Замтки о русской беллетристик
——
М. Кузминъ.
‘Аполлонъ’, No 8, 1910
Заметки о русской беллетристике, Кузмин Михаил Алексеевич, Год: 1910
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Альманахъ изд. ‘Шиповникъ’, кн. 12. Спб. 1910, ц. 1 р.
Сергй Городецкій: повсти и разсказы, кн. 2-ая. 1910 (Спб. ‘Прогрессъ’), ц. 1 р.
С. Семеновъ-Волжскій: разсказы, т. 1-ый. 1910 (Спб. ‘Прогрессъ’), ц. 1 р.
Иванъ Рукавишниковъ: Diarium 1910, ц. 70 к.
Леонидъ Алинъ. Осенняя сказка. 1910 (Спб. ‘Папирусъ’), ц. 1 р.
В. Башкинъ: Разсказы, т. III, 1910 (Спб. ‘Общественная Польза’), ц. 1 р. 25 к.
На Разсвт: худож. сб., кн. I, 1910 (Казань), ц. 1 р.
Ручьи: сборникъ, 1910 (Спб. ‘3емля’), ц. 1 р.
‘Русская Мысль’, 1910 (январь—май).
Двнадцатый альманахъ Шиповника замтно отличается отъ предъидущихъ отсутствіемъ Л. Андреева и Сергева-Ценскаго, отсутствіемъ произведеній, шедшихъ на буксир ‘именъ’ и какъ бы уменьшеніемъ все боле развивавшейся за послднее время тенденціи этихъ альманаховъ сдлаться сборниками театральныхъ пьесъ. Конечно, и въ данномъ сборник не обошлось безъ пьесы (Н. Минскій: ‘Малый соблазнъ’), но это — ‘пьеса для генія’ какъ опредляетъ ее самъ авторъ, другими словами — ‘не для сцены’.
Безспорно, что и Мюссе называлъ свои пьесы ‘спектакли въ кресл’ и Матерлинкъ предполагалъ свои драмы предназначенными для театра маріонетокъ, но мы далеки отъ мысли заподазривать г. Минскаго въ романтическомъ кокетств, тмъ боле, что его пьеса, дйствительно, совершенно не для сцены и едва ли даже для пріятнаго ‘чтенія’. Это — философическіе діалоги на тему о могуществ моды, претендующіе быть парадоксальными и остроумными, изложенные тяжелымъ языкомъ, втиснутые въ никакую исторію отвлеченныхъ людей и занимающіе 130 страницъ. Любой неглупый французъ сдлалъ бы изъ этого сюжета pice ths или милый фарсъ, А. Франсъ или Р.-де Гурмонъ уронили бы странички три золотой, улыбчивой прозы — и мы жалемъ только, что плодъ любви несчастной почтеннаго автора къ философическимъ рзкостямъ не остался тайнымъ. Нужно большую самоотверженность, чтобы дочитать до конца эту ‘пьесу для чтенія’.
‘Путь въ Дамаскъ’ не принадлежитъ къ лучшимъ разсказамъ . Сологуба, но стихи онъ далъ прекрасные, какъ и можно было ждать отъ этого одинокаго мастера.
Я вижу,— выборъ былъ ошибкой,—
И кубокъ падаетъ, звеня,
A геній жизни отъ меня
Летитъ съ презрительной улыбкой.
Зато разсказъ Б. Зайцева ‘Заря’ принадлежитъ къ особенно плнительнымъ и былъ бы еще плнительнй, если бы мы не знали раньше Тургенева и Л. Толстого, причемъ кажется, что для дтскаго сознанія очень мало измнилось съ той поры въ сельской жизни. Разсказъ портятъ кляксы ‘поэтичности’, когда авторъ, забывая о впечатлніяхъ ребенка, излагаетъ свои собственныя раздумья по поводу этихъ впечатлній. Тогда обнаруживается напыщенность, отсутствія вкуса и плоскія общія мста.
Все идетъ, какъ слдуетъ, ребенокъ чувствуетъ и мыслитъ, какъ ему полагается, но вдругъ: ‘Не оттого ли все въ т дни — во время Эдема — казалось острымъ и дивнымъ, какъ божественный напитокъ?’ ‘Не тогда ли дается человку откровеніе природы?’ ‘Время молодой жизни, когда для дтей все сливается въ ласковый привтъ неба, воздуха, солнца’ и т. д. Къ счастью, такихъ отступленій немного. Гр. А. Толстой далъ широкую бытоописательную повсть ‘Заволжье’, гд нсколько сгущенными красками изображены поколнія отживающаго, одичавшаго дворянства, наводящія на достаточно печальныя мысли. Автору особенно удаются картины именно бытоописательныя, мста же боле психологическія, какъ напримръ сцена Сергя съ Врой сейчасъ посл того, какъ она дала согласіе на бракъ съ другимъ, значительно слабе. Намъ кажется, что выдумка тоже не принадлежитъ къ сильнымъ сторонамъ гр. Толстого, но въ этой повсти это не чувствуется, настолько обильный и интересный матерьялъ даетъ сама жизнь, описываемая авторомъ. Во всякомъ случа, эта повсть — произведеніе наиболе значительное въ сборник и можно только поздравить ‘Шиповникъ’ за такое ‘обновленіе вещества’, какъ привлеченіе гр. Толстого къ участію въ альманах. Намъ не совсмъ понятна умстность въ альманах прекраснаго разсказа Флобера, разв изъ подражанія сборникамъ ‘Знанія’, гд во время оно было помщено ‘Искушеніе’ того же Флобэра въ перевод того же Б. Зайцева, и такъ же всхъ удивило. Быть можетъ, мы подозрительны излишне, но намъ кажется, что ‘Шиповникъ’ однимъ глазомъ все-таки зазираетъ на путь, приведшій сборники ‘Знанія’ къ тому зениту, съ котораго эти послдніе медленно, но неизбжно сходятъ.
Во всхъ произведеніяхъ слдуетъ видть цль автора, чего онъ стремится достигнуть, a потому есть области, куда не со всми мрками можно приходить. И, скажемъ, тщетно и безплодно мы подходили бы съ мркой гармоніи и вкуса къ произведеніямъ, гд въ самомъ замысл, въ корню эти понятія отвергаются. И мы не примнимъ этихъ мрилъ къ книг С. Городецкаго, такъ какъ мы входимъ въ область.гд не считаются съ требованіями вкуса и размренности. Не ставимъ этого въ вину автору, но лишь отмчаемъ, что тутъ должны быть иные критеріи. Мы говоримъ главнымъ образомъ о повсти ‘Свтлая быль’, какъ наиболе значительной и характерной. Замыселъ совершенно не реалистическій, a идеалистично-символическій, параллель между Иванушкой и солнцемъ проведена слишкомъ схематично и грубовато, самый характеръ замысла напоминаетъ Л. Андреева и д’Аннунцо: та же міровая нереальность, тотъ же повышенный, высоко лирическій тонъ, то же стремленіе къ слпительности, та же отвлеченность отъ земли вопреки націонализму и, увы, та же неубдительность и фальшь.
Городецкій описываетъ не то, что есть, но что ему видится, и это не бда, бда въ томъ, что эти мечтанія не убдительны и фальшивы. И хотя авторъ увряетъ, что если земля есть, то и городъ Яркоульскъ есть, но мы посмемъ утверждать со своей стороны, что земля, конечно, есть, и городъ С.-Петербургъ есть, и въ немъ поэтъ С. Городецкій есть, и y него самыя размашистые мечтанія есть, но города Яркоульска нтъ, что такихъ старовровъ, что молились бы на колняхъ, по деревяннымъ (а не кожанымъ) четкамъ и ходили на базаръ за провизіей цлымъ семейнымъ шествіемъ — нтъ. Такъ что бытоописательной цнности эта повсть не иметъ и если авторъ, что и видлъ, то глазами, отуманенными мечтою — и считаться нужно съ нею одною. Разсказалъ онъ о ней крикливо и фальшиво, сбиваясь то въ Гоголя, то въ А. Ремизова, то въ А. Благо (только безъ его смлости), то въ Л. Андреева, то въ д’Аннунціо, то въ Печерскаго (въ его описательно-лирическихъ мстахъ) и не взлетла она какъ Жаръ-птица, a упала какъ Ванька-Летальщикъ, и мы надъ ней плачемъ, какъ надъ Иванушкой солнцемъ, потому что мы ждали и имли право ждать чуда и ‘свтлой были’, и не дождались ихъ.
Изъ остальныхъ разсказовъ намъ кажется удачне другихъ ‘Скопидомы’, хотя опять спеціально русскаго въ немъ не находимъ, a искали этого, потому что, отказавшись отъ требованій общей гармоніи и вкуса, мы должны желать завтныхъ мечтаній, широкой изобразительности и дйственности. Но жажда наша этой книгой не утолилась и закрываешь ее разочарованно и съ нкоторой досадой на автора.
Вотъ читатели г. Семенова-Волжскаго, вроятно, получатъ полное удовлетвореніе отъ его разсказовъ. Здсь все, какъ полагается: казаки стрляютъ, сыщики клеймятся, проститутки оправдываются, разсужденія самыя примитивныя и дтскія, и написано все это въ манер самой любезной ‘сознательному’ чтецу т.е. ‘никакъ’. Готовятся и второй, и третій томъ разсказовъ, вроятно такихъ же и, вроятно, и они найдутъ доступъ къ лнивымъ ушамъ и чувствамъ публики, такъ какъ два разсказика уже пущены по 5 коп., причемъ наиболе ‘жестокій’ и мелодраматическій (‘Родная кровь’) — распроданъ.
Книга размышленій г. Рукавишникова представляетъ собою какъ бы сознательный антиподъ только что разобранной. Но сознательное стремленіе быть антиподомъ какой бы то ни было книги и губитъ ‘Diarium’. Притомъ же проникнутыя маніей величія, пиическія вщанія г. Рукавишникова все-таки имютъ и образцы. Это нкоторыя страницы критическихъ сборниковъ Бальмонта и еще боле — изреченія Кузьмы Пруткова. Не можемъ удержаться, чтобы ни привести нкоторыхъ изреченій изъ этой далеко не скучной книги: ‘Мн жаль людей. По ихъ признанію имъ вка отрубали головы. Я не хочу этого. И въ крайнемъ случа позволю отрубить отъ себя туловище’. ‘Пушка къ бою детъ задомъ’. ‘Если человкъ, шедшій въ горахъ, сорвался и упалъ въ пропасть и лежитъ на дн, то онъ не упалъ ниже только потому, что дно случилось тамъ, гд оно случилось’.
Если, несмотря на нелпость, на позу полоумнаго, на комизмъ книги г. Рукавишникова, мы можемъ видть что-то за ней, то за тоненькой книжкой г. Алина мы увидимъ только отсутствіе вкуса, ложный путь и безпардонное ‘эстетство’ Вся книга — общее мсто ‘подъ Уайльда’, стихотворенье въ проз содержанія крайне идеалистическаго и не поэтическаго. Молодые поэты должны были бы каждое утро молиться: ‘не введи насъ неготовыми въ модернизмъ, эстетизмъ, символизмъ, a отъ стараго мы уже сами избавимся’. И чмъ выше, чмъ значительне то, что принимается какъ клише, тмъ оскорбительне вншняя поддлка.
Потому мы съ большою подозрительностью смотримъ на фактъ напечатанія въ передовомъ и хорошемъ провинціальномъ сборник ‘На Разсвт’ такихъ произведеній какъ ‘Ночныя поэмы’ Г. Чулкова и ‘Поздка въ Африку’, К. Петрова-Водкина. Вдь это — образцы далеко не для подражанія, a могутъ соблазнить многихъ, потому что подражать имъ до смшнаго нетрудно. Серьезному и тонкому писателю, Г. Чулкову мы не поставимъ въ вину слабую и совсмъ не ‘его’ поэму, но напечатаніе ея въ Казанскомъ сборник считаемъ поступкомъ опаснымъ и, можетъ быть, гршнымъ К. Петровъ-Водкинъ, примчательный художникъ, которому довелось побывать въ рдкихъ странахъ и который надленъ кром врнаго глаза и руки, еще и даромъ писанія, могъ бы сдлать что-нибудь боле занятное, подлинное, простое и впечатляющее, нежели французистые, претенціозные, обще-поэтическіе куски душевной исторіи’. Это тмъ боле досадно, что другіе участники сборника дали хорошіе стихи, нсколько случайные, но дльные и содержательные статьи и интересные рисунки. Мы не удивимся, если, принявъ ‘ночныя поэмы’ за образецъ, завтра въ Одесс, Харьков, Кіев г. Алинъ или кто другой напишетъ ‘Полуденную сказку’ и издастъ ее роскошно въ издательств ‘Папирусъ’ или другомъ какомъ, не мене изысканномъ.
Къ сожалнію излишняя ‘поэтичность’ и красивость нсколько портятъ стихи и пьесу г. Лебедева въ сборник ‘Ручьи’, въ общемъ не претендующемъ на большія новшества. Кром стиховъ и пьесы (сильное вліяніе Метерлинка) г. Лебедева, мы можемъ еще отмтить стихи г. Пекарскаго (‘На Литв’, ‘Вечеръ’) Меньше всего намъ понравились стихи г. (или г-жи?) Гафтъ, написанные притомъ не совсмъ по русски: ‘грудь перерывисто дышетъ’…
Конечно, одна правдивость и небрежность языка не длаетъ человка поэтомъ или беллетристомъ, это можно прослдить по книгамъ В. Башкина. Не возвращаясь къ уже прежде сказанному нами объ этомъ писател, мы можемъ только прибавить, что къ III тому приложенъ снова возмутительный некрологъ г. Арцыбашева, и привести нсколько примровъ языка автора. ‘Единственный зубъ смотрлъ изъ подъ безсильно отвисшей нижней губы’ (ст. 205). ‘Испорченный коричневый зубъ готовился огрызнуться, какъ, маленькое злое наскомое…’ ‘Старуха разбиралась въ куст, отмахиваясь отъ шиповъ’. И такъ сколько угодно. Почему знать русскій языкъ не ‘прогрессивно’ и не ‘сознательно’?
Издательство ‘Пантеонъ’ продолжая свою нсколько безсистемную, но крайне культурную и радостно-полезную дятельность, издало ‘Петеръ Шлемиль’ ‘Шамиссо’ въ художественномъ перевод П. Потемкина. Переводъ подкупаетъ простотою и даже простодушностью,— несмотря на нкоторую витіеватость тона,— столь подходящими къ этой чудесной исторіи.
Напрасно только уврять, что иллюстраціи понын здравствующаго Преторіуса, современны первому изданію повсти. Вроятно, въ новомъ нмецкомъ изданіи указано только на идентичность текста съ первымъ изданіемъ, а перенесеніе этой подлинности на рисунки всецло принадлежитъ уже рвенію и фантазіи русскихъ издателей. Во всякомъ раз, новый выпускъ книжекъ ‘Пантеона’ обрадуетъ всхъ любителей, хотя бы и знающихъ нмецкій языкъ.
За пять мсяцевъ этого года беллетристическій багажъ ‘Русской Мысли’ состоитъ (не считая двухъ длинныхъ переводныхъ романовъ Лилли Браунъ и Джона Гелсуорси) изъ большой повсти А. Тырковой ‘Ночью’, первой части романа Ремизова ‘Станъ Половецкій’, изъ разсказовъ З. Гиппіусъ, Ольги Форшъ, Киселева, Збышко, Тимковскаго, Б. Садовскаго и его же пьесы. Общій характеръ солидной скуки и извстной добросовстной срости нсколько разгоняется романомъ А. Ремизова и разсказомъ Б. Садовскаго. Повсть А. Тырковой, не плохо написанная, не возвышается тмъ не мене надъ общей текущей ‘беллетристикой’, обычной для толстыхъ журналовъ и въ этомъ отношеніи значительно ниже, скажемъ, Боборыкинскихъ повстей. Не касаясь разсказовъ Тимковскаго, Збышко и Киселева, мы отмтимъ свжій разсказъ г-жи Форшъ, достаточно обычный разсказъ З. Гиппіусъ и одинъ изъ лучшихъ разсказовъ Б. Садовскаго ‘Петербургская ворожея’, гд авторъ выказываетъ замтно большую зрлость, четкость фабулы и освобождается отъ накопленія историческихъ персонажей, каковымъ пріемомъ злоупотреблять авторъ очевидную склонность иметъ. Такъ, пьеса его: ‘Пущкинъ въ Москв’, милый но нсколько незначительный эскизъ, опять представляетъ собою свиданіе литературныхъ знаменитостей того времени, причемъ этотъ историческій пріемъ не изъ трудныхъ при современныхъ біографическихъ изысканіяхъ о Пушкин. Написана пьеса легкими, гибкими и пріятными стихами. Начало Ремизовскаго романа, не достигая блеска ‘Неуемнаго бубна’, отличается не совсмъ обычною для этого мастера стройностью и сдержанною планомрностью. Начато, какъ вступленіе къ широкой бытоописательной картин, почему не можетъ и не должно оцниваться само по себ. Во всякомъ случа ‘Станъ Половецкій’ — самое значительное произведеніе, помщенное въ ‘Русской Мысли’ за эти пять мсяцевъ. Изъ стихотворнаго матерьяла можно отмтить только отличные, первоклассные стихи В. Брюсова и его же переводы изъ римскаго поэта III—IV вв. Пентадія, плняюшаго насъ изысканностью формы. Довольно незначительные и скучноватые переводы или подражанія Бальмонта, среднее стихотвореніе Блока, два, три другихъ не останавливаютъ вниманія. Изъ литературныхъ статей кром примчательной статьи В. Брюсова о Пентадіи, мы укажемъ еще на ‘Навьи чары мелкаго бса’ К. Чуковскаго, какъ на наиболе полный и остроумныій разборъ творчества Сологуба. Г-жа Гуревичъ довольно сбивчиво и пространно излагаетъ, какъ она зашла въ тупикъ, изъ котораго даже ‘Аполлонъ’ вывести ее не въ силахъ и требуетъ отъ поэтовъ большей страстности. Мы вполн сочувствуемъ затруднительному положенію почтеннаго критика, но сомнваемся, чтобы задачей какого бы то ни было журнала было выводить страстно изъ тупика, забредшую туда, г-жу Гуревичъ.