Замтки о русской беллетристик
Валентинъ Кривичъ.
Заметки о русской беллетристике, Кривич Валентин, Год: 1909
Время на прочтение: 5 минут(ы)
‘Аполлонъ’, No 2, 1909
Есть писатели-затворники. Они гордо, пусть даже просто самонадянно — что-жъ изъ этого?— замкнулись въ своихъ кельяхъ, чтобы молиться своимъ иконамъ, а на жизнь смотрть лишь черезъ сбои стекла, они ничего не ищутъ сами, эти одинокія души, они только ждутъ, чтобы отразить пришедшее — и то не все, а лишь нкоторое, избранное, — въ своемъ самоцвтномъ я.
Есть писатели — фотографы-моменталисты. Эти ничего не отражаютъ. Ихъ credo — степень чувствительности объектива, а тамъ — не все ли равно кого и что, воспользовавшись минутнымъ солнцемъ, удалось имъ защелкнуть своимъ быстрымъ и неразборчивымъ кодакомъ: уличную-ли драку, отправленіе-ли войскъ на Дальній Востокъ, влюбленную-ли пару на скамейк сквера, или, наконецъ, просто толстаго господина съ поднятой для шага ногой. Что же, и они имютъ свое мсто, а вещи ихъ могутъ быть иногда даже интересны, по крайней мр для любителей фотографіи…
Я бы ушелъ слишкомъ далеко за межи своихъ замтокъ, если бы сталъ говорить о всхъ разввающихся флагахъ современныхъ беллетристическихъ группъ,— вдь почти вс они будутъ все-таки на одномъ изъ этихъ береговъ. Но есть и особый родъ писателей: это ужъ на какомъ-то остров, что-ли… Имъ некуда идти, но зато они должны волноваться, потому что когда-то давно, кто-то большой и строгій неосторожно сказалъ имъ, что писатель, да еще русскій, обязанъ волноваться и возмущаться. И вотъ, время отъ времени, кто-нибудь изъ нихъ сочтетъ своей обязанностью, среди прочаго, — по чеховскому выраженію — ‘нарочно сочинить стихи про дурного городового’. Они давно отдлились, давно уже все ршили и давно уже все сказали. И все-таки, право, я люблю этихъ милыхъ, этихъ честныхъ и скучныхъ островитянъ, и когда въ длинный октябрьскій вечеръ я разрзалъ ‘Этюды’ М. Арцыбашева, новую книгу его разсказовъ, мн было весело предчувствовать, что сейчасъ пойдетъ ‘вся волнуясь на ходу’, молодая и красивая женщина, а потомъ — въ другомъ разсказ — ‘блое кружево капота’ будетъ обнажать ея ‘полные розовые локти’. Вдь это-же та самая, которую и раньше Арцыбашевъ столько разъ заставлялъ волноваться на ходу и обнажать полные розовые локти передъ демоническими взглядами царево-кокшайскаго сверхъ-человка и разныхъ другихъ знатоковъ… А когда я дошелъ до разсказа (‘Мужикъ и баринъ’, то уже заране зналъ, что если мужикъ будетъ худой и ‘похожій на комъ грязи’, то, логически, баринъ долженъ быть толстый, ‘въ чистой чесучовой пар’ и непремнно съ дворянской фуражкой на голов,.. что мужикъ будетъ становиться на колни, а баринъ гордо пить чай, купаться и читать газету… что голоднаго мужика выгонятъ, а сытаго барина убьютъ… Разв все это не строго логично? Я наврное зналъ, что въ объятіяхъ кого-нибудь изъ героевъ ‘Этюдовъ’ будетъ трепетать чье-нибудь ‘теплое тло’ — и, дйствительно, оно затрепетало на стр. 157, въ объятіяхъ карательнаго драгунскаго офицера, а потомъ, уже въ другомъ разсказ, офицеръ, махая блой перчаткой, будетъ счь и казнить невинныхъ людей. ‘Съ тхъ поръ, какъ у проститутки Сашки провалился носъ, и ея когда-то красивое и задорное лицо стало похоже на гнилой черепъ’ — смакуетъ Арцыбашевъ (начало разсказа ‘Счастье’) …’чтото хрустнуло, какъ разрубаемое мясо, что-то противно хлюпнуло и брызнуло на стну’ (‘Мужикъ и баринъ’) — сдавленно шепчетъ онъ, длая страшные глаза… а мн, право, не страшно, даже, пожалуй, хочется улыбнуться: кажется, я уже гд-то читалъ такое начало, про Сашку, едва-ли не въ чьей-то пародіи. И не страшно мн не потому, чтобы я былъ не чувствителенъ къ хаотическому кошмару современности, а потому, что здсь, у Арцыбашева вс эти насилія, убійства, разстрлы, надругательства надъ раздтыми на мороз проститутками — все это пріобртаетъ видъ чего-то ненастоящаго, какого-то ‘нарочно’, и вмсто правдиваго ужаса жизни я отлично вижу просто ручного и безвреднаго арцыбашевскаго ‘буку’. А вдь въ начал своего пути Арцыбашевъ написалъ ‘Смерть Ланде’, написалъ ‘Ужасъ’, отъ котораго дйствительно иногда становилось холодно…
Милые, честные, скучные островитяне… В. Муйжель. Его ‘Земнaя’ открываетъ собой беллетристическій отдлъ альманаха ‘Смерть’. И опять мы читаеамъ и про стараго больного мужика, и про старую измученную землю, и про то, какъ врилъ старый и больной мужикъ въ старую и измученную землю. И можно съ полной увренностью сказать, что въ какой-бы альманахъ ни пришли муйжелевскіе герои, всюду они обречены вздыхать тми же скорбными вздохами и врить въ измученную землю. Мужичья смерть… легко-ли?… а мужичья смерть у Толстого?
Разъ пришлось коснуться альманаха ‘Смерть’, то не лишнее будетъ сказать и о нкоторыхъ другихъ авторахъ его беллетристическаго отдла.
Беллетристика альманаха, несмотря на кажущуюся объединенность темой, вообще очень случайна, мстами безсильна, хотя и притязательна, мстами просто и откровенно скучна. Лучшая вещь — это ‘Западня’ Георгія Чулкова, разсказъ о сходящемъ съ ума человк, который въ свое время взялъ съ жены слово застрлитъ его въ ту минуту, когда болзнь станетъ несомннной, и приготовившаго уже заране записку самоубійцы. Здсь собственно нтъ грубаго факта смерти. Чуткій авторъ съ большимъ мастерствомъ оборвалъ нить разсказа въ самый моментъ поднятія рокового курка и не сказалъ намъ, будетъ ли поднятъ уроненный револьверъ,— но отъ этихъ сдержанныхъ и сильныхъ страницъ дйствительно ветъ неподдльной тоской смерти, тоской осужденности и отчаяніемъ обреченія.
Удался, мстами даже очень, Сергю Городецкому очеркъ ‘Спеціалисты’, т.е. могильщикъ и гробовщикъ, пьянствующіе на кладбищ, да еще запомнятся, пожалуй, нкоторыя отдльныя страницы В. Козлова (‘Лицо смерти’) Зато уже въ описаніи титаническихъ ‘Стрaдaній’ Н. Архипова, несмотря на то, что Смерть съ большой буквы склоняется во всхъ падежахъ, нтъ, кажется, ничего, кром ходульнаго пафоса короткихъ строкъ, восклицательныхъ знаковъ и многоточій. Остроумне всхъ поступилъ, пожалуй, Вл. Ленскій (‘Марія’). Онъ, по крайней мр, спокойно обезпечилъ себя интересной темой, взялъ ее почти цликомъ у Роденбаха (см. ‘Мертвый Брюгге’) — человкъ, потерявшій горячо любимую жену, сближается съ вншне похожей на нее проституткой и въ угар бредовыхъ иллюзій хочетъ вернуть утраченное. Вмст съ темъ Вл. Ленскій взялъ ужъ заодно и нкоторыя характерныя детали трактовки: напр., переодваніе новой женщины въ платье покойной…
‘Отъ смерти къ жизни’, Евгеній Лyндбергъ. Это имя еще не примелькалось намъ ни въ журналахъ, ни въ альманахахъ, но за то въ 09 г. Е. Л. выпустилъ въ свтъ цлыхъ дв книги: ‘Мои Скитанія’ и ‘Разсказы’. Этотъ — любитъ жизнь, и ‘Скитанія’ — очень характерная для него книга. ‘Мн вздумалось пойти изъ Крыма домой, въ Петербургъ…… И какъ хорошо было идти!’ И вотъ, въ пыльныхъ деревняхъ, подъ старыми березами Екатерининскихъ шляховъ, на сн случайныхъ ночлеговъ — онъ жадно и торопливо закоситъ въ записную книжку встрчи и псни своихъ капризныхъ скитаній. У него нтъ, да и не можетъ быть, съ собой плана. Петербургъ? Да, Петербургъ. Но вдь онъ еще далеко, а пока — широкое и горячее, звенящее ласточками небо и прелесть невдомыхъ дорогъ… И дйствительно, въ ‘Моихъ скитаніяхъ’ есть немало милыхъ и поэтическихъ страницъ. Но вдь все-таки это записная книжка, и только записная книжка, и зарисовывалось въ ней только то, что могъ умстить на ея маленькихъ листкахъ маленькій дорожный карандашъ, а когда Лундбергъ съ этой-же книжечкой и этимъ-же карандашемъ подошелъ къ разсказамъ, то оказалось, что этого мало, что ему или нечего сказать, или хочется сказать больше, чмъ онъ можетъ. Одн ‘Старухи’ останавливаютъ вниманіе въ книг его разсказовъ.
Въ октябрьскомъ ‘Нов. Ж. для всхъ’ гр. Алекс. Н. Толстой выступилъ съ довольно большимъ разсказомъ ‘Архипъ’, разсказъ интересно задуманъ и своезвученъ. У графа А. H. Толстого есть и свои слова и свои краски. Въ разсказ чувствуются эти ‘степныя дали, незженныя дороги и забытые курганы’, въ тишин которыхъ разыгрывается темная драма трехъ сплетенныхъ жизнью людей — конокрада, его отца-кучера и помщика.
Къ минусамъ разсказа должна быть отнесена его неровность: въ иныхъ мстахъ авторъ безпричинно ускоряетъ шаги, и тогда языкъ его длается отрывочнымъ и не рельефнымъ — такъ смята, напримръ, заключительная сцена убійства — хотя въ общемъ ‘Архипъ’ все-таки нсколько растянутъ.
Увы, краткость — удлъ немногихъ…