Замтки о русской беллетристик
М. Кузминъ.
Заметки о русской беллетристике, Кузмин Михаил Алексеевич, Год: 1910
Время на прочтение: 4 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 9, 1910
XXX и XXXI сборники ‘Знанія’ (СПБ. 1910), ц. по 1 р.
Ольга Некрасова. Утро жизни, ром., т. I (СПБ), ц. 1 р. 50 к.
Е. Нагродская. Гнвъ Діониса (СПБ. 1910), ц. 1 р. 50 к.
Тэффи. Юмористическіе разсказы (изд. Шиповникъ, 1910), ц. 1 р. 25 к.
Юрій Слезкинъ. Картонный король (‘Прогрессъ’, СПБ. 1910), ц. 1 р.
Евг. Чириковъ. Плнъ страстей (Московское книг-во. 1910), ц. 1 р. 25 к.
Айзманъ. Разсказы, т. II (изд. ‘Знаніе’, СПБ. 1910), ц. 1 р.
Уже давно единственный интересъ сборниковъ ‘Знанія’ составляютъ появляющіяся тамъ произведенія М. Горькаго. Посл нкотораго паденія въ сборник 29-омъ, ‘Городокъ Окуровъ’ достигаетъ большой высоты въ двухъ слдующихъ выпускахъ, почти не опускаясь. Оттого ли, что при воспоминаніяхъ о жизни прошлой (эпизодъ ‘Городка’ — ‘Матвй Кожемякинъ’ происходитъ лтъ 40 тому назадъ) авторъ не былъ принужденъ тенденціозно описывать современную Россію, на которую издалека онъ можетъ смотрть пристрастно, оттого ли, что это ближе его таланту (вспомнимъ ‘ому Гордева’, дтство въ ‘Троихъ’), оттого ли, наконецъ, что эти части написаны въ боле счастливую минуту,— но помщенное въ 30-мъ и 31-мъ сборникахъ принадлежитъ не только къ лучшимъ страницамъ Горькаго, но и вообще къ очень примчательнымъ произведеніямъ бытоописательной литературы, которой былъ такъ богатъ прошлый годъ (‘Серебряный голубь’ А. Благо, повсти гр. А. Толстого, ‘Неуёмный бубенъ’ А. Ремизова). Интересно, что философомъ этой повсти и вообще крпкимъ элементомъ, противополагаемымъ ‘русской розни’, является татаринъ Шакиръ. Мы не можемъ не видть въ этомъ отголоска неискоренимой мечты о ‘добродтельномъ дикар’, мечты, имющей значеніе единственно какъ мечта, едва ли плодотворной и бодрящей. Какъ на Запад посл живительныхъ негритянокъ и индіанокъ явились чисто-экзотическія таитянки, такъ у насъ неудавшихся Толстовскихъ мужиковъ, Горьковскихъ босяковъ смнили татары, чукчи, лопари, ямкарки (Сб. ‘Знанія’, XXXI) и проч. инородцы. Но каждый разъ все съ меньшей увренностью смотришь на новоявленнаго обновителя. Можно надяться, что скоро переберутъ безуспшно вс народы и племена и будутъ сами устраивать свою жизнь, не ожидая спасительнаго дикаря, которому бы приносились въ жертву культурныя наслдства. Слдуетъ отмтить, что 30-ый сборникъ составленъ очень цльно, хотя и неожиданно по содержанію, такъ какъ въ трехъ произведеніяхъ изъ четырехъ дло идетъ о растлніи малолтнихъ (‘Городокъ Окуровъ’, ‘Заяцъ’, ‘Дв лстницы’). Конечно, этихъ темъ касаются съ обличительными цлями, но аккордъ получается, тмъ не мене, достаточно непредвиднный для сборниковъ ‘Знанія’. Мы не знаемъ, зачмъ помщенъ блдный и незначительный посмертный набросокъ Гарина, гд мамка насилуетъ гимназиста, такъ какъ онъ еще не представляетъ историческаго интереса и ужъ, конечно, не иметъ никакого художественнаго значенія. Длинная повсть г-жи Никифоровой съ неоднократными насиліями слишкомъ похожа на ‘Зимній день’ Лскова, причемъ содержаніе или, врне, краски этого и у Лскова растянутаго произведенія тутъ разбавлены разъ въ шесть къ явной невыгод повсти.
Г-жа Некрасова одушевлена самыми благородными стремленіями и на 374 стр. І-го тома своего романа, кром разсказа о невроятныхъ злоключеніяхъ своей героини, доказываетъ съ удивительной горячностью вредъ усиленной гимнастики, дтскихъ баловъ и катанія на конькахъ для двушекъ, достигшихъ половой зрлости. Попутно мы узнаемъ, что въ женскихъ учебныхъ заведеніяхъ ученицы моютъ только шею и грудь, но не ноги, и никогда не ходятъ въ баню,— вообще много полезныхъ свдній. Только напрасно облекать эту проповдь педагогической гигіены (науки очень почтенной) въ форму длиннйшаго романа, написаннаго невроятно напыщеннымъ ораторскимъ языкомъ съ назидательными отступленіями на каждомъ шагу.
‘Не встрчая въ ней отпора ни въ смысл физической силы, ни въ смысл жалобы, Агнія стала смотрть на нее съ торжествующимъ презрніемъ, какъ на безконечно малую и ничтожную величину’. ‘Мужской инстинктъ шелъ навстрчу тому, что становилось неизбжнымъ’. ‘Пошлость и обыденщина тмъ и ужасны, что он незамтно, тончайшею пылью входятъ и заволакиваютъ собою все свтлое, се прекрасное’. ‘О! матери и воспитательницы’ и т. д. Все сплошь написано такимъ стилемъ. Въ виду почтенности тезисовъ можно было бы посовтовать разослать эту книгу ‘матерямъ и воспитательницамъ’, при условіи, что он — женщины не смшливыя, терпливыя и не предъявятъ къ автору никакихъ художественныхъ требованій. Кром нихъ, едва ли кого-нибудь заинтересуетъ этотъ романъ.
Второй женскій романъ (Е. Нагродской) насъ неожиданно утшилъ. Написанный въ непривычной для русской публики манер французскихъ романовъ, живо и ярко, тактично и смло касаясь очень опасныхъ и современныхъ вопросовъ, онъ, кром того, производитъ впечатлніе большой пережитости. Мы не беремся утверждать, что все описанное пережито, но если есть выдумка, то она такъ правдоподобна, что впечатлнія не нарушаетъ, въ чемъ мы видимъ особенную заслугу автора. Не считая мелкихъ нсколько дешевыхъ ‘эстетичностей’ и самаго заглавія, такъ незаслуженно придающаго нкоторую претенціозность этой живой книг, мы не замтили особенныхъ погршностей и противъ вкуса. Помимо всего этого, книга г-жи Нагродской читается съ большимъ интересомъ, что по нашимъ временамъ уже немало значитъ. Мы можемъ только привтствовать автора.
Юморъ г-жи Теффи не принадлежитъ къ англійскому и еще мене къ американскому юмору. То-есть онъ не исходитъ отъ фантастическаго неправдоподобія или явной нелпости шаржа, а основывается лишь на карикатурномъ и подчеркнутомъ изображеніи бытовыхъ или типическихъ сценъ. Это тотъ же русскій юморъ, что мы встрчаемъ въ сценкахъ Лейкина, Горбунова и въ первыхъ разсказахъ Чехова. Почти вс разсказы написаны въ вид сценъ, будто предполагалось чтеніе съ эстрады. Мы не знаемъ, будетъ ли авторъ пробовать свои силы въ другихъ родахъ прозы, но и практикуя этотъ, онъ можетъ дать пріятный вкладъ въ подобную литературу, имя наблюдательность, веселость и литературный языкъ.
Юрій Слезкинъ, обладая несомнннымъ дарованіемъ, выступаетъ безъ барабаннаго боя и не желаетъ быть во что бы то ни стало новымъ и оригинальнымъ. Намъ это кажется очень успокоительнымъ признакомъ, тмъ боле, что мы не можемъ вспомнить ни одного русскаго автора, на кого бы г. Слезкинъ походилъ. Эти крошечныя миніатюры, всегда остро взятыя, даже когда он реалистичны, имютъ свою новизну и свое очарованіе. Съ удовольствіемъ мы можемъ замтить, что языкъ разсказовъ 1908—1910 годовъ замтно проще и крпче, чмъ таковой же отрывковъ, помченныхъ боле ранними годами. Хотя многіе разсказы (‘Дама въ синемъ’, ‘Госпожа’, ‘Нмой’, ‘Новелла») имютъ законченную и острую фабулу, но нкоторые кажутся слишкомъ подготовительными набросками. Характеръ свжести и нкоторой капризности подчеркивается еще вступленіемъ, романтическимъ и удачно задуманнымъ, которое служитъ какъ бы вншней рамкой всей книги. Разсказы украшены художникомъ Ващенко и изданы изящно.
Кто бы могъ подумать, что г. Чириковъ будетъ ‘стилизовать’, будетъ подражать модернистамъ, декадентамъ, стилизаторамъ и прочимъ ‘мальчикамъ безъ штановъ’, какъ онъ когда-то самъ не особенно печатно, но въ печати выразился?
Однако, послдняя книга г. Чирикова насъ убждаетъ въ томъ, что авторъ самъ пожелалъ стать въ положеніе, столь имъ осмянное.
Нужно сознаться, что эта попытка не увнчались успхомъ и дала самые плачевные результаты. И если г. Чириковъ ‘Плномъ страстей’ думаетъ дать урокъ А. Ремизову, а претенціозными, безвкусными ‘миніатюрами’ еще кому-нибудь, то онъ ошибается, потому что урокъ отъ этой книги, и довольно жестокій, можетъ получить только самъ авторъ. Невроятнымъ языкомъ разсказанная длинная канитель о монах еще не длаетъ легенды, а придуманные безъ вкуса отрывочки не длаютъ ‘миніатюръ’.
Разсказы же, какъ вс разсказы Чирикова — не хуже, не лучше. Скорй хуже. Славянскій языкъ ‘Плна страстей’ напоминаетъ духовныя рчи свтскихъ дамъ Лскова. ‘А вы и одного часа не возмогостели побдти’. Вроятно, кром автора, многіе сочтутъ эту книгу ‘новымъ словомъ», но къ новому слову она иметъ такое же отношеніе, какъ картинка съ конфетной коробки къ головкамъ Греза.
Что намъ сказать о разсказахъ Айзмана? Марка издательства вполн добропорядочная, погромы есть,— и… ,плыви моя гондола!’. Можетъ быть, мы ошибаемся и Айзманъ — всероссійскій писатель, какъ Шоломъ-Ашъ — всемірный геній, но пока мы предпочитаемъ оставаться при особомъ мнніи.