Замтки о русской беллетристик
——
М. Кузминъ.
Заметки о русской беллетристике, Кузмин Михаил Алексеевич, Год: 1910
Время на прочтение: 3 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 6, 1910
Георгій Чулковъ. Разсказы, книга вторая. Изд. ‘Шиповникъ’. 1910. Ц. 1 р. 25 к. Альманахъ — ‘Любовь’. Изд. ‘Нов. Журн. для всхъ’. 1910. Ц. 1 р. 25 к.
Вл. Муриновъ. Въ сумеркахъ жизни. Разсказы и очерки. Изд. ‘Жизнь для всхъ’. 1910. Ц. 1 р.
Если имя Георгія Чулкова было окружено нкоторой шумихой, газетною и журнальною бранью и насмшками, то все это касалось исключительно провозглашенной когда-то имъ теоріи ‘мистическаго анархизма’, a отнюдь не его художественныхъ произведеній.Какъ беллетристъ, г. Чулковъ пользуется извстностью незаслуженно скромною, что можно гадательно объяснить нжною сроватостью его красокъ, сдержанностью изображаемыхъ имъ чувствъ и суховатою простотою изложенія. Эти драгоцнныя, но обоюдоострыя свойства своего дарованія г. Чулковъ, очевидно, сознаетъ и утверждаетъ, такъ какъ во второй его книг значительно меньше, чмъ въ первой, лиризма въ стил Б. Зайцева, преувеличенной образности въ описаніяхъ природы и искусственно вымышленной фабулы. Авторъ не вполн избжалъ досадныхъ промаховъ въ такомъ же род, но они такъ немногочисленны, что не могутъ отнять y книги общаго характера сдержаннаго благородства, которое мы особенно цнимъ, ясно видя — черезъ блдныя краски, суховатыя слова и не всегда удачно выдуманную фабулу — какой-то восторженный трепетъ, тревожный и волнующій, какъ передутренній свтъ или сіяніе блой ночи.
Эти же достоинства длаютъ разсказъ Чулкова ‘амарь’, вмст съ ‘анекдотами’ гр. А. Толстого, лучшими въ сборник ‘Любовь’. Вообще этотъ сборникъ несравненно лучше сборника ‘Смерть’, и если издатели имли тайное намреніе соперничать съ альманахами ‘Шиповника’, то они значительно успли въ этомъ, такъ какъ лежащая передъ нами книга не только не хуже, но гораздо значительне многихъ сборниковъ ‘Шиповника’… несмотря на непремнное участіе въ этихъ послднихъ Л. Андреева.
Но самая мысль собирать художественныя произведенія подъ рубрику ‘Любовь’ намъ кажется боле чмъ странной. Можно подобрать разсказы о рабочихъ, о духовенств, о студентахъ, о сановникахъ, о сектантахъ — что я знаю?— наконецъ, ненависть, скупость, гордость, вс семь смертныхъ грховъ могутъ служить такой объединяющимъ мотивомъ, но любовь — кто же не пишетъ о любви? не всели написано ею и о ней? Почему же восемь разсказовъ, драма, стихотвореніе и статья — исчерпываютъ тему? Тема такъ широка и обща, что подъ ея флагомъ можно было бы пустить почти вс выходящія въ свтъ книги. Посл суховато-благороднаго разсказа Чулкова, интересныхъ, совсмъ по своему стилизованныхъ, анекдотовъ Ал. Толстого, наибольшій интересъ представляютъ нсколько туманныя, но острыя и подлинныя терцины А. Блока и, пожалуй, пьеса О. Дымова. Въ послднемъ произведеніи, содержащемъ много цнныхъ мелкихъ чертъ, авторъ задался цлью представить очень тонкую психологію четырехъ людей, отношенія которыхъ междусобою до того спутаны, осложненныя еще рожденіемъ ребенка, неизвстно кому принадлежащаго,— что сцпленія ихъ на протяженіи пяти дйствій кажутся читателю совершенно произвольными. Остальные авторы распадаются на дв группы: ‘чеховской’ школы (Б. Лазаревскій, Н. Архиповъ) и писателей съ претензіей на модернизмъ (П. Кожевниковъ, В. Гофманъ). Какъ ни скучна ‘Лиза’ Лазаревскаго, но все-таки читать ее мене тягостно, нежели современничающіе домыслы авторовъ второй группы, къ которой, увы, мы должны причесть и С. Городецкаго. Невроятная фабула съ оттнкомъ дешеваго гражданства, разсказаннаго импрессіоническимъ способомъ довольно сомнительнаго вкуса, — тмъ боле удручающе дйствуетъ, что это написано человкомъ, обладающимъ несомнннымъ дарованіемъ. Но что можно сказать, прочитавъ такое отступленіе: ‘Молчаливая ты двушка! Ты сомкнула тсно алокровныя уста и будто ничего не имешь сказать. Обманщица ты или скромница, но, вдь, на весь городъ, на вс города и на вс пустыни могла бы ты сейчасъ, раскинувъ, какъ блая пичуга острыя крылья, свои руки и поднимая въ небо голову, прекрасную сверкучими очами и невиннымъ лбомъ, прокликнуть свое свтлое, стремглавное свое и огневйное люблю’. Что скажешь и о послдней сцен, гд Нонна Николаевна, ‘вздрогнувъ, твердо подходитъ, какъ мстящая справедливость, и беретъ спиртовку. Синій хочетъ уйти. Она бросается ему навстрчу и сверху, властно, четкимъ движеніемъ льетъ ему на голову сверкающую золото-алую струю’.
Сказать объ этомъ нечего… само за себя говоритъ.
Какъ-то недавно была анкета, кажется, въ ‘Задушевномъ слов’, относительно дтскаго чтенія,— и совершенно неожиданно любимицей малолтнихъ читателей оказалась г-жа Чарская. Что же дало этому автору возможность сдлаться ‘властительницею думъ’? Намъ кажется, что фальшиво приторный тонъ повстей изъ жизни институтокъ, пепиньерокъ, просто свтскихъ и несвтскихъ двочекъ, идиллизація буржуазныхъ семей и слащавая гуманность — суть главныя приманки г-жи Чарской… Но мы вовсе не собираемся писать о г-ж Чарской, хотя на эту тему стоило бы поговорить всмъ, кому интересно развитіе дтскаго вкуса. Мы пишемъ о г. Муринов. Мы не удивимся, если, сдлавъ анкету среди сельскихъ и воскресныхъ учительницъ, фельдшеровъ и ‘сознательныхъ’ швеекъ, мы услышимъ о г. Муринов, какъ объ избранник. Слащавое изображеніе того, чмъ должно бы стать описываемое имъ общество, держаніе высоко знамени либерализма и суконный языкъ,— все даетъ право на распространеніе этой глубоко нехудожественной книг.