ЗАМЕТКИ О ХУДОЖЕСТВЕ
ЗАМЕТКИ О ХУДОЖЕСТВЕ
I
Новый рассказ Леонида Андреева
I
Новый рассказ Леонида Андреева
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Заметки о художестве, Зайцев Борис Константинович, Год: 1906
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
В февральской книжке журнала ‘Правда’ напечатан рассказ Леонида Андреева ‘Губернатор’. Он занимает 58 страниц, читается без передышки и весит столько, что если на другую чашку положить остальной художественный багаж журнала, — хоть за несколько месяцев — перетянут 58 страниц. Это оттого, что их удельный вес непомерно высок, как у золота.
Рассказ говорит о ‘суде Божием’. Обыкновенный губернатор, старый военный генерал, ‘махнул белым платком’, когда к его дому подошли толпы бледных забастовщиков. Было убито тридцать пять мужчин, восемь женщин и трое детей. И этого стало довольно. До сих пор длинная жизнь губернатора ничем особенным не выделялась, теперь какой-то темный и непонятный ход вещей заносит над ним свою секиру, что-то скорбное, глубокое и божественно-праведное подвигает к его глазам великие скрижали. В них он видит себя и свои злодеяния. ‘Как будто сам древний, седой закон, смерть карающий смертью, давно уснувший, чуть ли не мертвый в глазах невидящих открыл свои холодные очи, увидел убитых мужчин, женщин и детей и властно простер свою беспощадную руку над головой убившего’. Возмездие идет, вначале оно сквозит только кое-где, в отдельных мыслях, в скользнувшем подозрительном человеке у губернаторского подъезда, но чем дальше, тем оно несомненнее. Подсудимому пощады нет. Он понимает это и сам, с каждым днем ему как-то беззвучнее и безвоздушней жить: точно между ним и всем миром, даже до домашних и служащих, возникла стеклянная стена. ‘Это’ даже влечет его: последние дни своей жизни он как будто нарочно бродит один, гуляя по городу. Город же вокруг него мертв, ибо все в сердцах своих подписали ему смертный приговор: он ‘проклятый’, ‘убийца детей’. Он принимает смерть, как собака, на пустынной площади, от трех револьверных выстрелов. Во всем городе нашлась всего одна гимназисточка, ‘которая плакала’ да и то оттого, что генерал стал собакой, и ‘никто даже не будет плакать над его могилой’. А над всей жизнью, ‘за нужными мелочами ее, за самоварами, постелями и калачами выступил в тумане грозный образ Закона-Мстителя’.
Так проиграл губернатор свою жизнь и честь, проиграл, живя многие годы в уверенности, что строит, поддерживает и делает то, что нужно. Поэт же из этой истории сложил величественное здание, из мощных камней, с огромной серьезностью и мудростью, свободно, нигде не напрягаясь, поднял он на свои плечи один из загадочнейших вопросов человеческой жизни, и с высоты, как божество, произносит свой суд. Суд этот страшен — потому, что глубочайше беспристрастен. Как крупнейший художник, он не подписывает приговора, а ведет суд, и темное крыло этого суда овевает не генерала, не солдат, а — дальше и глубже — целое гигантское Начало жизни. Я бы сказал, что автор, ничего не навязывая, невольно поставил блистающее ‘проклинаю’ на все тело мирового зла, на тот черный, живой организм, только частицей которого, и бессознательной, были жалкие — губернатор, Судак, подполковник, сыщики. Отсюда во всем произведении, при полном отсутствии морализированья — свежий, морской запах Нравственного.
Исполнена вещь в тоне ее содержания: строго, почти молитвенно. Слова и фразы вяжутся четко, прозрачно, с большой простотой и с громадной значительностью. По этим фразам плывешь как по холодному, ясному до дна озеру, и чувствуешь, что и сама вода — ключевая, кристальная. В каждой строчке сквозит огромная сила, читающий сразу теряет способность сопротивления, но автор не забавляется собой, весь свой ‘холодный жар’ он концентрирует на одном — на намерении послужить до последнего издыхания своему художническому замыслу, для него самого это — священное дело, и он с неумолимой упорностью, не глядя по сторонам, протягивает читателя сквозь эти 58 страниц, как будто самого его, как художника, этот конец влечет не менее, чем генерала магнит смерти. И остается впечатление тяжелой пули, идущей ко дну по прямой линии.
‘Честность’ и правда этого рассказа вызывает в представлении образы людей, как Толстой, Карлейль.
Кажется, что эти прямосердые гении должны бы были положить свое ‘одобряю’ на страницы в журнале ‘Правда’. Карлейль уже написал раз (про сожжение Иоанна Гуса): ‘они сделали это нехорошо’. Я думаю, если бы он встал из гроба и сумел прочитать по-русски это произведение, то написал бы: ‘он сделал это хорошо’.
Журнал литературы и искусства ‘Зори’. M., 1906. 27 марта. No 7.
С. 21. ‘Правда’ — ежемесячный журнал искусства, литературы, общественной жизни, издававшийся В. А. Кожевниковым с 1904 по февраль 1906 г. Зайцев опубликовал в нем рассказы ‘Мгла’ и ‘Сон’.
С. 23. Карлейль уже написал раз (про сожжение Иоанна Гуса)… — Имеются в виду знаменитые лекции Томаса Карлейля ‘Герои, почитание героев и героическое в истории’ (1840), трижды изланные в переводе на русский (в 1891, 1898 и 1908 гг.). Карлейль пишет: ‘Огонь — короткий разговор. Бедный Гус: он пришел на Констанцский собор, заручившись всевозможными обещаниями относительно своей личной безопасности и приняв всевозможные меры предосторожности, он был человек серьезный, непричастный мятежному духу, они же немедленно бросили его в подземную каменную тюрьму, которая имела ‘три фута в ширину, шесть в вышину и семь в длину’, они сожгли его, чтобы никто в мире не мог слышать его правдивого голоса, они удушили его в дыму и огне. Это было не хорошо сделано!’ (Карлейль Т. Теперь и прежде. М., 1994. С. 109).