Заметки летописца, Страхов Николай Николаевич, Год: 1864 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. Страховъ. Изъ исторіи литературнаго нигилизма. 1861—1865.

С.-Петербургъ. Типографія брат. Пантелеевыхъ. Верейская ул., No 16. 1890.

ЗАМТКИ ЛТОПИСЦА.

Эпоха, 1864, ноябрь

Идеалъ г. Некрасова.

Послднія извстія: между ‘Современникомъ’ и ‘Русскимъ Словомъ’ заключенъ миръ

Германія поглупла

Идеалъ г. Некрасова.

Въ октябрской книжк ‘Русскаго Слова’, въ отдл ‘Библіографическій Листокъ’, разбираются стихотворенія г. Некрасова и доказывается, что въ нихъ, рядомъ съ протестомъ, представлены и совершенно врные положительные идеалы.

‘Правда’,— говоритъ критикъ,— ‘идеалъ г. Некрасова не иметъ ничего общаго съ идеалами другихъ поэтовъ, онъ не фантастическій какой нибудь, а возможный, необходимый, несомннный. Идеалъ этотъ построенъ на идеяхъ любви и благосостоянія и выраженъ въ самой осуществимой форм’.

Выраженъ онъ именно въ той ‘чудной, розовой картин свтлаго истиннаго счастья’, которая видится Дарь, когда она замерзаетъ въ лсу (въ поэм Морозъ-красный носъ). Для большей убдительности критикъ выписываетъ вполн эту картину, выражающую идеалъ г. Некрасова. Вотъ она:

‘И снится ей жаркое лто —

Не вся еще рожь свезена,

Но сжата — полегче имъ стало!

Возили снопы мужики,

А Дарья картофель копала

Съ сосднихъ полосъ у рки.

Свекровь ея тутъ же, старушка,

Трудилась, на полномъ мшк

Красивая Маша, рзвушка,

Сидла съ морковью въ рук.

Телга, скрипя, подъзжаетъ —

Савраска глядитъ на своихъ,

И Проклушка крупно шагаетъ

За возомъ сноповъ золотыхъ.

— Богъ помочь! А гд-же Гришуха?

Отецъ мимоходомъ сказалъ.

‘Въ горохахъ’, сказала старуха.

— Гришуха! отецъ закричалъ,

На небо взглянулъ.—

Чай не рано? Испить бы…

Хозяйка встаетъ

И Проклу изъ благо жбана

Напиться кваску подаетъ.

Гришуха межъ тмъ отозвался.

Горохомъ опутанъ кругомъ,

Проворный мальчуга казался

Бгущимъ зеленымъ кустомъ.

— Бжитъ!.. у!.. бжитъ, пострленокъ,

Горитъ подъ ногами трава!—

Гришуха черенъ какъ галченокъ,

Бла лишь одна голова,

Крича, подбгаетъ въ присядку

(На ше горохъ хомутомъ),

Поподчивалъ бабушку, матку,

Сестренку — вертится вьюномъ!

Отъ матери молодцу ласка,

Отецъ мальчугана щипнулъ,

Межъ тмъ не дремалъ и Савраска:

Онъ шею тянулъ да тянулъ,

Добрался,— оскаливши зубы,

Горохъ аппетитно жуетъ

И въ мягкія, добрыя губы

Гришухино ухо беретъ…

Машутка отцу закричала:

— Возьми меня, тятька, съ собой!

Спрыгнула съ мшка — и упала.

Отецъ ее поднялъ: ‘не вой!

Убилась — не важное дло!

Двченокъ не надобно мн,

Еще вотъ такого пострла

Рожай мн, хозяйка, въ весн!

Смотри же!..’ Жена застыдилась:

— Довольно съ тебя однаго!

(А знала, подъ сердцемъ ужь билось

Дитя)… ‘Ну, Машукъ, ничего!’

И Проклушка, ставъ на телгу,

Машутку съ собой посадилъ.

Вскочилъ и Гришуха съ разбгу,

И съ грохотомъ возъ покатилъ.

Воробушковъ стая слетла

Съ сноповъ, надъ телгой взвилась.

И Дарьюшка долго смотрла,

Отъ солнца рукой заслонясь,

Какъ дти съ отцомъ приближались

Къ дымящейся риг своей,

И ей изъ сноповъ улыбались

Румяныя лица дтей’…

Какая прелесть! эти стихи и выписываешь съ наслажденіемъ. Какая врность, яркость и простота въ каждой черт!

Не въ томъ, однако же, дло. Какъ понимаетъ читатель эту картину? Не думаетъ ли онъ, что передъ умирающей Дарьей носятся виднія прошлаго, что она вспоминаетъ счастливыя минуты того времени, когда мужъ былъ живъ? По мннію критика, ни чуть не бывало, это не воспоминанія и не картина дйствительности.

‘Эта картина’,— говоритъ онъ,— ‘есть самый полный идеалъ счастья, какой только могла создать фантазія крестьянки, -но, конечно, не иного прибавитъ къ нему самый развитый человкъ, самый великій геній въ мечтахъ о совершенномъ благополучіи людей. Основные элементы этого благополучія — здсь вс: любовь, довольство и привлекательный трудъ среди чистой, прекрасной природы. Это та вершина благополучія, на которой человку остается еще только искать наслажденія въ наук и искусств, это то счастливое состояніе, гд можно съ полнымъ нравомъ проповдывать науку для науки и искусство для искусства. Наконецъ, это тотъ результатъ, къ которому стремится весь прогрессъ, и въ которомъ наслажденіе свободною любовью, свободнымъ трудомъ и здоровою бдностію изгладило даже мучительное воспоминаніе о прошломъ рабств и нищет’.

Дло ясное. Идеалъ, созданный фантазіею, представляющій вершину благополучія и результатъ, къ которому стремится весь прогрессъ,— никакъ не могъ и не можетъ существовать въ дйствительности. Чтобы кто нибудь не подумалъ, что стихи Некрасова изображаютъ картину дйствительной жизни,— критикъ убдительно доказываетъ, что такія картины на дл невозможны, онъ доказываетъ это и отъ себя и — что всего лучше и сильне — отъ г. Некрасова.

Отъ себя онъ замчаетъ что ‘эта картина представлена — бредомъ умирающей, а не дйствительностію’.

‘Но поймите же вы, наконецъ’ — восклицаетъ онъ дале,— ‘безнадежные филистеры, что въ дйствительности ничего подобнаго нтъ, что если бы въ минуту смерти крестьянк грезилось ея дйствительное прошлое, то она бы увидла побои мужа, не радостный трудъ, не чистую бдность, а смрадную нищету. Только въ розовомъ чаду опіума или смерти отъ замерзанія могли предстать передъ нею эти чудныя, но никогда небывалыя картины’.

Но всего сильне т доказательства, которыя критикъ заимствуетъ у самаго г. Некрасова. Весьма справедливо онъ замчаетъ, что ‘г. Некрасовъ часто останавливается на судьб русской женщины вообще, особенно же на дол крестьянки’, но что онъ ‘не показалъ намъ въ розовомъ свт ея настоящее’. Критикъ ссылается на различныя стихотворенія, гд упоминается о женщинахъ и ихъ дол, на ‘Дешевую покупку’, на ‘Рыцаря на часъ’, и т. д. ‘Поэтъ показываетъ намъ’,— говоритъ онъ,— ‘и жену (‘Жница’), и мать (‘Орина, мать солдатская’), показываетъ во всей безъисходности ея горя, во всемъ ужас ея судьбы’. Перебравъ вс эти случаи, въ которыхъ представляется судьба женщины у г. Некрасова, критикъ задается такимъ вопросомъ:

‘Я бы спросилъ читателя, возможно ли это представленіе, клевета ли на русскую жизнь Эти слова, правда ли, что доля женщины была такъ печальна, какъ изображаетъ г. Некрасовъ?’

И отвчаетъ самъ себ:

‘Но спрашивать было бы излишне, потому что лучшимъ отвтомъ на такіе вопросы служитъ то, что все, что есть лучшаго въ Россіи, читаетъ Некрасова и ему’.

И такъ, если вы врите Некрасову, то должны признать, что картина, изображенная имъ.въ приведенныхъ нами стихахъ, есть дло невозможное, небывалое^, и представляетъ только одну фантазію, идеалъ счастья.

Въ этихъ сужденіяхъ я вижу достойное наказаніе г. Некрасова за слишкомъ большое усердіе, съ которымъ онъ забавлялся созданіемъ ‘Жницъ’, ‘Оринъ’, и т. п. Читатели такъ усердно поврили этимъ его произведеніямъ, что теперь уже не врятъ самымъ прямымъ его словамъ.

Вотъ онъ изобразилъ живущую въ полномъ ладу чету мужа йжены. Какъ можно!— возражаетъ ему критикъ,— вашъ Проклъ непремнно билъ свою жену.

Г. Некрасовъ представилъ картину радостнаго труда, чистой бдности. Какъ можно!— возражаетъ критикъ,— все это одна мечта, я знаю твердо, что они жили въ смрадной нищет.

Г. Некрасовъ изобразилъ счастливыя минуты крестьянскаго семейства, полнаго взаимной любви. Какъ можно!— восклицаетъ критикъ,— я вдь знаю, что ни любви, ни счастливыхъ минутъ у нихъ вовсе нтъ.

Очень можетъ быть, что критику кажется одной фантазіей, однимъ идеаломъ даже то, какъ Савраска

…’въ мягкія, добрыя губы

Гришухино ухо беретъ’.

Вотъ если бы Савраска откусилъ ухо у Гришухи, тогда это было бы ближе къ дйствительности и не противорчило бы некрасовской манер ее изображать.

Послднія извстія: между ‘Современникомъ’ и ‘Русскимъ Словомъ’ заключенъ миръ.

Я былъ бы очень огорченъ, еслибы снисходительные читатели приняли какія нибудь мои замтки за полемику, покорно прошу ихъ устранить отъ себя такую мысль, если она пришла имъ на умъ. Главное въ моихъ! замткахъ — факты, и въ этомъ смысл я готовъ стоять за каждую изъ нихъ безъ исключенія, ибо каждая содержитъ правильное указаніе на нкоторое явленіе умственнаго мира, можетъ быть мелкое, но всегда дйствительно существующее. Полемикой-же называется не только указаніе чужихъ мнній, но и ихъ опроверженіе, въ которомъ я большею частію не чувствую никакой нужды. Я ничего не хочу опровергать, я понимаю свое дло какъ изображеніе фактовъ, которые-бы говорили сами за себя, Если читатели и могутъ упрекнуть меня за нкоторыя отступленія отъ этихъ пріемовъ, то они должны, однако же, признать за мною не мало усилій, длаемыхъ мною для того, чтобы въ точности имъ слдовать.

Признаюсь откровенно, эти оговорки и извиненія внушила мн радостная всть о заключеніи мира между ‘Современникомъ’ и ‘Русскимъ Словомъ’. Когда я услышалъ эту всть и подумалъ, что по всмъ правамъ это событіе должно найти мсто въ моихъ замткахъ, то на меня вдругъ навела сомнніе и смущеніе мысль: не будетъ-ли помщеніе этаго факта въ замтки принято тмъ или другимъ изъ почтенныхъ помирившихся органовъ за враждебное дйствіе? По зрломъ размышленіи, я, однако же успокоился и ршился слдовать моей прямой обязанности. Если я стану пропускать столь достославныя дла и событія, то что же у меня будутъ за замтки, и какой же я буду лтописецъ? Если фактъ столь великой важности будетъ мною упущенъ изъ виду, то не скажутъ-ли, что я не уважаю русской литературы и не считаю достойнымъ замчанія даже самыя крупныя въ ней явленія?

Шутка ли? ‘Русское Слово* помирилось съ ‘Современникомъ*! ‘Русское Слово’, которое съ начала года употребляло вс усилія, чтобы доказать неосновательность и шаткость ‘Современника*! Какъ же случилось это неожиданное и многозначительное событіе? Разскажу по порядку.

Послднею статьею’Русскаго Слова* противъ ‘Современника* была статья ‘Нершенный Вопросъ’, статья ‘къ счастію неподписанная’, какъ выражается о ней ‘Современникъ’. Статья эта имла цлью разобрать, какъ ‘года два тому назадъ наши литературные реалисты сильно опростоволосились’. Опростоволосился именно г. Антоновичъ своимъ разборомъ романа Тургенева: Отцы и Дти. Неподписанная статья отнеслась къ критик г. Антоновича весьма жестоко. Въ одномъ мст, увлеченный жаромъ своего неудовольствія, авторъ говоритъ объ этой критик:

‘А наша критика?! А наша глубокая и проницательная критика?! Она съумла только за этотъ разговоръ укорить Базарова въ жестокости характера и въ непочтительности къ родителямъ.— Ахъ ты, коробочка доброжелательная! Ахъ ты, обличительница копечная! Ахъ ты, лукошко глубокомыслія!’

Въ другомъ мст неподписанная статья выражаетъ такой судъ:

‘Долго придется г. Антоновичу раскаяваться въ его стать объ Асмоде нашего времени’. Много вреда надлала эта статья. Сильно перепутала она понятія нашего общества о молодомъ поколніи. Такъ напакостить могъ только одинъ ‘Современникъ’.

Вслдствіе этой статьи, въ ‘Современник’ явилась статья ‘Вопросъ, обращенный къ ‘Русскому Слову’, подписанная: Посторонній Сатирикъ. ‘Посторонній Сатирикъ’ пишетъ, что статья ‘Русскаго Слова’ его ‘удивила’, что онъ недоумваетъ, какъ могла эта статья появиться въ ‘Русскомъ Слов’, что ужь не хитритъ ли редакція, не хочетъ ли она только возбудить въ другихъ журналахъ ‘новую радость’ и вызвать въ нихъ ‘новыя статьи о раскол въ нигилистахъ’, а потомъ посмяться надъ этою радостію?

‘Поэтому-то’,— пишетъ ‘Посторонній Сатирикъ’,— ‘я и нахожусь вынужденнымъ обратиться къ редакціи ‘Русскаго Слова* съ вопросомъ: согласна ли она съ статьею ‘Нершенный вопросъ’, раздляетъ ли она вполн вс сужденія автора статьи, какъ о роман ‘Отцы и Дти‘, такъ и о критик на этотъ романъ, помщенной въ ‘Современник’?

Затмъ ‘Посторонній Сатирикъ’ обращается даже прямо къ опредленнымъ лицамъ, именно къ г. Минаеву и къ г. Благосвтлову, и проситъ ихъ печатно отвчать: какъ они относятся къ статье: ‘Нершенный вопросъ’?

Рчь свою ‘Посторонній Сатирикъ’ заканчиваетъ слдующимъ многозначительнымъ соображеніемъ:

‘И безъ того’,— говоритъ онъ,— ‘много у меня на рукахъ полемическаго дла: нужно довести до конца споръ съ ‘Эпохой’ {Споръ? Какой споръ? О чемъ? О доктор что-ли? Признаюсь, я не замтилъ, чтобы между ‘Современникомъ’ и ‘Эпохой’ вышло что нибудь похожее на споръ. По моему сужденію, было что то другое, на споръ весьма мало походящее.}, нужно въ тоже время слдить за дятельностію двухъ печатныхъ органовъ г. Краевскаго и, наконецъ, не упускать изъ виду и московской литературы, полемика съ этими противниками кажется мн самой необходимой, и ‘Русское Слово’ можно-бы было оставить въ сторон. Но ‘Русскому Слову’ кажется, что ему необходимо прежде всего напасть на ‘Современникъ’ и съ нимъ по преимуществу вести полемику. Нечего длать’…

Здсь, очевидно, заключается новый вопросъ ‘Русскому Слову’, вопросъ о томъ, съ кмъ, по его мннію, прежде всего и необходиме всего вести полемику? И считаетъ ли оно, что полемика противъ ‘Современника’ необходима?

‘Русское Слово* отвчало немедленно. Во-первыхъ, оно длаетъ нсколько замчаній, имющихъ цлью, кажется, показать неосновательность удивленія, выраженнаго ‘Постороннимъ Сатирикомъ* при появленіи статьи ‘Нершенный вопросъ’.

‘Еще въ начал 1862 года’ — говоритъ редакція,— ‘при появленіи романа г. Тургенева Отцы и Дти’, когда наша журналистика съ азартомъ принялась глумиться надъ Базаровыхъ, съ цлью опошлить этотъ типъ въ глазахъ читающей публики, еще тогда критикъ ‘Современника’ и критикъ Русскаго Слова’ рзко разошлись во взглядахъ на этотъ романъ’.

Если ‘Современникъ’ это забылъ, то ему напоминаются боле близкія времена.

‘Какъ ‘Современникъ’, такъ и ‘Русское Слово’ посл 1862 и до ныншняго года не возвращались къ этому предмету. Но въ прошломъ апрл ‘Современникъ’, разбирая романъ г. Писемскаго ‘Взбаламученное море’, снова коснулся Базарова, причемъ, проводя параллель между Тургеневымъ и Писемскимъ, между Базаровымъ и Басардинымъ, подтвердилъ свой прежній взглядъ на тургеневскій романъ. Естественно, что при этомъ ‘Современникъ’ высказался противъ критика ‘Русскаго Слова’, хотя и не назвалъ его по имени… Въ стать говорилось о ‘критикахъ-дтяхъ’ и о ‘простоватыхъ слушателяхъ, принимающихъ за комплименты деликатныя колкости г. Тургенева’.

И такъ, разногласіе между критиками-отцами и критиками-дтьми есть дло давнишнее, и ‘Русское Слово* не находитъ причины, почему-бы статья ‘Нершенный вопросъ’, представляющая ‘только дальнйшее и логическое развитіе его прежняго мннія о Базаров’, должна была измнить ходъ длъ.

Затмъ ‘Русское Слово’ объявляетъ, что оно не боится полемики.

‘Намъ нечего бояться этой полемики и угрозъ ‘Современника’.

Отъ своихъ мнній не отказывается.

‘Зачмъ нашему журналу отказываться отъ солидарности съ этой статьей, если она оцниваетъ дятельность и современное значеніе тхъ людей (т. е. Базаровыхъ), на сторон которыхъ находятся вс симпатіи ‘Русскаго Слова’?

Но тмъ не мене полемику согласно прекратить.

‘Мы вовсе не думаемъ и не желаемъ полемизировать съ Современникомъ’.

‘Сознаемъ всю безполезность полемики, особенно въ такое время, когда она, кром удовольствія нашему журнальному стаду, не можетъ оказать существенныхъ услугъ литератур’.

‘Русское Слово* можетъ расходиться съ ‘Современникомъ’ на частныхъ и отдльныхъ вопросахъ, но оно всегда на столько уважало общую идею, что не ршится пожертвовать этой идеей въ пользу какого-бы то ни было личнаго самолюбія’.

Эта послдняя фраза, имющая чрезвычайно благородный видъ, къ сожалнію, не совсмъ ясна. ‘Русское Слово’ какъ будто хочетъ сказать, что оно никому не пожертвуетъ своей идеей, но въ такомъ случа зачмъ же стоитъ но? Слдовало-бы и. Поэтому, вроятне такой смыслъ: ‘Русское Слово’ не во всемъ согласно съ ‘Современникомъ’, но оно жертвуетъ своимъ разногласіемъ въ пользу общей идеи.

И такъ, ура! Миръ заключенъ. Критики-отцы и критики-дти не будутъ боле тратить силъ въ безполезной взаимной вражд. Теперь они на свобод могутъ оказать общественныя услуги литератур. Теперь они примутся за полемику самую необходимую, теперь множество дла, которое у нихъ на рукахъ, будетъ сдлано и доведено до конца. Горе вамъ,— печатные органы г. Краевскаго? Горе теб,— московская литература! Но пуще и больше всего — горе теб, ‘Эпоха’!

Германія поглупла.

Это неутшительное извстіе я слышалъ отъ однаго весьма неглупаго и философски-образованнаго человка. Онъ основывалъ свое сужденіе какъ на собственныхъ наблюденіяхъ надъ нмецкимъ отечествомъ, въ которомъ почти постоянно живетъ въ послднее время, такъ и на отзыв однаго нмца, небывшаго въ Германіи лтъ пятнадцать и недавно навстившаго ее.

Уровень умственной жизни понизился. Напримръ, нмцы уже не понимаютъ философовъ, которыхъ нкогда произвели. На это, если помнятъ читатели, я приводилъ нкоторыя доказательства въ своихъ ‘Замткахъ’, именно указывалъ на толки о Кант въ журнал Ноака: ‘Psyche’. Оказывается, что нмцы уже не понимаютъ Канта, котораго еще не смютъ не уважать. Великолпное изложеніе кантовскаго ученія, сдланное Куно Фишеромъ, нисколько не помогло длу, и было встрчено равнодушно.

Тоже самое должно сказать и о другихъ умственныхъ и творческихъ сферахъ. Въ Германіи уже нтъ публики съ высокими требованіями, для которой бы мыслитель, поэтъ, или вообще художникъ долженъ былъ стремиться стать какъ можно выше въ дл мысли и творчества. Масса образованныхъ людей иметъ весьма низкія требованія, поэтому въ ней имютъ успхъ вещи именно малаго достоинства. Такъ, напримръ, очень пришлась по вкусу книга Вундта о психологіи.

Германія какъ будто отвлечена отъ умственной жизни своими политическими интересами. Дйствительно, политическіе интересы у всхъ на ум и на язык, но изъ этого,какъ мы знаемъ и видимъ, пока еще ничего не выходитъ. Все ограничивается безконечными разговорами и безконечнымъ истребленіемъ пива.

Такимъ образомъ, можно подумать, что Германія уже совершила свою умную миссію, которую ей предстояло исполнить въ развитіи европейскаго духа, что она пережила то время, когда ей суждено было производить міровыхъ поэтовъ, мыслителей, критиковъ. Что будетъ, неизвстно, но если дйствительно одна миссія окончена, то можетъ быть за нею послдуетъ другая, можетъ быть Германія изберетъ теперь новую дорогу и раскроетъ свои силы на другомъ поприщ.

Все это для насъ, русскихъ, весьма любопытно. Дло въ томъ, что, какъ давно уже извстно, наша умственная жизнь находится въ постоянномъ подчиненіи умственной жизни Германіи. По остроумному замчанію однаго тоже весьма не глупаго и тоже философски образованнаго человка, даже Базаровъ, подъ видомъ занятія естественными науками, занимался собственно тмъ же дломъ, какъ Рудинъ, Бельтовъ и другіе прежніе герои, т. е. нмецкою философіею. И такъ, если бы вопросъ о пониженіи умственнаго строя Германіи былъ разъясненъ окончательно, если бы пониженіе было доказано подробными указаніями на факты, то мы бы очень много отъ этого выиграли. Именно: въ такомъ случа мы уже освободились бы отъ этаго, до сихъ поръ непреоборимаго для насъ авторитета, мы уже стали бы въ отношеніи въ Германія въ положеніе судей и могли бы свободно пользоваться хорошимъ и отвергать дурное, хотя бы это дурное и было самоновйшее. Если Германія уже совершила свою умную миссію, то вамъ слдуетъ поучаться у тхъ ея мыслителей и писателей, на которыхъ выпала доля совершенія этой миссіи, а не воображать, что чмъ нове нмецкій писатель, тмъ дальше онъ ушелъ впередъ и тмъ достойне изученія.

И вообще, весьма желательно было бы, чтобы у насъ развилось критическое отношеніе къ западной жизни и въ умственной, и во всякой другой ея сфер, ибо только такое отношеніе свидтельствовало бы о самостоятельности нашей мысли, т. е. просто — о существованіи у насъ дйствительной мысли.

Что касается до того, что Германія совершила свою умную миссію, то можно въ подтвержденіе сослаться на слова Тэна, въ его стать о Карлейл.

‘Карлейль’,— говоритъ Тэнъ,— ‘есть самый авторитетный и самый оригинальный изъ истолкователей, которые ввели германскій духъ въ Англію. Дло это не малое, потому что надъ подобнымъ дломъ нынче работаютъ вс мыслящіе люди’.

‘Съ 1780 по 1830 годъ Германія произвела вс идеи нашего историческаго періода, и въ продолженіи полувка, или можетъ быть и цлаго вка, наше главное дло будетъ состоять въ томъ, чтобы передумать эти идеи. Мысли, которыя родились или появились въ зачатк въ какой нибудь стран, непремнно распространяются въ сосднихъ странахъ и прививаются тамъ на извстное время, то, что случается теперь съ нами, уже двадцать разъ случалось въ мір, ходъ растительности духа всегда былъ одинъ и тотъ же, и мы можемъ съ нкоторою достоврностію предвидть для будущаго то, что мы наблюдаемъ въ прошедшемъ. Въ извстныя эпохи является нкоторая форма оригинальнаго духа, которая порождаетъ свою философію, литературу, искусство, науку, и которая, обновивши мысль человка, медленно и неизбжно обновляетъ вс мысли. Вс умы ищущіе и находящіе попадаютъ въ этотъ потокъ, они двигаются впередъ только посредствомъ его, если они противятся ему, они останавливаются, если они уклоняются отъ него, они замедляются, если они способствуютъ ему, то бываютъ подвинуты впередъ дальше чмъ другіе. И движеніе продолжается, пока еще не все изобртено. Когда искусство дало вс свои произведенія, философія — вс свои теоріи, наука — вс свои открытія,— движеніе останавливается, другая форма духа получаетъ господство, или же человкъ перестаетъ мыслить. Такъ, во время возрожденія явился артистическій и поэтическій геній, который, родившись въ Италіи и перенесенный въ Испанію, угасъ тамъ, спустя полтора вка, среди всеобщаго паденія, и который, будучи пересаженъ съ другимъ характеромъ во Францію и въ Англію, окончился тамъ по истеченіи ста лтъ утонченностями маньеристовъ и безумствами сектаторовъ, успвши, однако, создать реформу, утвердить свободу мысли и основать науку. Такъ, вмст съ Драйденомъ и Малербомъ родился ораторскій и классическій духъ, который, произведши литературу XVII вка и философію XVIIІ, истощился у преемниковъ Вольтера и Попе и вымеръ по истеченіи двухсотъ лтъ, успвши дать лоскъ своей образованности Европ и возбудить французскую революцію. Такъ, въ конц послдняго вка возвысился философскій геній Германіи, который, породивши новую метафизику, новую теологію, новую поэзію, новую литературу, новую лингвистику, новую экзегезу, новую эрудицію, въ настоящую минуту спускается въ науки и продолжаетъ свое раскрытіе’ Духа боле оригинальнаго, боле всеобщаго, боле плодовитаго результатами всякаго рода и всякаго значенія, боле способнаго все преобразовать и все передлать — не являлось уже триста лтъ. Онъ того же разряда^ какъ духъ возрожденія и духъ классическаго періода. Онъ, какъ они, соприкасается со всми великими движеніями современной интеллигенціи. Онъ, какъ они, обнаруживается во всхъ цивилизованныхъ странахъ. Онъ, какъ они, распространяется, сохраняя тоже основаніе и принимая многоразличныя формы. Онъ, какъ они, есть одинъ изъ моментовъ исторіи міра. Онъ является въ той же цивилизаціи и въ тхъ же расахъ. И такъ, мы безъ большой дерзости можемъ предполагать, что онъ будетъ имть такую же продолжительность я такую же судьбу’.

Нсколько дале Тэнъ говоритъ:

‘Вс идеи, выработанныя въ Германіи, сводятся къ одной, къ иде развитія (Entwickelung), состоящей въ томъ, чтобы представлять себ вс части какой нибудь группы солидарными и дополнительными, такъ что каждая изъ нихъ необходимо требуетъ всхъ другихъ, и что, взятыя вмст, он обнаруживаютъ въ своей послдовательности и въ своихъ контрастахъ внутреннее качество, ихъ соединяющее и ихъ производящее. Двадцать системъ, сто фантазій, сто тысячъ метафоръ на разные лады изображали или обезображивали эту фундаментальную идею. Если снять съ нея ея оболочки, то она утверждаетъ не боле какъ взаимную зависимость, соединяющую члены извстнаго ряда и связующую ихъ всхъ съ нкоторымъ отвлеченнымъ свойствомъ, заключающимся внутри ихъ. Если приложить ее къ природ, то мы станемъ смотрть на міръ, какъ на лствицу формъ и послдовательный рядъ состояній, имющихъ въ себ самихъ причину своего послдованія и своего бытія, содержащихъ въ своей природ необходимость своего исчезанія и своего ограниченія, составляющихъ своею совокупностію нераздльное цлое, которое, довольствуясь само собою, исчерпывая вс возможности и связуя вс вещи, начиная отъ пространства и времени и до жизни и мысли, представляетъ полнйшую гармонію и великолпіе. Если приложить ее къ человку, то мы станемъ смотрть на чувства и мысли, какъ на естественные и необходимые продукты, связанные между собою подобно превращеніямъ животнаго или растенія, откуда вытекаетъ взглядъ на религіи, философіи, литературу, на вс человческія созданія и человческія движенія, какъ на неизбжныя слдствія извстнаго состоянія духа, который, исчезая, уноситъ и ихъ съ собою, который, возращаясь, приводитъ и ихъ съ собою, и который, если мы можемъ его воспроизвести, даетъ намъ вмст возможность и ихъ воспроизвести. Вотъ два ученія, которыми проникнуты писанія двухъ главныхъ мыслителей вка, Гегеля и Гёте. Они повсюду пользовались ими какъ методою, Гегель для того, чтобы схватить формулу всякой вещи, Гёте для того, чтобы добыть себ созерцаніе всякой вещи, они такъ глубоко прониклись ими, что извлекли изъ нихъ свои внутреннія и привычныя чувства, свою нравственность и свой образъ дйствій* Можно смотрть на нихъ какъ на два главныя философскія сокровища, завщанныя роду человческому ныншнею Германіею’.

Тэнъ, очевидно, смотритъ догматически, то, что онъ называетъ методою, есть уже результатъ настоящей философской методы,— діалектики, основанной Шеллингомъ и развитой Гегелемъ, Въ ней вся сила нмецкой философіи, и безъ нея понятіе развитія было бы догматическимъ предположеніемъ, какимъ оно и было, напримръ, у Лейбница.

Говоря дале о необходимой переработк, которой должны подвергнуться германскія идеи, Тэнъ заключаетъ:

‘Но каждый духъ переплавитъ ихъ смотря по устройству своего горна, ибо всякая нація иметъ свой оригинальный геній, въ который она отливаетъ идеи, взятыя извн. Такъ, Испанія въ XVI и XVII вк возобновила въ иномъ дух итальянскую живопись и итальянскую поэзію. Такъ, пуритане и янсенисты перемыслили въ новыхъ формахъ первоначальный протестантизмъ. Такъ, французы XVIII вка расширили и распространили либеральныя идеи, приложенныя или предложенныя англичанами въ религіи и въ политик. Тоже самое и теперь. Французы не могутъ, подобно нмцамъ, сразу подняться до высокихъ взглядовъ за цлое. Они умютъ идти только шагъ за шагомъ, исходя отъ наглядныхъ идей, слдуя прогрессивнымъ методамъ и постепенному анализу Кондильяка и Декарта. Но этотъ боле медленный путь ведетъ почти также далеко, какъ и другой, и сверхъ того, онъ избгаетъ множества неврныхъ шаговъ. Посредствомъ его мы достигнемъ того, что исправимъ и поймемъ взгляды Гегеля и Гёте, и если мы взглянемъ вокругъ себя на пробивающіяся идеи, то окажется, что дло уже началось’ Позитивизмъ, опирающійся на весь новйшій опытъ и очищенный, посл смерти своего основателя, отъ своихъ общественныхъ и религіозныхъ увлеченій, началъ новую жизнь, ограничиваясь тмъ, что указываетъ связь естественныхъ группъ и соотношеніе существующихъ наукъ. Съ другой стороны, исторія, романъ и критика, изощренные утонченностями парижской культуры, указали осязательно законы человческихъ событій, природа явилась какъ рядъ фактовъ, человкъ какъ продолженіе природы, и мы видли, какъ высокій умъ, самый тонкій, самый возвышенный, какой только есть въ наше время, переработывая и умряя нмецкія гаданія, изложилъ французскимъ словомъ все, что наука миовъ, религій и языковъ скопила по ту сторону Рейна въ теченіе шестидесяти лтъ’.

Можетъ быть, мы не станемъ, подобно Тэну, приписывать большое значеніе утонченностямъ парижской культуры, но нельзя не согласиться, что въ общемъ картина его врна. Духъ Германіи ветъ надъ французскою мыслью.

ЗАМТКИ ЛТОПИСЦА.

Эпоха, 1864, ноябрь

Идеалъ г. Некрасова.

Послднія извстія: между ‘Современникомъ’ и ‘Русскимъ Словомъ’ заключенъ миръ.

Германія поглупла.

Читайте также: