домъ городского мэра, замтивъ предварительно, что въ скоромъ времени, по прибытіи въ Лондонъ, онъ призоветъ на помощь высшую юридическую власть и начнетъ процессъ противъ тхъ, кто осмлился оскорбить въ лиц его права свободнаго англійскаго гражданина. Всеобщій хохотъ исполнителей закона послужилъ дружнымъ и единодушнымъ отвтомъ на рчь ученаго мужа. Одинъ только Груммеръ сохранилъ спокойствіе, приличное его сану.

Но лишь только м-ръ Пикквикъ изъявилъ готовность покориться законамъ своего отечества, вдругъ возникло затрудненіе, котораго сначала никакъ нельзя было предвидть. Уже передъ самою дверью комнаты пикквикистовъ сформировалось цлое полчище трактирныхъ слугъ, мальчишекъ и служанокъ, сбжавшихся смотрть на веселый спектакль въ стнахъ ‘Большого благо коня’. Не оказывалось ни малйшаго сомннія, что полчище превратится въ необозримый легіонъ, какъ скоро процессія переступитъ за порогъ этого жилища. Принимая въ соображеніе такое обстоятельство, м-ръ Пикквикъ, при всемъ уваженіи къ британской юриспруденціи, отказался наотрзъ выступить подъ карауломъ на улицу въ качеств преступника, окруженнаго полицейской стражей. М-ръ Груммеръ въ свою очередь никакъ не соглашался идти въ сторон, по другую сторону улицы, разсчитывая весьма основательно, что арестанты могутъ ускользнуть и исчезнуть въ толп народа. Было бы, конечно, весьма удобно отправиться къ жилищу мэра въ почтовой карет, но ни Топманъ, ни м-ръ Пикквикъ не соглашались платить за издержки. Поднялся жаркій споръ, продолжавшійся около получаса. Неизвстно, чмъ бы кончилась эта весьма непріятная тревога, если бы къ счастью не припомнили, что въ конюшн этой гостиницы стояла безъ всякаго употребленія какая-то колымага, сооруженная первоначально для одного джентльмена, страдавшаго подагрой. Ршено было, что м-ръ Пикквикъ и м-ръ Топманъ могутъ съ большимъ комфортомъ помститься въ колымаг, которую немедленно и принесли въ корридоръ. Отыскали четырехъ носильщиковъ, согласившихся поднять на свои плечи этотъ походный экипажъ, и когда, наконецъ, м-ръ Пикквикъ и м-ръ Топманъ, прикрытые съ обихъ сторонъ огромной кожей, заняли въ немъ свои мста, процессія въ стройномъ порядк двинулась съ мста. Полицейская стража, какъ и слдуетъ, окружила кузовъ колымаги, Груммеръ и Доббли съ тріумфомъ пошли впереди, м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель, подъ руку другъ съ другомъ, пошли сзади. Аріергардъ, какъ и слдуетъ, замкнули праздные зваки города Ипсвича.

Городскіе магазинщики и лавочники съ ихъ приказчиками и сидльцами, оставляя свой обычный постъ, спшили любоваться на этотъ спектакль. Сильная рука мэра тяготла надъ двумя головорзами изъ столицы, почтенный мэръ готовился самъ допрашивать и судить ихъ самолично, и вотъ несутъ ихъ въ позорной колымаг, окруженной муниципальной стражей, какой небывалый случай! Само собою разумется, никто не понималъ, да и не мотъ понять, въ чемъ провинились пикквикисты, но тмъ не мене всякій спшилъ добрымъ и радушнымъ словомъ привтствовать м-ра Груммера, главнаго начальника и предводителя этой кавалькады, выступавшаго впереди со своимъ жезломъ. Громко кричали мальчишки, выбгавшіе со всхъ сторонъ, и процессія подвигалась по главной улиц Ипсвича.

Въ это самое время м-ръ Уэллеръ, щеголявшій въ своей утренней куртк съ черными коленкоровыми рукавами, возвращался домой посл безуспшнаго обозрнія таинственнаго дома съ зеленой калиткой. Онъ шелъ задумчиво и молча, опустивъ руки въ свои глубокіе карманы, но вдругъ, поднявъ глаза, онъ увидлъ густую толпу, окружившую какой-то странный предметъ. Всматриваясь ближе и ближе, онъ усплъ разглядть фигуру колымаги, которую онъ прежде замтилъ въ трактирной конюшн, желая прогнать свою хандру, м-ръ Уэллеръ немедленно вмшался и самъ въ толпу народа и началъ, для собственнаго удовольствія, кричать изо всей силы.

М-ръ Груммеръ выступалъ торжественнымъ шагомъ, м-ръ Доббли выплывалъ величаво и гордо, колымага, колыхаясь въ воздух, продолжала подвигаться впередъ, охраняемая муниципальной стражей, Самуэль Уэллеръ продолжалъ надрывать свою грудь и горло, обнаруживая вс признаки буйнаго разгула, какъ вдругъ его взоръ внезапно упалъ на господъ Винкеля и Снодграса.

— Что здсь за потха, господа?— вскричалъ м-ръ Уэллеръ.— Какихъ это чучелъ запрятали въ этотъ курятникъ?

Оба джентльмена отвчали въ одинъ голосъ, но слова ихъ потерялись въ общей суматох.

— Кого это несутъ, господа?— проревлъ опять Самуэль Уэллеръ.

Еще разъ произнесенъ былъ единогласный отвтъ, и хотя слова ихъ потерялись въ воздушномъ пространств, но м-ръ Уэллеръ угадалъ по движенію губъ, что пикквикисты произнесли магическое имя своего вождя.

Этого было довольно. Въ одно мгновеніе ока, м-ръ Уэллеръ пробился черезъ толпу, остановилъ носильщиковъ и схватилъ за рукавъ м-ра Груммера.

— Пару словъ, старичина,— сказалъ м-ръ Уэллеръ,— кого вздумали вы посадить въ этотъ курятникъ?

— Прочь, прочь!— забасилъ м-ръ Груммеръ, остановленный на всемъ ходу въ такую минуту, когда его слава достигла, повидимому, самыхъ высшихъ предловъ.

— Прогоните этого сорванца,— сказалъ м-ръ Доббли, обращаясь къ толп.

— Я вамъ очень благодаренъ, старики,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ,— и увренъ, что вы желаете мн всякаго добра, но я не отвяжусь отъ васъ ни за какія блага, если вы не отдадите мн отчета: кого, зачмъ и за что угораздились вы посадить въ этотъ кузовъ?— Здравствуйте, сэръ.

Привтствіе относилось къ м-ру Пикквику, который, просунувъ голову изъ своей сидйки, любовался, повидимому, удальствомъ своего слуги. М-ръ Груммеръ, между тмъ, проникнутый величайшимъ негодованіемъ, неистово принялся размахивать своимъ жезломъ передъ самымъ носомъ Самуэля.

Въ эту же самую минуту м-ръ Винкель, не говоря дурного слова, заушилъ какого-то зваку, стоявшаго подл него. Дло приняло было весьма жаркій оборотъ, и нтъ никакого сомннія, что могла бы произойти свалка даже между гражданами Ипсвича, какъ вдругъ м-ръ Снодграсъ, сохранявшій во все это время невозмутимое спокойствіе духа, добровольно отдалъ себя подъ арестъ. Его примру немедленно послдовалъ и м-ръ Винкель, начинавшій понимать опрометчивость своихъ поступковъ. Самуэль Уэллеръ, показавшій еще нсколько побдоносныхъ опытовъ своего мужества и силы, долженъ былъ уступить большинству своихъ непріятелей и отдаться въ плнъ. Такимъ образомъ, къ общему удовольствію, прибавилось еще три новыхъ арестанта, и процессія двинулась опять въ стройномъ порядк.

Въ продолженіе этой суматохи, негодованіе м-ра Пикквика возросло до самыхъ крайнихъ предловъ. Прикрытый толстой кожей сверху и сбоку, онъ могъ только видть энергическія движенія своего слуги и еще не зналъ, какой опасности подвергались его друзья. Наконецъ, при содйствіи м-ра Топмана, онъ сбросилъ кожу, и, вытянувшись во весь ростъ, обозрлъ изумленными глазами весь ходъ дла съ его несчастными послдствіями для своихъ учениковъ. Огонь благороднаго гнва въ его груди разгорлся въ яркое пламя. Опираясь одной рукою на плечо м-ра Топмана и длая другою выразительные жесты, ученый мужъ принялся импровизировать великолпную рчь, обращаясь къ гражданамъ Ипсвича, съ такою легкомысленностью извращавшимъ истинный смыслъ великобританскаго права.

При звукахъ этой великолпной рчи процессія, сопровождаемая новыми плнниками, приблизилась, наконецъ, къ жилищу городского мэра.

Глава XXV.

Торжество невинности и удивительное безпристрастіе м-ра Нупкинса, со включеніемъ другихъ весьма важныхъ обстоятельствъ.

Во всю дорогу м-ръ Самуэль Уэллеръ неистово бсновался. М-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель съ мрачнымъ молчаніемъ прислушивались къ дивному краснорчію своего неустрашимаго вождя, не умолкавшаго ни на одну минуту. Но гнвъ м-ра Уэллера мгновенно смнился живйшимъ любопытствомъ, когда процессія повернула къ тому самому двору, гд онъ встртился съ забулдыгой Троттеромъ. Еще минута, и любопытство уступило мсто чувству сильнйшаго изумленія, когда м-ръ Груммеръ, остановивъ процессію, подошелъ къ той самой калитк, откуда наканун выюркнулъ Іовъ Троттеръ. На звонъ колокольчика выбжала хорошенькая двушка лтъ семнадцати, съ румяными и пухлыми щечками. Бросивъ быстрый взглядъ на изумительную наружность плнниковъ и на колымагу, откуда продолжалъ ораторствовать м-ръ Пикквикъ, она испустила пронзительный крикъ, всплеснула руками и побжала назадъ. М-ръ Моззель, явившійся на мсто сцены, отворилъ калитку, чтобы впустить арестантовъ съ ихъ стражей и тутъ же захлопнулъ ее подъ носомъ толпы. Три или четыре счастливыхъ джентльмена, отыскавъ значительную трещину въ забор, откуда, впрочемъ, ничего нельзя было видть, продолжали глазть въ нее съ такимъ же упорнымъ постоянствомъ, съ какимъ праздные зваки оттачиваютъ свои носы объ уличныя стекла полицейскаго врача, подвергающаго въ задней комнат хирургическому осмотру кости какого-нибудь пьяницы, раздавленнаго на улиц колесами прозжавшаго экипажа.

Передъ крыльцомъ, y самаго основанія лстницы, ведущей во внутренность дома, колымага, наконецъ, остановилась, и м-ръ Пикквикъ, сопровождаемый своими врными друзьями, введенъ былъ въ корридоръ, откуда, посл предварительнаго доклада, ихъ представили передъ очи городского мэра.

Сцена была торжественная въ полномъ смысл слова. Подл большого книжнаго шкафа, въ большомъ кресл, за большимъ столомъ засдалъ м-ръ Нупкинсъ, представлявшій изъ своей особы величавую фигуру огромнаго размра. Столъ былъ украшенъ огромными кипами бумагъ, изъ-за которыхъ, на противоположномъ конц, выставлялись голова и плечи м-ра Джинкса, употреблявшаго дятельныя усилія сообщить своему лицу дловой и озабоченный видъ самаго отчаяннаго свойства.

Вслдъ за входомъ арестованныхъ пикквикистовъ, м-ръ Моззель заперъ дверь и въ почтительной поз сталъ за кресломъ своего начальника, ожидая дальнйшихъ приказаній. М-ръ Нупкинсъ, съ поразительной торжественностью, бросилъ инквизиторскій взглядъ на лица арестантовъ.

— Ну, Груммеръ, что это за человкъ,— сказалъ м-ръ Нупкинсъ, указывая на м-ра Пикквика, который, какъ ораторъ и представитель своихъ друзей, стоялъ со шляпою въ рук, отвшивая учтивые поклоны.

— Это Пикквикъ, буянъ, сэръ,— сказалъ Груммеръ.

— Вонъ оно какъ, куда метнулъ, старый головачъ … погоди малую толику,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, выступая смлымъ шагомъ въ передній рядъ.— Прошу извинить, сэръ, но этотъ старый господинъ въ богатырскихъ ботфортахъ не зашибетъ себ ни одного шиллинга на хлбъ, если будетъ состоять церемоніймейстеромъ при вашей чести. Позвольте ужъ лучше мн рапортовать,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ, отстраняя лвою рукою Груммера и обращаясь къ судь съ фамильярною учтивостью.— Это, сэръ, м-ръ Самуэль Пикквикъ, ученый основатель, президентъ и членъ столичнаго клуба, a это м-ръ Топманъ, за нимъ, прошу замтить, м-ръ Снодграсъ, a за нимъ, по другую сторону, м-ръ Винкель. Все это, сэръ, джентльмены первой руки, и мн будетъ очень пріятно, если вы удостоитесь знакомства съ ними. Поэтому, сэръ, совтую вамъ прежде всего сослать на втряную мельницу этого втренаго старичишку, a тамъ ужъ все, авось, пойдетъ y насъ какъ по маслу. Дла прежде всего, a посл удовольствія, какъ говорилъ король Ричардъ III, запирая другого короля въ Тоуэръ.

— Заключивъ эту сентенцію, м-ръ Уэллеръ началъ растирать тулью шляпы рукавомъ своей куртки и самодовольно бросилъ благосклонный кивокъ на м-ра Джинкса, который, повидимому, слушалъ его съ несказаннымъ удовольствіемъ.

— Что это за человкъ?— спросилъ судья.

— Онъ мой камердинеръ,— съ гордостью сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Онъ вашъ камердинеръ, говорите вы, то есть состоитъ при васъ въ качеств слуги: такъ ли?— спросилъ судья.

М-ръ Пикквикъ отвчалъ утвердительно.

— Итакъ, принять къ свднію,— продолжалъ м-ръ Нупкинсъ,— Камердинеръ Пикквика. Запишите, м-ръ Джинксъ.

Письмоводитель записалъ.

— Какъ ваша фамилія?— грянулъ м-ръ Нупкинсъ.

— Уэллеръ,— отвчалъ Самуэль.

— Итакъ, однимъ именемъ больше въ спискахъ ньюгетской тюрьмы,— сказалъ м-ръ Нупкинсъ.

Это была шутка и, слдовательно, господа Груммеръ, Джинксъ, Доббли, Мозель и вс остальные члены судейской канцеляріи сочли своимъ непремннымъ долгомъ захохотать изъ угожденія господину мэру. Смхъ ихъ продолжался пять минутъ.

— Запишите его имя, м-ръ Джинксъ,— сказалъ судья.

— Два ‘Л’, не забудьте, пріятель,— шепнулъ Самуэль.

Здсь одинъ изъ полисменовъ, составлявшихъ стражу, имлъ несчастіе захохотать и за то немедленно получилъ строгій выговоръ отъ городского мэра. Несчастный забылъ, какъ опасно смяться тамъ, гд этого не требуетъ благопристойность.

— Гд вы живете?— сказалъ судья.

— Везд и нигд,— отвчалъ Самъ.

— М-ръ Джинксъ, запишите.

Письмоводитель медлилъ и машинально бросилъ вопрошающій взглядъ на грознаго судью. М-ръ Нупкинсъ понялъ, что отвтъ слуги требовалъ нкоторыхъ поясненій.

— Гд вы живете? — повторилъ опять м-ръ Нупкинсъ.

— Тамъ, гд хорошо, a больше всего, гд приведется, сэръ,— отвчалъ Самуэль.

— Запишите, Джинксъ,— сказалъ судья, начинавшій выходить изъ себя.

— Поставьте всякое слово въ строку,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.

— Оказывается, стало быть, что онъ бродяга, м-ръ Джинксъ,— сказалъ судья.— Слдуетъ изъ его показанія, что онъ бродяга: такъ ли, м-ръ Джинксъ?

— Точно такъ,— отвчалъ письмоводитель.

— И какъ бродягу, я прикажу засадить его въ тюрьму,— сказалъ м-ръ Нупкинсъ.

— Теперь, м-ръ Джинксъ, отберите показанія отъ Груммера и составьте протоколъ.

— Слушаю, сэръ.

Приступили къ отобранію показанія, но такъ какъ м-ръ Груммеръ выражался языкомъ довольно медленнымъ и вялымъ, a между тмъ обдъ судьи былъ почти готовъ, то м-ръ Нупкинсъ предложилъ ему наугадъ потребное количество юридическихъ вопросовъ, на которые м-ръ Груммеръ, тоже наугадъ, сообщилъ потребное количество утвердительныхъ отвтовъ юридическаго свойства. Такимъ образомъ дло, къ общему удовольствію, покатилось какъ по маслу. Передъ составленіемъ протокола, судья и м-ръ Джинксъ удалились къ окну и начали шопотомъ производить таинственное совщаніе между собой.

Посл этой консультаціи, продолжавшейся минутъ десять, м-ръ Джинксъ занялъ свое мсто за большимъ столомъ. М-ръ Нупкинсъ между тмъ, усаживаясь въ кресло, кашлянулъ два раза, и уже приготовился говорить рчь въ назиданіе пикквикистовъ, какъ вдругъ м-ръ Пикквикъ перебилъ:

— Прошу извинить, сэръ, но прежде, чмъ мы будемъ имть удовольствіе выслушать ваши мннія, основанныя вами на отобранныхъ показаніяхъ, я бы желалъ воспользоваться правомъ подсудимаго говорить въ свою защиту. Надюсь, сэръ, вы не можете лишить меня этого права.

— Придержите свой языкъ, сэръ,— сказалъ судья гнвнымъ тономъ.

— Я бы очень радъ вамъ повиноваться, но …— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Извольте молчать, сэръ,— повторилъ судья,— или я принужденъ буду позвать констебля.

— Вы можете длать, что вамъ угодно,— возразилъ м-ръ Пикквикъ,— и я не сомнваюсь, что констебли исполнятъ ваши приказанія съ точностью, но я принимаю на себя смлость говорить и стану говорить въ свою защиту.

— Пикквикъ и палата ума — одно и то же!— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ.

— Замолчите, Самъ.

— Слушаю.

М-ръ Нупкинсъ, пораженный, очевидно, необычайною смлостью ученаго мужа, собирался, повидимому, вновь прогремть свой грозный отвтъ, но въ эту минуту м-ръ Джинксъ дернулъ его за рукавъ и шепнулъ ему на ухо нсколько словъ. Судья проговорилъ вполголоса какой-то отвтъ, и затмъ перешептыванье возобновилось опять. Джинксъ длалъ, повидимому, возраженія.

Наконецъ, судья, проглотившій, вроятно, весьма непріятную пилюлю отъ своего письмоводителя,— обратился къ м-ру Пикквику и, подавляя внутреннюю досаду, проговорилъ:

— Что вы хотите сказать?

— Во-первыхъ,— началъ м-ръ Пикквикъ, посылая черезъ очки такой проницательный взглядъ, который привелъ въ трепетъ даже самого судью,— во-первыхъ, я желаю знать, зачмъ и для чего я и мой другъ приведены сюда?

— Можно ему сказать это?— шепнулъ м-ръ Нупкинсъ своему письмоводителю.

— Можно и должно,— шепнулъ Джинксъ.

Судья откашлянулся, вытеръ носъ и, принявъ торжественную осанку, началъ такимъ образомъ:

— Дошло до моего свднія, что вы, Пикквикъ, вопреки существующимъ законамъ, замышляете ‘учинить’ дуэль, и что въ этомъ преступномъ дл помогаетъ вамъ другой человкъ, по имени Топманъ. Слдственно … ну, м-ръ Джинксъ?

— Такъ, сэръ, продолжайте.

— Слдственно я, какъ судья, обязываю васъ … такъ, что ли, м-ръ Джинксъ?

— Такъ, сэръ.

— Обязываю васъ … къ чему-же, м-ръ Джинксъ.

— Отыскать и представить поручителей, сэръ.

— Да, да. Слдственно — хотлъ я сказать, какъ перебилъ меня мой письмоводитель — слдственно я обязываю васъ отыскать и представить поручителей.

— Надежныхъ поручителей,— подсказалъ м-ръ Джинксъ.

— И я требую надежныхъ поручителей,— сказалъ судья.

— Изъ гражданъ этого города,— шепнулъ Джинксъ

— Они должны быть гражданами этого города,— сказалъ судья.

— У каждаго долженъ быть свой домъ и капиталъ въ пятьдесятъ фунтовъ,— подсказалъ Джинксъ.

— И эти два поручителя, сударь мой, должны быть домохозяевами съ капиталомъ не мене пятидесяти фунтовъ,— проговорилъ судья съ великимъ достоинствомъ, поправляя свой галстухъ.

Легко представить изумленіе и крайнее негодованіе ученаго мужа, вовсе не приготовленнаго къ такой развязк.

— Что все это значитъ, сэръ?— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— во-первыхъ, мы совсмъ чужіе въ этомъ город, во-вторыхъ я не знаю здсь ни одного домовладльца, въ*третьихъ, я никогда не думалъ о дуэли.

— Еще что?— спросилъ судья.

— Больше ничего, сэръ. Кажется, и этого довольно?

— Но я долженъ предварительно развдать и учинить справку … такъ, что ли, Джинксъ?

— Такъ, сэръ.

— Отвчайте положительно и ясно: имете ли вы еще что-нибудь сказать въ свое оправданіе?

Нтъ сомннія, м-ръ Пикквикъ сказалъ бы очень много въ оправданіе себя и своихъ друзей и, конечно, удивилъ бы всю залу своимъ импровизированнымъ витійствомъ, если бы въ эту самую минуту м-ръ Уэллеръ не вступилъ съ нимъ въ таинственное совщаніе, поглотившее все вниманіе и силу разсудительности ученаго мужа, такъ что онъ долженъ былъ пропустить мимо ушей вопросъ судьи. М-ръ Нупкинсъ не любилъ распространяться дважды о какомъ бы то ни было предмет. Приготовивъ себя предварительнымъ кашлемъ, онъ бросилъ на собраніе торжествующій взоръ и, среди полнаго молчанія констеблей, приступилъ къ произнесенію приговора.

Слуга Уэллеръ, уличенный въ буйныхъ поступкахъ, приговоренъ къ штрафу въ три фунта стерлинговъ. Граждане Винкель и Снодграсъ, уличенные въ такомъ-же буйств, штрафуются двумя фунтами. Сверхъ того, джентльмены и слуга обязуются дать подписку, что впредь они будутъ вести себя какъ прилично честнымъ великобританскимъ подданнымъ и не будутъ питать личной вражды къ констеблю Груммеру. Поручительство относительно Пикквика и Топмана должно состояться во всей сил.

Лишь только мэръ кончилъ свою рчь, м-ръ Пикквикъ, выступая впередъ съ улыбкой, заигравшей опять на его добродушномъ лиц, сказалъ:

— Прошу извинить, господинъ судья. Не можете ли вы удлить мн нсколько минутъ для переговоровъ о дл чрезвычайно важномъ, и которое собственно касается васъ самихъ?

— Что-о-о?

М-ръ Пикквикъ повторилъ свой вопросъ.

— Чрезвычайно экстраординарный случай!— воскликнулъ судья.— Частная аудіенція!

— Да, сэръ, я прошу y васъ частной аудіенціи,— сказалъ твердо м-ръ Пикквикъ,— только я желаю, чтобы на ней присутствовалъ и мой слуга, такъ какъ извстія, о которыхъ вы услышите, первоначально исходятъ отъ него.

Судья взглянулъ на м-ра Джинкса, м-ръ Джинксъ взглянулъ на судью, констебли переглянулись другъ съ другомъ съ величайшимъ изумленіемъ. Вдругъ м-ръ Нупкинсъ поблднлъ. Не думаетъ ли этотъ Уэллеръ, въ припадк раскаянія и угрызенія совсти, сообщить какую-нибудь важную, быть можетъ, убійственную тайну, имющую отношеніе къ его особ? Не скрывается ли здсь преступное посягательство на его личную безопасность? Страшная мысль! М-ръ Нупкинсъ поблднлъ, какъ смерть.

Взглянувъ еще разъ на ученаго мужа, м-ръ Нупкинсъ подозвалъ своего письмоводителя.

— Что вы думаете объ этой просьб, м-ръ Джинксъ?— пробормоталъ судья.

М-ръ Джинксъ, не понимавшій хорошенько сущности этого казуснаго дла,— улыбнулся двусмысленной улыбкой и, завинтивъ углы своего рта, принялся медленно раскачивать свою голову съ боку на бокъ.

— М-ръ Джинксъ, вы оселъ, сэръ,— сказалъ судья.

При этомъ комплимент, м-ръ Джинксъ улыбнулся еще разъ и постепенно отретировался въ свой собственный уголъ.

Оставленный на произволъ собственныхъ соображеній, м-ръ Нуикинсъ погрузился въ глубокую думу на нсколько минутъ, и потомъ, вставая съ мста, пошелъ въ боковую комнату, куда, по сдланному знаку, послдовалъ и м-ръ Пикквикъ съ своимъ слугой. Чтобы предупредить всякое злонамренное покушеніе на свою личность, м-ръ Нупкинсъ указалъ подсудимымъ на отдаленный конецъ маленькой комнаты, a самъ, на всякій случай, сталъ подл пріотворенной двери, откуда, при возникающей опасности, можно было позвать констеблей. Принявъ такимъ образомъ вс эти необходимыя мры, внушенныя благоразуміемъ и опытностью, м-ръ Нупкинсъ выразилъ готовность выслушать извстіе, въ чемъ бы оно ни заключалось.

— Вы позвольте мн, сэръ, разомъ и прямо приступить къ длу, которое нкоторымъ образомъ касается вашей чести и вашего кредита въ матеріальномъ смысл,— началъ м-ръ Пикквикъ.— Я имю весьма сильныя и основательныя причины думать, что вы, сэръ, имли неосторожность дать пріютъ въ своемъ дом величайшему обманщику.

— Двумъ,— прервалъ Самуэль Уэллеръ,— тонконогой вшалк и срой ливре съ заплаканными буркалами.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— когда я собираюсь разсуждать съ этимъ джентльменомъ, вы постарайтесь контролировать ваши чувства.

— Виноватъ, сэръ, да только кровь бурлитъ y меня кипяткомъ и безъ всякаго контроля, какъ скоро рчь зайдетъ объ этихъ забіякахъ.

— Однимъ словомъ, сэръ,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ,— позвольте спросить васъ: правъ ли мой слуга, обнаружившій подозрніе, что въ домъ вашъ весьма часто длаетъ визиты нкто, выдающій себя за капитана Фицъ-Маршала? Потому что, видите ли,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, замтивъ, что судья началъ приходить въ сильнйшее негодованіе,— если правъ мой камердинеръ, то я объявляю, что этотъ Фицъ-Маршалъ есть не что иное, какъ …

— Погодите, сэръ, погодите,— сказалъ м-ръ Нупкинсъ, затворяя дверь.— Такъ вы знаете этого человка?

— Очень хорошо знаю и объявляю вамъ, сэръ, что это безнравственный негодяй, плутъ, все что хотите. Онъ легко втирается въ довренность честныхъ людей и отплачиваетъ имъ такимъ вроломствомъ, такими низостями, что … что … — М-ръ Пикквикъ задыхался отъ негодованія.

— Боже мой!— воскликнулъ м-ръ Нупкинсъ, раскраснвшись какъ жареный гусь, мгновенно перемнивъ судейскую строгость на ласковое обращеніе порядочнаго джентльмена.— Сдлайте одолженіе, м-ръ …

— Пикквикъ,— подсказалъ Самуэль.

— Сдлайте одолженіе, м-ръ Пикквикъ … Боже мой!.. прошу покорнйше приссть. Кто бы могъ подумать? Капитанъ Фицъ-Маршалъ!

— Не называйте его ни капитаномъ, ни Фицъ-Маршаломъ,— перебилъ Самуэль,— потому что, я вамъ скажу, онъ ни тотъ, ни другой. Онъ кочующій актеръ, зовутъ его Джинглемъ, и если вамъ нуженъ волкъ въ овечьей шкур, такъ это широко-мордый слуга его, Троттеръ, мошенникъ изъ мошенниковъ первйшаго сорта.

— Все это совершенно справедливо, сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, отвчая на вопрошающій взоръ изумленнаго судьи,— я затмъ и пріхалъ сюда, чтобъ обличить этого негодяя.

И м-ръ Пикквикъ вылилъ цликомъ въ разгоряченное ухо городского мэра сокращенную повсть о похожденіяхъ м-ра Джингля. Упомянувъ въ сжатыхъ и сильныхъ выраженіяхъ о первой встрч съ кочующимъ актеромъ, ученый мужъ разсказалъ, какъ онъ похитилъ миссъ Уардль, какъ весело онъ отказался отъ этой двы за денежное вознагражденіе, какъ онъ заманилъ его самого въ двичій пансіонъ, и какъ, наконецъ, онъ, м-ръ Пикквикъ, считалъ своимъ непремннымъ долгомъ сорвать маску съ этого обманщика.

При этомъ повствованіи, вся горячая кровь въ тл м-ра Нупкинса прихлынула къ самымъ верхушкамъ его ушей. Онъ въ первый разъ имлъ удовольствіе познакомиться съ капитаномъ на конскихъ скачкахъ, откуда и пригласилъ его въ свой домъ. Фицъ-Маршалъ знакомъ былъ почти со всею аристократіею британской столицы, объхалъ чуть ли не весь свтъ, зналъ все, видлъ все, былъ самъ аристократомъ съ головы до ногъ: какая драгоцнная находка для семейства провинціальнаго мэра! Мистрисъ Нупкинсъ и миссъ Нупкинсъ были въ восторг отъ капитана Фицъ-Маршала. Он показывали его всюду — на семейныхъ вечерахъ, на городскихъ балахъ, на общественныхъ гуляньяхъ — гордились мнніями Фицъ-Маршала, прославляли его аристократическія манеры, жужжали безъ умолка о тсной дружб съ капитаномъ Фицъ-Маршаломъ, и весь городъ завидовалъ счастливцамъ, завербовавшимъ въ свой кругъ лондонскаго льва. Искренніе пріятели и пріятельницы ихъ, м-съ Поркенгемъ и двицы Поркенгемъ, и м-ръ Сидни Поркенгемъ, готовы были съ ума сойти отъ ревности и отчаянія.

И посл всего этого вдругъ услышать, что м-ръ Фицъ-Маршалъ есть ни больше, ни меньше какъ актеръ, кочующій актеръ, проныра, пройдоха и чуть ли не мошенникъ, готовый отважиться на всякую низость! Силы небесныя! Что скажутъ Поркенгемы! Какъ станетъ торжествовать м-ръ Сидни Поркенгемъ, когда услышитъ, что ему, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, предпочли такого грязнаго соперника! Какими глазами самъ онъ, почтенный мэръ города Ипсвича, будетъ смотрть на старика Поркенгема, когда встртится съ нимъ на скачкахъ или на выборахъ въ Палату? A если — отъ чего Боже сохрани!— всть эта залетитъ въ чужіе края — что … что тогда!?

— Однакожъ, все это покамстъ голословное показаніе,— сказалъ м-ръ Нупкинсъ, посл продолжительной паузы,— М-ръ Фицъ-Маршалъ человкъ политическій, смю сказать, и y него множество враговъ: чмъ вы можете подтвердить и доказать истину такихъ ужасныхъ обвиненій?

— Поставьте меня съ нимъ на очную ставку, и больше я ничего не требую,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— сведите съ нимъ меня и моихъ друзей: вы увидите, что больше не нужно будетъ никакихъ доказательствъ.

— Это, кажется, легко устроить,— сказалъ м-ръ Нупкинсъ,— онъ придетъ сюда вечеромъ, и тогда все это можно будетъ обдлать безъ огласки … вы понимаете, что я принимаю въ уваженіе втренность и, конечно, раскаяніе молодого человка. Впрочемъ, не мшаетъ напередъ посовтоваться съ моей женой: умъ хорошъ, два лучше. Во всякомъ случа, м-ръ Пикквикъ, мы должны сперва покончить ваше дло, чтобы, понимаете, не было никакихъ задержекъ. Не угодно ли вамъ пожаловать въ эту комнату?

И они опять вошли въ судейскую.

— Груммеръ,— сказалъ судья страшнйшимъ голосомъ.

— Чего изволите, сэръ?— отвчалъ Груммеръ, улыбаясь весьма некстати.

— Чему-жъ вы сметесь, сэръ?— строго сказалъ судья.— Смотрите! вы забываете свои обязанности, сэръ, и ведете себя, какъ безсмысленный мальчишка. Точно ли справедливы вс т показанія, которыя вы дали, сэръ? Берегитесь, Груммеръ!

— Сэръ,— пробормоталъ несчастный Груммеръ,— я … я …

— Что? Вы путаетесь, сэръ? М-ръ Джинксъ,— замчаете вы, какъ онъ путается?

— Замчаю, сэръ.

— Повторите свое показаніе, Груммеръ, только предваряю васъ, держите ухо востро. М-ръ Джинксъ, потрудитесь записывать его слова.

Несчастный Груммеръ, окончательно сбитый съ толку инквизиторскимъ взглядомъ судьи и насмшливой улыбкой Джинкса, запутался минуты въ дв или три въ такомъ лабиринт противорчій, что м-ръ Нупкинсъ объявилъ ему наотрзъ и разъ навсегда, что онъ не вритъ ему ни въ одномъ слов. Такимъ образомъ штрафъ былъ отмненъ, и поручительство за пикквикистовъ оказалось совершенно неумстнымъ. М-рь Груммеръ, какъ и слдуетъ, получилъ строжайшій выговоръ, и пикквикисты, вс до одного, признаны невинными въ самомъ высшемъ юридическомъ смысл. Разительный примръ непостоянства человческаго счастья.

М-съ Нупкинсъ была величественная дама въ голубомъ газовомъ тюрбан и свтло-сромъ парик. Миссъ Нупкинсъ получила въ наслдство отъ своей маменьки всю ея гордость, за исключеніеиъ тюрбана, и вс ея капризы, кром парика. Какъ скоро между матушкой и дочкой возникали жаркіе споры относительно разныхъ неудобствъ домашней жизни, вся тяжесть ихъ размолвки обыкновенно падала на плечи господина мэра. На этомъ основаніи, когда м-ръ Нупкинсъ отыскалъ свою супругу и сообщилъ ей интересныя подробности, представленныя президентомъ Пикквикскаго клуба, м-съ Нупкинсъ вдругъ припомнила, что она всегда ожидала какого-нибудь пассажа въ этомъ род, что она никогда не сомнвалась въ злонамренности Фицъ-Маршала, что ее никто не хотлъ слушать, что она не понимаетъ, чмъ ее считаетъ м-ръ Нупкинсъ, и такъ дале, до безконечности, все въ одномъ и томъ же род.

— Подумать только, что изъ меня сдлали такую дуру!— возопила прелестная миссъ Нупкинсъ, выжимая по слезинк изъ каждаго глаза.

— Ты можешь благодарить за это своего папеньку, моя милая,— сказала м-съ Нупкинсъ.— Сколько разъ я просила, уговаривала, умоляла этого человка разспросить о фамильныхъ связяхъ капитана Фицъ-Маршала! Сколько разъ я заставляла его принять какія-нибудь ршительныя мры! О, Боже мой, да вдь этому никто и не повритъ — никто!

— Однакожъ, послушай, моя милая,— началъ м-ръ Нупкинсъ.

— Не говори мн ничего,— сказала м-съ Нупкипсъ.

— Но вдь ты сама, душечка, признавалась открыто, что готова съ ума сойти отъ любезностей капитана Фицъ-Маршала. Ты безпрестанно приглашала его къ себ, мой другъ, и пользовалась всякимъ случаемъ, чтобы выставить на видъ капитана Фицъ-Маршала.

— Слышишь, Генріетта?— сказала м-съ Нупкинсъ, обращаясь къ своей дочк съ видомъ оскорбленной добродтели.— Чему тутъ удивляться? Ему не въ первый разъ сваливать съ больной головы на здоровую. Я всегда это говорила.

И м-съ Нупкинсъ зарыдала горько и громко.

— Ахъ, папенька!— возгласила миссъ Нупкинсъ. И слезы дочери смшались съ рыданіями матери.

— Мало ему, что теперь, по его милости, мы длаемся посмшищемъ всего свта!— восклицала м-съ Нупкинсъ.— Онъ меня же обвиняетъ, безсовстный!

— Какъ намъ теперь показываться въ обществахъ?— сказала миссъ Нупкинсъ.

— Какими глазами будемъ мы смотрть на Поркенгемовъ?— сказала м-съ Нупкинсъ.

— И на Григгсовъ,— добавила миссъ Нупкинсъ.

— И на Сломминтаукенсовъ,— дополнила м-съ Нупкинсъ.— Что-жъ въ этомъ толку, мой ангелъ? Отецъ твой знать ничего не хочетъ: для него хоть трава не рости.

Об дамы зарыдали опять громко, сильно, дружно.

Слезы м-съ Нупкинсъ изливались обильнымъ и быстрымъ потокомъ и, повидимому, совсмъ затопили ея мыслительныя способности. Мало-по-малу, однакожъ, несчастная леди пришла въ себя и, получивъ способность размышлять, представила на разсмотрніе своему супругу проектъ относительно приглашенія на обдъ м-ра Пикквика съ его друзьями: они останутся до вечера, и, слдовательно, столкнутся съ капитаномъ Фицъ-Маршаломь. Посл продолжительныхъ совщаній, на семейномъ совт состоялось ршеніе такого рода: убдившись въ справедливости показаній м-ра Пикквика, прогнать немедленно капитана со двора, стараясь, однакожъ, не длать никакого шума, и потомъ извстить Поркенгемовъ, что м-ръ Фицъ-Маршаль, пользуясь огромнымъ вліяніемъ при двор своей аристократической родни, получилъ мсто генералъ—губернатора на Сьер-Леон, на мыс Доброй Надежды, или на какомъ-нибудь изъ тхъ спасительныхъ для здоровья острововъ, откуда европейцы, очарованные, конечно, туземнымъ климатомъ, почти никогда не возвращаются назадъ въ свою отчизну.

Сильно возрадовалось сердце почтеннаго мэра, когда, наконецъ, его дочь и супруга осушили свои слезы: онъ не противорчилъ ни въ чемъ и безмолвно согласился на вс пункты. М-ръ Пикквикъ и его друзья, изгладивъ вс слды своего страннаго приключенія, оставшіеся на ихъ лицахъ и костюм, были представлены дамамъ и получили приглашеніе обдать. M-ръ Самуэль Уэллеръ, удостоившійся весьма лестныхъ отзывовъ проницательнаго судьи, былъ порученъ радушной заботливости м-ра Моззеля, который и отправился съ нимъ въ нижніе апартаменты.

— Какъ ваше здоровье, сэръ?— сказалъ м-ръ Моззель, провожая м-ра Уэллера на кухню.

— Здравствую, какъ видите, покорно васъ благодарю,— отвчалъ Самуэль,— никакихъ особыхъ перемнъ не произошло во мн съ тхъ поръ, какъ я имлъ честь видть васъ за стуломъ вашего командира.

— Прошу извинить, сэръ, что я въ ту пору не обратилъ на васъ вниманія,— сказалъ м-ръ Моззель,— мы еще не были отрекомендованы другъ другу. Господинъ мой, кажется, васъ очень полюбилъ, м-ръ Уэллеръ.

— Не мудрено. Онъ славный малый.

— Вы находите?

— Это всякій видитъ. Какой онъ весельчакъ!

— И мастеръ говорить, я вамъ скажу,— добавилъ м-ръ Моззель,— слова y него, что называется, бьютъ ключомъ изъ горла.

— Фонтаномъ бьютъ и брызгами летятъ на воздухъ, такъ что не поймаешь въ нихъ ни одной мысли,— замтилъ м-ръ Уэллеръ.

— Въ этомъ-то и штука — говорить такъ, чтобы никто ничего не понималъ,— дополнилъ м-ръ Моззель.— Послдняя ступень, м-ръ Уэллеръ, не оступитесь. Не угодно ли помыть руки, прежде чмъ я представлю васъ нашимъ леди? Вотъ здсь за дверью рукомойникъ и чистое полотенце къ вашимъ услугамъ.

— Всполоснуться не мшаетъ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ, натирая желтымъ мыломъ свое лицо.— A y васъ много леди?

— На кухн только дв,— сказалъ м-ръ Моззель,— горничная и кухарка. Для черной работы мы держимъ судомойку да мальчишку: они обдаютъ въ прачешной.

— Такъ вы ихъ не допускаете къ своему столу?

— Нтъ, сэръ. Сначала, правда, какъ они пришли, мы попытались пообдать съ ними раза два или три, да только не было никакой возможности сидть вмст съ ними. У судомойки престрашныя манеры и никакого воспитанія, a мальчишка сопитъ, какъ надорванная лошадь.

— Скажите, какой неучъ!

— Что прикажете длать. У насъ въ провинціи много невоспитанныхъ людей, м-ръ Уэллеръ, и это по временамъ бываетъ очень непріятно. Сюда пожалуйте, сэръ, сюда.

И м-ръ Уэллеръ вошелъ въ кухню.

— Мэри,— сказалъ м-ръ Моззель, обращаясь къ хорошенькой двушк, носившей это имя,— вотъ вамъ м-ръ Уэллеръ, джентльменъ изъ Лондона и другъ нашего дома. Господинъ поручилъ намъ угостить м-ра Уэллера и всячески стараться, чтобы ему было весело въ нашей компаніи.

— Господинъ вашъ знатокъ своего дла и отлично понимаетъ, гд раки зимуютъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, бросая удивленный взглядъ на миссъ Мери,— на мст хозяина этого дома, я въ жизнь не узналъ бы скуки подл такой красотки.

— Ахъ, м-ръ Уэллеръ!— воскликнула Мери, зардвшись яркимъ румянцемъ.

— Ахъ, какіе пассажи!— воскликнула кухарка.

— Извините, сударыня, я совсмъ забылъ васъ,— сказалъ м-ръ Моззель.— Позвольте васъ представить, м-ръ Уэллеръ.

— Здравствуйте, сударыня,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Очень радъ васъ видть и надюсь, что мы познакомимся надолго: прошу любить и жаловать вашего покорнаго слугу.

Посл этой церемоніи представленія горничная и кухарка удалились минутъ на десять за перегородку для взаимнаго сообщенія другъ другу впечатлній, произведенныхъ на нихъ визитомъ пріятнаго гостя. Затмъ вся компанія услась за столъ, уже давно накрытый для обда.

Любезность м-ра Уэллера, его свободное обращеніе и рдкій даръ слова произвели могущественное вліяніе на всю компанію, такъ что въ половин обда кавалеры и дамы стояли уже на самой короткой ног, знали со всми подробностями исторію негодяя, выдававшаго себя за Іова Троттера.

— Не даромъ я его терпть не могла,— сказала миссъ Мери.

— Вы и не должны были терпть его,— замтилъ м-ръ Уэллеръ.

— Отчего?

— Оттого, душечка моя, что красота и добродтель ничего не могутъ имть общаго съ безобразіемъ и мошенническими продлками какого-нибудь голяка бродяги. Согласны ли вы съ этимъ, м-ръ Моззель?

— Совершенно согласенъ,— отвчалъ этотъ джентльменъ.

— Здсь Мери захохотала и сказала, что смшитъ ее кухарка. Кухарка тоже засмялась и сказала, что миссъ Мери — презабавная двчонка.

— Я еще не пила,— замтила миссъ Мери.

— Не угодно ли со мной изъ одной рюмки?— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Обмочите ваши губки, душенька, и я буду имть право поцловать васъ въ щечку.

— Стыдитесь, м-ръ Уэллеръ,— сказала миссъ Мери.

— Чего?

— Говорить такія глупости.

— Глупости? Вы ошибаетесь, мой розанчикъ. Натура не терпитъ глупостей, a я, какъ видите, истинный сынъ натуры. Такъ ли, госпожа кухарка?

— Не спрашивайте меня, негодный кавалеръ,— отвчала кухарка, утопавшая, повидимому, въ океан наслажденій.

Здсь горничная и кухарка залились беззаботнымъ и нжнымъ смхомъ, вслдствіи чего съ прелестной миссъ Мери, не успвшей проглотить куска говядины и запить его шотландскимъ пивомъ, случился весьма непріятный припадокъ, изъ котораго едва вывелъ ее м-ръ Уэллеръ, поспвшій дать ей три нжныхъ тумака по спин и оказавшій другіе знаки обязательной внимательности, столь необходимой въ такихъ случаяхъ.

Среди такихъ забавъ и наслажденій, вдругъ раздался громкій звонокъ y зеленой калитки, оставшейся теперь въ полномъ распоряженіи молодого джентльмена, обдавшаго въ прачешной за особеннымъ столомъ. M-ръ Уэллеръ продолжалъ расточать свои комплименты и становился любезне съ минуты на минуту, м-ръ Моззель разливалъ душистое вино въ рюмки и стаканы, кухарка прохлаждалась за шотландскимъ пивомъ и готовилась разрзать свою порцію бифштекса… вдругъ, можете представить, дверь кухни отворилась, и въ комнату вошелъ, можете вообразить, не кто другой, какъ м-ръ Іовъ Троттеръ.

Вошелъ, сказали мы, но это слово въ настоящемъ случа не удобно примнить къ самому факту. Дверь кухни отворилась, и м-ръ Троттеръ появился. Онъ хотлъ идти, да и пошелъ бы безъ всякаго сомннія, но, встртившись съ глазами м-ра Уэллера, невольно отпрянулъ назадъ шага на два и остановился, какъ вкопанный, глазя на неожиданную сцену съ чувствомъ невыразимаго изумленія и страха.

— Вотъ онъ, голубчикъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, быстро вставая съ мста.— A мы только что говорили о васъ, сію минуту. Какъ поживаете, м-ръ Троттеръ? Гд погуливали? Просимъ покорнйше.

И, положивъ свою могучую руку на срый воротникъ беззащитнаго Іова, м-ръ Уэллеръ потащилъ его на середину кухни. Затмъ онъ заперъ дверь и передалъ ключъ м-ру Моззелю, который съ философскимъ равнодушіемъ положилъ его въ свой боковой карманъ.

— Теперь y насъ пойдетъ потха,— сказалъ м-ръ Уэллеръ,— вообразите, любезный другъ, что вашъ господинъ наверху встртился въ эту минуту съ моимъ, a вотъ здсь внизу мы имемъ удовольствіе смотрть на вашу прекрасную ливрею. Ну, соколикъ, какъ ваши дла? Скоро ли будете торговать пирожками въ мелочной лавк? Охъ, какъ я радъ васъ видть, Іовъ Троттеръ! Теперь вы совершенно счастливы, любезный другъ. Вдь онъ счастливъ, м-ръ Моззель?

— Совершенно. Это видно по его глазамъ.

— Смотрите, какъ онъ веселъ!— продолжалъ Самуэль Уэллеръ.

— Онъ просто въ восторг,— сказалъ м-ръ Моззель.

— Нечего и говорить: съ ума сходитъ отъ радости. Садитесь, м-ръ Троттеръ просимъ покорнйше: мы вс очень рады васъ видть.

И его насильно усадили на стулъ подл печи. Несчастный Троттеръ немилосердно заморгалъ своими крошечными глазками, сперва на м-ра Уэллера, потомъ на Моззеля, но не проговорилъ ни одного слова.

— Теперь, сударь мой,— началъ Самуэль Уэллеръ,— мн хотлось бы, любопытства ради, спросить васъ передъ этими леди, точно ли вы считаете себя добродтельнымъ и самымъ благовоспитаннымъ молодымъ джентльменомъ, какой когда-либо употреблялъ срую ливрею и розовый платочекъ?

— И точно ли вы хотли жениться на кухарк?— съ негодованіемъ спросила раздраженная леди,— бездльникъ!

— И правда-ли, м-ръ Троттеръ, что y васъ было намреніе завести на чужія деньги мелочную лавочку?— спросила миссъ Мери.

— Теперь не угодно ли вамъ выслушать меня, молодой человкъ,— началъ м-ръ Моззель торжественнымъ тономъ,— вотъ эта почтенная леди (онъ указалъ на кухарку) удостоила меня нкоторой благосклонности и вступила въ компанію со мною. Поэтому, сэръ, если вы огласили намреніе завести на ея счетъ мелочную лавку и торговать пирогами, но вы этимъ самымъ наносите мн одно изъ тхъ ужасныхъ и непростительныхъ оскорбленій, какія, сэръ, не забываются порядочными людьми. Понимаете вы это?

Здсь м-ръ Моззель, имвшій вообще высокое мнніе о своемъ краснорчіи, въ которомъ онъ подражалъ метод и манерамъ своего господина, пріостановился и ждалъ отвта.

Но м-ръ Троттеръ не далъ никакого отвта. На этомъ основаніи м-ръ Моззель продолжалъ съ большею торжественностью:

— Очень вроятно, сэръ, что васъ не потребуютъ наверхъ по крайней мр около пятнадцати минутъ, потому что, сэръ, господинъ вашъ въ эту самую минуту рубитъ окрошку наверху, или, выражаясь боле понятнымъ языкомъ, сводитъ окончательные счеты съ моими господами, слдственно, сэръ, y васъ будетъ довольно времени для джентльменскихъ объясненій, которыхъ отъ васъ требуютъ. Понимаете вы это, сэръ?

М-ръ Моззель опять остановился въ ожиданіи отвта, но м-ръ Троттерь по прежнему хранилъ упорное молчаніе.

— Очень хорошо, сэръ,— продолжалъ м-ръ Моззель,— мн очень непріятно имть такія объясненія въ присутствіи почтенныхъ леди, но критическія обстоятельства, надюсь, будутъ служить для меня достаточнымъ извиненіемъ въ этомъ дл. Слушайте же теперь обоими ушами. Вотъ, за этой перегородкой довольно мста для насъ обоихъ: благоволите войти и учинить со мною окончательную расправу. М-ръ Уэллеръ будетъ свидтелемъ. Слдуйте за мною, сэръ.

Съ этими словами м-ръ Моззель отступилъ къ дверямъ шага на два и началъ снимать свой сюртукъ.

Лишь только кухарка услышала заключительныя слова страшнаго вызова и увидла, что м-ръ Моззель готовъ привести ихъ въ исполненіе, она испустила громкій и пронзительный крикъ и въ ту же минуту, бросившись на Троттера, вставшаго съ своего мста, отвсила ему со всего размаха дв полновсныя пощечины съ такою энергіей, какая только можетъ служить отличительнымъ признакомъ взбшенной леди. Затмъ засучивъ рукава, она запустила об руки въ черные волосы несчастнаго кавалера и мгновенно вырвала оттуда дв огромныхъ пряди, которыхъ могло хватить на полдюжины траурныхъ колецъ солидной величины. Окончивъ этотъ маневръ со всею горячностью, какую только могла внушить ей пылкая любовь къ особ м-ра Моззеля, изступленная леди попятилась назадъ и, соблюдая необходимыя условія благовоспитанной дамы, бросилась мгновенно на софу и лишилась чувствъ.

Въ эту минуту раздался звонокъ.

— Это вамъ задатокъ, Іовъ Троттеръ,— сказалъ Самуэль.

Но прежде, чмъ Іовъ Троттеръ собрался съ духомъ, чтобы произнести приличный отвтъ, прежде даже чмъ усплъ онъ ощупать раны, нанесенныя безчувственною леди, Самуэль схватилъ его за одну руку, a м-ръ Моззель подцпилъ за другую. Въ этомъ интересномъ положеніи, добродтельный лакей, подталкиваемый сзади, отсаживаемый спереди, былъ приведенъ наверхъ въ гостинную судьи.

Наверху происходилъ спектакль, поучительный и рдкій. Альфредъ Джингль, эсквайръ или, другими словами, капитанъ Фицъ-Маршалъ, стоялъ подл двери со шляпой въ рук и улыбкой на устахъ, не чувствуя, повидимому, ни малйшаго неудобства отъ непредвидннаго столкновенія обстоятельствъ. Передъ нимъ, лицомъ къ лицу, стоялъ м-ръ Пикквикъ, читавшій, очевидно, краснорчивую лекцію высокаго нравственнаго свойства, потому что лвая рука ученаго мужа была закинута за фалду его фрака, между тмъ какъ правая величественно простиралась въ воздух, что длалъ м-ръ Пикквикъ всякій разъ, когда оказывалась необходимость возбудить или утолить патетическія чувства въ сердц внимательнаго слушателя. Немного поодаль стоялъ м-ръ Топманъ съ выраженіемъ страшнаго негодованія на своемъ благородномъ чел, и подл него, понуривъ головы, стояли младшіе его друзья. На заднемъ план этой сцены находились: м-ръ Нупкинсъ, и прелестная миссъ Нупкинсъ съ неизъяснимымъ выраженіемъ ненависти, досады и благороднаго презрнія на своемъ розовомъ личик.

— И вотъ что мшаетъ мн,— возгласилъ м-ръ Нупкинсъ, величественно выступая впередъ, когда былъ, наконецъ, введенъ сердобольный Іовъ,— что мшаетъ мн задержать этихъ людей, какъ мошенниковъ и негодяевъ? Снисходительность, глупое мягкосердечіе. Ну что мшаетъ мн?

— Гордость, пріятель, гордость, и ничего больше,— отвчалъ м-ръ Джингль, сохранившій совершеннйшее спокойствіе духа.— Не годится… огласка… подцпили капитана — э? Ха, ха, ха! Славная находка… женихъ для дочки… протрубятъ по всему городу… будетъ глупо… очень!

— Извергъ!— воскликнула м-съ Нупкинсъ,— мы презираемъ ваши низкіе намеки.

— Я всегда ненавидла его,— прибавила Генріетта.

— Ну, конечно,— сказалъ Джингль,— высокій молодой человкъ… старый любовникъ… Сидни Поркенгемъ… богатъ… хорошъ собой… a все не такъ богатъ и знатенъ, какъ капитанъ Фицъ-Маршалъ — э? Ха, ха, ха!

— Мерзавецъ!!!— воскликнули въ одинъ голосъ мать, отецъ и дочь.

— Подцпите его опять,— продолжалъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ м-ръ Джингль,— смилуется… проститъ… поменьше подымайте носъ… не годится.

Здсь м-ръ Джингль залился опять веселымъ и громкимъ смхомъ, къ очевидному удовольствію своего врнаго слуги, который, въ свою очередь, оскалилъ зубы, облизнулся и нагло посмотрлъ на всю почтенную компанію.

— М-ръ Нупкинсъ, прекратите эту сцену, сказала раздраженная супруга почтеннаго судьи.— Слуги не должны слышать подобныхъ разговоровъ. Пусть выведутъ этихъ негодяевъ.

— Сейчасъ, душенька,— сказалъ м-ръ Нупкинсъ.— Моззель!

— Что прикажете?

— Отворите дверь.

— Слушаю.

— Оставьте мой домъ, и чтобы духу вашего здсь не было,— сказалъ м-ръ Нупкинсъ, длая выразительные жесты.

Джингль улыбнулся и немедленно повернулся къ дверямъ.

— Остановитесь,— закричалъ м-ръ Пикквикъ.

Джингль остановился.

— Мн бы ничего не стоило отмстить,— сказалъ Пикквикъ,— и наказать васъ примрнымъ образомъ за вс эти подлые поступки…

Здсь Іовъ Троттеръ отвсилъ низкій поклонъ приложивъ руку къ своему сердцу.

— Я говорю,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, пылая благороднымъ гнвомъ,— мн бы очень легко было наказать васъ примрнымъ образомъ, но я ограничиваюсь на этотъ разъ только тмъ, что сорвалъ съ вашего лица подлую маску, которую вы осмливаетесь носить на глазахъ честныхъ людей. Пусть это послужитъ для васъ урокомъ, сэръ, и поводомъ къ исправленію на будущее время. Я, съ своей стороны, доволенъ и тмъ, что исполнилъ долгъ свой въ отношеніи къ обществу честныхъ людей.

Когда м-ръ Пикквикъ дошелъ до этого заключенія, Іовъ Троттеръ, съ комическою важностью, приставилъ правую руку къ своему лвому уху, показывая такимъ образомъ, что онъ не желаетъ проронить ни одного звука.

— Мн остается только прибавить, сэръ,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, вспыхнувшій теперь отчаяннымъ гнвомъ,— что я считаю васъ негодяемъ… мошенникомъ… и такимъ мерзавцемъ, съ какимъ разв можетъ сравниться только этотъ негодный ханжа въ срой ливре. Вы стоите одинъ другого.

— Ха, ха, ха!— залился Джингль,— добрый старикашка… толстъ и мягокъ… не горячитесь только… нездорово… душа уйдетъ въ пятки… Прощайте, Пикквикъ… увидимся. Ну, Іовъ… отваливай.

Съ этими словами, м-ръ Джингль нахлобучилъ свою эксцентричную шляпу и молодцовато вышелъ изъ дверей. Говъ Троттеръ пріостановился и, скорчивъ плутовскую улыбку на своемъ лиц, отвсилъ м-ру Пикквику комическій поклонъ. Затмъ, бросивъ неописанно наглый взглядъ на м-ра Уэллера и махнувъ рукой, добродтельный лакей вьноркнулъ изъ комнаты.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, когда врный его слуга тоже хотлъ идти вслдъ за удалявшимся ханжей.

— Чего изволите?

— Останьтесь здсь.

М-ръ Уэллеръ былъ, казалось, въ нершительномъ положеніи.

— Останьтесь здсь, говорю я вамъ,— повторилъ м-ръ Пикквикъ.

— Что-же, сэръ? Неужто вы не позволите мн потаскать немного этого плаксу?

— Ни подъ какимъ видомъ.

— Одинъ подзатыльникъ, по крайней мр?

— Ни, ни.

Первый разъ м-ръ Уэллеръ, въ продолженіе своей врной службы, при особ ученаго мужа, обнаружилъ недовольный и даже оскорбленный видъ, но его физіономія скоро прояснилась, когда онъ узналъ, что м-ръ Моззель, провожая ненавистныхъ гостей, спихнулъ ихъ обоихъ съ верхнихъ ступеней лстницы, такъ что они кубаремъ покатились на грязный дворъ, потерпвъ значительное поврежденіе своихъ членовъ.

— И такъ, сэръ, обязанность моя кончена,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, обращаясь къ почтенному мэру,— я свято исполнилъ свой долгъ въ отношеніи къ ближнимъ, и теперь совсть моя спокойна. Позвольте проститься съ вами, почтенный представитель закона. Благодарю васъ душевно отъ себя и отъ имени своихъ друзей за оказанное гостепріимство. Завтра мы возвращаемся въ Лондонъ. Будьте уврены, что тайна ваша умретъ въ нашихъ сердцахъ.

Затмъ ученый мужъ учтиво раскланялся съ дамами, дружески пожалъ руку м-ру Нупкинсу и вы шелъ изъ комнаты вмст съ своими друзьями.

— Надньте шляпу, Самуэль.

— Да она, сэръ, осталась внизу.

И онъ побжалъ за шляпой,

Должно теперь замтить, что въ кухн не было никого, кром хорошенькой горничной, и такъ какъ шляпа была заложена неизвстно куда, то м-ръ Уэллеръ и миссъ Мери принялись искать ее вмст и долго искали они безъ всякаго успха. Озабоченная миссъ Мери подъ конецъ даже принуждена была стать на колни, и въ этой интересной поз она усердно начала перерывать вс вещи, лежавшія въ маленькомъ углу подл двери. Это былъ ужасно неуклюжій уголъ. Добраться до него можно было не иначе, какъ затворивъ напередъ дверь.

— Вотъ она,— сказала, наконецъ, Мери,— вотъ ваша шляпа. Она ли?

— Дайте я посмотрю.

И, чтобы посмотрть на свою шляпу, онъ тоже принужденъ былъ стать на колни: иначе нельзя было подойти къ миссъ Мери.

— Да, это моя шляпа,— сказалъ Самуэль.— Прощайте, душечка.

— Прощайте,— сказала горничная.

— Прощайте,— сказалъ Самуэль и, говоря это, онъ имлъ неосторожность уронить свою шляпу, отысканную съ такимъ трудомъ.

— Какой вы неловкій!— сказала Мери,— вы, пожалуй, опять потеряете, если не будете осторожны.

И, единственно для избжанія такой потери, миссъ Мери собственными руками надла шляпу на голову м-ра Уэллера.

Оттого ли, что хорошенькое личико горничной сдлалось въ эту минуту еще миле, или, быть можетъ, это было естественнымъ слдствіемъ случайнаго столкновенія молодыхъ людей, только м-ръ Уэллеръ поцловалъ миссъ Мери.

— Вы это нарочно сдлали, м-ръ Уэллеръ?— сказала хорошенькая горничная, красня какъ маковъ цвтъ.

— Нтъ, душечка, a вотъ теперь будетъ и нарочно.

И онъ поцловалъ ее въ другой разъ.

— Самуэль, Самуэль!— кричалъ м-ръ Пикквикъ, продолжавшій все это время стоять на ступени лстницы.

— Иду, сэръ,— отвчалъ Самуэль, выбгая изъ кухни.

— Какъ вы долго пропадали, любезный,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Извините, сэръ. Насилу доискался.

Такъ ознаменовалась первая любовь молодого человка.

Глава XXVI.

Краткій отчетъ о процесс вдовы Бардль противъ стараго холостяка.

Исполнивъ свой филантропическій долгъ въ отношеніи къ ближнимъ и достигнувъ такимъ образомъ главнйшей цли своего путешествія въ Ипсвичъ, м-ръ Пикквикъ ршился немедленно воротиться въ Лондонъ, съ тмъ, чтобы вникнуть въ сущность ябедническихъ крючковъ, которыми подцпили его безсовстные Додсонъ и Фоггъ. Дйствуя сообразно съ этимъ ршеніемъ, ученый мужъ, поутру на другой день посл описанныхъ нами событій, взлзъ на имперіалъ перваго дилижанса, отправлявшагося изъ Ипсвича, и вечеромъ въ тотъ же день въ вожделнномъ здравіи прибылъ въ столицу, сопровождаемый своими друзьями и врнымъ слугой.

Здсь президентъ и его ученики должны были разстаться на короткое время. Господа Винкель, Топманъ и Снодграсъ отправились каждый на свою квартиру, чтобы немедленно заняться приготовленіями къ предстоящей поздк на Динглидель, a м-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ, считая неудобнымъ свое прежнее жилище, помстились съ превеликимъ комфортомъ въ Ломбардской улиц, въ гостиниц и вмст таверн ‘Коршуна и Джорджа’.

Окончивъ свой обдъ я допивъ послднюю кружку пива, м-ръ Пикквикъ растегнулъ жилетъ, скинулъ галстухъ и слъ передъ каминомъ, положивъ свои ноги на экранъ и забросивъ голову на спинку кресла. Въ эту минуту въ комнату вошелъ м-ръ Самуэль Уэллеръ съ дорожной сумкой подъ мышкой.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Сэръ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.

— О чемъ я теперь разсуждаю?

— Не знаю, сэръ.

— Вотъ о чемъ. Такъ какъ вс мои вещи остались на прежней квартир y м-съ Бардль, въ Гозуэльской улиц, то я считаю необходимымъ взять ихъ оттуда, прежде чмъ мы вновь отправимся изъ города.

— Очень хорошо.

— Вещи должны быть отправлены въ квартиру м-ра Топмана,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ,— но вамъ необходимо напередъ пересмотрть ихъ, пересчитать и привести въ порядокъ. Я желаю, Самуэль, чтобы вы отправились въ Гозуэльскую улицу.

— Сейчасъ, сэръ?

— Сейчасъ.

Самуэль повернулся къ дверямъ.

— Погодите, Саммъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, вынимая кошелекъ изъ кармана.— Надобно свести денежные счеты. За квартиру я ничего не долженъ, но вы все-таки заплатите за всю треть, до Рождества, то есть. Срокъ моего контракта кончается черезъ мсяцъ: вы можете отдать эту бумагу м-съ Бардль, возьмите съ нея квитанцію и скажите, что мою квартиру она можетъ отдать внаймы когда ей угодно.

— Слушаю, сэръ. Еще чего не прикажете ли?

— Ничего больше.

М-ръ Уэллеръ медленно пошель къ дверямъ, какъ будто выжидая дальнйшихъ приказаній, отворили одну половину двери и медленно переступилъ за порогъ, какъ вдругъ м-ръ Пикквикъ остановилъ его опять:

— Самуэль.

— Чего изволите?— сказалъ м-ръ Уэллеръ, быстро поворачиваясь назадъ и затворяя за собою дверь.

— Я не сдлаю никакихъ возраженій, если вы захотите развдать изъ-подъ руки характеръ чувствованій м-съ Бардль и ея отношенія ко мн. Узнайте, если хотите, до какой степени пущено въ ходъ это нелпое и кляузное дло. Повторяю, вы можете входить во всякія соображенія и разспросы, если пожелаете,— заключилъ м-ръ Пикквикъ.

Самуэль многозначительно кивнулъ головою и вышелъ изъ дверей. М-ръ Пикквикъ снова положилъ ноги на экранъ, покрылъ глаза шелковымъ платкомъ и погрузился въ сладкую дремоту. М-ръ Уэллеръ, не теряя ни минуты, отправился исполнять порученія своего господина.

Было уже около девяти часовъ, когда онъ достигъ Гозуэльской улицы. Дв свчи ярко горли въ передней маленькой гостиной, и дв женскихъ шляпки волновались изъ за оконныхъ шторъ. У м-съ Бардль были гости.

М-ръ Уэллеръ постучался въ дверь и. принялся насвистывать національную псню въ ожиданіи отвта. Минутъ черезъ пять въ коридор на мягкомъ ковр послышались шаги, и вслдъ затмъ, собственной особой, явился маленькій сынокъ вдовицы Бардль.

— Здравствуй пузырь,— сказалъ Самуэль,— что твоя мать?

— Здорова,— отвчалъ юный Бардль.— Здоровъ и я.

— Теб же лучше,— проговорилъ м-ръ Уэллеръ.— Скажи своей маменьк, что мн надобно потолковать съ ней кой о чемъ.

Юный Бардль поставилъ свчу на нижней ступени лстницы и отправился въ гостиную съ докладомъ.

Дв шляпки, волновавшіяся изъ-за оконныхъ шторъ, принадлежали двумъ искреннимъ пріятельницамъ м-съ Бардль: он пришли къ своей кумушк накушаться чайку и полакомиться горячими котлетками изъ поросячьихъ ногъ, которыя, вмст съ горячими пирожками, приправленными капустой и сыромъ, составляли обыкновенный ужинъ м-съ Бардль. Поросячьи ножки весело жарились и кипли въ голландской печк на чугунной плит, еще веселе м-съ Бардль и кумушки ея разговаривали за круглымъ столомъ, вникая въ характеръ и нравственныя качества всхъ своихъ знакомыхъ и друзей, какъ вдругъ юный Бардль, вбгая съ разгорвшимися щеками, возвстилъ о прибытіи м-ра Уэллера.

— Слуга м-ра Пикквика!— воскликнула м-съ Бардль, поблднвъ, какъ полотно.

— Боже мой!— воскликнула м-съ Клоппинсъ.

— Какой скандалъ!— воскликнула м-съ Сандерсъ.— Я бы ни за что не поврила, если бы сама не была здсь.

М-съ Клоппинсъ представляла изъ своей особы крошечную леди съ живыми, хлопотливыми манерами и служила совершеннйшимъ контрастомъ м-съ Сандерсъ, женщины гигантскаго роста, плечистой, толстой и жирной.

М-съ Бардль, очевидно, пришла въ величайшій испугъ, и вс вообще погрузились въ крайнее недоумніе относительно весьма важнаго и чрезвычайно щекотливаго пункта: должно-ли имъ, при существующихъ обстоятельствахъ, принимать Пикквика или его слугу безъ предварительнаго совщанія съ господами Додсономъ и Фогтомъ. Въ этомъ критическомъ положеніи сказалось прежде всего необходимымъ създить по башк малютку Бардля, зачмъ онъ осмлился найти въ дверяхъ м-ра Уэллера. На этомъ основаніи юный Бардль получилъ тумака въ лвый високъ и залился мелодическиітъ плачемъ.

— Замолчишь-ли ты, чертенокъ?— сказала м-съ Бардль, създивъ своего сынка еще въ правый високъ.

— Какъ теб не стыдно огорчать свою бдную мать,— сказала м-съ Сандерсъ.

— И безъ тебя y ней слишкомъ много непріятностей, Томми, угомонись, мой милый,— добавила м-съ Клоппинсъ, испустивъ глубокій вздохъ.

— Бдная, бдная мать!— воскликнула м-съ Сандерсъ.

При этихъ нравственныхъ наставленіяхъ юный Бардль завизжалъ, какъ поросенокъ.

— Что-жъ мн длать?— сказала м-съ Бардль, обращаясь къ м-съ Клоппинсъ.

— Примите его, длать нечего,— отвчала м-съ Клоппинсъ,— только безъ свидтелей не говорите съ нимъ ни подъ какимъ видомъ.

— По-моему, двухъ свидтелей будетъ достаточно,— сказала м-съ Сандерсъ, сгаравшая, какъ и другая кумушка, непреодолимымъ любопытствомъ.

— Стало быть, можно впустить его,— сказала м-съ Бардль.

— Разумется,— отвчала съ видимымъ удовольствіемъ м-съ Клоппинсъ… Войдите, молодой человкъ, только потрудитесь напередъ запереть дверь съ улицы.

При одномъ взгляд м-ръ Уэллеръ смекнулъ весь ходъ дла, храбро выступилъ передъ лицо любезныхъ дамъ и обратился къ м-съ Бардль съ такою рчью:

— Очень жалю, сударыня, что личное мое присутствіе разстраиваетъ вашъ комфортъ, какъ говорилъ однажды ночной кавалеръ, обкрадывая старую леди, но дло въ томъ, что я и мой господинъ только-что пріхали въ столицу и надемся скоро выхать опять. Поэтому, сударыня, просимъ полюбить насъ и пожаловать ласковымъ словцомъ.

— Что-жъ, моя милая, молодой человкъ, я полагаю, не виноватъ въ проступкахъ своего господина,— сказала м-съ Клоппинсъ, озадаченная ловкостью и любезными манерами м-ра Уэллера.

— Ну, конечно,— отвчала м-съ Сандерсъ, поглядывая умильными глазами на поросячьи ножки. Было ясно, что въ голов почтенной дамы происходили вроятныя вычисленія относительно количества котлетъ и пирожковъ, которыхъ, чего добраго, могло и не хватить на ужинъ, если приметъ въ немъ участіе м-ръ Уэллеръ.

— Не угодно-ли теперь выслушать, сударыня, зачмъ я пришелъ къ вамъ?— сказалъ м-ръ Уэллеръ, не обращая вниманія на вставочныя замчанія почтенныхъ дамъ.— во-первыхъ, представить вамъ записку моего господина — вотъ она. Во-вторыхъ, заплатить квартирныя деньги — вотъ он. Въ-третьихъ, доложить вашей милости, что вс наши вещи, обревизованныя и приведенныя въ порядокъ, должны быть возвращены намъ при первомъ востребованіи. Въ-четвертыхъ, извстить вашу честь, что квартира наша можетъ быть отдана въ наемъ, когда вамъ угодно. И все. И больше ничего.

— Что бы ни вышло, и что еще ни выйдетъ между нами,— отвчала м-съ Бардль,— я всегда говорила и буду говорить всегда, что м-ръ Пикквикъ, кром того несчастнаго случая, велъ себя во всхъ отношеніяхъ какъ честный джентльменъ. Онъ расплачивался всегда, какъ банкиръ — ей-богу!

Самуэль смекнулъ, что ему остается лишь оставаться спокойнымъ, не растворяя устъ, и ужъ дамы сдлаютъ свое дло. Поэтому онъ пребывалъ въ глубокомъ молчаніи и смотрлъ поперемнно то на стны, то на потолокъ.

— Бдняжка!— воскликнула м-съ Клоппинсъ.

— Сирота горемычная!— подхватила м-съ Сандерсъ.

Самуэль не сказалъ ничего. Онъ видлъ, что дло пойдетъ само собою.

— Такое клятвопреступничество, Боже мой!— воскликнула м-съ Клоппиннсъ.— Я не имю ни малйшаго намренія оскорбить васъ, молодой человкъ, но господинъ вашъ — предурной старикъ и я очень жалю, что не могу сказать ему этого въ глаза.

Самуэль поклонился и продолжалъ хранить глубокое молчаніе.

— Вдь она, бдняжка, совсмъ стосковалась,— продолжала Клоппинсъ, заглянувъ напередъ въ голландскую печку,— ничего не стъ, не пьетъ, и вся ея отрада только въ обществ добрыхъ пріятельницъ, которыя иной разъ, изъ состраданія, приходятъ посидть къ ней. Это ужасно!

— Безчеловчно!— подхватила м-съ Сандерсъ.

— И это тмъ досадне, молодой человкъ,— продолжала скороговоркой м-съ Клоппинсъ,— что господинъ вашъ — джентльменъ съ деньгами, капиталистъ, можно сказать. Что бы ему стоило содержать жену? Ничего, просто плевое дло, и его ршительно ничмъ извинить нельзя. Отчего онъ не женится на ней?

— Да, это загадка,— сказалъ Самуэль.

— Конечно, загадка, которую можетъ только разршить законъ,— подхватила м-съ Клоппинсъ.— Что тутъ толковать? Мужчины почти вс негодяи, и не будь закона, они бы длали съ нами, что хотли. Но законъ, слава Богу, беретъ насъ подъ свою защиту и, авось, господинъ вашъ, молодой человкъ, узнаетъ черезъ шесть мсяцевъ, что значитъ оскорблять бдную женщину.

При этомъ утшительномъ предположеніи, м-съ Клоппинсъ вздернула голову и улыбнулась м-съ Сандерсъ, которая тоже поспшила отвчать веселой улыбкой.

‘Стало быть, дло уже пущено въ ходъ’, подумалъ Самуэль.

Въ эту минуту въ комнату вошла м-съ Бардль.

— Вотъ вамъ росписка и сдача, м-ръ Уэллеръ,— сказала м-съ Бардль.— Надюсь, м-ръ Уэллеръ, вы, по старому знакомству, останетесь съ нами выкушать чайку и закусить, чмъ Богъ послалъ.

М-ръ Уэллеръ согласился, разсчитывая на выгоды, какія можно получить отъ такого угощенія. М-съ Бардль вынула изъ маленькаго шкафа черную бутылку и, наливая рюмку для м-ра Уэллера, наполнила, по разсянности, три другія рюмки, стоявшія на стол. Такая разсянность была, разумется, естественнымъ слдствіемъ постигнувшаго ее несчастья.

— Что съ вами, м-съ Бардль?— вскричала м-съ Клоппинсъ.— Посмотрите, что вы длаете.

— Ну, это хорошій признакъ,— замтила м-съ Сандерсъ.

— Бдная моя головушка!— воскликнула м-съ Бардль со слабой улыбкой на устахъ.

Самуэль прекрасно понималъ вс эти уловки и потому сказалъ не обинуясь, что передъ ужиномъ онъ обыкновенно пьетъ не иначе, какъ вмст съ какою-нибудь леди. Послдовали остроумныя замчанія, и м-съ Сандерсъ, подшучивая надъ молодымъ человкомъ, обмочила свои губки въ поданной рюмк. Другія дамы, по приглашенію Самуэля, тоже не замедлили послдовать ея примру. Затмъ м-съ Клоппинсъ предложила тостъ въ залогъ будущихъ успховъ вдовы Бардль противъ безсовстнаго старика: леди опорожнили свои рюмки и сдлались чрезвычайно разговорчивы.

— Вы, я думаю, слышали, м-ръ Уэллеръ, какъ идетъ это дло?— спросила м-съ Бардль.

— Кое-что слышалъ,— отвчалъ Самуэль.

— Ахъ, если бы вы знали, м-ръ Уэллеръ, какъ непріятно для бдной женщины таскаться по судамъ,— сказала м-съ Бардль,— но длать больше нечего, пусть будетъ, что будетъ. Покровители мои, Додсонъ и Фоггъ, увряютъ, что мы непремнно будемъ имть успхъ, потому что правда вся на нашей сторон. Ужъ я и не придумаю, что длать, если не успемъ.

Но при одномъ предположеніи о безуспшности своего дла бдная вдова, м-съ Бардль, пришла въ такое сильное волненіе, что немедленно принуждена была налить и опорожнить залпомъ рюмку вина, иначе,— сказала потомъ м-съ Сандерсъ,— безъ этой находчивости и присутствія духа, она бы непремнно лишилась чувствъ.

— Когда вы, вы надетесь, состоится окончательное ршеніе по вашему длу?— спросилъ Самуэль.

— Въ феврал, м-ръ Уэллеръ, или, быть можетъ, въ март,— отвчала м-съ Бардль.

— Сколько будетъ y васъ свидтелей?— спросила м-съ Клоппинсъ.

— Ну, объ этомъ не стоитъ и толковать, моя милая,— сказала м-съ Сандерсъ,— въ свидтеляхъ, разумется, не будетъ недостатка.

— A вдь мн кажется, господа Додсонъ и Фоггъ,— будутъ просто въ отчаяніи, если, чего Боже сохрани, процессъ будетъ проигранъ,— замтила м-съ Клоппинсъ.

— О, они съ ума сойдутъ!— сказала м-съ Сандерсъ.— Вдь ужъ само собою разумется, они взялись хлопотать изъ интереса.

— Что-жъ? дло не рискованное: м-съ Бардль непремнно выиграетъ,— возразила м-съ Клоппинсъ.

— Надюсь,— сказала м-съ Бардль.

— Въ этомъ не можетъ быть ни малйшаго сомннія, — подхватила м-съ Сандерсъ.

— Очень хорошо, сударыни,— сказалъ Самуэль, вставая съ мста,— я со своей стороны считаю нужнымъ пожелать полнаго успха правому длу.

— Покорно васъ благодарю,— съ жаромъ проговорила м-съ Бардль.

— Что-жъ касается до господъ Додсона и Фогга, которые ведутъ дла изъ интереса,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ,— я полагаю, что они — пречестнйшіе плуты, какъ и вся ихъ братія, и на этомъ основаніи, милостивыя государыни, я желаю имъ той награды, которой они вполн заслуживаютъ.

— Небо наградитъ ихъ за доброе дло,— сказала растроганная м-съ Бардль.

— Конечно,— заключилъ м-ръ Уэллеръ.— Желаю вамъ, сударыни, спокойной ночи и пріятныхъ сновъ.

Къ великому утшенію м-съ Самдерсъ, хозяйка не пригласила гостя принять дальнйшее участіе въ поросячьихъ ножкахъ и горячихъ пирожкахъ, которымъ вслдъ затмъ, при слабомъ содйствіи юнаго Бардля, любезныя кумушки оказали полную справедливость.

Возвратившись въ гостиницу ‘Коршуна и Джоржа’, м-ръ Уэллеръ представилъ своему господину достоврный отчетъ о юридической практик господъ Додсона и Фогга, почерпнутый изъ чистйшаго источника въ жилищ м-съ Бардль. Свиданье съ м-ромъ Перкеромъ, происходившее на другой день, вполн подтвердило показаніе м-ра Уэллера, и м-ръ Пикквикъ, собираясь къ святкамъ на Дингли-Делль, получилъ пріятное убжденіе, что дло его по обвиненію его въ неисполненіи общанія жениться мсяца черезъ три будетъ публично производиться въ суд, вдова Бардль имла на своей сторон счастливое столкновеніе обстоятельствъ и юридическую опытность господъ Додсона и Фогга.

Глава XXVII.

Самуэль Уэллеръ совершаетъ путешествіе въ Доркинъ и созерцаетъ свою мачеху.

Оставалось еще два дня до поздки пикквикистовъ на Дингли-Делль. М-ръ Самуэль Уэллеръ сидлъ въ общей зал таверны и, кушая свой завтракъ, размышлялъ, какъ бы попріятне провести это время. День былъ замчательно хорошій. Переходя отъ одной мысли къ другой, м-ръ Уэллеръ вдругъ почувствовалъ припадокъ сыновней любви и убдился, что ему необходимо сдлать визитъ своему почтенному родителю и сходить на поклонъ къ своей мачех. Это убжденіе^: въ такой степени подйствовало на весь его организмъ, что онъ не постигалъ, какъ прежде подобныя мысли ни разу не заронялись въ его душу. Желая безъ малйшаго замедленія исправить такое непростительное забвеніе сыновняго долга, м-ръ Уэллеръ тотчасъ же побжалъ наверхъ къ м-ру Пикквику и попросилъ позволенія отлучиться для этой похвальной цли.

— Ступайте, мой другъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, обнаруживая очевидный восторгъ при такомъ пробужденіи нжныхъ чувствъ въ сердц своего слуги.

М-ръ Угллеръ поклонился.

— Я очень радъ, что вы помните свои сыновнія обязанности,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Я всегда ихъ помнилъ,— отвчалъ Самуэль.

— Это длаетъ вамъ честь, мой другъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ одобрительнымъ тономъ.

— Я и самъ всегда такъ думалъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Если, бывало, я въ чемъ имлъ нужду, то просилъ о томъ своего родители съ великимъ почтеніемъ и преданностью. Иногда же бралъ и самъ, изъ опасенія не понравиться своему родителю какою-нибудь неумстною просьбой. Вообще, сэръ, я избавилъ его отъ многихъ непріятныхъ хлопотъ.

— Въ такомъ случа, мой другъ, вы не совсмъ правильно понимали свой долгъ въ отношеніи къ отцу,— возразилъ м-ръ Пикквикъ съ благосклонной улыбкой.

— По крайней мр, сэръ, y меня всегда были честныя намренія, какъ говорилъ одинъ джентльменъ, колотившій свою жену по три раза въ сутки за то, сэръ, что она была несчастна съ нимъ…

— Вы можете идти, любезный. Ступайте.

— Покорнйше васъ благодарю,— отвчалъ Самуэль, отвшивая низкій поклонъ.

Черезъ нсколько минутъ м-ръ Уэллеръ сидлъ въ своемъ праздничномъ костюм наверху дилижанса, хавшаго въ Доркинъ.

Въ этомъ предмстьи мачиха м-ра Уэллера содержала трактиръ, извстный любителямъ изящнаго подъ именемъ ‘Маркиза Гренби’. Онъ стоялъ при большой дорог, былъ обширенъ и удобенъ во всхъ возможныхъ отношеніяхъ, хотя чистота и опрятность отнюдь не принадлежали къ числу его отличительныхъ свойствъ. Передъ воротами трактира, на высокомъ столб, красовалась огромная вывска, изображающая голову и плечи джентльмена съ раздутыми щеками, одтаго въ красный кафтанъ съ голубыми обшлагами. Это былъ портретъ достопочтеннаго маркиза Гренби. На окнахъ буфета рисовались горшки съ цвтами и разнокалиберные сосуды съ жидкостью всхъ родовъ и видовъ. Открытые ставни были изукрашены золотыми надписями, содержавшими краснорчивйшія рекомендаціи прекраснымъ постелямъ и превосходнымъ винамъ первйшихъ сортовъ. Пестрыя толпы крестьянъ и ямщиковъ, бродившихъ вокругъ конюшни, служили олицетвореннымъ доказательствомъ доброкачественности эля и крпкихъ напитковъ, продававшихся за буфетомъ ‘Маркиза Гренби’. Самуэль Уэллеръ, по выход изъ кареты, осмотрлъ вс эти достопримчательности глазами опытнаго путешественника и, вполн довольный результатомъ своихъ наблюденій, вошелъ въ трактиръ.

— Что вамъ угодно, молодой человкъ?— закричалъ изнутри пронзительный женскій голосъ, лишь только Самуэль переступилъ за поротъ буфета.

По тщательномъ изслдованіи оказалось, что голосъ принадлежалъ довольно высокой и плотной леди съ красными щеками, обличавшими комфортъ домашней жизни и совершеннйшее спокойствіе духа. Она сидла передъ каминомъ и раздувала огонь для приготовленія чая. По другую сторону камина, въ мягкихъ креслахъ съ высокой спинкой, сидлъ, выпрямившись въ струнку, какой-то мужчина въ черномъ поношенномъ костюм, бросившій чрезвычайно пристальный взглядъ на Самуэля, который, въ свою очередь, оглядлъ его съ ногъ до головы.

Это былъ красноносый джентльменъ съ длинной шеей, опухлыми щеками и съ глазами, какъ y гремучей зми, довольно проницательными, но производившими положительно дурное впечатлніе. На немъ были коротенькіе штаны и черные бумажные чулки, довольно грязные и поистасканные, какъ и вс другія части его костюма. Его блый ненакрахмаленный галстухъ болтался весьма неживописно своими длинными концами по обимъ сторонамъ его наглухо застегнутаго жилета, старыя бобровыя перчатки, шляпа съ широкими полями и полинялый зеленый зонтикъ на китовыхъ усахъ лежали весьма чинно и уютно на ближайшемъ кресл, показывая такимъ образомъ, что красноносый владлецъ всхъ этихъ вещицъ не имлъ ни малйшаго намренія торопиться выходомъ изъ трактира.

Отъ добра добра не ищутъ, и красноносый джентльменъ былъ бы очень глупъ и втренъ, если бы вздумалъ удалиться отъ перспективы роскошныхъ благъ, рисовавшихся передъ его глазами. Огонь горлъ ярко въ камин подъ вліяніемъ раздувательныхъ мховъ, и весело киплъ чайникъ подъ вліяніемъ мховъ и огня. На маленькомъ кругломъ столик, накрытомъ чистой скатертью, стоялъ подносъ, и на поднос, въ привлекательной симметріи, были разставлены чайныя чашечки и ложечки со включеніемъ соблазнительныхъ горячихъ пирожковъ, только-что вынутыхъ изъ печи. Передъ самымъ носомъ джентльмена стоялъ другой маленькій подносъ съ ананасовымъ пуншемъ, въ который онъ по временамъ погружалъ свои губы, посматривая каждый разъ на гостепріимную леди, раздувавшую огонь.

Углубившись въ созерцаніе этой восхитительной сцены, Самуэль Уэллеръ пропустилъ мимо ушей первый вопросъ краснощекой леди.

— Что вамъ угодно, молодой человкъ?— повторила леди, возвысивъ свой голосъ.— Что вы стоите, разиня ротъ?

М-ръ Уэллеръ понялъ неприличіе своего поведенія и отвчалъ вопросительнымъ тономъ:

— Старшина дома, сударыня?

— Какой старшина?

— Супругъ вашъ, сударыня.

— Нтъ его дома,— отвчала м-съ Уэллеръ, потому что высокая леди съ красными щеками носила этотъ титулъ посл смерти своего перваго мужа, м-ра Клерка.— Его нтъ дома и его не ждутъ здсь, если вамъ угодно.

— Стало быть, онъ ухалъ сегодня?

— Можетъ быть, ухалъ, а, можетъ, и нтъ,— отвчала м-съ Уэллеръ, подавая новое блюдо горячихъ пирожковъ красноносому джентльмену.— Я не знаю, да и знать не хочу, если хотите.— Прошу покушать, м-ръ Стиджинсъ.

Красноносый джентльменъ, исполняя желаніе м-съ Уэллеръ, тутъ же принялся уписывать пироги съ величайшею жадностью.

Уже при одномъ взгляд на красноносаго джентльмена Самуэль Уэллеръ пришелъ къ вроятному предположенію, что это долженъ быть тотъ самый пастырь, о которомъ разсказывалъ его почтенный родитель. Прожорливость джентльмена возвела эту догадку на степень аксіомы, и м-ръ Уэллеръ понялъ, что, разсчитывая здсь утвердить свою временную квартиру, онъ не долженъ медлить ни одной минутой, иначе участіе его въ роскошномъ завтрак сдлается физически невозможнымъ. Поэтому онъ сдлалъ нсколько шаговъ къ круглому столу, поклонился краснощекой леди и сказалъ:

— Здравствуйте, матушка. Какъ ваше здоровье?

— Должно быть, это какой-нибудь Уэллеръ,— сказала м-съ Уэллеръ, бросая весьма неблагосклонный взглядъ на лицо Самуэля.

— Думать надобно, что Уэллеръ,— отвчалъ невозмутимый Самуэль,— и я надюсь, что этотъ преподобный джентльменъ извинитъ меня, если въ его присутствіи я засвидтельствую свое нижайшее почтеніе достойной супруг моего отца.

Это былъ, такъ сказать, двухствольный комплиментъ, означавшій, во-первыхъ, что м-съ Уэллеръ была пріятная дама и, во-вторыхъ, что м-ръ Стиджинсъ имлъ священническую наружность. Выстрливъ такимъ образомъ, Самуэль немедленно подошелъ къ своей мачих и влпилъ громкій поцлуй въ ея красную щеку.

— Отойди отъ меня,— сказала м-съ Уэллеръ, отталкивая молодого человка.

— Стыдитесь, молодой человкъ,— сказалъ красноносый джентльменъ.

— Стыжусь, очень стыжусь, покорно васъ благодарю,— отвчалъ Самуэль,— м-съ Уэллеръ еще такъ молода и хороша. Вы справедливо изволили замтить.

— Все суета суетъ,— сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

— Ахъ, да, и всяческая суета! — подхватила м-съ Уэллеръ, поправляя свой чепецъ.

Самуэль Уэллеръ не сдлалъ никакихъ замчаній. Его молчаніе служило несомнннымъ знакомъ безпрекословнаго согласія.

Красноносый джентльменъ былъ, повидимому, очень недоволенъ визитомъ Самуэля, и не подлежало ни малйшему сомннію, что м-съ Уэллеръ могла бы также, не нарушая своего комфорта, обойтись безъ этого визита. Не было, однакожъ, никакихъ основательныхъ причинъ выпроводить молодого человка, и м-съ Уэллеръ, скрпя сердце, пригласила его принять участіе въ общей трапез.

— Какъ поживаетъ мой отецъ?— спросилъ м-ръ Уэллеръ.

При этомъ вопрос м-съ Уэллеръ воздла къ потолку свои руки и странно моргнула обоими глазами, какъ будто въ ея сердц пробудились весьма болзненныя чувства.

М-ръ Стиджинсъ простоналъ.

— Что длается съ этимъ джентльменомъ?— спросилъ Самуэль.

— Онъ соболзнуетъ о поведеніи твоего отца,— отвчала м-съ Уэллеръ.

— Неужели?— сказалъ Самуэль.

— И y него есть на это основательныя причины,— прибавила съ важностью м-съ Уэллеръ.

М-ръ Стиджинсъ взялъ новый пирожокъ и простоналъ глубоко.

— Отецъ твой — закоснлый гршникъ,— сказала м-съ Уэллеръ.

— Соболзную о немъ и совоздыхаю,— сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

Затмъ м-ръ Стиджинсъ послалъ въ ротъ огромный кусокъ пирога и снова испустилъ глубокій стонъ.

М-ръ Уэллеръ почувствовалъ сильнйшее желаніе вышибить что-нибудь, похожее на дйствительный стонъ изъ груди красноносаго джентльмена, но онъ обуздалъ свою волю и проговорилъ довольно спокойнымъ тономъ:

— Что-жъ? Разв старикъ совратился съ истиннаго пути?

— Совратился! Онъ никогда и не зналъ истиннаго пути,— сказала м-съ Уэллеръ,— его сердце ожесточилось, душа окрпла и воля его обращена на нечестивыя дла. Каждый вечеръ этотъ добродтельный человкъ,— не хмурьтесь, м-ръ Стиджинсъ: я всегда скажу, что вы добродтельнйшій человкъ,— каждый вечеръ онъ приходитъ къ намъ, и сидитъ по цлымъ часамъ, но это не производитъ на твоего отца никакого впечатлнія.

— Скажите, пожалуйста, это очень странно,— замтилъ Самуэль,— на меня бы, авось, это произвело сильнйшее впечатлніе, если бы я былъ на его мст. Жаль, очень жаль.

— Дло въ томъ, молодой мой другъ,— сказалъ м-ръ Стиджинсъ торжественнымъ тономъ,— что одебелло сердце вашего родителя, и тяжело слышитъ онъ своими умственными ушами. Ахъ, юный другъ мой, кто бы кром него могъ устоять противъ побдительнаго краснорчія нашихъ шестнадцати сестеръ, собирающихъ подписку на благочестивое дло? Добродтельныя особы, принадлежащія къ нашему обществу, желаютъ снабдить дтей вестъ-индскихъ негровъ фланелевыми фуфайками и носовыми нравственными платками.

— Что это за носовые нравственные платки?— спросилъ Самуэль.— Я въ жизнь не слыхалъ о такой мебели.

— Эти платки, юный другъ мой, изобртены вмст для забавы и поученія, потому что по краямъ ихъ четкими буквами изображены разныя нравственныя изреченія, приспособленныя къ дтскому разумнію,— сказалъ красноносый джентльменъ.

— Да, я видывалъ ихъ въ лавкахъ полотняныхъ товаровъ,— сказалъ Самуэль.— Выдумка недурная.

М-ръ Стиджинсъ выпилъ глотокъ ананасоваго пунша и снова испустилъ глубокій вздохъ.

— И ваши дамы никакъ не могли уломать моего отца?— спросилъ Самуэль.

— Никакъ. Сидитъ себ, какъ байбакъ, прости Господи, и покуриваетъ трубку,— сказала м-съ Уэллеръ.— Разъ онъ даже назвалъ этихъ дтей вестъ-индскихъ негровъ … чмъ онъ ихъ назвалъ, м-ръ Стиджинсъ?

— Паршивыми щенками,— отвчалъ съ глубокимъ вздохомъ м-ръ Стиджинсъ.

— Ну да, я и забыла,— сказала м-съ Уэллеръ.— Горе ему, окаянному.

Два новыхъ вздоха и стона заключили достойнымъ образомъ этотъ приговоръ нечестивому старику.

Были бы, вроятно, открыты и другіе прегршенія въ этомъ род, но чай уже слишкомъ разжижился, ананасовый пуншъ исчезъ и не осталось на стол ни одного изъ горячихъ пирожковъ. Красноносый джентльменъ вспомнилъ весьма кстати, что ему предстоитъ выполнить еще кое-какія обязанности и вышелъ изъ дверей въ сопровожденіи хозяйки.

Когда чайный подносъ исчезъ со стола и огонь потухъ въ камин, м-ръ Уэллеръ старшій подъхалъ къ воротамъ ‘Маркиза Гренби’ и, войдя въ трактиръ, встртился съ своимъ возлюбленнымъ сыномъ.

— Ба! Это ты, Самми!— воскликнулъ отецъ.

— Я, дядюшка,— сказалъ сынъ.

И они крпко пожали другъ другу руки.

— Радъ тебя видть, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллерь старшій,— хотя не понимаю, чортъ побери, какъ ты поладилъ съ своей мачехой. Она вдь безпардонная баба!

— Тише!— остановилъ его Самуэль.— Она дома.

— Ничего: не услышитъ. Посл чаю она всегда спускается внизъ часика на два, и мы съ тобой можемъ повальяжничать, Самми.

Проговоривъ это, старикъ Уэллеръ налилъ два стакана горячаго пунша и набилъ дв трубки табакомъ. Отецъ и сынъ услись передъ каминомъ на мягкихъ креслахъ другъ противъ друга и закурили свои трубки.

— Кто-нибудь былъ здсь, Самми?— спросилъ старикъ посл продолжительнаго молчанія.

Самуэль утвердительно кивнулъ головой.

— Красноносый парень?— спросилъ отецъ.

Самуэль кивнулъ опять.

— Расторопный малый, чортъ бы его побралъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, выпуская облако дыма.

— Это видно съ перваго взгляда,— замтилъ Самуэль.

— Ведетъ дла на чистоту,— сказалъ старикъ.

— Какъ это?

— Занимаетъ деньги y этихъ бабъ и отдаетъ ихъ въ долгъ по мелочамъ — на жидовскіе проценты, такъ что капиталъ y него удвоивается въ какіе-нибудь два мсяца. Плутъ первостатейный, Самми.

Самуэль согласился съ такимъ крайнимъ выводомъ своего достопочтеннаго родителя.

— Такъ ты не подписался на эти фланелевыя фуфайки?— сказалъ онъ.

— Разумется, нтъ. Посуди самъ, мой другъ: за коимъ бсомъ фланелевыя фуфайки чертенятамъ, которые никогда не будутъ ихъ носить?

— Конечно, конечно, ты правъ, старикъ. Еще странне по моему, собирать подписку на какіе-то нравственные носовые платки, совершенно безполезные для негровъ.

— Поди ты — толкуй съ ними. Вс эти бабы ходятъ какъ помшанныя, и этотъ уродъ совершенно сбилъ ихъ съ толку. Намедни какъ-то случилось мн проходить мимо ихъ сходки, и что же я увидлъ? какая-то смазливая двочка обходила народъ съ серебрянымъ блюдомъ, и почти каждый клалъ туда золотую или серебряную монету. Вс эти денежки поступили, разумется, въ распоряженіе красноносаго болвана.

— Да онъ ихъ просто грабитъ, этотъ мошенникъ!— замтилъ Самуэль.

— Конечно, грабитъ,— отвчалъ старикъ.— Всего досадне то, что ему удалось вскружить головы многимъ мололымъ двчонкамъ, которыя просто безъ ума отъ него. Толкуетъ онъ имъ всякій вздоръ, гд самъ дьяволъ ничего не пойметъ, a он сидятъ, развсивъ уши, какъ будто бы онъ первый мудрецъ въ свт.

— Какъ это жаль!— воскликнулъ Самуэль.

— Еще бы! Онъ ихъ обманываетъ кругомъ, и он этого совсмъ не замчаютъ. Почти каждый день онъ пускается на новыя продлки, за которыя бы просто стоило его повсить за ноги на первой вислиц.

Кончивъ эту сентенцію, старикъ Уэллеръ допилъ свой стаканъ и поспшилъ налить другой. Въ эту минуту раздался по корридору пронзительный женскій голосъ.

— Слышишь, какъ рычитъ твоя мачеха, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.

И вслдъ за этими словами, м-съ Уэллеръ вошла въ комнату.

— Ты ужъ воротился?— сказала м-съ Уэллеръ.

— Воротился, моя милая,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Что? Еще не приходилъ м-ръ Стиджинсъ? A ужъ пора бы и ужинать.

— Нтъ еще, моя милая, и сказать теб всю правду, я бы не умеръ отъ тоски, если бы онъ вовсе позабылъ дорогу къ нашимъ воротамъ.

— Уродъ!— воскликнула мсь Уэллеръ.

— Спасибо на добромъ слов, душечка,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Полно, старикъ,— сказалъ Самуэль.— Вотъ опять идетъ преподобный джентльменъ.

При этомъ доклад м-съ Уэллеръ поспшила отереть слезы, навернувшіяся на ея глазахъ. Старикъ угрюмо насупилъ брови и закурилъ трубку. Дорогой гость вошелъ, поклонился и съ большимъ комфортомъ занялъ свое мсто.

Покорный убжденіямъ хозяйки, м-ръ Стиджинсъ выпилъ съ дороги стаканчикъ ананасоваго пунша, потомъ другой и потомъ третій, который долженъ былъ предшествовать легкому ужину, приготовленному для него.

За ужиномъ по большей части поддерживали бесду м-съ Уэллеръ и достопочтеннйшій м-ръ Стиджинсъ. Они разсуждали преимущественно о добродтельныхъ овечкахъ, принадлежавшихъ къ ихъ стаду, и при всякомъ удобномъ случа подвергали грозной анафем нечестивыхъ козлищъ, совратившихся съ истиннаго пути. По многимъ несомнннымъ признакамъ оказывалось, что самымъ гадкимъ козломъ былъ не кто другой, какъ неисправимый супругъ м-съ Уэллеръ.

Наконецъ, м-ръ Стиджинсъ, упитанный и упоенный, взялъ свою шляпу, и, пожелавъ своей овечк спокойной ночи, вышелъ изъ дверей. Вслдъ затмъ, заботливый родитель отвелъ въ спальню своего возлюбленнаго сына и оставилъ его одного.

Довольный событіями этого вечера, Самуэль скоро погрузился въ сладкій сонъ, но это не помшало ему встать на другой день съ первыми лучами восходящаго солнца. Закусивъ на скорую руку, онъ немедленно собрался въ обратный путь и уже переступилъ за порогъ гостепріимнаго дома, какъ вдругъ отецъ остановилъ его.

— дешь, Самми?— сказалъ онъ.

— ду. A что?

— Если бы ты угораздился завернуть какъ-нибудь и взять съ собой этого урода…

— Какого?

— Стиджинса.

— Зачмъ ты позволяешь ему показывать свой красный носъ подъ кровлей ‘Маркиза Гренби’?

— Да разв я могу не позволить?

— Разумется, можешь.

— Нтъ, Самми, не могу,— отвчалъ старикъ, покачивая головой.

— Почему же?

М-ръ Уэллеръ старшій устремилъ на своего сына глубокомысленный взоръ и проговорилъ тономъ отчаянно-грустнымъ:

— Ты еще глупъ, другъ мой, Самми. Женись, тогда и узнаешь всю мудрость, но Боже тебя сохрани жениться.

— Ну, такъ прощай,— отвтилъ Самуэль.

— Погоди еще немножко.

— Если бы я быль владльцемъ ‘Маркиза Гренби’, и если бы этотъ негодяй повадился сть пироги за моимъ буфетомъ, я …

— Что бы ты сдлалъ?

— Отправилъ бы его къ чорту на кулички.

М-ръ Уэллеръ старшій покачалъ головой и бросилъ невыразимо грустный взглядъ на своего сына. Затмъ, пожавъ ему руку, онъ медленно отошелъ отъ воротъ и предался размышленіямъ, обсуждая совтъ, данный ему любезнымъ сыномъ.

Самуэль спокойно дошелъ до большой дороги и еще спокойне слъ въ дилижансъ, отправлявшійся въ Лондонъ. Онъ думалъ о своей мачех, о своемъ отц и о вроятныхъ послдствіяхъ своего совта, если только старикъ послушается его на этотъ разъ. Мало-по-малу, однакожъ, онъ выбросилъ вс эти мысли изъ своей головы, и, махнувъ рукой, сказалъ самому себ:

— Пусть будетъ, что будетъ.

A будетъ именно то, о чемъ въ свое время и въ приличномъ мст мы намрены извстить нашихъ читателей въ слдующихъ главахъ этихъ достоврныхъ записокъ.

Глава XXVIII

Англійскія святки и свадьба на Дингли-Делл съ описаніемъ разнообразныхъ, весьма назидательныхъ увеселеній, которыя, къ несчастью, почти вывелись изъ употребленія въ наше время.

Рано по утру, двадцать второго декабря, въ тотъ самый годъ, когда совершались описанныя нами событія, пикквикисты, проворные, какъ пчелы, поднялись съ своихъ постелей и поспшили привтствовать другъ друга въ общей зал. Приближались святки во всемъ своемъ грозномъ величіи и со всми счастливыми обтованіями для честныхъ людей, способныхъ ознаменовать это время беззаботною веселостью, гостепріимствомъ и простодушною любовью къ ближнимъ. Старый годъ, подобно древнему философу, готовился собрать вокругъ себя искреннихъ друзей и распроститься съ ними разъ навсегда за веселой пирушкой, при звукахъ трубъ и литавръ. Веселое время! Счастливое время! Такимъ по крайней мр было и казалось оно для четырехъ пикквикистовъ, утопавшихъ въ океан блаженства при одной мысли о предстоящихъ святкахъ.

Но не одни пикквикисты въ этомъ мір встрчаютъ съ наслажденіемъ святки — время взаимной любви, упованій и надеждъ. Сколько семействъ, разъединенныхъ между собой огромными пространствами и разсянныхъ по распутіямъ тревожной жизни, соединяются теперь опять y домашняго очага союзомъ дружбы и любви, въ которомъ заключается источникъ чистйшихъ наслажденій, несовмстныхъ съ заботами и печалями кратковременной жизни! Не напрасно повсюду, на самыхъ крайнихъ точкахъ земного шара, между племенами американскихъ дикарей, такъ же какъ между образованнйшими націями Европы, существуетъ врованіе, что въ эту пору честный человкъ предвкушаетъ первыя радости будущаго бытія, уготованнаго для него за предлами могилы. О, сколько полузабытыхъ воспоминаній и отжившихъ симпатій пробуждаютъ въ душ веселыя святки!

Теперь мы пишемъ эти строки за нсколько сотъ миль отъ того мста, гд встарину мы, изъ года въ годъ, встрчали этотъ день въ веселомъ родственномъ кругу, вполн счастливые и довольные своей судьбой. Многія сердца, трепетавшія тогда отъ полноты душевнаго восторга, теперь совсмъ перестали биться, многіе взоры, блиставшіе въ ту пору яркимъ свтомъ, угасли навсегда, дружескія руки охладли, глаза, которыхъ мы искали съ нетерпніемъ родственной любви, уже давно сокрыли блескъ свой въ душной могил, и, однакожъ, этотъ старый домъ, эта самая комната, эти веселые голоса и улыбающіяся лица, ихъ шутки, игры, смхъ, все безъ исключенія, и даже самыя мелочныя обстоятельства, соединенныя съ этими счастливыми встрчами, живо обновляются въ душ съ исходомъ каждаго года, какъ будто послднее собраніе происходило только вчера. Какъ же не назвать счастливымъ это время святокъ, если оно съ такою отчетливостью воспроизводитъ въ нашемъ воображеніи беззаботные дни дтскихъ радостей, если старикъ, убленный сдинами, съ восторгомъ припоминаетъ удовольствія своей цвтущей юности, и если путешественники и матросы мысленно переносятся за тысячи миль, возвращаются къ домашнему очагу и тихимъ радостямъ семейной жизни.

Но мы совсмъ заговорились и, увлеченные превосходнйшими свойствами святочныхъ вечеровъ, представляющихся намъ въ вид добродушнаго провинціальнаго джентльмена старой школы, оставили безъ вниманія м-ра Пикквика и его друзей, которые между тмъ сидятъ въ безпокойномъ ожиданіи, подъ открытымъ небомъ, на имперіал моггльтонскаго дилижанса, куда, посл многихъ хлопотъ, забрались они, окутанные съ ногъ до головы шинелями и конфортерами массивнаго свойства. Въ дилижансъ укладывались вещи пассажировъ. Кондукторъ и м-ръ Уэллеръ истощали вс силы своего генія, чтобъ пропихнуть въ передній ящикъ огромную треску, забитую въ длинную срую корзинку, обложенную соломой по бокамъ, снизу и сверху. Въ ящикахъ уже покоились боченки съ устрицами, составлявшими неотъемлемую собственность ученаго мужа, и теперь задача состояла въ томъ, чтобы на поверхности устрицъ утвердить треску. М-ръ Пикквикъ слдитъ съ живйшимъ участіемъ и любопытствомъ за всми эволюціями своего врнаго слуги и кондуктора: они сжимаютъ и комкаютъ несчастную треску на всевозможные лады, поднимаютъ ее вверхъ головой и потомъ вверхъ хвостомъ, сдавливаютъ съ боковъ, тискаютъ съ угловъ, но неумолимая рыба мужественно противостояла всмъ этимъ продлкамъ до тхъ поръ, пока кондукторъ не ударилъ кулакомъ, невзначай, по самой средин корзинки, отчего она вдругъ прошмыгнула въ ящикъ, a съ нею голова и плечи самого кондуктора, который вовсе не ожидая такой непредвиднной уступчивости, переносилъ теперь жестокіе удары, къ неизреченному удовольствію и потх всхъ находящихся въ дилижанс джентльменовъ. М-ръ Пикквикъ улыбается наилюбезнйшимъ образомъ и, вынимая шиллингъ изъ кармана, снисходительно проситъ кондуктора выпить за здоровье своихъ костей стаканъ горячаго пунша: кондукторъ улыбается и снимаетъ шляпу, и на лицахъ Снодграса, Винкеля и Топмана тоже появляется лучезарная улыбка. Чемоданы уложены, сумки упакованы, провизія взята, вс счастливы и довольны. Кондукторъ и м-ръ Уэллеръ исчезаютъ минутъ на пять, вроятно для того, чтобы выпить на дорогу заздравный тостъ въ честь пикквикистовъ, и страшно несетъ водкой изъ ихъ устъ, когда они вновь взгромождаются на верхъ дилижанса. Кучеръ взбирается на козлы, пикквикисты закрываютъ шалями свои носы, м-ръ Уэллеръ даетъ условный знакъ: возжи тронулись, бичъ взвился,и свжіе кони быстро помчались изъ воротъ конторы дилижансовъ.

Съ громомъ несется громоздкій экипажъ по улицамъ обширной столицы, и вотъ онъ, наконецъ, на открытомъ и обширномъ пол. Колеса перекатываются по замерзшей почв, твердой какъ кремень, и кони, послушные взмахамъ бича, бгутъ дружной рысью по гладкой дорог, какъ будто вс вещи позади нихъ — дилижансъ, пассажиры, треска, чемоданы и боченки съ устрицами ученаго мужа — были не боле, какъ легкими перьями на ихъ копытахъ. Вотъ они спустились по косогору и вступили на равнину, на разстояніи двухъ миль гладкую и твердую, какъ мраморъ. Еще энергическій взмахъ бичомъ — и гордые кони мчатся галопомъ, забрасывая свои головы назадъ и побрякивая блестящей сбруей, какъ будто имъ пріятно выражать свое удовольствіе по поводу быстроты своихъ движеній. Кучеръ между тмъ, съ возжами и бичомъ въ одной рук, снимаетъ другою свою шляпу и, укладывая ее на колни, вынимаетъ изъ тульи носовой платокъ и отираетъ потъ съ своего чела, показывая такимъ образомъ проходящимъ пшеходамъ, что искусному и ловкому возниц ничего не стоитъ управлять четверкой рысаковъ. Затмъ, окинувъ окрестность торжествующимъ взглядомъ, онъ укладываетъ платокъ въ тулью, надваетъ шляпу, напяливаетъ на руки шерстяныя перчатки, засучиваетъ рукава, взмахиваетъ еще разъ длиннымъ бичомъ, и борзые кони несутся стрлой, впередъ и впередъ по необъятному пространству.

Лачужки, домишки и сараи, разбросанные тамъ и сямъ по сторонамъ большой дороги, возвщаютъ нагляднымъ образомъ о приближеніи къ какому-то городку или деревн. Весело трубитъ кондукторъ на открытомъ холодномъ воздух въ свой мдный рожокъ и пробуждаетъ стариковъ, мальчишекъ и старухъ, которые, отрываясь отъ огня, только что разведеннаго въ камин, дружной группой подбгаютъ къ окнамъ своей хижины и долго любуются на огромный экипажъ, на кучера и взмыленныхъ коней. Опять и опять раздаются звуки веселаго рожка, и вотъ съ беззаботнымъ крикомъ повысыпали на самую дорогу веселые мальчики, дти фермера, между тмъ, какъ отецъ ихъ, чуть не за милю отъ этого мста, только что размнялся съ кучеромъ дружескимъ поклономъ.

Быстро мчится дилижансъ по улицамъ провинціальнаго города, припрыгивая и приплясывая по веселой мостовой. Кучеръ натягиваетъ возжи и готовится остановить измученныхъ кокей. М-ръ Пикквикъ высвобождаетъ свой носъ изъ-подъ теплой шали, и озирается кругомъ съ величайшимъ любопытствомъ. Замтивъ это, кучеръ извщаетъ ученаго мужа, что это такой-то городъ, и что здсь, на этой самой площади, былъ вчера знаменитый базаръ, предшествующій святкамъ. М-ръ Пикквикъ качаетъ головой, и потомъ, съ прибавленіемъ различныхъ замчаній политико-экономическаго свойства, сообщаетъ вс эти подробности своимъ ученикамъ, которые спшатъ подобострастно высвободить свои уши и глаза изъ-подъ воротниковъ своихъ шинелей. И долго слушаютъ они, и мигаютъ, и вздыхаютъ, и молчатъ. М-ръ Винкель сидитъ на самомъ краю имперіала и, болтаясь одной ногою въ воздух, изъявляетъ готовность низвергнуться на середину улицы, между тмъ, какъ экипажъ, обогнувъ острый уголъ подл сырной лавки, летитъ на край площади, назначенной для рынка. М-ръ Снодграсъ млетъ и дрожитъ, выражая энергическими знаками свое внутреннее безпокойство.

Но вотъ, наконецъ, възжаютъ они на обширный дворъ гостинницы дилижансовъ, гд стоятъ уже свжіе и бодрые кони, украшенные блестящей сбруей. Кучеръ бросаетъ возжи, спрыгиваетъ съ козелъ, и вслдъ за нимъ опускаются на землю верхніе пассажиры, за исключеніемъ джентльменовъ, не совсмъ увренныхъ въ своей способности съ приличною ловкостью взобраться опять на свои мста. Эти господа остаются па имперіал, хлопаютъ руками и бойко стучатъ нога объ ногу, между тмъ, какъ ихъ жадные глаза и красные носы устремляются на яркій огонь за буфетомъ трактира и на свжіе листья остролистника, украшающаго окна своими блестящими ягодами {Можетъ быть, не всмъ извстно, что остролистникъ, holly — вчно зеленое дерево съ красными и желтыми ягодами, изъ породы іlех — играетъ въ Англіи на святкахъ такую же роль, какъ въ Германіи и y насъ въ Петербург елка наканун Рождества. Прим. перев.}.

Кондукторъ между тмъ передалъ, кому слдуетъ, срый бумажный пакетъ, вынутый имъ изъ маленькаго мшечка, повшеннаго черезъ его плечо на кожаномъ ремн, тщательно осмотрлъ заложенныхъ лошадей, сбросилъ на мостовую сдло, привезенное имъ изъ Лондона на кровл дилижанса, и произнесъ нсколько замчаній по поводу бесды между кучеромъ и конюхомъ, разсуждавшими о гндомъ жеребчик, который имлъ несчастіе въ прошлую поздку испортить одну изъ своихъ переднихъ ногъ. Затмъ, кондукторъ и м-ръ Уэллеръ снова засдаютъ сзади на своихъ мстахъ, кучеръ красуется на козлахъ, старый джентльменъ, смотрвшій въ окно извнутри кареты, задергиваетъ стекло, и все обнаруживаетъ готовность пуститься снова въ дальнйшій путь, за исключеніемъ ‘двухъ толстенькихъ джентльменовъ’, о которыхъ кучеръ уже минуты дв заботится и разспрашиваетъ съ видимымъ нетерпніемъ. Еще одна минута, и сильная тревога поднимается на широкомъ двор. Кучеръ, кондукторъ, Самуэль Уэллеръ, м-ръ Винкель, м-ръ Снодграсъ, вс конюхи и вс праздные зваки, имъ же нтъ числа, кричатъ во все горло, призывая къ своимъ постамъ отставшихъ джентльменовъ. Раздается отдаленный отвтъ съ противоположнаго конца: м-ръ Пикквикъ и м-ръ Топманъ бгутъ взапуски, едва переводя духъ: были они въ буфет, гд промачивали свои застывшія горла двумя стаканами горячаго пунша, и пальцы м-ра Пикквика окоченли до того, что онъ провозился пять минутъ, прежде чмъ усплъ вытащить изъ кошелька шесть пенсовъ, чтобъ вручить буфетчику за пуншъ.

— Скоре, господа!— кричитъ нетерпливый кучеръ.

— Скоре господа!— повторилъ кондукторъ.

— Какъ вамъ не стыдно, господа!— возглашаетъ старый джентльменъ, считавшій неизъяснимымъ безстыдствомъ бгать изъ кареты, когда честный пассажиръ долженъ дорожить каждою минутой.

М-ръ Пикквикъ карабкается по одну сторону, м-ръ Толманъ по другую, м-ръ Винкель кричитъ ‘шабашъ!’ Самуэль Уэллеръ гласитъ ‘баста’, и дилижансъ благополучно трогается съ мста. Шали приходятъ въ движеніе на джентльменскихъ шеяхъ, мостовая трещитъ, лошади фыркаютъ, несутся, и пассажиры опять вдыхаютъ въ открытомъ пол свжій воздухъ.

Дальнйшее путешествіе м-ра Пикквика и его друзей на мызу Дингли-Делль не представляетъ ничего слишкомъ замчательнаго, особенно въ ученомъ смысл. Само собою разумется, что они останавливались въ каждомъ трактир для утоленія своей жажды горячимъ пуншомъ, который въ то же время долженъ былъ предохранить ихъ джентльменскіе носы отъ злокачественнаго вліянія мороза, оковавшаго землю своими желзными цпями. Наконецъ, въ три часа за полдень, они остановились, здравы и невредимы, веселы и спокойны, въ гостиниц ‘Голубого льва’, что въ город Моггльтон, гд нкогда удалось имъ присутствовать на гражданскомъ пиршеств криккетистовъ.

Подкрпивъ себя двумя стаканами портвейна, м-ръ Пикквикъ принялся свидтельствовать своихъ устрицъ и знаменитую треску, вынырнувшую теперь изъ ящика на привольный свтъ, какъ вдругъ кто-то слегка дернулъ его сзади за подолъ шинели. Оглянувшись назадъ, ученый мужъ съ изумленіемъ и радостью увидлъ, что предметъ, вздумавшій такимъ невиннымъ и любезнымъ способомъ обратить на себя его джентльменское вниманіе, былъ не кто другой, какъ любимый пажъ м-ра Уардля, извстный читателямъ этой достоврной исторіи подъ характеристическимъ титуломъ ‘жирнаго парня’.

— Эге!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Эге!— сказалъ жирный парень.

И сказавъ это, жирный парень съ наслажденіемъ взглянулъ на устрицъ, на треску и облизнулся. Былъ онъ теперь еще нсколько жирне, чмъ прежде.

— Ну, какъ вы поживаете, мой юный другъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Ничего,— отвчалъ жирный толстякъ.

— Вы что-то очень красны, любезный другъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Можетъ быть.

— Отчего бы это?

— Да, я вздремнулъ малую толику на кухн, въ ожиданіи вашей милости,— отвчалъ толстякъ, покоившійся невиннымъ сномъ въ продолженіе нсколькихъ часовъ,— я пріхалъ сюда въ телжк, въ которой хозяинъ приказалъ мн привести домой вашъ багажъ. Онъ хотлъ было послать со мною верховыхъ лошадей, да разсудилъ, что, можетъ быть, вы вздумаете лучше пройтись пшкомъ до Дингли-Делль, такъ какъ, видите ли, теперь довольно холодно.

— Конечно, конечно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ скороговоркой.

Ученый мужъ быстро сообразилъ и припомнилъ, какъ нкогда онъ и его друзья путешествовали въ этой сторон съ негодной клячей, надлавшей имъ столько непріятныхъ хлопотъ.

— Да, лучше ужъ мы пройдемся пшкомъ,— повторилъ онъ.— Самуэль!

— Что прикажете?

— Помогите этому парню уложить въ телжку наши вещи и ступайте съ нимъ вмст на Дингли-Делль.

— A вы-то гд останетесь, сэръ?

— Мы пойдемъ пшкомъ.

Сдлавъ это премудрое распоряженіе и щедро наградивъ кучера съ кондукторомъ, м-ръ Пикквикъ немедленно полетлъ съ своими друзьями по знакомымъ полямъ, мечтая съ наслажденіемъ о пріятномъ отдых на гостепріимной мыз. М-ръ Уэллеръ и жирный парень стояли другъ противъ друга первый разъ въ своей жизни. Самуэль взглянулъ на жирнаго парня съ превеликимъ изумленіемъ и, не сдлавъ никакихъ словесныхъ замчаній, поспшно принялся нагружать миньятюрную телжку, между тмъ, какъ жирный толстякъ продолжалъ спокойно стоять подл него, любуясь, повидимому, работой и ухватками расторопнаго м-ра Уэллера.

— Вотъ и все,— сказалъ Самуэль, уложивъ наконецъ послднюю сумку,— все.

— Странно, какъ это вышло,— отвчалъ жирный парень самодовольнымъ тономъ,— оно ужъ вдь точно, ничего больше нтъ.

— Вы чудесный человкъ, я вижу,— сказалъ Самуэль,— можно бы, при случа, показывать васъ за деньги, какъ рдкость.

— Покорно васъ благодарю,— отвчалъ толстякъ.

— Скажите-ка, любезный другъ: на сердц y васъ нтъ какой-нибудь особенной кручины?— спросилъ Самуэль.

— Нтъ, кажется.

— Вдь вотъ оно, подумаешь, какъ можно ошибиться, a я, глядя на васъ, воображалъ, что вы страдаете неисцлимою привязанностью къ какой-нибудь красотк.

Жирный парень покачалъ головой и улыбнулся.

— Ну я радъ, любезный другъ,— сказалъ Самуэль.— Что, вы употребляете какіе-нибудь крпкіе напитки?

— Изрдка почему не употреблять, но вообще я лучше люблю пость.

— Такъ, какъ мн бы слдовало догадаться, но я собственно хотлъ вамъ предложить какой-нибудь стаканчикъ для полированія крови … для того, то есть, чтобы согрть немножко свои кости, но вы, какъ я вижу, неспособны чувствовать холодъ.

— Никогда,— подхватилъ скороговоркой жирный парень,— да вотъ и теперь, съ вашего позволенія, не мшало бы, такъ сказать, стаканъ хорошенькой настоечки.

— Ой ли? Мы васъ попотчуемъ и ликерчикомъ для перваго знакомства. Пойдемте.

За буфетомъ Голубого льва жирный толстякъ, не мигнувъ и не поморщившись, залпомъ проглотилъ огромный стаканъ крпкаго ликера. Такой подвитъ значительно возвысилъ его во мнніи столичнаго слуги, и м-ръ Уэллеръ немедленно послдовалъ его примру. Затмъ они пожали другъ другу руки и пошли къ телжк.

— Вы умете править?— спросилъ жирный парень.

— Гораздъ былъ въ старину, не знаю, какъ теперь,— отвчалъ Самуэль.

— И прекрасно, извольте получить,— сказалъ жирный парень, вручая ему возжи и указывая на дорогу.— Путь гладкій, какъ стрла: не ошибетесь.

Съ этими словами жирный парень улегся вдоль телги подл трески и, положивъ подъ голову, вмсто подушки, боченокъ съ устрицами, немедленно погрузился въ сладкій сонъ.

— Вотъ теб разъ, навязали на шею славнаго дтину!— воскликнулъ Самуэль.— Онъ ужъ и храпитъ, провалъ его возьми!— Эй, ты, молодой лунатикъ!

Но и посл троекратныхъ возгласовъ, молодой лунатикъ не обнаружилъ ни малйшихъ признаковъ присутствія сознанія въ своемъ тучномъ организм.

— Длать нечего, пусть его дрыхнетъ.

Проговоривъ эту сентенцію, м-ръ Уэллеръ слъ на облучекъ, дернулъ возжами и погналъ старую клячу по гладкой дорог на Дингли-Делль.

Между тмъ м-ръ Пикквикъ и его друзья, сообщившіе дятельную циркуляцію своей крови, весело продолжали свой путь по гладкимъ и жесткимъ тропинкамъ. Воздухъ былъ холодный и сухой, трава заманчиво хрустла подъ джентльменскими ногами, сдые сумерки приближались съ каждою минутой: все это, вмст взятое, со включеніемъ пріятной перспективы отдыха и угощеній на гостепріимной мыз, сообщило самое счастливое настроеніе мыслямъ и чувствамъ беззаботныхъ джентльменовъ. Прогулка на уединенномъ пол имла столько поэтическихъ сторонъ, что ученый мужъ былъ бы, пожалуй, не прочь скинуть шинель и даже играть въ чехарду съ плнительнымъ увлеченіемъ рзваго юноши, и еслибъ м-ръ Топманъ предложилъ ему свою спину, мы нисколько не сомнваемся, что м-ръ Пикквикъ принялъ бы это предложеніе съ неподдльнымъ восторгомъ.

Однакожъ м-ръ Топманъ, сверхъ всякаго ожиданія, былъ далекъ отъ подобной мысли, и почтенные друзья продолжали свой путь степенно, съ философскимъ глубокомысліемъ разсуждая о многихъ назидательныхъ предметахъ. Лишь только путешественники повернули въ проску, которая должна была по прямой линіи привести ихъ на Меноръ-Фармъ, передъ ними вдругъ раздался смшанный гулъ многихъ голосовъ, и, прежде чмъ можно было догадаться, кому принадлежатъ эти голоса, они очутились въ самомъ центр многочисленной компаніи, которая, повидимому, ожидала прибытія столичныхъ гостей.

— Ура! Ура! Ура!

Такъ голосилъ старикъ Уардль, и ученый мужъ мгновенно понялъ, изъ чьей груди выходили эти звуки.

Компанія въ самомъ дл была многочисленная. Прежде всего рисовался въ ней самъ м-ръ Уардль, обнаружившій съ перваго раза энергическіе признаки разгула и совершеннаго довольства самимъ собою. Потомъ, были тутъ миссъ Арабелла и врный ея спутникъ, м-ръ Трундль. За ними, наконецъ, выступали стройнымъ хороводомъ миссъ Эмилія и около дюжины молодыхъ двицъ, гостившихъ на мыз по поводу свадьбы, которая должна была совершиться на другой день. Вс были веселы, счастливы и довольны.

При такихъ обстоятельствахъ церемонія представленія совершилась очень скоро, или, лучше сказать, представленіе какъ-то послдовало само собою, безъ всякихъ предварительныхъ церемоній. Минутъ черезъ десять, м-ръ Пикквикъ былъ здсь какъ дома, и на первый разъ съ отеческою нжностью перецловалъ всхъ двицъ отъ первой до послдней. Нкоторыя, однакожъ, нашли, что старикашка черезчуръ назойливъ, и, когда вся компанія подошла къ плетню, составлявшему изгородь усадьбы, одна молодая двушка, съ миніатюрными ножками, обутыми въ миніатюрныя ботинки, никакъ не соглашалась перелзть черезъ плетень, пока будетъ смотрть на нее м-ръ Пикквикъ, и на этомъ законномъ основаніи, приподнявъ на нсколько дюймовъ свое платье, она простояла минутъ пять на камн передъ плетнемъ, до тхъ поръ, пока столичные гости вдоволь налюбовались ея рдкими ботинками и ножками. М-ръ Снодграсъ, при этой переправ, предложилъ свои услуги миссъ Эмиліи, причемъ каждый замтилъ, что переправа ихъ продолжалась слишкомъ долго. М-ръ Винкель между тмъ хлопоталъ около черноглазой двушки въ миніатюрныхъ мховыхъ полусапожкахъ, которая повидимому, боялась и кричала больше всхъ, когда ловкій джентльменъ пересаживалъ ее черезъ плетень.

Все это было и казалось удивительно забавнымъ. Когда, наконецъ, вс трудности переправы были побждены безъ всякихъ дальнйшихъ приключеній, и компанія выступила на открытое поле, старикъ Уардль извстилъ м-ра Пикквика, что они только-что ходили ревизовать мебель и вс принадлежности домика, гд молодая чета должна была поселиться посл святокъ, причемъ женихъ и невста стыдливо потупили головы и зардлись самымъ яркимъ румянцемъ. Въ эту же пору молодая двушка съ черными глазами и мховыми полусапожками шепнула что-то на ухо миссъ Эмиліи и бросила лукавый взглядъ на м-ра Снодграса, причемъ Эмилія, румяная какъ роза, назвала свою подругу глупой двчонкой, a м-ръ Снодграсъ, скромный и стыдливый, какъ вс великіе геніи и поэтическія натуры, почувствовалъ въ глубин души, что кровь чуть-ли не прихлынула къ самымъ полямъ его шляпы. Въ эту минуту онъ искренно желалъ, чтобъ вышерченная двица съ черными глазами, лукавымъ взглядомъ и мховыми полусапожками удалилась на тотъ край свта.

И ужъ если такимъ образомъ все катилось какъ по маслу на открытомъ пол, можно заране представить, какой пріемъ нашли столичные джентльмены въ самыхъ предлахъ счастливаго хутора, подъ гостепріимной кровлей старика Уардля. Даже слуги и служанки растаяли отъ удовольствія, при взгляд на добродушную фигуру ученаго мужа, a миссъ Эмма бросила полугнвный и вмст плнительно-очаровательный взглядъ на м-ра Топмана, причемъ озадаченный джентльменъ невольно всплеснулъ руками, и радостный крикъ самъ собою вырвался изъ его груди.

Старая леди сидла въ праздничномъ костюм на своемъ обыкновенномъ мст въ гостиной, но видно было по всему, что она находилась въ чрезвычайно раздраженномъ состояніи духа, и это естественнымъ образомъ увеличивало ея глухоту. Она не выходила никогда изъ своей степенной роли и, какъ обыкновенно бываетъ съ особами ея преклонныхъ лтъ, сердилась почти всякій разъ, когда молодые люди въ ея присутствіи позволяли себ удовольствія, въ которыхъ сама она не могла принимать непосредственнаго участія. Поэтому теперь она сидла въ своихъ креслахъ, выпрямивши насколько могла свой станъ, и бросала во вс стороны гордые и грозные взгляды.

— Матушка,— сказалъ Уардль,— рекомендую вамъ м-ра Пикквика. Вы вдь помните его?

— Много чести и слишкомъ много хлопотъ, если ты заставишь меня помнить обо всхъ, кто здсь бываетъ,— отвчала старая леди съ большимъ достоинствомъ.

— Но вы еще недавно, матушка, играли съ нимъ въ карты. Разв забыли?

— Нечего объ этомъ толковать. М-ръ Пикквикъ не станетъ думать о такой старух, какъ я. Можешь оставить его въ поко. Никто, разумется, не помнитъ и не заботится обо мн, и это въ порядк вещей.

Здсь старая леди тряхнула головой и принялась разглаживать дрожащими руками свое шелковое платье сро-пепельнаго цвта.

— Какъ это можно, сударыня!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Чмъ, позвольте спросить, я имлъ несчастіе заслужить вашъ гнвъ? Я нарочно пріхалъ изъ Лондона, чтобъ удостоиться вашей бесды, и сыграть съ вами партію въ вистъ. Мы съ вами должны показать примръ этой молодежи и протанцовать въ ея присутствіи менуэтъ, чтобъ она поучилась уважать стариковъ.

Старуха видимо повеселла, и черты ея лица быстро прояснились, но чтобъ не вдругъ выйдти изъ своей степенной роли, она отвтила довольно суровымъ тономъ:

— Не слышу.

— Полноте, матушка,— сказалъ Уардль, — м-ръ Пикквикъ говоритъ громко, и y васъ есть слуховой рожокъ. Не сердитесь на насъ. Вспомните Арабеллу: бдняжка и безъ того упала духомъ. Вы должны развеселить ее.

Не было никакихъ сомнній, что старуха разслышала ясно слова сына, потому что губы ея дрожали, когда онъ говорилъ. Но старость, какъ и дтство, иметъ свои маленькіе капризы, и почтенная мать семейства не вдругъ хотла отстать отъ своей роли. Поэтому она принялась разглаживать свое платье и, повернувшись къ м-ру Пикквику, проговорила:

— Ахъ, м-ръ Пикквикъ, молодые люди теперь совсмъ не то, что прежде, когда я сама была молодой двицей.

— Въ этомъ, сударыня, не можетъ быть ни малйшаго сомннія,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ,— и вотъ почему я особенно дорожу тми немногими особами, въ которыхъ еще остались проблески нашей почтенной старины.

Говоря это, м-ръ Пикквикъ ласково подозвалъ къ себ миссъ Арабеллу и, напечатлвъ поцлуй на ея щек, попросилъ ее ссть на маленькой скамейк y ногъ старушки. Было ли то выраженіе любящей физіономіи, когда внучка бросила нжный взглядъ на лицо своей бабушки, или старая леди невольно уступила могущественному вліянію рчей великаго мужа, только на этотъ разъ лицо ея совершенно прояснилось, и она уже не думала боле скрывать восторговъ своего сердца. Не сдлавъ никакихъ замчаній на слова м-ра Пикквика, старушка бросилась на шею своей внучки, и весь остатокъ ея гнва окончательно испарился въ поток безмолвныхъ слезъ.

Беззаботно, игриво и совершенно счастливо прошелъ этотъ вечеръ, оставшійся навсегда въ памяти ученаго мужа и занявшій нсколько блистательныхъ страницъ въ дловыхъ отчетахъ его клуба. Степенно, чинно и торжественно списывались и записывались ремизы, когда м-ръ Пикквикъ игралъ въ карты съ почтенной матерью семейства, шумно и буйно веселились молодые люди за круглымъ столомъ, въ почтительномъ отдаленіи отъ стариковъ.

Въ глухую полночь дамы разошлись по своимъ спальнямъ, но долго и посл нихъ обходили круговую пуншевые стаканы и бокалы съ искрометнымъ, и здоровъ былъ сонъ всей честной компаніи, и радужно-плнительны были ея грезы. Достойно замчанія, что м-ръ Снодграсъ бредилъ всю ночь о миссъ Эмиліи Уардль, между тмъ какъ сонныя виднія м-ра Винкеля имли главнйшимъ образомъ весьма близкое отношеніе къ чернымъ глазамъ, лукавой улыбк и мховымъ полусапожкамъ одной молодой двицы.

Поутру на другой день м-ръ Пикквикъ проснулся очень рано. Его пробудилъ смутный гулъ разныхъ голосовъ и стукъ многочисленныхъ шаговъ. Суматоха была такого рода, что и жирный толстякъ пробудился отъ своего тяжелаго сна. Не снимая ночной ермолки съ нарядными кисточками, м-ръ Пикквикъ слъ на краю постели, повсилъ голову и углубился въ размышленія. Надлежало разгадать, отчего происходилъ въ дом такой необыкновенный шумъ. Женская прислуга и молодыя двушки, гостившія на хутор, бгали взадъ и впередъ, требовали иголокъ, нитокъ, горячей воды, мыла, помады, и ученый мужъ разслышалъ нсколько разъ весьма странныя изрченія въ род слдующихъ: ‘Приколите, моя милая, подтяните, завяжите, пригладьте, заснуруйте, вотъ такъ, спасибо, душенька’.— ‘Что бы это значило?’ — думалъ м-ръ Пикквикъ.— ‘Не пожаръ ли?’ Но углубляясь постепенно въ сущность предмета, онъ припомнилъ, наконецъ, что сегодня свадьба, и что, стало быть, молодыя двицы занимаются своимъ туалетомъ. На этомъ основаніи, онъ самъ поспшилъ одться въ свой праздничный костюмъ и немедленно сошелъ въ столовую.

Невозможно описать, съ какимъ волненіемъ и суетливостью бгала по всему дому женская прислуга, перетянутая въ струнку въ своихъ розовыхъ муслиновыхъ платьицахъ. Старая леди величественно выступала теперь въ своемъ парчевомъ плать, не видавшемъ лтъ двадцать сряду дневного свта, за исключеніемъ тхъ, весьма немногихъ лучей, которые насильственно прокрадывались черезъ щели корзинки, гд покоился этотъ форменный нарядъ. М-ръ Трундль, украшенный высокимъ перомъ, былъ, казалось, въ тревожномъ и нервозномъ состояніи духа. Достопочтенный хозяинъ дома и отецъ невсты употреблялъ, повидимому, энергическія усилія казаться беззаботнымъ и веселымъ, но слды явнаго безпокойства тмъ не мене выражались на его лиц. Вс молодыя двушки находились въ волненіи и были въ блыхъ кисейныхъ платьяхъ, за исключеніемъ двухъ или трехъ, которыя должны были присутствовать наверху, при туалет невсты, въ качеств ея дружекъ. Пикквикисты рисовались въ парадныхъ блестящихъ костюмахъ, сшитыхъ по послдней мод и обновленныхъ теперь въ первый разъ. Передъ домомъ на лугу съ самаго разсвта собрались цлыя полчища принадлежащихъ къ мыз ребятишекъ, взрослыхъ парней и мужей, шляпы которыхъ были украшены перьями, a петлицы сюртуковъ цвточками: все это кричало и ревло дружнымъ хоромъ, и все провозглашало многая лта достопочтенному Уардлю, его чадамъ и домочадцамъ. Коноводомъ этой толпы, само собою разумется, былъ не кто другой, какъ м-ръ Самуэль Уэллеръ, который въ одну ночь пріобрлъ всеобщую извстность на Дингли-Делль, какъ будто онъ и родился на этой мыз.

Свадьба весьма часто служитъ источникомъ остроумія и шутокъ для многихъ веселыхъ особъ, но мы, съ своей стороны, не находимъ въ этомъ обстоятельств ни малйшаго повода для какой бы то ни было потхи. Мы разумемъ собственно внчальный обрядъ, и покорнйше просимъ принять къ свднію, что мы душевно ненавидимъ вс скрытые или явные сарказмы, которымъ подвергается супружеская жизнь. Много радостей и удовольствій встрчаютъ молодые люди въ день своей свадьбы, но и многія заботы тяжелымъ бременемъ падаютъ на ихъ сердце. Невста покидаетъ родительскій домъ навсегда, тотъ домъ, гд впервые испытала она радость и горе жизни, гд развились въ ея сердц чувства преданности и любви къ милымъ особамъ, связаннымъ съ нею узами родства и дружбы — и вотъ, не дале какъ сегодня, уйдетъ она въ чужую семью, съ тмъ, чтобы продолжать путь своей жизни въ кругу невдомыхъ людей … Что тутъ смшного, милостивые государи? Молодая двушка груститъ, тоскуетъ, розы вянутъ на ея щекахъ, и горькія слезы льются изъ ея глазъ, когда оставляетъ она родную семью: все это естественныя чувства, которыя отнюдь не могутъ служить предметомъ комическихъ сценъ. Я не стану ихъ описывать, потому что не хочу набрасывать печальный колоритъ на эту главу.

Скажемъ вкратц, что все шло, какъ слдуетъ, и все окончились благополучно. Бракосочетаніе совершалъ старый пасторъ въ приходской церкви Дингли-Делль, и на одной изъ страницъ метрической книги до сихъ поръ блеститъ имя м-ра Пикквика, подписавшагося въ качеств свидтеля со стороны жениха. Молодая двушка съ черными глазами подписалась весьма нетвердою и дрожащею рукой, такъ что едва могли разобрать ея имя. Почеркъ миссъ Эмиліи и другой невстиной подруги тоже чрезвычайно неразборчивъ. Волненіе, вроятно, было общее, хотя молодыя двушки, по выход изъ церкви, согласились вообще, что тутъ, собственно говоря, ничего нтъ страшнаго. Правда, черноглазая двица, щеголявшая наканун въ мховыхъ полусапожкахъ, объявила м-ру Винкелю, что она ни за что не согласится испытать сама на себ такіе ужасы, но мы имемъ причины думать, что въ этомъ случа она нсколько покривила душой.

По окончаніи бракосочетанія, м-ръ Пикквикъ привтствовалъ новобрачныхъ поздравительною рчью и, при этомъ поздравленіи, возложилъ на невсту богатые золотые часы съ богатйшею цпочкой, которую, до настоящей минуты, не созерцалъ еще ни одинъ смертный, кром ювелира, продавшаго ученому мужу эту драгоцнность. Вслдъ за рчью м-ра Пикквика загудлъ старый церковный колоколъ, и вся компанія отправилась домой, гд приготовленъ былъ роскошный завтракъ.

— Эй, ты, сонуля! Куда поставить эти подовые пирожки?— сказалъ м-ръ Уэллеръ жирному парню, когда они вмст съ нимъ накрывали на столъ.

— Вотъ сюда,— отвчалъ толстякъ, указывая на середину стола.

— Очень хорошо,— сказалъ Самуэль,— все теперь y насъ въ порядк, какъ слдуетъ быть на свадьб. Святочные пироги, поросенокъ, джентльменскій соусъ, философскія трюфли, богатырскія устрицы … наше почтеніе, кушай да облизывайся!

Проговоривъ это, м-ръ Уэллеръ поклонился съ комическою важностью и, отступивъ шага два назадъ, принялся любоваться на симетрическій порядокъ, въ какомъ были разставлены джентльменскія блюда. Въ эту минуту новобрачные, сопровождаемые многочисленной свитой, воротились изъ церкви.

— Уардль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, усаживаясь за столъ,— въ честь этого счастливаго событія мы тяпнемъ по стаканчику вина.

— Хорошо, дружище, хорошо!— отвчалъ м-ръ Уардль.— Эй, Джой!.. ахъ, проклятый, онъ кажется заснулъ.

— Совсмъ нтъ, я не сплю,— отвчалъ жирный парень, выскакивая изъ отдаленнаго угла, гд онъ пожиралъ святочный пирогъ съ такою жадностью и поспшностью, которая въ совершенств противорчила медленнымъ и обдуманнымъ движеніямъ этого интереснаго молодого человка.

— Стаканъ вина м-ру Пикквику!

— Слушаю, сэръ.

Наполнивъ и подавъ стаканъ, жирный парень удалился за стулъ своего господина, и принялся наблюдать оттуда веселую игру джентльменскихъ вилокъ и ножей съ какою-то дикою и мрачною радостью, которая была совершенно оригинальна въ своемъ род. Ни одинъ кусокъ съ джентльменскаго блюда не ускользалъ, повидимому, отъ его жаднаго вниманія, и, казалось, онъ въ своемъ воображеніи глоталъ его съ величайшею жадностью.

— Благослови васъ Богъ, старый товарищъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Многая лта вамъ, любезный другъ!— воскликнулъ м-ръ Уардль.

И они чокнулись другъ съ другомъ отъ полноты сердечнаго восторга.

— М-съ Уардль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— не мшаетъ намъ, старымъ людямъ, въ честь этого радостнаго событія выпить всмъ по рюмк вина.

Старушка была, казалось, погружена въ глубокую думу.— Она сидла на переднемъ конц стола, окруженная съ одной стороны новобрачною четою, a съ другой особой м-ра Пикквика, который рзалъ святочный пирогъ. Но лишь только м-ръ Пикквикъ началъ говорить, она мигомъ поняла смыслъ его рчи и тотчасъ-же выпила полную рюмку за его долголтіе и благоденствіе и счастье … Затмъ, достопочтенная праматерь семейства, одушевленная стародавними воспоминаніями, представила собранію полный и удовлетворительный отчетъ о собственной своей свадьб, и о томъ, какіе длинные шлейфы носились въ ея время, и какъ щеголяли на высокихъ каблучкахъ, и какъ блистала въ тогдашнемъ свт прекрасная леди Толлинглауеръ, умершая лтъ за сорокъ назадъ, и какъ случилась съ нею одна прелюбопытная исторія, которую, тоже во всей подробности, разсказала теперь достопочтенная праматерь семейства, причемъ она хохотала отъ всей души, и вс молодыя двицы тоже хохотали отъ чистаго сердца, потому что никакъ не могли взять въ толкъ, о чемъ разсуждаетъ grande maman. 3aмтивъ, что ея разсказъ производитъ всеобщую веселость, старая леди засмялась вдесятеро веселе и громче и, для общаго назиданія, сообщила еще предиковинную исторію о старинныхъ робронахъ, причемъ опять молодыя двушки залилсь самымъ задушевнымъ смхомъ. Наконецъ, ученый мужъ довершилъ трудную операцію со святочнымъ пирогомъ, раздробивъ его на равные куски, по числу гостей. Молодыя двушки, какъ и слдуетъ, прятали отъ своихъ порцій по маленькому кусочку, чтобы вечеромъ, когда придетъ пора ложиться спать, спрятать ихъ подъ свои подушки, отчего каждая изъ нихъ должна была увидть во сн своего будущаго суженаго-ряженаго. Вс замтили продлки молодыхъ двицъ, и вс закатились опять плнительно-востор.еннымъ смхомъ.

— М-ръ Миллеръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ своему старому знакомцу, черноволосому и краснощекому джентльмену, сидвшему подл него,— м-ръ Миллеръ, рюмку вина съ вами, если позволите.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, м-ръ Пикквикъ,— отвчалъ краснощекій джентльменъ торжественнымъ тономъ.

— Включите и меня, господа,— сказалъ пасторъ.

— И меня,— перебила его жена.

— И меня, и меня,— закричали дв бдныхъ родственницы на противоположномъ конц стола, которыя кушали съ завиднымъ аппетитомъ и смялись при каждомъ остроумномъ слов.

М-ръ Пикквикъ выразилъ свое душевное удовольствіе, и глаза его заискрились лучезарнымъ восторгомъ.

— Милостивыя государыни и милостивые государи,— вдругъ заговорилъ ученый мужъ, быстро поднимаясь съ мста

— Слушайте, слушайте! слушайте, слушайте! слушайте, слушайте!— завопилъ м-ръ Уэллеръ, въ припадк отчаяннаго энтузіазма.

— Позвать сюда всхъ слугъ и служанокъ!— закричалъ м-ръ Уардль, предотвращая такимъ образомъ публичный выговоръ, который, безъ сомннія, Самуэль Уэллеръ неизбжно долженъ былъ получить отъ своего господина. — Пусть они выпьютъ по стакану вина за здоровье новобрачныхъ. Ну, Пикквикъ, продолжайте!

И среди торжественнаго молчанія, прерываемаго только шепотомъ служанокъ, ученый мужъ началъ такимъ образомъ:

— Милостивыя государыни и милостивые государи… нтъ, къ чему я стану обращаться къ вамъ съ этимъ церемоннымъ титуломъ? Я стану называть васъ лучше друзьями, мои милые друзья, если только дамы позволятъ мн эту вольность …

Громкія рукоплесканія всхъ джентльменовъ и леди пріостановили на нсколько минутъ великолпную рчь ученаго мужа. Черноглазая двица объявила, между прочимъ, что она готова расцловать краснорчиваго оратора, и, когда м-ръ Винкель вызвался напередъ самъ получить эти поцлуи для передачи ихъ м-ру Пикквику въ качеств депутата, ему отвчали: — ‘Ступайте прочь’, но въ тоже время выразительные взоры черноглазой двушки говорили очень ясно: — ‘Останься, сдлай милость …’

— Милые мои друзья,— началъ опять м-ръ Пикквикъ,— съ позволенія вашего, я намренъ въ настоящемъ случа предложить общій тостъ за здоровье жениха и невсты!.. Благослови ихъ Богъ! (Рукоплесканія и слезы). Я убжденъ и даже, могу сказать, искренно увренъ, что юный другъ мой, м-ръ Трундель, отличается превосходнйшими качествами ума и сердца, Что-жъ касается до юной супруги, всмъ и каждому извстно, что эта очаровательная двица владетъ всми средствами перенести въ новую сферу жизни то счастіе, которое въ продолженіе двадцати лтъ она безпрестанно распространяла вокругъ себя въ родительскомъ дом.

Здсь раздались оглушительно-громовые залпы и неистовый ревъ жирнаго парня. Для возстановленія порядка, м-ръ Уэллеръ принужденъ былъ вывести его за шиворотъ изъ залы. М-ръ Пикквикъ продолжалъ:

— О, какъ бы я желалъ возвратить назадъ истекшіе годы своей молодости, чтобы сдлаться супругомъ ея плнительно-очаровательной сестрицы! (Громкія рукоплесканія). Но что прошло, того не возвратитъ никакая человческая сила. Благодарю судьбу и за то, что мн, по своимъ лтамъ, позволительно называть ее своею дочерью, и, конечно, теперь никто не станетъ обвинять меня въ пристрастіи, если скажу, что я люблю и уважаю обихъ двицъ и равномрно удивляюсь ихъ талантамъ (Рукоплесканія, рыданія и вздохи). Отецъ невсты, добрый другъ нашъ, есть человкъ благородный въ тснйшемъ смысл слова, и я горжусь тмъ, что имю счастье быть съ нимъ знакомымъ (оглушительный залпъ одобреній). Онъ великодушенъ, мягкосердъ, правдивъ и честенъ, какъ древній спартанецъ, гостепріименъ, какъ … какъ …

Но шумный восторгъ бдныхъ родственниковъ и рыданія двухъ пожилыхъ особъ не позволили оратору докончить свое счастливое сравненіе.

— Благослови его Всевышній, и пусть его совершеннйшая дочь наслаждается всми душевными и тлесными благами, какихъ онъ самъ желаетъ для нея, и да цвтетъ его собственное счастье на многая лта! (Оглушительный и дружный залпъ рукоплесканій). Итакъ, милые мои друзья, этотъ кубокъ за здравіе и благоденствіе добродтельнаго семейства!

Такъ великій человкъ окончилъ свою рчь среди бури и грома одобрительныхъ залповъ. Послдовали тостъ за тостомъ. Старикъ Уардль пилъ здоровье м-ра Пикквика, м-ръ Пикквикъ пилъ здоровье старика Уардля, и затмъ оба они выпили еще по бокалу за долгоденствіе достопочтенной праматери семейства. М-ръ Снодграсъ въ поэтическихъ выраженіяхъ предложилъ тостъ въ честь м-ра Уардля, на что м-ръ Уардль учтиво отвчалъ тостомъ въ честь поэта Снодграса. Одинъ изъ бдныхъ родственниковъ, быстро поднявшись съ мста, провозгласилъ здоровье м-ра Топмана, и примру его немедленно послдовали два другіе родственника, предложившіе тостъ въ честь и славу м-ра Винкеля. Все веселилось, пило и кричало напропалую, до тхъ поръ, пока бдные родственники, нагруженные черезъ-чурь избытками заздравнаго нектара, внезапно очутились подъ столомъ, откуда, не безъ нкоторыхъ усилій, вытащилъ ихъ м-ръ Уэллеръ. Это было сигналомъ къ окончанію веселаго утренняго пира.

Чтобы освободиться отъ вліянія винныхъ паровъ, вс гости мужескаго пола, по предложенію м-ра Уардля, предприняли веселую прогулку миль на двадцать отъ Дингли-Делль. Это произвело ожидаемый эффектъ, и къ обду вс желудки приготовились снова для воспринятія заздравныхъ тостовъ. Но бдные родственники не могли уже никакими судьбами участвовать ни въ прогулк, ни въ обд: ихъ уложили на цлыя сутки въ мягкія постели, и они покоились безпробуднымъ сномъ. Слуги и служанки продолжали веселиться подъ непосредственной командой м-ра Уэллера, жирный парень лъ, пилъ и спалъ, сколько его душ было угодно.

За обдомъ опять веселились вс и каждый, но уже никто не проливалъ радостныхъ слезъ. Было шумно, игриво и даже поэтически буйно. Затмъ наступилъ десертъ, a за десертомъ чай и кофе. Скоро наступилъ балъ — свадебный балъ.

Парадною залою на Меноръ-Фарм была длинная, обитая черными панелями комната съ двумя огромными мраморными каминами, украшенными затйливой рзьбою въ старинномъ вкус. На верхнемъ конц залы, въ тнистой бесдк, прикрытой со всхъ сторонъ остролистникомъ и елкой, засдали два скрипача и одинъ арфистъ, ангажированные изъ Моггльтона къ этому торжественному дню. На окнахъ, маленькихъ столахъ передъ зеркалами и каминныхъ полкахъ стояли серебряные массивные канделябры, каждый о четырехъ ручкахъ. Свчи горли ярко на потолочной люстр и стнныхъ кенкетахь, огонь привтливо пылалъ въ каминахъ, и веселые голоса, сопровождаемые беззаботнымъ смхомъ, раздавались изъ конца въ конецъ. Все было великолпно.

Но особенно содйствовалъ къ украшенію этой торжественной сцены — опять и опять м-ръ Пикквикъ, явившійся въ собраніе безъ своихъ штиблетъ, почти въ первый разъ, какъ могли запомнить его почтенные друзья.

— Ты ужъ не хочешь ли танцовать, любезный другъ, спросилъ Уардль.

— A что? разумется, хочу!— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Я, какъ видишь, и нарядился для танцевъ.

И ученый мужъ обратилъ вниманіе пріятеля на свои блестящіе шелковые чулки и узенькіе башмачки щегольского фасона.

— Какъ! Вы въ шелковыхъ чулкахъ?— возгласилъ м-ръ Топманъ шутливо-любезнымъ тономъ.

— Почему-же нтъ, сэръ, почему-же нтъ?— возразилъ м-ръ Пикквикъ, круто поворачиваясь къ своему сочлену.

— Ну, конечно, я не вижу причины, почему вамъ не носить шелковыхъ чулокъ,— отвчалъ м-ръ Топманъ.

— И не увидите, сэръ, надюсь, что не увидите,— сказалъ м-ръ Пикквикъ полусуровымъ тономъ.

М-ръ Топманъ хотлъ засмяться, но разсудилъ, что дло можетъ принять серьезный оборотъ, поэтому онъ принялъ степенный видъ и проговорилъ:

— Хорошіе узоры!

— Надюсь, что не дурны,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, устремивъ на него проницательный взглядъ.— Смю думать, сэръ, вы ничего не находите экстраординарнаго въ этихъ чулкахъ, разсматриваемыхъ съ джентльменской точки зрнія?

— О, разумется, ничего, какъ честный человкъ, будьте въ этомъ уврены!— отвчалъ м-ръ Топманъ.

Съ этими словами онъ поспшилъ отойдти прочь, и физіономія м-ра Пикквика мгновенно озарилась лучомъ радостной улыбки.

— Ну, все ли готово?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Онъ рисовался впереди съ праматерью семейства, и волнуемый нетерпливымъ ожиданіемъ, уже сдлалъ четыре фальшивыхъ прыжка.

— Все, дружище,— сказалъ Уардль.— Начинай.

Скрипки запилили, арфа расходилась, и м-ръ Пикквикъ принялся выдлывать замысловатую филуру, но вдругъ вся танцующая компанія захлопала руками, и нсколько особъ закричали въ одинъ голосъ:

— Остановитесь, остановитесь!

— Что это значитъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ,продолжая вертться подъ мелодическіе звуки музыкальныхъ инструментовъ. Въ эту минуту, казалось, не могла остановить его никакая земная сила.

— Гд Арабелла Алленъ?— закричали двнадцать голосовъ.

— Гд Винкель?— прибавилъ м-ръ Топманъ.

— Здсь мы,— отвчалъ этотъ джентльменъ, выплывая изъ отдаленнаго угла съ своею прекрасною подругой:

Онъ былъ красенъ, но молодая двица, съ черными глазами, была едва-ли не красне своего кавалера.

— Какъ это странно, м-ръ Винкель, что вы не потрудились во время занять свое мсто!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, угомонившійся, наконецъ, отъ своихъ эксцентрическихъ прыжковъ.

— Ничего тутъ страннаго нтъ, сэръ,— отвчалъ м-ръ Винкель.

— Конечно, конечно, извините, сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросая выразительный взглядъ на миссъ Арабеллу и ея кавалера.

Но нечего было разсуждать о такихъ пустякахъ, потому что арфа и скрипка слишкомъ серьезно принялись за свое дло. М-ръ Пикквикъ, перегибаясь и забрасывая свою голову то направо, то налво, скрестился руками съ своей дамой и устремилъ свой путь на противоположный конецъ залы, a оттуда къ камину, и отъ камина къ дверямъ, гд, въ самомъ разгар танцовальнаго восторга, онъ долженъ былъ усадить въ кресла престарлую праматерь семейства и взять вмсто нея другую почтенную старушку, a тамъ еще другую нсколько помоложе, a за нею еще и еще другую, уже совсмъ молодую, которую, въ скоромъ времени, совершенно очаровалъ онъ потокомъ краснорчія и остроумныхъ любезностей, превосходящихъ всякое описаніе. Все кружилось, вертлось и порхало съ увлеченіемъ беззаботной молодости, и все удивлялось необыкновенной изворотливости и ловкости ученаго мужа, который всмъ и каждому доказалъ осязательно-нагляднымъ образомъ, что истинно-великій человкъ можетъ постигать съ одинаковымъ совершенствомъ и науку со всей ея таинственной глубиною, и танцовальное искусство со всми его прелестями.

Прежде, чмъ м-ръ Пикквикъ утомился, новобрачная чета удалилась со сцены. Затмъ послдовалъ внизу великолпный ужинъ, и долго посл него веселые гости оставались въ столовой, провозглашая заздравные тосты одинъ за другимъ. Поутру, на другой день, когда м-ръ Пикквикъ воспрянулъ отъ глубокаго сна, въ голов его возникло смутное воспоминаніе, что онъ въ откровенной и дружелюбной бесд, пригласилъ наканун къ себ въ Лондонъ около сорока пяти особъ, для которыхъ общался устроить роскошный обдъ въ гостинниц ‘Коршуна и Джорджа’: обстоятельство, послужившее для него яснымъ доказательствомъ, что заздравные тосты содйствовали наканун помраченію его мозга.

— Я слышалъ, моя милая, что ваши хозяева со всми гостями будутъ играть сегодня на кухн?— спросилъ Самуэль Уэллеръ миссъ Эмму.

— Да, м-ръ Уэллеръ, это ужъ такъ всегда бываетъ y насъ въ первый день святокъ,— отвчала миссъ Эмма.— Хозяинъ каждый годъ, со всей точностью, соблюдаетъ этотъ обычай.

— Хозяинъ вашъ, должно быть, чудесный человкъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.

— Да, ужъ такой чудесный, я вамъ скажу, просто разливанное море!— замтилъ жирный парень, вмшиваясь въ разговоръ.— Къ ныншнемму дню, напримръ, онъ откормилъ, м-ръ Уэллеръ, такую свинку… словомъ сказать, что въ ротъ, то спасибо.

— Ужъ и вы встали, любезный?— спросилъ Самуэль.

— Какъ же, м-ръ Уэллеръ, я уже усплъ и перекусить кое-чего.

— Хорошо, дружище, только знаете-ли что?— сказалъ м-ръ Уэллеръ выразительнымъ тономъ.— Бывали вы въ звринц?

— Нтъ, не случалось, a что?

— Вы очень похожи, по своимъ ухваткамъ, на змя, котораго зовутъ удавомъ.

— Что-жъ такое? Это не бда, я полагаю.

— Конечно, не бда, да только, примромъ сказать, если вы безпрестанно будете все спать и сть, съ вами, пожалуй, повторится одна весьма непріятная исторія, случившаяся съ однимъ старикомъ, который носилъ косу.

— Что же съ нимъ случилось?— спросилъ жирный парень испуганнымъ тономъ.

— Я разскажу, если хотите,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.— Прежде всего надобно знать, что онъ заплывалъ какъ откормленный боровъ и, наконецъ, растолстлъ до того, что цлыя сорокъ пять лтъ ни разу не могъ видть своихъ собственныхъ башмаковъ.

— Ахъ, какія страсти!— воскликнула Эмма.

— Да, моя милая,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ,— и еслибъ, примромъ сказать, вздумалось вамъ изъ-за обденнаго стола показать ему свои ножки, онъ бы никакъ не увидалъ ихъ. Очень хорошо-съ. Былъ этотъ джентльменъ конторщикомъ по коммерческой части и обыкновенно хаживалъ въ свою контору каждый день съ прекраснйшею золотою цпочкой, которая выставлялась фута на полтора изъ его жилетнаго кармана, гд лежали y него огромные золотые часы, столько же толстые, какъ самъ онъ, если, то-есть, судить пропорціонально.— ‘Вамъ бы ужъ лучше не носить сь собой этихъ часовъ’, говорятъ однажды друзья этого стараго джентльмена.— ‘А почему?’ говоритъ онъ.— ‘Потому, дескать’, говорятъ они, ‘что ихъ могутъ украсть’.— ‘Будто бы?’ говоритъ онъ.— ‘Право’, говорятъ они.— ‘Хорошо’, говоритъ онъ,— ‘желалъ бы я видть вора, который бы вздумалъ покуситься на такую кражу: я и самъ, чорть побери, не могу ихъ вынуть изъ кармана, потому что карманъ узенькій, и конецъ часовой цпочки, для пущей безопасности, пришитъ къ подкладк. Какъ скоро мн надо справиться, какой часъ, я всегда завертываю по дорог въ булочную и тамъ смотрю на часовую стрлку’.— И вотъ, судари мои, похаживаетъ онъ съ своей напудренной косой, и посмивается, и смло выставляетъ свое брюшко впередъ, какъ будто самъ чортъ ему не братъ. Не было въ цломъ Лондон ни одного карманнаго воришки, который бы не попыталъ своего счастья около этого стараго джентльмена, но цпочка его всегда держалась крпко на своемъ мст и часы не шевелились, какъ будто приросли къ тлу. Каждый вечеръ онъ спокойно возвращался домой и хохоталъ на своемъ диван до упада, такъ что напудренная его коса болталась, какъ маятникъ на стнныхъ часахъ. Однажды, наконецъ, выходитъ онъ опять на широкую улицу, идетъ по тротуару, вальяжно переваливаясь съ боку-на-бокъ, и вотъ, смю доложить, видитъ онъ карманнаго вора, который гуляетъ около него съ какимъ то мальчуганомъ, a y мальчугана голова, такъ сказать, то же что пивной котелъ. Разумется, старый джентльменъ угадалъ воришку съ перваго взгляда.— ‘Ну’, говоритъ онъ ‘будетъ потха, чортъ ихъ побери: пусть попробуютъ счастья. Ни лысаго бса не поймаютъ’. Проговоривъ это, онъ уже началъ ухмыляться, какъ вдругъ мальчишка, съ огромной башкой, отцпившись отъ своего товарища, разлетлся прямо на него и пырнулъ своимъ лбомъ въ самую середину его толстаго брюха, такъ что старый джентльменъ тутъ же упалъ навзничъ и растянулся по тротуару.— ‘Разбой, разбой!’ кричалъ толстякъ.— ‘Ничего’, говоритъ воръ, ‘все теперь въ порядк: будь впередъ умне и не безпокой понапрасну промышленныхъ людей.’ Ну, вы ужъ понимаете, сударыня, когда всталъ старый джентльменъ, въ карман его не было ни цпочки, ни часовъ, a что всего хуже, желудокъ y него совсмъ пересталъ варить, да-таки просто ничего не варилъ до самаго послдняго конца. Такъ-то, молодой человкъ, перестаньте откармливать себя и зарубите себ на носу этотъ анекдотъ. Толстота къ добру не поведетъ.

По заключеніи этой сентенціи, оказавшей, повидимому, могущественное вліяніе на разнженныя чувства жирнаго парня, онъ и м-ръ Уэллеръ, въ сопровожденіи миссъ Эммы, направили свои шаги въ огромную кухню, гд уже между тмъ собралось все джентльменское общество, слдуя ежегодному святочному обыкновенію, которое съ незапамятныхъ временъ исполнялось предками старика Уардля.

На потолк этой кухни, въ самомъ ея центр, старикъ Уардль повсилъ собственными руками огромную втвь омелы, и эта знаменитая втвь мгновенно подала поводъ къ самой восхитительной и отрадной сцен, гд опять первая роль должна была принадлежать достославному основателю и президенту столичнаго клуба. Подбоченясь и расшаркиваясь обими ногами, м-ръ Пикквикъ ловко подлетлъ къ старой леди, взялъ ее за руку, подвелъ къ таинственной втви и привтствовалъ свою даму со всею любезностью кавалера временъ леди Толлинглауеръ. Старая леди соблаговолила принять поцлуи великаго человка со всмъ достоинствомъ и важностью, приличною такому торжественному случаю, но молодыя двицы, вс до одной, вздумали на первый разъ оказать ршительно сопротивленіе, потому, вроятно, что старинный обрядъ утратилъ свое первобытное значеніе въ ихъ глазахъ, или потому, что сопротивленіе ихъ естественнымъ образомъ могло возвысить цнность удовольствій отъ буквальнаго исполненія стариннаго обряда. Какъ бы то ни было, молодыя двицы зашумли, засуетились, забарахтались, завизжали, забгали по всмъ угламъ и обращались ко всмъ возможнымъ уловкамъ, не думая, однакожъ, выбгать изъ кухни, что, конечно, всего легче и скоре могло бы каждую изъ нихъ освободить отъ назойливости неотвязчивыхъ джентльменовъ. Казалось, эта суматоха начинала уже надодать нкоторымъ господамъ, но въ ту пору, когда, повидимому, пропадала всякая надежда на буквальное исполненіе обряда, двицы вдругъ остановились какъ вкопанныя, и смиренно подставили свои розовыя щечки для джентльменскихъ поцлуевъ. М-ръ Винкель поцловалъ молодую двушку съ черными глазами, м-ръ Снодграсъ приложилъ свои губы къ сахарнымъ устамъ миссъ Эмиліи Уардль, м-ръ Уэллеръ, не дожидаясь очереди стоять подъ святочнымъ кустомъ, перецловалъ всю прислугу женскаго пола, начиная съ миссъ Эммы. Бдные родственники цловали, кто кого попалъ, не разбирая ни возраста, ни пола. Старикъ Уардль стоялъ неподвижно и безмолвно, прислонившись спиною къ камину и обозрвая всю эту сцену съ неизрченнымъ наслажденіемъ. Жирный толстякъ оскалилъ зубы и пожиралъ святочный пирогъ.

Мало-по-малу все угомонилось и пришло въ обыкновенный порядокъ. Поцловавъ еще разъ достопочтенную праматерь семейства, м-ръ Пикквикъ величаво остановился подъ завтнымъ деревомъ, и мысли его, повидимому, погрузились въ созерцаніе золотого вка. Въ эту минуту, вдругъ, ни съ того, ни съ сего, молодая двица съ черными глазами бросилась на шею великаго мужа и влпила самый звонкій поцлуй въ его лвую щеку. Оказалось, что это было условленнымъ сигналомъ, и прежде чмъ м-ръ Пикквикъ усплъ опомниться и вникнуть въ сущность дла, цлый хоръ веселыхъ двицъ окружилъ его со всхъ сторонъ.

Умилительно и трогательно было видть, какъ великій человкъ стоялъ въ самомъ центр этой цвтущей группы: его цловали въ лобъ, въ виски, въ подбородокъ, въ щеки и даже въ очки, но посл всхъ этихъ поцлуевъ, сопровождавшихся громкимъ смхомъ, открылась сцена еще боле трогательная и умилительная. Невидимая рука вдругъ сорвала очки съ его ученаго президентскаго носа и завязала ему глаза шелковымъ платкомъ: понуривъ голову и растопыривъ руки, м-ръ Пикквикъ переходилъ изъ угла въ уголъ и отъ одной стны къ другой, до тхъ поръ, пока не удалось ему поймать одного изъ бдныхъ родственниковъ, который уже потомъ все остальное время пробгалъ съ завязанными глазами. Посл жмурокъ, гд м-ръ Пикквикъ оказалъ необыкновенную ловкость, наступила знаменитая игра въ ‘Хватай Дракона’ {Въ металлическую чашку, наполненную спиртомъ, бросаютъ нсколько ягодъ изюма и потомъ зажигаютъ спиртъ. Дйствующія лица обязаны ловить эти ягоды изъ горящей влаги. Въ этомъ и состоитъ игра называемая ‘Snap Dragon’. Прим. перев.}, продолжавшаяся до тхъ поръ, пока вс дйствующія лица пережгли свои пальцы. Затмъ, среди кухни, явился великолпный столъ, гд между прочимъ вс и каждый должны были угощать себя яблочнымъ виномъ, которое пнилось и кипло въ огромномъ сосуд изъ красной мди.

— Превосходно!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, бросая вокругъ себя торжественные взоры.— Вотъ это ужъ подлинно можно назвать комфортомъ нашей незатйливой жизни.

— Мы неизмнно каждый годъ соблюдаемъ этотъ обычай,— сказалъ м-ръ Уардль.— Хозяева и слуги садятся вс вмст за столомъ, и, въ ожиданіи полночи, обыкновенно разсказываетъ кто-нибудь старинную исторію. Трундель, возьми кочергу, любезный, и поправь огонь.

Миріады искръ посыпались отъ горящихъ головней, и яркое пламя изъ камина отразилось на всхъ лицахъ.

— Хотите ли, господа, я пропою вамъ псню?— сказалъ м-ръ Уардль.

— Сдлай милость,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

И м-ръ Уардль, наполнивъ кубокъ яблочной настойкой, проплъ, къ удовольствію всей компаніи, святочную пснь, гд доказывалось какъ дважды-два, что зима — самое лучшее изъ временъ года, a святки — лучшая недля во всей зим. Залпъ рукоплесканій и заздравный тостъ, предложенный всмъ хоромъ, были достойною наградою для благороднаго пвца.

— Уфъ, какая демонская погода, господа!— сказалъ одинъ изъ гостей, заглянувшій въ окно.

— A что?— спросилъ Уардль.

— Снгъ валитъ хлопьями, втеръ воетъ какъ голодный волкъ, и, кажется, подымается мятель.

— О чемъ это онъ говоритъ?— съ безпокойствомъ спросила старая леди.— Ужъ не случилось ли чего-нибудь.

— Нтъ, матушка, ничего,— отвчалъ Уардль,— Джемсъ замтилъ только, что на двор поднимается вьюга. Отсюда даже слышно, какъ втеръ реветъ черезъ трубу.

— Вотъ что!— сказала старая леди.— Помню, лтъ за пять передъ тмъ, какъ умереть твоему отцу, былъ такой-же сильный втеръ, и снгъ почти залпилъ переднія окна. Въ тотъ самый вечеръ онъ еще разсказалъ намъ исторію о чертенятахъ, которые унесли старика Габріэля Грубба. Я это очень хорошо помню.

— О какой это исторіи говоритъ ваша матушка?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— То есть, собственно говоря, никакой тутъ исторіи нтъ, любезный другъ. Фантазія довольно странная: ей пришелъ въ голову могильщикъ, о которомъ въ здшнемъ народ носятся слухи, будто чертенята занесли его въ какія-то невдомыя страны.

— Прошу покорно!— воскликнула старая леди.— Разв есть между вами безтолковыя головы, которыя не поврятъ этому разсказу? Прошу покорно! Ты еще ребенкомъ могъ слышать и знать, что все истинная правда. Вдь Грубба унесли?

— Ну, да матушка, я не сомнваюсь, если вамъ угодно,— съ улыбкой отвчалъ Уардль. видишь ли, другъ Пикквикъ, жилъ-былъ могильщикъ Груббъ, котораго занесли чертенята: вотъ теб и вся исторія отъ начала до конца.

— О, нтъ, этимъ ты не отдлаешься, Уардль: я хочу слышать все, по порядку, и твоя обязанность разсказать намъ, какъ это было, и зачмъ, и почему.

Уардль улыбнулся и поспшилъ предложить заздравный тостъ, принятый всми съ одинаковымъ восторгомъ. Затмъ, когда вс глаза и уши обратились на него, онъ началъ разсказывать слд…

Однакожъ, надобно знать честь: эта глава и безъ того черезчуръ длинна. Мы совсмъ упустили изъ виду обязанность добросовстныхъ издателей и очевидно перешагнули черезъ барьеръ литературныхъ приличій. Итакъ, милостивые государыни и государи, начинается.—

Глава XXIX.

и съ нею — повсть о могильщик Грубб.

Въ нкоторомъ славномъ город, за нсколько сотенъ лтъ, когда еще не было на бломъ свт нашихъ ддовъ и отцовъ, жилъ-былъ нкій мужъ, по имени Габріэль Груббъ, ключарь и могильщикъ нкоего кладбища, гд, съ незапамятныхъ временъ, покоились цлыя сотни тысячъ мертвецовъ. Изъ того, милостивые государи, что онъ былъ человкъ, окруженный на каждомъ шагу символами смерти, никакъ не слдуетъ, я полагаю, что характеръ y него непремнно долженъ быть угрюмый, печальный и суровый: вс гробовщики, сколько мн извстно, народъ чрезвычайно веселый, и я зналъ на своемъ-вку одного факельщика, который y себя, въ домашнемъ кругу, за бутылкой пива, жилъ припваючи въ полномъ смысл слова, то есть, распвалъ онъ самыя веселыя псни отъ ранняго утра до поздней ночи. При всемъ томъ, вы угадали: Габріэль Груббъ точно былъ пасмуренъ, угрюмъ даже мизантропъ съ головы до ногъ, потому что онъ велъ дружбу и бесдовалъ только съ самимъ собою да еще съ походною бутылочкой широкаго размра, которую имлъ похвальное обыкновеніе всегда носить въ одномъ изъ своихъ глубокихъ кармановъ.

Однажды, наканун святокъ, часа за полтора до полночи, Габріэль взвалилъ на плечо свой заступъ, засвтилъ фонарь и отправился, по своимъ дламъ, на старое кладбище: ему нужно было приготовить къ утру свжую могилу. Теперь онъ былъ особенно не въ дух и ускорялъ свои шаги, разсчитывая весьма основательно, что хандра его пройдетъ, если онъ усердно примется за свою обычную работу. Продолжая свой путь вдоль старинной улицы, онъ видлъ, какъ веселое зарево каминовъ пробивалось черезъ окна, и слышалъ, какъ шумли и смялись счастливыя семейства, привтствовавшія другъ друга съ наступленіемъ святокъ: въ это-же самое время до чуткаго его носа доносилось благовоніе святочныхъ пирожковъ и другихъ безчисленныхъ яствъ, приготовленныхъ на кухн къ семейному пиру. Все это тяжелымъ камнемъ налегло на сердце Габріэля Грубба, и когда вслдъ затмъ, повыскочили на улицу группы ребятишекъ, сопровождаемыя веселыми двочками въ папильоткахъ и съ курчавыми волосами, могильщикъ улыбнулся демонской улыбкой, и воображеніе его мигомъ нарисовало вереницу дтскихъ болзней, задушающихъ человческую жизнь въ самомъ ея начал. Это утшило его.

При этомъ счастливомъ настроеніи духа Габріэль подвигался впередъ, отвчая по-временамъ грубымъ и хриплымъ голосомъ на поклоны и привтствія сосдей, проходившихъ мимо. Наконецъ, онъ повернулъ въ темную аллею, по прямому направленію къ кладбищу. На этомъ мст всегда было мрачно и пусто, и городскіе жители могли проходить здсь только днемъ, когда кто-нибудь хотлъ сдлать печальный визитъ своему отжившему родственнику или другу. Легко, стало быть, представить удивленіе и вмст негодованіе могильщика, когда онъ увидлъ на самомъ конц аллеи какого-то пузыря, который ревлъ во все горло святочную псню. Не говоря дурного слова, Габріэль поставилъ фонарь на землю, и, когда мальчишка, спшившій, вроятно, на святочный вечеръ къ своимъ родственникамъ, подбжалъ къ нему на ближайшее разстояніе, могильщикъ, со всего размаха, създилъ его кулакомъ по голов, отчего бдный залился горькими слезами и заплъ уже совсмъ другую псню. Совершивъ этотъ подвигъ, Габріэль Груббъ поднялъ опять свой фонарь, и, ускоривъ шаги, вступилъ черезъ нсколько минутъ на кладбище и отворилъ сильною рукою желзную калитку.

Первымъ его дломъ было снять свой балахонъ и поставить фонарь на землю. Затмъ Габріэль Груббъ взялъ свой заступъ и съ веселымъ духомъ принялся копать недоконченную могилу. Земля была мерзлая и жесткая, молодой мсяцъ свтилъ тускло, работа подвигалась медленно. При другихъ обстоятельствахъ и въ другое время все это, вроятно, могло бы въ могильщик разстроить душевное спокойствіе, но теперь онъ былъ совершенно счастливъ и доволенъ собою. Проработавъ около часа, Габріэль Груббъ слъ на одинъ изъ могильныхъ камней и втянулъ въ себя нсколько глотковъ живительной влаги. Это развеселило его до такой степени, что онъ громкимъ голосомъ проплъ могильную псню и потомъ еще громче захохоталъ.

— Ха, ха, ха!

— Ха, ха, ха!— повторилъ голосъ, раздавшійся за спиной Габріэля Грубба.

Могильщикъ насторожилъ уши и пріостановился въ то самое мгновеніе, какъ плетеная бутылка снова готова была прикоснуться къ его устамъ. Ближайшая могила, гд сидлъ онъ, была такъ же спокойна и безмолвна, какъ все кладбище въ эту блдно-лунную ночь. Сдой иней алмазами блестлъ и сверкалъ на могильныхъ камняхъ. Снгъ блымъ саваномъ разстилался по всему пространству. Ни малйшій шорохъ не нарушалъ глубокаго спокойствія торжественной сцены.

— Нечего тутъ трусить,— проговорилъ Габріэль, приставляя опять бутылку къ своимъ губамъ,— это было эхо.

— Нтъ, не эхо,— сказалъ басистый голосъ.

Габріэль вскочилъ и какъ вкопанный остановился отъ изумленія и страха: глаза его устремились на фигуру, отъ вида которой мгновенно похолодла его кровь. Съ перваго взгляда могильщикъ догадался и понялъ, что фигура, сидвшая въ перпендикулярной поз на могильномъ камн, не могла принадлежать къ живымъ существамъ этого міра. Ея длинныя, фантастическія ноги были закинуты одна на другую, и голыя фантастическія руки опирались на ея колни. На тощемъ ея тл, спереди, была блая, какъ снгъ, простыня, украшенная небольшими прорзами, a сзади — коротенькій плащъ покрывалъ ея спину. Кружевныя манжеты, вмсто галстуха, украшали ея шею, и длинные башмаки съ заостренными концами были на ея ногахъ. На голов ея торчала шляпа съ широкими полями, украшенная единственнымъ перомъ. Шляпа подернута была сдымъ инеемъ, и фигура имла такой спокойный видъ, какъ будто могильный камень былъ ея обыкновенной резиденціей двсти или триста лтъ подрядъ. Она сидла съ большимъ комфортомъ, высунувъ языкъ и длая преуморительныя гримасы, какія только могутъ быть приличны выходцамъ съ того свта. Могильщикъ понялъ, что ему приходится имть дло съ нечистымъ духомъ.

— Это было не эхо!— сказалъ нечистый духъ.

Габріэль Груббъ остолбенлъ, и языкъ его не поворотился для отвта.

— Что ты длаешь здсь наканун Рождества?— спросилъ духъ суровымъ тономъ.

— Копаю могилу, сэръ,— пролепеталъ Габріэль Груббъ.

— Кто-жъ въ такую ночь бродитъ здсь по кладбищу, нарушая могильный сонъ мертвецовъ?— спросилъ духъ страшно-торжественнымъ тономъ.

— Габріэль Груббъ! Габріэль Груббъ!— завизжалъ дикій хоръ нестройныхъ голосовъ, которые, казалось, наполняли все кладбище.

Могильщикъ оглянулся во вс стороны, но не увидлъ ничего.

— Что y тебя въ этой бутылк?— спросилъ нечистый.

— Желудочная настойка, сэръ.

— Кто-жъ пьетъ на кладбищ желудочную настойку въ такую торжественную ночь.

— Габріэль Груббъ! Габріэль Груббъ!— подхватили невидимые голоса.

Нечистый духъ бросилъ злобный взглядъ на испуганнаго могильщика и, возвысивъ свой голосъ, закричалъ:

— A кто будетъ нашей законной добычей въ эту полночь?

— Габріэль Груббъ! Габріэль Груббъ!— завизжали безчисленные голоса.

— Ну, Габріэль, что ты на это скажешь?— спросилъ духъ, бросая на собесдника сатанинскій взоръ.

Могильщикъ не смлъ пошевельнуться, и дыханіе сперлось въ его груди.

— Что-жъ ты объ этомъ думаешь, Габріэль?— повторилъ духъ.

— Это … это … сэръ, очень любопытно,— проговорилъ могильщикъ, полумертвый отъ страха,— любопытно и очень мило, но вы ужъ позвольте мн докончить работу.

— Работу!— воскликнулъ духъ.— Какую, Габріэль?

— Я долженъ до разсвта вырыть могилу,— пролепеталъ могильщикъ.

— Такъ, такъ,— сказалъ духъ,— кто же роетъ могилы, когда веселится весь человческій родъ?

И опять таинственные голоса провопили:

— Габріэль Груббъ! Габріэль Груббъ!

— Пріятели мои, кажется, нуждаются въ теб, любезный Габріэль,— сказалъ духъ, высунувъ языкъ во всю длину.

— Какъ же это, сэръ!— возразилъ трепешущій могильщикъ.— Я не имю чести знать вашихъ друзей, и они меня ни разу не видали. Мы незнакомы, сэръ.

— Нтъ, сударь мой, они отлично тебя знаютъ!— отвчалъ духъ суровымъ тономъ.— Знаемъ мы человка, который въ эту самую ночь, при выход изъ своей хижины, бросалъ злобные взгляды на невинныхъ дтей, выбгавшихъ за ворота родительскихъ домовъ! Мы знаемъ человка, который, въ неистовой зависти и злоб на чужую радость, поразилъ веселаго мальчика безъ малйшей вины съ его стороны. Знаемъ мы его, знаемъ!

Здсь нечистый духъ закатился самымъ отчаяннымъ смхомъ и вдругъ, перекувырнувшись, сталъ на своей голов, вверхъ ногами, но черезъ минуту, сдлавъ ловкій прыжокъ, онъ опять очутился на могильномъ камн и поджалъ подъ себя ноги, какъ портной на своемъ прилавк.

— Вы ужъ позвольте мн васъ оставить, сэръ,— пролепеталъ могильщикъ, употребляя отчаянныя усилія сдвинуться съ мста.

— Насъ оставить!— завопилъ духъ.— Габріэль Груббъ хочетъ насъ оставить! Ха, ха, ха!

И въ то время, какъ онъ хохоталъ, кладбище вдругъ озарилось яркимъ свтомъ, заиграла плясовая музыка, и миріады чертенятъ повыскочили изъ земли, чтобъ играть въ чехарду съ памятниками на могилахъ. Игра была шумная и рзвая, никто не переводилъ духа и каждый старался показать передъ другимъ свою удивительную ловкость. Несмотря на оцпенніе чувствъ, могильщикъ могъ однако же замтить, что первый духъ, его недавній собесдникъ, превзошелъ всхъ своимъ дьявольскимъ искусствомъ. Между тмъ, какъ пріятели его показывали свою удаль надъ памятниками обыкновеннаго размра, онъ, напротивъ, перепрыгивалъ черезъ гигантскіе фамильные своды, не встрчая нигд и ни въ чемъ ни малйшихъ препятствій. Мало-по-малу чертенята угомонились, музыка смолкла, нечистый духъ схватилъ могильщика за шиворотъ и провалился съ нимъ сквозь землю.

Отуманенный быстротою движеній, Габріэль Груббъ долго не могъ придти въ себя, но когда, наконецъ, лучъ размышленія проскользнулъ по его разгоряченному мозгу, онъ увидлъ себя въ огромной пещер, окруженной со всхъ сторонъ полчищами чертенятъ, безобразныхъ, угрюмыхъ и дикихъ. Въ центр этой комнаты, на возвышеніи засдалъ его кладбищенскій пріятель, имвшій очевидно надъ всми безконтрольную власть. Габріэль Груббь стоялъ подл него, неподвижный и безмолвный.

— Сегодня очень холодно,— сказалъ Веельзевулъ,— потому что такъ, безъ сомннія, надлежало называть главнаго духа, засдавшаго на возвышеніи,— очень холодно,— эй, кто-нибудь, стаканъ горячей водки!

При этой команд полдюжины чертенятъ исчезли въ подземномъ буфет, и черезъ минуту воротились съ кубкомъ огненной влаги, которую немедленно представили Веельзевулу.

— А, это недурно!— сказалъ Веельзевулъ, залпомъ проглотивъ огненный кубокъ.— Подать такой же Габріэлю.

Напрасно несчастный могильщикъ клятвенно уврялъ, что онъ не привыкъ согрвать себя на ночь горячительными напитками: одинъ чертенокъ скрутилъ его руки, другой насильно разжалъ ему ротъ, a третій, по данному знаку, затопилъ его горло огненной влагой, при чемъ Веельзевулъ и вс чертенята покатились со смху, между тмъ, какъ Габріэль задыхался, чихалъ и плакалъ.

— Ну, что, хороша водка?— спросилъ Веельзевулъ.

— Хороша, сэръ, покорно васъ благодарю,— отвчалъ трепещущій могильщикъ.

— Не стоитъ благодарности. Покажите теперь этому несчастному нелюдиму какую-нибудь картину изъ нашей галлереи.

При этихъ словахъ густое облако, покрывавшее отдаленный конецъ пещеры, начало постепенно исчезать, и скоро передъ глазами могильщика, на значительномъ разстояніи отъ него, открылась небольшая, бдно меблированная комната, гд все было чисто и опрятно. Толпа маленькихъ дтей кружилась около камина, они дергали за платье свою мать и гомозились вокругъ ея стула. Мать по временамъ подымалась со своего мста и, подходя къ окну, старалась разглядть вдали какой-то ожидаемый предметъ. Вкусный обдъ уже стоялъ на стол, покрытомъ чистою скатертью, и спокойныя кресла были поставлены передъ экраномъ камина. Раздался стукъ въ дверь, мать побжала отворять, и дти запрыгали отъ радости, когда увидли, что отецъ ихъ вошелъ. Онъ былъ мокръ и казался утомленнымъ. Скинувъ шинель и сюртукъ, онъ умылся, надлъ халатъ и слъ за столъ среди малютокъ, окружавшихъ его по обимъ сторонамъ. Все, казалось, въ этой хижин дышало счастіемъ и спокойствіемъ духа.

Но сцена незамтно измнилась. Въ миньятюрной спальн, на маленькой постели, лежалъ прекрасный мальчикъ, младшій изъ членовъ этого семейства, исхудалый и больной. Розы увяли на его щекахъ, и не было больше живительнаго свта въ его отуманенныхъ глазкахъ. Первый разъ отъ роду закралось чувство умиленія и жалости въ сердце закоренлаго могильщика, но прежде, чмъ усплъ онъ выразить его словами, мальчикъ умеръ. Младшіе братья и сестры столпились вокругъ его маленькой постели и схватили его крошечную руку, холодную и безкровную, но вмсто того, чтобъ пожать ее, дти отпрянули отъ постели и начали смотрть съ благоговніемъ на младенческое лицо своего братца, онъ былъ спокоенъ и тихъ, и они увидли, что братъ ихъ умеръ. Теперь стало имъ извстно, что онъ — ангелъ небесный, водворившійся въ райскихъ селеніяхъ, откуда онъ благословляеть своихъ милыхъ родственниковъ, скитающихся по земл.

Легкое облако снова пробжало черезъ картину, и опять вся сцена измнилась. Мать и отецъ были теперь безпомощными стариками, и число дтей ихъ уменьшилось больше, чмъ на половину, но довольство и спокойствіе отражалось на каждомъ лиц и сіяло въ глазахъ каждаго, когда все семейство сгруппировывалось около камина и разсказывало стародавнія исторіи изъ прежнихъ счастливыхъ дней. Въ мир и тишин отецъ сошелъ въ могилу, и скоро послдовала за нимъ врная его спутница, раздлявшая съ нимъ труды, огорченія и заботы земной жизни. Оставшіеся члены семейства пали на колна передъ могилой своихъ родителей, и зеленый дернъ омочился ихъ горькими слезами, но не было замтно ни тревожныхъ жалобъ, ни отчаянія на ихъ грустныхъ лицахъ, такъ какъ они знали, что, рано или поздно, наступитъ для нихъ общее свиданіе по ту сторону гроба. Они встали, пошли домой, отерли свои слезы, и скоро житейскія дла возстановили опять спокойствіе ихъ духа. Густое облако заслонило всю картину, и могильщикъ не видлъ больше ничего.

— Ну, что ты объ этомъ думаешь?— сказалъ духъ, устремивъ свои широко-раскрытыя глаза на Габріэля Грубба.

— Ничего, сэръ, картина, на мой взглядъ, очень хороша,— пробормоталъ могильщикъ,— покорно васъ благодарю.

— А! Такъ теб нравится эта картина, негодный нелюдимъ?— завопилъ Веельзевулъ тономъ величайшаго презрнія,— нравится?

Онъ хотлъ еще что-то прибавить, но негодованіе совсмъ задушило его голосъ, и прежде, чмъ могильщикъ усплъ извиниться, Веельзевулъ протянулъ свою длинную ногу и далъ ему пинка въ самую маковку его головы. Вслдъ затмъ миріады чертенятъ обступили могильщика, и каждый принялся колотить его безъ всякаго милосердія и пощады. Избитый и усталый, онъ повалился навзничь и скоро лишился чувствъ.

Поутру на другой день, неизвстно какими судьбами, Габріэль Груббъ очутился опять на своемъ кладбищ, гд лежалъ во всю длину на одномъ изъ могильныхъ памятниковъ. Открывъ глаза, онъ увидлъ подл себя опорожненную бутылку, заступъ, фонарь и балахонъ: все это покрылось инеемъ и лежало въ безпорядк поодаль отъ него. Камень, гд сидлъ Веельзевулъ, лежалъ на своемъ обычномъ мст, и не было на немъ никакихъ слдовъ присутствія сатанинской силы. Работа надъ могилой почти нисколько не подвинулась впередъ.

Сначала Габріэль Груббъ усомнился въ дйствительности своихъ ночныхъ приключеній, но жестокая боль въ плечахъ и боку убдила его неоспоримымъ образомъ, что побои чертенятъ отнюдь не могли быть выдуманы его разстроеннымъ мозгомъ. Еще разъ сомнніе возникло въ его душ, когда онъ не увидлъ никакихъ слдовъ на снгу, гд чертенята играли въ чехарду, но это обстоятельство само собою объяснилось тмъ, что чертенята, какъ существа невидимыя, могутъ и не оставить посл себя вещественныхъ знаковъ. На этомъ основаніи Габріэль Груббъ поднялся кое-какъ на ноги, вычистилъ свой балахонъ, надлъ шляпу и медленно потащился въ городъ.

Но теперь онъ уже былъ совсмъ другой человкъ, радикальная перемна быстро совершилась въ его сердц ум. Онъ не хотлъ возвращаться къ своему прежнему мсту, гд, вроятно, всякій сталъ бы издваться надъ нимъ. Подумавъ нсколько минутъ, онъ пошелъ, куда глаза глядятъ, твердо ршившись добывать свой хлбъ какимъ-нибудь другимъ честнымъ трудомъ.

Фонарь, заступъ и плетеная бутылка остались на кладбищ, гд нашли ихъ въ тотъ же самый день, но куда двался могильщикъ, никто не могъ знать. Скоро пронеслась молва, что Габріэля занесли чертенята на тотъ свтъ, и вс этому врили, отъ первой старухи до послдняго ребенка.

Но молва приняла совсмъ другой оборотъ, когда Габріэль Груббъ, лтъ черезъ десять посл этого событія, воротился опять на свою родину оборваннымъ и больнымъ старикомъ. Повсть о своихъ похожденіяхъ онъ разсказалъ прежде всего городскому мэру, и отъ него уже весь свтъ узналъ, какъ могильщикъ пировалъ y Веельзевула въ его подземной пещер.

Глава XXX.

О томъ, какъ Пикквикисты познакомились и подружились съ двумя юношами ученыхъ профессій, какъ они увеселялись вмст съ ними на конькахъ, и о томъ, какъ, наконецъ, разстались они со своими гостепріимными друзьями.

— Ну, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквиль, когда поутру на другой день посл описанныхъ нами событій въ спальню его вошелъ м-ръ Самуэль Уэллеръ съ мыльницей и полотенцемъ въ рукахъ,— какова погодка?

— Морозитъ, сэръ.

— Очень?

— Вода въ рукомойник, съ вашего позволенія, превратилась въ глыбу льда.

— Это нехорошо, Самуэль, погода, выходитъ, прескверная,— замтилъ м-ръ Пикквикъ.

— Напротивъ, сэръ, это очень хорошо, и погода выходитъ чудодйственная для всякой твари, y которой есть шерстка на тл, какъ говорилъ одинъ блый медвдь, собираясь танцовать на льду,— возразилъ м-ръ Уэллеръ.

— Я приду черезъ четверть часа,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, развязывая снурки своей ермолки съ кисточками.

— Очень хорошо, сэръ, сюда пріхали сегодня два косторза.

— Два — чего?— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, усаживаясь на своей постели.

— Два косторза, сэръ.

— Что это за косторзы?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, не понимая, о какихъ предметахъ, одушевленныхъ или неодушевленныхъ,— говоритъ его слуга.

— Какъ? Неужели, сэръ, вы не знаете, что такое косторзы?— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ.— Всему свту извстно, что косторзами называютъ лекарей, которыхъ ремесло въ томъ состоитъ, чтобы рзать кости разумныхъ животныхъ. Есть дураки, которые называютъ ихъ костоломами, но это не совсмъ хорошо.

— A! такъ это хирурги?— сказалъ м-ръ Пикквикь, улыбаясь.

— Не совсмъ такъ, эти, что внизу, еще не вполн хирурги: они покамстъ еще куроцапы.

— Это что еще?

— Какъ? Вы и этого не смыслите? Куроцапами, сэръ, называются молодые хирурги, которые еще не навострились рзать разумныя кости.

— А, они студенты хирургіи, такъ, что ли?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ, вы не ошиблись: сюда дйствительно пріхали сегодня два молодыхъ студента медицины,— подтвердилъ м-ръ Уэллеръ.

— Пріятная новость, очень пріятная,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, энергически бросивъ ермолку на одяло.— Это, безъ сомннія, прекрасные молодые люди съ умомъ, изощреннымъ наблюденіями, и эстетическимъ вкусомъ, усовершенствованнымъ науками. Я радъ, Самуэль, очень радъ.

— Они курятъ сигару y кухоннаго очага,— сказалъ Самуэль.

— А!— замтилъ м-ръ Пикквикъ, потирая руками,— молодые люди съ живыми чувствами, народъ разбитной, на вс руки. Вотъ это я люблю.

— Одинъ изъ нихъ положилъ свои ноги на столъ и потягиваетъ водку изъ огромнаго стакана, a другой,— y него, сэръ, очки на носу,— держитъ между своими колнями боченокъ съ устрицами и пожираетъ ихъ, какъ голодный волкъ, бросая раковины въ жирнаго парня, который между тмъ спитъ себ спокойно въ темномъ углу за печкой. Забулдыги, сэръ.

— У геніальныхъ людей бываютъ свои странности, Самуэль!— сказалъ м-ръ Пикквикъ строгимъ тономъ.— Можете удалиться.

Самуэль махнулъ рукой, поклонился и ушелъ. Черезъ пятнадцать минутъ м-ръ Пикквикъ явился въ столовую къ завтраку.

— Вотъ онъ, наконецъ!— воскликнулъ старикъ Уардль при вид ученаго мужа,— Пикквикъ, рекомендую теб братца миссъ Арабеллы Алленъ, м-ра Бенджамена Аллена. Мы зовемъ его попросту — Бенъ, и ты самъ, если хочешь, можешь употреблять эту же кличку. A этотъ джентльменъ, искренній другъ его, м-ръ …

— М-ръ Бобъ Сойеръ, если позволите,— перебилъ м-ръ Бенджаменъ Алленъ.

И, посл этой рекомендаціи, молодые люди захохотали общимъ хоромъ.

М-ръ Пикквикъ поклонился Бобу Сойеру, и Бобъ Сойеръ поклонился м-ру Пикквику. Затмъ Бобъ и искренній его другъ принялись съ пламеннымъ усердіемъ за поданныя кушанья, между тмъ какъ м-ръ Пикквикъ, въ свою очередь, принялся наблюдать внимательно обоихъ молодыхъ людей.

М-ръ Бенджаменъ Алленъ былъ довольно толстый и плотный молодой человкъ съ черными, коротко обстриженными волосами и блымъ круглымъ лицомъ. Носъ его былъ украшенъ синеватыми очками, a шея — блой косынкой. изъ-подъ его чернаго, однобортнаго сюртука, застегнутаго на вс пуговицы до самаго подбородка, выглядывали туго-натянутые гультики сро-пепельнаго цвта и потомъ — пара не совсмъ исправно вычищенныхъ сапоговъ огромнаго размра. На краяхъ сюртучныхъ обшлаговъ, несмотря на чрезмрную ихъ краткость, не было ни малйшихъ слдовъ манжетъ и лебединая шея молодого человка не обнаруживала никакихъ украшеній врод воротничковъ рубашки. Вообще наружность м-ра Бена казалась нсколько истасканною, и отъ него страшно несло табакомъ.

М-ръ Бобъ Сойеръ, облеченный въ какую-то синюю хламиду фантастическаго фасона, похожую отчасти на сюртукъ и отчасти на фракъ, ярко обнаруживалъ своей осанкой и манерами одного изъ тхъ молодыхъ джентльменовъ, которые курятъ на улицахъ днемъ и бушуютъ на нихъ ночью, которые, при всякомъ удобномъ случа, заключаютъ дружественные союзы съ трактирными служителями и отличаются другими подвигами и дяніями боле или мене забавнаго свойства. Онъ носилъ пестрые панталоны и широкій двубортный жилетъ, a вн дома обыкновенною его спутницею была толстая сучковатая палка съ огромнымъ набалдашникомъ изъ красной мди. Лишнія украшенія, въ род какихъ-нибудь перчатокъ, онъ презиралъ съ постояннымъ упорствомъ и вообще имлъ видъ, нсколько похожій на вншность Робинзона Крузо.

Таковы были дв личности, съ которыми познакомили ученаго мужа, когда онъ занялъ свое мсто за столомъ.

— Превосходное утро, господа,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

М-ръ Бобъ Сойеръ, въ знакъ согласія, слегка кивнулъ головой и тутъ же попросилъ y своего товарища горчицы.

— Вы сегодня издалека, господа?— спросилъ м-ръ Пиккяикъ.

— Изъ ‘Голубого льва’ въ Моггльтон,— скороговоркой отвчалъ м-ръ Алленъ.

— Вамъ бы не мшало пріхать къ намъ вчера вечеромъ,— замтилъ м-ръ ГІикквикъ.

— Не мшало бы,— отвчалъ Бобъ Сойеръ,— да только мы подпили малую толику. Настойка была чудо какъ хороша, не такъ-ли Бенъ?

— Отличная настойка,— сказалъ м-ръ Бенджаменъ Алленъ,— сигары тоже недурны, a поросячьи котлетки — просто объяднье,— не такъ ли, Бобъ?

— Ну да, что въ ротъ, то спасибо, чортъ ихъ побери!— отвчалъ Бобъ Сойеръ.

Затмъ оба друга съ удвоенною ревностью принялись опустошать остатки завтрака, какъ будто воспоминаніе о вечерней оргіи содйствовало сильнйшему возбужденію ихъ аппетита.

— Царапнемъ, Бобъ,— сказалъ м-ръ Алленъ, наливая своему товарищу рюмку джину.

— Царапнемъ,— подхватилъ м-ръ Сойеръ и тутъ же залпомъ выпилъ рюмку.

Нсколько минутъ продолжалось молчаніе, нарушаемое лишь стукомъ вилокъ и ножей.

— Удивительная вещь, я всегда бываю ужасно голоденъ посл разсченія труповъ,— проговорилъ м-ръ Бобъ Сойеръ, озираясь кругомъ.

— И я тоже,— подтвердилъ м-ръ Бенъ Алленъ,— особенно если субъектъ не слишкомъ поврежденъ.

М-ръ Пикквикъ слегка вздрогнулъ.

— Кстати, Бобъ,— сказалъ м-ръ Алленъ,— окончилъ ты эту ногу?

— Не совсмъ,— отвчалъ Сойеръ, додая жаренаго цыпленка,— нога демонски мускулистая и почти вся сгнила. Это будетъ феноменъ въ своемъ род.

— Право?

— Я теб говорю.

— Я бы на твоемъ мст вырзалъ на ней свое имя,— сказалъ м-ръ Алленъ,— ты препарируешь отлично. Мы длаемъ складчину еще для одного трупа, и реестръ почти полонъ. Кадавръ будетъ образцовый, только никто не берется препарировать голову. Не хочешь-ли ты, Бобъ?

— Нтъ, слуга покорный, тутъ не оберешься возни,— сказалъ м-ръ Сойеръ.

— Нечего и говорить,— возразилъ Алленъ,— работы много, зато и голова была бы на славу.

— Пусть отдадутъ мн мозгъ, если хотятъ, a отъ черепа отказываюсь.

— Тсс, господа, тсс!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ,— дамы идутъ, я слышу.

Въ эту минуту вошли въ столовую вс молодыя леди, воротившіяся съ утренней прогулки. Ихъ сопровождали господа Снодграсъ, Винкель и Топманъ.

— Ахъ, это Бенъ!— воскликнула Арабелла такимъ тономъ, который выражалъ больше изумленіе, чмъ удовольствіе при вид брата.

— Пріхалъ за тобой,— отвчалъ Бенджаменъ.— Завтра домой.

М-ръ Винкель поблднлъ.

— Арабелла, разв ты не видишь Боба Сойера?— спросилъ м-ръ Бенджаменъ Алленъ тономъ упрека.

— Ахъ, извините, м-ръ Сойеръ,— сказала молодая двушка, граціозно протягивая руку другу своего брата.

Ненависть просверлила сердце м-ра Винкеля, когда онъ увидлъ, какъ неуклюжій и дерзкій соперникъ пожимаетъ ручку миссъ Арабеллы.

— Братецъ, былъ-ли … былъ-ли ты представленъ м-ру Винкелю?— спросила молодая двушка робкимъ тономъ, при чемъ двственный румянецъ живописно заигралъ на ея щекахъ.

— Нтъ, но если теб угодно, я представлюсь сію же минуту, Арабелла.

Говоря это, м-ръ Бенъ Алленъ сдлалъ церемонный поклонъ м-ру Винкелю, тогда какъ м-ръ Винкель и Бобъ Сойеръ обмнивались между собой косвенными взглядами подозрній и нмыхъ угрозъ. Прибытіе новыхъ гостей и послдовавшее затмъ внутреннее безпокойство м-ра Винкеля и черноглазой двицы въ мховыхъ полусапожкахъ могли бы, по всей вроятности, на нсколько времени разстроить общую веселость, если бы чрезмрная игривость м-ра Пикквика и радушная заботливость хозяина не привели въ порядокъ обыкновеннаго хода дла на хутор Дингли-Делл. Скоро м-ръ Винкель втерся въ благосклонность Бенджамена и даже усплъ перекинуться дружескими привтствіями съ м-ромъ Сойеромъ, который, въ свою очередь, началъ постепенно одушевляться посл двухъ стакановъ портвейна и даже разсказалъ, къ удовольствію всей компаніи, презанимательный анекдотъ относительно того, какъ недавно въ ихъ клиник срзывали шишку съ маковки одного почтеннаго джентльмена, обратившагося къ искусству ихъ профессора, знаменитаго доктора медицины и хирургіи. Посл этого анекдота, объясненнаго и дополненнаго критическими замчаніями, вс джентльмены и леди снова услись за столъ, куда теперь жирный парень, кром портвейна, поставилъ еще нсколько бутылокъ портера и огромный графинъ вишневки.

— Ну, господа,— сказалъ старикъ Уардль, подкрпившій себя обильными возліяніями вишневки,— что вы думаете на счетъ катанья на льду, который теперь — вы это видли — прозраченъ, какъ хрусталь, и гладокъ, какъ стекло. Времени y насъ вдоволь.

— Я думаю, что это будетъ превосходная штука,— замтилъ м-ръ Бенджаменъ Алленъ.

— Забава джентльменская,— подтвердилъ м-ръ Бобъ Сойеръ.

— Вы катаетесь, Винкель?— сказалъ Уардль.

— На конькахъ?

— Разумется.

— Да … нтъ … да,— отвчалъ м-ръ Винкель заикаясь.— Давненько не пробовалъ.

— О, я уврена, вы катаетесь, м-ръ Винкель,— замтила Арабелла.— Я ужасно люблю смотрть на эту забаву.

— О, это должно быть очаровательно!— воскликнула другая молодая двица.

Третья замтила, что это должно быть граціозно, a четвертая выразила положительное мнніе, что мужчины рисуются, какъ лебеди, на высокихъ конькахъ.

— Мн бы, конечно, было очень пріятно,— проговорилъ м-ръ Винкель довольно нершительнымъ тономъ,— но здсь y меня нтъ коньковъ.

Но это возраженіе встртило убдительныя опроверженія. М-ръ Трундель и жирный парень возвстили въ одинъ голосъ, что y нихъ внизу, подъ лстницей, дюжины дв превосходнйшихъ коньковъ, и м-ръ Винкель, если ему угодно, можетъ выбирать любые.

— Въ такомъ случа извольте, я очень радъ,— сказалъ м-ръ Винкель, причемъ на его лиц выразились несомннные признаки огорченія и досады.

Чрезъ нсколько минутъ вс джентльмены и леди, въ сопровожденіи старика Уардля, отправились веселой группой на живописный берегъ пруда, покрытаго толстымъ слоемъ льда, откуда жирный парень заране озаботился смести снговую насыпь, образовавшуюся въ продолженіе ночи. М-ръ Бобъ Сойеръ первый выступилъ на сцену и, овладвъ коньками съ искусствомъ, совершенно непостижимымъ для м-ра Винкеля, принялся описывать, не переводя духа, чрезвычайно забавные пируэты и вензеля, къ невыразимому наслажденію м-ра Пикквика, м-ра Топмана и всхъ двицъ, внимательно слдившихъ за каждымъ движеніемъ молодого человка. Скоро приняли въ этой забав дятельное участіе старикъ Уардль и м-ръ Бенджаменъ Алленъ, вызвавшіе громкія рукоплесканія, когда удалось имъ, при содйствіи Боба Сойера, счастливо окончить нкоторыя мистическія эволюціи, весьма похожія на шотландскій національный танецъ, называемый Reel.

Все это время м-ръ Винкель, съ лицомъ и руками, посинлыми отъ холода, старался утвердить пятки своихъ ногъ на оконечности коньковъ, въ чемъ весьма дятельно помогалъ ему м-ръ Снодграсъ, опутывая его ремнями спереди и сзади, хотя значеніе всей этой операціи оставалось для него таинственной загадкой, потому что, говоря правду, ни одинъ изъ пикквикистовъ не имлъ правильной идеи объ этой странной и вовсе не ученой забав, придуманной, вроятно, сельскими жителями отъ нечего длать. Какъ бы то ни было, однакожъ, несчастные коньки, при содйствіи м-ра Уэллера, были наконецъ, укрплены, завинчены, и злополучный м-ръ Винкель поднялся на ноги.

— Ладно,— сказалъ Самуэль одобрительнымъ тономъ,— теперь, сэръ, маршъ на середину и покажите этимъ господамъ, какъ обходиться съ такими вещами.

Но м-ръ Винкель уцпился за плечи Самуэля съ отчаяніемъ утопающаго и проговорилъ дрожащимъ голосомъ:

— Постойте, Самуэль, постойте, любезный!

— Что еще?

— Какъ что? Разв вы не видите, какъ скользко.

— Иначе и не можетъ быть на льду.

— Да вдь этакъ, пожалуй, упадешь такъ, что костей не соберешь.

— Э, полноте, какъ это можно! Махните рукой, да и катай-валяй. Смлость города беретъ. Держитесь крпче, сэръ.

М-ръ Винкель, безъ сомннія, понималъ всю важность этихъ наставленій, но его организмъ обнаруживалъ, повидимому, непобдимое желаніе опрокинуться навзничь, затылкомъ внизъ и ногами кверху.

— Какъ неловко, Самуэль … Право, эти проклятые коньки никуда не годятся,— говорилъ заикаясь м-ръ Винкель.

— Нтъ, сэръ, они вполн исправны,— возразилъ Самуэль,— только вамъ слдуетъ держать ухо востро.

— Что-жъ ты, Винкель,— закричалъ м-ръ Пикквикъ, совсмъ не подозрвавшій великой опасности, какой подвергался его другъ … Пошевеливайся, пріятель,— дамы хотятъ видть, какъ ты отличишься.

— Погодите, я сію минуту,— отвчалъ м-ръ Винкель, длая страшную гримасу.

— Да ужъ пора, сэръ. Начинайте съ Богомъ!— проговорилъ м-ръ Уэллеръ, стараясь высвободиться изъ объятій несчастнаго джентльмена.

— Погодите, Самуэль, одну минуту!— говорилъ м-ръ Винкель, сжимая еще крпче въ своихъ объятіяхъ врнаго слугу.— У меня дома чудесный фракъ и панталоны, совсмъ новенькіе, вы ихъ можете взять себ, Самуэль.

— Покорно васъ благодарю,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Зачмъ же вы скидаете свою шляпу, Самуэль?— сказалъ скороговоркой м-ръ Винкель,— благодарить можно и въ шляп, не отнимая отъ меня своей руки … a впрочемъ, не стоитъ благодарности. Сегодня, для праздника, Самуэль, я общался подарить вамъ пять шиллинговъ, передъ обдомъ вы получите эти деньги.

— Вы очень добры, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Только ужъ вы сперва поддержите меня, Самуэль, да покрпче, сдлайте милость,— продолжалъ м-ръ Винкель: — вотъ такъ. Мн нужно только разъхаться, a тамъ ужъ авось ничего. Не скоро, Самми, не слишкомъ скоро.

И м-ръ Винкель, перегнутый и дрожащій, покатился, при содйствіи Уэллера, по гладкой поверхности льда, представляя изъ себя довольно жалкую фигуру, ничуть не похожую на лебедя, одареннаго завидною способностью путешествовать по вод, какъ по суш. Все бы однакожъ, вроятно, имло благополучный и даже поэтическій конецъ, если бы, въ одну изъ критическихъ минутъ м-ръ Пикквикъ не вздумалъ закричать на противоположномъ берегу:

— Самуэль!

— Что вамъ угодно, сэръ?— спросилъ м-ръ Уэллеръ.

— Идите сюда. Мн васъ нужно.

— Ну, сэръ, ступайте одни,— сказалъ Самуэль.— Старшина, вы слышите, зоветъ меня. Ступайте съ Богомъ.

Сдлавъ отчаянное усиліе, м-ръ Уэллеръ высвободился изъ насильственныхъ объятій пикквикиста, и при этомъ движеніи произвелъ довольно сильный толчокъ въ спину м-ра Винкеля. Оставленный на произволъ слпой судьбы, злополучный джентльменъ быстро покатился въ самый центръ танцующей компаніи, въ ту минуту, когда м-ръ Бобъ Сойеръ выдлывалъ чудодйственные прыжки, поражавшіе своей ловкостью всхъ зрителей. М-ръ Винкель прямо разлетлся на него, и въ одно мгновеніе оба юноши съ громкимъ трескомъ шарахнулись наземь. М-ръ Пикквикъ бросился на мсто катастрофы. Сдлавъ ловкое движеніе, Бобъ Сойеръ немедленно поднялся на ноги, но, къ несчастью, м-ръ Винкель ничего не могъ сдлать въ этомъ род. Оконтуженный паденіемъ, онъ сидлъ и барахтался на льду, употребляя тщетныя усилія вызвать улыбку на свое лицо, обезображенное судорожными корчами.

— Вы не ушиблись?— спросилъ м-ръ Бенджаменъ Алленъ съ великимъ безпокойствомъ.

— Немножко,— сказалъ м-ръ Винкель, разглаживая растрепанные волосы.

— Не пустить-ли вамъ кровь?— сказалъ м-ръ Бенджаменъ съ большимъ участіемъ.

— Нтъ, покорно васъ благодарю,— отвчалъ м-ръ Винкель.

— Но безъ этого можетъ произойти воспаленіе, опасное для вашей жизни,— возразилъ студентъ хирургіи.— Право, всего лучше пустить вамъ кровь.

— Нтъ, нтъ, увряю васъ, совсмъ не лучше, покорно благодарю.

— Ну, воля ваша, не пеняйте на меня.

— Вы что объ этомъ думаете, м-ръ Пикквикъ?— спросилъ Бобъ Сойеръ.

Ученый мужъ былъ взволнованъ и сердитъ. Подозвавъ къ себ м-ра Уэллера, онъ сказалъ суровымъ тономъ:

— Отнимите y него коньки!

— Зачмъ? Я вдь только-что началъ,— возразилъ м-ръ Винкель.

— Отнимите y него коньки!— повторилъ м-ръ Пикквикъ ршительнымъ тономъ.

Такое повелніе не допускало никакихъ возраженій, и м-ръ Винкель безмолвно долженъ былъ повиноваться. Самуэль развязалъ ремни и высвободилъ его ноги.

— Поднять его!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Самуэль пособилъ несчастному подняться на ноги. М-ръ Пикквикъ отступилъ на нсколько шаговъ и энергическимъ движеніемъ руки заставилъ м-ра Винкеля подойти къ себ. Затмъ, устремивъ на него пытливый взглядъ, великій мужъ произнесъ довольно тихо, но чрезвычайно внятно и раздльно слдующія достопримчательныя слова:

— Сэръ, вы шарлатанъ.

— Что?

— Вы шарлатанъ, сэръ.— Скажу проще, если вамъ угодно,— вы обманщикъ, сударь мой.

Съ этими словами м-ръ Пикквикъ медленно повернулся на своихъ пяткахъ и присоединился къ своимъ друзьямъ.

Этимъ временемъ м-ръ Уэллеръ и жирный парень, съ своей стороны, также привязавъ коньки, вышли на катокъ и катались на немъ изъ конца въ конецъ самымъ мастерскимъ и даже блистательнымъ манеромъ. Въ особенности Самуэль Уэллеръ обнаружилъ необыкновенный талантъ, когда принялся выдлывать фантастическую эволюцію, извстную подъ техническимъ названіемъ ‘Стукъ-ту-ру-рукъ’ и которая собственно состоитъ въ искусств скользить на одной ног, тогда какъ другая должна по временамъ производить на льду почтальонскій стукъ {Вмсто колокольчиковъ въ Англіи до сихъ поръ употребляются по большей части желзные молотки, которыми приходящій ударяетъ о дверную скобу. Лакеи знатныхъ господъ докладываютъ о себ громкимъ стукомъ, тогда какъ разносчики писемъ тихонько производятъ двойной стукъ, едва притрогиваясь къ скоб. Прим. перев.}. Эта экзерциція продолжалась очень долго, и были въ ней такія привлекательныя стороны, которымъ отъ души позавидовалъ м-ръ Пикквикъ, тмъ боле, что отъ продолжительнаго стоянья на открытомъ воздух кровь начинала холодть въ его жилахъ.

— Вамъ, конькобжцамъ, я думаю, ни почемъ зимніе морозы,— сказалъ онъ м-ру Уардлю, когда этотъ джентльменъ, задыхаясь отъ усталости, окончилъ свои чудныя эволюціи, которыми удалось ему ршить нсколько загадочныхъ проблемъ на льду, гд ноги заступали для него мсто математическаго циркуля.

— О, да, это удивительно какъ полируетъ кровь,— отвчалъ Уардль.— Не хочешь-ли и ты покататься?

— Я катался встарину, когда былъ мальчикомъ, но теперь это было бы для меня опаснымъ подвигомъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Вотъ вздоръ, какія тутъ опасности? Попытайся, любезный другъ.

— Какъ это будетъ мило, м-ръ Пикквикъ!— закричали дамы.— Берите коньки и пристыдите эту молодежь.

— Мн бы очень пріятно, сударыни, доставить вамъ это удовольствіе,— возразилъ м-ръ Пикквикъ,— но я лтъ тридцать сряду не занимался этими вещами, и было бы теперь…

— Пустяки, братъ, пустяки!— сказалъ Уардль, схвативъ опять свои коньки съ судорожной поспшностью, которая характеризовала вс его поступки.— Маршъ, маршъ! Я побгу впередъ.

Бросившись на ледъ, разбитной старикъ перегналъ въ одну минуту и м-ра Уэллера, и жирнаго парня.

М-ръ Пикквикъ раздумывалъ весьма недолго. Одушевленный воспоминаніями юныхъ лтъ, онъ снялъ свои перчатки, положилъ ихъ въ шляпу, махнулъ рукой и быстро покатился по льду, притопывая по временамъ своею лвою ногою. Затмъ, овладвъ коньками, ученый мужъ весьма искусно описалъ два огромныхъ полукруга, при чемъ зрители и зрительницы сопровождали его залпомъ дружныхъ рукоплесканій.

— Баста, Пикквикъ! Давайте теперь кататься безъ коньковъ, ты мастеръ, я вижу, на вс руки,— закричалъ Уардль.— За нами, господа!

Это было сигналомъ для новой, чрезвычайно забавной потхи, открытой старикомъ Уардлемъ, который съ необыкновенной быстротою покатился на обихъ ногахъ, размахивая притомъ обими руками. За нимъ послдовалъ м-ръ Пикквикъ, a за нимъ Самуэль Уэллеръ, a за нимъ м-ръ Винкель, a за нимъ м-ръ Бобъ Сойеръ, a за нимъ жирный парень, a за тмъ, наконецъ, м-ръ Снодграсъ, успвшій доказать самому себ, что въ забавахъ этого рода заключается великая поэзія жизни. Вс засуетились, забгали, закружились и закатались съ такою бшеною ревностью, какъ будто отъ этой экспедиціи могла зависть судьба настоящихъ и грядущихъ поколній на Дингли-Делл.

Но здсь, какъ и везд, всего интересне было видть, какъ забавлялся самъ м-ръ Пикквикъ, удостоившій подчинить себя условіямъ игры, которая, повидимому, оживила вс силы его души. Съ какимъ безпокойствомъ озирался онъ вокругъ, когда сзади напиралъ на него какой-нибудь джентльменъ, угрожавшій своимъ быстрымъ стремленіемъ опрокинуть его навзничь, и какою лучезарною улыбкою озарялось его добродушное лицо, какъ скоро удавалось ему счастливо добираться до противоположнаго конца расчищенной площадки, откуда опять и опять начинался его рысистый бгъ! Случалось, однакожъ, и довольно часто, что ученый мужъ, уступая вліянію неотразимаго толчка, опрокидывался головою внизъ и ногами кверху, и тутъ всего назидательне было наблюдать, какъ онъ поднималъ свою шляпу, перчатки, носовой платокъ, и какъ опять становился въ общій рядъ, обнаруживая такой энтузіазмъ и такое молодечество, съ которыми ничто въ свт не могло сравниться.

Катанье на льду была въ полномъ разгар, и смхъ на берегу достигалъ крайнихъ предловъ, какъ вдругъ, совсмъ неожиданно, послышался сильный трескъ. Мигомъ джентльмены, обгоняя одинъ другого, повыскочили на берегъ, молодыя леди завизжали, м-ръ Топманъ испустилъ пронзительный крикъ. Огромная масса льда совсмъ изчезла подъ водою, и на поверхности воды заколыхались шляпа, перчатки и носовой платокъ м-ра Пикквика, и это было все, что для глазъ ошеломленныхъ зрителей осталось отъ ученаго мужа.

Грусть и отчаянная тоска изобразились на всхъ лицахъ: мужчины поблднли, дамы почти совсмъ лишились чувствъ, м-ръ Снодграсъ и м-ръ Винкель, сцпившись руками другъ съ другомъ, смотрли съ невыразимымъ безпокойствомъ на плачевное мсто, гд погибъ ихъ предводитель, между тмъ какъ м-ръ Топманъ, не теряя времени по-пустому, бросился со всхъ ногъ къ Меноръ-Фарму и закричалъ изо всей силы: ‘Пожаръ! пожаръ!’ Онъ основательно разсчитывалъ, что на этотъ крикъ мигомъ сбгутся толпы народа съ баграми и дрекольями, чтобъ вытащить изъ воды утонувшаго джентльмена.

Въ ту самую минуту, когда старикъ Уардль и м-ръ Самуэль Уэллеръ приближались осторожными шагами къ провалу, образовавшемуся на льду, a м-ръ Бенжаменъ Алленъ и неизмнный другъ его Бобъ Сойеръ держали втихомолку хирургическую консультацію относительно неизбжной необходимости пустить кровь молодымъ двицамъ, упавшимъ въ обморокъ,— въ эту самую минуту, къ величайшему утшенію всей компаніи, показались на поверхности воды плечи, голова, лицо и даже очки, принадлежавшіе м-ру Пикквику.

— Подержитесь минуточку … не больше одной минуты,— проревлъ м-ръ Снодграсъ.

— О, да, минуточку, умоляю васъ, почтенный другъ нашъ, ради меня,— заревлъ глубоко растроганный м-ръ Винкель.

Мольба этого рода, въ настоящемъ случа, была довольно неумстна, такъ какъ можно было разсчитать наврное, что м-ръ Пикквикъ непремнно заблагоразсудитъ поддержать себя на поверхности воды, если не для своихъ друзей, то, по крайней мр, ради спасенія себя самого.

— На дн, что-ль, стоишь ты, пріятель?— сказалъ Уардль.

— Разумется на дн,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, стряхивая воду съ головы и лица: — я упалъ туда спиною и сначала никакъ не могъ подняться на ноги. Уфъ!

Толстый слой глины, облпившій спину м-ра Пикквика, служилъ неоспоримымъ подтвержденіемъ его словъ, и это обстоятельство окончательно успокоило всю компанію, не исключая молодыхъ двицъ, изъ которыхъ, къ счастью, еще ни одна не успла погрузиться въ глубокій обморокъ, чего, впрочемъ, искренно желали оба хирурга. Когда, наконецъ, жирный парень, озаренный свтлой мыслью, припомнилъ и во всеуслышаніе объявилъ, что глубина воды нигд на всемъ пруду не превышаетъ двухъ аршинъ, джентльмены, вс наперерывъ, бросились спасать несчастнаго старца, и при этомъ каждый изъ нихъ оказалъ чудеса храбрости, проворства и силы. Посл дружной и неугомонной возни, сопровождавшейся трескомъ льда и брызгами воды, м-ръ Пикквикъ былъ весьма счастливо вырученъ изъ своего непріятнаго положенія и, къ общему удовольствію, поставленъ на сухую землю.

— Пропала его бдная головушка,— воскликнула Эмилія,— онъ наживетъ смертельную горячку.

— Бдный старичокъ!— сказала Арабелла.— Позвольте закутать васъ этою шалью, м-ръ Пикквикъ.

— Вотъ это, въ самомъ дл, всего нужне для тебя, любезный другъ,— сказалъ Уардль,— кутайся хорошенько и бги со всхъ ногъ домой, прямо на теплую постель.

Двнадцать шалей явились въ одно мгновеніе къ услугамъ великаго человка. Самуэль Уэллеръ выбралъ три или четыре потолще и, окутавъ своего господина съ головы до пятокъ, повелъ его на Меноръ-Фармъ, при чемъ глазамъ зрителей представлялся рдкій феноменъ пожилого джентльмена, промокшаго до костей и лишеннаго обыкновенныхъ статей туалета, свойственныхъ его возрасту и полу.

Но было теперь довольно некстати думать о соблюденіи свтскихъ приличій, и м-ръ Пикквикъ, подстрекаемый Самуэлемъ, бжалъ, не переводя духа, до самыхъ воротъ Меноръ-Фарма, куда гораздо раньше его прибылъ м-ръ Топманъ, успвшій переполошить весь хуторъ ужасной встью о пожар. Старушка Уардль, пораженная смертельнымъ страхомъ, была теперь глубоко и непреложно убждена, что кухня и весь задній дворъ объяты пламенемъ: это бдствіе всегда рисовалось самыми яркими красками въ воображеніи достопочтенной праматери семейства, и теперь съ замираніемъ сердца думала она, что скоро камня на камн не останется отъ ея родового пепелища.

М-ръ Пикквикъ успокоился не раньше, какъ въ своей постели, когда ермолка съ кисточками появилась на его просушенной голов. Самуэль Уэллеръ развелъ въ камин великолпный огонь и принесъ обдъ въ спальню своего господина. Съ обдомъ явился и пуншъ, въ которомъ приняли дятельное участіе вс пикквикисты и старикъ Уардль. Веселая попойка продолжалась до глубокой ночи, до тхъ поръ, пока ученый мужъ не захраплъ богатырскимъ сномъ въ присутствіи своихъ друзей.

Поутру на другой день м-ръ Пикквикъ, къ общему благополучію, проснулся совершенно здоровымъ и невредимымъ, такъ что въ организм его не обнаружилось ни малйшихъ признаковъ ревматизма. Пользуясь этимъ случаемъ, м-ръ Бобъ Сойеръ весьма основательно замтилъ, что горячій пуншъ можетъ служить самымъ лучшимъ предохранительнымъ средствомъ отъ всхъ видовъ и родовъ простудныхъ лихорадокъ, и если бываетъ иногда, что этотъ цлительный напитокъ не оказываетъ своего спасительнаго дйствія, то единственно потому, что страждущій субъектъ, зараженный предразсудками, не ршается употребить его въ достаточномъ количеств. Съ этимъ мнніемъ совершенно былъ согласенъ и м-ръ Пикквикъ.

Съ наступленіемъ утра веселые гости Дингли-Делля должны были разъхаться каждый въ свою сторону. Такіе разъзды, какъ извстно, представляютъ много поэтическихъ сторонъ для школьника, мняющаго классную залу на родительскій домъ, но тяжело падаютъ они на сердце взрослыхъ людей. Смерть, эгоизмъ, житейскіе разсчеты и безчисленныя перемны фортуны разрываютъ каждодневно счастливыя группы, связанныя узами дружбы, и разбрасываютъ ихъ но всмъ концамъ земного шара. Впрочемъ, мысли этого рода не имютъ ни малйшаго отношенія къ настоящему предмету. Мы хотимъ только извстить благосклоннаго читателя, что вс джентльмены и леди, гостившіе на Меноръ-Фарм, разъхались по своимъ домамъ. М-ръ Пикквикъ и его ученики заняли еще разъ свои мста на имперіал моггльтонскаго дилижанса, Арабелла Алленъ отправилась къ мсту своего назначенія — куда именно, мы не знаемъ, но м-ръ Винкель очень хорошо зналъ. Ее сопровождали братецъ Бенжаменъ и закадычный другъ его, м-ръ Бобъ Сойеръ.

Но передъ окончательной разлукой студенты медицины отвели въ сторону ученаго мужа, и м-ръ Бобъ Сойеръ, пропихнувъ свой палецъ въ одну изъ петель его сюртука, сказалъ съ таинственнымъ видомъ:

— Гд вы живете, почтенный?

М-ръ Пикквикъ отвчалъ, что его настоящая квартира въ гостиниц ‘Коршуна и Джорджа’.

— Мн бы хотлось, старикъ, заманить васъ въ мою собственную резиденцію,— продолжалъ Бобъ Сойеръ,— согласны-ли вы навстить меня?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ,— питомцы музъ и жрецы Эскулапа имютъ полное право на мою внимательность.

— Въ такомъ случа, вотъ мой адресъ,— сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ, вынимая визитную карточку изъ своего жилетнаго кармана,— Лант-Стритъ, въ Боро, подл матросскаго трактира. Пройдя Сентъ-Джорджа, поверните за уголъ на Большую улицу. Небольшой домъ, крытый черепицей.

— Очень хорошо, я найду,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Приходите черезъ дв недли въ четвергъ и затащите съ собой другихъ ребятъ,— сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ.— Ко мн въ тотъ вечеръ соберется нсколько молодыхъ ученыхъ медицинской профессіи.

М-ръ Пикквикъ сказалъ, что ему будетъ очень лестно познакомиться съ молодыми учеными медицинской профессіи, Бобъ Сойеръ протянулъ ему руку, и они разстались дружелюбно.

Между тмъ какъ м-ръ Пикквикъ совщался такимъ образомъ съ молодыми людьми, м-ръ Винкель шепталъ что-то на ухо Арабелл Алленъ, a м-ръ Снодграсъ разговаривалъ втихомолку съ миссъ Эмиліей Уардль, но что было предметомъ этихъ таинственныхъ бесдъ, для насъ покрыто мракомъ неизвстности. Во всю дорогу, на обратномъ пути въ Лондонъ, оба джентльмена хранили глубокое молчаніе, вздыхали очень часто и даже не вкушали ни пива, ни настойки. Изъ этихъ фактовъ наблюдательная читательница можетъ вывести заключенія, какія ей угодно.

Глава XXXI.

Имющая совершенно юридическій характеръ.

Въ нижнихъ этажахъ, по разнымъ угламъ и закоулкамъ Темпля {Посл парламента высшее судебное мсто, гд президентомъ всегда бываетъ лордъ-канцлеръ, называется Chancery. Затмъ слдуетъ такъ называемый. Храмъ, или Temple, куда принадлежатъ четыре судебныя палаты (Inns of Court), которыхъ названія читатель не разъ встртитъ въ этой и послдующихъ главахъ. Это: ‘Inner Temple, Middle Temple, Lincol’s Inn и Gray’s Inn’. Встарину Chancery тоже имло до десяти судебныхъ палатъ, но въ настоящее время осталась отъ нихъ только одна, называемая ‘Clifford’s Inn’. На современномъ язык ‘Inn’ значитъ собственно гостиница, трактиръ, но первоначально смыслъ его былъ тотъ же, что Mansion, дворецъ, и въ этихъ дворцахъ жили прежде разные вельможи, которые уступили свои резиденціи студентамъ юриспруденціи и народнаго права. Такъ Gray’s Inn, четвертая судебная палата Темпля, получила свое имя отъ лорда Эдмонда Грея Уильтона, который отдалъ студентамъ свою резиденцію въ начал шестнадцатаго вка. Въ настоящее время этимъ именемъ называется цлый кварталъ, населенный почти исключительно чиновниками, студентами и писарями. Имя Темпля происходитъ отъ рыцарей ордена Іоанна Іерусалимскаго, Темпліеровъ, которые отдали юристамъ свои дворцы съ принадлежащими къ нимъ угодьями, церквами и садами, въ 1346 году, въ царствованіе Эдуарда Третьяго. Въ отношеніи къ изученію юриспруденціи и народнаго права Англія рзко отличается отъ всхъ европейскихъ государствъ. Англійскіе университеты, состоявшіе первоначально подъ вдніемъ туземнаго духовенства, никогда въ своихъ стнахъ не давали пріюта юридическимъ наукамъ, и юриспруденція, со всми своими отраслями, преподавалась въ этихъ Inns of Court, которые вс сосредоточены въ столиц подл судебныхъ мстъ, courts of law. Начало этихъ учрежденій относятъ къ царствованію Генриха III. Прим. перев.} разбросаны довольно грязныя и темныя камеры, куда по вечерамъ въ присутственные дни и по утрамъ въ т дни, когда не бываетъ засданій, стекаются безчисленныя полчища мелкихъ чиновниковъ и писарей (clerks) съ кипами бумагъ подъ мышкой и въ широкихъ карманахъ. Писарь писарю не чета, это всмъ извстно, и наши англійскіе писаря раздляются на многочисленные разряды. Первое мсто занимаетъ, разумется, п_и_с_е_ц_ъ п_р_и_в_и_л_е_г_и_р_о_в_а_н_н_ы_й, заплатившій за себя условленную сумму. Его карьера — быть адвокатомъ или стряпчимъ (attorney), и онъ заране вникаетъ во вс таинства своей будущей профессіи. Онъ одтъ по послдней мод, здитъ на балы, держитъ свой экипажъ и отличныхъ лошадей, посщаетъ одинъ или два дома въ аристократическихъ улицахъ и отправляется на каникулы въ загородный домъ своего богатаго отца. Словомъ, это аристократъ между писарями. Второе мсто занимаетъ salaried clerk, писарь, состоящій на жалованьи, и который обязанъ жить подл конторы своего патрона. Онъ получаетъ тридцать шиллинговъ въ недлю, и большую часть этого капитала употребляетъ на свой туалетъ и увеселенія разнаго рода. У него есть кресла въ театр Адельфи и знакомый погребокъ, гд каждую субботу, передъ полученіемъ новаго жалованья, онъ проматываетъ свою послднюю копейку. Это довольно грязная и жалкая карикатура на одного изъ тхъ молодыхъ денди, которые между завтракомъ и обдомъ гуляютъ цлыми стадами на Гросвенор-сквер. Слдуетъ затмъ писарь въ строжайшемъ смысл слова, писецъ вчно-цеховой, обреченный судьбою на переписку чужихъ бумагъ отъ ранняго утра до поздней ночи. У него — обширная семья, голодныя дти, чахоточная жена, и самъ онъ частенько бываетъ подъ хмлькомъ. Это плебей въ благородной корпораціи писцовъ. Есть еще писаря — конторные мальчишки, которые бгаютъ на свою должность въ синихъ курткахъ и сизыхъ панталонахъ. Они питаютъ справедливое презрніе къ школьнымъ мальчикамъ, часто на улицахъ заводятъ съ ними драку и еще чаще угощаютъ себя портеромъ въ распивочныхъ лавчонкахъ. Но мы не ршаемся исчислять здсь вс виды и роды писарей: довольно того, что всхъ ихъ можно видть налицо въ грязныхъ камерахъ Темпля, гд въ присутственные дни въ ходу вся юридическая машина до мельчайшаго ея винтика.

Въ углахъ и закоулкахъ Темпля сосредоточены публичныя конторы по судебной части, и здсь-то составляются всевозможнаго рода покорнйшія просьбы, подаются требованія ко взысканію, сочиняютъ формальныя требованія отвтчиковъ къ суду и фабрикуются другія, боле или мене затйливыя, дловыя бумаги, придуманныя великобританскимъ уложеніемъ для потхи писарей и адвокатовъ. Это по большей части низенькія, сырыя, подернутыя плсенью камеры, гд съ незапамятныхъ временъ на безчисленныхъ полкахъ березовыхъ шкафовъ гніютъ огромные свертки пергамента и бумаги, распространяющіе весьма пріятный запахъ, который въ ночное время смшивается съ благовонными испареніями отъ мокрыхъ шинелей, разопрлыхъ зонтиковъ и ароматомъ сальныхъ огарковъ.

Недли черезъ дв по возвращеніи въ Лондонъ м-ра Пикквика и его друзей, въ половин восьмого по полудни, въ одну изъ этихъ конторъ явился интересный джентльменъ въ сромъ фрак и мдныхъ пуговицахъ съ іероглифическими гербами. Его длинные, свтлые, напомаженные волосы весьма искусно были подпрятаны подъ поля обветшалой шляпы, и еще искусне перетягивались черезъ блюхеровскіе сапоги его узенькіе гультики, изъ которыхъ, повидимому, колни его готовы были выскочить каждую минуту. Интересный джентльменъ вынулъ изъ своего фрачнаго кармана длинный и узкій свертокъ пергамента и подалъ его, съ подобающимъ почтеніемъ, маститому президенту, засдавшему за главнымъ столомъ. Немедленно маститый президентъ напечатллъ на пергамент черный штемпель, въ которомъ человческій глазъ, при всхъ усиліяхъ, не могъ разобрать никакой фигуры. Затмъ интересный юноша съ напомаженными волосами вынулъ еще четыре лоскутка бумаги, гд содержались четыре печатныхъ копіи пергамента съ проблами, оставленными для включенія именъ. Заполнивъ эти бланки, онъ осторожно положилъ въ карманы вс пять документовъ, расшаркнулся своими блюхеровскими сапогами, поклонился и вышелъ вонъ изъ трущобы. Этотъ интересный джентльменъ съ кабалистическими документами въ карманахъ былъ не кто другой, какъ нашъ старинный знакомецъ, м-ръ Джаксонъ, письмоводитель господъ Додсона и Фогга, которыхъ собственная контора находилась на углу Корнгилля. Вмсто того, чтобы воротиться съ дловымъ отчетомъ къ своимъ патронамъ, онъ прямо направился быстрыми шагами въ гостиницу ‘Коршуна и Джорджа’ и освдомился, не здсь-ли проживаетъ нкто Пикквикъ.

— Томми, позовите сюда слугу м-ра Пикквика,— сказала буфетчица ‘Коршуна и Джорджа’.

— Не извольте безпокоиться, сударыня,— сказалъ м-ръ Джаксонъ:— я пришелъ по дламъ, не требующимъ отлагательства. Будьте такъ добры, прикажите мн показать комнату м-ра Пикквика, и я войду самъ.

— Какъ васъ зовутъ, сэръ?— спросилъ трактирный слуга.

— Джаксонъ,— отвчалъ клеркъ.

Слуга взбжалъ наверхъ, чтобы доложить о при ход м-ра Джаксона, но м-ръ Джаксонъ избавилъ его отъ этого труда: онъ вошелъ въ комнату вмст съ нимъ и не далъ ему проговорить ни одного слова.

Въ этотъ день м-ръ Пикквикъ пригласилъ къ себ на обдъ своихъ трехъ друзей. Они съ большимъ комфортомъ сидли вокругъ камина и прихлебывали вино изъ стакановъ, когда вошелъ м-ръ Джаксонъ.

— Здравствуйте, сэръ,— сказалъ м-ръ Джаксонъ, слегка кивая головой ученому мужу.— Какъ ваше здоровье, сэръ?

М-ръ Пикквикъ машинально поставилъ свой стаканъ на столъ и бросилъ изумленный взглядъ на нежданнаго пришельца: его память не удержала ни одной черты изъ физіономіи м-ра Джаксона.

— Я пришелъ по извстному вамъ длу отъ господъ Додсона и Фогга,— сказалъ м-ръ Джаксонъ пояснительнымъ тономъ.

При этомъ имени невольная дрожь пробжала по всему организму ученаго мужа.

— Извольте, сэръ, идти къ моему адвокату, м-ру Перкеру: вы знаете, гд онъ живетъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Проводите этого джентльмена,— прибавилъ онъ, обращаясь къ трактирному слуг.

— Прошу извинить, м-ръ Пикквикъ,— сказалъ Джаксонъ, укладывая свою шляпу на полъ и вынимая изъ кармана пергаментный свертокъ:— Личная служба, публичная обязанность письмоводителя или агента въ подобныхъ случаяхъ, вы понимаете, м-ръ Пикквикъ? Честный гражданинъ нметъ передъ закономъ, и тамъ, гд соблюдены вс законныя формы … вы понимаете, сэръ?

Здсь м-ръ Джаксонъ, бросивъ взглядъ на пергаментъ, облокотился руками на столъ и взглянулъ на всю компанію съ побдоносной улыбкой.

— Мы не станемъ терять напрасно словъ, милостивые государи,— сказалъ м-ръ Джаксонъ,— позвольте узнать прежде всего, кто изъ васъ носитъ фамилію Снодграса?

При этомъ вопрос м-ръ Снодграсъ припрыгнулъ на своемъ стул, и это энергичное движеніе послужило для смтливаго письмоводителя весьма удовлетворительнымъ отвтомъ.

— А! я такъ и думалъ,— сказалъ м-ръ Джаксонъ ласковымъ тономъ.— До васъ y меня тоже небольшое дльце … не извольте безпокоиться, сэръ.

— До меня!— воскликнулъ м-ръ Снодграсъ.

— Вотъ вамъ subроеna, т. е. приглашеніе явиться въ судъ въ качеств свидтеля по длу вдовы Бардль и отвтчика Пикквика,— продолжалъ м-ръ Джаксонъ, вынимая шиллингъ изъ жилетнаго кармана.— Засданіе по этому длу назначается четырнадцатаго февраля, и это будетъ спеціальный судъ присяжныхъ. Это собственно вамъ принадлежитъ, м-ръ Снодграсъ: извольте получить. У меня еще девять приглашеній.

Говоря это, м-ръ Джаксонъ уставилъ пергаментъ противъ глазъ м-ра Снодграса и вложилъ шиллингъ въ его руку.

М-ръ Топманъ между тмъ смотрлъ съ безмолвнымъ изумленіемъ на таинственныя дйствія письмоводителя. Вдругъ Джаксонъ обернулся къ нему и сказалъ:

— Кажется, я не ошибусь, сэръ, если осмлюсь назвать васъ м-ромъ Топманомъ?

М-ръ Топманъ взглянулъ на м-ра Пикквика, но, не замтивъ въ чертахъ этого джентльмена никакого предостерегающаго выраженія, объявилъ скороговоркой:

— Да, фамилія моя — Топманъ.

— A другой джентльменъ подл васъ, безъ сомннія,— м-ръ Винкель?— спросилъ Джаксонъ.

М-ръ Винкель пролепеталъ утвердительный отвть. Не входя дале ни въ какія объясненія, расторопный письмоводитель вручилъ имъ обоимъ по свертку бумаги и по шиллингу.

— Можетъ быть, я вамъ нсколько наскучилъ, господа,— продолжалъ м-ръ Джаксонъ,— но ужъ заодно прошу извинить: y меня тутъ вписано еще имя м-ра Самуэля Уэллера, м-ръ Пикквикъ.

— Пошлите сюда моего слугу,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, обращаясь къ трактирному слуг.

Озадаченный слуга поспшилъ исполнить полученное приказаніе.

— Не угодно-ли вамъ приссть, м-ръ Джаксонъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Письмоводитель слъ. Друзья въ изумленіи смотрли другъ на друга, не говоря ни слова. Наконецъ, м-ръ Пикквикъ прервалъ молчаніе такимъ образомъ:

— Поведеніе вашихъ принципаловъ, сэръ, служитъ непроницаемой загадкой для всякаго честнаго гражданина, но въ этомъ случа, если не ошибаюсь, Додсонъ и Фоггъ намрены употребить противъ меня свидтельство моихъ собственныхъ друзей. Такъ или нтъ?

Джаксонъ приставилъ указательный палецъ къ лвой сторон своего носа, желая показать такимъ образомъ, что юридическія тайны глубоко погребены въ его мозгу. Потомъ онъ сказалъ:

— Не знаю, сэръ. Мое дло — сторона.

— Какую же другую цль, сэръ, могутъ имть вс эти требованія?— продолжалъ м-ръ Пикквикъ.

— Цли могутъ быть совсмъ особенныя,— возразилъ Джаксонъ,— но это до меня не касается. Спрашивать можете сколько вамъ угодно, но моя обязанность — молчать.

Здсь м-ръ Джаксонъ улыбнулся еще разъ на всю компанію и принялся выдлывать своею лвою рукою таинственные жесты безъ всякаго опредленнаго значенія и смысла.

— Да, милостивые государи,— сказалъ онъ въ заключеніе,— клерки господъ Додсона и Фогга могутъ, конечно, имть свои, боле или мене, достоврныя, догадки насчетъ подобныхъ приглашеній, но вы всего лучше сдлаете, м-ръ Пикквикъ, если съ терпніемъ будете ожидать правосудія, которое, смотря по обстоятельствамъ и слдуя требованіямъ закона, можетъ обвинить или оправдать васъ.

М-ръ Пикквикъ бросилъ взглядъ невыразимаго презрнія на своего ненавистнаго гостя, и ужъ изъ устъ его готово было исторгнуться страшное проклятіе на главы господъ Додсона и Фогга, какъ въ это самое мгновеніе въ комнату вошелъ его слуга, и проклятіе осталось непроизнесеннымъ.

— Самуэль Уэллеръ?— сказалъ м-ръ Джаксонъ вопросительнымъ тономъ.

— Къ вашимъ услугамъ, сэръ, если вамъ пріятно удостоить меня своимъ знакомствомъ.

— Вотъ вамъ subpoena, м-ръ Уэллеръ.

— A какъ это по-англійски, смю спросить?

— Приглашеніе явиться въ судъ, и съ нимъ — шиллингъ. Извольте получить, м-ръ Уэллеръ. Это вамъ отъ Додсона и Фогга.

— Недурно. Стало быть, господа Додсонъ и Фоггъ посылаютъ мн подарокъ черезъ ваши руки? Это длаетъ имъ честь, и, признаюсь, этого я не ожидалъ отъ такихъ джентльменовъ, какъ Додсонъ и Фоггъ. Свидтельствуйте имъ отъ меня нижайшее почтеніе и скажите, что я готовъ съ превеликимъ аппетитомъ пить за ихъ здоровье огуречный разсолъ.

Говоря это, м-ръ Уэллеръ лукаво подмигивалъ старшин глазами и немилосердно комкалъ въ рукахъ бумагу, полученную отъ письмоводителя.

Исполнивъ свое дло, м-ръ Джаксонъ сдлалъ видъ, будто надваетъ перчатку, которую, ради приличія, держалъ всегда въ своей рук, и потомъ, сдлавъ учтивый поклонъ, юркнулъ изъ дверей. Черезъ полчаса онъ былъ уже въ своей контор передъ лицами господъ Додсона и Фогга.

Въ эту ночь м-ръ Пикквикъ спалъ очень дурно, и его воображеніе безпрестанно рисовало ненавистный образъ вдовы Бардль вмст со всми кляузами и крючками, придуманными и пущенными въ ходъ на его погибель. Поутру на другой день, посл завтрака, онъ, въ сопровожденіи своего слуги, отправился къ Грейскому скверу въ гостиницу ‘Лебедя’, гд жилъ его адвокатъ.

— Самуэль!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, озираясь кругомъ, когда они достигли до конца Чипсайда.

— Что вамъ угодно, сэръ?

— Куда теперь идти?

— Въ Ньюгетскую улицу.

Но, продолжая стоять на одномъ мст, м-ръ Пикквикъ испустилъ глубокій вздохъ и тоскливо взглянулъ на лицо своего слуги.

— О чемъ вздыхаете, сэръ?— спросилъ Самуэль.

— Да такъ, мой другъ, что-то взгрустнулось,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Этотъ проклятый судъ назначенъ, кажется, на четырнадцатое число будущаго мсяца?

— На четырнадцатое февраля, сэръ,— сказалъ Самуэль,— выборъ удивительно замчательный.

— Отчего же замчательный?

— Да вдь это, сэръ, валентиновъ день {День Валентина — англійскій народный праздникъ, когда, по народному присловью, каждая голубка промышляетъ для себя голубка двушка, встртивъ въ этотъ день перваго мужчину, называетъ его своимъ Валентиномъ: мужчина въ свою очередь называетъ своей Валентиной первую двушку, которую удалось ему увидть. Разумется, между любовниками такія встрчи устраиваются заране, и Валентинъ обыкновенно женится на своей Валентин. Привтствія, подарки и письма, полученныя въ этотъ день, называются также валентиновскими.}, и вы, конечно, знаете, что Валентинъ шутить не любитъ, когда дло идетъ о наказаніи преступнаго любовника.

Улыбка м-ра Уэллера не пробудила ни малйшаго луча веселости въ душ ученаго мужа. М-ръ Пикквикъ круто повернулъ въ Ньюгетскую улицу и, повсивъ голову, безмолвно продолжалъ свой путь.

Такъ они прошли около четверти версты, думая каждый о своихъ собственныхъ длахъ. Самуэль все время держался въ нсколькихъ шагахъ отъ своего господина, но вдругъ ему пришла счастливая мысль сообщить старшин весьма интересный анекдотъ, возникшій въ его душ вслдствіе естественнаго сцпленія идей, пробужденныхъ видомъ вншнихъ предметовъ. Въ мгновеніе ока онъ догналъ ученаго мужа и, указывая ему на домъ, мимо котораго они проходили, сказалъ:

— Видите вы эту колбасную лавку?

— Вижу.

— Это, сэръ, знаменитая факторія сосисекъ.

— Право?

— Я вамъ говорю. Года за четыре на этомъ мст произошла удивительная оказія.

— Какая?

— Не случалось-ли вамъ слышать, какъ однажды изчезъ, неизвстно куда, почтенный джентльменъ, торговавшій ветчиной и колбасой въ огромномъ размр?

— Его убаюкали, Самуэль, з_а_б_о_р_к_о_в_а_л_и {За нсколько лтъ передъ этимъ, между англійскими мошенниками распространился особый промыселъ, невиданный и неслыханный нигд — убивать людей съ тою единственною цлью, чтобъ продавать ихъ трупы въ анатомическіе театры для медицинскихъ операцій. Въ этомъ ремесл особенную извстность заслужилъ нкто Burke, Ирландецъ, котораго, наконецъ, поймали и казнили въ 1829 году. Отъ имени его англичане сдлали глаголь to burke, борковать, то есть, убивать людей для анатомическаго театра. Прим. перев.},можетъ быть?— спросилъ м-ръ Пикквикъ съ безпокойствомъ.

— Нтъ, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ,— и я вамъ осмлюсь доложить, что бываютъ на свт предиковинныя вещи. Джентльменъ этотъ, сэръ, былъ хозяиномъ вотъ этой самой колбасной, которую вы видите. Онъ изобрлъ для своего ремесла патентованную паровую машину, гд, такъ сказать, въ одно мгновеніе ока, огромнйшіе камни могли растираться посредствомъ чудодйственнаго жернова въ мельчайшій порошокъ и превращаться въ сосиски первйшаго сорта. Онъ выхлопоталъ даже привилегію на свои патентованныя сосиски. Онъ гордился своимъ изобртеніемъ и смотрлъ, бывало, по цлымъ часамъ, какъ работаетъ его хитрая машина, приготовляя удивительные завтраки для джентльменскихъ желудковъ. Вообще, сэръ, онъ былъ совершенно счастливъ и этою машиною, и двумя курчавыми мальчишками, которые бгали вокругъ, называя его своимъ милымъ папашей, но бда въ томъ, что судьба навязала ему на шею ехидную жену, отравлявшую весь этотъ домашній комфортъ. Отъ криковъ этой вдьмы дрожалъ, бывало, весь домъ и дребезжали стекла, какъ отъ землетрясенія.— ‘Послушай-ка, ты, моя душенька,— говоритъ однажды горемычный мужъ, потерявшій всякое терпніе,— если ты будешь продолжать эту потху, говоритъ онъ, я уду въ Америку, чтобъ отвязаться отъ тебя. Помяни мое слово’.— ‘По мн, пожалуй, ты можешь провалиться сквозь землю,— говоритъ жена:— посмотрю я, какъ американцы уживутся съ такимъ шайтаномъ’ Затмъ она еще пуще окрысилась на бднаго мужа, побжала въ столовую и начала вопить во всю улицу, что вотъ, дескать, гадкій мужъ собирается отправить ее на тотъ свтъ и что ей давно житья нтъ въ собственномъ дом. Эта комедія продолжалась часа три, до тхъ поръ, пока ея глаза закатились подъ лобъ и она со всего размаха грянулась на полъ, брыкаясь при этомъ и руками, и ногами. Очень хорошо-съ. На другой день супругъ ея пропалъ. Онъ не взялъ ни денегъ изъ хозяйственной кассы, ни запаснаго платья изъ своего гардероба: стало-быть, онъ не ухалъ въ Америку. На другой день онъ не воротился, и такъ прождали его напрасно цлую недлю. Хозяйка напечатала объявленіе въ газетахъ, публично извщая, что она во всемъ готова простить своего мужа, какъ скоро онъ придетъ домой. Такое объявленіе, конечно, длало ей великую честь, тмъ боле, что мужъ, собственно говоря, ни въ чемъ не быль виноватъ передъ ней, но и посл этой уловки онъ все-таки не воротился. Напрасно искали его во всхъ каналахъ и напрасно, два мсяца сряду, приносили къ дверямъ колбасной лавки трупы всхъ утопленниковъ и удавленниковъ: ни одинъ трупъ не представилъ ни малйшаго сходства съ пропавшимъ мужемъ, и сосди мало-по-малу успокоились въ томъ предположеніи, что колбасникъ пропалъ безъ всти.— ‘Туда ему и дорога’, сказала неутшная супруга и, отложивъ всякія попеченія, принялась торговать сосисками и колбасами. Однажды вечеромъ приходитъ въ ея лавку пожилой худощавый джентльменъ и спрашиваетъ сердитымъ голосомъ:— ‘Вы, что ли, содержательница этой лавки?’ — Я,— говоритъ она,— чего вамъ угодно?— ‘Я пришелъ, сударыня,— говоритъ онъ,— потребовать отъ васъ отчета, за какія напасти намрены вы подавить своими проклятыми сосисками меня и все мое семейство? И кто вамъ сказалъ, сударыня, что мдныя пуговицы съ гербами обойдутся вашей торговл дешевле свиного мяса?’ — Какъ пуговицы!— говоритъ она,— объяснитесь, милостивый государь.— ‘Нечего тутъ объяснять,— говоритъ пожилой джентльменъ, развертывая клочокъ оберточной бумаги, гд было штукъ двадцать или тридцать пуговичныхъ половинокъ,— какой чортъ, сударыня, надоумилъ васъ приправлять пуговицами эти проклятыя сосиски? Хороша начинка!’ — Ахъ! ахъ! это пуговицы моего супруга!— кричитъ вдова, и тутъ же съ нею длаются страшныя истерическія корчи.— ‘Что это значитъ?’ — визжитъ пожилой джентльменъ, поблднвшій, какъ полотно.— Все теперь ясно для меня!— визжитъ вдова.— Мужъ мой, въ припадк безумія, превратилъ себя самого въ сосиски!

— И это, сэръ, была сущая правда,— заключилъ м-ръ Уэллеръ, устремивъ пристальный взглядъ на испуганную физіономію м-ра Пикквика,— только до сихъ поръ въ общемъ мнніи остается подъ спудомъ, самъ-ли онъ бросился въ свою патентованную машину, или кто-нибудь его пихнулъ. Достойно замчанія, сэръ, что пожилой сухощавый джентльменъ, страстный любитель сосисекъ, не могъ съ этой поры даже слышать о нихъ.

Вскор посл этого трогательнаго повствованія господинъ и слуга прибыли въ квартиру м-ра Перкера. Лоутонъ, главный его конторщикъ, стоялъ подл пріотворенной двери, разговаривая весьма небрежно съ какимъ-то горемыкой въ истасканномъ сюртук, въ сапогахъ безъ подошвъ и въ перчаткахъ безъ пальцевъ. Во всхъ чертахъ его тощаго лица ярко отражались слды продолжительныхъ страданій, и онъ, повидимому, живо чувствовалъ свое крайнее униженіе, потому что тотчасъ же отпрянулъ назадъ въ темный уголъ, какъ скоро завидлъ новаго пришельца.

— Какъ это жаль… право,— сказалъ незнакомецъ съ глубокимъ вздохомъ.

— Конечно, жаль,— повторилъ Лоутонъ, выводя своимъ перомъ какія-то каракули на косяк двери.— Не хотите-ли заочно передать ему ваше порученіе?

— A когда, примрно сказать, онъ долженъ воротиться назадъ?— спросилъ незнакомецъ.

— Не знаю, право,— отвчалъ Лоутонъ, длая мистическіе знаки м-ру Пикквику, когда незнакомецъ потупилъ свои глаза.

— И вы полагаете, что мн было бы безполезно дожидаться его здсь?— продолжалъ незнакомецъ, тоскливо посматривая на дверь конторы.

— О, да, я въ этомъ совершенно увренъ,— отвчалъ конторщикъ, продолжая рисовать каракули на косяк.— На этой недл уже нечего ждать, а, пожалуй, можетъ случиться, онъ не воротится и на будущей недл, потому что вообще, узжая за городъ, Перкеръ никогда не торопится возвращеніемъ домой. Ужъ таковъ его обычай.

— Какъ? Онъ за городомъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Боже мой, что-жъ теперь намъ длать?

— Не уходите, м-ръ Пикквикъ,— сказалъ Лоутонъ,— y меня для васъ письмо.

Переминаясь съ ноги на ногу, незнакомецъ еще разъ потупилъ глаза въ землю, и въ это мгновеніе смтливый конторщикъ бросилъ многозначительный взглядъ на ученаго мужа, давая такимъ образомъ знать, что онъ разыгрываетъ плутовскую роль, которой однакожъ м-ръ Пикквикъ не могъ постигнуть.

— Войдите, м-ръ Пикквикъ, прошу покорно,— сказалъ Лоутонъ.— Что-жъ, вы оставите какое-нибудь порученіе, м-ръ Уатти, или потрудитесь завернуть въ другой разъ?

— Будьте такъ добры, попросите его сказать, что тамъ y нихъ сдлано по моему длу,— сказалъ незнакомецъ умоляющимъ тономъ: — да, ради Бога, не забудьте этого, м-ръ Лоутонъ,— вдь отъ этого зависитъ судьба цлаго семейства.

— Нтъ, не забуду, положитесь на меня,— отвчалъ конторщикъ.

— Войдите, м-ръ Пикквикъ. Прощайте, м-ръ Уатти, вы, врно, пройдетесь по бульвару, погода превосходная, не такъ ли?

Но такъ какъ незнакомецъ все еще медлилъ и былъ, очевидно, въ нершительномъ положеніи, то м-ръ Лоутонъ безъ церемоніи захлопнулъ дверь въ ту минуту, какъ Самуэль Уэллеръ усплъ войти въ контору за своимъ господиномъ.

— Уфъ, надолъ, проклятый!— сказалъ Лоутонъ, бросая перо на столъ, съ видомъ оскорбленнаго человка.— Въ жизнь не видалъ такого неотвязчиваго банкрота! Его дла ужъ года четыре лежать у насъ подъ спудомъ, a онъ, чего добраго, еще снова притащится сюда недли черезъ дв. Такой неотвязный, право! Пожалуйте сюда, м-ръ Пикквикъ. Перкеръ дома и, разумется, будетъ радъ васъ видть. Съ этимъ банкротомъ — можете вообразить!— я проваландался y дверей минутъ двадцать и промерзъ чуть не до костей.

Говоря это, конторщикъ поворочалъ уголья въ камин и потомъ, бросивъ кочергу, пошелъ въ комнату своего принципала, м-ръ Пикквикъ послдовалъ за нимъ.

— А, это вы, почтеннйшій,— воскликнулъ м-ръ Перкеръ, шумно приподнимаясь со своего стула.— Ну, почтеннйшій, какъ идутъ ваши дла? Нтъ-ли чего новенькаго насчетъ нашихъ пріятелей въ Корнгилл? Додсонъ и Фоггь, я слышалъ, держали ухо востро. О, это славные ребята, я знаю!

Говоря это, маленькій адвокатъ засадилъ въ носъ огромную щепоть табака, какъ будто въ доказательство своего почтенія къ искусству господъ Додсона и Фогга.

— Это отчаянные мошенники,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— То есть, почтеннйшій, вы смотрите на нихъ со своей, джентльменской, точки зрнія, не углубляясь въ сущность юридическаго искусства, и по-своему вы правы, м-ръ Пикквикъ. Ну, и мы тоже не дремали все это время. Я завербовалъ на свою сторону сержанта {Такъ называется адвокатъ высшаго разряда.} Сноббина.

— Хорошій это человкъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Хорошій человкъ?— возразилъ м-ръ Перкеръ.— Сержантъ Сноббинъ, почтеннйшій, стоитъ, такъ сказать, выше всхъ юридическихъ профессій. Онъ сдлаетъ втрое противъ всякаго адвоката второй руки, и такого доки, смю уврить, не найти намъ съ вами на всемъ пространств Трехъ Соединенныхъ Королевствъ. Сержантъ Сноббинъ водитъ за носъ всхъ этихъ судей, и уголовныхъ, и гражданскихъ.

Новая щепоть табака скрпила окончательно высокую рекомендацію адвоката.

— Они требуютъ въ судъ моихъ друзей,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ и должно быть, отвчалъ Перкеръ,— Додсонъ и Фоггъ не прозваютъ этого случая. Друзья ваши могутъ быть отличными свидтелями, такъ какъ они видли васъ въ интересномъ положеніи.

— Но вдь она упала въ обморокъ по собственной вол,— замтилъ м-ръ Пикквикъ,— она сама бросилась въ мои объятія.

— Очень вроятно, почтеннйшій,— возразилъ Перкеръ,— очень вроятно и даже очень естественно. Я, съ своей стороны нравственно убжденъ, что иначе и не могло быть, но кто же это можетъ доказать, почтеннйшій?

— Они также требовали въ судъ моего слугу, сказалъ м-ръ Пикквикъ, приведенный въ нкоторое затрудненіе неожиданнымъ вопросомъ своего адвоката.

— Самуэля?— сказалъ Перкеръ.

М-ръ Пикквикъ отвчалъ утвердительно.

— Ну, да, почтеннйшій, это ужъ само собою разумется. Я могъ вамъ предсказать за цлый мсяцъ, что они не прозваютъ этого случая. Додсонъ и Фоггъ понимаютъ свое дло. Я имлъ честь вамъ докладывать, почтеннйшій, что благоразумный джентльменъ отнюдь не долженъ вмшиваться въ свое дло, какъ скоро онъ вврилъ его адвокату. Теперь вы сами должны отвчать за послдствія, каковы бы они ни были.

Заключивъ эту сентенцію, м-ръ Перкеръ вытянулъ съ большимъ достоинствомъ шею и стряхнулъ табакъ съ воротниковъ своей рубашки.

— Зачмъ же, скажите на милость, имъ понадобился мой слуга?— спросилъ м-ръ Пикквикъ посл молчанія, продолжавшагося дв или три минуты.

— Но вдь вы посылали его на свою прежнюю квартиру?

— Посылалъ.

— Изъ этого, на основаніи юридическихъ соображеній, прямо слдуетъ, что вы предлагали вдов Бардль мировую сдлку, на которую она, разумется, не согласилась. Впрочемъ, я не думаю, чтобы судьи могли что-нибудь вытянуть отъ вашего слуги.

— И мн тоже кажется,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, улыбаясь при мысли, что Самуэль долженъ будетъ свидтельствовать противъ него.— Что-жъ мы будемъ длать?

— Да намъ, почтеннйшій, остается только одно: подвергнуть свидтелей вторичному допросу, положиться на краснорчіе Сноббина и бросить какъ можно побольше пыли въ глаза судьямъ.

— Ну, a если приговоръ будетъ окончательно противъ меня?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

М-ръ Перкеръ улыбнулся, понюхалъ табаку съ продолжительными разстановками, помшалъ огонь кочергой, пожалъ плечами и обнаружилъ намреніе хранить выразительное молчаніе.

— Неужели вы думаете, милостивый государь, что я долженъ, въ такомъ случа, заплатить за убытки?— сказалъ м-ръ Пикквикъ, наблюдавшій съ напряженнымъ вниманіемъ эту многознаменательную форму телеграфнаго отвта.

Перкеръ опять принялся безъ всякой видимой надобности мшать огонь и сказалъ:

— Не мудрено, почтеннйшій, не мудрено.

— Нтъ, очень мудрено, и я объявляю вамъ заране мое неизмнное намреніе — не подчиняться суду крючкотворовъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ выразительнымъ тономъ.— Да, Перкеръ, я не буду тогда отвчать ни на какія требованія, и ни одинъ пенни не перейдетъ изъ моего кармана въ сундуки Додсона и Фогга. Это моя ршительная, непреложная воля.

И въ подтвержденіе этой непреложности м-ръ Пикквикъ ударилъ кулакомъ по столу.

— Очень хорошо, почтеннйшій, очень хорошо, сказалъ Перкеръ.— Вы можете дйствовать по благоусмотрнію.

— Конечно, могу,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ скороговоркой.— Гд живетъ сержантъ Сноббинъ?

— Въ Линкольнской Палат, на Старомъ сквер.

— Я желаю немедленно видть его,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Видть сержанта Сноббина!— воскликнулъ Перкеръ въ припадк величайшаго изумленія.— Какъ это можно, почтеннйшій! Видть сержанта Сноббина! Да понимаете-ли вы, почтеннйшій, что тутъ нужна особая консультація, требующая значительнаго времени и даже значительныхъ издержекъ? Нтъ, нтъ, почтеннйшій, и не думайте теперь о такомъ свиданіи.

Но м-ръ Пикквикъ ршился непремнно поставить на своемъ, и слдствіемъ его настойчивости было то, что не дальше, какъ черезъ десять минутъ, адвокатъ и его кліентъ благополучно прилетли въ контору великаго сержанта Сноббина.

Это была довольно просторная комната съ огромнымъ письменнымъ столомъ подл камина, украшеннаго вычурными фресками. Время и чернильныя пятна почти совершенно уничтожили природный цвтъ матеріи, покрывавшей столъ, но, посл тщательнаго наблюденія, можно было догадаться, что это была первоначально фризовая матерія зеленаго цвта. На стол валялись многочисленныя пачки бумагъ, перевязанныхъ красными снурками, и за столомъ сидлъ пожилой конторщикъ съ полными и румяными щеками, обличавшими совершеннйшее состояніе его здоровья. Джентльменскій видъ конторщика и массивная золотая цпь, украшавшая его грудь, свидтельствовали неоспоримо нагляднымъ образомъ, что контора м-ра сержанта Сноббина имла обширнйшую и выгодную практику въ юридическихъ длахъ.

— Сержантъ y себя въ кабинет, м-ръ Моллардъ?— спросилъ Перкеръ, предлагая свою табакерку къ услугамъ джентльменскаго носа.

— Да, въ кабинет, только онъ демонски занятъ, м-ръ Перкеръ,— отвчалъ конторщикъ.— Видите ли, какая тутъ пропасть бумагъ, a онъ еще не усплъ подписать ни одной, хотя за юридическія консультаціи мы уже давно получили деньги по всмъ этимъ пунктамъ.

Говоря это, м-ръ Моллардъ улыбнулся и запустилъ въ свой носъ огромную щепоть табака, какъ бы въ доказательство своихъ юридическихъ талантовъ.

— Вотъ это называется практикой!— сказалъ Перкеръ.

— Да, практика не совсмъ дурная,— сказалъ самодовольно конторщикъ, вынимая изъ своего кармана огромную серебряную табакерку,— отъ насъ безпрестанно требуютъ мнній и совтовъ.

— И вы, разумется, излагаете на бумаг?

— Какъ же иначе? При этомъ, почтеннйшій, должно вамъ замтить, что м-ръ Сноббинъ пишетъ такимъ почеркомъ, котораго самъ чортъ не разберетъ, кром меня. Поэтому я долженъ всегда переписывать его мннія, a за переписку… вы понимаете? Ха, ха, ха!

— Какъ не понимать, почтеннйшій!— сказалъ м-ръ Перкеръ.

— Съ такимъ принципаломъ, смю сказать, вамъ не житье, a масляница. Ха, ха, ха!

При этомъ сержантскій конторщикъ засмялся опять, но засмялся втихомолку тмъ внутреннимъ, безмолвнымъ смхомъ, который весьма не нравился ученому мужу. Если сердце ваше надрывается отъ досады и тоски, вы вредите только самому себ, но какъ скоро вы сметесь про себя, втихомолку, такой смхъ не предвщаетъ ничего добраго вашимъ ближнимъ.

— Какъ наши дла съ вами, почтеннйшій?— спросилъ Перкеръ.— Вы за мной не считаете стариннаго должка?

— Нтъ, не считаю.

— Жаль, не то я, пожалуй, сію минуту изготовилъ бы для васъ векселекъ. Впрочемъ, и то сказать, при такой громад наличныхъ денегъ, какая вамъ нужда заботиться о старыхъ должникахъ? Вдь y васъ, почтеннйшій, денегъ-то куры не клюютъ. Ха, ха, ха!

Эта выходка, повидимому, пришлась какъ нельзя боле по вкусу длового человка, и онъ захохоталъ опять своимъ таинственно безмолвнымъ смхомъ.

— Однакожъ, знаете-ли что, почтеннйшій м-ръ Моллардъ,— сказалъ Перкеръ, вдругъ принимая степенный видъ и отводя въ сторону конторщика великаго юриста,— вы должны уговорить своего принципала, чтобъ онъ согласился теперь принять меня и моего кліента.

— Какъ! Неужели вы хотите видть его лично?— воскликнулъ Моллардъ.

— Почему же нтъ, сэръ?— подхватилъ м-ръ Пикквикъ, услышавшій начало этихъ совщаній.

— A потому, сэръ, что везд и во всемъ порядочный джентльменъ обязанъ сообразоваться съ заведеннымъ порядкомъ,— отвчалъ м-ръ Моллардъ.— Изложите свое дло на бумаг обстоятельно и подробно, и м-ръ Сноббинь въ свое время тоже дастъ вамъ на бумаг удовлетворительный отвтъ. Таковъ порядокъ юридической консультаціи. На личное свиданіе вы отнюдь не должны были разсчитывать, тмъ боле, что для м-ра Сноббина драгоцнна каждая минута.

М-ръ Перкеръ, между тмъ, бросилъ довольно строгій взглядъ на ученаго мужа и сказалъ многозначительнымъ тономъ:

— Я говорилъ вамъ, почтеннйшій, и теперь повторяю снова и разъ навсегда: всякій порядочный джентльменъ, ввряя свое дло адвокату, долженъ положиться на него во всемъ, или адвокатъ не отвчаетъ ни за что. Личное ваше вмшательство здсь неумстно и совершенно безполезно.

Не длая никакихъ возраженій, м-ръ Пикквикъ понурилъ голову и отправился въ противоположный уголъ.

Прерванное совщаніе вновь началось между дловыми людьми. Долго бесдовали они, нюхая табакъ и размахивая руками, м-ръ Пикквикъ уже не слышалъ больше ни одного слова, и сущность консультаціи осталось для него непроницаемою тайной. Моллардъ, повидимому, убжденный неотразимыми доказательствами опытнаго адвоката, согласился, наконецъ, испросить для него аудіенцію y своего принципала. Онъ пошелъ въ его кабинетъ и черезъ минуту, возвращаясь оттуда на ципочкахъ, возвстилъ Перкеру и м-ру Пикквику, что м-ръ Сноббинъ, принимая въ уваженіе обстоятельства дла, соглашается, въ вид исключенія, дать имъ аудіенцію на самое короткое время.

М-ръ сержантъ Сноббинъ былъ поистасканный джентльменъ лтъ сорока пяти или, можетъ быть, пятидесяти, съ желто-блднымъ лицомъ и впалыми щеками гемороидальнаго цвта. Его угрюмые и мутные глаза обличали въ немъ одного изъ тхъ неутомимыхъ тружениковъ, которые посвящаютъ свою жизнь головоломнымъ кабинетнымъ трудамъ, сухимъ, безжизненнымъ, убивающимъ душу. Лорнетъ, висвшій y него на черной широкой лент, служилъ для посторонняго наблюдателя несомнннымъ доказательствомъ, что м-ръ Сноббинъ былъ близорукъ. Волосы были y него чрезвычайно рдки и торчали клочками на его голов: это могло зависть, во-первыхъ, оттого, что почтенный юристъ не имлъ привычки заботиться о своей прическ, а, во-вторыхъ, оттого, что онъ цлую четверть вка носилъ судейскій парикъ, который теперь вислъ подл него на деревянномъ гвозд. Слды свжей пудры на воротник его фрака и дурно вымытый блый галстухъ, въ измятомъ и скомканномъ вид торчавшій на его ше, свидтельствовали, что м-ръ Сноббинъ, по возвращеніи изъ суда, еще не усплъ сдлать приличной перемны въ своемъ костюм. Остальныя статьи его туалета обличали также высшую степень небрежности и неряшества, свойственныхъ всмъ великимъ людямъ юридической профессіи. Дловыя книги съ ременными застежками, груды бумагъ разной величины и разныхъ цвтовъ, письма и куверты всевозможныхъ форматовъ были разбросаны по всему пространству огромнаго стола безъ всякаго покушенія на комфортъ и порядокъ. Кабинетная мебель страдала отъ чрезмрной ветхости англійской болзнью, дверцы книжныхъ шкафовъ подернулись плсенью и спокойно гнили на своихъ заржавлыхъ петляхъ, пыль на коврахъ подымалась облаками при каждомъ шаг, оконныя сторы покрылись желтизной отъ дряхлости и грязи, и вообще вс предметы въ кабинет длового человка свидтельствовали неоспоримымъ образомъ, что м-ръ сержантъ Сноббинъ, погруженный тломъ и душою въ свои головоломныя занятія, не обращалъ ни малйшаго вниманія на вншнія удобства жизни.

При вход кліентовъ онъ писалъ, и перо его скрипло немилосердно, быстро перебгая отъ одной строки къ другой. Когда Перкеръ поклонился и представилъ его вниманію своего кліента, м-ръ Сноббинъ осторожно воткнулъ въ чернильницу свое перо, пригласилъ гостей садиться и, погладивъ свою лвую ногу, сдлалъ знакъ, что они могутъ говорить.

— Имя моего кліента — Пикквикъ,— началъ Перкеръ, сдлавъ предварительно подобострастный поклонъ.

— Ну?

— Онъ отвтчикъ по длу вдовы Бардль.

— Ну?

— Вамъ, кажется, извстны отчасти подробности этого дла.

— Меня ангажировали защищать его на спеціальномъ суд присяжныхъ?

— Такъ точно.

— И деньги внесены въ мою контору?

— Вс сполна.

Сержантъ понюхалъ табаку и приготовился ожидать дальнйшихъ объясненій.

— Прежде, чмъ вы окончательно примете на себя оффиціальную обязанность нашего защитника, сэръ,— сказалъ Перкеръ,— м-ръ Пикквикъ желаетъ лично васъ удостоврить, что жалоба противъ него, съ нравственной точки зрнія, не иметъ ни малйшихъ основаній и онъ идетъ на судъ съ чистымъ сердцемъ и чистыми руками, въ противномъ случа, еслибъ на совсти его лежало какое-нибудь пятно, онъ бы прекратилъ этотъ процессъ въ самомъ начал, удовлетворивъ справедливымъ требованіямъ вдовы Бардль. Такъ-ли я излагаю ваши мысли, почтеннйшій?— заключилъ маленькій адвокатъ, обращаясь къ м-ру Пикквику.

— Совершенно такъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

Вооружившись очками, сержантъ Сноббинъ осмотрлъ ученаго мужа съ ногъ до головы, при чемъ едва замтная улыбка проскользнула по его морщинистому лицу. Затмъ, обращаясь къ Перкеру, онъ проговорилъ:

— Запутанное дло?

Перкеръ пожалъ плечами.

— Вы намрены пригласить свидтелей?

— Нтъ.

Улыбка на лиц сержанта приняла боле опредленный смыслъ. Онъ энергически погладилъ свою ногу и потомъ, облокотившись на спинку креселъ, кашлянулъ два-три раза съ выраженіемъ очевиднаго сомннія.

Эти зловщіе признаки отнюдь не ускользнули отъ вниманія ученаго мужа. Сдлавъ судорожное движеніе, онъ поправилъ очки на своемъ носу и, несмотря на предостерегательные жесты Перкера, самъ обратился къ великому юристу съ выразительною рчью:

— Я не сомнваюсь, сэръ, что мое желаніе воспользоваться въ настоящемъ случа вашею опытностью и талантами можетъ для такого джентльмена, какъ вы, показаться страннымъ и даже необыкновеннымъ.

М-ръ Сноббинъ обнаружилъ готовность принять степенный видъ, но улыбка опять незамтно пробжала по лицу его.

— Джентльмены вашей профессіи, сэръ,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ,— видятъ по большей части изнанку человческой природы, и передъ вами, во всей нагот, открывается ея дурная сторона. Какъ судья и адвокатъ, вы знаете по собственному опыту, какъ часто судьба честнаго человка зависитъ отъ юридическихъ эффектовъ. Почемъ знать, можетъ быть, даже вамъ, сэръ, случалось употреблять обоюдоострое оружіе закона противъ особъ, совершенно непорочныхъ и чистыхъ передъ судомъ своей собственной совсти. Само-собою разумется, вы, какъ и другіе великіе юристы, увлекаетесь въ подобныхъ случаяхъ единственнымъ желаніемъ облагодтельствовать своихъ кліентовъ, не обращая вниманія на то, что они, можетъ быть, руководствуются исключительно эгоистическими побужденіями, заглушающими въ нихъ врожденное чувство совсти и долга. Вотъ почему въ общемъ мнніи почтенное сословіе юристовъ считается подозрительнымъ, недоврчивымъ и даже криводушнымъ. Имя въ виду вс эти соображенія, я былъ бы, конечно, не въ прав стовать, еслибъ вы, въ свою очередь, подозрвали во мн, какъ въ будущемъ своемъ кліент, низкія побужденія и мысли, недостойныя честнаго джентльмена, тмъ не мене, однакожъ, я считаю своей обязанностью разсять такія подозрнія, если уже они закрались въ вашу душу. Итакъ, сэръ, позвольте еще разъ повторитъ вмст съ моимъ адвокатомъ, что я совершенно невиненъ въ этихъ гнусныхъ кляузахъ, которыя взводятъ противъ меня вдова Бардль и ея безчестные адвокаты. Знаю очень хорошо и заране увренъ, что содйствіе ваше на суд присяжныхъ будетъ для меня безцнно, но если, сверхъ чаянія вы еще сколько нибудь сомнваетесь въ моемъ благородств, я готовъ великодушно отказаться отъ вашей помощи и даже прошу васъ покорнйше не принимать въ такомъ случа никакого участія въ моемъ дл.

Прежде чмъ м-ръ Пикквикъ добрался до половины своей рчи, сержантъ Сноббинъ пересталъ его слушать, и замтно было по всмъ признакамъ, что мысль его бродила далеко отъ назидательныхъ сентенцій, излагаемыхъ ученымъ мужемъ. Повидимому, онъ совсмъ забылъ о своихъ кліентахъ и уже снова взялся за перо, чтобы излить на бумагу юридическія мннія, накопившіяся въ его голов, но м-ръ Перкеръ снова пробудилъ его вниманіе, предложивъ къ его услугамъ свою золотую табакерку.

— Кто-жъ будетъ моимъ помощникомъ въ этомъ дл?— спросилъ Сноббинъ, нюхая табакъ.

— М-ръ Функи,— отвчалъ Перкеръ.

— Функи… Функи… никогда я не слыхалъ такой фамиліи,— проговорилъ сержантъ.— Это, должно быть, еще молодой человкъ.

— Да, онъ очень молодъ,— отвчалъ Перкеръ.— Онъ былъ въ суд только одинъ разъ.

— Когда?

— Не помню хорошенько… этому, кажется, будетъ уже два или три года.

М-ръ Сноббинъ позвонилъ, и черезъ минуту вошелъ въ кабинетъ его конторщикъ.

— М-ръ Моллардъ, потрудитесь немедленно послать за господиномъ… какъ, бишь, его?

— Функи,— подхватилъ Перкеръ.— Онъ живетъ въ Гольборнской палат, на Грейскомъ сквер. Велите сказать, что я очень желаю его видть.

М-ръ Моллардъ отправился исполнить возложенное на него порученіе. Сержантъ Сноббинъ впалъ въ задумчивость, изъ которой онъ вышелъ не прежде, какъ по прибытіи самого м-ра Функи.

Это былъ совершенно взрослый и развитый мужчина огромнаго размра, хотя въ дл юриспруденціи онъ могъ казаться совершеннымъ младенцемъ Обращеніе м-ра Функи отличалось чрезвычайной застнчивостью, и онъ говорилъ, безпрестанно заикаясь, что, впрочемъ, отнюдь не было его природнымъ недостаткомъ. Робкій, степенный и стыдливый, онъ сознавалъ свою юридическую неопытность и очень хорошо понималъ, что его взяли здсь на подмогу за неимніемъ лучшаго юриста. Онъ трепеталъ передъ сержантомъ и до крайности былъ вжливъ съ адвокатомъ ученаго мужа.

— Кажется, я никогда не имлъ удовольствія васъ видть, м-ръ Функи,— сказалъ съ надменнымъ снисхожденіемъ сержантъ Сноббинъ.

М-ръ Функи поклонился. Онъ имлъ удовольствіе видть великаго юриста и привыкъ съ дтскихъ лтъ завидовать его громкой слав.

— Если не ошибаюсь, вы назначены помощникомъ моимъ въ процесс вдовы Бардль противъ Пикквика?— сказалъ сержантъ.

Еслибъ м-ръ Функи былъ философъ въ юридическомъ смысл, онъ не преминулъ бы при этомъ вопрос приставить ко лбу указательный палецъ и припомнить, точно-ли было къ нему препровождено такое назначеніе въ ряду другихъ безчисленныхъ длъ, которыми онъ постоянно былъ занятъ отъ ранняго утра до глубокой ночи. Но невинный, какъ младенецъ, м-ръ Функи покраснлъ и поклонился въ другой разъ.

— Читали вы эти бумаги, м-ръ Функи?— спросилъ сержантъ.

На это слдовало отвчать, что онъ еще не удосужился до сихъ поръ вникнуть въ сущность дла, но м-ръ Функи читалъ эти бумаги денно и нощно, только о нихъ и думалъ и во сн и на яву съ той поры, какъ его сдлали нсколько недль тому назадъ помощникомъ сержанта, a потому ничего нтъ удивительнаго, если онъ теперь покраснлъ еще больше и поклонился въ третій разъ.

— Вотъ это м-ръ Пикквикъ,— сказалъ Сноббинъ, указывая перомъ на ученаго мужа.— Познакомьтесь съ нимъ.

М-ръ Функи поклонился м-ру Пикквику съ тмъ глубокимъ почтеніемъ, съ какимъ обыкновенно молодой юристъ привтствуетъ своего перваго кліента. Затмъ онъ опять обратилъ свои взоры на сержанта.

— Вамъ, я полагаю, не мшаетъ посовтоваться съ м-ромъ Пикквикомъ,— сказалъ сержантъ.— Возьмите его съ собой и постарайтесь внимательне выслушать, что станетъ говорить м-ръ Пикквикъ. Консультація будетъ y насъ посл.

Съ этими словами м-ръ сержантъ Сноббинъ махнулъ рукой и, не обращая больше вниманія на своихъ гостей, погрузился всей душой въ огромную кипу бумагъ, лежавшихъ передъ нимъ. Въ бумагахъ разбирался процессъ великой важности относительно одного, умершаго лтъ за сто, джентльмена, который осмлился запахать большую дорогу, ведущую къ какому-то неизвстному пункту изъ другого, тоже неизвстнаго пункта.

М-ръ Функи никакъ не хотлъ первымъ выйти изъ дверей великаго юриста и скромно потащился сзади, когда Перкеръ и его кліентъ, оставивъ кабинетъ, выбрались на площадь передъ домомъ. Долго ходили они взадъ и впередъ и долго разсуждали о процесс ученаго мужа. Результатъ ихъ конференціи не имлъ положительнаго характера, и юристы остались при томъ мнніи, что заране никакъ нельзя угадать приговоръ суда присяжныхъ. Хорошо, по крайней мр, то, что на ихъ сторон былъ сержантъ Сноббинъ: это, утверждали юристы, должно было служить великимъ утшеніемъ для м-ра Пикквика.

Посл конференціи, продолжавшейся около двухъ часовъ, м-ръ Пикквикъ забжалъ опять въ квартиру своего адвоката, разбудилъ Самуэля, спавшаго все это время безмятежнымъ сномъ, и потомъ они оба отправились въ Сити.

Глава XXXII.

Холостой вечеръ въ квартир Боба Сойера, студента хирургіи.

Миръ и тишина въ квартал Боро, въ улиц Лантъ, разливаютъ меланхолическое спокойствіе на всякую чувствительную душу. Здсь вы всегда найдете цлые десятки домовъ, отдаваемыхъ внаймы за самую филантропическую цну. Домъ въ Лантской улиц никакъ не подойдетъ, въ строгомъ смысл слова, подъ разрядъ резиденцій перваго сорта, но тмъ не мене Лантская улица — самое вожделнное мсто для всякаго смертнаго съ философской натурой. Если вы желаете уединиться отъ шумной толпы и удалить себя отъ соблазновъ лукаваго свта, я готовъ, по чистой совсти, рекомендовать вамъ Лантскую улицу, какъ единственное убжище въ цломъ Лондон, гд вы иной разъ не увидите ни одной человческой души, хотя бы пришлось вамъ отъ утра до вечера просидть y открытаго окна.

Въ этомъ счастливомъ захолустьи пріютились съ незапамятныхъ временъ праздношатающіеся переплетчики и букинисты, дюжины дв прачекъ, два-три тюремныхъ агента по части неоплатныхъ должниковъ, небольшое количество домовладльцевъ, занятыхъ работами на докахъ, пять-шесть модистокъ и столько же художниковъ по части портняжнаго искусства. Большинство жителей промышляетъ преимущественно отдачею меблированныхъ покойчиковъ внаймы или посвящаетъ свою дятельность здоровому и сердцекрпительному занятію мытья и катанья многосложныхъ принадлежностей мужского и женскаго туалета. Главнйшія черты осдлой жизни въ этой улиц съ ея вншней стороны: зеленыя ставни, билетики на окнахъ, мдныя дощечки на дверяхъ и ручки колокольчиковъ на косякахъ, главнйшіе виды животнаго царства: трактирный мальчикъ, юноша съ горячими пирогами и бородатый мужъ съ лукошкомъ картофеля на своихъ могучихъ плечахъ. Народонаселеніе ведетъ кочевую жизнь и по большей части исчезаетъ по ночамъ въ конц каждой четверти года {Тогда, то-есть, когда надобно платить за квартиру. Дни трехмсячнаго срока въ Лондон расчисляются обыкновенно на 25-е марта 23-е іюня, 29-е сентября и 25-е декабря. Прим. перев.}. Казенные доходы собираются очень рдко въ этой уединенной долин, поземельная пошлина сомнительна, и водяное сообщеніе весьма часто прерывается.

М-рь Бобъ Сойеръ и неизмнный другъ его Бенъ Алленъ сидли задумавшись передъ каминомъ въ скромной квартир перваго этажа. Былъ вечеръ, и они ожидали м-ра Пикквика съ его друзьями. Приготовленія къ принятію гостей были, повидимому, окончены. Зонтики изъ коридора были взяты и поставлены въ темный уголокъ за дверью гостиной, шаль и шляпка хозяйской служанки не украшали боле лстничныхъ перилъ, на половик передъ наружной дверью были одни только калоши, забрызганныя грязью. Въ коридор на окн весело горла сальная свча, озаряющая мрачный путь въ квартиру студента медицины. М-ръ Бобъ Сойеръ самолично путешествовалъ за крпкими напитками въ погребъ иностранныхъ винъ и воротился домой сопутствуемый мальчикомъ, который, чтобъ не ошибиться домомъ, шелъ по его слдамъ съ корзинкою бутылокъ. Горячій пуншъ, приготовленный въ спальн, уже давно шиплъ въ объемистомъ сосуд изъ красной мди, маленькій столикъ для карточной игры, покрытый зеленымъ сукномъ, былъ поставленъ въ гостиной на приличномъ мст. Рюмки и стаканы, взятые на этотъ случай изъ ближайшаго трактира и y хозяйки, были разставлены въ симметрическомъ порядк на поднос, который скрывался до времени за дверью на площадк.

Но несмотря на эти въ высшей степени удовлетворительные признаки домашняго комфорта, лобъ м-ра Боба Сойера, сидвшаго передъ каминомъ, былъ омраченъ какимъ-то зловщимъ облакомъ думы, гнетущей его мозгъ. Выраженіе дружеской симпатіи проглядывало также весьма рзко въ чертахъ м-ра Бена Аллена, когда онъ пристально смотрлъ на уголья въ камин.

Посл продолжительнаго молчанія, м-ръ Аллень открылъ бесду такимъ образомъ:

— Ну, да, это нехорошо, что она заартачилась какъ нарочно на этотъ случай. Что бы ей подождать до завтрашняго утра?

— Поди, вотъ, толкуй съ ней,— отвчалъ м-ръ Бобъ Сойеръ: — если она разбушуется, самъ чортъ ее не уломаетъ. Презлокачественная натура!

— Ты бы ее какъ-нибудь подмаслилъ.

— Подмаслилъ, да что въ этомъ толку? Она говоритъ, что если я сзываю гостей и намренъ задавать балы, такъ мн, дескать, ничего бы не стоило уплатить ей ‘этотъ маленькій счетецъ’.

— Неужто она не понимаетъ, что балы можно благоразумному джентльмену давать экономически, особыми средствами, не истративъ ни гроша?

— Я говорилъ ей то же самое, да она ршительно ничего не хочетъ слушать: наладила одно и тоже!

— A сколько ты ей долженъ?

— Бездлицу! Всего только за одну треть съ небольшимъ,— отвчалъ м-ръ Бобъ Сойеръ, махнувъ съ отчаянія обими руками.

Бенъ Алленъ кашлянулъ совершенно безнадежнымъ образомъ и устремилъ пытливый взглядъ на желзные прутья каминной ршетки.

— Непріятная исторія!— сказалъ наконецъ Бенъ Алленъ.— Что, если ей вздумается при гостяхъ снять дверь или выставить рамы I На что это будетъ похоже?

— Ужасно, ужасно!— проговорилъ Бобъ Сойеръ.

Послышался легкій стукъ въ наружную дверь.

М-ръ Бобъ Сойеръ выразительно взглянулъ на своего друга, и вслдъ за тмъ въ комнату просунула свою голову черномазая двочка въ грязныхъ стоптанныхъ башмакахъ и черныхъ бумажныхъ чулкахъ Можно было подумать, что это — заброшенная дочь какого-нибудь престарлаго поденщика, который всю свою жизнь сметалъ пыль съ тротуаровъ и чистилъ сапоги прохожимъ.

— Прошу извинить, м-ръ Сойеръ,— сказала двочка, длая книксенъ.— М-съ Раддль желаетъ съ вами переговорить.

Прежде, чмъ м-ръ Бобъ Сойерь произнесъ свой отвтъ, двочка вдругъ исчезла съ такою быстротой какъ будто кто-нибудь влпилъ ей сзади сильный толчокъ, и, едва только окончился этотъ мистическій выходъ, послышался опять другой стукъ въ дверь, сильный стукъ, краснорчиво выражавшій сентенцію слдующаго рода:

— Здсь я! Иду на васъ!

Еще разъ м-ръ Бобъ Сойеръ бросилъ безпокойный взглядъ на своего друга и проговорилъ нершительнымъ тономъ:

— Войдите!

Но позволеніе войти было, казалось, совершенно лишнимъ. Лишь только м-ръ Бобъ Сойеръ произнесъ это слово, въ комнату вломилась малорослая особа женскаго пола, съ ухарскими ухватками и блдная отъ злости. Явленіе ея предвщало неминуемую бурю.

— Ну, м-ръ Сойеръ,— сказала маленькая женщина, стараясь принять по возможности спокойный видъ,— если вы потрудитесь покрыть теперь этотъ маленькій счетецъ, я буду вамъ очень благодарна, потому что мн надобно сейчасъ отнести хозяину квартирныя деньги. Хозяинъ дожидается меня внизу.

Здсь маленькая женщина принялась потирать руки и устремила черезъ голову Боба Сойера пристальный взглядъ на противоположную стну.

— Мн очень непріятно, сударыня, что я обезпокоилъ васъ нкоторымъ образомъ,— началъ м-ръ Бобъ Сойеръ,— но …

— Ничего, м-ръ Сойеръ,— перебила маленькая женщина,— большихъ безпокойствъ тутъ не было. Деньги мн понадобились собственно ныншній день потому что я общалась заплатить хозяину за прошлую треть. Мы съ нимъ, знаете, на такой же ног, какъ вы со мною. Вы общались уплатить этотъ счетецъ сегодня вечеромъ, м-ръ Сойеръ, и я не сомнваюсь, что вы, какъ честный джентльменъ, сдержите свое слово. Вы вдь не то, чтобъ какой-нибудь надувало, м-ръ Сойеръ,— я это знаю.

Выразивъ это мнніе, м-съ Раддль закинула голову назадъ, закусила свои губы и принялась еще крпче потирать руки и пристальне смотрть на противоположную стну. Это значило, какъ выразился впослдствіи Бобъ Сойеръ, что хозяйка его ‘заводила паровую машину своей злобы’.

— Право, мн очень совстно,— началъ опять м-ръ Сойеръ чрезвычайно смиреннымъ тономъ,— но дло въ томъ, сударыня, что со мною еще до сихъ поръ продолжаются непредвиднныя неудачи въ Сити. Терпть я не могу это Сити. Какъ много людей въ англійскомъ мір, которые всю жизнь встрчаютъ непредвиднныя неудачи въ этомъ странномъ мст!

— Очень хорошо, м-ръ Сойеръ,— сказала м-съ Раддль, твердо становясь на пурпурные листья цвтной капусты, изображенной на киддерминистерскомъ ковр,— a мн-то, позвольте спросить, какая нужда до вашихъ неудачъ?

— Но ужъ теперь… право, м-съ Раддль, не можетъ быть никакого сомннія, что въ половин будущей недли я обдлаю аккуратно вс свои дла. Тогда мы сквитаемся, и, авось, впередъ ужъ не будетъ больше никакихъ недоразумній между нами.

Этого только и добивалась м-съ Раддль. Она вломилась въ комнату студента именно за тмъ, чтобъ дать просторъ своимъ взволнованнымъ чувствамъ, и еслибъ, сверхъ чаянія, м-ръ Сойеръ заплатилъ ей свои деньги, это, вроятно, озадачило бы ее чрезвычайно непріятнымъ образомъ… Нсколько предварительныхъ комплиментовъ, сказанныхъ на кухн м-ру Раддлю, совершенно приготовили ее къ этой высоко-трагической сцен.

— Неужели вы думаете, м-ръ Сойеръ,— начала м-съ Раддль, постепенно возвышая свой голосъ, такъ, чтобъ на всякій случай могли ее слышать вс ближайшіе сосди,— неужели вы думаете, что я перебиваюсь со дня на день для того, чтобъ держать въ своей квартир тунеядца, который и не думаетъ платить денегъ? Да разв одна тутъ квартира идетъ въ расчетъ? Я покупаю для него яйца, сахаръ, масло, молоко, и ему не прожить бы безъ меня ни одного дня. Что-жъ, сударь мой, долго-ли вы намрены разсчитывать на чужой карманъ? Неужто вы думаете, что трудолюбивая и работящая женщина, которая лтъ двадцать прожила на одной и той же улиц… да, сударь мой, ровно двадцать безъ трехъ мсяцевъ: десять лтъ насупротивъ черезъ улицу и девять лтъ да девять мсяцевъ съ двумя днями въ этомъ самомъ дом … неужто я должна распинаться изъ за какихъ-нибудь праздношатающихся бродягъ, которые только и длаютъ, что курятъ да пьянствуютъ, да повсничаютъ, да собакъ бьютъ, вмсто того, чтобъ заняться какимъ-нибудь честнымъ ремесломъ? Неужели вы…

— Позвольте, сударыня,— перебилъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Вамъ что угодно? Можете поберечь свои замчанія для себя самого,— сказала м-съ Раддль, внезапно пріостанавливая быстрый потокъ своей рчи и обращаясь къ гостю своего постояльца съ медленною и величественною торжественностью.— Я и не знала, сэръ, что вы имете какое-нибудь право ввязываться въ чужой разговоръ. Вы, кажется, ещене нанимали моихъ комнатъ, сэръ.

— Разумется, не нанималъ,— сказалъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Очень хорошо,— подхватила м-съ Раддль,— въ такомъ случа, молодой человкъ, продолжайте рубить и рзать кости бдныхъ людей въ своемъ госпитал и держите языкъ свой за зубами, не то здсь найдутся особы, которыя порасквитаются съ вами, сэръ.

— Ахъ, какая неразсудительная женщина,— пробормоталъ м-ръ Бенъ Алленъ.

— Прошу извинить, молодой человкъ,— сказала м-съ Раддль, съ трудомъ удерживая новый припадокъ гнва,— не угодно-ли вамъ повторить, что вы сейчасъ изволили сказать?

— Ничего, сударыня, я не имлъ намренія васъ обидть,— отвчалъ Бенъ Алленъ, уже начинавшій нсколько безпокоиться на свой собственный счетъ.

— Прошу извинить, молодой человкъ,— повторила м-съ Раддль громкимъ и повелительнымъ тономъ.— Кого, сэръ, вы назвали сейчасъ неразсудительной женщиной? Ко мн, что ли, вы относите это замчаніе, сэръ!

— Что это за напасти, право!— проговорилъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Я спрашиваю васъ еще разъ, ко мн или нтъ относится ваше замчаніе, сэръ?— перебила м-съ Раддль, возвышая голосъ на цлую октаву и растворяя настежь об половинки наружной двери.

— Конечно къ вамъ,— отвчалъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Ну, да, разумется, ко мн,— сказала м-съ Раддлъ, отступая постепенно къ дверямъ и возвысивъ свой голосъ до самой верхней ноты, чтобы доставить живйшее удовольствіе своему супругу, укрывавшемуся на кухн.— Разумется, разумется, и всему свту извстно, что всякій шарамыжникъ можетъ безнаказанно обижать меня въ моемъ собственномъ дом, потому что муженекъ мой лежитъ себ, какъ байбакъ, не обращая никакого вниманія на свою жену, какъ будто я y него то же, что собака на улиц. Нтъ въ немъ ни чести, ни стыда (м-съ Раддль зарыдала), ему и горя мало, что два головорза вздумали буянить въ его собственной квартир… злословить его жену… срамить… позорить… какая ему нужда? Онъ спитъ себ, негодный трусъ… боится глаза показать… трусъ … трусъ…

Здсь м-съ Раддль пріостановилась, желая, повидимому, удостовриться, пробудился ли ея горемычный супругъ, но видя, что попытки ея не произвели желаннаго эффекта, она медленно начала спускаться съ лстницы, заливаясь горючими слезами. Въ эту минуту вдругъ раздался громкій двойной стукъ въ уличную дверь. Раддль застонала и зарыдала во весь голосъ, заглушая всякій шорохъ и движеніе на всемъ этомъ пространств. Когда, наконецъ, стукъ, усиливаясь постепенно, повторился до десяти разъ, она быстро прошмыгнула въ свою комнату и неистово захлопнула дверь.

— Не здсь-ли живетъ м-ръ Сойеръ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, когда калитка отворилась.

— Здсь,— отвчала двушка,— въ первомъ этаж. Взойдя на лстницу, поверните направо, — тутъ и есть.

Сдлавъ это наставленіе, двушка, принадлежавшая, вроятно, къ аборигенамъ этого захолустья, побжала на кухню со свчою въ рукахъ, совершенно довольная тмъ, что выполнила аккуратно все, что могли отъ нея требовать въ подобномъ случа неизвстные пришельцы.

М-ръ Снодграсъ, которому досталось войти послднимъ, принялъ на себя обязанность запереть калитку желзнымъ болтомъ, что задержало его на нсколько минутъ, такъ какъ болтъ не вдругъ подчинился усиліямъ его неопытной руки. Затмъ почтенные друзья ощупью поплелись наверхъ, гд ихъ принялъ весьма радушно и учтиво м-ръ Бобъ Сойеръ, который, однакожъ, побоялся сойти внизъ изъ опасенія наткнуться на неугомонную м-съ Раддль.

— Здравствуйте, господа!— сказалъ горемычный студентъ.— Очень радъ васъ видть. Поостерегитесь: тутъ стаканы.

Предостереженіе относилось къ м-ру Пикквику, который собирался положить свою шляпу на подносъ.

— Ахъ, что я длаю!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Прошу извинить.

— Ничего, ничего,— сказалъ Бобъ Сойеръ.— Квартира, какъ видите, не совсмъ обширна, но вы этого должны были ожидать, когда собирались навстить молодого холостяка. Прошу покорно. Съ этимъ джентльменомъ вы ужъ, кажется, знакомы, если не ошибаюсь?

М-ръ Пикквикъ пожалъ руку Бенжамену Аллену, и этому примру немедленно послдовали его друзья. Лишь только они заняли свои мста, послышался опять двойной стукъ.

— Это, я думаю, Джекъ Гопкинсъ,— сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ.— Тсс! Такъ и есть. Ну, Джекъ, пошевеливайся скоре.

По лстниц раздались тяжелые шаги, и чрезъ минуту въ комнату вошелъ Джекъ Гопкинсъ. На немъ былъ черный бархатный жилетъ съ блестящими мдными пуговицами и пестрая рубашка съ блыми фальшивыми воротничками.

— Отчего такъ поздно, Джекъ?— спросилъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Задержали въ клиник,— отвчалъ Гопкинсъ.

— Что новаго?

— Ничего особеннаго. Два, три кадавера и одинъ переломанный субъектъ.

— Что?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Переломанный субъектъ. Кто-то, видите ли, упалъ изъ окна четвертаго этажа, его подняли и привезли къ намъ въ клинику. Случай весьма счастливый, и мы очень рады.

— Вы хотите сказать, что паціентъ y васъ выздороветъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нтъ,— отвчалъ Гопкинсъ безпечнымъ тономъ.— Нтъ, онъ умретъ непремнно, но завтра поутру y насъ будетъ блистательная операція. Можно залюбоваться, когда длаетъ операцію Слешеръ. Спектакль великолпный!

— Стало быть, м-ръ Слешеръ — хорошій операторъ?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Знаменитость!— отвчалъ Гопкинсъ.— Недавно онъ сдлалъ ампутацію мальчику — нужно было отрзать ногу повыше колна. Что-жъ вы думаете? Мальчикъ въ продолженіе операціи скушалъ пять яблоковъ и тминную коврижку. Потомъ уже, когда все было кончено, онъ спросилъ преспокойно, долго-ли будутъ играть съ его ногой?— A нога ужъ закупорена была въ банку.

— Ахъ, Боже мой!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, въ величайшемъ изумленіи.

— Э, полноте! Да это y насъ нипочемъ,— возразилъ Джекъ Гопкинсъ.— Не правда ли, Бобъ?

— Трынъ-трава,— подтвердилъ м-ръ Бобъ Сойеръ.

— Кстати, Бобъ,— сказалъ Гопкинсъ, бросая едва замтный взглядъ на внимательное лицо м-ра Пикквика,— вчера вечеромъ y насъ былъ прелюбопытный случай. Въ клинику привезли ребенка, который проглотилъ ожерелье.

— Проглотилъ что, сэръ?— прерваль м-ръ Пикквикъ.

— Ожерелье,— повторилъ Джекъ Гопкинсъ,— но, разумется, не вдругъ,— Это было бы слишкомъ много и для васъ, не только для ребенка. Такъ ли, м-ръ Пикквикъ? Ха, ха, ха!

М-ръ Гопкинсъ былъ, очевидно, въ веселомъ расположеніи духа. Получивъ отъ ученаго мужа утвердительный отвтъ и еще разъ позабавившись надъ своею остротою, онъ продолжалъ:

— Дло происходило вотъ какъ. Родители ребенка, о которомъ я имлъ честь доложить вамъ, люди бдные. Сестра его купила себ ожерелье — простое ожерелье изъ большихъ черныхъ бусъ. Ребенокъ, до страсти любившій игрушки, подтибрилъ это ожерелье, спряталъ, поигралъ съ нимъ, разрзалъ нитку, на которой были нанизаны бусы, и проглотилъ сперва одну бусу. Это показалось ему превосходною забавой, и на другой день онъ проглотилъ еще одно зерно.

— Ахъ, Боже мой!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Какой страшный случай! Прошу извинить, сэръ. Продолжайте.

— На третій день утромъ ребенокъ проглотилъ уже дв бусы, a тамъ, еще черезъ день, угостилъ себя тремя, и такъ дале. Въ продолженіе недли онъ скушалъ все ожерелье, ровно двадцать пять бусъ. Сестра, между тмъ, двушка смтливая, промышлявшая трудами своихъ рукъ, скоро догадалась, что пропало ея ожерелье, которое, должно замтить, было почти единственнымъ ея сокровищемъ. Можете представить, что она выплакала вс глаза, отыскивая свою драгоцнность. Вс поиски, разумется, были безполезны. Черезъ нсколько дней семейство сидло за столомъ и кушало жареную баранину подъ картофельнымъ соусомъ. Ребенокъ былъ сытъ, и ему позволили играть тутъ же въ комнат. Вдругъ послышался страшный шумъ, какъ будто отъ крупинокъ града.— ‘Что ты тамъ возишься?’ спросилъ отецъ.— ‘Я ничего, папенька’,— отвчалъ ребенокъ.— ‘Ну, такъ перестань же,’— сказалъ отецъ. Послдовало кратковременное молчаніе, и затмъ въ комнат опять поднялся страшный шумъ.— ‘Если ты не перестанешь, чертенокъ,— сказалъ отецъ,— я упрячу тебя въ темный чуланъ на хлбъ да на воду.’ — И когда вслдъ затмъ онъ скрпилъ свою угрозу толчкомъ, шумъ и стукотня увеличились, по крайней мр, во сто разъ.— ‘Тьфу ты, пропасть,— сказалъ отецъ,— эта суматоха чуть-ли не въ немъ самомъ’. ‘Во мн самомъ,— подхватилъ ребенокъ,— я проглотилъ сестрицыно ожерелье’. Ну, само собою разумется, отецъ тотчасъ-же схватилъ ребенка и побжалъ съ нимъ въ госпиталь, a бусы, можете представить, забарабанили такую тревогу, что ротози принялись таращить свои глаза и вверхъ и внизъ, желая разгадать, откуда поднимался такой необычайный шумъ. Этотъ интересный субъектъ теперь y насъ въ госпитал,— заключилъ Джекъ Гопкинсъ,— и его принуждены были закутать солдатскою шинелью, чтобъ онъ не безпокоилъ другихъ паціентовъ этимъ демонскимъ шумомъ.

— Необыкновенный, страшный случай!— вскричалъ м-ръ Пикквикъ, ударяя по столу сжатымъ кулакомъ.

— О, это пустяки!— сказалъ Джекъ Гопкинсъ.— Не правда ли, Бобъ?

— Разумется, пустяки,— отозвался м-ръ Бобъ Сойеръ.

— Въ нашей профессіи, могу васъ уврить, сэръ, бываютъ иной разъ довольно странныя явленія,— замтилъ Джекъ Гопкинсъ.

— Можно вообразить!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

За другимъ стукомъ въ дверь вошелъ широкоголовый молодой человкъ въ черномъ парик, a за нимъ появился скорбутный юноша съ величайшими, тугонакрахмаленными брыжжами. Слдующимъ гостемъ былъ джентльменъ въ ситцевой рубашк, украшенной розовыми якорями, и по слдамъ его пришелъ блдный юноша, съ огромными серебряными часами. Прибытіе щеголеватаго джентльмена въ батистовой рубашк и лакированныхъ сапогахъ довершило окончательнымъ образомъ комплектъ ожидаемыхъ гостей.

Вечеръ открылся приличнымъ образомъ — стаканами пуншу, благоухавшаго ромомъ и лимономъ. Затмъ среди комнаты поставили зеленый фризовый столикъ, и послдующіе три часа посвящены были ученымъ соображеніямъ по части виста и бостона. Все шло чинно, и разъ только, посл одного роббера, вышла весьма незначительная размолвка, неимвшая, впрочемъ, никакихъ послдствій: скорбутный юноша вступилъ въ серьезный разговоръ съ тмъ самымъ джентльменомъ, y котораго грудь украшалась эмблематическими изображеніями якорей надежды, и намекнулъ ему деликатно и тонко, что руки его чешутся непреодолимымъ желаніемъ надавать, въ нкоторомъ смысл, зуботычинъ всякому заносчивому джентльмену съ якорями на ситцахъ, на что якорный джентльменъ отвчалъ немедленно, что ладони его зудятъ лихорадочнымъ стремленіемъ ‘учинить выпляску’ на жирныхъ щекахъ скорбутистаго молокососа. Тмъ дло и кончилось.

Когда, наконецъ, приведенъ былъ въ извстность окончательный результатъ всхъ робберовъ и пулекъ, м-ръ Бобъ Сойеръ, къ удовольствію всхъ и каждаго, объявилъ, что наступилъ приличный часъ для скромнаго ужина, изготовленнаго на холостую руку. Гости встали и разбрелись по уголкамъ, чтобъ не мшать готовить ужинъ.

Но приготовленія къ ужину совершались отнюдь не съ такою быстротой, какъ, можетъ быть, воображаетъ неопытный читатель. Надлежало прежде всего разбудить черномазую двицу, уснувшую на кухн за столомъ,— за этой церемоніей прошло около десяти минутъ, но, хотя она встала и даже протерла глаза,— нужно было употребить еще четверть часа, чтобы разъяснить ей сущность дла. Человкъ, котораго посылали за устрицами, къ несчастью, не получилъ предварительнаго наставленія откупорить ихъ на самомъ мст, a извстно, что откупоривать устрицы столовымъ ножомъ совсмъ не такъ удобно, какъ двузубой вилкой. Устрицъ достали весьма немного, и еще мене оказалось жареной говядины и ветчины, хотя мальчишка для закупки этой провизіи былъ заблаговременно отправленъ въ ‘магазинъ германскихъ сосисокъ’. Зато портеру было вдоволь, и каждый съ превеликимъ аппетитомъ кушалъ сыръ, потому что портеръ былъ очень крпокъ. Такимъ образомъ ужинъ оказался вообще весьма удовлетворительнымъ, и компанія насытилась.

Посл ужина устроили жжонку и подали нсколько бутылокъ спиртуозныхъ напитковъ. Гости закурили сигары и приготовились пить, но тутъ вышло одно довольно непріятное обстоятельство, обыкновенное на холостыхъ квартирахъ. Между столовой посудой, взятой изъ трактира, замшались четыре хозяйскихъ стакана, заимствованные y м-съ Раддль. Черномазой двиц вдругъ, ни съ того ни съ сего, пришло въ голову отбирать эти стаканы для мытья, и на этотъ конецъ она обошла всю честную компанію, интересуясь знать, изъ какой посудины, хозяйской или трактирной, пилъ свой пуншъ тотъ или другой джентльменъ. Это было нехорошо, даже очень нехорошо, потому что посл этой церемоніи отбиранья четыре джентльмена остались вовсе безъ стакановъ. Къ счастію, Бобъ Сойеръ, обнаруживая находчивость, рдкую въ этихъ случаяхъ, вооружилъ джентльменовъ откупоренными бутылками и предложилъ каждому изъ нихъ тянуть изъ горлышка, сколько душ угодно.

Между тмъ щеголеватый джентльменъ въ лакированныхъ сапожкахъ, уже давно изъявлявшій безполезную готовность потшить публику своимъ неистощимымъ остроуміемъ, ршился теперь, пользуясь удобнымъ случаемъ, выставить себя въ приличномъ свт. Лишь только черномазая двица унесла стаканы, онъ началъ разсказывать длинную исторію объ одномъ политическомъ геро, котораго фамилію онъ совсмъ забылъ, хотя она вертлась y него на язык. Для поясненія дла онъ пустился въ мелочныя подробности относительно многихъ постороннихъ обстоятельствъ, тсно соединенныхъ съ настоящимъ анекдотомъ, котораго, однакожъ, онъ, какъ нарочно, никакъ не могъ припомнить въ эту минуту, хотя эту же самую исторію онъ разсказывалъ боле тысячи разъ въ послднія десять лтъ.

— Это, однакожъ, удивительно, вдь просто, еслибъ вы знали, вертится на язык, a никакъ не поймаю,— сказалъ щеголеватый джентльменъ въ лакированныхъ сапогахъ.

— Очень жаль, что вы забыли,— сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ, прислушиваясь между тмъ, какъ двушка стучала стаканами внизу,— очень жаль!

— Конечно, жаль, потому что, могу васъ уврить, исторія презанимательная,— сказалъ щеголеватый джентльменъ,— ну, да ничего, стоитъ подумать какихъ-нибудь полчаса, и я все припомню.

Наконецъ, къ великому удовольствію хозяина, стаканы, подвергнутые операціи вымыванья, снова воротились изъ кухни. Лицо м-ра Боба Сойера быстро прояснилось, и онъ повеселлъ въ одну минуту.

— Ну, Бетси,— вскричалъ Бобъ Сойеръ съ величайшею живостью,— вы, я вижу, предобрая двушка, Бетси. Давайте намъ горячей воды, живй!

— Нтъ горячей воды,— отвчала Бетси.

— Какъ нтъ?

— Нтъ, да и нтъ,— сказала двушка, длая головою такой отрицательный жестъ, который могъ быть краснорчиве всякихъ голословныхъ возраженій, — м-съ Раддль запретила давать вамъ горячую воду.

Изумленіе, отразившееся яркими чертами на лицахъ всхъ гостей, сообщило хозяину новую бодрость.

— Послушайте, Бетси, принесите горячей воды, сейчасъ принесите, не то…— сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ съ отчаянною суровостью.

— Неоткуда мн взять,— возразила черномазая двица,— м-съ Раддль, передъ тмъ, какъ ложиться спать, залила весь огонь въ кухн и заперла котелъ.

— О, это ничего, ничего. Не извольте безпокоиться о такой бездлиц,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, замтивъ борьбу страстей, выразившихся на лиц отуманеннаго хозяина,— холодная вода, въ этомъ случа, ничуть не хуже горячей.

— Я совершенно согласенъ съ вами,— сказалъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Хозяйка моя страдаетъ, господа, періодическимъ разстройствомъ умственныхъ способностей,— замтилъ Бобъ Сойеръ съ кислою улыбкой.— Кажется, мн придется проучить ее немного.

— Ну, полно, стоитъ-ли хлопотать изъ-за этого,— сказалъ Бенъ Алленъ.

— Очень стоитъ,— сказалъ Бобъ съ мужественною ршимостью,— заплачу ей свои деньги и завтра же постараюсь дать ей такой урокъ, котораго она долго не забудетъ.

Бдный юноша! Чего бы онъ не сдлалъ, чтобъ быть вполн искреннимъ въ эту минуту!

Грозное настроеніе чувствъ и мыслей Боба Сойера сообщилось мало-по-малу его гостямъ, которые теперь, для подкрпленія своихъ силъ, принялись съ большимъ усердіемъ за холодную воду, перемшанную пополамъ съ ямайскимъ ромомъ первйшаго сорта. Вліяніе сердцекрпительнаго напитка обнаружилось въ скоромъ времени возобновленіемъ непріязненныхъ дйствій между скорбутнымъ юношей и джентльменомъ въ эмблематической рубашк. Сперва они хмурились и только фыркали другъ на друга, но, наконецъ, скорбутный юноша счелъ своей обязанностью принять боле положительныя мры для выраженія душевнаго презрнія къ своему врагу. Послдовало объясненіе слдующаго рода:

— Сойеръ!— сказалъ скорбутный юноша громкимъ голосомъ.

— Что, Нодди?

— Мн очеиь непріятно, Соейръ,— сказалъ м-ръ Нодди,— безпокоить чмъ-нибудь дружескую компанію,— особенно за твоимъ столомъ, любезный другъ, очень непріятно, но я вынужденъ, скрпя сердце, объявить вамъ, милостивые государи, что м-ръ Гонтеръ — не джентльменъ, и вы жестоко ошибались, если считали его джентльменомъ.

— Мн очень непріятно обезпокоить чмъ-нибудь жителей улицы, гд живешь ты, Сойеръ,— сказалъ м-ръ Гонтеръ,— но, кажется, я принужденъ буду потревожить твоихъ сосдей, выбросивъ изъ окна господина, который сейчасъ обращался къ вамъ со своей дерзкой рчью, милостивые государи.

— Что вы подъ этимъ разумете, сэръ?— спросилъ м-ръ Нодди.

— То самое, что говорю,— отвчалъ м-ръ Гонтеръ.

— Желалъ бы я видть, какъ вы это сдлаете, сэръ,— сказалъ м-ръ Нодди.

— Вы черезъ минуту п_о_ч_у_в_с_т_в_у_е_т_е это на своихъ бокахъ, сэръ,— сказалъ м-ръ Гонтеръ.

— Не угодно-ли вамъ дать мн свою карточку, сэръ.— сказалъ м-ръ Нодди.

— Вовсе не угодно, и вы не получите моего адреса, сэръ,— отвчалъ м-ръ Гонтеръ.

— Отчего же?

— Оттого, что вы прибьете мою карточку надъ каминомъ въ своей квартир и будете хвастаться передъ гостями, будто джентльменъ длаетъ вамъ визиты, милостивый государь.

— Сэръ, одинъ изъ моихъ пріятелей зайдетъ къ вамъ завтра по утру,— сказалъ м-ръ Нодди.

— Хорошо, что вы сказали объ этомъ заране, благодарю васъ, сэръ,— отвчалъ м-ръ Гонтеръ,— я распоряжусь, чтобъ служанка припрятала подальше мои серебряныя ложки и другія вещи, которыя легко укладываются въ карманъ.

Неизвстно, чмъ бы кончился этотъ жаркій споръ, еслибъ хозяинъ и гости не приняли дятельнаго участія въ примиреніи враждующихъ сторонъ, доказавъ имъ съ удовлетворительнымъ краснорчіемъ, что поведеніе ихъ, во многихъ отношеніяхъ, предосудительно для всхъ порядочныхъ людей. На этомъ основаніи м-ръ Нодди объявилъ во всеуслышаніе, что отецъ его такой же достопочтенный джентльменъ, какъ батюшка м-ра Гонтера. М-ръ Гонтеръ отвчалъ, въ свою очередь, что его отецъ совершенно такой-же джентльменъ, какъ батюшка м-ра Нодди, и что сынъ его отца ничмъ не хуже и даже, можно сказать, въ тысячу разъ лучше такого заносчиваго молокососа, какъ м-ръ Нодди. Такая декларація могла служить естественнымъ приступомъ къ новой ссор, но гости и хозяинъ, посл нкоторыхъ затрудненій, успли возстановить мировую окончательнымъ образомъ и даже пробудили дружескія чувства въ обоихъ джентльменахъ. М-ръ Нодди, выпивъ стаканъ мадеры, признался со слезами на глазахъ, что онъ всегда питалъ душевное уваженіе и глубокую преданность къ м-ру Гонтеру. На это м-ръ Гонтеръ, опорожнивъ стаканъ пунша, объявилъ громогласно и торжественнымъ тономъ, что онъ всегда любилъ м-ра Нодди, какъ своего родного, единоутробнаго брата. Лишь только произнесены были эти слова, м-ръ Нодди быстро вскочилъ со своего стула и великодушно протянулъ руку м-ру Гонтеру, который, въ свою очередь, поспшилъ заключить въ свои братскія объятія м-ра Нодди. Гости рукоплескали, и каждый признался, что оба джентльмена вели себя истинно достойнымъ образомъ въ продолженіе всей этой ссоры.

— Теперь, господа,— сказалъ Джекъ Гопкинсъ,— я желалъ бы, для возстановленія порядка, пропть вамъ какую-нибудь изъ національныхъ псенъ.

И м-ръ Гопкинсъ, вдохновленный всеобщимъ б_р_а_в_о, затянулъ изо всей мочи извстную балладу:

Какъ похалъ нашъ бандитъ

Во дремучіе лса,

Ай, люли, ай, люли,

Во дремучіе лса.

Хоръ здсь, собственно говоря, составлялъ главнйшую эссенцію всей псни, и нужно было видть, съ какимъ напряженіемъ горла и груди каждый изъ гостей вытягивалъ послднюю ноту припва. Эффектъ былъ великолпный.

Но лишь только хоръ усплъ вывести послднюю ноту третьяго припва, м-ръ Пикквикъ вдругъ поднялъ руку, какъ будто желая пріостановить пвцовъ, и, когда молчаніе возстановилось, онъ сказалъ:

— Тсс? Прошу извинить, господа, но мн кажется, будто наверху шумятъ.

Немедленно воцарилась глубочайшая тишина. М-ръ Бобъ Сойеръ поблднлъ.

— Такъ и есть: я опять слышу шумъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— потрудитесь отворить дверь.

И вс сомннія исчезли въ одну минуту, когда хозяинъ отворилъ дверь.

— М-ръ Сойеръ, м-ръ Сойеръ!— визжалъ женскій голосъ съ лстницы второго этажа.

— Чортъ несетъ мою хозяйку, господа,— сказалъ Бобъ Сойеръ, съ безпокойствомъ озираясь кругомъ,— да, это м-съ Раддль.

— Что вы подъ этимъ разумете, м-ръ Сойеръ?— отвчалъ скороговоркой пронзительный голосъ.— Мало вамъ не платить за квартиру и жить мошенническими средствами на чужой счетъ четыре мсяца слишкомъ: вы еще вздумали пьянствовать и дебоширничать до двухъ часовъ ночи. Куда вы запрятали свою совсть, м-ръ Сойеръ? Вдь отъ васъ дребезжатъ стекла, и весь домъ идетъ ходуномъ. Того и гляди, надетъ пожарная команда: — вонъ, вонъ отсюда всхъ этихъ мерзавцевъ!

— Въ самомъ дл, какъ вамъ не стыдно, м-ръ Сойеръ?— сказалъ м-ръ Раддль, вошедшій за своею супругой въ халат и спальной ермолк.

— Толкуй вотъ тутъ съ ними про стыдъ и совсть!— закричала м-съ Раддль.— Теб бы давно слдовало прогнать арапникомъ всю эту ватагу, храбрый ты человкъ!

— Я бы и прогналъ, душечка, еслибъ во мн было человкъ двнадцать,— отвчалъ м-ръ Раддль миролюбивымъ тономъ,— но ты видишь, лапочка, что они превосходятъ меня численной силой.

— Уфъ, какой трусъ!— возразила м- съ Раддль тономъ самаго ршительнаго презрнія.— Выгоните-ли вы этихъ негодяевъ, или нтъ? Я вамъ говорю, м-ръ Сойеръ,— заключила м-съ Раддль, топая обими ногами.

— Они уйдутъ, сударыня, уйдутъ сію-же минуту,— отозвался несчастный Бобъ.— Да, господа, ужъ не лучше-ли вамъ уйти,— продолжалъ онъ, обращаясь къ своимъ гостямъ:— мн, въ самомъ дл казалось, что вы ужъ черезчуръ пересолили.

— Ахъ, какъ это жаль!— сказалъ щеголеватый джентльменъ.— Мы вдь только-что разгулялись: погодить бы еще полчасика!

Дло въ томъ, что щеголеватый джентльменъ началъ мало-по-малу припоминать интересную исторію, которой ему не удалось разсказывать въ свое время.

— Этого, однакожъ, мы не стерпимъ, господа,— сказалъ отчаянный франтъ въ лакированныхъ сапогахъ.

— Разумется, не стерпимъ,— отвчалъ Джекъ Гопкинсъ,— псню надобно докончить, Бобъ. Съ вашего позволенія, господа, я затяну третій куплетъ.

— Нтъ, нтъ, Джекъ, перестань, пожалуйста,— сказалъ Бобъ Сойеръ,— псня превосходная, но мы ужъ докончимъ ее въ другое время. Вдь бда, если она переполошитъ весь домъ,— народъ буйный, чорть ихъ побери!

— Послушай, Бобъ, чего тутъ робть?— замтилъ Джекъ Гопкинсъ.— Одно слово, любезный, и я перебью вс окна, повыломаю вс двери, переломаю всю мебель. Ну, Бобъ, прикажи, душечка!

— Спасибо, любезный другъ, спасибо за доброе расположеніе,— проговорилъ несчастный Бобъ Сойеръ,— я никогда не сомнвался въ твоей дружб, но теперь, право, не лучше-ли намъ покончить.

— Что-жъ, м-ръ Сойеръ, скоро-ли уйдутъ эти скоты?— завизжалъ опять пронзительный голосъ м-съ Раддль.

— Вотъ только дайте имъ отыскать свои шляпы, сударыня,— сказалъ Бобъ.— Сейчасъ они уйдутъ.

— Уйдутъ!— заголосила м-съ Раддль, перегибаясь черезъ лстничныя перила въ то самое время, какъ м-ръ Пикквикъ, въ сопровожденіи Топмана, выходилъ изъ гостиной,— уйдутъ, a за какимъ дьяволомъ они приходили, смю спросить?

— Сударыня, — возразилъ м-ръ Пикквикъ,— позвольте вамъ замтить …

— Ахъ, ты, старый карапузикъ, и онъ туда же,— взвизгнула м-съ Раддль, еще больше перегнувшись черезъ перила. Вдь ты годишься въ ддушки всмъ этимъ ребятамъ, пьянчужка ты забулдыжный! Прочь, прочь, негодный пузанъ!

Не находя приличнымъ оправдываться передъ взбшенной бабой, м-ръ Пикквикъ быстро выбжалъ за ворота, гд немедленно присоединились къ нему Топманъ, Винкель и Снодграсъ. М-ръ Бенъ Алленъ, взволнованный и настроенный на печальный ладъ, проводилъ ихъ до Лондонскаго моста и дорогой сообщилъ по секрету м-ру Винкелю, что онъ, Бенъ Алленъ, намренъ дать урокъ всякому джентльмену, который бы вздумалъ ухаживать за его сестрой Арабеллой, такъ какъ онъ уже давно предназначилъ ея руку своему закадычному другу, Бобу Сойеру. Выразивъ такимъ образомъ эту отчаянную ршимость, онъ залился горчайшими слезами и, махнувъ рукою, отправился въ обратный путь на свою квартиру, до которой, однакожъ, не суждено было ему добраться въ эту ночь. Постучавшись безъ всякаго успха въ двери двухъ или трехъ домовъ, онъ прилегъ, наконецъ, на крылечныхъ ступенькахъ колбасной лавки, въ твердой увренности, что спитъ передъ дверью своей комнаты, которую второпяхъ не усплъ отпереть.

Проводивъ, такимъ образомъ, въ угоду м-съ Раддль, всхъ своихъ гостей, горемычный Бобъ Сойеръ остался одинъ въ своей комнат, подл недопитыхъ пуншевыхъ стакановъ, и погрузился въ горькое раздумье относительно вроятныхъ событій наступающего утра.

Глава XXXIII.

Мистеръ Уэллеръ старшій сообщаетъ критическія замчанія объ одномъ литературномъ произведеніи и потомъ, съ помощью своего возлюбленнаго сына, бросаетъ грязь въ лицо извстному достопочтенному джентльмену съ краснымъ носомъ.

Читатели, можетъ быть, припомнятъ, что утро тринадцатаго февраля должно было предшествовать тому знаменитому дню, когда спеціальный судъ присяжныхъ опредлилъ окончательно разсмотрть процессъ вдовы Бардль противъ почтеннаго президента Пикквикскаго клуба. Это было самое хлопотливое утро для камердинера ученаго мужа. Съ девяти часовъ пополуночи и до двухъ пополудни м-ръ Самуэль Уэллеръ путешествовалъ изъ гостиницы ‘Коршуна и Джорджа’ въ апартаменты м-ра Перкера и обратно. Никакъ нельзя сказать, чтобы предстояла особенная надобность въ подобной бготн — юридическая консультація уже была окончена давнымъ-давно, и вроятный способъ дйствованія въ суд былъ опредленъ и взвшенъ, но м-ръ Пикквикъ, доведенный до крайней степени тревожной раздражительности, безпрестанно отправлялъ къ своему адвокату маленькія записки слдующаго содержанія:

‘Любезный Перкеръ, все-ли идетъ хорошо?’

Въ запискахъ самого м-ра Перкера неизмнно содержался одинъ и тотъ же отвтъ:

‘Любезный Пикквикъ, все какъ слдуетъ по возможности’.

Дло въ томъ, что до окончательнаго засданія въ суд ничего не могло идти ни хорошо, ни дурно, и ученый мужъ тревожился напрасно.

Но кто изъ смертныхъ избгалъ когда-либо этого тревожнаго состоянія, какъ скоро нужно было первый разъ въ жизни, волею или неволею, явиться на спеціальный судъ присяжныхъ?— М-ръ Самуэль Уэллеръ, знакомый въ совершенств съ общими слабостями человческой природы, исполнялъ вс предписанія своего господина съ тмъ невозмутимымъ спокойствіемъ, которое составляло самую рзкую и прекраснйшую черту въ его оригинальной натур.

Самуэль Уэллеръ сидлъ за буфетомъ, утшая себя прохладительнымъ завтракомъ и обильными возліяніями горячительной микстуры, долженствовавшей успокоить его посл продолжительныхъ утреннихъ трудовъ, какъ вдругъ въ комнату вошелъ молодой дтина около трехъ футовъ въ вышину, въ волосяной фуражк и бумазейныхъ шальварахъ, обличавшихъ въ немъ похвальное честолюбіе возвыситься со временемъ до степени конюха или дворника въ трактир. Онъ взглянулъ сперва на потолокъ, потомъ на буфетъ, какъ будто отыскивая кого-нибудь для передачи своихъ порученій. Разсчитывая весьма основательно, что порученіе его могло относиться къ чайнымъ или столовымъ ложкамъ заведенія, буфетчица ‘Коршуна и Джорджа’ обратилась къ нему съ вопросомъ:

— Чего вамъ угодно, молодой человкъ?

— Нтъ-ли здсь одного человка, по имени Самуэля,— спросилъ юноша громкимъ голосомъ.

— A какъ прозвище этого человка?— сказалъ Самуэль Уэллеръ, озираясь кругомъ.

— A мн почему знать?— отвчалъ скороговоркой молодой джентльменъ, не снимая своей фуражки.

— Охъ, какой же вы заноза, молодой человкъ,— сказалъ Самуэль,— только знаете-ли что?

— A что?

— На вашемъ мст я припряталъ бы куда-нибудь подальше этотъ картузъ. Волосы — вещь дорогая, понимаете?

Молодой дтина скинулъ фуражку.

— Теперь скажите, любезный другъ,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ,— зачмъ вамъ понадобился этотъ Самуэль?

— Меня послалъ къ нему старый джентльменъ.

— Какой?

— Тотъ, что здитъ на дилижансахъ въ Ипсвичь и останавливается на нашемъ двор,— отвчалъ молодой дтина.— Вчера поутру онъ веллъ мн забжать въ гостиницу ‘Коршуна и Джорджа’, и спросить Самуэля.

— Это мой родитель, сударыня,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, обращаясь съ пояснительнымъ видомъ къ молодой леди за буфетомъ.— Ну, еще что, молодой барсукъ?

— A еще нынче въ шесть часовъ пожалуйте въ наше заведеніе, такъ какъ старый джентльменъ желаетъ васъ видть,— отвчалъ дтина.

— Какое же это заведеніе?

— Трактиръ ‘Голубой дикобразъ’ на Леденгольскомъ рынк. Угодно вамъ придти?

— Очень можетъ быть, что и приду,— отвчалъ Самуэль.

Молодой дтина поклонился, надлъ фуражку и ушелъ.

М-ръ Уэллеръ выхлопоталъ безъ труда позволеніе отлучиться, такъ какъ господинъ его, погруженный мыслью въ созерцаніе коловратности человческихъ судебъ, желалъ остаться наедин весь этотъ вечеръ. Времени оставалось еще вдоволь до назначеннаго срока, и м-ръ Уэллеръ не имлъ никакой надобности торопиться на свиданье со своимъ почтеннымъ отцомъ. Онъ шелъ медленно, переваливаясь съ боку на бокъ и оглядываясь во вс стороны съ великимъ комфортомъ наблюдателя человческой природы, который везд и во всемъ отыскиваетъ предметы, достойные своей просвщенной любознательности. Такъ бродилъ онъ около часа, повидимому, безъ всякой опредленной цли, но, наконецъ, вниманіе его обратилось на картины и эстампы, выставленные въ окнахъ одного магазина. Самуэль ударилъ себя по лбу, и воскликнулъ съ не-обыкновенною живостью:

— Какой же я пентюхъ, чортъ побери! Вдь забылъ, такъ-таки ршительно забылъ! Хорошо, что еще не поздно!

Въ то время какъ онъ говорилъ такимъ образомъ, глаза его были устремлены на картину, изображавшую два человческія сердца, пронзенныя одной стрлою. Крылатый купидонъ, пустившій стрлу, порхалъ надъ головами юноши и двы, которые, между тмъ, грлись y печки и готовили роскошный ужинъ. На заднемъ план яркими красками обрисовывалась фигура дряхлой старухи, смявшейся изподтишка надъ молодыми людьми. Вс эти сюжеты, взятые вмст, составляли такъ называемую ‘Валентину’, то-есть подарокъ въ день Валентина, рекомендовавшійся молодымъ людямъ, если кто-нибудь изъ нихъ желалъ запастись такою драгоцнностью на четырнадцатое февраля. Объявленіе, прибитое къ окну магазина, извщало почтеннйшую публику, что такія валентины продаются здсь въ безчисленномъ количеств по одному шиллингу и шести пенсовъ за штуку.

— Ну, признаюсь,— повторилъ Самуэль,— быть бы мн въ дуракахъ, если бы не эта картина. Забылъ, совсмъ забылъ!

Продолжая разсуждать съ самимъ собою, онъ быстро вошелъ въ магазинъ и потребовалъ листъ самой лучшей золотообрзной бумаги и стальное остроконечное перо, за которое хозяинъ могъ бы поручиться, что оно не будетъ брызгать. Снабдивъ себя этими принадлежностями, онъ отправился скорымъ шагомъ на Леденгольскій рынокъ, не длая уже въ продолженіе своего пути никакихъ дальнйшихъ наблюденій. Чрезъ четверть часа онъ увидлъ на воротахъ одного зданія огромную мдную бляху, гд рука художника изобразила отдаленное подобіе лазореваго слона, съ орлинымъ носомъ вмсто хобота. Разсчитывая не безъ основанія, что это и долженъ быть самъ ‘Голубой дикобразъ’, м-ръ Уэллеръ вошелъ въ трактиръ и спросилъ, здсь-ли его почтенный родитель.

— Нтъ еще, онъ долженъ быть здсь черезъ часъ съ небольшимъ,— сказала молодая женщина, управлявшая хозяйствомъ ‘Голубого дикобраза’.

— Очень хорошо, сударыия,— отвчалъ Самуэль.— Прикажите мн дать полбутылки коньяку, тепловатой водицы кружку, да еще чернильницу съ хорошими чернилами. Слышите?

Отдавъ это приказаніе, Самуэль Уэллеръ заслъ въ особую каморку, куда немедленно принесли ему и тепловатую водицу, и коньякъ, и оловянную чернильницу съ песочницей изъ такого же металла. Первымъ его дломъ было расчистить маленькій столикъ передъ печкой, такъ, чтобы не осталось на немъ ни малйшихъ слдовъ хлба или соли. Потомъ онъ бережно развернулъ золотообрзную бумагу, осмотрлъ перо, попробовалъ его на своемъ ногт, засучилъ обшлага своихъ рукавовъ, согнулъ локти и приготовился писать.

Дло извстное, что начертаніе письма — трудъ весьма не легкій для тхъ людей, которые не имютъ постоянной привычки обращаться практически съ перьями и бумагой. Теорія калиграфіи, которой они придерживаются, необходимо требуетъ, чтобы писецъ склонилъ свою голову на лвую сторону, привелъ свои глаза по возможности въ уровень съ самой бумагой, и складывалъ напередъ своимъ языкомъ буквы каждаго слова, выводимаго перомъ. Вс эти способы, безспорно, содйствуютъ весьма много къ составленію оригинальныхъ произведеній, но за то, въ нкоторой степени, замедляютъ успхъ писца, и Самуэль Уэллеръ провелъ боле часа надъ своимъ маленькимъ посланіемъ, не смотря на то, что планъ былъ заране составленъ въ его умной голов. Онъ вымарывалъ, призадумывался, зачеркивалъ, писалъ снова и ставилъ огромныя точки среди самыхъ словъ, такъ что смыслъ ихъ, нкоторымъ образомъ, исчезалъ въ обильномъ количеств чернилъ. При всемъ томъ, дло уже подвигалось къ концу, когда дверь отворилась и на порог каморки появилась дюжая фигура старика.

— Здравствуй, Самми,— сказалъ старецъ.

— Здравія желаемъ, старичина,— отвчалъ Самуэль, укладывая свое перо.— Ну, что, какъ поживаетъ мачиха?

— Такъ же, какъ и прежде. Ночь провела спокойно, — но поутру принялась опять блажить, какъ будто окормили ее дурманомъ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Стало быть, ей не лучше?— спросилъ Самуэль.

— Хуже, любезный другъ,— отвчалъ отецъ, покачивая головой.— A ты что подлываешь, Самми?

— Было дльцо, да покончилъ,— сказалъ Самуэль, запинаясь немного.— Я писалъ.

— Это я вижу,— возразилъ старикъ.— Къ кому бы это?

— Угадай самъ, почтеннйшій.

— Не къ женщин какой-нибудь, я надюсь?

— Почему же и не къ женщин?— возразилъ Самуэль.— Завтра Валентиновъ день, и я, съ твоего позволенія, пишу привтствіе своей Валентин.

— Что?— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ, пораженный очевиднымъ ужасомъ при этомъ слов.

— Привтствіе къ Валентин,— что ты вытаращилъ глаза, старичина?

— Эхъ, ты, Самми, Самми!— сказалъ м-ръ Уэллеръ тономъ упрека.— Не думалъ я, не ожидалъ и не гадалъ. Сколько разъ отецъ твой толковалъ о порочныхъ наклонностяхъ молодыхъ людей? Сколько разъ я трезвонилъ теб по цлымъ часамъ, желая вдолбить въ глупую твою голову, что такое есть женщина на бломъ свт! Сколько разъ старался запугать тебя примромъ твоей безпардонной мачихи! Ничего не пошло въ прокъ, и ты глупишь по-прежнему, какъ безсмысленный младенецъ. Вотъ тутъ и воспитывай своихъ дтей! Эхъ, Самми, Самми!

Эти размышленія, очевидно, залегли тяжелымъ бременемъ на чувствительную душу добраго старца. Онъ поднесъ къ губамъ стаканъ своего сына и выпилъ его залпомъ.

— Чего-жъ ты раскудахтался, старикъ?— спросилъ Самуэль.

— Да, любезный, плохо тутъ кудахтать на старости лтъ, когда, такъ сказать, единственный сынъ, единственное дтище готовится пепломъ ублить сдую твою голову и свести тебя до преждевременной могилы. Эхъ, Самми, Самми!

— Ты никакъ съ ума рехнулся, старичина!

— Какъ тутъ не рехнуться, когда тащитъ тебя въ западню какая-нибудь кокетница, a ты себ и въ усъ не дуешь! Ужъ если рчь пойдетъ о твоей женитьб, я долженъ вырыть себ заживо могилу и растянуться во весь ростъ. Пропалъ ты, дурень, охъ, пропалъ ни за грошъ!

— Успокойся, почтенный родитель: я не женюсь, если ты не дашь особыхъ разршеній. Велика лучше подать себ трубку, a я прочитаю теб письмецо. Ты вдь дока насчетъ этихъ вещей.

Успокоенный какъ этимъ отвтомъ, такъ и перспективой насладиться сосаніемъ трубки, м-ръ Уэллеръ позвонилъ и, въ ожиданіи трубки, скинулъ съ себя верхній сюртукъ, затмъ, прислонившись спиною къ камину, выпилъ еще стаканъ пунша и, повторивъ нсколько разъ утшительныя для родительскаго сердца слова сына, онъ обратилъ на него пристальные взоры и сказалъ громкимъ голосомъ:

— Катай, Самми!

Самуэль обмакнулъ перо въ чернильницу, чтобы длать исправленія по замчаніямъ своего отца, и началъ съ театральнымъ эффектомъ:

— ‘Возлюбленное …’

— Постой!— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ старшій, дернувъ за колокольчикъ.

Въ комнату вбжала служанка.

— Два стакана и бутылку утшительнаго съ перцомъ!

— Очень хорошо, м-ръ Уэллеръ.

И черезъ минуту трактирная двушка воротилась съ утшительной влагой.

— Здсь, я вижу, знаютъ вс твои свычаи и обычаи,— замтилъ Самуэль.

— Какъ же, любезный, я бывалъ здсь на своемъ вку,— отвчалъ старикъ.— Отваливай, Самми!

— ‘Возлюбленное созданіе’,— повторилъ Самуэль.

— Да это не стихи, я надюсь?— спросилъ отецъ.

— Нтъ, нтъ,— отвчалъ Самуэль.

— Очень радъ слышать это,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Поэзія — вещь неестественная, мой милый. Никто не говоритъ стихами, кром разв какихъ-нибудь фигляровъ, передъ тмъ, какъ они начинаютъ выдлывать разныя штуки передь глупой чернью, да еще разв мальчишки кричатъ на стихотворный ладъ, когда продаютъ ваксу или макасарское масло. Порядочный джентльменъ долженъ презирать стихи, любезный другъ.— Ну, отчаливай.

И, высказавъ эту сентенцію, м-ръ Уэллеръ закурилъ трубку съ критической торжественностью. Самуэль продолжалъ:

— ‘Возлюбленное созданіе, я чувствую себя просверленнымъ …’

— Нехорошо, мой другъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, выпуская облака.— Какой демонъ просверлилъ тебя?

— Нтъ, я ошибся,— замтилъ Самуэль, поднося къ свту свое письмо.— ‘Пристыженнымъ’ надо читать, да только тутъ заляпано чернилами.— ‘Я чувствую себя пристыженнымъ’.

— Очень хорошо, дружище. Откачивай дальше.

— ‘Чувствую себя пристыженнымъ и совершенно окон…— Чортъ знаетъ, что тутъ такое вышло,— проговорилъ Самуэль, напрасно стараясь разобрать каракульки на своей бумаг.

— Всмотрись хорошенько, мой милый,— сказалъ отецъ.

— Всматриваюсь, да ничего не разберу. Чернила, должно быть, гадкія. Вотъ только и осталось, что ‘н’, да ‘м’, да еще ‘ъ’.

— Должно быть — ‘оконченнымъ’,— ‘ подсказалъ м-ръ Уэллеръ.

— Нтъ, не то,— возразилъ Самуэль.— ‘Оконтуженнымъ’.— Вотъ такъ!

— Ну, это не совсмъ ловко.

— Ты думаешь?

— Никуда не годится. Стыдъ съ контузіей не склеится,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ глубокомысленнымъ тономъ.

— Чмъ же мн замнить это слово?

— Чмъ-нибудь по-нжне … Вотъ увидимъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, посл минутнаго молчанія.— Откалывай, Самми!

— ‘Я чувствую себя пристыженнымъ и совершенно оконтуженнымъ …’

— Постой, постой, дружище!— прервалъ старецъ, бросая свою трубку.— Поправь — ‘о_к_о_н_ф_у_ж_е_н_н_ы_м_ъ’ — это будетъ поделикатнй.

— Оно и правда: стыдъ и конфузія всегда сольются,— отвчалъ почтительный сынъ, длая поправку.

— Всегда слушайся меня, мой другъ,— отецъ не научитъ дурному свое единственное дтище.— Отмахни теперь все сначала.

— ‘Возлюбленное созданіе, я чувствую себя пристыженнымъ и совершенно оконфуженнымъ, сбитымъ съ панталыка, когда теперь обращаюсь къ вамъ, потому что вы прехорошенькая двчоночка и вотъ все что я скажу’.

— Изрядно, мой другъ, то есть, скажу я теб, это просто — деликатесъ, мой другъ,— замтилъ м-ръ Уэллеръ старшій, выпуская прегустое облако дыма изъ своего рта.

— Я ужъ и самъ вижу, что это недурно,— сказалъ Самуэль, обрадованный родительскимъ комплиментомъ.

— И что мн особенно нравится, дружище, такъ это колоритъ, складъ, т. е. простая и естественная сбруя всхъ этихъ словъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.— Иной бы здсь наквасилъ какихъ нибудь Венеръ, Юнонъ, или другой какой-нибудь дряни, a ты просто ржешь правду — и хорошо, другъ мой, очень хорошо. Къ чему пристало называть Венерами всхъ этихъ двчонокъ?

— Я тоже думаю, отче,— отвчалъ Самуэль.

— И справедливо думаешь, мой сынъ. Вдь посл этого, пожалуй, дойдешь до того, что какую-нибудь двчонку станешь называть единорогомъ, львицей, волчицей или какимъ-нибудь изъ этихъ животныхъ, что показываютъ въ звринцахъ.

— Правда твоя, отче, правда.

— Ну, теперь наяривай дальше, мой другъ.

Самуэль вооружился опять своимъ листомъ, между тмъ, какъ отецъ, отъ полноты сердечнаго восторга, затянулся вдругъ три раза, причемъ лицо его одновременно выражало снисходительность и мудрость. Картина была назидательная.

— ‘Передъ тмъ какъ тебя увидть, мн казалось что вс женщины равны между собою’.

— Да такъ оно и есть: вс женщины равны,— замтилъ м-ръ Уэллеръ старшій, не придавая, впрочемъ, особенной важности этому замчанію.

Самуэль, не отрывая глазъ отъ бумаги продолжалъ:

— ‘Но теперь я вижу, что я судилъ тогда какъ мокрая курица, потому что вы, мой сладенькій кусочекъ, ни на кого не похожи и я люблю васъ больше всего на свт’.

— Тутъ я немножко пересолилъ, старичина,— сказалъ Самуэль,— потому что соль, видишь ты, подбавляетъ смака въ этихъ вещахъ.

М-ръ Уэллеръ сдлалъ одобрительный кивокъ. Самуэль продолжалъ:

— ‘Поэтому ужъ я, милая Мери, пользуюсь привилегіей этого дня,— какъ говаривалъ одинъ джентльменъ, возвращаясь въ воскресенье домой изъ долговой тюрьмы,— и скажу вамъ, что, лишь только я увидлъ васъ первый и единственный разъ, подобіе ваше запечатллось въ моемъ сердц самыми яркими красками и несравненно скоре, нежели рисуются портреты на новоизобртенной машин,— можетъ быть, вы слышали объ этомъ, милая Мери: портретъ и съ рамкой, и стекломъ, и съ гвоздемъ, гд повсить рамку, новая машина мастачитъ только въ дв минуты съ четвертью, a сердце мое обрисовало вашъ образъ, милая Мери, и того скоре’.

— Ну, вотъ ужъ это, кажись, смахиваетъ на поэзію, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій сомнительнымъ тономъ.

— Нтъ, отче, не смахиваетъ,— отвчалъ Самуэль, продолжая читать скоре для отклоненія дальнйшихъ возраженій.

— ‘И такъ, милая моя Мери, возьмите меня Валентиномъ на этотъ годъ и подумайте обо всемъ, что я сказалъ вамъ. Милая моя Мери, я кончилъ и больше ничего не знаю’.

— Вотъ и все!— сказалъ Самуэль.

— Не слишкомъ-ли круто перегнулъ, мой другъ,— спросилъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Ни, ни, ни на волосъ,— отвчалъ Самуэль.— Она пожелаетъ узнать больше, a вотъ тутъ закорючка. Въ этомъ-то и состоитъ, отче, искусство оканчивать письма на приличномъ мст.

— Похвальное искусство! Не мшало бы твоей мачих поучиться, гд и какъ благоразумная леди должна оканчивать свой разговоръ. Какъ же ты подписался, сынъ мой?

— Это дло мудреное, старикъ,— я не знаю какъ подписаться.

— Подмахни — ‘Уэллеръ’, и больше ничего,— отвчалъ старшій владлецъ фамиліи.

— Не годится,— возразилъ Самуэль.— На валентинахъ никогда не подписываются собственнымъ именемъ.

— Ну,такъ нарисуй: ‘Пикквикъ’. Это хорошее имя.

— Я то же думаю. Да только тутъ надобно отче, оттрезвонить какимъ-нибудь приличнымъ стишкомъ, иначе не соблюдена будетъ форма валентины.

— Не люблю я это, Самми,— возразилъ м-ръ Уэллеръ старшій.— Ни одинъ порядочный ямщикъ, сколько я знаю, не занимался поэзіей, мой другъ, кром разв одного, который настрочилъ дюжину стиховъ вечеромъ, наканун того дня, какъ повсили его за воровство.

Но Самуэль непремнно хотлъ поставить на своемъ. Долго онъ грызъ перо, придумывая тему, и, наконецъ, подмахнулъ такимъ образомъ:

‘Вашей ножки черевикъ.

Пикквикъ’.

Затмъ онъ сложилъ письмо какимъ-то особеннымъ, чрезвычайно многосложнымъ манеромъ, запечаталъ и надписалъ слдующій адресъ:

‘Горничной Мери

въ дом мистера Нупкинса, городского мэра

въ городъ Ипсвичъ’.

Когда такимъ образомъ кончено было это важное занятіе, м-ръ Уэллеръ старшій приступилъ къ тому длу, за которымъ собственно призвалъ своего сына.

— Поговоримъ прежде всего о твоемъ старшин, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Вдь завтра поведутъ его на судъ, если не ошибаюсь?

Самуэль отвчалъ утвердительно.

— Очень хорошо,— продолжалъ старикъ.— Ему, конечно, понадобятся посторонніе свидтели для защиты своего лица и дла, или, можетъ быть, онъ станетъ доказывать alibi {Alibi — юридическій терминъ. Когда обвиняютъ кого въ извстномъ преступленіи и тотъ, оправдывая себя, утверждаетъ, что онъ во время совершенія преступленія находился совершенно въ другомъ мст (alibi), тогда говорятъ, что подсудимый доказываетъ alibi.}. Долго я думалъ обо всхъ этихъ вещахъ, и мн сдается, любезный другъ, что старшина твой можетъ отвиляться, если будетъ уменъ. Я подговорилъ здсь кой-какихъ пріятелей, которые, пожалуй, ползутъ на стну, если потребуетъ необходимость, но всего лучше, по моему мннію, опираться на это alibi. Нтъ аргументаціи сильне alibi, поврь моей продолжительной опытности, Самми.

Высказавъ это юридическое мнніе, старикъ погрузилъ свой носъ въ стаканъ, подмигивая между тмъ своему изумленному сыну.

— Вдь это дло не уголовное, старичина,— возразилъ Самуэль.

— A какая нужда? Alibi пригодится и на спеціальномъ суд присяжныхъ, мой милый,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ старшій, обнаруживая въ самомъ дл значительную опытность въ юридическихъ длахъ.— Слыхалъ ты про Томми Вильдспарка?

— Нтъ.

— Ну, такъ я теб скажу по секрету, что его одинъ разъ судили за что-то. Что-жъ ты думаешь? Когда вс мы, въ качеств постороннихъ свидтелей, уперлись на это alibi, такъ вс эти парики разинули рты и развсили уши. Томми отвертлся отъ вислицы и былъ оправданъ. Поэтому, я скажу теб, любезный другъ, что если старшина твой не упрется на это alibi, такъ и пиши — все пропало!

— Нтъ, отче, старшина мой не таковскій человкъ, чтобъ вилять кривыми закоулками въ правомъ дл. Къ тому же есть свидтели, которые видли, какъ онъ обнималъ эту старуху.

— Кто эти свидтели?

— Его собственные друзья.

— И прекрасно. Стало быть, имъ ничего не стоитъ отпереться.

— Этого они не сдлаютъ.

— Отчего?

— Оттого, что они считаютъ себя честными людьми.

— Вс вы дураки, я вижу,— сказалъ м-ръ Уэллеръ энергическимъ тономъ.— Дуракъ на дурак детъ и дуракомъ погоняетъ.

Вмсто всякихъ возраженій, Самуэль предложилъ старику новый стаканъ пунша. Когда они чокнулись и выпили, разговоръ самъ собою склонился на другіе предметы.

— Зачмъ же ты еще призвалъ меня, отче?— спросилъ Самуэль.

— По длу домашняго благочинія, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Помнишь ты этого Стиджинса?

— Красноносаго толстяка? Очень помню.

— Ну, такъ вотъ видишь ли,— продолжалъ старикъ,— этотъ красноносый толстякъ, Самми, навщаетъ твою мачиху съ безпримрнымъ постоянствомъ и неслыханною ревностью. Онъ такой закадычный другъ нашего семейства, что и въ разлук съ нами всегда оставляетъ y себя что-нибудь на память о насъ.

— Будь я на твоемъ мст, старичина,— прервалъ Самуэль,— я поднесъ бы ему на память такую вещицу, которой онъ не забылъ бы въ десять лтъ.

— Погоди, я еще не кончилъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Съ нкотораго времени онъ завелъ обычай приносить съ собою плоскую бутылочку въ полдюжины стакановъ, и мачиха твоя каждый разъ передъ его уходомъ наполняетъ ее ананасовымъ ромомъ.

— И онъ вытягиваетъ этотъ пуншикъ до своего возвращенія назадъ?

— Весь дочиста, мой милый, такъ что въ бутылк ничего не остается, кром спиртуознаго запаха и пробки,— на это онъ молодецъ. Но дло вотъ въ чемъ, другъ мой Самми,— сегодня вечеромъ вс эти теплые ребята собираются на мсячную сходку въ Кирпичный переулокъ, гд y нихъ, видишь ты, основано такъ называемое ‘Общество соединенныхъ друзей воздержанія, трезвости и умренности’. Мачиха твоя тоже хотла было идти, но y ней, къ счастію, сдлалась ломота въ спин, и она остается дома. A я, другъ мой Самми, перехватилъ два билетика, которые были отправлены къ ней. Сообщивъ этотъ секретъ, м-ръ Уэллеръ старшій замигалъ и заморгалъ на своего сына съ такимъ неутомимымъ усердіемъ, что Самуэль остолбенлъ и ему показалось даже, что съ правымъ глазомъ его родителя сдлался извстный лошадиный припадокъ, въ род tic douloureux.

— Что дальше?— спросилъ Самуэль.

— А дальше вотъ что, мой милый,— отвчалъ почтенный родитель, оглядываясь изъ предосторожности назадъ,— мы отправимся къ нимъ съ тобой вмст, въ назначенный часъ, такъ, чтобъ не опоздать ни минутой. A этотъ ихъ набольшій, Самми, жирный толстякъ, то-есть, подоспетъ не слишкомъ скоро.

Здсь м-ръ Уэллеръ старшій заморгалъ опять и разразился мало-по-малу такимъ отчаяннымъ хохотомъ, который казался едва выносимымъ для старика шестидесяти лтъ.

— Ну, исполать теб, старый богатырь!— воскликнулъ Самуэль, растирая спину старика, чтобъ сообщить правильную циркуляцію его крови.— Отчего ты такъ закатился, старина?

— Тсъ! Помалкивай, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, озираясь вокругъ съ видимымъ безпокойствомъ и стараясь говорить потихоньку, почти шопотомъ.— Есть y меня два пріятеля, что работаютъ на оксфордской дорог,— чудовые ребята, способные на вс руки. Они пригласили этого толстяка, Самми, къ своей трапез съ тмъ, чтобъ угобзить его хлбомъ да солью, a пуще всего горячей водицей съ ромомъ, и вотъ, когда онъ пойдетъ въ это общество воздержанія и трезвости,— a пойдетъ онъ непремнно, потому что ребята поведутъ его подъ руки и втолкнутъ насильно въ дверь, если будетъ нужно,— такъ выйдетъ такая потха, что ты пальчики оближешь себ, другъ мой Самми, умная ты головушка!

Съ этими словами м-ръ Уэллеръ старшій разразился опять такимъ неумреннымъ хохотомъ, что почтительный сынъ еще разъ долженъ былъ повторить операцію тренія родительской спины.

Нтъ надобности говорить, что отцовскій планъ пришелся какъ нельзя больше по мыслямъ и чувствамъ Самуэля и онъ взялся, съ великою охотою, содйствовать благому намренію сорвать маску съ ханжи и лицемра. Такъ какъ было уже довольно поздно и приближался часъ, назначенный для митинга, то отецъ и сынъ поспшили отправиться въ Кирпичный переулокъ. По дорог Самуэль забжалъ на минуту въ почтовую контору, чтобъ отдать письмо.

Ежемсячныя сходки, или митинги, ‘Кирпичнопереулочнаго общества соединенныхъ друзей воздержанія, трезвости и умренности’ производились въ большой зал, гигіенически расположенной въ третьемъ этаж одного комфортабельнаго зданія. Президентомъ общества былъ нкто Антонъ Гоммъ, преподаватель ариметики и нравственной философіи, въ приходскихъ школахъ, секретаремъ былъ господинъ Іона Моджъ, содержатель мелочной лавки, продававшій чай и сахаръ своимъ почтеннымъ сочленамъ. Передъ началомъ обычныхъ занятій, дамы сидли на скамейкахъ и кушали чай со сливками и кренделями. Передъ однимъ изъ оконъ залы стоялъ столикъ, накрытый зеленымъ сукномъ, и на столик стояла запечатанная кружка, куда доброхотные датели сыпали мелкую монету въ пользу бднйшихъ сочленовъ. Секретарь, сидвшій за столикомъ, улыбался и кивалъ головою каждый разъ, когда какая-нибудь леди подходила къ кружк съ приличной благостынею въ рукахъ.

Вс женщины на этотъ разъ истребляли чай и крендели безъ всякаго милосердія и пощады, къ великому ужасу старика Уэллера, который, несмотря на толчки и предостерегательные знаки Самуэля, озирался во вс стороны съ выраженіемъ очевиднйшаго изумленія на своемъ лиц.

— Самми, другъ мой,— шепталъ м-ръ Уэліеръ,— если всмъ этимъ бабамъ не нужно будетъ завтра вьщдить по фунту крови, то не называй меня своимъ отцомъ,— вотъ все, что я скажу. Эта старуха, что сидитъ подл меня, отхватываетъ, кажись, тринадцатую чашку. Лопнетъ, мой другъ, ей Богу лопнетъ.

— Замолчи, пожалуйста,— пробормоталъ Самуэль.

— Самми,— шепнулъ м-ръ Уэллеръ посл минутнаго молчанія,— помяни мое слово, мой другъ: если этотъ секретарь сожретъ еще два-три бутерброда, черезъ пять минутъ его хлопнетъ параличъ, или я больше не отецъ твой.

— Молчи, старикъ. Какая теб нужда?

— Послушай, однакожъ, другъ мой Самми,— если они черезъ пять минутъ не прекратятъ этой потхи, я принужденъ буду, изъ любви къ человчеству, перебить y нихъ вс чашки и стаканы. Вотъ эта молодая женщина, что сидитъ на передней скамейк, проглотила полторы дюжины чашекъ. Смотри, смотри, y ней ужъ и глаза закатываются подъ лобъ.

Легко могло статься, что м-ръ Уэллеръ старшій привелъ бы въ исполненіе свой филантропическій планъ, еслибъ черезъ минуту большой шумъ, произведенный отбираніемъ чашекъ и стакановъ, не возвстилъ о благополучномъ окончаніи чайной церемоніи. Когда вслдъ затмъ зеленый столикъ выдвинули на средину залы,— передъ публикой, задыхаясь и откашливаясь, выступилъ небольшой человчекъ въ срыхъ панталонахъ и съ плшивой головой. Онъ учтиво раскланялся на вс стороны и, приложивъ руку къ сердцу, произнесъ пискливымъ дискантомъ слдующее воззваніе:

— Милостивыя государыни и государи, я долженъ, съ вашего позволенія, выдвинуть изъ вашей среды достопочтеннаго Антона Гомма на президентское кресло.

Это послужило знакомъ, что вечернее засданіе открылось. Дамы дружно замахали батистовыми платочками, и небольшой плшивый человкъ буквально выдвинулъ м-ра Гомма на президентское кресло, вытащивъ его за плеча и посадивъ передъ зеленымъ столикомъ на табуретку изъ краснаго дерева. Дамы снова замахали батистовыми платочками и нкоторыя даже взвизгнули отъ полноты душевнаго восторга, когда увидли на своемъ обычномъ мст достопочтеннаго президента. М-ръ Гоммъ, толстенькій, круглолицый мужчина въ длиннополомъ сюртук, поклонился и сказалъ.

— Привтствую васъ, братья мои и сестры, отъ всего моего сердца и отъ всей души (громкія рукоплесканія)! Считая для себя лестной честью довріе, которымъ вы удостоивали меня до сихъ поръ, я долженъ вамъ объявить, что секретарь нашъ будетъ имть удовольствіе прочитать передъ вами донесеніе о текущихъ длахъ нашего общества за прошлый мсяцъ.

При этомъ объявленіи, батистовые платочки послужили опять выраженіемъ единодушнаго восторга. Секретарь чихнулъ, откашлянулся приличнымъ образомъ, посмотрлъ на дамъ умильными глазами и началъ читать слдующій документъ:

‘Отчетъ комитета кирпичнопереулочнaго общества соединенныхъ друзей умренности, трезвости и воздержанія, за истекшій мсяцъ.

‘Комитетъ нашъ въ прошедшемъ мсяц продолжалъ съ неослабною дятельностью заниматься своими благонамренными трудами на пользу человчества, и въ настоящемъ случа иметъ честь съ неизрченнымъ удовольствіемъ включить въ свой ежемсячный рапортъ слдующія добавочныя статьи:

‘1. Гильдебрантъ Уокеръ, портной, женатый человкъ съ двумя дтьми. Когда дла его процвтали, онъ имлъ, по своему собственному признанію, постоянную привычку пить портеръ и крпкое пиво, да сверхъ того, въ продолженіе двадцати лтъ, онъ раза по два въ недлю употреблялъ особый напитокъ, извстный y пьяницъ подъ гнуснымъ названіемъ ‘песьяго носа’ и который, какъ оказалось по разысканіямъ комитета, состоитъ изъ горячаго портера, свекловичнаго сахара, джина и мускатнаго орха (Стоны и всхлипыванія на дамской половин. Нкоторыя прерываютъ чтеца восклицаніями,— такъ точно, такъ точно!). Теперь нтъ y него ни работы, ни денегъ, и это, какъ онъ думаетъ, произошло отъ излишняго употребленія портера или отъ потери правой руки. Достоврно во всякомъ случа, что еслибъ онъ всю свою жизнь не употреблялъ ничего, кром свжей воды, товарищъ его по ремеслу не пронзилъ бы его заржавленной иголкой и, такимъ образомъ, при воздержномъ поведеніи онъ сохранилъ бы въ цлости свою правую руку (громогласныя рукоплесканія). Гильдебрантъ Уокеръ не пьетъ теперь ничего, кром воды, и, по собственному своему признанію, никогда не чувствуетъ жажды (единодушный восторгъ).

‘2. Бетси Мартинъ, вдова, иметъ одинъ только глазъ и одного ребенка. Ходитъ стирать поденно блье и мыть на кухняхъ столовую посуду. Никогда не помнитъ себя съ обоими глазами, но утверждаетъ, что мать ея употребляла въ чрезмрномъ излишеств пагубный напитокъ, извстный подъ именемъ ‘утшеніе въ нищет’ и который y безсовстныхъ погребщиковъ продается по пяти шиллинговъ за бутылку, посему весьма не мудрено, заключаетъ Бетси, что она окривла еще въ младенческихъ лтахъ, чего бы, безъ сомннія, не случилось, еслибъ мать ея воздерживалась отъ спиртуозныхъ веществъ. Прежде она зарабатывала въ день восемнадцать пенсовъ, пинту портера и рюмку джина, но съ той поры, какъ Бетси Мартинъ присоединилась къ нашему обществу, къ дневному ея заработку присоединяется шесть пенсовъ и три фартинга, которые охотно выдаются ей вмсто джина и пива’.

Извстіе объ этомъ послднемъ факт было встрчено съ оглушительнымъ энтузіазмомъ. Нкоторыя изъ дамъ приставили къ своимъ глазамъ батистовые платочки. Секретарь продолжалъ:

‘3. Генрихъ Беллеръ исправлялъ нсколько лтъ офиціантскую должность при публичныхъ обдахъ, и все это время употреблялъ въ большомъ количеств иностранныя вина. Не можетъ сказать наврное, сколько онъ уносилъ къ себ бутылокъ отъ каждаго обда, но ручается, что вино, содержавшееся въ нихъ, выпивалъ аккуратно. Чувствуетъ упадокъ силъ, дрожаніе въ членахъ и меланхолію въ душ, сопровождаемую постоянной жаждой, что, по его собственному сознанію, есть послдствіе горячительныхъ напитковъ. Генрихъ Беллеръ теперь безъ должности и не употребляетъ больше ни по какому поводу ни одной капли иностранныхъ винъ (громкія рукоплесканія).

‘4. ома Бортонъ, поставщикъ мяса для кошекъ лорда-мэра, шерифовъ и многихъ членовъ Верхняго и Нижняго Парламента (провозглашеніе имени этого джентльмена было принято съ пламеннымъ энтузіазмомъ) иметъ деревянную ногу и утверждаетъ! что деревяшка стоитъ ему очень дорого, потому что скоро избивается о камни. Прежде онъ покупалъ подержанныя деревяшки и выпивалъ каждый вечеръ, на сонъ грядущій, по два стакана джина съ горячей водой (глубокіе вздохи на дамской половин). Подержанныя деревяшки, говоритъ онъ, нердко разбивались въ дребезги объ острые каменья, и это, по его убжденію, происходило отъ чрезмрнаго употребленія джина съ горячей водой. Теперь ома Бортонъ покупаетъ всегда новыя деревяшки и въ ротъ ничего не беретъ, кром воды и слабаго чая. Новая деревяшка служитъ ему вдвое доле поношенной, и это обстоятельство онъ исключительно приписываетъ своей воздержной жизни (громкія и торжественная руклоплесканія).

‘Доводя такимъ образомъ вс эти въ высшей степени утшительные факты до вашего свднія, милостивыя государыни и государи, комитетъ надется со временемъ распространить крутъ своихъ дйствій къ общему благу человчества и особенно Англіи, гд, какъ извстно, всякое доброе смя быстро приноситъ свои плоды, разрастаясь по всмъ тремъ соединеннымъ королевствамъ. Благодаря нашимъ соединеннымъ усиліямъ, наступитъ безъ сомннія счастливая пора, когда столтніе старики и старухи, пользующіеся употребленіемъ всхъ своихъ физическихъ и нравственныхъ силъ, не будутъ считаться рдкостью на нашей плодоносной почв. Для этой цли комитетъ употребитъ на будущее время вс свои старанія для того преимущественно, чтобы привлекать къ ‘Соединенному обществу’ молодыхъ людей, цвтущихъ здравіемъ и красотою. Нтъ ни малйшаго сомннія, что, при нашихъ общихъ усиліяхъ, молодые люди сохранятъ надолго т рдкія качества, которыя длаютъ ихъ столь пріятными и любезными въ обществ кроткаго и нжнаго пола. Въ заключеніе этого я желалъ бы, милостивыя государыни, пропть передъ вами одну изъ тхъ старинныхъ балладъ, гд поэтъ живописно рисуетъ добродтели одного лодочника, который, безъ сомннія, слдовалъ правиламъ умренности и воздержанія всю свою жизнь, за что и пользовался постоянно благосклонностью кроткаго и нжнаго пола (необузданный восторгъ).

— О какомъ это кроткомъ и нжномъ пол говоритъ онъ, Самми?— спросилъ шопотомъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— О женщинахъ, я полагаю.

— Ну, такъ онъ вретъ чепуху, мой милый. Желалъ бы я натолкнуть на него твою мачиху!— замтилъ м-ръ Уэллеръ.

Дальнйшія замчанія нескромнаго старика были прерваны началомъ пнія знаменитой баллады о томъ счастливомъ лодочник, который, всю свою жизнь, не думая ни о чемъ, перевозилъ только черезъ Темзу прекрасныхъ леди, когда не было на этой рк ни одного изъ ныншнихъ мостовъ. Когда псня подходила уже къ концу и дамы готовились увнчать пвца общимъ залпомъ рукоплесканій, въ комнату суетливо вбжалъ опять небольшой плшивый человкъ и шепнулъ что-то на ухо м-ру Антону Гомму.

— Друзья мои,— сказалъ м-ръ Гоммъ, обращаясь къ публик съ озабоченнымъ видомъ,— почтенный депутатъ нашъ, м-ръ Стиджинсъ извиняется, что не могъ подоспть къ началу засданія, и проситъ теперь позволенія войти. Онъ стоитъ внизу.

Батистовые платочки заколыхались теперь въ воздух съ необыкновенной энергіей и силой, по тому что м-ръ Стиджинсъ пользовался особенною благосклонностью всхъ прекрасныхъ леди, принадлежавшихъ къ кирпичнопереулочному обществу соединенныхъ друзей.

— Онъ можетъ войти, я полагаю,— сказалъ м-ръ Гоммъ, бросая на дамъ умильные и нжные взоры.— Братъ Теджеръ, просите сюда м-ра Стиджинса.

Плшивый человкъ, откликнувшійся на имя брата Теджера, торопливо побжалъ на лстницу, и черезъ минуту, передъ дверью залы, послышались чьи-то тяжелые и неровные шаги.

— Валитъ, Самми, валитъ!— прошептывалъ м-ръ Уэллеръ, съ трудомъ подавляя свой истерическій смхъ.

— Не говори мн ничего, или я принужденъ буду уйти,— отвчалъ Самуэль.— Вотъ онъ ломится въ двери. Я слышу, какъ онъ трется бокомъ о штукатурку.

Въ то время какъ Самуэль говорилъ такимъ образомъ, маленькая дверь отворилась, и на порог появился м-ръ Стиджинсъ всей своей особой. При вход его вся зала огласилась самыми неистовыми рукоплесканіями, сопровождаемыми топаньемъ нотъ и необузданнымъ размахиваніемъ батистовыхъ платковъ, но, къ великому удивленію, м-ръ Стиджинсь на вс эти изъявленія задушевнаго восторга, не думалъ отвчать ни поклономъ, ни привтственною рчью. Онъ стоялъ среди залы, покачиваясь во вс стороны, и неподвижно устремилъ свои глаза на оконечность свчи, поставленной на зеленомъ столик.

— Вы, кажется, нездоровы, братъ Стиджинсъ?— шепнулъ ему м-ръ Антонъ Гоммъ.

— Нтъ, сэръ, вы врете,— отвчалъ м-ръ Стиджинсъ свирпымъ тономъ,— я совершенно здоровъ, если вы не совсмъ ослпли.

— Очень хорошо,— сказалъ м-ръ Антонъ Гоммъ, отступая на нсколько шаговъ.

— Конечно, вс въ этой компаніи согласятся, что я именно таковъ, какъ мн слдуетъ быть,— сказалъ м-ръ Стиджинсъ.

— Конечно, конечно,— проговорилъ м-ръ Гоммъ.

— A кто не согласится, такъ оно того … того оно какъ … того … понимаете, сэръ?— продолжалъ достопочтенный Стиджинсъ.

— Какъ вамъ угодно,— отвчалъ наобумъ м-ръ Антонъ Гоммъ.

Въ зал воцарилось глубокое молчаніе, и вс, казалось, съ нетерпніемъ ожидали возобновленія прерванныхъ занятій.

— Не угодно-ли вамъ обратиться къ собранію, сэръ?— сказалъ м-ръ Гоммъ.

— Нтъ, сэръ,— отвчалъ м-ръ Стиджинсъ.— Нтъ, сэръ. Не угодно, сэръ.

Члены собранія переглянулись другъ на друга, и ропотъ изумленія пробжалъ по всей зал.

— По моему мннію, сэръ,— сказалъ м-ръ Стиджинсъ, разстегивая верхнія пуговицы своего сюртука и стараясь выражаться какъ можно громче,— по моему мннію, сэръ, вы вс тутъ перепились, нализались, какъ … какъ … какъ мерзавцы. Послушайте, Теджеръ,— продолжалъ м-ръ Стиджинсъ, обращаясь съ возрастающею лютостью и свирпостью къ небольшому плшивому человку,— вы пьяны, сэръ, пьяны, какъ стелька.

Съ этими словами м-ръ Стиджинсъ, увлекаемый похвальнымъ желаніемъ поддержать и распространить трезвое состояніе между всми почтенными сочленами добродтельнаго общества, ударилъ м-ра Теджера сжатымъ кулакомъ по самой середин носа съ такимъ блистательнымъ успхомъ, что плшивый человкъ опрокинулся навзничъ и стремглавъ полетлъ по лстничнымъ ступенямъ въ нижній этажъ.

Съ шумомъ, крикомъ и плачевными взвизгами женщины повскакали со своихъ мстъ и устремились отдльными маленькими группами къ любимымъ братцамъ, стараясь защитить ихъ своими объятіями и руками отъ угрожающей бды. Такой взрывъ сестринской привязанности оказался почти гибельнымъ для м-ра Гомма, снискавшаго удивительную популярность въ этомъ филантропическомъ кругу. Женщины густыми толпами обступили его спереди и сзади, повисли на его плечахъ, на ше, на рукахъ, такъ что бдный президентъ чуть не задохся отъ этихъ пылкихъ выраженій братской дружбы и любви.

Большая часть свчей загасла, и въ парадной зал воцарился страшный безпорядокъ.

— Ну, Самми, теперь будетъ и на моей улиц праздникъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, снимая свой верхній сюртукъ, съ обдуманнымъ и ршительнымъ видомъ:— я учиню теперь свою расправу.

— Что-жъ ты намренъ длать, старина?— спросилъ Самуэль.

— A вотъ увидишь,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

И прежде, чмъ Самуэль усплъ вникнуть въ сущность дла, мужественный родитель его пробился въ отдаленный уголъ комнаты и напалъ, съ отмнною ловкостью, на достопочтеннаго м-ра Стиджинса, который, между тмъ, продолжалъ изливать потоки своего пьянаго краснорчія на безпорядочную толпу.

— Отступи, старичина!— закричалъ Самуэль.

— Приступлю, демонъ его возьми, приступлю!— заголосилъ старикъ и, безъ дальныхъ околичностей, влпилъ ударъ въ открытую лысину достопочтеннаго м-ра Стиджинса, начинавшаго въ свою очередь становиться въ боевую позицію такъ, однакожъ, что ноги измняли ему на каждомъ шагу. М-ръ Уэллеръ продолжалъ хорохориться, размахивая обими руками.

Сознавая безполезность всхъ своихъ увщаній, Самуэль надлъ свою шляпу, перебросилъ черезъ плечо сюртукъ своего отца, насильственно схватилъ его за оба плеча, повернулъ налво кругомъ и быстро повелъ его съ лстницы на улицу, продолжая держать его крпко до тхъ поръ, пока, наконецъ, не повернули они за уголъ ближайшаго переулка. Обернувшись назадъ, Самуэль увидлъ, какъ, при крикахъ раздраженныхъ братцевъ и сестрицъ, пьянаго Стиджинса потащили куда-то, и какъ расходились въ разныя стороны достопочтенные члены кирпичнопереулочнаго общества соединенныхъ друзей умренности, трезвости и воздержанія.

Глава XXXIV.

Полный и достоврный отчетъ о достопамятномъ ршеніи процесса вдовы Бардль противъ Пикквика.

— Любопытно бы знать, что кушаетъ теперь будущій присяжный старшина на этомъ суд?— сказалъ м-ръ Снодграсъ единственно для того, чтобы завязать какъ-нибудь неклеившійся разговоръ въ чреватое событіями утро четырнадцатаго февраля.

— О, я надюсь, y него превосходный завтракъ! — сказалъ Перкеръ.— Мы объ этомъ похлопотали.

— Что, это васъ интересуетъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Помилуйте, почтеннйшій, какъ не интересоваться старшинскимъ завтракомъ!— возразилъ м-ръ Перкеръ.— Это первая и существенная вещь, которую отвтчикъ долженъ имть въ виду на спеціальномъ суд присяжныхъ.

— Отчего такъ?

— Да просто оттого, почтеннйшій, что если вы хорошо накормили старшину, такъ дльце ваше обдлано почти наполовину. Голодный или недовольный судья, почтеннйшій, почти всегда расположенъ принять сторону истца, но, сытый и довольный, онъ естественнымъ образомъ чувствуетъ наклонность къ оправданію отвтчика.

— Ахъ, Боже мой, я этого ршительно не понимаю!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Объясните, сдлайте милость.

— Вещь очень простая, почтеннйшій,— отвчалъ м-ръ Перкеръ,— и, главное, тутъ берется въ разсчетъ экономія времени. Какъ скоро наступаетъ обденная пора, старшина обыкновенно вынимаетъ изъ кармана часы и, обращаясь къ другимъ присяжнымъ, говоритъ:— ‘Вообразите, господа, ужъ безъ четверти пять! Я всегда обдаю въ пять часовъ!’ — ‘И я тоже’, подхватываютъ другіе, кром двухъ или трехъ членовъ, которые заране успли набить желудокъ. Старшина улыбается и кладетъ часы въ карманъ.— ‘Ну, что-жъ вы скажете, господа?’ — продолжаетъ старшина.— ‘Истецъ или отвтчикъ долженъ быть оправданъ? Что касается меня, господа, я думаю съ своей стороны, и даже совершенно увренъ, что дло истца правое’.— Вслдъ затмъ другіе мало-по-малу начинаютъ говорить то же, и такимъ образомъ устраивается съ большимъ комфортомъ единодушное отбираніе голосовъ {Для объясненія этого мста необходимо припомнить, что при отбираніи голосовъ на спеціальномъ суд присяжные не имютъ права выйти изъ суда, пока единодушно не ршатъ разбираемаго дла. Во все это время имъ не даютъ ни пищи, ни огня, и такимъ образомъ они по необходимости должны ускорить свой судъ. Прим. перев.}. Затмъ присяжные расходятся изъ палаты, кто домой, кто въ трактиръ.— Однакожъ пора, господа,— заключилъ м-ръ Перкеръ, вынимая часы: — десять минутъ десятаго. Мы немножко опоздали. Въ палат, безъ сомннія, будетъ множество народа, такъ какъ случай этотъ очень интересенъ. Прикажите нанять карету, м-ръ Пикквикъ, не то мы ужъ опоздаемъ черезчуръ.

М-ръ Пикквикь позвонилъ, и, когда наконецъ извозчичья карета остановилась y воротъ, четыре пикквикиста и м-ръ Перкеръ вышли изъ гостиницы и поскакали въ Гельдголль. Самуэль Уэллеръ и м-ръ Лоутонъ съ синимъ мшкомъ похали за ними въ кабріолет.

— Лоутонъ,— сказалъ м-ръ Перкеръ, когда они вошли въ залу судебной палаты,— отведите друзей м-ра Пикквика въ студенческія ложи, a самъ м-ръ Пикквикъ долженъ сидть подл меня. Сюда, почтеннйшій, сюда.

Говоря это, Перкеръ взялъ м-ра Пикквика за рукавъ и подвелъ его къ низенькой скамейк, устроенной для адвокатовъ подл кафедры президента, для того, чтобъ имъ удобне было слышать весь ходъ дла, лица, занимающія эту скамейку, невидимы для большой части постороннихъ зрителей, такъ какъ мста зрителей устроены высоко надъ уровнемъ пола и адвокаты обращены къ нимъ спиною.

— Это мсто назначено для свидтелей, я полагаю?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, указывая на маленькую ложу съ конторкой по средин и мдными перилами на лвой сторон.

— Да, почтеннйшій, это свидтельская ложа,— отвчалъ Перкеръ, роясь между бумагами въ своемъ мшк, положенномъ на полу y его ногъ.

— A на этомъ мст, если не ошибаюсь, должны сидть присяжные?— продолжалъ разспрашивать м-ръ Пикквикъ, указывая на два сдалища, отгороженныя ршоткой на правой сторон: — такъ ли, м-ръ Перкеръ?

— Вы угадали, почтеннйшій,— отвчалъ адвоюкатъ, открывая свою серебряную табакерку.

М-ръ Пикквикъ находился, повидимому, въ большомъ волненіи, и съ безпокойствомъ осматривалъ судебную палату. Зрители уже накоплялись въ галлере, и на судейскихъ мстахъ можно было различить значительную коллекцію носовъ, бакенбардъ и париковъ, которыми такъ славится корпорація британскихъ правовдовъ. Нкоторые изъ этихъ джентльменовъ сидли съ экстрактами въ рукахъ, съ важностью потирая ими свои красные носы для того, чтобъ придать себ особый эффектъ въ глазахъ всякаго посторонняго профана. Другіе расхаживали съ огромными фоліантами подъ мышкой въ сафьянныхъ переплетахъ и съ надписью на корешкахъ: ‘Гражданскіе Законы’. Третьи, не имя ни книгъ, ни тетрадей, засовывали руки въ свои глубокіе карманы и старались смотрть на публику съ глубокомысленнымъ видомъ, были, наконецъ, и такіе, которые суетились и бгали взадъ и впередъ единственно для того, чтобъ обратить на себя вниманіе изумленной толпы, непосвященной въ юридическія тайны. Вс эти господа, къ великому удивленію м-ра Пикквика, раздлялись на маленькія группы и весело толковали между собою о такихъ предметахъ, которые не имли ни малйшей связи съ предстоявшимъ процессомъ.

Вошелъ м-ръ Функи и, поклонившись м-ру Пикквику, удалился въ ложу королевскихъ адвокатовъ. Затмъ появился м-ръ сержантъ Сноббинъ въ сопровожденіи м-ра Молларда, который почти совершенно заслонилъ его огромнымъ малиновымъ мшкомъ. Положивъ этотъ мшокъ на стол передъ глазами своего принципала, м-ръ Моллардъ размнялся дружескимъ поклономъ съ Перкеромъ и удалился. Затмъ вошло еще нсколько сержантовъ, и одинъ изъ нихъ, жирный и краснолицый толстякъ, раскланялся по-дружески съ м-ромъ сержантомъ Сноббиномъ, замтивъ при этомъ, что сегодня прекрасная погода.

— Кто этотъ красненькій джентльменъ, сказавшій нашему сержанту, что сегодня прекрасная погода?— шепнулъ м-ръ Пикквикъ своему адвокату.

— Это оппонентъ нашъ, почтеннйшій, сержантъ Бузфуцъ,— отвчалъ м-ръ Перкеръ,— онъ будетъ защищать вашу противницу. A другой джентльменъ, что стоитъ позади Бузфуца, м-ръ Скимпинъ, его помощникъ. Преумные ребята, почтеннйшій.

М-ръ Пикквикъ, проникнутый справедливымъ негодованіемъ къ наглости и безстыдству юридическихъ крючковъ, хотлъ было спросить, какимъ образомъ м-ръ сержантъ Бузфуцъ, защитникъ кляузнаго дла, осмлился замтить его собственному сержанту, что сегодня прекрасная погода, но въ эту минуту вс юридическіе парики съ шумомъ поднялись со своихъ мстъ, и палатскіе смотрители за порядкомъ громко закричали: — ‘Тише! Тише!’ Оглянувшись назадъ, м-ръ Пикквикъ увидлъ, что вся эта суматоха произведена прибытіемъ въ палату вице-президента.

Господинъ вице-президентъ Стерлейхъ, явившійся въ присутствіе за болзнью президента, былъ джентльменъ чрезвычайно низенькаго роста и жирный до такой степени, что, казалось, весь его организмъ состоялъ изъ жилета и толстой головы. Онъ поковылялъ на своихъ маленькихъ ножкахъ къ президентской лож и, отвсивъ на вс стороны нижайшіе поклоны, услся на свое мсто, засунувъ свои ноги подъ столъ и положивъ свою треугольную шляпу на столъ. Только его и видли. Отъ всей фигуры вице-президента для постороннихъ наблюдателей остались только миньятюрные рысьи глазки, заплывшіе жиромъ, широкое розовое лицо и около половины огромнаго, чрезвычайно комическаго парика.

Лишь только вице-президентъ занялъ свое мсто, смотритель за порядкомъ въ партер закричалъ повелительнымъ тономъ: — ‘тише!’ и вслдъ затмъ смотритель за порядкомъ въ галере забасилъ во все горло: — ‘тише!’ и этотъ же самый крикъ повторили на разные распвы четверо другихъ блюстителей благочинія въ судебной палат. Когда такимъ образомъ возстановилась требуемая тишина, джентльменъ въ черномъ костюм, засдавшій подл вице-президента, началъ перекликать громкимъ голосомъ имена присяжныхъ, и посл этой переклички оказалось, что только десять спеціаловъ были на лицо въ судебной палат. Надлежало двухъ остальныхъ, для дополненія законнаго числа, выбрать изъ обыкновенныхъ смертныхъ, которые имли право быть не спеціальными присяжными, и выборъ господина сержанта Бузфуца палъ на зеленщика и аптекаря, которыхъ въ ту же минуту подвели къ президентской кафедр.

— Отвчайте на ваши имена, джентльмены,— сказалъ джентльменъ въ черномъ костюм,— Ричардъ Опвичъ.

— Здсь,— откликнулся зеленщикъ.

— Фома Гроффинъ.

— Здсь,— откликнулся аптекарь.

— Возьмите книгу, господа. Вы дадите клятву, что будете по чистой совсти и…

— Прошу извинить, милордъ,— сказалъ аптекарь, мужчина тонкій и высокій съ гемороидальнымъ цвтомъ лица,— я не могу быть присяжнымъ и надюсь, что вы освободите меня отъ этой обязанности.

— На какомъ основаніи, сэръ?— сиросилъ вице-президентъ Стерлейхъ.

— Въ аптек моей нтъ провизора, милордъ,— сказалъ аитекарь,

— Это до меня не касается, сэръ,— возразилъ м-ръ вице-президентъ Стерлейхъ.— Почему нть y васъ провизора?

— Еще не пріискалъ, милордъ,— отвчаль аптекарь.

— Это весьма дурно и неосторожно съ вашей стороны,— сказалъ вице-призедентъ сердитымъ тономъ. Было извстно всмъ и каждому, что y м-ра Стерлейхъ чрезвычайно вспыльчивый и раздражительный темпераментъ.

— Знаю, что дурно, милордъ, но теперь ужъ этому пособить нельзя,— сказалъ аптекарь,— позвольте мн идти домой.

— Привести къ присяг этого господина!— закричалъ вице-президентъ.

Джентльменъ въ черномъ костюм началъ выразительнымъ и громкимъ голосомъ:

— Вы дадите при семъ торжественную клятву, что будете по чистой совсти и….

— Стало быть, милордъ, вы непремнно требуете, чтобъ я былъ присяжнымъ?— перебилъ аптекарь.

— Непремнно.

— Очень хорошо, милордъ: въ такомъ случа, я долженъ объявить, что прежде, чмъ кончится здсь этотъ процессъ, въ дом моемъ произойдетъ убійство. Можете располагать мною, если угодно.

И прежде, чмъ вице-президентъ собрался произнести отвтъ, несчастный аптекарь приведенъ быль къ присяг.

— Я хотль только замтить, милордъ,— сказалъ аптекарь, усаживаясь на скамь присяжныхъ,— что въ аптек моей остался одинъ только мальчикъ, разсыльный. Онъ довольно уменъ и расторопенъ, милордъ, но еще не усплъ ознакомиться съ аптекарскими аппаратами и, сверхъ того, забралъ себ въ голову, будто acidum hydrocianicum, синильная кислота, милордъ, приготовляется изъ лимоннаго сока, раствореннаго въ микстур изъ англійской соли. Я увренъ, милордъ, что въ мое отсутствіе онъ сдлаетъ гибельный опытъ. Впрочемъ, теперь уже это будетъ ваше дло, и совсть моя спокойна.

Съ этими словами аптекарь принялъ самую комфортабельную позу, и веселое лицо его выразило совершеннйшую преданность судьб.

Поведеніе аптекаря поразило глубочайшимъ ужасомъ чувствительную душу м-ра Пикквика, и онъ уже собирался предложить по этому поводу нсколько интересныхъ замчаній, какъ вдругъ вниманіе его было развлечено другимъ, боле назидательнымъ предметомъ. По всей палат раздался смутный говоръ, возвстившій о прибытіи м-съ Бардль. Сопровождаемая и поддерживаемая пріятельницею своею, м-съ Клоппинсъ, интересная вдовица, склонивъ голову и потупивъ глаза, выступала медленно и неровными шагами на середину залы, и услужливые адвокаты приготовили ей мсто на противоположномъ конц той самой скамейки, гд сидлъ м-ръ Пикквикъ. М-ръ Додсонъ и м-ръ Фоггъ немедленно распустили надъ ея головою огромный зеленый зонтикъ, чтобъ укрыть свою прекрасную кліентку отъ взоровъ нескромной толпы. Затмъ появилась м-съ Сандерсъ, ведя подъ руку юнаго Бардля. При взгляд на возлюбленнаго сына, м-съ Бардль затрепетала, испустила пронзительный крикъ и облобызала его съ неистовымъ выраженіемъ материнской любви, посл чего съ нею сдлался глубокій обморокъ. Добрыя пріятельницы мало-по-малу привели ее въ чувство, и м-съ Бардль, бросая вокругъ себя отуманенные взоры, спросила голосомъ слабымъ и дрожащимъ, куда ее привели и гд она сидитъ. Въ отвтъ на это м-съ Клоппинсъ и м-съ Сандерсъ, оглядываясь во вс стороны, пролили горючіе потоки слезъ, между тмъ какъ Додсонъ и Фогтъ умоляли ее успокоиться ради самого неба. Сержантъ Бузфуцъ крпко вытеръ свои глаза большимъ блымъ платкомъ и бросилъ искрометный взглядъ на всхъ присяжныхъ. Вице-президентъ тоже, казалось, былъ разстроганъ до глубины души, и многіе изъ постороннихъ зрителей проливали самыя искреннія слезы.

— Мастерская обстановка, почтеннйшій!— шепнулъ Перкеръ м-ру Пикквику.— Додсонъ и Фоггъ повели отлично свое дло…

Когда Перкеръ говорилъ, м-съ Бардль начала мало-по-малу приходить въ себя, между тмъ какъ пріятельница ея м-съ Клоппинсъ, посл тщательнаго обозрнія пуговицъ юнаго Бардля, поставила его на полу, спиною къ матери и лицомъ къ президентской кафедр, чтобы такимъ образомъ онъ удобне могъ пробудить чувства соболзнованія и симпатіи въ сердцахъ присяжныхъ и судей. Этотъ маневръ сопровождался, однакожъ, значительными затрудненіями и упрямствомъ со стороны неопытнаго сына вдовицы: невинный младенецъ вообразилъ въ простот сердечной, что поставить его предъ глазами грознаго судьи значило — подвергнуть его заморской ссылк на вчныя времена за преступленіе неизвстнаго рода. Поэтому онъ долго плакалъ и кривлялся, прежде чмъ, при содйствіи господъ Додсона и Фогга, удалось сообщить правильную позицію его организму.

— Бардль и Пикквикъ,— провозгласилъ наконецъ джентльменъ въ черномъ костюм, вооруженный теперь огромнымъ листомъ бумаги.

— Милордъ, я имю честь быть защитникомъ вдовы,— сказалъ м-ръ сержантъ Бузфуцъ.

— Кто будетъ вашимъ ассистентомъ, братъ Бузфуцъ?— спросилъ судья.

При этомъ вопрос м-ръ Скимпинъ поклонилси и выступилъ впередъ, давая такимъ образомъ уразумть, что онъ иметъ честь быть ассистентомъ м-ра сержанта Бузфуца.

— Я защитникъ отвтчика, милордъ,— сказалъ м-ръ сержантъ Сноббинъ.

— Кто вашъ ассистентъ, братъ Сноббинъ?

— М-ръ Функи, милордъ.

— Сержантъ Бузфуцъ и м-ръ Скимпинъ защищаютъ истца,— проговорилъ судья, записывая имена ихъ въ свою книгу.— Отвтчика защищаютъ сержантъ Сноббинъ и м-ръ Мунки.

— Прошу извинить, милордъ,— Функи.

— Очень хорошо,— сказалъ судья:— я никогда не имлъ удовольствія слышать фамилію этого джентльмена.

Здсь м-ръ Функи поклонился и улыбнулся, судья то же поклонился и улыбнулся, и потомъ м-ръ Функи, раскраснвшись до самыхъ ушей, старался принять на себя по возможности спокойный и беззаботный видъ.

— Продолжайте,— сказалъ судья.

Еще разъ блюстители палатскаго благочинія прокричали по всей зал — ‘тише! тише!’ М-ръ Скимпинъ взялъ бумагу, обратился къ присяжнымъ и въ буквальномъ смысл промурлыкалъ передъ ними экстрактъ, гд въ короткихъ словахъ изложена была сущность всего процесса. ГІрисяжные буквально не услышали ни одного слова, и содержаніе процесса теперь, какъ прежде, осталось для нихъ таинственною загадкой.

Съ величайшимъ достоинствомъ и важностью сержантъ Бузфуцъ поднялся со своей скамейки, переговорилъ съ м-ромъ Додсономъ, пошептался съ м-ромъ Фоггомъ, накинулъ на плечи свою судейскую мантію, поправилъ свой парикъ и твердыми ногами взошелъ на кафедру для произнесенія своей рчи въ назиданіе присяжныхъ. Приступъ рчи былъ обыкновенный.

‘Милостивые государи,— началъ сержантъ Бузфуцъ,— съ той поры, какъ началась моя служебная дятельность, и вплоть до настоящей минуты я еще ни разу не всходилъ на эту кафедру съ тми чувствами глубочайшаго волненія, которыя теперь проникаютъ весь мой организмъ при мысли объ ужасной отвтственности за дло, добровольно принятое мною подъ свою защиту. Несмотря на совершеннйшую увренность въ правот этого дла, я бы никогда, однакожъ, не ршился защищать его публично, если бы заране глубоко не былъ убжденъ, что вы, господа присяжные, при своей обычной проницательности и свтломъ ум, легко изволите усмотрть невинность моей кліентки и будете, вроятно, такъ же, какъ и я, сочувствовать ея душевнымъ скорбямъ и безотрадному положенію, въ какое поставила ее судьба, олицетворенная на этотъ разъ въ жалкомъ образ закоснлой безнравственности и порока’.

Присяжные переглянулись съ видимымъ удовольствіемъ другъ на друга, и каждый изъ нихъ почувствовалъ въ эту минуту удивительную свтлость въ своемъ ум и необычайную проницательностъ въ своемъ мозгу.

‘Вы уже слышали, милостивые государи, отъ моего ученаго друга,— продолжалъ сержантъ Бузфуцъ, зная очень хорошо, что присяжные физически не могли разслышать ни одного слова изъ устъ его ученаго друга:— вы уже слышали, милостивыя государи, отъ моего ученаго друга, что дло, въ настоящемъ случа, идетъ о нарушеніи общанія вступить въ законное супружество, при чемъ правая сторона требуетъ неустойки въ тысячу пятьсотъ фунтовъ стерлинговъ британской монеты. Но вы не могли слышать отъ моего ученаго друга, въ чемъ состоятъ факты и дальнйшія подробности этого дла. Эти то факты, милостивые государи, и эти-то дальнйшія подробности я и обязанъ, по долгу своего призванія, изложить передъ вами.

‘Кліентка моя — вдова… да, милостивые государи, моя кліентка — вдова. Покойный м-ръ Бардль, служившій съ честью и славой своему отечеству при сбор таможенной пошлины и наслаждавшійся нсколько лтъ безмятежными удовольствіями счастливаго супружества, почти незамтно отлетлъ отъ этой жизни въ другой, лучшій міръ, искать того успокоенія, котораго не могла доставить ему британская таможня’.

При этомъ патетическомъ описаніи кончины м-ра Бардля, которому незадолго до переселенія его въ лучшій міръ проломили голову мдной кружкой въ одной харчевн, голосъ ученаго сержанта задрожалъ, колебался, и онъ продолжалъ съ величайшимъ волненіемъ:

‘Незадолго до своей смерти м-ръ Бардль напечатллъ свой образъ и совершеннйшее подобіе на этомъ невинномъ отрок, котораго вы видите, милостивые государи. Съ этимъ невиннымъ младенцемъ, единственнымъ залогомъ и наслдіемъ отъ покойнаго супруга, м-съ Бардль отступила отъ житейскихъ треволненій и удалилась въ тихую Гозуэлльскую улицу, чтобы безмятежно предаваться своей грусти. Здс-ьто милостивые государи, на одномъ изъ оконъ своею домика она прибила билетикъ съ простою надписью, начертанною ея собственной рукой: — ‘Отдаются комнаты внаймы съ мебелью и со всми удобствами для холостого джентльмена. О цн спросить хозяйку’.

Здсь сержантъ Бузфуцъ пріостановился. Нкоторые изъ присяжныхъ сочли нужнымъ внести этотъ документъ въ свои книги.

— Отъ какого числа былъ этотъ билетикъ?— спросилъ одинъ изъ присяжныхъ.

— На этомъ билетик, милостивые государи, вовсе не было выставлено числа,— отвчалъ сержантъ Бузфуцъ,— но мн достоврно извстно, что онъ былъ прибитъ на одномъ изъ ея оконъ ровно за три года отъ настоящаго времени. Прошу господъ присяжныхъ вникнуть глубже въ истинный смыслъ этого документа. ‘Отдаются комнаты внаймы съ мебелью и со всми удобствами для холостого джентльмена!’ Не видите-ли вы здсь, милостивые государи, явнаго предпочтенія, оказываемаго моею кліенткою мужскому полу передъ женскимъ? Неудивительно. Тогдашнее мнніе м-съ Бардль о мужчинахъ основывалось на продолжительномъ наблюденіи безцнныхъ качествъ ея покойнаго супруга. Страхъ, опасеніе, недоврчивость, тревожныя сомннія не имли ни малйшаго мста въ ея чистомъ и — увы! неопытномъ сердц. ‘М-ръ Бардль, говорила вдова,— м-ръ Бардль былъ честный человкъ, м-ръ Бардль никогда не нарушалъ честнаго слова, никогда не былъ обманщикомъ, м-ръ Бардль тоже въ свое время былъ холостымъ джентльменомъ, прежде чмъ женился на мн. Отъ холостого джентльмена только могу я ожидать покровительства, помощи, утшенія, душевной отрады. Одинъ только холостой джентльменъ можетъ мн напоминать, нкоторымъ образомъ, самого м-ра Бардля, когда онъ въ первый разъ плнилъ и очаровалъ мое юное и чистое сердце. И такъ — одному только холостому джентльмену я должна отдать внаймы свои меблированные покои.’ Дйствуя подъ вліяніемъ этого прекраснаго и трогательнаго побужденія, которое, безъ сомннія, служитъ наилучшимъ украшеніемъ нашей натуры, милостивые государи, печальная и одинокая вдова осушила свои слезы, омеблировала первый этажъ своего домика, прижала невинное дитя къ своему материнскому сердцу и прибила вышеозначенный билетикъ на одномъ изъ оконъ своей чистой и опрятной гостиной. Но долго-ли онъ тамъ оставался? Нтъ. Змй-соблазнитель стоялъ на страж, сти были разставлены, подкопы подведены, фитиль подожженъ — послдовалъ взрывъ, страшный, роковой взрывъ. Едва прошло три дня,— только три дня, милостивые государи, какъ гнусное двуногое существо со всми вншними признаками мужчины, а не чудовища, постучалось въ двери дома м-съ Бардль. Ему отворили: оно вошло, переговорило о цн, наняло квартиру, и на другой день вступило во владніе прекрасныхъ меблированныхъ комнатъ, снабженныхъ всми удобствами для холостого джентльмена. Это двуногое животное — Пикквикъ, милостивые государи, не кто другой, какъ Пикквикъ, жалкій отвтчикъ по длу моей кліентки’.

Сержантъ Бузфуцъ пріостановился, чтобъ перевести духъ посл всхъ этихъ патетическихъ мстъ, произнесенныхъ съ такимъ горячимъ одушевленіемъ, что лицо оратора даже побагровло отъ натуги. Внезапная тишина пробудила господина вице-президента Стерлейха, покоившагося сладкимъ сномъ во все это время: немедленно онъ схватилъ перо и, не обмакнувъ его въ чернила, принялся энергически скрипть по бумаг, при чемъ физіономія его приняла самый глубокомысленный видъ, и присяжные уврились душевно, что м-ръ Стерлейхъ привыкъ размышлять съ закрытыми глазами. Сержантъ Бузфуцъ продолжалъ:

‘Объ этомъ Пикквик я не намренъ долго распространяться, и вотъ по какимъ причинамъ: во-первыхъ, предметъ этотъ самъ по себ не представляетъ никакихъ привлекательныхъ сторонъ, и, во-вторыхъ, языкъ мой невольно отказывается отъ изображенія характера грязнаго, въ высшей степени возмутительнаго для человка съ благороднымъ сердцемъ и душою. Я убжденъ, милостивые государи, что каждый изъ васъ съ презрніемъ отвратитъ свои взоры отъ этой личности, унижающей достоинство человческой природы. ‘

Здсь м-ръ Пикквикъ, уже давно сидвшій какъ будто на иголкахъ, судорожно подпрыгнулъ на своей скамейк, и въ душ его мгновенно родилась мысль заушить безсовстнаго сержанта Бузфуца въ полномъ присутствіи британскихъ законовдовъ и многочисленной публики, собравшейся смотрть на его позоръ. Къ счастью, Перкеръ благовременно удержалъ своего необузданнаго кліента, и м-ръ Пикквикъ, снова усаживаясь на скамь, продолжалъ слушать ученаго джентльмена, исподволь бросая на него страшные взоры негодованія, разительно противорчившіе умилительнымъ взглядамъ м-съ Клоппинсъ и м-съ Сандерсъ.

— Я сказалъ, милостивые государи, что характеръ Пикквика грязенъ и въ высшей степени унизителенъ для достоинства человческой природы,— продолжалъ ораторъ, вперивъ свои глаза прямо въ лицо м-ра Пикквика и стараясь говорить, какъ можно громче,— и когда я сказалъ, что характеръ Пикквика грязенъ и въ высшей степени унизителенъ для достоинства человческой природы,— продолжалъ ораторъ, вперивъ свои глаза прямо въ лицо м~ра Пикквика и стараясь говорить какъ можно громче: — и когда я сказалъ, что характеръ Пикквика грязенъ, отвратителенъ и низокъ, я желалъ бы въ то же время, для общей пользы человчества, обратить свою рчь къ самому Пикквику, если только онъ въ суд,— меня извстили, что онъ дйствительно въ суд,— желалъ бы убдить его во имя чести, совсти и закона отказаться на будущее время однажды навсегда отъ этой гнусной системы постояннаго разврата, обращеннаго на погибель его ближнихъ, Легко станется, что и теперь этотъ человкъ, закоснлый въ безстыдств, внимаетъ съ безумнымъ негодованіемъ словамъ закона, но да будетъ ему извстно, милостивые государи, что законъ не смотритъ на безсильное выраженіе злобы, и обличительная его сила всегда будетъ распространена на всякаго закоренлаго и отъявленнаго нечестивца, будь его имя Пикквикъ или Ноксъ, или Стоксь, или Стайльсъ, или Браунь, или Томпсонъ, или Пиккуиксъ’.

Это маленькое и совершенно импровизированное отступленіе отъ главной матеріи сдлано, конечно, съ тою благою цлью, чтобъ обратить глаза всхъ зрителей на м-ра Пикквика. Достигнувъ этой цли съ блистательнымъ успхомъ, сержантъ Бузфуцъ продолжалъ.

‘Два года, милостивые государи, Пикквикъ жилъ постоянно въ дом м-съ Бардль, и во все это время м-съ Бардль ухаживала за нимъ съ рдкимъ самоотверженіемъ женщины, проникнутой безкорыстной любовью къ ближнимъ. Собственными руками она приготовляла ему кушанье, убирала его комнаты, собственными руками отдавала въ стирку его грязное блье, принимала его отъ прачки, провтривала, просушивала и, словомъ, употребляла вс свои старанія, чтобъ окружить комфортомъ и довольствомъ жизнь этого человка, котораго, въ простот своего сердца, она считала благороднымъ и честнымъ. Случалось, милостивые государи, Пикквикъ дарилъ сыну своей хозяйки по шести пенсовъ, по шиллингу, даже боле, и я могу доказать неопровержимыми свидтельствами, что нсколько разъ онъ гладилъ малютку по голов, разспрашивая при этомъ во что и съ какими дтьми онъ играетъ. Такъ, однажды предложилъ онъ вопросъ, сколько малютка выигралъ мраморныхъ шариковъ въ извстной игр, употребительной между дтьми нашего города, и потомъ, еще разъ погладивъ по головк съ особенною нжностью,— прошу васъ обратить особенное вниманіе на этотъ пунктъ,— Пикквикъ — спросилъ: ‘желалъ-ли бы ты имть другого отца, мой милый?’ Этотъ фактъ, милостивые государи, слишкомъ ясенъ самъ по себ и не требуетъ, конечно, особенныхъ толкованій… Но за годъ передъ этимъ Пикквикъ вдругъ началъ отлучаться изъ своей квартиры чаще и чаще, притомъ на весьма длинные промежутки, какъ будто обнаруживая злостное намреніе прервать исподволь тсную связь съ моей кліенткой. Само собою разумется, что такой переворотъ въ его грубой натур произошелъ не вдругъ: съ одной стороны, онъ, видимо, боролся съ угрызеніями своей совсти, если только была y него совсть, съ другой, физическія и нравственныя совершенства моей кліентки одерживали покамстъ очевидный перевсъ надъ его грязными и порочными наклонностями. Какъ бы то ни было, только въ одно достопримчательное утро Пикквикъ, по возвращеніи изъ деревни, прямо и безъ всякихъ обиняковъ предложилъ ей свою руку, принявъ предварительно вс необходимыя мры, чтобъ не было никого изъ постороннихъ свидтелей при заключеніи этого торжественнаго контракта. Злодй, какъ видите, думалъ этимъ способомъ увернуться отъ прозорливыхъ очей правосудія и закона, но судьба распорядилась иначе: собственные его друзья, милостивые государи, сдлались свидтелями, разумется, невольными свидтелями этого поразительнаго факта. Въ ту минуту, какъ они вошли въ его комнату, Пикквикъ держалъ въ объятіяхъ свою невсту, ласкалъ ее, утшалъ, уговаривалъ, лелялъ!…’

Эта часть ученой рчи произвела видимое впечатлніе на всхъ слушателей и слушательницъ многочисленнаго собранія судебной палаты. Вынувъ изъ портфеля два небольшіе лоскута бумаги, сержантъ Бузфуцъ продолжалъ:

‘Еще одно только слово, милостивые государи. Вотъ два документа, писанные рукою самого отвтчика,— два краткіе документа, но которые, къ счастію, краснорчиве огромныхъ томовъ. Это собственноручныя письма Пикквика къ вдов Бардль, обличающія самыя грязныя стороны въ характер этого человка. Тутъ вы не найдете пламенныхъ, открытыхъ, благородныхъ, краснорчивыхъ изліяній нжной страсти — совсмъ нтъ! Это не иное что, какъ коротенькія и, повидимому, сухія записки, такія, однакожъ, которыя въ настоящемъ случа говорятъ сами за себя краснорчиве самыхъ яркихъ и роскошныхъ выраженій, придуманныхъ фантазіею какого-нибудь поэта. Но видно съ перваго взгляда, что ихъ писала злонамренная и хитрая рука: здсь, какъ и везд, Пикквикъ поступалъ такимъ образомъ, чтобъ отстранить отъ себя всякое подозрніе, еслибъ, сверхъ чаянія, посланія его попались въ постороннія руки. Прочтемъ первую записку:

‘Гаррэуэ. Двнадцать часовъ.— Любезная м-съ Бардль.— Котлетки и соусъ подъ картофелемъ.— Вашъ Пикквикъ.’

‘Что-жъ это значитъ, милостивые государи? Котлетки и соусъ подъ картофелемъ. В_a_ш_ъ Пикквикъ. Котлетки! Великій Боже! Соусъ подъ картофелемъ! О, небо!… Кто не видитъ здсь этой короткости отношеній, которая могла быть подготовлена не иначе, какъ продолжительной дружбой? Вашъ Пикквикъ! Не ясно ли, что онъ какъ бы заране считалъ себя супругомъ этой женщины, ожидавшей отъ него покровительства и защиты? На другой записк не выставлено ни дня, ни часа, что уже само по себ наводитъ на подозрнія извстнаго рода. Вотъ она:

‘Любезная м-съ Бардль, я не возвращусь домой до завтра. Медленный дилижансъ’. И затмъ слдуетъ весьма замчательное выраженіе:

‘Не безпокойтесь насчетъ жаровни съ углями’.

‘ Э, Боже мой! Да кто же и когда безпокоится насчетъ жаровни съ углями? Вамъ, конечно, извстно, милостивые государи, что такою жаровнею заботливыя хозяйки нагрваютъ постели своихъ жильцовъ въ извстное время: кого же, спрашивается, можетъ обезпокоить нагртая постель? Не должно ли, напротивъ, вывести противоположное заключеніе, что нагрвальникъ есть самая комфортабельная мебель, придуманная для поддержанія здоровья и, слдовательно, для распространенія спокойствія въ домашнемъ быту? Вашей проницательности, милостивые государи, предоставляю угадать, о какомъ безпокойств идетъ здсь рчь. Если бы Пикквикъ не былъ увертливъ и лукавъ, онъ бы выразился, конечно, проще и ясне, потому что онъ дйствительно зналъ, какими страшными безпокойствіями могутъ сопровождаться для бдной невсты ночныя отсутствія ея жениха.— A что должно понимать подъ этими двумя словами — ‘Медленный дилижансъ?’ {Slow Coach — буквально ‘медленный дилижансъ’, но эти же два слова на простонародномъ язык употребляются для выраженія медленности и вялости движеній какого-нибудь человка, въ такомъ случа Slow coach значитъ рохля, увалень, ротозй. Ораторъ играетъ этими словами. Прим. перев.}Неужели отвтчикъ моuъ предполагать, что бдной хозяйк его интересно знать, въ какомъ дилижанс разъзжаетъ онъ въ ту пору, когда другія, боле важныя мысли должны были тяжелымъ бременемъ лежать на ея душ? Нтъ, милостивые государи, тотъ слишкомъ простъ, кто не видитъ съ перваго взгляда условнаго, фигуральнаго значенія этихъ словъ. Для меня, напротивъ, не подлежитъ ни малйшему сомннію, что этотъ медленный дилижансъ есть не иной кто, какъ самъ Пикквикъ, увертливый нашъ отвтчикъ, привыкшій и словами, и длами уловлять въ свои хитросплетенныя сти неопытныя души и сердца. Отдадимъ ему справедливость: медленный дилижансъ, останавливаемый наглостью и безстыдствомъ, слишкомъ лниво тянется по дорог справедливости и чести, но законъ, олицетворяемый вами, милостивые государи, неизбжно ускоритъ его ходъ и сообщитъ быстрое движеніе его колесамъ’.

Сержантъ Бузфуцъ пріостановился на этомъ мст, чтобы видть впечатлніе, произведенное на присяжныхъ этими шуточками, которыя казались ему чрезвычайно остроумными. Никто, однакожъ, не улыбнулся, кром зеленщика, припомнившаго въ эту минуту, съ какою медленностью самъ онъ, на своей nелжк, развозилъ по домамъ различныя произведенія растительнаго царства.

— ‘Но довольно, милостивые государи,— продолжалъ м-ръ сержантъ Бузфуцъ.— Трудно смяться, когда сердце готово разорваться на части отъ напора болзненныхъ ощущеній, и невозможно шутить, какъ скоро наглость и безстыдство издваются надъ глубочайшими симпатіями нашей природы. Надежды моей кліентки разрушились однажды навсегда, и обычный ходъ ея занятій прерванъ безъ милосердія и пощады. Билетикъ прибитъ снова на окн перваго этажа, но нтъ боле жильца въ дом бдной вдовы. Холостые джентльмены снуютъ безпрестанно мимо оконъ и воротъ, но уже никто изъ нихъ не думалъ занять опустлую квартиру. Мракъ, пустота и молчаніе водворились въ гостепріимномъ домик на Гозуэлльской улиц, смолкъ и заглохъ веселый голосъ рзваго дитяти, и уже никто боле не принимаетъ радушнаго участія въ его играхъ. Бдный мальчикъ сидитъ, задумавшись, по цлымъ часамъ и уныло смотритъ на свою плачущую мать. Но Пикквикъ, милостивые государи, Пикквикъ, этотъ безжалостный разрушитель домашняго оазиса въ пустын Гозуэлльской улицы, Пикквикъ, возмутившій кладезь безмятежной тишины и спокойствія въ скромномъ семейномъ быту, Пикквикъ, выступившій сегодня передъ нами со своими безсовстными котлетами и нагрвальниками,— Пикквикъ, милостивые государи, еще дерзаетъ поднимать свою голову съ необузданною наглостью и безстыдно издвается надъ развалинами, произведенными его злодйской рукой. Взысканіе законныхъ проторей и убытковъ, милостивые государи,— вотъ единственное наказаніе, которому вы можете подвергнуть этого злодя, и вмст съ тмъ единственное вознагражденіе, ожидаемое моею кліенткой. Въ этомъ собственно и заключается покорнйшая просьба, съ которою м-съ Бардль обращается къ просвщеннымъ, великодушнымъ, благороднымъ, безпристрастнымъ и сострадательнымъ соотечественникамъ, способнымъ и готовымъ защищать силою закона страждущую невинность’.

Заключивъ такимъ образомъ свою прекраснйшую рчь, м-ръ сержантъ Бузфуцъ слъ на скамью адвокатовъ, и въ ту же минуту вице-президентъ Стерлейхъ пробудился на свой кафедр.

— Позовите Елизавету Клоппинсъ,— сказалъ сержантъ Бузфуцъ, приподнимаясь на своемъ мст.

Первый ближайшій докладчикъ (usher) закричалъ: — Елизавету Топпинсъ, другой, стоявшій подальше, потребовалъ Елизавету Джокинсъ, третій бросился со всхъ нотъ искать Елизавету Моффинсъ.

Между тмъ, при общемъ содйствіи м-съ Бардль, м-съ Сандерсъ и господъ Додсона и Фогга, м-съ Клоппинсъ была возведена на верхнюю ступень свидтельской ложи, и въ ту же минуту сама м-съ Бардль утвердилась на нижней ступени, держа въ одной рук блый платочекъ, a въ другой — скляночку со спиртомъ, приготовленную для нея на всякій случай. М-съ Сандерсъ стояла съ зонтикомъ въ рукахъ, изъявляя совершеннйшую готовность развернуть его надъ головою неутшной вдовы.

— М-съ Клоппинсъ,— сказалъ сержантъ Бузфуцъ,— успокойтесь, сударыня.

И лишь только онъ произнесъ эти слова, м-съ Клоппинсъ залилась горючими слезами, обнаруживая притомъ разные возмутительные признаки истерическаго припадка.

— Помните-ли вы, милостивая государыня,— началъ сержантъ Бузфуцъ посл другихъ незначительныхъ вопросовъ,— помните-ли вы, что вы были въ коридор y м-съ Бардль въ іюл прошлаго года, въ одно замчательное утро, когда м-съ Бардль убирала комнаты своего жильца?

— Помню, милордъ и господа присяжные, очень помню.

— Гостиная м-ра Пикквика находилась въ первомъ этаж, если не ошибаюсь?

— Такъ точно, сэръ, въ первомъ этаж.

— Что-жъ вы длали въ коридор, сударыня?— спросилъ судья.

— Милордъ и господа присяжные,— сказала м-съ Клоппинсъ съ возрастающимъ волненіемъ,— я не стану обманывать васъ.

— И не должны, сударыня,— сказалъ вице-президентъ.

— М-съ Бардль не знала, что я y нея въ коридор,— продолжала м-съ Клоппинсъ,— Вотъ какъ это случилось, господа. Пошла я на рынокъ покупать для своихь ребятишекъ почекъ и баранины, которую они очень любятъ. Прохожу я мимо домика м-съ Бардль и вижу совсмъ неожиданно, что калитка y нея отворена. Отчего бы, думаю себ, такъ рано отворена калитка y м-съ Бардль? Подумала да и вошла во дворъ, а со двора въ коридоръ. Вошла, сэръ, и слышу, что въ передней комнат, гд квартировалъ м-ръ Пикквикъ, раздаются громкіе голоса. Я остановилась …

— Для того, конечно, чтобы подслушать,— перебилъ сержантъ Бузфуцъ.

— Прошу извинить, сэръ,— перебила м-съ Клоппинсъ величественнымъ тономъ,— я ненавижу подобныя продлки. Голоса были такъ громки, что, можно сказать, насильно пробивались въ мои уши.

— Стало быть, вы не подслушивали, но просто слышали?

— Слышала, сэръ, слышала.

— Очень хорошо. Различили-ли вы голосъ м-ра Пикквика?

— Различила, сэръ, различила.

— О чемъ же говорилъ м-ръ Пикквикъ?

Отвчая на этотъ вопросъ, м-съ Клоппинсъ разсказала съ мельчайшими подробностями уже извстную нашимъ читателямъ бесду м-ра Пикквика съ хозяйкой.

Присяжные задумались, и лица ихъ выразили самыя мрачныя подозрнія. Сержантъ Бузфуцъ улыбнулся и слъ. Мрачныя подозрнія увеличились еще больше, когда сержантъ Сноббинъ объявилъ, что онъ не намренъ подвергать эту свидтельницу вторичному допросу, потому что показаніе ея, по признанію самого м-ра Пикквика, въ сущности было справедливо.

Видя къ себ милостивое вниманіе вице-президента и присяжныхъ, м-съ Клоппинсъ ршилась воспользоваться благопріятнымъ случаемъ, что бы войти въ нкоторыя разсужденія о своихъ собственныхъ домашнихъ длахъ, и судьи немедленно услышали, что она, м-съ Клоппинсъ, иметъ честь быть матерью восьми прекрасныхъ дтей и что на этихъ дняхъ она, съ помощью Божіею, надется подарить своего супруга девятымъ младенцемъ. При этихъ интересныхъ подробностяхъ вице-президентъ вспылилъ и сдлалъ грозный жестъ, на основаніи котораго об интересныя дамы, м-съ Клоппинсъ и м-съ Сандерсъ, были учтиво выведены изъ присутствія безъ дальнйшихъ объясненій. М-ръ Джаксонъ проводилъ ихъ домой.

— Натаніель Винкель!— провозгласилъ м-ръ Скимпинъ.

— Здсь!— отозвался слабый и дрожащій голосъ.

И вслдъ затмъ м-ръ Винкель, отвсивъ вице-президенту учтивый поклонъ, поднялся на верхнюю ступень свидтельской ложи. Глаза его неподвижно устремились на м-ра Стерлейха.

— Не смотрите на меня, сэръ,— сказалъ вице-президентъ строгимъ тономъ,— вниманіе ваше должно быть обращено на господъ присяжныхъ.

М-ръ Винкель машинально повиновался, обративъ наудачу свои глаза въ ту сторону, гд должны были засдать присяжные. Онъ былъ такъ взволнованъ и разстроенъ, что не видлъ почти ничего передъ собою.

М-ръ Скимпинъ, весьма интересный юноша лтъ сорока двухъ или трехъ, приступилъ къ допросу съ самымъ искреннимъ желаніемъ сбить съ толку свидтеля, подозрваемаго въ пристрастіи къ противной сторон.

— Ну, сэръ,— сказалъ м-ръ Скимпинъ,— потрудитесь теперь объяснить милорду и присяжнымъ, какъ ваше имя и фамилія.

Предложивъ этотъ вопросъ, м-ръ Скимпинъ склонилъ свою голову на одинъ бокъ и насторожилъ ухо такимъ образомъ, чтобъ не проронить ни одного звука изъ ожидаемаго отвта, при чемъ глаза его, обращенные на присяжныхъ, говорили весьма выразительно и ясно, что онъ считаетъ этого свидтеля способнымъ ко всякому обману и что, по всей вроятности, онъ объявитъ теперь подложное имя.

— Винкель,— отвчалъ свидтель.

— Какъ ваше имя, сэръ?— гнвно спросилъ вице-президентъ.

— Натаніэль, сэръ.

— Даніэль, сэръ, Натаніэль, милордъ.

— Какъ же это? Натаніэль Даніэль, или Даніэль Натаніэль?

— Нтъ, милордъ, Натаніэль только.

— Зачмъ же вы сказали, сэръ, что ваше имя Даніэль?— спросилъ гнвный судья.

— Я не говорилъ, милордъ,— отвчалъ бдный Винкель.

— Вы сказали,— возразилъ судья, грозно нахмуривъ брови.— Откуда же Даніэль очутился въ моей книг, если вы не произнесли этого имени?

Нечего было отвчать на этотъ неотразимый аргументъ.

— М-ръ Винкель забывается немножко, милордъ,— сказалъ м-ръ Скимпинъ, бросивъ многозначительный взглядъ на присяжныхъ.— Законы, надюсь, освжатъ его память, милостивые государи.

— Совтую вамъ быть осторожне, сэръ,— сказалъ вице-президентъ, бросивъ на свидтеля мрачный взглядъ.

Несчастный Винкель поклонился и старался по возможности принять спокойный видъ.

— Теперь, м-ръ Винкель, не угодно-ли вамъ быть внимательне къ моимъ вопросамъ,— сказалъ м-ръ Скимпинъ,— рекомендую вамъ, сэръ, для собственной же вашей пользы постоянно держать на ум совтъ, сдланный вамъ милордомъ. Извольте отвчать: принадлежите-ли вы, какъ я, впрочемъ, не сомнваюсь, къ числу искреннихъ друзей м-ра Пикквика, отвтчика по длу вдовы Бардль?

— Я имю честь пользоваться знакомствомъ и дружбой м-ра Пикквика съ той поры …

— Сдлайте одолженіе, м-ръ Винкель, не увертывайтесь отъ моего вопроса. Повторяю вамъ еще, и вы отвчайте безъ уклончивости: другъ вы или нтъ отвтчика по длу м-съ Бардль?

— Я хотлъ сказать, сэръ, что …

— Угодно вамъ или нтъ отвчать на мой вопросъ, сэръ?

— Если вы не станете отвчать, мы принуждены будемъ арестовать васъ, сэръ,— замтилъ вице-президентъ, небрежно перелистывая свою записную книгу.

— Что же, сэръ?— сказалъ м-ръ Скимпинъ.— Да или нтъ?

— Да, сэръ.

— Что же такое — да?

— Я другъ м-ра Пикквика.

— Конечно, другъ, это мы очень хорошо знаемъ. Почему же вы не объявили этого сначала? Быть можетъ, вы знаете также м-съ Бардль — да, м-ръ Винкель?

— Я не знаю м-съ Бардль, но я видлъ ее.

— О, вы не знаете, но вы видли ее? Потрудитесь же, сэръ, объяснить господамъ присяжнымъ, что вы подъ этимъ разумете?

— Я хотлъ сказать, что я не былъ коротко съ нею знакомъ, но я видлъ м-съ Бардль, когда приходилъ къ м-ру Пикквику въ его квартиру на Гозуэлльской улиц.

— A сколько разъ вы ее видли?

— Сколько разъ?

— Да, м-ръ Винкель, сколько разъ? Я готовъ повторить вамъ этотъ вопросъ еще тысячу разъ, если вы желаете этого.

И м-ръ Скимпинъ, приложивъ свою руку къ губамъ, бросилъ опять многозначительный взглядъ на всхъ присяжныхъ.

Но при этомъ вопрос для несчастнаго свидтеля возникли затрудненія непреодолимаго свойства. Сначала м-ръ Винкель объявилъ по долгу совсти и чести, что ему невозможно припомнить, сколько разъ онъ видлъ м-съ Бардль. Потомъ, когда спросили, не видлъ-ли онъ ее двадцать разъ, м-ръ Винкель отвчалъ скороговоркой:

— Конечно, даже боле.

— Стало быть, видли ее разъ сотню?

— Нтъ, меньше.

— Семьдесятъ пять разъ?

— Меньше, я полагаю.

— Разъ тридцать?

— Больше.

— Что-жъ это значитъ, сэръ?— спросилъ гнвный судья.— То боле, то мене: отвчайте положительно, безъ обиняковъ.

— Онъ увертывается, милордъ,— сказалъ м-ръ Скимпинъ.— Не можете ли, по крайней мр, объявить,— продолжалъ онъ, обращаясь къ трепещущему свидтелю,— что вы видли м-съ Бардль около пятидесяти разъ?

— Да, разъ пятьдесятъ, я думаю, видлъ.

— Еще повторяю, сэръ: будьте осторожны, иначе я принужденъ буду напомнить, съ кмъ и въ какомъ мст вы говорите,— сказалъ грозный м-ръ Стерлейхъ.

Вс эти предварительные допросы и замчанія окончательно сбили съ толку бднаго свидтеля, такъ что онъ представлялъ изъ себя жалкую фигуру уличнаго вора, пойманнаго въ покраж карманнаго платка.

— Позвольте теперь спросить васъ, м-ръ Вилкель: не были-ли вы въ комнатахъ отвтчика на Гозуэльской улиц въ одно достопамятное утро, въ іюл прошлаго года?

— Былъ.

— Не находились-ли тогда съ вами еще два человка: одинъ по имени Топманъ, a другой по имени Снодграсъ?

— Да, я пришелъ къ м-ру Пикквику со своими друзьями.

— Здсь-ли они теперь?

— Здсь,— отвчалъ м-ръ Винкель и тутъ же обратилъ свои глаза къ тому мсту, гд были его друзья.

— Сдлайте одолженіе, м-ръ Винкель, будьте внимательне къ моимъ словамъ, успете наглядться посл на своихъ друзей,— сказалъ м-ръ Скимпинъ, окидывая выразительнымъ взоромъ скамью присяжныхъ.— Друзья ваши могутъ объявить свои показанія безъ предварительнаго соглашенія съ вами, 3сли только вы еще не успли сговориться. Теперь, сэръ, не угодно-ли вамъ объявить по чистой совсти господамъ присяжнымъ, что изволили вы усмотрть въ комнат м-ра Пикквика, когда пришли къ нему со своими друзьями? Скоре, сэръ, нечего тутъ обдумывать: законъ откроетъ истину рано или поздно.

— Отвтчикъ, м-ръ Пикквикъ, держалъ свою хозяйку въ объятіяхъ, то есть, обхвативъ ея станъ своими обими руками,— отвчалъ м-ръ Винкель, переминаясь и заикаясь,— м-съ Бардль, казалось, была въ обморок.

— Не произносилъ-ли тогда отвтчикъ какихъ-нибудь словъ?

— Онъ называлъ м-съ Бардль добрымъ созданіемъ, и я слышалъ, какъ онъ увщевалъ ее успокоиться, говоря, между прочимъ: хорошо-ли это будетъ, если кто-нибудь придетъ въ его квартиру и застанетъ ихъ въ этомъ положеніи?

— И вы утверждаете клятвенно, что онъ именно произносилъ эти слова?

— Да.

— Довольно!

И м-ръ Скимпинъ слъ на скамью адвокатовъ съ торжествующимъ лицомъ.

Такимъ образомъ дло м-ра Пикквика запутывалось съ минуты на минуту, и трудно было сообщить ему счастливый оборотъ. Но м-ръ Функи попытался.

— Я думаю, м-ръ Винкель,— сказалъ м-ръ Функи,— что м-ръ Пикквикъ уже немолодой человкъ?

— О, да, совсмъ немолодой,— отвчалъ м-ръ Винкель,— онъ могъ бы быть моимъ отцомъ.

— Вы сказали моему ученому товарищу, м-ръ Винкель, что вы уже давно знакомы съ м-ромъ Пикквикомъ. Случалось-ли вамъ когда-нибудь замчать или слышать, что онъ обнаруживалъ намреніе вступить въ бракъ?

— О, никогда, никогда!— отвчалъ м-ръ Винкель съ такою запальчивостью, что опытный юристъ, на мст м-ра Функи, тотчасъ же бы озаботился вывести его изъ свидтельской ложи.

Дурные свидтели, по юридической теоріи, бываютъ двухъ родовъ: свидтели упрямые, отъ которыхъ съ трудомъ добьешься какого-нибудь звука, и свидтели запальчивые, обнаруживающіе неумстную страсть къ словоохотливости. М-ръ Винкель, смотря по обстоятельствамъ, могъ принадлежать къ обоимъ разрядамъ. Функи не понималъ этого.

— Я пойду дальше, сэръ,— продолжалъ м-ръ Функи чрезвычайно ласковымъ и одобрительнымъ тономъ.— Случалось-ли вамъ изъ отношеній м-ра Пикквика къ женскому полу выводить заключеніе, что онъ, по какому бы то ни было поводу, одобрялъ женитьбу стариковъ?

— Никогда, никогда!— отвчалъ м-ръ Винкель.

— Какъ онъ вообще обходится съ женщинами?

— Учтиво, учтиво.

— Но эта учтивость противорчитъ-ли въ немъ степенности человка, достигшаго въ своемъ возраст до преклонныхъ лтъ?

— Нтъ, не противорчитъ. Нисколько.

— Стало быть, вы хотите сказать, что м-ръ Пикквикъ обходится съ женщинами, какъ отецъ со своими дочерьми?

— Именно такъ. Какъ отецъ со своими дочерьми?

— И вы никогда въ сношеніяхъ его съ ними не замчали никакого предосудительнаго поступка?— сказалъ м-ръ Функи, готовясь уже ссть на свое мсто, потому что сержантъ Сноббинъ сильно начиналъ хмуриться при этихъ вопросахъ.

— Ни … ни … никогда,— отвчалъ заикаясь м-ръ Винкель,— кром разв одного незначительнаго случая, который, впрочемъ, легко можно объяснить столкновеніемъ непредвиднныхъ обстоятельствъ.

По свойству всхъ этихъ вопросовъ, не имвшихъ прямой связи съ сущностью дла, сержантъ Бузфуцъ имлъ полное право остановить и свидтеля, и допросчика при самомъ начал вторичнаго допроса, но онъ этого не сдлалъ, разсчитывая весьма основательно, что словоохотливость Винкеля можетъ быть полезною для его цлей. Лишь только послднія слова сорвались съ языка неосторожнаго свидтеля, м-ръ Функи опрометью бросился къ адвокатской скамейк, и сержантъ Сноббинъ приказалъ Винкелю сойти со ступеней свидтельской ложи, что онъ и поспшилъ выполнить съ полною готовностью, но въ ту самую пору, какъ м-ръ Винкель былъ уже на послдней ступени, сержантъ Бузфуцъ круто повернулъ его назадъ.

— Остановитесь, м-ръ Винкель, остановитесь,— сказалъ сержантъ Бузфуцъ.— Милордъ, не угодно-ли вамъ спросить этого господина, что собственно разуметъ онъ подъ тмъ незначительнымъ случаемъ, который, по его словамъ, длаетъ въ извстной степени предосудительными отношенія стараго Пикквика къ женскому полу?

— Вы слышите, милостивый государь, чего требуетъ отъ васъ ученый другъ мой?— сказалъ вице-президентъ, обращаясь къ несчастному м-ру Винкелю, трепещущему и блдному, какъ смерть.

— Благоволите, сэръ, изложить подробности этого незначительнаго случая.

— Милордъ,— сказалъ м-ръ Винкель,— мн … я … да … мн бы не хотлось, милордъ …

— Очень можетъ быть, но вы должны, сэръ,— отвчалъ судья повелительнымъ тономъ.

И среди глубокаго безмолвія, водворившагося въ судебной палат, м-ръ Винкель, объясняя незначительный случай, разсказалъ со всми подробностями, какъ почтенный старецъ, годившійся ему въ отцы, забрался ночью въ спальню незамужней леди, потерявшей по этому поводу своего жениха, и какъ по тому же самому поводу онъ, Пикквикъ и вс его друзья были представлены передъ грозныя очи м-ра Нупкинса, городского мэра въ Ипсвич.

— Оставьте свидтельскую ложу, сэръ,— сказалъ сержантъ Сноббинъ.

Быстро оставилъ ложу м-ръ Винкель и еще быстре побжалъ въ гостиницу ‘Коршуна и Джоржа’, гд, черезъ нсколько часовъ, трактирный слуга нашелъ его въ самой печальной и безотрадной поз: несчастный лежалъ на кушетк, схоронивъ свою голову между подушками, и страшные стоны вырывались изъ его груди!

Треси Топманъ и Августъ Снодграсъ, потребованные къ допросу, подтвердили во всей сил свидтельство своего несчастнаго друга, посл чего скорбь и тоска овладли ихъ чувствительными сердцами.

Возвели на верхнюю ступень Сусанну Сандерсъ, и допросили ее: сперва сержантъ Бузфуцъ, потомъ вторично сержантъ Сноббинъ. Результаты оказались удовлетворительные, Сусанна Сандерсъ говорила всегда и врила душевно, что м-ръ Пикквикъ женится на м-съ Бардль. Знала, что, посл іюльскаго обморока, это дло считали ршеннымъ на ихъ улиц, и послднему мальчишк было извстно, что скоро будетъ свадьба. Слышала это собственными ушами отъ м-съ Модбери, содержательницы катка, и отъ м-съ Бонкинъ, привилегированной прачки. Слышала также, какъ м-ръ Пикквикъ спрашивалъ малютку, желаетъ-ли онъ имть другого отца. Заподлинно не знала, что м-съ Бардль стояла въ ту пору на короткой ног съ булочникомъ на Гозуэлльской улиц, но знала наврное, что булочникъ тогда былъ холостой человкъ, a теперь женатъ. Не могла объявить подъ присягой, что м-съ Бардль была тогда влюблена въ этого булочника, но думала, однакожъ, что самъ булочникъ не былъ влюбленъ въ м-съ Бардль, иначе онъ женился бы на ней. Была уврена, что м-съ Бардль лишилась чувствъ въ іюльское утро оттого, что м-ръ Пикквикъ просилъ ее назначить день свадьбы. Знала, что и сама она, Сусанна Сандерсъ, упала въ глубокій обморокъ, когда м-ръ Сандерсъ, въ качеств жениха, попросилъ ее о назначеніи этого дня, и врила сердечно, что всякая порядочная женщина съ душой и сердцемъ непремнно должна при такихъ обстоятельствахъ падать въ обморокъ. Слышала, что м-ръ Пикквикъ гладилъ малютку по головк, дарилъ ему деньги и принималъ дятельное участіе въ его дтскихъ забавахъ.

Допрошенная вторично, Сусанна Сандерсъ объявила между прочимъ, что м-ръ Сандерсъ, когда былъ женихомъ, писалъ къ ней любовныя письма и она получала ихъ, потому что вс леди получаютъ и читаютъ любовныя письма отъ своихъ жениховъ. Помнитъ очень хорошо, что при этой корреспонденціи м-ръ Сандерсь часто называлъ ее ‘уткой’, ‘уточкой’, ‘утицей’, ‘утенкомъ’, но знаетъ наврное, что никогда онъ не называлъ ее ни ‘котлетками’, ни ‘картофельнымъ соусомъ’. М-ръ Сандерсъ очень любилъ утокъ. Еслибъ онъ также любилъ котлетки или соусъ подъ картофелемъ, очень можетъ статься, что онъ употребилъ бы въ своихъ письмахъ эти названія для выраженія особенной нжности къ своей невст.

Наконецъ, сержантъ Бузфуцъ поднялся со своего мста съ торжественною важностью и провозгласилъ громогласно:

— Потребовать Самуэля Уэллера!

Но не было никакой надобности въ формальномъ требованіи Самуэля. Лишь только произнесли его имя, онъ храбро взбжалъ на ступени свидтельской ложи, положилъ свою шляпу на полъ, облокотился руками на перила, бросилъ орлиный взглядъ на присяжныхъ, подмигнулъ на сержанта Бузфуца и весело взглянулъ на вице-президента Стерлейха.

— Какъ ваша фамилія, сэръ?— спросилъ вице-президентъ Стерлейхъ. ^і

— Самуэль Уэллеръ, милордъ.

— Одно ‘Л’ или два?

— Пожалуй, хоть и три, какъ вздумается вашей чести, милордъ,— отвчалъ Самуэль,— самъ я, съ вашего позволенія, всегда пишу два ‘Л’, такъ что и выходитъ — Уэллллерръ — Самуэль Уэллеръ, милордъ.

— Браво, Самми, браво, другъ мой!— закричалъ изо всей силы чей-то голосъ изъ галлереи,— пишите двойное ‘люди’, милордъ, двойное ‘люди’!

— Кто тамъ сметъ кричать?— сказалъ вице-президентъ, обращая глаза кверху.— Докладчикъ!

— Что угодно вашей чести?— откликнулся ближайшій докладчикъ.

— Приведите ко мн этого невжу.

— Слушаю, милордъ.

Но докладчикъ не нашелъ и, слдовательно, никого не могъ представить передъ глаза раздраженнаго судьи. Задыхаясь отъ негодованія, вице-президентъ обратился къ Самуэлю и спросилъ:

— Знаете-ли вы, сэръ, кто это кричалъ?

— Думать надобно, милордъ, что это мой родитель.

— Видите-ли вы его теперь?

— Нтъ, милордъ, не вижу,— отвчалъ Самуэль, пристально устремивъ свои глаза на потолочное окно судебной залы.

— Если бъ вы могли указать, я бы приказалъ посадить его подъ арестъ,— замтилъ вице-президентъ.

Самуэль поклонился въ знакъ благодарности за снисхожденіе къ его отцу и весело подмигнулъ на сержанта Бузфуца.

— Ну, м-ръ Уэллеръ,— сказалъ сержантъ Бузфуцъ.

— Ну, сэръ,— отвчалъ Самуэль.

— Вы, если не ошибаюсь, состоите на служб y м-ра Пикквика,— отвтчика по этому длу. Говорите, м-ръ Уэллеръ, говорите.

— И буду говорить, сколько вамъ угодно, сэръ,— сказалъ Самуэль,— я подлинно состою на служб y этого джентльмена, и могу уврить, что это — отличная служба.

— Дла мало, денегъ пропасть, не такъ ли, м-ръ Уэллеръ?— сказалъ сержантъ Бузфуцъ веселымъ тономъ.

— Да таки нешто, сэръ, есть и деньжонки, какъ говаривалъ одинъ прохвостъ посл того, какъ ему влпили въ спину триста пятьдесятъ палокъ.

— Намъ нтъ надобности до прохвостовъ или до кого бы то ни было, съ кмъ вы знакомы,— перебилъ вице-президентъ Стерлейхъ,— это не относится къ длу.

— Очень хорошо, милордъ, очень хорошо, отвчалъ Самуэль.

— Не помните-ли вы какихъ-нибудь особенныхъ происшествій, случившихся въ то самое утро, когда вы только что поступили въ услуженіе къ этому джентльмену?— спросилъ сержантъ Бузфуцъ.

— Какъ не помнить, сэръ! Очень помню,— отвчалъ Самуэль.

— Потрудитесь разсказать о нихъ господамъ присяжнымъ.

— Извольте прислушать, господа присяжные,— сказалъ Самуэль. — Въ тотъ самый день, какъ я поступилъ въ услуженіе къ м-ру Пикквику, для меня былъ купленъ новый фракъ со свтлыми пуговицами и чудесная пуховая шляпа, которую, впрочемъ, я уже износилъ, и если вы, господа присяжные, возьмете въ разсчеть, что до той поры фрачишка былъ y меня старенькій, шляпенка ледащая, дырявая, какъ вентиляторъ, то можете представить, какъ я былъ тогда благодаренъ м-ру Пикквику. Это было самое важное и необыкновенное происшествіе, случившееся въ тотъ день.

Вс захохотали. Вице-президентъ Стерлейхъ нахмурилъ брови и сказалъ сердитымъ тономъ:

— Совтую вамъ быть осторожне, сэръ.

— Вотъ это же самое говорилъ мн и м-ръ Пикквикъ, когда снабдилъ меня новымъ платьемъ. ‘Будьте, говоритъ, осторожне, Самуэль, не то платье скоро износится’. И я, дйствительно, былъ остороженъ, милордъ, потому что родитель пріучиль меня съ издтства слушаться благихъ совтовъ.

Вице-президентъ пристально и сурово посмотрлъ минуты дв на Самуэля: но черты его лица были такъ спокойны, ясны, и обличали такую младенческую кротость, что м-ръ Стерлейхъ не сказалъ ничего и только махнулъ рукою въ знакъ того, что допросъ можетъ быть возобновленъ.

— Хотите-ли вы сказать, м-ръ Уэллеръ,— началъ сержантъ Бузфуцъ, сложивъ руки на груди и бросивъ многозначительный взглядъ на присяжныхъ,— хотите-ли вы сказать, что вы не замтили никакихъ особенныхъ обстоятельствъ, сопровождавшихъ обморокъ м-съ Бардль въ ту пору, какъ она лежала на рукахъ вашего господина?

— Ничего не замтилъ, сэръ, да и не могъ замтить. Я стоялъ въ коридор до тхъ поръ, пока не потребовали меня въ комнату, и когда я вошелъ, старухи уже не было тамъ.

— Послушайте, сэръ Уэллеръ,— сказалъ сержантъ Бузфуцъ, обмакивая перо въ чернильницу съ тмъ, чтобы запугать Самуэля, который долженъ былъ увидть, что отвты его будутъ записаны слово въ слово,— вы были въ коридор, и, однакожъ, говорите, что не видли ничего, что было впереди. Сколько y васъ глазъ, м-ръ Уэллеръ?

— Два только, сэръ, два человческихъ глаза. Если бы это были микроскопы, увеличивающіе предметы во сто милліоновъ разъ, тогда, быть можетъ, я увидлъ бы что-нибудь черезъ доски, кирпичъ и штукатурку, но при двухъ обыкновенныхъ глазахъ, сэръ, зрніе мое ограничено, сэръ.

Зрители захохотали, вице-президентъ улыбнулся, сержантъ Бузфуцъ сдлалъ преглупйшую мину, Самуэль Уэллеръ продолжалъ стоять спокойно, бросая на всхъ самые свтлые взгляды. Послдовала кратковременная консультація съ господами Додсономъ и Фоггомъ, и потомъ сержантъ Бузфуцъ, подойдя къ свидтельской лож, сказалъ:

— Ну, м-ръ Уэллеръ, я намренъ теперь, съ вашего позволенія, предложить вамъ вопросъ относительно другого пункта.

— Позволяю, сэръ, позволяю! Можете спрашивать, сколько угодно,— отвчалъ Самуэль веселымъ и добродушнымъ тономъ.

— Помните-ли вы, м-ръ Уэллеръ, какъ вы приходили въ домъ м-съ Бардль вечеромъ въ конц прошлаго ноября?

— Помню, сэръ, очень хорошо.

— А! Такъ вы помните это, м-ръ Уэллеръ, даже очень хорошо,— сказалъ сержантъ Бузфуцъ, начиная, повидимому, выходить изъ своего затруднительнаго положенія.— Теперь, авось, мы добьемся отъ васъ чего-нибудь.

— Какъ не добиться, сэръ. Добьетесь всего, что вамъ угодно.

Присяжные переглянулись: зрители захохотали.

— Вы приходили, конечно, потолковать съ м-съ Бардль насчетъ этого процесса: не такъ ли, м-ръ Уэллеръ, а?— сказалъ сержантъ Бузфуцъ, озираясь на присяжныхъ.

— Я приходилъ собственно за тмъ, чтобы внести квартирныя деньги, но вы угадали, сэръ, что мы таки, нешто, потолковали малую толику насчетъ этого дльца.

— А! такъ вы потолковали?— сказалъ сержантъ Сноббинъ съ просіявшимъ лицомъ, обнаруживая очевидную надежду дойти до важнйшихъ открытій.— Какъ же вы потолковали? Не угодно-ли вамъ объяснить это господамъ присяжнымъ?

— Отъ всего моего сердца и отъ всей души, сэръ,— отвчалъ Самуэль.— Прежде всего надобно вамъ доложить, господа присяжные, что м-съ Бардль — старуха разухабистая….

— Что вы подъ этимъ разумете, сэръ?

— Что она — дама почтенная во всхъ отношеніяхъ и гостепріимная до такой степени, что на ту пору собственными руками поднесла мн рюмку настойки. У ней были тогда въ гостяхъ вотъ эти дв почтенныя женщины, что говорили недавно здсь, какъ свидтельницы въ этомъ дл. М-съ Бардль сказала, какія хитрыя вещи готовились устроить на четырнадцатое февраля господа Додсонъ и Фоггь, и вс он чрезвычайно удивлялись необыкновенному благоразумію вотъ этихъ двухъ джентльменовъ, которые сидятъ здсь на этой скамейк, недалеко отъ васъ, господа присяжные.

Взоры всей публики обратились на господъ Додсона и Фогга.

— Итакъ, вс эти дамы, какъ вы говорите, удивлялись необыкновенной честности господъ Додсона и Фогга,— сказалъ м-ръ Бузфуцъ.— Продолжайте, сэръ.

— Он восхищались также необыкновеннымъ великодушіемъ господъ Додсона и Фогга, потому что эти господа не потребовали никакого предварительнаго вознагражденія за свои хлопоты, разсчитывая, что м-съ Бардль отблагодаритъ ихъ съ лихвой, когда они вытянутъ денежки изъ кармана м-ра Пикквика.

При этомъ неожиданномъ отвт зрители снова засмялись. Додсонъ и Фогтъ торопливо подошли къ сержанту Бузфуцу и шепнули ему что-то на ухо.

— Ваша правда, господа, ваша правда,— громко сказалъ сержантъ Бузфуцъ, стараясь принять спокойный видъ.— Милордъ, непроницаемая глупость этого свидтеля отнимаетъ всякую надежду уяснить черезъ него сущность нашего дла. Я не стану больше безпокоить господъ присяжныхъ предложеніемъ ему безполезныхъ вопросовъ.— Сэръ, можете удалиться на свое мсто.

— Господа, не угодно-ли кому-нибудь изъ васъ допросить меня вторично?— спросилъ Самуэль, приподнимая свою шляпу.

— Нтъ, м-ръ Уэллеръ, покорно васъ благодарю,— сказалъ сержантъ Сноббинъ, улыбаясь.

— Сойдите съ этого мста,— сказалъ сержантъ Бузфуцъ, нетерпливо махнувъ рукою.

Самуэль ушелъ, радуясь душевно, что онъ усплъ п_о_д_д__д_ю_л_и_т_ь господъ Додсона и Фогга, сколько это возможно было при его положеніи и средствахъ. Не сказать ничего о м-р Пикквик и повредить разухабистой старух — вотъ все, что имлъ онъ въ виду, приготовляясь быть свидтелемъ въ этомъ дл.

— Милордъ,— сказалъ сержантъ Сноббинъ,— я не имю никакихъ возраженій противъ того, что кліентъ мой, м-ръ Пикквикъ, владетъ независимымъ состояніемъ и не состоитъ на дйствительной служб.

— Очень хорошо,— сказалъ сержантъ Бузфуцъ,— мы внесемъ это въ протоколъ.

Затмъ сержантъ Сноббинъ, обращаясь къ присяжнымъ, началъ свою великолпную рчь въ защиту отвтчика. Долго и краснорчиво говорилъ онъ, изображая самыми яркими красками добродтели великаго человка и заслуги его въ ученомъ мір, но мы не считаемъ нужнымъ приводить здсь буквально эту рчь, такъ какъ читатели наши уже имютъ, конечно, самое высокое понятіе о нравственныхъ и умственныхъ достоинствахъ президента Пикквикскаго клуба. Ораторъ изъяснилъ съ удовлетворительной отчетливостью, что записки м-ра Пикквика къ вдов Бардль, не заключая никакого аллегорическаго смысла, имли только непосредственное отношеніе къ его обдамъ и хозяйственнымъ распоряженіямъ въ его спальн. Словомъ, м-ръ сержантъ Сноббинъ сдлалъ все, что могъ, въ пользу великаго человка.

Наконецъ, вице-президентъ Стерлейхъ произнесъ, въ назиданіе присяжныхъ, краткую, но сильную и выразительную рчь, увщевая ихъ дйствовать въ настоящемъ случа по долгу совсти и чести. Вотъ сущность этой рчи:

‘Милостивые государи, если вдова Бардль не виновата, то не подлежитъ никакому сомннію, что виноватъ старикъ Пикквикъ, и если, напротивъ, Пикквикъ не виноватъ, то вся вина должна падать на вдову Бардль. Вы слышали показанія, отобранныя отъ Елизаветы Клоппинсъ: можете имъ врить, если они удовлетворительны, и можете не врить, какъ скоро находите ихъ неудовлетворительными. Если общаніе вступить въ законный бракъ дйствительно было нарушено, то вы можете, милостивые государи, подвергнуть нарушителя взысканію законныхъ проторей и неустойки, если же, напротивъ, окажется, что отвтчикъ не давалъ такого общанія, вы можете, по благоусмотрнію, освободить его отъ всякихъ проторей и отъ всякой неустойки. Во всякомъ случа, я убжденъ, милостивые государи, что, произнося свой приговоръ, вы будете дйствовать по долгу совсти и чести.’

Затмъ, какъ и слдуетъ, присяжныхъ заперли въ ихъ особенной комнат, гд они должны были, посл предварительныхъ обсужденій, ршить дло единодушно и единогласно. Вице-президентъ, между тмъ, удалился въ свою особенную комнату, чтобъ освжить себя на досуг бараньими котлетами и стаканомъ остъ-индской мадеры.

Минутъ черезъ двадцать мучительнаго ожиданія присяжные снова воротились въ залу и вслдъ за ними вошелъ господинъ вице-президентъ Стерлейхъ. М-ръ Пикквикъ надлъ очки и устремилъ тревожный взглядъ на старшину.

— Господа,— сказалъ вице-президентъ,— вс-ли вы поступали единодушно при составленіи окончательнаго приговора?

— Вс,— отвчалъ старшина.

— Кого же вы обвинили, господа: просительницу или отвтчика?

— Отвтчика.

— Сколько долженъ онъ внести Бардль?

— Семьсотъ пятьдесятъ фунтовъ.

М-ръ Пикквикъ неистово сдернулъ очки со своего носа, вытеръ стекла и положилъ ихъ въ карманъ. Затмъ, надвая довольно медленно свои лайковыя перчатки, онъ машинально послдовалъ за Перкеромъ изъ судебной палаты.

На минуту они остановились въ боковой комнат, гд Перкеръ долженъ былъ расплатиться за судебныя издержки. Здсь м-ръ Пикквикъ соединился со своими друзьями, и здсь также глаза его наткнулись на господъ Додсона и Фогга, потиравшихъ свои руки отъ душевнаго восторга.

— Ну, господа,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Ну, сэръ,— отозвался Додсонъ за себя и своего товарища.

— Вы, конечно, уврены, господа, что я заплачу эти деньги:— такъ ли?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Фоггъ отвчалъ, что это очень вроятно, Додсонъ улыбнулся и прибавилъ, что они могутъ ихъ вытребовать черезъ судъ.

— Вы можете судить меня тысячу лтъ сряду, господа Додсонъ и Фоггъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ необыкновенною запальчивостью,— но вамъ не вытащить изъ моего кармана ни одного фартинга, хотя бы мн пришлось цлую жизнь просидть въ тюрьм.

— Ха, ха, ха!— закатился Додсонъ.— Это мы увидимъ, сэръ, увидимъ!

— Хи, хи, хи!— залился м-ръ Фоггь.— Нельзя-ли вамъ, м-ръ Пикквикъ, немножко поубавить своей храбрости?

Остолбенлый и безмолвный отъ сильнйшаго негодованія, Пикквикъ позволилъ себя, безъ малйшаго сопротивленія, увести къ воротамъ, гд дожидался его Самуэль Уэллеръ y наемной кареты.

Лишь только м-ръ Уэллеръ откинулъ подножки и приготовился самъ вспрыгнуть на козлы, какъ чья-то рука слегка ударила его по плечу: онъ оглянулся и увидлъ передъ собой своего почтеннаго родителя, который только-что вышелъ изъ суда. Старецъ былъ пасмуренъ, угрюмъ, и на лиц его выразилась глубокая, душевная скорбь, когда онъ проговорилъ густымъ басомъ:

— Я заране зналъ и чувствовалъ, какую механику собирались подсмолить эти сутяги. Эхъ, Самми, Самми, почему бы теб не навести на разумъ своего добраго старшину! Въ одномъ только alibi было его спасенье!

Глава XXXV.

Мистеръ Пикквикъ, по зрломъ размышленіи, предпринимаетъ путешествіе въ Батъ.

На другой день посл окончательнаго приговора, произнесеннаго судомъ присяжныхъ, въ лондонскую квартиру президента Пикквикскаго клуба вошелъ его маленькій адвокатъ, м-ръ Перкеръ, и, посл обычныхъ привтствій, бесда между ними началась слдующимъ образомъ:

— Что вы думаете, почтеннйшій?— спросилъ м-ръ Перкеръ.

— Ничего особеннаго, вамъ извстенъ мой образъ мыслей,— отвчаль м-ръ Пикквикъ.

— И вы точно думаете,— положительно и серьезно, не платить имъ за эти протори и убытки?

— Ни одного пенни, ни полпенни,— сказалъ м-ръ Пикквикъ твердымъ и ршительнымъ голосомъ,— да, ни полпенни!

— Вотъ это, судари мои, значитъ дйствовать по принятому правилу, или по принципу, какъ говаривалъ одинъ заимодавецъ, когда, бывало, просили его возобновить отсрочку платежа,— замтилъ м-ръ Уэллеръ, убиравшій посл завтрака посуду со стола.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— вы хорошо сдлаете, если уйдете внизъ.

— Слушаю, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

И, повинуясь полученному приказанію, онъ исчезъ.

— Нтъ, Перкеръ, нтъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ разстановкой и длая удареніе на каждомъ слов,— друзья мои старались отвратить меня отъ этого намренія, но безъ всякаго успха: моя воля неизмнна. Я стану заниматься своими обычными длами до тхъ поръ, пока юридическіе враги мои не возобновятъ законнымъ образомъ этого процесса, и, если y нихъ достанетъ безсовстности воспользоваться своими правами, я пойду въ тюрьму безъ сопротивленія и съ веселымъ духомъ. Когда они могутъ сдлать это?

— Они могутъ подать на васъ просьбу о законномъ взысканіи всхъ этихъ проторей и убытковъ въ слдующее юридическое засданіе, почтеннйшій,— отвчалъ м-ръ Перкеръ.— Это будетъ ровно черезъ два мсяца, почтеннйшій.

— Очень хорошо,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Такъ до того времени, Перкеръ, прошу васъ больше не упоминать мн объ этомъ дл. Мои ученыя наблюденія могутъ продолжаться безостановочно, и теперь — вотъ въ чемъ вопросъ,— продолжалъ великій человкъ, бросая на своихъ друзей добродушный взглядъ, при чемъ глаза его заискрились такимъ блескомъ, котораго не могли даже затемнить или прикрыть его очки,— куда мы подемъ, господа?

М-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ, пораженные необыкновеннымъ мужествомъ своего президента, не произнесли никакого отвта и стояли безмолвно среди комнаты съ понурыми головами. М-ръ Винкель еще не усплъ собраться съ духомъ посл достопамятныхъ происшествій вчерашняго дня и былъ неспособенъ подать голосъ въ ученомъ дл. М-ръ Пикквикъ напрасно ждалъ отвта.

— Выходитъ, стало быть,— сказалъ онъ посл продолжительной паузы,— что я самъ долженъ назначить мсто для будущихъ нашихъ наблюденій.

— демъ въ Батъ, господа. Кажется, еще никто изъ насъ не былъ въ Бат.

Не былъ никто, и это предложеніе, встртившее сильнаго ходатая въ м-р Перкер, было принято единодушно. Перкеръ основательно разсчитывалъ, что м-ръ Пикквикъ, развлеченный перемнами и веселой жизнью, будетъ, вроятно, разсудительне смотрть на послдствія своего упорства и утратитъ желаніе сидть въ тюрьм. Самуэль былъ немедленно отправленъ въ погребъ ‘Блой лошади’ съ порученіемъ взять пять мстъ на слдующій день въ дилижанс, который долженъ отправиться утромъ въ половин восьмого.

Было только два мста внутри кареты и три на имперіал дилижанса. М-ръ Уэллеръ подписался на вс эти мста и, размнявшись нсколькими остроумными комплиментами съ конторщикомъ по поводу оловянной полкроны, полученной отъ него въ сдачу, ушелъ обратно въ гостиницу Коршуна и Джорджа, гд ожидали его весьма серьезныя занятія, въ которыя онъ и былъ углубленъ весь остатокъ этого дня. Онъ укладывалъ фраки, блье, сюртуки, стараясь по возможности сообщить имъ наименьшій объемъ и придумывая разные, боле или мене замысловатые, способы для укрпленія верхней крышки сундука, y котораго не было ни петли, ни замка.

Утро на другой день было мокрое, туманное, сырое и, слдовательно, весьма неблагопріятное для путешествія. Лошади почтовыхъ экипажей, тянувшихся по городу, дымились такимъ образомъ, что пассажировъ на имперіал совсмъ не было видно. Продавцы и разносчики газетъ промокли до костей и, повидимому, заплсневли со своимъ товаромъ, капли дождя струились съ клеенчатыхъ шляпъ апельсинщиковъ и яблочниковъ, когда они просовывали свои головы въ окна экипажей, евреи съ отчаяніемъ ходили взадъ и впередъ, складывая перочинные ножички, которыхъ никто не покупалъ, мальчики съ карманными книгами спшили упрятать ихъ въ свои карманы, грецкія губки и коробки съ карандашами превратились въ москательный товаръ, неудобный для продажи.

Оставивъ Самуэля высвобождать свой багажъ изъ рукъ семи или восьми носильщиковъ, бросившихся на него съ жадностью въ ту минуту, когда кабріолетъ остановился y воротъ конторы дилижансовъ, м-ръ Пикквикъ и его друзья, пріхавшіе двадцатью минутами ране назначеннаго срока, отправились въ общую залу, гд, какъ извстно, путешественники проводятъ самыя пріятныя минуты передъ своимъ отъздомъ.

Общая зала при погреб ‘Блой лошади’ не представляетъ, однакожъ, тхъ удобствъ, на которыя въ прав разсчитывать всякій джентльменъ, собравшійся въ дорогу. Это довольно большая и совершенно невзрачная комната, съ большою кухонною печью вмсто камина, подл которой во всякое время стоятъ кочерга, лопата и огромныя щипцы. Комната раздлена на отдльныя каморки въ угоду путешественникамъ, любящимъ уединеніе, и снабжена стнными часами, зеркаломъ и живымъ слугою, скрытымъ въ небольшой конур, опредленной для мытья посуды.

Въ одной изъ этихъ каморокъ находился теперь суровый и усатый мужчина лтъ сорока пяти, съ плшивымъ и свтлымъ лбомъ и съ достаточнымъ количествомъ черныхъ волосъ на затылк и по обимъ сторонамъ головы. Онъ быль въ сромъ фрак, застегнутомъ на вс пуговицы, и въ широкой тюленьей фуражк. При вход нашихъ путешественниковъ онъ оторвалъ глаза отъ завтрака и съ большимъ достоинствомъ посмотрлъ на м-ра Пикквика и его друзей. Кончивъ этотъ обзоръ, онъ затянулъ какую-то мелодію, и его физіономія выразила совершеннйшее довольство самимъ собою, какъ будто онъ убдился окончательно, что никто здсь не можетъ сравниться съ его особой.

— Эй, малый!— сказалъ усатый джентльменъ.

— Чего прикажете?— откликнулся грязнолицый малый, вынырнувшій изъ вышеупомянутой конуры, съ полотенцемъ въ рукахъ.

— Подать благо хлба.

— Слушаю, сэръ.

— Съ ветчиной и масломъ.

— Сію минуту.

Усатый джентльменъ затянулъ опять какую-то мелодію и, подойдя къ камину въ ожиданіи бутерброда, подобралъ фалды фрака и устремилъ пристальный взоръ на оконечности своихъ сапоговъ.

— Интересно знать, около какого пункта въ Бат останавливается этотъ дилижансъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, ласково обращаясь къ м-ру Винкелю.

— Гмъ … ге… это что значитъ?— сказалъ незнакомецъ.

— Я сдлалъ замчаніе своему другу, сэръ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, изъявляя готовность вступить въ разговоръ.— Мн хотлось знать, въ какомъ дом Бата помщается контора здшнихъ дилижансовъ. Можетъ быть, вы это знаете, сэръ?

— Разв вы дете въ Батъ?— спросилъ незнакомецъ.

— Да, сэръ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— A эти джентльмены?

— И эти джентльмены.

— Не внутри кареты, надюсь… будь я проклятъ, если вс вы заберетесь въ карету,— сказалъ незнакомецъ.

— Нтъ, сэръ, не вс,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ успокоительнымъ тономъ.

— Разумется, не вс,— возразилъ энергически усатый джентльменъ.— Я взялъ два мста. Если имъ вздумается втиснуть шесть человкъ въ этотъ демонскій ящикъ, гд съ трудомъ могутъ помститься только четверо, я сейчасъ беру постшезъ и подаю на нихъ жалобу. Я заплатилъ за свои билеты. Они не посмютъ этого сдлать. За ними, я знаю, водились эти вещи. Я знаю, что они длаютъ это каждый день, но теперь этого не будетъ. Не позволю. Не потерплю. Кто знаетъ меня лучше, тотъ понимаетъ, какъ вести со мной дла. Я ихъ проучу.

Запальчивый джентльменъ дернулъ изо всей силы сонетку и, когда явился слуга, сказалъ, чтобъ бутербродъ былъ поданъ черезъ нсколько секундъ или онъ проучитъ ихъ всхъ.

— Позвольте вамъ замтить,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— что вы безпокоитесь совершенно напрасно… то-есть безъ достаточнаго повода, сэръ, и безъ основательной причины, сэръ. Я взялъ только два мста въ карет, для двухъ персонъ.

— Очень радъ это слышать,— сказалъ запальчивый джентльменъ.— Беру назадъ свои выраженія. Хорошо, что вы объяснились. Вотъ моя карточка. Позвольте познакомиться съ вами.

— Съ большимъ удовольствіемъ, сэръ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Мы путешествуемъ вмст и, я надюсь, не станемъ скучать обществомъ другъ друга.

— Я тоже надюсь,— сказалъ запальчивый джентльменъ,— я увренъ въ этомъ. Ваши физіономіи мн нравятся. Ваши руки, господа. Познакомьтесь со мной.

Размнъ дружескихъ привтствій, какъ водится, послдовалъ за этой граціозной рчью, и запальчивый джентльменъ, продолжая выстрливать своими лаконическими сентенціями, извстилъ нашихъ путешественниковъ, что фамилія его — Даулеръ и что онъ детъ въ Батъ для собственнаго удовольствія. Былъ прежде въ военной служб. Теперь въ отставк. Живетъ истиннымъ джентльменомъ на собственномъ иждивеніи. Знаменитая особа, для которой взято второе мсто въ карет, есть м-съ Даулеръ, его благородная супруга.

— Прекрасная женщина,— сказалъ м-ръ Даулеръ.— Я горжусь ею. На это есть особая причина.

— Я буду, конечно, имть удовольствіе судить о достоинствахъ м-съ Даулеръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, улыбаясь.

— Будете,— отвчалъ Даулеръ.— Она познакомится съ вами, станетъ уважать васъ. Волочился за ней подъ вліяніемъ необыкновенныхъ обстоятельствъ. Приступомъ взялъ. Вотъ какъ. Увидлъ ее — полюбилъ… предложилъ — отказала.— ‘Вы любите другого?’ — Избавьте меня отъ объясненій.— ‘Я знаю его?’ — Знаете.— ‘Очень хорошо: если онъ останется здсь, я сдеру съ него кожу.’

— Ахъ, Боже мой!— невольно воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— И вы дйствительно содрали кожу?— спросилъ м-ръ Винкель, поблднвшій отъ страха.

— Я написалъ ему записку. Сказалъ, что обстоятельства критическія. Шутить нечего. И точно, здсь было не до шутки.

— Конечно,— подтвердилъ м-ръ Винкель.

— Я сказалъ, что далъ себ честное слово ободрать его. Дло шло о моей чести. Отступать было поздно. Какъ честный человкъ, я былъ обязанъ сдержать слово. Жаллъ о необходимости, но иначе поступать было невозможно. Онъ убдился и понялъ, что правила службы неизмнны. Онъ убжалъ. Я женился. Вотъ и дилижансъ. Вонъ ея голова.

Говоря это, м-ръ Даулеръ указалъ на подъзжавшій экипажъ, откуда изъ открытаго окна выглядывала хорошенькая головка въ голубой шляпк, отыскивая, вроятно, самого запальчиваго джентльмена. М-ръ Даулеръ расплатился съ буфетчикомъ и выбжалъ въ своей тюленьей фуражк, съ сюртукомъ и шинелью подъ мышкой. М-ръ Пикквикъ и его друзья поспшили занять свои мста.

М-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ помстились на задней сторон имперіала, м-ръ Винкель слъ въ карет, и, когда м-ръ Пикквикъ хотлъ послдовать за нимъ, Самуэль Уэллеръ, испуганный и встревоженный, подбжалъ къ своему господину съ видомъ глубочайшей тайны и шепнулъ ему что-то на ухо.

— Что съ вами, Самуэль?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Престранный вояжъ, сэръ, они устроили для васъ,— отвчалъ Самуэль.

— Что?— съ безпокойствомъ спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— A вотъ, взгляните-ка сюда, сэръ,— отвчалъ Самуэль.— Содержатель этого дилижанса вздумалъ сыграть съ вами пребезстыдную шутку.

— Что вы хотите этимъ сказать? Разв наши имена не записаны въ дорожной карт?

— Не только въ дорожной карт, сэръ,— отвчалъ Самуэль,— но одно изъ этихъ именъ имъ вздумалось нарисовать на дверцахъ дилижанса.

Говоря это, Самуэль указалъ на ту часть экипажа, гд обыкновенно означается фамилія его владльца, и ученый мужъ, къ великому изумленію, увидлъ свое собственное имя, нарисованное огромными золотыми буквами.

— Боже мой!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, пораженный этой случайностью,— какое необыкновенное столкновеніе обстоятельствъ!

— Погодите, сэръ, это еще не все,— сказалъ Самуэль, обращая опять вниманіе своего господина на дверь дилижанса,— мало того, что они угораздились нарисовать ‘Пикквикъ’, но еще вздумали передъ этой джентльменской фамиліей поставить жидовское имя — ‘Моисей Пикквикъ!’ Вдь это значитъ прибавлять къ насмшк злйшую обиду, какъ говаривалъ одинъ попугай, когда его не только безъ жалости лишили родимаго гнзда, но еще заставили, вдобавокъ, болтать на англійскомъ язык. Прескверный анекдотъ!

— Да, это очень странно, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— однакожъ, разговаривая здсь, мы легко можемъ потерять свои мста.

— Какъ! Неужто вы хотите оставить безъ вниманія это дло?— вскричалъ Самуэль, озадаченный удивительнымъ хладнокровіемъ, съ какимъ его господинъ собирался ссть въ карету.

— Разумется,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Тутъ ничего не сдлаешь, мой милый.

— Какъ ничего? A разв, съ вашего позволенія, нельзя задать таску за эту дерзость?— вскричалъ м-ръ Уэллеръ, питавшій до сихъ поръ несомннную увренность, что ему поручено будетъ вызвать на кулачное единоборство кучера и кондуктора.

— Нини! ни подъ какимъ видомъ!— съ нетерпніемъ возразилъ м-ръ Пикквикъ.— Прыгайте на свое мсто, Самуэль.

— Ну, это не передъ добромъ,— бормоталъ Самуэль, отходя отъ своего господина,— старшина, должно быть, повихнулся порядкомъ, иначе онъ никогда бы не пропустилъ мимо ушей этого казуснаго дла. Эта тяжба съ замысловатой бабой, чортъ бы ее побралъ, чуть-ли не испортила въ конецъ его умную главизну.

М-ръ Уэллеръ съ важностью покачалъ головой и, взобравшись на свое мсто, не проговорилъ ни одного слова до тхъ поръ, пока дилижансъ не подъхалъ, наконецъ, къ шоссейной застав около Кенсингтона. Это служитъ доказательствомъ, что врный слуга принялъ слишкомъ къ сердцу необыкновенное состояніе духа, которое онъ замтилъ въ своемъ добромъ господин.

Впродолженіе самаго путешествія не случилось достопримчательныхъ событій. М-ръ Даулеръ разсказывалъ разнообразные, боле или мене интересные, анекдоты, которые вс, безъ исключенія, служили доказательствомъ его личнаго мужества и храбрости, и м-съ Даулеръ неизмнно подтверждала и усиливала показанія своего супруга. Случалось, въ разсказ, съ намреніемъ или безъ намренія, были опускаемы многія весьма характеристическія подробности, и м-съ Даулеръ, помогая памяти своего мужа, воспроизводила ихъ съ такою точностью, изъ которой оказывалось совершенно очевиднымъ, что м-ръ Даулеръ — джентльменъ удивительный, рдкій и заслуживающій уваженія всхъ честныхъ людей. М-ръ Пикквикъ и м-ръ Винкель слушали съ напряженнымъ вниманіемъ вс эти разсказы и въ промежуткахъ вели одушевленный разговоръ съ м-съ Даулеръ, которая, съ своей стороны, была весьма пріятная и даже очаровательная особа. Въ этой интересной бесд незамтно пролетло время для всхъ пассажировъ внутри экипажа, и они были какъ нельзя больше довольны обществомъ другъ друга.

Наружные пассажиры теперь, какъ и всегда, вели себя чинно и спокойно. Они были очень веселы и разговорчивы при начал каждой станціи, задумчивы и сонливы среди дороги и потомъ опять дятельны и шумны, когда экипажъ подъзжалъ къ станціонному дому. Одинъ юноша въ резинковомъ пальто курилъ сигару цлый день, другой юноша въ длиннополомъ сюртук, выкурившій около десяти сигаръ почувствовалъ дурноту въ голов и совсмъ пересталъ курить, выбросивъ на дорогу зажигательныя спички. Былъ еще молодой человкъ, обнаружившій рдкія свднія въ лошадиныхъ породахъ, и былъ еще старичокъ, оказавшійся знатокомъ сельскаго хозяйства. Дилижансъ катился безъ всякихъ приключеній по гладкому шоссе, останавливаясь на нсколько минутъ въ гостиницахъ, гд пассажиры могли имть очень вкусный обдъ за полкроны.

Путешествіе окончилось въ тотъ же день къ семи часамъ вечера. М-ръ Пикквикъ и его друзья, м-ръ Даулеръ со своей супругой удалились въ свои нумера, нанятые въ гостиниц ‘Благо оленя’, что въ Бат, насупротивъ заведенія минеральныхъ водъ, гд служители своимъ костюмомъ напоминаютъ мальчишекъ уэстліинстерской школы.

Поутру на другой день, лишь только друзья наши окончили свой завтракъ, трактирный слуга принесъ имъ карточку отъ м-ра Даулера, просившаго позволенія отрекомендовать имъ одного изъ своихъ друзей. Вслдъ за карточкой вошелъ самъ м-ръ Даулеръ и съ нимъ — его другъ.

Это былъ очаровательный молодой человкъ лтъ пятидесяти, никакъ не больше, въ свтло-синемъ фрак съ блестящими пуговицами, въ черныхъ панталонахъ изъ тончайшаго сукна и свтлйшихъ сапогахъ изъ тончайшей кожи. Золотой лорнетъ на широкой черной лент служилъ изящнымъ украшеніемъ его юношеской груди, золотая табакерка порхала чуднымъ образомъ въ его лвой рук, безчисленныя золотыя кольца сверкали искрометнымъ блескомъ на всхъ пальцахъ, и огромная брильянтовая булавка сіяла великолпно на его батистовой рубашк. Кашмировый жилетъ его украшался золотыми часами и длинной золотою цпью съ огромными золотыми печатями, въ правой рук его была гибкая трость съ огромнымъ золотымъ набалдашникомъ. Блье на немъ было бле снга, парикъ черне сажи, и локоны мягче пуха. Его табакъ благоухалъ амброй, и самъ онъ съ ногъ до головы былъ вспрыснутъ благородной эссенціей изъ bouquet du roi. Черты его лица были стянуты въ безпрестанную улыбку, и зубы его были расположены въ такомъ симметрическомъ порядк, что даже въ близкомъ разстояніи никакъ нельзя было отличить фальшивые отъ настоящихъ.

— М-ръ Пикквикъ,— сказалъ Даулеръ,— мой другъ, Анджело Киръ Бентамъ, эсквайръ, церемоніймейстеръ, Бентамъ, м-ръ Пикквикъ. Познакомьтесь.

— Пожаловали къ намъ въ Ба-атъ, сэръ.. Лестное прі-обр-теніе для здшняго общества. Вс будутъ вамъ рады въ Ба-ат, сэръ. Давненько, сэръ, очень давно, м-ръ Пикквикъ, вы не изволили y насъ быть на водахъ. Цлый вкъ, м-ръ Пикквикъ. Замчательно!

Таковы были выраженія, какими Анджело Киръ Бентамъ, эсквайръ и церемоніймейстеръ, сопровождалъ пожатіе руки м-ра Пикквика, при чемъ онъ безпрестанно кланялся и пожималъ плечами, какъ будто ему не хотлось разстаться съ этой драгоцнной рукою.

— Конечно, вы правы, сэръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— слишкомъ много времени прошло съ той поры, какъ я долженъ былъ пить воды, потому что, сколько могу припомнить, я никогда еще не имлъ удовольствія быть въ этомъ мст.

— Никогда не были въ Ба-ат!— воскликнулъ церемоніймейстеръ, выпуская съ изумленіемъ руку м-ра Пикквика.— Никогда не были… Хи, хи, хи! Вы шутникъ, м-ръ Пикквикъ, вы забавникъ, сэръ. Недурно, недурно. Хорошо, хорошо. Хи, хи, хи! Замчательно!

— Къ стыду своему я долженъ признаться, сэръ, что я вовсе не шучу,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Я дйствительно никогда не былъ въ Бат до этого времени.

— О, я вижу,— воскликнулъ церемоніймейстеръ, длая самую веселую мину,— да, да… хорошо, хорошо — все лучше и лучше. Вы принадлежите къ числу джентльменовъ, о которыхъ мы слыхали. Да, мы знаемъ васъ, м-ръ Пикквикъ, мы знаемъ васъ, сэръ.

‘Проклятыя газеты, вроятно, уже сообщили о подробностяхъ моего процесса, подумалъ м-ръ Пикквикъ… Здсь вс обо мн знаютъ’.

— Вдь вы живете въ Клефемъ-Грин,— продолжалъ Бентамъ: — вы имли несчастіе простудиться посл неумреннаго употребленія портвейна… y васъ отнялись руки и ноги… вы не могли пройтись по комнат… выписали отсюда стоградусной воды, привезенной къ вамъ въ городъ по тяжелой почт… выкупались, отчихались и снова получили правильное употребленіе своихъ членовъ. Случай весьма замчательный.

Не отвергая замчательности случая, м-ръ Пикквикъ долженъ былъ, однакожъ, съ благородною откровенностью изъяснить, что чудесное исцленіе не иметъ къ нему никакого отношенія. Затмъ, посл минутнаго молчанія, онъ представилъ церемоніймейстеру своихъ друзей, м-ра Топмана, м-ра Винкеля и м-ра Сродграса. Церемоніймейстеръ былъ въ восторг отъ всхъ вообще и каждаго порознь.

— Бентамъ,— сказалъ м-ръ Даулеръ,— м-ръ Пикквикъ и его друзья,— чужіе въ этомъ город. Имъ надобно вписать свои имена. Гд ваша книга?

— Реестръ знаменитыхъ постителей Бата вы найдете сегодня въ зал минеральныхъ водъ, въ два часа утра,— отвчалъ церемоніймейстеръ.— Угодно-ли вамъ проводить своихъ друзей въ это великолпное зданіе и дать мн возможность представить благородной публик ихъ автографы?

— Очень угодно,— отвчалъ Даулеръ.— Торопиться еще не къ чему. Пора идти. Буду здсь черезъ часъ. Идемъ.

— Сегодня здсь y насъ балъ,— сказалъ церемоніймейстеръ, взявши опять руку м-ра Пикквика.— Вечерніе балы Бата могутъ быть, безъ всякаго преувеличенія, сравнены съ волшебными праздниками Тысячи и одной ночи. Музыка, красавицы, мода, изящный вкусъ, все, что хотите, и особенно вы должны будете обрадоваться совершенному отсутствію купцовъ и ремесленниковъ, которые черезъ каждыя дв недли собираются въ городской ратуш. Прощайте, м-ръ Пикквикъ, до свиданія, сэръ.

Объявивъ еще разъ, что онъ вн себя отъ восторга, м-ръ Анджело Киръ Бентамъ, эсквайръ и церемоніймейстеръ, вышелъ изъ комнаты и слъ въ блистательный кабріолетъ, который дожидался его y подъзда.

Въ назначенный часъ м-ръ Пикквикъ и его друзья, въ сопровожденіи Даулера, постили комнаты Собранія и вписали свои фамиліи въ снуровую книгу, которую, съ достодолжнымъ уваженіемъ, представилъ ихъ вниманію господинъ церемоніймейстеръ. Билеты для входа на вечерній балъ еще печатались въ батской типографіи, и, такъ какъ они не были готовы, м-ръ Пикквикъ общалъ прислать за ними въ четыре часа пополудни въ квартиру господина церемоніймейстера на Королевиномъ сквер. Затмъ, погулявъ по городскимъ улицамъ, не представлявшимъ слишкомъ обильной пищи для ученыхъ наблюденій, путешественники воротились въ гостиницу ‘Благо оленя’, откуда Самуэль былъ отправленъ за билетами для четырехъ персонъ.

Надвъ шляпу на бекрень и засунувъ руки въ карманы своего жилета, Самуэль Уэллеръ отправился на Королевинъ скверъ, насвистывая дорогой веселыя мелодіи національныхъ псенъ, въ совершенств приспособленныя ко всмъ хитрымъ эволюціямъ этого благороднаго вокальнаго инструмента. На Королевиномъ сквер онъ отыскалъ глазами нумеръ извстнаго дома, пересталъ свистть и, остановившись y подъзда, весело ударилъ молоткомъ въ дверную скобку, на что немедленно отвчалъ ему напудренный лакей огромнаго роста и въ парадной ливре.

— Здсь, что ли, квартируетъ м-ръ Бентамъ, старый товарищъ?— спросилъ Самуэль Уэллерь, нисколько не смущенный пышнымъ блескомъ напудреннаго лакея въ богатйшей ливре.

— Чего вамъ нужно, молодой человкъ?— спросилъ горделивымъ тономъ напудренный лакей.

— A вотъ снесите ему эту карточку, любезный, и скажите, что м-ръ Уэллеръ ждетъ отвта,— слышите ли, трехаршинный верзила?

Проговоривъ эти слова, онъ хладнокровно сдлалъ по коридору нсколько шаговъ и слъ.

Напудренный лакей сильно прихлопнулъ дверью и широко открылъ глаза на дерзкаго слугу, но этотъ стукъ и взглядъ остались потерянными для Самуэля, который продолжалъ осматривать фигуры на потолк коридора, обнаруживая разнообразные вншніе признаки критическаго одобренія.

Пріемъ отданной карточки, вроятно, расположилъ напудреннаго лакея въ пользу м-ра Уэллера, потому что, воротившись отъ своего господина, онъ улыбнулся очень дружелюбно и сказалъ, что отвтъ сейчасъ будетъ готовъ.

— Очень хорошо,— сказалъ Самуэль.— Пусть старый джентльменъ не слишкомъ торопится отвтомъ. Могу пообождать. Я пообдалъ.

— Вы обдаете рано, сэръ,— сказалъ напудренный слуга.

— Чмъ раньше пообдаешь, тмъ лучше поужинаешь,— отвчалъ Самуэль.

— Давно-ли вы пожаловали въ Батъ, сэръ?— спросилъ напудренный лакей.— Я еще не имлъ удовольствія слышать о васъ.

— Очень можетъ быть, потому что мн еще не удалось произвести слишкомъ сильныхъ впечалній на вашъ городъ,— отвчалъ Самуэль.— Я и другіе джентльмены пріхали сюда вчера вечеромъ.

— Прекрасное мстоположеніе, сэръ,— сказалъ напудренный собесдникъ.

— Кажется, что такъ,— замтилъ Самуэль.

— Безподобное общество, сэръ,— продолжалъ напудренный лакей.— Служители здшніе очень ласковы и образованы, сэръ.

— Этого нельзя не замтить,— отвчалъ Самуэль.— Слуги ваши образованы до того, что и говорить не хотятъ съ тми, кого не знаютъ.

— Правду изводили замтить, сэръ, истинную правду,— отвчалъ напудренный лакей, принимая слова м-ра Уэллера на свой собственный счетъ и считая ихъ самымъ лестнымъ комплиментомъ.— Не изволили-ли вы заниматься вотъ по этой части, сэръ?— спросилъ трехаршинный верзила, вынимая изъ кармана маленькую табакерку съ головой лисицы на крышк.

— Занимаюсь по временамъ, но чихаю всякій разъ,— отвчалъ Самуэль.

— Занятіе трудное, сэръ, требующее нкоторой практики,— отвчалъ долговязый верзила.— Успхи пріобртаются съ нкоторою постепенностью, сэръ. Всего лучше начинать съ кофе. Я долго носилъ кофе, сэръ, и употреблялъ его вмсто табаку. Кофе, знаете ли, иметъ большое сходство съ panne. И дешево, и деликатно, сэръ. Я совтую вамъ употреблять сначала кофе.

Здсь пронзительный звонокъ заставилъ напудреннаго лакея обратиться къ весьма непріятной необходимости засунуть табакерку въ свой карманъ и поспшить съ кислымъ лицомъ въ кабинетъ м-ра Бентама.

Тутъ не мшаетъ замтить кстати, что мы знаемъ многое множество джентльменовъ, въ жизнь не бравшихъ въ руки ни книги, ни пера, но y которыхъ непремнно есть уединенная комнатка, которую называютъ они своимъ кабинетомъ.

— Вотъ вамъ отвтъ, сэръ,— сказалъ напудренный лакей.— Можетъ быть, онъ слишкомъ великъ для васъ.

— Не безпокойтесь,— отвчалъ Самуэль, взявъ письмо съ небольшимъ приложеніемъ.— Малъ или великъ, это ужъ не ваша бда: прочитаемъ, авось, и распорядимся, какъ по писанному.

— Надюсь, мы еще увидимся, сэръ,— сказалъ напудренный лакей, потирая руками и провожая Самуэля изъ дверей.

— Вы очень любезны, сэръ,— сказалъ Самуэль.— Не извольте слишкомъ надсажаться, провожая меня: устанете и задохнетесь. Примите въ соображеніе, чмъ вы одолжены обществу и не берите на себя труда свыше вашихъ силъ. Поудержитесь ради вашихъ ближнихъ, и стойте спокойно на своемъ мст, иначе, если вы протянете ноги, ближніе никогда не перестанутъ оплакивать васъ.

Съ этими патетическими словами Самуэль раскланялся и быстро пошелъ по тротуару.

— Какой странный молодой человкъ, провалъ бы его взялъ!— воскликнулъ напудренный лакей, провожая глазами Самуэля съ такой физіономіей, которая ясно показывала, что ему ничего не удалось съ нимъ сдлать.

Самуэль не сказалъ ничего, но, пройдя нсколько шаговъ, онъ обернулся, подмигнулъ, улыбнулся, кивнулъ головой и потомъ весело пошелъ домой, вполн довольный собою.

Вечеромъ, ровно въ три четверти восьмого, м-ръ Анджело Киръ Бентамъ, эсквайръ и церемоніймейстеръ, выпрыгнулъ изъ своего экипажа y подъзда заведенія минеральныхъ водъ, и при немъ были тотъ же самый парикъ, т же зубы, тотъ же лорнетъ, т же часы, цпочка и печати, т же кольца, та же брильянтовая булавка и та же палка. Были, впрочемъ, нкоторыя довольно замтныя перемны въ его костюм. Его фракъ казался нсколько свтле, батистъ смнился блымъ шелковымъ бльемъ и, притомъ, былъ онъ въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ и бломъ бархатномъ жилет. Эссенція изъ bouquet du roi распространяла вокругъ него чудное благовоніе на весьма далекое пространство.

Одтый такимъ образомъ, церемоніймейстеръ, углубленный въ исполненіе своей важной обязанности, обошелъ вс комнаты и приготовился принимать гостей.

Гостей было очень много, и въ буфет едва успвали получать по шести пенсовъ за чай. Въ бальной зал и игорныхъ комнатахъ, на лстницахъ и въ коридорахъ раздавались безпрестанно смутный гулъ разнообразныхъ голосовъ и стукотня отъ множества ногъ, мужскихъ и женскихъ. Платья шелестли, перья колыхались, свчи сіяли, брильянты сверкали. Началась музыка — не кадрильная, потому что музыканты еще не играли, но музыка мягкихъ и миніатюрныхъ ножекъ, сопровождаемыхъ по временамъ веселымъ и звучнымъ смхомъ, музыка томная и нжная, всюду и всегда пріятная въ обществ прекрасныхъ женщинъ. Со всхъ сторонъ сверкали глаза, оживленные пріятными ожиданіями, и всюду мелькали граціозныя формы, живо и быстро смняемыя одна другою.

Въ чайной комнат и вокругъ карточныхъ столовъ группировались довольно неуклюжія старухи и безобразные старые джентльмены, разсуждавшіе втихомолку о свжихъ сплетняхъ, при чемъ интонація ихъ голоса и выразительные жесты обличали высшую степень наслажденія, почерпаемаго ими въ этомъ занятіи, очевидно пріятномъ и полезномъ. Между этими группами замшались три или четыре заботливыя маменьки, углубленныя, повидимому, въ сущность интересной бесды, что, однакожъ, не мшало имъ бросать по временамъ исподлобья косвенные взгляды на своихъ дочерей, которыя, поступая сообразно съ материнскими наставленіями, начинали уже длать возможно лучшее употребленіе изъ драгоцннаго времени, и весело было видть, какъ он роняли свои платочки, надвали перчатки, опрокидывали чашки и такъ дале: признаки маловажные, даже пустые съ философской точки зрнія, но всмъ и каждому извстно, что при нкоторой житейской опытности можно воспользоваться ими съ большимъ успхомъ.

Около дверей и по разнымъ угламъ комнатъ бродили молодые люди, глупые, чопорные, считавшіе себя предметомъ общаго удивленія и любопытства. Они старались забавлять прекрасный полъ произведеніями своего доморощеннаго остроумія и были убждены душевно, что каждое ихъ слово веселитъ и разнживаетъ женское сердце. Корифеи бальнаго паркета, они были счастливы и вполн довольны своей судьбой.

И, наконецъ, на нкоторыхъ заднихъ скамейкахъ, абонированныхъ, повидимому, на весь бальный вечеръ, сидли разныя незамужнія леди, уже давно переступившія за предлы двическихъ мечтаній и надеждъ. Он не танцовали, потому не было для нихъ кавалеровъ, и не играли въ карты изъ опасенія прослыть невозвратимо одинокими, но положеніе ихъ тмъ не мене казалось интереснымъ и совершенно комфортабельнымъ, потому что он вдоволь могли злословить всхъ и каждаго, не размышляя о себ самихъ.

Словомъ, это была сцена общаго веселья, пышности и блеска, сцена богатыхъ костюмовъ, прекрасныхъ зеркалъ, выполированныхъ половъ, жирандолей и восковыхъ свчъ. И на всхъ пунктахъ этой сцены, быстро переходя съ мста на мсто, рисовался щепетильный Анджело Киръ Бентамъ, эсквайръ и церемоніймейстеръ. Онъ раскланивался со всми, разговаривалъ со всми, улыбался всмъ.

— Сюда, въ чайную комнату. Нальютъ вамъ за шесть пенсовъ горячей воды и назовутъ это чаемъ. Пейте,— сказалъ м-ръ Даулеръ громкимъ голосомъ, обращаясь къ м-ру Пикквику, который, во глав маленькаго общества, приближался въ эту минуту, ведя подъ руку м-съ Даулеръ.

М-ръ Пикквикъ повернулъ въ чайную комнату и здсь, пробиваясь черезъ толпу, привтствовалъ его улыбкой и поклонами Анджело Бентамъ, эсквайръ и церемоніймейстеръ.

— Я въ восторг, почтеннйшій,— говорилъ Бентамъ.— Присутствіе ваше драгоцнно для Бата. М-съ Даулеръ, вы украшаете нашъ балъ. Ваши перья — истинное сокровище. Превосходно!

— Есть тутъ кто-нибудь изъ замчательныхъ лицъ?— спросилъ Даулеръ.

— Кто-нибудь! Отборное общество, сэръ, лучшій благороднйшій сокъ всего Ба-ата. М-ръ Пикквикъ, замчаете-ли вы эту леди въ газовомъ тюрбан?

— Толстую старушку?— спросилъ м-ръ Пикквикъ наивнымъ тономъ.

— Фи! Позвольте вамъ замтить, почтеннйшій, что въ Бат нтъ толстыхъ старухъ. Это вдовствующая леди Снофнуфъ.

— Право?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Я вамъ говорю,— подтвердилъ церемоніймейстеръ.—Тсс! Подойдите поближе, м-ръ Пикквикъ. Видите-ли вы вотъ этого блистательнаго молодого человка, что повернулъ теперь къ намъ?

— Съ длинными волосами и необыкновенно узкимъ лбомъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да. Это въ настоящую минуту богатйшій молодой человкъ въ цломъ Бат. Молодой лордъ Мутонгедъ.

— Неужели?

— Честное слово. Вы сейчасъ услышите его голосъ, м-ръ Пикквикъ. Онъ будетъ говорить со мною.

— A кто этотъ другой джентльменъ подл него, въ красномъ жилет и съ черными бакенбардами?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Это высокородный м-ръ Кроштонъ, неразлучный другъ молодого лорда,— отвчалъ церемоніймейстеръ.— Здравствуйте, милордъ!

— Очень жалко, Бентамъ,— сказалъ милордъ.

— Да-съ, очень жарко, милордъ,— отвчалъ церемоніймейстеръ.

— Демонски жарко,— подтвердилъ высокородный м-ръ Кроштонъ.

— Видали-ли вы шарабанъ милорда, Бентамъ?— спросилъ высокородный м-ръ Кроштонъ посл короткой паузы, въ продолженіе которой лордъ Мутонгедъ старался своими джентльменскими взорами привести въ смущеніе м-ра Пикквика, между тмъ какъ м-ръ Кроштонъ пріискивалъ интереснйшій предметъ для разговора.

— Шарабанъ! Ахъ Боже мой, нтъ, не видалъ!— воскликнулъ церемоніймейстеръ.— Шарабанъ! Какая превосходная идея! За-м-ча-тель-но!

— Какъ же это вышло?— сказалъ лордъ.— Я думалъ, что уже вс видли мой новый шаабанъ. Это, могу сказать, пъекъяснйшій, щегольской и самый гъаціозный экипажъ, какой когда-либо двигался на колесахъ. По бокамъ я пъиказалъ выкъясить его къясной къяской.

— И этотъ цвтъ придаетъ ему очаровательный видъ,— замтилъ высокородный м-ръ Кроштонъ.— Кузовъ на запяткахъ держится очень живописно.

— И напееди сдлана для кучеуа миньятюйная сидйка, отгоеженная желзными пеилами — очень, очень удобно,— прибавилъ милордъ.— Недавно я здилъ на немъ въ Бъистоль, въ къясномъ сеутук, и два лакея, въ къясныхъ ливъеяхъ, скакали позади на четвейть мили — чудо какъ хаашо! Къестьяне выбгали на доуогу цлыми семьями, чтобы полюбоваться и на экипажъ, и на пассажиуа. Кайтина пъевосходная!

Разсказавъ этотъ анекдотъ, милордъ засмялся отъ полноты душевнаго восторга, и слушатели его, повидимому, пришли въ такой же восторгъ. Затмъ, взявъ подъ руку своего неразлучнаго друга, милордъ Мутонгедъ удалился въ танцовальную залу.

— Прекрасный молодой человкъ этотъ лордъ, не правда ли?— спросилъ церемоніймейстеръ.

— Кажется, что такъ,— сухо замтилъ м-ръ Пикквикъ.

Когда танцы начались и вс необходимыя приготовленія были приведены къ концу, м-ръ Анджело Бентамъ опять подошелъ къ м-ру Пикквику и увелъ его въ игорную комнату.

Въ эту минуту, при самомъ ихъ вход, вдовствующая леди Снофнуфъ и вс другія леди весьма почтенной, вистообразной наружности, хлопотали вокругъ порожняго столика, снабженнаго всми принадлежностями для карточной игры. Завидвъ м-ра Пикквика, сопровождаемаго церемоніймейстеромъ, он выразительно обмнялись взглядами и безмолвно согласились, что этотъ старичокъ будетъ для нихъ превосходнымъ партнеромъ.

— М-ръ Бентамъ,— сказала вдовствующая леди Снофнуфъ вкрадчивымъ тономъ,— будьте такъ добры, пріищите намъ приличнаго кавалера для этого стола.

И, говоря это, леди Снофнуфъ выразительно указала на м-ра Пикквика, который въ эту минуту смотрлъ въ другую сторону.

— Позвольте вамъ представить, миледи, моего достойнаго друга: м-ра Пикквика,— прекраснйшій джентльменъ,— ему будетъ очень пріятно,— отвчалъ церемоніймейстеръ.— М-ръ Пикквикъ, леди Снофнуфъ,— м-съ полковница Вогсби,— миссъ Боло.

М-ръ Пикквикъ раскланялся всмъ дамамъ и, находя невозможнымъ увернуться отъ ихъ вниманія, почтительно взялъ игру картъ и слъ за столъ. М-ръ Пикквикъ и миссъ Боло сдлались партнерами противъ леди Снофнуфъ и м-съ полковницы Вогсби.

— Что теб надобно, Дженни?— сказала м-съ полковница Вогсби, оборачиваясь къ одной изъ молодыхъ двицъ.

— Я пришла спросить, мама, можно-ли мн танцовать съ молодымъ м-ромъ Кроли?— шепнула младшая и прелестнйшая изъ двухъ двицъ.

— Ахъ, Дженни, какъ теб не стыдно, мой другъ, думать о такихъ вещахъ?— возразила нжная мама.— Разв не говорили теб двадцать разъ, что y его отца всего только восемьсотъ фунтовъ годового дохода и доходъ этотъ умретъ вмст съ нимъ? Стыдись, мой другъ. Ни подъ какимъ видомъ.

— Мама,— шепнула другая, старшая двица, чопорная и жеманная,— мн представили лорда Мутонгеда. Я сказала, мама, что меня, кажется, еще не ангажировали.

— И очень умно сдлала, мой ангелъ,— отвчала м-съ полковница Вогсби, прикоснувшись веромъ къ плечу своей дочери.— На тебя я могу совершенно положиться. Лордъ Мутонгедъ богатъ и знатенъ. Будь съ нимъ ласкова, мой ангелъ.

Съ этими словами м-съ полковница Вогсби нжно поцловала свою старшую дочь и, сдлавъ еще разъ строгое замчаніе младшей, принялась сортировать свои карты.

Бдный м-ръ Пикквикъ! Никогда еще до этой поры ему не приходилось быть партнеромъ трехъ женщинъ, въ совершенств постигшихъ тайну карточнаго искусства. Ихъ неумолимая строгость приводила его въ трепетъ. Если онъ длалъ промахъ, миссъ Боло бросала на него сокрушительный взглядъ, исполненный страшнаго негодованія и досады, если онъ призадумывался надъ своей игрой и недоумвалъ, съ чего идти, леди Снофнуфь, повертываясь на своемъ стул, обнаруживала энергическіе признаки нетерпнія и съ сожалніемъ посматривала на м-съ полковницу Вогсби, которая, въ свою очередь, откашливалась и безпрестанно пожимала плечами, какъ будто желая сказать, что она ршительно сомнвается въ здравомъ смысл этого скучнаго и неповоротливаго старика. Потомъ, посл каждой игры, миссъ Боло, испуская глубокій вздохъ, спрашивала съ негодованіемъ, отчего м-ръ Пикквикъ не отвчалъ ей съ бубенъ, или трефъ, или пикъ, или червей, зачмъ онъ прозвалъ онеры, промигалъ туза, и почему бы ему не козырнуть съ короля. На вс эти и другія весьма важныя обвиненія м-ръ Пикквикъ ршительно не былъ въ состояніи представить благовиднаго оправданія, такъ какъ онъ въ послднее время почти совсмъ не упражнялся въ карточной игр. Посторонніе зрители, вертвшіеся около стола, тоже приводили его въ крайнее смущеніе. Къ тому же вниманіе его было развлечено интересной бесдой между м-ромъ Анджело Бентамомъ и двумя двицами Матинтерсъ, которыя безпрестанно увивались около церемоніймейстера, въ надежд завербовать черезъ него какого-нибудь отсталаго кавалера. Вс эти вещи, въ связи съ безпрестаннымъ шумомъ и толкотнею отъ приходившихъ и уходившихъ особъ, произвели чрезвычайно непріятное впечатлніе на м-ра Пикквика, и онъ во весь вечеръ игралъ очень дурно, тмъ боле, что карты какъ нарочно шли къ нему изъ-рукъ-вонъ плохія. Когда они встали изъ-за стола въ половин двнадцатаго, миссъ Боло, встревоженная и раздосадованная, прямо ухала домой, не сказавъ даже прощальнаго привтствія своему партнеру.

Соединившись со своими друзьями, которые, вс вообще и каждый порознь, объявили, что вечеръ пролетлъ для нихъ незамтно въ безпрерывныхъ удовольствіяхъ всякаго рода, м-ръ Пикквикъ отправился съ ними въ гостиницу ‘Благо оленя’ и, выкушавъ на сонъ грядущій стаканъ крпкаго пунша, погрузился въ сладкій сонъ.

Глава XXXVI.

Необыкновенное и совершенно непредвиднное бдствіе, обрушившееся на голову мистера Винкеля.

Располагая пробыть въ город Бат никакъ не мене двухъ мсяцевъ, м-ръ Пикквикъ счелъ необходимымъ переселиться со своими друзьями изъ гостиницы на особую квартиру, которую, посл многихъ хлопотъ, удалось имъ наконецъ пріискать за весьма дешевую цну въ верхнемъ этаж одного дома на Королевской улиц. Сюда же, вмст съ ними, перемстились м-ръ и м-съ Даулеръ, согласившіеся занять дв лишнія комнаты, которыхъ Пикквикистамъ некуда было двать.

И лишь только они переселились, м-ръ Пикквикъ началъ употреблять минеральныя воды, систематически и методически, соображаясь со всми правилами, предписанными комитетомъ опытныхъ врачей. Онъ выпивалъ четверть пинты передъ завтракомъ и потомъ равномрными шагами взбирался на вершину холма, затмъ онъ выпивалъ другую четверть пинты посл завтрака, и такими же шагами спускался къ подошв холма. Посл каждой новой пинты, выпитой при соблюденіи этихъ гигіеническихъ условій, м-ръ Пикквикь объявлялъ выразительнымъ и торжественнымъ тономъ, что онъ чувствуетъ себя гораздо лучше, и это доставляло великое утшеніе его друзьямъ, хотя прежде никто изъ нихъ не слыхалъ, чтобы великій человкъ разстроилъ свое здоровье.

Батская зала минеральныхъ водъ великолпна и обширна. Ее украшаютъ коринфскія колонны, золотыя надписи, музыкальная галлерея, затйливые часы и статуя Неша. Передъ огромнымъ буфетомъ стоитъ мраморная ваза, изъ которой выкачиваютъ воду, и передъ вазой — многое множество желтоватыхъ стакановъ, изъ которыхъ благосклонные постители съ удивительнымъ терпніемъ и важностью глотаютъ цлительную влагу. Весьма недалеко отсюда, въ уединенныхъ комнатахъ, устроены ванны, гд прокаженное человчество съ большимъ комфортомъ обмываетъ свои физическіе недуги, услаждая въ то же время свою душу звуками превосходнаго оркестра.

Каждое утро постоянные водопійцы, и въ числ ихъ м-ръ Пикквикъ неизбжно встрчались въ зал минеральныхъ водъ, выпивали обычную четверть пинты и гуляли по предписанному правилу. Въ полуденную прогулку лордъ Мутонгедъ, высокородный м-ръ Кроштонъ, вдовствующая леди Снофлуфъ, м-съ полковница Вогсби, вс великіе люди и вс утренніе водопійцы встрчались опять въ общемъ великомъ собраніи. Затмъ они выходили или вызжали, или выносились въ портшезахъ и потомъ встрчались еще разъ. Посл того вс расходились, развозились или разносились по домамъ. Если вечеромъ былъ спектакль, они встрчались въ театр, если балъ — на бал, и если не было ни спектакля, ни бала, они встрчались утромъ на другой день и такъ дале, до безконечности.

Посл шумнаго и веселаго дня, проведеннаго такимъ образомъ, м-ръ Пикквикъ сидлъ одинъ въ своей комнат, съ перомъ въ рукахъ и бумагой на стол. Ученый мужъ записывалъ свои впечатлнія въ путевомъ журнал. Друзья его были въ своихъ спальняхъ. Когда такимъ образомъ онъ погрузился въ свои размышленія и перо его скрипло по бумаг, въ дверяхъ послышался легкій стукъ.

— Войдите!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

И въ комнату вошла м-съ Краддокъ, домовая хозяйка.

— Что вамъ угодно?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Прошу извинить, сэръ,— сказала м-съ Краддокъ,— длая книксенъ,— я пришла спросить, не понадобится-ли вамъ чего-нибудь?

— Нтъ, сударыня, мн ничего не нужно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Служанка моя уже спитъ, сэръ,— сказала м-съ Краддокъ.— М-ръ Даулеръ былъ такъ добръ, что общался самъ отпереть двери для м-съ Даулеръ, когда она воротится изъ гостей. Онъ ожидаетъ ее съ минуты на минуту. Поэтому я думала, сэръ, что если вамъ ничего не нужно, м-ръ Пикквикъ, то я могла бы уже лечь спать въ постель.

— Очень можете, сударыня,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Спокойной вамъ ночи, сэръ,— сказала м-съ Краддокъ.

— Спокойной вамъ ночи, сударыня,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Покорно васъ благодарю, сэръ.

— Не стоитъ благодарности.

М-съ Краддокъ затворила дверь, м-ръ Пикквикъ взялся опять за свое перо.

Черезъ часъ вступленіе уже было окончено, пересмотрвъ послднюю страницу и поставивъ въ приличномъ мст запятыя, м-ръ Пикквикъ закрылъ свой журналъ, переложивъ послднюю написанную страницу пропускной бумагой, вытеръ перо о фалду своего фрака и зажегъ свчу, чтобы идти наверхъ въ свою спальню.

Согласно принятому обыкновенію, онъ остановился передъ комнатой м-ра Даулера и постучался въ дверь, чтобы проститься съ нимъ передъ отправленіемъ на сонъ грядущій.

— А! такъ вы идете спать?— сказалъ м-ръ Даулеръ.— Какъ это жаль, что я не могу послдовать вашему примру! Прескверная ночь. Втеръ сильный?

— Сильный,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Доброй ночи.

— Доброй ночи.

М-ръ Пикквикъ ушелъ въ свою спальню, м-ръ Даулерь слъ опять передъ каминомъ, исполняя такимъ образомъ данное общаніе — ждать жену.

Ничего не можетъ быть скучне и досадне, какъ дожидаться кого бы то ни было, особенно, если ожидаемая особа ушла или ухала въ гости. Вы не можете никакими способами отстранить отъ себя мысль, что на бал, въ пріятномъ обществ, время летитъ съ удивительною быстротою, между тмъ какъ для васъ оно тянется съ убійственной медленностью, и чмъ больше вы объ этомъ думаете, тмъ больше исчезаетъ ваша надежда на скорое возвращеніе ожидаемой особы. Часы также начинаютъ стучать слишкомъ громко, когда вы сидите и горюете одни передъ каминомъ, и вамъ кажется,— со мной по крайней мр это бывало,— будто къ вамъ подъ платье забралось что-то въ род паутины. Сперва начинаетъ что-то щекотать ваше правое колно и потомъ точно такое-же ощущеніе вы испытываете въ лвомъ. Затмъ, вслдствіе неизвстныхъ причинъ, вы чувствуете какой-то странный зудъ въ обихъ рукахъ, и сколько бы вы ни вертлись въ своихъ креслахъ, зудъ безпрестанно переходитъ отъ одного члена къ другому, не исключая даже вашего носа, который вы съ нетерпніемъ и досадой оттираете съ отчаяннымъ упорствомъ, но безъ малйшаго успха. Съ глазами тоже некуда вамъ дваться, и вы поминутно, безъ всякой надобности, подстригаете свтильню нагорвшей свчи. Вс эти и другія безпокойства нервическаго свойства длаютъ ваше положеніе чрезвычайно непріятнымъ.

Именно такъ думалъ м-ръ Даулеръ, когда сидлъ одинъ передъ каминомъ и проклиналъ отъ чистаго сердца безсовстныхъ людей, задержавшихъ его супругу на бал. Ему отнюдь не сдлалось легче, когда онъ припомнилъ, что вечеромъ въ тотъ день пришла ему фантазія сказать своей жен, что y него разболлась голова, и что вслдствіе такой уважительной причины онъ остался дома. Нсколько разъ, преодолваемый дремотой, онъ склонялся головой къ самой ршотк камина, такъ что чуть не опалилъ волосъ. Наконецъ, во избжаніе такой опасности, м-ръ Даулеръ ршился въ передней комнат прилечь на постель и настроить свой умъ на размышленіе о серьезныхъ предметахъ, отстраняющихъ возможность преждевременнаго сна.

— Вотъ ужъ ежели я разосплюсь, меня и пушкой не разбудишь,— сказалъ самъ себ м-ръ Даулеръ, бросаясь на постель.— Надобно держать ухо востро. Отсюда все можно слышать. Я встрепенусь при малйшемъ стук. Да. Нечего тутъ и думать. Вотъ, напримръ, я прекрасно слышу голосъ ночного сторожа. Какъ онъ гудитъ! Все, однакожъ, слабе и слабе. Должно быть повернулъ за уголъ. А-аххи!

И съ этимъ восклицаніемъ м-ръ Даулеръ погрузился въ глубочайшій сонъ.

Лишь только на часахъ пробило три, на Королевской улиц появился портшезъ, и въ портшез — м-съ Даулеръ, которую несли два носильщика, одинъ низенькій и толстый, другой — сухопарый и высокій, бранившій во всю дорогу своего товарища за то, что тотъ не умлъ сообщить перпендикулярнаго направленія портшезу. Ярость его увеличилась еще больше, когда на Королевской улиц загудлъ сильный и пронзительный втеръ, подувшій имъ прямо въ лицо. Наконецъ, они добрались кое-какъ до подъзда и съ неизъяснимою радостью опустили портшезъ на землю. Низенькій носильщикъ стукнулъ два раза въ уличную дверь.

Они постояли минуты дв. Не было ни отвта, ни привта.

— Прислуга, должно быть, убралась на боковую,— замтилъ низенькій носильщикъ, отогрвая свои руки надъ фонаремъ мальчика, который пришелъ вмст съ ними.

— Послать бы къ нимъ чорта съ кочергой и передавить ихъ всхъ! — замтилъ сухопарый товарищъ.

— Постучитесь еще!— вскричала м-съ Даулеръ изъ портшеза.— Стукните еще два-три раза.

Низенькій носильщикъ былъ очень радъ исполнить приказаніе этого рода. Онъ сталъ на верхнюю ступень подъзда и принялся выдлывать оглушительные двойные стуки молоткомъ, между тмъ какъ товарищъ его выступилъ на средину дороги и смотрлъ, нтъ-ли въ окнахъ огня.

Никто не вышелъ. Мракъ и тишина господствовали въ безпробудномъ дом.

— Ахъ, Боже мой!— сказала м-съ Даулеръ.— Что все это значитъ? Потрудитесь ужъ постучать еще.

— Да нтъ-ли тутъ колокольчика, сударыня?— спросилъ низенькій толстякъ.

— Колокольчикъ есть,— перебилъ мальчикъ съ фонаремъ,— помнится, я звонилъ намеднись.

— Отъ него осталась только рукоятка,— сказала м-съ Даулеръ.— Проволока оборвалась.

— Не мшало бы оборвать головы здшнимъ слугамъ,— проревлъ сухопарый носильщикъ.

— Вы ужъ сдлайте одолженіе, постучитесь еще,— сказала м-съ Даулеръ самымъ вжливымъ и ласковымъ тономъ.

Низенькій толстякъ стукнулъ еще, одинъ, два, три раза, сорокъ, пятьдесятъ, но безъ малйшаго успха. Эту же операцію, еще съ большимъ эффектомъ, повторилъ сухопарый его товарищъ, который принялся колотить молоткомъ и раскачивать дверь, какъ сумасшедшій.

Наконецъ, м-ру Винкелю приснилось, будто сидитъ онъ въ клуб, гд Пикквикисты, занятые ршеніемъ какого-то труднаго и запутаннаго вопроса, расшумлись до такой степени, что президентъ, для возстановленія порядка, принужденъ былъ нсколько разъ ударить молоткомъ по столу. Затмъ въ смутныхъ и неясныхъ образахъ, представилось ему, будто онъ присутствуетъ на аукціон, гд, за неимніемъ покупателей, аукціонеръ постукиваетъ для собственнаго удовольствія. Потомъ, прозрвая умственными очами въ міръ дйствительныхъ явленій, м-ръ Винкель началъ исподволь сознавать возможность неугомоннаго и совершенно неумстнаго стучанья въ уличную дверь. Чтобъ убдиться въ этомъ предположеніи, онъ привсталъ на своей постели и принялся вслушиваться съ напряженнымъ вниманіемъ. Такъ прошло минуть десять или двадцать. М-ръ Винкель сосчиталъ два, три, пять, двадцать, тридцать, пятьдесятъ разъ, и напослдокъ получилъ несомннное убжденіе, что кто-то стучится въ дверь.

— Ра-рап—рапъ-рапъ — рапп-раппъ—ра, ра, ра, ра, ра, рапъ!— продолжалъ неугомонный молотокъ.

М-ръ Винкель вскочилъ съ постели. Что бы такое могло быть причиной этой поздней суматохи? Онъ надлъ на скорую руку чулки и туфли, набросилъ на плеча халатъ, зажегъ свчу отъ ночника, горвшаго въ камин, и поспшилъ внизъ по лстничнымъ ступенямъ.

— Кто-то идетъ, наконецъ, сударыня,— сказалъ низенькій толстякъ.

— Обухомъ бы его сзади!— пробормоталъ сухопарый носильщикъ.

— Кто тамъ?— вскричалъ м-ръ Винкель, распутывая цпь.

— Что тутъ за вопросы, чугунная башка?— отвчалъ сухопарый носильщикъ съ большой досадой. Онъ не сомнвался, что говоритъ слуг.— Отворяйте скоре.

— Пошевеливайтесь, любезный, нечего тутъ разговаривать,— прибавилъ одобрительнымъ тономъ низенькій толстякъ.

Полусонный Винкель, машинально повинуясь этой команд, пріотворилъ дверь и выглянулъ на улицу. Первымъ предметомъ, поразившимъ его зрніе, было яркое пламя отъ фонаря мальчишки. Проникнутый внезапнымъ страхомъ при мысли о пожар, м-ръ Винкель торопливо отскочилъ отъ двери и, держа свчу надъ своей головой, безсмысленно смотрлъ впередъ, недоумвая, что такое было передъ его глазами, портшезъ или пожарная труба. Въ эту минуту сильный порывъ втра задулъ его свчу. М-ръ Винкель почувствовалъ непреодолимое желаніе бжать назадъ, но увидлъ къ величайшему ужасу, что тотъ же втеръ захлопнулъ за нимъ дверь.

— Ну, молодой человкъ, что вы надлали?— сказалъ сухопарый великанъ.

М-ръ Винкель, завидвъ лицо дамы въ окн портшеза, поспшно обернулся назадъ, уцпился за дверную скобу изо всей своей силы и неистово принялся кричать обоимъ носильщикамъ, чтобъ они унесли портшезъ.

— Уберите его отсюда, уберите, ради Бога!— кричалъ м-ръ Винкель.— Вотъ идутъ сюда изъ другихъ домовъ… спрячьте меня въ портшезъ … спрячьте куда хотите, чортъ васъ побери!

Все это время онъ дрожалъ отъ холода и страха, и каждый разъ, какъ рука его приподнималась къ молотку, втеръ распахивалъ и раздувалъ полы его халата самымъ непріятнымъ образомъ.

— Смотрите, вся Королевская улица наполняется народомъ … дамы идутъ сюда, дамы, дамы! Прикройте меня чмъ-нибудь. Загородите меня,— ревлъ м-ръ Винкель.

Носильщики хохотали изъ всей мочи, и никто не думалъ выручать изъ затрудненія молодого человка. Дамы съ каждой минутой подходили ближе и ближе.

М-ръ Винкель стукнулъ еще разъ съ отчаяннымъ остервенніемъ. Дамы уже были отъ него въ нсколькихъ шагахъ. Онъ бросилъ затухшую свчу, которую все это время держалъ надъ своей головой, и храбро впрыгнулъ въ портшезъ, гд сидла м-съ Даулеръ.

Наконецъ, вся эта суматоха достигла до ушей м-съ Краддокъ. Украсивъ свою голову ночнымъ чепчикомъ и надвъ капотъ, она побжала въ гостиную и взглянула изъ окна въ то самое мгновеніе, когда несчастный Винкель, очертя голову, бросился въ портшезъ. Сообразивъ по своему обстоятельства ужасной сцены, происходившей передъ ея домомъ, м-съ Краддокъ подняла сильнйшій и плачевный крикъ, разбудила м-ра Даулера и сказала съ воплемъ и слезами, что жена его собирается бжать съ какимъ-то джентльменомъ.

При этой оглушительной всти м-ръ Даулеръ быстро выскочилъ изъ постели какъ разсвирплый тигръ, побжалъ въ гостиную и выглянулъ изъ окна въ то самое время, когда м-ръ Пикквикъ отворилъ окно въ своей собственной спальн. Первымъ предметомъ, поразившимъ глаза обоихъ джентльменовъ, былъ м-ръ Винкель, сидвшій въ портшез съ м-съ Даулеръ.

— Сторожъ!— забасилъ неистово м-ръ Даулеръ.— Остановить его — держать — вязать — запереть его, покамстъ я выйду. Я перержу ему горло — окарнаю уши — дайте мн ножъ, м-съ Краддокъ — живй!

И, вырвавшись изъ объятій м-ра Пикквика, который между тмъ усплъ прибжать изъ своей спальни, раздраженный супругъ схватилъ столовый ножъ и опрометью бросился на улицу.

Но м-ръ Винкель не дождался его. Услышавъ страшную угрозу изъ устъ неистоваго Даулера, онъ быстро выпрыгнулъ изъ портшеза, разбросалъ на дорог туфли и побжалъ изо всей мочи, преслдуемый Даулеромъ и сторожемъ. Обогнувъ уголъ Королевской улицы, онъ искусно увернулся отъ своихъ преслдователей и побжалъ назадъ къ своей квартир. Дверь на этотъ разъ была отворена, м-ръ Винкель захлопнулъ ее передъ носомъ Даулера, добрался до своей спальни, заперъ дверь на замокъ, заслонилъ ее шкафами и началъ укладывать необходимыя вещи, приготовляясь бжать съ разсвтомъ слдующаго утра.

Даулеръ, между тмъ, подойдя къ его спальн, приставилъ глазъ къ замочной скважин и грозно повторилъ свое неизмнное намреніе перерзать ему горло на другой день. Затмъ онъ удалился въ гостиную, гд еще нсколько времени раздавался смутный гулъ разныхъ голосовъ, мужскихъ и женскихъ, и между прочимъ успокоительный голосъ м-ра Пикквика. Наконецъ, смолкло все, и утомившіеся жильцы разошлись по своимъ спальнямъ.

Очень вроятно, что нкоторымъ изъ читателей вздумается спросить: гд все это время пропадалъ Уэллеръ? Мы обязаны удовлетворить ихъ любопытству въ слдующей глав.

Глава XXXVII.

О томъ, какъ мистеръ Уэллеръ присутствовалъ на одномъ soire, куда его пригласили, и о томъ, какъ мистеръ Пикквикъ возложилъ на него весьма важное порученіе деликатнаго свойства.

— M-ръ Уэллеръ,— сказала м-съ Краддокъ утромъ этого обильнаго приключеніями дня,— вотъ письмо къ вамъ.

— Полно такъ ли, сударыня?— возразилъ Самуэль.— Мн неоткуда получать писемъ.

— Къ вамъ, м-ръ Уэллеръ,— отвчала м-съ Краддокъ.

— Странно, очень странно,— сказалъ Самуэль.— Ни одинъ изъ знакомыхъ мн джентльменовъ, сколько могу припомнить, не упражняется въ писаніи писемъ. Это къ добру не поведетъ.

— Должно быть, случилось что-нибудь необыкновенное,— замтила м-съ Краддокъ.

— Должно быть, сударыня, иначе, я знаю, никто изъ моихъ пріятелей не вздумалъ бы утруждать меня письмомъ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ, сомнительно покачивая головою,— Отъ кого бы это!— продолжалъ онъ, разсматривая адресъ.— Старшина не уметъ рисовать такимъ манеромъ: онъ учился чистописанію по вывскамъ и трактирнымъ счетамъ. Странный почеркъ!

Говоря это, м-ръ Уэллеръ длалъ то, что весьма многіе длаютъ на его мст, когда получаютъ письма отъ неизвстныхъ лицъ. Онъ смотрлъ поперемнно на печать, на углы конверта, на его изнанку и лицевую сторону, на сдланный адресъ и потомъ опять на печать. Находя, однакожъ, что изъ всего этого ровно ничего не узнаешь, онъ ршился, наконецъ, заглянуть во внутренность конверта.

— Золотообрзная бумага съ фигурами по краямъ,— замтилъ Самуэль, развертывая письмо.— Посмотримъ, что тугъ такое.

И м-ръ Уэллеръ, сдлавъ серьезную мину, прочиталъ, съ приличной разстановкой слдующее посланіе:

‘Отборнйшяя компанія батскихъ служителей, свидтельствуя свое почтеніе м-ру Уэллеру, покорнйше и усерднйше проситъ его удостоить своимъ посщеніемъ ихъ дружественную суварею, состоящую изъ поваренной бараньей ноги съ приличными прибавленіями и приправами, извщая при этомъ, что суварея будетъ сегодня за столомъ въ половин десятаго ночью — акуратъ.’

Это было вложено въ другую записку слдующаго содержанія:

‘М-ръ Джонъ Смокеръ, джентльменъ, имвшій удовольствіе встртить м-ра Уэллера въ дом ихъ общаго знакомаго, м-ра Бентама, за нсколько дней передъ этимъ, проситъ м-ра Уэллера развернуть и прочитать приложенное при этомъ приглашеніе. Если м-ръ Уэллеръ благоизволитъ зайти къ м-ру Джону Смокеру въ девять часовъ, то м-ръ Джонъ Смокеръ будетъ имть удовольствіе проводить и представить м-ра Уэллера’.

(Подписано) ‘Джонъ Смокеръ’.

Адресъ былъ сдланъ такимъ образомъ: ‘Уэллеру, эсквайру, въ квартир м-ра Пикквика, ‘ и внизу конверта, на лвой сторон, собственно для почтальона, были поставлены слова:— ‘отдать на кухню’.

— Что бы это значило?— сказалъ Самуэль.— Никогда я не слыхалъ, что вареную баранину называютъ сувареей. Какъ же посл этого называется y нихъ жареная?

Но, не считая нужнымъ углубляться въ этотъ предметъ, Самуэль немедленно явился къ м-ру Пикквику и безъ труда выпросилъ y него позволеніе отлучиться на этотъ вечеръ. Съ этимъ позволеніемъ и съ ключомъ отъ уличной двери м-ръ. Уэллеръ вышелъ изъ двери за нсколько минутъ до назначеннаго срока и благополучно прибылъ на Королевинъ скверъ, гд, прислонившись къ фонарному столбу, дожидался его м-ръ Джонъ Смокеръ, курившій сигару изъ янтарнаго черенка.

— Здравствуйте, м-ръ Уэллеръ,— сказалъ Джонъ Смокеръ, граціозно приподнимая одной рукою свою шляпу и снисходительно протягивая другую Самуэлю.— Какъ ваше здоровье, сэръ?

— Я здоровъ, сколько для васъ нужно,— отвчалъ Самуэль.— Какъ вы поживаете, любезный другъ?

— Ничего, такъ себ, перемогаюсь понемногу,— сказалъ Джонъ Смокеръ.

— Вы слишкомъ занимаетесь, сэръ,— замтилъ Самуэль.— Изнуряете себя работой, любезный другъ. Это не годится. Такой джентльменъ, какъ вы, долженъ беречь для всего свта свои силы.

— Не въ томъ штука, м-ръ Уэллеръ,— отвчалъ Джонъ Смокеръ.— Вино всему причиной. Въ немъ есть корень зла, м-ръ Уэллеръ, и, сказать правду, я веду развратную жизнь.

— Э, вотъ оно какъ вы! — сказалъ Самуэль.— Это нехорошо, любезный другъ.

— Соблазны, м-ръ Уэллеръ, искушенія, сэръ, можете представить,— замтилъ м-ръ Джонъ Смокеръ.

— Дло понятное,— проговорилъ Самуэль.

— Свтская жизнь, пучина удовольствій, все этакъ на широкую ногу, м-ръ Уэллеръ, продолжалъ Джонъ Смокеръ.

— Я думаю, голова идетъ кругомъ,— замтилъ Самуэль.

— Да ужъ такъ-то идетъ, что просто чуть не лопаешь,— сказалъ Джонъ Смокеръ съ глубокимъ вздохомъ.— A нельзя, м-ръ Уэллеръ, никакъ нельзя. Если судьба, такъ сказать, поставила васъ на общественную стезю, выдвинула на публичную дорогу, такъ ужъ тутъ на каждомъ шагу окружены вы такими соблазнами, о которыхъ и понятія не иметъ несвтскій человкъ.

— Вотъ этакъ, бывало, точь-въ-точь говаривалъ мой старый дядя, когда началъ таскаться по трактирамъ,— замтилъ Самуэль.— Свтская жизнь до того закружила ему голову, что онъ даже и умеръ отъ пьянства.

Эта параллель, проведенная между свтскимъ джентльменомъ и какимъ-то забулдыгой, умершимъ отъ пьянства, произвела весьма непріятное впечатлніе на джентльменскія чувства м-ра Джона Смокера, однакожъ онъ скрылъ свою досаду и продолжалъ обращать ласковое вниманіе на своего собесдника, хранившаго невозмутимое спокойствіе на своемъ лиц.

— Не пора-ли намъ идти, м-ръ Уэллеръ?— сказалъ м-ръ Смокеръ, взглянувъ на мдный хронометръ, вытащенный имъ изъ жилетнаго кармана посредствомъ чернаго снурка, на которомъ болтался мдный часовой ключикъ.

— Я думаю, что пора, иначе, пожалуй, они тамъ испортятъ эту суварею,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Пьете-ли вы воды, м-ръ Уэллеръ?— спросилъ Смокеръ, когда они вышли на другую улицу.

— Пилъ однажды,— сказалъ Самуэль.

— Что вы о нихъ думаете, сэръ?

— По моему, нтъ въ нихъ никакого прока.

— А! стало-быть вы не любите киллибитный вкусъ, м-ръ Уэллеръ.

— Я не понимаю этихъ вещей,— сказалъ Саму-эль,— знаю только, что отъ нихъ сильно пахнетъ горячимъ желзомъ.

— Это и есть киллибитъ,— замтилъ м-ръ Джонъ Смокеръ снисходительнымъ тономъ знатока.

— Мудреное словцо, только чортъ-ли въ немъ, любезный другъ, когда не понимаешь его смысла? Вдь мы съ вами ничего не смыслимъ по химической части, стало быть, нечего объ этомъ и толковать.

И, къ великому ужасу своего товарища, м-ръ Самуэль Уэллеръ беззаботно принялся насвистывать какую-то псню.

— Прошу извинить, м-ръ Уэллеръ,— сказалъ Джонъ Смокеръ, озадаченный звуками простонародной псни,— не угодно-ли вамъ идти со мной подъ руку?

— Спасибо, любезный, вы очень добры, но я не имю никакой нужды въ чужой рук,— отвчалъ Самуэль.— Мн гораздо пріятне запрятать свои руки въ карманы, если позволите.

И, сказавъ это, Самуэль засвисталъ еще громче, чмъ прежде.

— Сюда пожалуйте,— сказалъ Смокеръ, повернувъ въ глухой переулокъ,— мы скоро придемъ.

— Право?

— Да. Прошу васъ только не безпокоиться, м-ръ Уэллеръ, не робть.

— Чего?

— Вы увидите здсь прекраснйшія ливреи, продолжалъ м-ръ Джонъ Смокеръ,— и, можетъ-быть, съ перваго взгляда, нкоторые джентльмены будутъ смотрть на васъ свысока.

— Это недурно,— сказалъ Самуэль.

— Конечно, тутъ ничего нтъ дурного, но знаете, мало-ли что можетъ случиться, если взять въ разсчетъ, что вы здсь чужой человкъ. Сначала, можетъ быть, обойдутся съ вами довольно круто.

— Вдь они-же не съдятъ меня, я полагаю?— спросилъ Самуэль.

— О, нтъ, нтъ, какъ это можно!— отвчалъ скороговоркой м-ръ Джонъ Смокеръ, вытаскивая изъ своего кармана табакерку съ лисьей головой.— Погрызутъ, конечно, малую толику, то есть, скажутъ дв-три остроумности на вашъ счетъ, но вы заткните себ уши и не обращайте на лихъ никакого вниманія.

— Ну, это еще не бда!— сказалъ Сумуэль.

— Конечно не бда,— сказалъ Джонъ Смокеръ, зацпивъ понюшку табаку.— Я стану защищать васъ.

Говоря такимъ образомъ, они подошли къ небольшой лавк зеленщика, промышлявшаго отдачею въ наемъ для вечерняго увеселенія пустыхъ комнатъ своей квартиры. М-ръ Джонъ Смокеръ отворилъ дверь и вошелъ въ сопровожденіи Самуэля, который, очутившись позади своего проводника, принялся ухмыляться втихомолку и выдлывать веселыя гримасы, служившія очевиднымъ доказательствомъ, что онъ находился въ самомъ завидномъ состояніи духа.

Пройдя лавку и оставивъ свои шляпы въ узенькомъ коридор, они отворили дверь небольшой комнаты, и здсь мгновенно передъ глазами м-ра Уэллера открылась великолпнйшая сцена.

Среди комнаты, одинъ подл другого, были поставлены два стола, накрытые тремя или четырьмя разноцвтными скатертями и устроенные такимъ образомъ, чтобъ по возможности, сколько позволяли обстоятельства, придать имъ видъ одного правильнаго цлаго. На скатертяхъ лежали вилки и ножи для шести или восьми персонъ. Черенки y ножей казались весьма замчательными по своему разнообразію: нкоторые были зелены, другіе красны, иные желтоваты, и такъ какъ вилки, вс безъ исключенія, были черны, то комбинація цвтовъ имла вообще поразительный эффектъ. Блюда, для соотвтствующаго числа гостей, разогрвались за ршеткой камина, и сами гости стояли, въ разныхъ позахъ, передъ тою же ршеткой, отогрвая свои члены. Коноводомъ всей этой компаніи былъ, повидимому, дюжій и толстый джентльменъ въ ярко-малиновомъ фрак, красныхъ панталонахъ и въ треугольной шляп. Онъ стоялъ, прислонившись спиною къ камину, и по нкоторымъ признакамъ оказывалось, что онъ едва только пришелъ, потому что шляпа еще была на его голов, и въ рукахъ онъ держалъ длинную палку, которую обыкновенно употребляютъ джентльмены его профессіи когда стоятъ въ коридор или y подъзда.

— Смокеръ, дружище, твой палецъ!— сказалъ джентльменъ въ треугольной шляп.

М-ръ Смокеръ задлъ своимъ мизинцемъ за большой палецъ правой руки этого джентльмена и сказалъ, что онъ очень радъ видть его совершенно здоровымъ.

— Поди ты вотъ толкуй: вс наладили, что я совершенно здоровъ,— сказалъ джентльменъ въ треугольной шляп.— A я вдь просто съ тоски пропадаю. Попробовалъ бы кто на моемъ мст слдить каждый день по два часа за этой проклятой старухой, что глотаетъ кислятину въ минералахъ, такъ вдь оно, я вамъ скажу, выходитъ такой прескверный документъ, что не радъ я своему третному жалованью. Еще какой-нибудь мсяцъ, и я предчувствую, что изсохну какъ спичка.

При этомъ все собраніе расхохоталось, и одинъ джентльменъ въ желтомъ жилет шепнулъ своему сосду въ зеленыхъ гультикахъ, что Токкель сегодня въ своей тарелк.

— Кстати,— сказалъ м-ръ Токкель,— ты, Смокеръ, вдь еще не того…

Конецъ этой сентенціи былъ досказанъ шопотомъ на ухо м-ру Джону Смокеру.

— Ахъ, да, я и забылъ,— сказалъ м-ръ Джонъ Смокеръ.— Джентльмены, имю честь рекомендовать вамъ друга моего, м-ра Уэллера.

— Очень жалю, что заслонилъ васъ отъ камина, м-ръ Уэллеръ,— сказалъ м-ръ Токкель съ фамильярнымъ поклономъ,— надюсь, что вы не прозябли, Уэллеръ.

— Совсмъ нтъ, м-ръ Обжигайло,— отвчалъ Самуэль.— Подл васъ было бы слишкомъ трудно простудиться. Если бы, примромъ сказать, васъ поставили въ трактирномъ заведеніи подл ршотки, трактирщику не было бы никакой надобности покупать дрова. Вамъ не трудно нагрвать собою вс комнаты, м-ръ Обжигайло.

При этой выходк, направленной, очевидно, противъ малиновой ливреи и свтло-красныхъ панталонъ, м-ръ Токкель вооружился величественнымъ взглядомъ на нсколько секундъ, но тутъ же физіономія его прояснилась, и онъ замтилъ съ улыбкой, что почтенный другъ м-ра Смокера остритъ недурно.

— Очень вамъ обязанъ за хорошее мнніе, сэръ,— отвчалъ Самуэль.— Надюсь, мы обойдемся мало-по-малу и станемъ уважать другъ друга.

На этомъ мст разговоръ былъ прерванъ прибытіемъ двухъ джентльменовъ, изъ которыхъ одинъ былъ въ плисовой ливре оранжеваго цвта, другой въ пурпуровомъ фрак и черныхъ шелковыхъ чулкахъ огромнаго размра. Когда они расшаркались и раскланялись со всми вообще и съ каждымъ порознь, м-ръ Токкель, съ общаго согласія, приказалъ подавать ужинъ.

Повинуясь этому приказанію, зеленщикъ и его жена подали на столъ горячую баранину, приправленную каперсовымъ соусомъ, рпой и картофелемъ. М-ръ Токкель слъ на первомъ мст въ качеств президента и выбралъ себ въ помощники джентльмена въ оранжевой ливре, который занялъ свое мсто на противоположномъ конц стола. Зеленщикъ надлъ лайковыя перчатки и остановился за стуломъ президента.

— Гаррисъ!— сказалъ м-ръ Токкель повелительнымъ тономъ.

— Что прикажете, сэръ?— отвчалъ зеленщикъ.

— Надли-ли вы перчатки?

— Надлъ, сэръ.

— Подайте же мой приборъ.

— Слушаю, сэръ.

Зеленщикъ подобострастно исполнилъ приказаніе, но, подавая поварской ножъ м-ру Токкелю, онъ имлъ неосторожность звнуть.

— Что вы подъ этимъ разумете, Гаррисъ?— сказалъ м-ръ Токкель величественнымъ тономъ.

— Прошу извинить, сэръ,— отвчалъ несчастный зеленщикъ,— это я сдлалъ безъ всякаго намренія, сэръ. Прошлую ночь я совсмъ не выспался, сэръ: легъ очень поздно.

— Хотите-ли знать, что я думаю о васъ, Гаррисъ?— сказалъ м-ръ Токкель съ величественною важностью.— Вы мужланъ, Гаррисъ.

— Надюсь, джентльмены, вы не будете обходиться со мной слишкомъ строго,— сказалъ Гаррись, длая низкій поклонъ.— Я очень вамъ обязанъ, джентльмены, за ваше покровительство и за вашу милостивую рекомендацію, джентльмены, но согласитесь, джентльмены, что я длаю, кажется, все для вашего удовольствія.

— Далеко не все, сэръ,— сказалъ м-ръ Токкель.

— Мы считаемъ васъ бездльникомъ, Гаррисъ,— замтилъ джентльменъ въ оранжевой ливре.

— Вы мошенникъ, Гаррисъ,— прибавилъ джентльменъ въ зеленыхъ панталонахъ.

— Плутъ, превеликій плутъ,— дополнилъ джентльменъ въ пурпуровомъ фрак.

Бдный зеленщикъ раскланивался во вс стороны и безъ всякихъ возраженій выслушивалъ вс эти комплименты. Когда каждый выразилъ свое мнніе о зеленщик, м-ръ Токкель принялся рзать баранью ногу и раздлять порціи по числу гостей.

Лишь только началось это вечернее занятіе, дверь съ шумомъ отворилась, и въ комнату влетлъ еще джентльменъ въ свтло-синемъ фрак, украшенномъ свинцовыми пуговицами по обимъ сторонамъ.

— Вотъ ужъ это непростительное нарушеніе правилъ,— сказалъ м-ръ Токкель.— Поздно, сэръ, слишкомъ поздно!

— Прошу извинить, никакъ не могъ раньше,— сказалъ свтло-синій джентльменъ.

Между тмъ, посл вареной баранины подали на столъ стаканы, и каждый джентльменъ заказывалъ для себя любимый напитокъ, пока еще не заперли трактира. Свтло-синій и оранжевый джентльмены, отличавшіеся, повидимому, особенно изящнымъ вкусомъ, приказали принести мадеры и вишневки, другіе — джина и смородиновки. М-ръ Уэллеръ, съ своей стороны, заказалъ огромную порцію холоднаго пунша изъ рома съ мушкатными орхами: это обстоятельство значительно возвысило его въ глазахъ почетныхъ гостей.

Начались торжественные тосты, и первый былъ предложенъ за здравіе красавицъ, при чемъ свтло-синій джентльменъ счелъ своей обязанностью поблагодарить компанію, какъ будто тостъ относился къ нему лично. Посл второго тоста, выпитаго въ честь почтеннаго президента, вышелъ изъ-за стола одинъ степенный джентльменъ въ черномъ длиннополомъ сюртук и плисовомъ жилет. Онъ объявилъ, что намренъ говорить рчь, и, когда президентъ возстановилъ порядокъ, рчь началась такимъ образомъ:

‘Джентльмены! Будучи еще младшимъ членомъ между вами на этой почтенной сувареи и притомъ чувствуя нкоторую стснительность положенія, какъ я занимаю лишь кучерскую должность, я стану говорить робко и нершительно. Но, съ другой стороны, господа, обязанность, или, лучше сказать, долгъ честнаго джентльмена заставляетъ меня довести до вашего свднія одно изъ тхъ печальныхъ обстоятельствъ, которыя случаются въ этомъ мір не то, чтобы ужъ слишкомъ часто, но и не слишкомъ рдко. Итакъ, да будетъ вамъ вдомо, джентльмены, что общій другъ нашъ м-ръ Уифферсъ (вс взглянули на джентльмена въ оранжевой ливре), другъ нашъ Уифферсъ отказался отъ своего мста’.

Ропотъ изумленія пробжалъ между всми слушателями. Каждый джентльменъ заглянулъ въ лицо своему сосду и потомъ перенесъ свой взоръ на кучера, который между тмъ, собравшись съ духомъ, продолжалъ:

‘Вы дивуетесь, джентльмены, и это очень натурально, меня самого какъ будто бы обухомъ създили въ високъ, когда разжевалъ я существенность этого мудренаго дла. Но зачмъ и почему общій другъ нашъ понесъ, такъ сказать, эту ничмъ невознаградимую потерю? На это, всеконечно, есть резонементъ, котораго объяснить я вамъ не въ состояніи. Пусть самъ другъ Уифферсъ разскажетъ обстоятельно, что, какъ и почему, дабы, при случа, вс мы могли подражать его примру’.

Вс единодушно одобрили это предложеніе, и м-ръ Уифферсъ приступилъ къ объясненію. Онъ сказалъ, что ему, безъ сомннія, было бы весьма пріятно продолжать свою службу на мст, отъ котораго онъ отказался. Ливрея была богатая и великолпная, женщины, принадлежавшія къ дому, ласковы и обходительны, занимаемая имъ должность — легка и пріятна: главнйшее занятіе состояло въ томъ, что м-ръ Уифферсъ долженъ былъ смотрть какъ можно чаще изъ окна въ корридор, вмст съ другимъ джентльменомъ, который тоже отказался отъ этого мста. Ему непріятно и даже, въ нкоторомъ случа, мучительно было входить въ дальнйшія подробности, но такъ какъ почтенная компанія непремнно требовала объясненій, то м-ръ Уифферсъ, скрпя сердце, признался съ благородною откровенностью, что его заставляли кушать за обдомъ холодныя блюда.

Невозможно выразить негодованія, пробужденнаго этимъ признаніемъ въ сердцахъ всхъ почтенныхъ джентльменовъ. Они бсновались около четверти часа, подвергая строжайшему осужденію холодныя блюда.

Потомъ м-ръ Уифферсь прибавилъ, что онъ отчасти самъ виноватъ въ этомъ дл, такъ какъ характеръ его слишкомъ снисходителенъ и уклончивъ. Такъ, однажды, по своему добродушію, онъ согласился кушать соленое масло, и потомъ, въ другомъ случа, вслдствіе внезапной болзни истопника, забылся до такой степени, что принялъ на себя унизительный трудъ втащить на верхъ корзину съ углями. Признаваясь такимъ образомъ въ этихъ недостаткахъ, м-ръ Уифферсъ осмливался питать надежду, что все это не унизитъ его служебной репутаціи въ глазахъ почтенныхъ джентльменовъ, тмъ боле, что въ послднее время онъ исправился нкоторымъ образомъ.

Рчь м-ра Уифферса была принята съ оглушительнымъ восторгомъ, и президентъ немедленно предложилъ пить его здоровье. Затмъ самъ м-ръ Уифферсъ предложилъ тостъ въ честь м-ра Уэллера, за нравственное достоинство котораго достаточно ручались дружба и рекомендація м-ра Джона Смокера. Выпивъ два стакана пунша и одинъ мадеры, Самуэль, выстунивъ на середину комнаты, благодарилъ компанію слдующею рчью:

‘За ласку, ребята, за пріятство, дружбу и компанію благодарю васъ отъ чистаго сердца. Я слышалъ давно, что вы — народъ продувной, но мн не приходило и въ голову, что вс вы, такъ сказать, подобраны молодецъ къ молодцу. Надюсь, что вы никогда не ударите въ грязь лицомъ и не уроните своего достоинства на общественныхъ гуляньяхъ, гд я, бывъ еще ребенкомъ, съ наслажденіемъ смотрлъ на всякаго ливрейнаго лакея. Мн пріятно засвидтельствовать особенное почтеніе другу моему, Обжигайл, за ту ласку, которой онъ меня удостоилъ при первомъ знакомств. Что-жъ касается до этого бдняги, потерявшаго мсто, я желаю ему найти самую веселую и красивую должность, съ горячимъ супомъ и пирогами, которыхъ онъ вполн заслуживаетъ, какъ джентльменъ, скрасившій своимъ краснобайствомъ всю вашу суварею’. И когда Самуэль, при общихъ рукоплесканіяхъ, слъ на свое мсто, нкоторые джентльмены объявили, что вечеръ ихъ конченъ.

— Это что значитъ? Неужто вы хотите сказать, что вы ужъ идете, любезный другъ?— сказалъ Самуэль м-ру Джону Смокеру.

— Надобно идти, долгъ службы,— сказалъ м-ръ Смокеръ.— Я общалъ Бентаму.

— А! Очень хорошо,— сказалъ Самуэль.— Это другое дло, иначе, пожалуй, Бентамъ уволитъ себя отъ вашей службы.— A вы куда, Обжигайло?

— Иду и я,— сказалъ джентльменъ въ треугольной шляп.

— Какъ? На чью же голову остается здсь эта порція пунша?— вскричалъ Самуэль.— Нтъ, вздоръ, ты сядешь опять, Обжигайло.

М-ръ Токкель не могъ устоять противъ такого соблазна. Онъ снялъ шляпу, поставилъ въ уголъ палку и сказалъ, что готовъ еще выцдить стаканчикъ для возстановленія дружбы.

Съ ними остался и свтло-синій джентльменъ, такъ какъ онъ былъ изъ одного дома съ м-ромъ Токкелемъ. Посл второго или третьяго стакана пунша Самуэль потребовалъ устрицъ изъ лавки зеленщика, и эффектъ этого угощенія оказался превосходнымъ. М-ръ Токкель, съ треугольной шляпой на голов и палкою въ рукахъ, принялся по разбросаннымъ раковинамъ выплясывать лягушечій танецъ подъ аккомпанементъ свтло-синяго джентльмена, который весьма искусно выигрывалъ тактъ на головной гребенк, въ совершенств замнившей музыкальный инструментъ. Наконецъ, когда пуншъ былъ конченъ и ночь прошла, они отправились по своимъ домамъ. Лишь только м-ръ Токкель выбрался на свжій воздухъ, какъ имъ овладло внезапное желаніе протянуться и лечь на камни тротуара. Самуэль не думалъ противорчить, но сберегая треугольную шляпу, которую безъ того могли бы украсть, онъ приплющилъ ее къ голов свтло-синяго джентльмена, съ величайшими усиліями продолжавшаго свой путь. М-ръ Уэллеръ прислонилъ его къ подъзду въ дом его господина, впихнулъ ему въ руки швейцарскую булаву, позвонилъ въ колокольчикъ и спокойно пошелъ къ себ домой.

Поутру, гораздо ране обычной поры, м-ръ Пикквикъ, одтый, умытый и причесанный, спустился внизъ и позвонилъ въ колокольчикъ.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, когда м-ръ Уэллеръ явился на его призывъ,— заприте дверь.

М-ръ Уэллеръ заперъ.

— Прошлой ночью, Самуэль, y насъ тутъ случилась весьма непріятная исторія, заставившая м-ра Винкеля опасаться насильственныхъ поступковъ со стороны м-ра Даулера,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Я слышалъ кое-что объ этомъ на кухн отъ старухи,— отвчалъ Самуэль.

— И мн больно сказать, Самуэль,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ грустнымъ тономъ, при чемъ его физіономія приняла самое болзненное выраженіе,— мн больно сказать, что, опасаясь этихъ насильственныхъ поступковъ, м-ръ Винкель убжалъ.

— Убжалъ!— воскликнулъ Самуэль.

— Оставилъ домъ сегодня на разсвт, не переговоривъ даже со мною,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— И мн даже неизвстно, куда онъ убжалъ.

— Ему слдовало остаться, сэръ, и столкнуться съ нимъ лицомъ къ лицу,— замтилъ м-ръ Уэллеръ.— Не нужно большой силы, чтобы упрятать этого Даулера.

— Я уже давно, на основаніи нкоторыхъ соображеній, могъ сомнваться въ его храбрости и отваг, но какъ бы то ни было, м-ръ Винкель убжалъ. Его надобно найти, Самуэль, отыскать и представить ко мн.

— A если онъ не захочетъ воротиться?

— Въ такомъ случа должно употребить силу

— Кто-жъ ее употребитъ?

— Вы, Самуэль.

— Очень хорошо, сэръ.

Съ этими словами м-ръ Уэллеръ вышелъ изъ комнаты, и черезъ минуту можно было слышать, какъ отворилась уличная дверь. Черезъ два часа онъ воротился и объявилъ своему господину, что джентльменъ, совершенно сходный по описанію съ м-ромъ Винкелемъ, ухалъ поутру въ Бристоль съ первымъ дилижансомъ.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, взявъ его за руку,— вы малый расторопный, сметливый, безцнный малый. Вы подете за нимъ въ Бристоль, Самуэль.

— Слушаю, сэръ.

— Лишь только вы откроете его убжище, немедленно напишите мн, Самуэль. Если, сверхъ чаянія, онъ попробуетъ бжать, валите его на землю и вяжите. Даю вамъ надъ нимъ полную власть и волю, Самуэль.

— Я постараюсь быть осторожнымъ, сэръ.

— Вы скажите ему,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ,— что я сердитъ на него, раздраженъ, взбшенъ и ничмъ не могу объяснить себ его самовольнаго и безразсуднаго поступка.

— Слушаю, сэръ.

— И вы думаете, что найдете его?

— Непремнно, если только онъ не сгинулъ съ лица земли.

— Очень хорошо. Въ такомъ случа, чмъ скоре вы подете, тмъ лучше.

Съ этими словами м-ръ Пикквикъ вручилъ врному слуг необходимую сумму денегъ и приказалъ ему скакать въ Бристоль.

Самуэль уложилъ свои вещи въ дорожную сумку и въ минуту готовъ былъ къ отъзду. Сходя съ лстницы, онъ, однакожъ, призадумался и, воротившись назадъ, просунулъ свою голову въ дверь гостиной, гд былъ его господинъ.

— Сэръ,— шепнулъ м-ръ Уэллеръ.

— Что?

— Такъ-ли я понялъ ваши наставленія, сэръ?

— Надюсь, что такъ.

— Я долженъ повалить его и связать, какъ вы говорили?

— Повалить и связать,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Длайте съ нимъ все, что сочтете нужнымъ. Уполномочиваю васъ на все.

Самуэль кивнулъ головой и, притворивъ дверь, быстро побжалъ съ лстницы въ догонку за пропавшимъ джентльменомъ.

Глава XXXVIII.

О томъ, какъ мистеръ Винкель не сгорлъ въ огн и вышелъ сухъ изъ воды.

Гонимый судьбою джентльменъ, сдлавшійся злосчастною причиною необычайнаго шума и волненія, растревожившаго всхъ жителей Королевской улицы, провелъ остатокъ ночи въ великомъ смущеніи и безпокойств и съ первымъ проблескомъ утренней зари поспшилъ тайнымъ образомъ оставить мирную кровлю, подъ которой друзья его еще покоились сладкимъ сномъ. Онъ ршился бжать, куда глаза глядятъ, Невозможно достойнымъ образомъ оцнить, восхвалить или прославить побужденія, заставившія м-ра Винкеля обратиться къ этому истинно благородному и великодушному плану.

— Если этотъ Даулеръ,— разсуждалъ м-ръ Винкель самъ съ собою,— если этотъ Даулеръ, въ чемъ не можетъ быть ни малйшаго сомннія, вздумаетъ привести въ исполненіе свою бшеную угрозу противъ моей личной безопасности, я буду поставленъ въ неизбжную необходимость вызвать его на дуэль. Что-жъ отсюда выйдетъ? У него есть жена, то есть женщина любящая, которая вполн зависитъ отъ него. Дтей покамстъ нтъ еще, но будутъ, вроятно, и дти. Великій Боже! Мн будетъ жизнь не въ жизнь, если я, ослпленный извергъ, позволю себ умертвить этого человка!

Эти прискорбныя соображенія подйствовали съ такою силою на гуманныя чувства молодого человка, что колни его бойко застучали одно о другое и на лиц его обнаружились самые возмутительные признаки внутренней тревоги. Дйствуя подъ вліяніемъ этихъ размышленій, онъ схватилъ дорожную сумку и, выюркнувъ потихоньку изъ своей комнаты, заперъ ненавистную уличную дверь, не производя при этомъ ни малйшаго шума. Выбравшись такимъ образомъ на вольный воздухъ, онъ вздохнулъ свободно, и ноги его устремились сами собою къ Королевской гостиниц, гд уже стоялъ дилижансъ, готовый отправиться въ Бристоль. Разсудивъ весьма основательно, что Бристоль столько же удобенъ для его цлей, какъ и всякій другой городокъ въ англійскомъ государств, м-ръ Винкель слъ на имперіалъ и благополучно достигъ до мста своего назначенія въ урочное количество часовъ, обыкновенно употребляемыхъ двумя быстроногими конями, которые два раза въ сутки перебгаютъ пространство изъ Бата въ Бристоль и обратно.

Онъ остановился въ гостиниц ‘Зеленаго куста’ и тотчасъ же пошелъ осматривать городъ, отлагая переписку съ м-ромъ Пикквикомъ до той поры, когда время и разсудокъ поутомятъ мало-по-малу ярость бшенаго Даулера. Грязь и нечистота всякаго рода были первыми предметами, поразившими вниманіе путешественника. М-ръ Винкель обозрлъ доки, корабельную верфь, кафедральную церковь, и направилъ свой путь въ Клифтонъ, куда указали ему дорогу. Долго бродилъ онъ по разнымъ переулкамъ и закоулкамъ и, наконецъ, взошелъ въ такую трущобу, откуда не было, казалось, никакого исхода. Чтобы выпутаться изъ затруднительнаго положенія, онъ счелъ необходимымъ зайти въ какую-нибудь лавку или магазинъ, гд бы снова могли навести его на истинный путь.

Озираясь во вс стороны, м-ръ Винкель увидлъ какое-то вновь отдланное и расписанное жилище, которое могло занимать средину между магазиномъ и частнымъ домомъ. Красный фонарь передъ подъздомъ служилъ свидтельствомъ, что здсь, по всей вроятности, находилось жилище врача, и эта догадка вполн оправдывалась огромной вывской надъ уличной дверью, гд золотыми буквами было изображено: ‘Докторская аптека’. Надясь тутъ сдлать необходимые разспросы, м-ръ Винкель вошелъ въ маленькую лавку, гд по всмъ сторонамъ стояли ящики, бутылочки, стклянки, пузырьки и бутылки съ золотыми ярлыками. Не находя здсь никого, онъ постучалъ полкроной о прилавокъ, думая такимъ образомъ привлечь къ себ вниманіе доктора или его помощника, который былъ, вроятно, въ слдующей комнат, гд надъ дверью сіяла другая великолпнйшая надпись: ‘Кабинетъ доктора медицины и хирургіи’.

При первомъ стук м-ра Винкеля звуки, выходившіе изъ кабинета, прекратились, при второмъ — дверь отворилась, и въ аптеку вошелъ степенный молодой человкъ въ зеленыхъ очкахъ и съ огромной книгой подъ мышкой. Онъ остановился y прилавка и спросилъ, что доставляетъ ему удовольствіе видть неизвстнаго пришельца.

— Очень жалю, что я помшалъ вашимъ занятіямъ, сэръ,— сказалъ м-ръ Винкель,— но мн хотлось бы знать, гд найти дор …

— Ха! ха! ха!— залился ученый молодой человкъ, бросивъ свою огромную книгу къ потолку и поймавъ съ необыкновенною ловкостью въ ту самую минуту, когда она грозила своимъ паденіемъ раздавить въ дребезги маленькіе пузырьки на прилавк.— Вотъ вамъ штука, такъ штука!

Это была дйствительно штука забавная и хитрая. М-ръ Винкель, изумленный необыкновеннымъ поведеніемъ доктора медицины и хирургіи, невольно попятился къ дверямъ, недоумвая, чмъ и объяснить такой странный пріемъ.

— Какъ! Стало быть, вы не знаете меня?— спросилъ докторъ медицины и хирургіи.

М-ръ Винкель пробормоталъ въ отвтъ, что не иметъ этой чести.

— Э-re, вотъ оно какъ!— продолжалъ ученый молодой человкъ.— Выходитъ на поврку, что я могу питать блистательныя надежды впереди, если видъ мой внушаетъ такое уваженіе постороннимъ лицамъ. Еще какихъ-нибудь полгода, и бристольскія старухи будутъ подъ моей командой. Ну, провались ты, старая хрычовка!

Съ этимъ комплиментомъ, относившимся къ большой книг, докторъ медицины и хирургіи перекинулъ ее, съ замчательною ловкостью, на противуположный конецъ комнаты, и когда вслдъ затмъ онъ сорвалъ очки со своего носа, м-ръ Винкель немедленно угадалъ въ немъ Боба или Роберта Сойера, эсквайра, того самаго молодого человка, съ которымъ онъ недавно имлъ честь познакомиться въ его собственной квартир, что въ Боро, на Ландъ-Стрит.

— И вы точно не угадали меня?— сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ, дружески пожимая руку м-ра Винкеля.

— Ршительно не угадалъ,— отвчалъ м-ръ Винкель.

— Это, однакожъ, довольно странно. Значитъ, вы не замтили моей фамиліи,— сказалъ Бобъ Сойеръ, обращая вниманіе своего пріятеля на дверь аптеки, гд блыми буквами по черному полю были разрисованы слова,— ‘Сойеръ, преемникъ знаменитаго Ноккморфа’.

— Мн какъ-то не пришлось взглянуть на эту надпись,— сказалъ м-ръ Винкел?,.

— Скажите, пожалуйста, какъ оно вышло! Если бы я зналъ, что это вы, я бы бросился со всхъ ногъ и заключилъ васъ въ свои объятія,— сказалъ Бобъ Сойеръ,— но мн показалось сначала, что вы сборщикъ королевскихъ пошлинъ.

— Неужели!— сказалъ м-ръ Винкель.

— Честное слово,— отвчалъ Бобъ Сойеръ,— и я хотлъ было сказать, что меня нтъ дома и что, если вамъ угодно оставить какое-нибудь порученіе, то я охотно передамъ его самому себ, потому что, видите ли, этотъ джентльменъ знаетъ меня столько-же, какъ сборщики пошлинъ съ освщенія и мостовой. Церковный сборщикъ, повидимому, догадывается, что я за птица, и мн заподлинно извстно, что сборщикъ водяныхъ пошлинъ хорошо меня знаетъ, потому что я имлъ удовольствіе выдернуть ему зубъ по прибытіи сюда. Войдите, однакожъ, м-ръ Винкель, войдите!

Болтая на этотъ ладъ, Бобъ Сойеръ втолкнулъ м-ра Винкеля въ докторскій кабинетъ, гд y пылающаго камина, съ кочергой въ рукахъ, сидлъ не кто другой, какъ неизмнный другъ доктора медицины и хирургіи, м-ръ Бенжаменъ Алленъ.

— Ну, право, этого удовольствія я никакъ не ожидалъ,— сказалъ м-ръ Винкель.— У васъ тутъ, я думаю, превосходное мсто.

— Ничего, такъ себ, годится на первый разъ,— отвчалъ Бобъ Сойеръ.— Вскор посл намеднишней пирушки я выдержалъ свой экзаменъ, и добрые родственники снабдили меня необходимыми потребностями для первоначальнаго обзаведенія. Я сшилъ черную пару, вооружился зелеными очками и принялъ здсь, по возможности, торжественный видъ, приличный ученому мудрецу.

— И y васъ тутъ, конечно, порядочная практика,— замтилъ м-ръ Винкель.

— Какъ же, какъ же, есть и практика,— отвчалъ Бобъ Сойеръ.— Если все этакъ пойдетъ впередъ, къ концу двухъ-трехъ лтъ можно будетъ уложить вс мои барыши въ маленькую рюмочку, и прикрыть ихъ листикомъ отъ крыжовника.

— Ну, вы шутите, разумется,— сказалъ м-ръ Винкель.— Одни эти матеріалы въ вашей аптек …

— Полноте, любезный другъ, какіе тутъ матеріалы!— сказалъ Бобъ Сойеръ,— половина ящиковъ пустехоньки, a другую половину вы не отворите.

— Что за вздоръ!— сказалъ м-ръ Винкель.

— Печальная истина, почтеннйшій, честное слово!— отвчалъ Бобъ Сойеръ.— Не угодно-ли учинить поврку!

Сказавъ это, онъ вошелъ въ аптеку и доказалъ очевиднйшимъ образомъ, что большая часть ящиковъ съ вызолоченными надписями были пусты или фальшивы.

— И ужъ, коль на то пошло, я долженъ объявить вамъ по секрету, что во всей аптек ничего нтъ кром піявокъ, да и т нсколько разъ были въ дл.

— О, этого я никакъ бы не могъ вообразить!— воскликнулъ озадаченный м-ръ Винкель.

— Еще бы! Нужда научитъ бросать пыль въ глаза, какъ скоро надобно подняться на ноги честному джентльмену,— отвчалъ Бобъ Сойеръ.— Однакожъ, соловья баснями не кормятъ, не хотите ли чего перекусить, м-ръ Винкель? Послушай, Бенъ, запусти-ка руку въ этотъ шкафикъ, гд стоитъ патентованная микстура для сваренія желудка.

М-ръ Бенжаменъ Алленъ улыбнулся въ знакъ готовности и вытащилъ изъ ближайшаго ящика огромную черную бутыль, до половины наполненную водкой.

— Вы, конечно, не употребляете воды?— спросилъ Бобъ Сойеръ.

— Покорно васъ благодарю,— отвчалъ м-ръ Винкель.— Теперь довольно рано и я хотлъ бы растворить этотъ напитокъ, если позволите.

— Растворяйте, сколько хотите, если совсть не зазритъ,— отвчалъ Бобъ Сойеръ, выпивая залпомъ рюмку водки.— Бенъ, подай сюда ступку.

М-ръ Бенжаменъ Алленъ вытащилъ изъ того же сокровеннаго влагалища небольшую мдную ступку, которая, замтилъ Бобъ Сойеръ, составляла для него предметъ особенной гордости, какъ сосудъ, имвшій ученую наружность. Здсь онъ, посредствомъ многочисленныхъ химическихъ операцій, вскипятилъ воду и приготовилъ отличный грогъ для своего гостя. Когда разговоръ мало-по-малу сдлался общимъ, въ комнату вдругъ вошелъ мальчикъ въ срой ливре, въ фуражк съ золотой кокардой и съ небольшой корзиною подъ мышкой. М-ръ Бобъ Сойеръ привтствовалъ его такимъ образомъ:

— Подите-ка сюда, плутишка.

Мальчикъ повиновался.

— Зачмъ вы стояли, выпуча глаза, на площади?

— Нтъ, сэръ, я не стоялъ,— отвчалъ мальчикъ.

— Смотри, y меня держать ухо востро, лнивецъ,— сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ грознымъ тономъ.— Кто, думаете вы, станетъ требовать услугъ ученаго джентльмена, какъ скоро будетъ извстно, что его мальчикъ прыгаетъ на улиц черезъ веревочку или играетъ въ мраморные шарики съ другими ребятишками? Понимаете-ли вы, повса, въ чемъ состоятъ ваши обязанности?

— Понимаю, сэръ.

— Еще бы не понимать! Ну, разнесены лекарства?

— Разнесены.

— Куда вы отнесли порошки для ребенка?

— Въ тотъ большой домъ, гд недавно были крестины.

— Хорошо. A пилюли съ ярлычкомъ: ‘по четыре раза въ день’.

— Туда, гд живетъ старый джентльменъ съ подагрою въ ногахъ.

— Очень хорошо. Затворите дверь и маршъ въ лавку.

— Эге!— сказалъ м-ръ Винкель, когда мальчикъ ушелъ въ аптеку.— Дла-то, стало быть, идутъ вовсе не такъ дурно, какъ вы сначала хотли меня уврить. Вы разсылаете по городу лекарства.

М-ръ Бобъ Сойеръ заглянулъ въ лавку, чтобы удостовриться въ отсутствіи посторонняго слушателя, и потомъ, нагибаясь къ уху м-ра Винкеля, проговорилъ:

— Онъ разноситъ ихъ наудалую, куда ни попало.

М-ръ Винкель широко открылъ свои глаза. Бобъ Сойеръ и пріятель его засмялись.

— Какъ же это, господа? Я тутъ ровно ничего не понимаю,— сказалъ м-ръ Винкель.

— A штука очень проста,— сказалъ Бобъ.— Видите ли, какъ все это происходитъ: мальчишка идетъ въ извстный домъ, звонитъ изо всей мочи y подъзда, выбгаетъ слуга, онъ отдаетъ ему пакетъ съ лекарствомъ и, не говоря ни слова, уходитъ прочь. Слуга передаетъ пакетъ въ столовую, господинъ открываетъ и читаетъ:— ‘Микстуру на ночь по дв ложки… пилюли какъ сказано … полосканье какъ обыкновенно … порошки какъ предписано. Отъ Роберта Сойера, намстника Ноккморфа. Приготовлено въ его собственной аптек’.— И такъ дале. Господинъ передаетъ своей жен, та читаетъ и передаетъ слугамъ. Пакетъ совершаетъ путешествія отъ лакейской до кухни, отъ кухни до конюшни. На другой день мальчишка приходитъ опять и говоритъ:— ‘Очень жалю … ошибся … напрасно побезпокоилъ … хлопотъ множество … лекарство было назначено въ другое мсто … м-ръ Сойеръ, преемникъ Ноккморфа, проситъ извинить’.— Дло между тмъ сдлано своимъ чередомъ и въ нсколько дней фамилія знаменитаго доктора расходится по всему городу. Поврьте, любезный другъ, что эта продлка лучше всякихъ газетныхъ объявленій. Есть y насъ четырехъ-унцевая бутылочка, которая обгала половину Бристоля и еще далеко не кончила своего путешествія.

— Ахъ, Боже мой, да это въ самомъ дл превосходная выдумка!— замтилъ м-ръ Винкель.

— Что-жъ длать? Надо подниматься на хитрости ученымъ людямъ,— сказалъ Бобъ Сойеръ.— Бенжаменъ и я выдумали около дюжины такихъ веществъ. Такъ, напримръ, ламповщикъ получаетъ отъ меня восемнадцать пенсовъ въ недлю за то, что ночь разъ по десяти стучится бшенымъ образомъ въ мои ворота, привлекая вниманіе всхъ сосдей, и когда я бываю въ вокзал или театр, мальчишка съ величайшимъ ужасомъ на лиц вбгаетъ въ залу и вызываетъ меня къ мнимому больному.— ‘Съ кмъ-нибудь сдлалось дурно,— говорить толпа.— Прислали за докторомъ Сойеромъ. Боже мой, какъ занятъ этотъ молодой человкъ!’

Открывая такимъ образомъ эти интересныя мистеріи медицинской профессіи, м-ръ Бобъ Сойеръ и другъ его Бенъ Алленъ облокотились на спинки своихъ креселъ и закатились самымъ веселымъ и громкимъ смхомъ. Вслдъ затмъ разговоръ перешелъ на другой предметъ, получившій личный интересъ для самого м-ра Винкеля.

Мы уже имли случай намекнуть въ своемъ мст, что м-ръ Бенжаменъ Алленъ становился особенно нжнымъ и даже сантиментальнымъ посл водки. Это, конечно, не единственный случай, и мы знавали на своемъ вку многихъ паціентовъ, подверженныхъ сантиментальности, вслдствіе употребленія сердцекрпительныхъ напитковъ. Въ настоящій періодъ своего существованія, м-ръ Бенжаменъ Алленъ чувствовалъ особенное предрасположеніе къ нжности сердечной. Уже около трехъ недль онъ жилъ безвыходно въ квартир своего задушевнаго друга и товарища по медицинской профессіи. М-ръ Бобъ Сойеръ никогда не отличался особенно воздержной жизнью и никакъ нельзя сказать, чтобы м-ръ Бенжаменъ Алленъ владлъ слишкомъ крпкою головою. Слдствіемъ этихъ обстоятельствъ, соединенныхъ вмст, было то, что м-ръ Бенжаменъ Алленъ колебался все это время между опьянніемъ и совершеннымъ пьянствомъ.

— Другъ мой,— сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ, пользуясь кратковременной отлучкой м-ра Боба Сойера, который пошелъ въ аптеку ревизовать свои подержанныя піявки,— милый другъ мой, я очень несчастенъ.

М-ръ Винкель поспшилъ выразить свое соболзнованіе и полюбопытствовалъ узнать причину горести несчастнаго студента.

— Ничего, дружище, ничего,— сказалъ Бенжаменъ.— Вы вдь, я думаю, помните Арабеллу, Винкель, сестру мою Арабеллу, смазливую двчонку, Винкель, черноглазую и краснощекую, которую вы встрчали прошлой зимой на хутор y старика Уардля. Не знаю, обратили-ли вы на нее вниманіе: двчонка замчательная, Винкель. Мои черты, вроятно, могутъ напоминать ее нкоторымъ образомъ.

Но м-ръ Винкель превосходно помнилъ очаровательную Арабеллу, и черты ея никогда не изглаживались изъ его души. Ему не было никакой надобности вглядываться въ лицо ея братца Бенжамена, который на самомъ дл былъ весьма дурною и неврною копіею интересной двицы. Преодолвая внутреннее волненіе, м-ръ Винкель отвчалъ, что онъ хорошо помнитъ молодую леди и надется, что она, конечно, совершенно здорова.

— Другъ нашъ Бобъ — чудесный малый, какъ вы думаете, Винкель?— сказалъ въ отвтъ м-ръ Бенъ Алленъ.

— Ваша правда,— сказалъ м-ръ Винкель, не предчувствуя ничего добраго отъ этого тснаго соединенія двухъ именъ.

— Я предназначилъ ихъ другъ для друга,— продолжалъ м-ръ Бенъ Алленъ, опрокидывая свою рюмку съ особенною выразительностью.— Они сотворены другъ для друга, ниспосланы въ этотъ міръ другъ для друга, рождены другъ для друга, Винкель. Замтьте, любезный другъ, особое назначеніе, предусмотрительность и прозорливость судьбы: вся разница между ними только въ пяти годахъ, и они оба празднуютъ свое рожденіе въ август.

Такое обстоятельство, конечно, могло быть названо чудеснымъ во многихъ отношеніяхъ, однакожъ, м-ръ Винкель, горвшій нетерпніемъ слышать дальнйшія подробности, не выразилъ ни малйшаго удивленія. М-ръ Бенъ Алленъ выронилъ одну или дв слезы и сказалъ съ сокрушеніемъ сердечнымъ, что, несмотря на его почтеніе, преданность и даже благоговніе къ превосходнйшему другу, легкомысленная Арабелла, по какой-то непостижимой причин, обнаруживаетъ ршительную антипатію къ особ доктора Бобъ-Сойера.

— И думать надобно,— сказалъ въ заключеніе м-ръ Бенъ Алленъ, — что тутъ завелась давнишняя любовная страстишка.

— И вы не подозрваете, кто долженъ быть предметомъ этой страсти?— спросилъ м-ръ Винкель съ великимъ страхомъ.

М-ръ Бенъ Алленъ схватилъ кочергу, замахалъ ею воинственнымъ образомъ надъ своей головой, поразилъ страшнйшимъ ударомъ воображаемый черепъ и сказалъ въ заключеніе съ энергическимъ эффектомъ, что ему только бы узнать этого человка и … и больше ничего.

— Я бы показалъ ему, что я о немъ думаю,— сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ.

И кочерга опять взвилась надъ его головой съ такимъ же неистовствомъ, какъ прежде.

Все это услаждало чувства м-ра Винкеля до такой степени, что въ продолженіе нсколькихъ минутъ онъ не могъ проговорить ни одного слова. Собравшись, наконецъ, съ духомъ, онъ спросилъ, не въ Кент-ли была теперь миссъ Алленъ.

— Нтъ, нтъ — сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ, бросая кочергу и устремивъ на своего собесдника хитрый взглядъ.— Я разсчиталъ, что хуторъ старика Уардля не годится для такой взбалмошной двчонки, какъ моя сестра, и поэтому,— надобно вамъ замтить, Винкель, что по смерти нашихъ родителей я остался единственнымъ защитникомъ и опекуномъ Арабеллы,— поэтому я переслалъ ее въ эту сторону, въ глухое, скрытное и скучное мстечко, подъ надзоръ старой тетки. Это, авось, вывтритъ глупые мысли изъ ея головенки … Ну, a если не вывтритъ, мы отвеземъ ее за границу и посмотримъ, что будетъ.

— Выходитъ, стало-быть, что тетка ея въ Бристол?— спросилъ заикаясь м-ръ Винкель.

— Нтъ, нтъ, не въ Бристол,— отвчалъ м-ръ Бенъ Алленъ, прищуривая однимъ глазомъ и подергивая большимъ пальцемъ черезъ свое плечо,— тамъ вонъ она… вонъ тамъ. Однакожъ, надо помалчивать насчетъ этихъ вещей. Идетъ Робертъ. Ни слова, любезный другъ, ни полслова.

Этотъ разговоръ, при всей краткости, возбудилъ въ душ м-ра Винкеля высшую степень безпокойства и тревоги. Давнишняя любовная страстишка врзалась острымъ кинжаломъ въ его сердце. Кто былъ предметомъ этой страсти? Онъ или не онъ, вотъ вопросъ. Былъ-ли y него какой-нибудь соперникъ, или прекрасная Арабелла изъ-за него самого презираетъ этого весельчака, Роберта Сойера? Онъ ршился увидть ее во что бы ни стало, но здсь представилось само собою чрезвычайно важное и, можетъ быть, непобдимое затрудненіе. Гд и какъ отыскать миссъ Арабеллу? Слова ея брата: ‘тамъ вонъ она — вонъ тамъ’, заключали въ себ довольно неопредленный смыслъ, и м-ръ Винкель недоумвалъ, живетъ-ли миссъ Алленъ въ трехъ миляхъ отъ Бристоля, или въ тридцати, или, можетъ быть, въ трехстахъ.

Но ему нельзя было въ настоящую минуту предаться глубокомысленному размышленію о своей любви, потому что возвращеніе. Роберта сопровождалось прибытіемъ изъ трактира огромнаго пирога съ начинкой, и м-ръ Винкель, по настоятельному требованію хозяина, долженъ былъ принять участіе въ его холостой трапез. Наемная старушка, принявшая должность временной ключницы, накрыла на столъ, и когда, посл предварительныхъ переговоровъ, заняли ножикъ съ вилкой y матери мальчика въ срой ливре (потому что хозяйственные припасы м-ра Сойера были еще покамстъ довольно ограничены), пріятели сли обдать, при чемъ каждый изъ нихъ, для вящаго удобства, долженъ былъ потягивать шотландское пиво прямо изъ горлышка бутылки.

Посл обда м-ръ Бобъ Сойеръ приказалъ принести изъ аптеки большую мдную ступку и принялся собственными руками составлять пуншъ изъ рома съ лимономъ, мушкатными орхами и другими довольно многосложными спеціями, которыя можно было назвать не иначе, какъ по латыни. М-ръ Сойеръ, какъ холостякъ, держалъ во всемъ дом только одинъ стаканъ, предоставленный теперь въ распоряженіе м-ра Винкеля, какъ дорогого гостя, Бенъ Алленъ долженъ былъ употребить для себя воронку, заткнувъ напередъ пробочкой ея узкій конецъ, a м-ръ Сойеръ ограничился однимъ изъ тхъ хрустальныхъ сосудовъ съ кабалистическими надписями, которыми ученые химики измряютъ жидкіе медикаменты при составленіи рецептовъ. Когда эти предварительныя распоряженія были приведены къ концу, друзья попробовали пуншъ и нашли его превосходнымъ. Было ршено, что, пока м-ръ Винкель пьетъ одинъ стаканъ, Бенъ Алленъ и Бобъ Сойеръ возобновляютъ свои порціи по два раза, такъ какъ ихъ сосуды были слишкомъ малы по объему. Посл этого условія, дружескій пиръ между ними получилъ самый веселый характеръ.

Никто однакожъ не плъ, потому что м-ръ Бобъ Сойеръ считалъ пніе несообразнымъ съ профессіей ученаго джентльмена, но, награждая себя за это лишеніе, они говорили и смялись вдоволь, такъ что, вроятно, ихъ можно было слышать на противоположномъ конц улицы. Эта шумная бесда значительно сократила скучные часы для служившаго y доктора мальчика, который, вмсто того чтобъ посвящать вечернее время своему обыкновенному занятію: писать и стирать свое имя на конторк, заглядывалъ безпрестанно въ стеклянную дверь, улыбался, слушалъ и длалъ изподтишка превеселыя гримасы.

Уже веселость Боба Сойера достигла степени яростнаго восторга, грусть Бена Аллена превратилась въ тоскливое расположеніе духа, и пуншъ почти весь исчезъ изъ аптекарской ступки, какъ вдругъ мальчишка вбжалъ въ комнату и доложилъ, что какая-то молодая женщина пришла звать доктора Сойера къ больному, жившему черезъ дв улицы отъ его аптеки. Это положило конецъ веселой пирушк. М-ръ Бобъ Сойеръ, заставивъ повторить приглашеніе разъ двадцать, окатилъ свою голову холодною водою, чтобы придать себ по-возможности строгій видъ, надлъ зеленые очки и вышелъ со двора. Посл его ухода м-ръ Бенъ Алленъ впалъ въ отчаянную тоску и утратилъ всякую способность продолжать какую бы то ни было бесду. Не надясь добиться отъ него интересныхъ объясненій, м-ръ Винкель взялъ шляпу, раскланялся и ушелъ въ гостиницу ‘Зеленаго куста’.

Душевное безпокойство и многочисленныя размышленія, пробужденныя воспоминаніями о прекрасной Арабелл, были причиною того, что пуншъ, выпитый въ значительномъ количеств, не произвелъ обычнаго вліянія на потрясенный организмъ м-ра Винкеля. Въ буфет ‘Зеленаго куста’ онъ выпилъ содовой воды и отправился въ общую залу, взволнованный приключеніями этого дня.

Здсь передъ каминомъ сидлъ высокій джентльменъ въ сюртук и ботфортахъ. Больше никого не было въ общей зал. Вечеръ былъ довольно холоденъ для этого времени года, и джентльменъ отодвинулъ свой стулъ отъ камина, чтобъ дать мсто новому пришельцу. Каково было удивленіе м-ра Винкеля, когда онъ вдругъ увидлъ передъ собою лицо мстительнаго и кровожаднаго Даулера!

Первымъ движеніемъ злосчастнаго пикквикиста было ухватиться за сонетку, но, къ несчастью, сонетка была за головою м-ра Даулера. Онъ торопливо отодвинулся назадъ, воображая, что стремительное движеніе молодого человка не предвщало ничего добраго.

— М-ръ Винкель, сэръ, будьте спокойны. Не бейте меня. Я не перенесу этого, не стерплю, сэръ. Какъ! Поразить меня ударомъ! Нтъ, сэръ, этого вамъ не удастся,— говорилъ Даулеръ, бросая на молодого человка такіе взоры, въ которыхъ, сверхъ чаянія, никакъ нельзя было замтить особенной свирпости.

— Что вы говорите?— пролепеталъ м-ръ Винкель.

— Да, сэръ, я знаю, что говорю,— отвчалъ Даулеръ,— успокойтесь, сэръ. Садитесь, м-ръ Винкель. Выслушайте меня, сэръ.

— Сэръ,— началъ м-ръ Винкель, охваченный дрожью съ головы до ногъ,— прежде чмъ я соглашусь ссть подл васъ или передъ вами безъ всякаго посторонняго свидтеля, я долженъ напередъ выслушать ваши предварительныя объясненія. Вы, сэръ, употребили противъ меня такую угрозу… такую страшную угрозу, что… что…

М-ръ Винкель поблднлъ и остановился.

— Да, сэръ,— сказалъ Даулеръ, блдный почти такъ же, какъ его собесдникъ,— обстоятельства, согласитесь сами, были очень подозрительны. Теперь все объяснилось. Я уважаю вашу храбрость. Вы поступили благородно. Виноватъ одинъ я. Вотъ вамъ моя рука. Хватайте. Жмите.

— Однакожь, сэръ,— сказалъ м-ръ Винкель, недоумвая взять, или нтъ, руку своего соперника, который, легко можетъ статься, хотлъ употребить противъ него какую-нибудь хитрость,— однакожъ, сэръ, я…

— Я знаю, что вы хотите сказать,— перебилъ Даулеръ,— вы чувствуете себя оскорбленнымъ. Очень натурально. Я виноватъ. Прошу извинить меня. Будемъ друзьями. Простите меня.

Съ этими словами Даулеръ поймалъ руку м-ра Винкеля и, пожимая ее съ необыкновенной горячностью, объявилъ торжественно, что онъ считалъ его благороднйшимъ молодымъ человкомъ, какихъ только удавалось ему встрчать въ большомъ свт.

— Ну теперь садитесь, м-ръ Винкель. Разсказывайте все, по порядку. Какъ вы нашли меня здсь? Когда выхали изъ Бата? Будьте откровенны. Говорите все.

— Это произошло совершенно случайнымъ образомъ,— сказалъ м-ръ Винкель, озадаченный этой интересной и необыкновенной встрчей.

— Неужели?

— Увряю васъ.

— Очень радъ,— сказалъ Даулеръ,— a я проснулся поутру, какъ обыкновенно, и совсмъ забылъ вчерашнюю угрозу. Мн напомнили, я расхохотался. Какъ это можно? Мы будемъ друзьями, сказалъ я.

— Кому?

— М-съ Даулеръ. Ты пригрозилъ,— сказала она.— Ну, да, пригрозилъ,— сказалъ я.— Угроза была страшная,— сказала она.— Что-жъ изъ этого?— сказалъ я.— Ничего. Извинюсь. Помиримся. Гд онъ?

— Кто?— спросилъ м-ръ Винкель.

— Вы,— отвчалъ Даулеръ,— я побжалъ внизъ. Васъ не нашли. Пикквикъ былъ угрюмъ. Сердито качалъ головой. Выразилъ надежду, что не будетъ произведено никакихъ насилій. Я мигомъ смекнулъ, въ чемъ дло. Вы сочли себя обиженнымъ и ушли, вроятно, за секундантомъ. За пистолетами можетъ-быть. Горячая голова,— сказалъ я,— такихъ молодцовъ люблю и уважаю.

М-ръ Винкель кашлянулъ и, понимая теперь сущность дла, пріосанился и принялъ серьезный видъ.

— Я оставилъ для васъ записку,— продолжалъ Даулеръ,— сказалъ, что искренно жалю. Такъ оно и было. Дла, не требующія отлагательства, вызвали меня сюда. Вы не удовлетворились этой запиской, послдовали за мной и потребовали словеснаго объясненія. Вы имли на это полное право. Прошло теперь все. Дла мои кончились. Завтра ду назадъ. Хотите вмст.

Чмъ дальше подвигались вс эти объясненія, тмъ серьезне и степенне становилась физіономія м-ра Винкеля. Таинственное начало этой бесды объяснилось теперь совершенно. М-ръ Даулеръ столько же боялся дуэли, какъ м-ръ Винкель, и выходило на поврку, что этотъ бойкій джентльменъ былъ первостатейнымъ трусомъ. Измряя чувствованія м-ра Винкеля своими собственными опасеніями, онъ поспшилъ укрыться въ безопасное мсто, разсчитывая весьма благоразумно, что укротитъ со временемъ справедливый гнвъ раздраженнаго врага. Судьба весьма кстати привела ихъ въ одно и то же мсто.

Узнавъ такимъ образомъ вс подробности этого запутаннаго дла, м-ръ Винкель принялъ окончательно свирпый видъ и сказалъ, что онъ совершенно доволенъ, но эти слова были имъ произнесены ужаснымъ тономъ и м-ръ Даулеръ убдился какъ нельзя больше, что безъ этого мирнаго объясненія съ его стороны, встрча ихъ могла бы имть для него самыя страшныя послдствія. Великодушіе и снисходительность м-ра Винкеля выставлялись теперь съ самой выгодной стороны, и храбрые соперники, пожавъ другъ другу руки, удалились въ свои номера, обнаруживая готовность быть вчными друзьями.

Въ половин перваго, когда м-ръ Винкель уже начиналъ вкушать сладость перваго сна, его вдругъ разбудилъ громкій стукъ въ дверь спальни. Сначала ему показалось, что это мечта, или сонное видніе, но когда звукъ повторился еще нсколько разъ сряду, м-ръ Винкель быстро привскочилъ на своей постели и спросилъ, кто тамъ, и чего ему надобно.

— Извините, сэръ, васъ спрашиваетъ какой-то молодой человкъ, который говоритъ, что ему надобно васъ видть сію же минуту,— отвчалъ изъ корридора голосъ трактирной служанки.

— Молодой человкъ!— воскликнулъ м-ръ Винкель.

— Точно такъ, сэръ, къ вашимъ услугамъ,— отвчалъ другой голосъ черезъ замочную щель,— и если вы не примите на себя труда отворить мн дверь, очень легко можетъ статься, что ноги мои войдутъ сами собою.

Вслдъ затмъ, молодой человкъ далъ довольно сильный толчокъ въ нижнюю часть двери, какъ будто желая показать, что ему ничего не стоитъ привести въ исполненіе свою угрозу.

— Вы-ли это, Самуэль?— спросилъ м-ръ Винкель, оставляя свою постель.

— Лучше нельзя угадать отца родного, если нахлобучить на него шапку,— отвчалъ тотъ же голосъ.

Не сомнваясь боле въ личности молодого человка, м-ръ Винкель отворилъ дверь, и лишь только онъ сдлалъ это, Самуэль Уэллеръ вошелъ съ величайшею поспшностью, заперъ дверь и, принимая благоразумную предосторожность, положилъ ключъ, въ карманъ своего жилета. Затмъ, обозрвая м-ра Винкеля съ головы до ногъ, сказалъ:

— Какой вы затйникъ, сэръ,— удивительный затйникъ! Такихъ джентльменовъ, какъ вы, надо искать со свчей среди благо дня.

— Что вы подъ этимъ разумете, Самуэль?— спросилъ м-ръ Винкель тономъ сильнйшаго негодованія.— Ступайте прочь, сэръ, ступайте прочь, сэръ, ступайте сію минуту.

— Что я подъ этимъ разумю?— возразилъ м-ръ Уэллеръ.— Это, сэръ, мудреная задача, какъ говорилъ встарину одинъ школьникъ своему учителю, когда тотъ выдралъ его за уши. Что я подъ этимъ разумю? Ничего дурного.

— Отоприте дверь и оставьте эту комнату сію же минуту,— сказалъ м-ръ Винкель.

— Я оставлю эту комнату въ ту самую минуту, какъ вы сами оставите ее, сэръ,— отвчалъ Самуэль, стараясь говорить серьезнымъ тономъ и усаживаясь на стулъ.— Если мн придется вынести васъ отсюда на спин, въ такомъ случа, сэръ, я выйду, конечно, прежде васъ, не больше, впрочемъ, какъ одной секундой, но позвольте выразить надежду, сэръ, что вы не доведете меня до такихъ крайностей, какъ говаривалъ встарину одинъ строгій судья, когда приводили къ нему упрямыхъ арестантовъ.

Сказавъ это, м-ръ Уэллеръ положилъ свои руки на колни и взглянулъ на м-ра Винкеля съ такимъ серьезнымъ выраженіемъ, изъ котораго значилось весьма ясно, что онъ не имлъ ни малйшаго намренія шутить.

— Очень жалю, сэръ, и даже соболзную, что никакъ не могу назвать васъ любезнымъ молодымъ человкомъ,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ тономъ горькаго упрека.— Какъ вамъ не стыдно было оставить на произволъ судьбы этого почтеннйшаго старичка, который, смю сказать, заботится о васъ, какъ о собственномъ сын? Вы поступили ничмъ не лучше Додсона, сэръ, и смю васъ уврить, что сутяга Фоггъ — истинный мудрецъ передъ вами.

Высказавъ это сужденіе, м-ръ Уэллеръ хлопнулъ себя по обоимъ колнямъ, скрестилъ руки на груди съ видомъ глубокаго огорченія и, облокотившись на спинку креселъ, ожидалъ, повидимому, чмъ и какъ оправдается передъ нимъ провинившійся пикквикистъ. М-ръ Винкель все это время стоялъ передъ нимъ босикомъ, въ халат, и зубы его начинали бить довольно сильную тревогу.

— Добрый другъ мой,— сказалъ наконецъ м-ръ Винкель посл продолжительнаго молчанія,— добрый другъ мой, я дорого цню и уважаю вашу привязанность къ этому достопочтенному старцу и крайне сожалю, что самъ нкоторымъ образомъ сдлался причиною его безпокойства. Вашу руку, Самуэль.

— Очень хорошо, сэръ,— сказалъ Самуэль довольно суровымъ тономъ, крпко, однакожъ, пожимая протянутую руку: — такія чувства, конечно, длаютъ вамъ честь, и я радъ, что нашелъ въ васъ джентльмена съ благороднымъ сердцемъ. Подумайте, однакожъ, что старикъ, по вашей милости, остался теперь одинъ-одинешенекъ: что ему длать безъ своего врнаго слуги?

— Мы объ этомъ поговоримъ посл, Самуэль,— сказалъ м-ръ Винкель.— Ступайте теперь спать.

— Нтъ, сэръ, прошу извинить: я не пойду спать.

— Какъ не пойдете?

— Такъ и не пойду,— отвчалъ Самуэль, выразительно качая головой.— Я дйствую по предписанію, сэръ.

— Значить-ли это, что вы намрены сію же минуту, не дожидаясь разсвта, возвратиться къ своему господину?— сказалъ озадаченный м-ръ Винкель.

— Пожалуй, хоть сію же минуту, если вы особенно этого желаете,— отвчалъ Самуэль,— но я долженъ предувдомить, что безъ васъ не сдлаю шага изъ этой комнаты. Такъ предписалъ старшина и вы можете быть уврены, что я въ точности исполню его волю.

— Вздоръ, любезный, вздоръ, — сказалъ м-ръ Винкель: — я долженъ остаться здсь денька на два или на три. Даже вы, Самуэль, останетесь со мною и постараетесь устроить для меня свиданье съ одной молодой лэди… съ миссъ Алленъ, Самуэль, вы, вроятно, помните ее. Я непремнно долженъ увидться съ нею передъ отъздомъ изъ Бристоля.

Но въ отвтъ на каждое изъ этихъ положеній, Самуэль съ великою твердостью качалъ головою и энергически возражалъ: — этому не бывать, не бывать!

Какъ бы то ни было, однакожъ, посл убдительныхъ аргументовъ со стороны м-ра Винкеля, разсказавшаго между прочимъ подробности всей сцены между нимъ и Даулеромъ, м-ръ Уэллеръ началъ колебаться и, наконецъ, посл взаимныхъ возраженій и уступокъ, состоялся между ними слдующій договоръ:

Статья первая. Самуэль уйдетъ къ себ въ комнату и оставитъ м-ра Винкеля въ его спальн.

Статья вторая. Самуэль запретъ спальню м-ра Винкеля и ключъ отъ нея возьметъ къ себ въ карманъ, съ тмъ, однакожъ, что, въ случа пожара или другой какой-нибудь непредвиднной тревоги, онъ, Самуэль Уэллеръ, обязывается немедленно отпереть дверь.

Статья третья. Поутру, съ общаго согласія, будетъ написано и отправлено черезъ Даулера письмо къ м-ру Пикквику съ покорнйшей просьбой о дозволеніи, вслдствіе изложенныхъ причинъ, остаться въ Бристол м-ру Винкелю и Самуэлю, Если отвтъ м-ра Пикквика, который безъ сомннія получится въ тотъ же день съ вечернимъ дилижансомъ, будетъ благопріятенъ, об стороны останутся въ Бристол и примутся за свои дла, въ противномъ же случа, м-ръ Винкель и Самуэль немедленно удутъ въ Батъ.

Статья четвертая и послдняя. М-ръ Винкель даетъ клятвенное общаніе, что, въ продолженіе отсутствія Самуэля, онъ не выпрыгнеть изъ окна, не вылзетъ въ трубу и не станетъ употреблять никакихъ другихъ средствъ къ преступному побгу.

Заключивъ и подтвердивъ вс эти условія, Самуэль заперъ дверь и ушелъ.

Сойдя съ лстницы онъ призадумался и вынулъ ключъ изъ кармана.

— Вдь слдовало повалить его и связать… Забылъ, совсмъ забылъ — сказалъ Самуэль, длая поворотъ назадъ.— Предписанія старшины были точны и ясны на этотъ счетъ. Дуракъ я, право дуракъ. Ну, да такъ и быть,— заключилъ Самуэль съ прояснившимся лицомъ,— завтра, авось, можно будетъ исправить эту ошибку.

Утшенный и совершенно успокоенный этимъ размышленіемъ, м-ръ Уэллеръ опять положилъ ключъ къ себ въ карманъ и, дойдя до своей комнаты, скоро погрузился въ глубокій сонъ, столь для него необходимый посл сорока тревожныхъ часовъ, проведенныхъ безъ сна.

Глава XXXIX

Мистеръ Самуэль Уэллеръ, снабженный новой инструкціей, выступаетъ на поприще любовныхъ приключеній.

Поутру, на другой день, м-ръ Самуэль Уэллеръ явился въ комнату заключеннаго Винкеля и ршилъ не спускать съ него глазъ ни на минуту до той поры, пока не будутъ получены новыя предписанія отъ старшины. Несмотря на тягостность такого бдительнаго надзора, м-ръ Винкель, скрпя сердце, подчинился безпрекословно самоуправству Самуэля, изъ опасенія насильственныхъ поступковъ съ его стороны. Возможности такихъ поступковъ не отрицалъ и самъ м-ръ Уэллеръ, намекавшій уже нсколько разъ, что онъ, дйствуя снисходительно, нарушаетъ нкоторымъ образомъ строгія повелнія достопочтеннаго старца. Нтъ ни малйшаго сомннія въ томъ, что Самуэль, наскучивъ безполезнымъ ожиданіемъ, связалъ бы м-ра Винкеля по рукамъ и по ногамъ, для отправленія его въ Батъ, еслибъ м-ръ Пикквикъ не предупредилъ такого поступка своимъ благосклоннымъ вниманіемъ на письмо, которое доставилъ ему Даулеръ.

Слдуя теперь, какъ и всегда, благороднымъ порывамъ своего сердца, м-ръ Пикквикъ, прочитавъ письмо, отправился немедленно въ Бристоль и въ восемь часовъ вечера явился въ гостиницу ‘Зеленаго куста’. Увидвъ Самуэля, почтенный старецъ поблагодарилъ его за ревностную службу и сказалъ съ улыбкой на устахъ, что съ его пріздомъ оканчивается арестъ м-ра Винкеля.

— Я вотъ, какъ видите, пріхалъ самъ,— сказалъ великодушный старецъ, обращаясь къ м-ру Винкелю, между тмъ какъ Самуэлъ снималъ съ него дорожную шинель и шаль.— Вы спрашивали моего согласія въ такомъ дл, которое неизбжно требуетъ моего личнаго присутствія. Я долженъ напередъ узнать, точно-ли побужденія ваши въ отношеніи къ этой молодой двиц благородны и честны.

— Какъ можете вы сомнваться въ этомъ, почтенный мой другъ?— отвчалъ м-ръ Винкель съ величайшею энергіею.

— Вспомните, сэръ,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, бросая на своего ученика лучезарные взоры,— вспомните, что первый разъ мы встртили эту двицу въ гостепріимномъ дом нашего незабвеннаго и несравненнаго друга. Было бы низко и даже преступно съ вашей стороны играть ея чувствами и сердечною привязанностью: этого я не позволю, сэръ, никакъ не позволю.

— Мои намренія вполн благородны и честны,— съ жаромъ возразилъ м-ръ Винкель.— Я долго размышлялъ объ этомъ предмет и врю искренно, что счастье мое зависитъ отъ соединенія съ этой особой.

— Вотъ это, я думаю, и значитъ поступать по кавалерски, когда зазноба западаетъ въ молодецкое сердце,— перебилъ м-ръ Уэллеръ съ пріятной улыбкой.

М-ръ Пикквикъ сердито взглянулъ на своего слугу и сказалъ, что никакъ не слдуетъ шутить надъ однимъ изъ лучшихъ чувствъ человческой природы. На это Самуэль отвчалъ:

— Прошу извинить, сэръ, но лучшихъ чувствъ такъ много въ вашей джентльменской груди, что никакъ даже не разберешь, надъ которымъ изъ нихъ, при случа, позволяется пошутить.

Затмъ м-ръ Винкель разсказалъ подробно, какія свднія удалось ему получить отъ м-ра Бена Аллена относительно его сестры, прекрасной Арабеллы, и объяснилъ, что единственное его намреніе состоитъ на первый разъ лишь въ томъ, чтобъ добиться свиданія съ этой молодой особой. Изъ нкоторыхъ намековъ Бена Аллена можно было вывести вроятное заключеніе, что сестра его живетъ въ какомъ-то бристольскомъ предмстьи, быть можетъ, около городскихъ луговъ, и въ этомъ заключался весь запасъ свдній, на основаніи которыхъ можно было приблизительно опредлить мсто жительства Арабеллы.

Было ршено, что съ этой, весьма ненадежной нитью м-ръ Уэллеръ отправится на другой день длать необходимыя открытія, между тмъ какъ м-ръ Пикквикъ и м-ръ Винкель будутъ бродить по городу и зайдутъ, какъ будто мимоходомъ, въ квартиру Боба Сойера, гд, легко можетъ статься, они могутъ напасть на слдъ отыскиваемой красавицы.

Дйствуя по этому плану, Самуэль Уэллеръ весьма рано поутру отправился на поиски, нисколько не озадаченный трудностью возложеннаго на него порученія. Долго ходилъ онъ изъ улицы въ улицу, изъ одного переулка въ другой, не встрчая никого и ничего, что могло бы въ нкоторой степени выяснить запутанный для него вопросъ. Часто вступалъ онъ въ разговоръ съ кучерами, прогуливавшими по дорогамъ своихъ лошадей, и съ няньками, гулявшими съ дтьми на лугу, но изъ всхъ разспросовъ, сдланныхъ кучерамъ и нянькамъ, никакъ нельзя было составить положительнаго заключенія, имвшаго какое-нибудь отношеніе къ главнйшей цли. Оказалось, что молодыя леди, готовыя выйти замужъ, отнюдь не были рдкостью въ город Бристол, и большая часть ихъ, по увренію служанокъ, ужъ питали глубокую привязанность къ нжнымъ друзьямъ сердца, но, къ несчастью, ни одна изъ этихъ леди не называлась Арабеллой Алленъ, и Самуэль, посл всхъ своихъ изслдованій, еще не подвинулся ни на шагъ впередъ на поприщ романтическихъ похожденій.

Переходя съ мста на мсто въ окрестныхъ захолустьяхъ, Самуэль очутился наконецъ въ одномъ изъ главныхъ предмстій, гд, по разнымъ направленіямъ, были разбросаны красивенькія дачи, окруженныя палисадниками и садами. Долго онъ смотрлъ и любовался на эти загородныя жилища и, продолжая свой путь, забрелъ въ узенькій и длинный переулокъ, замыкавшійся конюшней съ противуположнаго конца. Предъ воротами этой конюшни стоялъ, въ домашнемъ кафтан и съ заступомъ въ рукахъ, долговязый и тощій кучеръ, стоялъ онъ и въ раздумьи смотрлъ на маленькую тачку, соображая, по всей вроятности, что предстоитъ для него тяжелая работа. Здсь, совершенно кстати, мы можемъ замтить, что намъ еще ни разу не приходилось видть грума, который бы въ свободные часы не становился, въ извстной степени, жертвой этого страннаго обольщенія своихъ чувствъ.

Самуэль, уже утомленный продолжительною ходьбой, ршился приссть на большомъ камн, лежавшемъ прямо противъ тачки, и вступить въ разговоръ съ угрюмымъ кучеромъ, погруженнымъ въ праздное и тяжелое раздумье. Надвинувъ шляпу на бекрень и сдлавъ нсколько шаговъ, онъ слъ съ беззаботнымъ видомъ и началъ бесду такимъ образомъ:

— Съ добрымъ утромъ, товарищъ.

— A кто-жъ вамъ сказалъ, что теперь утро?— сказалъ кучеръ, бросивъ угрюмый взглядъ на Самуэля.

— Ну, съ добрымъ вечеромъ, разница небольшая, любезный,— сказалъ Самуэль.— Какъ ваше здоровье?

— Мое здоровье ничуть не лучше и не хуже оттого, что я увидлъ вашу образину,— отвчалъ суровый грумъ.

— Это однакожъ странно, любезный другъ.— Мн показалось, что вы просто помшались отъ радости, когда взглянули на меня. Вдь вотъ подумаешь, какъ можно ошибиться!

Суровый грумъ сдлался еще сурове, но это нисколько не смутило Самуэля. Подумавъ немного, онъ спросилъ:

— Вдь вашъ хозяинъ, если не ошибаюсь, м-ръ Уокеръ?

— Нтъ,— сказалъ грумъ.

— Ну, такъ стало быть, Браунъ?

— И не Браунъ.

— Ахъ, да, Вильсонъ!

— И не Вильсонъ.

— Въ такомъ случа надобно допустить, что онъ еще не иметъ чести быть со мной знакомымъ,— сказалъ Самуэль.— A сначала мн казалось, что мы стоимъ съ нимъ на короткой ног.— Пожалуйста не безпокойтесь, любезный, длайте свое дло,— продолжалъ Самуэль, когда грумъ покатилъ тачку, и приготовился запирать ворота.— Нечего тутъ стоять изъ учтивости ко мн. Я извиняю васъ.

— Я бы радъ сорвать вамъ башку за полкроны,— сказалъ грумъ, запирая ворота.

— Тутъ не будетъ никакихъ выгодъ, милый другъ,— отвчалъ Самуэль.— Вы можете потребовать свое пожизненное жалованье за мою голову, и это будетъ еще слишкомъ дешево. Кланяйтесь отъ меня своимъ господамъ. Скажите, чтобы не безпокоились и не ожидали меня къ обду: кушанья простынутъ, прежде чмъ я приду.

Въ отвтъ на это, грумъ проворчалъ какую-то угрозу и сердито хлопнулъ воротами, не обращая вниманія на усердную просьбу Самуэля, чтобы тотъ на прощаньи, въ знакъ памяти, одолжилъ ему клочекъ своихъ волосъ.

Самуэль продолжалъ сидть на большомъ камн, размышляя о томъ, что ему длать. Ужъ онъ составилъ планъ обходить вс дома въ Бристол и окрестностяхъ его миль на пять, разспрашивая всюду о прекрасной Арабелл, какъ вдругъ непредвиднный случай избавилъ его отъ этихъ хлопотъ, которыя, быть можетъ, безъ всякаго успха могли продолжаться нсколько мсяцевъ сряду.

На переулокъ, гд онъ сидлъ, выходили три или четыре садовыя калитки, принадлежавшія разнымъ дачамъ, которыя были отдлены одна отъ другой только садами. Домовъ съ ихъ угодьями почти вовсе не было видно, такъ какъ сады были обширны, длинны и обсажены высокими деревьями. Самуэль сидлъ и смотрлъ на мусоръ передъ ближайшей калиткой, вдумываясь въ свое затруднительное положеніе, и производя умственныя вычисленія, по скольку домовъ придется ему обходить каждый день. Черезъ нсколько минутъ калитка отворилась и выпустила изъ сада служанку, вышедшую въ переулокъ выбивать ковры.

Занятый своими соображеніями, Самуэль, поднявъ голову, ограничилъ бы, по всей вроятности, свои наблюденія только тмъ, что молодая двушка была довольно красива и чистенько одта, но проникнутый врожденнымъ чувствомъ деликатности, онъ замтилъ вмст съ тмъ, что ей предстоитъ довольно трудная работа,— такъ какъ ковры слишкомъ тяжелы,— которая очевидно превышаетъ ея силы. Какъ любезный и ловкій джентльменъ, м-ръ Уэллеръ, лишь только замтилъ это обстоятельство, поспшно всталъ съ большого камня и подошелъ къ молодой особ.

— Сударыня,— сказалъ Самуэль, раскланиваясь по джентльменски,— вы надорвете себя, душенька, и совсмъ испортите свое платье, если станете одна выколачивать эти ковры. Позвольте мн помочь вамъ.

Молодая леди, сначала повидимому не замтившая присутствія посторонняго джентльмена, обернулась при этихъ словахъ вроятно для того, чтобы уклониться отъ неумстнаго предложенія, но вдругъ, вмсто словъ, она отпрянула назадъ, и изъ груди ея вырвался невольный вздохъ. Самуэль отороплъ. Въ лиц хорошенькой двушки, отпрянувшей назадъ, онъ увидлъ свою милую Мери, бывшую горничную въ дом м-ра Нупкинса, ипсвичскаго мэра.

— Ахъ, вы-ли это, Мери?— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ.

— Ахъ, какъ вы испугали меня, м-ръ Уэллеръ!— воскликнула Мери.

Самуэль не произнесъ словеснаго отвта на эту жалобу, и мы не знаемъ заподлинно, въ чемъ именно состоялъ его отвтъ. Извстно только, что посл кратковременной паузы Мери сказала: — ‘ахъ, перестаньте, м-ръ Уэллеръ, перестаньте!’ — и вслдъ затмъ шляпа свалилась съ головы Самуэля. Изъ этихъ двухъ признаковъ, сличенныхъ и разсмотрнныхъ критически, мы вправ вывести заключеніе, что молодые люди обмнялись поцлуемъ, однимъ или двумя.

— Какими судьбами ты пришелъ сюда?— спросила Мери, когда разговоръ ихъ возобновился посл этого перерыва.

— Очень просто, моя милая: мн захотлось тебя видть вотъ я и пришелъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, позволяя себ эту маленькую ложь для вящаго эффекта.

— Какъ же ты узналъ, что я здсь?— спросила Мери.— Кто теб сказалъ, что я перемнила мсто въ Ипсвич, и что новые мои господа ухали сюда. Кто бы могъ вамъ сказать это, м-ръ Уэллеръ?

— Ну, да это головоломная задача,— отвчалъ Самуэль, бросая хитрый взглядъ.— Кто бы, въ самомъ дл, мотъ сказать мн объ этомъ?

— Надюсь, не м-ръ Моззль: вдь не онъ?— спросила Мери.

— Разумется, не онъ,— отвчалъ Самуэль, торжественно кивнувъ головой,— не онъ.

— Стало быть, это кухарка,— сказала Мери.— Больше некому.

— Кому же больше? Разумется кухарка, — подтвердилъ Самуэль.

— Вотъ ужъ этого я никакъ не ожидала!— воскликнула Мери.

— Не ожидалъ и я, — сказалъ Самуэль.— Однакожъ вотъ еще что, моя милая…— при этомъ обращеніе Самуэля сдлалось необыкновенно нжнымъ,— есть y меня подъ рукой довольно важная статья, о которой не мшаетъ намъ потолковать. Въ этомъ город теперь одинъ изъ друзей моего старшины… м-ръ Винкель: вдь ты помнишь его?

— Не тотъ ли, что былъ тогда въ зеленомъ фрак?

— Тотъ самый.

— Ну, помню. Какъ не помнить!— сказала Мери.— Зачмъ онъ здсь?

— По дламъ, мой ангелъ,— отвчалъ Самуэль.— Надобно теб замтить, что онъ влюбленъ безумнйшимъ образомъ, такъ что чуть не пропадаетъ съ тоски.

— Бдненькій!— воскликнула Мери.

— Ужъ такой-то бдненькій, что просто изъ рукъ вонъ. Горю еще можно бы помочь, еслибъ удалось намъ отыскать молодую леди…

И здсь Самуэль, длая довольно частыя отступленія относительно личной красоты миссъ Мери, представилъ подробный отчетъ о настоящемъ положеніи м-ра Винкеля.

— Что-жъ вы тутъ будете длать?— спросила Мери.

— Въ томъ-то и штука, что нечего тутъ длать, отвчалъ Самуэль, — я вотъ брожу цлый день, какъ вчный жидъ… слыхала ты о вчномъ жид, Мери?

— Нтъ, не слыхала.

— Ну такъ нечего о немъ и распространяться, дло въ томъ только, мой ангелъ, что я вотъ ищу везд и никакъ не найду такъ называемую миссъ Арабеллу Алленъ.

— Миссъ — какую?— спросила Мери съ великимъ изумленіемъ.

— Миссъ Арабеллу Алленъ, — повторилъ Самуэль.

— Ахъ, Боже мой!— вскричала Мери, указывая на дверь конюшни, которую только-что заперъ суровый грумъ, говорившій съ м-ромъ Уэллеромъ.— Вдь она живетъ подл насъ, вотъ на этой самой дач. Недль шесть прошло, какъ она пріхала сюда съ своей теткой. Я недавно познакомилась съ ея горничной, и она разсказала мн все, что знаетъ о своей госпож.

— И она живетъ подл васъ?

— Подл насъ,— повторила Мери.

М-ръ Уэллеръ былъ такъ глубоко обрадованъ этой встью, что даже счелъ необходимымъ броситься въ объятія своей прекрасной собесдницы и поцловать ее нсколько разъ сряду. Прошло нсколько минутъ, прежде чмъ онъ былъ въ состояніи возобновить прерванный разговоръ.

— Ну,— сказалъ онъ наконецъ — если теперь мы не увидимъ, какъ будутъ драться птухи, значитъ, не увидимъ никогда, какъ сказалъ однажды лордъ-меръ, когда государственный секретарь предложилъ за обдомъ пить здоровье его супруги.

— На этой дач, вотъ исторія! Стало быть, я могу передать ей порученіе, которое цлый день ношу съ собой?

— Нтъ, сейчасъ этого сдлать нельзя,— сказала Мери.— Она выходитъ въ садъ только по вечерамъ, и то лишь на нсколько минутъ. Во всякое другое время она гуляетъ съ теткой.

М-ръ Уэллеръ призадумался, и въ голов его, черезъ нсколько минутъ, созрлъ слдующій планъ: онъ придетъ въ сумерки, въ тотъ самый часъ, когда Арабелла гуляетъ по саду. Миссь Мери отворить для него калитку своей дачи. Онъ перелзетъ черезъ заборъ на сосднюю дачу и спрячется до времени въ густой кустарникъ, потомъ, улучивъ удобное мгновеніе, передастъ свое порученіе и устроитъ для м-ра Винкеля свиданіе на будущій вечеръ въ тотъ же самый часъ. Разсмотрвъ на скорую руку вс подробности этого плана, онъ принялся помогать Мери въ ея занятіи относительно выколачиванія ковровъ.

Это однакожъ совсмъ не такое невинное занятіе, какъ можно было бы подумать съ перваго взгляда. Вытряхивать ковры еще ничего, но складывать ихъ — дло весьма опасное. Пока продолжается процессъ вытряхиванья, об стороны обязаны стоять на значительномъ разстояніи другъ отъ друга, и эта операція совершенно невинна сама по себ, но когда нужно складывать вычищенные ковры, разстояніе между трудящимися особами постепенно сокращается, сперва на половину первоначальной длины, потомъ на четверть, потомъ на восьмую долю, потомъ на шестнадцатую, и даже на тридцать вторую, если коверъ слишкомъ длиненъ. Мы не умемъ опредлить съ математическою точностью, сколько штукъ было сложено по этому образцу, но доподлинно извстно, что Самуэль безпрестанно цловалъ свою прекрасную сотрудницу.

М-ръ Уэллеръ угостилъ себя умреннымъ обдомъ въ ближайшей таверн, и потомъ, когда начало смеркаться, воротился опять въ глухой переулокъ. Мери поспшила отворить для него садовую калитку, и сообщила ему необходимыя наставленія. Самуэль перелзъ черезъ заборъ и запрятался въ кустарникъ, гд долженъ былъ дожидаться прибытія миссъ Арабеллы.

Долго дожидался онъ съ величайшимъ нетерпніемъ, и уже начиналъ думать, что похожденія его пропали даромъ, какъ вдругъ невдалек послышались легкіе шаги, и вслдъ затмъ онъ увидлъ миссъ Арабеллу. Молодая двушка шла задумчиво, поникнувъ своей маленькой головкой. По мр приближенія ея къ кустарнику, Самуэль, желая деликатнымъ образомъ предварить о своемъ присутствіи, началъ производить разнообразные звуки, свойственные особамъ, которыя съ младенческихъ лтъ страдаютъ воспаленіемъ въ горл, крупомъ или коклюшемъ.

Молодая двушка бросила безпокойный взглядъ на мсто, откуда происходили страшные звуки, и безпокойство ея отнюдь не уменьшилось, когда она увидла въ кустахъ молодого человка, производившаго весьма странныя движенія, какъ будто онъ быль свирпый злоумышленникъ, подававшій условные знаки своимъ товарищамъ. Охваченная лихорадочною дрожью, миссъ Арабелла, нтъ сомннія, побжала бы назадъ и встревожила весь домъ, еслибъ страхъ не приковалъ ее къ мсту. Къ счастью, подл нея стояла скамейка, и молодая двушка въ изнеможеніи упала на нее.

— Кажется, ей дурно,— разсуждалъ Самуэль самъ съ собою.— Какая, подумаешь, охота этимъ молодымъ двицамъ падать въ обморокъ, когда изъ этого не выйдетъ ровно никакой пользы! Эй вы, миссъ — какъ бишь васъ?— миссъ Винкель?

Волшебное-ли имя м-ра Винкеля, свжесть-ли вечерняго воздуха, смутное-ли воспоминаніе голоса м-ра Уэллера, или другія причины оживили Арабеллу, мы не знаемъ, только она приподняла голову и спросила слабымъ голосомъ:

— Кто здсь? Чего вамъ надобно?

— Это я, сударыня, не изволите безпокоиться,— сказалъ Самуэль, быстро выходя изъ за кустовъ.— Это только я, миссъ.

— Камердинеръ м-ра Пикквика?

— Точно такъ, миссъ. Честь имю доложить, что м-ръ Винкель помшался отъ любви къ вамъ. Онъ въ отчаяніи, миссъ!

— Ахъ, Боже мой!— воскликнула Арабелла, вставая со скамейки и подходя ближе къ садовой стн.

— Бда, сударыня, да и только,— продолжалъ Самуэль.— Мы ужъ думали вчера вечеромъ отправить его въ сумасшедшій домъ и посадить за желзную ршетку.

— Неужели!

— Я вамъ говорю. Онъ блажилъ цлый день, и грозилъ утопиться или застрлиться, если вы не доставите ему случая увидться съ вами, миссъ.

— О, нтъ, нтъ, м-ръ Уэллеръ!— воскликнула Арабелла, всплеснувъ руками.

— Я передаю вамъ, сударыня, то, что слышалъ собственными ушами,— продолжалъ Самуэль равнодушнымъ тономъ.— мое дло тутъ сторона. Знаю только, что м-ръ Винкель уметъ держать свое слово, и я увренъ, миссъ, что дня черезъ два его не будетъ на свт. Это бы еще ничего, пускай себ пропадаетъ, но я долженъ предупредить васъ, что онъ успетъ слишкомъ много нашумть передъ смертью. Онъ все узналъ о васъ отъ косторза въ здшней аптек.

— Отъ моего брата?

— Ужъ я не знаю доподлинно, который изъ нихъ вашъ братъ, миссъ,— отвчалъ Самуэль: — не тотъ-ли, что ходитъ съ растрепанными волосами? Малый грязный и безалаберный?

— Да, да, м-ръ Уэллеръ,— подтвердила Арабелла:— но продолжайте, ради Бога.

— Очень хорошо, миссъ. М-ръ Винкель все слышалъ о васъ, и старшина полагаетъ, что если онъ не увидитъ васъ въ самомъ скоромъ времени, то не сдобровать одному изъ этихъ косторзовъ, и, вроятно, придется намъ вынимать пули изъ двухъ труповъ.

— Ахъ, чмъ-же мн предупредить эту страшную ссору?— воскликнула Абарелла.

— Я полагаю, сударыня, что вамъ непремнно слдуетъ назначить свиданіе м-ру Винкелю,— отвчалъ Самуэль.

— Но гд?— Какъ?— вскричала Арабелла.— Я не могу выходить изъ дома одна. Братъ мой такой неразсудительный, жестокій человкъ. Знаю какъ это странно вамъ покажется, м-ръ Уэллеръ, но я несчастна, очень несчастна …

И бдная Арабелла зарыдала горькими слезами. Самуэль преисполнился рыцарскимъ мужествомъ.

— Можетъ быть, странно и не совсмъ прилично, миссъ, разсуждать вамъ со мною обо всхъ этихъ длахъ,— сказалъ онъ съ великою живостью,— но я могу и готовъ съ своей стороны сдлать все, что вамъ угодно. Мн извстно, что м-ръ Алленъ заставляетъ васъ вступить въ ненавистный бракъ съ своимъ товарищемъ. Хотите-ли, миссъ, я выброшу его изъ окна передъ вашими глазами? За этимъ y насъ дло не станетъ.

Говоря это, м-ръ Самуэль Уэллеръ храбро засучилъ рукава, какъ будто изъявляя готовность немедленно приняться за дло.

Но какъ ни были обязательны и лестны услуги этого рода, миссъ Арабелла, къ великому огорченію Самуэля, ршительно уклонилась отъ нихъ. Долго также она отказывалась назначить свиданіе м-ру Винкелю, несмотря на патетически-убдительныя просьбы, но когда, наконецъ, возникло опасеніе, что разговоръ можетъ быть прерванъ прибытіемъ третьяго лица, Арабелла поспшила объявить, что завтра въ сумерки, часомъ позже противъ этого времени, она, по всей вроятности, будетъ гулять одна въ саду. Самуэль превосходно понялъ этотъ намекъ, и молодая двушка, подаривъ его прелестнйшей улыбкой, граціозно повернула назадъ въ каштановую аллею, которая должна была привести ее домой. Самуэль, пораженный физическими и нравственными прелестями миссъ Арабеллы, слдилъ за ней жаднымъ взоромъ, пока она совсмъ не исчезла изъ вида.

Посвятивъ затмъ нсколько минутъ своимъ собственнымъ дламъ, м-ръ Уэллеръ перелзъ черезъ стну и благополучно пришелъ, въ гостинницу ‘Зеленнаго куста’, гд уже начинали слишкомъ безпокоиться объ его продолжительномъ отсутствіи.,

— Мы должны быть осторожны,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, выслушавъ внимательно повсть Самуэля:— не для себя самихъ, разумется, но ради этой молодой двушки. Да, мы должны быть очень, очень осторожны.

— Мы!— сказалъ м-ръ Винкель съ замчательной энергіей.

Взоръ негодованія, засвтившійся при этомъ замчаніи въ глазахъ м-ра Пикквика, потухъ мгновенно, и глаза его приняли самое благосклонное выраженіе, когда онъ сказалъ:

— Мы, сэръ, да! Я буду, конечно, съ вами.

— Вы!— сказалъ м-ръ Винкель.

— Я,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Назначивъ вамъ это свиданіе, молодая двушка слдовала, конечно, естественному влеченію своего сердца, но, во всякомъ случа, поступокъ ея слишкомъ опрометчивъ. Если между вами будетъ третье лицо — общій другъ, который довольно старъ и можетъ быть вашимъ отцомъ — голосъ клеветы и сплетенъ никогда не дерзнетъ вооружиться противъ миссъ Арабеллы.

Глаза м-ра Пикквика сіяли радужнымъ восторгомъ, когда онъ, проникнутый глубокимъ сознаніемъ собственной предусмотрительности, произносилъ эти слова. М-ръ Винкель, съ своей стороны, приведенный въ трогательное умиленіе, подалъ руку великодушному старцу съ великимъ почтеніемъ, близкимъ къ благоговнію.

— Вы пойдете,— сказалъ м-ръ Винкель.

— Пойду,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Самуэль, вычистите хорошенько мое платье и наймите карету къ завтрашнему вечеру. Намъ необходимо выхать раньше, чтобъ не заставить себя дожидаться.

М-ръ Уэллеръ, въ знакъ совершеннйшаго повиновенія, прикоснулся къ полямъ своей шляпы и отправился устраивать вс необходимыя приготовленія.

Карета, въ извстный часъ, остановилась y подъзда ‘Зеленаго куста’. Усадивъ м-ра Пикквика и м-ра Винкеля, Самуэль помстился на козлахъ подл кучера. Они высадились, какъ заране было условлено, за четверть мили отъ мста свиданія и, приказавъ кучеру дожидаться, пошли пшкомъ.

Пройдя нсколько шаговъ, м-ръ Пикквикъ, улыбаясь и обнаруживая другіе признаки внутренняго самодовольства, вынулъ изъ кармана глухой фонарь, которымъ онъ запасся нарочно для этого случая. Фонарь былъ устроенъ очень хитро, и м-ръ Пикквикъ, длая выразительные жесты, объяснялъ ученымъ образомъ тайну этого устройства, къ немалому изумленію прохожихъ, которые попадались имъ на дорог.

— Вотъ, Самуэль, не мшало бы мн и намедни, въ ту садовую экспедицію, запастись этой вещицей,— сказалъ м-ръ Пикквикъ веселымъ тономъ, оглядываясь на своего спутника, который шелъ позади.

— Вещица недурная, сэръ, если употреблять ее съ умньемъ и кстати,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ — но какъ скоро дло идетъ о томъ, чтобъ насъ не видали, сэръ, я совтовалъ бы вамъ припрятать ее подальше или совсмъ потушить свчу.

Находя основательнымъ это замчаніе, м-ръ Пикквикъ запряталъ опять фонарь въ карманъ, и они молча продолжали свой путь.

— Вотъ сюда,— сказалъ Самуэль.— Позвольте, я пойду впередъ.

Слдуя по указанному направленію, они повернули въ переулокъ. Было очень темно. М-ръ Пикквикъ принужденъ былъ разъ или два вынимать свой фонарь, отъ котораго распространялся весьма пріятный свтъ на разстояніе двухъ или трехъ футовъ, зато посл тмъ ощутительне становился ночной мракъ, и спутники вовсе не могли разглядть окружающихъ предметовъ.

Наконецъ, они подошли къ большому камню, гд, по рекомендаціи Самуэля, м-ръ Пикквикъ прислъ отдохнуть, между тмъ какъ самъ м-ръ Уэллерь пустился на развдки. Мэри, вслдствіе заключеннаго условія, должна была ожидать его въ саду.

Минутъ черезъ десять, Самуэль воротился и сказалъ, что калитка отворена, и все спокойно. Слдуя за нимъ осторожною стопой, м-ръ Пикквикъ и м-ръ Винкель скоро очутились въ саду. Здсь каждый изъ нихъ проговорилъ по нскольку разъ: ‘Тсс!’ и хотя этотъ звукъ произносился съ большимъ эффектомъ, однакожъ еще неизвстно было, что начнутъ они длать,

— Миссъ Мери, въ саду-ли теперь, миссъ Алленъ?— спросилъ взволнованный м-ръ Винкель.

— Не знаю, сэръ, отвчала хорошенькая горничная.— Всего лучше будетъ, сэръ, если м-ръ Уэллеръ пособитъ вамъ перебраться черезъ заборъ, a м-ръ Пикквикъ приметъ на себя трудъ стоять въ переулк и смотрть, не пройдетъ-ли кто-нибудь. Я между тмъ стану караулить на другомъ конц сада. Ахъ, Боже мой, это что такое?

— Этотъ несчастный фонарь погубитъ всхъ насъ, клянусь честью,— сказалъ Самуэль сердитымъ тономъ.— Посмотрите, что вы длаете, сэръ? Вы отправили лучъ свта прямо въ окна задней комнаты.

— Неужели!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, стремительно поворачиваясь назадъ.— Этого я никакъ не думалъ.

— Ну, a теперь насъ могутъ увидть изъ сосдняго дома, замтилъ Самуэль.— Какъ вы неосторожны, сэръ!

— Ахъ, Боже мой!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, поворачиваясь бокомъ.

— Теперь насъ увидятъ изъ конюшни и подумаютъ, что здсь пожаръ,— сказалъ Самуэль.— Да погасите свчу, ради Бога, неужто вы не можете этого сдлать?

— Это, однакожъ, удивительный фонарь, какого ни разу не приходилось мн держать въ своихъ рукахъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, отуманенный чудными эфектами, какіе фонарь производилъ безъ всякаго намренія со стороны м-ра Пикквика.— Въ жизни я не видалъ такого сильнаго рефлектора.

— Послушайте, сэръ, намъ не миновать бды, если вы будете кружиться этакимъ манеромъ,— сказалъ Самуэль, когда м-ръ Пикквикъ длалъ тщетныя попытки сообщить приличное направленіе своему чудному свтилу.— Вотъ, я слышу шаги молодой леди. Ну, м-ръ Винкель, маршъ черезъ заборъ!

— Остановитесь!— вскричалъ м-ръ Пикквикъ.я самъ напередъ долженъ говоритъ съ ней. Самуэль, помогите мн.

Самуэль прислонился головою къ стн и, устроивъ такимъ образомъ платформу изъ своей спины, сказалъ.— Ну, теперь можете перебираться. Скоре, сэръ.

— Но вдь этакъ можно ушибить васъ, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Не безпокойтесь обо мн, сэръ,— отвчалъ Самуэль.— Подайте ему руку, м-ръ Винкель. Скоре, господа.

Пока Самуэль говоридъ такимъ образомъ, м-ръ Пикквикъ, употребляя усилія, почти неестественныя для джентльмена его тяжести и лтъ, усплъ наконецъ вскарабкаться на спину своего врнаго слуги, и потомъ, мало-по-малу, при содйствіи м-ра Винкеля, ему удалось утвердиться на верхнемъ бревн забора, причемъ одно плечо Самуэля послужило пьедесталомъ для великаго человка.

— Милая моя,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, уловившій взоръ миссъ Арабеллы, стоявшей по другую сторону садовой стны,— не бойтесь, моя милая, это я.

— Ахъ, зачмъ вы здсь, м-ръ Пикквикъ?— воскликнула Арабелла.— Уйдите отсюда и скажите, чтобъ вс они уходили. Я ужасно боюсь. Не оставайтесь въ такомъ положеніи, м-ръ Пикквикъ, вы упадете и расшибетесь, я знаю.

— Прошу васъ не безпокоиться обо мн, мой ангелъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ ласковымъ голосомъ,— для меня тутъ нтъ ни малйшей опасности, увряю васъ. Не вертитесь, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, оборачиваясь назадъ.

— Я стою хорошо, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ,— только вамъ надобно поскоре покончить этотъ разговоръ.— Вы тяжелы, сэръ.

— Еще минуту, Самуэль,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Я хотлъ только сказать вамъ, мой ангелъ, что молодой другъ мой никогда бы не получилъ отъ меня согласія на эти тайные переговоры, еслибъ репутація ваша подверглась малйшей опасности. Зная мое присутствіе въ этомъ мст, вы можете, конечно, говорить съ нимъ что угодно и сколько угодно. Вотъ все, мой ангелъ, что я хотлъ сказать вамъ.

— Очень вамъ благодарна, м-ръ Пикквикъ, очень, очень благодарна,— сказала миссъ Алленъ, отирая платкомъ свои слезы.

Вроятно, молодая двушка сказала бы еще что-нибудь, еслибъ вдругъ голова м-ра Пикквика не исчезла съ величайшей быстротой. Онъ имлъ неосторожность оступиться на плеч Самуэля и упалъ на землю. Это, однакожъ, нисколько не смутило великаго человка. Быстро поднялся онъ на ноги и, приказавъ м-ру Винкелю скоре оканчивать свиданіе, побжалъ изъ садовой калитки въ переулокъ съ пылкой энергіей и отвагой молодого человка. Подстрекаемый благимъ примромъ, м-ръ Винкель мгновенно вспрыгнулъ на стну, и только пріостановился на минуту дать приличное наставленіе Самуэлю относительно его господина.

— Я ужъ тутъ приму свои мры,— отвчалъ Самуэль.— Оставьте его на мои руки.

— Да гд онъ? Что онъ длаетъ, Самуэль?— спросилъ м-ръ Винкель.

— Потха да и только,— откликнулся Самуэль, выглядывая изъ садовой калитки.— Старшина на караул и расхаживаетъ по переулку съ своимъ фонаремъ, точь-въ-точь, какъ незабвенный Гай-Фоксъ {Guy Fawkes. Такъ назывался человкъ, пойманный на мст преступленія, съ фонаремъ въ рукахъ, во время извстнаго ‘пороховаго заговора’. Портретъ Гай-Фокса ежегодно сожигался при стеченіи многочисленной публики, и обрядъ этотъ прекратился недавно.}. Отродясь я не видалъ такого молодца. Бьюсь объ закладъ, что сердце его родилось раньше его тла, по крайней мр двадцатьюпятью годами.

Но м-ръ Винкель уже не слушалъ боле этого великолпнаго панегирика своему другу. Соскочивъ со стны, онъ бросился прямо къ ногамъ миссъ Арабеллы и сталъ изливать передъ нею свои страстныя чувства съ такимъ краснорчіемъ, которое могло быть достойно даже самого м-ра Пикквика.

Между тмъ, какъ вс эти событія происходили на открытомъ воздух, одинъ пожилой джентльменъ ученой профессіи сидлъ въ своей библіотек за два или за три дома и писалъ философскій трактатъ, промачивая по временамъ свое горло стаканомъ кларета изъ объемистой бутылки, стоявшей подл него на толстомъ фоліант. Терзаемый мукой головоломной работы, пожилой джентльменъ посматривалъ время отъ времени то на коверъ, то на потолокъ, то на стны и, когда ни коверъ, ни потолокъ, ни стнные обои не могли оснить вдохновеніемъ его отуманеннаго мозга, ученый мужъ считалъ необходимымъ выставлять свою голову изъ открытаго окна.

Собирая такимъ образомъ свои разсянныя мысли, пожилой джентльменъ уже давно смотрлъ на окружающій мракъ, какъ вдругъ вниманіе его обратилось на блестящую струю свта, появившуюся въ воздух въ незначительномъ разстояніи отъ его жилища. Мгновенно свтъ исчезъ, но черезъ нсколько времени, феноменъ повторился снова, не однажды или дважды, но нсколько разъ сряду. Ученый мужъ положилъ перо и началъ размышлять, какими естественными причинами можетъ быть объяснено явленіе этого рода.

Это не метеоръ: блестящая точка слишкомъ низка для метеора. Не свтлякъ: слишкомъ высока. Никакъ нельзя сказать, что это ignis Fatuus, или свтоноска, или фейерверкъ. Что-жъ это такое? какой-нибудь необыкновенный и чудесный феноменъ природы, еще неизслдованный досел ни однимъ естествоиспытателемъ. Нтъ сомннія, ему первому суждено было открыть это явленіе, и онъ обезсмертитъ свое имя, если внесетъ его въ лтописи науки. Преисполненный этими мыслями, натуръ-философъ схватилъ опять свое перо и записалъ на скорую руку годъ, мсяцъ, день, часъ, минуту и секунду, когда онъ первый разъ увидлъ необыкновенное явленіе, сопровождавшееся такими-то, такими-то и такими-то признаками. Все это впослдствіе должно было послужить матеріаломъ для огромнаго трактата въ пять томовъ in-quarto, исполненнаго великихъ изслдованій и глубочайшихъ соображеній, которымъ предполагалось удивить и озадачить всхъ мудрецовъ въ подлунномъ мір.

Погруженный въ созерцаніе своего будущаго величія и славы, натуръ-философъ облокотился съ большимъ комфортомъ на спинку своихъ креселъ. Таинственный свтъ изливался еще съ большимъ великолпіемъ чмъ прежде, перепархивая съ одной точки на другую по разнымъ направленіямъ глухого переулка и вращаясь, повидимому, въ такой-же эксцентрической орбит, какъ кометы.

Ученый мужъ былъ холостякъ. За неимніемъ жены, которой можно было бы сообщить результаты своихъ наблюденій, онъ позвонилъ слугу.

— Проффль,— сказалъ ученый джентльменъ,— въ воздух совершаются ныншнюю ночь какія то необыкновенныя явленія.— Видли-ли вы это?— сказалъ онъ, указывая изъ окна на свтящуюся точку, которая въ эту минуту появилась опять.

— Да, сэръ, я видлъ.

— Что вы объ этомъ думаете, сэръ?

— Что я объ этомъ думаю, сэръ, объ этомъ то-есть?

— Да. Вы родились и выросли въ деревн. Что вы можете сказать въ объясненіе этого блуждающаго свта?

Ученый джентльменъ съ улыбкой взглянулъ на своего слугу, какъ будто желая предварить, что онъ ничего не смыслитъ въ этихъ вещахъ. Проффль призадумался.

— Это должно быть воры, сэръ,— сказалъ онъ, наконецъ.

— Вы глупы, можете убираться въ кухню,— сказалъ ученый джентльменъ.

— Покорно васъ благодарю, сэръ,— сказалъ Проффль.— И ушелъ.

— Легко однакожъ можетъ статься,— подумалъ ученый джентльменъ, что предположеніе дурака Проффля получитъ нкоторое значеніе и силу, если не опровергнуть его въ самомъ начал.

Тревожимый этой мыслью, философъ надлъ шляпу и быстро побжалъ въ садъ, чтобъ обслдовать знаменитый феноменъ на самомъ мст его появленія.

Минуты за дв до выхода ученаго мужа, м-ръ Пикквикъ съ неимоврною скоростью бросился изъ переулка въ садъ и сообщилъ фальшивую тревогу, будто въ переулк собираются толпы народа. Услышавъ эту оглушительную всть, м-ръ Винкель быстро перепрыгнулъ черезъ стну, a миссъ Арабелла побжала къ своему дому. Мери заперла калитку, и наши искатели приключеній стремительно бросились въ переулокъ въ ту самую минуту, когда ученый джентльменъ отпиралъ калитку своего сада.

— Ну, господа, теперь надобно держать ухо востро, шепнулъ Самуэль, который, разумется, бжалъ впереди всхъ.— Выставьте фонарь, м-ръ Пикквикъ.

Когда выставленный фонарь освтилъ пространство, Самуэль увидлъ почти передъ своимъ носомъ фигуру какого-то человка весьма подозрительной наружности и, не говоря дурного слова, ударилъ его по голов, отчего ученый джентльменъ (то былъ онъ) отпрянулъ назадъ и прислонился спиною къ садовой стн. Совершивъ этотъ подвигъ съ великой ловкостью и быстротою, Самуэль взвалилъ себ на спину м-ра Пикквика, и послдовалъ по переулку за м-ромъ Винкелемъ съ такою скоростью, которая, принимая въ соображеніе тяжелый грузъ на его спин, могла казаться истинно изумительною.

— Отдохнули ли вы, сэръ?— спросилъ Самуэль, когда они достигли до конца переулка.

— Отдохнулъ, спасибо, мой другъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ такомъ случа, дайте немножко вздохнуть и мн,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, поставивъ на ноги своего господина.— Бгите между нами, сэръ. Теперь близехонько.

Ободренный такимъ образомъ, м-ръ Пикквикъ поспшилъ сдлать лучшее употребленіе изъ своихъ ногъ, и можно вывести положительное заключеніе, что сапоги великаго человка равнялись на этотъ разъ, по своей быстрот, превосходнымъ самоходамъ.

Карета стояла уже давно, лошади отдохнули, дорога была гладка, кучеръ не дремалъ. Искатели приключеній подлетли къ подъзду ‘Зеленого куста’, прежде чмъ м-ръ Пикквикъ усплъ отдышаться.

— Экспедиція кончена молодецки, я надюсь,— сказалъ Самуэль, помогая своему господину выйти изъ кареты.— Не стойте здсь на открытомъ воздух посл такихъ изнурительныхъ трудовъ.— Прошу извинить, сэръ,— продолжалъ Самуэль, высаживая м-ра Винкеля,— дла ваши обстоять благополучно, если не ошибаюсь?

М-ръ Винкель съ жаромъ схватилъ руку своего друга и шепнулъ ему на ухо.

— Все хорошо, Самуэль, прекрасно!

М-ръ Уэллеръ, въ знакъ совершеннаго пониманія, ударилъ себя по носу, улыбнулся, подмигнулъ и принялся, съ веселымъ духомъ, закрывать подножки экипажа.

Натуръ-философъ между тмъ написалъ, черезъ нсколько времени, превосходный трактатъ, исполненный великой учености и глубочайшихъ соображеній. Онъ доказалъ неоспоримыми фактами, что ‘эти летучіе огни, возвышавшіеся на полтора фута отъ поверхности земли, были произведены дйствіемъ электричества, и это между прочимъ явствовало изъ того, что онъ, ученый мужъ, при выход изъ калитки, внезапно получилъ электрическій ударъ, оглушившій его по крайней мр на четверть часа’. Онъ сообщилъ свою диссертацію достопочтеннымъ сочленамъ разныхъ ученыхъ обществъ, которые, вс вообще и каждый порознь, признали въ немъ несомннное присутствіе всеобъемлющей силы таланта. М-ръ Пикквикъ, какъ президентъ и основатель знаменитаго клуба, тоже получилъ экземпляръ этого сочиненія.

Глава XL.

Новыя сцены въ драм жизни великаго человка.

Въ остальное время, назначенное м-ромъ Пикквикомъ для проведенія въ Бат, не случилось боле никакихъ замчательныхъ событій. Пикквикисты пили минеральную воду, предпринимали за городъ увеселительныя поздки и вообще вели жизнь, сообразную съ правилами строгой гигіены. Между тмъ, засданія въ суд начались. Къ концу первой ихъ недли м-ръ Пикквикъ и его друзья должны были возвратиться въ Лондонъ, и великій человкъ, сопровождаемый своимъ слугою, отправился прямо на свою прежнюю квартиру въ гостиниц ‘Коршуна и Джорджа’.

На третье утро посл ихъ прибытія, въ ту пору, когда часы въ Сити, взятые отдльно, пробили девять разъ, и взятые собирательно, прогудли около девятисотъ разъ, м-ръ Самуэль Уэллеръ посл завтрака гулялъ съ большимъ комфортомъ по широкому двору ‘Коршуна и Джорджа’. Въ это время y воротъ гостиницы остановился весьма затйливый экипажъ, изъ котораго, бросивъ возжи толстому человку, сидвшему сзади, выпрыгнулъ съ великимъ проворствомъ какой-то странный джентльменъ, созданный какъ будто нарочно для этого экипажа.

Экипажъ былъ не то, чтобъ джигъ, и совсмъ не то, что стенгопъ. Былъ онъ вовсе не то, что обыкновенно называютъ собачьей телжкой, и не то, что слыветъ подъ энергическимъ названіемъ гильотиннаго кабріолета, при всемъ томъ, онъ чуднымъ образомъ совмщалъ въ себ характеръ всхъ этихъ машинъ. Его кузовъ блисталъ свжей желтой краской, оглобли и колеса лоснились черной, кучеръ сидлъ на мягкихъ подушкахъ, возвышавшихся фута на два отъ перилъ. Гндой конь былъ довольно статенъ, но видъ его, тмъ не мене, былъ дерзокъ и оскорбительно нахаленъ, какъ y цпной собаки, и это удивительнымъ образомъ согласовалось съ общимъ характеромъ экипажа и его владльца.

Владлецъ былъ джентльменъ лтъ сорока, съ черными какъ смоль волосами и предлинными усами такого же цвта. Одтъ онъ былъ франтовски, и разныя ювелирныя вещицы огромнаго размра сіяли какъ на его пальцахъ, такъ и на груди. Черный байковый сюртукъ фантастическаго фасона достигалъ y него до самыхъ пятокъ. При выход изъ экипажа, онъ засунулъ свою лвую руку въ одинъ изъ кармановъ этого сюртука, между тмъ какъ правая рука вытащила изъ другого кармана ярко-блестящій шелковый платокъ, которымъ онъ весьма искусно смахнулъ дв или три пылинки съ своихъ лакированныхъ сапогъ. Затмъ, скомкавъ платокъ въ своей рук, джентльменъ поправилъ шляпу, пріободрился, крякнулъ и молодцевато выступилъ на широкій дворъ.

Отъ вниманія Самуэля не ускользнуло, что въ то время, когда джентльменъ выходилъ изъ экипажа, другой мужчина, одтый весьма скудно и неопрятно, въ сромъ сюртук безъ многихъ пуговицъ, посмотрлъ съ какимъ-то особеннымъ любопытствомъ на ворота и потомъ остановился какъ вкопанный на двор. Не предвидя ничего добраго отъ этого визита, м-ръ Уэллеръ остановился передъ крыльцомъ и загородилъ дорогу франтовски одтому джентльмену.

— Ну, посторонитесь-ка, любезный,— сказалъ джентльменъ, толкнувъ довольно неучтиво м-ра Уэллера.

— A чего угодно вашей милости?— отвчалъ Самуэль, отражая толчокъ энергическимъ движеніемъ своего локтя.

— Нтъ, братъ, съ нами этакъ не шутятъ,— отвчалъ владлецъ байковаго сюртука, возвышая постепенно свой голосъ.— Эй, Смаучъ!

— Что такое, сэръ?— промычалъ брюзгливымъ тономъ мужчина въ оборванномъ сюртук, успвшій въ продолженіе этого разговора пододвинуться на нсколько шаговъ.

— Да вотъ этотъ молодой человкъ вздумалъ грубіянить,— сказалъ принципалъ, давая другой толчокъ Самуэлю.

— Мы его уймемъ,— промычалъ Смаучъ, отпихнувъ весьма неучтиво Самуэля.

Этотъ послдній толчокъ, сдланный опытной рукою м-ра Смауча, произвелъ ожидаемое дйствіе. Между тмъ, какъ Самуэль, отражая нападеніе, старался пригвоздить къ стн туловище неучтиваго незнакомца, принципалъ его, очистивъ дорогу, пробрался въ буфетъ, куда, посл непродолжительной возни съ м-ромъ Смаучемъ, послдовалъ за нимъ и м-ръ Уэллеръ.

— Доброе утро, моя милая,— сказалъ принципалъ, обращаясь къ молодой двушк за буфетомъ съ ботанибейскою ловкостью и любезностью жителей Южнаго Валлиса,— въ какомъ здсь нумер квартируетъ м-ръ Пикквикъ?

— Проводите его, Томми,— сказала буфетчица трактирному слуг, не удостаивая ни однимъ взглядомъ вопрошавшаго джентльмена.

Слуга пошелъ наверхъ въ сопровожденіи джентльмена въ байковомъ сюртук. Самуэль послдовалъ за ними по лстниц, выдлывая на дорог разные, боле или мене презрительные жесты къ неизрченной потх слугъ и другихъ зрителей галлереи. М-ръ Смаучъ, задержанный сильнымъ припадкомъ кашля, остался внизу передъ наружной дверью.

М-ръ Пикквикъ еще почивалъ въ своей постели, когда этотъ ранній гость, сопровождаемый Самуэлемъ, вошелъ въ его комнату. Произведенный ими шумъ разбудилъ его.

— Воды, Самуэль, бриться,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, выставляя голову изъ подъ занавса.

— Брейтесь скоре, м-ръ Пикквикъ,— сказалъ поститель, раздвигая об половинки занавса.— Я принесъ предписаніе арестовать васъ, по длу вдовы Бардль. Вотъ бумага. И вотъ моя карточка.

И слегка, по дружески, ударивъ м-ра Пикквика по плечу, депутатъ шерифа — это былъ онъ — бросилъ свою карточку на одяло и вынулъ золотую зубочистку изъ кармана своего жилета.

— Фамилія моя — Немби, сэръ,— сказалъ депутатъ шерифа въ то время, какъ м-ръ Пикквикъ вынималъ изъ-подъ подушки очки и надвалъ ихъ на носъ, чтобъ прочесть поданную ему карточку.— Живу на Колокольной алле, въ Кольманской улиц.

При этомъ Самуэль Уэллеръ, не спускавшій глазъ съ пуховой шляпы м-ра Немби, началъ свою рчь такимъ образомъ:

— Вы не квакеръ ли, позвольте васъ спросить?

— A вотъ вы y меня узнаете, кто я такой,— отвчалъ съ негодованіемъ м-ръ Немби.— Я постараюсь на этихъ дняхъ научить васъ, какъ должно обращаться съ порядочными людьми.

— Покорно благодарю,— сказалъ Самуэль.— Я дамъ вамъ такой же урокъ, если позволите. Шляпу долой, м-ръ Немби!

Съ этими словами, м-ръ Уэллеръ, длая шагъ впередъ, перекинулъ шляпу м-ра Немби на другой конецъ комнаты, и это движеніе было произведено съ такой внезапной быстротою, что депутатъ едва не проглотилъ своей золотой зубочистки.

— Прошу замтить это, м-ръ Пикквикъ,— сказалъ озадаченный депутатъ, задыхаясь отъ гнва,— исполняя свою обязанность, я получилъ оскорбленіе отъ вашего слуги въ собственной вашей комнат. Я нахожусь в_ъ т__л_е_с_н_о_м_ъ с_т_р_а_х_ {I am in bodily fear — юридическая фраза. Подвергаясь опасности получить отъ обидчика тлесное оскорбленіе, обиженный идетъ въ судъ и говоритъ, что онъ находится въ тлесномъ страх. Потребованный къ отвту, обидчикъ даетъ клятвенное общаніе не трогать своего истца. Вмст съ тмъ, онъ представляетъ двухъ поручителей, которые объявляютъ подъ присягой, что обидчикъ въ продолженіе двнадцати мсяцевъ будетъ хранить общественную тишину, to keep the peace, иначе они, поручители, обязываются внести такую-то денежную сумму. Примч. перев.}. Будьте свидтелемъ, м-ръ Пикквикъ.

— Не слушайте его, сэръ,— перебилъ Саму-эль.— Вы ничего не видли и не слышали. Закройте глаза, заткните уши. Я попробую, если позволите, выбросить его изъ окна.

— Самуэль!— строго сказалъ м-ръ Пикквикъ, возвышая свой голосъ,— если вы станете грубить и сдлаете хоть малйшее оскорбленіе этому джентльмену, я принужденъ буду отпустить васъ, Самуэль, сію же минуту.

— Какъ же это, сэръ!..— сказалъ Самуэль.

— Прикусите свой языкъ,— перебилъ м-ръ Пикквикъ.— Поднимите шляпу и подайте ее.

Но Самуэль на этотъ разъ ршительно отказался отъ повиновенія. Озабоченный немедленнымъ приведеніемъ въ исполненіе своего дла, депутатъ принужденъ былъ самъ поднять свою шляпу, и при этомъ вырвались изъ его устъ разныя энергическія угрозы, которыя, однакожъ, Самуэль выслушалъ съ удивительнымъ спокойствіемъ, ограничившись однимъ только замчаніемъ, что если м-ръ Немби вздумаетъ опять накрыться шляпой, то онъ вмнитъ себ въ обязанность зашвырнуть ее куда-нибудь подальше. М-ръ Немби, думая, вроятно, что такой процессъ будетъ сопряженъ съ нкоторыми неудобствами для него самого, уклонился представить искушеніе дерзкому слуг, и скоро позвалъ м-ра Смауча. Извстивъ его, что вс юридическія формы соблюдены, и что ему, Смаучу, остается только подождать, пока однется м-ръ Пикквикъ, Немби вышелъ изъ комнаты, и немедленно ухалъ на своемъ гндк. Смаучъ пододвинулъ стулъ къ дверямъ, откашлянулся и сказалъ брюзгливымъ тономъ:

— Скоре пошевеливайтесь, сэръ. Время не терпитъ. У меня еще много дла кром васъ.

Когда м-ръ Пикквикъ одлся, Самуэль получилъ приказаніе нанять карету, въ которой весь этотъ тріумвиратъ и отправился на Кольманскую улицу, что на Колокольной алле. Къ счастью, разстояніе было очень невелико, иначе м-ръ Пикквикъ и его слуга могли бы испытать весьма значительныя неудобства, потому что Смаучъ былъ весьма скучный и безпокойный товарищъ: во всю дорогу онъ только-что откашливался и фыркалъ, не обнаруживая никакого желанія вступить въ разговоръ.

Карета повернула въ узкую и темную улицу, и остановилась передъ домомъ съ желзными ршетками во всхъ окнахъ {М-ръ Пикквикъ пріхалъ въ такъ называемый Spunging-House. Прим. перев.}. Дверные косяки украшались фамиліей и титуломъ м-ра Немби, депутата лондонскаго шерифа. Внутреннюю дверь отворилъ какой-то весьма неуклюжій джентльменъ, повидимому, близнецъ м-ра Смауча, снабженный огромнымъ ключомъ. М-ръ Пикквикъ вступилъ въ ‘общую залу’.

Общей залой была передняя комната, усыпанная свжимъ пескомъ и пропитанная затхлымъ запахомъ табаку. М-ръ Пикквикъ поклонился тремъ джентльменамъ, сидвшимъ въ комнат при его вход, и потомъ, отправивъ Самуэля къ своему адвокату, м-ру Перкеру, удалился въ темный уголокъ, и принялся съ живйшимъ любопытствомъ наблюдать своихъ новыхъ товарищей.

Одинъ изъ нихъ былъ еще юноша лтъ девятнадцати или двадцати, который, несмотря на раннюю пору — было только десять часовъ утра,— потягивалъ джинъ и курилъ сигару: судя по его наружности, особенно по красному носу и отвислымъ щекамъ, можно было безошибочно заключить, что онъ усердно предавался этимъ увеселительнымъ занятіямъ послдніе два или три года своей жизни. Насупротивъ него, упражняясь въ искусств переворачивать угли въ камин каблукомъ своего праваго сапога, сидлъ забулдыжный молодецъ лтъ тридцати, съ хриплымъ голосомъ и гемороидальнымъ цвтомъ лица: судя по его совершенно непринужденнымъ манерамъ, не трудно было догадаться, что онъ провелъ большую часть жизни въ бильярдныхъ комнатахъ или въ трактирахъ за буфетомъ. Третьимъ лицомъ въ общей зал былъ мужчина среднихъ лтъ въ старомъ черномъ фрак, изнуренный, блдный, тоскливый. Онъ безпрестанно ходилъ по комнат взадъ и впередъ, выглядывая по временамъ съ великимъ безпокойствомъ изъ окна, какъ будто онъ ждалъ кого-то.

— Право, м-ръ Эрзли, вамъ не мшало бы позаимствоваться моей бритвой на это утро,— сказалъ джентльменъ, разгребавшій уголья, искоса подмигивая своему молодому пріятелю, который потягивалъ джинъ.

— Благодарю васъ, бритва не нужна мн: я надюсь выйти отсюда черезъ часъ или черезъ два,— отвчалъ скороговоркой печальный джентльменъ.

Затмъ, подойдя къ окну и еще разъ обманувшись въ своемъ ожиданіи, онъ вздохнулъ глубоко и оставилъ комнату, вслдствіе чего оба его товарища разразились громкимъ смхомъ.

— Ну, такой потхи я никогда не видывалъ!— вскричалъ джентльменъ, предлагавшій бритву. Оказалось, что имя его Прейсъ.— Никогда, никогда не видывалъ!

М-ръ Прейсъ скрпилъ это показаніе энергическимъ словцомъ и потомъ захохоталъ опять, къ очевидному наслажденію молодого парня, который, вроятно, считалъ своего товарища однимъ изъ величайшихъ остряковъ во вселенной.

— Поврите-ли вы, сударь мой,— продолжалъ м-ръ Прейсъ, обращая рчь свою къ м-ру Пикквику,— поврите-ли вы, что этотъ молодецъ живетъ здсь ужъ больше недли, и во все это время не брился ни разу, потому, говоритъ онъ, что часа черезъ два его выпустятъ отсюда, и онъ выбрется дома.

— Бдняжка!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Неужели ему такъ мало надежды выбраться изъ своего затруднительнаго положенія?

— Надежды? Какая тутъ надежда!— возразилъ м-ръ Прейсъ.— Я готовъ прозакладывать голову, если ему удастся вырваться на волю раньше десяти лтъ.

Съ этими словами м-ръ Прейсъ весьма искусно щелкнулъ пальцами и дернулъ за сонетку.

— Принесите мн листъ бумаги, Кроки,— сказалъ м-ръ Прейсъ вошедшему слуг, котораго по платью и физіономіи можно было принять за обанкротившагося гуртовщика: и подайте хорошій стаканъ пунша, Кроки, слышите ли? Я намренъ писать письмо къ своему старику, a для этого, вы знаете, не мшаетъ зарядить себя порядкомъ, иначе пожалуй, ничего не вышибешь изъ этой старческой головы.

При этой забавной рчи молодой парень залился превеселымъ смхомъ.

— Все на свт трынъ-трава!— сказалъ м-ръ Прейсъ.— Сиди y моря и жди погоды, a покамстъ, кути на пропалую: не такъ ли?

— Разумется такъ,— сказалъ молодой джентльменъ.

— Мы съ тобой не разойдемся никогда, мой милый,— сказалъ Прейсъ.— Ты, какъ и я, видлъ свтъ и знаешь цну жизни.

— Да-таки я испыталъ кое что на своемъ вку и могу сказать, что видлъ свтъ,— отвчалъ молодой человкъ. Онъ смотрлъ на свтъ черезъ грязныя окна трактирныхъ буфетовъ.

Чувствуя невольное отвращеніе отъ этого разговора и отъ грязнаго общества двухъ собесдниковъ, м-ръ Пикквикъ хотлъ уже потребовать для себя особый нумеръ, но пріостановился на минуту, когда въ комнату вошли два незнакомца весьма благородной наружности, и одтые по джентльменски. При вид ихъ молодой парень бросилъ въ каминъ свою сигару и шепнулъ товарищу, что теперь длишки его будутъ авось устроены превосходно. Затмъ онъ смло подошелъ къ незнакомцамъ и остановился передъ ними.

Оказалось, однакожъ, что ‘длишки’ молодого человка устраивались далеко не такъ, какъ онъ предполагалъ. М-ръ Пикквикъ невольно подслушалъ суровый разговоръ двухъ незнакомцевъ, разсуждавшихъ о безпутномъ поведеніи и о неоднократномъ злоупотребленіи великодушнаго прощенья. Наконецъ, одинъ изъ этихъ джентльменовъ, старшій по лтамъ, повелъ рчь на счетъ тюрьмы въ улиц Благо Креста, причемъ бдный юноша, несмотря на свое знакомство съ жизнью и людьми, склонилъ свою голову на столъ и зарыдалъ во всеуслышаніе {И было о чемъ. Молодой человкъ надялся до настоящей минуты, что отецъ его или родственники заплатятъ его долги, и онъ будетъ освобожденъ изъ Spunging-House, куда, впрочемъ, могли посадить его за буйство или вообще за безпорядочную жизнь. Надежда не сбылась. Его отведутъ въ Whitecross-Street, въ улицу Благо Креста, гд находится долговая тюрьма и вмст исправительный домъ. Должно замтить, что въ Англіи, какъ и везд, тюрьмы имютъ различныя степени и названія. Всхъ тюремъ въ конц восемнадцатаго вка считалось въ одномъ Лондон восемнадцать, и въ нихъ содержалось ежегодно до 50,000 арестантовъ разнаго рода. Теперь число тюремныхъ заведеній ограничивается только тринадцатью. Главнйшія и вмст древнйшія между ними: Тауеръ или Башня Ньюгетъ, гд прежде содержались безразлично всякіе арестанты. Такой же характеръ имлъ такъ называемый Флитъ или флотская тюрьма, получившая особенную извстность и значеніе въ шестнадцатомъ вк. Впослдствіи Флитъ и Маршальси были обращены исключительно въ долговыя тюрьмы. Но въ 1815 году построили для содержанія должниковъ новую тюрьму, называемую Oilspur street Compter. Скоро однакожъ этотъ тюремный замокъ смнился другимъ, построеннымъ для этой цли въ Уайткросс или улиц Благо Креста. Авторъ, написавшій свой романъ въ 1838 году, поведетъ м-ра Пикквика въ Флитъ. Эта тюрьма, какъ и Маршальси, совсмъ уничтожена въ 1842 году, и должниковъ стали заключать въ такъ называемую Queen’s Prison, или тюрьму Королевы — обширнйшее зданіе, помщенное въ конц города, за кварталомъ Боро. Въ этомъ замк 224 комнаты, и число должниковъ, содержимыхъ въ нихъ, переходитъ весьма часто за пятьсотъ. Должно замтить, что въ Лондон, преимущественно усиліями лорда Брума, произошли значительныя измненія относительно устройства, содержанія и внутренняго порядка тюремныхъ замковъ, и мы должны предупредить читателей, что многія описанія Диккенса, помщенныя какъ въ этой, такъ и въ послдующихъ главахъ, представляются теперь совершеннйшимъ анахронизмомъ. Примч. перев.}. Вполн довольный этимъ внезапнымъ изліяніемъ гуманныхъ чувствъ бднаго юноши, очевидно совращеннаго дурнымъ товариществомъ съ истиннаго пути жизни, м-ръ Пикквикъ позвонилъ слуг и, вслдствіе настоятельнаго требованія, ему немедленно отвели особую комнату съ ковромъ, столомъ, стульями, буфетомъ, диваномъ, и украшенную сверхъ того изящнымъ зеркаломъ и разными старинными картинами. Здсь онъ имлъ удовольствіе слышать весьма ясно игру на фортепіано м-съ Немби и шумъ ея маленькихъ дтей. Между тмъ, онъ заказалъ для себя завтракъ, и къ завтраку подосплъ м-ръ Перкеръ.

— Ага, почтеннйшій,— сказалъ маленькій адвокатъ,— пригвоздили наконецъ вашу милость, э? Ну, тужить нечего я полагаю, потому что вы убдитесь въ нелпости своего поведенія. Сегодня я сдлалъ окончательный итогъ неустойки и всхъ судебныхъ издержекъ по этому длу: чмъ скоре мы покончимъ, тмъ лучше. Времени терять нечего. Немби скоро долженъ воротиться домой. Что-жъ вы скажете, почтеннйшій? Сами вы напишете вексель на вашего банкира, или мн поручите эту обязанность?

Говоря это, маленькій адвокатъ самодовольно потиралъ руками, но веселость его совсмъ исчезла, когда онъ взглянулъ на суровое лицо м-ра Пикквика.

— Перкеръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, прошу васъ не говорить мн объ этомъ ни полслова. Я не вижу никакой надобности оставаться въ этомъ дом. Пусть ведутъ меня въ тюрьму сегодня же, сейчасъ.

— Вамъ нельзя идти въ Уайткроссъ, почтеннйшій,— сказалъ Перкеръ.— Невозможно! Тамъ уже занято шестьдесятъ кроватей, и тюрьма заперта шестнадцать часовъ въ сутки.

— Ну, такъ пусть ведутъ меня въ другую тюрьму: мн все равно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Только, чмъ скорй, тмъ лучше.

— Вы можете идти въ Флитъ, почтеннйшій, если ужъ непремнно вы ршились заточить себя,— сказалъ Перкеръ.

— Флитъ, такъ Флитъ, нечего тутъ долго думать,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Позавтракаю, и маршъ въ тюрьму.

— Погодите, почтеннйшій, погодите: эти вещи не такъ скоро длаются,— возразилъ м-ръ Перкеръ.— Да и стоитъ ли торопиться прибытіемъ въ такое мсто, откуда не чаютъ вырваться вс другія живыя души? Мы еще должны напередъ получить Наbeas corpus {Юридическій латинскій терминъ. Такъ называется данная изъ Суда королевскихъ адвокатовъ (Sergeant’s Inn) бумага, уполномочивающая переходъ изъ одного суда въ другой, или, смотря по обстоятельствамъ, изъ одной тюрьмы въ другую. Приказъ объ освобожденіи отъ тюремнаго заключенія тоже называется Наbeas corpus. Примч. перевод.}. Въ суд не будетъ сегодня засданія до четырехъ часовъ. Намъ слдуетъ подождать.

— Очень хорошо,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.— Въ такомъ случа, мы здсь можемъ пообдать въ два часа. Озаботьтесь на счетъ обда, Самуэль, и распорядитесь, чтобъ приготовили котлеты подъ картофельнымъ соусомъ.

Такимъ образомъ, м-ръ Пикквикъ остался непреклоннымъ, несмотря на вс убжденія и юридическія доказательства своего адвоката. Котлеты явились и исчезли въ свое время, Самуэль нанялъ карету, и они отправились въ судъ, прождавъ около часа м-ра Немби, который сегодня обдалъ очень долго, потому что y него были гости.

Въ суд (Sergeants’inn) засданіе производилось уже давно, и въ этотъ день было, повидимому, очень много дла, судя по чрезмрной хлопотливости адвокатскихъ писарей, которые безпрестанно входили и выходили съ кипами бумагъ подъ мышкой. Президентствовали двое судей, одинъ изъ King’s Bench, другой изъ Common Pleas. Когда пріятели наши дохали до низкихъ сводовъ, образующихъ входъ въ судебную палату, Перкеръ на минуту остановился y воротъ расплатиться съ извозчикомъ и получить y него сдачу, a м-ръ Пикквикъ, удалившись на нкоторое разстояніе, принялся наблюдать толпу страннаго народа, сгруппировавшагося около суда.

Всего боле обратили на себя его вниманіе трое или четверо мужчинъ весьма невзрачной наружности, которые съ какими-то особенными ужимками раскланивались съ проходившими адвокатами. Ясно, что здсь были y нихъ постоянныя дла, но какія именно, м-ръ Пикквикъ недоумвалъ. Одинъ изъ нихъ былъ долговязый и немножко прихрамывавшій джентльменъ въ черномъ истасканномъ фрак и бломъ галстух, другой — дюжій и толстый дтина въ такомъ же фрак и запачканномъ красномъ галстух, третій былъ сухопарый верзила съ рябымъ и пьянымъ лицомъ. Они ходили взадъ и впередъ, забросивъ руки назадъ, и по временамъ съ безпокойными физіономіями перешептывались съ писарями. М-ръ Пикквикъ припомнилъ, что ему случалось довольно часто видть этихъ господъ, когда онъ проходилъ мимо Суда королевскихъ адвокатовъ, и теперь любопытство его было возбуждено въ высшей степени.

Онъ уже хотлъ освдомиться на счетъ нихъ y м-ра Немби, который стоялъ подл, поправляя огромное золотое кольцо на своемъ мизинц, какъ тутъ подосплъ Перкеръ и, замтивъ, что времени терять не должно, пошелъ въ судъ. Лишь только м-ръ Пикквикъ сдлалъ нсколько шаговъ за своимъ адвокатомъ, хромоногій джентльменъ подскочилъ къ нему и, учтиво прикоснувшись къ полямъ своей шляпы, вручилъ ему писанную карточку. Не желая оскорбить отказомъ вжливаго незнакомца, м-ръ Пикквикъ взялъ карточку и положилъ ее въ свой жилетный карманъ.

— Вотъ сюда, почтеннйшій,— сказалъ Перкеръ, оборачиваясь, передъ входомъ въ одну изъ конторъ, къ своимъ товарищамъ, которые шли позади.— Ба! вамъ что надобно?

Послдній вопросъ относился къ хромоногому джентльмену, который тоже, не бывъ замченъ м-ръ Пикквикомъ, шелъ вмст съ ними. Въ отвтъ на это хромоногій джентльменъ прикоснулся опять къ полямъ своей шляпы и указалъ съ весьма учтивыми ужимками на м-ра Пикквика.

— Нтъ, нтъ,— сказалъ Перкеръ, улыбаясь,— намъ не нужно васъ, почтеннйшій, намъ не нужно васъ.

— Прошу извинить, сэръ,— отвчалъ хромоногій.— Джентльменъ взялъ мою карточку. Надюсь, вы воспользуетесь моими услугами, сэръ. Джентльменъ кивнулъ мн. Онъ скажетъ вамъ. Вы вдь кивнули мн, сэръ?

— Пустяки, пустяки! Вы вдь и не думали кивать, Пикквикъ? Ошибка, почтеннйшій, ошибка,— сказалъ Перкеръ.

— Этотъ господинъ подалъ мн свою карточку,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, вынимая ее изъ жилетнаго кармана.— Я счелъ нужнымъ взять ее, и мн въ самомъ дл, интересно было взглянуть на досуг, что это такое.

Адвокатъ расхохотался и, возвращая карточку хромоногому джентльмену, объявилъ еще разъ, что все это произошло по ошибк. Хромоногій разсердился и поковылялъ назадъ, не сказавъ ни слова.

— Кто это такой?— шопотомъ спросилъ Пикквикъ.

— Поручитель,— отвчатъ Перкеръ.

— Кто?

— Поручитель.

— Неужели?

— Да, почтеннйшій, ихъ тутъ около дюжины. Они готовы поручиться за васъ на какую угодно сумму, если вы дадите имъ полкроны. Интересный промыселъ: не правда ли?— сказалъ Перкеръ, угощая свой носъ щепотью табаку.

— Что вы говорите?! Долженъ-ли я понимать, что эти люди пріобртаютъ средства къ существованію тмъ, что даютъ передъ судьями фальшивыя клятвы за полкроны? Клятвопреступленіе за полкрону.— Боже мой, — воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, пораженный этимъ открытіемъ.

— Право, почтеннйшій, я не знаю, что сказать вамъ на это,— отвчалъ маленькій адвокатъ.— Клятвопреступничество, конечно, ужасное слово, да, ужасное. Это скоре юридическая фикція, почтеннйшій, ничего больше.

Сказавъ это, адвокатъ пожалъ плечами, улыбнулся, взялъ другую щепоть табаку и пошелъ въ контору судейскаго письмоводителя.

Это была замчательно грязная комната съ низкимъ потолкомъ и старыми панельными стнами. Свтъ не проникалъ сюда ни съ одной стороны, и хотя на двор было еще свтло, однакожъ здсь горли на конторкахъ дв большія сальныя свчи. На одномъ конц была дверь въ кабинетъ судьи: тутъ стояла толпа стряпчихъ, адвокатовъ и главныхъ письмоводителей, которыхъ допускали въ кабинетъ по очереди, смотря по тому, какъ были записаны ихъ имена въ реэстр. Всякій разъ, какъ дверь отворялась для впуска очередныхъ, другіе, слдовавшіе за ними, обнаруживали желаніе ворваться насильно, отчего происходилъ шумъ и гвалтъ, значительно увеличивавшіеся ссорою и крупнымъ разговоромъ тхъ господъ, которые уже видли судью. Словомъ, здсь была страшная толкотня и давка, какую только возможно представить себ въ комнат небольшого размра.

И не одни только эти господа производили рзкіе звуки, способные оглушить непривычное ухо. На другомъ конц комнаты, за деревянной перегородкой, стоялъ на утвержденномъ возвышеніи письмоводитель въ очкахъ, принимавшій присяги (affidativs), которыя большими пачками относились по временамъ, для окончательной подписи, въ кабинетъ судьи. Надлежало привести къ присяг множество адвокатскихъ писарей, которые, не имя физической возможности присягать вс вдругъ, за одинъ разъ, тснились и давили другъ друга, подвигаясь наперерывъ къ джентльмену въ очкахъ. Другой письмоводитель время отъ времени надсаждалъ свои легкія, перекликая фамиліи господъ, уже приведенныхъ къ присяг, для врученія имъ бумаги, подписанной судьею. Вс эти вещи, вмст взятыя, производили неописанный гвалтъ. Былъ еще другой разрядъ лицъ, которыхъ обязанность состояла, по-видимому, только въ томъ, чтобы перекликать какъ можно громче фамиліи особъ, формально вытребованныхъ къ суду. Это производилось съ большимъ эффектомъ.

Напримръ. Недалеко отъ м-ра Пикквика, прислонившись къ стн, стоялъ малый лтъ четырнадцати, одаренный отъ природы звучнымъ теноромъ, и подл него былъ клеркъ, обладавшій превосходнымъ басомъ.

Клеркъ выступилъ съ пачкою бумагъ и бросилъ вокругъ себя пытливый взглядъ.

— Сниггль и Блинкъ!— закричалъ теноръ.

— Поркинъ и Снобъ!— проревлъ басъ.

— Стомпи и Диконъ!— прокричалъ вновь прибжавшій писарь.

Никто не отвчалъ, но все суетилось и волновалось. Басъ и теноръ заголосили опять.

Между тмъ, письмоводитель въ очкахъ хлопоталъ, повидимому, изо всхъ силъ, приводя къ присяг писарей. Форма присяги произносилась безъ всякой пунктуаціи и обыкновенно сопровождалась слдующими выраженіями:

‘Возьмите книгу въ свою правую руку имя ваше и подпись вашей руки, клянитесь, что будете поступать по долгу совсти и чести. Богъ съ вами шиллингъ вамъ сдачи — мелкихъ нтъ ступайте!’

— Ну, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— я думаю, уже приготовили Наbeas corpus.

— A я такъ думаю, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ,— что мы здсь путнаго не дождемся до свтопреставленія.

Но Самуэль ошибся. Въ эту минуту изъ судейскаго кабинета воротился Перкеръ и взялъ м-ра Пикквика подъ руку. Вс обычныя формы были приведены къ концу, Наbeas corpus было написано такимъ образомъ:

‘Симъ свидтельствуется, что тло Самуила Пикквика поручается отнын кустодіи типстафа {Tipstaff — полицейскій чиновникъ, который носитъ обыкновенно, какъ эмблему ареста, небольшую палочку (staff) съ металлическимъ набалдышникомъ. Прим. перев.} для того, чтобы онъ вврилъ оное тло храненію флитскаго тюремнаго замка, гд оный Пикквикъ иметъ содержаться до тхъ поръ, пока не выплатитъ сполна всхъ судебныхъ издержекъ и не удовлетворитъ законнымъ образомъ вдову Бардль’.

— До этого пройдетъ слишкомъ много времени,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, улыбаясь.— Самуэль, наймите карету. Прощайте, Перкеръ, прощайте, любезный другъ.

— Зачмъ прощайте! Я поду съ вами и посмотрю, какъ васъ помстятъ тамъ,— сказалъ м-ръ Перкеръ.

— Нтъ, любезнйшій, мн бы хотлось хать одному съ Самуэлемъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Какъ скоро меня тамъ устроятъ, я напишу къ вамъ — дамъ знать обо всемъ, и буду ожидать васъ немедленно. До тхъ поръ — прощайте Перкеръ!

Сказавъ это, м-ръ Пикквикъ сопровождаемый типстафомъ, слъ въ карету, и когда Самуэль помстился на козлахъ, карета двинулась съ мста.

— Удивительный человкъ!— сказалъ Перкеръ, пріостанавливаясь, чтобы надть перчатки.

— Какой бы чудесный банкротъ вышелъ изъ него, сэръ!— замтилъ м-ръ Лоутонъ, стоявшій подл.— Онъ бы, я думаю, замучилъ всхъ этихъ комиссіонеровъ и ужъ, конечно, не испугался бы никакихъ угрозъ. Характеръ желзный, смю сказать,

Но адвокатъ, повидимому, не обратилъ вниманія на замчаніе своего письмоводителя и молча пошелъ впередъ, не удостоивъ его отвтомъ.

Наемная карета потащилась съ необыкновенной медленностью по направленію къ Флотской улиц, гд стояла знаменитая тюрьма.

— Лошади бгутъ лучше, замтилъ извозчикъ,— когда детъ кто-нибудь впереди.

И на этомъ основаніи они поплелись за деревенской телгой, которую имъ удалось настигнуть кое-какъ. Когда останавливалась телга — останавливались и они: телга подвигалась впередъ — подвигались и они. М-ръ Пикквикъ сидлъ насупротивъ типстафа, который, уложивъ шляпу между своими колнами, беззаботно насвистывалъ какую-то псню и выглядывалъ по временамъ изъ окна кареты.

Время производитъ чудеса, и вліяніе его распространяется даже на наемные экипажи, которымъ предстоитъ пробжать пространство въ полторы мили. Лошади наконецъ остановились, и м-ръ Пикквикъ выісадился y желзныхъ воротъ Флита.

Оглянувшись черезъ плечо на своего арестанта, чтобы удостовриться въ его присутствіи, типстафъ пошелъ впередъ и, пройдя широкій дворъ, повернулъ налво въ корридоръ, гд, передъ желзною дверью, встртилъ ихъ тюремщикъ съ ключами въ рукахъ. Скоро дверь заскрипла на своихъ огромныхъ петляхъ, и м-ръ Пикквикъ вступилъ во внутренность тюрьмы.

Здсь они остановились. Когда типстафъ передалъ бумаги, м-ру Пикквику сказали, что онъ долженъ посидть, пока снимутъ съ него портретъ.

— Снимутъ съ меня портретъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Образъ вашъ и подобіе, сэръ,— отвчалъ дюжій тюремщикъ.

— Мы вдь мастера снимать портреты, да было бы вамъ это извстно. Не успете повернуться, и рисунокъ будетъ готовъ. Сядьте, сэръ, и будьте какъ дома.

Повинуясь приглашенію, м-ръ Пикквикъ слъ, тогда Самуэль, остановившись за стуломъ, шепнулъ ему на ухо, что выраженіе ‘снимать портретъ’ должно здсь понимать въ фигуральномъ смысл.

— Это значитъ, сэръ,— сказалъ Самуэль,— что тюремщики станутъ всматриваться въ ваше лицо, чтобы отличать васъ отъ другихъ арестантовъ.

— А! такъ вотъ что!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Ну, пусть ихъ длаютъ свое дло. Я готовъ къ ихъ услугамъ.

— Они задержатъ васъ недолго, сэръ, смю сказать. Видите-ли вы эти стнные часы?

— Вижу.

— Ихъ колеса тоже, что тюрьма въ тюрьм, на подобіе птичьей клтки: не правда ли, сэръ?

Когда Самуэль длалъ это философское замчаніе, м-ръ Пикквикъ уже зналъ, что сеансъ его начался. Толстый тюремщикъ, освобожденный теперь отъ своего череднаго караула, спокойно слъ на стулъ и безпечно посматривалъ на м-ра Пикквика, тогда какъ тщедушный и долговязый его товарищъ, которому приходилось стоять на караул, сталь насупротивъ новаго арестанта, закинувъ руки подъ фалды, и устремилъ на него самый пристальный взглядъ. Третій, довольно суровый, джентльменъ, оторванный, очевидно, отъ своего ужина, потому что въ рукахъ его былъ кусокъ бутерброда, остановился передъ самымъ носомъ м-ра Пикквика и принялся изучать его черты съ напряженнымъ вниманіемъ и любопытствомъ. М-ръ Пикквикъ корчился неоднократно подъ этой операціей и вообще сидлъ весьма неспокойно на своемъ стул, однакожъ, въ продолженіе всего сеанса, онъ не сдлалъ никому никакихъ замчаній, и даже Самуэль, сверхъ всякаго ожиданія, велъ себя съ удивительною скромностью. Врный слуга размышлялъ о несчастномъ положеніи своего господина и старался ршить въ своемъ ум проблему, поступитъ ли онъ юридически, если позволитъ себ заушить кого-нибудь изъ этихъ странныхъ артистовъ.

Наконецъ, портретъ былъ снятъ и м-ру Пикквику сказали, что онъ можетъ идти въ тюрьму.

— Гд я буду спать сегодня?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Это еще покамстъ неизвстно,— отвчалъ толстый тюремщикъ.— Познакомьтесь напередъ съ своими товарищами, и завтра, авось, вы устроитесь, какъ слдуетъ. Первую ночь, можетъ быть, придется вамъ провести на голыхъ доскахъ, но къ этому можно привыкнуть.

Къ счастію, однакожъ, открылось, что одинъ изъ тюремщиковъ имлъ y себя лишнюю постель, и м-ръ Пикквикъ съ удовольствіемъ согласился взять ее на прокатъ.

— Я покажу вамъ и постель, и номеръ,— сказалъ обязательный тюремщикъ.— Постель небольшая но, скажу я вамъ, лихая для спанья. Сюда пожалуйте, сэръ.

Они прошли черезъ длинный корридоръ во внутреннюю дверь. Ключъ повернулся за ними, и м-ръ Пикквикъ, первый разъ въ своей жизни, очутился въ стнахъ долговой тюрьмы.

Собраніе сочиненій

Чарльза Диккенса.

Замогильныя записки Пикквикского клуба.

Часть третья.

Перев. Иринарха Введенскаго

С.-Петербургъ.

Типографія Товарищества ‘Просвщеніе’,

7 рота, 20.

Оглавленіе.

Глава XLI. О томъ, что случилось съ мистеромъ Пикквикомъ, когда онъ углубился во внутренность тюрьмы, какихъ должниковъ онъ увидлъ и какъ провелъ первую ночь

‘ XLII. Доказывается фактически старинная философская истина, возведенная въ пословицу, что въ несчастныхъ обстоятельствахъ порядочный джентльменъ легко можетъ наткнуться на знакомство съ весьма странными людьми. Здсь же мистеръ Пикквикъ отдаетъ весьма странныя приказанія своему врному слуг.

‘ XLIII. Объясняющая, какимъ образомъ мистеръ Самуэль Уэллеръ попалъ въ затруднительное положеніе

‘ XLIV. Мелкія приключенія тюремной жизни и таинственное поведеніе мистера Винкеля, со включеніемъ нкоторыхъ подробностей объ арестант изъ сиротскаго суда

‘ XLV. Трогательное свиданіе между Самуэлемъ Уэллеромъ и его семействомъ. Мистеръ Пикквикъ совершаетъ миніатюрное путешествіе въ сфер обитаемаго имъ міра и ршается на будущее время прекратить съ нимъ всякія сношенія

‘ XLVI. Трогательная и вмст юмористическая сцена, задуманная и исполненная господами Додсономъ и Фоггомъ

‘ XLVII. Юридическая профессія господъ Перкера и Лоутона, Додсона и Фогга.— Мистеръ Винкель выступаетъ на сцену подъ вліяніемъ необыкновенныхъ обстоятельствъ, побждающихъ, наконецъ, закоренлое упорство великаго человка

‘ XLVIII. Мистеръ Пикквикъ, при содйствіи Самуэля Уэллера, пытается смягчить ретивое мистера Бенжамена Аллена и укротить ярость мистера Роберта Сойера

‘ XLIX. Путешествіе мистера Пикквика въ Бирмингемъ

‘ L. Мистеръ Пикквикъ встрчаетъ одного изъ своихъ старыхъ знакомыхъ, и этому счастливому обстоятельству читатель обязанъ поразительно интересными подробностями относительно двухъ великихъ людей могущественныхъ и славныхъ въ литературномъ мір

‘ LI. Важная перемна въ семейств м-ра Уэллера и окончательное низверженіе достопочтеннаго м-ра Стиджинса

‘ LII. Дловое утро адвоката на Грэйскомъ сквер и окончательное выступленіе на сцену господъ Джингля и Іова Троттера

‘ LIII. Объясненіе необыкновеннаго стука въ дверь и описаніе многихъ интересныхъ предметовъ, имющихъ, между прочимъ, отношеніе къ м-ру Снодграсу и одной молодой леди

‘ LIV. Мистеръ Соломонъ Пелль, при содйствіи почтенныхъ представителей кучерского искусства, устраиваетъ дла м-ра Уэллера старшаго

‘ LV. Мистеръ Пикквикъ и господа Уэллеры, отецъ и сынъ, бесдуютъ о важныхъ длахъ.— Неожиданное прибытіе джентльмена во фрак табачнаго цвта

‘ LVI. Заключающая въ себ истинную легенду о принц Блэдуд и исторію дяди странствующаго торговца

‘ LVII. Нтъ больше Пикквикскаго клуба, и ‘Записки’ наши приведены къ вожделнному концу

Глава сорокъ первая.

О томъ, что случилось съ мистеромъ Пикквикомъ, когда онъ углубился во внутренность тюрьмы, какихъ должниковъ онъ увидлъ, и какъ провелъ первую ночь.

М-ръ Томъ Рокеръ, джентльменъ, сопровождавшій м-ра Пикквика въ долговую тюрьму, круто повернулъ направо въ конц длиннаго корридора, прошелъ черезъ желзныя ворота, стоявшія отворенными, и, поднявшись на верхнія ступени первой лстницы, очутился наконецъ съ своимъ плнникомъ въ длинной узкой галлере, грязной и низкой, вымощенной камнями, и тускло освщенной двумя небольшими окнами съ противоположныхъ концовъ.

— Вотъ мы и пришли, сударь мой,— сказалъ проводникъ, засунувъ руки въ карманы и безпечно посматривая черезъ плечо м-ра Пикквика.— Это y насъ галлерея номеръ первый.

— Вижу, любезный, вижу,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, устремивъ безпокойный взглядъ на темную и грязную лстницу, которая вела, повидимому, въ подземелье, къ сырымъ и мрачнымъ каменнымъ сводамъ.— A въ этихъ погребахъ, думать надобно, вы содержите горючій матеріалъ для отопленія арестантскихъ комнатъ. Гмъ! Спускаться туда очень непріятно, но кладовыя, по всей вроятности, весьма удобны для своихъ цлей.

— Гмъ! Еще бы они были неудобны, какъ скоро здсь живутъ порядочные люди,— замтилъ м-ръ Рокеръ.— У насъ тутъ все устроено на широкую ногу, и въ этихъ комнатахъ, смю васъ уврить, живутъ припваючи. Это, вдь, Ярмарка.

— Какъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Неужели вы хотите сказать, что въ этихъ душныхъ и грязныхъ вертепахъ могутъ жить существа, одаренныя разумною душою?

— A почему жъ я не могу этого сказать?— возразилъ съ негодующимъ изумленіемъ м-ръ Рокеръ.— Что вы тутъ находите удивительнаго?

— И вы не шутите,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ.— Вы увряете серьезно, что въ этихъ трущобахъ живутъ люди?

— Не только живутъ, но умираютъ очень часто,— отвчалъ тюремщикъ.— И было бы вамъ извстно, что удивляться тутъ нечему, потому что y насъ все содержится въ исправности, на чистоту, какъ слдуетъ. Комнатки хорошія, не темныя, привольныя, всякій можетъ жить здсь, сколько ему угодно. И нечему тутъ удивляться. Да.

Много и еще въ этомъ род говорилъ краснорчивый тюремщикъ, считавшій, повидимому, непремнной обязанностью вступаться за интересы и честь заведенія, гд онъ состоялъ на дйствительной служб, но м-ръ Пикквикъ уже не сдлалъ никакихъ возраженій, тмъ боле, что проводникъ его, одушевленный своимъ предметомъ, началъ бросать на него весьма сердитые и, въ нкоторомъ смысл, яростные взгляды. Затмъ м-ръ Рокеръ, продолжая свой путь, пошелъ наверхъ по другой, столько же грязной лстниц, какъ и спускъ въ подземелье, о которомъ сейчасъ была рчь. За нимъ послдовалъ м-ръ Пикквикъ, сопровождаемый своимъ врнымъ слугою.

— Вотъ здсь y насъ кафе-ресторанъ,— сказалъ м-ръ Рокеръ, останавливаясь перевести духъ въ другой такой же галлере.— Тамъ будетъ еще одна галлерея, a тамъ ужъ четвертый этажъ, и вы будете спать сегодня въ смотрительской комнат, вонъ тамъ, неугодно-ли сюда.

Проговоривъ все это однимъ духомъ, м-ръ Рокеръ пошелъ опять по ступенямъ лстницы, ведя за собою м-ра Пикквика и Самуэля.

Вс эти лстницы весьма тускло освщались небольшими узенькими окнами, откуда былъ видъ на тюремную площадь, огражденную высокими кирпичными стнами съ желзной остроконечной ршеткой поверхъ ея. Площадь эта, какъ сказалъ м-ръ Рокеръ, назначалась для игры въ мячъ. Немного подальше, въ той части тюрьмы, которая выходила на Фаррингтонскую улицу, была такъ называемая — Живописная площадь, получившая это названіе отъ стнъ, гд изображены были подобія военныхъ людей во весь ростъ. Эти и другіе артистическіе рисунки, по свидтельству м-ра Рокера, были произведеніемъ какого-то маляра, заключеннаго и умершаго въ этой тюрьм за нсколько десятковъ лтъ назадъ.

Эти извстія выгружались, повидимому, сами собою изъ груди словоохотливаго тюремщика, и онъ сообщилъ ихъ вовсе не съ тою цлью, чтобъ увеличить массу свдній и наблюденій ученаго мужа. Пройдя еще одну лстницу, м-ръ Рокеръ пошелъ быстрыми шагами на противоположный конецъ узкой галлереи. Здсь онъ отворилъ дверь, и передъ глазами его спутниковъ открылся апартаментъ вовсе непривлекательной наружности. Вдоль стнъ этого номера стояло восемь или девять желзныхъ кроватей.

— Вотъ вамъ и комната,— сказалъ м-ръ Рокеръ, остановившись въ дверяхъ и бросая на м-ра Пикквика торжествующій взглядъ.

Но на лиц м-ра Пикквика не отразилось, при этомъ извстіи, ни малйшихъ слдовъ внутренняго удовольствія, и м-ръ Рокеръ, съ досадой отвернувъ отъ него взоръ, сосредоточилъ все свое вниманіе на физіономіи Самуэля Уэллера, который, вплоть до настоящей минуты хранилъ упорное и глубокомысленное молчаніе.

— Вотъ и комната, молодой человкъ!— замтилъ м-ръ Рокеръ.

— Вижу,— отвчалъ Самуэль, длая ласковый кивокъ.

— Такой комнаты не найти вамъ и въ Фаррингтонскомъ отел,— не правда ли?— сказалъ м-ръ Рокеръ съ самодовольною улыбкой.

Въ отвтъ на это, м-ръ Уэллеръ весьма замысловато подмигнулъ и прищурилъ лвый глазъ, и это, смотря по обстоятельствамъ, могло означать, или то, что онъ совершенно согласенъ съ мнніемъ вопрошающаго, или вовсе не согласенъ, или наконецъ, что онъ совсмъ не думалъ о такихъ вещахъ. Выполнивъ этотъ маневръ и снова открывъ свой глазъ, м-ръ Уэллеръ приступилъ къ разспросамъ относительно той знаменитой койки, которая, по рекомендаціи м-ра Рокера, должна была имть удивительныя свойства.

— A вотъ вамъ и постель,— сказалъ м-ръ Рокеръ, указывая на стоявшую въ углу желзную кровать, покрытую ржавчиной.— При одномъ взгляд на нее, такъ и разбираетъ охота повалиться и всхрапнуть. Лихая койка!

— Я такъ и думалъ,— отвчалъ Самуэль, обозрвая этотъ родъ мебели съ величайшимъ отвращеніемъ.— Не нужно сть и маку, чтобы спать на ней съ аппетитомъ.

— Совсмъ не нужно,— сказалъ м-ръ Рокеръ.

Самуэль искоса взглянулъ на своего господина, желая вроятно уловить на его физіономіи впечатлніе, произведенное зрлищемъ этого печальнаго и грязнаго жилища. Великій человкъ быль совершенно спокоенъ.

— A эти господа, что спятъ въ этой комнат, джентльмены, я полагаю?— спросилъ м-ръ Уэллеръ.

— Джентльмены съ маковки до пятокъ,— отвчалъ м-ръ Рокеръ.— Одинъ изъ нихъ выпиваетъ въ сутки по двнадцати кружекъ пива и не выпускаетъ трубки изо рта.

— Молодецъ!— замтилъ Самуэль.

— Первый номеръ!— подтвердилъ тюремщикъ.

Нисколько не озадаченный этимъ извстіемъ, м-ръ Пикквикъ съ улыбкой объявилъ о своей ршимости испытать на себ въ эту ночь снотворное вліяніе чудесной койки.

— Вы можете, сэръ, ложиться когда вамъ угодно, безъ всякой церемоніи,— сказалъ тюремщикъ и, слегка кивнувъ головою, оставилъ своего арестанта.

М-ръ Пикквикъ и слуга его остались въ галлере. Было жарко, душно и темно. Двери отъ маленькихъ каморокъ по обимъ сторонамъ галлереи были немного пріотворены. Прогуливаясь взадъ и впередъ, м-ръ Пикквикъ заглядывалъ въ нихъ съ большимъ участіемъ и любопытствомъ. Въ одной комнат, черезъ густое облако табачнаго дыма, разглядлъ онъ четверыхъ дюжихъ молодцовъ, игравшихъ въ засаленную колоду картъ за столомъ, уставленнымъ со всхъ концовъ полуопорожненными кружками пива. Въ сосдней каморк сидлъ одиноко джентльменъ степенной наружности, перебирая пачки грязныхъ бумагъ, пожелтвшихъ отъ пыли: онъ хотлъ, казалось, при свт сальнаго огарка, писать, чуть ли не въ сотый разъ, длинную исторію своихъ душевныхъ скорбей и огорченій въ назиданіе какому-нибудь великому человку, который, по всей вроятности, никогда не станетъ и читать этого литературнаго произведенія. Въ третьей комнат виднлось цлое семейство: мужъ, дти и жена, они стлали постель на полу и на стульяхъ, гд должны были провести эту ночь младшіе члены семьи. Въ четвертой, пятой, шестой, седьмой и т. д.— шумъ, толкотня, пиво и табакъ, стукъ, брань, смхъ и карты — тюремная жизнь во всемъ разгар.

Въ самыхъ галлереяхъ, и особенно на ступеняхъ лстницы, виднлись разнообразные джентльмены съ боле или мене замчательными физіономіями. Одни прохаживались взадъ и впередъ, вроятно потому, что ихъ комнаты унылы и пусты, другіе потому, что въ комнатахъ душно и тсно, но большая часть этихъ господъ, томимыхъ внутреннимъ безпокойствомъ, выходили изъ своихъ убжищъ съ единственною цлью убить какъ-нибудь однообразные часы затворнической жизни. Были тутъ люди изъ всхъ сословій, охъ земледльца въ бумазейной куртк, до промотавшагося эсквайра въ шелковомъ халат съ изодранными рукавами, но вс они отличались однимъ и тмъ-же безпечнымъ видомъ, и тою безпардонною юркостью, которая составляетъ особенность тюремной атмосферы. Всего этого невозможно изобразить словами, но тмъ не мене, вы поймете эту жизнь въ одно мгновеніе ока, лишь только перешагнете за порогъ долговой тюрьмы и потрудитесь взглянуть на пеструю группу, представлявшуюся теперь наблюдательному взору великаго мужа.

— Странно, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, облокотившись на лстничныя перила,— изъ всего того, что я здсь вижу и слышу, можно придти къ заключенію, что арестъ за долги не составляетъ, повидимому, никакого наказанія для этихъ господъ.

— Вы такъ думаете?— спросилъ м-ръ Уэллеръ.

— Какъ-же иначе? Вс они пьютъ, курятъ, поютъ и кричатъ, какъ въ какой-нибудь харчевн,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Они, очевидно, не думаютъ о своемъ положеніи.

— Что правда, то правда, сэръ,— замтилъ м-ръ Уэллеръ,— есть тутъ джентльмены, которые не думаютъ ни о чемъ: тюремная жизнь для нихъ — вчный праздникъ. Портеръ, мячи и карты — чего имъ больше? Но есть, конечно, въ этихъ стнахъ и такіе горемыки, которымъ не пойдетъ на умъ этотъ кутежъ. Они бы и рады заплатить своимъ заимодавцамъ, если бы могли. Здсь они съ тоски пропадаютъ. Дло вотъ въ чемъ сэръ: если, примромъ сказать, запропастится сюда какой-нибудь забулдыга, привыкшій таскаться по харчевнямъ, ну, дло извстное, ему все равно была бы только водка да карты, но человку работящему, скажу я вамъ, бда сидть въ тюрьм. Такъ поэтому, оно, знаете, человкъ на человка не походитъ, и не всмъ тутъ масляница, какъ можно пожалуй подумать съ перваго раза, или, что называется, с_ъ б_у_х_т_а б_а_р_а_х_т_у, какъ обыкновенно говоритъ мой почтенный родитель.

— Справедливо, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— вполн справедливо.

— На свт все бываетъ,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ посл минутнаго размышленія.— Привычка много значитъ, и я помню, мн разсказывали когда-то объ одномъ грязнолицемъ человк, которому нравилось жить въ долговой тюрьм.

— Кто же это такой?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Вотъ ужъ этого я никакъ не могу сказать вамъ,— отвчалъ Самуэль.— Знаю только, что этотъ человкъ всегда ходилъ въ сромъ фрак.

— Что онъ сдлалъ?

— A тоже, что и многіе другіе люди почище его: покутилъ на свой пай, да и попался въ лапы констэблю.

— То есть другими словами: онъ надлалъ долговъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Именно такъ, сэръ, и за долги попалъ въ тюрьму,— отвчалъ Самуэль. Бездльная сумма: всего кажись девять фунтовъ, a съ судебными проторями — четырнадцать, но, какъ бы то ни было, въ тюрьм просидлъ онъ ровно семнадцать лтъ. Съ теченіемъ времени появлялись уже морщины на лиц, но никто ихъ не видалъ, такъ какъ он замазывались грязью и сливались съ нею. Въ семнадцать лтъ, говорятъ, онъ не умывался ни разу и никогда не снималъ сраго фрака съ своихъ плечъ. Былъ онъ человкъ характера дружелюбнаго и спокойнаго: всегда, говорятъ, забавлялся съ разными пріятелями, суетился вокругъ нихъ, игралъ въ карты, въ мячъ, но не выигрывалъ никогда. Тюремщики полюбили его какъ нельзя больше: каждый вечеръ онъ приходилъ къ нимъ въ комнату и разсказывалъ безъ умолку многія замысловатыя исторійки изъ своихъ прежнихъ похожденій. Но вотъ, однажды, калякая о разныхъ пустякахъ, онъ вдругъ, ни съ того ни съ сего, и говоритъ: — ‘Послушайте, Вильямъ, давно я не видалъ базара передъ Флитомъ (въ ту пору былъ тутъ рынокъ на тюремной площади), вотъ ужъ, братъ, семнадцать лтъ прошло, какъ я не видалъ базара’. — Знаю, очень знаю, говоритъ тюремщикъ, покуривая трубку.— ‘Вотъ что, братъ Вильямъ, говоритъ маленькій человкъ съ необыкновеннымъ азартомъ: — мн пришла въ голову маленькая фантазія, этакая, въ нкоторомъ род, химера: хотлось бы мн взглянуть одинъ разокъ на городскую улицу, прежде чмъ я умру. И ужъ поврьте совсти, Вильямъ, если не хлопнетъ меня параличъ, я возвращусь назадъ за пять минутъ до урочнаго часа’ — Ну, a что будетъ со мной, если васъ прихлопнетъ параличъ?— сказалъ тюремщикъ.— ‘А ничего, говоритъ грязнолицый человкъ:— кто-нибудь подымаетъ меня на дорог, и прямо привезетъ сюда по принадлежности, потому что я распорядился хитро: адресъ y меня всегда въ карман: ‘No 20 въ кофейной галлере Флита’. — И это была сущая правда: всякій разъ какъ нужно было познакомиться съ какимъ-нибудь гостемъ, маленькій человкъ вынималъ изъ кармана засаленную карточку съ обозначеніемъ этихъ словъ, и по этому ужъ его звали тутъ не иначе какъ двадцатымъ номеромъ, или просто двадцатымъ. Тюремщикъ взглянулъ на него во вс глаза, и сказалъ на торжественный манеръ: — ‘Послушайте, Двадцатый, я врю вамъ, честная душа: надюсь, вы не введете въ напасть своего стараго друга’. Нтъ, душа моя, не введу: вотъ тутъ въ старину было y меня кое-что, сказалъ маленькій человкъ и, выговаривая эти послднія слова, онъ сильно ударилъ себя по нижней части жилета, причемъ изъ обоихъ глазъ брызнуло y него по слезинк, и это вышелъ совершенно необыкновенный случай, такъ какъ до сихъ поръ никто не вдалъ, не гадалъ, что y него водятся подъ глазами водяныя шлюзы. Вслдъ затмъ онъ дружески пожалъ тюремщику руку, и вышелъ вонъ изъ тюрьмы.

— И, разумется, онъ не воротился назадъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нтъ, сэръ, не угадали:— воротился онъ за дв минуты до срока, взбшенный такъ, что вс волосы поднялись y него дыбомъ. Онъ сказалъ, что какой-то извощикъ чуть не раздавилъ его и что на другой день онъ намренъ подать на него просьбу лорду-мэру, потому, дескать, что онъ не намренъ терпть впередъ такого нахальнаго обращенія. Наконецъ, кое-какъ его угомонили, и съ той поры, маленькій человкъ цлыхъ пять лтъ не показывалъ носа изъ тюрьмы.

— И по истеченіи этого времени, онъ умеръ, конечно,— перебилъ м-ръ Пикквикъ.

— Опять вы ошиблись, сэръ,— перебилъ Саму-эль.— Онъ былъ здравъ и невредимъ, и захотлось ему однажды попробовать пивца въ новомъ трактир, выстроенномъ противъ тюрьмы. Тамъ онъ нашелъ приличную компанію, и съ тхъ поръ забрала его охота ходить туда каждый вечеръ. Долго онъ путешествовалъ, какъ ни въ чемъ не бывало, и возвращался домой въ приличномъ вид за четверть часа до запиранія воротъ. Наконецъ, веселыя пирушки понравились ему до того, что онъ началъ ужъ забывать урочный часъ, да и совсмъ не думалъ, какъ идетъ время, и возвращался въ тюрьму все позже, и позже. Вотъ, наконецъ, однажды пришелъ онъ въ ту самую минуту, какъ пріятель его, тюремщикъ, собрался запирать желзныя ворота, и уже повернулъ ключъ.— ‘Постойте, братъ Вилльямъ!’ — сказалъ маленькій человкъ.— Какъ? это вы, Двадцатый?— спрашиваетъ тюремщикъ.— ‘Да, говоритъ, это я’,— отвчаетъ маленькій человчекъ.— Неужто вы еще не воротились, Двадцатый?— говоритъ тюремщикъ,— a я, признаться, думалъ, что вы давно на своей койк.— ‘Нтъ, еще не на койк’,— отвчаетъ съ улыбкой маленькій человчекъ.— Ну, такъ я вотъ что скажу вамъ, любезный другъ,— говоритъ угрюмый тюремщикъ, медленно и неохотно отворяя ворота,— въ послднее время, думать надобно, вы попали въ дурную компанію, и это ужъ я давно съ прискорбіемъ замтилъ. Поэтому, Двадцатый, слушайте обоими ушами, о чемъ пойдетъ рчь: если вы потеряли стыдъ и совсть, и если для васъ мало этихъ обыкновенныхъ прогулокъ, то впередъ, какъ скоро вы опоздаете, я захлопну ворота передъ вашимъ носомъ, и оставайтесь y меня, гд хотите: я вамъ не слуга.— Маленькій человчекъ задрожалъ, какъ осиновый листъ, словно обухомъ създили ему по виску. Съ того времени онъ ужъ ни разу не выходилъ изъ тюрьмы.

Когда Самуэль кончилъ свой разсказъ, м-ръ Пикквикъ медленно спустился по лстниц и, сдлавъ нсколько шаговъ по галлере, намекнулъ своему слуг, что уже время имъ обоимъ отправиться на сонъ грядущій. Онъ приказалъ ему провести эту ночь въ какомъ-нибудь ближайшемъ трактир, и завтра поутру явиться опять въ тюрьму для принятія отъ своего господина окончательныхъ распоряженій относительно гардероба и вещей, оставшихся въ гостиниц ‘Коршуна и Джорджа’. М-ръ Самуэль Уэллеръ выслушалъ приказаніе съ обычнымъ добродушіемъ, но не обнаруживалъ на первый разъ готовности къ повиновенію. Онъ даже составилъ въ своей голов планъ прикурнуть эту ночь на голыхъ доскахъ подл кровати старшины, но м-ръ Пикквикъ строго запретилъ ему думать о такой глупости, и врный слуга, понуривъ голову, принужденъ былъ удалиться изъ тюрьмы.

По долгу справедливости, мы обязаны замтить, что м-ръ Пикквикъ, по уход Самуэля, почувствовалъ нкоторую тоску и упадокъ духа. Это не могло быть слдствіемъ недостатка въ обществ: тюрьма была наполнена народомъ, и стоило только заказать бутылку вина, чтобы безъ дальнйшихъ церемоній окружить себя веселою компаніей, готовою къ изліянію дружескихъ чувствъ, но онъ былъ одинокъ среди этой грубой толпы, и мысль, что его закупорили въ эту клтку, безъ всякой надежды ка освобожденіе, тяжелымъ бременемъ давила его душу. Онъ могъ, конечно, освободить себя, удовлетворивъ безсовстнымъ требованіямъ Додсона и Фогга, но объ этомъ великій человкъ не хотлъ и думать.

Въ такомъ расположеніи духа онъ повернулъ опять въ ту галлерею, гд былъ буфетъ, и началъ прохаживаться взадъ и впередъ. Полъ и стны были тутъ необыкновенно грязны и безъ привычки можно было задохнуться отъ табачнаго дыма. Стукъ, хлопанье дверьми и смшанный гулъ отъ разнообразныхъ голосовъ раздавались по всей галлере. Въ буфет поминутно слышался смхъ и звонъ стакановъ. Въ пестрой толп среди галлереи замшалась, между прочимъ, женщина съ груднымъ младенцемъ на рукахъ, слабая, больная, едва способная передвигать ноги: она стояла, потупивъ глаза, и разговаривала съ своимъ мужемъ, котораго не могла видть въ другомъ мст. Проходя мимо этой четы, м-ръ Пикквикъ ясно разслышалъ рыданія несчастной женщины, сотрясавшія ея тло до того, что она, наконецъ, принуждена была прислониться къ стн. Мужъ взялъ ребенка къ себ на руки и старался успокоить жену.

М-ръ Пикквикъ не могъ боле вынести этого зрлища и ушелъ въ свою спальню.

Хотя смотрительская комната, не представлявшая ни малйшихъ удобствъ въ отношеніи мебели и убранства, была въ тысячу разъ хуже какого-нибудь лазарета въ провинціальной тюрьм, однакожъ, въ настоящемъ случа, она имла по крайней мр то неоспоримое достоинство, что въ ней не было ни одной живой души, кром самого м-ра Пикквика. Онъ слъ въ ногахъ своей маленькой желзной постели и, отъ нечего длать, принялся размышлять, сколько тюремный смотритель выручаетъ въ годъ отъ сдачи въ наймы этой грязной комнаты. Разсчитавъ по пальцамъ съ математическою врностью, что этотъ апартаментъ равенъ по своей годовой цн выручк квартирныхъ денегъ за цлую улицу въ какомъ-нибудь лондонскомъ предмсть, м-ръ Пикквикъ углубился въ размышленіе, по какимъ побужденіямъ грязная муха, ползущая по его панталонамъ, вздумала забраться въ эту длинную тюрьму, въ то время, когда предъ ней былъ выборъ самой живописной мстности въ необозримомъ воздушномъ пространств. Переходя отъ одного сужденія къ другому, онъ пришелъ мало-по-малу къ неотразимому заключенію, что вышеозначенная муха спятила съ ума. Остановившись на этомъ умозаключеніи, онъ началъ сознавать съ достаточною ясностью, что его сильно клонитъ ко сну. М-ръ Пикквикъ вынулъ изъ кармана свою ночную ермолку съ кисточками, надлъ ее на голову, раздлся, легъ и тотчасъ же уснулъ.

— Браво, браво! Отмахни еще колнцо … разъ, два, три — браво, Зефиръ, браво! Будь я проклятъ, если ты не рожденъ для сцены. Разъ, два, три. Ура!

Эти энергическія восклицанія, произнесенныя громогласно и сопровождавшіяся весьма неосторожнымъ смхомъ, пробудили м-ра Пиквика отъ той вереницы грезъ, которая успваетъ пронестись надъ спящимъ за полчаса, хотя онъ воображаетъ, что вращается въ этой фантастической сфер уже три или четыре недли.

Лишь только замолкъ этотъ голосъ, въ комнат послышалась такая страшная возня, что даже стекла задребезжали въ своихъ рамахъ, и постели задрожали. М-ръ Пикквикъ вскочилъ и нсколько минутъ смотрлъ съ безмолвнымъ изумленіемъ на сцену, открывшуюся передъ его глазами.

На полу, среди комнаты, какой-то мужчина въ длинномъ зеленомъ сюртук, широкихъ панталонахъ и срыхъ бумажныхъ чулкахъ, выдлывалъ въ присядку замысловатые па національной матросской пляски, представляя карикатурные образчики граціозности и легкости въ движеніяхъ, которые были на самомъ дл столь же нелпы, какъ его костюмъ. Другой мужчина, очевидно пьяный, сидлъ на своей койк на корточкахъ между двумя простынями и употреблялъ тщетныя усилія припомнить мелодію какой-то комической псни, между тмъ, третій молодецъ, сидвшій также на постели, апплодировалъ обоимъ своимъ товарищамъ съ видомъ знатока, и поощрялъ ихъ громогласными восклицаніями, пробудившими м-ра Пикквика отъ сна.

Этотъ послдній джентльменъ принадлежалъ къ разряду тхъ удивительныхъ молодцовъ, которыхъ личность вполн можетъ обнаруживаться только въ этихъ странныхъ мстахъ. Въ несовершенномъ вид ихъ можно по временамъ встрчать въ трактирахъ и на постоялыхъ дворахъ, но полнаго и самаго роскошнаго расцвта они достигаютъ только въ этихъ искусственныхъ теплицахъ, устроенныхъ, повидимому, нарочно для ихъ комфорта.

Это былъ высокій и дюжій молодчина съ оливковымъ цвтомъ лица, длинными черными волосами и густыми косматыми бакенбардами, ниспадавшими до подбородка. Галстука на ше y него не было, такъ какъ онъ игралъ весь день въ мячъ, и черезъ открытый воротникъ его рубашки виднлись густые волосы, которыми обросла его грудь. На голов онъ носилъ бумажный французскій колпакъ, одинъ изъ тхъ, которые продаются на толкучемъ рынк по восемнадцати пенсовъ за штуку. Колпакъ украшался длинными арлекинскими кисточками, чудно гармонировавшими съ бумазейной курткой этого джентльмена. Его толстыя и длинныя ноги затягивались въ оксфордскіе панталоны. Штиблеты безъ пятокъ и грязные блые чулки довершали весь туалетъ. Подтяжекъ на немъ не было, и казалось ни одна пуговица не сходилась съ петлей. Во всей этой фигур чрезвычайно дерзкой и нахальной, отражался какой-то особенный родъ совершенно оригинальнаго молодечества, неподражаемаго и неуловимаго въ своихъ оттнкахъ.

И этотъ молодецъ первый обратилъ на себя вниманіе м-ра Пикквика. Онъ лукаво подмигнулъ Зефиру и съ комическою важностію просилъ его не разбудить почтеннаго старика.

— Да ужъ старичекъ, кажется, проснулся, Ботъ съ нимъ!— сказалъ Зефиръ, длая крутой поворотъ налво кругомъ,— здравствуйте, сэръ! Мое вамъ глубокое почтеніе, м-ръ Шекспиръ. Здорова-ли ваша бабушка? Какъ поживаютъ Мери и Сара? Въ какомъ положеніи ваша прелестная супруга? Примите на себя трудъ завернуть къ нимъ мой поклонъ въ первый пакетъ, который вы благоизволите отправить домой. Я бы и самъ не прочь отправить къ нимъ свое наиглубочайшее, только оно знаете, сэръ, боюсь, что экипажъ мой не довезетъ … колеса изломаются, сэръ.

— Зачмъ ты безпокоишь маститаго старца всми этими учтивостями, Зефиръ?— сказалъ шутливымъ тономъ джентльменъ въ бумазейной куртк.— Разв ты не видишь, что ему хочется выпить? Спроси-ка лучше, что онъ изволитъ кушать?

— Ахъ, да, вдь вотъ оно, совсмъ изъ ума вышло,— отвчалъ Зефиръ.— Прошу извинить, сэръ. Чего вамъ угодно выкушать съ нами? Портвейну, сэръ, или хересу, какъ вы думаете? Элю, по моему мннію, было бы всего лучше, или можетъ быть вы предпочитаете портеръ? Позвольте мн удостоиться счастья повсить вашу ермолку, сэръ.

Съ этими словами Зефиръ быстро сорвалъ ермолку съ головы м-ра Пикквика и въ одно мгновеніе ока нахлобучилъ ее на глаза пьянаго джентльмена, который все еще продолжалъ мурлыкать комическую псню на самый печальный ладъ, воображая, вроятно, что онъ увеселяетъ многочисленную публику.

Схватить насильнымъ образомъ ермолку съ чужой головы и нахлобучить ее на глаза неизвстнаго джентльмена грязной наружности — подвигъ, конечно, чрезвычайно остроумный самъ по себ, но тмъ не мене, въ практическомъ отношеніи, шутки этого рода крайне неудобны: такъ, по крайней мр, смотрлъ на это дло м-ръ Пикквикъ. Не говоря дурного слова, онъ дикимъ вепремъ выскочилъ изъ постели, мгновенно поразилъ Зефира въ грудь, оттолкнулъ его къ стн, и затмъ, овладвъ ермолкой, сталъ въ оборонительное положеніе среди комнаты.

— Ну, чортъ васъ побери!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, задыхаясь отъ досады и внутренняго волненія.— Двое на одного, ну, выходите!

И, сдлавъ этотъ безстрашный вызовъ, достойный джентльменъ началъ размахивать своими сжатыми кулаками такимъ образомъ, что антагонисты его должны были увидть въ немъ одного изъ самыхъ опытныхъ боксеровъ.

Было ли то обнаруженіе необыкновенной храбрости со стороны м-ра Пикквика, или многосложный и хитрый способъ, употребленный имъ для того, чтобъ выюркнуть изъ постели и наброситься всею массою на джентльмена, выплясывавшаго матросскій танецъ, только противники его остолбенли и обомлли. М-ръ Пикквикъ былъ почти убжденъ, что въ эту ночь произойдетъ убійство въ стнахъ Флита, но предчувствіе его не оправдалось. Зефиръ и товарищъ его съ бумазейной куртк простояли нсколько минутъ въ безмолвномъ изумленіи, вытаращивъ глаза другъ на друга, и, наконецъ, разразились громовыми залпами неистоваго и дикаго смха.

— Ай-же да козырь! Вотъ это по нашенски, старикъ! Люблю дружка за смлый обычай,— сказалъ Зефиръ.— Прыгайте опять въ постель, не то какъ разъ схватите ломоту въ поясницу: полъ демонски холодный. Надюсь, между нами не будетъ затаенной вражды?— заключилъ великодушный джентльменъ, протягивая свою огромную лапу съ желтыми пальцами, весьма похожими на т, которые парятъ иногда надъ дверью перчаточнаго магазина.

— Конечно, не будетъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ большою поспшностью.

Теперь, когда прошелъ первый пылъ гнва, великій человкъ почувствовалъ, что кровь начинаетъ мало-по-малу холодть въ его потрясенномъ организм.

— Удостоите ли вы меня чести познакомиться съ вами, сэръ?— сказалъ джентльменъ въ бумазейной куртк, протягивая свою правую руку.

— Съ большимъ удовольствіемъ, сэръ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

Послдовало продолжительное и торжественное рукопожатіе.

— Имя мое Смангль, сэръ,— сказалъ бумазейный джентльменъ.

— О!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, усаживаясь опять на своей постели.

— A меня зовутъ Мивинсъ,— сказалъ джентльменъ въ грязныхъ чулкахъ.

— Очень радъ слышать это,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Гмъ!— прокашлянулъ м-ръ Смангль.

— Что вы сказали, сэръ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нтъ, сэръ, я ничего не сказалъ,— отвчалъ м-ръ Смангль.

— Стало быть, мн такъ послышалось?

— Стало быть.

Все это было очень мило и деликатно, и чтобы утвердить новое знакомство на дружественномъ основаніи, м-ръ Смангль принялся, въ сильныхъ выраженіяхъ, уврять м-ра Пикквика, что онъ почувствовалъ къ нему глубочайшее уваженіе съ перваго взгляда.

— Вы попали сюда черезъ ловушку, сэръ?— спросилъ м-ръ Смангль.

— Черезъ что?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Черезъ ловушку?

— Извините, я васъ не понимаю.

— Ну, какъ не понимать?— возразилъ м-ръ Смангль.— Черезъ ту ловушку, что стоитъ на Португальской улиц. {На Португальской улиц находился Коммерческій судъ. Смангль хочетъ спросить Пикквика, не злостный ли онъ банкротъ. Прим. перев.}

— А!— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— нтъ, нтъ, вы ошибаетесь, сэръ.

— Можетъ быть, скоро отсюда выйдете?— спросилъ Смангль.

— Едва-ли,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Я отказываюсь платить протори и убытки по одному незаконному длу, и за это посадили меня въ тюрьму.

— A вотъ меня такъ, сэръ, бумага погубила!— воскликнулъ м-ръ Смангль.

— Это какъ? Извините, сэръ, я опять васъ не понимаю,— простодушно сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Да-съ, бумага погубила мою головушку,— повторилъ м-ръ Смангль.

— То есть, выторговали писчей бумагой… содержали магазинъ по этой части?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— О, нтъ, сэръ, нтъ!— возразилъ м-ръ Смангль,— до этого еще мн не приходилось унижаться въ своей жизни. Торговли я не производилъ. Подъ именемъ бумаги я разумю собственно векселя на имя разныхъ олуховъ, которые, скажу не въ похвальбу, десятками попались на мою удочку.

— Ну, вашъ промыселъ, если не ошибаюсь, былъ довольно опасенъ,— замтилъ м-ръ Пикквикь.

— Еще бы!— сказалъ м-ръ Смангль,— люби розы, люби и шипы. Что изъ этого? Вотъ я теперь въ тюрьм. Кому какое дло? Разв я сталъ отъ этого хуже?

— Ничуть не хуже,— замтилъ м-ръ Мивинсъ. М-ръ Смангль, для полученія своего настоящаго мста въ тюрьм, пріобрлъ задаромъ изъ чужой шкатулки нсколько брильянтовыхъ бездлокъ, вымненныхъ имъ на чистыя денежки y одного ростовщика.

— Однако все это сухая матерія, господа,— сказалъ м-ръ Смангль,— не мшало бы, эдакъ, промочить горло чмъ-нибудь въ род хереса или портвейна. Новичокъ дастъ деньги, Мивинсъ сбгаетъ въ буфетъ, a я помогу пить. Вотъ это и будетъ значить, что мы воспользуемся экономической системой раздленія труда.

Во избжаніе дальнйшихъ поводовъ къ ссор, м-ръ Пикквикъ охотно согласился на предложеніе и, вынувъ какую-то монету изъ кошелька, вручилъ ее м-ру Мивинсу, который, не теряя драгоцннаго времени, тотчасъ же побжалъ въ буфетъ, такъ какъ было уже около одиннадцати часовъ.

— Позвольте-ка, почтеннйшій,— шепнулъ Смангль, когда пріятель его вышелъ изъ дверей, вы что ему дали?

— Полсоверена,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Это, я вамъ скажу, демонски любезный джентльменъ,— замтилъ Смангль,— предупредительный, обязательный и ловкій, какихъ даже немного наберется на бломъ свт, но…

Здсь м-ръ Смангль пріостановился и сомнительно покачалъ головой.

— Вы, конечно, не думаете, что онъ способенъ воспользоваться этими деньгами для собственнаго употребленія?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— О, нтъ, этого быть не можетъ, потому-то я и сказалъ, что онъ демонски любезный джентльменъ, отвчалъ м-ръ Смангль,— но все-таки, знаете, неровенъ случай, не мшало бы кому-нибудь присмотрть, не разобьетъ-ли онъ бутылки, или не по теряетъ-ли деньги на возвратномъ пути. Все можетъ статься съ человкомъ. Послушайте, сэръ, сбгайте внизъ и посмотрите за этимъ джентльменомъ.

Послднее предложеніе относилось къ маленькому и робкому человку, весьма бдному по наружности. Впродолженіе всего этого разговора, онъ, скорчившись, сидлъ на своей постели, очевидно озадаченный новостью своего положенія.

— Вы вдь знаете, гд буфетъ,— продолжалъ Смангль.— Догоните этого джентльмена и скажите, что васъ прислали къ нему на подмогу. Или нтъ, постойте … вотъ что я придумалъ, господа, заключилъ Смангль съ плутовскимъ видомъ.

— Что?— сказалъ м-ръ Пикквикь.

— Пошлите ему лучше сказать, чтобы онъ на сдачу купилъ сигаръ. Превосходная мысль! Ну, такъ вы побгите, любезный, и скажите ему это: слышите? Сигары y насъ не пропадутъ,— продолжалъ Смангль, обращаясь къ м-ру Пикквику, — я выкурю ихъ за ваше здоровье.

Этотъ замысловатый маневръ былъ придуманъ и выполненъ съ такимъ удивительнымъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ, что м-ръ Пикквикъ не сдлалъ бы никакихъ возраженій даже въ томъ случа, еслибъ имлъ какую-нибудь возможность вмшаться въ это дло. Черезъ нсколько минутъ Мивинсъ возвратился съ хересомъ и сигарами. М-ръ Смангль налилъ своимъ товарищамъ дв разбитыхъ чашки, a самъ вызвался тянуть прямо изъ горлышка бутылки, объявивъ напередъ, что между истинными друзьями не можетъ быть на этотъ счетъ никакихъ церемоній. Вслдъ затмъ, въ одинъ пріемъ онъ опорожнилъ половину того, что оставалось въ бутылк.

Вскор водворилось совершеннйшее согласіе во всей компаніи. М-ръ Смангль для общаго назиданія принялся разсказывать о различныхъ романтическихъ приключеніяхъ, случавшихся съ нимъ въ разное время на широкой дорог разгульной жизни. Всего интересне были анекдоты объ одной благовоспитанной лошади и великолпной еврейк чудной красоты, за которою ухаживали самые модные денди изъ всхъ ‘трехъ королевствъ’.

Задолго до окончанія этихъ извлеченій изъ джентльменской біографіи, м-ръ Мивинсъ повалился на свою постель и захраплъ. Робкій незнакомецъ и м-ръ Пикквикъ остались одни въ полномъ распоряженіи м-ра Смангля.

Однакожъ и эти два джентльмена въ скоромъ времени утратили способность восхищаться трогательными мстами неутомимаго повтствователя. М-ръ Пикквикъ, погруженный въ сладкую дремоту, очнулся на минуту, когда пьяный джентльменъ затянулъ опять комическую псню, за что получилъ въ награду стаканъ холодной воды, вылитый ему за галстухъ рукою Смангля, въ доказательство того, что публика не намрена боле слушать этого концерта. Затмъ м-ръ Пикквикъ уже окончательно растянулся на постели, и въ душ его осталось весьма смутное сознаніе, что м-ръ Смангль началъ новый и длинный разсказъ, кажется, о томъ, какимъ образомъ однажды удалось ему ‘настрочить’ фальшивый вексель и ‘поддедюлить’ какого-то джентльмена.

Глава XLII.

Доказывается фактически старинная философская истина, возведенная въ пословицу, что въ несчастныхъ обстоятельствахъ порядочный джентльменъ легко можетъ наткнуться на знакомство съ весьма странными людьми. Здсь же мистеръ Пикквикъ отдаетъ весьма странныя приказанія своему врному слуг.

Когда м-ръ Пикквикъ открылъ поутру глаза, первымъ предметомъ, поразившимъ его вниманіе, былъ Самуэль Уэллеръ. Онъ сидлъ въ созерцательномъ положеніи, на маленькомъ черномъ чемодан, и глаза его неподвижно были устремлены на величавую фигуру м-ра Смангля, тогда какъ самъ м-ръ Смангль, уже одтый, приглаженный и причесанный, сидлъ на своей постели и употреблялъ, повидимому, безнадежныя усилія привести м-ра Уэллера въ смущеніе своимъ строгимъ взоромъ. Говоримъ — б_е_з_н_а_д_е_ж_н_ы_я, потому что пытливый взглядъ Самуэля вдругъ обнималъ и фуражку м-ра Смангля, и ноги его, и голову, и лицо, и бакенбарды. Оказывалось по всмъ признакамъ, что это наблюденіе доставляло ему живйшее наслажденіе, безъ всякаго, впрочемъ, отношенія къ личнымъ ощущеніямъ наблюдаемаго предмета. Онъ смотрлъ на Смангля такимъ образомъ, какъ будто этотъ джентльменъ былъ деревянной статуей, или чучеломъ, набитымъ соломой въ род туловища Гай-Фокса.

— Ну, что? Узнаете вы меня?— спросилъ, наконецъ, м-ръ Смангль, сердито нахмуривъ брови.

— Да, сэръ, теперь я могъ бы угадать васъ изъ тысячи мильоновъ,— весело отвчалъ Самуэль.— Молодецъ вы хоть куда, нечего сказать.

Вы не должны позволять себ дерзкаго обращенія съ джентльменомъ, сэръ,— сказалъ м-ръ Смангль.

— Ни-ни, ни подъ какимъ видомъ,— отвчалъ Самуэль.— Вотъ погодите, только онъ встанетъ, я покажу вамъ, сэръ, образчики самаго галантерейнаго обращенія.

Это замчаніе въ высокой степени раздражило м-ра Смангля, такъ какъ было очевидно, что Самуэль не считаетъ его джентльменомъ.

— Мивинсъ!— закричалъ м-ръ Смангль.

— Что тамъ y васъ?— промычалъ этотъ джентльменъ изъ своей койки.

— Что это за дьяволъ сидитъ здсь?

— A мн почему знать?— сказалъ м-ръ Мивинсъ, лниво выглядывая изъ-подъ одяла.— Къ теб что-ль онъ пришелъ?

— Нтъ,— отвчалъ м-ръ Смангль.

— Ну, такъ столкни его съ лстницы въ зашеи, и пусть онъ лежитъ, пока я встану,— отвчалъ м-ръ Мивинсъ,— Я приколочу его: вели только ему подождать меня.

И съ этими словами м-ръ Мивинсъ поспшилъ опять закутаться въ одяло.

М-ръ Пикквикъ, до сихъ поръ безмолвный свидтель этой сцены, ршился самъ начать рчь, чтобы отстранить всякій поводъ къ дальнйшей ссор.

— Самуэль!— сказалъ м-ръ Пикквикь.

— Что прикажете?

— Не случилось-ли чего новаго прошлой ночью?

— Ничего, кажется,— отвчалъ Самуэль, бросивъ взглядъ на бакенбарды м-ра Смангля,— воздухъ былъ спертый и душный, и отъ этого, говорятъ, начинаетъ разростаться скверная трава возмутительнаго и кровожаднаго сорта. A впрочемъ, все было спокойно, сэръ.

— Я встану, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— дайте мн одться.

Мрачныя мысли м-ра Смангля и враждебныя его намренія въ отношеніи къ врному слуг мигомъ испарились, когда м-ръ Уэллеръ принялся развязывать чемоданъ своего господина. При одномъ взгляд на прекрасныя и дорогія вещи, уложенныя въ чемоданъ, м-ръ Смангль получилъ самое благосклонное мнніе не только о м-р Пикквик, но и о Самуэл. Твердымъ, яснымъ и звучнымъ голосомъ онъ, не задумавшись, объявилъ во всеуслышаніе, что м-ръ Уэллеръ — самый благовоспитанный оригиналъ, принадлежащій къ превосходной пород людей, которыхъ онъ способенъ полюбить всмъ своимъ сердцемъ и всей душою. Что-жъ касается до м-ра Пикквика, то привязанность, какую почувствовалъ къ нему м-ръ Смангль, не имла никакихъ предловъ.

— Теперь, почтеннйшій, благоволите сказать, не могу-ли я сослужить для васъ какую-нибудь службу?— спросилъ м-ръ Смангль.— Что я могу для васъ сдлать?

— Ничего, покамстъ, очень вамъ благодаренъ, сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Не накопилось-ли y васъ блья для стирки? Я готовъ рекомендовать вамъ чудеснйшую прачку, которая приходитъ за моими вещами два раза въ недлю, и — вообразите какое демонское счастье!— сегодня именно она должна прійти. Не угодно ли, я заверну ваши вещицы съ моимъ бльемъ?

— Нтъ, не безпокойтесь,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Помилуйте, что тутъ за безпокойство! Если порядочный джентльменъ не будетъ, по мр возможности и силъ, помогать своему ближнему въ годину бдствія и скорби, то, скажите на милость, что-жъ такое будетъ значить человческая природа?

Говоря такимъ образомъ, м-ръ Смангль придвинулся къ чемодану на самое близкое разстояніе и бросилъ вокругъ себя лучезарные взоры самой пламенной и безкорыстной дружбы.

— Не прикажете ли, почтеннйшій, почистить немного ваши фраки?— продолжалъ м-ръ Смангль.— Я позову слугу.

— Благодаримъ за ласку, любезнйшій,— возразилъ Самуэль, отвчая за своего господина.— Если мы сами станемъ себя чистить, не безпокоя слугу, то это всмъ доставитъ удовольствіе, какъ выразился однажды школьный учитель, когда молодые джентльмены не изъявили желанія быть высченными слугою.

— Ну-съ, a на счетъ блья-то? Не хотите-ли я положу ваши рубашки въ свою корзинку для отправленія къ прачк?— сказалъ Смангль, отворачиваясь отъ Самуэля къ м-ру Пикквику съ безпокойнымъ видомъ.

— Нтъ, ужъ не хлопочите лучше,— возразилъ Самуэль,— ваша корзинка, думать надобно, биткомъ набита и безъ нашего блья.

Этотъ отвтъ сопровождался чрезвычайно выразительнымъ и даже инквизиторскимъ взглядомъ на ту особенную часть въ костюм м-ра Смангля, которая обыкновенно служитъ свидтельствомъ въ искусств прачки управлять джентльменскимъ бльемъ. Озадаченный и смущенный м-ръ Смангль отступилъ отъ чемодана и принужденъ былъ, по крайней мр на этотъ разъ, отказаться отъ своихъ видовъ на кошелекъ и гардеробъ новаго арестанта. Скрпя сердце, онъ махнулъ рукой и спустился въ буфетъ, гд за отсутствіемъ другихъ лакомствъ, позавтракалъ двумя сигарами, купленными наканун насчетъ м-ра Пикквика.

М-ръ Мивинсъ, не любившій курить, остался въ постели и, выражаясь его собственными словами, ‘позавтракалъ выхрапкой натощакъ’ тми блюдами, которыя заготовляются голоднымъ воображеніемъ для всякаго джентльмена съ пустымъ карманомъ и пустйшимъ желудкомъ. Въ былыя времена м-ръ Мивинсъ, возставъ отъ сна, любилъ угощать себя сосисками и колбасой, но съ той поры, какъ мелочной лавочникъ написалъ для него длинный счетъ во всю аспидную доску, эти угощенія прекратились сами собою.

Сытный завтракъ для м-ра Пикквика былъ устроенъ въ небольшой комнат подл буфета, носившей поэтическое названіе ‘покойничка’, гд, кром другихъ удовольствій, любознательный наблюдатель могъ еще пользоваться тою несравненною выгодою, что до ушей его весьма исправно достигалъ каждый звукъ, произносившійся въ буфет и общей зал. Окончивъ этотъ завтракъ и отправивъ Самуэля по разнымъ необходимымъ порученіямъ, м-ръ Пикквикъ спустился въ контору посовтоваться съ м-ромъ Рокеромъ насчетъ боле приличнаго помщенія для себя въ тюремномъ замк.

— Такъ вы хлопочете, сэръ, насчетъ боле приличнаго помщенія?— спросилъ м-ръ Рокеръ, заглядывая въ конторскую книгу огромнаго формата. Помщеній y насъ вдоволь, м-ръ Пикквикъ. Вашъ а_р_т_е_л_ь_н_ы_й (chummage) билетъ будетъ, я полагаю, нумеръ двадцать седьмой, въ третьемъ этаж.

— Мой … что вы сказали?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Вашъ артельный билетъ,— повторилъ м-ръ Рокерь,— разв вы не понимаете этого?

— Не совсмъ,— отвчалъ улыбаясь, м-ръ Пикквикъ.

— Странно, это однакожъ ясно, какъ день,— сказалъ м-ръ Рокеръ.— Вы получите артельный билетъ на двадцать седьмой нумеръ въ третьемъ этаж, и т, которые станутъ жить съ вами въ одной комнат, будутъ вашими артельщиками По-англійски chum — слово, которое въ этомъ значеніи, едва-ли можетъ быть переведено на какой-нибудь изъ европейскихъ языковъ также производныя отъ него: chums, chummed, chummage. Это собственно тюремные термины, возникшіе отъ особенныхъ обычаевъ, не-извстныхъ на европейскомъ континент. Постараемся объяснить приблизительно смыслъ этихъ словъ. Главный корпусъ тюрьмы, о которой идетъ здсь рчь, состоитъ изъ длиннаго каменнаго зданія, параллельнаго Фаррингтонской улиц. Онъ называется Masler’s Side. Внутреннее размщеніе очень просто: въ каждомъ изъ пяти этажей проведена длинная и узкая галлерея отъ одного конца до другого, съ безчисленными дверями направо и налво. Подл этого зданія стоитъ особый корпусъ, назначенный собственно для бдныхъ арестантовъ, которые не въ состояніи платить за свое содержаніе въ тюрьм. Вс они ли и спали въ одной общей комнат, раздленной деревянными перегородками на особыя каморки или конуры. Если арестантъ при вход въ тюрьму объявлялъ, что y него есть деньги, ему предстояло одно изъ двухъ: или идти на такъ называемую ‘варфоломеевскую ярмарку’, то есть, въ нижній этажъ, гд устроены т самые маленькіе казематы, въ которыхъ, какъ выразился м-ръ Пикквикъ, не можетъ никакимъ способомъ жить существо, одаренное разумною душою, или онъ могъ отправляться наверхъ, въ лучшіе номера. Въ томъ и другомъ случа, арестантъ долженъ былъ платить за себя одинъ шиллингъ и три пенни въ недлю, съ тою разницею, что въ каземат онъ могъ жить одинъ, a наверху ему надлежало подвергнуться такъ называемому chummage, или артельной систем. Могло случиться, что арестантъ получалъ для себя одного цлую комнату, въ томъ случа, когда вс другія комнаты были уже полны, но къ нему, приводили новаго арестанта, который, въ отношеніи къ нему долженъ былъ называться chum, артельщикъ, однокашникъ. Отъ этого новаго товарища можно было освободиться, заплативъ ему четыре шиллинга и шесть пенсовъ въ недлю. Этотъ послдній заключалъ, въ свою очередь, торговую сдлку съ другими арестантами, соглашавшимися поставитъ въ своей комнат лишнюю кровать для новаго жильца. Вс они, въ отношеніи одинъ къ другому, становились chums. Повторяемъ еще, что вс эти и многіе другіе обычаи, дававшіе поводъ ко многимъ печальнымъ явленіямъ, исчезли въ настоящее время. Примч. перев.}.

— A сколько ихъ тамъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Трое,— отвчалъ Рокеръ.

М-ръ Пикквикъ кашлянулъ.

— Одинъ изъ нихъ — докторъ,— продолжалъ м-ръ Рокеръ, выписывая какой-то вензель на клочк бумаги,— другой — мясникъ.

— Неужели!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Мясникъ, сэръ, мясникъ,— повторилъ Рокеръ, поправляя кончикъ пера на одномъ изъ своихъ ногтей,— какимъ онъ былъ пройдохой въ свое время, если бы вы знали, сэръ! Помните-ли вы Тома Мартина, Недди, а?— заключилъ Рокеръ, обращаясь къ другому джентльмену въ контор, который соскабливалъ грязь со своихъ башмаковъ помощью перочиннаго ножа о двадцати пяти штукахъ, приспособленныхъ къ житейскому обиходу.

— Еще бы м_н_ не помнить!— отвчалъ этотъ джентльменъ, длая особенное удареніе на личномъ мстоименіи.

— Вдь вотъ подумаешь, что значитъ все это житейское-то море-океанъ!— сказалъ м-ръ Рокеръ, медленно покачивая головой съ-боку-на-бокъ и разсянно поглядывая изъ-за ршетчатаго окна, какъ будто передъ умственнымъ его взоромъ проносились восхитительныя сцены первой его молодости: — будто вотъ вчера только онъ задалъ тузовъ горемычному угольщику на набережной около Лисьяго холма. Вижу, словно теперь, какъ ведутъ его подъ руки два полицейскихъ сторожа: былъ онъ пьянь мертвецки: одинъ глазъ подбить и залпленъ сахарной бумагой, a сзади бжитъ бульдогъ, тотъ, что посл искусалъ мальчишку. Какъ время-то бжитъ. Недди, а?

Джентльменъ, къ которому относились вс эти замчанія, былъ, повидимому, весьма степеннаго и вовсе не разговорчиваго десятка. Онъ промычалъ въ отвтъ какой-то односложный звукъ, вроятно, утвердительнаго свойства, и м-ръ Рокеръ, прерывая нить поэтическихъ воспоминаній, принужденъ былъ взять перо и обратиться къ дламъ обыкновенной жизни.

— A кто между ними третій джентльменъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, встревоженный нсколько описаніемъ своихъ будущихъ товарищей.

— Кто, бишь, этотъ Симпсонъ, Недди?— сказалъ м-ръ Рокеръ, обращаясь опять къ своему молчаливому собесднику.

— Какой Симпсонъ?— сказалъ Недди.

— Ну, тотъ, что живетъ въ двадцать седьмомъ наверху въ той артели, куда мы должны проводить этого джентльмена.

— Ахъ, да!— отвчалъ Недди,— теперь онъ ничего, собственно говоря, то есть, нуль.

— Какъ нуль?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да такъ-съ. Сперва онъ былъ конокрадомъ, a теперь просто мошенникъ, съ вашего позволенія.

— Ну да, я такъ и думалъ,— подтвердилъ м-ръ Рокеръ, закрывая книгу и вручая м-ру Пикквику маленькій лоскутокъ бумаги,— вотъ вамъ и билетъ, сэръ.

Озадаченный этимъ черезъ чуръ поспшнымъ и безцеремоннымъ распоряженіемъ, сдланнымъ относительно его собственной особы, м-ръ Пикквикъ пошелъ назадъ въ тюрьму, обдумывая возможно лучшій планъ для будущаго образа своихъ дйствій. Убжденный, однакожъ, въ необходимости поговорить напередъ и познакомиться съ своими будущими товарищами, онъ поспшилъ взобраться на лстницу третьяго этажа.

Нсколько минутъ бродилъ онъ по темной галлере, стараясь разобрать номера на дверяхъ, и, наконецъ, принужденъ былъ обратиться къ мальчику изъ буфета, который былъ занятъ чисткой оловянной кружки.

— Не можете-ли сказать мн, мой милый, гд тутъ двадцать седьмой номеръ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Пройдите еще пять дверей, — отвчалъ мальчикъ,— увидите по лвой рук, прямо въ дверяхъ, портретъ джентльмена съ трубкой во рту: это и есть двадцать седьмой номеръ.

Соображаясь съ этимъ указаніемъ, м-ръ Пикквикъ сдлалъ еще нсколько шаговъ и замтилъ, наконецъ, начерченный мломъ портретъ вышеозначеннаго джентльмена, котораго онъ прямо ударилъ по лицу щиколками своихъ пальцевъ сперва тихонько, a потомъ нсколько погромче. Повторивъ этотъ процессъ нсколько разъ безъ всякаго успха, онъ слегка пріотворилъ дверь и заглянулъ.

Въ комнат былъ всего одинъ только джентльменъ, да и тотъ, казалось, не хотлъ обратить ни малйшаго вниманія на то, что могло произойти вокругъ него. Онъ высунулся изъ окна такимъ образомъ, чтобы не потерять равновсія, и съ большимъ усердіемъ старался плюнуть на центральный пунктъ шляпы одного изъ пріятелей, гулявшихъ внизу во двор. Напрасно м-ръ Пикквикъ откашливался, чихалъ, сморкался и пробовалъ говорить: джентльменъ, углубленный въ свое интересное и многотрудное занятіе, ничего не видлъ и не слышалъ. Наконецъ, посл нкотораго колебанія, м-ръ Пикквикъ подошелъ къ окну и легонько дернулъ его за фалды фрака. Незнакомецъ быстро выставилъ свои голову, руки и плечи и, озирая м-ра Пикквика съ нотъ до головы, спросилъ его довольно угрюмымъ тономъ, какого дьявола ему надобно здсь.

— Мн кажется,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, взглянувъ на свой билетъ, мн кажется, это долженъ быть двадцать седьмой номеръ въ третьемъ этаж.

— Ну?

— Я пришелъ сюда вслдствіе вотъ этой бумаги, которую мн вручили въ контор этого заведенія.

— Подайте ее сюда.

М-ръ Пикквикъ повиновался.

— Рокеръ, чортъ бы его побралъ, могъ бы, я думаю, отправить васъ къ другой артели, сказалъ м-ръ Симпсонъ (то былъ онъ, прежній конокрадъ и теперешній мошенникъ), посл кратковременной паузы, въ продолженіе которой лицо его приняло самое пасмурное и угрюмое выраженіе.

М-ръ Пикквикъ былъ собственно такихъ же мыслей, но изъ учтивости не сказалъ ничего.

М-ръ Симпсонъ погрузился на нсколько минутъ въ глубокое раздумье и потомъ, выставивъ опять свою голову изъ окна, испустилъ пронзительный свистъ, сопровождавшійся громкимъ произнесеніемъ какого-то слова. Какой смыслъ заключался въ этомъ слов, м-ръ Пикквикъ не могъ догадаться съ перваго раза, вскор однакожъ оказалось, что это было, по всей вроятности, прозвище м-ра Мартына, потому что вслдъ за свистомъ раздавались на двор многочисленные голоса, кричавшіе: ‘мясникъ! мясникъ!’ такимъ тономъ, какимъ обыкновенно этотъ промышленный классъ людей возвщаетъ о своемъ приближеніи поварамъ и кухаркамъ.

Послдующія событія оправдали справедливость догадки м-ра Пикквика. Черезъ нсколько секундъ, задыхаясь отъ ускоренныхъ движеній, вбжалъ въ комнату широкій и плечистый, растолствшій не по лтамъ джентльменъ въ синемъ китайчатомъ камзол и жокейскихъ сапогахъ съ длинными голенищами и круглыми носками. По пятамъ его слдовалъ другой джентльменъ въ истасканномъ черномъ сюртук и тюленьей фуражк. Пуговицы сюртука его были застегнуты отъ первой до послдней, и заплывшее жиромъ багряно-красное лицо его обличало въ немъ любителя джина, какимъ онъ и былъ дйствительно.

Оба джентльмена, каждый въ свою очередь, прочитали билетъ м-ра Пикквика, и одинъ изъ нихъ отозвался, что это была ‘штука’, другой выразилъ положительное убжденіе, что тутъ должна быть ‘закорючка’. Выразивъ чувствованія такими энергическими и совершенно удобопонятными терминами, джентльмены искоса перемигнулись между собою и потомъ устремили пытливые взоры на почтенную фигуру м-ра Пикквика.

— И какъ нарочно въ такую пору, когда пріобрли мы эти превосходныя постели!— сказалъ докторъ кувыркательной профессіи, обозрвая три грязные матраца въ углу комнаты, гд подл нихъ стояли разбитая умывальница, ведро, тазъ и разбитое блюдечко съ желтымъ мыломъ.— Пренепріятная исторія.

М-ръ Мартынъ выразилъ такое же точно мнніе въ сильнйшихъ выраженіяхъ. М-ръ Симпсонъ присовокупилъ нсколько дополнительныхъ замчаній насчетъ безсовстности и жестокосердія тюремныхъ стражей и потомъ, засучивъ рукава, началъ промывать зелень къ обду.

Въ продолженіе всей этой сцены м-ръ Пикквикъ занимался пытливымъ обозрніемъ комнаты и нашелъ, что она чрезвычайно грязна и пропитана запахомъ весьма неблаговоннымъ. Не было никакихъ слдовъ ковра, занавсокъ или шторъ. Не было и перегородки для кладовой или чулана. Лишнихъ вещей, конечно, не имлось въ наличности y жильцовъ, но все же тутъ въ глаза посторонняго наблюдателя весьма непріятно бросались черствыя и подернутыя плсенью корки хлба, куски гнилого сыра, мокрыя тряпки, яичныя скорлупы, куски говядины, разныя принадлежности мужского туалета, обломки тарелокъ, ножи безъ черенковъ, вилки безъ трезубцевъ, раздувательные мхи безъ рукоятокъ, и пр., и пр. Все это, безъ всякаго порядка и симметріи, разбросано было по полу маленькой комнаты, которая служила и гостиной, и столовой, и спальней для трехъ праздныхъ джентльменовъ, не озабоченныхъ никакою служебною или ученою дятельностью.

— Это авось можно будетъ какъ-нибудь уладить,— замтилъ мясникъ посл продолжительнаго молчанія.— Вы сколько, старичекъ, согласитесь взять отъ насъ на утекъ?

— Прошу извинить,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ,— что вы сказали? Я не понялъ васъ?

— За сколько можно васъ выплатить вонъ отсюда?— сказалъ мясникъ.— Артель обыкновенно платитъ два шиллинга шесть пенсовъ. Хотите взять три б_о_б_a? {Этого рода люди объясняются особымъ условнымъ языкомъ, изобртеннымъ для собственнаго употребленія. Б_о_б_ъ, судя по смыслу, соотвтствуетъ шиллингу, б_е_н_д_е_р_ъ — шести пенсамъ. Прим. перев.}.

— Пожалуй, еще прибавимъ б_е_н_д_е_р_ъ,— подхватилъ докторъ кувыркательной профессіи.

— Ну, это ужъ, я полагаю, черезчуръ: довольно и двухъ пенсовъ,— замтилъ м-ръ Мартынъ.— Что-жъ вы на это скажете, старичина? Мы намрены выплатить васъ на утекъ за три шиллинга шесть пенсовъ въ недлю. Идетъ?

— И вдобавокъ поставимъ галлонъ пива могарычу,— присовокупилъ м-ръ Симпсонъ.— Согласны, что ли?

— И разопьемъ его на мст,— добавилъ докторъ.— Ну?

— Извините, господа, я совсмъ не знаю правилъ этого заведенія, и языкъ вашъ для меня совершенно непонятенъ,— отвчалъ ошеломленный м-ръ Пикквикъ.— Точно-ли могу я помститься въ какой-нибудь другой комнат? Мн казалось, что нтъ.

При этомъ вопрос, м-ръ Мартынъ бросилъ на своихъ двухъ пріятелей въ высшей степени изумленный взоръ, и затмъ каждый джентльменъ многозначительно указалъ большимъ пальцемъ правой руки черезъ лвое плечо.

— Можетъ-ли онъ помститься въ другой комнат!— воскликнулъ м-ръ Мартынъ съ улыбкой сожалнія.— Каково?

— Ну, если бы, примромъ сказать, пришлось мн быть такимъ новичкомъ въ житейскихъ длахъ, я согласился бы цликомъ състь свою шляпу и проглотить пряжку,— замтилъ докторъ кувыркательной профессіи.

— И я бы то же сдлалъ, клянусь честью,— добавилъ бывшій промышленникъ по лошадиной части.

Посл этой знаменательной прелюдіи три однокашника увдомили въ одинъ голосъ м-ра Пикквика, что деньги въ тюрьм имютъ совершенно такую-же цнность, какъ и за стнами Флита, и что съ помощію звонкаго металла онъ можетъ здсь въ одно мгновеніе получить все, что ему угодно.

— И я могу получить для себя особую комнату?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Еще бы! Да вы заикнитесь только, и не дальше, какъ черезъ полчаса будетъ y васъ просто джентльменскій апартаментъ съ мебелью и декораціями,— отвчалъ докторъ кувыркательной профессіи.

И затмъ, къ общему удовольствію, послдовала разлука. М-ръ Пикквикъ еще разъ спустился въ тюремную контору, a три однокашника отправились въ буфетъ прокутить пять шиллинговъ, занятыхъ y него почтеннымъ докторомъ нарочно для этой цли.

— Я напередъ зналъ, что дойдетъ до этого,— сказалъ м-ръ Рокеръ съ умилительной улыбкой, когда м-ръ Пикквикъ объяснилъ ему причину своего вторичнаго прихода.— Не говорилъ-ли я вамъ, Недди?

Философическій владлецъ универсальнаго перочиннаго ножа промычалъ утвердительный отвтъ.

— Я зналъ, что вы потребуете для себя особой комнаты,— сказалъ м-ръ Рокеръ.— Вдь вамъ понадобится, конечно, и мебель?

— Безъ всякаго сомннія,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Ну, въ такомъ случа вы можете взять ее y меня напрокатъ: это ужъ здсь такъ заведено.

— Съ большимъ удовольствіемъ.

— Имется для васъ въ виду превосходная комната во второмъ этаж, весьма недалеко отъ общей залы, — продолжалъ м-ръ Рокеръ.— Она принадлежитъ арестанту изъ высшаго апелляціоннаго суда, но онъ можетъ вамъ уступить ее за одинъ фунтъ въ недлю. Надюсь, это для васъ недорого?

— Недорого,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Въ такомъ случа, пожалуйте со мной,— сказалъ Рокеръ, надвая шляпу съ великою поспшностью: — мы уладимъ это дло минутъ въ пять, никакъ не больше. Ахъ, почему бы вамъ съ самаго начала не сказать объ этомъ, м-ръ Пикквикъ?

Дло, какъ предсказалъ тюремщикъ, устроилось съ необыкновенною скоростью. Арестантъ изъ высшаго апелляціоннаго суда, получившій право отдавать свою комнату внаймы, прозябалъ здсь съ незапамятныхъ временъ, такъ что уже давно потерялъ и родственниковъ, и друзей, и домъ, и богатство, и счастье. Обезпокоиваемый по временамъ весьма непріятнымъ недостаткомъ въ насущномъ куск хлба, онъ съ жадностью выслушалъ предложеніе м-ра Пикквика и охотно согласился уступить ему свою комнату за двадцать шиллинговъ въ недлю. Съ этой суммой ему легко было попасть за дешевую цну въ артель къ одному или двумъ однокашникамъ въ какой-нибудь каморк.

Въ продолженіе этого торга м-ръ Пикквикъ осматривалъ фигуру незнакомца съ болзненнымъ участіемъ. Это былъ высокій, худощавый, тупообразный человкъ въ старомъ изношенномъ сюртук и штиблетахъ, съ провалившимися щеками и безпокойными, блуждающими глазами. Губы его были безкровны, кости тонки и остры. Было ясно, что желзные зубы заточенія и всхъ возможныхъ лишеній пилили его лтъ двадцать сряду.

— Гд же вы сами будете жить, сэръ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, положивъ деньги за первую недлю на шатающійся столъ.

Незнакомецъ взялъ ихъ дрожащею рукой и отвчалъ, что онъ еще самъ не знаетъ. Онъ пойдетъ напередъ и посмотритъ, куда ему можно будетъ передвинуть свою койку.

— Мн кажется, сэръ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, протягивая къ нему свою руку съ чувствомъ искренняго соболзнованія,— мн кажется, сэръ, вы принуждены будете жить въ какомъ-нибудь шумномъ и тсномъ мст.

— Очень можетъ статься.

— Ну, такъ я покорнйше прошу васъ располагать этою комнатою, какъ своею собственною, когда вамъ нуженъ будетъ покой, или когда кто-нибудь изъ вашихъ друзей придетъ навстить васъ.

— Друзей?? Друзья придутъ навстить меня?!— перебилъ незнакомецъ удушливымъ голосомъ, производившимъ какое-то странное дребезжаніе въ его горл.— Да если бы лежалъ я на дн глубокаго рва или въ грязной и зловонной ям, запаянный и забитый желзными гвоздями въ своемъ свинцовомъ гробу,— и тогда свтъ не могъ бы забыть меня въ такой мр, какъ забытъ я теперь. Я мертвецъ — мертвецъ для общества, и нтъ между людьми живой души, которая позаботилась бы о существованіи узника, осужденнаго нашимъ закономъ. Меня придутъ навстить друзья? Меня? Великій Боже! Былъ я свжъ и молодъ, когда нога моя впервые переступила черезъ, порогъ этой тюрьмы,— и вотъ сталъ я старикомъ, согбеннымъ подъ тяжестью лтъ и скорби: человческая рука не закроетъ моихъ глазъ, когда я умру, и никто даже не скажетъ: ‘нтъ его, наконецъ, и — слава Богу!’

Неестественное возбужденіе чувства, распространившее необыкновенный свтъ на лиц этого человка, когда онъ говорилъ, тотчасъ же исчезло посл заключенія этой рчи. Онъ судорожно сжалъ об руки и, пошатываясь съ боку на бокъ, поковылялъ изъ комнаты.

— На него-таки находитъ по временамъ,— сказалъ м-ръ Рокеръ, улыбаясь,— вс они иной разъ бываютъ очень похожи на слоновъ, и если что-нибудь расшевелитъ ихъ невзначай, тогда, что называется, пиши пропало.

Сообщивъ это филантропическое замчаніе, м-ръ Рокеръ вступилъ въ дальнйшіе переговоры, и слдствіемъ ихъ было то, что въ комнат м-ра Пикквика появились въ короткое время: коверъ, шесть стульевъ, столъ, софа, складная кровать, чайникъ и другія мелкія принадлежности, необходимыя въ житейскомъ быту. За весь этотъ комфортъ м-ръ Пикквикъ условился платить двадцать семь шиллинговъ съ половиною въ недлю.

— Ну-съ, теперь еще чего не угодно-ли вамъ, м-ръ Пикквикъ?— спросилъ Рокеръ, озираясь вокругъ съ величайшимъ удовольствіемъ и весело побрякивая въ сжатой ладони деньгами, полученными за первую недлю.

— Да, мн нужно еще попросить васъ кой о чемъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, размышлявшій о чемъ-то въ продолженіе нсколькихъ минутъ.— Нтъ-ли y васъ тутъ людей, которыхъ можно отправлять за разными порученіями и посылками?

— Отправлять въ городъ?

— Да. Я разумю такихъ людей, которые, не бывъ арестантами, могутъ выходить за ворота, когда ихъ посылаютъ.

— Какъ не быть, почтеннйшій! Найдутся и такіе люди. Вотъ, примромъ сказать, проживаетъ y насъ одинъ вертопрахъ, y котораго есть какой-то пріятель на Бдной Сторон: онъ радъ изъ-за какой-нибудь бездлицы бгать по всему городу. Послать за нимъ?

— Сдлайте одолженіе,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Ахъ, нтъ … постойте. Вы, кажется, сказали на Бдной Сторон? Мн бы хотлось видть эту сторону. Я самъ пойду къ нему.

Бдной Стороной въ долговой тюрьм, какъ показываетъ, впрочемъ, самое наименованіе, называется та часть Флита, куда сажаютъ самыхъ бдныхъ, нищихъ должниковъ. Арестантъ, отправляемый на Бдную Сторону, не платитъ ничего ни въ артель, ни за свой уголокъ въ общей комнат, холодной и сырой. Несчастные содержатся здсь насчетъ доброхотныхъ подаяній отъ сострадательныхъ лицъ, которыя, время отъ времени, оставляютъ на ихъ долю въ своихъ завщаніяхъ боле или мене значительную сумму. Еще памятно время, когда за нсколько лтъ передъ этимъ каждый англичанинъ могъ видть на лицевой стн Флита родъ желзной клтки, гд сидлъ какой-нибудь горемыка съ голодными взорами и, побрякивая жестяной кружкой, взывалъ жалобнымъ голосомъ къ проходящимъ: — ‘Сжальтесь, милостивые господа, надъ бдными заключенными, сжальтесь, милостивые господа!’ — Сборъ изъ этой кружки раздлялся между бдными узниками, и каждый изъ нихъ по очереди долженъ былъ исправлять унизительную должность сборщика въ желзной клтк.

Этотъ обычай уничтоженъ въ настоящее время, и прохожій не видитъ больше клтки, но положеніе арестантовъ на Бдной Сторон не измнилось ни на волосъ {Справедливо въ отношеніи къ тридцатымъ годамъ текущаго столтія, но для настоящаго времени все это — анахронизмъ. Прим. пер.}.

Печальныя мысли быстро пробгали одна за другою въ премудрой голов м-ра Пикквика, когда онъ взбирался наверхъ по узкой и грязной лстниц, y подножія которой разстался со своимъ проводникомъ. Взволнованный грустною картиной, нарисованной пылкимъ его воображеніемъ, великій человкъ машинально вступилъ въ общую арестантскую, имя весьма смутное понятіе о мст, гд онъ находился, и о цли своего визита.

Бглый взглядъ на комнату привелъ его въ себя. И лишь только м-ръ Пикквикъ поднялъ свои глаза на фигуру человка, сидвшаго въ мечтательномъ положеніи передъ каминомъ, шляпа невольно выпала изъ его рукъ, и онъ остановился неподвижный и безмолвный отъ великаго изумленія.

Да, такъ точно. Глаза не обманули м-ра Пикквика. То былъ не кто другой, какъ самъ м-ръ Альфредъ Джингль, въ грязныхъ лохмотьяхъ и безъ верхняго платья, въ пожелтлой коленкоровой рубашк, съ длинными волосами, безпорядочно разбросанными по его щекамъ. Черты лица его измнились ужасно. Онъ сидлъ передъ разведеннымъ огнемъ, облокотившись головой на об руки, и вся его фигура обличала страшную нищету и отчаяніе.

Подл Джингля, безпечно прижавшись къ стн, стоялъ дюжій и здоровый мужчина, похлопывавшій изорваннымъ охотничьимъ бичомъ по жокейскому сапогу, украшавшему его правую ногу: лвая обута была въ старую и дырявую туфлю. Это былъ беззаботный житель полей и лсовъ. Лошади, собаки и пьянство завели его сюда. На одинокомъ сапог его торчала покрытая ржавчиною шпора, и по временамъ онъ вздергивалъ ее кверху, лаская сапогъ охотничьею плетью. Изъ устъ его вырывались звуки, которыми обыкновенно охотники погоняютъ своихъ лошадей. Несчастный воображалъ въ эту минуту, что онъ перескакиваетъ черезъ какой-то трудный барьеръ на скачкахъ съ препятствіями.

На противоположной сторон комнаты сидлъ старикъ на небольшомъ деревянномъ сундук. Глаза его неподвижно устремлены были въ землю, и на его лиц нетрудно было разглядть вс признаки глубочайшаго отчаянія и безнадежной скорби. Маленькая двочка, вроятно, дочь его, суетилась вокругъ него и старалась бойкими и шумными движеніями пробудить его притупленное вниманіе, но старикъ не видлъ, казалось, и не слышалъ ничего. Этотъ дтскій голосокъ былъ для него плнительне всякой музыки въ былое время, и эти глазки бросали радужный свтъ на его лицо, но теперь онъ былъ и глухъ, и нмъ для возлюбленной малютки. Тло его огрубло отъ физическихъ недуговъ, и чувства души его парализировались неисцлимо.

Были еще среди комнаты два или три человка, которые вели между собою одушевленный разговоръ. Тутъ же слабая и худощавая женщина, вроятно, жена одного изъ арестантовъ, поливала съ большимъ стараніемъ одряхлвшій остовъ какого-то растенія, которому, очевидно, не суждено было разрастись свжими и зелеными листьями въ этомъ мст.

Таковы были предметы, представившіеся глазамъ м-ра Пикквика, когда онъ озирался вокругъ себя съ безмолвнымъ изумленіемъ. Необычайный шумъ при вход въ комнату какого-то лица вдругъ пробудилъ его вниманіе. Обернувшись къ дверямъ, м-ръ Пикквикъ прямо наткнулся своимъ взоромъ на новаго пришельца и въ немъ, черезъ вс его лохмотья и нищету, онъ немедленно угадалъ знакомыя черты м-ра Іова Троттера.

— М-ръ Пикквикъ?— вскричалъ Іовъ.

— Э?— воскликнулъ Джингль, припрыгивая на своемъ мст.— М-ръ … Такъ оно и есть … странное мсто … по дломъ вору и мука … самъ виноватъ … да!

Съ этими словами м-ръ Джингль опустилъ но бокамъ руки туда, гд когда-то были его карманы, и, склонивъ подбородокъ на грудь, упалъ опять на стулъ.

М-ръ Пикквикъ былъ глубоко растроганъ при вид этихъ двухъ негодяевъ, доведенныхъ до ужаснаго состоянія нищеты. Не нужно было никакихъ объясненій: невольный и жадный взглядъ м-ра Джингля на кусокъ баранины, принесенный ему сердобольнымъ Іовомъ, краснорчивйшимъ образомъ истолковалъ ему всю сущность дла. Кротко и ласково взглянулъ онъ на Джингля и сказалъ:

— Мн бы хотлось поговорить съ вами наедин, любезнйшій: не хотите-ли со мной выйти на минуту?

— Съ большимъ удовольствіемъ,— отвчалъ Джингль, быстро вставая съ мста — паркъ съ ршетками … стны зубчатыя … лужайка романтическая … не велика … для публики всегда открыта … владльцы дома на дач … хозяйка отчаянно заботится о жильцахъ … да.

— Вы забыли надть сюртукъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, когда они вышли изъ дверей?

— Нечего забывать,— отвчалъ Джингль.— Въ заклад … хорошая родня … дядя Томъ … нельзя … надобно сть … натура требуетъ пищи.

— Что вы подъ этимъ разумете?

— Послдній сюртукъ, почтеннйшій … былъ, да сплылъ … физическія нужды … тлесныя потребности … человкъ немощенъ. Кормился сапогами … дв недли. Шелковый зонтикъ … слоновая рукоятка … еще недлю … честное слово… спросите Іовъ … все знаетъ.

— Кормился три недли сапогами и шелковымъ зонтикомъ со слоновой рукояткой — Боже мой!— Что это значитъ?— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, который читывалъ о подобныхъ вещахъ только въ описаніяхъ кораблекрушеній.

— Сущая правда,— подтвердилъ Джингль, тряхнувъ головой.— Все спустилъ въ лавку ростовщика … небольшія деньги … огромные проценты … ничего нтъ больше … вс они мерзавцы.

— А!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, успокоенный нсколько этимъ объясненіемъ.— Теперь я понимаю васъ. Вы заложили свой гардеробъ ростовщику.

— Все до послдней рубашки … Іовъ тоже … тмъ лучше … прачк не платить, Скоро шабашъ… слягу въ постель … умру … по дломъ вору и мука … шабашъ!

Вс эти будущія подробности своей жизненной перспективы м-ръ Джингль передалъ съ обыкновенною торопливостью, поминутно моргая глазами и корча свою физіономію въ жалкую улыбку. Но м-ръ Пикквикъ легко замтилъ это неискусное притворство, и ему даже показалось, что глаза Джингля были увлажены слезами. Онъ бросилъ на него взглядъ, исполненный самаго глубокаго состраданія.

— Почтенный человкъ,— пробормоталъ Джингль, закидывая свою голову и съ чувствомъ пожимая руку м-ра Пикквика.— Неблагодарный песъ … стыдно плакать … не ребенокъ … не выдержалъ … лихорадочный пароксизмъ … слабость … болзнь … голоденъ. Заслужилъ по дламъ … сильно страдалъ … очень … баста!

И, не чувствуя боле силъ притворяться хладнокровнымъ, несчастный человкъ слъ на лстничной ступени, закрылъ лицо обими руками и зарыдалъ, какъ дитя.

— Ну, полно, полно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, растроганный до глубины души.— Вотъ я посмотрю, что можно для васъ сдлать, когда будутъ приведены въ извстность вс обстоятельства нашего дла. Надобно поговорить съ Іовомъ. Да гд онъ?

— Здсь я, сэръ,— откликнулся Іовъ, выступая на лстничную ступень.

Описывая въ свое время наружность этого молодца, мы сказали, кажется, что глаза y него заплыли жиромъ, но теперь, въ эпоху нищеты и скорби, они, повидимому, хотли выкатиться изъ своихъ орбитъ.

— Здсь я, сэръ,— сказалъ Іовъ.

— Подойдите сюда, любезный, сказалъ м-ръ Пикквикъ, стараясь принять суровый видъ, между тмъ, какъ четыре крупныя слезы скатились на его жилетъ.

Іовъ подошелъ.

— Вотъ вамъ, любезный, вотъ вамъ!

Что! пощечину? Когда говорятъ: ‘вотъ вамъ!’ такъ обыкновенно разумютъ пощечину на вседневномъ язык. И м-ръ Пикквикъ, разсуждая эгоистически, могъ бы при этомъ удобномъ случа разразиться самою звонкою пощечиной: онъ былъ обманутъ, одураченъ и жестоко оскорбленъ этимъ жалкимъ негодяемъ, который теперь совершенно былъ въ его рукахъ. Но должны-ли мы сказать всю правду? Въ карман м-ра Пикквика произошелъ внезапный звонъ, и когда, вслдъ за тмъ, онъ протянулъ свою руку горемычному Іову, глаза его заискрились живйшимъ удовольствіемъ, и сердце переполнилось восторгомъ. Совершивъ этотъ филантропическій подвигъ, онъ, не говоря ни слова, оставилъ обоихъ друзей, пораженныхъ превеликимъ изумленіемъ.

По возвращеніи въ свою комнату, м-ръ Пикквикъ уже нашелъ тамъ своего врнаго слугу. Самуэль обозрвалъ устройство и мебель новаго жилища съ чувствомъ какого-то угрюмаго удовольствія, весьма интереснаго и забавнаго для постороннихъ глазъ. Протестуя энергически противъ мысли о постоянномъ пребываніи своего господина въ тюремномъ замк, м-ръ Уэллеръ считалъ своею нравственною обязанностью не приходить въ восторгъ отъ чего бы то ни было, что могло быть сдлано, сказано, внушено или предложено въ этомъ мст.

— Ну, что, Самуэль?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Ничего, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Помщеніе довольно удобное, Самуэль?

— Да, такъ себ,— отвчалъ Самуэль, озираясь вокругъ себя съ недовольнымъ видомъ.

— Видли-ли вы м-ра Топмана и другихъ нашихъ друзей?

— Видлъ всхъ. Завтра будутъ здсь, и мн показалось очень страннымъ, что никто изъ нихъ не захотлъ придти сегодня,— отвчалъ Самуэль.

— Привезли вы мои вещи?

Въ отвтъ на это м-ръ Уэллеръ указалъ на различные пачки и узлы, симметрически расположенные въ углу комнаты.

— Очень хорошо, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ посл нкотораго колебанія,— теперь выслушайте, мой другъ, что я намренъ сказать вамъ.

— Слушаю. Извольте говорить.

— Я думалъ съ самаго начала и совершенно убдился, Самуэль,— началъ м-ръ Пикквикъ съ великою торжественностью, — что здсь не мсто быть молодому человку.

— Да и старому тоже,— замтилъ м-ръ Уэллеръ.

— Правда ваша, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— но старики иногда заходятъ сюда, вслдствіе своего собственнаго упрямства, a молодые люди могутъ быть приведены въ это мсто неизвинительнымъ эгоизмомъ, т. е. самолюбіемъ тхъ, кому они служатъ. Этимъ-то молодымъ людямъ, думаю я, неприлично оставаться здсь. Понимаете-ли вы меня, Самуэль.

— Нтъ, сэръ, не могу взять въ толкъ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.

— Попробуйте понять.

— Мудреная задача, сэръ,— сказалъ Самуэль посл кратковременной паузы,— но если я смекаю малую толику, на что вы мтите, то, по моему разсужденію, сэръ, вы мтите не въ бровь, a въ самый глазъ, какъ ворчалъ однажды извозчикъ, когда снгомъ залпило ему всю рожу.

— Я вижу, вы понимаете меня, мой другъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— во-первыхъ, вамъ никакъ не слдуетъ проводить въ праздности свои лучшіе годы, а, во-вторыхъ, должнику, посаженному въ тюрьму, было бы до крайности нелпо держать при себ слугу.— Самуэль,— заключилъ м-ръ Пикквикъ,— на время вы должны оставить меня.

— На время, сэръ? такъ-съ, смекаемъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ довольно саркастическимъ тономъ.

— Да, на то время, какъ я останусь здсь,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ.— Жалованье вы будете получать отъ меня по прежнему. Кто-нибудь изъ моихъ друзей, вроятно, съ удовольствіемъ возьметъ васъ, хоть бы изъ уваженія ко мн. И если я когда-либо отсюда выйду, Самуэль,— добавилъ м-ръ Пикквикъ съ притворною веселостью,— даю вамъ честное слово, что вы немедленно опять воротитесь ко мн.

— Насчетъ этой матеріи, сэръ, y меня имется въ виду одно единственное разсужденіе,— сказалъ м-ръ Уэллеръ важнымъ и торжественнымъ тономъ.— Не вамъ бы объ этомъ говорить, и не мн бы слушать. Перестанемъ объ этомъ толковать, и дло въ шляп.

— Нтъ, Самуэль, я не шучу, и намреніе мое неизмнно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Такъ вы не шутите сэръ? Не шутите?— спросилъ м-ръ Уэллеръ твердымъ и ршительнымъ тономъ.

— Нтъ, Самуэль.

— Очень хорошо-съ: и я не стану шутить. Счастливо оставаться.

Съ этими словами м-ръ Уэллеръ надлъ шляпу и поспшно вышелъ изъ комнаты своего господина.

— Самуэль!— закричалъ вдогонку м-ръ Пикквикъ.— Самуэль!

Но въ длинной галлере уже не раздавалось эхо отъ шаговъ, и Самуэль Уэллеръ исчезъ.

Глава XLIII.

Объясняющая, какимъ образомъ мистеръ Самуэль Уэллеръ попалъ въ затруднительное положеніе.

Въ Линкольнской палат, что на Португальской улиц, есть высокая комната, дурно освщенная и еще хуже провтренная, и въ этой комнат почти круглый годъ засдаютъ одинъ, два, три или, смотря по обстоятельствамъ, четыре джентльмена въ парикахъ, и передъ каждымъ изъ этихъ джентльменовъ стоитъ письменная конторка, сооруженная по образцу и подобію тхъ, которыя обыкновенно употребляются въ англійскихъ присутственныхъ мстахъ, за исключеніемъ разв французской полировки. По правую сторону отъ этихъ господъ находится ложа для адвокатовъ: по лвую сторону — отгороженное мсто для несостоятельныхъ должниковъ, и прямо передъ ихъ конторками стоитъ обыкновенно боле или мене значительная коллекція неумытыхъ физіономій и нечесаныхъ головъ. Эти джентльмены — коммиссіонеры Коммерческаго банкротскаго суда, и мсто, гд они засдаютъ, есть самъ Коммерческій банкротскій судъ.

По вол прихотливой судьбы, этотъ знаменитый судъ съ незапамятныхъ временъ былъ, есть и, вроятно, будетъ общимъ притономъ праздношатающагося лондонскаго оборваннаго люда, который каждый день находитъ здсь свое утшеніе и отраду, Онъ всегда полонъ. Пары пива и спиртуозныхъ напитковъ возносятся къ потолку отъ ранняго утра до поздняго вечера, и, сгущаясь отъ жара, скатываются дождеобразно на вс четыре стны. Въ одинъ приходъ вы увидите здсь больше штукъ стараго платья, чмъ въ цлый годъ въ Толкучемъ рынк, и ни одна цирюльня столицы не въ состояніи представитъ такой богатой коллекціи щетинистыхъ бородъ, какую встртите въ этой оригинальной ассамбле.

И никакъ не должно думать, чтобъ вс эти господа имли какую-нибудь тнь занятій или дла въ этомъ присутственномъ мст, которое съ такимъ неутомимымъ усердіемъ и соревнованіемъ посщаютъ они каждый день отъ восхода солнечнаго до заката. При существованіи дловыхъ отношеній, странность такого явленія могла бы уничтожиться сама собою. Нкоторые изъ нихъ обыкновенно спятъ въ продолженіе засданій, другіе переходятъ съ одного мста на другое съ колбасами или сосисками въ карманахъ или носовыхъ платкахъ и чавкаютъ, и слушаютъ съ одинаковымъ аппетитомъ, но ршительно никто въ цлой толп не принимаетъ личнаго участія въ производств судебнаго дла. И не пропускаютъ они ни одного засданія. Въ бурную и дождливую погоду они приходятъ сюда промоченные до костей, и въ эти времена Банкротскій судъ наполняется испареніями, какъ изъ навозной ямы.

Можно подумать, что здсь усиліями смертныхъ воздвигнутъ храмъ генію старыхъ лохмотьевъ и лоскутнаго мастерства. Круглый годъ ни на комъ не увидите новаго платья и не встртите человка съ свжимъ и здоровымъ лицомъ. Одинъ только типстафъ выглядываетъ молодымъ человкомъ, да и y того красныя одутлыя щеки похожи на вымоченную вишню, приготовленную для настойки. Разсыльный, отправляемый къ разнымъ лицамъ съ формальнымъ требованіемъ ихъ въ судъ, щеголяетъ иногда въ новомъ фрак, но фасонъ этого фрака, имющаго подобіе мшка, набитаго картофелемъ, напоминаетъ моду старыхъ временъ, давно исчезнувшихъ изъ памяти людей. Самые парики y судей напудрены прескверно, и локоны ихъ, повидимому, давно утратили свою упругость.

Но всего интересне тутъ стряпчіе, засдающіе за большимъ продолговатымъ столомъ, недалеко отъ комиссіонеровъ. Это — антики въ своемъ род. Главнйшую и чуть-ли не исключительную принадлежность ихъ профессіи составляютъ синій мшокъ и мальчикъ-слуга, обыкновенно еврейскаго происхожденія, обязанный сопровождать ихъ съ этимъ страннымъ портфелемъ въ рукахъ. Постоянныхъ и правильно организованныхъ конторъ не имется y этихъ господъ. Переговоры юридическаго свойства они совершаютъ обыкновенно въ трактирахъ и на тюремныхъ дворахъ, гд, появляясь ватагами, они зазываютъ и вербуютъ кліентовъ, точь-въ-точь какъ извозчики, предлагающіе свои услуги пассажирамъ. Наружность ихъ до крайности неуклюжа и грязна. Надувательство и пьянство — отличительныя черты въ характер этихъ жрецовъ британской емиды. Квартиры ихъ примыкаютъ всегда къ присутственнымъ мстамъ и простираются не дальше, какъ на одну англійскую милю отъ обелиска на Георгіевской площади. Есть y нихъ свои обычаи, нравы и свое обращеніе, совершенно непривлекательное для ихъ ближнихъ.

М-ръ Соломонъ Пелль, джентльменъ изъ этой ученой корпораціи, былъ жирный дтина съ отвислыми щеками, ходившій во всякое время въ такомъ сюртук, который, съ перваго взгляда, могъ показаться зеленымъ, a потомъ, при дальнйшемъ разсмотрніи, оказывался темно-бурымъ. Бархатный воротникъ этого одянія подвергался такому же хамелеонскому видоизмненію цвтовъ. Лобъ y м-ра Соломона Пелля былъ узкій, лицо широкое, голова огромная, носъ кривой, какъ будто природа, раздраженная наклонностями, замченными въ этомъ человк при самомъ его рожденіи, круто повернула его съ досады на одну сторону и потомъ уже никогда не хотла исправить этого поворота. Впрочемъ, кривой носъ, весьма невзрачный на первый взглядъ, впослдствіи отлично пригодился своему владльцу: подверженный, при короткой ше, страшной одышк, м-ръ Соломонъ Пелль дышалъ главнйшимъ образомъ черезъ это полезное отверстіе на верхней оконечности его организма.

— Ужъ на томъ постоимъ: дло его въ моихъ рукахъ выйдетъ бле снга, — сказалъ м-ръ Пелль.

— Вы уврены въ этомъ?— сказалъ джентльменъ, къ которому была обращена эта рчь.

— Совершенно увренъ,— отвчалъ м-ръ Пелль,— но еслибъ онъ попался въ лапы какому-нибудь неопытному практиканту, замтьте, почтеннйшій, тогда бы все перекувырнулось вверхъ дномъ.

— Э!— воскликнулъ другой собесдникъ, широко открывъ свой ротъ.

— И ужъ я бы не отвчалъ за послдствія,— сказалъ м-ръ Пелль, таинственно кивая головою и вздернувъ нижнюю губу.

Этотъ назидательный разговоръ производился въ трактир насупротивъ Коммерческаго банкротскаго суда, и однимъ изъ разговаривающихъ дйствующихъ лицъ былъ никто другой, какъ м-ръ Уэллерь старшій, явившійся сюда съ благотворительною цлью доставить утшеніе одному пріятелю, котораго дло въ этотъ самый день должно было окончательно ршиться въ суд. М-ръ Пелль былъ стряпчимъ этого пріятеля.

— Гд же Джоржъ?— спросилъ старый джентльменъ.

Стряпчій повернуль голову по направленію къ задней комнат и, когда м-ръ Уэллеръ отворилъ туда дверь, шестеро джентльменовъ, посвятившихъ свою дятельность кучерскому искусству, поспшили встртить своего собрата съ изъявленіемъ самаго дружескаго и лестнаго вниманія, не совсмъ обыкновеннаго въ этой почтенной корпораціи, проникнутой серьезнымъ и философскимъ духомъ. Несостоятельный джентльменъ, пристрастившійся съ нкотораго времени къ рискованнымъ спекуляціямъ по извозчичьей части, поставившимъ его въ настоящее затруднительное положеніе, былъ, повидимому, чрезвычайно веселъ и услаждалъ свои чувствованія морскими раками, запивая ихъ шотландскимъ пивомъ.

Привтствіе между м-ромъ Уэллеромъ и его друзьями имло свой оригинальный характеръ, свойственный исключительно сословію кучеровъ: каждый изъ нихъ приподнималъ на воздухъ кисть своей правой руки и, описывая полукругъ, разгибалъ мизинецъ, чтобъ протянуть его къ вошедшему собрату. Мы знали нкогда двухъ знаменитыхъ кучеровъ (теперь ужъ ихъ нтъ на свт), братьевъ-близнецовъ, между которыми существовала самая искренняя и нжная привязанность. Встрчаясь каждый день въ продолженіе двадцати четырехъ лтъ на большой дуврской дорог, они размнивались привтствіями не иначе, какъ вышеозначеннымъ манеромъ, и когда одинъ изъ нихъ скончался, другой, тоскуя день и ночь, не мотъ пережить этой потери и отправился на тотъ свтъ.

— Ну, Джорджъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, скидая свой верхній сюртукъ и усаживаясь со своею обычною важностью,— какъ длишки? Все-ли хорошо сзади и нтъ-ли зацпъ напереди?

— Везетъ, какъ слдуетъ, дружище,— отвчалъ несостоятельный джентльменъ.

— Срую кобылу спровадилъ кому-нибудь?— освдомился м-ръ Уэллеръ безпокойнымъ тономъ.

Джорджъ утвердительно кивнулъ головой.

— Ну, это хорошо, мой другъ,— замтилъ м-ръ Уэллеръ.— A гд карета?

— Запрятана въ безопасномъ мст, гд, смю сказать, самъ чортъ не отыскалъ бы ее,— отвчалъ Джорджъ, выпивая залпомъ стаканъ пива.

— Хорошо, очень хорошо,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Всегда смотри на переднія колеса, когда скатываешься подъ гору, не то, пожалуй, костей не соберешь. A бумагу теб настрочили?

— Сочинили, сэръ, — подхватилъ м-ръ Пелль, пользуясь благопріятнымъ случаемъ принять участіе въ разговор,— да ужъ такъ сочинили, что, съ позволенія сказать, чертямъ будетъ тошно.

М-ръ Уэллеръ многозначительнымъ жестомъ выразилъ свое внутреннее удовольствіе, и потомъ, обращаясь къ м-ру Пеллю, сказалъ, указывая на друга своего Джорджа.

— Когда-жъ вы, сэръ, расхомутаете его?

— Дло не затянется,— отвчалъ м-ръ Пелль,— онъ стоитъ третьимъ въ реэстр, и очередь, если не ошибаюсь, дойдетъ до него черезъ полчаса. Я приказалъ своему письмоводителю извстить насъ, когда тамъ они соберутся.

М-ръ Уэллеръ осмотрлъ стряпчаго съ ногъ до головы и вдругъ спросилъ съ необыкновенною выразительностью:

— A чего бы этакъ намъ выпить съ вами, сэръ?

— Право, какъ бы это,— отвчалъ м-ръ Пелль:— вы ужъ что-то слишкомъ очень…— Я вдь оно не то, чтобы того, привычки, ей Богу, не имю, того…— Къ тому же теперь еще такъ рано, что оно, право, будетъ того …— Стаканчикъ разв пуншику, почтеннйшій, чтобъ заморить утренняго червяка.

Едва только произнесены были эти слова, трактирная служанка мигомъ поставила стаканъ пунша передъ стряпчимъ и удалилась.

— Господа!— сказалъ м-ръ Пелль, бросая благосклонный взоръ на всю почтенную компанію.— Господа! Этотъ кубокъ за успхъ общаго нашего друга! Я не имю привычки выставлять на видъ свои собственныя достоинства, милостивые государи: это не въ моемъ характер. Но, при всемъ томъ, нельзя не замтить въ настоящемъ случа, что если бы другъ нашъ, по счастливому стеченію обстоятельствъ, не нашелъ во мн усерднаго ходатая по своему запутанному длу, то … то … но скромность запрещаетъ мн вполн выразить свою мысль относительно этого пункта. Глубокое вамъ почтеніе, господа!

Опорожнивъ стаканъ въ одно мгновеніе ока, м-ръ Пелль облизнулся и еще разъ обозрлъ почтенныхъ представителей кучерскаго сословія, которые, очевидно, подозрвали въ немъ необъятную палату ума.

— Что, бишь, я хотлъ замтить вамъ, милостивые государи?— сказалъ стряпчій.

— Да, кажется, вы хотли намекнуть, сэръ, что не худо бы было, стомахъ ради, учинить вамъ репетицію въ такомъ же размр,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ шутливымъ тономъ.

— Ха, ха!— засмялся м-ръ Пелль.— Не худо, истинно не худо. Должностнымъ людямъ подобаетъ. Въ ранній часъ утра было бы, такъ сказать, приличія ради …— Пусть идетъ репетиція, почтеннйшій, пусть идетъ. Гмъ!

Послдній звукъ служилъ выраженіемъ торжественнаго и сановитаго кашля, которымъ м-ръ Пелль хотлъ привести въ надлежащія границы проявленіе неумренной веселости въ нкоторыхъ изъ его слушателей.

— Бывшій лордъ-канцлеръ, милостивые государи, очень любилъ и жаловалъ меня, — сказалъ м-ръ Пелль.

— И это было очень деликатно съ его стороны,— подхватилъ м-ръ Уэллеръ.

— Слушайте, слушайте!— повторилъ одинъ чрезвычайно краснолицый джентльменъ, еще не произносившій до сихъ поръ ни одного звука. Водворилось всеобщее молчаніе.

— Однажды, господа, имлъ я честь обдать y лорда-канцлера,— продолжалъ м-ръ Пелль.— За столомъ сидло насъ только двое, онъ да я, но все было устроено на самую широкую ногу, какъ будто состояло присутствіе изъ двадцати человкъ: большая государственная печать лежала на поднос, и джентльменъ въ парик съ косой хранилъ канцлерскій жезлъ. Былъ онъ въ рыцарской брон, съ обнаженной шпагой и въ шелковыхъ чулкахъ… все какъ слдуетъ, господа. И вдругъ канцлеръ говоритъ: — ‘Послушайте, м-ръ Пелль, въ сторону фальшивую деликатность. Вы человкъ съ талантомъ, вы можете, говоритъ, водить за носъ всхъ этихъ олуховъ въ коммерческомъ суд. Британія должна гордиться вами, м-ръ Пелль’. Вотъ такъ-таки онъ и сказалъ все это слово въ слово, клянусь честью.— ‘Милордъ, говорю я, вы льстите мн’.— ‘Нтъ, м-ръ Пелль, говоритъ онъ,— будь я проклятъ, если я сколько-нибудь лгу’.

— И онъ дйствительно сказалъ это?— спросилъ м-ръ Уэллеръ.

— Дйствительно,— отвчалъ м-ръ Пелль.

— Ну, такъ парламентъ мотъ бы его за это словцо притянуть къ суду,— замтилъ м-ръ Уэллеръ.— И проболтайся такимъ манеромъ нашъ брать извозчикъ, вышла бы, я полагаю, такая кутерьма, что просто — наше почтеніе!

— Но вдь вы забываете, почтеннйшій,— возразилъ м-ръ Пелль,— что все это произнесено было по довренности, то есть, подъ секретомъ.

— Подъ чмъ?— спросилъ м-ръ Уэллеръ.

— Подъ секретомъ.

— Ну, это другая статья,— сказалъ м-ръ Уэллеръ посл минутнаго размышленія: если онъ проклялъ себя по довренности, подъ секретомъ, такъ нечего объ этомъ и распространяться.

— Разумется, нечего,— сказалъ м-ръ Пелль.— Разница очевидная, вы понимаете.

— Это сообщаетъ длу другой оборотъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Продолжайте, сэръ.

— Нтъ, сэръ, я не намренъ продолжать,— отвчалъ м-ръ Пелль глубокомысленнымъ тономъ,— Вы мн напомнили, сэръ, что этотъ разговоръ происходилъ между нами по довренности, съ глазу на глазъ, и, стало быть…— Я должностной человкъ, господа. Статься можетъ, что меня уважаютъ за мою профессію, a статься можетъ, и нтъ. Другимъ это лучше извстно. Я не скажу ничего. Уста мои безмолвствуютъ, милостивые государи, и языкъ прилипаетъ къ гортани моей. Ужъ и безъ того въ палат сдланы были замчанія, оскорбительныя для репутаціи благороднаго моего друга. Прошу извинить меня, господа: я былъ неостороженъ. Вижу теперь, что я не имлъ никакого права произносить здсь имя этого великаго человка. Вы, сэръ, возвратили меня къ моему долгу. Благодарю васъ, сэръ.

Разгрузившись такимъ образомъ этими сентенціями, м-ръ Пелль засунулъ руки въ карманы и, сердито нахмуривъ брови, зазвенлъ съ ужасною ршимостью тремя или четырьмя мдными монетами.

И лишь только онъ принялъ эту благонамренную ршимость, какъ въ комнату вбжалъ мальчикъ съ синимъ мшкомъ и сказалъ, что дло сейчасъ будетъ пущено въ ходъ. При этомъ извстіи вся компанія немедленно бросилась на улицу и принялась пробивать себ дорогу въ судъ: эта предварительная церемонія, въ обыкновенныхъ случаяхъ, могла совершиться не иначе, какъ въ двадцать или тридцать минутъ.

М-ръ Уэллеръ, мужчина толстый и тяжелый, бросился въ толпу и, зажмуривъ глаза, принялся, съ отчаянными усиліями, прочищать себ путь направо и налво. Усилія его были безуспшны: какой-то мужчина, которому онъ неосторожно наступилъ на ногу, нахлобучилъ шляпу на его глаза и ршительно загородилъ ему дорогу. Но этотъ джентльменъ, повидимому, тотчасъ же раскаялся въ своемъ опрометчивомъ поступк, изъ устъ его вырвалось какое-то невнятное восклицаніе, и затмъ, схвативъ почтеннаго старца за руку, онъ быстро притащилъ его въ галлерею коммерческаго суда.

— Ты-ли это, Самми?— воскликнулъ, наконецъ, м-ръ Уэллеръ, бросая нжный взоръ на своего нечаяннаго руководителя.

Самуэль поклонился.

— Ахъ, ты, дтище мое безпутное!— продолжалъ м-ръ Уэллеръ,— могъ-ли я думать и гадать, что собственный сынъ, на старости лтъ, задастъ мн нахлобучку?

— A какъ мн было узнать тебя, старичина, въ этихъ демонскихъ тискахъ?— возразилъ Самуэль.— Неужто, думаешь ты, что, кром тебя, никто не мотъ придавить мн ногу такимъ манеромъ?

— И то правда, другъ мой, Самми,— отвчалъ разнженный старикъ,— ты всегда былъ кроткимъ и послушнымъ сыномъ. За какимъ только дьяволомъ ты пришелъ сюда, желалъ бы я знать? Старшин твоему тутъ нечего длать. Коммерческія дла не по его части, Самми. Резолюціи тутъ и протоколы пишутся для нашего брата,

И м-ръ Уэллеръ тряхнулъ головой съ великою торжественностью.

— Что это за старый хрычъ!— воскликнулъ Самуэль.— Только y него и на ум, что резолюціи да протоколы. Кто теб сказалъ, что мой старшина въ этомъ суд? Ужъ, разумется, ему нтъ дла до вашихъ резолюцій.

М-ръ Уэллеръ не произнесъ отвта, но опять покачалъ головой совершенно ученымъ образомъ.

— Полно раскачивать своимъ кузовомъ-то, старый птушище,— сказалъ Самуэль запальчивымъ тономъ,— будь разсудительне, ддушка. Я вотъ вчера вечеромъ путешествовалъ въ твое логовище y маркиза Гренби.

— Ну, что, видлъ ты мачиху, Самми?— спросилъ м-ръ Уэллеръ, испустивъ глубокій вздохъ.

— Видлъ,— отвчалъ Самуэль.

— Какъ ты ее нашелъ?

— Да такъ себ: она, кажется, повадилась y тебя прихлебывать по вечерамъ анисовый пуншъ вмсто микстуры. Не сдобровать ей, старичина.

— Ты думаешь?

— Совершенно увренъ въ этомъ.

М-ръ Уэллеръ схватилъ руку своего сына, пожалъ ее и стремительно оттолкнулъ отъ себя. И, когда онъ производилъ эти эволюціи, на лиц его отпечатллось выраженіе не отчаянія и скорби, но что-то весьма близкое къ пріятной и отрадной надежд. Лучъ тихой радости постепенно озарилъ всю его физіономію, когда онъ произносилъ слдующія слова,

— Право, Самуэль, я не знаю, какъ пойдутъ впередъ вс эти дла, но думать надобно, что авось какъ-нибудь выйдетъ приключен … горестное приключеніе, другъ мой, Самми. Вдь ты помнишь этого жирнаго толстяка?

— Пастыря, что ходитъ къ твоей сожительниц? Не забуду до гробовой доски.

— Такъ вотъ, y него, другъ мой, Самми … какъ бы это въ добрый часъ молвить, въ худой помолчать … y него, видишь ли, зудитъ печенка и завалы въ обоихъ бокахъ.

— Стало быть, онъ очень нездоровъ?— спросилъ Самуэль.

— Онъ необыкновенно блденъ,— отвчалъ отецъ,— только носъ y него сдлался еще красне. Аппетитъ его такъ себ, ни то, ни се, зато ужъ пьетъ какъ, еслибъ ты зналъ!

И, махнувъ рукой, м-ръ Уэллеръ погрузился въ глубокое раздумье.

— Все это прекрасно,— сказалъ Самуэль,— и я радуюсь за тебя, старый человкъ. Поговоримъ теперь о моемъ собственномъ дл. Развсь уши, и не заикайся до тхъ поръ, пока я не кончу.

Посл этого приступа, Самуэль разсказалъ въ короткихъ словахъ вс подробности послдняго своего разговора съ м-ромъ Пикквикомъ.

— Какъ? Остаться въ тюрьм одному?— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ старшій.— Не позволить никому ходить за собою? Бдный старичокъ! Нтъ, нтъ, Самми, до этого не надобно допускать его.

— Ужъ, конечно, не надобно,— подтвердилъ Саму-эль.— Это я и безъ тебя зналъ.

— Да они тамъ съдять его живьемъ, Самми, и съ косточками!— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ.

Самуэль нашелъ это мнніе весьма основательнымъ.

— Онъ вдь еще не доварился, Самми, когда вступилъ въ эти казематы,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ метафорически,— a они, поврь мн, пропекутъ и изжарятъ его такъ, что никто изъ самыхъ близкихъ друзей не угадаетъ въ немъ прежняго птенца. Не такъ ли, Самми?

— Истинно такъ.

— И выходитъ, что этого не должно быть, Самуэль.

— Ужъ это какъ водится.

— Стало быть, рчь о томъ, какъ уладить это дло?

— Именно объ этомъ,— отвчалъ Самуэль.— Ты, старичина, уменъ не по лтамъ, позволь теб это замтить: говоришь ладно, складно, и видишь впереди всю подноготную, какъ этотъ вотъ краснощекій Никсонъ, котораго продаютъ съ картинками въ маленькихъ книжкахъ по шести пенсовъ за штуку.

— Что это за человкъ, Самми?— спросилъ м-ръ Уэллеръ.

— До этого ужъ теб нтъ дла, кто онъ таковъ,— возразилъ Самуэль,— довольно съ тебя, что онъ не извозчикъ.

— Знавалъ я въ старину одного конюха, котораго звали Никсономь: не онъ-ли Самми?

— Нтъ, не онъ. Это былъ джентльменъ, да еще вдобавокъ кудесникъ.

— A что такое кудесникъ?

— A это, видишь ли, человкъ, который знаетъ будущее такъ, какъ мы съ тобой не знаемъ и настоящаго.

— Вотъ что! Желалъ бы я познакомиться съ такимъ человкомъ, Самуэль,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Авось онъ повдалъ бы мн кой-что насчетъ печенки и заваловъ, о которыхъ мы съ тобой бесдовали. Но ужъ если онъ скончалъ свой животъ и никому не передавалъ своего секрета, такъ нечего объ этомъ и распространяться. Ну, Самми, катай дальше, любезный!— заключилъ Уэллеръ, вздохнувъ изъ глубины души.

— Ты вотъ расклалъ по пальцамъ лучше всякаго кудесника, что будетъ съ нашимъ старичкомъ, если оставить его одного въ тюрьм,— сказалъ Самуэль.— A не знаешь-ли ты, какъ бы этакъ намъ съ тобой помочь этому горю?

— Нтъ, другъ мой, не возьму въ толкъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ посл минутнаго размышленія.

— И не видишь ты никакого средства?

— Средства, то есть, какъ бы выручить честнаго мужа изъ несчастія! Нтъ, Самми, не вижу … a вотъ разв попробовать …

Необыкновенный свтъ премудрости озарилъ чело почтеннаго старца, когда онъ приложился къ уху своего возлюбленнаго сына и шопотомъ сказалъ:

— Принесемъ-ка, любезный, складную кровать, впихнемъ его туда, да и вынесемъ такъ, чтобъ не пронюхалъ ни одинъ тюремщикъ.— Или еще лучше: нарядимъ его старухой и прикроемъ его фатой.

Но Самуэль объявилъ, что оба эти плана никуда не годятся и снова предложилъ свой вопросъ.

— Нтъ,— сказалъ старый джентльменъ,— если онъ не хочетъ сохранить тебя при своей особ, такъ я ужъ ршительно не вижу никакого средства. Не продешь, Самми, будь ты тутъ хоть семи пядей во лбу.

— Прохать можно, да только осторожно,— возразилъ Самуэль.— Послушай, старичина: ссудика ты мн фунтиковъ двадцать пять.

— A на что теб?— спросилъ м-ръ Уэллеръ.

— Это ужъ мое дло,— отвчалъ Самуэль.— Можетъ, теб вздумается потребовать отъ меня эти денежки минутъ черезъ пять, a я, можетъ статься, не заплачу и заартачусь. Не придетъ ли, этакъ, теб охота задержать своего сынка и отправить его въ тюрьму за долги?

При этой остроумной выдумк отецъ и сынъ обмнялись полнымъ кодексомъ телеграфическихъ взглядовъ и жестовъ, посл чего м-ръ Уэллеръ старшій слъ на каменную ступень и расхохотался до того, что лицо его покрылось багровой краской.

— Что это за старый истуканъ!— воскликнулъ Самуэль, негодуя на безполезную трату дорогого времени.— Какъ теб не стыдно разсиживаться, какъ птуху на на шест, когда тутъ не оберешься хлопотъ на цлый день? Гд y тебя деньги?

— Въ сапог, Самми, въ сапог,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ, подавляя въ себ этотъ припадокъ необыкновеннаго веселья.— Подержи-ка мою шляпу, Самми.

Освободившись отъ этого груза, м-ръ Уэллерь внезапно перегнулся на одинъ бокъ, засунувъ свою правую руку за голенище, и черезъ минуту вытащилъ изъ этого оригинальнаго влагалища бумажникъ огромнаго формата въ осьмушку, перевязанный толстымъ ремнемъ. Отдохнувъ, сколько было нужно посл этой трудной операціи, онъ вынулъ изъ бумажника дв нахлестки, три или четыре пряжки, мшочекъ овса, взятаго на пробу, и наконецъ небольшой свертокъ запачканныхъ ассигнацій, изъ которыхъ тотчасъ же отдлилъ требуемую сумму для своего возлюбленнаго сына.

— Вотъ теб, другъ мой Самми,— сказалъ старый джентльменъ, когда нахлестки, пряжки и пробный овесъ были вновь уложены на свое мсто въ неизмримомъ карман за голенищемъ,— теперь надо теб доложитъ, Самми, что я знаю тутъ одного джентльмена, который мигомъ подсмолитъ намъ всю эту механику … Сорвиголова, Самми, собаку сълъ въ законахъ: мозгъ y него, какъ y лягушки, разсянъ по всему тлу, и каждый палецъ прошпигованъ такимъ умомъ, что просто ротъ разинешь. Онъ другъ самого лорда-канцлера, Самми, и стоитъ ему пикнуть одно только словечко, такъ тебя упрячутъ, пожалуй, на всю жизнь въ какую угодно тюрьму.

— Ну, нтъ, старичина,— возразилъ м-ръ Уэллеръ,— авось мы обойдемся безъ этой механики.

— Какъ же это?

— Слыхалъ-ли ты, что тутъ называется y нихъ по судейской части Habeas corpus?

— Нтъ. A что?

— A это, сударь мой, такое изобртеніе, лучше котораго человку ничего не придумать до скончанія вковъ. Объ этомъ читалъ я и въ книгахъ.

— Да ты-то что станешь съ нимъ длать?

— Войду черезъ него въ тюрьму къ своему старшин и больше ничего,— отвчалъ Самуэль.— Только ужъ лорду-канцлеру про это ни гугу,— иначе, пожалуй, пойти-то пойдешь этой дорогой, да тамъ и застрянешь навсегда, какъ ракъ на мели.

Соглашаясь съ мнніемъ своего сына, м-ръ Уэллеръ старшій, не теряя драгоцннаго времени, отправился еще разъ къ ученому Соломону Пеллю и познакомилъ его со своимъ желаніемъ подать немедленно бумагу ко взысканію двадцати пяти фунтовъ, со включеніемъ судебныхъ издержекъ, съ нкоего Самуэля Уэллера, отказавшагося выплатить этотъ долгъ. Благодарность за труды по этому длу перейдетъ въ карманъ Соломона Пелля, и онъ получитъ впередъ за свои хлопоты.

Стряпчій былъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа, такъ какъ несостоятельный кліентъ его былъ въ эту минуту благополучно освобожденъ изъ коммерческаго суда. Онъ отозвался въ лестныхъ выраженіяхъ относительно удивительной привязанности Самуэля къ его господину и объявилъ, что этотъ случай напоминаетъ ему его собственную безкорыстную преданность къ лорду-канцлеру, почтившему его своимъ вниманіемъ и дружбой. Окончивъ предварительные переговоры, они оба отправились въ Темпль, и м-ръ Соломонъ Пелль, съ помощью своего письмоводителя, изготовилъ въ нсколько минутъ, по всей юридической форм, просьбу о взысканіи вышеозначенной суммы за собственноручнымъ подписаніемъ заимодавца.

Самуэль, между тмъ, отрекомендованный почтеннымъ представителямъ кучерского сословія, сопровождавшимъ несостоятельнаго джентльмена, освобожденнаго изъ суда, былъ принятъ ими со всми признаками искренняго радушія, какого могъ заслуживать единственный сынъ и наслдникъ м-ра Уэллера. Они пригласили его принять участіе въ ихъ пиршеств, и Самуэль съ великой охотой послдовалъ за ними въ общую залу трактира.

Веселость этихъ джентльменовъ иметъ обыкновенно спокойный и серьезный характеръ, но по поводу настоящаго радостнаго событія, каждый изъ нихъ, оставляя обычное глубокомысліе, ршился вести себя нараспашку, предаваясь, безъ всякаго ограниченія, душевному разгулу. Пиршество началось громогласными и торжественными тостами въ честь главнаго комиссіонера въ коммерческомъ суд,м-ра Соломона Пелля, удивившаго въ тотъ день извозчичью компанію своими эксцентрическими талантами по юридическому крючкотворству. Наконецъ, посл обильныхъ возліяній, одинъ пестролицый джентльменъ въ голубой шали сдлалъ предложеніе, чтобы кто-нибудь изъ почтенной компаніи проплъ какую-нибудь псню для общей потхи. На это отвчали единодушнымъ требованіемъ, чтобы пестролицый джентльменъ самъ принялъ на себя трудъ развеселить компанію вокальной музыкой, и когда тотъ отказался наотрзъ отъ этого неучтиваго требованія, послдовалъ разговоръ весьма шумный и крупный, воспламенившій извозчичьи сердца.

— Господа!— сказалъ президентъ пиршества, владлецъ многихъ кабріолетовъ и каретъ,— вмсто того, чтобы разстраивать общую дружбу, не лучше-ли попросить намъ м-ра Самуэля Уэллера сдлать одолженіе всей компаніи?

Единодушный говоръ одобренія утвердилъ предложеніе президента.

— Право, господа, я не привыкъ птъ въ большой компаніи безъ аккомпанемента,— сказалъ Самуэль,— но ужъ если вы требуете и приказываете, мое горло будетъ къ вашимъ услугамъ. Просимъ прислушать.

И посл этого предисловія Самуэль, постепенно возвышая голосъ, затянулъ странный романсъ о томъ, какъ нкогда разбойникъ Торпинъ, герой народныхъ англійскихъ преданій, остановилъ на большой дорог карету одного епископа, какъ завладлъ его кошелькомъ и какъ, наконецъ, всадилъ пулю въ лобъ неосторожному кучеру, который, спасаясь отъ разбойника, погналъ своихъ лошадей въ галопъ. Псня отзывалась съ большимъ неуваженіемъ объ этомъ возниц.

— Утверждаю, господа, что здсь скрывается личная обида кучерскому сословію,— сказалъ пестролицый джентльменъ, прерывая Самуэля на послдней строф.— Я хочу знать, какъ звали этого кучера.

— Имя его осталось въ неизвстности для потомства,— отвчалъ Самуэль,— въ его карман не отыскалось визитной карточки.

— A я утверждаю, что такого кучера никогда не было и не могло быть на свт и что эта псня клевета на нашего брата!— возразилъ пестролицый джентльменъ.

Это мнніе, нашедшее отголосокъ во всей компаніи, произвело сильный и жаркій споръ, который, къ счастью, окончился безъ дальнйшихъ послдствій прибытіемъ м-ра Уэллера и м-ра Пелля.

— Все обстоитъ благополучно, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.

— Констэбль будетъ здсь въ четыре часа,— сказалъ м-ръ Пелль.— Этимъ временемъ, надюсь, вы не убжите, сэръ,— э? Ха, ха, ха!

— Подожду, авось къ той пор умилостивится мой родитель,— отвчалъ Самуэль.

— Ну, нтъ, отъ меня ужъ нечего ждать никакой пощады,— сказалъ м-ръ Уэллерь старшій,— я не потатчикъ расточительному сыну.

— Взмилуйся, старичина: впередъ не буду.

— Ни-ни, ни подъ какимъ видомъ!— отвчалъ неумолимый кредиторъ.

— Дай отсрочку хоть мсяца на два: заплачу съ процентами,— продолжалъ Самуэль.

— Не нужно мн никакихъ процентовъ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ старшій,— сейчасъ денежки на столъ или пропадешь въ тюрьм ни за грошъ.

— Ха, ха, ха!— залился Соломонъ Пелль, продолжавшій за круглымъ столомъ высчитывать судебныя издержки въ пользу своего кармана.— Вотъ это потха, такъ потха! Хорошенько его, старикъ, хорошенько! Проучить молодца не мшаетъ. Веніаминъ, запишите это,— съ улыбкой заключилъ м-ръ Пелль, обращая вниманіе м-ра Уэллера на итогъ вычисленной суммы.

— Благодарю васъ, сэръ, благодарю,— сказалъ стряпчій, принимая изъ рукъ м-ра Уэллера нсколько запачканныхъ ассигнацій.— Три фунта и десять шиллинговъ, и еще одинъ фунтъ да десять — итого пять фунтовъ. Премного вамъ обязанъ, м-ръ Уэллеръ. Сынъ вашъ прекраснйшій молодой человкъ, и такія черты въ его характер достойны всякой похвалы,— заключилъ м-ръ Пелль, завязывая свой судейскій портфель и укладывая ассигнаціи въ бумажникъ.

Передъ появленіемъ констэбля Самуэль пріобрлъ такое благорасположеніе во всей честной компаніи, что вс единодушно и единогласно вызвались сопровождать его до воротъ Флита. Въ назначенную минуту истецъ и отвтчикъ пошли рука объ руку, впереди ихъ — констэбль, a восемь дюжихъ кучеровъ замкнули ихъ въ арьергард. На перепутьи вся компанія остановилась на нсколько времени въ кофейной адвокатскаго суда, и потомъ, когда окончательно выполнены были вс судебныя формы, процессія тмъ же порядкомъ продолжала свой путь.

Въ улиц, гд стояла тюрьма, произошла небольшая сумятица по поводу упорнаго намренія восьмерыхъ джентльменовъ идти рядомъ съ м-ромъ Самуэлемъ, и тутъ же принуждены были оставить пестролицаго джентльмена, вступившаго въ боксерское состязаніе съ разносчикомъ афишъ. За исключеніемъ этихъ мелкихъ приключеній, шествіе совершилось благополучно. Передъ воротами Флита вся компанія дружески разсталась съ арестантомъ.

Переданный такимъ образомъ на руки темничныхъ стражей, къ неимоврному изумленію Рокера и даже флегматическаго Недди, м-ръ Уэллеръ младшій, по совершеніи обычныхъ церемоній въ тюремной контор, отправился прямо къ своему господину и постучался въ двери его комнаты.

— Войдите!— откликнулся м-ръ Пикквикъ.

Самуэль вошелъ, снялъ шляпу и улыбнулся.

— Ахъ, это вы, мой другъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, очевидно обрадованный прибытіемъ своего скромнаго друга.— Добрый товарищъ, я не имлъ намренія нанести оскорбленіе вашей деликатности вчерашнимъ разговоромъ. Кладите шляпу, Самуэль: я объясню вамъ подробне свои намренія.

— Нельзя-ли посл, сэръ?

— Какъ посл? Отчего же не теперь?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Теперь оно, знаете, не совсмъ удобно, сэръ.

— Почему же?

— Потому что …— проговорилъ Самуэль, запинаясь.

— Да что съ вами?— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, встревоженный нсколько застнчивостью своего слуги,— объяснитесь скоре.

— Вотъ видите, сэръ,— отвчалъ Самуэль,— мн тутъ надобно исправить кой-какія длишки.

— Это что еще? Какія y васъ могутъ быть дла въ тюремномъ замк?

— Да такъ … особеннаго ничего нтъ, сэръ.

— А! Ничего нтъ особеннаго? Въ такомъ случа, вы можете меня выслушать, Самуэль.

— Нтъ, ужъ не лучше ли, сэръ, когда-нибудь въ другой разъ … на досуг.

Озадаченный м-ръ Пикквикъ раскрылъ глаза, но не сказалъ ничего.

— Дло въ томъ, сэръ …— началъ Самуэль.

— Ну?

— Мн вотъ, сэръ, не мшаетъ напередъ похлопотать насчетъ своей койки, прежде чмъ примусь я здсь за какую-нибудь работу.

— О какой это койк говорите вы?— вскричалъ м-ръ Пикквикъ съ величайшимъ изумленіемъ.

— О собственной своей, сэръ,— отвчалъ Самуэль,— я арестантъ. Меня заключили сюда за долги, по закону и судебной форм.

— За долги!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, опрокидываясь на спинку креселъ.

— Да, сэръ, за долги,— отвчалъ Самуэль,— и ужъ мн не вырваться отсюда до тхъ поръ, пока вы сами не изволите выйти.

— Ахъ, Боже мой! Что все это значитъ?

— Вещь очень простая, сэръ,— если бы, чего Боже сохрани, пришлось мн просидть съ вами лтъ сорокъ сряду, такъ я быль бы очень радъ и веселъ во все это время. Флитъ, такъ Флитъ, Ньюгэтъ, такъ Ньюгэтъ — по мн все равно. Теперь вы, сэръ, завладли моей тайной, и, стало-быть,— не стоитъ толковать объ этомъ.

Съ этими словами, произнесенными съ великимъ эффектомъ и выразительностью, м-ръ Уэллеръ бросилъ свою шляпу на полъ и, скрестивъ руки на груди, устремилъ пристальный взглядъ на лицо своего господина.

Глава XLIV.

Мелкія приключенія тюремной жизни и таинственное поведеніе мистера Винкеля, со включеніемъ нкоторыхъ подробностей объ арестант изъ сиротскаго суда.

М-ръ Пикквикъ, растроганный до безконечной степени удивительною привязанностью своего врнаго слуги, не обнаружилъ ни малйшаго гнва или неудовольствія по поводу безразсудной торопливости, съ какою Самуэль заключилъ себя въ долговую тюрьму на безсрочное время. Ему только слишкомъ хотлось узнать имя безсовстнаго кредитора, не оказавшаго молодому человку никакой пощады, но относительно этого пункта, м-ръ Уэллеръ ршился хранить глубочайшее и упорное молчаніе.

— И стоитъ-ли вамъ, сэръ, разспрашивать объ этомъ?— сказалъ м-ръ Уэллеръ.— Кредиторъ мой — человкъ безъ души, безъ сердца, ростовщикъ и такой ужасный скряга, что готовъ, при случа, повситься за какую-нибудь копейку. Его ничмъ нельзя усовстить.

— Но послушайте, Самуэль,— возразилъ м-ръ Пикквикъ,— это вдь такая ничтожная сумма, что уплатить ее ничего бы не стоило. И притомъ, ршаясь здсь оставаться со мною, вы должны были припомнить, что я могъ бы употребить васъ съ большею пользою, если бы вамъ можно было выходить въ городъ, когда вздумается.

— Очень вамъ благодаренъ, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ съ важностью,— но мн казалось, что ужъ лучше бы этого не длать.

— Не длать — чего, Самуэль?

— Не унижаться передъ этимъ безсовстнымъ кредиторомъ.

— Да тутъ не было бы никакого униженія, если бы вы просто заплатили ему свой долгъ.

— Прошу извинить, сэръ,— отвчалъ Самуэль,— это было бы съ моей стороны большимъ одолженіемъ и милостью, a безпардонный ростовщикъ не заслуживаетъ ни милости, ни одолженія. Нтъ, ужъ что сдлано, то сдлано, и вы, сэръ, не извольте безпокоиться изъ-за такихъ пустяковъ.

Здсь м-ръ Пикквикъ, волнуемый разными недоумніями, началъ слегка потирать кончикъ своего носа, и на этомъ основаніи м-ръ Уэллерь счелъ приличнымъ свести свою рчь на другіе предметы.

— Я поступилъ въ этомъ случа по правилу, сэръ, такъ какъ и вы, я думаю, поступаете всегда по извстнымъ правиламъ,— замтилъ Самуэль,— a это приводитъ мн на память одного джентльмена, который изъ за правила лишилъ себя жизни. Вдь объ этомъ, я полагаю, вы слышали, сэръ?

Предложивъ этотъ вопросъ, Самуэль пріостановился и посмотрлъ изподлобья на своего господина.

— Нтъ, вы попадаете не всегда въ цль, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, стараясь улыбнуться наперекоръ своему внутреннему безпокойству,— слава джентльмена, о которомъ говорите вы, еще не достигала до моихъ ушей.

— Неужели!— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ,— вы изумляете меня, сэръ, потому что этотъ джентльменъ былъ человкъ извстный, и служилъ въ одной изъ правительственныхъ конторъ.

— Право?

— Увряю васъ, сэръ, и если сказать правду, сэръ, это былъ презабавный джентльменъ!— сказалъ м-ръ Уэллеръ. Наблюдая чистоту и опрятность, онъ, какъ скоро на двор стояла скверная погода, надвалъ всегда резиновыя калоши съ пожарное ведро величиною, и вс его рубашки сшиты были изъ заячьей шкуры. Онъ копилъ деньги по правилу, каждый день перемнялъ блье тоже по правилу, никогда не говорилъ со своими родственниками изъ опасенія, чтобы не попросили y него денегъ взаймы, и въ то же время, сэръ, это былъ прелюбезнйшій джентльменъ. Онъ стригся два раза въ мсяцъ по принятому правилу и, ради экономическихъ разсчетовъ, заключилъ съ портнымъ контрактъ, чтобы тотъ каждогодно доставлялъ ему по три фрака и бралъ назадъ его старое платье. Любя во всемъ аккуратность, онъ обдалъ каждый день въ одномъ и томъ же мст, гд заплатите только одинъ шиллингъ и девять пенсовъ и ужъ ржьте говядины, сколько душ угодно. И аппетитъ его быль такого рода, что трактирщикъ, бывало, со слезами разсказывалъ, какъ онъ обжирался всякихъ, этакъ, трюфелей, рюфлей и свинтюфлей, не говоря уже о томъ, что, въ зимнюю пору, усаживаясь посл обда y камина, съ кочергой въ рукахъ, онъ переводилъ углей по крайней мр на четыре съ половиною пенса за одинъ присстъ. A какъ любилъ онъ читать журналы и газеты! Бывало, только что входитъ въ двери, и ужъ кричитъ трактирному мальчишк: — ‘Подать мн ‘Morning Post’, когда дочитаетъ его джентльменъ! да посмотрите, Томъ, не свободенъ-ли ‘Times’. Дайте мн заглянуть въ ‘Morning Herald’, когда будетъ готовъ, да не забудьте похлопотать насчетъ ‘Chronicle’. Теперь, покамстъ, принесите мн ‘Advertiser’: слышите?’— И затмъ, усаживаясь на стулъ, онъ не сводилъ глазъ съ часовъ. За четверть минуты передъ тмъ, какъ разносчикъ долженъ былъ явиться съ вечернимъ листкомъ, онъ выбгалъ къ нему навстрчу и, вооружившись этой газетой, принимался читать ее съ такимъ неослабнымъ усердіемъ, что приводилъ въ отчаяніе всхъ другихъ постителей трактира, и особенно одного горячаго старичка, который, говорятъ, уже не разъ собирался проучить его, да и проучилъ бы, если бы слуга не смотрлъ за нимъ во вс глаза. Такъ вотъ, сэръ, сидлъ онъ тутъ битыхъ три часа, занимая самое лучшее мсто, a потомъ, переходя черезъ улицу въ кофейную, выпивалъ чашку кофе и съдалъ четыре масляныхъ лепешки. Посл этого онъ благополучно отправился домой въ Кенсингтонъ и ложился спать. Однажды онъ захворалъ и послалъ за докторомъ. Докторъ прізжаетъ въ зеленой коляск съ робинсоновскими подножками, устроенными, какъ вы знаете, такимъ манеромъ, что можно изъ экипажа выйти и опять войти, не безпокоя кучера на козлахъ. A это было теперь тмъ боле кстати, что y кучера камзоль-то былъ ливрейный, a панталоны просто изъ сермяги, неизвстной моды и покроя, чего, разумется, никто не могъ замтить, когда онъ спокойно сидлъ себ на козлахъ.— ‘Что съ вами?’ говоритъ докторъ.— ‘Очень нездоровъ’, говоритъ паціентъ.— ‘Что вы кушали въ послднее время?’ говоритъ докторъ.— ‘Жареную телятину’, говоритъ паціентъ.— ‘Еще что?’ говоритъ докторъ.— ‘Еще масляныя лепешки’, говоритъ паціентъ.— ‘Такъ оно и есть’, говоритъ докторъ,— ‘я пришлю къ вамъ коробочку пилюль, и вы ужъ больше не кушайте ихъ’.— ‘Чего — ихъ? пилюль, то-есть?’ говоритъ больной.— ‘Нтъ, лепешекъ’, говоритъ докторъ.— ‘Какъ?’ говоритъ паціентъ, привскакивая на своей постели,— ‘я вотъ ужъ пятнадцать лтъ каждый вечеръ съдаю по четыре лепешки, и это заведено y меня по правилу’.— ‘Ну, такъ теперь я прошу васъ отказаться, на время, отъ этого кушанья по правилу’, говоритъ докторъ.— ‘Лепешки, сэръ, здоровая пища’, говоритъ паціентъ.— ‘Нтъ, сэръ, лепешки — вредная пища’, говоритъ докторъ.— ‘Но вдь он такъ дешевы, что за ничтожную сумму набиваешь ими полный желудокъ’, говоритъ паціентъ.— ‘Но вамъ он обойдутся слишкомъ дорого’, говоритъ докторъ,— ‘ вы не должны кушать ихъ даже въ томъ случа, когда бы самимъ вамъ предложили за это цлую кучу золота и серебра. Съдая по четыре лепешки въ сутки, вы подвергаетесь опасности умереть не дальше, какъ черезъ полгода’.— Паціентъ пристально смотритъ ему въ глаза, думаетъ, да подумываетъ, a потомъ и говоритъ: — ‘Уврены-ли вы въ этомъ, сэръ?’ — ‘Я готовъ отвчать за это своей докторской славой и честнымъ именемъ благороднаго человка’, говоритъ докторъ.— ‘Очень хорошо, сэръ’, говоритъ паціентъ,— ‘а сколько надобно състь лепешекъ, чтобы умереть въ тотъ же день?’ — ‘Не знаю’, говоритъ докторъ.— ‘Довольно-ли купить ихъ на полкроны?’ говоритъ паціентъ.— ‘Довольно, я полагаю’, говоритъ докторъ.— ‘А если купить ихъ на три шиллинга?’ говоритъ паціентъ.— ‘Въ такомъ случа непремнно умрете’, говоритъ докторъ.— ‘Вы ручаетесь?’ говоритъ паціентъ.— ‘Ручаюсь’, говоритъ докторъ.— ‘Очень хорошо’, говоритъ паціентъ,— ‘спокойной вамъ ночи, сэръ’. Поутру на другой день онъ всталъ, развелъ огонь въ комнат, заказалъ на три шиллинга лепешекъ, поджарилъ ихъ, сълъ вс до одной, взялъ пистолетъ и — застрлился.

— Зачмъ?— спросилъ вдругъ м-ръ Пикквикъ совершенно озадаченный непредвидннымъ окончаніемъ этой трагической исторіи.

— Какъ зачмъ?— отвчалъ Самуэль.— Онъ доказалъ этимъ справедливость своего правила, что масляныя лепешки — здоровая пища, и притомъ, дйствуя всегда по правилу, онъ ни для кого не хотлъ измнить своего образа жизни.

Анекдотами и разсказами въ этомъ род м-ръ Уэллеръ забавлялъ своего господина до поздняго часа ночи. Испросивъ позволеніе м-ра Пикквика, Самуэль нанялъ, для собственнаго помщенія, особый уголъ въ одной изъ комнатъ пятаго этажа, y лысаго сапожника, который за еженедльную плату согласился раздлить съ нимъ свое убогое жилище. Сюда м-ръ Уэллерь перенесъ свой матрацъ и койку, взятую напрокатъ y м-ра Рокера. Въ первую же ночь онъ водворился здсь, какъ y себя дома, и смотря на его спокойную физіономію, можно было подумать, что онъ родился и выросъ въ этихъ четырехъ стнахъ.

— Вы этакъ всегда покуриваете трубку, когда лежите въ постели, старый птухъ?— спросилъ м-ръ Уэллеръ своего хозяина, когда оба они отправились на сонъ грядущій.

— Всегда, молодой селезень,— отвчалъ сапожникъ.

— Не можете-ли вы разъяснить мн, почтенный, зачмъ вы устроили свою постель подъ этимъ досчатымъ столомъ?— спросилъ м-ръ Уэллеръ.

— A затмъ, что я привыкъ спать между четырьмя столбами, прежде чмъ переселился на эту квартиру,— отвчалъ сапожникъ.— Здсь я нахожу, что четыре ноги стола могутъ съ нкоторымъ удобствомъ замнять кроватные столбы.

— Вы, я вижу, человкъ съ характеромъ, почтеннйшій,— замтилъ м-ръ Уэллеръ.

— Спасибо за ласку, любезнйшій,— отвчалъ сапожникъ.

Въ продолженіе этого разговора м-ръ Уэллеръ распростертъ былъ на матрац въ одномъ углу комнаты, тогда какъ хозяинъ его лежалъ на противоположномъ конц. Комната освщалась ночникомъ и сапожниковой трубкой, которая, подъ столомъ, имла видъ пылающаго угля. Разговоръ этотъ, при всей краткости, сильно предрасположилъ м-ра Уэллера въ пользу его хозяина: онъ приподнялъ голову, облокотился на руку и принялся тщательно осматривать физіономію лысаго джентльмена, на котораго до этой поры ему удалось взглянуть только мимоходомъ.

Это быль мужчина съ желтымъ, гемороидальнымъ цвтомъ лица, какой обыкновенно бываетъ y мастеровъ сапожнаго ремесла, и борода его, какъ y всхъ сапожниковъ, имла подобіе щетины. Лицо его представляло весьма странную, крючкообразную фигуру, украшенную двумя глазами, которые, вроятно, осмысливались встарину выраженіемъ радости и веселья, потому что даже теперь въ нихъ отражался какой-то добродушный блескъ. Ему было лтъ подъ шестьдесятъ, и Богу одному извстно, на сколько годовъ онъ состарлся въ тюрьм. Ростомъ былъ онъ очень малъ, сколько, по крайней мр позволяла судить объ этомъ его скорченная поза подъ столомъ. Во рту торчалъ y него коротенькій красный чубукъ: онъ курилъ и самодовольно посматривалъ на ночникъ. Можно было подумать, что онъ находился въ состояніи самаго завиднаго покоя.

— Давно вы здсь, старый ястребъ?— спросилъ Самуэль, прерывая молчаніе, продолжавшееся нсколько минутъ.

— Двнадцать лтъ,— отвчалъ сапожникъ, закусывая конецъ чубука.— A за что, вы думаете, посадили меня?

— За долги, врно?

— Нтъ, любезнйшій, я въ жизнь никому не былъ долженъ ни одного фартинга.

— За что же?

— Угадайте сами.

— Ну, можетъ быть, вы вздумали строиться и разорились на спекуляціяхъ?

— Нтъ, не отгадали.

— Такъ неужели за какой-нибудь уголовный проступокъ? Этого быть не можетъ: вы смотрите такимъ добрякомъ.

— Вотъ въ томъ-то и дло, молодой человкъ, что вамъ не разгадать этой загадки до сдыхъ волосъ,— сказалъ сапожникъ, вытряхивая пепелъ изъ трубки и вновь набивая ее табакомъ.— Меня запрятали сюда за то, что одному человку пришло въ голову сдлать меня наслдникомъ частицы благопріобртеннаго имъ имущества. Наслдственныя деньги сгубили меня, молодой человкъ.

— Мудрено что-то, старина, и ужъ чуть-ли вы не отливаете пули на мой счетъ,— возразилъ Самуэль.— Я бы очень желалъ, чтобъ какой-нибудь богачъ устроилъ этимъ способомъ мою погибель.

— Вы не врите мн, общипанный селезень,— сказалъ сапожникъ, спокойно покуривая трубку,— на вашемъ мст и я бы не поврилъ, но въ томъ-то и штука, что я говорю чистйшую правду.

— Какъ же это случилось?— спросилъ Самуэль, готовый наполовину поврить дйствительности этого непостижимаго факта.

— Да вотъ какъ,— отвчалъ словоохотливый собесдникъ: — жилъ былъ старый джентльменъ, на котораго я работалъ нсколько лтъ и съ которымъ породнился черезъ женитьбу на одной изъ его бдныхъ родственницъ,— она умерла теперь, къ моему благополучію. Этотъ мой родственникъ захворалъ да и отправился.

— Куда?— спросилъ Самуэль, начинавшій уже чувствовать непреодолимую дремоту посл многосложныхъ событій этого дня.

— На тотъ свтъ отправился, но куда именно, не могу доложить,— отвчалъ сапожникъ, выпуская дымъ изо рта и черезъ носъ.

— A! Такъ вотъ что!— сказалъ Самуэль.— Ну?

— Ну, вотъ онъ и оставилъ посл себя пять тысячъ фунтовъ,— продолжалъ сапожникъ.

— Это очень хорошо,— замтилъ Самуэль.

— Одна тысяча пришлась на мою долю, такъ-какъ я женатъ былъ на его родственниц.

— Прекрасно,— пробормоталъ м-ръ Уэллерь.

— Окруженный цлой толпой племянниковъ и племянницъ, онъ зналъ, что они непремнно перессорятся посл его смерти изъ-за этого имнія.

— Это уже какъ водится,— замтилъ Самуэль.

— Поэтому онъ длаетъ меня душеприказчикомъ,— продолжалъ старикъ, раскуривая новую трубку,— и оставляетъ мн все имущество по конфиденціи, дабы я раздлилъ его сообразно требованію завщанія.

— Что это значитъ — по конфиденціи?— спросилъ Самуэль.

— Это ужъ такъ выражаются по закону,— отвчалъ сапожникъ.

— Темновато выражается законъ, и отъ этого, должно быть, вышла бда. Однакожъ, продолжайте.

— И вотъ, сударь мой, когда я только-что хотлъ было приняться за исполненіе этого завщанія, племянницы и племянники, вс до одной души, поголовно ополчились на меня и устроили caveat {Юридическій терминъ, взятый буквально съ латинскаго языка. Такъ называется апелляція, поданная въ судъ для пріостановленія и пересмотра длъ, произведенныхъ по наслдству. Прим. перев.}.

— Это что значитъ?

— Законный инструментъ, которымъ хотятъ сказать, кому слдуетъ: — ‘не двигайся съ мста’.

— Хорошій инструментъ. Ну?

— Но вотъ, сударь мой, ополчившись противъ меня, они вс также перегрызлись между собою и принуждены были взять caveat обратно изъ суда, a я заплатилъ за вс издержки по этому длу. Лишь только я расплатился, какъ одному племяннику опять пришло въ голову подать просьбу, чтобъ высокопочтенные судьи занялись пересмотромъ этого завщанія. Дло закипло снова, въ судейской контор исписали шесть стопъ бумаги, и одинъ старый глухой джентльменъ настрочилъ резолюцію въ такомъ тон: — ‘поелику завщатель былъ, очевидно, не въ своемъ ум, когда подписывалъ свою духовную, то вышеозначенный мастеръ сапожнаго цеха присуждается симъ отказаться отъ своей доли наслдства, возвративъ оную законнымъ наслдникамъ, и равномрно обязуется, безъ всякаго замедленія, уплатить суду вс юридическія потери и убытки по текущему длу’.— Я подалъ апелляцію, и по моей просьб дло перешло на разсмотрніе къ тремъ или четыремъ джентльменамъ, которые уже слышали о немъ подробно въ другомъ суд, гд они считаются адвокатами сверхъ комплекта,— съ тою только разницею, что тамъ называютъ ихъ докторами, a въ этомъ другомъ суд — делегатами. И вотъ эти господа, по чистой совсти, утвердили и укрпили во всей сил резолюцію глухого стараго джентльмена. Посл того я перенесъ весь этотъ процессъ въ высшій сиротскій судъ и вотъ въ немъ-то и купаюсь до сихъ поръ и, какъ надо полагать, буду купаться до скончанія жизни. Адвокаты мои уже давно вытянули изъ моего кармана законную тысячу фунтовъ наслдства, и я посаженъ въ тюрьму на томъ основаніи, что не доплатилъ сотни фунтовъ судебныхъ проторей и убытковъ. Нкоторые джентльмены совтовали мн подать жалобу въ парламентъ, и я бы не прочь отъ этого, да только имъ, видишь ты, недосужно навщать меня въ этомъ мст, a мн тоже неудобно было путешествовать къ нимъ. Длинныя мои письма надоли имъ и прискучили мало-по-малу, и теперь ужъ они совсмъ забыли это каверзное дло. Вотъ и вся чистйшая истина, безъ преувеличеній и прикрасъ, какъ въ этомъ могли бы поручиться около пятидесяти особъ за стнами этого тюремнаго замка, въ которомъ, по всей вроятности, суждено мн умереть.

Сапожникъ остановился, желая удостовриться въ произведенномъ впечатлніи, но Самуэль въ эту минуту уже спалъ и было очевидно, что конецъ исторіи не достигнулъ до его ушей. Арестантъ испустилъ глубокій вздохъ, вытряхнулъ пепелъ изъ трубки, завернулся въ одяло, и скоро отрадный сонъ сомкнулъ его глаза.

Поутру, на другой день, м-ръ Пикквикъ сидлъ одинъ въ своей комнат за чашкой чаю, между тмъ какъ Самуэль Уэллеръ, въ комнат башмачника ваксилъ господскіе сапоги и чистилъ платье. Въ это время кто-то постучался въ дверь, и прежде, чмъ м-ръ Пикквикъ усплъ произнести: — ‘войдите!’ за порогомъ его жилища показалась косматая голова и грязная бархатная фуражка, въ которыхъ великій человкъ немедленно угадалъ личную собственность м-ра Смангля.

— Съ добрымъ утромъ, сэръ! — сказалъ этотъ достойный джентльменъ, сопровождая свой вопросъ дюжиною маленькихъ поклоновъ,— вы сегодня ожидаете кого-нибудь? Вонъ тамъ внизу спрашиваютъ васъ какіе-то три джентльмена, должно быть, славные ребята: они стучатъ во вс двери, и жильцы наши бранятъ ихъ на чемъ свтъ стоить за это безпокойство.

— Ахъ, Боже мой, какъ это глупо съ ихъ стороны!— воскликнулъ м-ръ Пикквикь, быстро вставая съ мста.— Я не сомнваюсь, что это нкоторые изъ моихъ близкихъ друзей: я ожидалъ ихъ еще вчера.

— Ваши друзья!— вскричалъ Смангль, схвативъ м-ра Пикквика за руку.— Ни слова больше. Будь я проклятъ, если съ этой минуты они не будутъ также и моими друзьями. Мивинсъ тоже будетъ считать ихъ своими друзьями. Вдь этотъ Мивинсъ, скажу я вамъ, собаку сълъ на вс руки, не правда ли, почтеннйшій?— заключилъ м-ръ Смангль съ великимъ одушевленіемъ.

— Я еще такъ мало знаю этого джентльмена,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— что …

— Ни полслова больше, ни четверть слова!— перебилъ Смангль, ухватившись за плечо м-ра Пикквика,— вы узнаете его вдоль и поперекъ не дальше, какъ сегодня, и, ужъ разумется, будете отъ него въ восторг. У этого человка, сэръ,— продолжалъ Смангль, принимая торжественную позу,— такіе комическіе таланты, что онъ былъ бы истиннымъ сокровищемъ для Дрюриленскаго театра.

— Неужели?

— Клянусь честью. Послушали бы вы, какъ онъ декламируетъ лучшія мста изъ нашихъ національныхъ комедій: просто трещатъ уши, и глазамъ не вришь. Вотъ что! И ужъ я поручусь заране, что вы полюбите его больше всхъ своихъ друзей, иначе быть не можетъ. Водится за нимъ одинъ только маленькій гршокъ … ну, да это пустяки, вы знаете.

Когда м-ръ Смангль при этомъ намек тряхнулъ головой и бросилъ на своего собесдника симпатическій взглядъ, м-ръ Пикквикъ въ ожиданіи дальнйшихъ объясненій, проговорилъ только: — ‘А!’ — и съ безпокойствомъ взглянулъ на дверь.

— А!— повторилъ м-ръ Смангль, испуская тяжелый и продолжительный вздохъ.— Лучшаго товарища и собесдника не найти вамъ въ цломъ мір, за исключеніемъ, разумется, одного только этого недостатка. Если бы, примромъ сказать, въ эту самую минуту ддушка его вышелъ изъ могилы и явился передъ его глазами, онъ бы непремнно попросилъ y него взаймы фунтовъ двсти подъ собственную свою росписку на гербовомъ лист въ восемнадцать пенсовъ.

— Ахъ, Боже мой!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Это ужъ такъ врно, какъ я имю честь разговаривать съ вами,— подтвердилъ м-ръ Смангль.— A что и того врне: онъ прокутилъ бы эти деньгии въ какую-нибудь недлю, a тамъ опять сталъ бы просить взаймы, ужъ, конечно, безъ отдачи.

— Вы сообщаете мн очень замчательныя подробности,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, — только знаете, когда мы этакъ разговариваемъ съ вами, пріятели мои, вроятно, слишкомъ безпокоятся, что не могутъ отыскать меня въ этомъ мст.

— О, это ничего, я сейчасъ проведу ихъ,— сказалъ Смангль, длая шагъ къ дверямъ,— прощайте! Я ужъ, разумется, не стану васъ безпокоить, когда вы будете принимать друзей.— Да, кстати…

При этой послдней фраз, м-ръ Смангль вдругъ остановился, заперъ дверь и, пересменивая на цыпочкахъ къ м-ру Пикквику, сказалъ ему на ухо:

— Не можете-ли вы, почтеннйшій, ссудить мн полкроны до конца будущей недли — а?

М-ръ Пикквикъ съ трудомъ удержался отъ улыбки, но, сохраняя, однакожъ, по возможности спокойный видъ, вынулъ требуемую монету и положилъ ее на ладонь м-ру Сманглю, посл чего этотъ джентльменъ, таинственно прищуривъ лвымъ глазомъ и кивнувъ головой, выюркнулъ изъ дверей, отправившись такимъ образомъ на поиски за тремя джентльменами, съ которыми онъ и воротился черезъ нсколько минутъ. Затмъ, еще разъ подмигнувъ м-ру Пикквику въ удостовреніе, что не забудетъ своего долга, онъ окончательно удалился изъ его жилища, и великій человкъ остался наедин со своими друзьями.

— Ахъ, милые друзья мои,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, поперемнно пожимая руки м-ра Топмана, м-ра Винкеля и м-ра Снодграса,— какъ я радъ, что наконецъ вижу васъ въ своей печальной квартир!

Весь тріумвиратъ приведенъ былъ въ трогательное умиленіе при взгляд на великаго человка. М-ръ Топманъ плачевно покачалъ головой, м-ръ Снодграсъ, сндаемый душевной скорбью, приставилъ къ своимъ глазамъ носовой платокъ, м-ръ Винкель удалился къ окну и зарыдалъ.

— Съ добрымъ утромъ, господа!— закричалъ Самуэль, входя въ эту минуту съ сапогами и вычищеннымъ платьемъ своего господина.— Прочь тоска и печали. Привтствую васъ, джентльмены!

— Этотъ молодецъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, слегка ударяя по голов своего слугу, когда тотъ, стоя на колняхъ, застегивалъ полусапожки на ногахъ своего господина,— этотъ молодецъ вздумалъ арестовать самого себя, чтобы не разлучаться со мною.

— Какъ!— воскликнули въ одинъ голосъ друзья м-ра Пикквика.

— Да, джентльмены,— сказалъ Самуэль,— я здсь арестантъ, съ вашего позволенія, жалкій узникъ, какъ выразилась одна почтенная леди.

— Арестантъ!— воскликнулъ м-ръ Винкель съ необыкновеннымъ волненіемъ.

— Эгой, сэръ!— отвчалъ Самуэль, приподнимая голову.— Что новенькаго съ вашею честью?

— Я было надялся, Самуэль, что … ничего, ничего,— сказалъ м-ръ Винкель скороговоркой.

Въ словахъ и манерахъ м-ра Винкеля обнаруживалось такое странное и необыкновенное разстройство, что м-ръ Пикквикь бросилъ на своихъ друзей изумленный взоръ, требуя отъ нихъ объясненій этого явленія.

— Мы сами не знаемъ,— сказалъ м-ръ Топманъ, отвчая громко на этотъ безмолвный вопросъ.— Онъ былъ очень безпокоенъ въ эти послдніе два дня, и обращеніе его сдлалось необыкновенно страннымъ, такъ что онъ ршительно не похожъ на себя. Мы ужъ принимались его разспрашивать, да только онъ ничего не объяснилъ намъ.

— Тутъ, право, нечего и объяснять,— сказалъ м-ръ Винкель, красня, какъ молодая двушка, подъ вліяніемъ проницательныхъ взоровъ м-ра Пикквика.— Увряю васъ, почтенный другъ, что со мною ничего особеннаго не случилось. Мн вотъ только необходимо на нсколько дней отлучиться изъ города по своимъ собственнымъ дламъ, и я хотлъ просить васъ, чтобы вы отпустили со мной Самуэля.

Изумленіе на лиц м-ра Пикквика обнаружилось въ обширнйшихъ размрахъ.

— Мн казалось,— продолжалъ м-ръ Винкель,— что Самуэль не откажется похать со мною, но ужъ теперь, конечно, нечего объ этомъ думать, когда онъ сидитъ здсь арестантомъ. Я поду одинъ.

Когда м-ръ Винкель произносилъ эти слова, м-ръ Пикквикъ почувствовалъ съ нкоторымъ изумленіемъ, что пальцы Самуэля задрожали на его полусапожкахъ, какъ будто онъ былъ озадаченъ неожиданною встью. Самуэль взглянулъ также на м-ра Винкеля, когда тотъ кончилъ свою рчь, и они обмнялись выразительными взглядами, изъ чего м-ръ Пикквикъ заключилъ весьма основательно, что они понимаютъ другъ друга.

— Не знаете-ли вы чего-нибудь, Самуэль?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Нтъ, сэръ, ничего не знаю,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ, принимаясь застегивать остальныя пуговицы съ необыкновенною поспшностью.

— Правду-ли вы говорите, Самуэль?

— Чистйшую, сэръ,— ничего я не знаю, и не слышалъ ничего вплоть до настоящей минуты. Если въ голов y меня и вертятся какія-нибудь догадки,— прибавилъ Самуэль, взглянувъ на м-ра Винкеля,— я не въ прав высказывать ихъ изъ опасенія соврать чепуху.

— Ну, и я не вправ предлагать дальнйшіе разспросы относительно частныхъ длъ своего друга, какъ бы онъ ни былъ близокъ къ моему сердцу,— сказалъ м-ръ Пикквикъ посл кратковременной паузы,— довольно замтить съ моей стороны, что я тутъ ровно ничего не понимаю. Стало быть, нечего и толковать объ этомъ.

Выразившись такимъ образомъ, м-ръ Пикквикъ свелъ рчь на другіе предметы, и м-ръ Винкель постепенно началъ приходить въ спокойное и ровное состояніе духа, хотя не было на его лиц ни малйшихъ признаковъ беззаботнаго веселья. Друзьямъ представилось слишкомъ много предметовъ для разговора, и утренніе часы пролетли для нихъ незамтно. Въ три часа м-ръ Уэллеръ принесъ ногу жареной баранины, огромный пирогъ съ дичью и нсколько разнообразныхъ блюдъ изъ произведеній растительнаго царства, со включеніемъ трехъ или четырехъ кружекъ крпкаго портера: все это было разставлено на стульяхъ, на соф, на окнахъ, и каждый принялся насыщать себя, гд кто стоялъ. Но, несмотря на такой безпорядокъ и на то, что вс эти кушанья были приготовлены въ тюремной кухн, друзья произнесли единодушный приговоръ, что обдъ былъ превосходный.

Посл обда принесли дв или три бутылки отличнаго вина, за которымъ м-ръ Пикквикъ нарочно посылалъ въ одинъ изъ лучшихъ погребовъ. Къ вечеру, передъ чаемъ, эта порція повторилась, и когда, наконецъ, очередь дошла до послдней, то есть шестой бутылки, въ средней галлере раздался звонокъ, приглашавшій постороннихъ постителей къ выходу изъ тюрьмы.

Поведеніе м-ра Винкеля, загадочное въ утреннее время, приняло теперь совершенно торжественный характеръ, когда, наконецъ, онъ, подъ вліяніемъ винограднаго напитка, приготовился окончательно проститься со своимъ почтеннымъ другомъ. Когда м-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ вышли изъ комнаты и начали спускаться съ первыхъ ступеней лстницы, м-ръ Винкель остановился на порог передъ глазами м-ра Пикквика и принялся пожимать его руку съ неописаннымъ волненіемъ, въ которомъ проглядывала какая-то глубокая и могущественная ршимость.

— Прощайте, почтенный другъ,— сказалъ м-ръ Винкель со слезами на глазахъ.

— Благослови тебя Богъ, мой милый!— отвчалъ растроганный м-ръ Пикквикъ, съ чувствомъ пожимая руку своего молодого друга.

— Эй! Что-жъ ты?— закричалъ м-ръ Топманъ съ лстничной ступени.

— Сейчасъ, сейчасъ,— отвчалъ м-ръ Винкель.

— Прощайте, почтенный другъ!

— Прощай, мой милый!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Затмъ слдовало еще прощай, еще и еще, и, когда этотъ комплиментъ повторенъ былъ около дюжины разъ, м-ръ Винкель отчаянно уцпился за руку своего почтеннаго друга и принялся смотрть на его изумленное лицо съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ отчаянія и скорби.

— Ты хочешь сказать что-нибудь, мой милый?— спросилъ наконецъ м-ръ Пикквикъ, утомленный этимъ нжнымъ церемоніаломъ.

— Нтъ, почтенный другъ, нтъ, нтъ,— сказалъ м-ръ Винкель.

— Ну, такъ прощай, спокойной теб ночи,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, тщетно покушаясь высвободить свою руку.

— Другъ мой, почтенный мой утшитель,— бормоталъ м-ръ Винкель, пожимая съ отчаянной энергіей руку великаго человка,— не судите обо мн слишкомъ строго, Бога ради не судите, и если, сверхъ чаянія, услышите, что я доведенъ былъ до какой нибудь крайности всми этими безнадежными препятствіями, то я… я…

— Что-жъ ты еще?— сказалъ м-ръ Топманъ, появляясь въ эту минуту на порог комнаты м-ра Пикквика.— Идешь или нтъ? Вдь насъ запрутъ.

— Иду, иду,— отвчалъ м-ръ Винкель.

И, еще разъ пожавъ руку м-ра Пикквика, онъ вышелъ наконецъ изъ дверей.

Въ ту пору, какъ великій человкъ смотрлъ съ безмолвнымъ изумленіемъ за своими удаляющимися друзьями, Самуэль Уэллеръ побжалъ за ними въ догонку и шепнулъ что-то на ухо м-ру Винкелю.

— О, безъ сомннія, въ этомъ ужъ вы можете положиться на меня,— сказалъ громко м-ръ Винкель.

— Благодарю васъ, сэръ. Такъ вы не забудете, сэръ?— проговорилъ Самуэль.

— Нтъ, нтъ, не забуду,— отвчалъ м-ръ Винкель.

— Желаю вамъ всякаго успха, сэръ,— сказалъ Самуэль, дотрогиваясь до своей шляпы.— Я бы съ величайшимъ удовольствіемъ готовъ былъ хать съ вами, сэръ, но, вдь, извольте сами разсудить, старшина безъ меня совсмъ пропадетъ.

— Да, да, вы очень хорошо сдлали, что остались здсь, — сказалъ м-ръ Винкель.

И съ этими словами пикквикисты окончательно скрылись изъ глазъ великаго человка.

— Странно, очень странно,— сказалъ Пикквикъ, возвращаясь назадъ въ свою комнату и усаживаясь въ задумчивой поз на соф передъ круглымъ столомъ.— Что бы такое могло быть на ум y этого молодого человка?

И онъ сидлъ въ этомъ положеніи до той поры, пока, наконецъ, раздался за дверью голосъ Рокера, тюремщика, который спрашивалъ, можно-ли ему войти.

— Прошу покорно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Я принесъ вамъ, сэръ, новую мягкую подушку вмсто стараго изголовья, на которомъ вы изволили почивать прошлую ночь,— сказалъ м-ръ Рокеръ.

— Благодарю васъ, благодарю,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Не угодно-ли рюмку вина?

— Вы очень добры сэръ,— сказалъ м-ръ Рокеръ, принимая поданную рюмку.— Ваше здоровье, сэръ!

— Покорно васъ благодарю,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— A я пришелъ доложить вамъ, почтеннйшій, что хозяинъ-то вашъ ужасно захворалъ со вчерашней ночи,— сказалъ м-ръ Рокеръ, поставивъ на столъ опорожненную рюмку.

— Какъ! Захворалъ тотъ арестантъ, что переведенъ сюда изъ высшаго апелляціоннаго суда?— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Да-съ, только ужъ, я полагаю, почтеннйшій, что ему не долго быть арестантомъ,— отвчалъ м-ръ Рокеръ, повертывая въ рукахъ тулью своей шляпы такимъ образомъ, чтобъ собесдникъ его удобно могъ прочесть имя ея мастера.

— Неужели,— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ,— вы меня пугаете.

— Пугаться тутъ нечего,— сказалъ м-ръ Рокеръ,— онъ-таки давненько страдалъ чахоткой, и вчера вечеромъ, Ботъ знаетъ отчего, y него вдругъ усилилась одышка, такъ что теперь онъ еле-еле переводить духъ. Докторъ сказалъ намъ еще за шесть мсяцевъ передъ этимъ, что одна только перемна воздуха можетъ спасти этого бднягу.

— Великій Боже!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Стало быть, этотъ человкъ y васъ заране приговоренъ къ смерти.

— Ну, сэръ, этого нельзя сказать,— отвчалъ Рокеръ, продолжая вертть свою шляпу,— чему быть, того не миновать, я полагаю, что онъ не избжалъ бы своей участи и y себя дома на мягкихъ пуховикахъ. Сегодня поутру перенесли его въ больницу. Докторъ говорить, что силы его очень ослабли. Нашъ смотритель прислалъ ему бульону и вина со своего собственнаго стола. Ужъ, конечно, смотритель не виноватъ, если этакъ что-нибудь случится, почтеннйшій.

— Разумется, смотритель не виноватъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ скороговоркой.

— Только я увренъ,— сказалъ Рокеръ, покачивая головой,— что ему едва-ли встать со своей койки. Я хотлъ держать десять противъ одного, что ему не пережить и двухъ дней, но пріятель мой, Недди, не соглашается на это пари и умно длаетъ, я полагаю, иначе быть бы ему безъ шести пенсовъ.— Благодарю васъ, сэръ. Спокойной ночи, почтеннйшій.

— Постойте, постойте!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Гд y васъ эта больница?

— Прямо надъ вами, сэръ, гд вы изволите спать,— отвчалъ м-ръ Рокеръ.— Я провожу васъ, если хотите.

М-ръ Пикквикъ схватилъ шляпу и, не говоря ни слова, пошелъ за своимъ проводникомъ.

Тюремщикъ безмолвно продолжалъ свой путь и, наконецъ, остановившись передъ дверьми одной комнаты верхняго этажа, сдлалъ знакъ м-ру Пикквику, что онъ можетъ войти. То была огромная и печальная комната съ двумя дюжинами желзныхъ кроватей вдоль стнъ, и на одной изъ нихъ лежалъ человкъ, или, правильне, остовъ человка, исхудалый, блдный, страшный, какъ смерть. Онъ дышалъ съ величайшимъ трудомъ, и болзненные стоны вырывались изъ его груди. Подл этой постели сидлъ низенькій мужчина, съ грязнымъ передникомъ и въ мдныхъ очкахъ: онъ читалъ Библію вслухъ протяжнымъ голосомъ. То былъ горемычный наслдникъ джентльменскаго имущества, настоящій хозяинъ Самуэля.

Больной положилъ руку на плечо этого человка и просилъ его прекратить чтеніе. Тотъ закрылъ книгу и положилъ ее на постель.

— Открой окно,— сказалъ больной.

Окно открыли. Глухой шумъ экипажей, стукъ и дребезжанье колесъ, смшанный гулъ кучеровъ и мальчишекъ — вс эти звуки многочисленной толпы, преданной своимъ ежедневнымъ занятіямъ, быстро прихлынули въ комнату и слились въ одинъ общій рокотъ. По временамъ громкій крикъ праздной толпы превращался въ неистовый хохотъ, и тутъ же слышался отрывокъ изъ псни какого-нибудь кутилы, возвращавшагося изъ таверны,— сцены обыкновенныя на поверхности волнующагося моря человческой жизни. Грустно и тошно становится на душ, когда вы разсматриваете ихъ при своемъ нормальномъ состояніи души и тла: какое же впечатлніе должны были произвести звуки на человка, стоявшаго одною ногою на краю могилы!

— Нтъ здсь воздуха,— сказалъ больной слабымъ и едва слышнымъ голосомъ.— Здоровъ онъ и свжъ на чистомъ пол, гд, бывало, гулялъ я въ свои цвтущіе годы, но жарокъ онъ, душенъ и спертъ въ этихъ стнахъ. Я не могу дышать имъ.

— Мы дышали имъ вмст, старый товарищъ, много лтъ и много зимъ,— сказалъ старикъ.— Успокойся, мой другъ.

Наступило кратковременное молчаніе, и этимъ временемъ м-ръ Пикквикъ подошелъ къ постели въ сопровожденіи м-ра Рокера. Больной притянулъ къ себ руку своего стараго товарища и дружески началъ пожимать ее своими руками.

— Я надюсь,— говорилъ онъ, задыхаясь, такимъ слабымъ голосомъ, что предстоящіе слушатели должны были склонить свои головы надъ его изголовьемъ, чтобы уловить неясные звуки, исходившіе изъ этихъ холодныхъ и посинлыхъ губъ,— надюсь, милосердный Судья отпуститъ мн мои прегршенія, содянныя на земл. Двадцать лтъ, любезный другъ, двадцать лтъ страдалъ я. Сердце мое разрывалось на части, когда умиралъ единственный сынъ мой: я не могъ благословить его и прижать на прощаньи къ своему родительскому сердцу. Страшно, охъ, страшно было мое одиночество въ этомъ мст. Милосердный Господь проститъ меня. Онъ видлъ здсь на земл мою медленную и тяжкую смерть.

Наконецъ, больной скрестилъ свои руки и старался произнести еще какіе-то звуки, но уже никто боле не могъ разгадать ихъ смысла. Затмъ онъ уснулъ, и отрадная улыбка появилась на его устахъ.

Зрители переглянулись. Тюремщикъ склонилъ свою голову надъ изголовьемъ и быстро отступилъ назадъ.

— Вотъ онъ и освободился, господа!— сказалъ м-ръ Рокеръ.

Освободился … да: но и при жизни онъ такъ былъ похожъ на мертвеца, что нельзя наврное сказать, когда онъ умеръ.

Глава XLV.

Трогательное свиданіе между Самуэлемъ Уэллеромъ и его семействомъ. Мистеръ Пикквикъ совершаетъ миньятюрное путешествіе въ сфер обитаемаго имъ міра и ршается на будущее время прекратить съ нимъ всякія сношенія.

Черезъ нсколько дней посл своего добровольнаго заточенія, м-ръ Самуэль Уэллеръ, убравъ съ возможнымъ комфортомъ комнату своего господина и усадивъ его за книгами и бумагами, удалился на тюремный дворъ, чтобы провести часокъ-другой-третій въ такихъ удовольствіяхъ, какія только могли быть возможны въ этомъ мст. Было превосходное утро, и м-ръ Уэллеръ разсчиталъ весьма основательно, что, при настоящихъ обстоятельствахъ, ничего не могло быть отрадне, какъ пить портеръ на открытомъ воздух, при яркомъ блеск солнечныхъ лучей.

Приведенный къ этому счастливому умозаключенію, Самуэль отправился въ буфетъ, взялъ кружку пива, выхлопоталъ листокъ газеты за прошлую недлю, вышелъ на тюремный дворъ и, усвшись на скамейк, предался своимъ наслажденіямъ методически и систематически, какъ практическій философъ, понимающій цну жизни.

Прежде всего онъ выпилъ глотокъ пива, потомъ взглянулъ на окно и бросилъ платоническую улыбку на молодую леди, чистившую картофель. Затмъ онъ развернулъ газету и старался уложить ее такимъ образомъ, чтобы выставить наружу отдлъ полицейскихъ извстій, и такъ какъ при этой операціи встртились довольно значительныя затрудненія со стороны сильныхъ дуновеній втра, то м-ръ Уэллеръ проглотилъ еще одинъ глотокъ крпительнаго напитка. Затмъ онъ прочиталъ ровно дв строки изъ газетнаго листка и пріостановился для того собственно, чтобы полюбоваться на двухъ молодцовъ, игравшихъ на площадк въ мячъ. Когда первая партія этой игры приведена была къ окончанію, м-ръ Уэллеръ провозгласилъ: ‘очень хорошо’! одобрительнымъ и поощрительнымъ тономъ и окинулъ торжественнымъ взоромъ всхъ зрителей, желая удостовриться, согласны-ли они были съ его мнніемъ насчетъ искусства забавляющихся джентльменовъ. При этой эволюціи еще разъ встртилась необходимость возвести глаза на окна, и такъ какъ молодая леди по-прежнему продолжала сидть на своемъ мст за картофельной шелухой, то ужъ изъ одной учтивости надлежало подмигнуть ей и выпить въ честь ея другой глотокъ пива, что и выполнено было съ отмнною вжливостью учтиваго кавалера. Затмъ, бросивъ сердитый взглядъ на одного мальчишку, имвшаго нескромность слдить за всми этими движеніями, Самуэль перебросилъ одну ногу на другую и, взявшись за газету обими руками, принялся читать весьма внимательно и серьезно.

Едва только углубился онъ въ это многотрудное занятіе, какъ ему показалось, будто кто-то вдали произнесъ его собственное имя. И онъ не ошибся: фамилія Уэллера быстро переходила изъ устъ въ уста, и въ нсколько секундъ весь воздухъ огласился этимъ громогласнымъ звукомъ.

— Здсь!— проревлъ Самуэль богатырскимъ голосомъ.— Что тамъ такое? Кому его надобно? Кто спрашиваетъ м-ра Уэллера? Не пришла-ли эстафета съ извстіемъ, что загорлся его загородный палаццо?

— Кто-то васъ спрашиваетъ въ галлере,— сказалъ человкъ, стоявшій подл.

— A вотъ, присмотрите-ка, любезный, за этой бумагой и пивцомъ, слышите?— сказалъ Самуэль.— Я пойду. Какого они шума надлали!

Сопровождая эти слова легкимъ ударомъ по голов вышеозначеннаго молодого человка, продолжавшаго безсознательно визжать изо всей силы: ‘Уэллеръ’, Самуэль быстро перебжалъ черезъ дворъ и углубился въ галлерею. Первымъ предметомъ, обратившимъ на себя его вниманіе, былъ его собственный возлюбленный родитель, сидвшій со шляпой въ рукахъ на нижней ступени лстницы и продолжавшій съ минуты на минуту кричать густымъ и громкимъ басомъ: ‘Уэллеръ! Уэллеръ!’

— Что ты ревешь?— сказалъ Самуэль, когда родитель его еще разъ собрался повторить съ особенной энергіей это знаменитое имя.— Вдь этакъ, чего добраго, ты лопнешь отъ надсады. Ну, чего теб надобно?

— Эгой!— забасилъ старый джентльменъ.— А я ужъ думалъ, другъ мой Самми, что нелегкая унесла тебя гулять въ Регентовскій паркъ.

— Полно, полно,— сказалъ Самуэль: нечего тутъ издваться и подтрунивать надъ несчастной жертвой барышничества и скупости. Что ты сидишь здсь, выпучивъ глаза? Я вдь не тутъ квартирую.

— Ну, братъ, Самми, если бы ты зналъ, какую потху я состряпалъ для тебя,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Погоди на минуточку,— сказалъ Самуэль: — ты весь выблился, какъ алебастръ.

— Ну, оботри меня, мой другъ, хорошенько,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, когда сынъ принялся вытирать его спину.— Хорошо еще, что я не надлъ сюда праздничнаго платья, хотя бы для такого веселья не мшало…

Такъ какъ на этой фраз м-ръ Уэллеръ старшій обнаружилъ несомннные признаки наступающаго припадка судорожнаго хохота, то Самуэль принужденъ былъ остановить его.

— Да угомонишься-ли ты,— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ младшій.— Что это тебя такъ подмываетъ?

— Ахъ, Самми, другъ ты мой любезный,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, вытирая потъ съ своего лба,— мн, право, кажется, что на этихъ дняхъ меня хлопнетъ параличъ отъ этого старческаго припадка. Будь ты тутъ хоть каменная стна, a хохотъ все-таки проберетъ насквозь.

— Да что такое случилось?— сказалъ Самуэль.— Добьюсь-ли я, наконецъ, что y тебя засло въ голов?

— Угадай-ка, любезный, кто теперь пришелъ со мною?— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, отступая назадъ шага на два.

— Пелль?— сказалъ Самуэль.

М-ръ Уэллеръ отрицательно покачалъ головою, и красныя щеки его раздулись въ эту минуту страшнйшимъ образомъ отъ усилія подавить припадокъ судорожнаго хохота.

— Пестролицый джентльменъ, можетъ быть?— сказалъ Самуель.

М-ръ Уэллеръ еще разъ отрицательно тряхнулъ головой.

— Кто же?— спросилъ Самуэль.

— Мачиха твоя, Самми, мачиха!

Хорошо, что м-ръ Уэллеръ старшій произнесъ, наконецъ, этотъ отвтъ, иначе раздутыя щеки его неизбжно должны были бы лопнуть отъ неестественнаго напряженія.

— Мачиха твоя, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ,— и съ нею красноносый другъ ея, жирный толстякъ, Самми. Го! го! го!

И съ этими звуками судорожный припадокъ стараго джентльмена обнаружился въ исполинскихъ размрахъ. Самуэль закинулъ руки назадъ и бросилъ теперь на своего родителя самодовольную улыбку.

— Они пришли поучить тебя малую толику, другъ мой Самми… предложить теб наставленія по нравственной части,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, вытирая свои глаза.— Смотри, братъ, ты не проболтайся насчетъ этого кредитора, что упряталъ тебя, Самми.

— A разв они ничего не знаютъ объ этомъ?

— Ничего, Самми, ничего.

— Гд они теперь?

— Въ покойчик, другъ мой, Самми,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ старшій.— Попробуй-ка завести этого красноносаго пастыря въ такое мсто, гд нтъ крпительныхъ напитковъ: нтъ, Самми, не таковскій человкъ онъ, Самми. И ужъ если бы ты зналъ, какую уморительную поздку мы учинили сегодня поутру отъ нашего жилища!— продолжалъ м-ръ Уэллеръ, получившій, наконецъ, способность выражаться опредлительно и связно.— Я заложилъ старую пгашку въ тотъ маленькій кабріолетикъ, что достался намъ въ наслдство отъ перваго супружника твоей мачихи, и для пастыря было тутъ поставлено креслецо, чтобы, знаешь, сидть-то ему было повальяжне. Вотъ вдь что! И увряю тебя родительскимъ словомъ, другъ мой Самми, что къ подъзду нашего домика мы принуждены были поставить ручную лстницу, для того, видишь ты, чтобы пастырь взобрался по ней на свою сидйку въ кабріолет. Вотъ оно какъ.

— Полно, правду-ли говоришь ты, старичина?— возразилъ м-ръ Уэллеръ младшій.

— Будь я не я, если совралъ тутъ хоть на волосокъ,— отвчалъ старый джентльменъ.— И посмотрлъ бы ты, какъ онъ карабкался по этой лстниц, придерживаясь за нее обими руками! Можно было подумать, что онъ боялся разбиться въ милліонъ кусковъ, если бы шарахнулся съ этой высоты. Наконецъ, онъ вскарабкался съ грхомъ пополамъ, услся кое-какъ, и мы покатили. Только оно, знаешь ли, мн сдается, Самми… я говорю, мой другъ, мн сдается, что его порастрясло малую толику, особенно, когда мы эдакъ поворачивали гд-нибудь за уголъ.

— Ты вдь, я думаю, нарочно старался задвать колесомъ за тумбы: отъ тебя вдь это станется, ддушка,— замтилъ Самуэль.

— Да-таки нешто, ужъ если признаться по совсти, раза три-четыре я повертывалъ и зацплялъ такимъ манеромъ, что этотъ пастырь чуть не перекувырнулся на мостовую. Это было ненарокомъ, т. е. невзначай, другъ мой любезный.

Здсь старый джентльменъ принялся раскачивать головой съ боку-на-бокъ, и щеки его раздулись до невроятной степени. Эти зловщіе признаки не на шутку встревожили его возлюбленнаго сына.

— Не бойся, Самуэль, другъ любезный,— сказалъ старикъ, когда онъ, наконецъ, посл многихъ судорожныхъ потрясеній, получилъ опять способность говорить.— Мн только хочется добиться до того, чтобы этакъ можно было посмяться втихомолку, не безпокоя добрыхъ людей.

— Нтъ ужъ, я бы лучше совтовалъ теб не доходить до этого искусства,— возразилъ Самуэль.— Штука будетъ опасная.

— Разв это нехорошо, Самми?

— Совсмъ нехорошо.

— Жаль, очень жаль. Если бы удалось мн со временемъ навостриться въ этомъ художеств, такъ мачиха твоя, авось, перестала бы тазать меня за нескромную поведенцію, и въ дом моемъ, авось, водворилась бы супружеская тишина. Но, кажется, ты говоришь правду, Самуэль: этимъ способомъ немудрено ухойдакать себя до того, что будешь, пожалуй, на одинъ только волосокъ отъ паралича. Спасибо теб, сынокъ.

Разговаривая такимъ образомъ, отецъ и сынъ подошли наконецъ къ покойчику, т. е. къ комнат подл буфета. М-ръ Уэллеръ младшій отворилъ дверь, они вошли.

— Здравствуйте, маменька!— сказалъ Самуэль, учтиво привтствуя эту леди.— Какъ ваше здоровье, господинъ пастырь?

— О, Самуэль!— воскликнула м-съ Уэллеръ.— Это ужасно.

— Помилуйте, сударыня, вовсе не ужасно. Вдь это пастырь?

М-ръ Стиджинсъ поднялъ руки къ потолку, заморгалъ глазами, но не произнесъ ничего въ отвтъ.

— Вы, милый джентльменъ, не больны ли?— спросилъ Самуэль, обращаясь къ м-ру Стиджинсу.

— Онъ страдаетъ душою, a не тломъ, Самуэль, страдаетъ оттого, что видитъ тебя въ этомъ мст,— отвчала м-съ Уэллеръ.

— А! Такъ вотъ что!— сказалъ Самуэль.— Мн, однакожъ, казалось, что онъ забылъ посыпать солью бифстекъ, который лъ въ послдній разъ.

— Молодой человкъ,— сказалъ м-ръ Стиджинсъ напыщеннымъ тономъ:— я боюсь, что сердце ваше не смягчилось въ этомъ заточеніи.

— Прошу извинить, сэръ: не угодно-ли вамъ пояснить, что вы изволили замтить?

— Я опасаюсь, молодой человкъ, что натура ваша не смягчилась отъ этого наказанія,— повторилъ м-ръ Стиджинсъ громкимъ и торжественнымъ голосомъ.

— Вы очень добры, сэръ, покорно васъ благодарю,— отвчалъ Самуэль.— Смю надяться, что натура моя дйствительно не мягкаго сорта. Очень вамъ обязанъ, сэръ, за хорошее мнніе обо мн. Это для меня очень лестно.

Когда рчь дошла до этого пункта, въ комнат послышался какой-то странный звукъ, весьма близкій къ нескромному и совершенно неприличному смху, и звукъ этотъ происходилъ, очевидно, съ той стороны, гд сидлъ м-ръ Уэллеръ старшій. Вникнувъ въ сущность этого печальнаго обстоятельства, м-съ Уэллеръ сочла непремннымъ долгомъ обнаружить мало-по-малу опасные признаки истерическаго припадка.

— Уэллеръ!— закричала достопочтенная лэди своему старому супругу, который сидлъ до сихъ поръ одиноко въ отдаленномъ углу.— Уэллеръ! Выйди сюда!

— Благодарствую за ласку, душенька,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ:— мн хорошо и здсь.

При этихъ словахъ м-съ Уэллеръ вдругъ залилась горькими слезами,

— Что съ вами сдлалось, сударыня?— спросилъ Самуэль.

— Ахъ, молодой человкъ, молодой человкъ!— отвчала м-съ Уэллеръ.— Отецъ твой сгонитъ меня несчастную въ преждевременную могилу. Неужели ничто въ свт не можетъ исправить его?

— Слышишь ли, старичина?— сказалъ Самуэль.— Супруга твоя желаетъ знать, неужели ничто въ свт не можетъ тебя исправить?

— Скажи отъ меня спасибо моей супружниц, Самми, — отвчалъ старый джентльменъ,— и постарайся набить мн трубку. Трубка авось поправитъ меня, Самми.

Этотъ отвтъ еще боле усилилъ рыданіе м-съ Уэллеръ и вырвалъ тяжкій стонъ изъ груди м-ра Стилжинса.

— Что за напасти? Вотъ и опять захворалъ этотъ несчастный джентльменъ,— проговорилъ Самуэль, озираясь вокругъ.— Что вы теперь чувствуете, сэръ?

— Болзнь въ одномъ и томъ же мст, молодой человкъ,— отвчалъ м-ръ Стиджинсъ,— въ одномъ и томъ же мст.

— Въ какомъ же это?

— Въ груди, молодой человкъ,— отвчалъ м-ръ Стиджинсъ, приставляя зонтикъ къ своему жилету.

При этомъ трогательномъ отвт м-съ Уэллеръ, не владя больше своими чувствами,— зарыдала во весь голосъ и энергически выразила свое душевное убжденіе, что красноносый жирный толстякъ былъ удивительный, рдкій человкъ между всми методистами, какіе когда-либо появлялись на европейской и американской почв.

— Мн кажется, сударыня, господину пастырю хочется выпить чего-нибудь, стаканчикъ-другой-третій? Въ грудныхъ болзняхъ бываетъ это пользительно. Не такъ-ли маменька?— спросилъ Самуэль.

Достойная леди, уклоняясь отъ прямого отвта на этотъ вопросъ, бросила вопрошающій взглядъ на м-ра Стиджинса, и этотъ джентльменъ, моргая своими кроваво-красными глазами, поспшилъ приставить къ горлу ладонь правой руки, въ ознаменованіе того, что печальное зрлище дйствительно пробудило жажду въ его душ.

— Да, Самуэль, м-ръ Стиджинсъ желаетъ утолить свою жажду,— сказала м-съ Уэллеръ, печальнымъ тономъ.

— Какіе напитки вы употребляете, сэръ?— спросилъ Самуэль.

— Ахъ, молодой человкъ, молодой человкъ!— воскликнулъ м-ръ Стиджинсъ, возводя свои багровые глаза къ потолку.— Вс напитки — суета суетъ.

— Справедливо, слишкомъ справедливо!— сказала м-съ Уэллеръ, испуская тяжкій стонъ и кивая головою въ знакъ своего совершеннйшаго согласія съ мнніемъ господина пастыря.

— Въ этомъ не можетъ быть ни малйшаго сомннія,— подтвердилъ Самуэль.— Какую же суету вы предпочитаете для собственнаго употребленія, сэръ? Какая суета пріятне отзывается на вашъ вкусъ?

— Ахъ, молодой другъ мой,— отвчалъ м-ръ Стиджинсъ.— Я презираю вс виды этихъ суетъ, но ужъ если какой-нибудь изъ нихъ мене другихъ для меня отвратителенъ и противенъ, такъ это — влага, называемая ромомъ, и въ настоящемъ случа, молодой другъ мой, я, быть можетъ, не отказался бы промочить изсохшее горло горячимъ ромомъ съ тремя кусками сахара, разведенными въ стакан.

— Это очень хорошо, сэръ, но съ прискорбіемъ я долженъ замтить, что этой-то именно влаги и не позволяютъ держать въ буфет нашего заведенія.

— О, безжалостныя, жестоковыйныя, одебеллыя сердца!— воскликнулъ м-ръ Стиджинсъ.— О, неумолимые гонители человческихъ недуговъ!

Съ этими словами м-ръ Стиджинсъ опять возвелъ наверхъ свои глаза и ударилъ себя зонтикомъ по жилету. И должно сказать правду, негодованіе достопочтеннаго джентльмена было на этотъ разъ выраженіемъ искренняго и непритворнаго чувства.

Сдлавъ еще нсколько выразительныхъ замчаній относительно безчеловчія и чудовищной жестокости содержателей тюремнаго буфета, м-ръ Стиджинсъ съ похвалою отозвался о другой влаг, называемой портвейномъ, и оказалось, по его словамъ, что эта суета можетъ, въ извстныхъ случаяхъ, служить суррогатомъ горячаго рома, особенно, если разсыропить ее теплой водой, сахаромъ и корицей. На этомъ основаніи, сдлано было соотвтствующее распоряженіе относительно бутылки портвейна, и, когда Самуэль отправился въ буфетъ, красноносый джентльменъ и м-съ Уэллеръ одновременно взглянули на м-ра Уэллера старшаго и одновременно испустили по глубокому вздоху и стону.

— Ну, другъ мой, Самми,— сказалъ старый джентльменъ, когда сынъ его воротился изъ буфета,— я надюсь, что ты надолго развеселишься посл этого родственнаго визита. Какъ теб нравится эта пріятная бесда, Самми?

— Перестань, закоснлая душа,— отвчалъ Самуэль:— прошу тебя не обращаться ко мн съ такими замчаніями. Молчи лучше и слушай.

Но эти слова, повидимому, вовсе не произвели вожделннаго результата. М-ръ Уэллеръ старшій никакъ не могъ обуздать своего страннаго припадка, и въ ту пору, какъ супруга его и м-ръ Стиджинсъ сидли пригорюнившись на своихъ стульяхъ, съ глазами, поднятыми къ потолку, старый джентльменъ принялся выдлывать въ воздух таинственные жесты, служившіе выраженіемъ его пламеннаго желанія расплющить красный носъ вышеозначеннаго Стиджинса, и было очевидно, что эта пантомима доставляла ему величайшее утшеніе и отраду. Однакожъ, продолжая выдлывать эти штуки, старый джентльменъ едва не попалъ въ просакъ, когда м-ръ Стиджинсъ припрыгнулъ со своего мста на встрчу глинтвейну, принесенному изъ буфета, голова его чуть-чуть не пришла въ соприкосновеніе со сжатымъ кулакомъ, которымъ м-ръ Уэллеръ старшій описывалъ въ воздух свои воображаемые фейерверки.

— Ахъ ты, неуклюжій старичина!— сказалъ Самуэль, поспшившій весьма кстати на выручку своего отца.— Что это теб вздумалось съ такимъ азартомъ протянуть руку въ этому стакану? Разв не видишь, что ты чуть не задлъ этого джентльмена?

— Ненарочно, Самми, ненарочно, другъ мой,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, озадаченный этимъ совершенно непредвидннымъ столкновеніемъ событій.

— Извините этого старика, сэръ, впередъ онъ будетъ учтиве,— сказалъ Самуэль, когда красноносый джентльменъ, поправляя свои волосы, снова услся на стулъ.— Какого вы мннія, сэръ, объ этой теплой сует?

М-ръ Стиджинсъ не учинилъ словеснаго отвта, но жесты его приняли выразительный характеръ. Онъ пріотвдалъ влагу въ стакан, который ему подали, потомъ бережно поставилъ свой зонтикъ на полъ и пріотвдалъ еще, разглаживая въ то же время свой жилетъ и верхнюю часть панталонъ. Наконецъ, м-ръ Стиджинсъ залпомъ выпилъ весь стаканъ и, облизнувшись, подалъ его Самуэлю съ тмъ, чтобы онъ приказалъ изготовить другую порцію такого же вещества.

М-съ Уэллеръ, съ своей стороны, отдала также должную справедливость этому составному веществу. Сперва, какъ и слдуетъ, она объявила положительно, что не беретъ въ ротъ ни одной капли, потомъ съ великимъ трудомъ проглотила крошечную капельку, потомъ большую каплю, и потомъ уже вдругъ нсколько капель, безъ малйшаго труда. Получивъ отъ природы комплекцію весьма чувствительнаго свойства, достойная леди весьма успшно вытягивала по слезинк изъ своихъ глазъ съ каждой каплей глинтвейна и, растопляя постепенно свои чувства, достигла наконецъ величайшаго паоса при обнаруживаніи скорби и печали.

М-ръ Уэллеръ старшій наблюдалъ эти явленія съ превеликимъ отвращеніемъ и досадой, и когда, наконецъ, м-ръ Стиджинсъ, посл второй порціи крпительнаго напитка, вдругъ испустилъ изъ своей груди нсколько скорбныхъ вздоховъ и стоновъ, старый джентльменъ открыто выразилъ свое неудовольствіе многочисленными и безсвязными рчами, въ которыхъ, впрочемъ, нельзя было доискаться опредленнаго значенія и смысла.

— Вотъ что, другъ мой, Самми, шепнулъ м-ръ Уэллеръ на ухо своего сыну, посл продолжительнаго пристальнаго наблюденія за движеніями супруги и достопочтеннаго м-ра Стиджинса,— желудокъ y твоей мачихи, думать надобно, ужасно испорченъ такъ-же, какъ и у этого пастыря съ краснымъ носомъ.

— Отчего ты такъ думаешь?— сказалъ Самуэль.

— Да оттого, видишь ты, что крпительные напитки ничуть не скрпляютъ ихъ суставовъ: все, что входитъ въ ихъ желудокъ, превращается въ теплую водицу, и эта водица выкатывается обратно изъ ихъ глазъ. Поврь мн, другъ мой, Самми, это y нихъ, должно быть, наслдственная слабость.

Высказывая это ученое мнніе, м-ръ Уэллеръ старшій выдлывалъ въ то же время боле или мене выразительные жесты и гримасы, къ величайшему огорченію своей супруги, которая, подмтивъ теперь значительную часть этихъ движеній, заключила весьма правдоподобно, что неисправимый мужъ ея продолжаетъ издваться надъ ней и надъ особой достопочтеннаго представителя методисткой доктрины. Уже она ршилась въ своей душ сдлать необходимыя приготовленія къ обнаруженію въ сильнйшей степени истерическихъ припадковъ съ надлежащей обстановкой, какъ въ эту самую минуту м-ръ Стиджинсъ поднялся со своего мста и, остановившись среди комнаты, приступилъ къ произнесенію трогательной рчи въ назиданіе всей компаніи, и особенно для личной пользы м-ра Уэллера младшаго. Въ рзкихъ и сильныхъ выраженіяхъ, достопочтенный ораторъ принялся заклинать молодого человка, чтобъ онъ бдительно смотрлъ за своими чувствами и помыслами и нелностно стоялъ на страж въ этомъ логовищ несчастія и мірской суеты, куда завлеченъ онъ силою обстоятельствъ, зависвшихъ, въ нкоторой степени, отъ его собственной лукавой и злой воли. Онъ старался оградить его сердце отъ лицемрія и фальшивой гордыни, и въ этомъ отношеніи рекомендовалъ молодому человку брать примръ съ него самого, м-ра Стиджинса, заслужившаго всеобщее уваженіе, любовь и преданность отъ всхъ истинно благомыслящихъ людей. Развивая этотъ тезисъ, достопочтенный пастырь убдительно доказывалъ заблудшему сыну, что, имя передъ глазами такой достойный образецъ, онъ, Самуэль Уэллеръ, сдлается, рано или поздно, однимъ изъ наилучшихъ сочленовъ методистскаго общества, оказавшаго въ послднее время такое благодтельное вліяніе на избранныхъ сыновъ и дщерей британскаго и американскаго вертограда. Вслдъ затмъ, м-ръ Стиджинсъ, къ наивящему назиданію молодого человка, изобразилъ живо и сильно, что вс его пріятели и друзья, съ которыми, на свою погибель, приходилъ онъ въ соприкосновеніе въ продолженіе своей жизни, безспорно суть отъявленные негодяи и мерзавцы, стыдъ и поношеніе бреннаго человческаго естества.

Во второй части диссертаціи краснорчивый ораторъ убждалъ своего молодого слушателя удаляться, пуще всхъ пороковъ, отъ пьянства, такъ какъ пьяный человкъ, въ строгомъ смысл, есть не иное что, какъ свинья, отравленная грязными и ядовитыми зеліями, изобртенными на погибель тла и души. Но на этомъ мст, языкъ достопочтеннаго и красноносаго джентльмена сдлался удивительно безсвязнымъ, и стопы его, независимо отъ воли своего владльца, принялись выписывать такіе вензеля, что м-ръ Стиджинсъ, для сообщенія своему тлу перпендикулярнаго положенія, принужденъ былъ уцпиться обими руками за спинку стула.

М-ръ Стиджинсъ не обнаружилъ въ своей рчи никакого желанія, чтобы слушатели его стояли на сторож противъ шарлатановъ, которые выступаютъ съ мднымъ лбомъ на состязаніе съ легковрными умами и сердцами. Но такъ какъ онъ простоялъ весьма долго, облокотившись на спинку стула, и неистово моргалъ обоими глазами, то можно было придти къ безошибочному заключенію, что вс эти сентенціи переваривались въ его мозгу, хотя онъ не считалъ нужнымъ высказывать ихъ въ настоящей бесд.

Слушая эту удивительную рчь, м-съ Уэллеръ всхлипывала и рыдала при конц каждаго параграфа, между тмъ какъ Самуэль спокойно сидлъ на стул, перебросивъ ногу на ногу, и смотрлъ на оратора самыми умильными глазами. По временамъ онъ выразительно перемигивался со своимъ почтеннымъ родителемъ, который былъ при начал этой рчи въ самомъ веселомъ расположеніи духа, но потомъ заснулъ на половин и не просыпался до конца.

— Браво, браво!— сказалъ Самуэль, когда, наконецъ, красноносый джентльменъ оставилъ свой ораторскій постъ.— Вы говорите очень хорошо, м-ръ Стиджинсъ.

— Надюсь, это принесетъ теб пользу, Самуэль,— сказала м-съ Уэллеръ торжественнымъ тономъ.

— Принесетъ, сударыня, принесетъ,— отвчалъ Самуэль.

— О, если бы это могло также исправить твоего отца!— воскликнула м-съ Уэллеръ.

— Благодарю тебя, душенька,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій,— я ужъ поправился малую толику: вздремнулъ и всхрапнулъ.

— Пропащій человкъ!— сказалъ достопочтенный м-ръ Стиджинсъ.

— Спасибо за ласку,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій,— не забуду вашихъ милостей. Только знаете ли, сэръ, и вы, почтенная сударыня, сумерки ужъ, кажется, давненько наступили, Пегашка застоялась. Если мы простоимъ здсь еще часокъ-другой, то вдь она просто полетитъ по воздуху на возвратномъ пути домой, и я не поручусь за вашу безопасность. Вы же вдь не любите, господинъ пастырь, когда колесо ненарокомъ задваетъ за тумбу.

При этомъ намек достопочтенный м-ръ Стиджинсъ, взволнованный и озадаченный, взялъ свою шляпу, зонтикъ, и, обращаясь къ почтенной леди,— сказалъ, что пора имъ, наконецъ, выбраться изъ предловъ этого нечистаго жилища. М-съ Уэллеръ немедленно встала со своего мста, и Самуэль вывелъ своихъ гостей на тюремный дворъ.

— Прощай, мой другъ, Самми!— сказалъ старый джентльменъ.

— Прощай, добрый человкъ!— отвчалъ м-ръ Уэллеръ младшій.

— Вотъ что, Самми,— шепнулъ старикъ, отведя немного въ сторону своего сына,— кланяйся отъ меня своему старшин и скажи, что если онъ этакъ задумаетъ что-нибудь, такъ я весь къ его услугамъ. Есть y меня на примт одинъ мебельщикъ, который, въ случа нужды, готовъ выручить изъ омута самого чорта. Пьяны, Самми, пьяны,— заключилъ м-ръ Уэллеръ, хлопнувъ своего сына по затылку и отступивъ шага два назадъ.

— Это что еще, старый кудесникъ?

— Фыртопіяны, Самми, фыртопіяны,— пояснилъ м-ръ Уэллеръ съ тмъ же таинственнымъ видомъ.— Пусть старшина возьметъ напрокатъ инструментъ этого сорта, на которомъ нельзя играть, Самми.

— Что-жъ изъ этого выйдетъ?— спросилъ Самуэль.

— И пусть черезъ нсколько времени онъ пришлетъ за моимъ пріятелемъ, мебельщикомъ, чтобы тотъ взялъ назадъ свою машину,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ.— Понимаешь теперь?

— Нтъ,— отвчалъ Самуэль.

— Эхъ ты, дубинная башка!— прошепталъ старый джентльменъ.— Да въ этой машин старшина твой уляжется, и съ головизной, и съ ногами, и съ руками, и онъ тамъ можетъ отдыхать, какъ на своей постели. Понялъ?

— Еще бы! Ну?

— Ну, a ужъ тамъ пиши пропало. Паспортъ въ Америку, да и катай-валяй на всхъ парусахъ. Американцы — народъ славный, и любятъ дорогихъ гостей. Старшина можетъ остаться тамъ до кончины м-съ Бардль или до той поры, какъ повсятъ господъ Додсона и Фогга, a это, по всей вроятности, случится очень скоро. Тогда онъ воротится назадъ и настрочитъ книгу насчетъ этихъ американцевъ. Этой книгой онъ съ лихвой возвратитъ вс свои путевыя издержки, да еще останется въ барышахъ, особенно, если онъ разбранитъ ихъ хорошенько.

Сообщивъ этотъ удивительный планъ, Уэллеръ старшій крпко пожалъ руку своего возлюбленнаго сына и окончательно скрылся за воротами тюрьмы.

Едва Самуэль пришелъ въ себя посл этого достопамятнаго свиданія съ своею родней, какъ м-ръ Пикквикъ вышелъ къ нему навстрчу и положилъ руку на его плечо.

— Послушайте, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Что прикажете, сэръ?

— Я собираюсь сегодня погулять по этому заведенію, и вы должны быть моимъ спутникомъ, Самуэль. Вотъ скоро мы увидимъ одного очень замчательнаго арестанта, котораго, впрочемъ, вы знаете, Самуэль,— добавилъ м-ръ Пикквикъ, улыбаясь.

— Какого сэръ?— спросилъ м-ръ Уэллеръ,— не этого-ли, что ходитъ съ растрепанными волосами, или, можетъ быть, интереснаго его товарища въ грязныхъ чулкахъ?

— Ни того, ни другого,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Этотъ арестантъ вашъ старинный другъ, Самуэль.

— Мой? Неужели!— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ.

— Вы, безъ сомннія, превосходно помните этого джентльмена или, въ противномъ случа, память ваша слишкомъ коротка, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Такихъ знакомцевъ нескоро забываютъ. Тссъ… Ни слова, Самуэль, ни полслова. Вотъ онъ!

Пока м-ръ Пикквикъ говорилъ такимъ образомъ, впереди показался м-ръ Джингль, выступавшій медленнымъ и осторожнымъ шагомъ. Наружность его уже не имла больше того жалкаго и унизительнаго вида, въ какомъ онъ отрекомендовался читателю въ общей тюремной зал. На немъ былъ теперь старый фракъ, освобожденный изъ-подъ залога при великодушномъ содйствіи м-ра Пикквика. Волосы его были острижены, и, казалось, онъ перемнилъ блье. При всемъ томъ, м-ръ Джингль былъ очень блденъ и тонокъ: онъ едва передвигалъ ноги, опираясь на костыль и легко было замтить, что онъ претерпвалъ ужасныя страданія отъ нищеты и постепеннаго упадка физическихъ силъ. При вид м-ра Пикквика, онъ снялъ шляпу и былъ, повидимому, очень смущенъ, когда взоръ его упалъ на Самуэля.

За нимъ, по пятамъ его, выступалъ м-ръ Іовъ Троттеръ, который, несмотря на значительную коллекцію дурныхъ качествъ, собранныхъ въ его особ, отличался, однакожъ, замчательною преданностью къ своему товарищу и другу. Былъ онъ все еще въ грязныхъ лохмотьяхъ, но щеки его не были уже такъ впалы, какъ при первой встрч съ м-ромъ Пикквикомъ за нсколько дней. Поклонившись теперь своему великодушному благодтелю, онъ пробормоталъ, въ изъявленіе благодарности, нсколько безсвязныхъ словъ, говоря между прочимъ, что его избавили отъ голодной смерти.

— Ну, полно, полно,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, съ нетерпніемъ останавливая его на половин какой-то фразы,— вы можете идти съ моимъ слугой. Мн надобно поговорить съ вами м-ръ Джингль. Можете-ли вы идти, не опираясь на его плечо?

— Конечно … да … не слишкомъ скоро… трясутся ноги… голова идетъ кругомъ… какъ будто дрожитъ земля.

— Дайте мн вашу руку,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Нтъ, нтъ,— отвчалъ Джингль,— не годится… недостоинъ.

— Какой вздоръ!— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Облокотитесь на меня: я желаю этого, сэръ.

Но видя нершимость и волненіе этого джентльмена, м-ръ Пикквикъ самъ взялъ его подъ руку и повелъ впередъ, не говоря больше ни слова.

Въ продолженіе всей этой сцены, физіономія м-ра Самуэля Уэллера выражала неописуемое изумленіе. Онъ поминутно переводилъ глаза отъ Іова на Джингля, отъ Джингля на Іова, и повторялъ по крайней мр разъ двадцать: — ‘Охъ, какъ! Э! Ну!’

— Самуэль!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, оглядываясь назадъ.

— Сейчасъ иду, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ, машинально слдуя за своимъ господиномъ.

И все-таки онъ не могъ отвести глазъ отъ м-ра Іова Троттера, который продолжалъ стоять на одномъ и томъ же мст съ понурой головою, но когда Самуэль, покорный приказанію своего господина, долженъ былъ остановиться подл него, м-ръ Троттеръ приподнялъ голову и сказалъ:

— Какъ ваше здоровье, м-ръ Уэллеръ?

— Такъ это онъ!— воскликнулъ Самуэль.

И затмъ послдовалъ продолжительный и многозначительный свистъ, послужившій несомнннымъ свидтельствомъ того, что м-ръ Уэллеръ убдился, наконецъ, въ дйствительности своихъ наблюденій.

— Обстоятельства перемнились, сэръ,— сказалъ Іовъ.

— Вижу, что перемнились,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ, обозрвая съ неописуемымъ изумленіемъ лохмотья этого джентльмена,— и эта перемна, кажется, не къ лучшему для васъ, м-ръ Троттеръ.

— Къ худшему, м-ръ Уэллеръ, къ худшему. Теперь ужъ нтъ надобности обманывать васъ. Обманъ невозможенъ. Слезы не всегда бываютъ лучшимъ и единственнымъ доказательствомъ горя.

— Это я давно зналъ.

— Плакать можно по собственной вол, когда вздумается, м-ръ Уэллеръ.

— Это вы доказали.

— Да-съ: но вотъ э_т_и в_е_щ_и, я полагаю, не слишкомъ удобно поддлывать по собственному произволу.

Говоря такимъ образомъ, Троттеръ указалъ на свои желтыя, впалыя щеки, и затмъ, выворотивъ рукавъ своего сюртука, представилъ на разсмотрніе Самуэля тонкую костлявую руку, которую, казалось, можно было бы переломить однимъ легкимъ ударомъ.

— Что вы сдлали надъ собой?— спросилъ Самуэль, отступая шагъ назадъ.

— Ничего, м-ръ Уэллеръ. Я вотъ ничего не длаю нсколько недль, да ужъ ничего почти не мъ и не пью.

Самуэль окинулъ еще разъ проницательнымъ взоромъ жалкую наружность м-ра Троттера и затмъ, не говоря больше ни слова, схватилъ его за руку и принялся тащить изо-всей силы.

— Куда вы тащите меня, м-ръ Уэллеръ?— спрашивалъ Іовъ, тщетно стараясь вырваться изъ рукъ своего стариннаго врага.

— Пойдемъ, пойдемъ,— сказалъ Самуэль.

И онъ не сдлалъ больше никакихъ объясненій до тхъ поръ, пока они пришли въ буфетъ. Здсь м-ръ Уэллеръ приказалъ подать кружку портера, и этотъ напитокъ былъ немедленно предложенъ къ его услугамъ.

— Ну, вотъ вамъ, пейте все до дна и опрокиньте кружку вверхъ ногами,— сказалъ Самуэль.

— Ахъ, м-ръ Уэллеръ, почтеннйшій …

— Ни слова больше. Пейте.

М-ръ Троттеръ поднесъ кружку къ губамъ и въ нсколько минутъ опорожнилъ ее до послдней капли, пріостанавливаясь только два или три раза перевести духъ.

— Вотъ это я люблю, — сказалъ Самуэль.— Ну, какъ теперь вы себя чувствуете, любезный другъ?

— Получше немного,— отвчалъ м-ръ Троттеръ.

— Разумется лучше: иначе и быть не можетъ,— сказалъ Самуэль.— Это вдь все равно, что прибавить газу въ воздушный шаръ, и я вижу простымъ глазомъ, какъ вы начинаете толстть. A что этакъ вы скажете насчетъ другой порціи такого же размра и состава?

— Нтъ, ужъ это было бы слишкомъ, м-ръ Уэллеръ,— покорно васъ благодарю.

— A не похлопотать ли, примромъ сказать, насчетъ чего нибудь състного?

— Покорно васъ благодарю, сэръ,— отвчалъ м-ръ Троттеръ,— добрый господинъ вашъ приказалъ намъ подать баранины съ картофелемъ, и мы ужъ позавтракали въ три часа.

— Какъ! Онъ ужъ озаботился насчетъ васъ?— спросилъ Самуэль выразительнымъ тономъ.

— Да, сэръ,— отвчалъ Іовъ.— Онъ уже усплъ оказать намъ много благодяній, м-ръ Уэллеръ. Мы жили прежде въ душной конур, a старшина вашъ нанялъ для насъ уютную и просторную комнату, столь необходимую для моего слабаго и больного господина. Онъ самъ заплатилъ деньги и приходилъ ночью навстить насъ, м-ръ Уэллеръ.

И при этихъ словахъ, глаза м-ра Троттера, быть можетъ, первый разъ въ его жизни, оросились самыми искренними слезами.

— Да, сэръ, — продолжалъ сердобольный Іовъ,— въ вкъ я не забуду вашего великодушнаго господина и буду служить ему до послднихъ силъ… до послдняго издыханія.

— Нтъ, сэръ, не говорите этого,— сказалъ Самуэль,— прошу васъ и не заикаться объ этомъ, любезный другъ.

Іовъ Троттеръ вытаращилъ глаза.

— Да, и не заикаться объ этомъ, — повторилъ Самуэль твердымъ и ршительнымъ тономъ.— Никто не вправ служить ему, кром меня, и я отвергаю тутъ всякое постороннее вмшательство и чужія услуги. Открыть-ли вамъ тайну, любезный другъ?

— Сдлайте одолженіе, м-ръ Уэллеръ.

— Такъ слушайте же обоими ушами. — Не было, нтъ и не будетъ въ цлой вселенной такого добраго, великодушнаго, щедраго, благодтельнаго джентльмена, какъ мой несравненный господинъ, нтъ нужды, что онъ ходитъ въ узенькихъ гультикахъ и тсныхъ полусапожкахъ. Такого человка не найти намъ съ вами даже въ сказкахъ, которыхъ я перечиталъ не мало на своемъ вку. Это — сущій ангелъ. Зарубите это себ на носу, Іовь Троттеръ.

Затмъ м-ръ Уэллеръ, подойдя къ буфету, расплатился и положилъ сдачу въ свой боковой карманъ. Снова отправившись на тюремный дворъ, они нашли м-ра Пикквика и Джингля, занятыхъ весьма серьезнымъ разговоромъ. Великій человкъ не обращалъ ни малйшаго вниманія на толпу, собравшуюся на площадк тюремнаго двора. Толпа между тмъ была чрезвычайно разнообразна и вполн достойна наблюденій ученаго мужа.

— Очень хорошо,— сказалъ м-ръ Пикквикь, когда Самуэль и Троттеръ появились на площадк,— вы станете теперь заботиться о поправленіи своего здоровья, и больше покамстъ не думайте ни о чемъ. Вы дадите мн знать, когда вамъ можно будетъ приняться за дло, и мы еще потолкуемъ объ этомъ. Ступайте теперь въ свою комнату. Вы слишкомъ слабы, утомлены, и не можете оставаться доле на этомъ мст.

М-ръ Альфредъ Джингль, не обнаруживая больше ни малйшихъ признаковъ своего прежняго одушевленія и притворной веселости, сдлалъ своему благодтелю низкій поклонъ и тихонько поплелся къ своему жилищу, сказавъ напередъ Іову, чтобы тотъ остался, покамстъ, на двор въ обществ м-ра Уэллера.

— Интересная тутъ сцена, Самуэль, не правда ли?— сказалъ м-ръ Пикквикъ, озираясь вокругъ себя съ добродушнымъ видомъ.

— Очень интересная, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.— Такія чудеса повторяются не слишкомъ часто, добавилъ онъ, обращаясь къ самому себ.— Готовъ биться объ закладъ, что y этого Джингля навернулись слезы на глаза.

Площадка, гд стоялъ теперь м-ръ Пикквикъ, была съ одной стороны ограждена глухою стною, съ другой тою частью тюремнаго замка, которая обращена была на Павловскій соборъ. Разнообразная, пестрая толпа переходила съ одного мста на другое или сидла тамъ и сямъ въ боле или мене интересныхъ позахъ. Все это были долговые арестанты, и большая часть ихъ дожидалась здсь окончательнаго ршенія своихъ длъ въ коммерческомъ банкротскомъ суд. Нкоторые имли чрезвычайно жалкій и оборванный видъ, другіе щеголяли въ чистомъ бль и модныхъ костюмахъ, но вс, безъ исключенія, слонялись, стояли или сидли такимъ образомъ, что ни y кого, повидимому, не было опредленной мысли на ум.

Изъ тюремныхъ оконъ, обращенныхъ на площадку, выставлялись также весьма многія лица: одни вступали въ шумный разговоръ съ своими знакомцами внизу, другіе перекидывались мячами съ нкоторыми изъ ловкихъ игроковъ, иные съ любопытствомъ слдили за движеніями игроковъ и наблюдали за мальчишками, подававшими мячи. Женщины, въ засаленныхъ передникахъ и грязныхъ башмакахъ безпрестанно проходили черезъ дворъ на кухню, устроенную въ отдаленномъ углу тюрьмы, дти визжали, барахтались, играли, плакали, смялись. Повсюду былъ шумъ и гвалтъ, за исключеніемъ одного только мста на двор, гд лежалъ трупъ арестанта, умершаго наканун.

— Не хотите ли, сэръ, заглянуть въ свистящую лавочку?— спросилъ Іовъ Троттеръ.

— Во что?

— Въ свистящую лавочку сэръ,— повторилъ Троттеръ.

— Что это такое? Не знаете-ли вы, Самуэль?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Не знаю. Это, должно быть, лавчонка, гд продаютъ птицъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.

— О, нтъ, совсмъ не то!— перебилъ м-ръ Троттеръ.— Въ свистящей лавочк, сэръ, продаютъ ромъ и водку для арестантовъ.

И затмъ, м-ръ Іовъ Троттеръ объяснилъ въ короткихъ словахъ, что законъ строго запрещаетъ, подъ опасеніемъ тяжкаго наказанія, продавать эти спиртуозные напитки въ долговыхъ тюрьмахъ, но такъ какъ здсь всегда бываютъ джентльмены и леди, предпочитающіе этотъ сортъ крпительной влаги всмъ винограднымъ напиткамъ, то нкоторые сострадательные тюремщики, за условленную плату, позволяютъ, для общей пользы, двумъ или тремъ арестантамъ производить тайнымъ образомъ контрабандную торговлю этимъ запрещеннымъ товаромъ.

— И этотъ планъ введенъ постепенно во вс долговыя тюрьмы,— продолжалъ м-ръ Троттеръ.— Выгода здсь обоюдная и для тюремщиковъ, и для арестантовъ, производящихъ эту торговлю. Но какъ скоро джинъ или ромъ попадаютъ сюда какимъ-нибудь другимъ непозволительнымъ путемъ, мимо свистящей лавочки, тюремщики немедленно ловятъ контрабандиста и доносятъ объ этомъ по начальству, за что и получаютъ надлежащее вознагражденіе, какъ лица, ревностно исполняющія свой долгъ.

— Значитъ — и волки сыты, и овцы цлы?— замтилъ Самуэль.

— Точно такъ, м-ръ Уэллеръ.

— Но разв никогда не бываетъ ревизіи со стороны начальства?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Бываетъ, сэръ, какъ не бывать? Только тюремщики знаютъ объ этомъ заране и передаютъ пароль свистунамъ, чтобы они распорядились упрятать подальше запрещенный товаръ. Такимъ образомъ, ревизоръ можетъ искать и свистать, сколько ему угодно, ни лысаго бса не поймаетъ.

— Все это, стало быть, хорошо устроено,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Очень хорошо.

Іовъ постучался въ дверь свистящей лавочки, и, когда они вошли, джентльменъ съ косматыми волосами, тотчасъ же заперъ ее на крюкъ, и потомъ, взглянувъ на своихъ постителей широко открылъ ротъ и оскалилъ зубы. Самуэль и м-ръ Троттеръ тоже съ своей стороны нашли приличнымъ показать зубы. М-ръ Пикквикъ улыбнулся, и улыбка не сходила съ его устъ до окончанія этого визита.

Вполн довольный такимъ безмолвнымъ выраженіемъ участія къ своему промыслу, косматый джентльменъ вынулъ изъ-подъ кровати огромный плетеный кувшинъ съ живительной влагой и налилъ три рюмки джина, которымъ и воспользовались, къ своему удовольствію, Іовъ Троттеръ и м-ръ Самуэль Уэллеръ.

— Не угодно-ли еще?— спросилъ свистящій джентльменъ.

— Нтъ, довольно,— отвчалъ Троттеръ.

М-ръ Пикквикъ заплатилъ деньги, дверь отворилась, и они вышли. Косматый джентльменъ бросилъ дружескій взглядъ на м-ра Рокера, который въ эту самую минуту проходилъ мимо.

Отъ свистящей лавочки, м-ръ Пикквикъ отправился осматривать вс галлереи пяти этажей, прошелся по всмъ лстницамъ и еще разъ обозрлъ весь дворъ. По изслдованіямъ его оказалось, что вс тюремные жители и каждый поодиночк, совмщали въ себ, боле или мене, т же общія черты, которыя онъ замтилъ въ Смангл, Мивинс, доктор кувыркательной профессіи, мясник, конокрад, и такъ дале. Везд одна и та же грязь, одинъ и тотъ же шумъ и гвалтъ, одна общая характеристика въ каждомъ углу и закоулк. Безпокойство и волненіе замчалось повсюду, и шумныя толпы бродили взадъ и впередъ, безъ цли, безъ намренія, безъ мысли, какъ тни въ тревожномъ сн.

— Теперь я довольно насмотрлся,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, бросаясь на софу въ своей маленькой комнат.— Голова моя идетъ кругомъ отъ всхъ этихъ сценъ. Съ этой поры я буду арестантомъ въ своей собственной комнат.

И м-ръ Пикквикъ вполн остался вренъ этому плану. Цлыхъ три мсяца просидлъ онъ взаперти въ своей тюремной квартир и только по ночамъ изрдка выходилъ подышать чистымъ воздухомъ въ ту пору, когда вс другіе арестанты спали или оставались въ своихъ комнатахъ за карточными столами. Мало-по-малу здоровье его начало слабть отъ неудобствъ затворнической жизни, но ни часто возобновлявшіяся просьбы Перкера и его друзей, ни безпрестанныя увщанія м-ра Самуэла Уэллера, не могли измнить ни на волосъ твердой ршимости великаго человка.

Глава LXVI.

Трогательная и вмст юмористическая сцена, задуманная и выполненная господами Додсономъ и Фоггомъ.

Въ одинъ прекрасный вечеръ, въ конц іюля, извощичій кабріолетъ, неизвстно подъ какимъ нумеромъ, быстро катился по той самой улиц, гд нкогда производилъ свои глубокомысленныя изслдованія знаменитый президентъ Пикквикскаго клуба. Въ кабріолет, кром кучера, занимавшаго свое обыкновенное мсто, сидли дв особы женскаго пола и одинъ джентльменъ, затиснутый въ середину между ними. Об леди были, казалось, одержимы безпокойнымъ духомъ противорчія и досады, тогда какъ джентльменъ, пасмурный и угрюмый, носилъ на своей физіономіи очевидные слды душевнаго волненія. Въ настоящую минуту джентльменъ и его спутницы давали противорчащія приказанія кучеру, клонившіяся, впрочемъ, къ одному и тому же пункту, чтобы онъ, кучеръ, остановился y воротъ жилища м-съ Бардль. Эти ворота, по единодушному увренію дамъ, окрашены были желтой краской, между тмъ какъ спутникъ ихъ утверждалъ упорно, что ворота, калитка и подъздъ y м-съ Бардль имютъ положительно зеленый цвтъ. Споръ былъ жаркій и живой.

— Остановитесь y зеленыхъ воротъ, кучеръ,— сказалъ угрюмый джентльменъ.

— Ахъ, что это за уродъ!— воскликнула одна изъ брюзгливыхъ леди.— Говори ему, что хочешь, онъ наладилъ себ одно и то же. Извощикъ!

— Что прикажете?

— Остановитесь y дома съ желтыми воротами.

Не зная кого слушать, кучеръ удержалъ лошадь на всемъ ходу и остановился.

— Ну, такъ гд-же мы пристанемъ?— спросилъ кучеръ.— Поршите это между собою.

Споръ возобновился съ новымъ ожесточеніемъ и силой. Пользуясь этимъ досугомъ, кучеръ филантропически ласкалъ своего коня нахлесткой по голов и ушамъ.

— A время все идетъ да идетъ,— сказала наконецъ одна изъ брюзгливыхъ леди.— Вдь вамъ же приказано остановиться y желтыхъ воротъ: что вы не слушаетесь, извощикъ?

Отдохнувшій рысакъ стрлой примчался къ желтымъ воротамъ, произведя такой шумъ, ‘какъ будто мы пріхали въ своемъ собственномъ экипаж’, какъ замтила брюзгливая леди торжествующимъ тономъ. Но когда кучеръ принялся высаживать своихъ пассажировъ, въ нижнемъ окн одного изъ домовъ съ к_р_а_с_н_ы_м_и воротами выставилась маленькая круглая головка мастера Томаса Бардля, единственнаго дтища знаменитой вдовы.

— Пустозвонный болванъ!— сказала вышеупомянутая леди, бросая гнвный взглядъ на угрюмаго джентльмена.

— Я не виноватъ, моя милая,— проговорилъ джентльменъ.

— Да ужъ молчи, по крайней мр, дубовая ты голова,— возразила неугомонная леди.— Подъзжайте, кучеръ, вонъ къ тому дому, что съ красными воротами. О, охъ! видано-ли, чтобы какой-нибудь, съ позволенія сказать, бездушный истуканъ пользовался всякимъ случаемъ обижать и унижать свою несчастную жену, на открытой улиц, среди яснаго дня!

— Въ самомъ дл, какъ это вамъ не стыдно, м-ръ Раддль?— замтила другая маленькая женщина, въ которой намъ пріятно отрекомендовать читателю прежнюю нашу знакомку, м-съ Клоппинсъ.

— Да въ чемъ-же я провинился, Бога ради?— спросилъ м-ръ Раддль.

— Ужъ сдлай милость, прикуси ты свой языкъ, глупая скотина, иначе я принуждена буду, забывъ слабость своего пола, отвсить теб пощечину — энергически возразила м-съ Раддль.

Въ продолженіе этого разговора кучеръ самымъ унизительнымъ и позорнымъ образомъ велъ свою лошадь за узду по направленію къ дому съ красными воротами, уже отворенными рукою мастера Бардля. Увы! такъ-ли слдуетъ порядочнымъ людямъ прізжать въ гости къ искреннимъ друзьямъ? Не было никакой надобности удерживать бурное стремленіе рьянаго коня, кучеръ не прыгалъ съ козелъ, не звонилъ и не стучался y подъзда, никто не высаживалъ дамъ и никто не потрудился нести за ними шалей. Пропалъ весь эффектъ, и уже никакъ нельзя было похвастаться, что вотъ, дескать, ‘мы пріхали въ собственномъ экипаж’. Это изъ рукъ вонъ. Это ужъ чуть-ли не хуже, чмъ просто придти пшкомъ.

— Ну, Томми, здравствуй, мой милый,— сказала м-съ Клоппинсъ.— Здорова-ли твоя маменька?

— О, да, совершенно здорова,— отвчалъ мастеръ Бардль.— Она теперь въ гостиной, совсмъ готова. Я тоже совсмъ готовъ.

Здсь мастеръ Бардль величаво засунулъ руки въ карманы и молодцовато повернулся на одной ног.

— Еще кто детъ, Томми?— спросила м-съ Клоппинсъ, поправляя свою пелеринку.

— детъ м-съ Сандерсъ,— отвчалъ Томми.— И я также ду.

— Что это за несносный мальчикъ!— воскликнула м-съ Клоппинсъ,— только и думаетъ, что о себ! послушай, душенька Томми.

— Что?

— Кто еще детъ, мой милый?— сказала м-съ Клоппинсъ вкрадчивымъ тономъ.

— М-съ Роджерсъ детъ,— отвчалъ мастеръ Бардль, широко открывая глаза на любознательную гостью.

— Какъ? Та самая леди, что наняла недавно квартиру y твой мамы?— воскликнула м-съ Клоппинсъ.

Мастеръ Бардль еще глубже засунулъ руки въ карманы и подмигнулъ въ знакъ утвердительнаго отвта.

— Ахъ, Боже мой, да вдь это будетъ цлая компанія!— воскликнула м-съ Клоппинсъ.

— Это еще ничего, a вотъ если бы вы знали, что y насъ тамъ въ буфет-то! Вотъ что…— сказалъ мастеръ Бардль.

— Что жъ тамъ такое, Томми?— сказала м-съ Клоппинсъ ласковымъ и нжнымъ тономъ.— Ты вдь мн скажешь, мой милый: не правда-ли?

— Нтъ, не скажу,— отвчалъ мастеръ Бардль.

— Отчего же?

— Мама не велла.

— Ну, она не узнаетъ: скажи, мой милый.

— Нтъ, посл сами узнаете,— отвчалъ мастеръ Бардль, длая отрицательный жестъ.— A ужъ есть тамъ и на мою долю славныя вещички: вотъ что!

Радуясь этой перспектив, веселый мальчикъ еще разъ повернулся на одной ног и побжалъ домой.

Въ продолженіе этого интереснаго разговора съ возлюбленнымъ сыномъ вдовы, м-ръ и м-съ Раддль вели оживленную бесду съ упрямымъ извозчикомъ относительно платы, которую онъ долженъ былъ получить за свою зду. Окончивъ этотъ споръ въ пользу безсовстнаго возницы, м-съ Раддль, размахивая руками, приблизилась къ подъзду.

— Ахъ, Мери-Анна, что это съ тобою, моя милая?— спросила м-съ Клоппинсъ.

— Охъ, ужъ не спрашивай! я вся дрожу, Бетси,— отвчала м-съ Раддль.— Муженекъ-то мой хуже всякой бабы: везд и всегда я обязана хлопотать одна по его милости.

Иначе и не могло бы быть: при самомъ начал непріятнаго спора съ извозчикомъ м-съ Раддль сказала своему супругу, чтобы онъ держалъ языкъ на привязи и не совался не въ свое дло, но когда, въ настоящемъ случа, онъ хотлъ представить въ свое оправданіе этотъ извинительный пунктъ, м-съ Раддль немедленно обнаружила несомннные признаки обморока, предшествуемаго сильнымъ взрывомъ истерическаго припадка. И лишь только это обстоятельство было замчено изъ окна маленькой гостиной домика съ красными воротами и принято къ свднію м-съ Бардль, жилица ея, Сандерсъ и жилицына служанка бросились стремглавъ за ворота и потащили гостью въ домъ, разговаривая вс вдругъ, испуская вопли, стоны, жалобные крики, какъ будто м-съ Раддль была безпримрной страдалицей между всми смертными, обреченными страдать и мучиться цлую жизнь. Гостью положили на софу, расшнуровали, разстегнули, приставили бутылочку къ ея ноздрямъ, скляночку къ ея рту, и потомъ вс вмст принялись растирать ея виски съ такою дружною дятельностью, что м-съ Раддль, чихая и звая, принуждена была объявить наконецъ, что ей, слава Богу, гораздо лучше.

— Ахъ, бдняжка!— воскликнула м-съ Роджерсъ.— Я слишкомъ хорошо знаю, отчего она страдаетъ.

— Охъ, кто-жъ этого не знаетъ!— воскликнула м-съ Сандерсъ.— Бдная, бдная страдалица!

И затмъ вс леди простонали вкуп, и вс объявили единодушно, что жалютъ несчастную страдалицу отъ всего сердца и отъ всей души. Даже маленькая горничная жилицы, двчонка тринадцати лтъ отъ роду и трехъ футовъ ростомъ, поспшила выразить свое соболзнованіе плачевнымъ тономъ.

— Однако, что-жъ такое случилось?— спросила м-съ Бардль.

— Что это васъ разстроило, сударыня?— спросила м-съ Роджерсъ.

— Охъ, меня ужасно растревожили!— отвчала м-съ Раддль болзненнымъ тономъ жалобы и упрека.

Вс леди бросили негодующій взоръ на м-ра Раддля.

— Позвольте, сударыня, я вамъ объясню все дло,— сказалъ этотъ несчастный джентльменъ, выступая впередъ.— Когда мы подъхали къ этому дому, y насъ, видите ли, вышелъ споръ съ кучеромъ кабріойля {Вмсто кабріолета. Несчастный джентльменъ промолвился весьма неудачно, придавъ этому французскому экипажу англійское окончаніе совершенно извращающее смыслъ предмета. Онъ сказалъ cabrioily (oily — масляный) вмсто cabriolet и этимъ натурально обнаружилъ крайнее невжество, поразившее непріятнымъ образомъ утонченный вкусъ его благовоспитанной супруги. Вотъ почему она и взвизгнула тотчасъ же по произнесеніи этого слова. Прим. перев.} …

Громкій и пронзительный взвизгъ изъ устъ раздраженной супруги сдлалъ дальнйшее объясненіе совершенно невозможнымъ.

— Вы ужъ лучше бы оставили насъ, м-ръ Раддль,— сказала м-съ Клоппинсъ,— въ вашемъ присутствіи, я полагаю, ей никогда не придти въ себя.

Съ этимъ мнніемъ согласились вс безъ исключенія леди, и м-ръ Раддль принужденъ былъ выйти. Ему отрекомендовали удалиться на задній дворъ, гд онъ и погулялъ около четверти часа. По истеченіи этого времени, м-съ Бардль воротилась къ нему съ торжествующимъ лицомъ и объявила, что онъ можетъ, если угодно, войти въ комнату, но съ условіемъ — вести себя какъ можно осторожне въ отношеніи своей жены. Конечно, онъ не думаетъ оскорбить грубымъ обхожденіемъ деликатныя чувства бдной женщины, но Мери-Анна иметъ, къ несчастью, такую слабую комплекцію, и если не заботиться о ней, какъ о нжномъ цвточк, м-ръ Раддль можетъ потерять ее совершенно неожиданнымъ образомъ, и это, разумется, будетъ служить ему горькимъ упрекомъ на всю жизнь. Вс эти и подобныя рчи м-ръ Раддль выслушалъ съ великою покорностью и скоро воротился въ гостиную, кроткій и смирный какъ ягненокъ.

— A я вдь еще васъ не познакомила, м-съ Роджерсъ,— сказала м-съ Бардль.— Вотъ это м-ръ Раддль, сударыня, м-съ Клоппинсъ, сударыня, м-съ Раддль, сударыня …

— Родная сестрица м-съ Клоппинсъ, сударыня,— дополнила м-съ Сандерсъ.

— Право?— сказала м-съ Роджерсъ граціознымъ тономъ.— Скажите пожалуйста, какъ это мило!

М-съ Раддль улыбнулась очень сладко, м-ръ Раддль поклонился, м-съ Клоппинсъ съ неописанною любезностью выразила убжденіе, что ей чрезвычайно пріятно познакомиться съ такою очаровательною леди, какъ м-съ Роджерсъ, о которой она уже давно наслышалась самыхъ лестныхъ отзывовъ. Этотъ комплиментъ былъ принятъ съ граціозной снисходительностью.

— A вы что скажете, м-ръ Раддль?— спросила м-съ Бардль.

— Я, сударыня? Ничего. Я очень радъ.

— Чему-жъ ты радуешься, болванъ?— проговорила м-съ Раддль.

— Помилуй, душа моя, какъ же ему не радоваться?— подхватила м-съ Бардль.— Онъ, да еще Томми, будутъ единственными нашими кавалерами, когда мы подемъ теперь въ Гемпстедъ, въ ‘Испанскую гостинницу’. Всякому порядочному джентльмену должно быть очень пріятно сопровождать столькихъ дамъ. Вы какъ объ этомъ думаете, м-съ Роджерсъ?

— Я совершенно согласна съ вами,— сказала м-съ Роджерсъ.

И согласились вс до одной, что м-ръ Раддль долженъ считать себя счастливйшимъ изъ смертныхъ, по поводу этой поэтической прогулки.

— Вы угадали мои чувства, милостивыя государыни,— сказалъ м-ръ Раддль, самодовольно потирая руки и обнаруживая желаніе выставить себя съ выгоднйшей стороны въ глазахъ прелестныхъ собесдницъ.— Только вотъ видите, если сказать правду, въ ту пору какъ мы хали сюда въ кабріойли …

Но при повтореніи этого слова, возбудившаго такія печальныя воспоминанія, м-съ Раддль испустила опять пронзительный звукъ, и приставила платокъ къ своимъ глазамъ. М-съ Бардль сердито нахмурила брови на м-ра Раддля, въ ознаменованіе, что ему ужъ было бы лучше воздержаться отъ всякихъ замчаній. Затмъ жилицына служанка получила приказаніе подчивать гостей.

Это было сигналомъ къ раскрытію завтныхъ сокровищъ буфета, гд помщались блюда съ апельсинами и бисквитами, одна бутылка стараго портвейна и бутылка превосходнаго индійскаго хереса, за которую въ одномъ изъ лучшихъ погребовъ заплатили ровно полтора шиллинга. Вс эти сокровища предложены были, къ наслажденію публики, отъ имени жилицы м-съ Бардль, и о нихъ-то маленькій Томми ничего не хотлъ сказать любознательной м-съ Клоппинсъ. Посл этого предварительнаго угощенья со стороны м-съ Роджерсъ, общество благополучно услось въ гомпстедскій омнибусъ, и черезъ два часа пріхало къ загороднымъ садамъ, гд процвтала ‘Испанская гостиница’. Здсь самый первый поступокъ м-ра Раддля едва не повергъ въ обморокъ его любезную супругу: онъ имлъ глупость заказать чаю на семь персонъ, считая за особую персону мастера Бардля, и это было очень опрометчиво, какъ единодушно согласились вс прекрасныя леди: маленькій Томми могъ бы, конечно, пить изъ одной чашки съ кмъ-нибудь, или пріотвдывать изъ всхъ чашекъ, когда въ комнат не будетъ трактирнаго лакея. Это избавило бы отъ лишнихъ издержекъ, и чай былъ бы одинаково душистъ и крпокъ.

Но уже не было возможности поправить этой непростительной ошибки. Чайный подносъ явился съ семью блюдечками и чашками, бутерброды были равномрно приготовлены на столько же персонъ. М-съ Бардль, по единодушному желанію, заняла первое мсто за столомъ, по правую ея руку сла м-съ Роджерсъ, по лвую — м-съ Раддль. Когда такимъ образомъ, все пришло въ надлежащій порядокъ, игривая веселость одушевила всю компанію, и разговоръ полился быстрйшимъ потокомъ.

— Какъ пріятно дышать деревенскимъ воздухомъ!— замтила м-съ Роджерсъ, испустивъ глубокій вздохъ.— Мн кажется, я бы согласилась остаться здсь на всю жизнь.

— О, не говорите этого, сударыня!— возразила м-съ Бардль съ нкоторой запальчивостью, находя, что, въ качеств домовой хозяйки, ей никакъ не слдуетъ поощрять такого образа мыслей.— Вы бы здсь не долго прожили, м-съ Роджерсъ, увряю васъ.

— Конечно, конечно,— подтвердила м-съ Клоппинсъ,— при вашей живости характера, никакъ нельзя ограничиться однообразными удовольствіями загородной жизни. И поврьте, м-съ Роджерсъ, деревня вамъ надола бы въ какія-нибудь дв и ужъ много, три недли.

— На мой взглядъ, милостивыя государыни,— замтилъ м-ръ Раддль, окидывая взоромъ все маленькое общество,— деревня хороша собственно для одинокихъ особъ, которымъ нтъ надобности заботиться о комъ бы то ни было, и о которыхъ тоже не заботится ни одна душа въ мір. Для такихъ особъ, обманутыхъ въ своихъ ожиданіяхъ, надеждахъ, мечтахъ, деревня, скажу я вамъ, настоящій кладъ.

Трудно было, на мст несчастнаго джентльмена, придумать рчь, боле несообразную съ положеніемъ одной изъ присутствующихъ особъ. Само собою разумется, что м-съ Бардль залилась горькими слезами и потребовала, чтобъ ее немедленно вывели изъ-за стола. Мастеръ Бардль зарыдалъ навзрыдъ.

— И вотъ, сударыня, кто бы мотъ подумать,— завопила, м-съ Раддль, обращаясь къ жилиц своей пріятельницы, — кто бы могъ подумать, что несчастной женщин суждено всю жизнь, съ глаза на глазъ, прозябать съ такимъ неотесаннымъ извергомъ, который, какъ видите, даже неспособенъ питать уваженіе къ ея полу.

— Право, душенька, я не имлъ никакого намренія,— сказалъ м-ръ Раддль,— я вдь это такъ.

— Что такъ?— взвизгнула м-съ Раддль съ выраженіемъ величайшаго презрнія.— Что такъ? Извольте идти вонъ, сударь! Не могу тебя видть, глупое животное!

— Не горячись пожалуйста, Мери-Анна,— сказала м-съ Клоппинсъ.— Ты ршительно не бережешь себя, моя милая. Уйдите, Раддль, сдлайте милость: вы не умете обращаться съ своей рдкой женой.

— Я совтовала-бы вамъ, сэръ, кушать чай гд-нибудь подальше отъ насъ, въ другой комнат,— сказала м-съ Роджерсъ, вынимая изъ ридикюля бутылочку со спиртомъ.

М-съ Сандерсъ, хлопотавшая все это время около бутербродовъ,— выразила такое-же мнніе, и м-ръ Раддль принужденъ былъ удалиться.

Съ его уходомъ, м-съ Бардль поспшила приподнять и заключить въ свои объятія возлюбленнаго сына, что произвело нкоторую суматоху за столомъ, такъ какъ мастеръ Бардль, барахтаясь въ материнскихъ объятіяхъ, зацпился сапогами за чайный подносъ и опрокинулъ нсколько чашекъ. Но извстно всему міру, что истерическіе припадки между дамами, несмотря на шумный и болзненный характеръ, оканчиваются весьма скоро и безъ всякихъ печальныхъ послдствій: м-съ Бардль, влпивъ два или три поцлуя своему сынку, почувствовала неимоврную отраду на своей душ, и, прихлебывая чай, не могла никакъ сообразить, отчего это ей вдругъ сдлалось такъ дурно.

Въ эту самую минуту послышался стукъ колесъ подъзжавшаго экипажа. Леди заглянула въ окно и увидла извощичью карету, остановившуюся передъ воротами сада.

— Гость да гость, хозяину радость,— сказала м-съ Сандерсъ.

— Какой-то джентльменъ, — сказала м-съ Раддль.

— Ахъ, да вдь это м-ръ Джаксонъ, тотъ молодой человкъ, что служитъ въ контор господъ Додсона и Фогга!— вскричала м-съ Бардль.— Что бы это значило? Неужто м-ръ Пикквикъ ршился наконецъ заплатить неустойку?

— Вроятне всего, онъ одумался и предлагаетъ вамъ руку,— сказала м-съ Клоппинсъ.

— Какой неповоротливый джентльменъ!— воскликнула м-съ Роджерсъ.— Чтобы ему поторопиться!

М-ръ Джаксонъ между тмъ, впродолженіе всхъ этихъ обсужденій и догадокъ, сообщалъ какія-то замчанія долговязому и неуклюжему парню въ черныхъ панталонахъ, который вышелъ изъ экипажа съ толстой ясеневою палкой въ рук. Кончивъ эти переговоры, молодой человкъ снялъ шляпу и, разглаживая волосы, подошелъ къ тому мсту, гд засдали прекрасныя леди.

— Что новаго? Что случилось, м-ръ Джаксонъ.

— Здравствуйте, милостивыя государыни. Прошу извинить, mesdames, если я васъ нсколько обезпокоилъ, но законъ, сударыня, законъ прежде всего.

Съ этими словами, м-ръ Джаксонъ улыбнулся, отвсилъ всей компаніи общій поклонъ и еще разъ пригладилъ свои волосы. М-съ Роджерсъ — замтила своей сосдк, что это былъ прекраснйшій молодой человкъ.

— Я былъ сперва y васъ въ Гозуэлльской улиц,— началъ м-ръ Джаксонъ,— и когда мн сказали, что вы здсь, я нанялъ карету и пріхалъ сюда. Наши дожидаются васъ въ Сити, м-ръ Бардль.

— Неужели!— воскликнула изумленная вдова, безпокойно подпрыгивая на своемъ стул.

— Да-съ,— отвчалъ Джаксонъ, закусывая нижнюю губу.— Имъ надобно видть васъ сегодня, сію-же минуту: дло не терпитъ ни малйшей отсрочки. Додсонъ именно такъ выразился, и то же повторилъ Фоггъ. Я затмъ и нанялъ карету, чтобъ привести васъ съ собою.

— Какъ это странно!— воскликнула м-съ Бардль.

Вс подтвердили, что это дйствительно очень странно, и вс единодушно согласились, что дло по всей вроятности, заключаетъ въ себ необыкновенную важность, иначе Додсонъ и Фоггъ не прислали бы своего письмоводителя. Само собою разумется, что м-съ Бардль должна хать немедленно въ Сити.

Въ этомъ необыкновенно поспшномъ требованіи двухъ знаменитыхъ юристовъ Лондона не было натурально ничего унизительнаго для м-съ Бардль, и она даже гордилась этимъ до нкоторой степени, воображая, что это обстоятельство естественнымъ образомъ возвыситъ ее въ глазахъ жилицы, нанимавшей y нея первый этажъ. На этомъ основаніи, м-съ Бардль испустила глубокій вздохъ, взглянула на потолокъ, на стны и, посл минутнаго колебанія, объявила окончательно, что ужъ, длать нечего, она подетъ, потому что, кажется, ей нельзя не хать.

— Но не угодно-ли вамъ освжиться немножко посл этой поздки, м-ръ Джаксонъ?— спросила м-съ Бардель.— Рюмочку винца напримръ?

— Не знаю, право, времени-то терять нельзя, сударыня,— отвчалъ м-ръ Джаксонъ: — къ тому-же со мной здсь пріятель,— продолжалъ онъ, указывая на джентльмена съ ясеневою тростью.

— Ахъ, просите его сюда, сэръ,— сказала м-съ Бардль.

— Попросите къ намъ вашего пріятеля,— подтвердила м-съ Роджерсъ.

— Нтъ, покорно васъ благодарю, сударыни, это будетъ неудобно,— сказалъ м-ръ Джаксонъ.— Пріятель мой не привыкъ къ дамскому обществу и ужасно застнчивъ. A вотъ если вы прикажете буфетчику поднести ему хорошій стаканчикъ джину, такъ онъ, можетъ быть, не прольетъ его на землю. Не угодно-ли сдлать этотъ опытъ, м-съ Бардль?

Говоря это, м-ръ Джаксонъ ласкалъ указательнымъ пальцомъ оконечность своего носа, давая знать такимъ образомъ, что слова его надо понимать въ ироническомъ смысл.

Вслдъ затмъ, стаканчикъ джина дйствительно былъ отправленъ къ застнчивому джентльмену и застнчивый джентльменъ проглотилъ его залпомъ, закусилъ и облизнулся. М-ръ Джаксонъ тоже промочилъ горло какой-то влагой, и прекрасныя леди, вс до одной, выкушали за компанію по рюмочк мадеры. Тогда м-ръ Джаксонъ замтилъ, наконецъ, что ужъ время никакъ не терпитъ, и поэтому м-съ Сандерсъ, м-съ Клоппинсъ и маленькій Томми поспшили ссть въ карету. Было ршено, что мастеръ Томми подетъ съ своей матерью, тогда какъ другія дамы останутся подъ покровительствомъ м-ра Раддля.

— Исаакъ!— сказалъ м-ръ Джаксонъ, когда м-съ Бардль приготовлялась ссть въ карету. При этомъ молодой человкъ взглянулъ на джентльмена съ ясеневою тростью: тотъ сидлъ на козлахъ и покуривалъ сигару.

— Что?

— Вотъ это м-съ Бардль.

— О, это я давно зналъ,— отвчалъ джентльменъ, засдавшій на козлахъ.

М-съ Бардль вошла и услась, м-ръ Джаксонъ вошелъ посл нея, и карета двинулась съ мста. М-съ Бардль невольно задумалась надъ словами, произнесенными другомъ м-ра Джаксона. Какой умный народъ вс эти юристы: право!

— Странныя хлопоты бываютъ иной разъ съ этими судебными издержками!— сказалъ Джаксонъ, когда м-съ Клоппинсъ и м-съ Сандерсъ задремали на своихъ мстахъ,— я разумю издержки по вашему длу, сударыня.

— Мн очень жаль, право, что господа Додсонъ и Фоггъ не могутъ до сихъ поръ получить этихъ издержекъ,— отвчала м-съ Бардль,— но ужъ, конечно, эти лица должны иной разъ терпть и убытокъ, какъ скоро ихъ расчетъ оказывается неврнымъ.

— Вы однако жъ, какъ мн сказывали, дали имъ собственноручную расписку на всю сумму по этому длу,— сказалъ Джаксонъ.

— Да. Это сдлано для формы,— сказала м-съ Бардль.

— Разумется для формы,— отвчалъ Джаксонъ сухо.— Форма тутъ главное дло.

Скоро м-съ Бардль, убаюканная пріятной качкой экипажа, погрузилась въ сладкій сонъ. Она проснулась черезъ нсколько минутъ, когда карета внезапно остановилась.

— Ахъ, куда это мы захали!— проговорила изумленная вдова.— Додсонъ и Фогтъ кажется не здсь живутъ.

— Не здсь, да все равно,— отвчалъ Джаксонъ.— Не угодно-ли вамъ выйти, сударыня?

М-съ Бардль, протирая заспанныя глаза, вышла изъ кареты. Мсто оказалось удивительно страннымъ: большая каменная стна съ желзными воротами по середин: изнутри виднлся газовый свтъ.

— Ну, сударыни,— закричалъ джентльменъ съ ясеневою тростью, заглядывая въ карету и стараясь разбудить м-съ Сандерсъ,— выходите, сударыня.

М-съ Сандерсъ вышла. Желзныя ворота отворились, и м-съ Бардль, сопровождаемая возлюбленнымъ сыномъ, вступила въ длинный корридоръ. Кумушки ея послдовали за ней.

Комната, куда он вошли была еще странне длиннаго корридора. Ихъ обступили грязныя и неуклюжія лица.

— Что это за мсто?— спросила м-съ Бардль, озадаченная множествомъ пытливыхъ взоровъ, обращенныхъ на нее.

— Это одна изъ нашихъ публичныхъ конторъ,— отвчалъ Джаксонъ, озираясь назадъ и разглядывая спутницъ м-съ Бардль.— Смотрите въ оба. Исаакъ!

— Все обстоитъ какъ слдуетъ,— отвчалъ джентльменъ съ ясеневою тростью.

И они спустились по маленькой лстниц въ галлерею перваго этажа.

— Вотъ мы и пришли,— сказалъ наконецъ Джаксонъ, бросая вокругъ себя радостные взоры.— Все теперь исполнено, м-съ Бардль, по законной форм.

— Что это значитъ?— сказала м-съ Бардль, чувствуя сильнйшее біеніе сердца.

— A вотъ я вамъ объясню, сударыня,— отвчалъ Джаксонъ, отводя ее въ сторону,— не бойтесь ничего, м-съ Бардль. Не было на свт человка деликатне Додсона, сударыня, или въ нкоторомъ смысл, человколюбиве Фогга. По обязанностямъ службы, имъ слдовало взыскать съ васъ законнымъ порядкомъ судебныя издержки, и они, какъ видите, выполнили эту обязанность съ тонкою деликатностью, оказывая всякую пощаду и снисхожденіе вашимъ нжнымъ чувствамъ. Вы будете впослдствіи вспоминать объ этомъ не иначе, какъ съ великимъ наслажденіемъ, сударыня. Это Флить, сударыня, долговая тюрьма. Желаю вамъ спокойной ночи, м-съ Бардль. Прощай, Томми.

Сказавъ это, Джаксонъ поклонился и ушелъ въ сопровожденіи джентльмена съ ясеневою палкой. Вдовица осталась на попеченіи другого джентльмена съ ключемъ въ рукахъ. То былъ тюремщикъ. М-съ Бардль завизжала, Томми заревлъ, м-съ Клоппинсъ отпрянула назадъ, м-съ Сандерсъ вскрикнула и всплеснула руками. Передъ ними стоялъ м-ръ Пикквикъ, собиравшійся въ эту пору освжиться ночнымъ воздухомъ, и подл м-ра Пикквика стоялъ м-ръ Самуэль Уэллеръ, который, увидвъ м-съ Бардль, почтительно снялъ шляпу и отвсилъ ей низкій поклонъ.

— Не безпокойте эту женщину,— сказалъ тюремщикъ, обращаясь къ м-ру Уэллеру,— она только что пришла къ намъ.

— Зачмъ? Для чего?

— Она арестантка.

— Кто-жъ ее арестовалъ?

— Додсонъ и Фоггъ.

— За что?

— За неустойку по судебнымъ издержкамъ.

— Урра! — вскричалъ Самуэль, поспшно надвая шляпу.— Эй! Іовъ, Іовъ!— завопилъ онъ, побжавъ по галлере.— Бгите сейчасъ къ м-ру Перкеру и зовите его сюда. Гд старшина?

Но не было отвта на этотъ вопросъ: Іовъ Троттеръ мигомъ сообразилъ сущность возложеннаго на него порученія и бросился стремглавъ съ лстницы перваго этажа. М-съ Бардль грянулась на холодный полъ и обмерла серьезно, искренно, первый разъ въ своей жизни.

Глава XLVII.

Юридическая профессія господъ Перкера и Лоутона, Додсона и Фогга.— Мистеръ Винкель выступаетъ на сцену подъ вліяніемъ необыкновенныхъ обстоятельствъ, побждающихъ, наконецъ, закоренлое упорство великаго человка.

Нетерпливый и бурный въ своихъ движеніяхъ, Іовъ Троттеръ бросился по направленію къ Гольборну и бжалъ посреди дороги, то по мостовой, то по канав, смотря по тому, какъ видоизмнялся его путь встрчными толпами женщинъ, мужчинъ, дтей, извозчиковъ и кучеровъ. Онъ остановился перевести духъ только на Грэинскомъ сквер, передъ воротами судебной палаты, гд можно было навести справку о настоящемъ мстопребываніи м-ра Перкера. Но несмотря на величайшую поспшность, употребленную м-ромъ Троттеромъ, дло повернулось вовсе не такъ скоро, какъ можно было ожидать. Прошло добрыхъ полчаса, какъ ворота Грэина были уже заперты, когда онъ подошелъ къ нимъ. Іовъ отправился къ прачк м-ра Перкера, жившей гд-то въ Грэинскомъ переулк y своей замужней дочери, н когда онъ отыскалъ эту особу, прошло слишкомъ четверть часа посл того, какъ обыкновенно запирались тюремныя ворота. Прачка сообщила адресъ м-ра Лоутона, котораго надлежало въ ту пору отыскивать въ общей зал трактира ‘Сорока’, и когда, наконецъ, м-ръ Троттеръ выполнилъ порученіе Самуэля, на часахъ ближайшей башни прогудло десять.

— Вы ужъ черезчуръ опоздали, любезный,— сказалъ м-ръ Лоутонъ,— сегодня не попадете назадъ въ тюрьму. Гд вы будете ночевать?

— Обо мн тужить нечего,— отвчалъ Іовъ, — засну гд-нибудь подъ мостомъ и дло съ концомъ. Но нельзя-ли отыскать теперь м-ра Перкера и объяснить ему все дло, такъ, чтобы завтра поутру онъ отправился туда какъ можно раньше?

— Мудреная задача,— отвчалъ Лоутонъ, посл минутнаго размышленія.— Перкеръ не любитъ, когда отрываютъ его отъ домашнихъ занятій, но такъ какъ здсь рчь идетъ о м-р Пикквик, то, пожалуй, попытаться не мшаетъ. Надобно нанять кабріолетъ на счетъ конторы.

Остановившись на этомъ, м-ръ Лоутонъ взялъ шляпу, извинился передъ товарищами, пировавшими за общимъ столомъ, отправился на ближайшую биржу и, взявъ извозчика, приказалъ ему хать на Россель-Скверъ, въ квартиру м-ра Перкера.

Въ тотъ день y м-ра Перкера былъ большой парадный обдъ, какъ объ этомъ тотчасъ-же можно было догадаться по великолпному освщенію гостиной, откуда неслись торжественные звуки фортепьяно. Запахъ лакомыхъ блюдъ, распространившійся отъ кухни до крыльца, окончательно убждалъ въ этой догадк. Въ числ гостей м-ра Перкера были: м-ръ Сникксъ, секретарь компаніи страхованія жизни, м-ръ Прози, знаменитый стряпчій, три адвоката, одинъ комиссіонеръ банкротскаго суда, директоръ изъ Темпля и ученикъ его, одноглазый молодой джентльменъ, подававшій блистательныя надежды и выступившій на юридическое поприще ученымъ трактатомъ о хлбныхъ законахъ. Были еще и другія, боле или мене знаменитыя особы. Когда доложили о внезапномъ прибытіи письмоводителя изъ конторы, м-ръ Перкеръ, оставивъ гостей, пошелъ въ столовую, гд, при слабомъ свт кухонной свчи, дожидались его м-ръ Лоутонъ и м-ръ Іовъ Троттеръ.

— Здравствуйте, Лоутонъ,— сказалъ м-ръ Перкеръ, затворяя дверь.— Что новаго? Не полученъ-ли какой-нибудь пакетъ съ послдней почтой?

— Нтъ, сэръ,— отвчалъ Лоутонъ,— вотъ этотъ человкъ присланъ къ вамъ отъ м-ра Пикквика, сэръ.

— Отъ Пикквика?— сказалъ адвокатъ, быстро поворачиваясь къ Іову.— Ну, въ чемъ-же дло?

— Додсонъ и Фогтъ арестовали м-съ Бардль за неустойку ея по судебнымъ издержкамъ,— отвчалъ Троттеръ.— Теперь она въ тюрьм, сэръ.

— Право?— воскликнулъ м-ръ Перкеръ, опуская руки въ карманы и облокачиваясь на буфетъ.

— Точно такъ, сэръ,— подтвердилъ Іовъ.— Передъ начатіемъ этого процесса, Додсонъ и Фогтъ взяли съ нея собственноручную росписку, по которой она обязалась имъ выплатить за вс издержки немедленно посл приговора, произнесеннаго судомъ присяжныхъ. По этой росписк она и сидитъ теперь въ тюрьм.

— Вотъ какъ! Ну, признаюсь,— сказалъ Перкеръ, вынимая об руки изъ кармановъ и энергически ударяя щиколками правой руки ладонь лвой,— съ такими умнйшими канальями мн еще не приходилось имть дла.

— О, да, сэръ, это самые удивительные практиканты, какихъ только я зналъ!— замтилъ Лоутонъ.

— Удивительные!— подтвердилъ Перкеръ.— Передъ ними исчезаетъ всякая юридическая опытность и самое тонкое знаніе законовъ.

— Справедливо, сэръ, справедливо,— отвчалъ Лоутонъ.

Принципалъ и его подчиненный разсуждали еще нсколько минутъ о необыкновенной проницательности господъ Додсона и Фогга, при чемъ лица и глаза ихъ просіяли удивительнымъ блескомъ, какъ будто имъ удалось сдлать одно изъ самыхъ геніальныхъ открытій человческаго ума. Когда, наконецъ, мало-по-малу они оправились отъ своего изумленія, Іовъ Троттеръ сообщилъ остальныя подробности порученія, возложеннаго на него Самуэлемъ. Перкеръ задумчиво опустилъ голову и вынулъ изъ кармана часы.

— Завтра, ровно въ десять, я буду имть честь увидть м-ра Пикквика,— сказалъ адвокатъ.— Самуэль разсуждаетъ очень умно. Скажите ему это.— Не хотите-ли рюмку вина, Лоутонъ?

— Нтъ, сэръ,— покорно благодарю.

— То есть да, хотите вы сказать,— отвчалъ адвокатъ, поворачиваясь къ буфету за рюмками и графиномъ.

Лоутонъ не сдлалъ никакихъ возраженій, потому что въ отрицаніи его дйствительно подразумвался утвердительный отвтъ. Онъ только обратился къ м-ру Іову и спросилъ его довольно громкимъ шопотомъ: какъ онъ думаетъ: портретъ, висвшій надъ каминомъ, не представляетъ-ли удивительнаго сходства съ особой м-ра Перкера? На что Іовъ, какъ и слдуетъ, отвчалъ, что дйствительно представляетъ. Когда вино было налито, Лоутонъ выпилъ за здоровье м-съ Перкеръ и ея дтокъ, м-ръ Іовъ за здоровье Перкера. Затмъ они раскланялись и ушли, каждый въ свою сторону. Перкеръ воротился къ гостямъ, письмоводитель въ трактиръ ‘Сорока’, Іовъ — на Ковентъ-Гарденской рынокъ провести ночь, гд Богъ пошлетъ.

На другой день, въ десять часовъ утра, минута въ минуту, аккуратный адвокатъ постучался y дверей м-ра Пикквика, которыя и были, съ великою поспшностью, отворены Самуэлемъ.

— М-ръ Перкеръ, сэръ,— сказалъ Самуэль, докладывая о прибытіи гостя своему господину, который сидлъ y окна въ задумчивой поз.— Очень радъ, сэръ, что вы теперь случайно пожаловали къ намъ. Старшина желаетъ, кажется, переговорить съ вами, сэръ.

Перкеръ бросилъ на Самуэля многознаменательный взглядъ, давая знать, что онъ понимаетъ, какъ должно вести себя при настоящихъ обстоятельствахъ. Пикквикъ, разумется, не долженъ знать, что за нимъ, Перкеромъ, посылали. Затмъ м-ръ Перкеръ прошепталъ что-то на ухо Самуэлю.

— Неужели! Вы не шутите, сэръ?— сказалъ Самуэль, отступая назадъ въ припадк величайшаго изумленія.

Перкеръ кивнулъ и улыбнулся.

М-ръ Самуэль Уэллеръ взглянулъ на адвоката, потомъ на м-ра Пикквика, потомъ на потолокъ, потомъ опять на Перкера, оскалилъ зубы, засмялся, захохоталъ и, наконецъ, схвативъ шляпу, опрометью бросился изъ комнаты безъ малйшихъ объясненій.

— Что это значитъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, бросая на Перкера изумленный взглядъ.— Что привело моего слугу въ такое загадочное состояніе?

— О, ничего, ничего,— отвчалъ Перкеръ.— Потрудитесь-ка перессть сюда, сэръ, поближе къ столу. Мн надобно переговорить съ вами о многомъ.

— Какія это y васъ бумаги?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, когда адвокатъ положилъ на столъ пачку документовъ, перевязанныхъ краснымъ снуркомъ.

— Бумаги по длу вдовы Бардль и Пикквика, почтеннйшій,— отвчалъ м-ръ Перкеръ, развязывая узелъ зубами.

М-ръ Пикквикъ пододвинулъ стулъ, услся и бросилъ весьма суровый взглядъ на своего юридическаго патрона.

— A вамъ не нравится это дло?— сказалъ адвокатъ, продолжая развязывать узелъ.

— Вы должны знать это, сэръ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Очень жаль,— отвчалъ Перкеръ,— потому что о немъ-то собственно мы и должны разсуждать съ вами сегодня.

— Кажется, я просилъ васъ, Перкеръ, чтобы вы никогда не заводили со мной рчи объ этомъ процесс, перебилъ скороговоркой м-ръ Пикквикъ.

— Полноте, почтеннйшій, полноте,— отвчалъ адвокатъ, посматривая искоса на своего сердитаго кліента.— Рчь пойдетъ y насъ своимъ чередомъ: я затмъ и пришелъ къ вамъ. Угодно-ли вамъ выслушать, почтеннйшій, что я намренъ сказать? Если покамстъ не угодно, я могу подождать. Торопиться не къ чему. На всякій случай, я принесъ съ собой газету. Ваше время будетъ и моимъ. Располагайте мною.

Съ этими словами адвокатъ перебросилъ ногу на ногу, развернулъ газетный листокъ и сдлалъ видъ, будто углубился въ чтеніе какой-то статьи.

— Ну, ужъ такъ и быть,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, вздохнувъ изъ глубины души,— говорите, что y васъ на ум. Я готовъ слушать. Старая исторія, я полагаю?

— Не совсмъ, почтеннйшій, не совсмъ,— отвчалъ Перкеръ, свернувъ газету и укладывая ее въ свой карманъ.— Вдова Бардль, просительница, находится теперь въ этихъ самыхъ стнахъ, извстно-ли вамъ это, сэръ?

— Извстно.

— Очень хорошо. A знаете-ли вы, сэръ, по какому поводу и на какомъ законномъ основаніи заключили сюда вдову Бардль?

— Знаю. По крайней мр, я слышалъ объ этомъ отъ Самуэля,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, съ притворной безпечностью.

— И Самуэль, смю сказать, представилъ вамъ врнйшій отчетъ объ арестованіи вдовы. Теперь, почтеннйшій, позвольте предложить вамъ первый вопросъ: должна-ли эта женщина остаться здсь?

— Остаться здсь!

— Да, почтеннйшій, должна-ли она остаться здсь?— повторилъ Перкеръ, облокотившись на спинку стула и устремивъ пристальный взглядъ на своего кліента.

— Какъ вы можете объ этомъ меня спрашивать?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Это зависитъ отъ Додсона и Фогга: вы знаете это очень хорошо.

— Я ничего не знаю, почтеннйшій,— возразилъ Перкеръ съ твердостью.— Только позвольте вамъ замтить, что это не зависитъ отъ Додсона и Фогга. Вы знаете людей, почтеннйшій, такъ же, какъ я ихъ знаю. Это зависитъ единственно, исключительно и ршительно отъ васъ, почтеннйшій.

— Отъ меня!— вскричалъ м-ръ Пикквикъ, длая судорожное движеніе на своемъ стул.

Адвокатъ произвелъ двойной стукъ по крышк своей табакерки, открылъ ее, зацпилъ большую щепоть и, закрывая табакерку, опять энергически повторилъ:

— Отъ васъ, почтеннйшій.

М-ръ Пикквикъ остолбенлъ.

— Да, почтеннйшій,— продолжалъ Перкеръ, разнюхивая табакъ,— я говорю, что немедленное освобожденіе вдовы Бардль или постоянное ея заключеніе въ этой тюрьм зависитъ отъ васъ, и только отъ васъ однихъ. Выслушайте меня внимательно, терпливо, безъ всякаго огорченія и досады, иначе вы только вспотете и надсадите свою грудь, нисколько не уяснивъ сущности этого дла. Итакъ, почтеннйшій, я говорю и утверждаю, что никто, кром васъ, не можетъ освободить вдову Бардль изъ этого логовища нравственнаго уничиженія и нищеты, и вы только въ состояніи положить разумный конецъ этому процессу, вручивъ господамъ Додсону и Фоггу вс судебныя издержки какъ за себя самого, такъ и за вдову. Не горячитесь, почтеннйшій, прошу васъ объ этомъ всепокорнйше.

Въ продолженіе этой рчи м-ръ Пикквикъ и краснлъ, и блднлъ, и негодованіе его едва не обнаружилось въ самыхъ сильныхъ порывахъ, однакожъ онъ удержалъ себя и угомонился. Перкеръ, между тмъ, зацпилъ еще щепоть табаку и продолжалъ съ новымъ одушевленіемъ:

— Я видлъ эту женщину сегодня поутру. Уплативъ судебныя издержки, вы освобождаетесь отъ неустойки и благополучно выходите изъ тюрьмы вмст съ нею. Это первый пунктъ. Второй, главнйшій и существенный пунктъ состоитъ собственно въ томъ, что вдова Бардль даетъ добровольное собственноручное показаніе, въ форм письма ко мн, что все это дло, отъ начала до конца, было ведено по наущенію этихъ безсовстныхъ людей, Додсона и Фогга, что она, вдова Бардль, приноситъ искреннее сожалніе и раскаяніе въ томъ безпокойств, которое она, по своему неблагоразумію, причинила вамъ, почтеннйшій, и на этомъ основаніи, она проситъ меня употребить свое ходатайство передъ вами, испрашивая вашего великодушнаго прощенія.

— Вслдствіе, то есть, этихъ издержекъ, которыя я заплачу за нее!— перебилъ м-ръ Пикквикъ съ величайшимъ негодованіемъ.

— О, нтъ, почтеннйшій, вслдствіе письма, о которомъ я сейчасъ упомянулъ,— сказалъ Перкеръ торжествующимъ тономъ.— Это письмо было другою женщиною принесено въ мою контору сегодня ровно въ девять часовъ, прежде, чмъ нога моя переступила за порогъ этого зданія, и прежде, чмъ я увидлся съ вдовою Бардль. Клянусь вамъ въ этомъ своею юридическою честью.

И, вынувъ это письмо изъ пачки другихъ бумагъ, адвокатъ положилъ его подл м-ра Пикквика и потомъ принялся разнюхивать огромную щепоть табаку.

— Все-ли вы сказали?— спросилъ м-ръ Пикквикъ кроткимъ тономъ.

— Не совсмъ,— отвчалъ Перкеръ.— Не могу ручаться, что слова и выраженія росписки, представленной теперь въ судъ адвокатами вдовы, могутъ послужить для насъ достаточнымъ доказательствомъ, что противъ васъ, почтеннйшій, составленъ былъ заговоръ этими людьми. Уличить ихъ трудно. Додсонъ и Фоггъ слишкомъ умны для того, чтобъ разставить себ ловушку въ этомъ род. Но то не подлежитъ ни малйшему сомннію, что вс факты, взятые и сведенные вмст, могутъ окончательно оправдать васъ въ глазахъ всхъ разсудительныхъ людей. Благоволите теперь сами, почтеннйшій, обратить вниманіе на сущность всего дла. Сумма въ какихъ-нибудь полтораста фунтовъ съ небольшимъ, или около того, для васъ ровно ничего не значитъ. Присяжные ршили тяжбу не въ вашу пользу. Приговоръ ихъ несправедливъ, конечно, но все же они судили по крайнему своему разумнію, по долгу совсти и чести. И вотъ теперь представляется вамъ чрезвычайно легкій и удобный случай поставить себя въ самомъ выгодномъ положеніи, какого, разумется, вы никогда бы не достигли, оставаясь въ этомъ мст. И поврьте мн, почтеннйшій, пребываніе ваше въ тюрьм вс и каждый могутъ приписать только самому упорному, закоснлому и совершенно неразсудительному упрямству, которое, разумется, не длаетъ особенной чести ни вашему уму, ни сердцу. Станете-ли вы еще колебаться, какъ скоро, по одному движенію благой воли, вы можете возвратиться къ своимъ друзьямъ, къ своимъ прежнимъ занятіямъ и удовольствіямъ, освобождая въ то же время своего врнаго и преданнаго слугу, который, въ противномъ случа, былъ бы принужденъ обречь себя на вчное затворничество изъ-за вашего непростительнаго каприза. Примите въ соображеніе и то обстоятельство, что вы можете великодушно отмстить за себя, удовлетворяя благороднйшему побужденію своего сердца: вы освободите несчастную женщину изъ логовища нищеты и разврата, гд слишкомъ тяжело прозябать даже мужчин съ твердымъ характеромъ и основательнымъ разсудкомъ. Теперь спрашиваю васъ, почтеннйшій, какъ адвокатъ вашъ и вмст искренній другъ: неужели вы откажетесь отъ благопріятнаго случая привести въ исполненіе вс эти великодушныя цли по одному тому, что было бы вамъ жаль разстаться съ нсколькими фунтами, которые попадутъ въ карманъ двухъ ловкихъ негодяевъ, ненасытимыхъ въ своемъ жадномъ стремленіи къ пріобртенію богатства? Не вамъ и не мн исправить ихъ, сэръ: люди этого сорта не различаютъ никакихъ средствъ, какъ скоро идетъ дло объ ихъ прибытк. По моему, чмъ скоре развязаться съ ними, тмъ лучше. Вс эти соображенія, почтеннйшій, я представилъ на ваше благоусмотрніе весьма слабо и въ самомъ несовершенномъ вид, но я прошу самихъ васъ, усиліями собственнаго размышленія, пролить на нихъ надлежащій свтъ. Думайте и гадайте, сколько вамъ угодно: я стану терпливо дожидаться вашего отвта.

Прежде, чмъ м-ръ Пикквикъ усплъ собраться съ духомъ для произнесенія приличныхъ возраженій на эти хитросплетенные софизмы, и прежде, чмъ Перкеръ усплъ засунуть въ носъ двадцатую частицу новой щепоти табаку, снаружи послышался смутный говоръ голосовъ и затмъ кто-то постучался въ дверь.

— Ахъ, что это за неугомонная дверь!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, задержанный весьма некстати на самомъ интересномъ пункт своихъ глубокомысленныхъ соображеній.— Кто тамъ?

— Я, сэръ,— отвчалъ Самуэль, просовывая свою голову.

— Теперь я не могу говорить съ вами, Самуэль. Я занятъ въ эту минуту.

— Прошу извинить, сэръ, но тутъ васъ спрашиваетъ леди и говоритъ, что ей непремнно нужно видться съ вами.

— Я не могу видть теперь никакой леди,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, живо вообразивъ передъ собою ненавистную фигуру м-съ Бардль.

— Нтъ, сэръ, прошу извинить, вы бы не сказали этого, если бы знали, какая тутъ особа напрашивается на свиданье съ вами.

— Кто же она?

— A вотъ увидите. Прикажете впустить?

— Какъ вы думаете, Перкеръ?— сказалъ м-ръ Пикквикъ, посмотрвъ на своего адвоката.

— Я думаю, вамъ нельзя отказать, почтеннйшій.

— Браво!— закричалъ Самуэль.— Рога трубятъ, барабаны бьютъ, и на сцен — дв неожиданныя особы.

Говоря это, Самуэль Уэллеръ отворилъ дверь, и въ комнату вошелъ м-ръ Натаніель Винкель, ведя за руку ту самую молодую леди, которая нкогда, на хутор Дингли-Делл, щеголяла въ мховыхъ полусапожкахъ. На ней была теперь щегольская шляпка, прикрытая богатымъ кружевнымъ вуалемъ, и въ этомъ наряд молодая особа, робкая и застнчивая въ своей поступи, казалась еще прелестне, чмъ прежде.

— Миссъ Арабелла Алленъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, вставая со стула.

— Нтъ, почтенный другъ мой, прошу извинить,— отвчалъ м-ръ Винкель, становясь на колни,— вы видите передъ собою мою жену, м-съ Винкель.

М-ръ Пикквикъ едва могъ врить своимъ глазамъ, да и не поврилъ бы, если бы въ дйствительности этого случая не убждали его могущественнымъ образомъ улыбающаяся физіономія м-ра Перкера, съ другой — присутствіе на заднемъ план Самуэля и хорошенькой горничной, которые, повидимому, наблюдали съ живйшимъ наслажденіемъ за всми подробностями этой сцены.

— Ахъ, м-ръ Пикквикъ,— сказала Арабелла тихимъ голосомъ, какъ будто встревоженная молчаніемъ дйствующихъ лицъ,— простите-ли вы мн этотъ неблагоразумный поступокъ?

Не послдовало словеснаго отвта на этотъ вопросъ, но ученый мужъ съ великою поспшностью снялъ очки съ своего носа и, схвативъ об руки молодой леди, принялся цловать ее, какъ отецъ, и даже, можетъ быть, нсколько нжне, чмъ отецъ. Затмъ, все еще продолжая держать руку молодой леди, м-ръ Пикквикъ назвалъ м-ра Винкеля молодымъ отъявленнымъ плутомъ и приказалъ ему встать, что тотъ и выполнилъ съ большой охотой, не прежде, однакожъ, какъ разгладивъ свой носъ полями шляпы въ изъявленіе искренняго сознанія въ вин. Вслдствіе чего м-ръ Пикквикъ ударилъ его по спин нсколько разъ и потомъ радушно пожалъ руку м-ру Перкеру, который, въ свою очередь, привтствуя новобрачныхъ отъ искренняго сердца, зацпилъ изъ своей табакерки огромную щепоть табаку, достаточную для удовлетворенія, по крайней мр, полдюжины носовъ съ правильной организаціей и устройствомъ.

— Ну, дитя мое, какъ же все это случилось?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Садитесь и разскажите мн обо всемъ. Какъ она мила, Перкеръ, не правда ли?— прибавилъ м-ръ Пикквикъ, всматриваясь въ лицо Арабеллы съ такою гордостью и восторгомъ, какъ будто она въ самомъ дл была его собственная дочь.

— Красавица, почтеннйшій, красавица,— отвчалъ адвокатъ.— Не будь я самъ женатый и семейный человкъ, я позавидовалъ бы вамъ отъ всей души, любезный другъ.

Выразившись такимъ образомъ, Перкеръ задалъ тумака въ грудь любезнаго друга, и тотъ поспшилъ возвратить комплиментъ съ одинаковою ловкостью и любезностью. Посл чего они оба засмялись очень громко, но все же не такъ, какъ м-ръ Самуэль Уэллеръ, который только что усплъ влпить нсколько поцлуевъ хорошенькой горничной подъ прикрытіемъ буфетной двери.

— Я очень, очень благодарна вамъ любезный Самуэль,— сказала Арабелла съ граціозной улыбкой.— Никогда я не забуду, что вы сдлали для меня въ клифтонскомъ саду.

— О, это намъ было ни почемъ, сударыня,— отвчалъ Самуэль. — Я только помогалъ природ, сударыня, какъ выразился однажды докторъ передъ матерью мальчика, котораго онъ уморилъ, выпустивъ изъ него кровь.

— Что вы стоите, Мери? Садитесь, душенька,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, прерывая эти комплименты.— Ну, начнемъ теперь съ начала. Какъ давно вы обвнчались?

Арабелла бросила робкій взглядъ на своего счастливаго властелина, и тотъ отвчалъ:

— Третьяго дня только.

— Только третьяго дня!— повторилъ м-pъПикквикъ.— Что-жъ вы длали вс эти три мсяца?

— Вотъ именно такъ: отдайте намъ отчетъ во всемъ, что вы длали,— перебилъ Перкеръ.— Пикквику, видите ли, нужно знать, на какіе пустяки вы потратили это драгоцнное время.

— Исторія очень проста,— отвчалъ м-ръ Винкель, взглянувъ на свою застнчивую подругу,— прежде всего я не вдругъ уговорилъ Арабеллу бжать со мною, и когда, наконецъ, она согласилась, мы долго не могли найти удобнаго случая привести въ исполненіе свой планъ. Мери также должна была выждать срокъ {Въ Англіи слуги и служанки, перемняя свои мста, обязаны извщать объ этомъ своихъ господъ по крайней мр за одинъ мсяцъ впередъ. Господа, въ свою очередь, отсылая слугъ, предупреждаютъ ихъ объ этомъ мсяцемъ раньше. Прим. перев.}, прежде, чмъ могла она оставить свое мсто, a безъ ея содйствія мы ничего бы и не сдлали.

— Выходитъ, стало быть,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, успвшій этимъ временемъ надть свои очки и еще разъ полюбоваться на юную чету,— выходитъ, стало быть, что вы дйствовали систематически и методически. Очень хорошо. A знаетъ-ли вашъ братъ обо всхъ этихъ вещахъ?

— О, нтъ, нтъ!— воскликнула поблднвшая Арабелла.— Добрый м-ръ Пикквикъ, онъ долженъ узнать объ этомъ отъ васъ, только отъ однихъ васъ. Братъ мой слишкомъ вспыльчивъ, необузданъ въ своихъ дйствіяхъ, и притомъ онъ такъ заинтересованъ въ пользу этого друга своего, м-ра Сойера, что, право, мы можемъ опасаться отъ него ужасныхъ послдствій, если онъ не услышитъ объ этой исторіи изъ собственныхъ вашихъ устъ, добрый м-ръ Пикквикъ.

— Конечно, конечно,— сказалъ Перкеръ съ важностью.— Вы должны принять это дло на себя, почтеннйшій. Эти молодые люди будутъ, натурально имть уваженіе къ вашимъ лтамъ, и вы можете привести ихъ въ предлы приличнаго благоразумія. Вамъ надобно предупредить зло въ самомъ начал и вы одни только въ состояніи охолодить горячую кровь.

Адвокатъ понюхалъ табаку и сомнительно покачалъ головою.

— Вы забываете, мой ангелъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ кроткимъ и нжнымъ тономъ,— вы забываете, что я арестантъ въ долговой тюрьм и, слдовательно, не могу распоряжаться своими дйствіями.

— О, нтъ, добрый м-ръ Пикквикъ, я никогда не забывала этого,— отвчала Арабелла.— никогда я не переставала думать, какъ вы должны были страдать и мучиться въ этомъ страшномъ мст, но я надялась и была уврена, что, принимая участіе въ нашей судьб, вы откажетесь отъ жестокихъ плановъ относительно своей собственной жизни. Вы только одни можете помирить меня съ братомъ. Онъ единственный мой родственникъ, м-ръ Пикквикъ, и безъ вашего великодушнаго ходатайства я подвергаюсь опасности потерять его навсегда. Что длать? Я поступила неосторожно, слишкомъ неосторожно, и чувствую, что виновата передъ нимъ кругомъ.

Съ этими словами бдняжка Арабелла закрыла свое личико платкомъ и заплакала горько.

Эти слезы произвели, казалось, могущественное впечатлніе на воспріимчивую душу великаго человка, но когда м-съ Винкель, осушивъ заплаканные глазки, принялась ласкать его и упрашивать самыми нжными и мелодическими звуками, какіе когда-либо вырывались изъ женской груди, м-ръ Пикквикъ почувствовалъ внезапно какую-то странную неловкость и, не зная, повидимому, что ему длать, началъ энергически потирать свои очки, носъ, подтяжки, затылокъ и штиблеты.

Замтивъ эти несомннные признаки нершимости и душевнаго колебанія, м-ръ Перкеръ, извщенный, повидимому, заблаговременно обо всхъ подробностяхъ, относившихся къ настоящему положенію молодой четы, привелъ въ юридическую ясность и то не мене важное обстоятельство, что м-ръ Винкель старшій до сихъ поръ еще не зналъ ничего о роковой перемн въ судьб своего сына, который, по естественному ходу вещей, основываетъ вс свои будущія надежды на любви и неизмнной привязанности отца. Очень и очень вроятно, что отецъ перестанетъ однажды навсегда питать родительскую любовь къ сыну, какъ скоро этотъ сынъ будетъ хранить въ тайн великое событіе своей жизни. На этомъ основаніи м-ръ Пикквикъ, дйствуя по долгу совсти и чести, долженъ сперва похать въ Бристоль къ м-ру Аллену и потомъ немедленно отправиться въ Бирмингемъ для свиданія съ м-ромъ Винкелемъ старшимъ. Не подлежитъ ни малйшему сомннію, что м-ръ Винкель старшій иметъ основательное и законное право считать м-ра Пикквика, въ нкоторой степени, опекуномъ, совтникомъ и наставникомъ своего сына и, слдовательно, м-ръ Пикквикъ, какъ честный и благородный человкъ, обязанъ лично сообщить старику изустно обо всхъ подробностяхъ этого дла и равномрно показать степень участія, которое онъ самъ непосредственно принималъ и принимаетъ въ судьб молодой четы.

Къ этому времени весьма кстати подоспли м-ръ Топманъ и м-ръ Снодграсъ, которые, съ своей стороны, каждый по своему, подтвердили и укрпили вс доказательства краснорчиваго адвоката. Наконецъ, м-ръ Пикквикъ, совершенно запутанный и сбитый съ толку, заключилъ Арабеллу въ свои объятія и объявилъ положительно, что она можетъ длать съ нимъ все, что ей угодно.

Лишь только это слово сорвалось съ языка почтеннаго старца, Самуэль Уэллеръ бросился со всхъ ногъ въ галлерею и отправилъ Іова Троттера къ знаменитому м-ру Пеллю съ порученіемъ, чтобы этотъ ученый джентльменъ вручилъ подателю формальную бумагу, по которой онъ, Самуэль, иметъ право выйти изъ тюрьмы вслдствіе удовлетворенія своего кредитора. Нтъ надобности говорить, что эта бумага, на всякій случай, изготовлена была заблаговременно въ тотъ же самый день, когда совершился достопамятный арестъ. Устроивъ это дло, Самуэль поспшилъ употребить весь свой запасъ наличныхъ денегъ на покупку двадцати пяти галлоновъ пива, предложенныхъ на угощеніе всмъ обитателямъ Флита, безъ различія возраста и пола. Затмъ м-ръ Уэллеръ прокричалъ ‘ура’ и, удовлетворивъ такимъ образомъ первымъ порывамъ восторженнаго чувства, погрузился мало-по-малу въ свое обычное созерцательное состояніе духа.

Въ три часа пополудни м-ръ Пикквикъ бросилъ прощальный взглядъ на свою маленькую комнату и отправился въ тюремную контору, сопровождаемый на дорог многочисленной толпою арестантовъ, изъ которыхъ каждый усердно добивался чести пожать ему руку на прощаньи. Великій человкъ раскланивался со всми, и взоръ его, казалось, повсюду распространялъ утшеніе и отраду.

— Перкеръ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, подзывая къ себ изъ арестантовъ одного молодого человка,— вотъ это м-ръ Джингль, о которомъ я говорилъ вамъ.

— Очень хорошо, почтеннйшій,— отвчалъ Перкеръ, вглядываясь пристально въ физіономію Джингля.— Завтра поутру я увижусь съ вами, молодой человкъ. Надюсь, это свиданіе никогда не исчезнетъ изъ вашей памяти, сэръ.

Джингль почтительно поклонился и, прикоснувшись дрожащею рукой къ протянутой рук м-ра Пикквика, удалился молча.

— Іова, кажется, вы уже знаете?— сказалъ м-ръ Пикквикъ, представляя этого джентльмена.

— Этого плута? Очень знаю,— отвчалъ Перкеръ добродушнымъ тономъ.— Ухаживайте за своимъ пріятелемъ и ожидайте меня завтра къ первому часу, слышите?

— Слушаю, сэръ,— отвчалъ Іовъ.

— Ну, нтъ-ли еще чего, почтеннйшій?— спросилъ адвокатъ.

— Ничего,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Самуэль, передали вы отъ моего имени маленькій пакетъ своему тюремному хозяину?

— Какъ же, сэръ, передалъ.

— Что-жъ онъ?

— Расплакался пуще всякаго ребенка и сказалъ, что въ жизнь никого не видывалъ и не знавалъ великодушне васъ. Онъ только проситъ, не можете-ли вы привить къ нему сильную чахотку, для того, видите-ли чтобы ему поскоре можно было соединиться со своимъ старымъ другомъ, который недавно умеръ въ этихъ стнахъ. Другого пріятеля онъ уже не надется отыскать въ здшнемъ мст.

— Бдняга!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Ну, прощайте, друзья мои. Благослови васъ Богъ!

Съ этимъ прощальнымъ словомъ м-ръ Пикквикъ, сопровождаемый громогласными напутствіями многочисленной толпы, взялъ своего адвоката за руки и вышелъ изъ тюрьмы, проникнутый боле грустными и печальными ощущеніями, чмъ какія наполняли его сердце при первоначальномъ вступленіи въ этотъ замокъ. Увы, сколько несчастныхъ и погибшихъ существъ оставлялъ онъ за собою!..

Посл веселаго вечера, проведеннаго въ гостиниц ‘Коршуна и Джорджа’, м-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ, поутру на другой день, катились по большой дорог въ наемной карет. Самуэль сидлъ сзади въ особо устроенной сидйк.

— Сэръ!— сказалъ м-ръ Уэллеръ своему господину.

— Что скажете?— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, выставляя свою голову изъ окна экипажа.

— Не худо бы этимъ лошадкамъ поваляться мсяца три въ долговой тюрьм.

— Зачмъ это?

— A вотъ мы посмотрли бы тогда, какъ бы он поскакали!— воскликнулъ м-ръ Уэллеръ, потирая руки.

Глава XLVIII.

Мистеръ Пикквикъ, при содйствіи Самуэля Уэллера, пытается смягчить ретивое мистера Бенжамена Аллена и укротить ярость мистера Роберта Сойера.

М-ръ Бенъ Алленъ и неразлучный другъ его, Бобъ Сойеръ, сидли въ маленькой комнат позади аптеки и ли телячьи котлетки, принесенныя для ихъ завтрака изъ ближайшаго трактира. ли они и разсуждали, между прочимъ, о надеждахъ пріобрсти со временемъ независимое состояніе посредствомъ благородной профессіи, которой посвящена была дятельность м-ра Сойера, преемника Нокморфа.

— И выходитъ, что это вещь сомнительная, любезный другъ,— сказалъ Бобъ Сойеръ, продолжая нить разговора.

— Что такое сомнительно?— спросилъ м-ръ Бенъ Алленъ, выпивая стаканъ пива для изощренія своихъ умственныхъ силъ.

— Надежды-то мои сомнительны, мой милый.

— Ахъ, да, ты все толкуешь о своихъ надеждахъ, я и забылъ. Да, братъ, это все еще покамстъ in nubibus, за горами, за долами, a на дл просто выходитъ дрянь.

— Бдные люди покровительствуютъ мн превосходно, нечего и говорить,— сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ посл минутнаго размышленія.— Они стучатся безъ умолку въ мои ворота каждую ночь, таскаютъ лкарства изъ моей аптеки съ удивительнымъ постоянствомъ, и семейства ихъ размножаются такъ, что и подумать страшно. Скоро вотъ будетъ шесть родинъ чуть-ли не въ одну ночь, и я ужъ заране получилъ приглашенія отъ всхъ этихъ родильницъ.

— Это хорошо,— замтилъ м-ръ Бенъ Алленъ, разрзывая котлетку.

— Недурно, если хочешь, только оно было бы гораздо лучше, еслибъ подвернулся хоть одинъ паціентъ, который могъ бы платить шиллинга по два за визитъ. Практика огромная, нечего сказать, и я описалъ ее высокимъ слогомъ въ здшнихъ газетахъ, да что въ томъ толку?

— Послушай, Бобъ,— сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ, вытирая губы салфеткой и устремивъ глаза на лицо своего друга,— вотъ что я скажу теб.

— Что?

— Теб слдуетъ, мой милый, безъ малйшаго замедленія и отсрочки, овладть тысячью фунтовъ сестры моей, Арабеллы.

— То есть капиталомъ въ тысячу фунтовъ стерлинговъ, положенныхъ на ея имя въ Англійскій банкъ для приращенія законными процентами,— добавилъ Бобъ Сойеръ, выражаясь юридическимъ слогомъ.

— Именно такъ,— подтвердилъ Бенжаменъ.— Деньги должны быть въ ея рукахъ, какъ скоро она достигнетъ совершеннолтія или выйдетъ замужъ. Совершеннолтіе ея исполнится черезъ годъ, и если ты теперь же возьмешь свои мры, черезъ мсяцъ она непремнно должна быть твоей женою. Мой совтъ теб, Бобъ: не звай и куй желзо, пока горячо.

— Сестра твоя — премилеиькая двушка, это мы знаемъ съ тобой оба,— сказалъ Робертъ Сойеръ,— но только есть въ ней одинъ неисправимый недостатокъ, любезный другъ.

— Какой?

— Страшный недостатокъ: отсутствіе изящнаго вкуса. Арабелла не любитъ меня.

— Вотъ вздоръ! Она еще сама, вроятно, не знаетъ, что она любитъ,— сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ презрительнымъ тономъ.

— Можетъ быть,— замтилъ м-ръ Бобъ Сойеръ,— но, во всякомъ случа, думать надобно, что она отлично знаетъ то, чего не любитъ, a это, по моему мннію, прескверная статья.

— Желалъ бы я знать, чортъ побери,— сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ, скрежеща зубами и выражаясь скоре, какъ голодный дикарь, раздирающій волчью шкуру, чмъ скромный молодой джентльменъ, разрзывающій въ настоящую минуту котлетку изъ телячьяго мяса: — желалъ бы я знать, не завладлъ-ли какой-нибудь негодяй сердчишкомъ этой двчонки? Я бы растерзалъ его, какъ собаку.

— Я всадилъ бы въ него свинцовую пулю,— сказалъ м-ръ Сойеръ, отрывая свои губы отъ кружки пива. И если бы онъ остался живъ, я самъ бы сдлалъ операцію и доканалъ бы его на мст.

М-ръ Бенжаменъ Алленъ нсколько минутъ смотрлъ разсянно на своего друга и потомъ сказалъ:

— Ты никогда не объяснялся съ нею, Бобъ?

— Никогда.

— Отчего же?

— Я видлъ, что это будетъ безполезно.

— Вздоръ! Ты долженъ высказать ей все напрямикъ не позже, какъ сегодня вечеромъ, — возразилъ Бенъ Алленъ съ отчаянной энергіей.— Арабелла должна быть твоею, или … или мн придется употребить свою власть.

— Посмотримъ,— сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ,— посмотримъ.

— Да, посмотримъ,— отвтилъ Бенъ Алленъ свирпымъ тономъ. Онъ пріостановился на нсколько секундъ и затмъ продолжалъ голосомъ, дрожащимъ отъ внутренняго волненія.— Ты любилъ ее съ дтскихъ лтъ, мой другъ, любилъ, когда мы вмст съ тобой ходили въ приходскую школу. И что-жъ? Эта двчонка даже еще въ ту пору издвалась надъ твоими чувствами. Помнишь ли, какъ однажды, со всею горячностью дтской любви, ты упрашивалъ ее принять бисквиты и яблочные пирожки, опрятно сложенные въ маленькій пакетецъ изъ оберточной бумаги?

— Помню,— сказалъ Бобъ Сойеръ.

— Вдь она, кажется, не приняла этого подарка?

— Не приняла. Она сказала, что пакетъ слишкомъ долго лежалъ y меня въ карман и отъ пирожковъ слышался весьма непріятный запахъ.

— Такъ, такъ. И посл этого мы сами ихъ съли. Негодная двчонка!

Пораженные этимъ непріятнымъ воспоминаніемъ, друзья нахмурили брови и безмолвно смотрли другъ на друга.

Между тмъ, какъ продолжалось это засданіе и мальчишка въ сромъ балахон смотрлъ на остатки лакомыхъ кусковъ, долженствовавшихъ посл завтрака поступить въ его безконтрольное владніе,— по улицамъ Бристоля катился довольно странный экипажъ темно-зеленаго цвта, похожій отчасти на бричку, отчасти на карету, запряженный въ одну лошадь темно-бурой шерсти, которою управлялъ на козлахъ странный дтина угрюмой наружности, въ панталонахъ грума и въ кучерскомъ кафтан. Старыя леди весьма часто, изъ экономическихъ разсчетовъ, присваиваютъ своимъ экипажамъ наружность этого рода. Въ настоящей колымаг тоже сидла старуха.

— Мартынъ! — сказала старуха, обращаясь къ угрюмому джентльмену на козлахъ.

— Что прикажете?— отвчалъ угрюмый джентльменъ, притрогиваясь къ полямъ своей шляпы.

— Ступайте къ м-ру Сойеру.

— Я туда и ду.

— Ну, хорошо. Такъ ступайте же.

Кучеръ воодушевилъ темно-бураго коня тремя ударами огромнаго бича съ нахлесткой, и черезъ нсколько минутъ колымага остановилась y воротъ квартиры м-ра Роберта Сойера, преемника Нокморфа.

— Мартынъ!

— Чего изволите?

— Попросите мальчишку постоять здсь на улиц и покараулить.

— Я самъ буду караулить ее, сударыня,— отвчалъ Мартынъ, укладывая бичъ съ нахлесткой наверху экипажа.

— Нтъ, нтъ, этого я не позволю ни подъ какимъ видомъ, Мартынъ,— сказала запальчивая леди,— ваше личное свидтельство будетъ очень важно, и вы должны идти со мной въ этотъ домъ. Въ продолженіе всего свиданія вы должны безотлучно стоять подл меня. Слышите?

— Слышу.

— Ну, такъ Что-жъ вы еще стоите?

— Ничего, сударыня.

Сказавъ это, угрюмый джентльменъ потихоньку сошелъ съ колеса, на которомъ стоялъ нсколько минутъ, придерживаясь лвой рукою за верхъ колымаги, подозвалъ къ себ мальчишку въ сромъ балахон, отворилъ дверцы, спустилъ подножки и, засунувъ руки во внутренность экипажа, вытащилъ оттуда старую леди съ такою же безцеремонностью, какъ будто она была коробочкой или сундукомъ.

— Ахъ, Боже мой, какъ я взволнована, Мартынъ!— воскликнула старая леди. — Я вся дрожу теперь.

М-ръ Мартынъ кашлянулъ и крякнулъ, но ничмъ больше не выразилъ своей симпатіи. Старушка оправилась мало-по-малу и взошла на крыльцо въ сопровожденіи м-ра Мартына. Завидвъ ее изъ окна, м-ръ Бенжаменъ Алленъ и Бобъ Сойеръ поспшили убрать на скорую руку спиртуозные напитки, опрокинули скляночку съ духами для истребленія табачнаго запаха и затмъ выступили оба съ полною готовностью свидтельствовать глубочайшее почтеніе и преданность вошедшей гость.

— Васъ-ли я вижу, милая тетушка!— воскликнулъ м-ръ Бенъ Алленъ.— Какъ это великодушно съ вашей стороны, что вы ршились удостоить насъ своимъ визитомъ! Имю честь представить вамъ, тетушка, м-ра Сойера, друга моего, Боба, о которомъ я уже давно говорилъ вамъ по поводу, знаете…

Тутъ м-ръ Бенъ Алленъ склонился надъ ухомъ своей тетки и шопотомъ произнесъ имя своей сестры, такъ однакожъ, что вс и каждый явственно могли разслышать слово ‘Арабелла’.

— Любезный Бенжаменъ,— сказала старушка, задыхаясь отъ внутренняго волненія и трепеща всмъ тломъ съ головы до ногъ,— не тревожься, мой другъ, житейское дло, но ты долженъ оставить меня на нсколько минутъ съ м-ромъ Сойеромъ. Мн надобно переговорить съ нимъ.

— Бобъ, не угодно-ли теб отправиться съ моей тетушкой въ аптеку?— сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ,— отвчалъ Робертъ Сойеръ съ докторскою важностью.— Пожалуйте сюда, сударыня. Не бойтесь ничего. Мы васъ мгновенно поставимъ на ноги, сударыня, не сомнвайтесь въ этомъ. Ну-съ, прошу покорно.

Съ этими словами м-ръ Бобъ Сойеръ усадилъ старую леди въ кресла, заперъ дверь, слъ подл нея и расположился выслушать терпливо исчисленіе болзненныхъ симптомовъ, представлявшихъ его воображенію перспективу существенныхъ выгодъ для докторской его профессіи.

Посл кратковременнаго молчанія старушка нсколько разъ покачала головой и заплакала навзрыдъ.

— Это ничего,— сказалъ Бобъ Сойеръ успокоительнымъ тономъ.— Маленькое разстройство нервовъ. Это вздоръ, сударыня. Мы дадимъ вамъ камфорной водицы, по три раза въ день, на ночь — успокоительная микстура.

— Охъ, я не знаю, съ чего и какъ начать, м-ръ Сойеръ,— сказала старая леди,— ужасно, ужасно!

— Вамъ нтъ надобности начинать, сударыня,— отвчалъ молодой докторъ.— Я могу и безъ вашего объясненія понять сущность вашей болзни. У васъ не въ порядк голова, сударыня.

— Нтъ, м-ръ Сойеръ, сердце не въ порядк,— сказала старая леди съ глубокимъ вздохомъ.

— Плевое дло, сударыня, опасности ни малйшей,— отвчалъ Бобъ Сойеръ.— Засоренъ желудокъ.

— М-ръ Сойеръ!— вскричала старуха, привскакивая съ мста.

— Безъ всякаго сомннія,— подтвердилъ врачъ.— Стоитъ только благовременно принять медицинскія мры, и все какъ рукой сниметъ.

— М-ръ Сойеръ,— сказала старая леди, проникнутая величайшимъ негодованіемъ,— или вы ршились заране нанести мн дерзкое оскорбленіе, или поведеніе ваше объясняется тмъ, что вы не понимаете цли моего визита. Никакая медицинская сила, вс ваши порошки и микстуры не въ состояніи были предупредить того, что случилось въ недавнее время на моихъ глазахъ. Нечего терять словъ съ вами, молодой человкъ, я позову племянника,— заключила старушка, судорожно повертывая въ рукахъ свой ридикюль и вставая съ мста.

— Остановитесь, сударыня,— сказалъ Бобъ Сойеръ,— кажется, я дйствительно васъ не понялъ. Не угодно-ли теперь объяснить, что такое случилось?

— Племянница моя, м-ръ Сойеръ,— сказала старая леди,— сестра вашего пріятеля …

— Такъ, сударыня — сказалъ Робертъ, пожираемый на этотъ разъ величайшимъ нетерпніемъ, потому что старая леди, несмотря на внутреннее волненіе, говорила протяжно, съ разстановкой, какъ и вс старухи.— Такъ, сударыня, такъ.

— Моя племянница, Арабелла, за три дня передъ этимъ отпросилась навстить мою сестру, другую свою тетку, содержательницу женскаго пансіона въ трехъ миляхъ отъ города. Передъ заведеніемъ ея вы можете увидть ракитовый палисадникъ, замчательный въ своемъ род, и нсколько старыхъ развсистыхъ дубовъ.

На этомъ мст старушка пріостановилась, чтобы отереть слезы.

— Ахъ, сударыня, пусть чортъ ихъ поберетъ, эти ракитовые кусты!— вскричалъ Робертъ, совершенно забывая свою докторскую сановитость и осанку.— Говорите скоре, ради Бога.

— Сегодня утромъ,— начала опять старая леди медленно и съ разстановкой,— сегодня утромъ она, то есть моя племянница…

— Воротилась назадъ, я полагаю,— сказалъ Робертъ съ великимъ одушевленіемъ.— Такъ, что ли?

— Нтъ, м-ръ Сойеръ, совсмъ не такъ. Она писала ко мн…

— Письмо, разумется. Что-жъ она говоритъ?

— Она говоритъ… то есть не говоритъ, a пишетъ,— и вотъ, мн бы хотлось сообщить Бенжамену это извстіе не вдругъ, a постепенно, чтобы, знаете, не разстроить его пылкаго чувства,— она пишетъ ко мн, что … письмо это y меня въ карман, м-ръ Сойеръ, но я забыла очки въ карет, a безъ очковъ я никакъ бы не могла указать на это мсто,— бда со слпыми глазами, м-ръ Сойеръ! Ну, да, словомъ сказать, племянница моя пишетъ что она уже замужемъ.

— Что-о-о?— закричалъ во весь голосъ м-ръ Бобъ Сойеръ.

— Замужемъ,— повторила старая леди.

Больше уже ничего не слышалъ м-ръ Бобъ Сойеръ. Онъ опрометью бросился изъ аптеки въ другую комнату и закричалъ богатырскимъ голосомъ:

— Бенъ, другъ мой, она удрала!

Лишь только эта оглушительная всть достигла до ушей м-ра Бена Аллена, дремавшаго этимъ временемъ за конторкой, какъ вдругъ онъ быстро вскочилъ на ноги и, не говоря дурного слова, ринулся стремглавъ на м-ра Мартына и, запустивъ свою руку за галстухъ этого невиннаго джентльмена, выразилъ очевидное намреніе задушить его на томъ самомъ мст, гд стоялъ онъ, понуривъ голову и почесывая затылокъ. Бурный и ршительный въ своихъ движеніяхъ, возбужденныхъ внезапными порывами отчаянія, молодой человкъ приступилъ къ выполненію своего намренія, обнаруживая вмст силу богатыря и опытность хирурга.

М-ръ Мартынъ, принадлежавшій къ разряду джентльменовъ, не одаренныхъ особенною силой краснорчія или убжденія, покорился этой операціи на нсколько секундъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ философа, готоваго ко всякимъ приключеніямъ. Убдившись, однакожъ, что эта шутка въ скоромъ времени можетъ отнять y него всякую надежду на полученіе хорошаго жалованья и даровой квартиры въ этомъ подлунномъ мір, онъ пробормоталъ какое-то метафизическое возраженіе и съ одного размаха повалилъ молодого человка на полъ. Но какъ об руки м-ра Бена Аллена зацпились за его галстухъ, то, увлеченный силою падающей тяжести, онъ грянулся и самъ по тому же направленію. Когда такимъ образомъ они лежали и барахтались, дверь аптеки отворилась и внезапно вошли два неожиданныхъ постителя — м-ръ Пикквикъ и м-ръ Самуэль Уэллеръ.

При взгляд на эту сцену, Самуэль вообразилъ что м-ръ Мартынъ, по всей вроятности, нанялся въ этомъ врачебномъ заведеніи за условленную сумму принимать какія-нибудь сильныя лкарства или выдержать, эксперимента ради, какіе-нибудь болзненные пароксизмы, или по временамъ глотать ядъ, чтобы испытать на себ дйствительность какихъ нибудь новйшихъ антидотовъ, или, наконецъ, производить какіе-нибудь другіе, боле или мене смлые, опыты съ благородною цлью увеличить массу медицинскихъ свдній и удовлетворить пылкой любознательности двухъ молодыхъ профессоровъ медицинской науки. Находясь подъ вліяніемъ этого впечатлнія, Самуэль стоялъ спокойно на одномъ мст, опустивъ руки въ карманы, и смотрлъ съ великимъ участіемъ на результатъ этого интереснаго эксперимента. Другого рода впечатлнія поразили воспріимчивую душу ученаго мужа. М-ръ Пикквикъ, съ обычной энергіей, вдругъ бросился на сражающихся джентльменовъ и закричалъ повелительнымъ голосомъ, чтобы ихъ розняли.

Это пробудило, наконецъ, дятельность м-ра Боба Сойера, который до сихъ поръ былъ, казалось, совершенно парализированъ внезапнымъ бшенствомъ своего товарища и друга. При содйствіи этого джентльмена м-ръ Пикквикъ скоро поставилъ на ноги Бена Аллена. М-ръ Мартынъ, находя неудобнымъ оставаться на полу, всталъ самъ и бросилъ вокругъ себя безсмысленно равнодушный взоръ.

— М-ръ Алленъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— что съ вами, сэръ?

— Ничего, ничего, сэръ, вотъ мы увидимъ!— отвчалъ м-ръ Алленъ свирпымъ тономъ.

— Да что такое?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, бросая взглядъ на Боба Сойера.— Здоровъ-ли онъ?

Прежде, чмъ Робертъ собрался произнести отвтъ, Бенъ Алленъ схватилъ м-ра Пикквика за руку и пробормоталъ болзненно печальнымъ тономъ:

— Сестра моя, почтенншій, сестра моя.

— О, только-то?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Мы легко можемъ уладить это дло, къ общему благополучію, я надюсь. Сестрица ваша здорова и счастлива, почтеннйшій, и я пріхалъ сюда именно затмъ, чтобы….

— Жалю, господа, что я долженъ нкоторымъ образомъ задержать ходъ этихъ пріятныхъ переговоровъ, какъ выразился однажды король, распуская парламентъ,— перебилъ м-ръ Уэллеръ, смотрвшій этимъ временемъ на стеклянную дверь,— но здсь вотъ происходитъ передъ вашими глазами другой медицинскій экспериментъ. Какая-то старушка растянулась на ковр и желаетъ, вроятно, чтобы ей сдлали ампутацію или спринцовку, или что-нибудь въ этомъ смысл.

— Ахъ, я и забылъ,— сказалъ м-ръ Бенъ Алленъ— Это моя тетка.

— Великій Боже!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Что-жъ вы стоите, господа? Бдная леди! Тихонько, Самуэль, тихонько.

— Странное положеніе для бабушки почтенныхъ лтъ!— замтилъ Самуэль, приподнимая тетку и усаживая ее въ кресла.— Эй, ты, шаромыжникъ! Принеси-ка уксуса или спирта.

Это приказаніе относилось къ мальчику въ сромъ балахон, который въ это время, поручивъ надзоръ за каретой уличному сторожу, воротился назадъ, чтобы быть свидтелемъ происходившей суматохи. Благодаря общимъ усиліямъ этого мальчишки, Самуэля и двухъ молодыхъ врачей, старая леди была, наконецъ, приведена въ чувство.

— Теперь, сэръ, потрудитесь объяснить, что, вамъ угодно было сказать,— началъ м-ръ Бенъ Алленъ обращаясь къ п-ру Пикквику.

— Я хотлъ изъяснить вамъ сэръ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ,— что сестрица ваша живетъ въ Лондон. Она здорова и счастлива.

— Какая мн нужда до ея счастья?— сказалъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ, выдлывая грозные жесты обими руками.

— Дайте мн вотъ только добраться до ея мужа: увидимъ, кто счастливъ и кто несчастливъ,— сказалъ Бобъ Сойеръ,— пусть этотъ негодяй сойдется со мной на двнадцати шагахъ: раздавлю его, уничтожу, размозжу…

— Остановитесь, сэръ,— прервалъ м-ръ Пикквикъ.— Вы должны знать напередъ, къ кому обращаются ваши угрозы, и прошу васъ имть въ виду прежде всего, что почтенный джентльменъ, котораго вы злословите безъ всякаго основанія и причины, былъ, есть и будетъ моимъ искреннимъ другомъ.

— Кто же онъ?— сказалъ м-ръ Бобъ Сойеръ.

— Его имя, сэръ, его имя!— закричалъ Бенъ Алленъ.

— М-ръ Натаніэль Винкель!— отвчалъ м-ръ Пикквикъ съ удовольствіемъ и твердостью.

М-ръ Бенжаменъ Алленъ, пораженный, какъ громомъ, этою неожиданною встью, вдребезги разбилъ очки о каблукъ своего сапога, тщательно подобралъ осколки и положилъ ихъ въ три свои кармана. Затмъ, скрестивъ руки на груди, онъ закусилъ губы и бросилъ свирпый взглядъ на кроткія черты м-ра Пикквика.

— Такъ это вы, сэръ, изволили устроить эту свадьбу?— спросилъ, наконецъ, м-ръ Бенжаменъ Алленъ, скрежеща зубами.

— И вотъ, если не ошибаюсь,— подхватила старая леди,— камердинеръ этого джентльмена безпрестанно шлялся вокругъ моего дома и подговаривалъ моихъ слугъ войти въ ихъ общій замыселъ, противный моей вол. Мартынъ!

— Что угодно?— сказалъ угрюмый джентльменъ, выступая впередъ.

— Это-ли тотъ джентльменъ, котораго вы видли въ нашемъ переулк? Вы еще говорили мн о немъ сегодня поутру.

М-ръ Мартынъ, въ жизнь свою не любившій терять лишнихъ словъ, осмотрлъ Самуэля съ нотъ до головы и сквозь зубы промычалъ:

— Онъ и есть.

М-ръ Уэллеръ, не питавшій никогда предосудительной гордости въ своемъ сердц, улыбнулся на угрюмаго джентльмена и проговорилъ учтивымъ тономъ, что онъ имлъ честь видть его одинъ разъ передъ господской конюшней.

— Стало-быть, я напрасно хотлъ задушить этого врнаго челядинца?— воскликнулъ м-ръ Бенъ Алленъ.— Потрудитесь объяснить мн, м-ръ Пикквикъ, зачмъ и по какому поводу вздумалось вамъ употребить вашего слугу для выполненія злонамренныхь плановъ противъ моей сестры? Я требую отъ васъ объясненія, сэръ.

— Да, сэръ, объясните намъ это,— сказалъ Бобъ Сойеръ.

— Это настоящій заговоръ!— прибавилъ м-ръ Бенъ Алленъ.

— Злонамренный планъ,— дополнилъ Бобъ Сойеръ.

— Безчестный обманъ!— замтила старая леди.

— Чистйшее надуванье!— заключилъ м-ръ Мартынъ.

— Прошу васъ, выслушайте меня, милостивые государи,— хладнокровно и безъ гнва началъ м-ръ Пикквикъ, когда Бенъ Алленъ растянулся, наконецъ, въ креслахъ, въ которыхъ онъ обыкновенно пускалъ кровь своимъ паціентамъ.— Помощь моя молодымъ людямъ ограничивалась только тмъ, что я одинъ разъ позволилъ себ быть свидтелемъ назначеннаго свиданія между ними, и это я считалъ съ своей стороны неизбжно необходимымъ, такъ какъ, въ противномъ случа, репутація молодой двушки подвергалась нкоторой опасности, между тмъ какъ присутствіе стараго джентльмена отстраняло всякія оскорбительныя подозрнія. Больше я не принималъ никакого участія въ этомъ дл, и мн тогда въ голову не приходило, что молодые люди могутъ быть такъ скоро соединены неразрывными узами брака. При всемъ томъ прошу замтить, милостивые государи,— заключилъ м-ръ Пикквикъ съ особенной энергіей:— я бы не противопоставилъ ни малйшихъ препятствій этому браку, если бы зналъ о немъ заране.

— Слышите вы это?— сказалъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ, озирая всю компанію.

— Надюсь, вс это слышатъ,— замтилъ м-ръ Пикквикъ кроткимъ тономъ,— и вс поймутъ, сэръ, что, въ качеств единственнаго родственника своей сестры, вы не имли ни малйшаго права длать насиліе нжному чувству, принуждая ее вступить въ бракъ безъ всякаго влеченія и склонности сердечной. Это было слишкомъ неделикатно и жестоко съ вашей стороны. Что-жъ касается моего молодого друга, супруга сестры вашей, сэръ, онъ стоитъ съ вами на одной ступени, если не выше, въ лстниц общественныхъ отношеній, и если вы не будете въ моихъ глазахъ оказывать ему приличное уваженіе, я готовъ заране отказаться отъ всякихъ дальнйшихъ объясненій по этому предмету.

— Ко всему этому, почтенные господа, позволю себ и я прибавить малую толику,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, выступая впередъ.— Прибавленіе мое состоитъ вотъ въ чемъ: одинъ изъ васъ назвалъ меня плутомъ. За что, позвольте спросить? Разв я похожъ на плута?

— Ахъ, Самуэль, это не иметъ никакой связи съ нашимъ дломъ,— перебилъ м-ръ Пикквикъ,— прикусите свой языкъ.

— Да ужъ я объ этомъ не хлопочу, сэръ,— отвчалъ Самуэль,— только есть тутъ своя особая исторія. Этотъ джентльменъ, можетъ статься, забралъ себ въ голову, что тутъ была еще прежде сердечная зазноба, a я вотъ могу доложить всмъ вамъ, господа, что ничего тутъ не было въ этомъ род, потому что молодая леди сказала съ самаго начала, что она терпть его не можетъ. Никто, стало быть, не перебивалъ ему дороги, и конецъ былъ бы всегда одинъ и тотъ же, если бы даже молодая леди никогда не видала м-ра Винкеля. Вотъ все, что я желалъ замтить, почтенные господа, и я надюсь, что слова мои облегчили душу этого джентльмена.

Послдовала кратковременная пауза за этими утшительными замчаніями. Наконецъ, м-ръ Бенъ Алленъ поднялся съ своего мста и торжественно объявилъ, что онъ никогда больше не увидитъ лица своей сестры, и вслдъ затмъ м-ръ Бобъ Сойеръ, наперекоръ лестному увренію Самуэля, произнесъ страшную клятву мщенія противъ соперника, перебившаго ему дорогу.

Но когда это дло приняло такимъ образомъ характеръ грозный и жестокій, м-ръ Пикквикъ нашелъ внезапно сильную союзницу въ старой леди, которая, казалось, была сильно поражена и растрогана доказательствами ученаго мужа, представленными въ защиту молодой четы. Твердою стопой старушка подошла къ м-ру Бенжамену Аллену и краснорчиво изложила передъ нимъ нкоторыя соображенія и размышленія примирительнаго свойства. Оказалось, по ея словамъ, что человкъ иной разъ самъ не знаетъ, гд упадетъ, гд встанетъ, гд найдетъ, гд потеряетъ, и что, стало быть, чмъ меньше толковать объ этомъ, тмъ лучше. Къ тому же, что сдлано, того не передлаешь, и что прошло, того ужъ не воротитъ никакая человческая сила. Притомъ, надо сказать правду, бда еще далеко не такъ велика, какъ можно было ожидать, и, слдовательно, въ строгомъ смысл, нтъ здсь никакихъ основательныхъ поводовъ тужить и горевать, кручиниться, бситься или выходить изъ себя. На все это м-ръ Бенжаменъ Алленъ отвчалъ, что, не думая нисколько обижать своей тетушки, или оскорблять кого бы то ни было, онъ однакожъ позволяетъ себ здсь, какъ и въ другихъ случаяхъ, имть собственныя свои мннія и расзчеты. Основываясь, въ настоящемъ случа, на этихъ разсчетахъ, онъ положительно убжденъ, что будетъ имть удовольствіе ненавидть свою сестру вплоть до гробовой доски.

Наконецъ, когда эта свирпая ршимость повторена была около полсотни разъ, старая леди внезапно вскочила съ мста и, величественно вздергивая свой почтенный носъ, пожелала освдомиться и узнать, по какому это поводу, и за что про что потерялъ къ ней всякое уваженіе ея собственный племянникъ, котораго она отлично помнила еще до его рожденія, лтъ двадцать пять назадъ, котораго потомъ, еще глупымъ ребенкомъ, держала на колняхъ, няньчила на рукахъ, кормила араурутомъ, и проч., и проч.?

Между тмъ какъ старушка, въ силыныхъ и рзкихъ выраженіяхъ, распекала м-ра Бена Аллена за его непослушаніе и буйный характеръ, Бобъ Сойеръ и м-ръ Пикквикъ держали уединенную бесду въ другой комнат, гд, какъ можно было замтить, молодой человкъ нсколько разъ прикладывалъ свои уста къ черной бутылк, производившей, повидимому, весьма живительное вліяніе на вс черты его лица. Скоро онъ ршительно повеселлъ и, наконецъ, схвативъ бутылку, выбжалъ въ переднюю комнату и объявилъ торжественнымъ голосомъ, что намренъ предложить тостъ за счастье и здоровье м-ра и м-съ Винкель, которыхъ онъ отъ всего сердца и безъ малйшей зависти на душ поздравляетъ съ благополучнымъ бракомъ. Услышавъ это, м-ръ Бенъ Алленъ быстро вскочилъ съ мста и, завладвъ бутылкой, налилъ огромный стаканъ ликера, отъ котораго черезъ нсколько минутъ лицо его почернло почти такъ же, какъ бутылка. Немедленно черная бутылка обошла всю компанію, и вс, не исключая старой леди, пили здоровье новобрачныхъ съ такимъ радушіемъ, что даже самаго металлообразнаго Мартына угораздило придать своей физіономіи плнительно веселый и улыбающійся видъ.

— И вотъ теперь y насъ пойдетъ потха,— сказалъ Бобъ Сойеръ, потирая руками.— Прокутимъ всю ночь, господа.

— Очень жаль, что я долженъ воротиться въ свою гостиницу,— сказалъ м-ръ Пикквикъ. Въ послднее время я отвыкъ долго сидть по ночамъ, и къ тому же, дорога чрезвычайно утомила меня.

— Останьтесь, по крайней мр, выпить съ нами чаю, м-ръ Пикквикъ,— сказала старуха ласковымъ тономъ.

— Нтъ, покорно васъ благодарю,— отвчалъ этотъ джентльменъ.

Мы должны признаться, что ласковость и вниманіе старой леди были главнйшими побужденіями, заставившими м-ра Пикквика преждевременно собраться домой. Онъ думалъ ежеминутно о м-съ Бардль, и каждый взглядъ старушки, привтливый и ласковый, бросалъ его въ холодный потъ.

Узнавъ о намреніи м-ра Пикквика отправиться на другой день въ Бирмингемъ, къ отцу м-ра Винкеля, м-ръ Бенжаменъ Алленъ вызвался сопровождать его въ этотъ городъ, и они условились, что почтовый экипажъ будетъ ожидать ихъ въ девять часовъ утра. Устроивъ этотъ пунктъ, м-ръ Пикквикъ взялъ шляпу и, сопровождаемый своимъ врнымъ слугою, отправился въ гостиницу ‘Зеленаго куста’, гд, посл сытнаго ужина, погрузился въ сладкій сонъ, отдавъ напередъ необходимыя приказанія Самуэлю относительно будущей поздки.

Глава XLIX.

Путешествіе мистера Пикквика въ Бирмингемъ.

На другой день поутру, въ три четверти девятаго, почтовыя лошади остановились y гостиницы ‘Зеленаго куста.’ Когда м-ръ Пикквикъ слъ въ карету и Самуэль помстился на запяткахъ, ямщику приказано было остановиться на минуту передъ врачебнымъ заведеніемъ м-ра Боба Сойера, съ тмъ, чтобы взять оттуда новаго пассажира, м-ра Бенжамена Аллена.

Черезъ нсколько минутъ экипажъ дйствительно остановился передъ подъздомъ съ краснымъ фонаремъ и весьма четкою надписью: ‘Сойеръ, преемникъ Нокморфа’: но каково было изумленіе м-ра Пикквика, когда онъ, выставивъ свою голову изъ окна кареты, увидлъ весьма явственно, что мальчишка въ сромъ балахон усердно забиваетъ ставнями вс окна квартиры своего хозяина! При взгляд на этотъ совершенно неурочный маневръ въ ранній часъ утра, дв мысли почти въ одно мгновеніе возникли въ душ великаго человка: первая — что, по всей вроятности, скончался какой-нибудь добрый пріятель и хорошій паціентъ м-ра Боба Сойера, вторая — что самъ м-ръ Бобъ Сойерь объявилъ себя банкротомъ.

— Что такое случилось?— спросилъ м-ръ Пикквикъ мальчика въ сромъ балахон.

— A ничего, сэръ, не случилось,— отвчалъ мальчишка, открывая свой ротъ во всю длину и широту.

— Все обстоитъ благополучно, м-ръ Пикквикъ,— закричалъ Бобъ Сойеръ, внезапно появляясь y подъзда. Въ одной рук онъ держалъ кожаную сумку, мокрую и грязную, въ другой — дорожный сюртукъ и огромную шаль.— Вдь и я тоже ду, почтенный другъ.

— Вы!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Именно я, и вотъ вы увидите, какую учинимъ мы экспедицію,— отвчалъ Бобъ Сойеръ.— Эй, Самуэль, держите!

Съ этими словами, молодой докторъ медицины перекинулъ кожаную сумку на запятки, гд озадаченный Самуэль поспшилъ уложить ее въ ящикъ экипажа. Затмъ м-ръ Бобь Сойеръ съ помощью мальчишки надлъ на себя дорожный сюртукъ и, подойдя къ окну кареты, захохоталъ во все горло.

— Вдь это умора, да и только, не правда ли, дружище?— сказалъ Бобъ, вытирая слезы обшлагомъ своего рукава.

— Однакожъ, я, право, не ожидалъ, любезнйшій, что вамъ вздумается хать съ нами,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ нкоторымъ замшательствомъ.

— Вотъ въ томъ-то и штука, что вы этого не ожидали,— отвчалъ Бобъ, ухватившись за край сюртука м-ра Пикквика.— Это вдь шутка.

— Право? Такъ вы только шутите, любезнйшій?

— Разумется. Нечего хлопотать тутъ о профессіи, если сама профессія, чортъ бы ее побралъ, не хотла хлопотать обо мн. Заперъ, да и баста!

Представивъ это объясненіе, м-ръ Бобъ Сойеръ, указалъ на закрытыя окна своего заведенія и захохоталъ опять.

— Ахъ, Боже мой, на кого вы оставляете своихъ больныхъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ съ безпокойствомъ.

— На самихъ себя, то есть на произволъ натуры, почтеннйшій,— отвчалъ Бобъ Сойеръ.— Никто изъ нихъ не платилъ ни шиллинга, надо вамъ замтить. Къ тому же, если сказать правду,— продолжалъ Бобъ, понизивъ голосъ и наклонившись къ уху м-ра Пикквика,— мое отсутствіе принесетъ имъ существенную пользу: за неимніемъ другихъ лекарствъ въ аптек, я бы принужденъ быль всмъ своимъ паціентамъ раздать по порціи каломели, a это, знаете, было бы весьма непріятно. Такъ, стало быть, все къ лучшему.

На этотъ неожиданный аргументъ м-ръ Пикквикъ не могъ пріискать приличнаго отвта.

— Но это, какъ видите, двумстная карета, мой другъ,— сказалъ онъ, наконецъ, посл кратковременной паузы, — мы можемъ помститься только вдвоемъ съ м-ромъ Алленомь.

— О, на мой счетъ прошу не безпокоиться,— отвчалъ Бобь.— Самуэль и я помстимся въ сидйк на запяткахъ, и авось намъ не будетъ тсно. A здсь y подъзда будетъ приклеенъ вотъ этотъ билетикъ: ‘Сойеръ, преемникъ Нокморфа. Освдомиться о немъ, насупротивъ этого дома, y м-съ Криппсъ’.

— Это что за особа?

— М-съ Криппсъ мать моего мальчугана. ‘М-ръ Соііеръ ускакалъ сегодни поутру миль за тридцать на консультацію первыхъ столичныхъ врачей’, говоритъ м-съ Криппсъ. ‘Безъ него ничего не могли подлать. Какая-то страшная операція. Прислали за нимъ курьера. Бога ради, говорятъ, позжайте, спасите’. Дло въ томъ, почтеннйшій, что отъ этой продлки я ожидаю весьма счастливыхъ результатовъ. Если объ этой небывалой консультаціи будетъ напечатано къ здшнихъ газетахъ, такъ оно, знаете, карьера моя обдлается сама собою. A вотъ и Бенъ. Ну, пошевеливайся, дружище.

Съ этими словами м-ръ Бобъ Сойеръ подсадилъ на козлы ямщика, впихнулъ своего друга во внутренность кареты, захлопнулъ дверцы, приподнялъ подножки, прибилъ билетикъ къ уличной двери, заперъ ее, положилъ ключъ въ карманъ, вскочилъ на запятки, закричалъ ‘пошелъ!’ и прежде, чмъ м-ръ Пикквикъ усплъ сообразить и размыслить, долженъ или не долженъ Бобъ Сойеръ сопутствовать ему въ дорог, экипажъ уже катился во всю прыть, и ямщикъ весело похлопывалъ бичомъ.

Пока они хали по бристольскимъ улицамъ, веселый Бобъ, съ зелеными очками на глазахъ, велъ себя степенно и съ приличною важностью, исподволь только прибгая къ различнымъ словеснымъ остротамъ въ пользу и назиданіе м-ра Самуэля Уэллера, но какъ скоро экипажъ очутился за городомъ на большой дорог, молодой врачъ сдернулъ съ носа зеленые очки и принялся выдлывать разнообразныя практическія штуки съ цлью обратить наивящее вниманіе пшеходовъ на прозжающій экипажъ. Между этими продлками не послднее мсто занимало громогласное подражаніе звукамъ кондукторскаго рожка и маханіе въ воздух надъ поверхностью кареты малиновымъ шелковымъ платкомъ, который нарочно для этой цли былъ привязанъ къ набалдашнику дорожной палки.

— Интересно было бы знать, отчего это вс здсь останавливаются и смотрятъ на насъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, прерывая себя на самой середин одушевленной бесды, имвшей непосредственное отношеніе къ м-ру Винкелю и его молодой супруг.— Какую странность они могутъ замчать въ насъ.

— Они, безъ сомннія, заглядываются на нашу карету,— отвчалъ Бенъ Алленъ самодовольнымъ тономъ.— Здсь не привыкли видть такіе щегольскіе экипажи. Это имъ въ диковинку, смю сказать.

— Можетъ быть,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Можетъ статься. Очень вроятно. Должно быть, такъ.

Догадка м-ра Пикквика, нтъ сомннія, приняла бы для него форму дйствительнаго факта, если бы въ эту минуту, случайно выглянувъ изъ окна кареты, онъ не замтилъ, что взоры пшеходовъ вовсе не выражали того почтительнаго изумленія, на которое онъ имлъ нкоторое право разсчитывать на основаніи своихъ соображеній. Ему даже показалось, что между пшеходами и наружными пассажирами экипажа существуютъ какія-то телеграфическія сообщенія, которыя, какъ онъ догадывался теперь, могли имть близкую или отдаленную связь съ какими-нибудь выходками Роберта Сойера.

— Я надюсь,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— что втреный другъ вашъ, авось, не длаетъ никакихъ глупостей на запяткахъ.

— О, нтъ, какъ это можно,— отвчалъ Бенъ Алленъ,— Робертъ пресмирный парень, ужъ за это я ручаюсь.

Вслдъ за тмъ послдовало самое продолжительное и мастерское подражаніе звукамъ кондукторскаго рожка, сопровождаемое взвизгами и криками, которые — уже не было въ этомъ ни малйшаго сомннія — происходили изъ легкихъ и груди м-ра Роберта Сойера.

Ученый мужъ и юный его собесдникъ выразительно переглянулись другъ на друга, и затмъ м-ръ Пикквикъ, снявъ шляпу, высунулся до самой понсницы изъ окна экипажа, и это доставило ему полную возможность обозрть всю сцену.

М-ръ Бобъ Сойеръ, растопыривъ ноги во всю длину, сидлъ не на запяткахъ, но на кровл экипажа, и на голов м-ра Боба Сойера болталась надтая на бекрень шляпа Самуэля Уэллера. Въ одной рук онъ держалъ огромный бутербродъ, въ другой — плетеную бутылку удовлетворительнаго размра, и уста ею поминутно прикладывались то къ бутерброду, то къ бутылк, между тмъ, какъ въ промежуткахъ оглашалъ онъ воздухъ дикимъ воемъ или перестрливался какой нибудь шуточкой съ проходившимъ незнакомцемъ. Малиновый флагъ укрпленъ былъ въ вертикальномъ положеніи на одной изъ оконечностей кузова кареты, a м-ръ Самуэль Уэллеръ, украшенный шляпою Боба Сойера, сидлъ въ самомъ центр сидйки на запяткахъ и кушалъ бутербродъ съ одушевленнымъ аппетитомъ, при чемъ физіономія его выражала совершеннйшее удовольствіе и одобреніе всхъ поступковъ м-ра Роберта. Уже одно это могло въ высшей степени раздражить джентльмена съ характеромъ м-ра Пикквика, но это было еще не все. Въ эту самую минуту экипажъ повстрчался съ дилижансомъ, набитымъ пассажирами и внизу, и вверху на имперіал: м-ръ Бобъ Сойеръ взялъ въ одну руку шляпу, въ другую флагъ и прокричалъ во все горло троекратное ‘ура’, свидтельствуя въ то же время глубокое почтеніе встрчнымъ путешественникамъ и путешесгвенницамъ, которые помирали со смху, озирая шутовскую фигуру молодого человка.

— М-ръ Сойеръ!— вскричалъ м-ръ Пикквикъ, доведенный до самаго раздражительнаго состоянія.— М-ръ Сойеръ, сэръ!

— Э-ой!— отвчалъ этотъ джентльменъ, перегибаясь съ величайшимъ хладнокровіемь черезъ кровлю экипажа.

— Вы съ ума сошли, сэръ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Ничуть не бывало, дружище.

— Что-жъ вы длаете? Веселюсь на ваше здоровье.

— Онъ веселится!— вскричалъ м-ръ Пикквикъ въ порыв величайшаго негодованія.— Какъ вамъ не стыдно, сэръ? Уберите этотъ шутовскій красный платокъ. Я требую этого, сэръ. Самуэль, возьмите платокъ.

Прежде, чмъ Самуэль собрался исполнить волю своего господина, м-ръ Бобъ Сойеръ граціозно сдернулъ флагъ съ набалдашника палки и, уложивъ его въ карманъ, сдлалъ м-ру Пикквику учтивый поклонъ. Затмъ, не теряя лишнихъ словъ, онъ откупорилъ бутылку и выпилъ три или четыре глотка, давая знать движеніемъ руки, что онъ желаетъ м-ру Пикквику великаго благополучія и счастья. Выполнивъ этотъ маневръ съ необыкновенной быстротою, Бобъ Сойеръ бросилъ благосклонный взглядъ на м-ра Пикквика, облизнулся, закусилъ и улыбнулся.

— Ну, полно, полно, молодой человкъ, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, когда гнвъ его сталъ простывать мало-помалу.— Пожалуйста, вы не длайте этихъ глупостей, сэръ.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Бобъ,— размниваясь шляпами съ м-ромъ Уэллеромъ,— ни подъ какимъ видомъ, почтенный другъ. Признаться, я и самъ не знаю, какъ y меня до этого дошло: зда такая веселая, я и не выдержалъ.

— Разсудите сами, молодой человкъ, вдь это ни на что не похоже.

— Знаю, знаю, старшина. Ужъ будьте теперь покойны: ничего этого не будетъ.

Успокоенный этими увреніями, м-ръ Пикквикъ скрылся во внутренности кареты и поднялъ стекло, но лишь только возобновился y нихъ прерванный разговоръ, какъ вниманіе ученаго мужа было развлечено появленіемъ небольшого чернаго тла продолговатой формы передъ самымъ окномъ. Этотъ странный предметъ два или три раза стукнулся о стекло, напрашиваясь, очевидно, въ карету.

— Что это такое?— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.

— Бутылка, если не ошибаюсь,— замтилъ Бенъ Алленъ, разглядывая съ очевиднымъ участіемъ странный предметъ,— и думать надобно, что эта бутылка принадлежитъ Роберту.

Догадка оказалась совершенно врною. М-ръ Бобъ Сойеръ прицпилъ плетеную бутылку къ оконечности своей палки и, постукивая ею въ окно, выражалъ такимъ образомъ безмолвное желаніе, чтобы пріятели его, для общей пользы, освидтельствовали содержаніе этого предмета.

— Что-жъ намъ длать?— сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Эта выходка опять никуда не годится.

— Надобно, я думаю, взять бутылку,— отвчалъ Бенъ Алленъ.— Мы спрячемъ ее и не отдадимъ назадъ: это послужитъ для него наказаніемъ.

— A что? Вдь и въ самомъ дл!

— Больше тутъ и нечего длать.

Находя этотъ совтъ весьма благоразумнымъ, м-ръ Пикквикъ тихонько отворилъ окно и отцпилъ бутылку, къ очевидному удовольствію м-ра Боба Сойера, который при этой операціи залился самымъ веселымъ смхомъ.

— Что это за неугомонный весельчакъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, посматривая на своего собесдника съ бутылкою въ рукахъ.

— Да, нравъ y него очень веселый,— замтилъ м-ръ Алленъ.

— На него и сердиться нельзя,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Никакъ нельзя,— подтвердилъ Бенъ Алленъ.

Въ продолженіе обмна этими коротенькими сентенціями м-ръ Пикквикъ машинально откупорилъ бутылку.

— Что это такое?— спросилъ Бенъ Алленъ безпечнымь тономъ.

— Не знаю,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ съ такою же безпечностью.— Запахъ, кажется, довольно пріятный.

— Право?

— Кажется, такъ, a впрочемъ, утвердительно нельзя сказать.

— Не лучше-ли вамъ пріотвдать, м-ръ Пикквикъ?

— Вы такъ думаете?

— Я именно такъ думаю, иначе нельзя и узнать, что здсь такое.

Всегда готовый жертвовать своими личными чувствами и впечатлніями въ пользу ближняго, ученый мужъ приложилъ горлышко бутылки къ своимъ устамъ и втянулъ въ себя одинъ или два глотка.

— Ну, такъ Что-жъ это такое?— спросилъ Бенъ Алленъ съ нкоторымъ нетерпніемъ.

— Не знаю, право, какъ бы не ошибиться,— отвчалъ, облизываясь, м-ръ Пикквикъ.— Ну да, да, такъ и есть,— и сказалъ ученый мужъ посл вторичнаго эксперимента,— это пуншъ, ананасовый пуншъ.

М-ръ Бенъ Алленъ взглянулъ на м-ра Пикквика, м-ръ Пикквикъ взглянулъ на м-ра Бена Аллена. М-ръ Бенъ Алленъ улыбнулся, но м-ръ Пикквикъ сохранилъ степенный видъ.

— A вотъ, если мы выпьемъ все до капли, такъ это впереди послужитъ ему урокомъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Скажите, пожалуйста! Вдь и мн тоже пришло въ голову,— отвчалъ Бенъ Алленъ.— Удивительное сочувствіе.

— Ну, такъ церемониться нечего: ваше здоровье, м-ръ Алленъ.

Съ этими словами, м-ръ Пикквикъ втянулъ въ себя же вдругъ значительное количество глотковъ и потомъ передалъ бутылку Бену Аллену, который не замедлилъ послдовать его примру. Улыбки на этотъ разъ сдлались взаимными, такъ же, какъ постепенный раздлъ ананасоваго пунша.

— A вдь, если сказать правду, шутки его очень забавны,— замтилъ м-ръ Пикквикъ, осушая послднюю каплю.

— И остроумны,— подтвердилъ Бенъ Алленъ.

И въ доказательство, что м-ръ Бобъ Сойеръ былъ остроумнйшимъ изъ смертныхъ, молодой другъ его разсказалъ м-ру Пикквику презабавную исторію о томъ, какъ однажды этотъ джентльменъ схватилъ отъ пьянства сильнйшую горячку и принужденъ былъ обрить себ голову. Этотъ разсказъ былъ далеко не оконченъ, когда экипажъ остановился y трактира ‘Берклейской долины’ для смны лошадей.

— Здсь мы станемъ обдать, господа, не такъ ли?— сказалъ Бобъ Сойеръ, заглядывая въ окно.

— Обдать!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Какъ это можно? Мы прохали всего девятнадцать миль, a намъ еще остается восемьдесятъ семь съ половиною.

— Тмъ, значитъ, необходиме намъ подкрпить силы для такой дальней дороги,— возразилъ м-ръ Бобъ Сойеръ.

— Э, полноте! Что за обдъ къ половин двнадцатаго?— сказалъ м-ръ Пикквикъ, взглянувъ на свои часы.

— Ну, такъ полдничать,— отвчалъ Бобъ.— Эй, любезный! Полдникъ для трехъ персонъ, Лошади пусть постоятъ. Прикажите подать на столъ вс холодныя блюда, какія y васъ есть, бутылки дв элю, разумется,— и дайте намъ отвдать вашей лучшей мадеры.

Раздавъ эти приказанія съ необычайною суетливостью, м-ръ Бобъ Сойеръ побжалъ въ буфетъ, чтобы лично наблюдать за приготовленіями полдника. Минутъ черезъ пять онъ воротился и объявилъ, что все изготовлено на славу.

Полдникъ, по общему приговору, дйствительно оказался превосходнымъ, и вс три джентльмена съ величайшимъ аппетитомъ пили шотландскій эль и старую остъ-индскую мадеру. Плетеная бутылочка вновь наполнилась ананасовымъ пуншемъ, и, когда путешественники въ прежнемъ порядк услись на мстахъ, кондукторскій рожокъ заигралъ опять, и малиновый флагъ появился на поверхности экипажа уже безъ малйшаго сопротивленія со стороны м-ра Пикквика.

Въ город Тьюксбери, въ гостиниц ‘Желтаго хмеля’, путешественники остановились пообдать.

Шотландскій эль, мадера и портвейнъ были потребованы въ значительномъ количеств, и, сверхъ того, плетеная бутылочка наполнилась, какъ слдуеть, уже въ четвертый разъ. Подъ вліяніемъ всхъ этихъ сердцекрпительныхъ напитковъ, м-ръ Пикквикъ и Бень Алленъ покоились сладкимъ сномъ въ продолженіе тридцати миль, между тмъ какъ Бобъ Сойеръ и м-ръ Уэллеръ распвали дуэты на запяткахъ.

Было очень темно, когда м-ръ Пикквикъ впервые открылъ глаза, и выглянулъ изъ окна кареты. Хижины и сараи, разбросанные по обимъ сторонамъ дороги, грязная наружность всхъ видимыхъ предметовъ, затхлая атмосфера, груды пепла, извести, мусора, кирпичей, густые клубы дыма, поднимавшіеся къ облакамъ, изъ высочайшихъ трубъ, блескъ и мерцаніе отдаленныхъ огней, громадныя фуры, нагруженныя товарами: все это служило несомнннымъ признакомъ, что путешественники быстро приближаются къ большому промышленному городу Бирмингему.

И вотъ, наконецъ, они въ самомъ центр этого коммерческаго круговорота. На улицахъ — многочисленныя толпы ремесленниковъ, купцовъ, фабрикантовъ, рабочихъ. Смутный гулъ разнообразныхъ голосовъ вырывается изъ каждаго дома, свчи горятъ ярко во всхъ верхнихъ этажахъ, движеніе колесъ и шумъ отъ гигантскихъ машинъ потрясаютъ дрожащія стны. Неугомонный стукъ молота, бурное дыханіе паровъ, звонъ и бренчанье многочисленныхъ орудій промышленнаго производства: такова была музыка, оглушившая нашихъ путешественниковъ при възд въ Бирмингемъ.

Карета между тмъ быстро катилась изъ улицы въ улицу, по направленію къ первой городской гостиниц, гд путешественники должны были остановиться. Равнодушный къ окружающимъ предметамъ, м-ръ Пикквикъ усплъ углубиться въ сущность деликатнаго порученія, составлявшаго исключительную цль его поздки.

Деликатная сущность порученія и трудность привести его въ исполненіе удовлетворительнымъ способомъ нисколько ни уменьшались отъ добровольнаго сотоварищества м-ра Боба Сойера. Совсмъ напротивъ: м-ръ Пикквикъ чувствовалъ, что присутствіе въ настоящемъ случа, молодого человка, было для него такою честью, которой онъ никакъ не сталъ бы добиваться самъ по себ и, если сказать правду, онъ былъ бы даже очень радъ заплатить довольно значительную сумму, чтобы удалить м-ра Боба Сойера миль за пятьдесятъ отъ этого мста.

М-ръ Пикквикъ до сихъ поръ еще ни разу не видалъ м-ра Винкеля старшаго и не пользовался его личнымъ знакомствомъ, хотя два или три раза онъ писалъ къ нему весьма длинныя письма, въ которыхъ длахъ лестные отзывы о характер и нравственности его сына. Онъ понималъ теперь съ удовлетворительною ясностью, что на его мст было очень неловко представляться первый разъ въ сопровожденіи двухъ юношей весьма легкомысленной и втреной натуры.

‘Надобно, однакожъ, сдлать все, что отъ меня зависитъ’, думалъ м-ръ Пикквикъ, успокаивая по возможности свои взволнованныя чувства: — ‘я долженъ увидть его не иначе, какъ сегодня, сообразно съ общаніемъ, даннымъ его сыну. Эти молодые люди, по всей вроятности, не отстанутъ отъ меня, но я постараюсь сократить свиданіе и буду надяться, что они, изъ уваженія къ самимъ себ, станутъ вести себя прилично’.

Когда онъ успокоилъ себя этими размышленіями, карета остановилась, наконецъ, y подъзда Королевской гостиницы. Самуэль Уэллеръ, не безъ нкотораго усилія, разбудилъ Бена Аллена и вытащилъ его изъ экипажа. М-ръ Пикквикъ послдовалъ за ними. Какъ скоро имъ отвели уютный и опрятный нумеръ, ученый мужъ немедленно приступилъ съ разспросами къ слуг относительно мста жительства м-ра Винкеля.

— Близехонько отсюда, сэръ, отвчалъ слуга,— четверть мили, не боле. М-ръ Винкель завдуетъ y насъ работами на канал, и его сдлали недавно смотрителемъ буяна. Квартиру его вамъ всякій мальчишка укажетъ.

Здсь слуга какъ будто невзначай задулъ свчу, и принялся зажигать ее опять, доставляя такимъ образомъ м-ру Пикквику удобный случай предложить еще нсколько вопросовъ, если онъ этого желаетъ.

— Прикажете, сэръ, подать что-нибудь?— сказалъ слуга, приведенный въ отчаяніе молчаніемъ м-ра Пикквика.— Чаю или кофе, сэръ? Обдъ, сэръ?

— Ничего покамстъ.

— Слушаю, сэръ. Угодно вамъ заказать ужинъ, сэръ?

— Не теперь, любезный.

— Слушаю, сэръ.

Здсь онъ медленно пошелъ къ дверямъ, но остановился на полдорог, обернулся и сказалъ съ пріятной улыбкой.

— Не прикажите-ли послать къ вамъ горничную, господа?

— Пошлите, пожалуй,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Слушаю, сэръ.

— И принесите содовой воды,— сказалъ Бобъ Сойеръ.

— Содовой воды, сэръ? Слушаю, сэръ. Очень, хорошо, сэръ.

Это приказаніе, повидимому, облегчило душу честнаго слуги отъ подавляющаго груза, и онъ незамтно скрылся изъ глазъ. Трактирные служители никогда не ходятъ и не бгаютъ: y нихъ есть свой особый и таинственный способъ выкрадываться изъ комнатъ, и этотъ способъ неизвстенъ другимъ смертнымъ.

Содовая вода пробудила нкоторые слабые признаки жизненной дятельности въ особ м-ра Бенжамена Аллена: его уговорили умыться, причесаться, и онъ позволилъ Самуэлю вычистить свое платье. М-ръ Пикквикъ и Бобъ Сойеръ привели также въ порядокъ свой туалетъ, и затмъ вс трое, рука объ руку, отправились къ м-ру Винкелю, при чемъ Бобъ Сойеръ, для препровожденія времени, наполнялъ атмосферу табачнымъ дымомъ.

За четверть мили отъ первой городской гостиницы, въ тихой и уединенной улиц, стоялъ старый красный кирпичный домъ съ тремя ступеньками передъ подъздомъ, на поверхности котораго была мдная дощечка, гд крупными римскими буквами было изображено: ‘М-ръ Винкель’. Ступеньки были очень блы, кирпичи очень красны, и весь домъ казался очень чистымъ и опрятнымъ. Здсь-то, въ десять часовъ вечера, остановились м-ръ Пикквикъ, м-ръ Бенжаменъ Алленъ и м-ръ Бобъ Сойеръ.

На повторенный стукъ въ дверь къ путешественникамъ выбжала молодая хорошенькая двушка, оторопвшая отъ изумленія при взгляд на трехъ незнакомыхъ джентльменовъ.

— Дома-ли м-ръ Винкель, моя милая?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Дома.

— Можно его видть, душенька?

— М-ръ Винкель ужинаетъ, сэръ.

— Потрудитесь передать ему вотъ эту карточку, моя милая,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Мн очень жаль безпокоить м-ра Винкеля въ такой поздній часъ, но я долженъ непремнно увидаться съ нимъ сегодня. Я только-что пріхалъ въ этотъ городъ.

Двушка бросила робкій взглядь на м-ра Боба Сойера, который между тмъ разнообразными и чудодйственными гримасами спшилъ выразить достойную степень удивленія и уваженія къ молодой красавиц.

— Не угодно-ли вамъ пожаловать въ коридоръ, пока я доложу м-ру Винкелю?

И затмъ, не дожидаясь отвта, она кликнула другую служанку, которая въ ея отсутствіе должна была караулить въ коридор шляпы, сюртуки и шинели. Но черезъ минуту она воротилась опять и попросила незнакомыхъ джентльменовъ войти въ одну изъ комнатъ перваго этажа, похожую отчасти на уборную, отчасти на пріемную. Главнйшими предметами мебели здсь были: письменная конторка, рукомойникъ, бритвенный приборъ, маленькое зеркало, колодка для сапогъ, подножная скамейка, маленькій круглый столикъ, четыре стула и старинные восьмидневные часы. На мраморной полк въ углубленіи камина стояла желзная касса, и, наконецъ, дв висячихъ полки для книгъ и бумагъ служили единственными украшеніями стнъ, оклеенныхъ обоями.

— Прошу извинить, сэръ, что я заставила васъ дожидаться въ коридор,— сказала двушка, зажигая лампу и обращаясь къ м-ру Пикквику съ обворожительной улыбкой,— но я еще никогда не имла чести васъ видть, a y насъ тутъ столько всякаго народа, что, признаться, не клади плохо…

— Ничего, моя милая, стоитъ-ли тутъ извиняться? сказалъ м-ръ Пикквикъ добродушнымъ тономъ.

— Вовсе не стоитъ, душечка,— подтвердилъ Бобъ Сойеръ, протягивая об руки въ изъявленіе желанія, чтобы молодая леди не спшила уходить изъ комнаты.

Но эта ласка отнюдь не произвела благодтельнаго впечатлнія на молодую леди, и, сказавъ, что м-ръ Бобъ Сойеръ ‘возмутительный человкъ’, она прикоснулась весьма неосторожно своими нжными пальчиками въ его щек и стремительно выбжала изъ комнаты.

Лишенный общества молодой леди, м-ръ Бобъ Сойеръ, для общей потхи и собственнаго удовольствія, раскрылъ и закрылъ конторку, заглянулъ въ бумаги на книжной полк, попробовалъ замокъ въ желзной касс, примрилъ хозяйскіе сапоги и произвелъ нсколько забавныхъ экспериментовъ надъ мебелью: вс эти продлки поражали невыразимымъ ужасомъ и страхомъ м-ра Пикквика и доставляли въ то же время несказанное удовольствіе самому м-ру Бобу Сойеру.

Наконецъ, дверь отворилась, и въ комнату вошелъ низенькій старичокъ во фрак и панталонахъ табачнаго цвта, съ карточкой м-ра Пикквика въ одной рук и серебрянымъ подсвчникомъ въ другой. Походка, голова и вс черты лица напоминали въ немъ фигуру м-ра Винкеля младшаго, за исключеніемъ того только, что старичокъ былъ нсколько плшивъ.

— Здравствуйте, м-ръ Пикквикъ, здравствуйте, сэръ!— сказалъ м-ръ Винкель старшій, поставивъ подсвчникъ на столъ и протягивая свою руку.— Надюсь, вы здоровы, сэръ. Очень радъ васъ видть. Садитесь, м-ръ Пикквикъ, прошу покорно. Этотъ джентльменъ…

— Пріятель мой, м-ръ Сойеръ,— перебилъ м-ръ Пикквикъ,— другъ вашего сына.

— О!— сказалъ м-ръ Винкель старшій, бросая довольно угрюмый взглядъ на Боба.— Надюсь, вы здоровы, сэръ?

— Какъ медвдь, къ вашимъ услугамъ,— отвчалъ Бобъ Сойеръ.

— A въ этомъ другомъ джентльмен,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ,— мн пріятно рекомендовать вамъ близкаго родственника, или, лучше, самаго искренняго друга вашего сына, какъ это вы сейчасъ увидите изъ письма, которое я привезъ къ вамъ, м-ръ Винкель. Фамилія его — Алленъ, сэръ.

— Вы говорите объ этомъ господин, сэръ?— спросилъ м-ръ Винкель, указывая карточкой на Бена Аллена, который этимъ временемъ усплъ заснуть, прислонившись спиною къ стн.

М-ръ Пикквикъ только-что хотлъ отвчать на этотъ вопросъ и уже собрался исчислить, во всей полнот, достоинства и отличія фамиліи м-ра Бенжамена Аллена, какъ въ эту самую минуту остроумный и находчивый Бобъ Сойеръ ущипнулъ своего друга за руку съ тою цлью, чтобы пробудить въ немъ сознаніе своего положенія. М-ръ Алленъ взвизгнулъ и быстро вскочилъ на ноги. Затмъ, увидвъ передъ собой незнакомое лицо, онъ стремительно подошелъ къ м-ру Винкелю, взялъ его за об руки и, пробормотавъ нсколько отрывочныхъ сентенцій безъ опредленнаго значенія и смысла, спросилъ, не угодно-ли ему чего-нибудь, въ ожиданіи обда, выпить, закусить или перекусить, посл всего этого м-ръ Алленъ слъ опять на свое мсто и началъ бросать вокругъ себя безсмысленные взоры, какъ будто не имлъ онъ ни малйшаго сознанія о томъ, куда, какъ и зачмъ привела его судьба.

Положеніе м-ра Пикквика становилось тмъ боле затруднительнымъ, что м-ръ Винкель старшій не скрывалъ своего изумленія при взгляд на странное поведеніе молодыхъ людей. Чтобы разомъ покончить это дло, онъ вынулъ изъ кармана письмо и, представляя его м-ру Винкелю, сказалъ.

— Это письмо, сэръ, отъ вашего сына. Изъ содержанія его вы изволите усмотрть, что отъ вашего отеческаго вниманія и снисхожденія будетъ зависть все счастье и благосостояніе молодого человка. Прошу васъ покорнйше прочесть письмо спокойно, хладнокровно, и потомъ сказать мн откровенно, какое впечатлніе произведетъ оно на ваше родительское сердце. О важности приговора, который я буду имть честь выслушать изъ вашихъ устъ, вы можете судить уже по одному тому, что я нарочно пріхалъ сюда для свиданія съ вами и ршился, не откладывая ни одной минуты, явиться къ вамъ въ поздній часъ ночи… несмотря на такія невыгодныя обстоятельства,— заключилъ м-ръ Пикквикъ, взглянувъ искоса на своихъ молодыхъ друзей.

Посл этого вступленія м-ръ Пикквикъ поспшилъ вручить по принадлежности озадаченному м-ру Винкелю огромное посланіе его сына и затмъ, усвшись на стулъ, принялъ наблюдательную позу, подобающую джентльмену, который не чувствуетъ теперь ни малйшей тяжести на своей душ.

Старичокъ повертлъ письмо въ рукахъ, взглянулъ на углы конверта, на адресъ, на печать, придвинулъ стулъ къ круглому столику, поправилъ лампу, сломалъ печать, развернулъ бумагу и приготовился читать.

Но въ этотъ самый моментъ м-ръ Бобъ Сойеръ, казавшійся спокойнымъ въ продолженіе нсколькихъ минутъ, положилъ свои руки на колни и сдлалъ уморительную гримасу въ род тхъ, какія мы встрчаемъ на портретахъ, изображающихъ покойнаго м-ра Гримальди, знаменитаго шута. Случилось, однакожь, что м-ръ Винкель старшій, вмсто того, чтобы углубиться въ чтеніе письма, какъ разсчитывалъ Бобъ Сойеръ, устремилъ ненарокомъ пристальный взглядъ на фигуру самого Боба Сойера, и, заключая весьма основательно, что шутовская гримаса иметъ цлью осмяніе его собственной особы, старичокъ сдлалъ такую строгую и суровую мину, что черты покойнаго Гримальди мгновенно приняли выраженіе невинной скромности и смиренія.

— Вы что-то говорили, сэръ?— спросилъ м-ръ Винкель посл страшнаго молчанія.

— Нтъ, сэръ,— отвчалъ Бобъ Сойеръ смиреннымъ тономъ.

— Уврены-ли вы въ этомъ, сэръ?

— О, да, сэръ, совершенно увренъ.

— A мн показалось, что вы дйствительно говорили, сэръ,— продолжалъ старый джентльменъ тономъ выразительнаго негодованія,— вы, можетъ быть, смотрли на меня, сэръ?

— О, нтъ, сэръ, совсмъ нтъ!— отвчалъ Бобъ съ величайшею учтивостью.

— Очень радъ слышать это, сэръ,— сказалъ м-ръ Винкель старшій.

Бросивъ еще разъ сердитый взглядъ на уничтоженнаго Боба, старый джентльменъ пододвинулъ къ себ лампу и уже серьезно углубился въ чтеніе письма.

М-ръ Пикквикъ слдилъ пристально и внимательно за всми движеніями старца, по мр того, какъ онъ перебгалъ отъ одной строки къ другой, отъ первой страницы ко второй, отъ второй къ третьей, отъ третьей къ четвертой и послдней, но ни малйшее измненіе въ чертахъ лица не могло служить боле или мене правдоподобнымъ истолкованіемъ чувствованій, съ какими м-ръ Винкель старшій принялъ извстіе о супружеств своего сына, которое супружество, какъ зналъ м-ръ Пикквикъ, описывалось уже на первой страниц посл двнадцатой строки.

М-ръ Винкель прочиталъ письмо до послдняго слова, сложилъ его опять со всею тщательностью и аккуратностью длового человка, и въ то самое мгновеніе, какъ м-ръ Пикквикъ ожидалъ неминуемаго взрыва сильныхъ ощущеній, старичокъ обмакнулъ перо въ чернильницу и сказалъ совершенно спокойнымъ тономъ, какъ будто рчь шла о какой-нибудь коммерческой бездлк:

— Куда адресовать къ Натаніэлю, м-ръ Пикквикъ?

— Въ гостиницу ‘Коршуна и Джорджа’,— отвчалъ этотъ джентльменъ.

— ‘Коршунъ и Джорджъ’. A гд эта гостиница?

— На Георгіевскомъ подворь, въ Ломбардской улиц.

— Въ Сити?

— Да.

Старый джентльменъ методически записалъ адресъ на изнанковой сторон конверта, бросилъ письмо въ конторку, заперъ ее, положилъ въ карманъ связку ключей и сказалъ:

— Больше, я полагаю, ничто не можетъ удерживать васъ y меня, м-ръ Пикквикъ?

— Ничто, почтеннйшій!— вскричалъ озадаченный м-ръ Пикквикъ въ порыв негодующаго изумленія.— Ничто! И вы не намрены ничмъ больше выразить своего мннія по поводу этого великаго событія въ жизни нашего молодого друга? Вы не хотите уврить его черезъ меня въ продолженіи своего покровительства и родительской любви? И не будетъ отъ васъ ни одного ласковаго слова, ни одного привта этой юной чет? Что съ вами, м-ръ Винкель? Образумьтесь, почтеннйшій, подумайте!

— Я подумаю объ этомъ на досуг,— отвчалъ старичокъ.— На этотъ разъ мн нечего сказать. Я человкъ дловой, м-ръ Пикквикъ, и не привыкъ сгоряча пускаться на какія бы то ни было аферы. Въ настоящемъ случа я никакъ не могу одобрить этого дла: обстановка его мн ршительно не нравится. Тысяча фунтовъ — небольшая сумма, м-ръ Пикквикъ.

— Что правда, то правда, вовсе небольшая, бездльная сумма,— перебилъ Бенъ Аліенъ, проснувшійся въ эту минуту и припомнившій весьма кстати, что самъ онъ прокутилъ с_в_о_ю тысячу фунтовъ наслдства безъ малйшаго затрудненія.— Вы умный человкъ, сэръ. Вдь, онъ смышленый малый: какъ ты думаешь, Бобъ?

— Очень радъ, что вы, сэръ, признаете мое мнніе справедливымъ,— сказалъ м-ръ Винкель старшій, бросая презрительный взглядъ на Бена Аллена, продолжавшаго глубокомысленно качать головой.— Дло вотъ въ чемъ, м-ръ Пикквикъ, я позволилъ своему сыну совершить подъ вашимъ руководствомъ нсколько путешествій съ тою цлью, чтобы онъ приглядлся къ людямъ и отвыкъ отъ своихъ пенсіонныхъ привычекъ, но я никогда не уполномочивалъ его на женитьбу безъ моего согласія. Онъ знаетъ это очень хорошо. Стало быть, если мн вздумается лишить его своего отеческаго покровительства, Натаніэль не будетъ имть никакого права изумляться или стовать на меня. Впрочемъ, я буду писать къ нему, м-ръ Пикквикъ. Прощайте, спокойной вамъ ночи, сэръ. Маргарита, проводите этихъ господъ.

Все это время Бобъ Сойеръ неугомонно толкалъ м-ра Бена Аллена, поощряя его сказать что-нибудь съ своей стороны въ защиту праваго дла. На этомъ основаніи Бенъ Алленъ, безъ всякихъ предварительныхъ соображеній, вдругъ разразился краткою, но сильно патетическою рчью:

— Сэръ!— воскликнулъ м-ръ Бенъ Алленъ, раскрывъ свои мутные глаза на стараго джентльмена и размахивая вверхъ и внизъ своею правою рукою,— сэръ, стыдитесь самихъ себя … стыдитесь этихъ стнъ, сэръ!

— Какъ братъ жены моего сына, вы, конечно, превосходный судья въ этомъ дл,— отвчалъ м-ръ Винкель старшій.— Довольно объ этомъ. Прошу васъ не возражать, м-ръ Пикквикъ. Прощайте, господа.

Съ этими словами старичокъ взялъ свчу и, отворивъ дверь, учтиво попросилъ гостей освободить его отъ дальнйшихъ переговоровъ.

— Вы станете жалть объ этомъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, съ трудомъ удерживая порывы своего негодованія.

— Это мы увидимъ,— отвчалъ спокойно м-ръ Винкель старшій.— Еще разъ, господа, желаю вамъ спокойной ночи.

М-ръ Пикквикъ пошелъ на улицу сердитой стопой, въ сопровожденіи м-ра Боба Сойера, совершенно оглушеннаго непреклонно строгимъ ршеніемъ стараго джентльмена. За ними покатилась шляпа Бена Аллена, и черезъ минуту самъ Бенъ Алленъ появился на лстничной ступени y подъзда. Вс три джентльмена хранили глубокое молчаніе во всю дорогу и, не поужинавъ, разошлись въ гостиниц по своимъ спальнямъ. Углубляясь на досуг въ сущность и вроятныя послдствія своего визита, м-ръ Пикквикъ скоро пришелъ къ заключенію, что ему никакъ не слдовало отваживаться на эту поздку, не собравъ напередъ отчетливыхъ свдній о характер м-ра Винкеля старшаго, который оказался въ такой ужасной степени дловымъ человкомъ.

Глава L.

Мистеръ Пикквикъ встрчаетъ одного изъ своихъ старыхъ знакомыхъ, и этому счастливому обстоятельству читатель обязанъ поразительно интересными подробностями относительно двухъ великихъ людей, могущественныхъ и славныхъ въ литературномъ мір.

М-ръ Пикквикъ проснулся, по обыкновенію, въ восемь часовъ. Наступившее утро всего мене могло разсять въ душ великаго человка непріятныя впечатлнія, произведенныя неожиданными послдствіями вчерашняго визита. Небо было пасмурно и мрачно, воздухъ затхлъ и сыръ, улицы мокры и грязны. Дымъ лниво выходилъ изъ трубъ, какъ будто y него не хватило храбрости подняться къ облакамъ, дождь капалъ медленно и вяло, какъ будто не смя превратиться въ ливень. Боевой птухъ на трактирномъ двор, лишенный всхъ признаковъ своего обычнаго одушевленія, печально покачивался на одной ножк въ уединенномъ углу, оселъ, понуривъ голову, расхаживалъ въ созерцательномъ расположеніи духа, какъ будто въ глупой голов его мелькала мысль о самоубійств. На улиц, кром зонтиковъ, не было видно никакого предмета, и ничего не слышалось, кром паденія дождевыхъ капель.

Завтракъ былъ очень скученъ, и разговоръ между нашими путешественниками вовсе не клеился. Даже м-ръ Бобъ Сойеръ живо чувствовалъ на себ одуряющее вліяніе погоды. Онъ былъ теперь, по его собственному выраженію, ‘сбитъ съ панталыка’. М-ръ Пикквикъ и Бенъ Алленъ были тоже не въ своей тарелк.

Въ тоскливомъ ожиданіи лучшей погоды, путешественники перечитали послдній нумеръ лондонской вечерней газеты отъ первой строки до послдней, перетоптали коверъ въ своей комнат отъ перваго до послдняго рисунка, повысмотрли вс картины на стнахъ и перепробовали, безъ малйшаго успха, вс предметы для разговора. Наконецъ, м-ръ Пикквикъ, дождавшись полудня и не видя никакой перемны къ лучшему, позвонилъ и отдалъ приказаніе закладывать лошадей.

Заложили и похали. Дождь полилъ сильне, слякоть по дорог увеличивалась съ каждою минутой, и огромные куски грязи летли безпрепятственно въ открытыя окна экипажа, такъ что пассажирамъ во внутренности кареты было почти столько же неловко, какъ и тмъ, которые по-прежнему помстились на запяткахъ. При всемъ томъ, въ самомъ движеніи и живомъ сознаніи чувства дятельности заключалось уже безконечное превосходство передъ скучнымъ и томительнымъ бездйствіемъ въ скучной комнат, откуда, безъ всякой цли и намренія, приходилось смотрть на скучную улицу и дождевыя капли. Оживленные путешественники не могли понять, зачмъ и отчего они такъ долго отсрочивали свою поздку.

Когда они остановились въ Ковентри на первой станціи, паръ отъ лошадей поднялся такими густыми облаками, что затмилъ совершенно станціоннаго смотрителя, и путешественники слышали только его громкій голосъ, выходившій изъ тумана. Онъ говорилъ, что человколюбивое общество {Лондонское человколюбивое общество, Human Society, основано съ единственною цлью спасать утопающихъ. Прим. перев.}, при первой раздач премій, должно непремнно наградить его первою золотою медалью вслдствіе того, что y него достало храбрости снять шляпу съ ямщика, иначе этотъ парень неизбжно долженъ былъ бы утонуть, такъ какъ вода съ полей его шляпы лилась обильнымъ потокомъ на рукава его, грудь и шею.

— Прекрасная погода!— сказалъ Бобъ Сойеръ, поднимая воротникъ своего пальто и закрываясь шалью.

— Чудодйственная, сэръ,— подтвердилъ Самуэль Уэллеръ.— A знаете что, сэръ?

— Что?

— Случалось-ли вамъ когда-нибудь видть больного ямщика?

— Не припомню. A что?

— Въ ту пору, напримръ, когда вы были студентомъ, въ клинику вашу никогда не приносили больного ямщика?

— Нтъ, никогда.

— Я такъ и думалъ. A случалось-ли вамъ видть на какомъ-нибудь кладбищ надгробный памятникъ ямщику?

— Нтъ, не случалось.

— A мертваго ямщика видли вы когда-нибудь?

— Никогда.

— Ну, такъ никогда и не увидите,— отвчалъ Самуэль торжественнымъ тономъ.— Есть еще другой предметъ, котораго никогда не видалъ ни одинъ человкъ: это, сэръ, мертвый оселъ. Никто не видалъ мертваго осла, за исключеніемъ разв одного джентльмена въ черныхъ шелковыхъ гультикахъ, знакомаго съ одной молодой женщиной, y которой былъ козелъ. Но тотъ оселъ пріхалъ сюда изъ Франціи, и очень могло статься, что былъ онъ не изъ настоящей породы.

Въ этихъ и подобныхъ разговорахъ проходило время, пока, наконецъ, экипажъ остановился въ Дончорч. Здсь путешественники перекусили, перемнили лошадей и отправились на слдующую станцію въ Девентри, откуда черезъ нсколько часовъ благополучно прибыли въ Таучестеръ. Дождь, усиливаясь постепенно, не прекращался ни на одну минуту.

— Это, однакожъ, изъ рукъ вонъ, господа!— замтилъ Бобъ Сойеръ, заглядывая въ окно кареты, когда экипажъ остановился въ Таучестер, y подъзда гостиницы ‘Сарациновой головы’.— Не мшало бы положить этому конецъ.

— Ахъ, Боже мой!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, открывая глаза посл продолжительной дремоты.— Вы, кажется, ужасно вымокли.

— Не то чтобы ужасно, a такъ себ,— отвчалъ Бобъ,— дождь, кажется, не думаетъ церемониться съ нами.

Дождь струился крупными каплями съ его шеи, рукавовъ, локтей, колнъ, и весь костюмъ м-ра Боба, пропитанный водою, представлялъ подобіе блестящей клеенки.

— Да, какъ видите, я промокъ порядкомъ, хотя, можетъ быть, не до костей,— сказалъ Бобъ, стряхивая съ себя дождевыя капли на подобіе ньюфаундленской собаки, только что вынырнувшей изъ воды.

— Дальше, я думаю, намъ нельзя хать въ такую позднюю пору,— сказалъ Бенъ.

— Это ужъ само собою разумется,— подтвердилъ Самуэль Уэллеръ, присоединяя свои наблюденія къ общему совщанію,— лошади измучатся по-пустякамъ, и толку не будетъ никакого. Въ этой гостиниц, сэръ, превосходныя постели,— продолжалъ Самуэль, обращаясь къ своему господину,— все чисто, опрятно и уютно, какъ нельзя больше. Въ полчаса, не больше, здсь могутъ приготовить маленькій обдъ первйшаго сорта: пару цыплятъ, куропатокъ, телячьи котлеты, французскіе бобы, пироги съ дичью, жареный картофель на закуску. Мой совтъ, сэръ: переночевать здсь, если вы сколько-нибудь дорожите жизнью и здоровьемъ.

Здсь кстати подосплъ содержатель ‘Сарациновой головы’ и вполн подтвердилъ показанія м-ра Уэллера относительно комфортабельности своего заведенія, способнаго выдержать соперничество съ первыми гостиницами столицы. Къ этому онъ прибавилъ нсколько печальныхъ догадокъ относительно пресквернаго состоянія дорогъ и ршительной невозможности добыть лошадей на слдующей станціи.

— Къ тому же, господа, вы должны взять въ разсчетъ, что этотъ неугомонный дождь зарядилъ, по всей вроятности, на всю ночь, тогда какъ завтра, безъ сомннія, будетъ прекрасная погода,— заключилъ убдительнымъ тономъ содержатель ‘Сарациновой головы’

— Ну, хорошо,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— мы переночуемъ. Только мн надобно послать въ Лондонъ письмо такъ, чтобы завтра поутру оно могло быть доставлено по принадлежности, иначе, во что бы ни стало, мы должны хать впередъ.

Содержатель улыбнулся. Ничего, разумется, не могло быть легче, какъ завернуть письмо въ листъ срой бумаги и отправить его или по почт, или съ кондукторомъ вечерняго дилижанса, который продетъ изъ Бирмингэма.

— И если, сэръ, вы хотите, чтобы оно было доставлено какъ можно скоре, вамъ стоитъ только надписать на конверт: ‘вручить немедленно’. Или, всего лучше, извольте надписать, чтобы подателю за немедленное доставленіе вручили полкроны. Это ужъ будетъ врно, какъ нельзя больше.

— Очень хорошо,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— въ такомъ случа мы останемся здсь.

— Эй, Джонъ!— закричалъ содержатель одному изъ своихъ слугъ.— Свчей въ солнечный нумеръ {Въ нкоторыхъ англійскихъ гостиницахъ и трактирахъ каждый нумеръ иметъ свое особое названіе. Прим. перев.}. Развести огонь въ камин. Джентльмены перезябли.— Сюда пожалуйте, господа. Не безпокойтесь насчетъ вашего ямщика, сэръ: я пришлю его, когда вамъ угодно будетъ позвонить.— Ну, Джонъ, пошевеливайтесь.

Принесли свчи, развели огонь, накрыли на столъ, занавсы опустили, зеркала заблистали, каминъ запылалъ, и черезъ десять минутъ вс предметы въ отведенномъ нумер приняли такой благообразный, праздничный видъ, какъ будто путешественниковъ ожидали здсь давнымъ-давно и заране длали всевозможныя приготовленія для ихъ комфорта. Честь и слава содержателямъ англійскихъ гостиницъ!

М-ръ Пикквикъ слъ за круглый столъ и наскоро набросалъ нсколько словъ м-ру Винкелю, извщая, что, вслдствіе дурной погоды, онъ остался переночевать на полдорог въ Лондонъ и откладываетъ вс дальнйшія объясненія до личнаго свиданія. Это письмецо, завернутое въ пакетъ, онъ поручилъ Самуэлю Уэллеру отнести въ буфетъ.

Самуэль, какъ и слдуетъ, отдалъ его молодой леди за буфетомъ, погрлся y камина и уже хотлъ воротиться въ солнечный нумеръ за господскими сапогами, какъ вдругъ, заглянувъ случайно въ полу-отворенную дверь, увидлъ рыжеватаго джентльмена почтенныхъ лтъ, обложеннаго огромною кипою газетъ, лежавшихъ передъ нимъ на стол. Рыжеватый джентльменъ читалъ какую-то статью съ напряженнымъ вниманіемъ, читалъ и улыбался, улыбался и вздергивалъ по временамъ свой носъ, при чемъ вс черты его лица принимали величественное выраженіе гордости и ршительнаго презрнія.

— Эге!— воскликнулъ Самуэль.— Этотъ господинъ мн что-то слишкомъ знакомъ: я отлично помню и этотъ носъ, и эту лысину, и этотъ знаменитый лорнетъ. Если онъ не итансвилльскій забіяка, такъ я, что называется, самъ пропащій человкъ.

Самуэль кашлянулъ два или три раза, чтобы обратить на себя вниманіе читающаго джентльмена. При этихъ звукахъ джентльменъ съ безпокойствомъ поднялъ голову и лорнетъ и представилъ глазамъ посторонняго наблюдателя выразительно-задумчивыя черты м-ра Потта, издателя и редактора ‘Итансвилльской синицы’.

— Прошу извинить, сэръ,— сказалъ Самуэль, приближаясь къ нему съ низкимъ поклономъ,— мой господинъ остановился въ этой гостиниц, м-ръ Поттъ.

— Тсс, тсс!— прошиплъ м-ръ Поттъ, приглашая Самуэля войти въ комнату и затворяя дверь съ видомъ таинственнаго ужаса и страха.

— Что такое, сэръ?— спросилъ Самуэль, озираясь вокругъ себя.

— Тутъ не должно ни подъ какимъ видомъ произносить моего имени,— отвчалъ м-ръ Поттъ.— Я храню глубочайшее инкогнито.

— Зачмъ это, сэръ?

— Это мстечко — главный притонъ всхъ этихъ Желтыхъ негодяевъ. Бшеная чернь разорветъ меня въ куски, если узнаетъ, что я здсь.

— Неужели!

— Безъ малйшаго сомннія: одно только инкогнито можетъ упрочить мою безопасность.— Ну, теперь скажите, молодой человкъ, гд вашъ господинъ?

— Здсь, сэръ: въ солнечномъ нумер. Онъ и два пріятеля остановились здсь переночевать проздомъ въ Лондонъ.

— Не съ нимъ-ли и м-ръ Винкель?— спросилъ м-ръ Поттъ, слегка нахмуривъ брови.

— Нтъ, сэръ. М-ръ Винкель живетъ теперь въ своей семь,— отвчалъ Самуэль.— Онъ женился, сэръ.

— Женился!— воскликнулъ Поттъ въ порыв величайшаго одушевленія. Затмъ онъ пріостановился, бросилъ мрачную улыбку и прибавилъ вполголоса такимъ тономъ, въ которомъ ясно выражалось удовольствіе затаенной мести.— Подломъ ему, подломъ ему, подломъ!

Насытивъ такимъ образомъ свою злобу надъ низверженнымъ врагомъ, м-ръ Поттъ пожелалъ узнать, кто были теперешніе друзья м-ра Пикквика, Синіе или Желтые? Самуэль безъ запинки отвчалъ утвердительно и положительно, что оба они были Синіе съ ногъ до головы, хотя, натурально, никогда онъ и не думалъ справляться о политическихъ мнніяхъ господъ Сойера и Аллена. Услышавъ такой успокоительный отвтъ, м-ръ Поттъ немедленно отправился въ солнечный нумеръ, гд и былъ съ восторгомъ принятъ м-ромъ Пикквикомъ и его друзьями. Посл первыхъ привтствій, рекомендацій и разспросовъ, журналистъ охотно согласился раздлить съ путешественниками ихъ обдъ, заказанный въ огромнйшемъ размр.

— A какъ идутъ дла въ Итансвилл?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, когда Поттъ слъ y камина и путешественники, сбросивъ мокрые сапоги, надли туфли.— ‘Журавль’ все еще продолжаетъ свое существованіе?

— Да, сэръ, эта газета, къ стыду человчества, все еще влачитъ до времени свое жалкое и унизительное существованіе, справедливо презираемая даже тми, которые знаютъ о ея позорномъ бытіи,— отвчалъ м-ръ Поттъ, очевидно, обрадованный тмъ, что вошелъ, наконецъ, въ свою обычную колею. — Да, сэръ, ‘Журавль’ хрипитъ еще, и не только хрипитъ, но даже дерзновенно поднимаетъ свою гнусную голову, забывая всякій стыдъ и совсть, но съ нкотораго времени, можно сказать, онъ завязъ по уши въ своей собственной грязи и захлебывается мутной и ядовитой влагой, которую самъ же изрыгаетъ изъ своей гнусной пасти.

Разразившись этими сентенціями, журналистъ остановился перевести духъ и бросилъ величественный взглядъ на Боба Сойера.

— Вы еще молодой человкъ, сэръ,— замтилъ м-ръ Поттъ.

М-ръ Бобъ Сойеръ поклонился.

— И вы тоже,— продолжалъ Поттъ, обращаясь къ м-ру Бену Аллену.

Бенъ не противорчилъ.

— При всемъ томъ, господа, вы уже напоены и пропитаны этими синими принципами, что, конечно, длаетъ честь и уму вашему, и сердцу. Я, съ своей стороны, поклялся поддерживать эти принципы для благосостоянія трехъ соединенныхъ королевствъ, и свтъ знаетъ, умю-ли я держать свою клятву.

— Я, признаться, не совсмъ понимаю эти вещи,— отвчалъ Бобъ Сойеръ:— я…

— Не Желтый, конечно, м-ръ Пикквикъ,— прервалъ Поттъ, безпокойно повернувшись въ креслахъ.— Пріятель вашъ не изъ Желтыхъ, сэръ?

— Нтъ, нтъ,— отвчалъ Бобъ,— я слишкомъ пестръ въ настоящую минуту и, можетъ быть, соединяю въ себ самую разнообразную коллекцію цвтовъ.

— То есть, сэръ, вы еще находитесь въ переходномъ состояніи,— подхватилъ м-ръ Поттъ торжественнымъ тономъ.— Колебаніе вашего духа можетъ, смотря по обстоятельствамъ, принести вамъ пользу или вредъ. Поэтому, сэръ, я бы желалъ прочесть вамъ рядъ послднихъ моихъ статей, появившихся въ ‘Итансвилльской синиц’. Нтъ никакого сомннія, что посл этого чтенія колебаніе ваше пройдетъ и мннія ваши, однажды навсегда, получатъ твердый и опредленный характеръ.

— Я посиню, вроятно, и, можетъ быть, даже побагровю, прежде чмъ вы успете прочесть эти статьи,— отвчалъ Бобъ.

М-ръ Поттъ искоса взглянулъ на Боба Сойера и потомъ, обращаясь къ м-ру Пикквику, сказалъ:

— Вы, конечно, видли литературныя статьи, которыя въ послдніе три мсяца помщались въ ‘Итансвилльской синиц’. Он, смю сказать, обратили на себя всеобщее вниманіе и произвели во всхъ единодушный восторгъ.

— Я долженъ сказать вамъ откровенно,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ_, приведенный въ нкоторое затрудненіе этимъ вопросомъ:— въ послднее время были y меня занятія, не имвшія никакого отношенія къ литератур, и я никакъ не удосужился прочесть вашихъ статей.

— Напрасно, сэръ, напрасно,— сказалъ м-ръ Поттъ, длая очень строгую мину.— Это очень жаль.

— Я прочту ихъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Прочитайте непремнно. Он появлялись подъ однимъ общимъ заглавіемъ ‘О китайской метафизик’, сэръ.

— А!— замтилъ м-ръ Пикквикъ.— И все это, натурально, произведеніе вашего пера, сэръ?

— Нтъ, произведеніе моего сотрудника въ отдл критики, сэръ,— отвчалъ Поттъ съ большимъ достоинствомъ.

— Предметъ, должно быть, очень трудный,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Чрезвычайно трудный и удивительно интересный,— отвчалъ Поттъ съ глубокомысліемъ истиннаго философа.— Сотрудникъ мой, по моему указанію, воспользовался всми источниками, какіе только могъ найти въ Британской Энциклопедіи.

— Это однакожъ странно,— замтилъ м-ръ Пикквикъ.— Я не зналъ до сихъ поръ, что въ Британской Энциклопедіи помщены какіе-нибудь матеріалы относительно китайской метафизики.

— Ничего нтъ страннаго,— отвчалъ Поттъ, положивъ одну руку на колно м-ра Пикквика и бросая вокругъ себя многозначительную улыбку.— Разумется, вы не найдете тамъ отдльнаго трактата о метафизическихъ воззрніяхъ китайцевъ, за то сыщете статью о метафизик подъ буквой М. и статью о Кита подъ буквой К. Все это надобно сравнить, сличить, взвсить, сообразить и переварить въ горнил чистаго, абсолютнаго размышленія, и все это, дйствительно, подъ моимъ непосредственнымъ наблюденіемъ и руководствомъ, сдлалъ мой неутомимый сотрудникъ. Дло мастера боится, м-ръ Пикквикъ.

И при этихъ ученыхъ соображеніяхъ физіономія м-ра Потта приняла такое всеобъемлющее выраженіе необыкновенной мудрости, что м-ръ Пикквикъ не осмливался возобновить разговора въ продолженіе нсколькихъ минутъ, и уже не прежде, какъ черты журналиста разгладились до степени обыкновеннаго джентльмена, онъ возобновилъ бесду такимъ образомъ:

— Позволительно-ли спросить, какой великій предметъ завлекъ васъ въ эту сторону, столько отдаленную отъ постояннаго поприща вашихъ дйствій?

— Этотъ великій предметъ, сэръ,— благо моего отечества,— отвчалъ м-ръ Поттъ съ кроткою улыбкой,— то самое благо, которое обыкновенно вдохновляетъ и одушевляетъ меня при всхъ этихъ гигантскихъ трудахъ.

— Вроятно, вы имете какое-нибудь важное порученіе отъ вашего общества?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да, сэръ, вы угадали,— отвчалъ Поттъ и, наклоняясь къ уху м-ра Пикквика, прибавилъ таинственнымъ шопотомъ,— Желтые завтра вечеромъ даютъ балъ въ Бирмингем.

— Неужели!

— Да, сэръ, балъ и ужинъ!

— Возможно-ли это?

— Очень возможно, если я вамъ говорю.

Но, несмотря на необычайное изумленіе при этой оглушительной всти, м-ръ Пикквикъ, почти незнакомый съ мстною политикою, не могъ составить ни малйшаго понятія о важности желтыхъ замысловъ и желтыхъ плановъ, имвшихъ отношеніе къ этому политическому балу. Замтивъ это обстоятельство, м-ръ Поттъ вынулъ изъ кармана послдній нумеръ ‘Итансвилльской синицы’ и для общаго назиданія громогласно прочиталъ слдующій параграфъ.

‘Послднее пронырство желтой сволочи’.

‘Одинъ изъ нашихъ соотечественниковъ, олицетворяющій въ себ гнусную и пресмыкающуюся гадину, отрыгнулъ недавно зминый ядъ безсильнаго бшенства и злобы противъ знаменитаго и славнаго представителя нашего въ парламент, достопочтеннаго м-ра Сломки,— того самаго Сломки, о которомъ мы предсказали въ свое время,— и кто не видитъ, что предсказаніе наше оправдалось и сбылось блистательнйшимъ образомъ,— что онъ сдлается украшеніемъ и честью своей націи, ея защитникомъ и могущественной опорой во всхъ начинаніяхъ, клонящихся къ общественному благу. И что же? Этотъ змевидный соотечественникъ, говоримъ мы, позволилъ себ издваться по поводу издержекъ, употребленныхъ на покупку великолпной угольницы изъ чистаго серебра, которую благодарные сограждане вознамрились поднести своему достойнйшему сочлену. Отринувъ всякій стыдъ и совсть, этотъ безымянный извергъ, готовый кощунствовать надъ всякими благороднйшими движеніями сердца, вздумалъ съ безпримрною дерзостью уврять, будто достопочтенный м-ръ Сломки самъ, черезъ одного изъ пріятелей своего домоуправителя, подписалъ на три четверти всей суммы, какой долженъ былъ стоить этотъ вышеозначенный подарокъ. Жалкая тварь! Неужели, спрашиваемъ мы, не видитъ этотъ пресмыкающійся гадъ, что, предположивъ даже дйствительность этого факта, достопочтенный м-ръ Сломки выставляется еще въ боле выгодномъ и блистательнйшемъ свт, если только это возможно? Думаетъ-ли онъ, что этотъ великодушный поступокъ въ состояніи отвратить отъ него умы и сердца благородныхъ согражданъ, если только они не хуже какихъ-нибудь свиней, или, другими словами, не столь низки и презрнны, какъ этотъ гнусный извергъ?… Но это еще не все: желтая сволочь, продолжая свои интриги, думаетъ на этихъ дняхъ прибгнуть къ самому отчаянному пронырству, какое только когда-либо рождалось въ узколобыхъ головахъ. Утверждаемъ смло и ршительно, что въ настоящую минуту совершаются скрытымъ и тайнымъ образомъ приготовленія къ желтому балу, и этотъ балъ данъ будетъ въ желтомъ город, въ самомъ центр, или, правильне, въ самомъ гнзд желтаго народонаселенія, которое на этотъ случай избираетъ желтаго церемоніймейстера, приглашаетъ четырехъ ультражелтыхъ членовъ изъ парламента и заготовляетъ для входа только желтые билеты! Но… ожидаетъ-ли этого безстыдный соотечественникъ? Пусть онъ томится и крушитъ себя въ безсильной злоб, когда перо наше начертываетъ эти слова: ‘Мы будемъ тамъ!’

— Будемъ и дадимъ себя знать,— сказалъ Потть, складывая газету и вытираясь платкомъ.— Вотъ, сэръ, цль моего путешествія. Понимаете?

— Понимаю,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Въ эту минуту содержатель и трактирный слуга принесли въ комнату обдъ: журналистъ съ безпокойствомъ приставилъ палецъ къ своимъ губамъ, въ ознаменованіе, что жизнь его находится теперь въ рукахъ м-ра Пикквика, зависитъ отъ его скромности. Бенжаменъ и Бобъ Сойеръ, дремавшіе въ продолженіе чтенія краснорчиваго отрывка изъ ‘Итансвилльской синицы’, мгновенно встрепенулись при одномъ слов ‘обдъ’ и поспшили ссть за столъ съ веселымъ духомъ и превосходнйшимъ аппетитомъ.

За столомъ посл обда, когда разговоръ спустился мало-по-малу на обыкновенные житейскіе предметы, журналистъ извстилъ м-ра Пикквика, что супруга его, вслдствіе злокачественности итансвилльскаго воздуха, путешествуетъ въ настоящее время по разнымъ минеральнымъ заведеніямъ съ цлью поправленія здоровья и возстановленія прежней веселости духа. Это, собственно говоря, служило поэтическимъ прикрытіемъ дйствительнаго факта, состоявшаго въ томъ, что м-съ Поттъ, не разъ угрожавшая разводомъ своему супругу, привела наконецъ, при содйствіи своего брата, лейтенанта, въ исполненіе свою угрозу, заключивъ напередъ юридическую сдлку, по которой м-ръ Поттъ обязался ежегодно выдавать ей половину дохода, доставляемаго подписчиками ‘Итансвилльской синицы’.

Между тмъ какъ журналистъ разсуждалъ объ этихъ и многихъ другихъ интересныхъ предметахъ, безпрестанно приводя цитаты изъ собственныхъ своихъ литературныхъ произведеній, какой-то суровый незнакомецъ, высунувшись изъ окна дилижанса, остановившагося y подъзда ‘Сарациновой головы’ для передачи писемъ и пакетовъ, заботливо освдомлялся, можетъ-ли онъ, съ нкоторымъ комфортомъ, провести ночь въ этой гостиниц.

— Безъ всякаго сомннія, сэръ,— отвчалъ содержатель.

— Есть y васъ хорошая постель?

— Да, сэръ.

— И ужинъ?

— Все будетъ къ вашимъ услугамъ, сэръ.

— Очень хорошо,— сказалъ суровый незнакомецъ.— Кучеръ, я здсь выйду. Кондукторъ, достаньте мой чемоданъ.

Пожелавъ другимъ пассажирамъ счастливаго пути, незнакомецъ вышелъ изъ кареты. Это былъ низенькій, приземистый джентльменъ съ густыми черными волосами, поднимавшимися щетиной на его голов. Видъ его былъ повелителенъ и грозенъ, обращеніе надменно и надуто, глаза его выражали какую-то неугомонную юркость и внутреннее безпокойство, и вс его манеры обличали чувство величайшей увренности въ самомъ себ и сознаніе неизмримаго превосходства передъ всми другими людьми.

Этому господину отвели ту самую комнату, которая первоначально назначена была м-ру Потту. Вниманіе трактирнаго служителя поражено было необыкновеннымъ и страннымъ сходствомъ между этими двумя джентльменами. Лишь только принесены были свчи и поставлены на столъ, незнакомецъ тотчасъ же вынулъ газету и принялся читать ее съ выраженіемъ того же самаго негодующаго презрнія, какое за часъ передъ этимъ отражалось на величественныхъ чертахъ м-ра Потта. Существенная разница между ними, по замчанію служителя, состояла только въ томъ, что презрніе Потта вызвано было газетой, носившей заглавіе ‘Итансвилльскаго журавля’, тогда какъ настоящій джентльменъ озлобился на ‘Итансвилльскую синицу’.

— Послать содержателя гостиницы,— сказалъ незнакомецъ.

— Слушаю, сэръ,— отвчалъ слуга.

Содержатель явился черезъ нсколько минутъ.

— Вы здсь хозяинъ?— спросилъ джентльменъ.

— Я, сэръ.

— Знаете вы меня?

— Нтъ, сэръ.

— Фамилія моя — Слоркъ,— сказалъ джентльменъ.

Содержатель слегка кивнулъ головою.

— Слоркъ, сэръ,— повторилъ джентльменъ надменнымъ тономъ.— Теперь, надюсь, вы знаете меня?

Содержатель почесалъ затылокъ, взглянулъ на потолокъ, на незнакомца и улыбнулся весьма слабо.

— Знаете-ли вы меня теперь, сэръ?— повторилъ незнакомецъ сердитымъ тономъ.

Содержатель сдлалъ надъ собою великое усиліе и, наконецъ, продолжая чесать затылокъ, проговорилъ сквозь зубы:

— Нтъ, сэръ, не имю этой чести.

— Великій Боже!— вскрикнулъ незнакомецъ, ударивъ по столу сжатымъ кулакомъ.— И вотъ вамъ популярность!

Хозяинъ невольно попятился къ дверямъ, но м-ръ Слоркъ удержалъ его и, бросивъ на него свирпый взглядъ, продолжалъ такимъ образомъ:

— Вотъ она вамъ, вотъ, вотъ благодарность толпы за цлые годы неутомимыхъ трудовъ, пожертвованій, лишеній, благороднйшихъ стремленій! Останавливаясь на полдорог, выхожу изъ кареты, мокрый и усталый, и — ни одного восклицанія, ни одного восторженнаго крика изъ этой низкой и презрнной толпы? Колокола безмолвствуютъ, и самое произнесеніе моего имени ни въ комъ не возбуждаетъ радостнаго чувства! Стоитъ изъ за чего тонуть всю свою жизнь въ этомъ океан чернильныхъ партій и вражды!— заключилъ взволнованный м-ръ Слоркъ, расхаживая взадъ и впередъ.

— Не угодно-ли водочки, сэръ?

— Бутылку рому и воды!— сказалъ м-ръ Слоркъ, окидывая горделивымъ взглядомъ содержателя гостиницы.— Разведенъ-ли y васъ огонь гд-нибудь?

— Я прикажу развести его здсь, сэръ,— отвчалъ содержатель.

— Въ этомъ камин? Это будетъ слишкомь долго: комната не нагрется до полуночи,— возразилъ м-ръ Слоркъ.— Есть y васъ кто-нибудь въ кухн?

На кухн не было ни души. Огонь горлъ тамъ великолпно. Гости вс разошлись, и дверь уже была заперта на ночь.

— Въ такомъ случа, я буду пить свой пуншъ на кухн y камина,— сказалъ м-ръ Слоркъ.

Путешественникъ взялъ шляпу и газету и торжественно послдовалъ за хозяиномъ въ этотъ скромный нумеръ. Здсь онъ помстился y камина на мягкой соф, развернулъ газету и принялся читать и прихлебывать пуншъ съ выраженіемъ величественнаго презрнія и досады.

Но ужъ, вроятно, по распоряженіямъ судьбы, какой то демонъ раздора пробжалъ въ эту самую минуту по всмъ апартаментамъ ‘Сарациновой головы’ и, позавидовавъ обоюдному спокойствію господъ журналистовъ, ршился стравить ихъ, какъ борзыхъ собакъ, для собственнаго наслажденія и потхи. Подъ вліяніемъ этого злого духа въ голов м-ра Боба Сойера сформировалась весьма странная мысль, которую онъ и выразилъ въ слдующей форм.

— A вдь огонь-то y насъ потухъ, господа. Что мы станемъ длать? Посл дождя тутъ и холодно, и сыро, не правда ли?

— И холодно, и сыро,— подтвердилъ м-ръ Пикквикъ, подернутый судорожною дрожью.

— Не дурно было бы теперь раскурить сигару на кухн y камина: что вы на это скажете?— спросилъ Бобъ Сойеръ, подстрекаемый, конечно, тмъ же демономъ раздора.

— Да, это было бы очень и очень недурно,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Что вы намъ скажете на это, м-ръ Поттъ?

— Тутъ нечего и распространяться, господа: пойдемте въ кухню. Огонь тамъ превосходный,— сказалъ м-ръ Потъ.

И на этомъ основаніи вс четверо путешественниковъ, каждый со своимъ стаканомъ въ рук, отправились на кухню въ сопровожденіи м-ра Уэллера, который взялся показывать дорогу въ этотъ апартаментъ.

Незнакомецъ продолжалъ читать. Вдругъ онъ поднялъ глаза и остолбенлъ. М-ръ Поттъ взглянулъ и обомллъ.

— Что съ вами?— прошепталъ м-ръ Пикквикъ.

— Эта пресмыкающаяся гадина!— воскликнулъ м-ръ Поттъ.

— Какая гадина?— сказалъ м-ръ Пикквикь, съ безпокойствомъ озираясь кругомъ, изъ опасенія наступить на чернаго таракана или на паука.

— Эта гадина,— прошепталъ Поттъ, схвативъ м-ра Пикквика за руку и указывая ему на незнакомца,— эта гадина — Слоркъ, издатель ‘Журавля’.

— Такъ уйдемте же отсюда назадъ,— шепнулъ м-ръ Пикквикъ!

— О, нтъ, сэръ, никогда!— отвчалъ Поттъ.— Никогда!

Съ этими словами журналистъ стремительно бросился впередъ, услся на противоположной соф и, вынувъ одинъ нумеръ изъ толстой пачки газетъ, принялся читать насупротивъ своего врага.

Само собою разумется, что м-ръ Поттъ читалъ ‘Журавля’, a м-ръ Слоркъ — ‘Интансвильскую синицу’. И само собою разумется, что оба журналиста выражали вслухъ свое обоюдное презрніе и мннія ихъ появлялись въ такой отрывочной форм:

— ‘Нелпо.— Дико.— Низко.— Грязно.— Безчестно.— Шарлатанъ.— Наглецъ.— Нравственный уродъ.— Змй.— Идіотъ’ и проч., и проч.

М-ръ Бобъ Соейръ и Бенъ Алленъ смотрли съ невыразимымъ наслажденіемъ на эти энергическія выраженія взаимной ненависти и соперничества двухъ журналистовъ, и, вдохновенные этой сценой, молодые люди покуривали и затягивались съ величайшимъ аппетитомъ. Наконецъ, Бобъ Сойеръ отважился подойти къ м-ру Слорку и сказалъ ему учтивымъ тономъ:

— Не можете ли, сэръ, одолжить мн эту газету, когда вы прочтете ее?

— Съ моимъ удовольствіемъ, сэръ, только предупреждаю васъ, что вы ничего интереснаго не найдете въ этомъ презрнномъ лист,— отвчалъ Слоркъ, бросивъ сатанинскій взглядъ на м-ра Потта.

— A вотъ я скоро передамъ вамъ эту газету, если хотите,— сказалъ Поттъ, блдный и дрожащій отъ злости.— Ха, ха, ха! Дерзость этого г_р_у_б_і_я_н_а развеселитъ васъ на цлый вечеръ.

Ужасныя слова ‘презрнный листъ’ и ‘грубіянъ’ были произнесены съ особенной выразительностью и эффектомъ. Лица обоихъ журналистовъ запылали неукротимымъ бшенствомъ и злобой.

— Болтовня этого жалкаго писаки отвратительна въ полномъ смысл,— сказалъ Поттъ, длая видъ, что обращается исключительно къ Бобу Сойеру.

Здсь м-ръ Слоркъ засмялся отъ чистаго сердца и сказалъ, что безстыдство этого шарлатана забавляетъ его, какъ нельзя больше.

— Не могу и выразить своего отвращенія къ этому бшеному грубіяну!— сказалъ Поттъ, побагроввшій отъ злости.

— Читали вы когда-нибудь глупое и пошлое маранье этого забіяки?— спросилъ Слоркъ м-ра Боба Сойера.

— Нтъ, не читалъ,— отвчалъ Бобъ.— A разв онъ пишетъ очень дурно?

— Ужасно, ужасно!— отозвался м-ръ Слоркъ.

— Поразительное безстыдство! — воскликнулъ м-ръ Поттъ, притворяясь углубленнымъ въ чтеніе ‘Журавля’.

— Конечно, вамъ непріятно будетъ видть эти безсмысленныя выходки низости, злобы, криводушія, клятвопреступничества, измны, варварской надутости въ мысляхъ и чувствахъ,— сказалъ Слоркъ, передавая ‘Синицу’ м-ру Бобу Сойеру,— зато, вроятно, васъ очень позабавить и разсмшитъ уморительный слотъ этого безграмотнаго болтуна.

— Что вы сказали, сэръ?— спросилъ Поттъ, озирая своего противника съ выраженіемъ неизреченной ярости.

— A вамъ какая нужда до моихъ словъ? — отвчалъ м-ръ Слоркъ.

— Вы назвали меня безграмотнымъ болтуномъ, сэръ?

— Назвалъ и повторяю еще, что вы безграмотный болтунъ, сэръ, безсмысленный писака, сэръ, шарлатанъ, невжда, негодяй, сэръ. Довольно-ли съ васъ этого! Ха, ха, ха!

М-ръ Поттъ не произнесъ ни одного слова въ отвтъ на эти оскорбительныя шутки, но, вставая торжественно со своего мста, скомкалъ нумеръ ‘Журавля’, бросилъ его на полъ, придавилъ, притиснулъ, растопталъ и потомъ, безъ церемоніи, зашвырнулъ въ пылающій каминъ.

— Вотъ мой отвтъ, милостивые государи! сказалъ Поттъ, величественно отступая отъ камина.— И точно такъ бы поступилъ я съ этой гадиной, если бы, къ счастію для нея, не стсняли меня законы моего отечества!

— Блудливъ, какъ кошка, трусливъ, какъ заяцъ!— вскричалъ Слоркъ, вставая съ мста.— Нтъ, господа, есть на свт негодяи, для которыхъ ничего не значитъ покровительство отечественныхъ законовъ!

— Слушайте, слушайте!— сказалъ Бобъ Сойеръ.

— Вотъ это потха, такъ потха!— замтиль м-ръ Бенъ Алленъ.

— Блудливъ, какъ кошка, трусливъ, какъ заяцъ!— повторилъ Слоркъ, постепенно возвышая свой голосъ.

— Извергъ!.. Не хочется только рукъ марать!— отвчалъ Поттъ.

— Слышите, господа? Ему не хочется только рукъ марать!— повторилъ м-ръ Слоркъ презрительнымъ тономъ.— Ха, ха, ха! Вдь это не то, чтобы онъ трусилъ или боялся,— нтъ, нтъ! Рукъ ему не хочется марать! Ха, ха!

— Сэръ!— вскликнулъ м-ръ Поттъ, выведенный окончательно изъ себя этимъ ужаснымъ сарказмомъ.— Сэръ! Объявляю здсь передъ всми, что я считаю васъ пресмыкающейся гадиной, ехидной, ползучей змей. Своими безчестными и безстыдными выходками, сэръ, вы давно поставили себя вн всякаго покровительства законовъ, и раздавить васъ, какъ презрнную гадину, сэръ, значило бы…

Но, не дожидаясь окончанія этой рчи, взбшенный ‘Журавль’ схватилъ свой дорожный чемоданчикъ, наполненный разными хрупкими вещами, и не-истово устремился къ тому мсту, гд стоялъ его противникъ.

— Господа!— вскричалъ м-ръ Пикквикъ, когда Поттъ въ свою очередь вооружился кочергой и мужественно приготовился къ оборон.— Господа… ради Бога… помогите… Самуэль… сюда… Эй, кто-нибудь!

И, произнося эти безсвязныя восклицанія, м-ръ Пикквикъ ринулся между сражающимися весьма кстати для того, чтобы, съ одной стороны, принять на свое старческое тло брошенный чемоданъ, съ другой — сильный ударъ кочерги. Трудно ршить, какія послдствія могли бы произойти отсюда для великодушнаго мужа, тщетно старавшагося разнять изступленныхь представителей двухъ противоположныхь партій, если бы не подосплъ на выручку м-ръ Самуэль Уэллеръ. Не говоря дурного слова, этотъ джентльменъ нахлобучилъ мучнымъ мшкомъ могущественнаго Потта и, отпихнувъ его въ сторону, вырвалъ сильною рукою чемоданъ изъ рукъ разъяреннаго Слорка.

— Я задушу васъ, разбойники, если вы не уйметесь!— закричалъ громовымъ голосомъ м-ръ Уэллерь.— Вы что тутъ звали, господа?

Послднее обращеніе относилось къ господамъ Бену Аллену и Бобу Сойеру, не принимавшимъ никакого участія въ этой битв. Имъ было очень весело, и притомъ впереди предстояла для нихъ отрадная перспектива пустить кровь первому джентльмену, который будетъ оглушенъ непріятельскимъ ударомъ.

— Ступайте спать по своимъ нумерамъ — сказалъ м-ръ Уэллеръ, обращаясь къ обоимъ журналистамъ,— не то я скручу васъ обоихъ по рукамъ и по ногамъ и положу на одну постель. A вамъ, сэръ, тутъ нечего длать съ сумасшедшими людьми. Пойдемте.

Сказавъ это, Самуэль взялъ за руку своего господина и повелъ его въ солнечный нумеръ, между тмъ какъ разъяренные журналисты, продолжая изрыгать угрозы и проклятія другъ противъ друга, были разведены по своимъ спальнямъ подъ руководствомъ хозяина ‘Сарациновой головы’ и молодыхъ врачей, которые все еще не теряли надежды пустить кровь кому-нибудь изъ нихъ.

Поутру на другой день журналисты встали очень рано и, не простившись ни съ кмъ, разъхались въ двухъ разныхъ дилижансахъ. Погода прояснилась, солнце заблистало, и наши путешественники еще разъ обратили свои лица къ британской столиц.

Глава LI.

Важная перемна въ семейств М-ра Уэллера и окончательное низверженіе достопочтеннаго м-ра Стиджинса.

Считая не совсмъ удобнымъ представить, безъ всякаго предварительнаго приготовленія, своихъ двухъ спутниковъ молодой чет и желая по возможности щадить деликатность нжныхъ чувствъ прекрасной Арабеллы, м-ръ Пикквккь ршился остановиться со своимъ слугою гд-нибудь неподалеку отъ ‘Коршуна и Джорджа’ и предложилъ молодымъ людямъ нанять особою квартиру, гд они хотятъ. Согласившись на это предложеніе, м-ръ Бобъ Сойерь и Бенъ Алленъ удалились въ Боро и наняли комнатку въ одномъ довольно грязномъ трактир, гд за буфетомъ въ былыя времена имена ихъ появлялись довольно часто подъ длиннымъ и многосложнымъ счетомъ, который, для ясности и краткости, всегда писался блымъ мломъ.

— Ахъ, Боже мой! Вы-ли это, м-ръ Уэллеръ,— воскликнула смазливая двушка, встрчая Самуэля y дверей.

— Должно быть, что я,— отвчалъ Самуэль, отскакивая назадъ на такое разстояніе, откуда разговоръ не могъ достигнуть до ушей его господина.— Какая вы хорошенькая, Мери!

— Ахъ, не говорите этихъ глупостей, м-ръ Уэллеръ,— сказала Мери.— Нтъ, не длайте этого.

— Не длайте чего, моя душечка?

— Ну, да вотъ этого… полно, полно! Отстаньте, м-ръ Уэллеръ!

Съ этими словами молодая двушка съ улыбкой оттолкнула Самуэля къ стн, объявляя, что онъ совсмъ разбилъ ея локоны.

— И къ тому же помшали мн сказать, что я хотла,— прибавила Мери.— Вотъ тутъ ожидаетъ васъ письмо ровно четыре дня. Я получила его черезъ полчаса посл вашего отъзда, и на конверт надписано, чтобы доставили немедленно.

— Гд оно, моя милая?

— Я сберегла его для васъ, м-ръ Уэллеръ, иначе, смю сказать, оно бы совсмъ потерялось. Вотъ оно, возьмите. Вы не стоите этого, сэръ.

Говоря это, Мери вынула изъ-подъ лифа на груди маленькій кисейный платочекъ, развернула его, взяла письмо и передала м-ру Уэллеру, который поспшилъ поцловать его съ великою любезностью.

— Ахъ, какой вздоръ!— сказала Мери, поправляя косынку и притворяясь простодушною невинностью.— Вы ужъ вдругъ и влюбились въ него, м-ръ Уэллеръ!

Въ отвтъ на это м-ръ Уэллеръ подмигнулъ cъ такимъ лукавымъ видомъ, котораго мы никакъ не беремся изобразить своимъ слабымъ перомъ. Затмъ, усаживаясь на окн подл Мери, онъ открылъ письмо и бросилъ на него изумленный взглядъ.

— Эге!— воскликнулъ Самуэль.— Что бы это могло значить!

— Ничего, я надюсь?— сказала Мери, смотря черезъ его плечо.

— Какіе y васъ хорошенькіе глазки!— сказалъ Самуэль.

— Вамъ нтъ нужды до моихъ глазъ, м-ръ Уэллеръ, читайте-ка лучше свое письмо, сэръ.

И, сказавъ это, миссъ Мери замигала и заморгала съ такою побдительною миловидностью, что Самуэль счелъ неизбжно необходимымъ поцловать молодую двицу. Затмъ онъ окончательно развернулъ письмо и началъ читать слдующія строки:

‘Маркизъ Гренби

Доркенъ

Пятница.

‘Милый мой Самми.

‘Съ прискорбиемъ я долженъ иметь удовольствие саабщить тебе дурную новость мачиха твая простудилась но такой причине што слишкомь долго панеосторожности просидла на мокрой и сырой траве подъ дажжемъ ана все слушала этаго жирнаго толстяка a онъ зарядилъ себя ромомъ и воткой и не мохъ никакимъ манеромъ астановитца пака не пратризвился a до евтыва прашло слишкомъ много часовъ дохтурь гаваритъ што еслибы она прахлатила ромку малую талику попрежи евтыва a ни после такъ оно накончилось бы все харашо евтимъ бы падмазались ее калесы и все бы накатилась какъ па маслецу a атецъ твой надеился пакамистъ што все ища авость разоідетца и поедитъ какъ слдуитъ но лишь только ана павернула за уголъ мой милый калеса разстроились и пакатились благимь матомъ подъ гору всамый овракъ такъ што ужь просто надыбна была махнуть рукой и сказать што почитай што все прапало a все жъ таки дохтуръ ухватился за аглобли и придержалъ дугу да ужъ поздно ничаво ни памагло и ана проехала последную заставу вполовине шестова часу вечера и вотъ такимъто манеромъ сынъ мой она соверишла свой последний путь слишкомъ преждевреминно и скоро кприскорбию твоево атца и ето говоритъ дохтуръ произошло аттаво што она черизчуръ мала взяла багажу на дорогу хаша кібитка была здаравенная отецъ твой гаваритъ шта если ты придешъ и навестишъ мена Самми такъ евто будитъ ему оченно пріятно и ты сдлаешъ мне большое адалженіе потому шта я таперича совсмъ ужъ адинокъ Самуэль другъ ты мой любезный P. S. Онъ велелъ мн еще праписать шта авось па такому важному делу старшина атпуститъ тебя патаму шта намъ нужно таперича або многомъ переговорить и ужъ я наврно знаю Самми шта онъ атпуститъ честнеішая душа и онъ приказываетъ тебе сказать ему старшине то твоему нижайшее почтение атъ нево засимъ желаю тебе всякова благополучия Самми и остаюсь на всегда любящій тебя отецъ.

‘Тони Уэллеръ’.

— Что это за дребедень!— воскликнулъ Самуэль, прочитавъ это хитрое и нсколько запутанное письмо.

— Кто это къ вамъ пишетъ, м-ръ Уэллеръ?— спросила Мери.

— Отецъ, должно быть, только вдь вотъ тутъ нсколько разъ говорится о немъ въ третьемъ лип. И почеркъ вовсе не его.

— A подпись?

— Ну да, подписался-то онъ самъ,— отвчалъ Самуэль, взглянувъ еще разъ на конецъ письма.

— Такъ знаете что, м-ръ Уэллеръ?— подхватила догадливая двушка.— Онъ упросилъ кого-нибудь сочинить это письмо вмсто себя, a самъ только подписался.

— A вотъ посмотримъ,— отвчалъ Самуэль, пробгая еще разъ длинное посланіе и пріостанавливаясь, для необходимыхъ соображеній, на нкоторыхъ мстахъ.— Такъ, такъ, ты угадала, Мери. Джентльменъ, писавшій эту грамоту, разсказывалъ самъ отъ себя все, что относилось къ моей мачех, a отецъ мой, должно быть, смотрлъ ему черезъ плечо и перепуталъ все собственными дополненіями. Иначе тутъ и быть не могло. Какая ты разумница, Мери!

Разршивъ такимъ образомъ, при содйствіи молодой двушки, эту трудную задачу, м-ръ Уэллеръ снова прочиталъ письмо и получилъ на этотъ разъ ясное и отчетливое понятіе о его содержаніи, сдлалъ задумчивую мину, испустилъ глубокій вздохъ и сказалъ:

— И такъ, нтъ больше моей мачехи! Жаль. Все же она, въ сущности, была добрая женщина, хотя эти негодные кувыркатели испортили ее въ конецъ. Очень жаль.

М-ръ Уэллеръ произнесъ эти слова съ такимъ глубокомысленнымъ видомъ, что молодая двица пригорюнилась и потупила глазки.

— Ну, и то сказать, чему быть, того не миновать,— проговорилъ Самуэль, укладывая письмо в ь карманъ.— Горю пособить нельзя: не такъ ли, моя ягодка?

Мери опустила головку на грудь и вздохнула.

— Надобно теперь обратиться къ старшин за отпускомъ,— сказалъ Самуэль.

Мери вздохнула опять: письмо было въ самомъ дл слишкомъ трогательнаго содержанія.

— Прощай, душенька!— сказалъ Самуэль.

— Прощайте, м-ръ Уэллеръ!— проговорила Мери, отворачивая головку.

— Что-жъ это? Разв ужъ на прощаньи я не могу пожать твоей руки?

Молодая двушка протянула руку,— бленькую и нжную ручку, нтъ нужды, что она принадлежала скромной служанк.

— Я отлучаюсь теперь ненадолго, мой свтикъ,— сказалъ Самуэль.

— Вы всегда въ отлучк, м-ръ Уэллеръ. Только и знаете, что прізжать да узжать.

И она хотла уйти, но м-ръ Уэллеръ заключилъ ее въ свои объятія и между ними произошелъ нмой, но краснорчивый разговоръ, длившійся, впрочемъ, не долго. Посл этого разговора молодая двушка вырвалась изъ рукъ своего обожателя и убжала въ свою комнату, чтобъ поправить свою прическу и смятый костюмъ, посл чего отправилась къ своей госпож.

— Я отлучусь, сэръ, не больше, какъ на день, много на два,— сказалъ Самуэль, сообщивъ м-ру Пикквику извстіе о потер, понесенной отцомъ его.

— Вы можете быть въ отлучк, сколько угодно, Самуэль,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— даю вамъ мое полное позволеніе.

Самуэль поклонился.

— Скажите своему отцу,— продолжалъ м-ръ Пикквикь,— что, если его настоящее положеніе требуетъ какой нибудь помощи съ моей стороны, я готовъ охотно и радушно оказать ему всякое посильное содйствіе.

— Благодарю васъ, сэръ. Я не забуду сказать ему объ этомъ.

И съ этими выраженіями взаимнаго доброжелательства и участія слуга и господинъ разстались.

Было семь часовъ вечера, когда м-ръ Уэллеръ вышелъ изъ доркинскаго дилижанса и остановился во ста шагахъ отъ трактирнаго заведенія, извстнаго въ этомъ предмсть подъ именемъ ‘Маркиза Гренби’. Вечеръ былъ темный и холодный. Улица имла видъ мрачный и печальный. Сторы y маркиза Гренби были опущены, ставни заколочены въ нкоторыхъ мстахъ. У воротъ не стояло больше ни одного изъ многочисленныхъ гулякъ, посщавшихъ этотъ трактиръ. Все, казалось, было пусто и безмолвно.

Не видя ни одной живой души, къ которой бы можно было обратиться съ предварительными разспросами, Самуэль тихонько отворилъ дверь и тотчасъ же замтилъ въ отдаленіи фигуру своего отца.

Вдовецъ сидлъ одиноко — за круглымъ столикомъ въ маленькой комнат за буфетомъ, курилъ трубку, и глаза его неподвижно обращены были на каминъ. Похороны, очевидно, совершились въ этотъ самый день, потому что осиротлый супругъ имлъ на своей голов траурную шляпу, обвитую чернымъ крепомъ. Въ настоящую минуту онъ былъ, казалось, весь погруженъ въ созерцательное состояніе духа. Напрасно Самуэль, постепенно возвышая голосъ, нсколько разъ произносилъ его имя: не видя и не слыша ничего, старикъ продолжалъ курить съ глубокомысленнымъ спокойствіемъ философа, отршеннаго отъ всхъ треволненій житейской суеты, и вниманіе его пробудилось не прежде, какъ сынъ положилъ свою могучую руку на его плечо.

— Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій,— здравствуй, сынъ мой.

— Здравствуй, старецъ,— отвчалъ Самуэль.— Я звалъ тебя около полдюжины разъ, но ты, кажется, не слышалъ меня.

— Не слышалъ, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, устремивъ опять задумчивый взоръ на пылающій каминъ.— Я былъ въ эмпиреяхъ, другъ мой Самми.

— Гд?— спросилъ Самуэлв, усаживаясь подл отца.

— Въ эмпиреяхъ, сынъ мой, между небомъ и землею. Я думалъ о ней, Самми.

Здсь м-ръ Уэллеръ старшій поворотилъ голову въ направленіи къ доркинскому кладбищу, давая такимъ образомъ замтить, что слова его относились къ покойной м-съ Уэллеръ.

— Я думалъ, другъ мой Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, бросая на своего сына выразительно серьезный и глубокомысленный взглядъ, какъ будто въ ознаменованіе, что настоящее его объясненіе, несмотря на видимую странность, исполнено глубочайшей и чистйшей правды,— я думалъ, Самми, что мн все-таки очень жаль, что она скончалась.

— Это такъ и должно быть,— отвчалъ Самуэль.— Я не удивляюсь.

М-ръ Уэллеръ старшій одобрительно кивнулъ головой, затянулся, выпустилъ изъ своихъ губъ облако дыма и опять устремилъ неподвижный взоръ на каминъ.

— Признанія ея были очень трогательны, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ посл продолжительнаго молчанія, разгоняя рукою сгустившійся дымъ.

— Какія признанія?

— Т, что она сдлала мн въ продолженіе своей болзни.

— Что-жъ это такое?

— A вотъ что, сынъ мой.— ‘Уэллеръ,— говорила она,— мн приходитъ въ голову, что я едва-ли добросовстно выполнила свои супружественныя обязанности передъ тобою. Ты человкъ простой и добросердечный, и моимъ непремннымъ долгомъ было — устроить твое домашнее счастье. Теперь, когда уже слишкомъ поздно, я начинаю думать, что призваніе замужней женщины состоитъ главнымъ образомъ въ исполненіи разныхъ обязанностей, которыя относятся къ ея собственному дому, и небрежное исполненіе ихъ нельзя оправдывать страстной приверженностью къ религіи, частыми посщеніями церквей и часовенъ. Я не обращала должнаго вниманія на свои домашнія обязанности и расточала свои достатки вн дома, что вело только къ разстройству нашего домашняго счастья и огорчало тебя, Уэллеръ. Теперь поправить этого нельзя, но я надюсь, Уэллеръ, что ты не помянешь меня зломъ посл моей смерти. Думай обо мн, какъ о женщин, которую ты зналъ прежде, чмъ она связалась съ этими людьми’.— ‘Сусанна’,— говорю я,— надобно признаться теб, другъ мой Самми, что эта рчь пронзила всю мою голову, въ этомъ я не запираюсь, сынъ мой,— ‘Сусанна,— говорю я,— ты была доброю женой, хотя мало-ли что, кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ, и, стало быть, нечего распространяться объ этомъ. Крпись и будь мужественна, душа ты моя, и вотъ ты увидишь собственными глазами, какъ я вытолкаю въ зашеекъ этого пройдоху Стиджинса.’— Она улыбнулась при этихъ словахъ, другъ мой Самми, и тутъ же испустила духъ,— заключилъ старый джентльменъ съ глубокимъ вздохомъ.

Послдовало продолжительное молчаніе. Старецъ раскурилъ новую трубку и погрузился всей душой въ печальныя размышленія, вызванныя послдними воспоминаніями.

— Длать нечего!— сказалъ наконецъ Самуэль, ршившись пролить посильное утшеніе въ отцовское сердце.— Вс мы будемъ тамъ, рано или поздно. Это есть, такъ сказать, общій человческій жребій.

— Правда твоя, Самми, правда.

— Ужъ если это случилось, такъ и значить, что должно было случиться.

— И это справедливо,— подтвердилъ старикъ, длая одобрительный жестъ.— И то сказать, что было бы съ гробовщиками, Самми, если бы люди не умирали?…

Выступивъ на огромное поле соображеній и догадокъ, внезапно открытыхъ этой оригинальной мыслью, м-ръ Уэллерь старшій положилъ свою трубку на столъ, взялъ кочергу и принялся разгребать уголья съ озабоченнымъ видомъ.

Когда старый джентльменъ быль занять такимъ образомъ, въ комнату проскользнула веселая и зоркая леди въ траурномъ плать, кухарка ремесломъ, которая все это время суетилась въ отдаленномъ апартамент за буфетомъ. Бросивъ нжную и ласковую улыбку на Самуэля, она остановилась молча за спинкой кресла, гд сидлъ м-ръ Уэллерь, и возвстила о своемъ присутствіи легкимъ кашлемъ, но такъ какъ старецъ не обратилъ ни малйшаго вниманія на этотъ сигналъ, она прокашлянула громче и сильне:

— Это что еще?— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, опуская кочергу и поспшно отодвигая кресло.— Ну, чего еще надобно?

— Не угодно-ли чашечку чайку, м-ръ Уэллеръ?— спросила веселая леди вкрадчивымъ тономъ.

— Не хочу,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ довольно грубо и брезгливо.— Убирайтесь… знаете куда?

— Ахъ, Боже мой! Вотъ какъ несчастья-то перемняютъ людей!— воскликнула леди, поднимая глаза кверху.

— Зато ужъ не будетъ авось другихъ перемнъ: до этого мы не допустимъ,— пробормоталъ м-ръ Уэллеръ.

— Въ жизнь я не видывала такой печали!— проговорила веселая леди.

— Какая тутъ печаль?— возразилъ старый джентльменъ.— Все авось къ лучшему, какъ сказалъ однажды мальчишка въ школ, котораго учитель выскъ розгами.

Веселая леди покачала головой съ видомъ соболзнованія и симпатіи и, обращаясь къ Самуэлю, спросила: неужели отецъ его не сдлаетъ никакихъ усилій надъ собою?

— A я вотъ и вчера, и третьяго дня говорила ему, м-ръ Самуэль,— сказала сердобольная леди,— что, дескать, печалиться не къ чему, м-ръ Уэллеръ, и горемъ не воротишь потери. Не унывайте, говорю, и пуще всего не падайте духомъ. Что длать? Мы вс жалемъ о немъ и рады Ботъ знаетъ что для него сдлать. Отчаяваться еще нечего: нтъ такихъ напастей въ жизни, которыхъ бы нельзя было поправить, какъ говорилъ мн одинъ почтенный человкъ, когда умеръ добрый мужъ мой.

Кончивъ эту утшительную рчь, сердобольная леди прокашлялась три раза сряду и обратила на м-ра Уэллера взглядъ, исполненный безконечной преданности и симпатіи.

— А не угодно-ли вамъ выйти отсюда вонъ, сударыня?— сказалъ старый джентльменъ голосомъ ршительнымъ и твердымъ.— Чмъ скоре, тмъ лучше.

— Извольте, м-ръ Уэллеръ,— отвчала сердобольная леди.— Я говорила вамъ все это изъ сожалнія, сэръ.

— Спасибо, тетушка, спасибо,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.— Самуэль, вытури ее вонъ и запри за нею дверь.

Не дожидаясь исполненія этой угрозы, сердобольная леди стремительно выбжала изъ комнаты и захлопнула за собою дверь. М-ръ Уэллеръ старшій вытеръ потъ со своего лба, облокотился на спинку креселъ и сказалъ:

— Надоли, проклятыя! Вотъ что, другъ мой Самми, останься я здсь еще на одну только недльку, эта женщина силой заставитъ меня жениться на себ.

— Будто бы! Разв она такъ влюблена въ тебя?— спросилъ Самуэль.

— Влюблена! Какъ не такъ! Просто блажитъ, чортъ бы ее побралъ. Сколько ни гони ее, она все увивается здсь, какъ змя. Будь я запертъ въ патентованномъ браминскомъ сундук, она въ состояніи вытащить меня даже оттуда, Самми.

— Неужели! Что-жъ она такъ льнетъ?

— A вотъ поди ты, спрашивай ее,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ старшій, разгребая съ особенной энергіей уголья въ камин.— Ужасное положеніе, другъ мой Самми! Я принужденъ сидть y себя дома, словно какъ въ безвыходной тюрьм. Лишь только мачеха твоя испустила духъ, одна старуха прислала мн окорокъ ветчины, другая горшокъ съ похлебкой, третья собственными руками приготовила мн кипятку съ ромашкой. Бда, да и только! И вдь вс он вдовицы, Самми, кром вотъ этой послдней, что принесла ромашку. Это — одинокая молодая леди пятидесяти трехъ лтъ.

Самуэль бросилъ, вмсто отвта, комическій взглядъ. Старый джентльменъ между тмъ, снова вооружившись кочергой, ударилъ со всего размаха по углямъ, какъ будто онъ собирался поразить ненавистную голову какой-нибудь вдовы.

— Я чувствую, Самми, что одно мое спасеніе — на козлахъ,— замтилъ старецъ.

— Это отчего?

— Да оттого, другъ мой, что кучеръ можетъ знакомиться съ тысячами женщинъ на разстояніи двадцати тысячъ миль и при всемъ томъ никто не иметъ права думать, что онъ намренъ жениться на которой-нибудь изъ нихъ.

— Да, тутъ есть частица правды,— замтилъ Самуэль.

— Если бы, примромъ сказать, старшина твой былъ кучеромъ или извощикомъ, думаешь-ли ты, что на суд присяжныхъ произнесли бы противъ него этотъ страшный приговоръ? Нтъ, другъ мой, плоха тутъ шутка съ нашимъ братомъ. Присяжные непремнно обвинили бы безсовстную вдову.

— Ты увренъ въ этомъ?

— Еще бы!

Съ этими словами м-ръ Уэллеръ набилъ новую трубку табаку и посл глубокомысленнаго молчанія продолжалъ свою рчь въ такомъ тон:

— И вотъ, другъ мой, чтобы не попасть въ просакъ и не потерять привилегій, присвоенныхъ моему званію, я хочу покинуть это мсто разъ навсегда, жить себ на ямскихъ дворахъ, въ своей собственной стихіи.

— Что-жъ станется съ этимъ заведеніемъ?— спросилъ Самуэль.

— Распродамъ все какъ есть и изъ вырученныхъ денегъ дв сотни фунтовъ положу на твое имя въ банкъ для приращенія законными процентами. Этого именно хотла твоя мачеха: она вспомнила о теб дня за три до смерти.

— Очень ей благодаренъ,— сказалъ Самуэль.— Двсти фунтовъ авось мн пригодятся на черный день.

— A остальную выручку также положу въ банкъ на собственное свое имя,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ старшій,— и ужъ, разумется, какъ скоро протяну я ноги, другъ мой Самми, вс эти денежки, и съ процентами, перейдутъ въ твой собственный карманъ. Только ты не истрать ихъ за одинъ разъ, не промотай, сынъ мой, и пуще всего берегись, чтобы не поддедюлила тебя и съ этимъ наслдствомъ какая-нибудь вдовушка. Это главное: если спасешься отъ вдовы, можно будетъ надяться, что изъ тебя выйдетъ хорошій человкъ.

Этотъ спасительный совтъ, казалось, облегчилъ тяжкое бремя на душ м-ра Уэллера, и онъ принялся за свою трубку съ просіявшимъ лицомъ.

— Кто-то стучится въ дверь,— сказалъ Самуэль.

— A пусть себ стучится,— отвчалъ отецъ.

Оба замолчали. Стукъ между тмъ повторился и не умолкалъ въ продолженіе трехъ или четырехъ минутъ.

— Отчегожъ ты не хочешь впустить?— спросилъ Самуэль.

— Тсс, тсс!— отвчалъ отецъ, боязливо мигая на своего сына.— Не обращай вниманія, Самми: это, должно быть, опять какая-нибудь вдова.

Отчаявшись, наконецъ, получить отвтъ на многократно повторенный стукъ, невидимый поститель, посл кратковременной паузы, пріотворилъ дверь и заглянулъ. То была не женская фигура. Между дверью и косякомъ выставились длинные черные локоны и жирное красное лицо достопочтеннаго м-ра Стиджинса. Трубка м-ра Уэллера выпала изъ рукъ.

Отверстіе между косякомъ и дверью постепенно становилось шире и шире. Наконецъ, достопочтенный джентльменъ осторожно перешагнулъ черезъ порогъ и тщательно заперъ за собою дверь. Сдлавъ необходимое обращеніе къ Самуэлю и поднявъ къ потолку свои руки и глаза въ ознаменованіе неизреченной скорби по поводу рокового бдствія, разразившагося надъ фамиліей, м-ръ Стиджинсъ придвинулъ къ камину кресло съ высокой спинкой, слъ, вздохнулъ, вынулъ изъ кармана срый шелковый платокъ и приставилъ его къ своимъ заплывшимъ глазамъ.

Пока совершалась эта церемонія, м-ръ Уэллеръ старшій оставался неподвижнымъ, будто прикованный къ своему мсту: онъ смотрлъ во вс глаза, об руки его лежали на колняхъ, и вся его физіономія выражала необъятную степень изумленія, близкаго къ остолбеннію. Самуэль сидлъ безмолвно насупротивъ отца и, казалось, ожидалъ съ нетерпливымъ любопытствомъ, чмъ кончится эта сцена.

Нсколько минутъ м-ръ Стиджинсъ держалъ срый платокъ передъ своими глазами, вздыхалъ, всхлипывалъ, стоналъ, преодолвъ, наконецъ, душевное волненіе, онъ положилъ платокъ въ карманъ и застегнулся на вс пуговицы. Затмъ онъ помшалъ огонь, потеръ руки и обратилъ свой взоръ на Самуэля.

— О, другъ мой, юный другъ!— сказалъ м-ръ Стиджинсъ, прерывая молчаніе весьма слабымъ и низкимъ голосомъ.— Что можетъ быть ужасне этой поистин невозвратимой потери?

Самуэль слегка кивнулъ головой.

— Извстно-ли вамъ, другъ мой,— шепнулъ м-ръ Стиджинсъ, придвигаясь къ Самуэлю,— что она оставила нашей церкви?

— Кому?

— Почтенной нашей церкви, м-ръ Самуэль.

— Ничего она не оставила,— отвчалъ Самуэль ршительнымъ тономъ.

М-ръ Стиджинсъ лукаво взглянулъ на Самуэля, оглядлъ съ ногъ до головы м-ра Уэллера, сидвшаго теперь съ закрытыми глазами, какъ будто въ полузабытьи, и, придвинувъ свой стулъ еще ближе, сказалъ:

— И мн ничего не оставила, м-ръ Самуэль?

Самуэль сдлалъ отрицательный кивокъ.

— Едва-ли это можетъ быть,— сказалъ поблднвшій Стиджинсь.— Подумайте, юный другъ мой: неужели ни одного маленькаго подарка на память?

— Ни одного лоскутка,— отвчалъ Самуэль.

— А, можетъ быть,— сказалъ м-ръ Стиджинсъ посл колебанія, продолжавшагося нсколько минутъ,— можетъ быть, она поручила меня попеченію этого закоснлаго нечестивца, отца вашего, м-ръ Самуэль?

— Очень вроятно, судя по его словамъ,— отвчалъ Самуэль.— Онъ вотъ только-что сейчасъ говорилъ объ васъ.

— Право? Такъ онъ говорилъ?— подхватилъ м-ръ Стиджинсъ съ просіявшимъ лицомъ.— Стало быть, великая перемна совершилась въ этомъ человк. Радуюсь за него душевно и сердечно. Мы теперь можемъ жить съ нимъ вмст дружелюбно и мирно, м-ръ Самуэль.— Не правда ли? Я стану заботиться о его собственности, какъ скоро вы уйдете отсюда, и ужъ вы можете составить понятіе, какъ здсь все пойдетъ въ моихъ опытныхъ рукахъ.

И затмъ, испустивъ глубочайшій вздохъ, м-ръ Стиджинсъ пріостановился для отвта. Самуэль поклонился. М-ръ Уэллеръ старшій произнесъ какой-то необыкновенный звукъ, не то стонъ, не то вой, не то скрежетъ, не то зыкъ, но въ которомъ, однакожъ, страннымъ образомъ сочетались вс эти четыре степени звука.

Осненный внезапнымъ вдохновеніемъ, м-ръ Стиджинсъ прозрлъ въ этомъ звук явственное выраженіе сердечнаго раскаянія, соединеннаго съ угрызеніемъ. На этомъ основаніи онъ оглянулся вокругъ себя, потеръ руки, прослезился, улыбнулся, прослезился опять и затмъ, тихонько подойдя къ хорошо знакомой полочк въ извстномъ углу, взялъ стаканчикъ и осторожно положилъ четыре куска сахару. Совершивъ эту предварительную операцію, онъ еще разъ испустилъ глубокій вздохъ и устремилъ на потолокъ свои глаза. Затмъ, переступая незамтно съ ноги на ногу, онъ побрелъ въ буфетъ и скоро воротился съ бутылкой рому въ рукахъ. Отдливъ отъ него обыкновенную порцію въ стаканъ, онъ взялъ чайную ложечку, помшалъ, прихлебнулъ, еще помшалъ и уже окончательно расположился въ креслахъ кушать пуншъ.

М-ръ Уэллеръ старшій не произнесъ ни одного звука въ продолженіе всхъ этихъ приготовленій, но какъ только м-ръ Стиджинсъ услся въ креслахъ, онъ вдругъ низринулся на него стрлою, вырвалъ стаканъ y него изъ руки, выплеснулъ остатокъ пунша на его лицо и разбилъ стаканъ о его лобъ. Затмъ, схвативъ достопочтеннаго джентльмена за шиворотъ, онъ повалилъ его могучею рукой, далъ ему пинка и, произнося энергическія проклятія, потащилъ его къ дверямъ.

— Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ,— наднь на меня шляпу. Живй!

И лишь только Самуэль нахлобучилъ своего родителя, старый джентльменъ вытащилъ Стиджинса изъ дверей въ коридоръ, изъ коридора на крыльцо, съ крыльца на дворъ, со двора на улицу, продолжая все это время давать ему пинки, одинъ другого сильне и безпощаднй.

Уморительно и вмст отрадно было видть, какъ красноносый джентльменъ кувыркался, метался, барахтался и хриплъ въ могучихъ объятіяхъ раздраженнаго старца, который, наконецъ, въ довершеніе потхи, погрузилъ его голову въ корыто, наполненное водою для утоленія жажды лошадей.

— Вотъ теб, пастырь, вотъ теб!— сказалъ м-ръ Уэллеръ, поддавая окончательнаго туза въ спину м-ра Стиджинса.— Скажи всмъ этимъ своимъ негоднымъ товарищамъ, лицемрамъ, тунеядцамъ и ханжамъ, что я боюсь, при случа, перетопить всхъ до одного, если не въ корыт, такъ въ помойной ям.

— Пойдемъ домой, Самми. Налей мн стаканъ водки. Совсмъ измучился съ этимъ негодяемъ.

Глава LII.

Дловое утро адвоката на Грэйскомъ сквер и окончательное выступленіе на сцену господъ Джингля и Іова Троттера.

Когда, посл приличныхъ приготовленій, м-ръ Пикквикъ извстилъ Арабеллу о неудовлетворительныхъ послдствіяхъ своей поздки въ Бирмингэмъ и началъ уврять ее, что нтъ покамстъ ни малйшаго повода къ огорченію или печали, молодая леди залилась горькими слезами и выразила въ трогательныхъ терминахъ свою жалобу, что она, по непростительной втренности, сдлалась несчастной причиной охлажденія и, быть можетъ, вчнаго разрыва между сыномъ и отцомъ.

— Вы совсмъ не виноваты, дитя мое,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ трогательно.ю нжностью.— Заране никакъ нельзя было предвидть, что старый джентльменъ будетъ питать такое неожиданное предубжденіе противъ женитьбы своего сына. Я увренъ,— прибавилъ м-ръ Пикквикъ, взглянувъ на ея хорошенькое личико,— онъ и понятія не иметъ объ удовольствіи, отъ котораго отказывается теперь съ такимъ безразсудствомъ.

— Ахъ, добрый м-ръ Пикквикъ!— сказала Арабелла.— Что намъ длать, если онъ не перестанетъ сердиться на насъ?

— Авось все это перемелется, мой другъ, и выйдетъ мука,— сказалъ м-ръ Пикквикъ добродушнымъ тономъ, — посидимъ покамстъ y моря и подождемъ погоды.

— Но вдь вы разсудите сами, м-ръ Пикквикъ: что будетъ съ Натаніэлемъ, если отецъ откажется помогать ему?

— Въ такомъ случа, мой ангелъ, я могу предсказать, что, вроятно, найдется y него какой-нибудь другъ, который готовъ будетъ оказать ему всякое содйствіе и помощь.

Арабелла быстро поняла и сообразила настоящій смыслъ и значеніе его отвта. Поэтому она бросилась въ объятія м-ра Пикквика, поцловала его очень нжно и зарыдала очень громко.

— Ну, полно, полно!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, пожимая ея маленькую ручку.— Мы вотъ подождемъ здсь нсколько дней и посмотримъ, что вздумаетъ онъ написать вашему мужу. Если, сверхъ чаянія, онъ не перемнитъ своихъ мыслей, въ голов y меня вертится, по крайней мр, полдюжины плановъ, изъ которыхъ тотъ или другой составитъ ваше счастье — успокойтесь, мой ангелъ.

Затмъ м-ръ Пикквикъ порекомендовалъ ей осушить свои глазки и не огорчать прежде времени своего супруга. Прелестная Арабелла, кроткая и послушная, какъ благовоспитанное дитя, уложила свой платочекъ въ ридикюль и, къ возвращенію мужа, вызвала на свое личико цлый рядъ лучезарныхъ улыбокъ, которыя оказывали столь могущественное вліяніе на его чувствительное сердце.

— Признаться, я не вижу впереди никакого добра для этихъ молодыхъ людей,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, одваясь поутру на другой день.— Пойду къ Перкеру и посовтуюсь съ нимъ.

Планъ идти къ Перкеру и посовтоваться съ нимъ насчетъ финансовыхъ обстоятельствъ возникъ въ голов м-ра Пикквика еще прежде. Теперь онъ позавтракалъ на свою руку и отправился на Грэйскій скверъ съ великою поспшностью.

Еще не было десяти часовъ, когда онъ взошелъ на лстницу по направленію къ аппартаментамъ, занимаемымъ канцеляріею адвоката. Писаря еще не явились. М-ръ Пикквикъ, для препровожденія времени, принялся смотрть изъ окна галлереи.

Живительный свтъ прекраснаго октябрьскаго утра весело отражался даже на грязныхъ домахъ этого околодка. Конторщики и писаря длинной вереницей выступали по скверу, ускоряя или замедляя свои шаги, при взгляд на башенные часы. И лишь только пробило десять, каждый изъ нихъ, съ необыкновенною торопливостью, поспшилъ къ мсту своей ежедневной службы. Разнообразные голоса раздались со всхъ сторонъ, замки защелкали, двери застучали, головы повыставились изъ каждаго окна, привратники одинъ за другимъ стали на своихъ постахъ, почтальонъ суетливо началъ перебгать изъ дома въ домъ, и дятельность закипла своимъ обычнымъ чередомъ во всхъ этихъ юридическихъ палатахъ.

— Раненько пожаловали вы, м-ръ Пикквикъ,— сказалъ чей-то голосъ позади этого джентльмена.

— А! м-ръ Лоутонъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, оглядываясь назадъ.— Какъ ваше здоровье, сэръ?

— Такъ себ, покорно васъ благодарю, отвчалъ Лоутонъ, вытирая потъ со своего лица.— Бжалъ чуть не со всхъ ногъ. Думалъ, что опоздаю. Усталъ какъ собака. Хорошо, по крайней мр, что пришелъ раньше его.

Утшивъ себя этимъ размышленіемъ, м-ръ Лоутонъ вынулъ изъ кармана ключъ, отперъ дверь, взялъ письма, опущенныя почтальономъ въ ящикъ, и ввелъ м-ра Пикквика въ контору. Здсь, въ одно мгновеніе ока, онъ скинулъ свой фракъ, надлъ поношенный сюртукъ, повсилъ шляпу, взялъ пачку бумагъ, воткнулъ перо за ухо и потеръ руки съ величайшимъ наслажденіемъ.

— Вотъ я готовъ, какъ видите,— сказалъ м-ръ Лоутонъ.— Канцелярское платье y меня всегда тутъ остается, въ контор. Нтъ-ли y васъ табачку, м-ръ Пикквикъ?

— Нтъ, я не нюхаю табаку.

— Жаль, очень жаль. Ну, да такъ и быть, я пошлю за бутылкой содовой воды, будетъ все равно. Какъ вы думаете, въ глазахъ моихъ нтъ ничего страннаго, м-ръ Пикквикъ?

М-ръ Пикквикъ отступилъ на нсколько шаговъ, обозрлъ внимательно вс черты вопрошающаго джентльмена и объявилъ утвердительно, что никакой особенности онъ не замчаетъ въ его глазахъ.

— Радъ слышать это,— сказалъ Лоутонъ.— A мы, знаете, вчера вечеромъ немножко покутили въ заведеніи ‘Сороки’, и голова y меня покамстъ все еще не на мст. Авось пройдетъ.— А, кстати, Перкеръ ужъ началъ заниматься вашимъ дломъ.

— Какимъ? Издержками вдовы Бардль?

— Нтъ, покамстъ еще не этимъ. Я разумю вотъ этого голубчика, за котораго мы, по вашему желанію, заплатили десять шиллинговъ на фунтъ, чтобы выручить его изъ тюрьмы. Теперь вдь, знаете, идетъ рчь объ отправленіи его въ Демерару.

— Ахъ, да, вы говорите о м-р Джингл,— сказалъ м-ръ Пикквикъ скороговоркой.— Ну, такъ что же?

— Ничего, все идетъ, какъ слдуетъ,— сказалъ Лоутонъ, починяя перо.— Мы ужъ обдлали эту статью. Ливерпульскій агентъ сказалъ, что изъ благодарности къ вамъ онъ очень радъ посадить его на свой корабль по вашей рекомендаціи. Вдь вы ему, говоритъ онъ, оказали какія-то благодянія, когда сами состояли на дйствительной служб?

— Бездлица, любезнйшій, бездлица. Такъ онъ согласенъ взять Джингля?

— Согласенъ.

— Это очень хорошо,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Мн пріятно это слышать.

— A этотъ другой парень, должно быть, удивительный прощалыга!— замтилъ Лоутонъ, продолжая чинить перо.

— Какой парень?

— Ну, да, какъ его, слуга, что ли, другъ, однокашникъ или собутыльникъ этого Джингля?

— Вы говорите о Троттер?

— Да. Вообразите, м-ръ Пикквикъ, вдь и онъ тоже просится въ Демерару!

— Неужели!

— Именно такъ. Онъ отказался наотрзъ отъ выгодныхъ предложеній, которыя Перкеръ сдлалъ ему отъ вашего имени.

— Какъ? Отказался отъ восемнадцати шиллинговъ въ недлю?

— Въ томъ-то вотъ и штука. Не нужно, говоритъ, мн никакого мста, если разлучатъ меня съ моимъ другомъ. Нечего было длать: мы принуждены были вести, по его милости, новую переписку, и онъ согласенъ хать на правахъ конвикта въ Новый Южный Валлисъ.

— Глупый парень!— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ радостной улыбкой.— Глупый парень!

— A подите вотъ толкуйте съ нимъ!— замтилъ Лоутонъ, обрзывая кончикъ пера съ презрительною миной. — Наладилъ одно и то же. Одинъ, дескать, другъ и есть y него въ этомъ мір, и ужъ онъ не разстанется съ нимъ до гробовой доски. Дружба хорошая вещь, нечего сказать, да только благоразумный человкъ долженъ во всемъ наблюдать мру. Вотъ, напримръ, мы вс друзья и пріятели за общимъ столомъ ‘Сороки’, гд каждый платитъ изъ собственнаго кармана за свой пуншъ, но осудить себя на добровольную ссылку съ кмъ-нибудь изъ этихъ пріятелей — нтъ, наше почтеніе, чортъ бы ихъ побралъ! У всякаго человка, сэръ, только дв искреннія привязанности: первая къ самому себ, вторая — къ хорошенькимъ леди. Это ужъ по нашей части. Ха, ха!

Въ эту минуту послышались на лстниц шаги м-ра Перкера. Лоутонъ замолчалъ, схватилъ бумагу и принялся писать съ замчательною скоростью.

Привтствіе между м-ромъ Пикквикомъ и его адвокатомъ имло самый искренній и дружелюбный характеръ. Но лишь только Перкеръ усадилъ своего кліента, въ дверяхъ послышался стукъ, и чей-то голосъ спрашивалъ: здсь-ли господинъ адвокатъ?

— Чу!— сказалъ Перкеръ.— Это, должно быть, одинъ изъ вашихъ праздношатающихся пріятелей, м-ръ Джингль, если не ошибаюсь. Хотите его видть, почтеннйшій?

— Вы какъ объ этомъ думаете?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Мн кажется, вамъ не мшаетъ взглянуть на него. Эй, сэръ, какъ бишь васъ? Можете войти.

Повинуясь этому безцеремонному приглашенію, Джингль и Троттеръ вошли въ комнату и, увидвъ м-ра Пикквика, остановились съ нкоторымъ смущеніемъ y порога.

— Чу?— сказалъ Перкеръ.— Знаете-ли вы этого джентльмена?

— О, вчно не забыть!— отвчалъ Джингль, выступая впередъ.— М-ръ Пикквикъ… безцнный благодтель… спаситель жизни… сдлалъ изъ меня человка… не раскаетесь въ этомъ, сэръ.

— Очень радъ слышать это,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Вы, кажется, поправились въ своемъ здоровь, м-ръ Джингль?

— Всмъ вамъ обязанъ, сэръ… великая перемна… въ тюрьм было душно… воздухъ нездоровый… очень,— сказалъ Джингль, качая головой.

Онъ былъ одтъ прилично и опрятно, такъ же какъ неразлучный его пріятель, Іовъ Троттеръ, который стоялъ позади, вытянувшись въ струнку и устремивъ оловянные глаза на м-ра Пикквика.

— Когда-жъ они дутъ въ Ливерпуль?— спросилъ м-ръ Пикквикъ, обращаясь къ адвокату.

— Сегодня вечеромъ, сэръ, въ семь часовь,— сказалъ Іовъ, длая шагъ впередъ.— Мы отправляемся изъ Сити, сэръ, въ дилижанс.

— Билеты на мста взяты?

— Да, сэръ.

— Вы твердо ршились хать?

— Да, сэръ,— отвчалъ Іовъ

— Что касается до экипировки, необходимой для Джингля,— сказалъ Перкеръ, громко, обращаясь къ м-ру Пикквику:— я уже принялъ на себя устроить это дло. Мы выдали ему впередъ третное жалованье изъ той ежегодной суммы, которую онъ будетъ получать въ Демерар. Этого достанетъ на вс его издержки, и я ршительно не одобряю всякой дальнйшей помощи съ вашей стороны, какъ скоро она не будетъ основываться на собственныхъ его трудахъ и хорошемъ поведеніи, сэръ.

— Безъ сомннія,— подхватилъ Джингль съ великою твердостью.— Свтлая голова… человкъ дловой… справедливо, сэръ… да.

— Вы удовлетворили его кредитора, выкупили его платье y ростовщика, освободили его изъ тюрьмы, заплатили за него на корабл,— продолжалъ Перкеръ, не обращая никакого вниманія на замчаніе Джингля: — все это стоило вамъ около пятидесяти фунтовъ, сэръ и потеря этой суммы — вещь немаловажная.

— Потери не будетъ,— сказалъ Джингль скороговоркой.— Все заплачу… займусь длами… накоплю… возвращу все до фарсинга. Желтая горячка разв… нечего длать… не то…

Здсь м-ръ Джингль остановился, ударилъ тулью своей шляпы, провелъ рукою по глазамъ и слъ.

— Онъ хочетъ сказать,— замтилъ Іовъ, выступивъ впередъ,— что онъ заплатитъ вс эти деньги, если не сдлается жертвой желтой горячки. И я увренъ, что онъ сдержитъ это слово, м-ръ Пикквикъ, вотъ увидите. Если угодно, я готовъ подтвердить это подъ клятвой,— заключилъ Іовъ съ великой энергіей.

— Хорошо, хорошо,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— не станемъ распространяться объ этомъ. Совтую вамъ, м-ръ Джингль, не заводить знакомства съ такими господами, какъ сэръ Томасъ Блазо, съ которымъ вы играли въ криккетъ. Иначе легко станется, что вы опять разстроите свое здоровье.

Джингль улыбнулся при этой выходк, но тмъ не мене, на лиц его отразилась высшая степень разстройства. М-ръ Пикквикъ поспшилъ перемнить разговоръ.

— A не знаете-ли вы, что случилось съ тмъ вашимъ пріятелемъ, съ которымъ вы познакомили меня въ Рочестер?

— Съ горемычнымъ Яшей?

— Да.

Джингль покачалъ головой.

— Мошенникъ первой степени… геній плутовства… Іову родной братъ.

— Братъ Іова!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ.— Да, да, сходство между ними дйствительно есть.

— Да, сэръ, насъ всегда считали похожими другъ на друга,— сказалъ Іовъ, бросая вокругъ себя косвенные взгляды: — только характеръ y меня всегда былъ серьезный, a его считали весельчакомъ. Онъ переселился въ Америку, сэръ, вслдствіе крайней запутанности своихъ длишекъ на здшней почв. Съ той поры мы ничего не слыхали о немъ.

— А! Такъ вотъ почему я не получилъ отъ него ‘страницы изъ романа дйствительной жизни’, которую онъ общалъ мн въ ту пору на другой день поутру, когда, повидимому, мелькала y него мысль броситься въ рку съ Рочестерскаго моста!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, улыбаясь.— Не знаю только, притворялся-ли онъ, или нтъ.

— Разумется притворялся,— подхватилъ Іовъ.— Онъ мастеръ на вс руки. Это еще слава Богу, что вы отдлались отъ него такъ дешево. При другихъ обстоятельствахъ, онъ могъ быть для васъ опасне, чмъ,— Іовъ взглянулъ на Джингля, засменилъ ногами, и окончательно прибавилъ: — чмъ… чмъ даже я самъ.

— Благодатная семейка!— сказалъ Перкеръ, запечатывая письмо, которое онъ только что окончилъ.

— Да, сэръ, отвчалъ Іовъ,— мы таки можемъ похвастаться своей породой.

— Это и видно,— сказалъ адвокатъ, улыбаясь.— Передайте это письмо нашему агенту въ Ливерпул, и совтую вамъ остепениться, господа, какъ скоро вы будете въ Вестъ-Индіи. Подумайте объ этомъ серьезне теперь, когда время не ушло: иначе васъ повсятъ на первой вислиц, какъ, впрочемъ, я нисколько не сомнваюсь въ этомъ. Можете теперь идти, если хотите: мы должны потолковать съ м-ромъ Пикквикомъ о многихъ другихъ длахъ, и время для насъ драгоцнно. Ступайте.

Сказавъ это, Перкеръ указалъ на дверь, въ изъявленіе того, что визитъ этихъ господъ долженъ быть приведенъ къ концу. Джингль еще колебался нсколько минутъ, но Іовъ Троттеръ взялъ его за руку и пошелъ съ нимъ изъ дверей.

— Достойная чета!— сказалъ Перкеръ, когда дверь за ними затворилась.

— Какъ вы думаете, Перкеръ,— спросилъ м-ръ Пикквикъ,— можно-ли надяться на ихъ исправленіе?

Перкеръ сомнительно пожалъ плечами, но, замтивъ безпокойство м-ра Пикквика, сказалъ:

— Надяться можно, въ этомъ спору нтъ, почтеннйшій. Оба они въ настоящую минуту весьма искренно раскаиваются въ своихъ поступкахъ: но здсь надобно взять въ разсчетъ, что на нихъ еще сильно дйствуетъ воспоминаніе о невыгодахъ тюремной жизни. Придетъ пора, когда это воспоминаніе исчезнетъ мало-по-малу, и что именно тогда выйдетъ изъ нихъ — этого ни я, ни вы, почтеннйшій, сказать не въ состояніи. Но, какъ бы то ни было, почтеннйшій,— прибавилъ Перкеръ, положивъ руку на плечо м-ра Пикквика,— благодяніе ваше заслуживаетъ всякаго уваженія, какими бы послдствіями оно ни сопровождалось. Не берусь ршить, лучше или хуже поступаютъ т господа, которые, изъ опасенія быть обманутыми, никогда, или почти никогда не протягиваютъ руки страждущему ближнему, но если бы эти два человка отличились какимъ-нибудь мошенничествомъ сегодня или завтра — и тогда я ни на волосъ не измнилъ бы своего мннія о вашемъ великодушномъ поступк.

Окончивъ эти замчанія, Перкеръ придвинулъ свой стулъ къ письменному столу и выслушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ разсказъ м-ра Пикквика объ упрямств старика Винкеля въ Бирмингэм.

— Дайте ему одуматься недльку,— сказалъ Перкеръ, многозначительно кивая головой.

— И вы думаете, что онъ дйствительно одумается?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Я надюсь. A если нтъ, мы должны будемъ употребить личное ходатайство самой молодой леди. Съ этого, собственно говоря, всякій бы и началъ на вашемъ мст. Поздка ваша въ Бирмингэмъ вовсе не оправдывалась здравымъ смысломъ, почтеннйшій.

Въ эту минуту кто-то постучался въ дверь.

— Войдите!— сказалъ Перкеръ.

Вошелъ м-ръ Лоутонъ съ таинственнымъ и озабоченнымъ видомъ.

— Что такое?— спросилъ Перкеръ.

— Васъ спрашиваютъ, сэръ.

— Кто?

Лоутонь взглянулъ на м-ра Пикквика и кашлянулъ.

— Кто меня спрашиваетъ? Отчего вы не говорите, м-ръ Лоутонъ?

— Вотъ, видите ли, сэръ,— сказалъ Лоутонъ,— пришелъ къ вамъ… м-ръ Додсонъ и съ нимъ… м-ръ Фоггъ.

— Ахъ, Боже мой,— сказалъ адвокатъ,— я и забылъ, что назначилъ имъ быть здсь въ половин одиннадцатаго, чтобы покончить эти разсчеты по длу г. Пикквика! Надо взять y нихъ квитанцію. Какъ это вышло некстати! Что вы станете длать, м-ръ Пикквикъ? Не хотите-ли покамстъ выйти въ другую комнату?

Но въ этой другой комнат уже стояли господа Додсонъ и Фоггъ. М-ръ Пикквикъ объявилъ, что намренъ остаться на своемъ мст, тмъ боле, что не онъ, a господа Додсонъ и Фоггъ должны горть со стыда при этой внезапной встрч. Это послднее обстоятельство онъ особенно рекомендовалъ вниманію м-ра Перкера, при чемъ благородное лицо его выражало вс признаки самаго жгучаго негодованія.

— Очень хорошо, почтеннйшій, очень хорошо,— отвчалъ Перкеръ.— Я могу только сказать, что если Додсонъ или Фогтъ обнаружатъ какіе-нибудь признаки замшательства или стыда при взгляд на ваше лицо, то вы будете однимъ изъ самыхъ кровожадныхъ джентльменовъ, какихъ только я видлъ. Зовите ихъ, м-ръ Лоутонъ.

Лоутонъ исчезъ, и черезъ минуту воротился въ сопровожденіи господъ Додсона и Фогга.

— Вы, я полагаю, видли м-ра Пикквика?— сказалъ Перкеръ Додсону, указывая пальцемъ по тому направленію, гд сидлъ этотъ джентльменъ.

— А! Здравствуйте, м-ръ Пикквикъ!— сказалъ Додсонъ громкимъ голосомъ.

— Ахъ, Боже мой! Васъ-ли я вижу, м-ръ Пикквикъ?— подхватилъ Фоггъ.— Надюсь, вы совершенно здоровы, сэръ. Лицо ваше, кажется, немножко измнилось, но я все-таки угадалъ васъ съ перваго взгляда, сказалъ Фоггъ, придвигая стулъ и озираясь вокругъ себя съ пріятной улыбкой.

Въ отвтъ на эти привтствія, м-ръ Пикквикъ слегка наклонилъ голову и, замтивъ, что Фоггъ вытащилъ изъ своего кармана пачку бумагъ, всталъ и подошелъ къ окну.

— М-ру Пикквику, кажется, незачмъ безпокоиться, м-ръ Перкерь,— сказалъ Фоггъ, развязывая и продолжая улыбаться пріятнйшимъ образомъ: — м-ръ Пикквикъ хорошо знакомъ съ этими длами, между нами, я полагаю, нтъ секретовъ. Ха! ха! ха!

— Какіе секреты!— подхватилъ Додсонъ.— Мы вдь стоимъ съ нимъ на дружеской ног. Ха, ха, ха!

И затмъ еще разъ оба засмялись, какъ самые веселые джентльмены, привыкшіе часто получать деньги.

— Вотъ, стало быть, мы и разсчитываемся,— сказалъ Фоггъ.— Вся сумма издержекъ, м-ръ Перкеръ, сто тридцать три фунта, шесть шиллинговъ и четыре пенса.

Фоггъ и Перкеръ принялись сравнивать, сличать и подводить окончательные итоги. Въ продолженіе этого занятія Додсонъ, обратившись къ м-ру Пикквику, сказалъ ласковымъ тономъ:

— Вы, кажется, немножко похудли, м-ръ Пикквикъ, съ той поры, какъ я имлъ удовольствіе видть васъ въ послдній разъ.

— Очень можетъ быть,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, уже давно сверкавшій негодующими взорами, такъ однакожъ, что это, повидимому, ни на кого не производило никакого впечатлнія.— Очень можетъ быть, сэръ. Въ послднее время я много терплъ отъ наглости и преслдованія нкоторыхъ мошенниковъ, сэръ.

Перкеръ кашлянулъ очень сильно и спросилъ м-ра Пикквика, не угодно-ли заглянуть ему въ утреннюю газету, на что послдовалъ однакожъ отрицательный отвтъ, выраженный энергическимъ тономъ.

— Мудренаго нтъ,— сказалъ Додсонъ:— въ тюрьм, конечно, вы должны были перенести много разнообразныхъ огорченій. Народъ тамъ очень странный. A въ которой части были тамъ ваши аппартаменты, м-ръ Пикквикъ?

— У меня всего была одна комната въ томъ этаж, гд помщается буфетъ.

— Знаю, знаю. Это, если не ошибаюсь, лучшая часть во всемъ заведеніи.

— Не ошибаетесь,— подтвердилъ м-ръ Пикквикъ отрывисто и сухо.

Была во всемъ этомъ весьма странная холодность, необыкновенная въ джентльмен съ горячей натурой, М-ръ Пикквикъ употреблялъ гигантскія усилія, чтобы обуздать порывы неукротимой ярости. Но когда Перкеръ написалъ вексель на всю сумму, a Фоггъ, съ торжествующей улыбкой, положилъ его въ карманъ, и когда эта улыбка отразилась равномрно на суровомъ лиц Додсона, м-ръ Пикквикъ почувствовалъ, что кровь заклокотала въ его жилахъ и пламень негодованія насильственно исторгался наружу.

— Ну-съ, м-ръ Додсонь,— сказалъ Фоггъ, укладывая въ карманъ бумажникъ и надвая перчатки,— я къ вашимъ услугамъ, сэръ.

— Очень хорошо,— сказалъ Додсонъ, вставая съ мста,— я совсмъ готовъ.

— Очень радъ, что имлъ удовольствіе возобновить пріятное знакомство съ м-ромъ Пикквикомъ,— сказалъ разнженный Фоггъ съ вкрадчивою любезностью.— Надюсь, м-ръ Пикквикъ, вы перемнили свои мысли и не думаете о насъ дурно, какъ прежде.

— Это ужъ само собою разумется,— сказалъ Додсонъ величественнымъ тономъ оскорбленной добродтели.— М-ръ Пикквикъ знаетъ насъ лучше, я надюсь. Впрочемъ, какое бы мнніе, сэръ, вы ни составили о джентльменахъ нашей профессіи, могу васъ уврить, что я не питаю къ вамъ никакого личнаго недоброжелательства по поводу легкомысленныхъ и рзкихъ выраженій, которыя вы позволили себ произнести на нашъ счетъ въ нашей контор въ ту пору, какъ мы имли удовольствіе видть васъ первый разъ.

— Примите, сэръ, такое же увреніе и съ моей стороны,— сказалъ Фоггъ тономъ великодушнаго прощенія.

— Наше поведеніе, сэръ,— продолжалъ Додсонъ,— говоритъ само за себя, и оправдывается естественнымъ образомъ при каждомъ данномъ случа. Мы уже нсколько лтъ, м-ръ Пикквикъ, занимаемся этими длами, и въ числ нашихъ кліентовъ были многія весьма почтенныя особы. Желаю вамъ добраго утра, сэръ.

— Добраго утра, м-ръ Пикквикъ,— повторилъ Фоггъ.

Сказавъ это, онъ взялъ подъ мышку зонтикъ, скинулъ перчатку и протянулъ, въ знакъ примиренія, правую руку этому негодующему джентльмену, который между тмъ держалъ об руки за фалдами фрака и смотрлъ на юриста съ выраженіемъ самаго презрительнаго изумленія.

— Лоутонъ!— сказалъ Перкеръ въ эту минуту.— Отворите дверь.

— Постойте!— вскричалъ м-ръ Пикквикъ.— Перкеръ, я намренъ говорить.

— Не напрасно ли, почтенншій?— сказалъ адвокатъ, сидвшій какъ на иголкахъ въ продолженіе всхъ этихъ переговоровъ.— Оставьте дло, какъ оно есть: я прошу васъ объ этомъ, м-ръ Пикквикъ.

— О, нтъ, я не хочу оставаться въ дуракахъ!— возразилъ м-ръ Пикквикъ торопливымъ тономъ.— М-ръ Додсонь, вы обращались ко мн съ нкоторыми замчаніями, сэръ.

Додсонъ повернулся, сдлалъ легкій поклонъ и улыбнулся.

— Съ нкоторыми замчаніями, сэръ,— повторилъ м-ръ Пикквикъ, задыхаясь отъ внутренняго волненія,— и товарищъ вашъ осмлился даже, съ покровительственнымъ видомъ, протянуть мн свою руку. Мало этого. Вы оба приняли, въ отношеніи ко мн, тонъ гордаго великодушія и оскорбленной невинности, и этимъ самымъ, милостивые государи, вы обнаружили такую степень безстыдства, котораго я вовсе не ожидалъ даже отъ васъ.

— Что?— воскликнулъ Додсонъ.

— Что-о-о!— повторилъ Фоггъ.

— Извстно-ли вамъ, что я былъ жертвою вашихъ гнусныхъ заговоровъ и сплетней?— продолжалъ м-ръ Пикквикъ.— Извстно-ли вамъ, что я тотъ самый человкъ, котораго вы ограбили и заточили въ тюрьму? Извстно-ли вамъ, однимъ словомъ, что вы были адвокатомъ въ процесс вдовы Бардль противъ Пикквика!

— Да, сэръ, мы знаемъ это,— отвчалъ Додсонъ.

— Конечно, мы знаемъ это, сэръ,— подтвердилъ Фоггъ, ударивъ, вроятно случайно, по своему карману.

— Вы, я вижу, вспоминаете объ этомъ съ удовольствіемъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, стараясь вызвать, быть можетъ, первый разъ въ жизни, на свое лицо насильственную улыбку.— Уже давно я собирался высказать вамъ, отчетливо и ясно, какое мнніе я составилъ о васъ, милостивые государи, но изъ уваженія къ другу моему Перкеру я, по всей вроятности, не воспользовался бы даже и настоящимъ случаемъ, если бы вы не приняли со мной покровительственнаго тона и этой безстыдной фамильярности… я говорю, безстыдной фамильярности, сэръ,— повторилъ Пикквикъ, обращаясь къ Фоггу съ такимъ стремительнымъ и порывистымъ жестомъ, что этотъ джентльменъ счелъ за нужное попятиться къ дверямъ.

— Берегитесь, сэръ!— сказалъ поблднвшій Додсонъ, заране поспшившій укрыться за спиною Фогга, хотя и былъ выше его ростомъ.— Пусть онъ оскорбить васъ, м-ръ Фоггъ: не отвчайте ему тмъ же, въ мою голову.

— Нтъ, нтъ, я не стану отвчать,— сказалъ Фоггъ,— можете на меня положиться.

— Такъ вотъ что я хотлъ сказать вамъ, господа,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ: — оба вы — низкіе крючки, ябедники, мошенники, разбойники!

— Ну, вотъ и все, почтеннйшій,— перебилъ Перкеръ.— Теперь можете замолчать.

— Нтъ, не замолчу: они низкіе крючки, ябедники, мошенники, разбойники.

— Ступайте, господа, прошу васъ, вы видите, что онъ все сказалъ,— продолжалъ Перкеръ примирительнымъ тономъ.— Лоутонъ, отворена-ли дверь?

М-ръ Лоутонъ, улыбаясь, произнесъ утвердительный отвтъ.

— Ну, такъ прощайте же, господа… ступайте съ Богомъ… прощайте… Лоутонъ, дверь!— кричалъ адвокатъ, выталкивая насильно господъ Додсона и Фогга.— Сюда, сюда… пожалуйте… вотъ такъ… Лоутонъ, дверь! Пожалуйте скоре, господа!

— Если только есть законъ y насъ въ Англіи, сэръ,— сказалъ Додсонъ Пикквику, надвая шляпу,— вы пострадаете за это.

— Крючки! Разбойники!

— О, вы дорого поплатитесь за это, сэръ!— сказалъ Фоггъ, махая сжатымъ кулакомъ.

— Ябедники! Мошенники!— кричалъ м-ръ Пикквикъ, не обращая ни малйшаго вниманія на эти угрозы.

— Разбойники!— завопилъ м-ръ Пикквикъ въ коридор, когда юристы начали уже спускаться съ лстницы.

— Разбойники!— закричалъ еще разъ м-ръ Пикквикъ, вырываясь изъ рукъ Лоутона и Перкера и выставляя свою голову изъ окна коридора.

Но когда м-ръ Пикквикъ отступилъ отъ окна, физіономія его приняла очень кроткій и торжественно улыбающійся видъ. Тихими и спокойными шагами онъ пошелъ въ контору и объявилъ, что огромная тяжесть свалилась съ его плечъ. Было очевидно, что онъ чувствовалъ себя совершенно счастливымъ.

Перкеръ не сказалъ ничего до тхъ поръ, пока не опорожнилъ всей своей табакерки и не послалъ Лоутона наполнить ее свжимъ табакомъ. Тогда съ нимъ вдругъ сдлался необыкновенный припадокъ смха, продолжавшійся около пяти минутъ, и по истеченіи этого_: времени онъ сказалъ, что, по всей вроятности, онъ долго будетъ сердиться на м-ра Пикквика, если вникнетъ хорошенько въ сущность этой бды.

— Ну,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— не мшаетъ теперь и намъ покончить счеты.

— Какіе?

— Финансовые, любезный другъ, финансовые,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ, вынимая изъ кармана бумажникъ и пожимая руку своего адвоката.— Вы ужъ столько для меня сдлали, что я едва-ли когда расквитаюсь съ вами, Перкеръ.

Посл этой маленькой прелюдіи друзья серьезно занялись разсмотрніемъ многосложныхъ счетовъ и росписокъ, по которымъ м-ръ Пикквикъ съ великимъ удовольствіемъ заплатилъ своему адвокату значительную сумму денегъ въ вознагражденіе за его хлопоты и безкорыстные труды.

И лишь только они кончили этотъ счетъ, какъ за дверью раздался поразительно сильный стукъ, не умолкавшій ни на одно мгновеніе, какъ будто кто-то ршился раздробить и молотокъ, и дверную скобку.

— Что это такое?— воскликнулъ Перкеръ, быстро приподнимаясь съ мста.

— Стучатся въ дверь, я полагаю,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, какъ будто еще могло быть какое-нибудь сомнніе въ дйствительности этого стука.

Неугомонный стукъ возрасталъ съ изумительною силой.

— Ахъ, Боже мой!— сказалъ Перкеръ, позвонивъ въ колокольчикъ: — это въ состояніи встревожить весь домъ,— Лоутонъ, разв вы не слышите?

— Сейчасъ выйду,— отвчалъ письмоводитель.

Стукъ между тмъ превратился въ оглушительный бой, отъ котораго наконецъ дверь зашаталась и задребезжали стекла.

— Это ужасно!— сказалъ м-ръ Пикквикъ, затыкая уши.

— Торопитесь, Лоутонъ, Бога ради!— закричалъ Перкерь.

М-ръ Лоутонъ, умывавшій этимъ временемъ свои руки за темной перегородкой, бросился къ дверямъ, отворилъ ихъ и сдлался очевидцемъ явленія, которое нужно будетъ описать въ слдующей глав.

Глава LIII.

Объясненіе необыкновеннаго стука въ дверь и описаніе многихъ интересныхъ предметовъ, имющихъ, между прочимъ, отношеніе къ м-ру Снодграсу и одной молодой леди.

Предметомъ, представившимся глазамъ изумленнаго письмоводителя, былъ парень, необыкновенно жирный и толстый, въ простомъ служительскомъ костюм. Онъ стоялъ на половик, и глаза его смыкались какъ будто отъ непреодолимаго влеченія ко сну. Такого жирнаго парня Лоутонъ не видалъ во всю свою жизнь. Впрочемъ, во всхъ чертахъ его лица господствовало удивительное спокойствіе, и бшеный стукъ, имъ произведенный, не объяснялся ршительно ничмъ.

— Чего вамъ надобно?— спросилъ письмоводитель.

Необыкновенный парень не произнесъ въ отвтъ ни одного слова, онъ дико моргнулъ глазами, и какой-то странный храпъ вырвался изъ его груди.

— Откуда вы, любезный?— спросилъ Лоутонъ.

Парень не сдлалъ никакого знака. Онъ дышалъ очень тяжело, но во всхъ другихъ отношеніяхъ оставался неподвижнымъ.

Письмоводитель повторилъ вопросъ въ другой, третій, четвертый разъ и, не получивъ никакого отвта, уже хотлъ затворить дверь, какъ вдругъ парень широко открылъ свои глаза, моргнулъ нсколько разъ, чихнулъ однажды и поднялъ свою руку, какъ будто для возобновленія взбалмошнаго стука. Убдившись, однакожъ, что дверь передъ нимъ отворена на об половинки, онъ осмотрлся вокругъ себя съ величайшимъ изумленіемъ и, наконецъ, вперилъ глаза въ лицо м-ра Лоутона.

— Чего вы стучали здсь, какъ сумасшедшій?— спросилъ письмоводитель сердитымъ тономъ.

— Мой господинъ приказалъ мн не выпускать изъ рукъ молотка до тхъ поръ, пока не отворятъ.

— Зачмъ это?

— Онъ боится, какъ бы я не заснулъ здсь передъ дверью.

— Вотъ что! Съ какимъ же порученіемъ васъ прислали?

— Онъ тамъ внизу.

— Кто внизу?

— A господинъ. онъ желаетъ знать, дома-ли вы, сэръ.

М-ръ Лоутонъ выглянулъ на улицу изъ окна коридора.

У воротъ стояла открытая коляска, и въ коляск былъ какой-то пожилой джентльменъ, бросавшій вокругъ себя безпокойные взоры. Лоутонъ махнулъ ему рукой, и при этомъ сигнал пожилой джентльменъ немедленно выскочилъ изъ коляски.

— Это, что ли, вашъ господинъ?— спросилъ Лоутонъ.

Жирный дтина поклонился.

Дальнйшіе разспросы были прерваны появленіемъ старика Уардля, который, взбжавъ на лстницу, пошелъ, въ сопровожденіи Лоутона, въ комнату м-ра Перкера.

— Пикквикъ!— воскликнулъ пожилой джентльменъ.— Тебя-ли я вижу, дружище? A я услышалъ только третьяго дня, что тебя законопатили въ тюрьму, любезный другъ. Долго ты просидлъ тамъ?

— Слишкомъ три мсяца,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Зачмъ вы посадили его Перкеръ?

— Самъ заслъ, почтеннйшій,— отвчалъ Перкеръ, съ улыбкой, нюхая табакъ.— Я ничего не могъ сдлать: отъ рукъ отбился. Вы знаете, какъ онъ упрямъ.

— Знаю, да, разумется, знаю, отвчалъ пожилой джентльменъ.— Ну, я все-таки радъ, что вижу его. Теперь ужъ мы не выпустимъ его изъ виду,

Съ этими словами старикъ Уардль еще разъ пожалъ руку м-ру Пикквику и слъ въ кресла, при чемъ, его красное, добродушное лицо засіяло самой дружеской улыбкой.

— Ну, такъ оно вотъ что,— сказалъ Уардль,— позвольте-ка вашего табаку, Перкеръ.— Должно быть, ужъ такія времена, что ли… просто изъ рукъ вонъ.

— Какія времена?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— A ничего. Такія, вроятно, какъ и всегда. Двчонки вс перебсились: вотъ что, любезнйшій. Новаго тутъ, конечно, ничего нтъ, a все-таки это сущая правда.

— Неужели вы и въ Лондонъ пріхали за тмъ, чтобы возвстить намъ эту новость?— спросилъ Перкеръ.

— A какъ бы вы думали? Именно за тмъ,— отвчалъ Уардль.— Что Арабелла?

— Здорова, какъ нельзя больше, и будетъ очень рада видть тебя, старый другъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Черноглазая плутовка!— воскликнулъ м-ръ Уардль.— Сказать ли? Я вдь еще недавно самъ разсчитывалъ на ней жениться. Но это не мшаетъ мн радоваться ея счастью. Богъ съ ней. Если разсудить по совсти, такъ оно и хорошо, что такъ случилось.

— Какъ вы узнали объ этомъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да какъ? Черезъ своихъ двчонокъ,— отвчалъ Уардль.— Аребелла написала къ нимъ третьяго дня, что вотъ, дескать, она вступила въ тайный бракъ безъ согласія отца своего мужа и что ты, дружище, отправился въ Бирмингэмъ хлопотать объ этомъ согласіи теперь, когда ужъ нельзя было не дать его. При этомъ извстіи я, натурально, счелъ съ своей стороны необходимымъ замтить, что вотъ, дескать, такъ и такъ, и этакъ, что послушныя дти не должны оскорблять своихъ родителей такими безумными выходками, что это ужасно, больно нестерпимо, и такъ дале, но все это, можете представить, не сдлало ни малйшаго впечатлнія на ихъ слабыя душонки: все равно, какъ будто я говорилъ этому дураку, Джою.

Здсь пожилой джентльменъ пріостановился, понюхалъ табаку, улыбнулся и потомъ продолжалъ:

— A штука, видите, въ томъ, что y нихъ на ум были своего рода продлки, о которыхъ я ровно ничего не зналъ. Цлые шесть мсяцевъ мы бродили на поверхности подкопа, и вотъ наконецъ онъ взорвался.

— Это что значитъ?— воскликнулъ поблднвшій м-ръ Пикквикъ.— Неужели еще тайный бракъ?

— Нтъ, нтъ, до этого еще не дошло покамстъ. Нтъ.

— Что-жъ это такое?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.— Я тутъ заинтересованъ сколько-нибудь?

— Какъ вы думаете, м-ръ Перкеръ, отвчать мн ему на этотъ вопросъ?

— Какъ знаете. Отвчайте, почтеннйшій, если это не можетъ скомпрометировать васъ.

— Ну, такъ слушай же, Пикквикъ, ты заинтересованъ тутъ, любезный другъ.

— Неужели!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ съ жаднымъ безпокойствомъ.— Какими же это судьбами?

— Ого!— сказалъ Уардль.— Нтъ, братъ, ты слишкомъ горячъ, и ужъ я не знаю, право, разсказывать-ли теб эту исторію. Вотъ, если вы, Перкеръ, на всякій случай, сядете здсь между нами, для предупрежденія бды, такъ ужъ, пожалуй, разскажу.

Затворивъ дверь и подкрпивъ себя новой понюшкой изъ табакерки адвоката, пожилой джентльменъ приступилъ къ открытію своей тайны слдующимъ образомъ:

— Дло въ томъ, что дочь моя Белла … та, что вышла за молодого Трунделя, вы знаете …

— Да, да, мы знаемъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ съ нетерпніемъ.

— Очень хорошо, такъ прошу не перебивать меня. Дочь моя Белла, въ ту пору, какъ сестра ея Эмилія, прочитавъ письмо Арабеллы, пошла спать съ больною головой,— Белла, говорю я, подсла ко мн, и повела рчь объ этой интересной свадьб.— ‘Ну, папа,— говоритъ она,— что вы думаете объ ‘этомъ?’ — ‘Я думаю, что это очень хорошо, все, надюсь, будетъ къ лучшему’. Я отвчалъ на этотъ ладъ потому собственно, что въ ту пору сидлъ я y камина и пилъ обыкновеннымъ порядкомъ свой гоголь-моголь. Об мои двчонки, надо вамъ замтить, вылитые портреты своей покойной матери, и вотъ, какъ я становлюсь все старе и старе, мн пріятно по вечерамъ сидть съ ними y камина и болтать о разныхъ пустякахъ: голоса ихъ, изволите видть, и плутовскіе глазки живо напоминаютъ мн счастливйшее время моей жизни, и я будто опять становлюсь молодцомъ, какъ въ бывалые годы.— ‘Вотъ ужъ можно сказать, папа, что одна только любовь послужила основаніемъ для этого брака’,— сказала Белла посл короткой паузы.— ‘Да,— говорю я,— такъ-то оно такъ, моя милая, только эти браки по любви не всегда бываютъ счастливы’.

— Вздоръ, вздоръ!— перебилъ м-ръ Пикквикъ.— Я протестую противъ этого мннія.

— Очень хорошо: можешь протестовать, когда придетъ твоя очередь, только ужъ, пожалуйста, не перебивай меня,— отвчалъ Уардль.

— Прошу извинить,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Извиняю. Молчи и слушай.— ‘Это очень жаль, папа, что вы предубждены противъ браковъ по любви,’— сказала Белла, покраснвъ немного.— ‘О, нтъ, мой другъ, я вовсе не предубжденъ,— отвчалъ я, потрепавъ ее по розовой щечк своею грубою, старческою рукою,— мн бы не слдовало и говорить этого. Твоя мать вышла за меня по любви, и ты вдь тоже была влюблена въ своего жениха’.— ‘Я не объ этомъ думаю, папа,— сказала Белла,— мн хотлось поговорить съ вами объ Эмиліи ‘.

М-ръ Пикквикъ вздрогнулъ.

— Что же съ тобою, дружище?— спросилъ Уардль, пріостанавливаясь въ разсказ.

— Ничего,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Продолжай.

— Но вдь, если разсказывать все по порядку, исторія выйдетъ очень длинная. Я сокращу. Посл приличнаго вступленія, сопровождавшагося разными ужимками, Белла сказала наотрзъ, что Эмилія очень несчастлива, потому, видите ли, что она и любезный вашъ пріятель, Снодграсъ, были въ постоянныхъ сношеніяхъ и вели между собою переписку съ прошлыхъ святокъ. На этомъ основаніи, слдуя, какъ водится, влеченію своего сердца, она твердо ршилась убжать съ нимъ, подражая похвальному примру своей старинной пріятельницы и пансіонской подруги, но, принимая въ соображеніе, что я былъ всегда добрымъ и снисходительнымъ отцомъ, он об, съ сестрой, ршились напередъ, такъ, для проформы, спросить моего мннія объ этомъ предмет. Теперь, м-ръ Пикквикъ, если вы углубитесь въ сущность этого дла и разсмотрите его съ надлежащей точки зрнія,— вы меня очень обяжете, сэръ.

Но м-ръ Пикквикъ потерялъ, повидимому, всякую возможность углубляться въ какой бы то ни было предметъ. Онъ широко открылъ глаза и сидлъ, какъ пораженный громомъ.

— Снодграсъ!— Еще съ прошлыхъ святокъ! Таковы были первые звуки, сорвавшіеся съ языка этого озадаченнаго джентльмена.

— Съ прошлыхъ святокъ, да,— отвчалъ Уардль,— это ясно какъ день, и очки наши, вроятно, слишкомъ потускнли, если мы не замтили этого прежде.

— Не понимаю,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— совершенно не могу понять.

— Что-жъ тутъ удивительнаго? Все это вещи очень простыя, житейскія,— возразилъ пожилой джентльменъ.— Если бы, дружище, былъ ты помоложе, пріятель твой, вроятно, давно бы посвятилъ тебя въ тайну. Я тоже вдь ничего не зналъ про вс эти шашни, и потому, мсяцевъ за пять передъ этимъ, я намекнулъ Эмиліи, чтобы она обходилась поблагосклонне съ однимъ молодымъ человкомъ, который думалъ искать ея руки. Нтъ никакого сомннія, что она представила это дло своему возлюбленному въ самыхъ яркихъ краскахъ, и они, вроятно, пришли къ заключенію, что имъ, какъ несчастнымъ любовникамъ, остается одно изъ двухъ: или обвнчаться потихоньку, или умереть отъ угара. Теперь спрашивается: что тутъ длать?

— Ты что сдлалъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Я?

— Ну, да. Я хочу спросить: что ты началъ длать, какъ скоро замужняя дочь разсказала теб эту исторію?

— Разумется, я вспылилъ.

— Это очень естественно,— сказалъ Перкеръ, показывавшій очевидные признаки нетерпнія впродолженіе этого разговора, — какъ же вы вспылили, почтеннйшій?

— Я пришелъ, можно сказать, въ бшенство и напугалъ свою мать до такой степени, что она упала въ обморокъ.

— A потомъ что?— спросилъ Перкеръ.

— Потомъ я бсновался цлый день, пыхтлъ, кряхтлъ и шумлъ безъ всякой пощады,— отвчалъ пожилой джентльменъ.— Наконецъ, все это надоло мн, какъ нельзя больше, и я началъ досадовать на себя, что переполошилъ весь домъ. Что тутъ было длать? я взялъ лошадей въ Моггльтон и прискакалъ сюда подъ тмъ предлогомъ, что Эмиліи не мшаетъ повидаться съ Арабеллой.

— Миссъ Уардль, стало быть, здсь?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

— Разумется, здсь: гд-жъ ей быть? она находится теперь въ гостиниц Осборна y театра Адельфи, если только этотъ твой предпріимчивый пріятель не усплъ ее похитить ныншнимъ утромъ.

— Стало быть, вы помирились?— спросилъ Перкеръ.

— Ничуть не бывало. Она плакала и горевала все это время, за исключеніемъ разв вчерашняго вечера, когда она принялась, съ большою торжественностью, за письмо. Я притворился, будто не замчаю этого.

— Вамъ, кажется, нуженъ мой совтъ?— сказалъ Перкеръ, перенося свой взглядъ отъ задумчиваго лица м-ра Пикквика на сердитую физіономію Уардля.

— Конечно, нуженъ,— сказалъ Уардль, взглянувъ на м-ра Пикквика.

— Разумется, нуженъ,— подтвердилъ м-ръ Пикквикъ, взглянувъ на Уардля.

— Въ такомъ случа, вотъ вамъ мой совтъ,— сказалъ Перкеръ, вставая съ мста и отодвигая свой стулъ,— убирайтесь вы отъ меня, куда хотите, потому что вы оба мн ужасно надоли. Погуляйте гд-нибудь и переговорите между собою. Если ничего не ршите, приходите опять ко мн: тогда я скажу, что вамъ длать.

— Это очень удовлетворительно,— сказалъ Уардль, самъ не зная, смяться ему или сердиться.

— Полноте, почтеннйшій,— отвчалъ Перкеръ,— я знаю васъ обоихъ въ тысячу разъ лучше, чмъ вы сами себя знаете. Вы уже поршили это дло во всхъ отношеніяхъ и оттнкахъ.

Выразившись такимъ образомъ, адвокатъ тихонько толкнулъ въ грудь сперва м-ра Пикквика, a потомъ Уардля, посл чего вс трое засмялись, особенно м-ръ Перкеръ, который безъ церемоніи началъ провожать своихъ друзей.

— Вы обдаете съ нами сегодня?— сказалъ Уардль, когда тотъ отворялъ двери.

— Не могу общать, почтеннйшій, не могу,— отвчалъ Перкеръ.— Вечеромъ, однакожъ, я во всякомъ случа зайду къ вамъ.

— Я буду ждать васъ въ пять часовъ,— сказалъ Уардль.— Ну, Джой.

Когда Джой открылъ наконецъ глаза посл своей обычной дремоты, пріятели сли въ коляску м-ра Уардля, гд на запяткахъ, собственно изъ видовъ человколюбія, устроена была особенная сидлка для жирнаго дтины, который могъ тутъ спать и храпть, не подвергаясь опасности сломить шею.

Въ буфет ‘Коршуна и Джорджа’ пріятелямъ нашимъ доложили, что м-съ Арабелла и ея горничная отправились въ наемной карет въ гостиницу Осборна къ Адельфи для свиданія съ миссъ Эмиліей, которая извстила Арабеллу о своемъ прізд коротенькой запиской. Имя надобность въ Сити по нкоторымъ дламъ, Уардль отправилъ жирнаго дтину въ свою гостиницу, приказавъ ему сказать, что онъ и м-ръ Пикквикъ воротятся къ обду въ пять часовъ.

Съ этимъ порученіемъ жирный дтина взгромоздился опять на запятки господской коляски и, по обыкновенію, погрузился въ сладкій сонъ, какъ въ спокойной спальн, на пуховикахъ. Но, по какому-то необыкновенному чуду, онъ проснулся самъ собою, когда коляска остановилась y подъзда, протеръ глаза и пошелъ наверхъ, чтобы немедленно привести въ исполненіе господскую волю.

Надобно теперь замтить, что жирный дтина, неизвстно по какой причин — вроятно вслдствіе того, что быстрая зда привела въ безпорядокъ его умственныя силы — вломился прямо въ гостиную безъ всякаго предварительнаго доклада и въ гостиной онъ увидлъ молодого джентльмена, сидвшаго на соф рука объ руку съ молодой леди, тогда какъ м-съ Арабелла и хорошенькая ея горничная, на противоположномъ конц комнаты, притворялись углубленными въ свои собственныя занятія и разсянно смотрли изъ окна. При вид этого феномена, жирный дтина испустилъ страшный крикъ, леди взвизгнула, молодой джентльменъ опрометью вскочилъ съ дивана.

— Чего вамъ надобно, негодное созданіе?— вскричалъ молодой джентльменъ, въ которомъ, нтъ сомннія, читатель угадалъ м-ра Снодграса.

Отороплый парень вытаращилъ глаза и произнесъ одно только слово:

— Миссъ!

— Что вы хотите сказать?— спросила Эмилія, гнвно оборачивая къ нему свою головку.— говорите, глупецъ!

— Нашъ господинъ и м-ръ Пикквикъ будутъ сегодня обдать въ пять часовъ,— отвчалъ жирный дтина.

— Оставьте сейчасъ эту комнату!— закричалъ м-ръ Снодграсъ.

— Нтъ, нтъ, нтъ!— прибавила Эмилія скороговоркой.— Белла, душенька, посовтуй, что мн длать.

Затмъ Эмилія и м-ръ Снодграсъ, Арабелла и Мери сгруппировались въ отдаленномъ углу и шептались между собою нсколько минутъ. Жирный дтина задремалъ.

— Джой,— сказала наконецъ Арабелла,— оглядываясь назадъ съ привлекательною улыбкой,— здравствуйте, Джой!

— Джой,— сказала Эмилія,— вы очень добрый юноша, я никогда не забуду васъ, Джой.

— Джой,— сказалъ м-ръ Снодграсъ, подойдя къ остолбенлому парню и схвативъ его за руку,— я не зналъ васъ прежде, любезный. Вотъ вамъ пять шиллинговъ, Джой.

— И я буду вамъ должна пять, Джой,— сказала Арабелла,— по старой памяти — понимаете?

Эти слова сопровождались опять самою очаровательною улыбкой.

Неодаренный отъ природы слишкомъ быстрыми способностями, жирный дтина сначала никакъ не могъ постигнуть этого внезапнаго пристрастія къ его особ и потому страшно заморгалъ глазами, озираясь на вс стороны. Наконецъ щеки его раздулись мало-по-малу и онъ ршительно захохоталъ, весело и беззаботно, укладывая подаренныя деньги въ свой карманъ.

— Онъ понимаетъ насъ, я вижу,— сказала Арабелла.

— Ему бы не мшало покушать чего-нибудь,— замтила Эмилія.

Жирный парень захохоталъ опять посл этого утшительнаго предложенія. Мери пошепталась со своей госпожой, отдлилась отъ общей группы и сказала:

— Я буду сегодня обдать съ вами, сэръ, если вы позволите.

— Пойдемте, пойдемте,— сказалъ жирный парень нетерпливымъ тономъ,— я угощу васъ отличнымъ пирогомъ съ дичью.

Съ этими словами жирный дтина пошелъ внизъ, въ общую столовую, сопровождаемый хорошенькой двушкой, приводившей въ изумленіе всхъ служителей этого трактира.

Подали пирогъ съ дичью, о которомъ молодой человкъ мечталъ заране съ такимъ упоительнымъ восторгомъ. Блюдо картофелю, кружка портеру и бифстексъ явились также къ его услугамъ.

— Садитесь,— сказалъ жирный парень.— Охъ, какъ же я голоденъ!

Юноша и молодая двушка услись за маленькимъ столикомъ другъ противъ друга.

— Угодно вамъ этого?— сказалъ жирный парень, вонзая ножъ и вилку въ самую середину пирога съ дичью.

— Немножко,— отвчала Мери.

Отдливъ частичку хорошенькой гость и угостивъ себя огромнымъ кускомъ, жирный дтина хотлъ было рзать еще, какъ вдругъ ножъ и вилка выпали изъ его рукъ: онъ облокотился на стулъ, положилъ руки на колни и сказалъ съ большимъ чувствомъ:

— Охъ, какой лакомый кусочекъ!

Это былъ, въ собственномъ смысл, комплиментъ плнительный и нжный, но въ глазахъ молодого джентльмена засверкали такія странныя желанія, которыя могли принадлежать только истинному людоду.

— Что это вы говорите, м-ръ Джозефъ?— сказала вспыхнувшая Мери.

Жирный дтина отвчалъ тяжелымъ вздохомъ и затмъ, помолчавъ нсколько минутъ, выпилъ полкружки пива. Совершивъ этотъ подвигъ, онъ вздохнулъ опять и отрзалъ себ новый кусокъ пирога.

— Какъ хороша молодая ваша леди, миссъ Эмилія!— сказала Мери посл продолжительнаго молчанія.

Жирный парень между тмъ доконалъ весь пирогъ. Онъ устремилъ глаза на молодую двицу и отвчалъ:

— Я знаю молодую леди получше ея.

— Право?

— Да-съ.

— Какъ ее зовутъ?

— A васъ какъ?

— Мери.

— И ее также. Да это вы и есть.

И жирный дтина оскалилъ зубы, воображая, что онъ вызываетъ на свое лицо плнительную улыбку.

— Нтъ, вы не должны мн говорить этого, сэръ,— сказала Мери, потупивъ глазки.

— Отчего же?

— Оттого, что вы этого не чувствуете.

— Вотъ и неправда! Очень чувствую, ей Богу.

Продолжительная пауза.

— A часто вы сюда ходите?— спросилъ жирный дтина.

— Нтъ, не часто. Сегодня вечеромъ я уйду домой.

— О, приходите почаще, миссъ Мери!

— Зачмъ?

— Я сталъ бы всегда васъ подчивать сладкими пирогами,— сказалъ жирный дтина въ порыв сильнаго чувства.

— Извольте, я стану по временамъ навщать васъ, если вы сдлаете мн одолженіе.

— Какое?

— Молодая леди желаетъ, чтобъ вы не говорили старому джентльмену о томъ, что видли наверху. Я прошу васъ также молчать объ этомъ.

— Я буду молчать, вотъ увидите. Еще что?

— Больше ничего,— сказала Мери.— М-ръ Снодграсъ любитъ миссъ Эмилію, и миссъ Эмилія влюблена въ м-ра Снодграса. Если вы станете говорить объ этомъ, старый джентльменъ увезетъ васъ опять въ деревню далеко, далеко, и вы никого не увидите боле.

— Нтъ, нтъ, я буду нмъ, какъ рыба.

— И прекрасно. Теперь я пойду наверхъ готовить обдъ.

— Погодите еще хоть минуточку!— сказалъ Джой умоляющимъ тономъ.

— Нтъ, нельзя. Прощайте, м-ръ Джозефъ.

Жирный дтина, съ любезностью слона, протянулъ об руки, чтобъ заключить въ объятія молодую двицу, но какъ онъ былъ слишкомъ толстъ и неповоротливъ, то миссъ Мери ускользнула отъ него безъ всякихъ затрудненій, посл чего онъ допилъ портеръ и заснулъ.

Говоръ въ гостиной продолжался своимъ чередомъ безостановочно и быстро. Надлежало окончательно устроить благонадежный планъ бгства и взять прочныя мры относительно тайнаго брака въ случа непреодолимыхъ сопротивленій со стороны старика Уардля, и вс эти переговоры, многосложные и запутанные, заняли столько времени, что до обда оставалось не больше получаса, когда м-ръ Снодграсъ ршился взять шляпу и проститься съ прекрасными леди. Дамы пошли одваться въ спальню миссъ Эмиліи, a молодой джентльменъ пошелъ домой. Но лишь только онъ переступилъ порогъ гостиной, какъ внизу раздался громкій голосъ м-ра Уардля. Перегнувшись черезъ лстничныя перила, м-ръ Снодграсъ дйствительно увидлъ этого джентльмена, сопровождаемаго другими джентльменами, которые вмст съ нимъ также шли на верхъ. Незнакомый съ устройствомъ этого дома, влюбленный юноша, не зная, что длаетъ, машинально опять отступилъ въ комнату, которую только что оставилъ, и, пройдя оттуда въ спальню м-ра Уардля, тихонько затворилъ дверь въ ту самую пору, какъ джентльмены вошли уже въ гостиную. То были: м-ръ Уардль, м-ръ Пикквикъ, м-ръ Натаніэль Винкель и м-ръ Бенъ Алленъ. Всхъ ихъ не трудно было узнать по голосамъ.

— Хорошо, что y меня достало духу скрыться отъ присутствія всхъ этихъ господъ,— съ улыбкой подумалъ м-ръ Снодграсъ, подходя на цыпочкахъ къ другой двери за кроватью,— отсюда, разумется, можно пройти въ коридоръ, и, стало быть, я могу удалиться незамтно, съ большимъ комфортомъ.

Оказалось совершенно непредвиднное препятствіе для этого комфортнаго выхода: дверь была заперта, и ключа не было въ замк.

— Давайте намъ самаго лучшаго вина, какое только y васъ есть,— сказалъ старикъ Уардль, потирая руки.

— Вино y насъ перваго сорта, къ вашимъ услугамъ, сэръ,— отвчалъ буфетчикъ, къ которому относились эти слова.

— Доложите дамамъ, что мы ихъ ожидаемъ.

— Слушаю, сэръ.

Искренно и усердно желалъ м-ръ Снодграсъ, чтобъ дамы провдали также о его несчастномъ положеніи въ спальн стараго джентльмена, но судьба противопоставила непреоборимыя препятствія къ выполненію этого невиннаго желанія. Напрасно шепталъ онъ черезъ замочную скважину: ‘буфетчикъ, буфетчикъ!’ — этотъ джентльменъ ничего не слыхалъ и равнодушно спустился съ лстницы, не обративъ никакого вниманія на усиленный шопотъ. Приведенный въ отчаяніе, м-ръ Снодграсъ слъ на чемоданъ и задрожалъ.

— Перкера мы ждать не станемъ,— сказалъ Уардль, взглянувъ на свои часы,— онъ всегда аккуратенъ, какъ часовая стрлка, и будетъ ровно въ пять, если вздумаетъ придти. A если нтъ, такъ ждать нечего.— Ба! м-съ Арабелла!

— Сестра!— воскликнулъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ, заключая ее въ свои нжныя объятія.

— Ахъ, Бенъ, какъ отъ тебя пахнетъ табакомъ, мой другъ!— сказала Арабелла, нсколько озадаченная этимъ энергическимъ обнаруженіемъ братской любви.

— Неужто!— сказалъ м-ръ Бенжаменъ Алленъ.— Ну, пусть себ пахнетъ, a я все-таки радъ тебя видть. Благослови тебя Богъ, сестрица!

— Да не ломай же меня, Бога ради!— сказала Арабелла, цлуя брата.— Ты меня совсмъ уронишь.

Такимъ образомъ, примиреніе между братомъ и сестрой утвердилось на прочномъ основаніи. Выпустивъ изъ рукъ Арабеллу, Бенъ Алленъ окинулъ всхъ зрителей самодовольнымъ взоромъ.

— Не скажете-ли чего мн, м-съ Арабелла?— громко заговорилъ Уардль, приближаясь къ молодой леди съ распростертыми руками.

— Съ вами я намрена говорить о многомъ,— шепнула Арабелла, принимая ласковыя поздравленія отъ стараго джентльмена.— Вы человкъ безчувственный, сэръ, жестокій, бездушный.

— Спасибо на добромъ слов,— отвчалъ Уардль такимъ же тономъ.— Вамъ, сударыня, мн придется, вроятно, отказать отъ дома. Подобныя вамъ особы, самовольно вступающія въ бракъ, не должны быть терпимы въ порядочномъ обществ. Но еще объ этомъ мы успемъ переговорить,— прибавилъ громко старый джентльменъ.— Давайте обдать. Вы сядете подл меня, м-съ Арабелла.— Джой! Вообразите, однакожъ, этотъ пострлъ не спитъ!

И дйствительно: жирный парень, къ огорченію своего господина, находился въ замчательномъ состояніи бодрствованія. Глаза его были открыты широко, и во всхъ его движеніяхъ проявлялась какая-то необыкновенная юркость. Всякій разъ, при встрч съ глазами Эмиліи, Джой моргалъ, ухмылялся, и однажды Уардлю показалось, будто онъ даже подмигнулъ его дочери.

Эта радикальная перемна въ обхожденіи жирнаго парня обусловливалась исключительно глубочайшимъ сознаніемъ въ личномъ достоинств, которое онъ такъ неожиданно пріобрлъ въ лестной довренности къ себ молодыхъ особъ. Моргая, улыбаясь и подмигивая, онъ давалъ замтить прекраснымъ леди, что он могутъ совершеннйшимъ образомъ положиться на его скромность. Разсчитывая весьма основательно, что вс эти гримасы могутъ скоре пробудить, чмъ усыпить подозрнія постороннихъ наблюдателей, м-съ Арабелла исподоволь хмурилась, косилась и качала головой, думая образумить жирнаго дтину, который, однакожъ, принимался моргать, ухмыляться и подмигивать еще сильне, воображая, что юная леди хочетъ намекнуть ему этими жестами, чтобъ онъ не измнилъ ихъ завтной тайн.

— Джой,— сказалъ м-ръ Уардль посл безуспшнаго поиска во всхъ своихъ корманахъ:— не на соф-ли моя табакерка?

— Нтъ, сэръ,— отвчалъ жирный парень.

— Ахъ, да, вспомнилъ: я оставилъ ее поутру на уборномъ столик. Сбгай въ мою спальню.

Жирный парень пошелъ въ другую комнату и, отлучившись не больше, какъ на одну минуту, воротился съ табакеркой и блднйшимъ лицомъ, какое только можетъ быть y жирнаго человка.

— Что съ тобою?— спросилъ Уардль.

— Ничего-съ.

— Не увидлъ-ли ты домового, любезный?

— Нтъ-съ.

— Должно быть, онъ хлебнулъ малую толику,— сказалъ Бенъ Алленъ.

— Это очень можетъ быть,— шепнулъ Уардль, перегибаясь черезъ столъ къ молодому джентльмену: — онъ пьянъ, бестія, я увренъ.

Бенъ Алленъ, какъ опытный врачъ, знакомый со всми недугами человческой природы, подтвердилъ эту догадку на основаніяхъ науки, a старый джентльменъ не сомнвался боле, что жирный дтина пьянъ, какъ стелька.

Несчастный юноша перекинулся только дюжиною словъ съ м-ромъ Снодграсомъ: этотъ джентльменъ умолялъ его обратиться къ какому-нибудь другу, способному выручить его изъ этой засады, и потомъ онъ поспшилъ вытолкнуть Джоя съ табакеркой, опасаясь, чтобы дальнйшее его присутствіе не возбудило подозрній. Отороплый парень простоялъ нсколько минуть, переминаясь съ ноги на ногу, и потомъ вышелъ изъ комнаты, чтобы отыскать Мери.

Но Мери ушла домой, посл того, какъ одла свою госпожу, и жирный дтина воротился опять, ошеломленный еще боле, чмъ прежде.

Уардль и Бенъ Алленъ переглянулись.

— Джой!— сказалъ Уардль.

— Чего изволите?

— Зачмъ ты уходишь?

Жирный дтина бросилъ вокругъ себя безнадежный взоръ и пролепеталъ, что онъ самъ не знаетъ.

— А! Такъ ты не знаешь?— сказалъ Уардль.— Подай этотъ сыръ м-ру Пикквику.

М-ръ Пикквикъ, веселый и совершенно счастливый, былъ, такъ сказать, душою всей компаніи въ продолженіе этого обда, и въ настоящую минуту велъ одушевленный разговоръ съ миссъ Эмиліей и м-ромъ Винкелемъ, склонивъ учтиво голову на одну сторону и размахивая въ воздух лвою рукою для приданія особенной силы патетическимъ мстамъ своей рчи, при чемъ все лицо его лучезарилось восхитительной улыбкой. Онъ взялъ сыръ съ поданнаго блюда и уже снова хотлъ приступить къ продолженію своей рчи, какъ вдругъ жирный дтина, нагнувшись такимъ образомъ, чтобы привести свою голову въ уровень съ головою м-ра Пекквика, указалъ своимъ пальцемъ черезъ его плечо и скорчилъ въ то же время такую страшную и отвратительную рожу, какую могли замтить только на лиц балаганнаго паяца.

— Ахъ, Боже мой,— вскричалъ м-ръ Пикквикъ, съ безпокойствомъ повернувшись на своемъ стул:— что это за…

Но онъ не кончилъ фразы, потому что жирный дтина выпрямился опять во весь ростъ и сдлалъ видъ, будто его клонитъ ко сну.

— Что такое?— спросилъ Уардль.

— Удивительно странный чудакъ!— воскликнулъ м-ръ Пикквикъ, озирая жирнаго дтину.— Мн, право, кажется, что по временамъ, должно быть, находитъ на него.

— О, нтъ, нтъ! Какъ это можно, м-ръ Пикквикъ,— вскричали Эмилія и Арабелла въ одинъ голосъ.

— Разумется, этого я не могу доказать, — сказалъ м-ръ Пикквикъ среди всеобщаго молчанія и безпокойства, — но мн показалось въ эту минуту, что на лиц его отразились самые возмутительные признаки. Ой!— закричалъ м-ръ Пикквикъ, стремительно вскакивая со стула.— Прошу извинить, mesdames, но въ эту минуту — ужъ я не сомнваюсь въ этомъ — онъ ущипнулъ меня за ногу. Право, онъ не въ своемъ ум.

— Онъ пьянъ, бестія,— заревлъ старикъ Уардль страшнымъ голосомъ.— Звоните въ колокольчикъ, зовите людей! Онъ пьянъ.

— Нтъ, нтъ, нтъ!— закричалъ бдный юноша, становясь на колни, когда господинъ схватилъ его за шиворотъ.— Я не пьянъ.

— Ну, стало быть, ты съ ума сошелъ, это еще хуже,— сказалъ старый джентльменъ.— Зовите людей!

— О, я не сошелъ съ ума, ей-Богу! — заголосилъ жирный парень, начиная плакать.

— Въ такомъ случа, зачмъ же ты ущипнулъ м-ра Пикквика?

— М-ръ Пикквикъ не хотлъ смотрть на меня: мн надо было поговорить съ нимъ.

— О чемъ, о чемъ?— спросили вдругъ двнадцать голосовъ.

Жирный дтина вздохнулъ, взглянулъ на дверь спальни, вздохнулъ опять и вытеръ дв слезы щиколками своихъ пальцевъ.

— Что-жъ ты хотлъ сказать м-ру Пикквику?— закричалъ Уардль, продолжая трясти его за воротъ.

— Постойте,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— я допрошу его самъ. Ну, любезнйшій, скажите теперь что вы намрены были сообщить мн?

— Мн надо шепнуть вамъ на ухо,— отвчалъ жирный дтина.

— Скажите, пожалуйста! Бездльникъ хочетъ откусить ухо м-ру Пикквику!— закричалъ Уардль.— Не подходи къ нему. Эй, кто-нибудь! Позвоните, ради Бога!

Но лишь только м-ръ Винкелъ ухватился за сонетку, общее изумленіе, близкое къ остолбеннію, отразилось на всхъ лицахъ: плнный любовникъ, сгаравшій отъ стыда, внезапно вышелъ изъ спальни и началъ на вс стороны длать низкіе поклоны.

— Ба!— закричалъ Уардль, высвободивъ жирнаго парня и отступивъ на нсколько шаговъ назадъ.— Это что значить?

— Я укрывался въ другой комнат, сэръ, съ той поры, какъ вы пришли,— отвчалъ молодой джентльменъ.

— Эмилія, другъ мой!— сказалъ старый джентльменъ тономъ горькаго упрека.— Я гнушаюсь всякаго обмана и презираю эту низость. Это неизвинительно и неделикатно въ высшей степени. Того-ли я заслужилъ отъ тебя, дитя мое?

— Ахъ, папа, милый папа!— воскликнула встревоженная Эмилія.— Арабелла знаетъ, вс здсь знаютъ, Джой тоже знаетъ, что я не принимала въ этомъ никакого участія съ своей стороны и совсмъ не знаю, какъ это случилось. Августъ, объяснись, Бога ради!

М-ръ Снодграсъ, выжидавшій только случая быть выслушаннымъ, объяснилъ обстоятельно и подробно, какими судьбами онъ очутился въ такомъ невыгодномъ положеніи передъ лицомъ всхъ присутствующихъ леди и джентльменовъ. Опасеніе подать поводъ къ семейному раздору внушило ему мысль укрыться отъ м-ра Уардля при его вход, и онъ принужденъ былъ удалиться въ его спальню, надясь пройти въ коридоръ черезъ другую дверь. Положеніе сдлалось крайне затруднительнымъ, но м-ръ Снодграсъ былъ даже радъ въ настоящую минуту, что все это случилось такъ, a не иначе. Пользуясь этимъ благопріятнымъ случаемъ, онъ выразилъ торжественное признаніе предъ всми своими друзьями, что обожаетъ издавна прекрасную дочь м-ра Уардля, которая въ свою очередь — онъ съ гордостью объявляетъ объ этомъ — искренно раздляетъ его чувства. Пусть судьба занесетъ его на тотъ край свта, и ревущія волны океана поставятъ между ними несокрушимую преграду,— онъ, м-ръ Снодграсъ, никогда не забудетъ о тхъ счастливыхъ дняхъ, когда впервые — и проч., и проч.

Объяснившись такимъ образомъ, молодой джентльменъ поклонился опять всей компаніи, заглянулъ въ тулью своей шляпы и пошелъ къ дверямъ.

— Остановитесь!— закричалъ Уардль.

М-ръ Снодграсъ остановился.

— Спрашиваю васъ, сэръ, во имя здраваго смысла, отчего вы не сказали мн всего этого при самомъ начал?

— Или почему бы мн не открыть этой тайны?— добавилъ м-ръ Пикквикъ.

— Полноте, полноте!— сказала Арабелла, принимая на себя роль адвоката влюбленной четы.— Къ чему спрашивать объ этомъ теперь, особенно вамъ, м-ръ Уардль, когда вы прямо объявили, что хотите имть своимъ зятемъ богатйшаго джентльмена, и когда вс боялись васъ, какъ огня, кром только меня одной? Подойдите-ка лучше къ м-ру Снодграсу, поцлуйтесь съ нимъ и прикажите подать ему обдъ, потому что, какъ видите, онъ умираетъ отъ голода. И ужъ, кстати, велите подать вина, потому что вы просто несносны, если не выпьете по крайней мр двухъ бутылокъ.

Достойный старый джентльменъ потрепалъ Арабеллу по щек, поцловалъ ее очень нжно и еще нжне поцловалъ свою собственную дочь.

— Вина, самаго лучшаго вина!— закричалъ старый джентльменъ, дернувъ за сонетку.

Вино принесено, и вмст съ виномъ явился Перкеръ. М-ръ Снодграсъ пообдалъ за особымъ столикомъ и посл обда придвинулъ свой стулъ къ миссъ Эмиліи, безъ малйшаго сопротивленія со стороны стараго джентльмена.

Вечеръ вышелъ превосходный. М-ръ Перкеръ острилъ, любезничалъ, подшучивалъ и веселился на славу, разсказывалъ безъ умолку многіе интересные анекдоты и проплъ одну комическую псню. Арабелла была очаровательна, м-ръ Уардль забавенъ, какъ нельзя больше, м-ръ Пикквикъ плнителенъ до неимоврной степени. Любовники молчали, м-ръ Винкель ораторствовалъ, Бенъ Алленъ ревлъ во все горло, и вс были счастливы.

Глава LIV.

Мистеръ Соломонъ Пелль, при содйствіи почтенныхъ представителей кучерскаго искусства, устраиваетъ дла м-ра Уэллера старшаго.

— Самми!— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, приступивъ къ своему сыну на другое утро посл похоронъ,— я нашелъ его, Самми. Я такъ-таки и думалъ, что оно тамъ.

— О чемъ думалъ, что оно гд?— спросилъ Самуэль.

— Я говорю, Самми, о завщаніи твоей мачехи,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ,— по сил котораго мы должны распорядиться такъ, чтобы все, знаешь, для врности и приращенія было припрятано въ банкъ, какъ я теб говорилъ.

— A разв она не сказала, гд найти эту бумагу?— спросилъ Самуэль.

— И не заикнулась, другъ мой, въ томъ-то и штука!— отвчалъ м-ръ Уэллеръ.— Мы все толковали, знаешь, объ этихъ домашнихъ дрязгахъ, и я старался развеселить ее, какъ могъ, такъ что мн не пришло и въ голову разспросить ее насчетъ этого документа. Оно, и то сказать, едва-ли бы я сталъ длать эти разспросы, если бы даже вспомнилъ о нихъ,— прибавилъ м-ръ Уэллеръ,— неловко, другъ мой Самми, хлопотать о собственности человка, какъ скоро видишь, что ему надобно отправиться на тотъ свтъ. Если бы, примромъ сказать, какой-нибудь пассажиръ шарахнулся на мостовую съ имперіала дилижанса: неужели y тебя достало бы совсти запустить руку въ его карманъ и разспрашивать въ то же время, какъ онъ себя чувствуетъ?

Озадачивъ своего сына этимъ аллегорическимъ вопросомъ, м-ръ Уэллеръ развязалъ бумажникъ и вынулъ оттуда грязный листъ, исчерченный разнообразными каракулями въ замчательномъ безпорядк.

— Вотъ онъ, Самми, этотъ документъ, другъ мой,— сказалъ м-ръ Уэллеръ,— я нашелъ его въ маленькой черной чайниц на верхней полк, за стойкой, y буфета. Туда она, еще до замужества, обыкновенно прятала свои банковые билеты, Самми, и я подмчалъ нсколько разъ, какъ она вынимала ихъ для надобностей по хозяйству. Бдняжка! Будь y нея вс чайники наполнены одними только завщаніями, въ дом не вышло бы никакого разстройства, потому что въ послднее время она совсмъ перестала пить,

— О чемъ же говорится въ этомъ документ?— спросилъ Самуэль.

— Да все о томъ же, о чемъ ужъ я толковалъ теб, Самми. ‘Двсти фунтовъ стерлинговъ, видишь ты, оставляю моему возлюбленному пасынку Самуэлю, a всю прочую собственность, движимую и недвижимую, любезному моему супругу, Тони Уэллеру, котораго я назначаю своимъ единственнымъ душеприказчикомъ.— Вотъ какъ!

— И больше ничего?

— Ничего больше. И такъ какъ все это дло касается только насъ съ тобой, другъ мой, то эту грамотку, я полагаю, всего лучше зашвырнуть въ огонь такъ, чтобы и слдъ ея простылъ.

— Что ты длаешь?— закричалъ Самуэль, выхвативъ бумагу изъ рукъ отца, который, въ простот душевной, принялся разгребать уголья, чтобы торжественно предать всесожженію завщаніе своей супруги.— Хорошій ты душеприказчикъ, нечего сказать!

— A что?

— Какъ что! Ты долженъ явиться съ этой бумагой въ судъ, старичина, и выполнить все по порядку, что тамъ потребуютъ отъ тебя.

— Неужто!

— Я теб говорю,— отвчалъ Самуэль, тщательно свернувъ документъ и положивъ его въ карманъ.— Надвай сейчасъ же свое лучшее праздничное платье и маршъ за мной. Времени терять не должно.

— Очень хорошо, Самми, времени терять не станемъ: чмъ скоре, тмъ лучше. Только замть, мой другъ, одинъ только Пелль въ состояніи намъ обдлать эту механику — никто, кром Пелля.

— Мы къ нему и пойдемъ, старичина. Скоро-ли ты соберешься?

М-ръ Уэллеръ подошелъ къ маленькому зеркалу, стоявшему на окн, подвязалъ галстукъ и затмъ принялся напяливать на свое тучное тло разнообразныя статьи верхняго туалета.

— Погоди минуточку, другъ мой Самми,— сказалъ онъ,— старцы не такъ легко надваютъ свои жилетки, какъ ваша братья, втреная молодежь. Доживешь до моихъ лтъ, самъ узнаешь.

— Нтъ, ужъ я лучше останусь вовсе безъ жилета, чмъ соглашусь напяливать его по твоему, старикъ.

— Ты такъ думаешь теперь, легкомысленная голова,— сказалъ м-ръ Уэллеръ съ важностью маститаго старца,— но, вотъ, если поживешь лтъ полсотни, да овдовешь раза два, такъ авось запоешь другую псню. Дурь-то понемножку испарится изъ твоей головы, и ты на опыт узнаешь, что вдовство и премудрость идутъ рука объ руку, Самми.

Выразивъ эту непреложную истину, бывшую плодомъ долговременныхъ наблюденій, м-ръ Уэллеръ застегнулъ жилетъ отъ первой пуговицы до послдней, надлъ свой парадный сюртукъ, почистилъ шляпу локтемъ и объявилъ, наконецъ, что онъ совсмъ готовъ.

— Только надобно теб замтить, Самми,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, когда они катились въ кабріолет по лондонской дорог,— умъ хорошо, два лучше, a четыре и того лучше. На всю эту собственность, пожалуй, чего добраго, могутъ разгорться ненасытные глаза этого доки, такъ поэтому не мшаетъ намъ взять съ собой двухъ пріятелей на всякій случай, тхъ самыхъ, что тогда провожали тебя въ тюрьму. При нихъ я ничего не боюсь, потому что, видишь ты, они отлично знаютъ толкъ въ лошадяхъ.

— Что-жъ изъ этого?

— A вотъ что: кто хорошо судитъ о лошадяхъ, тотъ уметъ судить обо всемъ на свт, и такого человка самъ чортъ не проведетъ. Замть это, сынъ мой Самуэль.

Такое мудрое умозаключеніе не допускало никакихъ противорчій, и Самуэль не возражалъ.

Пестролицый джентльменъ и еще два жирные и толстые кучера, избранные, вроятно, за ихъ необъятную премудрость, немедленно явились къ услугамъ м-ра Уэллера въ харчевню на Португальской улиц, откуда, съ общаго согласія, отправленъ былъ посолъ въ Коммерческій Банкротскій Судъ съ порученіемъ отыскать юридическаго доку, м-ра Соломона Пелля.

М-ръ Соломонъ Пелль, въ ожиданіи засданія, присутствовалъ въ Коммерческомъ Суд и угощалъ себя пеклеваннымъ хлбомъ съ колбасою. Получивъ приглашеніе въ трактиръ, онъ засунулъ колбасу въ карманъ между разными оффиціальными документами и, перебжавъ черезъ улицу съ быстротою стрлы, очутился въ общей зал трактирнаго заведенія передъ почтенными лицами представителей кучерского искусства.

— Джентльмены!— сказалъ м-ръ Пелль, скидая шляпу.— Желаю всмъ вамъ здравія и благополучія на многія лта. Я не намренъ льстить вамъ, господа, но вы должны знать, что ни для кого, кром васъ, я не вышелъ бы сегодня изъ Суда.

— Разв вы очень заняты?— спросилъ Самуэль.

— Занятъ! Скажите лучше — заваленъ длами по шею, по горло, какъ обыкновенно говаривалъ мн незабвенный другъ мой, покойный лордъ-канцлеръ, господа, когда онъ, посл выслушанія прошеній, выходилъ изъ палаты лордовъ. Бдный товарищъ! Если бы вы знали, какъ изнуряли его вс эти труды! Мн ужъ не разъ приходило въ голову, что эти прошенія совсмъ доканаютъ его.

Здсь м-ръ Пелль, взволнованный грустными воспоминаніями, печально покачалъ головой и пріостановился. М-ръ Уэллеръ старшій многозначительно подмигнулъ своему сосду и предложилъ вопросъ относительно вліянія, произведеннаго многотрудными занятіями на впечатлительную натуру благороднаго друга м-ра Пелля.

— Да, джентльмены, эти занятія совсмъ разстроили его здоровье, и ужъ онъ никогда не мотъ оправиться,— сказалъ м-ръ Пелль.— Сердце, бывало, надрывалось, когда видишься съ нимъ посл парламентскихъ засданій.— ‘Пелль, другъ мой,— говаривалъ онъ мн по временамъ,— скажите, пожалуйста, какой дьяволъ помогаетъ вамъ управляться съ этой головоломной работой? Право, я не постигаю этого’.— Признаться, другъ мой,— обыкновенно отвчалъ я,— ужъ я и самъ этого не понимаю.— ‘Пелль’, бывало, прибавлялъ онъ со вздохомъ, и при этомъ глаза его обращались на меня съ нкоторою завистью… то есть съ дружескою завистью, вы понимаете, господа, и я, разумется, ничего обиднаго не находилъ для себя въ этомъ чувств,— ‘Пелль, вы, право, можно сказать, восьмое чудо въ свт’.— Охъ да! Это былъ прекраснйшій человкъ, джентльмены, и вы бы полюбили его отъ всего сердца, если бы знали.— Стаканъ пуншу, моя милая.

Сдлавъ это обращеніе къ трактирной служанк, м-ръ Пелль вздохнулъ, посмотрлъ на свои сапоги, на потолокъ, и затмъ, когда принесли пуншъ, выпилъ его однимъ залпомъ.

— И то сказать, джентльмены,— продолжалъ м-ръ Пелль, придвинувъ своя стулъ къ столу,— должностной человкъ не иметъ права распространяться о собственныхъ своихъ чувствахъ, какъ скоро требуютъ его помощи въ какой-нибудь житейской нужд. Кстати, м-ръ Уэллеръ, сегодня я имлъ честь прочесть горестное извстіе о смерти вашей супруги. Какой ужасный случай! Умереть въ пятьдесятъ два года!

М-ръ Уэллеръ подтвердилъ, что это былъ дйствительно ужасный случай.

— Говорятъ, она была превосходнйшая женщина, м-ръ Уэллеръ,— сказалъ Пелль тономъ соболзнованія.— Свтская дама, сэръ.

— Да, вы не ошибаетесь, сэръ,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ старшій, не любившій входить въ подробности этого предмета.— Она была превосходная женщина, когда я познакомился съ нею въ первый разъ. Тогда она была вдова, сэръ.

— Ахъ, какъ это интересно!— сказалъ Пелль, озираясь кругомъ съ грустной улыбкой.— И м-съ Пелль тоже была вдова.

— Необыкновенный случай!— замтилъ пестролицый джентльменъ.

— Странное стеченіе обстоятельствъ!— подтвердилъ м-ръ Пелль.

— Тутъ ничего нтъ страннаго,— брюзгливо замтилъ м-ръ Уэллеръ старшій,— вдова, дло извстное, скорй выйдетъ замужъ, чмъ старая двка.

— И то дло,— подтвердилъ Пелль,— ваша правда, м-ръ Уэллеръ. М-съ Пелль была свтская дама въ полномъ смысл, съ большими достоинствами, съ огромнымъ талантомъ: ея обращенію и манерамъ удивлялся, можно сказать, весь нашъ кварталъ. Посмотрли бы вы, какъ она танцовала — охъ, какъ танцовала! Было что-то, знаете, такое тонкое, осанистое, субтильное во всхъ ея движеніяхъ, и въ то же время все это такъ просто, натурально, особенно въ кадрили. Кстати, м-ръ Самуэль, высока ростомъ была ваша мачеха?

— Не совсмъ,— отвчалъ Самуэль.

— М-съ Пелль, господа, была дама высокая, стройная, блистательная, съ благородной осанкой и величественнымъ носомъ, созданнымъ какъ будто для того, чтобъ повелвать, джентльмены. Удивительно! Она меня очень любила… да, очень, и родня y ней знаменитая: братъ ея матери, джентльмены, содержатель магазина гербовой бумаги, обанкрутился на огромную сумму.

— Все это очень недурно,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, начинавшій чувствовать нкоторое безпокойство въ продолженіе этой бесды,— только надобно намъ обратиться къ длу, за которымъ мы призвали васъ, господинъ юристъ.

Эти слова оказались истинною музыкою для ушей м-ра Пелля. Уже начиналъ онъ думать съ великимъ огорченіемъ, что почтенные представители кучерского сословія пригласили его единственно затмъ, чтобъ откушать съ ними чашку чаю или выпить стаканъ грога, но теперь, къ великому наслажденію, вс эти сомннія разсялись въ одну минуту. Глаза юриста заблистали искрометнымъ блескомъ, онъ облокотился на столъ и сказалъ:

— За какимъ же дломъ я призванъ, джентльмены? Не желаетъ-ли кто-нибудь изъ васъ объявить себя банкротомъ или зассть въ тюрьму изъ дружескихъ разсчетовъ?

— Нтъ, сэръ, исторія тутъ будетъ немножко почище тюремнаго ареста,— сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.— Самуэль, подай документъ.

И завщаніе, по всей форм, перешло въ руки длового человка.

— Обдлайте намъ эту механику, и мы вамъ будемъ очень благодарны,— сказалъ м-ръ Уэллеръ.

— Извольте, извольте, это намъ ни почемъ,— отвчалъ стряпчій,— только я долженъ предупредить, что за хлопоты…

— Останетесь довольны, я вамъ говорю,— перебилъ пестролицый джентльменъ.

— Такъ-то оно такъ, только не угодно-ли пять фунтиковъ заплатить впередъ, м-ръ Уэллеръ? — сказалъ м-ръ Пелль съ улыбающимся лицомъ.

Посл предварительныхъ переговоровъ со своими товарищами, м-ръ Уэллеръ принужденъ былъ тотчасъ же выдать эту сумму въ вид задатка своему адвокату. Затмъ послдовала юридическая консультація, не имвшая, впрочемъ, опредленнаго предмета. М-ръ Пелль намекнулъ, къ общему удовольствію почтеннаго комитета, что, не будь это дло вврено въ его собственныя руки, все пошло бы навыворотъ вслдствіе причинъ, объясненныхъ не совсмъ удовлетворительно, но признанныхъ весьма достаточными какъ душеприказчикомъ, такъ и всми его посредниками. Затмъ, посл сытнаго завтрака, вся компанія, въ сопровожденіи юриста, отправилась для предъявленія духовной въ Докторскую Общину, гд свидтельствовались завщанія.

На другой день, тмъ же порядкомъ, опять совершено путешествіе въ ту же Докторскую Общину, но необходимыя въ этомъ случа свидтельскія показанія были заторможены однимъ пьянымъ конюхомъ, который, къ великому ужасу прокурора и проктора, вмсто словъ присяги, изрыгалъ безобразныя ругательства. На слдующей недл пришлось сдлать еще нсколько визитовъ въ Докторскую Общину и въ канцелярію, спеціально занятію разсмотрніемъ правъ по наслдству. Покончивъ здсь дла, достопочтенная компанія постила контору совершенія контрактовъ. На перепутьи джентльмены заходили отдыхать въ трактиры, гд насыщали себя приличными завтраками, обдами и услаждали свой отдыхъ обильными возліяніями благородныхъ напитковъ.

Наконецъ, вс эти важныя дла были окончены, и назначенъ день для продажи полученнаго м-ромъ Уэллеромъ наслдства и полученія рентъ изъ Банка, что предназначалось совершить съ помощью маклера Вилькинса Флэшера, эсквайра, живущаго въ окрестностяхъ Банка и рекомендованнаго компаніи самимъ м-ромъ Соломономъ Пеллемъ.

Этотъ день былъ праздничнымъ днемъ для м-ра Уэллера и его друзей, и они, въ виду предстоящаго торжества, разрядились на славу. Сапоги м-ра Уэллера блестли, костюмъ на немъ былъ съ иголочки и сидлъ весьма комфортабельно. Пестролицый джентльменъ воткнулъ себ въ петличку огромнйшій цвтокъ георгины, платья остальныхъ двухъ друзей также были украшены букетами изъ листьевъ лавра и другихъ деревъ. Вс трое надли свои праздничныя платья, лучше сказать, каждый изъ нихъ нарядился, по крайней мр, въ два кафтана, что, по мннію кучеровъ общественныхъ экипажей, составляетъ высшее проявленіе изящества и вкуса.

М-ръ Пелль ожидалъ ихъ въ мст ихъ обыкновенныхъ собраній. Онъ также имлъ съ собой пару перчатокъ и надлъ чистую рубашку, которая, къ несчастію, отъ слишкомъ частаго мытья, была прорвана въ двухъ-трехъ мстахъ.

— Теперь безъ четверти два,— сказалъ м-ръ Пелль, смотря на часы въ буфет.— Я полагаю, намъ лучше отправиться къ м-ру Флэшеру въ четверть третьяго.

— Какъ думаете, джентльмены, не выпить-ли по доброй кружк пива?— внушительно сказалъ пестролицый джентльменъ.

— Не дурно бы проглотить кусокъ холодной говядины,— проговорилъ второй кучеръ.

— Слушайте! Слушайте!— вскричалъ Пелль.

— Не худо бы и устрицъ,— добавилъ третій кучеръ хриплымъ голосомъ. Этотъ почтенный джентльменъ съ давнихъ поръ страдалъ хрипотой.

— Надобно достойно отпраздновать полученіе наслдства,— закончилъ искусный длецъ.— Не такъ ли? Ха, ха, хи, хи!

— За мной дло не станетъ, джентльмены,— отвчалъ м-ръ Уэллеръ старшій,— Самми, позвони!

Самуэль повиновался, и, немного погодя, столъ передъ джентльменами былъ уставленъ портеромъ, холодной говядиной и устрицами. Каждый изъ джентльменовъ немедленно принялся за ду и питье, и вс одинаково отличались на этомъ поприщ, впрочемъ, джентльменъ съ хриплымъ голосомъ превзошелъ всхъ: онъ такъ исправно помачивалъ устрицы уксусомъ, что одинъ истребилъ его цлую пинту (почти полбутылки).

Когда устричныя скорлупы были убраны со стола, джентльмены занялись приготовленіемъ напитка изъ джина и воды.

— М-ръ Пелль,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, приподнимая свой стаканъ съ грогомъ.— Вы мастерски сварганили мое дло, вамъ я обязанъ, что оно не застряло на дорог…

— Слушайте! Слушайте!— прокричалъ Самуэль.

— Да, вы ловко смастерили его, и, въ благодарность за ваши хлопоты, я предлагаю выпить за ваше здоровье.

— Стойте! Стойте на минутку!— закричалъ пестролицый джентльменъ съ изумительной энергіей.— Глядите на меня, джентльмены.

И, говоря это, пестролицый джентльменъ поднялся на своемъ мст. Вс прочіе послдовали его примру. Сперва онъ внимательно посмотрлъ на каждаго изъ своихъ товарищей, потомъ медленно поднялъ свою руку, и каждый джентльменъ также медленно поднесъ свой стаканъ къ губамъ. Черезъ минуту корифей опустилъ руку, то же сдлали прочіе и поставили на столъ совершенно пустые стаканы. Невозможно описать потрясающій эффектъ этой церемоніи. Въ одно и то же время простая, поражающая и полная достоинства, она заключала въ себ вс элементы величія.

Растроганный м-ръ Пелль благодарилъ своихъ друзей слдующею превосходной рчью:

— Общія хлопоты наши окончены, милостивые государи, и я очень радъ, что могу изъявить вамъ торжественную благодарность за лестную довренность, которою вы почтили меня въ этомъ дл. Скажу безъ гордости и лести, что я здсь, какъ и во всхъ случаяхъ, дйствую по утонченнымъ правиламъ юридическаго искусства. Если бы вы обратились къ какому-нибудь низшему сочлену изъ моей профессіи, я убжденъ искренно и глубоко, что вамъ никогда бы не выкарабкаться изъ трущобы крючкотворныхъ кляузъ и сплетней. Это самое могъ бы, конечно, подтвердить вамъ благородный другъ мой, лордъ-канцлеръ, если бы только былъ онъ живъ. Прошу покорнйше не забывать меня и впередъ, милостивые государи. Я обыкновенно присутствую въ Коммерческомъ Суд съ утра до вечера или забгаю по временамъ въ этотъ самый трактиръ. Вотъ мой адресъ. Юридическое мое ходатайство всегда обойдется очень дешево, и никто, конечно, не будетъ столько заботиться о своемъ кліент, какъ я, милостивые государи, что вы знаете теперь по собственному опыту. Можете смло рекомендовать меня всмъ вашимъ пріятелямъ, и они въ свою очередь будутъ вамъ очень благодарны, какъ скоро узнаютъ меня покороче. Этотъ кубокъ, милостивые государи, имю честь пить за ваше общее здоровье.

Выразивъ такимъ образомъ свои чувства, м-ръ Соломонъ Пелль вручилъ визитныя карточки друзьямъ м-ра Уэллера и, посмотрвъ на часы, заявилъ опасеніе, что какъ бы не опоздать. Понявъ намекъ, м-ръ Уэллеръ заплатилъ за съденное и выпитое, и потомъ вс шестеро отправились въ Сити.

Маклерская контора Вилькинса Флэшера, эсквайра, находилась въ первомъ этаж во двор, сзади англійскаго банка, клеркъ м-ра Флэшера, эсквайра, ушелъ обдать, и самъ м-ръ Флэшеръ закричалъ: ‘войдите!’, когда Пелль и его спутники постучались y двери конторы.

— Здравствуйте, сэръ,— сказалъ м-ръ Пелль, почтительно кланяясь.— Намъ нужно бы получить завщанныя деньги изъ Банка.

— Милости прошу, входите,— отвчалъ Флэшеръ.— Садитесь пожалуйста, я попрошу васъ подождать минутъ десять.

— Намъ не къ спху,— отвтилъ Пелль.— Вотъ вамъ стулъ, м-ръ Уэллеръ.

М-ръ Уэллеръ взялъ стулъ, Самуэль услся на какомъ-то ящик, прочіе друзья на чемъ попало, и стали разсматривать календарь и еще какія-то дв бумаги, прибитыя на стн, съ такимъ вниманіемъ, какъ будто это были картины великихъ мастеровъ.

— Ну-съ, такъ держимте пари на полдюжины бордосскаго вина,— сказалъ м-ръ Флэшеръ, эсквайръ, возобновляя разговоръ, прерванный приходомъ м-ра Пелля и его товарищей.

Собесдникомъ м-ра Флэшера былъ весьма элегантный молодой человкъ, какъ видно, очень занятый своей наружностью. Въ ту минуту, какъ входила въ контору компанія м-ра Уэллера, элегантный джентльменъ предавался невинному занятію: ловл и истребленію мухъ. На обоихъ джентльменахъ были очень открытые жилеты, очень тсные сапоги, очень большія кольца, очень маленькіе часики, несоразмрно толстыя часовыя цпи, чрезвычайно симметричные панталоны и сильно надушенные платки.

— Я не хочу держать на полдюжины. На дюжину, пожалуй,— отвчалъ элегантный джентльменъ.

— Идетъ, Симмери, идетъ!

— Самаго лучшаго качества.

— Натурально,— отвтилъ Вилькинсъ Флэшеръ, эсквайръ, и записалъ пари въ своей записной книжк карандашомъ, вправленнымъ въ золотой рейсфедеръ. М-ръ Симмери сдлалъ то же самое.

— Сегодня я прочелъ объявленіе,— сказалъ м-ръ Симмери,— домъ Бэфера назначенъ въ продажу съ аукціона. Бдняга! Мн жаль его.

— Держу пари десять гиней противъ пяти, что онъ перержетъ себ горло.

— Принимаю.

— Постойте! Я подумаю,— сказалъ м-ръ Флэшеръ съ серьезной миной.— Онъ, можетъ быть, повсится.

— Отлично!— отвчалъ м-ръ Симмери, вынимая свой золотой рейсфедеръ.— Согласенъ и на это. Скажемъ просто, что онъ лишится жизни.

— Лишится жизни самоубійствомъ.

— Превосходно, Флэшеръ, десять гиней противъ пяти, Бэферъ лишится жизни самоубійствомъ. На сколько времени идетъ пари.

— На дв недли.

— О, нтъ!— возразилъ м-ръ Симмери, пріостанавливаясь на минуту, чтобы убить муху.— Лучше на недлю.

— На десять дней.

— Пусть будетъ по вашему: идетъ, десять дней.

Тмъ же порядкомъ, какъ и прежнее пари, въ записныя книжки обоихъ джентльменовъ была внесена памятная запись, что Бэферъ лишится жизни самоубійствомъ не позже, какъ черезъ десять дней. Если это совершится, Вилькинсъ Флэшеръ, эсквайръ, получитъ пять гиней отъ Франка Симмери, эсквайра, въ противномъ случа Франкъ Симмери, эсквайръ, получитъ десять, гиней отъ Вилькинса Флэшера, эсквайра.

— Мн очень жаль, что онъ провалился,— сказалъ Вилькинсъ Флэшеръ, эсквайръ.— Какіе великолпные обды онъ задавалъ намъ.

— Какой прекрасный портвейнъ мы всегда распивали y него. Я пошлю завтра своего метръ-д’отеля на аукціонъ, чтобы онъ закупилъ тамъ все вино, которое получше.

— Я тоже пошлю. Пари на пять гиней, что мой посланный отобьетъ вино y вашего.

— Держу.

Затмъ м-ръ Симмери, убивъ еще нсколько мухъ, простился съ м-ромъ Флэшеромъ и отправился разгильдяйничать на Биржу.

Тогда Вилькинсъ Флэшеръ, эсквайръ, подошелъ къ м-ру Пеллю и, отобравъ нужныя свднія, пригласилъ всю компанію отправиться вмст съ нимъ въ Банкъ. По дорог м-ръ Уэллеръ и его друзья смотрли съ удивленіемъ на все, что встрчали на своемъ пути. Самуэль же на вс эти чудеса взиралъ съ полнйшимъ хладнокровіемъ, какъ будто они были давно ему знакомы.

Перейдя дворъ Банка и нсколько комнатъ, наши путники пришли въ отдленіе, гд должно было окончательно завершиться дло м-ровъ Уэллера старшаго и младшаго. Пелль и Флэшеръ занялись бесдой съ чиновниками Банка, a остальная компанія расположилась на ближайшемъ диван.

— Какъ называется это мсто?— прошепталъ пестролицый джентльменъ на ухо м-ра Уэллера старшаго.

— Отдленіе фондовъ,— отвчалъ спрошенный.

— A кто такіе эти джентльмены, что сидятъ за конторками?— спросилъ кучеръ, обладавшій хриплымъ голосомъ.

— A чортъ ихъ разберетъ, что это за птицы,— отвтилъ м-ръ Уэллеръ.— Самми, сынъ мой любезный, кто эти джентльмены?

— Клерки,— отвчалъ Самуэль.

— A зачмъ вс они дятъ сандвичи?

— Потому, я полагаю, что это ихъ обязанность. Это часть системы. Они только и длаютъ цлый день, что дятъ.

М-ръ Уэллеръ старшій и его друзья не имли достаточно времени, чтобы размыслить о такой странной особенности англійской финансовой системы, потому что м-ръ Пелль и м-ръ Флэшеръ возвратились и пригласили ихъ слдовать за собой къ конторк, надъ которой была выставлена громадная литера W, написанная блой краской на черномъ фон.

— На кой прахъ намалевано здсь это чудище?— спросилъ м-ръ Уэллеръ своего адвоката, указывая ему на громадную вывску.

— Это заглавная буква фамиліи вашей покойной супруги,— отвчалъ длецъ.

— Это, врно, какая-нибудь плутня,— сказалъ м-ръ Уэллеръ своимъ друзьямъ.— Наша фамилія начинается съ V, a не съ W {Фамилія почтеннаго джентльмена по-англійски пишется Weller, но онъ привыкъ подписывать Veller и, конечно, отдаетъ предпочтеніе своему правописанію.}. Нтъ, братъ, шалишь, я не позволю надуть себя.

Друзья согласились съ правильностью умозаключенія м-ра Уэллера, и, по всей вроятности, дло приняло бы плачевный исходъ, по крайней мр въ томъ отношеніи, что пришлось бы для разъясненія щекотливаго обстоятельства потерять еще день, если бы Самуэль не разъяснилъ его способомъ, по виду не совсмъ почтительнымъ, но зато ршительнымъ. Схвативъ своего отца за шиворотъ, онъ его притащилъ къ самой конторк и держалъ до тхъ поръ, пока почтенный джентльменъ не подписалъ своего имени, на что потребовалось не мало времени, ибо м-ръ Уэллеръ выводилъ на бумаг свою фамилію печатными литерами. Эта операція была настолько продолжительна, что клеркъ усплъ очистить и състь три яблока.

Такъ какъ м-ръ Уэллеръ настаивалъ на немедленной продаж полученныхъ билетовъ, вся компанія отправилась на Биржу.

Вилькинсъ Флэшеръ, эсквайръ, получивъ свое вознагражденіе, пошелъ въ свою контору, насвистывая какую-то арію.

М-ръ Уэллеръ старшій получилъ билетами англійскаго Банка пятьсотъ тридцать фунтовъ стерлинговъ, Самуэль двсти.

М-ръ Уэллеръ первоначально хотлъ превратить свои билеты въ соверены, но когда друзья замтили, что для храненія ихъ придется купить новый мшокъ, почтенный джентльменъ согласился размнять ихъ на пятифунтовые билеты.

— Мой сынъ и я,— сказалъ онъ, выходя отъ банкира,— сегодня же должны обдлать не терпящее отлагательства дльце, зайдемте-ка куда-нибудь по близости и покончимъ поскоре наши счеты.

Въ сосдств оказалась очень удобная и спокойная комната, гд и расположились друзья и стали приводить въ ясность вс обязательства. На Самуэля возложили обязанность опредлить вознагражденіе м-ру Пеллю. Затмъ друзья м-ра Уэллера старшаго подвергли выведенный счетъ строгому обсужденію и хотли было вычеркнуть нкоторыя статьи, но м-ръ Пелль краснорчиво, жалобнымъ тономъ, сталъ доказывать имъ, что они слишкомъ строги къ нему, и такъ смягчилъ ихъ сердца, что они безпрекословно утвердили все и еще накинули малую толику. Въ окончательномъ итог на долю м-ра Пелля пришлась весьма почтенная сумма, которой онъ въ теченіе шести мсяцевъ могъ оплатить свою квартиру, столъ и прачку.

Трое кучеровъ, хвативъ по стаканчику, поспшили домой, такъ какъ сегодня же вечеромъ они должны были возсдать на козлахъ своихъ дилижансовъ. М-ръ Пелль, видя, что не предвидится новой попойки, распрощался самымъ дружескимъ образомъ съ обоими Уэллерами, и они остались теперь одни.

— Мой любезный сынъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, засовывая бумажникъ въ свой боковой карманъ.— Отъ продажи дома и прочаго имущества твоей покойной мачехи, и съ приложеніемъ денегъ, взятыхъ изъ банка, y меня капиталу тысяча сто восемьдесятъ фунтовъ. Ну, Самми, поворачивай теперь оглобли въ гостиницу ‘Коршуна и Джорджа’.

Глава LV

Мистеръ Пикквикъ и господа Уэллеры, отецъ и сынъ, бес 23,дуютъ о важныхъ длахъ.— Неожиданное прибытіе джентльмена во фрак табачнаго цвта.

М-ръ Пикквикъ сидлъ одинъ въ своей гостиной и размышлялъ между прочимъ о средствахъ устроить судьбу юной четы, легкомысленно вступившей въ тайный бракъ, какъ вдругъ въ комнату впорхнула миссъ Мери и, подойдя къ столу, сказала скороговоркой:

— Самуэль внизу, сэръ, и спрашиваетъ, можетъ-ли его отецъ видть васъ?

— Конечно, можетъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Благодарю васъ, сэръ,— сказала Мери, готовясь опять выпорхнуть изъ дверей.

— Самуэль, кажется, давно здсь не былъ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да, но ужъ теперь онъ никуда не пойдетъ больше: онъ самъ это сказалъ мн.

Это извстіе сообщено было съ особенною горячностью, въ которой, при настоящихъ обстоятельствахъ, вовсе не было нужды. М-ръ Пикквикъ улыбнулся. Молодая двушка опустила головку и посмотрла на конецъ своего маленькаго передника съ усиленнымъ вниманіемъ.

— Пусть они войдутъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ.

Мери поклонилась и исчезла.

М-ръ Пикквикъ прошелся по комнат два или три раза, потирая подбородокъ лвою рукою Какая-то внезапная мысль промелькнула въ его голов.

— Ну, да, это самый лучшій способъ наградить его за врную службу,— сказалъ, наконецъ, м-ръ Пикквикъ довольно печальнымъ тономъ.— Да будетъ воля Божія. Врно, ужъ такъ заведено, что вс, рано или поздно, оставляютъ одинокаго холостяка, вступая въ новыя отношенія и связи. Я не имю никакого права надяться и разсчитывать, что судьба тутъ сдлаетъ исключеніе въ мою пользу. Нтъ, нтъ,— прибавилъ м-ръ Пикквикъ, стараясь по возможности казаться веселымъ:— было бы низко съ моей стороны и думать объ этомъ. Въ сторону личные интересы: я долженъ съ радостью воспользоваться этимъ случаемъ устроить его счастье.

Углубленный въ эти размышленія, м-ръ Пикквикъ не слыхалъ, какъ два или три раза постучались въ его дверь. Наконецъ, онъ слъ на стулъ, сообщилъ своему лицу веселое выраженіе и сказалъ:

— Войдите!

Вошли м-ръ Самуэль Уэллеръ и его отецъ.

— Очень радъ видть васъ, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикь.— Какъ ваше здоровье, м-ръ Уэллеръ?

— Ничего, сэръ, благодаримъ васъ,— отвчалъ вдовецъ.— A вы, сэръ, какъ поживаете?

— Я здоровъ, благодарю васъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.

— Мн бы хотлось поговорить съ вами, сэръ, объ одномъ дльц,— началъ м-ръ Уэллеръ: — не можете ли, сэръ, удлить мн минутъ пятокъ?

— Съ большимъ удовольствіемъ. Самуэль, подайте стулъ вашему отцу.

М-ръ Уэллеръ слъ y дверей на кончикъ стула и положилъ шляпу на полъ. Послдовало продолжительное молчаніе.

— Погода удивительно жаркая сегодня,— сказалъ, наконецъ, вдовецъ, почесывая затылокъ.

— Ваша правда, м-ръ Уэллеръ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Дни стоятъ очень хорошіе для этого времени года.

— Да ужъ такіе хорошіе, сэръ, какихъ лучше требовать нельзя. Отмнные дни.

Здсь старый джентльменъ кашлянулъ, крякнулъ и замолчалъ. Затмъ онъ принялся качать головой, мигать, моргать и выдлывать грозные жесты на своего сына, но Самуэль, повидимому, ничего не замчалъ.

Видя такое замшательство со стороны стараго джентльмена, м-ръ Пикквикъ началъ разрзывать листы новой книги, лежавшей передъ нимъ, и терпливо выжидать, пока м-ръ Уэллеръ соберется съ духомъ для объясненія цли своего визита.

— Такихъ сорванцовъ, какъ ты, Самуэль, признаюсь, никогда я не видывалъ,— сказалъ м-ръ Уэллеръ, бросивъ гнвный взоръ на своего сына.

— Что онъ вамъ сдлалъ, м-ръ Уэллеръ?— спросилъ м-ръ Пикквикъ.

— Да посудите сами, сэръ, на что это похоже. Онъ знаетъ очень хорошо, что я этакъ, въ затруднительныхъ случаяхъ, бываю немножко застнчивъ на старости лтъ — и что-жъ? Онъ стоитъ себ, выпуча глаза, и не думаетъ выручать своего отца, a время-то все идетъ да идетъ. Вдь мы, сэръ, не комедію играемъ, и, дло извстное, y насъ всякая минута дорога. Нтъ, ты недобрый сынъ, Самуэль,— заключилъ м-ръ Уэллеръ, отирая потъ съ своего лба,— недобрый сынъ.

— Вдь ты сказалъ, что самъ будешь объясняться?— возразилъ Самуэль.— Почему мн было знать, что ты станешь втупикъ при самомъ начал?

— Какъ почему? Ты видишь, что я сижу въ овраг, такъ и вытащи меня: это твоя обязанность, Самми. Какой ты будешь сынъ, если откажешься навести на прямую дорогу своего отца.

— Дло вотъ въ чемъ, сэръ,— сказалъ Самуэль: — старикъ мой вынулъ изъ банка свои деньги.

— Очень хорошо, Самми, очень хорошо,— подхватилъ м-ръ Уэллеръ, кивая головой съ самодовольнымъ видомъ.— Забудь все, другъ мой Самми, все, что я теб сказалъ. Очень хорошо. Такъ и слдуетъ начинать: безъ обиняковъ, прямо къ длу. Отлично, хорошо, Самми.

И, проникнутый чувствомъ истиннаго наслажденія, старикъ неутомимо качалъ головою, изъявляя готовность выслушивать дальнйшія показанія сына.

— Вы можете говорить, Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, увидвшій теперь, что эта аудіенція, по всей вроятности, окончится не очень скоро.

Самуэль поклонился и слъ. Старикъ устремилъ на него нетерпливые взоры.

— Отецъ мой, сэръ, получилъ въ наслдство чистыми деньгами пятьсотъ тридцать фунтовъ.

— Именно такъ: пятьсотъ тридцать фунтовъ чистоганомъ. Отваливай дальше, Самми!

— Посл продажи дома, мебели и всхъ вещей, принадлежавшихъ къ хозяйству его жены, онъ выручилъ еще значительную сумму, такъ что теперь весь капиталъ его простирается до тысячи ста восьмидесяти фунтовъ.

— Право?— сказалъ м-ръ Пикквикъ.— Очень радъ слышать это. Поздравляю васъ, м-ръ Уэллеръ.

— Погодите минуточку, сэръ,— сказалъ м-ръ Уэллерь, длая нетерпливый жестъ.— Катай, Самми.

— Вотъ этотъ капиталъ, сэръ, ему бы хотлось пристроить куда-нибудь въ безопасное мсто, и я въ свою очередь совтую ему не оставлять этихъ денегъ y себя, потому что, въ противномъ случа, онъ станетъ барышничать, кутить, давать взаймы, и все разсоритъ въ самое короткое время, и самъ превратится потомъ въ египетскую мумію. Ужъ я его знаю, сэръ.

— Очень хорошо, Самми,— замтилъ м-ръ Уэллеръ одобрительнымъ тономъ, какъ будто сынъ его читалъ ему великолпный панегирикъ.— Очень хорошо.

— По этой-то причин, сэръ, онъ, по моему совту, пришелъ къ вамъ сегодня за тмъ, чтобы…

— Я пришелъ къ вамъ, сэръ, сказать, что эти деньги совсмъ не нужны мн,— подхватилъ м-ръ Уэллеръ нетерпливымъ тономъ.— Я буду перезжать съ одной станціи на другую, и мн бы пришлось засунуть ихъ въ какой-нибудь ящикъ или держать подъ козлами, a это, согласитесь сами, плохая штука. Я буду вамъ премного обязанъ, сэръ, если вы прибережете этотъ капиталъ. Оно можетъ быть и кстати, сэръ,— продолжалъ м-ръ Уэллеръ шопотомъ, наклонившись къ уху м-ра Пикквика: — вы поиздержались въ послднее время на эти судебныя кляузы, такъ оно и пригодится. Я скажу только одно: располагайте этими деньжонками, какъ вамъ угодно, до тхъ поръ, пока я не потребую ихъ обратно.

Съ этими словами м-ръ Уэллеръ бросилъ свой засаленный бумажникъ на столъ, схватилъ шляпу и выбжалъ изъ комнаты съ замчательною скоростью, какой никакъ нельзя было ожидать отъ престарлаго и тучнаго джентльмена.

— Остановите его, Самуэль!— вскричалъ м-ръ Пикквикъ.— Догоните, приведите его назадъ. Эй, м-ръ Уэллеръ! Воротитесь!

Исполняя приказаніе господина, Самуэль схватилъ отца своего за руку, когда тотъ спускался съ лстницы, и насильно притащилъ его назадъ.

— Добрый мой другъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, подавая руку старому джентльмену,— ваша честная довренность изумляетъ меня въ высшей степени.

Старикъ нахмурился и запыхтлъ.

— Увряю васъ, добрый другъ мой,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ,— что я не имю ни малйшей нужды въ деньгахъ. У меня ихъ больше чмъ сколько можетъ израсходовать на свои потребности человкъ въ мои лта.

— Охъ, сэръ, не сдлавъ прежде опыта, никто не можетъ сказать заране, сколько онъ можетъ израсходовать,— замтилъ м-ръ Уэллеръ.

— Очень можетъ быть, но я не намренъ длать такихъ опытовъ и, стало быть, могу заране сказать, что не буду нуждаться въ деньгахъ. Прошу васъ взять ихъ назадъ, м-ръ Уэллеръ.

— Извольте, сэръ, извольте, только ужъ ты замтъ, Самуэль, что отецъ твой, съ этой собственностью, ршится на отчаянный поступокъ,— помяни мое слово.

— На какой, напримръ?

М-ръ Уэллеръ подумалъ съ минуту и, потомъ, застегивая сюртукъ, съ великою ршимостью сказалъ:

— Буду содержать заставу.

— Что?— спросилъ Самуэль.

— Шоссейную заставу, сынъ мой, и ужъ ты прощайся заране съ своимъ отцомъ. Я проведу остатокъ дней своихъ на шоссейной застав — вотъ что! Поминай меня, какъ звали.

Не было никакого сомннія, что упрямый старикъ, глубоко огорченный отказомъ м-ра Пикквика, въ состояніи привести въ исполненіе эту страшную угрозу. Подумавъ нсколько минутъ, великодушный джентльменъ удержалъ его и сказалъ:

— Очень хорошо, м-ръ Уэллеръ, я беру къ себ ваши деньги. Можетъ быть, мн удастся сдлать изъ нихъ лучшее употребленіе, нежели какое вы сами можете придумать.

— Ужъ, разумется, вамъ удастся, сэръ, я въ этомъ увренъ,— отвчалъ старикъ съ просіявшимъ лицомъ.

— Перестанемъ же толковать объ этомъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, запирая бумажникъ въ своей конторк: — я вамъ очень обязанъ, добрый другъ мой. Присядьте, м-ръ Уэллеръ. Мн надобно съ вами посовтоваться объ одномъ дл.

Внутренній смхъ, произведенный торжественнымъ успхомъ этого визита, смхъ, скорчившій не только лицо м-ра Уэллера, но его руки, плеча и все туловище, внезапно уступилъ мсто глубокомысленной и сановитой важности, когда онъ услышалъ слдующія слова:

— Оставьте насъ минутъ на пять, Самуэль.

Самуэль немедленно вышелъ изъ гостиной. М-ръ Уэллеръ широко открылъ глаза и едва не остолбенлъ, когда м-ръ Пикквикъ обратился къ нему съ такою рчью:

— Вы, кажется, не слишкомъ расположены въ пользу супружеской жизни: не правда ли, м-ръ Уэллеръ?

Старикъ покачалъ головой. У него отнялся языкъ при мысли, что какая-нибудь хитрая вдова одержала побду надъ сердцемъ м-ра Пикквика.

— Вы не замтили здсь внизу молодой двушки, когда пришли ко мн со своимъ сыномъ?

— Замтилъ, сэръ. Вы говорите про ту молодую двушку, что докладывала о насъ?

— Да. Что-жъ вы о ней думаете? Скажите откровенно, м-ръ Уэллеръ, что вы о ней думаете?

— Она бла, сэръ, стройна и румяна, если не ошибаюсь.

— Такъ точно, вы не ошиблись, м-ръ Уэллеръ. Какъ вамъ нравятся ея манеры?

— Ничего, сэръ, манеры сообразныя.

Точный смыслъ, соединенный съ этимъ послднимъ словомъ, оставался нсколько загадочнымъ, но, судя по тону, съ какимъ оно было произнесено, можно было догадаться, что старикъ и въ этомъ отношеніи составилъ благопріятное мнніе о молодой двиц. М-ръ Пикквикъ безостановочно продолжалъ свои разспросы.

— Я принимаю большое участіе въ этой двиц,— сказалъ онъ.

М-ръ Уэллеръ кашлянулъ.

— Мн хочется устроить ея счастье,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ,— то есть я желаю, чтобы она была пристроена приличнымъ образомъ въ своей жизни. Вы понимаете?

— Какъ не понимать!— отвчалъ м-ръ Уэллеръ, для котораго до сихъ поръ слова м-ра Пикквика оставались сфинксовой загадкой.

— Эта молодая особа очень расположена къ вашему сыну.

— Къ Самуэлю?

— Да.

— Это очень естественно,— сказалъ м-ръ Уэллеръ посл нкотораго размышленія, — естественно, но возмутительно и опасно для отцовскихъ ушей. Самуэль долженъ держать ухо востро.

— Что вы подъ этимъ разумете?

— Онъ долженъ быть остороженъ, сэръ, и ничего не говорить съ нею. Двчонки эти, скажу я вамъ, народъ очень хитрый. Стоитъ только развсить уши, и он какъ разъ заманятъ васъ въ свои сти. Въ молодыхъ лтахъ я испыталъ это самъ на себ, когда женился первый разъ. Да, сэръ, Самуэль долженъ держать ухо востро.

— Вы такъ думаете, м-ръ Уэллеръ?

— Да, я именно такъ разсуждаю.

— Ну, посл этого, мн довольно трудно приступить къ тому, что я намренъ былъ сказать вамъ, м-ръ Уэллеръ, однакожъ, вы все-таки должны выслушать меня до конца. Сынъ вашъ Самуэль такъ же расположенъ къ этой молодой двиц, какъ она къ нему.

— Неужто?

— Я вамъ говорю.

— Вотъ ужъ этого никакъ не ожидалъ, это все равно, что създить обухомъ по виску бднаго престарлаго отца.

— Я давно слдилъ за ихъ отношеніями,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ, не обращая особеннаго вниманія на послднее замчаніе м-ра Уэллера,— и теперь убжденъ вполн, что они любятъ другъ друга. Предположите теперь, что я, принимая живйшее участіе въ ихъ судьб, намренъ соединить ихъ неразрывными узами брака и, по мр возможности, обезпечить ихъ: что вы на это скажете, м-ръ Уэллеръ?

Сначала м-ръ Уэллеръ выслушалъ съ ршительнымъ отвращеніемъ это предложеніе, но по мр того, какъ м-ръ Пикквикъ распространялся въ доказательствахъ, опираясь преимущественно на тотъ фактъ, что Мери не была вдовою, физіономія старика смягчалась мало-по-малу, и онъ выслушалъ дальнйшія рчи уже безъ всякихъ гримасъ. Наружность молодой двицы, если сказать правду, произвела довольно сильное впечатлніе на его старческое сердце, и онъ усплъ весьма замысловато подмигнуть ей два или три раза, когда всходилъ на лстницу для этого свиданія. Наконецъ м-ръ Уэллеръ объявилъ ршительно, что онъ заране, съ великою благодарностью, соглашается на вс распоряженія м-ра Пикквика и готовъ женить своего сына хоть сію же минуту. М-ръ Пикквикъ съ радостью поймалъ его на этомъ слов и немедленно позвалъ Самуэля.

— Самуэль,— сказалъ м-ръ Пикквикъ,— мы разсуждали о васъ.

— О теб, Самуэль,— подхватилъ м-ръ Уэллеръ покровительственнымъ тономъ.

— Уже давно я замтилъ, Самуэль, что вы питаете боле чмъ дружескія чувства къ горничной м-съ Винкель. Такъ или нтъ?

— Слышишь ты это, Самуэль?— сказалъ м-ръ Уэллеръ тмъ же диктаторскимъ тономъ.

— Надюсь, сэръ,— отвчалъ Самуэль, обращаясь къ своему господину,— надюсь, вы ничего не находите предосудительнаго въ поступк молодого человка, если онъ обращаетъ вниманіе на молодую хорошенькую двушку, очень скромную и примрно честнаго поведенія.

— Конечно, ничего,— сказалъ м-ръ Пикквикъ …

— Разумется, ничего,— добавилъ м-ръ Уэллеръ снисходительнымъ тономъ.

— Совсмъ напротивъ: такое поведеніе молодого человка я считаю совершенно естественнымъ,— продолжалъ м-ръ Пикквикъ,— и хотлъ бы всей душою помочь вамъ, Самуэль, сколько это можетъ отъ меня зависть. Съ этой цлью y меня было совщаніе съ вашимъ отцомъ, и такъ какъ онъ совершенно согласенъ съ моимъ мнніемъ …

— Мы приняли въ разсчетъ, что эта двушка не вдова,— дополнилъ въ поясненіе м-ръ Уэллеръ.

— Да, мы приняли въ разсчетъ, что эта двушка не вдова,— подтвердилъ улыбаясь м-ръ Пикквикъ.— Васъ можетъ въ этомъ случа стснить одно только то обстоятельство, что вы находитесь y меня въ услуженіи, Самуэль, но я охотно готовъ отпустить васъ мой другъ, a чтобы выразить вамъ мою благодарность за вашу изумительную преданность ко мн и другія ваши прекрасныя качества, мн пріятно будетъ содйствовать вашей женитьб на этой молодой двиц и доставить вамъ обоимъ средства къ безбдному существованію съ вашей будущей семьей. Да, Самуэль, я съ радостью готовъ устроить вашу судьбу,— заключилъ м-ръ Пикквикъ голосомъ, немного дрожащимъ отъ внутренняго волненія.

Послдовало на короткое время глубочайшее молчаніе. Наконецъ Самуэль, собравшись съ духомъ, отвчалъ голосомъ ршительнымъ и твердымъ.

— Премного вамъ обязанъ, сэръ, за ваше милостивое вниманіе къ моимъ чувствамъ, но я долженъ сказать, что этого не можетъ быть.

— Какъ не можетъ быть!— воскликнулъ озадаченный м-ръ Пикквикъ.

— Въ ум-ли ты, Самми?— вскричалъ м-ръ Уэллеръ.

— Я говорю, что этого не можетъ быть,— повторилъ Самуэль, нисколько не смущенный этими восклицаніями.— Вы-то что станете длать, сэръ, если не будетъ меня при вашей особ? Что изъ васъ выйдетъ?

— Обо мн не безпокойтесь, мой другъ,— отвчалъ м-ръ Пикквикъ.— Обстоятельства, въ которыя теперь поставлены мои друзья, должны совершенно измнить мой образъ жизни. Къ тому же становлюсь я старъ: мн нуженъ отдыхъ и покой. Странствованія мои кончились, Самуэль.

— Ужъ не вамъ бы говорить это, сэръ, и не мн бы слушать,— возразилъ Самуэль.— Какъ вы можете сказать заране, что все уже кончилось на вашей ученой дорог? Нтъ, сэръ, вы слишкомъ умны для этого: въ одной вашей голов достанетъ мозгу по крайней мр на двадцать пять человкъ. Оттого-то и бываетъ, что y васъ иной разъ на дню семь пятницъ: сегодня въ Лондон, a завтра — какая-нибудь ученая фантазія, и катайваляй за тридевять земель. Поэтому, сэръ, нечего тутъ вздоръ-то городить. Я остаюсь при васъ, сэръ.

— Дльно, Самми, дльно, другъ мой,— сказалъ м-ръ Уэллеръ одобрительнымъ тономъ.

— Но я говорю, Самуэль, посл продолжительнаго размышленія и вполн увренъ, что сдержу свое слово,— возразилъ м-ръ Пикквикъ, качая головой.— Новыя сцены и явленія измняютъ мой образъ жизни, и еще разъ: странствованія мои окончены навсегда.

— Очень хорошо. Въ такомъ случа тмъ нужне вамъ держать при себ человка, который бы зналъ вс ваши привычки и умлъ ходить за вами. Если, примромъ сказать, есть y васъ на примт другой слуга, боле меня опытный и образованный — возьмите его, Богъ съ вами, но съ жалованьемъ или безъ жалованья, съ квартирой или безъ квартиры, съ хлбомъ или безъ хлба, Самуэль Уэллеръ, взятый вами изъ гостиницы въ Боро, останется при васъ, что бы изъ этого не вышло. Этого моего намренія ничто въ свт ни измнитъ.

Къ концу этой деклараціи, произнесенной съ великимъ достоинствомъ и эффектомъ, Уэллеръ старшій быстро вскочилъ съ своего мста и, забывая всякія приличія времени и мста, заключилъ своего сына въ могучихъ объятіяхъ и громогласно произнесъ троекратно: ‘Ура!’

— Любезный другъ,— сказалъ м-ръ Пикквикъ, когда старикъ, наконецъ, угомонился и снова слъна свое мсто,— вы обязаны также обратить вниманіе на положеніе этой молодой двицы.

— Объ этомъ ужъ вы не безпокойтесь, сэръ,— отвчалъ Самуэль,— я объяснился съ этой двушкой и подробно разсказалъ ей, что, какъ и почему. Она согласна ждать, пока придетъ время, и я увренъ, что будетъ ждать. A если нтъ, такъ и все покончено между нами: такой двицы мн не надобно и даромъ. Я все сказалъ, сэръ. Больше не стоитъ объ этомъ распространяться.

Кто могъ противостоять такой ршимости молодого человка? Конечно, не Пикквикъ. Онъ гордился въ эту минуту безкорыстной преданностью своего скромнаго друга и считалъ себя счастливйшимъ существомъ во вселенной.

Между тмъ, какъ эта бесда происходила въ комнат м-ра Пикквика, въ нижнюю галлерею ‘Коршуна и Джорджа’ пришелъ какой-то старичокъ въ скромномъ фрак табачнаго цвта, сопровождаемый привратникомъ, который несъ за нимъ небольшой чемоданъ. Приказавъ отнести его въ нанятый нумеръ, старичокъ спросилъ слугу, не здсь-ли квартируетъ одна особа, по имени м-съ Винкель? Отвтъ былъ утвердитеьбный.

— Она одна теперь?— спросилъ старичокъ.

— Кажется, что одна, сэръ,— отвчалъ трактирный слуга.— Я могу позвать ея горничную, если угодно вашей милости.

— Не нужно. Покажите мн ея комнату. Я хочу войти безъ доклада.

— Какъ же это, сэръ …

— Глухи вы, что ли?

— Нтъ, сэръ.

— Ну, такъ длайте, что я вамъ говорю. Слышите вы теперь?

— Слышу, сэръ.

— Очень хорошо. Введите меня въ комнату м-съ Винкель безъ доклада.

Отдавая это приказаніе, старичокъ вложилъ въ руку слуги пять шиллинговъ и устремилъ на него пристальный взглядъ.

— Право, сэръ, я не знаю, какъ это … оно вдь того … не водится.

— Очень хорошо, безъ отговорокъ,— запальчиво сказалъ старый джентльменъ,— нечего терять времени по пустякамъ.

Слуга разсянно положилъ пять шиллинговъ въ карманъ и, не длая больше никакихъ возраженій, пошелъ на верхъ.

— Это, что ли, ея комната?

— Да, сэръ.

— Ну, такъ можете теперь уйти.

Слуга пошелъ назадъ, недоумвая, кто бы такой могъ быть этотъ старый джентльменъ и чего ему надо. Старичокъ между тмъ постучался въ дверь.

— Войдите!— сказала Арабелла.

— Гмъ! Хорошенькій голосокъ!— пробормоталъ старый джентльменъ.— Но это еще ничего не значитъ.

Говоря такимъ образомъ, онъ отворилъ дверь и вошелъ. Арабелла, сидвшая за работой, быстро вскочила съ мста при вид незнакомаго джентльмена.

— Не безпокойтесь, сударыня,— сказалъ незнакомецъ, затворяя за собою дверь.— М-съ Винкель, если не ошибаюсь?

Арабелла поклонилась.

— М-съ Натаніэль Виикель, супруга молодого человка, y котораго старикъ-отецъ живетъ въ Бирмингэм: такъ или нтъ, сударыня?— продолжалъ незнакомецъ, осматривая Арабеллу съ видимымъ любопытствомъ.

Молодая леди снова наклонила свою миньятурную головку и съ безпокойствомъ осмотрлась вокругъ себя, не зная, позвать-ли ей на помощь, или нтъ.

— Я засталъ васъ врасплохъ, сударыня: не правда ли?

— Я не ожидала никого, сэръ,— отвчала Арабелла, бросая изумленный взоръ на стараго джентльмена.

— Прикажете мн ссть, сударыня?

— Прошу покорно.

— Ну да, я сяду и безъ вашего позволенія,— сказалъ незнакомецъ, вынимая очки изъ футляра и надвая ихъ на носъ.

— Вы меня не знаете, сударыня?— спросилъ старичокъ, осматривая Арабеллу съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ, что ей сдлалось очень неловко.

— Нтъ, сэръ.

— Немудрено, очень немудрено: однакожъ имя мое вамъ извстно, сударыня.

— Позвольте узнать, сэръ, съ кмъ имю честь говорить.

— Узнаете, сударыня, сейчасъ же узнаете,— сказалъ незнакомецъ, не отрывая глазъ отъ раскраснвшагося личика молодой леди.— Вы вдь недавно замужемъ, сударыня?

— Недавно, сэръ,— отвчала Арабелла едва слышнымъ голосомъ.

Волненіе молодой леди увеличивалось съ минуты на минуту, и она трепетала всмъ тломъ, хотя сама не знала, почему.

— И вы, если не ошибаюсь, не сочли нужнымъ уполномочить своего жениха посовтоваться напередъ съ его отцомъ, отъ котораго онъ совершенно зависитъ?

Арабелла приставила платокъ къ своимъ глазамъ.

— Вы не постарались даже узнать, что станетъ думать бдный старикъ по поводу самовольной женитьбы своего сына: не такъ ли, сударыня?

— Ваша правда, сэръ.

— Конечно, правда. И вы не принесли съ собою приданаго, которое бы могло обезпечить существованіе вашего мужа въ случа, если раздраженный отецъ лишитъ его наслдства: и это вдь правда?

Арабелла заплакала.

— И вотъ что эти двочки и мальчики называютъ безкорыстной страстью, пока сами не обзаведутся дтьми! Охъ, вы, легкомысленный народъ!

Слезы Арабеллы потекли быстрымъ потокомъ, и она, въ трогательныхъ выраженіяхъ, начала извиняться, ссылаясь на свою молодость и неопытность. Что длать? Она полюбила Натаніэля страстно, посовтоваться ей было не съ кмъ, она круглая сирота, безъ матери и отца, и проч.

— Нехорошо, очень нехорошо,— сказалъ старый джентльменъ смягченнымъ тономъ.— Оба вы поступили легкомысленно, втрено, какъ глупыя дти.

— Я одна во всемъ виновата, одна, сэръ!— отвчала Арабелла, заливаясь горькими слезами.

— Вздоръ, вздоръ!— возразилъ старый джентльменъ.— Не ваша вина, что онъ влюбился въ васъ, сударыня. Онъ одинъ виноватъ, хотя и то правда … какъ же ему было не влюбиться?— заключилъ старичокъ, бросивъ лукавый взглядъ на молодую леди.

Этотъ комплиментъ вызвалъ невольную улыбку на заплаканное личико м-съ Арабеллы.

— Гд вашъ мужъ, сударыня?

— Я ожидаю его съ минуты на минуту, сэръ. Я уговорила его погулять сегодня поутру. Натаніэль очень разстроенъ, сэръ.

— Отчего?

— Оттого, что до сихъ поръ нтъ никакихъ встей отъ его отца. Это его убиваетъ.

— Подломъ ему, подломъ!

— Онъ слишкомъ наказанъ, сэръ, и я глубоко чувствую, что бдный мужъ страдаетъ изъ-за меня. Я одна была причиною, что онъ доведенъ теперь до этого несчастнаго состоянія.

— Подломъ вамъ обоимъ! Очень радъ это слышать.

Едва вырвались эти слова изъ устъ стараго джентльмена, какъ на лстниц послышались шаги, которые, казалось, онъ и Арабелла угадали въ одну и ту же минуту. Старичокъ поблднлъ и сдлалъ надъ собой величайшее усиліе, притворился спокойнымъ и холоднымъ, когда м-ръ Винкель вошелъ въ комнату.

— Батюшка!— вскричалъ м-ръ Винкель, съ изумленіемъ отступая назадъ.

— Да, сэръ, я вашъ отецъ. Посмотримъ теперь что вы скажете въ свою защиту?

М-ръ Винкель молчалъ.

— Что? Вамъ стыдно за самого себя: такъ-ли сэръ.

М-ръ Винкель продолжалъ хранить упорное молчаніе.

— Стыдно вамъ или не стыдно, сэръ?

— Нтъ, сэръ,— отвчалъ м-оъ Винкель, взявъ Арабеллу за руку,— я не стыжусь ни за себя, ни за свою жену.

— Честное слово?

— Могу васъ уврить. Мн очень больно и прискорбно, если мой поступокъ лишилъ меня родительской любви, но я скажу и буду говорить всегда, что не имю никакихъ причинъ стыдиться за свою жену, и вамъ отнюдь не стыдно признать въ ней свою дочь.

— Право? Ну, давай руку, Натаніэль,— сказалъ старый джентльменъ измнившимся голосомъ.— Поцлуй меня, душенька: ты прекрасная дочь!

Черезъ нсколько минутъ м-ръ Винкель побжалъ въ комнату м-ра Пикквика и, воротившись съ этимъ джентльменомъ, представилъ его своему отцу, посл чего они искренно и радушно принялись пожимать другъ другу руки впродолженіе пяти минутъ.

— М-ръ Пикквикъ, благодарю васъ душевно за вс благодянія, оказанныя вами моему сыну,— сказалъ наконецъ старикъ Винкель.— Натура y меня вспыльчивая, м-ръ Пикквикъ, и, признаюсь, я былъ очень непріятно изумленъ, когда свидлся съ вами въ послдній разъ. Теперь я вижу свою дочь собственными глазами и доволенъ, какъ нельзя больше. Прикажете просить извиненья y васъ, м-ръ Пикквикъ?

— Ахъ, помилуйте, какое тутъ извиненье! Ваше великодушіе совершеннйшимъ образомъ довершило мое счастье.

Послдовало новое рукопожатіе, сопровождавшееся множествомъ весьма лестныхъ комплиментовъ съ обихъ сторонъ. Старички были въ восторг другъ отъ друга.

Самуэль между тмъ проводилъ своего отца на постоялый дворъ и, по возвращеніи домой, встртилъ y воротъ гостиницы жирнаго дтину, который приходилъ съ записочкой отъ миссъ Эмиліи Уардль.

— Послушайте-ка, м-ръ Уэллеръ,— сказалъ Джой, сдлавшійся на этотъ разъ необыкновенно болтливымъ,— какая красотка эта Мери! Я влюбился въ нее по уши.

Вмсто отвта, м-ръ Уэллеръ взялъ жирнаго дтину за шиворотъ, повернулъ его налво кругомъ и далъ ему пинка въ затылокъ, посл чего м-ръ Уэллеръ свистнулъ и пошелъ въ комнату своего господина.

Глава LVI.

Заключающая въ себ истинную легенду о принц Блэдуд и исторію дяди странствующаго торговца.

Насладясь бесдой съ своимъ новымъ другомъ, м-ромъ Винкелемъ старшимъ, достопочтенный президентъ Пикквикскаго клуба удалился къ себ въ комнату размышлять о счастливомъ событіи — примиреніи отца съ своими дтьми. Отъ глубокихъ философскихъ соображеній мысли великаго человка весьма натурально перешли къ исторіи любви молодыхъ людей, и ему припомнилось ихъ тайное свиданіе въ Бристол, устроенное подъ руководствомъ великаго человка. Припомнилось ему также, что въ то знаменательное время онъ записалъ два чрезвычайно интересныхъ разсказа, которымъ придалъ, во время своего долгаго тюремнаго заключенія, литературную форму, съ намреніемъ напечатать ихъ при первомъ удобномъ случа.

Какъ только зародилось это воспоминаніе въ мозгу ученаго мужа, онъ тотчасъ же досталъ оба разсказа изъ своего бюро и принялся ихъ снова перечитывать и исправлять.

Черезъ нсколько дней они сдлались извстны всему образованному міру, появившись въ печати въ одномъ изъ распространенныхъ лондонскихъ журналовъ въ слдующемъ вид:

РАЗСКАЗЪ ПЕРВЫЙ.

Истинная легенда о принц Блэдуд.

‘Лтъ за двсти до нашего времени, а, пожалуй, и ближе, на одной изъ общественныхъ ваннъ города Бата еще красовалась надпись въ честь ея могущественнаго основателя, знаменитаго принца Блэдуда, но теперь этой надписи нтъ и слда.

‘По словамъ старинной легенды, изустно передаваемой изъ вка въ вкъ, много столтій тому назадъ этотъ знаменитый принцъ возвратился изъ Аинъ (куда онъ здилъ за тмъ, чтобы собрать обильную жатву научныхъ познаній) зараженнымъ проказой, почему не ршился предстать къ королевскому двору своего отца и удалился въ пустыню, гд печально проводилъ время въ обществ пастуховъ и свиней. Въ этомъ стад (говоритъ легенда) паслась свинья, отличавшаяся отъ всхъ своей важной и величественной осанкой, къ ней принцъ почувствовалъ особенную симпатію, ибо это была не простая свинья, a свинья мудрая, задумчивая, осторожная, цлой головой превышавшая своихъ собратій, хрюканье ея было ужасно, укушеніе пагубно. Молодой принцъ глубоко вздыхалъ, взирая на величественную физіономію этой свиньи. Онъ съ грустью думалъ о своемъ отц, и слезы текли изъ его глазъ.

‘Эта мудрая свинья любила полоскаться въ мягкой сочной тин. И купалась она не только лтомъ, что и до сихъ поръ длаютъ самыя обыкновенныя свиньи для собственнаго освженія и что длали он даже и въ т отдаленныя отъ насъ времена (что доказываетъ, конечно, что свтъ цивилизаціи уже начиналъ блестть, хотя и слабо),— но даже и зимой, во время самыхъ сильныхъ холодовъ. Ея кожа была всегда такъ гладка, лосниста, ея взглядъ такой свтлый и ясный, что принцъ ршился и на себ испробовать очищающія свойства воды, столь благодтельно дйствующія на его друга. Онъ сдлалъ опытъ. Подъ чернымъ иломъ журчали горячіе источники Бата. Принцъ окунулся въ нихъ и получилъ исцленіе отъ своей болзни. Тотчасъ же онъ отправился ко двору своего отца, короля, пробылъ тамъ нкоторое время и вскор опять возвратился къ цлебному источнику, основалъ здсь городъ и устроилъ знаменитыя ванны.

‘ Конечно, принцъ съ особеннымъ рвеніемъ старался отыскать своего друга, но, увы, эти знаменитыя воды послужили причиной смерти мудрой свиньи. Она выкупалась въ вод, имвшей слишкомъ высокую температуру — и натуральный философъ заплатилъ жизнью за свою страстную приверженность къ знанію! Плиній, который шелъ по его стопамъ въ философіи, точно также сталъ жертвой своей любви къ наук.

‘Такова была легенда. Послушаемъ теперь, что говоритъ истинная исторія.

‘3а много столтій до нашего времени благоденствовалъ въ своемъ большомъ государств знаменитый Людъ Гудибрась, король Британіи. Онъ былъ могущественный монархъ. Земля стонала подъ его стопами, такъ онъ былъ дороденъ. Его народъ согрвался свтомъ его лица, такъ оно было красно и блестяще. Онъ былъ король съ ногъ до головы, и хотя онъ не быль высокъ ростомъ, но страшная полнота уравновшивала этотъ недостатокъ, и, чего не хватало въ вышину, то пополнялось шириной.

‘Этотъ добрый король имлъ королеву, которая восемнадцать лтъ тому назадъ произвела ему сына, получившаго имя Блэдудъ. До десяти лтъ принцъ обучался въ приготовительномъ учебномъ заведеніи во владніяхъ своего отца, затмъ, подъ надзоромъ особоназначеннаго наставника, отправился въ Аины для окончанія курса наукъ. Такъ какъ по правиламъ заведенія не требовалось вносить особой платы за то, что воспитанникъ оставался въ школ во время праздничныхъ дней и не было сдлано предварительнаго условія насчетъ увольненія принца въ извстные дни домой, онъ оставался въ училищ безвыходно цлыхъ восемь лтъ, по истеченіи которыхъ отецъ его, король, послалъ въ Аины лорда-канцлера, чтобы выплатить издержки принца и привести его домой, лордъ-канцлеръ исполнилъ порученіе точно и, когда возвратился назадъ, былъ милостиво принятъ королемъ и тотчасъ же получилъ хорошую пенсію.

‘Когда король Людъ увидлъ своего сына и замтилъ, что принцъ сталъ красивымъ молодымъ человкомъ, онъ тотчасъ же далъ себ слово какъ можно скоре женить принца, чтобы славный родъ Люда не прекращался до скончанія вковъ. Въ этихъ видахъ онъ составилъ чрезвычайное посольство изъ благородныхъ сеньеровъ, которымъ нечего было длать, между тмъ каждый изъ нихъ горлъ желаніемъ получить доходное мсто. Такъ удачно составленное посольство Людъ послалъ къ сосднему королю просить, чтобы его величество отдалъ свою прелестную дочь замужъ за его сына. При этомъ онъ приказалъ разсыпаться въ увреніяхъ, что британскій король, хотя пламенно желаетъ сохранить дружескія отношенія съ королемъ, своимъ братомъ и другомъ, но, въ случа неудачи въ сватовств, найдется вынужденнымъ къ горькой необходимости сдлать визитъ своему сосду съ огромной арміей и выколоть ему глаза. Сосдній король, какъ боле слабйшій, на такое категорическое заявленіе отвчалъ, что онъ чувствуетъ себя крайне обязаннымъ королю, своему другу, за его доброту и великодушіе, и что его дочь сочтетъ за честь сдлаться женой принца Блэдуда, который можетъ во всякое время пріхать за ней и получить ея руку.

‘Едва этотъ отвтъ достигъ Англіи, вся страна возликовала, со всхъ сторонъ раздались радостныя восклицанія, всюду устроились блистательные пиры и слышался звонъ монеты, которая переходила изъ рукъ народа въ кошелекъ сборщика податей королевскаго казначейства, собиравшаго ее для пополненія расходовъ, которыхъ потребуетъ счастливое бракосочетаніе. Король Людъ выслушалъ отвтъ сосдняго короля съ высоты своего трона, въ полномъ собраніи своего совта, и, по случаю великой радости, приказалъ лорду министру юстиціи принести самыя лучшія вина и призвать менестрелей,— и пошелъ y него пиръ горой.

‘Среди этихъ празднествъ и всеобщей радости только одинъ человкъ не пилъ, когда искрометное вино шипло въ его стакан, не танцовалъ, когда инструменты менестрелей издавали самые чарующіе звуки. Этотъ человкъ былъ самъ принцъ Блэдудъ, въ честь котораго народъ выворачивалъ свои карманы, наполняя его кошелекъ. Принцъ, позабывъ, что за него долженъ оффиціально влюбляться министръ иностранныхъ длъ, въ противность правиламъ дипломатіи и политики, иозволилъ себ сдлать самопроизвольно сердечный выборъ и уже совершилъ помолвку съ дочерью одного благороднаго аинянина.

‘Здсь для сравненія мы не можемъ не выставить поразительный примръ одного изъ многочисленныхъ преимуществъ цивилизаціи и современной утонченности нравовъ. Еслибъ принцъ жилъ въ наше время, онъ безъ всякаго зазрнія совсти женился бы на принцесс, избранной его отцомъ и немедленно и серьезно принялся бы за дло, чтобы тмъ или другимъ способомъ избавиться отъ нея. Онъ могъ бы разбить ея сердце систематическимъ презрніемъ и оскорбленіями, a если бы спокойная гордость, свойственная ея полу, и сознаніе своей невинности дали бы ей силу противостоять его возмутительному обращенію съ нею, ему не составило бы труда другимъ способомъ отнять ея жизнь и избавиться отъ нея безъ шуму. Но ни одно изъ подобныхъ средствъ не пришло въ голову принцу Блэдуду, и онъ ршился выпросить y отца особую аудіенцію и признаться ему во всемъ.

‘Самая древнйшая прерогатива королей — управлять всмъ, кром своихъ страстей. Король Людъ предался самому возмутительному гнву, онъ бросилъ свою корону на полъ, потомъ опять надлъ ее на голову (въ то время короли носили корону на своей голов, a не держали ее въ Тоуэр): затопалъ ногами, билъ себя въ голову, требовалъ отвта y неба, зачмъ его собственный сынъ возмущается противъ него, наконецъ, призвалъ свою стражу и приказалъ запереть принца въ тюрьму, — такое наказаніе встарину короли обыкновенно назначали своимъ сыновьямъ, если ихъ брачныя наклонности расходились съ видами и соображеніями короля, ихъ отца.

‘Прошелъ почти годъ съ той поры, какъ принцъ Блэдудъ былъ засаженъ въ тюрьму, и его глаза не видли никакого другого предмета, кром каменной стны, a объ освобожденіи его не было ни слуху, ни духу. Весьма натурально, что принцъ сталъ думать о побг, въ его ум созрлъ подходящій планъ бгства, и черезъ нсколько мсяцевъ онъ привелъ его въ исполненіе, вонзилъ при этомъ столовый ножъ въ сердце своего тюремщика, изъ опасенія, что этотъ бднякъ, имвшій семью, будетъ заподозрнъ, какъ пособникъ бгства принца, и примрно наказанъ раздраженнымъ королемъ.

‘Монархъ дошелъ до крайней степени бшенства, когда узналъ о побг своего сына. Сначала онъ не зналъ, на комъ выместить свой гнвъ, какъ вдругъ, къ счастію, ему пришелъ на память лордъ-канцлеръ, здившій въ Аины за принцемъ: въ одно и то же время король отнялъ отъ него пенсію и снялъ съ него голову.

‘Между тмъ молодой принцъ, искусно переодтый, бродилъ пшкомъ по владніямъ своего отца, онъ весело и хладнокровно переносилъ все лишенія, поддерживаемый сладкими воспоминаніямъ объ юной аинянк, бывшей невольной причиной его несчастій. Однакожъ онъ остановился отдохнуть въ деревн и увидлъ, что большая часть ея жителей весело танцовала на площади, a лица всхъ ихъ блестли благонамренной радостью, принцъ подошелъ къ нимъ и рискнулъ спросить ихъ, съ чего это они такъ радуются и веселятся.

‘— Разв вы не знаете, о странникъ,— замтилъ ему одинъ старикъ,— о, недавней прокламаціи нашего милостиваго короля?

‘— Прокламаціи! Нтъ. Какой прокламаціи?— спросилъ принцъ, который, проходя по проселочнымъ путямъ, не зналъ ничего, что происходило на большихъ дорогахъ (если таковыя въ то время существовали).

‘— Дло въ томъ,— сказалъ крестьянинъ,— что иностранная двица, на которой хотлъ жениться принцъ, вышла замужъ за благороднаго иностранца въ своей стран, нашъ король, объявляя объ этомъ событіи, приказалъ везд праздновать его, такъ какъ теперь принцъ Блэдудъ, конечно, возвратится ко двору своего отца и женится на принцесс, выбранной его отцомъ, говорятъ, она прекрасна, какъ полуденное солнце. Ваше здоровье, сэръ. Боже, спаси короля!

‘Принцъ не захотлъ дальше разговаривать и ушелъ изъ деревни быстрыми шагами. Онъ скрылся въ сосдній лсъ и бродилъ тамъ по самымъ глухимъ мстамъ, бродилъ день и ночь, бродилъ подъ палящими лучами солнца, бродилъ при блдномъ свт луны, не обращая вниманія ни на полуденный жаръ, ни на ночные туманы. Бродя такимъ образомъ изъ лса въ лсъ, изъ пустыни въ пустыню, и желая достигнуть Аинъ, онъ очутился въ Бат.

‘Города Бата, впрочемъ, въ то время не существовало, и принцъ пришелъ только на то мсто, гд теперь расположенъ этотъ городъ. Въ то время тамъ не было и признаковъ человческаго жилья, не замчалось слдовъ человка, но была та же прелестная природа, какъ и теперь, то же восхитительное мстоположеніе, та же красивая долина, тотъ же заливъ, т же могучія горы, которыя издали кажутся мрачными, но на близкомъ разстояніи теряютъ свою дикость и представляютъ изъ себя мягкіе, граціозные контуры. Очарованный красотою картины, принцъ упалъ на траву, слезы обильно потекли изъ его глазъ и падали на его распухшія отъ усталости ноги.

‘— О!— вскричалъ несчастный Блэдудъ, складывая свои руки и печально поднявъ свои глаза къ небу.— О, если бы мой тяжелый путь могъ окончиться здсь, на этомъ мст. О, если бы эти благодтельныя слезы, которыми я оплакиваю свои несбывшіяся надежды и обманутую любовь, могли мирно течь цлые вка!

‘Его мольба была услышана. То было время владычества языческихъ боговъ, которые частенько ловили людей на слов съ предупредительностью, подчасъ тягостною для проболтавшагося смертнаго. Земля раскрылась подъ ногами принца, онъ упалъ въ пропасть, которая мгновенно закрылась надъ его головой, но его горячія слезы продолжали течь, просачиваясь черезъ землю и образуя источникъ теплой воды: текутъ он и теперь.

——

Второй разсказъ записанъ м-ромъ Пикквикомъ со словъ странствующаго торговца, передавшаго его въ трактир за стаканомъ добраго пунша собранію изъ нсколькихъ человкъ, и ведется отъ его имени. Онъ носитъ заглавіе:

Исторія дяди странствующаго торговца.

‘Мой дядя, джентльмены, былъ большой весельчакъ, шутникъ, забавникъ, искусникъ на вс руки, однимъ словомъ, душа человкъ. Жаль, что вы его не знали лично, джентльмены. Однакожъ, подумавъ, я долженъ сказать: и хорошо, что вы его не знали, такъ какъ, слдуя законамъ природы, еслибъ вы его знали, вы были бы теперь въ могил или, по крайней мр, приготовлялись покинуть этотъ міръ, что, конечно, лишило бы меня безцннаго удовольствія бесдовать съ вами въ эту минуту. Но, джентльмены, я тмъ не мене пожелалъ бы, чтобы ваши отцы и матери были знакомы съ моимъ дядей. Могу уврить васъ, что они остались бы имъ вполн довольны, въ особенности ваши почтенныя матушки. Онъ обладалъ многими добродтелями, но преобладающими изъ нихъ были дв: необыкновенная способность приготовлять пуншъ и удивительное умнье пть застольныя псни. Извините, джентльмены, что я остановился на меланхолическомъ воспоминаніи объ этихъ достоинствахъ, которыя боле уже не существуютъ, но вы не каждый день въ недл встртите такого человка, какъ мой дядя.

‘Я всегда ставилъ въ честь моему дяд, что онъ былъ другомъ и товарищемъ Тома Смарта, агента извстнаго дома Вильсонъ и Слэмъ. Мой дядя разъзжалъ по порученіямъ Тиджина и Уэльпа, но долгое время ему приходилось здить по тмъ же мстамъ, которыя посщалъ Томъ, и въ первую же ночь, какъ они встртились, мой дядя почувствовалъ склонность къ Тому, a Томъ привязался къ дяд. Не прошло и получаса посл ихъ перваго знакомства, какъ они уже держали пари, кто приготовитъ изъ нихъ лучшій пуншъ и скоре выпьетъ его цлую кварту однимъ духомъ. Дядя выигралъ первое пари, т. е. приготовилъ лучшій пуншъ, зато Томъ выпилъ раньше: онъ перегналъ дядю на чайную ложечку. Затмъ они потребовали каждый по новой кварт и выпили за здоровье одинъ другого, и съ этого времени стали друзьями навсегда. Въ подобныхъ событіяхъ играетъ главную роль судьба, джентльмены, она сильне насъ.

‘Что касается наружности, дядя мой былъ немного пониже средняго роста, немного потолще обыкновеннаго размра и, можетъ быть, лицо его было чуть-чуть излишне красновато. Физіономія y него была самая развеселая, джентльмены: нчто въ род Пэнча (Punch, полишинель), только съ боле краснымъ носомъ и подбородкомъ, глаза y него вчно моргали и свтились веселостью, a улыбка — не то, что ваши ничего не выражающія, деревянныя усмшки,— a настоящая, веселая, сердечная, добродушная улыбка не сходила никогда съ его устъ. Однажды его выбросило изъ кабріолета, и онъ ударился головою прямо о дорожную тумбу. Онъ такъ и остался недвижимъ на мст, и лицо y него, попавъ какъ разъ въ кучу щебня, до того было повреждено и изуродовано порзами, что, по собственному сильному выраженію дяди, родная мать не узнала бы его, если бы вернулась снова на землю. Впрочемъ, разсудивъ хорошенько, джентльмены, я полагаю, что она и безъ того не могла бы его, узнать, потому что умерла, когда дядюшк было всего отъ роду два года и семь мсяцевъ, и не случись даже щебня, одни высокіе дядины сапоги сбили бы совсмъ съ толку почтенную леди, не говоря уже о его веселой, красной рож. Какъ бы тамъ ни было, онъ свалился, и я слыхалъ отъ него не разъ, что человкъ, поднявшій его, разсказывалъ посл, что дядя лежалъ съ превеселой улыбкой, какъ будто только споткнулся слегка, a когда пустили ему кровь и въ немъ обнаружились первые слабые признаки его возвращенія къ жизни, онъ вскочилъ на постели, разразился громкимъ хохотомъ, поцловалъ молодую женщину, державшую тазикъ, и спросилъ себ тотчасъ же порцію баранины съ маринованными орхами. Онъ очень любилъ маринованные орхи, джентльмены. Онъ говорилъ всегда, что, если сть безъ уксуса, то нтъ лучшей закуски къ пиву.

‘Главную свою поздку дядя совершалъ осенью, онъ собиралъ въ это время долги и принималъ заказы на свер: халъ изъ Лондона въ Эдинбургъ, изъ Эдинбурга въ Глазго, изъ Глазго обратно въ Эдинбургъ и затмъ, на закуску, въ Лондонъ. Вы понимаете, конечно, что вторичная его поздка въ Эдинбургъ предпринималась имъ для собственнаго удовольствія. Онъ здилъ туда на недльку единственно для того, чтобы повидаться со старыми друзьями, и, завтракая съ однимъ, перекусывая съ другимъ, обдая съ третьимъ и ужиная съ четвертымъ, онъ проводилъ очень пріятно эти денечки своего отдыха. Не знаю, джентльмены, случалось-ли кому изъ васъ угощаться настоящимъ, существеннымъ, гостепріимнымъ шотландскимъ завтракомъ, a потомъ перекусить слегка блюдомъ устрицъ, да запить все это добрыми двумя стаканами виски да дюжиной хорошаго элю. Если вамъ приводилось на себ самихъ испытывать такое угощеніе, то вы согласитесь со мною, что требуется порядочно крпкая голова, чтобы еще плотно пообдать и поужинать посл этого.

‘Но, чтобы мн провалиться на мст, если я вру, все это было дядюшк ни почемъ. Онъ былъ такой богатырской комплекціи, что такой подвигъ считалъ простою дтскою игрушкой. Онъ говаривалъ при мн, что могъ пировать хоть каждый день съ дундейцами и возвращаться потомъ домой не шатаясь, a вдь y жителей Дунди такія крпкія головы и такой крпкій пуншъ, джентльмены, какихъ вы не встртите боле нигд между обоими полюсами. Мн разсказывали о состояніи одного добраго парня изъ Глазго съ такимъ же парнемъ изъ Дунди, борцы пятнадцать часовъ къ ряду пили не переставая. Оба они задохлись почти въ одинъ моментъ, насколько это можно было засвидтельствовать, но, за этимъ малымъ исключеніемъ, нисколько не пострадали при этомъ.

‘Однажды вечеромъ, почти ровно за сутки до своего обратнаго путешествія въ Лондонъ, дядя ужиналъ y одного своего хорошаго стараго пріятеля, судьи, какого-то тамъ Мака съ четырьмя слогами еще посл того, жившаго въ древнемъ город Эдинбург. Была тутъ жена судьи и три дочки судьи, и подростокъ — сынокъ судьи, и еще трое или четверо здоровенныхъ, густыми бровями опушенныхъ, веселыхъ шотландскихъ стариковъ-молодцовъ, которыхъ судья пригласилъ для чествованія моего дяди и для забавы честной компаніи. Ужинъ былъ на славу. Была тутъ и форель съ икрою, и финская вахня, и головка ягненка, и сальникъ — великолпнйшее шотландское блюдо, джентльмены, о которомъ дядя мой говорилъ, бывало, что оно, появляясь на стол, всегда казалось ему желудкомъ купидона! Сверхъ того, было много еще другихъ блюдъ и закусокъ, названіе которыхъ я позабылъ, но все-таки блюдъ и закусокъ великолпныхъ. Двушки были миловидны и любезны, жена судьи милйшее изъ всхъ живыхъ существъ, дядя былъ въ самомъ превосходнйшемъ расположеніи духа, понятно, что время шло y нихъ весело и пріятно, молодыя особы хихикали, старая леди громко смялась, a судья и прочіе старики хохотали до того, что даже побагровли. Не помню хорошенько, по сколько рюмокъ виски тогда было выпито посл ужина, но знаю, что къ часу по полуночи подростокъ — сынокъ судьи совсмъ потерялъ сознаніе въ то время, какъ силился затянуть первую строфу псни: ‘Вилли варилъ пиво изъ ячменя’, a такъ какъ съ полчаса его одного только видлъ дядя за столомъ, то и ршилъ, что пора отправляться во свояси, тмъ боле, что выпивка началась еще въ семь часовъ и слдовало воротиться домой въ приличное время. Но, разсудивъ, что было бы неучтиво уйти безъ обычнаго напутствія, дядя пригласилъ себя ссть, налилъ себ еще рюмку, всталъ, чтобы провозгласить свое собственное здоровье, обратился къ себ съ милымъ и весьма лестнымъ спичемъ и затмъ выпилъ тостъ съ величайшимъ сочувствіемъ. Никто не проснулся, однако, тогда дядя выпилъ еще съ ноготокъ, ровно настолько, чтобы опохмлиться, и, схвативъ неистово свою шляпу, ринулся вонъ на улицу.

‘Ночь была темная, бурная, когда дядя заперъ за собою дверь дома судьи. Нахлобучивъ покрпче свою шляпу, для того, чтобы не снесло ее втромъ, онъ засунулъ руки въ карманы и, взглянувъ наверхъ, сдлалъ краткое наблюденіе надъ состояніемъ атмосферы. Тучи неслись съ крайнею быстротой мимо луны, то совершенно заслоняя ее, то дозволяя ей выглянуть въ полномъ блеск и пролить свтъ на вс окружающіе предметы, затмъ, он снова набрасывались на нее съ удвоенной быстротою и снова погружали все въ непроглядную темь. ‘Право, такъ не годится!’ сказалъ дядя, обращаясь къ погод, какъ лично оскорбленный ею. ‘Это вовсе не то, что мн требуется для путешествія. Ршительно не годится!’ заключилъ онъ внушительно и, повторивъ это нсколько разъ, снова отыскалъ съ нкоторымъ трудомъ свое равновсіе, потому что y него немножко закружилась голова отъ долгаго смотрнія на небо, и пошелъ потомъ весело впередъ. ‘Домъ судьи находился въ Канонгэт, a дяд надо было идти на другой конецъ Лейтскаго бульвара, такъ сказать, съ милю пути. Съ каждой стороны y него высились къ темному небу громадные, узкіе, разбросанные врозь дома, съ фасадами, потемнвшими отъ времени, съ окнами, не избгнувшими, повидимому, участи человческихъ глазъ и потускнвшими, впавшими съ годами. Дома были въ шесть, семь, восемь этажей вышиною, этажи громоздились на этажахъ, какъ въ дтскихъ карточныхъ домикахъ, бросая темныя тни на грубо вымощенную дорогу и еще усиливая ночную темноту. Кое-какіе масляные фонари торчали на большихъ разстояніяхъ другъ отъ друга, но они служили разв указаніемъ какихъ-нибудь грязныхъ калитокъ въ сосднихъ заборахъ или тхъ пунктовъ, на которыхъ общая дорога соединилась, уступами и извилинами, съ разными лежащими около нея низменностями. Поглядывая на вс эти предметы съ пренебреженіемъ, взглядомъ человка, который видывалъ ихъ и прежде слишкомъ часто и никогда не считалъ достойными своего вниманія, дядя шелъ по середин улицы, заложивъ большіе пальцы каждой руки въ карманы своего камзола, напвая по временамъ разные мотивы съ такимъ зыкомъ и одушевленіемъ, что мирные граждане пробуждались отъ своего перваго сна и лежали дрожа въ своихъ постеляхъ, пока звукъ не замиралъ въ отдаленіи. Успокоивъ себя мыслію, что то былъ просто какой-нибудь забулдыга, отыскивавшій свой путь домой, они укрывались потепле и погружались снова въ сонъ.

‘Я разсказываю вамъ вс эти подробности и упоминаю, что дядя шелъ по середин улицы, держа пальцы въ камзол, для того, чтобы вы убдились, что, какъ онъ самъ часто говаривалъ, джентльмены, (и весьма основательно) — въ этой исторіи не было ничего необыкновеннаго, что вы и уясните себ, если уразумете хорошенько съ самаго начала, что дядя былъ человкъ вовсе не романическаго и не суеврнаго настроенія.

‘Джентльмены, мой дядя шелъ, засунувъ пальцы въ карманы камзола, держась самой середины улицы и напвая то любовный куплетъ, то вакхическій, a когда то и другое ему надоло, посвистывая мелодическимъ образомъ, шелъ до тхъ поръ, пока не достигъ Свернаго моста, соединяющаго на этомъ пункт старый Эдинбургъ съ новымъ. Здсь онъ пріостановился на минуту, чтобы поглазть на странныя, неправильныя массы огоньковъ, висвшихъ одинъ надъ другимъ и иной разъ такъ высоко въ воздух, что они уподоблялись звздочкамъ, свтящимся съ замковыхъ стнъ, съ одной стороны, и Кальтонова холма, съ другой, точно изъ дйствительныхъ воздушныхъ дворцовъ, между тмъ какъ старый живописный городъ спалъ тяжелымъ сномъ въ туман и мрак подъ ними внизу. Голлиродскій дворецъ и часовня, охраняемые денно и нощно, какъ говаривалъ одинъ изъ пріятелей моего дяди, трономъ стараго Артура, высились нахмуренно и мрачно, точно угрюмые геніи надъ древнимъ городомъ. Я сказалъ, джентльмены, что мой дядя остановился на минуту, чтобы оглядться, посл того, сказавъ любезности погод, которая немного прояснилась, хотя луна уже заходила, онъ, какъ и прежде, величественно пошелъ впередъ, держась съ достоинствомъ середины дороги и посматривая съ такимъ выраженіемъ, какъ будто желалъ встртиться съ кмъ-нибудь, кто вздумалъ бы оспаривать y него обладаніе дорогой. Но не встртилъ онъ никого, кто бы захотлъ посоперничать съ нимъ насчетъ обладанія ею, и такимъ образомъ дядя продолжалъ свой путь, заткнувъ пальцы въ карманы камзола, кроткій, какъ овца.

‘При конц Лейтскаго бульвара дяд приходилось перейти черезъ большое пустое пространство, отдлявшее его отъ переулка, въ который ему слдовало повернуть, чтобы пряме пройти къ дому. Въ т времена на этомъ пустыр находилось отгороженное мсто, принадлежавшее одному каретнику, покупавшему y почтоваго управленія старые, негодные къ служб дилижансы. Дядя мой, большой охотникъ до всякихъ экипажей, старыхъ, юныхъ или средняго возраста, забралъ себ въ голову своротить съ дороги только для того, чтобы взглянуть сквозь частоколъ на старые экипажи каретника, которыхъ, сколько онъ помнитъ, было тутъ съ дюжину въ весьма разрушенномъ и запустломъ вид. Дядя, джентльмены, былъ человкъ пылкій и настойчивый, находя, что сквозь частоколъ плохо видно, онъ перелзь черезъ него и, усвшись спокойно на старой дрог, принялся весьма серьезно разсматривать дилижансы.

‘Было ихъ съ дюжину, было, можетъ быть, и боле,— дядя никогда не удостоврился въ этомъ въ точности и, какъ человкъ крайне правдивый насчетъ цифръ, не хотлъ говорить утвердительно о ихъ числ,— но сколько бы ихъ тамъ ни было, они стояли нагроможденные въ кучу и въ такой степени запустнія, какую только можно себ вообразить. Дверцы ихъ были сняты съ петель и брошены прочь, обивка оторвана и только кой-гд еще придерживалась ржавыми гвоздиками, фонари были разбиты, дышла исчезли, желзо покрылось ржавчиной, краска сошла. Втеръ свистлъ сквозь щели этихъ оголвшихъ деревянныхъ останковъ, и дождь, собравшійся на ихъ крышкахъ, падалъ капля по капл во внутренность съ пустыннымъ меланхолическимъ звукомъ. То были, такъ сказать, разлагавшіеся скелеты отшедшихъ экипажей, и въ этомъ пустынномъ мст, въ этотъ ночной часъ они казались страшными и наводящими уныніе.

‘Дядя сидлъ, опершись головою о руки, и думалъ о той озабоченной, суетливой толп, которая каталась въ прежніе годы въ этихъ самыхъ старыхъ каретахъ, a теперь, можетъ быть, измнилась и также безмолвствовала, какъ они. Онъ думалъ о томъ множеств людей, которымъ эти грязные, заплесневлые экипажи приносили ежесуточно и во всякую погоду и трепетно ожидаемыя извщенія, и страстно желаемыя отсрочки, и общанныя увдомленія о здоровьи и благополучіи, и неожиданныя всти о болзни и смерти. Купецъ, любовникъ, жена, вдова, мать, школьникъ, даже малютка, ковылявшій къ двери при щелканьи почтоваго бича, какъ вс они ожидали, бывало, прибытія стараго дилижанса! И гд были вс они теперь?

‘Джентльмены, дядя мой говаривалъ, что онъ помышлялъ обо всемъ этомъ въ то время, но я скоре подозрваю, что онъ вычиталъ это поздне изъ какой-нибудь книжки, потому что самъ же онъ положительно подтверждалъ, что впалъ въ родъ забытья, сидя на старой дрог и глядя на разрушенные дилижансы, онъ былъ внезапно пробужденъ изъ него какимъ-то звучнымъ церковнымъ колоколомъ, пробившимъ два часа. Дядюшка же былъ обыкновенно такой неторопливый мыслитель, что дйствительное обдуманіе всхъ вышесказанныхъ вещей заняло бы его, по крайней мр, до половины третьяго. Я держусь поэтому того мннія, джентльмены, что мой дядя впалъ въ родъ забытья, не успвъ подумать ршительно ни о чемъ.

‘Какъ бы тамъ ни было, впрочемъ, церковный колоколъ пробилъ два. Дядя мой проснулся, протеръ себ глаза и вскочилъ на ноги отъ изумленія.

‘Лишь только пробило два часа, въ одно мгновеніе все тихое и пустынное мсто оживилось и закипло дятельностію. Дверцы дилижансовъ снова висли на своихъ петляхъ, обивка была въ порядк, желзныя части блестли заново, краска посвжла, фонари горли, на всхъ козлахъ были подушки и длинные чехлы, разсыльные совали пакеты въ каждый экипажный карманъ, кондукторы укладывали сумки съ письмами, конюхи выливали ведра воды на поновленныя колеса, рабочіе налаживали дышла къ каждому дилижансу, явились пассажиры, прислуга тащила ихъ чемоданы, кучера запрягали лошадей — однимъ словомъ, было совершенно ясно, что каждый изъ находившихся тутъ экипажей сноровлялся въ путь. Джентльмены, дядя мой при этомъ зрлищ вытаращилъ глаза до такой степени, что потомъ, до самой послдней минуты своей жизни, дивился, какъ это онъ не утратилъ способности снова закрывать ихъ.

‘— Садитесь, сэръ,— сказалъ кто-то, и въ то же время дядя почувствовалъ y себя на плеч чью-то руку,— вы записаны на внутреннее мсто. Вамъ, я полагаю, лучше ссть теперь же.

‘— Я записанъ?— произнесъ дядя, оборачиваясь.

‘— Разумется.

‘Дядя мой, джентльмены, не могъ возразить ничего, до того онъ былъ озадаченъ. Конечно, это было удивительно, но еще чудне показалось дяд, что, хотя здсь тснилась цлая толпа и ежеминутно прибывали новыя лица, но нельзя было объяснить, откуда они появлялись: казалось, что они родятся какимъ-то страннымъ образомъ изъ воздуха или изъ земли и исчезаютъ тмъ же путемъ. Лишь только разсыльный сдавалъ свою ношу въ дилижансъ и получалъ свое вознагражденіе, онъ поворачивался и уходилъ, но прежде, чмъ мой дядя успвалъ выразить удивленіе и ршить, куда пропалъ разсыльный, полдюжины новыхъ разсыльныхъ уже торчали на томъ же мст и гнулись подъ тяжестью ношъ, которыя казались до того громадными, что должны были ихъ раздавить. И пассажиры были одты какъ-то странно: вс въ длинныхъ, широко окаймленныхъ, вышитыхъ кафтанахъ, съ большими манжетами и беъь воротниковъ. И въ парикахъ, джентльмены,— большихъ, настоящихъ парикахъ съ косой назади. Дядя не могъ понять ршительно ничего.

‘— Ну, садитесь же, что ли, вдь ужъ пора,— повторилъ человкъ, обращавшійся прежде къ дяд. Онъ былъ одтъ въ платье почтоваго кондуктора, былъ тоже въ парик и съ громадными манжетами на своемъ кафтан, въ одной рук онъ держалъ фонарь, a въ другой громадную двухстволку, готовясь въ то же время, запустить эту руку въ свой маленькій дорожный ящикъ.—Сядете-ли вы, наконецъ, Джекъ Мартинъ?— сказалъ онъ, поднося фонарь къ лицу моего дяди.

‘— Позвольте!— произнесъ дядя, отступая на шагъ или два.— Это совсмъ ужъ безцеремонно!

‘— Такъ стоитъ на путевомъ лист,— возразилъ кондукторъ.

‘— И не стоитъ передъ этимъ ‘мистеръ?’ — спросилъ дядя, потому что онъ находилъ, джентльмены, что кондукторъ, котораго онъ совсмъ не зналъ, называя просто-напросто Джекомъ Мартиномъ, позволяетъ себ вольность, которую, конечно, не допустило бы почтовое управленіе, еслибъ только этотъ фактъ дошелъ до его свднія.

‘— Нтъ, не стоитъ,— хладнокровно отвчалъ кондукторъ.

‘— И за путь заплочено?— полюбопытствовалъ дядя.

‘— Разумется!— отвчалъ кондукторъ.

‘— Заплочено?..— произнесъ дядя.— Въ такомъ случа… который дилижансъ?

‘— Вотъ этотъ,— сказалъ кондукторъ, указывая на старомодный эдинбурго-лондонскій мальпостъ, y котораго были уже отворены дверцы и подножки опущены.— Стойте… вотъ и другіе пассажиры. Пропустите ихъ впередъ.

‘— При этихъ словахъ кондуктора появились, прямо подъ носомъ y моего дяди, нсколько пассажировъ. Впереди всхъ шелъ молодой джентльменъ въ напудренномъ парик и небесно голубомъ кафтан, вышитомъ серебромъ, очень полномъ и широкомъ въ полахъ, которыя были обшиты накрахмаленнымъ полотномъ. Тиджинъ и Уэльпсъ торговали ситцами и льняными тканями для жилетовъ, поэтому дядя разузнавалъ матеріи съ перваго взгляда. На пассажир были еще короткіе штаны и родъ штиблетовъ, надтыхъ поверхъ его шелковыхъ чулковъ, башмаки съ пряжками, на рукахъ манжеты, на голов треугольная шляпа, съ боку длинная тонкая шпага. Полы его жилета доходили до бедеръ, a концы галстуха до пояса. Онъ важно приблизился къ дверцамъ кареты, снялъ свою шляпу и продержалъ ее надъ своею головою, вытянувъ руку во всю длину и оттопыривъ при этомъ мизинецъ въ сторону, какъ длаютъ многіе щепетильные люди, держа чашку чая, потомъ сдвинулъ ноги, отвсилъ глубокій поклонъ и протянулъ впередъ свою лвую руку. Мой дядя хотлъ уже подвинуться впередъ и отъ всего сердца пожать протянутую руку джентльмена, какъ вдругъ замтилъ, что вс эти учтивости относились не къ нему, a къ молодой леди, которая показалась въ эту минуту y подножки и была одта въ старомодное зеленое бархатное платье съ длинною таліею и корсетикомъ. На голов y нея не было шляпки, джентльмены, a была она закутана въ черный шелковый капюшонъ, но когда она оглянулась на минуту, готовясь войти въ дилижансъ, дядя увидлъ такое восхитительное личико, какого не встрчалъ никогда,— даже и на картинкахъ. Она вошла въ карету, придерживая одною рукою свое платье, и дядя говаривалъ всегда, съ прибавленіемъ крпкаго словца, когда разсказывалъ эту часть исторіи, что онъ и не поврилъ бы, что ноги и ступни могутъ быть доведены до такой степени совершенства, если бы не удостоврился въ томъ собственными глазами.

‘Но при одномъ мимолетномъ взгляд на чудное личико этой леди дядя примтилъ, что на ея лиц выражался испугъ, и она смотрла совсмъ потерянной, она бросила на дядю умоляющій взглядъ, онъ замтилъ тоже, что молодой человкъ въ напудренномъ парик, несмотря на выказанную имъ любезность, можно сказать самую великосвтскую, ухватилъ леди прекрпко за руку возл кисти, при вход ея въ карету, и немедленно послдовалъ за нею самъ. Какой-то молодецъ необыкновенно подозрительной наружности, въ нахлобученномъ темномъ парик, въ кафтан сливяного цвта, въ сапогахъ, доходившихъ ему до ляшекъ, и съ широкой шпагой y бедра, видимо принадлежавшій тоже къ ихъ обществу, услся возл молодой дамы, которая отшатнулась въ уголъ кареты при его приближеніи. Замтивъ это движеніе прелестной незнакомки, дядя убдился окончательно, что первое его впечатлніе было врно и что должна случиться какая-нибудь таинственная и мрачная драма или, по его собственному выраженію, ‘какая-нибудь гайка развинтилась’. Изумительно даже, съ какой быстротою онъ поршилъ помочь этой леди въ случа опасности, если только она будетъ нуждаться въ его помощи.

‘— Смерть и молнія!— воскликнувъ молодой джентльменъ, схватываясь рукою за свою шпагу, когда дядя мой вошелъ въ карету.

‘— Кровь и громъ!— заревлъ другой джентльменъ и съ этими словами, вытянувъ свою огромную шпагу изъ ноженъ, ткнулъ ею дядю безъ дальнйшей церемоніи. Дядя былъ безоруженъ, но онъ съ величайшею ловкостью стащилъ съ подозрительнаго джентльмена его треугольную шляпу и, подставивъ ея тулью прямо подъ остріе шпаги, смялъ ее, потомъ захватилъ его шпагу за остріе и крпко держалъ ее въ своей рук.

‘— Ткни его сзади!— закричалъ подозрительный джентльменъ своему товарищу, тщетно стараясь высвободить свою шпагу.

‘—Пусть не пробуетъ!— крикнулъ дядя, пуская въ ходъ одинъ изъ своихъ каблуковъ самымъ угрожающимъ образомъ.— Я выбью ему мозги, если таковые имются, a если нтъ, то расколочу черепъ!

‘ И, напрягая въ это мгновеніе вс свои силы, дядя вырвалъ изъ рукъ подозрительнаго человка его шпагу и вышвырнулъ ее въ окно дилижанса, молодой человкъ снова прооралъ: ‘смерть и молнія!’ схватился за рукоять своей шпаги съ весьма грознымъ видомъ, однакожъ ея не обнажилъ. Можетъ быть, джентльмены, онъ боялся встревожить молодую леди, какъ говаривалъ мой дядя съ усмшкой.

‘— Ну, джентльмены,— сказалъ дядя, усаживаясь покойно на своемъ мст.— Мн бы не хотлось, чтобы въ присутствіи леди случилась чья-нибудь смерть, съ молніей или безъ оной, и мы имемъ уже достаточно крови и грома на всю нашу поздку, поэтому я васъ прошу, будемъ сидть каждый на своемъ мст, какъ подобаетъ мирнымъ пассажирамъ… Эй, кондукторъ, поднимите поварской ножъ этого джентльмена.

‘Лишь только дядя произнесъ эти слова, кондукторъ появился уже y окна дилижанса со шпагою джентльмена въ рукахъ. Передавая ее, онъ поднялъ къ верху свой фонарь и поглядлъ серьезно дяд въ лицо, и вдругъ, къ величайшему своему удивленію, дядя увидлъ при свт этого фонаря, что вокругъ окна тснится неисчислимое множество кондукторовъ и каждый изъ нихъ также серьезно смотритъ ему въ лицо. Онъ въ жизнь свою не видывалъ такого моря блыхъ рожъ, красныхъ туловищъ и серьезныхъ глазъ.

‘— Это самое странное изъ всего, что мн приходится теперь испытывать,— подумалъ дядя.— Позвольте мн возвратить вамъ шляпу, сэръ!

‘Подозрительный джентльменъ принялъ молча свою треуголку, осмотрлъ внимательно дыру въ ея туль, но подъ конецъ вздлъ ее на верхушку своего парика съ торжественностью, эффектъ которой, однакожъ, пропалъ, такъ какъ джентльменъ неистово чихнулъ, и шляпа свалилась къ нему на колни.

‘— Готово!— закричалъ кондукторъ съ фонаремъ въ рук, влзая на свое маленькое сиднье сзади кареты. Похали. Дядя выглянулъ изъ окна, когда дилижансъ вызжалъ за ворота, и замтилъ, что прочіе мальпосты, съ кучерами, кондукторами, лошадьми и всмъ комплектомъ пассажировъ, хали, описывая круги,— кругъ за кругомъ,— мелкою рысью, примрно по пяти миль въ часъ. Дядя такъ и киплъ отъ негодованія, джентльмены. Какъ человкъ коммерческій, онъ чувствовалъ, что съ почтовыми посылками такъ шутить нельзя, и ршилъ отписать объ этомъ почтовому управленію тотчасъ же по своемъ прибытіи въ Лондонъ.

‘Но въ настоящую минуту вс его мысли были заняты молодою особой, сидвшею въ заднемъ уголк дилижанса, съ личикомъ, совершенно укутаннымъ въ капюшонъ. Джентльменъ въ небесно-голубомъ кафтан сидлъ противъ нея, a подозрительный, въ плать цвта сливы, рядомъ съ нею, и оба внимательно наблюдали за каждымъ ея движеніемъ. Если только она чуть-чуть раздвигала складки своего капюшона, дядя слышалъ, что подозрительный человкъ ударялъ рукой по своей шпаг, а по прерывистому дыханію другого (лица его нельзя было разсмотрть за темнотою) можно было догадаться, что онъ смотритъ на нее, какъ бы желая проглотить ее разомъ. Все это боле и боле подзадоривало дядю, и онъ ршился, будь что будетъ, дождаться, чмъ разршится эта таинственность. Онъ былъ большой поклонникъ блестящихъ глазокъ, миловидныхъ лицъ и хорошенькихъ ногъ и ступней, однимъ словомъ, страстно любилъ женскій полъ. Это y насъ уже фамильное, джентльмены, я и самъ таковъ.

‘Много хитростей употреблялъ дядя, чтобы привлечь на себя вниманіе молодой леди или хотя, на всякій случай, завести разговоръ съ таинственными джентльменами. Но все оказывалось напраснымъ: джентльмены не хотли бесдовать, a леди не осмливалась даже пошевелиться. Дядя отъ скуки сталь по временамъ высовывать голову изъ окна и покрикивать: ‘позжайте же скоре!’. Но, хотя онъ кричалъ до хрипоты, никто не обратилъ ни малйшаго вниманія на его крики. Онъ снова откинулся въ карету и сталъ думать о прекрасномъ личик незнакомки, о ея очаровательныхъ ножкахъ и ступняхъ. Эти думы нсколько развлекли его, время теперь проходило незамтно, и онъ даже пересталъ раздумывать о томъ, куда его везутъ и какимъ образомъ онъ очутился въ этомъ странномъ положеніи. Не то, впрочемъ, чтобы это положеніе его безпокоило, нтъ, былъ онъ человкъ мужественный, веселый, беззаботный, кутящій напропалую и такіе-ли еще онъ видалъ виды. Да, джентльмены, замчательный человкъ былъ мой дядя.

‘Вдругъ дилижансъ остановился.

‘— Ну, чего тамъ еще?— спросилъ дядя.

‘— Выходите здсь!— сказалъ кондукторъ, опуская ступеньки.

‘— Здсь!— воскликнулъ дядя.

‘— Здсь,— возразилъ кондукторъ.

‘— Ни за что!— сказалъ дядя.

‘— И то ладно, останьтесь, гд сидите,— сказалъ кондукторъ.

‘— И останусь,— сказалъ дядя.

‘— Какъ угодно,— отвтилъ кондукторъ.

‘Прочіе пассажиры вслушивались очень внимательно въ этотъ разговоръ, видя, что дядя ршилъ не выходить, молодой человкъ протснился мимо него, чтобы высадить леди. Подозрительный человкъ былъ занятъ въ это время разсматриваніемъ дыры въ туль своей треуголки. Выходя изъ кареты, молодая леди бросила перчатку въ руку моего дяди и тихо, держа такъ близко отъ него свои губы, что онъ почувствовалъ на своемъ носу ея жаркое дыханіе, прошептала одно только слово: ‘спасите!’ Джентльмены, дядя въ то же мгновеніе выпрыгнулъ изъ дилижанса такъ стремительно, что экипажъ покачнулся на своихъ дрогахъ.

‘— Что, небось передумали?— сказалъ кондукторъ.

‘Дядя посмотрлъ на него съ минуту пристально, раздумывая, не лучше-ли будетъ вырвать y кондуктора двухстволку, выстрлить прямо въ рожу старшаго незнакомца, повалить остальную компанію ударами приклада, подхватить молодую леди и исчезнуть съ нею, какъ дымъ. Но при дальнйшемъ размышленіи онъ покинулъ этотъ планъ, находя его нсколько мелодраматичнымъ, и послдовалъ затаинственными незнакомцами, которые между тмъвходили уже въ старый разрушенный домъ, въ нсколькихъ шагахъ отъ того мста, гд остановилсядилижансъ. Молодая леди нехотя шла между мужчинами, не спускавшими съ нея глазъ. Они повернули въ коридоръ, и туда дядя пошелъ вслдъ за ними.

‘Изъ всхъ разрушенныхъ и запустлыхъ мстъ, которыя только случалось видть дяд, это было самое ужасное, самое запустлое. Повидимому, здсь нкогда была богатая гостиница, но потолки въ ней обвалились мстами, лстницы были запущены и частью поломаны. Въ комнат, въ которую вошли незнакомцы и куда за ними послдовалъ и дядя, былъ громадный каминъ, съ совершенно черной отъ сажи трубою, но онъ не освщался привтливымъ огонькомъ. Блый пепелъ сгорвшихъ дровъвсе еще покрывалъ подъ очага, но каминъ былъхолоденъ, и все кругомъ было мрачно и грустно.

‘— Славно,— сказалъ дядя, оглядываясь вокругъ себя.— хать въ почтовой карет, длающей какихъ-нибудь шесть съ половиной миль въ часъ, и потомъ остановиться на неопредленное время въ подобной трущоб,— да, вдь, это возмутительно. Такихъ штукъ нельзя оставлять безъ вниманія, ихъ слдуетъпредавать гласности, непремнно напишу объ этомъ въ газетахъ.

‘Дядя говорилъ довольно громко и съ большою развязностью, имя въ виду хоть этимъ путемъ завлечь незнакомцевъ въ бесду. Но они видимо не хотли вступать въ разговоръ и показали, что замчаютъ присутствіе дяди въ комнат лишь тмъ, что перешепнулись между собою, бросая на него свирпые взгляды. Леди находилась на противоположномъ конц комнаты и осмлилась разъ помахать дяд рукою, какъ бы призывая его къ себ на помощь.

‘Наконецъ, незнакомцы ступили немного впередъ, и завязался серьезный разговоръ.

‘— Вы, вроятно, не знаете, что это отдльный номеръ, пріятель?— сказалъ небесно-голубой джентльменъ.

‘— Нтъ, не знаю, пріятель,— отвтилъ дядя.— Замчу только, что если это отдльный номеръ, то воображаю, какъ хороша и комфортабельна должна быть общая зала.

‘Съ этими словами дядя услся въ кресло съ высокою спинкою и такъ аккуратно смрялъ глазами джентльмена, что Тиджинъ и Уэльпсъ могли бы, по указанію дяди, снабдить этого господина ситцемъ на полную пару, не ошибаясь ни на вершокъ больше, ни на вершокъ меньше.

‘— Оставьте сейчасъ эту комнату!— сказали оба джентльмена, хватаясь за свое оружіе.

‘— Что вамъ угодно?— спросилъ дядя, притворяясь, что онъ не понимаетъ, чего они требуютъ.

‘— Убирайтесь отсюда или васъ тотчасъ же убьютъ!— закричалъ подозрительный джентльменъ, вытаскивая свою огромную шпагу изъ ноженъ и помахивая ею въ воздух.

‘— Скорй покончи съ нимъ,— закричалъ небесно-голубой джентльменъ, тоже обнажая шпагу и отскакивая фута на два или на три назадъ.— Кончай съ нимъ.

‘Леди громко взвизгнула.

‘Долженъ я вамъ сказать, джентльмены, что дядя всегда отличался большою отвагой и присутствіемъ духа. Въ продолженіе всего этого времени, выказывая, повидимому, совершенное равнодушіе ко всему происходящему, онъ хитро выглядывалъ, нтъ-ли гд какого-нибудь подходящаго оборонительнаго оружія, и въ то самое мгновеніе, когда оба джентльмена обнажили свои шпаги, дядя усмотрлъ въ углу, возл печи, старую рапиру съ картоннымъ эфесомъ, въ ржавыхъ ножнахъ. Мигомъ схватилъ ее дядя, обнажилъ, щегольски взмахнулъ ею надъ своей головою, громко крикнулъ леди, чтобы она посторонилась, пустилъ кресломъ въ небесно-голубого, a ножнами въ подозрительнаго, и, воспользовавшись смятеніемъ, напалъ на обоихъ разомъ.

‘Джентльмены, есть разсказъ,— который не хуже оттого, что онъ правдивъ,— о прекрасномъ ирландскомъ юнош, котораго спросили: ‘уметъ-ли онъ играть на флейт?’ Юноша, какъ вамъ извстно, отвчалъ: ‘конечно, умю, но только не могу положительно утверждать этого, такъ какъ еще никогда не пробовалъ играть’. Это достоврное преданіе можно примнить и къ моему дяд въ отношеніи его способности къ фехтованію. Онъ въ своей жизни ни разу не держалъ въ рукахъ шпаги, за исключеніемъ того единственнаго случая, когда игралъ Ричарда Третьяго на одномъ домашнемъ спектакл, при чемъ y него было условлено съ Ричардомъ, что тотъ проколетъ его насквозь сзади, просто, безъ всякаго предварительнаго сраженія передъ публикой. Теперь дяд пришлось сражаться съ двумя отъявленными бретерами, и онъ нападалъ, отбивался, кололъ, рубилъ, вообще фехтовалъ изумительно ловко и мужественно, хотя до сихъ поръ и не подозрвалъ, что иметъ малйшее понятіе объ этомъ искусств. Изъ этого, джентльмены, видно, какъ справедлива старинная поговорка, что человкъ никогда не знаетъ, на что онъ способенъ, пока не сдлаетъ опыта.

‘Шумъ битвы былъ ужасенъ, вс три бойца ругались, какъ солдаты, a шпаги ихъ стучали одна о другую, такъ что со стороны можно было подумать, что какимъ-нибудь механическимъ приводомъ приведены между собою въ соприкосновеніе вс ньюпортскіе ножи. Когда же схватка дошла до полнаго разгара, молодая леди, вроятно, для того, чтобы ободрить по возможности моего дядю, сдернула свой капюшонъ и открыла лицо такой поразительной красоты, что дядя почувствовалъ въ себ силу сражаться противъ пятидесяти человкъ, лишь бы заслужить только одну улыбку ея и умереть. Онъ совершалъ чудеса уже и до этой минуты, но теперь нагрянулъ на своихъ противниковъ, какъ обезумвшій, яростный исполинъ.

‘Въ это самое мгновеніе, небесно-голубой джентльменъ повернулся и увидлъ, что лицо молодой женщины открыто, испустивъ крикъ бшенства и ревности, онъ обратилъ свое оружіе противъ ея прелестной груди и направилъ ударъ ей прямо въ сердце, что заставило дядю вскрикнуть отъ испуга, такъ яростно, что все зданіе задрожало. Леди отскочила немного въ сторону и, вырвавъ шпагу изъ рукъ молодого человка, прежде чмъ онъ усплъ опомниться, заставила его отступить къ стн и проткнула его и стнную обшивку насквозь, вонзивъ шпагу такъ глубоко, что на виду остался только одинъ эфесъ ея, небесно-голубой джентльменъ былъ, такимъ образомъ, весьма надежно пригвозженъ къ стн. Это послужило великолпнымъ примромъ, Дядя, съ громкимъ побднымъ крикомъ и неотразимою силою, принудилъ своего противника отступить въ томъ же направленіи и, воткнувъ свою рапиру прямо въ сердцевину одного краснаго цвтка, находившагося на узор камзола подозрительнаго джентльмена, пригвоздилъ его рядышкомъ съ его другомъ. Такъ и остались оба они тутъ, джентльмены, подергивая въ предсмертныхъ мукахъ своими руками и ногами, подобно игрушечнымъ фигурамъ, которыя приводятъ въ движеніе веревочкой. Дядя впослдствіи всегда говаривалъ, что онъ считаетъ подобный способъ раздлываться съ врагомъ весьма удобнымъ, но только онъ непрактиченъ въ экономическомъ отношеніи, потому что на каждаго пораженнаго врага приходится жертвовать по шпаг.

‘— Дилижансъ! дилижансъ!— завопила леди, кидаясь къ дяд и обвивая его шею своими прелестными руками.— Мы можемъ теперь спастись!

‘— Можемъ!— повторилъ дядя.— Но не слдуетъ-ли еще кого нибудь убить?

‘Дядя былъ нсколько обманутъ въ своихъ ожиданіяхъ, джентльмены, потому что по его соображенію, посл побоища слдовало полюбезничать хотя бы только для контраста.

‘— Намъ нельзя терять ни минуты!— сказала молодая леди.— Онъ (она указала на небесно-голубого) единственный сынъ могущественнаго маркиза Фильтовилля!

‘— Я опасаюсь, моя милая, что врядъ-ли ему придется теперь наслдовать титулъ своего отца, — возразилъ дядя, равнодушно поглядывая на юнаго джентльмена, приколотаго къ стн на манеръ жука, какъ я уже вамъ докладывалъ.— Вы подрзали ему наслдство, моя душечка!

‘— Я была похищена изъ моего дома, отъ моихъ родныхъ, отъ моихъ друзей!— продолжала молодая леди съ лицомъ, пылавшимъ негодованіемъ.— Этотъ негодяй готовился силою жениться на мн!

‘— Вотъ дерзость-то!— сказалъ дядя, бросая презрительный взглядъ на умиравшаго наслдника Фильтовиллей.

‘— Какъ вы могли догадаться изъ всего, что вы видли и слышали,— продолжала молодая леди,— эти господа были готовы убить меня, если бы вы вздумали призывать на помощь. И если ихъ сообщники найдутъ насъ здсь, мы погибли! Дв минуты промедленія могутъ стоить намъ дорого. Дилижансъ!..

‘И при этихъ словахъ, сильно взволнованная наплывомъ тяжелыхъ воспоминаній и естественнымъ возбужденіемъ во время убійства молодого маркиза де-Фильтовилля, она упала на руки моего дяди. Онъ усплъ подхватить ее и вынесъ на крыльцо. Тутъ стоялъ уже дилижансъ, запряженный четверкою вороныхъ, длиннохвостыхъ и густогривыхъ коней, совершенно снаряженныхъ въ путь, но не было ни кучера, ни даже трактирщика, который держалъ бы ихъ подъ узду.

‘Джентьмены, я полагаю, что не оскорблю памяти моего дяди, выразивъ убжденіе, что, хотя онъ и былъ холостякомъ, но ему частенько приходилось въ то время держать женщинъ въ своихъ объятіяхъ, я полагаю даже, что y него была положительная привычка цловать трактирныхъ служанокъ, и знаю, по совершенно достоврнымъ свидтельствамъ, что разъ или два его заставали въ то время, какъ онъ расточалъ поцлуи самой трактирщиц. Я упоминаю объ этомъ обстоятельств съ тою цлью, чтобы показать, какое необыкновенное существо была эта прекрасная молодая леди, если она могла такъ сильно взволновать моего дядю, что онъ ршительно потерялся. Онъ говаривалъ потомъ не разъ, что, когда ея длинные темные волосы разсыпались y него по рукамъ, a ея чудные темные глаза устремились на его лицо, лишь только она снова пришла въ сознаніе, онъ почувствовалъ себя въ такомъ разстроенномъ, нервномъ состояніи, что даже ноги его подкосились. Но кто же можетъ спокойно выносить устремленные на него прелестные, темные нжные глаза, не чувствуя на себ ихъ неотразимаго вліянія? Я не могу, джентльмены, и признаюсь, когда одна знакомая мн пара глазъ остановится на мн, мн длается жутко, джентльмены,— это святая истина.

‘— Вы никогда не покинете меня?— прошептала прелестная леди.

‘— Никогда!— отвчалъ дядя. И въ ту минуту онъ говорилъ вполн чистосердечно.

‘— Дорогой мой спаситель!— воскликнула молодая женщина.— Дорогой, добрый, отважный спаситель!

‘— Перестаньте,— сказалъ дядя, перебивая ее.

‘— Почему?— спросила она.

‘— Потому что вашъ ротикъ до того прелестенъ, когда вы говорите, что я не ручаюсь, чтобы y меня не явилась дерзость поцловать его.

‘Молодая леди подняла ручку, какъ бы для того, чтобы воспрепятствовать моему дяд исполнить его намреніе, и сказала… Нтъ, она не сказала ничего, a только улыбнулась. Когда вы смотрите на прелестнйшія губки въ мір и видите, что он складываются въ лукавйшую улыбочку… a вы въ это время близки къ нимъ и нтъ возл васъ никого… вы ничмъ лучше не засвидтельствуете вашего поклоненія красот ихъ формы и цвта, какъ жаркимъ поцлуемъ. Такъ поступилъ мой дядя, и я уважаю его за это.

‘— Тсъ!— воскликнула молодая леди встревоженно.— Слышите стукъ колесъ и лошадей?

‘— Такъ точно,— сказалъ дядя, прислушиваясь. У него былъ славный слухъ для колеснаго и копытнаго стука, но тутъ, казалось, мчалось издалека столько лошадей и экипажей, что было невозможно угадать ихъ число. Судя по грохоту, могло быть каретъ до пятидесяти, каждая запряженная шестерикомъ чистокровныхъ коней.

‘— За нами погоня!— воскликнула молодая женщина, ломая свои руки.— За нами погоня! Вся моя надежда только на васъ.

‘Въ ея лиц было такое выраженіе ужаса, что дядя тотчасъ же ршилъ, что надо длать. Онъ посадилъ ее въ карету, прижалъ еще разъ свои губы къ ея губамъ и затмъ посовтовалъ ей поднять стекло, чтобы не настудить воздуха внутри, и не бояться ничего, самъ вскарабкался на козлы.

‘— Подожди, милый!— закричала леди.

‘— Что случилось?— спросилъ дядя съ козелъ.

‘— Мн надо сказать теб кое-что,— продолжала она.— Одно словечко …. только одно словечко, дорогой мой!

‘— Надо мн сойти?— освдомился дядя. Она не отвтила, но только улыбнулась опять. И что это была за улыбка, джентльмены! Она разбивала въ прахъ ту, прежнюю улыбку. Дядя слзъ съ своего шестка въ одно мгновеніе.

‘— Что нужно, моя душка?— спросилъ онъ, заглядывая въ окно дилижанса. Случилось такъ, что леди тоже нагнулась въ ту самую минуту, и дяд показалось, что она на этотъ разъ еще прекрасне, чмъ была. Онъ находился очень близко къ ней, джентльмены, и потому старался разсмотрть ее хорошенько.

‘— Что же нужно, моя душка?— спросилъ онъ.

‘— Общаешь-ли ты мн никого не любить, кром меня?… Не жениться ни на комъ?— произнесла молодая леди.

‘Дядя поклялся торжественно, что никогда ни на комъ не женится, кром нея, леди снова спрятала свою голову въ карету и подняла стекло. Дядя вскочилъ на козлы, округлилъ свои локти, подтянулъ возжи, схватилъ бичъ, лежавшій на крыш кареты, хлестнулъ передового коня, и пустилась наша длиннохвостая, густогривая четверка полной рысью, длая по пятнадцати добрыхъ англійскихъ миль въ часъ и неся за собою старый дилижансъ. Батюшки какъ понеслись борзые кони, управляемые могучей рукою дяди.

‘Но шумъ позади ихъ усиливался. Чмъ быстре мчался старый дилижансъ, тмъ быстре мчались и преслдователи, люди, лошади, собаки соединились для этой погони. Страшенъ былъ этотъ шумъ, но и среди него выдавался голосъ прелестной леди, которая кричала: ‘Скоре, скоре!’

‘Они летли мимо темныхъ деревьевъ, подобно перьямъ, уносимымъ ураганомъ. Съ быстротою и шумомъ потока, прорвавшаго свои плотины, оставляли они за собою дома, ворота, церкви, стоги сна и всякіе другіе встрчные предметы, но грохотъ погони становился все громче и громче, и дядя все чаще и чаще слышалъ дикій крикъ молодой леди: ‘Скорй, скорй!’

‘Дядя налегалъ на бичъ и поводья, кони, покрытые блой пной, мчались, какъ вихрь, но шумъ погони увеличивался, и молодая леди кричала: ‘Скоре, скоре!’ Въ сильномъ экстаз дядя стукнулъ громко ногою по козламъ… и увидалъ, что начинало свтать, a онъ сидитъ среди двора, принадлежащаго каретнику, на козлахъ стараго эдинбургскаго дилижанса, дрожа отъ холода и сырости и стуча ногами, чтобы ихъ согрть. Онъ слзъ съ козелъ, быстро заглянулъ внутрь кареты, надясь тамъ увидать прекрасную молодую леди… Увы! Въ этомъ дилижанс не было ни дверецъ, ни сиднья, отъ него остался всего одинъ жалкій остовъ…

‘Во всякомъ случа, дядя понималъ очень хорошо, что во всемъ этомъ скрывалась какая-то непостижимая тайна и что все происходило именно такъ, какъ онъ разсказалъ. Онъ остался врнымъ торжественному общанію, данному молодой леди: отказалъ многимъ выгоднымъ невстамъ и умеръ холостякомъ. Онъ часто толковалъ, что, не приди ему охота перелзть черезъ заборъ двора каретника, онъ никогда бы не узналъ, что тни мальпостовъ, лошадей, кондукторовъ, почтальоновъ и пассажировъ имютъ привычку путешествовать регулярно каждую ночь. При этомъ онъ прибавлялъ обыкновенно, что, по всей вроятности, онъ былъ единственнымъ живымъ существомъ, хавшимъ въ качеств пассажира въ эту ночь и, я полагаю, онъ былъ правъ, джентльмены, по крайней мр, мн ни о комъ другомъ слышать не приходилось’.

‘— Хотлось бы мн знать, что перевозятъ эти мальпосты въ своихъ почтовыхъ сумкахъ,— сказалъ трактирщикъ, слушавшій съ большимъ вниманіемъ весь разсказъ.

‘— Конечно, мертвыя письма,— замтилъ странствующій торговецъ.

‘ Д-да, должно быть, такъ,— согласился трактирщикъ. — A я и не подумалъ объ этомъ.’

Глава LVII.

Н 23,тъ больше Пикквикскаго клуба, и ‘Записки’ наши приведены къ вожделнному концу.

Прошло около недли посл счастливаго прибытія м-ра Винкеля старшаго изъ Бирмингэма. М-ръ Пикквикъ и Самуэль Уэллеръ постоянно отлучались изъ гостиницы на цлый день и возвращались только въ обденную пору. Видъ необыкновенной таинственности и глубокомыслія окружалъ ихъ обоихъ. Было ясно, что въ судьб великаго человка готова была совершиться весьма важная, быть можетъ, роковая перемна, но какая именно, этого никто не былъ въ состояніи сказать. Открылось обширное поле для разнообразныхъ догадокъ и предположеній. Нкоторые — и въ этомъ числ м-ръ Топманъ — держались того мннія, что м-ръ Пикквикъ намревался вступить въ бракъ на старости лтъ, но эта догадка была отвергнута и ршительно опровергнута всмъ женскимъ поломъ. Другіе склонялись къ тому предположенію, что м-ръ Пикквикъ обдумываетъ какой-нибудь планъ обширнйшаго путешествія по разнымъ странамъ Азіи и Европы и заране принимаетъ мры для приведенія въ исполненіе этого плана, но Самуэль, допрошенный своею возлюбленною Мери, открыто объявилъ, что никакой поздки не имется въ виду и господинъ его не думаетъ оставить британскую столицу. Наконецъ, когда вс умы посл шестидневнаго размышленія, стали въ ршительный тупикъ, было ршено на общемъ сейм допросить самого м-ра Пикквика и потребовать настоятельно, чтобы онъ объяснилъ невдомыя причины своего загадочнаго отсутствія изъ общества любящихъ его друзей.

Съ этой цлью м-ръ Уардль, устроилъ торжественный обдъ въ гостиниц Осборна, и когда графины, два или три раза, совершили свое обычное путешествіе вокругъ стола совщаніе открылось такимъ образомъ:

— Вс мы, сколько насъ ни есть,— сказалъ Уардль,— съ нетерпньемъ желаемъ знать, какія побужденія заставляютъ тебя посвятить большую часть своего времени таинственнымъ прогулкамъ? Чмъ мы оскорбили тебя, старый другъ, что ты съ такимъ упорствомъ избгаешь нашего общества.

— Ого! Вотъ до чего дошло,— сказалъ м-ръ Пикквикъ. — Это, однакожъ, странно: я самъ выбралъ именно этотъ день, чтобы объяснить вамъ подробно вс поступки. Дайте еще стаканъ вина, и я сейчасъ же удовлетворю вашему любопытству.

Графинъ перешелъ изъ рукъ въ руки съ необыкновенной быстротою. М-ръ Пикквикь окинулъ радостнымъ взоромъ лица всхъ друзей и началъ такимъ образомъ:

— Великія событія совершились въ нашемъ маленькомъ обществ, милостивыя государыни и государи! Судьба устроила одинъ счастливый бракъ на нашихъ глазахъ, и скоро, нтъ сомннія, мы будемъ праздновать на другой, столько же счастливой свадьб.

Эти внезапныя перемны, равно какъ послдствія, которыя неминуемо должны сопровождать ихъ, заставили меня по необходимости углубиться въ сущность моего собственнаго положенія и подумать однажды навсегда о своихъ будущихъ предначертаніяхъ и планахъ. Итакъ, милостивыя государыни и государи, я ршился, посл зрлаго и основательнаго размышленія, избрать мстомъ постояннаго своего жительства какое-нибудь спокойное и уютное предмстье близъ этой самой столицы, имющей въ себ вс олицетворенныя сокровища, дорогія моему одинокому, старческому сердцу. Дйствуя подъ вліяніемъ этой ршимости, непоколебимой, незыблемой, непреклонной, я, посл многихъ поисковъ, отыскалъ такой точно домикъ, какой заране обрисовался въ моемъ воображеніи со всми принадлежностями, внутренними и вншними, существенными и случайными. Я купилъ его, омеблировалъ, украсилъ, сдлалъ вс необходимыя видоизмненія и улучшенія по собственному вкусу, и вотъ, наконецъ, милостивыя государыни и государи, этотъ самый домъ, будущій пріютъ старика, вами любимаго, готовъ вполн принять меня, и я намренъ, не обинуясь, переступить за его порогъ, въ твердомъ и несомннномъ упованіи, что судьба позволитъ мн насладиться въ этомъ пустынномъ убжищ еще многими годами тихой и спокойной жизни. Счастливъ я, если дружба изъявитъ готовность усладить своимъ вниманіемъ старческіе дни мои, и трикратъ счастливъ, если пріятныя воспоминанія друзей послдуютъ за мной въ тотъ вчный пріютъ, гд окончательно должны будутъ обрсти успокоеніе мои обветшалыя кости.

Здсь м-ръ Пикквикь пріостановился, и смутный говоръ голосовъ пробжалъ вокругъ всего стола.

— Купленный мною домъ, милостивыя государыни и государи, находится въ Дольвич. Онъ окруженъ обширнымъ садомъ и расположенъ на одномъ изъ живописнйшихъ пунктовъ близъ столицы. Наружная его обстановка удовлетворяетъ всмъ условіямъ комфорта и, быть можетъ, даже изящнаго вкуса, какъ вы, безъ сомннія, будете имть случай убдиться въ этомъ своими собственными глазами. Самуэль сопровождаетъ меня туда. По совту адвоката моего, Перкера, я нанялъ ключницу, старуху старую, милостивые государи, и найму еще другихъ людей, которые должны будутъ составить полный комплектъ моей домашней прислуги. Новоселье должно послдовать скоро, но мн бы хотлось освятить этотъ пріютъ совершеніемъ въ немъ церемоніи, въ которой я принимаю близкое и непосредственное участіе. Если другъ мой Уардль не противопоставитъ къ тому непреодолимыхъ препятствій, я бы желалъ, милостивыя государыни и государи, чтобы дочь его отправилась подъ внецъ съ своимъ женихомъ изъ моего новаго дома, въ тотъ самый день, когда я вступлю въ него настоящимъ и законнымъ владльцемъ. Пусть потомъ эта свадьба отпразднуется въ стнахъ моего пріюта. Счастье молодыхъ людей всегда составляло главнйшій источникъ наслажденій въ моей одинокой и скитальческой жизни. Сердце мое забьется живйшимъ восторгомъ, и душа запылаетъ огнемъ блаженства, когда я такимъ образомъ, подъ своей собственной кровлей, сдлаюсь свидтелемъ счастья особъ, къ которымъ всегда питалъ и буду питать чувства безкорыстной отеческой любви.

М-ръ Пикквикъ пріостановился еще разъ. Эмилія и Арабелла переглянулись и вздохнули вслухъ.

— Я уже вступилъ въ личныя и письменныя сношенія съ остальными членами нашего клуба и подробно возвстилъ ихъ о своемъ радикальномъ измненіи жизни. Продолжительное наше отсутствіе было причиною, что въ клуб въ послднее время произошли многія несогласія и раздоры. Это обстоятельство, равно какъ и окончательное отчужденіе моего имени и покровительства, произвели то, что члены его разошлись въ разныя стороны, и клубъ прекратилъ свое существованіе, столько полезное и необходимое для науки. Итакъ, милостивыя государыни и государи,— нтъ боле Пикквикскаго клуба.

— Никогда я не перестану сожалть о томъ, что послдніе два года моей жизни были посвящены изученію разнообразныхъ сторонъ въ характер человческой натуры. Пусть изслдованія мои мелки, наблюденія ничтожны, умозаключенія неврны — все же истинная философія суметъ переварить ихъ въ горнил строгой мысли и воспользоваться ими для своихъ цлей. Предшествующій періодъ моей жизни былъ, какъ вы знаете, посвященъ занятіямъ служебнымъ и пріобртенію богатства: тогда-то я научился цнить людей и понялъ всю необходимость умственнаго просвтленія. Если я сдлалъ мало добра, смю надяться по крайней мр, что еще меньше сдлано мною зла. Во всякомъ случа, послднія мои приключенія будутъ служить для меня источникомъ пріятнйшихъ воспоминаній подъ исходъ жизни, на закат моихъ старческихъ дней. Я кончилъ, милостивыя государыни и государи. Да благословитъ васъ Богъ.

Съ этими словами м-ръ Пикквикъ дрожащею рукою налилъ стаканъ вина и выпилъ все до дна. Друзья единодушно поднялись съ своихъ мстъ и привтствовали его отъ всего сердца. Глаза великаго человка наполнились слезами.

Требовалось весьма немного приготовленій къ женитьб м-ра Снодграса. Не было y него ни отца, ни матери, и м-ръ Пикквикъ, какъ единственный опекунъ его и воспитатель, былъ знакомъ въ совершенств съ его имуществомъ и перспективой жизни. Преисполненный необыкновенной веселости и живости во всхъ движеніяхъ, м-ръ Пикквикъ представилъ обо всемъ подробный отчетъ старику Уардлю, и когда, вслдъ затмъ, приведено было въ извстность приданое миссъ Эмиліи, оба джентльмена безъ дальнйшихъ хлопотъ ршили единогласно отпраздновать свадьбу на четвертый день посл этого. При такой быстрот приготовленій три модистки и одинъ портной чуть не сошли съ ума.

Приказавъ заложить почтовыхъ лошадей въ свою коляску, старикъ Уардль поскакалъ на Дингли-Делль, чтобы привезти въ столицу свою мать. Внезапная всть о замужеств внучки громомъ поразила слабую старушку, и она немедленно упала въ обморокъ, но тутъ же оправилась и приказала уложить, какъ слдуетъ, свое парадное парчевое платье, въ которомъ ей надлежало присутствовать при бракосочетаніи юной четы. Затмъ она принялась разсказывать весьма интересныя и въ высшей степени характеристическія подробности о свадьб старшей дочери покойной леди Толлинглауэръ и о томъ, какъ она танцовала матрадуру: разсказъ этотъ продолжался три часа слишкомъ, но, къ сожалнію, остался неоконченнымъ до сего дня.

Надлежало обо всхъ этихъ приготовленіяхъ извстить и м-съ Трундель. Эту обязанность принялъ на себя самъ м-ръ Трундель и выполнилъ ее самымъ деликатнымъ образомъ, такъ какъ юная супруга его находилась въ томъ самомъ интересномъ положеніи, въ какомъ обыкновенно бываетъ всякая благовоспитанная и правильно организованная леди черезъ нсколько мсяцевъ посл своего замужества. Всть эта, однакожъ, не произвела слишкомъ потрясающаго вліянія на нервы и чувства интересной леди. М-съ Трундель немедленно заказала въ Моггльтон новую шляпку, черное атласное платье и объявила наотрзъ, что она намрена присутствовать при бракосочетаніи своей сестры. По этому поводу м-ръ Трундель призвалъ доктора на семейный консиліумъ, и докторъ объявилъ, что м-съ Трундель сама должна знать лучше всхъ, какъ она чувствуетъ себя. Интересная леди отвчала, что она чувствуетъ себя превосходно, и ничто въ свт не измнитъ ея ршимости хать въ Лондонъ. Достойный докторъ, научившійся продолжительнымъ опытомъ взвшивать свои собственныя выгоды съ интересами своихъ паціентовъ, выразилъ положительное убжденіе, что м-съ Трундель, по его мннію, можетъ хать, иначе, оставаясь дома, она пропадетъ съ тоски, a это могло бы имть весьма неблагопріятныя послдствія для ея здоровья. И м-съ Трундель похала: докторъ, на всякій случай, снабдилъ ее полдюжиною пузырьковъ съ микстурой, которую она, для разсянія, должна была употреблять въ дорог.

Въ дополненіе къ этимъ пунктамъ, старикъ Уардль снабженъ былъ двумя маленькими письмами къ двумъ юнымъ леди, которыя должны были дйствовать при церемоніи въ качеств невстиныхъ подругъ. Получивъ эти записочки, об юныя леди прослезились и пришли въ отчаяніе по тому поводу, что y нихъ не было готовыхъ платьевъ на этотъ случай, a заказывать было некогда — обстоятельство, доставившее порцію сердечной услады обоимъ папенькамъ этихъ двухъ достойнйшихъ двицъ. Длать было нечего. Старыя платья были вынуты изъ гардероба, вычищены, выглажены, новыя шляпки явились очень кстати, и юныя двицы не ударили въ грязь лицомъ: при совершеніи бракосочетанія он плакали именно тамъ, гд нужно, трепетали, гд слдуетъ, вздыхали, гд подобаетъ, и вообще вели себя такимъ образомъ, что заслужили справедливое удивленіе всхъ зрителей.

Какими судьбами дв бдныя родственницы очутились въ Лондон — пшкомъ, что ли, он пришли, или прискакали на запяткахъ почтовыхъ каретъ, или пріхали въ обозныхъ фурахъ, или принесли одна другую — неизвстно до сихъ поръ, но не подлежитъ ни малйшему сомннію, что он подоспли въ столицу еще раньше м-ра Уардля, самыя первыя особы, постучавшіяся въ дверь дома м-ра Пикквика утромъ въ день бракосочетанія, были эти дв родственницы, озаренныя радостными улыбками и украшенныя живыми цвтами.

Ихъ приняли ласково и радушно, потому что м-ръ Пикквикъ смотрлъ безъ лицепріятія на своихъ ближнихъ, не разбирая, бдны они или богаты. Новая прислуга отличалась удивительнымъ проворствомъ и чудною предупредительностью. Мери блистала красотой и щегольскими лентами, Самуэль былъ отмнно ловокъ, веселъ и живъ.

Женихъ, поселившійся въ дом двумя или тремя днями раньше, выступилъ торжественно въ дольвичскую церковь на встрчу своей невст. Его сопровождали: м-ръ Пикквикъ, Бенъ Алленъ, Бобъ Сойеръ, м-ръ Топманъ и Самуэль Уэллеръ въ новой великолпной ливре, изобртенной нарочно на этотъ случай и украшенной блымъ букетомъ изъ живыхъ цвтовъ, подаренныхъ ему двой сердца. Ихъ встртили Уардли, Винкели, невста и невстины подруги, м-ръ и м-съ Трундель, и когда церемонія совершилась надлежащимъ порядкомъ, весь поздъ поворотилъ къ дому м-ра Пикквика, куда уже прибылъ между прочимъ и м-ръ Перкеръ.

Здсь вс легкія облака, прикрывавшія торжественную церемонію, исчезли въ одно мгновеніе ока. Вс лица засіяли радостнымъ восторгомъ, и ничего не было слышно, кром поздравленій, привтствій и похвалъ. Обстановка новаго жилища была восхитительна до крайней степени совершенства. Зеленый бархатный лугъ впереди, роскошный садъ назади, столовая, гостиная, уборная, будуаръ, спальни, курительная, и особенно ученый кабинетъ самого хозяина, съ картинами, вольтеровскими креслами, готическими баулами, превосходными шкапами, затйливыми столиками на одной, двухъ, трехъ и четырехъ ножкахъ, коллекція сочиненій избранныхъ писателей на всхъ языкахъ, живыхъ и мертвыхъ, великолпный видъ изъ огромнаго окна на чудный поэтическій ландшафтъ, испещренный мстами скромными хижинами, полускрытыми за деревьями, и, въ довершеніе всего этого, малиновыя занавсы, и ковры, и диваны, и кушетки, и подушки — чудо, чудо какъ хорошо! Вс смотрли на все пріятно-изумленными глазами и даже не знали, чему тутъ больше удивляться.

И посреди всхъ этихъ благодатныхъ сокровищъ, стоялъ самъ м-ръ Пикквикъ, мужъ совта и разума, озаренный радужною улыбкой, проникнутый неизреченнымъ восторгомъ. Счастливйшій въ настоящую минуту между всми живыми существами, онъ всюду распространялъ вокругъ себя электрическія струи живительной услады, кланялся на вс стороны, пожималъ руки всмъ и каждому, повертывался туда и сюда съ выраженіемъ плнительнаго любопытства или, въ избытк внутренняго блаженства, потиралъ свой собственный носъ. Чудо, чудо какъ хорошъ былъ м-ръ Пикквикъ!

Завтракъ поданъ. М-ръ Пикквикъ беретъ подъ руку старую леди, занятую краснорчивымъ разсказомъ о похожденіяхъ дочери покойной Толлинглауэръ, ведетъ ее къ столу и сажаетъ на первомъ мст. Старикъ Уардль садится на противоположномъ конц, вс родственники и друзья занимаютъ мста по обимъ сторонамъ длиннаго стола, Самуэль становится за стуломъ своего господина, смхъ и говоръ умолкаютъ. М-ръ Пикквикъ читаетъ назидательную рчь, пріостанавливается на минуту и озирается вокругъ себя. И когда озирается м-ръ Пикквикъ крупныя слезы радости текутъ по обимъ его щекамъ.

Еще что, милостивые государи?

Да позволено будетъ намъ оставить нашего героя въ одну изъ этихъ торжественныхъ минутъ, которыя всегда, въ большей или меньшей мр, достаются въ удлъ человку на земл, въ какомъ бы положеніи онъ ни былъ поставленъ. Есть, безспорно, мрачныя тни на земл, но тмъ ясне становятся лучи свта, пробивающіеся между ними. Нкоторые джентльмены въ своихъ фантастическихъ созданіяхъ охотне смотрятъ на мракъ и темноту, чмъ на живительныя струи свта: — это летучія мыши или совы на горизонт литературнаго міра. Наше зрніе устроено иначе. Намъ пріятно бросить послдній прощальный взглядъ на своихъ друзей, когда солнечное сіяніе ярко озарило ихъ лица.

Общая судьба всхъ людей, вступающихъ въ непрерывныя сношенія съ міромъ,— пріобртать многихъ дйствительныхъ друзей и постепенно терять ихъ на широкой дорог жизни. Общая судьба всхъ авторовъ — создавать воображаемыхъ друзей и терять на широкомъ поприщ искусства. Но тутъ еще не вся бда: авторъ принужденъ, для удовлетворенія любознательности своего читателя, отдавать ему окончательный отчетъ объ этихъ друзьяхъ.

Покорные этому всесвтному обычаю, мы сообщаемъ здсь краткія біографическія подробности о лицахъ, съ которыми приходилъ въ соприкосновеніе м-ръ Пикквикъ.

М-ръ и м-съ Винкели, возвратившіе себ во всемъ объем благосклонность стараго джентльмена, поселились въ новомъ домик, весьма недалеко отъ м-ра Пикквика. М-ръ Винкель, занявшій въ Сити должность столичнаго корреспондента своего отца, промнялъ свой охотничій костюмъ на обыкновенное платье англійскаго гражданина и смотритъ теперь настоящимъ цивилизованнымъ джентльменомъ.

М-ръ и м-съ Снодграсъ поселились на Дингли-Делл и купили небольшую ферму, которую обрабатываютъ теперь больше для препровожденія времени, чмъ по житейскимъ разсчетамъ. М-ръ Снодграсъ усовершенствовалъ свою способность казаться по временамъ мечтательнымъ и грустнымъ, и на этомъ основаніи вс пріятели и знакомые считаютъ его великимъ поэтомъ, хотя, собственно говоря, нтъ до сихъ поръ ни одного сочиненія, принадлежащаго поэтическому уму м-ра Снодграса. Тутъ, впрочемъ, удивляться нечему: мы знаемъ многихъ особъ въ философіи, литератур и наук, которыя стяжали извстность такими же средствами, какъ м-ръ Снодграсъ.

М-ръ Топманъ, посл женитьбы своихъ пріятелей, нанялъ квартиру въ Ричмонд, гд была прежняя его резиденція. Въ лтніе мсяцы онъ постоянно гуляетъ на террас и слыветъ весьма любезнымъ джентльменомъ между многочисленными леди, не отказывающимися отъ надежды спутать себя неразрывными узами брака. Впрочемъ, до сихъ поръ онъ еще не сдлалъ предложенія, хотя брюшко его становится все толще и толще.

М-ръ Бобъ Сойеръ и неразлучный другъ его Бенъ Алленъ, въ качеств врачей, ангажированныхъ Остъ-Индской компаніей, отправились въ Бенгалію, гд, какъ и слдуетъ, выдержали желтую горячку, посл которой перестали кутить, и въ настоящую пору оба джентльмена ведутъ жизнь трезвую и умренную въ кругу многочисленныхъ своихъ паціентовъ.

М-съ Бардль снова отдаетъ свои покойчики холостымъ джентльменамъ, но уже ни на кого не подаетъ жалобы въ судъ. Адвокаты ея, Додсонъ и Фоггь, продолжаютъ свои занятія съ большою выгодою для себя и считаются вообще тончайшими крючками первой руки.

Самуэль Уэллеръ сдержалъ свое слово и оставался неженатымъ въ продолженіе двухъ лтъ. Къ концу этого времени умерла старая ключница въ Дольвич, и м-ръ Пикквикъ предложилъ ея мсто миссъ Мери, съ тмъ непремннымъ условіемъ, чтобы эта двица вышла за Самуэля, на что она и согласилась безпрекословно. Основываясь на томъ обстоятельств, что y садовой калитки поминутно юлятъ и бгаютъ двое смазливыхъ мальчишекъ, пухлыхъ и румяныхъ, мы въ прав вывести заключеніе, что м-ръ Уэллеръ и супруга его обзавелись семействомъ.

М-ръ Уэллеръ старшій засдалъ въ продолженіе двнадцати мсяцевъ на козлахъ дилижанса, но подагра въ ногахъ, усиливаясь постепенно, заставила его отказаться отъ профессіи кучерского искусства. Получая весьма значительные проценты съ своего капитала, онъ живетъ съ большимъ комфортомъ въ одной превосходной харчевн, гд и пользуется всеобщимъ уваженіемъ, какъ истинный другъ и пріятель м-ра Пикквика. Онъ попрежнему питаетъ непреодолимое отвращеніе къ вдовамъ.

Продолжая жить въ своемъ новомъ дом, м-ръ Пикквикъ употреблялъ значительную часть своихъ досуговъ на приведеніе въ порядокъ разнообразныхъ матеріаловъ, собранныхъ имъ въ продолженіе своей ученой карьеры. Впослдствіи эти мемуары были переданы секретарю бывшаго клуба, и читатель знаетъ, какъ мы употребили ихъ въ дло. Къ несчастію, бумаги, намъ доставшіяся, были во многихъ мстахъ изъдены крысами, отсюда собственно произошла неполнота въ изложеніи нкоторыхъ весьма замчательныхъ событій.

Сначала м-ръ Пикквикъ терплъ нкоторыя неудобства отъ докучливости старинныхъ своихъ пріятелей, господъ Снодграса, Винкеля и Трунделя, которые всегда просили его быть воспріемникомъ ихъ дтей, но теперь онъ совершенно привыкъ къ этимъ просьбамъ и выполняетъ ихъ съ замчательнымъ эффектомъ. Онъ никогда не имлъ повода раскаиваться въ благодяніяхъ, излитыхъ щедрою рукою на м-ра Джингля: этотъ джентльменъ и другъ его, Іовъ Троттеръ, сдлались въ Индіи достойными членами общества, но уже окончательно отказались возвратиться, какъ бы то ни было, на европейскую почву, хотя туземный климатъ оказался нсколько вреднымъ для ихъ здоровья. М-ръ Пикквикъ слабетъ съ каждымъ годомъ и прихварываетъ по временамъ, но силы его мощнаго духа устояли до сихъ поръ противъ сокрушительнаго вліянія временъ и обстоятельствъ. Часто онъ любуется на окрестные виды съ балкона своего дома и гуляетъ въ хорошую погоду по всему Дольвичскому предмстью. Вс бдные люди знаютъ его какъ нельзя лучше и всегда останавливаются передъ нимъ съ глубокимъ почтеніемъ, когда онъ проходитъ мимо. Дти обожаютъ его, и, если сказать правду, весь Дольвичъ въ восторг отъ великодушнаго джентльмена. Въ святочную пору м-ръ Пикквикъ отправляется каждый годъ на Дингли-Делль, на хуторъ м-ра Уардля, и весело проводитъ праздники въ его многочисленной семь. Въ этихъ, какъ и во всхъ другихъ, случаяхъ врный Самуэль неизмнно сопровождаетъ маститаго старца, убленнаго теперь сдыми волосами: между господиномъ и слугою существуетъ прочная взаимная привязанность, и нтъ никакого сомннія, что одна только смерть въ состояніи разлучить ихъ.

Замогильныя записки Пикквикскаго клуба.

Члены Пикквикскаго клуба.

Поздка перваго дня и приключенія перваго вечера, съ изображеніемъ послдствій, ознаменовавшихъ этотъ день и вечеръ.

Еще новый пріятель.— Повсть кочующаго актера.— Непріятная встрча.

Еще новые друзья.— Приглашеніе на дачу.

Мистеръ Пикквикъ упражняется въ кучерскомъ искусств. Мистеръ Винкель показываетъ удивительные опыты верховой зды.

Старомодная игра въ карты, стихотвореніе сельскаго пастора и новая повсть.

На грхъ мастера нтъ: мтилъ въ ворону, попалъ въ корову.— Побдоносная игра и нкоторыя другія чрезвычайно-интересныя подробности назидательнаго свойства.

Объясняетъ и доказываетъ извстное положеніе, что ‘путь истинной любви не то, что желзная дорога’.

Изумительное открытіе и погоня.

Чудное безкорыстіе и нкоторыя другія весьма замчательныя черты въ характер м-ра Альфреда Джингля.

Неожиданное путешествіе и ученое открытіе въ ндрахъ земли.— Пасторскій манускриптъ.

Весьма важная, образующая, такъ сказать, эпоху какъ въ жизни м-ра Пикквика, такъ и во всей этой исторіи.

Броженіе умовъ и волненіе сердецъ въ славномъ город Итансвилл.

Веселая компанія въ ‘Павлин’ и повсть кочующаго торговца.

Обильная разнообразными приключеніями, многосложная, запутанная.

Объясняющая удовлетворительнымъ образомъ, что ревматизмъ бываетъ иной разъ источникомъ вдохновенія для человка съ истиннымъ талантомъ.

Повсть о приходскомъ писар.

Объясняющая вкратц два пункта: во-первыхъ, могущество истерическихъ припадковъ и, во-вторыхъ, силу обстоятельствъ.

Веселое начало и печальный конецъ.

Старикъ Джакъ Бемберъ садится на своего любимаго конька и разсказываетъ странные анекдоты.

Мистеръ Пикквикъ детъ въ Ипсвичъ и встрчается въ Ипсвич съ интересной леди въ желтыхъ папильоткахъ.

Мистеръ Самуэль Уэллеръ встрчаетъ стараго знакомца и старается заплатить свой долгъ.

Ревность Петера Магнуса и бдственныя послдствія ночныхъ похожденій ученаго мужа.

Торжество невинности и удивительное безпристрастіе м-ра Нупкинса, со включеніемъ другихъ весьма важныхъ обстоятельствъ.

Краткій отчетъ о процесс вдовы Бардль противъ стараго холостяка.

Самуэль Уэллеръ совершаетъ путешествіе въ Доркинъ и созерцаетъ свою мачеху.

и съ нею — повсть о могильщик Грубб.

Имющая совершенно юридическій характеръ.

Холостой вечеръ въ квартир Боба Сойера, студента хирургіи.

Полный и достоврный отчетъ о достопамятномъ ршеніи процесса вдовы Бардль противъ Пикквика.

Мистеръ Пикквикъ, по зрломъ размышленіи, предпринимаетъ путешествіе въ Батъ.

Необыкновенное и совершенно непредвиднное бдствіе, обрушившееся на голову мистера Винкеля.

О томъ, какъ мистеръ Винкель не сгорлъ въ огн и вышелъ сухъ изъ воды.

Мистеръ Самуэль Уэллеръ, снабженный новой инструкціей, выступаетъ на поприще любовныхъ приключеній.

Новыя сцены въ драм жизни великаго человка.

О томъ, что случилось съ мистеромъ Пикквикомъ, когда онъ углубился во внутренность тюрьмы, какихъ должниковъ онъ увидлъ, и какъ провелъ первую ночь.

Объясняющая, какимъ образомъ мистеръ Самуэль Уэллеръ попалъ въ затруднительное положеніе.

Мелкія приключенія тюремной жизни и таинственное поведеніе мистера Винкеля, со включеніемъ нкоторыхъ подробностей объ арестант изъ сиротскаго суда.

Трогательная и вмст юмористическая сцена, задуманная и выполненная господами Додсономъ и Фоггомъ.

Мистеръ Пикквикъ, при содйствіи Самуэля Уэллера, пытается смягчить ретивое мистера Бенжамена Аллена и укротить ярость мистера Роберта Сойера.

Путешествіе мистера Пикквика въ Бирмингемъ.

Важная перемна въ семейств М-ра Уэллера и окончательное низверженіе достопочтеннаго м-ра Стиджинса.

Дловое утро адвоката на Грэйскомъ сквер и окончательное выступленіе на сцену господъ Джингля и Іова Троттера.

Объясненіе необыкновеннаго стука въ дверь и описаніе многихъ интересныхъ предметовъ, имющихъ, между прочимъ, отношеніе къ м-ру Снодграсу и одной молодой леди.

Мистеръ Соломонъ Пелль, при содйствіи почтенныхъ представителей кучерскаго искусства, устраиваетъ дла м-ра Уэллера старшаго.

Мистеръ Пикквикъ и господа Уэллеры, отецъ и сынъ, бес 23,дуютъ о важныхъ длахъ.— Неожиданное прибытіе джентльмена во фрак табачнаго цвта.

Заключающая въ себ истинную легенду о принц Блэдуд и исторію дяди странствующаго торговца.

Н 23,тъ больше Пикквикскаго клуба, и ‘Записки’ наши приведены къ вожделнному концу.

Конецъ.

Читайте также: