Заметки о журналах за июль месяц 1855 года
Заметки о журналах за июль месяц 1855 года
—————————————————
Заметки о журналах за июль месяц 1855 года, Боткин Василий Петрович, Год: 1855
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Лучшая статья в этом нумере ‘Отечественных записок’ принадлежит г-ну Кудрявцеву. Она составляет продолжение статей его о Данте, начатых в майской книге. Нам показалась эта вторая статья несравненно лучше первой, где дело шло о политическом положении Италии в средних веках и борьбах гвельфов с гиббелинами. При всем нашем уважении к ученому, трудолюбивому и даровитому автору, мы с сожалением должны заметить, что первая статья его о Данте, относительно отчетливости в изложении, далеко уступает второй. Конечно, борьба германских императоров с папами составляет такую громадную картину, которую почти невозможно сжать в одну журнальную статью, но зато журнальная статья требует не подробностей этой великой борьбы, а определения ее начал, ее существенных причин, ее преобладающих характеров — так, чтобы для русского читателя ясно было, из чего возникла, разгоралась и кипела эта борьба и почему итальянские политические интересы так разделены были между папским престолом и германским императором. Нам, пожалуй, заметят на это, что мы хлопочем о вещах общеизвестных, так, но кому известных? Уж, конечно, не массе русских читателей, которую, собственно, и должна иметь в виду ученая статья в журнале. Вот эту-то любовь к просвещению русских читателей, к популярному разъяснению им результатов, выработанных наукою, мы желали бы видеть в ученых статьях, помещаемых в наших литературных журналах. К несчастию, в этом отношении наши ученые статьи подражают большею частью своим первообразам — немецким ученым статьям, вовсе не обращая внимания на огромное различие немецкой читающей публики от русской. Вероятно, к этой же причине должно отнести и ту неправильность в языке и изложении, которой отличаются большею частию ученые статьи в наших журналах.
Да, любезные читатели, вы, может быть, не поверите мне, но я еще очень живо помню время,— этому лет пятнадцать только,— когда вид русского литературного журнала возбуждал в некоторых из русских ученых улыбку презрения. С схоластическим величием смотрел ученый на популяризацию науки. Взгляд на литературу, как на самый могущественный проводник в общество идей образованности, просвещения, благородных чувств и понятий, не приходил в голову этим, впрочем, почтенным и достойным лю-дям, полагавшим, что наука, высказываемая не с университетской кафедры, теряет уже достоинство науки. Теперь этот период науки в России, слава богу, прошел, наука не пренебрегает уже литературным журналом. Нет науки для науки, нет искусства для искусства,— все они существуют для общества, для облагорожения, для возвышения человека, для его обогащения знанием и материальными удобствами жизни, и вопреки Пушкину, ‘чернь’ всегда вправе сказать поэту и ученому:
‘Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй:
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны,
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы,
Гнездятся клубом в нас пороки:
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки —
И мы послушаем тебя…’
Это вторая статья г. Кудрявцева о Данте искренно обрадовала нас. Хотя она, как сам автор говорит, составляет собственно извлечение из недавно вышедших лекций покойного Фориеля о Данте, пополненное и другими источника-ми, но это извлечение сделано так прекрасно и с таким знанием дела, что для русской публики оно несравненно полезнее всех так называемых самостоятельных ученых трактатов, исполненных схоластической темноты и доступных одним немногим специалистам. Даже язык и изложение автора показались нам несравненно выработаннее и отчет-ливее прежнего. Словом, это во всех отношениях прекрасная, полезная статья. И какое интересное содержание: рыцарская поэзия, в которой отразились благороднейшие и поэтические стороны феодального общества и именно са-мой образованнейшей части его — Прованса, романтическая любовь, вдохновлявшая провансальских рыцарей и трубадуров,— родственность итальянской цивилизации с Провансом, которая способствовала к усвоению Италией этого рода поэзии, наконец, влияние рыцарской поэзии на итальянское общество и преимущественно на Флоренцию — родину Данте. Все это вместе с изложенным в первой статье г. Кудрявцева политическим положением Флоренции образуют среду, под впечатлениями которой воспитался и созрел дух Данте, характеристике которого, вероятно, будет посвящена следующая статья даровитого и трудолюбивого автора.
В июльской книге ‘Отечественных] зап[исок]’ напечатан ‘Дневник чиновника’, на котором выставлен 1807 год. Любопытных фактов в нем очень мало, так мало, что едва ли они вознаградят за скуку, с какою читается он. Особенно скучно действует на читателя старческое, резонерское изложение этого ‘Дневника’. Хотя из него видно, что автор писал его в очень молодых летах, но, судя но монотонной сдержанности в изложении, мы вправе заключить, что, исправляя и даже, вероятно, переделывая его в зрелых летах, автор, сам того не замечая, лишил его той живости и свежести юношеских порывов и впечатлений, которые хоть сколько-нибудь могли бы вознаградить читателя за бедность и поверхностность содержания. И потом это постоянное ознакомление читателя со множеством самых ничтожных вседневных обстоятельств и встреч автора могло бы казаться интересным только в том случае, когда бы обстоятельства эти хоть сколько-нибудь характеризовали русское общество 1807 года. Вообще много бы выиграл этот ‘Дневник’, если б автор выкинул из него, по крайней мере, половину. Самую интересную сторону ‘Дневника’ — и то далеко не новую — составляют литературные знакомства автора и тогдашние литературные вечера. Но, к сожалению, у автора нет ни малейшей способности к характеристике лиц: они какими-то смутными тенями мелькают перед читателем. Из анекдотов, сообщаемых автором, нам показался особенно интересным один, о князе Шихматове, и мы считаем за особенное удовольствие познакомить с ним наших читателей:
‘На литературном вечере у А. С. Шишкова хозяин приглашал князя Шихматова прочитать сочиненную им недавно поэму в трех песнях: ‘Пожарский, Минин и Гермоген’, но он не имел ее с собою, а наизусть не помнил и потому положил читать ее в будущую субботу, у Гаврилы Романовича. Моряк Шихматов необыкновенно благообразный молодой человек, ростом мал и вовсе не красавец, но имеет такую кроткую и светлую физиономию, что, кажется, ни одно нечистое помышление никогда не забиралось к нему в голову. Признаюсь в грехе, я ему позавидовал: в эти годы снискать такое уважение и быть на пороге в академию… За ужином, обильным и вкусным, А. С. Хвостов с Кикиным начали шутя нападать на Шихматова за отвращение его от мифологии, доказывая, что это непобедимое в нем отвращение происходит от одного только упрямства, а что, верно, он сам чувствует и понимает, каким огромным пособием могла бы служить ему мифология в его сочинениях. ‘Избави меня боже! — с жаром возразил Шихматов,— почитать пособием вашу мифологию и пачкать вдохновение этой бесовщиной, в которой, кроме постыдного заблуждения ума человеческого, я ничего не вижу. Пошлые и бесстыдные бабьи сказки — вот и вся мифология. Да и самая-то древняя история, до времен христианских, египетская, греческая и римская — сущие бредни, и я почитаю, что поэту-христианину неприлично заимствовать из нее уподобления не только лиц, но и самых происшествий, когда у нас есть история библейская, неоспоримо верная и сообразная с здравым рассудком. Славные понятия имели эти греки и римляне о божестве и человечестве, чтоб перенимать нелепые их карикатуры на то и другое и усвоивать их нашей словесности!’
В литературном отделе ‘Отечественных записок’, кроме повести г-жи Марченко ‘Вокруг да около’, о которой мы ничего не скажем, помещена пословица в драматической форме, соч. г-жи Ольги Н. под названием ‘Ум прийдет — пора пройдет’. Мы не вовсе чужды симпатии к дарованию г-жи Ольги Н., и нам очень не хотелось бы сказать ей что- либо неприятное, но, тем не менее, пословица ее неудачна. Вообще с этого рода драматическими произведениями у нас вошло в обычай обращаться очень нецеремонно. Мы воображаем, что стоит только взять первый попавшийся в голову сюжет для любой русской пословицы, разделить его на сцены — и непременно выйдет пьеска. Об изучении характеров, об изобразительности лиц, о метком воспроизведении действительности нисколько не заботятся господа сочинители. Помилуйте! к чему все это,— это такая легкая форма!! Нет, милостивые государи, если вы считаете большим трудом написать хорошую повесть, то во сколько еще раз должен увеличиться ваш труд, когда вам надобно сосредоточить ваш сюжет в несколько драматических сцен, которых вы уже не можете пополнять и пояснять вашими рассуждениями и где каждое лицо является характером, живым характером, в практической сфере, само по себе, безо всякой помощи ваших психологических объяснений, где каждое слово действующего характера должно носить в себе глубокий отпечаток индивидуальности и действительности. Наши сочинители драматических пословиц с истинно аркадскою наивностию выставляют своих марионеток, начинают говорить за них, как на кукольном театре, и, как скоро считают, что уже достаточно растолковали выставленную в заглавии пословицу, пьеска оканчивается. Разбирать подобные произведения, конечно, не стоит, но все-таки нельзя не выразить сожаления о времени, истраченном автором с дарованием на такого рода мертвые и скучные кукольные представления. Если бы, по крайней мере, придумывались остроумные или веселые сюжеты для таких кукольных представлений, если соблюдалась в них, по крайней мере, верность в мотивах! А то и этого нет. Например, к пословице ‘Ум прийдет — пора пройдет’ придуман следующий сюжет. Валерия Николавна, вдова 33 лет, воображает, что любит Смольнева, господина 35 лет, а Смольнев воображает, что любит Валерию Николавну. Приходит минута объяснения, из которой оказывается, что им очень скучно вдвоем и что они вовсе не влюблены друг в друга. Почему все это названо пословицею ‘Ум прийдет — пора пройдет’ — мы решительно не понимаем, разно как и того, зачем введены в нее две другие куклы, г. Костевич и Маня, 19-летняя родственница Валерии Николавны.
Если автор хотел показать в своей ‘пословице’, что в те годы, когда человек понимает любовь, он уже не может любить, то, нам кажется, он очень ошибся, придумавши такой фальшивый сюжет. Во-первых: любовь вовсе не зависит от ума. Гете влюбился в последний раз, когда ему было уже лет 70, и влюбился со всею пылкостию молодости, влюбился до того, что предложил руку 18-летней девушке. Любовь зависит не от ума, а от характера, от впечатлительности нерв, и притом — старая истина — для любви нет возрастов. Если при объяснении Валерии Николавны с Смольневым оказалось, что они вовсе не влюблены друг в друга, то это не потому, чтобы им прошла пора любить, а просто потому, что они не любили друг друга. Любовь, как голод, есть чувство очень неопределенное, и ошибиться в нем трудно. Конечно, бывает иногда, что хочется иного кушанья, а подадут его, отведаешь — не нравится. Так случается часто и с любовию. Но тут не жажда любви обманчива, а предмет, который иногда не в состоянии утолить ее. Так называемое разочарование случается одинаково и с мужчинами и с женщинами… Все это вещи известные, и мы просим прощения у г-жи Ольги Н. в том, что невольно вдались в такие общие места.
Кстати о женских произведениях: в 6-м номере ‘Современника’ напечатана была повесть г-жи Нарской ‘Первое знакомство с светом’. Журналы не обратили на нее внимания, одна газета, обыкновенно не одобряющая печатаемого в ‘Современнике’, отозвалась о ней дурно.
По чувству справедливости мы считаем своим долгом протестовать против такого равнодушия и недобросовестности критики, так как дело идет о даровании начинающем. Все те, которые прочли ‘Первое знакомство с светом’, вероятно, согласятся с нами, что это едва ли не лучшая из всех женских повестей. Милый, грациозный юмор некоторых сцен, тонкая обрисовка характеров (исключая характеры итальянца и Нелли), верность мотивов, чистая веселость, возбуждающая невольную симпатию к автору, образованный, наблюдательный ум, постепенно возрастающая занимательность в изложении, простота и изящество языка, наконец, смелость и твердость манеры — все эти редкие качества заставляют нас поздравить русскую публику с новым женским талантом.
Источник текста: Боткин В.П. Литературная критика. Публицистика. Письма / Сост., подгот. текста, вступ. ст., с. 3-22, и примеч. Б.Ф. Егорова. — М.: Сов. Россия, 1984. — 320 с., 1 л. портр., 20 см. — (Библиотека русской критики).