ЗАМТКИ О ‘РУСАХЪ’ ИБНЪ-ФАДЛАНА И ДРУГИХЪ АРАБСКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ.
ЗАМТКИ О ‘РУСАХЪ’ ИБНЪ-ФАДЛАНА И ДРУГИХЪ АРАБСКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ.
——
——
В. Стасовъ.
‘Журналъ Министерства Народнаго Просвещенія’, No 8, 1881
Заметки о ‘руссах’ Ибн-Фадлана, Стасов Владимир Васильевич, Год: 1881
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Знаменитый Френъ, печатая, въ 1823 году, впервые арабскій текстъ Ибнъ-Фадлана, вмст съ переводомъ своимъ и изслдованіемъ, говоритъ въ предисловіи: ‘О виднныхъ Ибнъ-Фадланомъ (собственными глазами) Русахъ онъ сообщаетъ такое обстоятельное описаніе, какого мы нигд боле не встрчаемъ, и которое въ то же время выказываетъ въ немъ добросовстнаго я внимательнаго наблюдателя. Онъ говоритъ о ихъ тлосложеніи, одежд, вооруженіи, женскихъ украшеніяхъ, рисуетъ ихъ нравы и обычаи, указываетъ на существованіе у нихъ письменности, знакомитъ насъ съ предметами ихъ торговли, съ ихъ религіозными обрядами, я вмст съ тмъ, представляетъ живую, необыкновенно интересную картину ихъ похоронныхъ обрядовъ. И что особенно замчательно и важно въ отношенія происхожденія Руси — во всей той картин, которую представляетъ намъ арабскій писатель о положеніи Русовъ на Волг, во время Игоря, сына Рюрикова, мы снова находимъ Норманновъ, какъ ихъ описываютъ, около того же самаго времени, франкскіе и англійскіе писатели, и видимъ, какъ Арабъ точно будто протягиваетъ ямъ руку на Восток. Вслдствіе всего этого, разказъ Ибнъ-Фадлана становится безцннымъ источникомъ для древнйшей русской исторіи’… {Frhn, Ibn-Foszlan, 8. LVII—LVIII.}
Въ теченіе боле чмъ полустолтія, прошедшаго съ тхъ поръ, у насъ никогда не уменьшалось высокое понятіе о достоинствахъ и значенія разказовъ Ибнъ-Фадлана. И это по всей справедливости, потому что Арабъ этотъ, дйствительно видвшій собственными глазами страны и народы на Волг (что наврядъ ли можно сказать про всхъ остальныхъ арабскихъ писателей, до сихъ поръ извстныхъ), описываетъ виднное съ такою подробностью, добросовстностью, живостью и картинностью, какимъ не много можно сыскать примровъ между его соплеменниками, писавшими о Восток Европы девять столтій тому назадъ. Эти разказы его совершенно справедливо могутъ быть названы и безцнными, и несравненными. Поэтому-то очень понятно, что вс наши историки и изслдователи, никогда не сомнваясь въ правдивости и достоврности Ибнъ-Фадлана, постоянно черпали широкою рукою въ описаніяхъ его и вносили въ свое изложеніе множество характерныхъ и въ высшей степени важныхъ этнографическихъ чертъ.
Но вотъ что любопытно. Разказы Ибнъ-Фадлана оказывались постоянно пригодными и для нашихъ норманнистовъ, и для нашихъ славистовъ. Покуда у насъ безраздльно царствовала система, признававшая норманнское происхожденіе Руси, наши историки, подобно Френу, находили, что въ картин, начерченной Ибнъ-Фадланомъ, везд подъ именемъ ‘Русовъ’ присутствуютъ Норманны, или по крайней мр такіе Русскіе, у которыхъ явно чувствуется сильнйшее преобладаніе норманнскихъ нравовъ, обычаевъ и бытовыхъ подробностей. Это они доказывали множествомъ сличеній. Впослдствіи, когда явилась оппозиція норманнской теоріи, новые писатели и изслдователи, доказывая полное славянство ‘Руси’ и ‘Русовъ’, находили въ свою очередь у Ибнъ-Фадлана все только такіе элементы и такія подробности быта, нравовъ и обычаевъ, которые доказывали несомннное славянство того народа, о которомъ шла рчь у арабскаго писателя.
Я нисколько не имю въ виду касаться вопроса ‘о происхожденіи Руси’. Для этого необходимы такія сложныя изслдованія филологическія, географическія, историческія и археологическія, которыя не въ моихъ средствахъ. Но, давно уже интересуясь разказами Ибнъ-Фадлана, привлекавшими меня характерностью, оригинальностью и картинностью заключавшихся въ нихъ бытовыхъ подробностей, я постоянно разсматривалъ ихъ часть за частью и пришелъ къ тому убжденію, что на нихъ смотрятъ съ точки зрнія далеко неудовлетворительной.
Мн казалось, что большинство нашихъ изслдователей подвергало точному и подробному разсмотрнію лишь меньшинство данныхъ Ибнъ-Фадлана, и притомъ вовсе не самыхъ важныхъ. Мн казалось, что многія изъ наиболе значительныхъ и характерныхъ элементовъ въ разказахъ Ибнъ-Фадлана оставались безъ анатомированія, и свднія о нихъ только повторялись буквально за авторомъ. Мн казалось, что если полная достоврность фактовъ Ибнъ-Фадлана несомннна, то это еще не значитъ, чтобы тотъ народъ, у котораго эти нравы и обычаи существуютъ, былъ непремнно ‘Русскій народъ’, только потому, что арабскій писатель называетъ его ‘Русами’.
Напротивъ, этнографическіе доводы этому-то и препятствуютъ: чмъ больше всматриваешься въ этнографическую сторону дла, тмъ больше приходишь къ убжденію, что въ ‘Русахъ’ какъ самого Ибнъ-Фадлана, такъ и другихъ арабскихъ писателей (впрочемъ несравненно мене его подробныхъ и обстоятельныхъ), не присутствуетъ ничего не только русскаго или вообще славянскаго, но въ большинств случаевъ даже и норманнскаго, хотя сходства съ подробностями скандинавскими во всякомъ случа больше. Этимъ-то соображеніямъ и посвящены настоящія замтки. Только предваряю своего читателя: я не беру на себя разсмотрть и объяснить ршительно вс подробности, встрчаемыя у Ибнъ-Фадлана и у другихъ авторовъ. Для этого еще недостаточно удовлетворительны, въ настоящее время этнографическія изслдованія о народахъ, населяющихъ Россію: одни изъ тхъ народовъ, которые нужны были бы для сравненій по настоящему вопросу, сильно обрусли и потеряли почти вс древнія національныя свои особенности, другіе — все еще слишкомъ мало были наблюдаемы и описаны.
Подлежащій разсмотрнію матеріалъ я расположу здсь не въ томъ случайномъ порядк, какъ онъ представляется у Ибнъ-Фадлана, сообразно съ теченіемъ его разказа, а въ порядк систематическомъ, конечно — въ настоящемъ случа боле пригодномъ.
I. Религіозные обряды. ‘Во время прибытія судовъ Русовъ къ якорному мсту’, говоритъ Ибнъ-Фадланъ,— ‘каждый изъ нихъ выходитъ, имя съ собою хлбъ, мясо, молоко, лукъ и горячій напитокъ, подходитъ къ высокому вставленному столбу, имющему лицо, похожее на человческое, а кругомъ его малыя изображенія, позади этихъ изображеній вставлены въ землю высокіе столбы. Онъ же подходитъ къ большому изображенію, простирается передъ нимъ и говоритъ: ‘О, господине, я пришелъ изъ далека, со мною двушекъ столько-то и столько-то головъ, соболей столько-то и, столько-то шкуръ’, пока не упомянетъ все, что онъ привезъ съ собою изъ своего товара. Затмъ говоритъ: ‘Этотъ подарокъ принесъ я теб’, и оставляетъ принесенное имъ предъ столбомъ, говоря: ‘Желаю, чтобы ты мн доставилъ купца съ динарами и диргемами, который купилъ бы у меня все, что желаю продать, и не прекословилъ бы мн во всемъ, что я ему ни скажу’. Посл того онъ удаляется. Если продажа бываетъ затруднительна, и время ея продолжается долго, то онъ возвращается съ другимъ подаркомъ во второй, въ третій разъ, и если желаемое имъ все еще промедляется, то онъ приноситъ одному изъ тхъ малыхъ изображеній подарокъ и проситъ его о ходатайств, говоря: ‘это жены господина нашего и его дочери’, и онъ не пропускаетъ ни одного изображенія, котораго не просилъ бы и не молилъ бы о ходатайств, и не кланялся бы ему униженно. Часто же продажа бываетъ ему легка, и когда онъ продастъ, то говоритъ: ‘Господинъ мой исполнялъ мое желаніе, должно вознаградить его за то’. И беретъ онъ извстное число рогатаго скота и овецъ, убиваетъ ихъ, часть мяса раздаетъ бднымъ, остальное же приноситъ и бросаетъ предъ большимъ столбомъ и малыми, его окружающими, и вшаетъ головы рогатаго скота и овецъ на столбы, вставленные въ землю, а когда настаетъ ночь, то приходятъ собаки и съдаютъ это. Тотъ, который это сдлалъ, говоритъ: ‘Мой господинъ соблаговолилъ ко мн и сълъ мой подарокъ’ {Гаркави, Сказанія мусульманскихъ писателей о Славянахъ и Русскихъ, стр. 95.}.
Въ настоящемъ разказ дв самыя характерныя особенности: 1) идолы и поставленные сзади ихъ столбы, 2) отношеніе молящагося къ богамъ. Такіе идолы, какіе здсь описаны, представляютъ очень характерную особенность. Это идолы, состоящіе изъ столбовъ, съ однимъ только человческимъ лицомъ, отесаннымъ изъ дерева, идолы безъ рукъ и безъ ногъ. Подобнаго рода изображенія божествъ встрчаются только у народовъ, стоящихъ на самой низкой степени религіознаго развитія, еще недалекой отъ фетишизма. Всего чаще ихъ можно найдти у народовъ еще совершенно дикихъ. Было, конечно, время, когда подобные идолы существовали и въ Скандинавіи. Но это было только въ древнйшую эпоху. ‘Деревянный столбъ съ вырзанною на немъ головою божества или животнаго’, говорить Вейнгольдъ,— ‘былъ простйшимъ изображеніемъ, которому благочестивый отецъ семейства отдавалъ подъ покровительство свой домъ. Но въ мстахъ общественнаго богопочитанія этимъ уже не довольствовались въ то время, когда искусство стало развиваться: тогда старались представлять цлую фигуру высшихъ существъ, создаваемыхъ фантазіей’ {Weinhold, Altnordisches Leben, S. 419.}. Въ X вк, когда былъ ни Волг Ибнъ-Фадланъ, Скандинавы давно уже не стояли на степени грубыхъ дикарей, ихъ миологія была уже въ полномъ разцвт, искусство также, и если сказанія о похожденіяхъ и дяніяхъ скандинавскихъ боговъ образовывали уже цлыя поэмы, цлыя исторіи, то и изображенія этихъ боговъ давнымъ давно возвысились до той степени если не художественности, то хоть развитости, при которой немыслимы уже едва отесанные столбы, стояице на открытомъ воздух, съ однимъ только обозначеніемъ лица и съ полнымъ отсутствіемъ рукъ и ногъ, хотя бы только самыхъ грубыхъ. Конечно, мы не можемъ представить теперь языческихъ образцовъ національно-скандинавской, то-есть, деревянной скульптуры и архитектуры. Все, что извстно въ этомъ род, не восходитъ за предлы XII — ХИ вка, когда введено въ Швеціи и Норвегіи христіанство. Но и христіанскія церкви, и христіанская скульптура этихъ вковъ показываютъ уже такую степень развитости, для достиженія которой нужны были, конечно, многія и многія столтія {Dahl, Denkmale einer sehr ausgebildeten Holzbaukunet in Nowegen, атласъ.}. ‘Внутри такихъ храмовъ’, говоритъ Вейнгольдъ,— ‘стояли идолы, которые, судя по разказамъ легендъ и остаткамъ древнихъ деревянныхъ скандинавскихъ работъ, могутъ почитаться счастливыми подражаніями человческихъ фигуръ’. И дйствительно, христіанская скульптура XII и XIII вковъ въ Швеціи и Норвегіи полна языческихъ мотивовъ и подробностей несравненно боле древней эпохи, чмъ XII — XII вка, то-есть, времени по крайней мр X вка, а везд тутъ уже цлыя пропасти отдляютъ эти изображенія отъ безформенныхъ младенческихъ истукановъ, описываемыхъ Ибнъ-Фадланомъ. Сверхъ того, нкоторыя скульптурныя произведенія, сохраняемыя въ Копенгагенскомъ музе и приписываемыя X вку, а также описанія сагъ, заставляютъ предполагать очень высокую степень развитія скандинавской скульптуры въ эту эпоху {Weinhold, Altnordisches Leben, 8. 431—423.}.
Бел и затмъ обратиться къ Славянамъ, будто бы разумемымъ у Ибнъ-Фадлана подъ именемъ ‘Русовъ’, то раньше всего надо спросить: о какихъ Славянахъ мы будемъ говорить здсь — о Славянахъ западныхъ, или восточныхъ? Если считать, что у Ибнъ-Фадлана рчь идетъ о Славянахъ западняхъ, то у нихъ, дйствительно, несомннно были около X вка деревянные идолы (о которыхъ современныя извстія встрчаются у Видукинда, Титмара и Массуди, а позднйшія — у Адама Бременскаго, Гельмольда и Саксона грамматика). Но вопервыхъ, они всегда стояли въ храмахъ, а вовторыхъ, изображали боговъ посредствомъ цльныхъ человческихъ фигуръ, съ руками и ногами, втретьихъ, вс они описываются, какъ произведенія очень искусныя {Цитатъ не привожу: он слишкомъ извстны.}. Оно и понятно: у Балтійскихъ Славянъ, подъ вліяніемъ германскаго и скандинавскаго элемента, съ которымъ они такъ часто и такъ долго были въ соприкосновеніи, развилась миологія съ выработанною, вполн развитою личностью боговъ и со жрецами, какихъ вовсе никогда не было у восточныхъ Славянъ. ‘Въ сфер религіозной’, говоритъ Гильфердингъ,— ‘Балтійскіе Славяне усвоили себ германское начало личности и внесли его какъ въ міръ своихъ боговъ, такъ и въ кругъ отношеній человка къ этому міру, въ область собственно миологіи и въ область языческаго своего богослуженія. Миологію свою они сдлали антропоморфическою, богослуженіе — принадлежностью касты жрецовъ’ {Исторія Балтійскихъ Славянъ, стр. 169.}. Жрецы и храмы составляютъ въ нашемъ вопрос признакъ очень важный. Они были на лицо у всхъ народностей Германскаго племени и отсутствовали у народовъ Славянскаго племени. Если же они существовали у Балтійскихъ Славянъ, то именно только вслдствіе соприкосновенія этихъ послднихъ съ германскимъ элементомъ, и потому являлись какъ бы ‘измною’ основнымъ славянскимъ привычкамъ и воззрніямъ.
Изъ всего сказаннаго слдуетъ, кажется, неоспоримо то, что если бы т Русы, которыхъ Ибнъ-Фадланъ видлъ на Волг) были Балтійскіе Славяне, или Скандинавы, то совершенно иначе происходило бы ихъ моленіе, чмъ описываетъ его арабскій писатель: идолы ихъ стояли бы не на открытомъ воздух, а въ какомъ-нибудь храм, хотя бы самомъ незатйливомъ, эти идолы изображали бы собою полныя человческія фигуры, и наконецъ, не сами прізжіе купцы приносили бы имъ жертвы, а — жрецы.
Что касается восточныхъ Славянъ, то цервое, почему трудно признать за нихъ Ибнъ-Фадлановыхъ ‘Русовъ’, это — малое количество идоловъ, которое было у нихъ въ обращеніи. До князя Владиміра у нихъ идоловъ вовсе не было (только тогда, говоритъ Несторъ, ‘Русская земля осквернилась кровавыми требами’, ихъ не было, значитъ, до тхъ поръ). Тотъ Перунъ и тотъ Волосъ ‘скотій богъ’, которыми клялись нкоторые воины Олега при заключеніи мира съ Греками, явно были боги Варяговъ, а не Славянъ. Со временъ Владиміра извстны, конечно, идолы, Перуна, Хорса, Дажбога, Стрибога, Симаргла, Мокоши, и они стояли вн храмовъ, на чистомъ воздух (‘на холму’, говоритъ Несторъ), и этимъ богамъ приносились жертвы безъ всякихъ жрецовъ, самими молящимися. Но это уже все были боги поздніе (большею частью заимствованные отъ Персовъ или Финновъ), и во всякомъ случа у нашихъ восточныхъ Славянъ ничего не извстно про цлыя ‘семейства истукановъ’, какія упоминаются у ИбнъФадлана. Притомъ, ни изъ чего нельзя заключить, чтобъ это были идолы, состоящіе изъ столба съ одною головою, безъ рукъ и безъ ногъ.
Но если бы даже оставить въ сторон всю совокупность этихъ фактовъ, кладущихъ такое различіе между Норманнами, западными и восточными Славянами, съ одной стороны, и Ибнъ-Фадлановыми ‘Русами’ — съ другой, несомнннымъ остается то, что у послднихъ существовала одна очень важная и характерная подробность богослуженія и жертвоприношенія, которой у первыхъ вовсе не было: это — столбы, поставленные вокругъ идоловъ и назначенные для развшиванія остатковъ жертвоприношенія. Существуй что-нибудь подобное у Норманновъ или Славянъ, наврное хоть одинъ бы изъ писателей, повствовавшихъ о нихъ, упомянулъ о томъ при описаній храмовъ или мстъ богопоклоненія. Но, кром Ибнъ-Фадлана, мы нигд не встрчаемъ этой подробности. А между тмъ, это подробность очень важная, которую мы ниже встртимъ въ большомъ распространеніи у народовъ совершенно другаго племени.
Взглянемъ теперь на отношеніе молящихся къ божеству. Отношеніе это у всхъ вообще Арійскихъ народовъ, въ томъ числ у Скандинавовъ и у Славянъ, имло всегда двойной характеръ: молящійся относился къ своему божеству либо съ просьбой, либо съ благодарностью, съ прославленіемъ {Grimm, Deutsche Mythologie, I-r B., Capitol III, Gottesdienst.}. Въ настоящемъ случа мы встрчаемъ что-то еще другое: молящіеся купцы изъ Русовъ, виднные Ибнъ-Фадланомъ на Волг, будучи довольны своею продажей, говорили, что ‘господинъ мой исполнилъ мое желаніе, надо наградить его за это’. ‘Награжденіе боговъ’, то-есть, отношеніе уже не какъ низшаго къ высшему, а какъ равнаго къ равному, или даже высшаго къ низшему, — это такое отношеніе, какого мы никогда не встрчаемъ ни у Скандинавовъ, ни у Славянъ, будь они восточные или западные. Черта очень важная.
II. Погребальные обряды. Эти обряды были многочисленны и очень многосложны у Русовъ, но разказу Ибнъ-Фадлана. Я не имю возможности объяснить ихъ вс, не стану также разсматривать т ихъ подробности, которыя встрчаются у многихъ другихъ еще народовъ, какъ европейскихъ, такъ и азіатскихъ, какъ-то: неумренное питье опьяняющихъ напитковъ, сожженіе умершаго вмст съ принадлежавшими ему рабами и оружіемъ, и наконецъ, умерщвленіе при этомъ равныхъ животныхъ (тризна по умершемъ), но обращу особенное вниманіе на такія подробности, которыхъ не встрчается въ погребальныхъ обрядахъ у европейскихъ народовъ, въ томъ числ и у Норманновъ и Славянъ. Многія изъ нихъ были оставлены нашими изслдователями безъ вниманія, но однакоже, придаютъ обычаямъ народа, описываемаго Ибнъ-Фадланомъ, совершенно особенную окраску и физіономію.
‘Посл смерти внятнаго Руса’, разказываетъ арабскій писатель,— ‘его положили въ могилу и накрыли крышкой, въ продолженіе десяти дней, пока не кончили кроенья и шитья одежды его’… Когда насталъ день погребенія, пришли къ могил, сняли землю съ дерева (крыши), равно какъ самое дерево, и вынули мертвеца. Потомъ его одли въ новое, нарочно сшитое платье, надли ему на голову мховую танку, понесли въ палатку, которая находилась на лодк (вытащенной изъ воды на берегъ я подпертой бревнами), посадили его на коверъ (покрывавшій скамью) и подперли его подушками’.. Затмъ, когда двушка, пожелавшая умереть вмст со своимъ бывшимъ господиномъ, уже приготовлялась къ смерти: Ей подали курицу, она отрубила ей головку и бросила ее, курицу же взяли и бросили въ судно’. Въ то же время, поднимаясь нсколько вверхъ, на карнизъ, и стоя ногами на рукахъ мужчинъ, она говорила: Вотъ вижу отца моего и мать мою! Вотъ вижу всхъ умершихъ родственниковъ сидящими! Вотъ вижу моего господина сидящимъ въ раю!’ Затмъ старуха, носящая названіе ангела смерти’ и распоряжавшаяся всми погребальными обрядами, начиная отъ кройки платья мертвецу и другими приготовленіями и кончая умерщвленіемъ рабыни, пожелавшей умереть вмст со своимъ господиномъ, втянула, эту послднюю за голову въ палатку на лодк, гд находился мертвецъ, и тогда старуха, называемая ангеломъ смерти’, надла ей нашею веревку, противоположные концы которой она дала двумъ мужчинамъ, чтобъ они тянули, подошла съ большимъ ширококлиннымъ кинжаломъ и начала вонзать его между реберъ ея и вынимать вонъ, а т двое мужчинъ душили ее веревкой, пока она не умретъ’. Посл того, трупъ покойнаго преданъ былъ сожженію вмст со всмъ положеннымъ къ нему въ лодку, и затмъ, наконецъ, построили на томъ мст что-то подобное круглому холму и вставили въ середину большое дерево’ {Гаркави, стр. 96—101.}. Вс эти подробности (кром лодки, о которой ниже) чужды не только Скандинавамъ и Славянамъ, но и вообще европейскимъ народамъ.
Погребеніе или сожиганіе съ мховою шапкой на голов нигд намъ не встрчается, ни у Норманновъ, ни у Славянъ. У этихъ послднихъ, единственное исключеніе, мн извстное, представляетъ одинъ рисунокъ въ рукописи XIV вка: ‘Сказаніе о св. Борис и Глб’, находящейся въ библіотек синодальной типографіи въ Москв: здсь убитаго князя Бориса везутъ хоронить, одтаго въ полный княжескій костюмъ и съ мховою шапкой на голов {Сказаніе о св. Борис и Глб, изд. И. Срезневскій. С.-Пб., 1860, стр. 79.}. Но такое изображеніе даже и въ этой рукописи составляетъ какое-то совершенно особенное исключеніе: на равныхъ другихъ листахъ этой самой рукописи нарисованы другія погребенія и изображены другіе покойники {Такъ напримръ, стр. 67: умершій отецъ князя Святополка) стр. 93—94: умершій князь Глбъ, стр. 105: похороны князя Глба.}, но нигд у умершихъ и погребаемыхъ нтъ шапокъ на голов. Всего вроятне, шапка на голов Бориса есть только знакъ княжескаго достоинства и замняетъ корону.
Другая подробность — помщеніе покойнаго ‘въ сидячемъ положеніи’, на ковр, покрывающемъ скамью, и подпертымъ подушками, а также состояніе въ раю, ‘въ сидячемъ же положеніи’, родителей и родственниковъ убиваемой при похоронахъ двушки.
Народы Арійскаго племени, даже въ начал среднихъ вковъ, никогда не хоронились въ сидячемъ положеніи. Карлъ Великій, посаженный въ своемъ склеп мертвымъ, Сидъ, мертвымъ помщенный въ церкви въ сидячемъ положеніи, — необычайныя исключенія. Притомъ замтимъ, Сидъ похороненъ такъ по собственному завщанію. Что касается Славянъ, то правда, въ Лаврентьевской лтописи не разъ говорится о томъ, что тло умершаго или убитаго князя помщено было на ковр и обернуто имъ, но всегда въ лежачемъ, а не въ сидячемъ положенія. Такъ напримръ, въ 977 году, тло князя Олега, посл его смерти, ‘положити на ковр’, въ 1015 году, тло князя Владиміра Святаго ‘обертвше въ коверъ, въвложьше на сани, поставити въ святй Богородиц’, въ 1097 году, подосланные убійцы, полагая, что убили князя Василько, ‘и на ковр вовложипіа на кола яко мертва’, въ 1175 году, великій князь Андрей Боголюбскій, посл убіенія его, точно также былъ положенъ на ковр и обернутъ имъ {Лаврентьевская лтопись, изд. 1872 г., стр. 73, 127, 261, 350.}. Вообще говоря, Русскіе въ т времена сидли на коврахъ. Исключеніе составляютъ князья. Такъ въ Лаврентьевской лтописи сказано, что въ 1100 году князь Владиміръ Мономахъ говорилъ князю Давиду Игоревичу: ‘ты сидишь съ братьею своею на одномъ ковр’ {Лаврентьевская лтопись, стр. 283.}: здсь явно говорится не о ковр, положенномъ на землю, а покрывающемъ тронъ или престолъ.
Подушка въ обиход восточныхъ Славянъ — заимствованіе позднее. Въ нашихъ лтописяхъ и коренныхъ народныхъ преданіяхъ нигд не упоминается подушка, въ теченіе первыхъ столтій существованія Русскаго народа, между тмъ какъ на запад она давно уже была въ употребленіи. Конечно, фрески церквей и миніатюры рукописей представляютъ намъ Христа, евангелистовъ, Богоматерь и другія религіозныя лица сидящими на престолахъ и креслахъ съ подушками (одни изъ самыхъ раннихъ изображеній подобнаго рода — евангелисты ‘Остромірова евангелія’, Христосъ ‘Святославова Сборника’ и фрески Софійскаго собора въ Кіев) {Святославовъ Сборникъ — въ изданіи Общества любителей древней письменности, кіево-софійскія фрески въ Русскихъ древностяхъ, изд. Прохоровымъ, годъ 1871, книга 2-я.}, но здсь мы имемъ передъ глазами только буквальное повтореніе византійскихъ образцовъ, нисколько не доказывающихъ существованія и въ Россіи изображенныхъ тутъ предметовъ быта. Собственно большинству Русскаго народа подушка на столько была всегда чужда, что рисунки рукописей даже XIV и XV вка представляютъ обыкновенно всхъ князей, съ ихъ семействами и гостями, сидящими просто на деревянныхъ стульяхъ, креслахъ или скамьяхъ, безъ всякой постилки. Такія фигуры, какъ напримръ, миологическая фигура на кресл съ подушкой, и съ подушкой же подъ ногами, изображенная въ одной изъ заглавныхъ буквъ русскаго Евангелія 1270 года, изъ Румянцевскаго мувея, No 105, листъ 167-й {Прохоровъ, Матеріалы для исторіи русскихъ одеждъ: Русскія древности 1871 г., книга 4-я, атласъ.}, составляетъ такой исключеніе, гд вс подробности указываютъ на заимствованіе Отъ иноплеменной народности. Что касается до самой собственно главной массы Русскаго народа, то подушка ей была всегда до того мало извстна и доступна, что даже и до настоящаго времени милліоны Русскихъ ложатся спать, подложивъ подъ голову только полно, или свернутый армякъ или полушубокъ.
Что означаетъ дале ‘ангелъ смерти’, подъ видомъ старухи, ‘черной и съ лютымъ видомъ’, которая зврски обращается съ своею жертвой и ускоряетъ смерть ея посредствомъ вонзанія кинжала, по нскольку разъ, между ребрами, пока два человка задушаютъ двушку веревкой, тянутой въ разныя концы? Эти погребальныя подробности у язычниковъ Арійскаго племени — вещь совершенно неизвстная. Ангелы смерти’, конечно, существовали, во времена среднихъ вковъ, въ врованіи разныхъ европейскихъ народовъ, но только со временъ христіанства, какъ замчаетъ Гриммъ {Grimm, Deutsche Mythologie, 4-te Ausgabe, 1875—1876, II, 713, 989.}. Въ это время въ ‘ангеловъ смерти’ превратились прежніе ‘боги смерти’, очень обыкновенные во всхъ вообще миологіяхъ. Во всякомъ случа та лютая старуха’, которую видлъ Ибнъ-Фадланъ у Русовъ на Волг, является чмъ-то необыкновеннымъ, если ее приписывать, въ X вк, какимъ бы то ни было языческимъ народамъ Арійскаго племени.
Способъ удавленія посредствомъ веревки, тянутой двумя людьми въ разныя стороны, при чемъ третье лицо еще ускоряетъ смерть, вонзая между реберъ ножъ, равномрно нигд не упоминается ни у Скандинавовъ, ни у Славянъ, не только въ теченіе временъ языческихъ, но и посл нихъ.
Наконецъ, ни у Скандинавовъ, ни у Славянъ ничего не извстно о деревянныхъ столбахъ, водружаемыхъ посл окончанія погребальныхъ обрядовъ, на вершин холма, насыпаннаго тамъ, гд совершено было сожженіе трупа.
Но есть одна подробность въ описаніи Ибнъ-Фадлана, и очень значительная, которая иметъ самое близкое сходство съ подобною же подробностью у Скандинавовъ и Германцевъ. Это погребеніе мертвеца на лодк, ‘Бдному человку (умершему)’, говоритъ Ибнъ-Фадланъ,— ‘длаютъ у Русовъ небольшое судно, кладутъ его туда, и сожигаютъ его’… И дале: ‘Когда наступилъ день, назначенный дли Сожженія внятнаго Руса (умершаго въ бытность Ибнъ-Фадлана на Волг), я пошелъ къ рк, гд стояло судно, и вотъ — оно уже было вытащено на берегъ, и для него сдлали подпоры изъ дерева. Судно затащили на эти столбы’. Въ этомъ судн потомъ и сожгли знатнаго Руса. Въ древности, Германцевъ и Скандинавовъ точно также сожители на ладьяхъ, не только мужчинъ (мореходцевъ), но даже женщинъ {Weqnhold, Altnordisches Leben, 8. 495—496.}. Это — черта коренная и существенная.
III. Царь Русовъ. Описывая все касающееся царя Русовъ’ Цбцъ-Фадланъ говоритъ, что ‘во дворц съ нимъ находится 400 человкъ рвъ храбрыхъ сподвижниковъ его и врныхъ ему людей. Они сидятъ подъ его престоломъ, престолъ же его великъ и украшенъ драгоцнными камнями. На престол съ нимъ сидитъ 40 двушекъ, назначенныхъ для его постели. Онъ не сходитъ съ престола., Когда онъ желаетъ хать верхомъ, то приводятъ его лошадь къ престолу, и оттуда онъ садится на нее, а когда желаетъ слзть, то приводятъ лошадь такъ, что онъ съ нея слзаетъ на престолъ’ {Гаркави, Сказанія, стр. 101.}.
Въ этомъ разказ не можетъ быть и рчи о Норманнахъ, такъ какъ до XII вка они не знали у себя верховой зды {Гедеоновъ, Варяги и Русь, т. I, стр. 366.}. Верховой зд они научились впослдствіи у Франковъ, Бриттовъ и Вендовъ {Тамъ же, стр. 369.}. Что касается до восточныхъ Славянъ (Русскихъ), то въ X вк ихъ общее, простое войско не умло еще не только сражаться верхомъ, цо даже здить на коняхъ, какъ размазываетъ это Левъ Діаконъ подъ 972 годомъ. Новгородцы даже въ XIII вк, во время знаменитой Липецкой битвы, говорили своему князю Мстиславу (1216 г.): ‘не хотимъ умирать на коняхъ, хотимъ драться пшіе, какъ отцы наши бились’ {Карамзинъ, Исторія госуд. Росс., т. III, примч. 168, Новгородская I лтоп. стр. 34, Гедеоновъ, I, 366—367.}. ‘Конница’, шедшая берегомъ, во время Олегова похода на Царьградъ, въ 906 году, на 2000 ладьяхъ, состояла, всего вроятне, изъ тюркскихъ наемниковъ или союзниковъ. Конечно, западные Славяне, въ это же самое время, имли конныя дружины, а у восточныхъ князья, принадлежа кі другому племени, чмъ остальной народъ, также постоянно здили верхомъ (извстны примры Олега, Святослава). Но во всякомъ случа, никоимъ образомъ Русскіе князья не сходятся съ тмъ изображеніемъ князя Русовъ, какое мы встрчаемъ у Ибнъ-Фадлана. Передъ нами: такой владыка народный, который сидитъ постоянно, не сходя почти съ мста, на какомъ-то такомъ престол, который скоре должно назвать не престоломъ, не кресломъ, даже не скамьей, а цлымъ помостомъ или эстрадой: здсь могло помщаться, рядомъ съ княземъ, цлыхъ 40 его наложницъ. И эстрада эта, или помостъ, была настолько возвышена отъ земли, что съ нея можно были садиться въ сдло на подведенную лошадь. Такихъ троновъ, въ вид обширныхъ эстрадъ, мы не знаемъ ни въ Скандинавіи, ни у Славянъ, какъ-восточныхъ, такъ и западныхъ.
IV. Одежда и вооруженіе. На счетъ мужскаго костюма Русовъ Ибнъ-Фадланъ длаетъ два показанія, противорчащія одно другому. Одинъ разъ онъ говоритъ, что ‘Русы не надваютъ ни куртокъ, ни кафтановъ, но у нихъ мужчина надваетъ кису (собственно покрывало), которою онъ обвиваетъ одинъ изъ боковъ и одну руку выпускаетъ изъ-подъ нея’ {Гаркави, Оказанія, стр. 98.}, а другой разъ разказываетъ, какъ на умершаго Руса, во время приготовленія погребенія, надвали шаравары, носки (или башмаки, штиблеты), сапоги, куртку, кафтанъ изъ золотой матеріи, дибаджа, съ золотыми пуговицами’ {Тамъ же, стр. 98.}. Второе извстіе кажется боле вроятнымъ, потому что встрчается также у другихъ арабскихъ писателей {Истахри: ‘Одежда Русовъ — короткія куртки. Ибнъ-Хаукаль (впрочемъ повторяющій только извстія Истахри): ‘Одежда Русовъ — малыя куртки’. Ибнъ-Даста: ‘Русы носятъ шаравары широкія’ (Гаркави, Сказанія, стр. 193, 221, 269).}. Нкоторые наши изслдователи полагали, что подъ именемъ ‘кисы’ надо понимать ту верхную накидку, называвшуюся у Русскихъ Славянъ ‘корзномъ’, которая дйствительно, носилась такимъ образомъ, что одна рука, выходя изъ-подъ нея, оставалась свободною. Но, вопервыхъ, это было одяніе по преимуществу княжеское, заимствованное изъ Византіи, какъ это доказываютъ вс мста лтописей, гд упоминается ‘корзно’, и вс древнйшія изображенія князей на фрескахъ и въ миніатюрахъ рукописей, остальной народъ не ностъ ‘корзна’ поверхъ національнаго своего костюма {Прохоровъ, Матеріалы для исторіи русскихъ одеждъ: Русскія древности, 1871, атласъ.}, такъ что даже въ извстномъ изображеніи княжескаго семейства Святославова сборника 1078 г. одинъ только самъ князь Святославъ облеченъ въ ‘корэно’, а вс дти его — безъ него. А вовторыхъ, если даже допустить, что весь народъ Русскій носилъ ‘корзно’, все-таки никакъ нельзя предположить, на основаніи всего извстнаго до сихъ поръ, чтобы ‘корзно’ носилось прямо по голому тлу, безъ всякой другой одежды подъ низомъ. Какъ въ Византіи, такъ и во всей Европ, а также и у насъ, ‘корзно’ или ‘метль’ (отъ ‘Mantel’) служилъ всегда только верхнею одеждою, поверхъ нижней, главной и существенной.
Никакія свидтельства, письменныя или монументальныя, не указываютъ намъ на то, чтобы Славяне западные или восточные носили такія ‘куртки’, о какихъ говорятъ Ибнъ-Фадланъ, Истахри и Ибнъ-Гаукаль. Широчайшихъ шароваръ, на которыя, по словамъ Ибнъ-Дисты, идетъ сто локтей матеріи, и которыя собираются и завязываются у колна {Гаркави, Сказанія, стр. 269.}, точно также никогда не было у насъ извстно. Костюмъ восточныхъ Славянъ, или собственно Русскихъ, состоялъ изъ рубахи и кафтана ниже колна, неширокихъ портъ или штановъ, спускающихся до нижней обуви (сапоговъ или лаптей), поверхъ этого нижняго костюма надвался длинный верхній костюмъ, съ длинными, впослдствіи висячими, рукавами {Прохоровъ, Матеріалы для исторіи русскихъ одеждъ, атласъ.}.
Напротивъ, костюмъ Скандинавовъ заключаетъ многое такое, что встрчается и въ костюм Русовъ Ибнъ-Фадлана. Короткая одежда въ род куртки, верхній плащикъ, штаны по колно — все это было въ употребленіи у Скандинавовъ {Weinhold, Altnordisches Leben, S. 163—167.}.
Ибнъ-Фадланъ говоритъ про своихъ Русовъ: ‘Каждый день утромъ у нихъ непремнно приходитъ двушка съ большою лаханью съ водой, ставитъ ее передъ своимъ хозяиномъ, который моетъ въ ней лицо, руки и волосы, моетъ и чешетъ ихъ гребнемъ въ лахани’ {Гаркави, Сказанія, стр. 94.}. Значитъ, у этихъ Русовъ волоса были длинные. Посл основательныхъ изслдованій Гедеонова, теперь не можетъ быть, кажется, сомннія въ томъ, что Славяне-язычники, какъ западные, такъ и восточные, стригли или брили себ голову и бороду, только оставляя чубы на голов, и что они стали носить длинные волосы на голов и на бород лишь со времени принятія христіанства {Гедеоновъ, Варяги и Русь, I, стр. 360—365.}. Поэтому, Русы Ибнъ-Фадлана, имющіе длинные волосы на голов, не суть Славяне. Напротивъ, они именно въ этомъ имютъ нкоторые сходство со всми народами Германскаго племени (значитъ, въ томъ числ и со Скандинавами), такъ какъ у этихъ народовъ длинные волосы были отличительнымъ знакомъ свободнаго мужа, бритая голова — клеймомъ раба. Обритіе головы считалось у нихъ высшимъ безчестіемъ {Grimm, Deutsche Rechtsalterthttmer, I, 239—241, 283—286, II, 702—703, Гедеоновъ, I, 365.}.
Про костюмъ женщинъ у Русовъ Ибнъ-Фадланъ не говоритъ, но упоминаетъ только о ихъ украшеніяхъ: ожерельяхъ на ше въ вид золотыхъ цпей, а также изъ бусъ, и о пряжкахъ или браслетахъ на ногахъ, наконецъ онъ говоритъ: ‘Каждая женщина иметъ на груди прикрпленную коробочку изъ желза ли, изъ мди ли, изъ серебра ли, или изъ золота, по состоянію мужа и по его имуществу, въ каждой же коробочк есть кольцо, къ коему прикрпленъ ножъ, также на груди’ {}. Ожерелья изъ металла или изъ бусъ не составляютъ какой-нибудь особенности, когда неизвстна точная ихъ форма и орнаментистика. Они общи слишкомъ многимъ народамъ. Что же касается до коробочекъ, носимыхъ на груди {Гаркави, Сказанія, стр. 93, 99.}, съ прикрпленнымъ къ нимъ ножомъ, то о таковыхъ ничего не извстно ни у Скандинавовъ, ни у Славянъ.
Про оружіе Русовъ Ибнъ-Фадланъ говорить: ‘Каждый изъ нихъ иметъ при себ неразлучно мечъ, ножъ и скиру, мечи же ихъ широкіе, волнообразные, клинки франкской работы. Начиная отъ конца ногтя каждаго изъ нихъ до его шеи видны зеленыя деревья, изображенія и другія вещи’. Упоминаются также щиты {Тамъ же.}. Щиты, мечи и ножи — все это оружіе, общее большинству народовъ, однакоже, надо замтить, ни у Скандинавовъ, ни у Славянъ неизвстно мечей съ волнообразнымъ лезвеемъ и съ такими многосложными узорами, о какихъ говорить Ибнъ-Фадланъ. Что же касается скиры, то, по замчанію Гедеонова, именно главнаго скандинавскаго оружія, двуострой скиры, ни восточные, ни западные Славяне не употребляли: имъ извстенъ былъ только тотъ топоръ, который и до сихъ поръ извстенъ у насъ {Гедеоновъ, Варяги и Русь, I, 370—371.} и иметъ форму, совершенно отличную отъ формы не только западной скиры, но и западнаго топора.
Слдовательно, и по оружію, и по волосамъ Русы Ибнъ-Фадлана имютъ нкоторое сходство со Скандинавами) а со Славянами — никакого.
V. Жилище. На все продолженіе тхъ десяти дней, пока шла кройка и шитье платья для погребенія, Русы Ибнъ-Фадлановы положили своего знатнаго покойника въ могилу, накрыли ее крышкой’, а сверхъ крышки положили слой земли {Гаркави, Сказанія, стр. 96, 97—98.}. По видимому, эта необыкновенная могила есть не что иное, какъ подражаніе жилищу тхъ ‘Русовъ’, или вообще ‘Славянъ’, о которыхъ говоритъ Ибнъ-Даста. Холодъ въ ихъ стран’, говоритъ онъ, — ‘бываетъ до того силенъ, что каждый изъ нихъ выкапываетъ себ въ земл родъ погреба, къ которому придлываетъ деревянную остроконечную крышу, на подобіе крыши христіанской церкви, и на крышу накладываетъ землю. Въ такіе погреба переселяются со всмъ семействомъ {Тамъ же, стр. 266.}. Кажется, можно по всей справедливости сближать оба эти показанія, а если такъ, то выходитъ, что на время, проходившее между смертью и погребеніемъ знатнаго Руса на Волг, его положили въ такое сооруженіе, которое имло видъ обыкновеннаго, всегдашняго его жилища на родин. Но жилищъ подобнаго рода намъ не извстно ни у Скандинавовъ, ни у Славянъ.
Сводя затмъ вмст все сказанное, получаемъ вотъ какіе результаты: Вс наиболе характерныя этнографическія данныя, какія мы здсь разсмотрли изъ числа данныхъ, сообщаемыхъ Ибнъ-Фадланомъ и другими арабскими писателями, не имютъ никакого повода быть пріуроченными къ славянской національности. А хотя нкоторыя изъ нихъ и имютъ пункты соприкосновенія или сходства съ этнографическими данными Скандинавовъ (какъ, напримръ, погребеніе въ ладьяхъ, длинные волосы мущинъ, скиры, плащи поверхъ короткаго, нижняго платья), за то другія данныя у этихъ же Скандинавовъ, не мене существенныя, совершенно отличны отъ сообщаемыхъ у Ибнъ-Фадлана и другихъ арабскихъ писателей, и даже, боле того, діаметрально имъ противоположны. Таковы, напримръ, боги съ полною человческою фигурою, съ руками и ногами, жертвоприношенія посредствомъ жрецовъ, погребеніе безъ всякой покрышки на голов, отсутствіе понятія о награжденіи боговъ, отсутствіе деревянныхъ столбовъ, водруженныхъ надъ насыпью могилы, отсутствіе языческаго ‘ангела смерти’, отсутствіе верховой зды въ X вк, отсутствіе обширнаго помоста, на которомъ сидитъ постоянно князь со своимъ дворомъ, я т. д.
Но если, вмсто того, чтобы непремнно считать ‘Русовъ’ Ибнъ-Фадлана Славянами и Русскими или же Норманнами, мы станемъ осматриваться у другихъ народовъ, и всего скоре, конечно, у тхъ народовъ, которые издревле жили, а частью даже и до сихъ поръ живутъ вблизи тхъ мстностей, гд происходитъ дло въ разказахъ Ибнъ-Фадлана, или же, если мы заглянемъ къ тмъ народамъ, которые имъ соплеменны и близко родственны,— то скоро замтимъ, что сходства въ бытовыхъ подробностяхъ здсь существуетъ несравненно больше, и найдемъ полное объясненіе многихъ деталей, которыя оставались неизвстными или необъяснимыми, пока мы ихъ искали у Славянъ и Норманновъ.
По моему убжденію, большинство этнографическихъ подробностей, описываемыхъ Ибнъ-Фадіаномъ, всего скоре можно объяснить этнографическими данными народовъ Финнско-Тюркскихъ, при чемъ элементы финнскіе преобладаютъ, а тюркскіе составляютъ меньшую часть.
Переберемъ снова по порядку все то, что мы брали на разсмотрніе изъ разказа Ибнъ-Фадлана (а частью и другихъ арабскихъ писателей).
I. Религіозные обряды. Поклоненіе идоламъ, состоящимъ изъ деревяннаго столба, съ однимъ только вытесаннымъ или вырзаннымъ человческимъ лицомъ, безъ рукъ и безъ ногъ, и поставленнымъ на открытомъ мст. Такія изображенія общи, даже и до сихъ поръ, всмъ Финнамъ, какъ восточнымъ, такъ и западнымъ, а также и самымъ свернымъ. Авторъ ‘Матеріаловъ для этнографіи Россіи’, г. Риттихъ, самъ путешествовавшій по финнскимъ мстностямъ, говоритъ про Черемисовъ Казанской губерніи: ‘Мн случалось видть изображенія разныхъ идоловъ, найденныхъ по Уральскому хребту, по дорог движенія Чуди. Эти идолы не что иное, никъ камень или металлъ, коего нижняя часть въ вид суковатаго куска дерева, тогда какъ сверху сдлана человческая головаў {Риттихъ, Матеріалы, ч. II, стр. 148.}. Кастренъ говоритъ также: Деревянные идолы Финновъ-Лопарей бывали обыкновенно сдланы изъ бревна, корни отрублены прочь и выдланы такъ, что поручалось сходство съ человческою головой, а остальное бревно оставлялось не отесаннымъ. Торнеусъ разказываетъ, что нкоторые идолы были просто бревна, вкопанныя въ землю, но я полагаю, что эти идолы имли хотя отчасти человческій видъ. И это я заключаю изъ того, что въ послднее время (въ конц 40-хъ и начал 50-хъ годовъ) въ сверной Финляндіи находили старинныя деревья, на которыхъ изображены человческія фигуры… У Остяковъ одни идолы мужскіе, другіе женскіе. Вс, мною виднные, были деревянные, съ человческимъ обликомъ, но безъ рукъ и безъ ногъ. Разнизываютъ, что многіе изъ нихъ бывали очень богато украшены красными одеждами, шейными цпями, жестяными лицами, и т. д.’ {Costren, Vorlesungen Ober die finnische Mythologie, S. 204, 218.}. Академикъ Миддендорфъ также иного разъ встрчалъ подобныхъ же идоловъ у Остяковъ {Middendorf, Reise in den usersten Norden und Osten Sibiriens, IV B., 8. 1428. Приложенный рисунокъ скопированъ у насъ на особой таблиц, No 1.}. Знаменитый путешественникъ Норденшельдъ равказываетъ какъ онъ у Самодовъ видлъ и покупалъ подобные же идолы (очень небольшаго размра), и сверхъ того, прилагаетъ къ своему тексту {Nordentkild, Die Umsegelung Asiens u. Europas auf der Wega, 1878—1880. Autorisirte deutsche Ausgabe, S. 74.} копію со старинной голландской гравюры, но видимому начала XVII вка, съ изображеніемъ финнскаго святилища на открытомъ мст, гд стоятъ деревянные идолы {См. на таблиц, прилагаемой при настоящей стать, рисунокъ No 2.}.
Мы получаемъ здсь очень обстоятельное понятіе о собраніи тхъ идоловъ на берегу Волги, которымъ поклонялись купцы-Русы, виднные Ибнъ-Фадланомъ. Посредин стоитъ столбъ съ главнымъ, наибольшимъ по размрамъ, идоломъ, кругомъ и по сторонамъ меньшіе идолы, изъ нихъ нкоторые, по видимому, изображаютъ женскія личности. Вс они безъ рукъ и безъ ногъ. Что тутъ надо разумть какое-то главное божество съ его родными (‘жены и дочери господина нашего’, говорилъ Русъ Ибнъ-Фадлану), это мы узнаетъ изъ свидтельства того же г. Риттиха, который разказываеть: Моленіе Вотяковъ совершается въ кереметяхъ (святилищахъ) или дуплахъ и во всемъ сходно съ черемисскимъ. Но при этомъ замчательно, что, вознося молитвы къ богу Инмару (олицетвореніе добраго начала), его матери и другимъ побочнымъ богамъ, они ставятъ передъ, собою деревяннаго идола самой безобразной формы’… и т. д. {Риттихъ, Матеріалы, ч. II, стр. 208.}.
Ибнъ-Фадланъ разказываетъ про столбы, поставленные вокругъ идоловъ и назначенные для развшиванія головъ отъ жертвъ. Это самое мы находимъ въ употребленіи у Фипискихъ племенъ. На деревья, ростущія въ керемети’, говоритъ г. Сбоевъ,— Чуваши вшали головныя и ножныя кости, а также кожи принесенныхъ въ жертву животныхъ, нкоторыя на время, другія навсегда’ {Сбоевъ, Изслдованія объ инородцахъ Казанской губ., стр. 90.}. Мордва и Черемисы также развшиваютъ кожу жертвенныхъ животныхъ на деревьяхъ или столбахъ {Русаковъ, ‘Мордовскій полянъ’, Пензенскія епарх. вдом., 1868, Тщ 1, стр. 23, Риттихъ, Матеріалы, II, 174, Мельниковъ, ‘Очерки Мордвы’, Русскій Встникъ, 1867, т. LXXI, стр. 238.}.
Что касается до наградъ, раздаваемыхъ богамъ въ случа выполненія ими, по мннію молящагося, просьбы его, то эта особенность относитъ насъ ко временамъ самой глубокой древности, къ врованіямъ фетишизма и шаманства, которыя, по всей вроятности, были принадлежностью финнскихъ расъ въ ихъ первоначальной азіатской родин, а теперь давно изчезли у нихъ. По описанію нашихъ путешественниковъ, многіе сибирскіе фетишисты еще и до сихъ поръ скутъ своихъ божковъ, когда недовольны ими и желаютъ наказать ихъ, или же, наоборотъ, мажутъ имъ губы сметаной, масломъ, жиромъ, водкой или кровью, когда ими довольны и желаютъ наградить ихъ. Георги говоритъ: Большинство идолопоклонниковъ (сибирскихъ) относятся къ своимъ идоламъ съ высокопочитаніемъ, преклоняются передъ ними во время молитвъ, берутъ ихъ съ собою на охоту, кормятъ или вымазываютъ ихъ кровью и жиромъ, обкуриваютъ ихъ жиромъ, мясомъ, кровью, сосновыми втками, водкой и т. д. Другіе ругаютъ ихъ при неудач, попрекаютъ ихъ прежними почетными приношеніями, бросаютъ ихъ на землю или въ воду и даже колотятъ ихъ’ {Georgi, Beschreibung aller Nationen des Russischen Rebhs, III Theil, 8. 386.}. Норденшельдъ разказываетъ, со словъ своего проводника Остяка, что во время жертвоприношеній, остяцкимъ идоламъ мажутъ губы кровію и водкой, и что въ этомъ онъ самъ, Норденшельдъ, убждался, судя по кровянымъ пятнамъ, которыя были на рту у большихъ изъ числа виднныхъ имъ {Nordenslcild, Die Umsegelung, 8. 84.}. У Мордвы, во время моленія, старикъ, совершающій его, держитъ надъ головою коровай и солонку, и указывая на припасы, ‘задабриваетъ бога и общаетъ ему на будущій годъ еще роскошнйшую жертву’ {Терновскій — Пермскія губ. ведом., 1807, No 36, стр. 211: ‘Моляны въ Мордовскомъ сел’, Майновъ — Извстія геогр. общ., 1877, ‘Очеркъ свдній о Мордв’, стр. 99.}.
II. Погребальные обряды. Ибнъ-Фадланъ разказываетъ, что посл смерти человка, его вынесли и положили въ особое мсто, гд онъ ждалъ похоронъ цлые десять дней. У Финновъ такой страхъ и такое отвращеніе къ мертвымъ, что они, немедленно посл смерти человка, выносятъ трупъ его изъ своей избы и кладутъ въ другомъ мст, до похоронъ. ‘Черемисы боятся покойниковъ’, говорить у. Риттихъ,— ‘и стараются какъ можно скоре спровадить его изъ дому… Крещеные Черемисы съ нетерпніемъ ожидаютъ день похоронъ, выставляя покойника куда-нибудь подальше, въ амбар или другомъ мст. Все это длается изъ боязни, что покойникъ непремнно долженъ попасть въ руки кадышей или керемети (злыхъ духовъ) и затмъ дйствовать съ ними за одно’ {Риттихъ, Матеріалы, II, 192.}. Про Пермяковъ г. Роговъ говоритъ: ‘У церкви, до отпванія и похоронъ, покойника кладутъ въ нарочно для того устроенныя палатки. Пермяки вообще боятся держать въ своихъ домахъ умершихъ доле однихъ сутокъ’ {Роговъ: ‘Матеріалы для описанія быта Пермяковъ’, Пермскій Сборникъ, I, стр. 123—124.}.
По Ибнъ-Фадлану, покойнаго Руса хоронятъ въ шапк. ‘Умершаго Чувашенина кладутъ въ гробъ въ новомъ плать, въ шапк и рукавицахъ’, говоритъ г. Сбоевъ {Сбоевъ, Изслдованія, стр. 131. То же самое длается и для женщины.}. ‘На умершаго Черемиса надваютъ чистое блье, рукавицы, кафтанъ, шапку,’ разказываетъ г. Риттихъ {Риттихъ, Матеріалы, II, 192.}. Мордвиновъ также всегда хоронятъ въ шапк {Смирновъ, ‘Мордовское населеніе Пензенской губернія’, Пензенскія епарх. вдом., 1875, No 5, стр. 2.}.
По разказу Ибнъ-Фадлана, къ числу подробностей погребальнаго обряда у Русовъ принадлежало, какъ выше сказано, между прочимъ и то, что покойника ‘сажали на скамейку’. По свидтельству г. Листова, у Мордвиновъ, во время поминокъ, ‘сродники покойнаго выбираютъ такого человка, который представлялъ бы собою поминаемаго умершаго. Его сажаютъ на переднемъ мст, за столомъ, и пока онъ съ прочими стъ и пьетъ, каждая изъ родственницъ, покойника плачетъ надъ нимъ, облокотясь на его голову. Потомъ сажаютъ его на стулъ, выносятъ къ воротамъ’…. и т. д. {Листовъ, ‘Религіозные обычаи и т. д. у Мордвы’. Саратовскія епарх, вдомости, 1866, стр. 1255.}.
По разказу Ибнъ-Фадлана, надъ могилою Руса вколачиваютъ деревянный столбъ. ‘Зарывъ могилу Чувашенина’, говоритъ г. Сбоевъ,— ‘вколачиваютъ въ нее съ западной и восточной стороны по столбу, въ ростъ умершаго’ {Сбоевъ, Изслдованія стр. 132.}. Г. Риттихъ разказываетъ, что посл окончанія погребенія Чувашепина, присутствующіе, среди неистовствъ, ругательствъ, и всякаго остервененія, вбиваютъ надъ могилой покойнаго колъ {Риттихъ, Матеріалы, II, 98.}. Надъ могилой Черемиса сажаютъ дерево, обыкновенно липу или дубъ,’ говоритъ также г. Риттихъ {Тамъ же, 193.}.
Ибнъ-Фадланъ разказываетъ, что вокругъ того мста, гд сожгли мертваго Руса и около лодки, ‘поставили деревянныя изображенія, подобныя великанамъ’ {Гаркави, Сказанія, стр. 97.}. Конечно, это опять точно такіе же столбы съ человческими лицами, истуканы, о какихъ говорено выше. Этотъ обычай сохранился даже до нашего времени, и я самъ, лтъ 26 назадъ, видлъ въ окрестностяхъ Петербурга, на финнскомъ кладбищ, около 3-го Парголова, столбики деревянные съ человческими головами и безъ рукъ, водруженные надъ финнскими могилами.
По словамъ Ибнъ-Фадлана, въ числ жертвъ, принесенныхъ передъ сожженіемъ Руса, были ‘птухъ и курица, которыхъ зарзали и бросили въ судно’. Нкоторые наши изслдователи видли въ этомъ обрядъ свадебный. Но обряды Финновъ показываютъ, что это былъ обрядъ похоронный. При погребеніи Чувашей, старшій въ семейств или іомся (знахарь) долженъ, еще до погребенія, оторвать голову птуху и вмст съ разбитыми тутъ же яйцами выбросить за ворота, въ жертву злымъ духамъ, которыхъ потомъ просятъ не препятствовать переходу умершаго на тотъ свтъ {Сбоевъ, Изслдованія, стр. 131.}. У Мордвы, во время погребенія, ржутъ всегда курицу, даже во время постовъ, сваривъ ее, дятъ вс {Смирновъ: ‘Мордовское населеніе Пензенской губ.’, Пензенскія епарх. вдом, 1875, No 5, стр. 3.}.
Иби-Фадланъ разказываетъ еще, что при погребеніи Руса ‘взяли двухъ лошадей, гоняли ихъ, пока они не вспотли, затмъ ихъ разрубили мечами и мясо бросали въ судно’ {Гаркави, Сказанія, стр. 98.}. ‘У Черемисовъ’, говорятъ г. Риттихъ,— во время моленія по поводу опасной болзни того, за кого молятся, барана привязываютъ въ веревк, на мст жертвоприношенія, и гоняютъ вокругъ, нанося ему одновременно удары ножомъ со всхъ сторонъ, пока онъ не свалится. Тогда снимаютъ съ него шкуру, разрзаютъ на части, кладутъ въ котелъ и варятъ’. Вообще, у Черемисовъ животное, назначенное въ жертву богу, никогда не убиваютъ сразу, а напередъ истязаютъ. Истязанія это происходятъ изъ понятія Черемисовъ о керемети (зломъ дух), который по злости своей успокоивается только подобными истязаніями’ {Риттихъ, Матеріалы, II, 174.}.
Не въ этомъ ли самомъ образ мыслей надо искать объясненія тхъ истязаніямъ, которомъ подвергали Русы ту двушку, которая добровольно желала умереть вмст съ покойнымъ своимъ господиномъ? Пока двое мужчинъ душили ее веревкой, старуха, носившая названіе ‘ангела смерти’, вонзала ей много разъ между реберъ широкій ножъ. Если бы тутъ не было на лицо намренія истязать передъ смертью бдную человческую жертву, то конечно, старуха могла бы однимъ ударомъ убитъ ее, при полномъ ея несопротивленіи, своимъ большимъ ножомъ. А что у древнихъ Финновъ приносились человческія жертвы, въ этомъ, кажется, не можетъ быть сомннія. По разказу г. Сндлицкаго, мордовскія женщины, на извстныхъ моленіяхъ, обращаясь къ своему богу, произносятъ: ‘Дай намъ полны лавки ребятъ! На твое имя нужно бы рзать дв бабы — да жалли, то и рзали дв овцы’ {Сндлицкій: ‘Праздникъ Петроосвосъ въ мордовскомъ сел’, Пензенскія епарх. вд., 1870, No 22, стр. 700, Майновъ, Извстія геогр. общества 1877, стр. 101.}.
Самому названію этой старухи: ‘ангелъ смерти’, мы находимъ, кажется, объясненіе въ религіи Финновъ и Тюрковъ. Въ числ злыхъ боговъ у Чувашей есть одинъ, носящій названіе ‘Эсрель’. По замчанію гг. Сбоева и Риттиха, это есть не что иное, какъ Азраилъ, ангелъ смерти мусульманъ, онъ поражаетъ людей и животныхъ, по понятію Чувашей, внезапною, но тмъ не мене мучительною смертью {Сбоевъ, Изслдованія, стр. 124, Риттихъ, Матеріалы, II, 90.}. Какъ извстно, Чуваши, быть можетъ — Тюрки по происхожденію, представляютъ смсь народныхъ элементовъ тюркскихъ и финнскихъ, ‘потому нтъ ничего удивительнаго, если у нихъ мы встрчаемъ имя Азраила, полученное отъ мусульманъ-Тюрковъ или мусульманъ-Арабовъ, многочисленными массами присутствовавшихъ на Волг въ тхъ мстностяхъ, гд видлъ своихъ ‘Русовъ’ Ибнъ-Фадланъ, и служащее для выраженія божества финнскаго. Если такое предположеніе справедливо, то въ лиц ‘лютой старухи’, распоряжавшейся погребальными обрядами и истязавшей въ минуту смерти двушку, обрекшую себя на смерть, мы можемъ видть только знахарку или ворожею, замняющую и представляющую собою въ лицахъ злое божество,’ангела смерти’. Старухи играютъ вообще большую роль въ религіозныхъ и особенно похоронныхъ обрядахъ Финнскихъ народовъ: он являются прямыми посредниками между людьми и богами. Такъ, напримръ, когда у Мордвы въ дом покойникъ, то старшая въ дом женщина, ‘особо на то назначенная’, сидитъ на порог, и если услышитъ доброе слово объ умершемъ отъ проходящихъ, тотчасъ передаетъ его кому-то живущему подъ порогомъ, и напротивъ, ‘старается заговорить это существо, чтобъ оно не услышало, какъ о покойномъ отзываются плохо’ {Листовъ. ‘Религіозные обычаи и т. д. мордвы’, Саратовскія епархіальн. вдом., 1866, No 86, стр. 1259, Майковъ, Извстія геогр. общ. 1877, стр. 93—94.}. Великое моленіе въ Троицынъ день у Мордвы Саратовской губерніи справляется исключительно старухами {Зерковскій, Саратовскій совр. листокъ, 1869, No 75, Майковъ, Извстія, стр. 102.}. У Чувашей, тотчасъ посл смерти одного изъ нихъ, которая-нибудь родственница его (конечно, изъ старухъ) должна разбить надъ его головою сырыя яйца {Сбоевъ, Изслдованія, стр. 130—131.}. ‘Мордвины вообще врятъ’, говоритъ г. Листовъ,— ‘что есть такіе люди, въ особенности изъ женщинъ, которые могутъ видть умершихъ гостей поминаемаго покойника. Поэтому, во время поминокъ какая-нибудь старуха садится на порогъ, и во все время, пока продолжается столъ, не спускаетъ глазъ съ его. По окончаніи его, она разказываетъ роднымъ умершаго о томъ, кого она видла въ это время за столомъ изъ покойниковъ, и то, о чемъ они говорили между собою и что длали’ {Листовъ, ‘Религіозные обычаи’, Саратовскія епарх. вдомости, 1866, No 36, стр. 1259.}. Все это волг тожественно съ разжатомъ Ибвъ-Фадхама, у котораго двушка, вередъ добровольною своею смертью’ смотрла черезъ перекладину дверей (или черезъ какой-то карнизъ) и разказывала о томъ, какъ она видитъ покойникъ родственниковъ умершаго {Гаркави, Сказанія, стр. 98—99.}.
Самый способъ удушеніи, приводимый Ибнъ-Фадланомъ, иметъ характеръ, можно сказать, спеціально тюркскій. Чтобы задавать человка, веревка и вислица были всегда въ самомъ распространенномъ употребленіи во всхъ странахъ Азіи и Европы. Но чтобы для удушенія нужно было вязть веревку за два конца и тянуть ее въ разные концы, — это мы встрчаемъ (сколько мн до сихъ поръ извстно) только у народовъ Тюркскаго племени. Эту сцену можно не разъ видть въ рисункахъ турецкихъ рукописей. Въ литературныхъ же турецкихъ памятникахъ нердко можно встртятъ разказы о задушеніи султановъ, принцевъ, визирей другихъ лицъ веревкой, руками нсколькихъ нарочно посланныхъ для того людей. Такое душеніе всего боле практиковалось при восшествіи на престолъ новаго султана: въ Турціи принято было за правило, что при этомъ случа надо стерегъ съ лица земли всхъ султанскихъ братьевъ, родственниковъ, вообще всхъ тхъ, кто могъ стать претендентомъ на престолъ. И тутъ веревка работала въ рукахъ преданныхъ людей, которыхъ такъ и звали ‘арканщиками’ (кемендзены). Вслдствіе очень частыхъ дворцовыхъ заговоровъ и янычарскихъ бунтовъ, много было задушеній этого рода въ Константинопол, въ XVI и XVII вкахъ. Въ 1512 году, при восшествіи своемъ на престолъ, султанъ Селимъ I задавилъ всхъ своихъ братьевъ и племянниковъ, въ 1603 году былъ задавленъ веревкой великій визирь Гассанъ, въ 1623 году Даудъ-паша, и т. д. {Большинство этихъ турецкихъ фактовъ, почерпнутыхъ частью прямо изъ турецкихъ рукописей, обязательно сообщено мн, вслдствіе моихъ запросовъ, приватъ-доцентомъ С.-Петербургскаго университета по каедр турецкаго языка, В. Д. Смирновымъ.}. Но самый интересный и особенно подробно описанный турецкими историками случай, — это удавленіе султана Османа II въ 1622 году. Четыре человка, отряженные для того, нсколько разъ набрасывали султану арканъ на шею и волочили его по полу, но все не могли съ нихъ справиться, и довершили наконецъ свое убійство лишь тогда, когда одинъ изъ этихъ почтенныхъ исполнителей схватилъ султана за дтородныя части и раздавилъ ихъ ему пальцами {Hammer, Geschichte des Osmanischen Reichs, Band IV, 8. 553.}.
Есть одинъ европейскій источникъ X вка, гд мы встрчаемъ и описаніе, и изображеніе задушенія посредствомъ двухъ человкъ, затягивающихъ узелъ на горл своей жертвы въ разныя стороны. Это ‘Mcnologium Graecorum’, знаменитый памятникъ времени Византійскаго царя Василія II. Подъ 6-мъ ноябремъ изображена купеческая смерть св. Павла патріарха Константинопольскаго, котораго ‘аріане задушаютъ его собственнымъ омофоромъ’ {Menologium Graecorum, Urbini, 1727, p. 169.}, а подъ 18-мъ ноябремъ представлена мученическая же смерть св. Романа, котораго два палача задушаютъ въ тюрьм, таща въ разныя стороны веревку, накинутую ему на шею {Ibid., p. 196.}. Но въ первомъ примр задушеніе омофоромъ есть, конечно, случай нечаянный и не предвиднный заране, во второмъ же — св. Романъ задушенъ по спеціальному ‘приказанію императора Максиміана’ (jussu imperatoris): какимъ именно чужеземнымъ обычаемъ руководствовался тутъ этотъ императоръ, вообще проводившій всю жизнь въ лагеряхъ и вн отечества,— теперь сказать мудрено.
Ибнъ-Фадланъ разказываетъ, что пока несчастную двушку душили и рзали ножомъ, ‘мужчины начали стучать палками по щитамъ, для того, чтобы не слышны были звуки ея криковъ, и чтобъ это не удержало другихъ двушекъ, которыя потомъ не пожелаютъ умереть со своими господами’ {Гаркави, Сказанія, стр. 99—100.}. Можетъ быть, палками стучали у Русовъ дйствительно для той цли, какую указываетъ Ибнъ-Фадланъ, но очень можетъ быть также, что цль была другая, которой не сообщили присутствующіе Арабу, и онъ самъ придумалъ потомъ объясненіе. У нкоторыхъ Фипискихъ народовъ подобное стучаніе имло цлью изгнаніе злаго духа. ‘Обрядъ изгнанія злаго духа изъ дому’, говоритъ г.Риттихъ,— ‘происходилъ у Чувашей въ одинъ день съ жертвоприношеніемъ высшему богу, въ страстную пятницу. Этотъ обрядъ начинается съ молитвъ, потомъ слдуетъ да и питье, и кончается день тмъ, что каждый изъ молящихся вооружается палкой и начинаетъ бить по стнамъ, угламъ и разнымъ предметамъ внутри избы. Потомъ то же длается на двор и во всхъ надворныхъ строеніяхъ, затмъ выходятъ на улицу, и размахивая палками, ударяя по земл и по встрчнымъ предметамъ, вся толпа двигается впередъ ускоренно до ближайшаго ручья, оврага, и тогда вс бросаютъ палки и вслдъ имъ яйца и хлбъ, и возвращаются домой съ увренностью, что шайтанъ изгнанъ’ {Риттихъ. Матеріалы, II, 99.}.
Лодокъ для сожженія труповъ у Финнскихъ племенъ не было, по видимому, въ употребленіи, по крайней мр примры тому мн неизвстны. Если же въ Курляндіи и встрчаются, близь морскаго берега, могилы, выложенныя въ план въ вид лодокъ (что у нихъ теперь называется ‘Wella laiwe’ = чортовы лодки), то основательнйшіе мстные археологи признаютъ, что это обычай не коренной финнскій, а заимствованный отъ Скандинавовъ, у которыхъ подобныя каменныя устройства были въ большомъ употребленіи {Grewingk, Das Steinalter der Ostseeprovinzen, S. 44—45.}. Впрочемъ, можно здсь замтить, что при сожжевіи умершаго, у всхъ народовъ сожигались или погребались всегда, въ числ прочихъ предметовъ, бывшихъ въ употребленіи у покойнаго, и т предметы, которые служили ему для передвиженія: у однихъ — колесницы или повозки {У Скандинавовъ: Weinhold, S. 483. Вспомнимъ также, погребальную колесницу Аттилы.}, у другихъ — верховые кони {У всхъ кочевниковъ и конныхъ народовъ, въ томъ числ у Скиовъ, Тюрковъ, Монголовъ и т. д.}, у третьихъ — лодки {У всхъ народовъ Германскаго племени, занимавшихся мореходствомъ или рыбною ловлей: Weinhold, S. 483.}, у четвертыхъ — сани {У многихъ сибирскихъ и финно-тюркскихъ народовъ (такъ напримръ, у Чувашей ‘покойниковъ иногда не возятъ на телег и не несутъ на рукахъ, даже лтомъ, но тащутъ на саняхъ съ колокольчиками на кладбище’ — Риттихъ, II, 120), а также у восточныхъ Славянъ, или собственно Русскихъ: у этихъ послднихъ, какъ и у предыдущихъ, часто возили покойника хоронить на саняхъ, даже и лтомъ, и такъ было не только въ XI, XII, XIII и XIV вхахъ, о чемъ свидтельствуютъ много разъ лтописи и рисунки рукописей (похороны Владиміра Святаго, Бориса и Глба, Владиміра Мономаха, Андрея Боголюбскаго, но даже въ XVII вк при похоронахъ царей, царевенъ и царевичей (Царскіе выходы, стр. 700—701).}. Изъ этого можно заключить, что т Финнскіе народы, которые были мореходы или рыболовы, наврное должны были погребать илисожигать своихъ покойниковъ въ лодкахъ, тмъ боле, что, какъ общеизвстно, самыя ладьи выдалбливались изъ деревянной колоды точно также, какъ и древнйшіе гробы.
По разказу Ибнъ-Фадлана, двушка, обрекшая себя насмерть со своимъ господиномъ, передъ самою смертью своею нсколько разъ проституировала себя многимъ мужчинамъ {Гаркави, Сказанія, стр. 98.}. Это былъ, безъ сомннія, священный обрядъ. У Фипискихъ народовъ подобный обрядъ не рдкость. Такъ напримръ, во время молянъ кровяной баб’ (Вермав), мордовскія двушки совершаютъ священную пляску, кончающуюся свальнымъ грхомъ’ {Сндлецкій, ‘Мордовскій праздникъ Верманы’, Пензенскія епарх. вдомости, 1871, No 19, стр. 598, No 20, стр. 833, Майковъ, Извстія географич, общ., 1877, стр. 100.}.
III. Царь Русовъ.— Рабыни. Фигура царя Русовъ, начерченная Ибнъ-Фадланомъ, есть совершенная фигура царя или хана Какого-нибудь народа кочевниковъ. Онъ постоянно сидитъ на одномъ мсч, на обширномъ своемъ трон или царскомъ помщеніи, окруженный сподвижниками и наложницами, и встаетъ только для того, чтобы ссть верхомъ и хать куда-нибудь. Народныя поэмы Тюрковъ и Монголовъ иначе не рисуютъ своего повелителя. Даже числа: 400 воиновъ, сподвижниковъ, 40 наложницъ — это цифры спеціально тюркскія. Гаммеръ говоритъ, что числа 4 и 40 — священны у Тюркскихъ племенъ {Hammer, Geschichte des Osmanischen Reichs, т. I, 8. 585.}. Тотъ тронъ, на которомъ сидятъ ханы и цари Тюрковъ, не есть стулъ, или кресло, какъ мы привыкли себ представлять: тронъ этотъ есть площадка, на высокихъ ножкахъ, съ которой можно прямо садиться на лошадь, и притомъ такая обширная, что на ней можно не только удобно сидть, поджавъ ноги, но и лежать во весь ростъ, а значитъ, и исправлять, если угодно, вс тлесныя надобности, въ томъ числ и ‘совокупленіе съ наложницами при всхъ’, о которомъ говоритъ Ибнъ-Фадланъ. Этотъ послдній актъ не разъ можно встртить въ рисункахъ турецкихъ и персидскихъ рукописей, при чемъ нарисовано иногда, что другія лица смотрятъ въ окна или двери. Эти площадки бывали иногда такъ обширны, что вмщали цлый дворъ царя, и поэмы азіатскихъ народовъ-кочевниковъ, явно преувеличивая реальность, описывали ихъ въ такихъ формахъ: ‘Въ палат у могущественнаго Богдо-Джангара Юзенговича возвышается серебряное сдалище о 82 углахъ, съ прившенными къ нему 900 звнящими кругами, сдалище это покрыто 600 шелковыми покрывалами и подушками. Къ золотой подушк, сдланной изъ 44 матерій И украшенной 3,000 складокъ, прислоняетъ свое золотое плечо Богдо-Джангаръ, и думаетъ о многочисленныхъ народахъ. Направо отъ владыки сидитъ…’ (слдуетъ описаніе всего двора и сподвижниковъ Джангара, сидящихъ направо и налво отъ главнаго дйствующаго лица {Bergmann, Nomadische Streifereien, B. IV, S. 183.}. Конечно, нчто въ этомъ род надо представлять себ о цар ‘Русовъ’ съ которымъ на одномъ ‘престол’ сидятъ 40 наложницъ, тогда какъ подъ его ‘престоломъ’ сидитъ ‘400 человкъ изъ храбрымъ сподвижниковъ его и врныхъ ему людей’. Что въ дйствительности троны-площадки бывали очень обширны у Тюркскихъ царей и султановъ, мы можемъ это видть въ рисункахъ рукописей. Одинъ изъ лучшихъ примровъ я могу указать въ турецкой рукописи, принадлежащей Императорской публичной библіотек и происходящей изъ коллекціи Фролова. Это ‘Искандеръ-намэ или Александріада’, рукопись 1661 года, въ высокой степени художественно и роскошно исполненная и принадлежавшая послднему Крымскому хцну Шаринъ-Гирею. Здсь, на лист 232-мъ, представленъ царь и царевичъ, сидящіе въ палатк на одномъ трон-эстрад, поджавъ родъ себя ноги.
Употребленіе подушки извстно у Финнскихъ и Тюркскихъ племенъ съ глубочайшей древности, и мы встрчаемъ упоминаніе ея во всхъ ихъ древнйшихъ народныхъ поэмахъ. Въ ‘Калевал’ она встрчается очень часто {Напримръ, ch. Kalewala, bersetzt von Schiefner, S. 26, 58, 224 и т. д.}.
Относительно прислужницъ и рабынь надо замтить, что, какъ извстно, у восточныхъ народовъ женщины всего боле участвовали въ домашнихъ послугахъ въ продолженіе цлаго дня. Он подавали, въ томъ числ, конечно, и умываться своимъ господамъ, какъ это упоминаетъ въ своемъ текст Ибнъ-Фадланъ. Что такова была ихъ спеціальная обязанность, мы находимъ это не разъ упомянутымъ въ поэмахъ и псняхъ Тюркскихъ народовъ. Такъ, напримръ, въ одной тюркской поэм визири говорятъ своемъ хану про одну красавицу, что она такой неописанной красоты, что ‘ваша-де жена (ханша) недостойна ей наливать воду чтобъ упиваться’ {Radloff, Proben der Volkslitteratur trkischer Stamme, B. III, 8. 358.}. Поэтому-то, Это самое впряженіе мы встрчаемъ въ старйшей и лучшей редакціи нашей сказки о Еруслан Лазаревич, наполненной тюркскими бытовыми подробностями {Лтописи русской литературы 1859, изд. Тихонравовымъ: ‘Сказаніе о нкоемъ славномъ богатыр Уруслан Залазаревич’, по рукописи Ундомскаго.}. Одна царевна говоритъ Еруслану: ‘Есть, господине, въ пол кочуютъ дв царевны, и у тхъ царевенъ краше меня двки, которыя на руки воду подаютъ’. Подобныя дйкй подаютъ умываться и Русамъ Ибнъ-Фадлана, только эти ‘Русы’ не Русскіе и не Славяне, потому что т моютъ и чешутъ себ при этомъ волосы, а у Славянъ въ X вк не было волосъ на голов, которые можно было бы чесать. Та прическа Русскаго простаго народа, которую мы привыкли считать коренною русскою, истинно-національною, прическа ‘подъ скобку’ и ‘въ кружокъ’, явилась у насъ, какъ оказывается, вовсе не съ начала существованія нашего отечества, и ни какъ не ране введенія христіанства. Она есть заимствованіе изъ средневковой Европы. Что же касается до Финнскихъ народовъ, обитавшихъ въ то время на Волг, около Булгаръ, то разказъ и въ этомъ отношеніи очень легко можетъ къ нимъ относиться. Въ своихъ финнскихъ раскопкахъ графъ Уваровъ нашелъ множество гребней металлическихъ и костяныхъ, какъ въ мужскихъ, такъ и майскихъ могилахъ {Графъ Уваровъ, Меряне и ихъ бытъ, стр. 172.}. У Тюркскихъ народовъ, брившихъ голову, гребни были въ большомъ употребленіи, судя по ихъ поэмамъ, только у женщинъ {Radloff, Proben, В. III, множество мстъ.}.
IV. Одежда и вооруженіе. Одежда Финнскихъ и Тюркскихъ народовъ иметъ много общаго, можно сказать, тожественна съ тою одеждою, какую описываетъ у Русовъ Ибнъ-Фадланъ. Глиняный t идолъ, или вообще статуэтка изъ обожженой глины, найденный графомъ Уваровымъ во время его мерянскихъ раскопокъ, представляетъ намъ точно такую короткую одежду, какую подъ именемъ ‘куртки’ видлъ у Русовъ Ибнъ-Фадланъ {Графъ Уваровъ, Меряне ихъ бытъ, атласъ, л. XXXIII, рис. 1 и 1а. Нашъ рисунокъ No 3.}. ‘Этотъ идолъ доказываетъ, какъ давно уже существовалъ у Финнскихъ народовъ тотъ самый костюмъ, который былъ потомъ въ употребленіи у Финновъ во время Ибнъ-Фадлана. Что очень короткія нижнія ‘куртки’ составляютъ особую принадлежность Финновъ, мы узнаемъ изъ того, что подобныя же очень короткія куртки всегда принадлежали къ числу самыхъ коренныхъ элементовъ не только мужскаго, но и женскаго костюма у западныхъ Финновъ {Warelius, Beitrge zur Kenntniae Finnlands in ethnographischer Beziehung, S. 140—144. См. рисунки костюмовъ Эстовъ и Ливовъ въ атлас, приложенномъ къ сочиненію Крузе: Necrolivonica, таблицы: 1—2, 4—6.}. Что подобныя же нижнія куртки были всегда въ большомъ употребленіи и у Тюркскихъ племенъ, мы можемъ заключать изъ того, что куртки (впрочемъ безрукавки) были въ употребленіи у равныхъ Татаръ Крымскихъ и Кавказскихъ даже и до нашего столтія {См. Geissler, Mahlerische Darstellungen der Sitten, Gebruche etc. im Russischen Reiche, Bltter: 21, 24, 28, 30, 31, 33, 34, 38, 39. Гейслеръ былъ спутникомъ Палласа.}. Другую одежду, кафтанъ, надвавшійся сверхъ куртки, мы видимъ на той человческой фигур, которая изображена на камн Ананьинскаго могильника {Труды перваго археологическаго създа, таблица IV, рис. 1. Нашъ рисунокъ No 4.}.
Шерстяные плащи, по видимому — подобные тому, какой описанъ у Ибнъ-Фадлана подъ именемъ ‘кисы’ (плащи такіе, какъ у монаховъ и пастуховъ, говоритъ Френъ {Frhn, Ibn-Foszlan, Anmerkung 29, S. 75.}), находимы были въ могильныхъ раскопкахъ у Эстовъ и Ливовъ {Artus, Necrolivonica, Beilage, 8. 16, Bhr, Graber der Liven, S. 17.}.
Шапки съ мховымъ околышемъ, до сихъ поръ употребительныя у всхъ вообще Финновъ, идутъ изъ временъ глубокой древности: мы видимъ такую шапку на голов у человческой фигуры на надгробномъ камн Ананьинскаго могильника. Быть можетъ, это т самые ‘колпаки’, которые составляютъ характерную особенность Пермяковъ.
Мечи, скиры и ножи были въ величайшемъ употребленіи у всхъ народовъ Финнскаго племени: это доказываютъ многочисленныя ихъ находки при всхъ раскопкахъ финнскихъ могилъ, начиная съ древнйшихъ эпохъ. Графъ Уваровъ замчаетъ, что ножи почти постоянно находимы были въ мерянскихъ могилахъ не только мужскихъ, но и женскихъ, и дтскихъ {Графъ Уварова, Меряне и ихъ бытъ, стр. 114. См. также раскопки г. Кельсіева въ Ярославской и Тверской губерніяхъ: Протоколы комитета по устройству антропологической выставки, 38 и 49.}. Это длаетъ понятнымъ фактъ, сообщаемый Ибнъ-Фадланомъ, что каждая женщина у Русовъ носитъ ножъ, прившенный къ той коробочк, которая виситъ у нихъ на груди. Притомъ графъ Уваровъ замчаетъ, что ‘найденные имъ въ мерянскихъ курганахъ ножи имютъ большею частью самые миніатюрные размры и не могли служить ни къ чему другому, какъ только для домашнихъ работъ’ {Графъ Уваровъ, Меряне и ихъ бытъ, стр. 114.}. Замчу еще, что въ древнихъ могилахъ Ливовъ нердко находили, въ числ привсокъ на груди, маленькіе сабельки или ножи съ ручкой {Baehr, Oracber der Liven, Tafel XI, No 16.}.
У Тюркскихъ племенъ, имющихъ всегда столько общаго съ Финнскими, также всегда носится ножъ при себ, кром остальнаго оружія. Въ этомъ насъ убждаетъ, между прочимъ, фигура Болгарина X вка, изображенная въ знаменитой Минеи царя Василія II, хранимой въ Ватиканской библіотек: на этомъ Болгарин (не представляющемъ еще никакихъ славянскихъ этнографическихъ особенностей) короткій мховой тулупчикъ одного покроя и размра съ кафтаномъ на фигур Ананьинскаго могильника, мховая шапка на голов, очень похожая на шапку той же человческой фигуры Ананьинскаго могильника, а у пояса на правой сторон коротенькій ножъ, опять-таки точь въ точь какъ у той же фигуры Ананьинскаго могильника {Menologium Graecorum, Urbini, 1727, стр. 132, Прохоровъ — Русскія древности, 1871, атласъ. Такъ какъ въ обоихъ предыдущихъ изданіяхъ рисунокъ очень невренъ (у Прохорова онъ скопированъ въ упомянутаго выше урбинскаго изданія), то я прилагаю при семъ рисунокъ No 5-й, прорись съ очень врной копіи въ краскахъ, сдланной, по моему порученію, въ 1880 году, во время прошлогоднихъ моихъ занятій въ Ватиканской библіотек.}. Въ рук у него мечъ, такой же, какіе во множеств находимы были въ финнскихъ могилахъ.
Ибнъ-Фадланъ говоритъ, что мечи Русовъ — ‘широкіе, волнообразные, клинки франкской работы. Начиная отъ ногтя каждаго изъ нихъ до его шеи видны зеленыя деревья, изображенія и другія вещи’ {Гаркави, Сказанія, стр. 93.}. Эти же самые мечи Ибнъ-Даста называетъ уже не ‘франкскими’, а ‘сулаймановыми’, то-есть, восточными, такими, коихъ желзо происходитъ изъ земли Сельмана, а ковались они въ Хорассан, по объясненію арабскаго писателя Аль-Кинди {амъ же, стр. 268.}. Мн кажется, послднее происхожденіе боле вроятно, потому что въ Европ, до XIV—XV столтій неизвстно мечей съ ‘волнообразнымъ’ клинкомъ {Klemm, Werkzeuge und Waffen, I-r B., 8. 286.}, тогда какъ въ Азіи они били давно уже извстна: Клеммъ говорятъ про китайскія и индйскія сабли съ подобнымъ волнообразнымъ клинкомъ въ Дрезденской коллекціи {Klemm, Werkzeuge und Waffen, I-r B., S. 168, 237.}. У Скандинавовъ можно было бы предполагать, конечно, мечи волнообразной формы, такъ какъ нкоторые мечи носили имя ‘Brand’, то-есть, пожаръ, огонь, пламя {Weinhold, Altnordisches Leben, S. 197.}, и значитъ, могли имть видъ волнистый, но такихъ мечей до сихъ поръ въ дйствительности не открыто, и это остается только предположеніемъ.
У Скандинавовъ были извстня мечи съ изображеніями на клинкахъ: такъ, напримръ, въ Эдд описывается знаменитый мечъ героя Гельги такимъ образомъ, что ‘у ручки его было кольцо, на клинк — сердце, на конц его былъ ужасъ, остріе скрывало кроваваго дракона, на клинк же разметывала свой хвостъ жаба’ {Edda, bersetzt von Simrok, S. 122, Weinhold, S. 197.}, но легко можетъ быть, что именно этого рода мечи были у Скандинавовъ финнскаго происхожденія. Алквистъ именно замчаетъ, что Финны, какъ отличные кузнецы, всегда славились своими мечами, которые были часто прославляемы и Скандинавами, получавшими изъ отъ Финновъ {О древней культур Финновъ, во Алквисту составилъ Л. Майковъ, стр. 25.}. У самихъ Финновъ мечи, по видимому, заключали гораздо боле и разнообразнйшихъ изображеній. Въ Калевал мы читаемъ про мечъ Вайнемейнена, что у него ‘на клинк свтилъ мсяцъ, на ручк сіяло солнце, на спинк стоитъ конь, на шишк мяукаетъ кошка’ {Kalevala, abertragen von А. Schitfner, S. 286.}.
На счетъ металлическихъ коробочекъ, носимыхъ женщинами Русовъ на груди, я не могу не согласиться съ мнніемъ г. Котляревскаго {Котляревскій, О погребальныхъ обычаяхъ языческихъ Славянъ, стр. 022—023.}, который ихъ отожествляетъ съ тми привсками на груди (бляхами или пряжками) въ вид двухъ сложенныхъ вмст чашекъ, покрытыхъ прорзными и иными узорами, которыхъ открываютъ такъ много, съ одной стороны въ финнскихъ, лифляндскихъ и курляндскихъ курганахъ {Графъ Уваровъ, Меряне и ихъ бытъ, стр. 84—85, атласъ, листъ XXVIII, Kruse, Necrolivonica, таблицы XIV и XXXV, Bbr, Grber der Liven, табл. VII.}, а съ другой — въ скандинавскихъ {Чешскій профессоръ Воцель признаетъ за коробочку, тожественную съ коробочками Ибнъ-Фидланова описанія, ту коробочку, составленную изъ двухъ серебряныхъ пластинокъ, съ изображеніемъ вверху оленя и птицы, которая была найдена въ земл близъ чешской деревни Желенки (Wocel, Archologische Parallelen, Silswngsberichte der Wiener Akad. der Wissenschaften, 1853, B. XI, S. 754). И дйствительно, общій видъ коробочки (представленной у васъ въ врной копіи, подъ No 6) не противорчилъ бы, пожалуй, этому остроумному сближенію, тмъ боле, что внизу коробочки видны придланныя кольца, на которыхъ что-то прившивалось, и профессоръ Воцель предполагаетъ, что это былъ, какъ у Ибнъ-Фадлановыхъ Русовъ, ножъ: черенокъ отъ подобнаго вожа нашелся въ той же чешской могил, недалеко отъ коробочки. Но все это предположеніе разрушается тмъ фактомъ, что и коробочка, и черенокъ отъ ножа найдены не на груди у остова покойницы, а на боку (auf der Hfte). Это обстоятельство все намняетъ. Множество раскопанныхъ графомъ Уваровымъ и г. Кельсіевымъ мерянскихъ могилъ показываютъ нимъ, что небольшіе ножи лежали у женщинъ, въ могил, на боку, у бедра, подобно тому какъ они, вроятно, носились всегда и при жизни. Подъ No 7 я прилагаю рисунокъ ножа съ коробочкой сербской женщины (1810 года), носимаго на боку, у пояса, оригиналъ, по словамъ Клемма, находится въ Дрезденскомъ музе. Такія коробочки назначались у сербскихъ женщинъ для ношенія иголокъ (Klemm, Werksenge und Waffen, I, S. 138.), вроятно, для того же употреблялась и чешская коробочка Воцеля. Коробочки Русовъ имли, конечно, совершенно иное назначеніе: и скандинавскія, и финнскія подобныя коробочки или чашки — прорзныя.}. Общее ихъ происхожденіе должно было быть азіатское, такъ какъ подобныя же привски, въ вид сложенныхъ вмст чашекъ, были извстны и у Византійцевъ, а отъ нихъ заимствованы впослдствіи и Русскими. Такъ-называемыя ‘бармы’ христіанскаго времени суть не что иное, какъ подобныя же привски, только уже заключающія части мощей, вмсто прежнихъ языческихъ амулетовъ. Ихъ носилось на груди по нскольку, прившенныхъ на одну цпь или шнурокъ {Рязанскія бармы: Древн. Госуд. Росс., отдл. II, табл. 33—37, Кіевскія бармы: ‘Владимірскій кладъ’, статья В. Стасова — Извстія Археол. Общ., 1868, стр. 144—145, таблица III.}. Откуда заимствовали такую моду привсокъ на груди, въ вид сложенныхъ чашекъ, образовавшихъ коробочку, сами Византійцы,— того покуда еще не разслдовано.
V. Жилище. Я уже говорилъ выше, что по моему мннію та могила, въ которую на 10 дней клали, при Ибнъ-Фадлап, умершаго Руса, имла ту самую форму, какую имли на ихъ родин, по словамъ Ибнъ-Дасты, дома ‘Славянъ’. Мн казалось, что между обоими описаніями тожество полное. Ибнъ-Даста говоритъ: ‘Холодъ въ стран Славянъ бываетъ до того силенъ, что каждый изъ нихъ выкапываетъ себ въ земл родъ погреба, къ которому придлываетъ деревянную остроконечную крышку, на подобіе крыши христіанской церкви, и на крышу накладываетъ землю. Въ такіе погреба переселяются со всмъ семействомъ, и взявъ нсколько дровъ и камней, зажигаютъ огонь и раскаляютъ камни на огн до-красна. Когда же раскалятся камни до высшей степени, то поливаютъ ихъ водой, отъ чего распространяется паръ, нагрвающій жилье до того, что снимаютъ уже одежду. Въ такомъ жиль остаются до весны’ {Гаркави, Сказанія, стр. 260—267.}.
Подобныхъ жилищъ ни у Скандинавовъ, ни у Славянъ мы не знаемъ. Но полное тожество съ описаніями Ибнъ-Дасты и Ибнъ-Фадлана мы находимъ въ самой характерной и коренной форм жилищъ Финновъ. Кастренъ размазываетъ: Въ окрестностяхъ Каяны и въ русской Кареліи я имлъ случай видть древности, такъ-называемые лопарскіе курганы, могилы (lapin baudat), которыя несомннно лопарскаго происхожденія. Он, по преданію, служили жилищами для Лопарей, и въ самомъ дл, он весьма похожи на нкоторыя палатки, виднныя мною въ безлсныхъ краяхъ Лапландіи. Это не что иное, какъ ямы съ конусообразными крышами изъ дерева, камня и торфа. По разказамъ, такія крыши были нкогда и на такъ-называемыхъ лопарскихъ курганахъ, находящихся въ сверной Финляндіи и Кареліи. Въ этихъ курганахъ находились уголь, обожженые камни, равныя желзныя вещи и проч., что подтверждаетъ разказы о томъ, что они нкогда служили жилищами’. Къ этому г. Л. Майковъ прибавляетъ, что подобныя же ямы встрчаются во множеств и въ Вологодской губерніи, въ Ярепскомъ узд, а также близъ городовъ Вельска и Никольска…. По мннію г. Алквиста, вышеописанныя земляныя жилища носили названіе sauna, слово, довольно широко распространенное въ западнофиннскихъ нарчіяхъ, и быть можетъ, происходящее отъ savu, sauvu, дымъ…. Постройки, въ род sauna, встрчаются не только въ Финляндіи, но и у другихъ Фиинскихъ племенъ. Вотъ что разказываетъ г. Арсеньевъ {Арсеньевъ, Зыряне и ихъ охотничьи промыслы, стр. 24—25.} про лсныхъ звропромышленниковъ Зырянъ: По прибытіи на мсто, гд думаютъ промышленники производить свои промысловыя занятія, они строятъ себ лсную баню — пывзанъ, бревенчатую избушку въ 7—8 рядовъ, покрывая ее на одинъ скатъ досками и насыпая на крышу землю. Въ такой избушк складывается въ углу печь, или лучше сказать, каменка, подобная тмъ, какія бываютъ въ черныхъ деревенскихъ баняхъ. По стнамъ избушки настилаются широкія нары, на нихъ промышленники спятъ, а иногда и парятся… Пывзаны строются Зырянами везд, гд производятся ими работы, на пожняхъ, на пустошахъ, на подскахъ, на вырубкахъ, гд длаются заготовки бревенъ, на сплав, на берегахъ большихъ ркъ, гд Зыряне ловятъ рыбу, и наконецъ, въ лсныхъ трущобахъ, гд они занимаются охотничьимъ промысломъ’ {О древней культур западныхъ Финновъ, стр. 40—42.}.
И такъ, въ описаніи могилы Руса у Ибнъ-Фадлана и въ описаніи жилища ‘ Славянъ ‘ мы встрчаемъ т самыя характерныя черты, которыя присутствуютъ въ sauna западныхъ Финновъ, и въ пывзан восточныхъ Финновъ.
Подводя итогъ всему разсмотрнному и сравненному мною, я считаю себя въ прав утверждать, что въ ‘Русахъ’ Ибнъ-Фадлана и нкоторыхъ другихъ арабскихъ писателей невозможно видть Русскихъ, Славянъ, и что, поэтому, пора вычеркнуть разказы этихъ писателей, и особенно Ибнъ-Фадлановы, изъ числа тхъ описаній, которыя должны служить для опредленія бытовыхъ чертъ Русскаго народа въ первыя столтія его существованія. Разказы Ибнъ-Фадлана, столько выдающіеся изъ числа всхъ другихъ арабскихъ разказовъ о народахъ на Волг, очень интересны и очень важны, но только не для исторіи собственно самого Русскаго народа. Какой именно тотъ народъ, который онъ описываетъ подъ именемъ ‘Русовъ’,— мудрено опредлить, однакоже этнографическія данныя доказываютъ, что всего скоре подъ этимъ именемъ надо разумть какой-то народъ на Волг, близъ Булгаръ, въ быт котораго совмстно присутствовали элементы финнскихъ и тюркскихъ народовъ.