‘Гражданин’, No 9, 1874
Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/grazh/1874/74n09.htm
ЗАМТКИ ДОСУЖАГО ЧИТАТЕЛЯ.
ЗАМТКИ ДОСУЖАГО ЧИТАТЕЛЯ.
‘Русскiй Встникъ’, январь 1874.
* * *
* * *
* * *
* * *
Павелъ Павловъ.
Заметки досужего читателя, Павлов П., Год: 1874
Время на прочтение: 24 минут(ы)
1. Изъ бiографiи гр. Михаила Николаевича Муравьева. Д. А. Кропотова.
2. Исторiя блднаго молодаго человка. Романъ. Прологъ. Д. Аверкiева.
3. Общественное воспитанiе въ Англiи. К. Н. М.
4. Дв силы. Романъ. В. Крестовскаго.
Читатели, прежде всего объяснимся. Я не критикъ, я не библiографъ. Я просто досужiй читатель журналовъ: не всхъ только, спшу прибавить. Я читаю три pyccкiе журнала, больше не могу: человкъ который себя уважаетъ, какъ говорятъ французы, больше трехъ журналовъ читать не можетъ, на четвертомъ онъ неминуемо утратитъ способность собственнаго размышленiя, или даже идiотизируется. Читать три русскихъ журнала почти также трудно какъ писать эти три журнала, ибо это на мозгъ производитъ почти такое же дйствiе, какое производили бы на вашъ организмъ три ванны, если бы вамъ вздумалось въ одинъ и тотъ же день взять ихъ: одну въ 10 град., другую въ 20 град., а третью затмъ въ ледяной вод.
Я читаю ‘Русскiй Встникъ’, ‘Встникъ Европы’ и ‘Отечественныя Записки’. Читая я пишу свои замтки. Вотъ эти-то замтки намренъ, или, врне, осмливаюсь предлагать читателямъ, въ надежд что авось не обидятся. Мн кажется что въ наше время это лучшая изъ критикъ, это будетъ чмъ-то въ род критики съ точки зрнiя первыхъ впечатлнiй. Шекспиръ сказалъ что первыя побужденiя суть всегда лучшiя, часто это сущая правда, и въ этомъ случа можетъ быть тоже.
Но пора начать, а потому начинаю.
Или нтъ, виноватъ, еще не начинаю, а запишу налету слдующую общую замтку. Три журнала, которые я назвалъ, кажутся мн, когда я читаю, тремя мiрами, изъ которыхъ я выхожу съ грустнымъ убжденiемъ что, увы, они никогда не сойдутся. У каждаго своя атмосфера его окружающая, мешающая сношенiямъ одного съ другимъ, точь въ точь три разныя планеты. Если такъ, то вы легко поймете какое странное впечатлнiе испытываетъ тотъ, кто съ одной такой планеты перезжаетъ на другую, на воздушномъ шар своихъ мыслей.
Но мн приходитъ по этому поводу сравненiе боле земное. Я читаю ‘Русскiй Встникъ’, я дома, я между своими: вотъ сидитъ батюшка мой, вотъ старый дяденька, вотъ молоденькая моя племянница, вотъ добрая сосдка по имнiю, Марья Павловна Перелишина. Я кончилъ читать ‘Русскiй Встникъ’. Эхъ, досадно, надо выходить изъ дому, собираться, погода что-то не манитъ, хочется дома остаться, нтъ, надо, далъ слово зайти къ знакомому генералу, съ которымъ ввязался въ разговоръ на желзной дорог, онъ просилъ на партiю, на чай, на разговоръ, знаю что своихъ никого не будетъ, сердце не лежитъ къ этому зову, а все-же надо идти, и вотъ иду. Вхожу. Генералы, полковники, статскiе совтники, члены судебнаго вдомства, молодые помщики-земцы, вс сидятъ, играютъ въ карты, курятъ, говорятъ либерально и современно обо всемъ, но все это выходитъ казенно, скучно, вяло, безъидейно, не то по русски, не то по нмецки, не то по французски, не такъ ставятъ вопросы, не такъ отвчаютъ, не все высказываютъ, не точно называютъ понятiя, не договариваютъ мыслей, ну, словомъ, тянетъ васъ за душу. И удовольствiя нтъ. Посидли, посидли, поскучали, поскучали, и ушли наконецъ. Уфъ, на улиц вы наконецъ, и думаете: ну, теперь домой. Не тутъ-то было, встрчаетъ васъ веселая компанiя:
— Пойдемъ къ Васьк Рыбкину, говоритъ вамъ одинъ изъ компанiи.
— Нe хочется, домой пора.
— Пойдемъ, тамъ превесело: тамъ и остряки, и длинноволосые говоруны, и угрюмые комики, и поэты, ну, что хочешь, sans faon, mon cher, хоть въ халат иди, вс на распашку, право весело.
— Ну, пойдемъ.
И я пошелъ, и пришелъ. Дйствительно такъ и есть, какъ прiятель пророчилъ. Шумъ, гамъ, крикъ, спорятъ, смются, поютъ, декламируютъ, молятся и Шекспиру и нигилистк, все что только въ области петербургской литературы мысль и воображенiе могутъ себ представить, все то на вечер у Васьки Рыбкина мы нашли.
Читатель, Васька Рыбкинъ — это ‘Отечественныя Записки’, а вечеръ у генерала — ‘Встникъ Европы’.
Рдко приходилось мн читать отрывокъ изъ чего либо цлаго въ которомъ заключалось бы такъ много пищи для размышленiй, какъ въ отрывк изъ ‘Бiографiи гр. Михаила Николаевича Муравьева’, изображающемъ первые годы зрлой жизни этого замчательнаго русскаго человка. Въ этихъ двухъ главахъ, авторъ бiографiи, г. Кропотовъ, разсказываетъ объ отношенiяхъ Михаила Николаевича Муравьева къ декабристамъ, и по этому поводу пытается освтить все это роковое дло. Свтъ выходитъ, по моему, и яркiй и врный. Авторъ стоитъ предъ декабристами не какъ предъ идолами, а какъ передъ людьми, съ свтлыми и мрачными сторонами, съ пороками и добродтелями, съ увлеченiями и страстями съ одной стороны, съ роковыми замыслами съ другой. Одинъ фельетонистъ, говоря объ этомъ отрывк, какъ будто упрекаетъ автора бiографiи въ томъ что онъ — хулитъ декабристовъ, забывая что они были казнены. Какъ бы предвидя такой странный упрекъ, авторъ высказываетъ весьма меткую мысль, говоря что вс эти люди, ‘принявшiе на себя публичную дятельность, должны подлежать и публичному обсужденiю’. Тутъ казнь никакой роли не играетъ. Казненъ былъ Рылевъ, казнь не лишила его той обаятельной о немъ легенды которая за нимъ осталась и будетъ жить. Казненъ былъ и Пестель, но казнь не дала ему никакого ореола, какъ не могла она его дать Тропману, или другому какому нибудь извергу-убiйц.
Авторъ доказываетъ и весьма врно что тайное общество ‘Спасенiя’, изъ котораго вышли замыслы декабристовъ, было ничмъ инымъ какъ нормальнымъ явленiемъ той эпохи 1815-1820-ыхъ годовъ, когда подъ влiянiемъ всхъ возможныхъ теченiй и давленiй западнаго общества на русскiе умы, въ высшихъ слояхъ русскаго общества, а въ молодежи въ особенности, — въ молодежи не имвшей никакой духовной связи съ нашею народною жизнью, — бродили въ головахъ всевозможныя бредни и зати, умы были раздразнены, если можно такъ выразиться, втромъ западной атмосферы, но эти умы, въ тоже время, были пусты русскимъ содержаньемъ, а сердца были и горячи, и благородны. Горячее сердце и раздразненный европейскими стихiями общественной и политической жизни умъ требовали пищи, занятiй, замысловъ, реформировать въ такомъ состоянiи свое государство и свое общество казалось самымъ лучшимъ занятiемъ, и вотъ образовалось тайное общество ‘Спасенiя’, на подобiе того какъ основывались общества религiозныя, философскiя, математическiя и такъ дале. Время въ которое затвалось это общество въ Pocciи было чисто космополитическое, люди же затвавшiе его питали въ себ весь фанатизмъ этой космополитической эпохи. Фанатизмъ этотъ былъ такь горячъ и великъ, что въ числ пунктовъ реформаторской программы однимъ изъ главныхъ былъ проектъ возстановленiя Польши даже изъ русскихъ областей, въ вид особой федеративной республики. ‘Пестель, говоритъ авторъ, два брата Муравьевыхъ-Апостоловъ и Н. Тургеневъ воспитывались за-границею. Бестужевъ-Рюминъ такъ плохо зналъ русскiй языкъ что показанiя свои доставилъ въ слдственную коммиссiю на французскомъ язык. Изъ дла видно что князь Волконскiй, Давыдовъ и Юшневскiй, также сочувствовавшiе уступк полякамъ русскихъ областей, воспитывались подъ надзоромъ иностранныхъ гувернеровъ’. Но это общество ‘Спасенiя’, въ составъ коего вошли большинствомъ люди чистые и честные, сдлалось зерномъ гнуснйшаго замысла, ибо въ стадо затесалась паршивая овца въ лиц Пестеля. ‘Въ Пестел я вижу соединенiе всхъ пороковъ заговорщика, въ Рылев же всхъ добродтелей’, — слова эти приписываетъ авторъ императору Николаю. Во всякомъ случа они замчательно характеристичны. Пестель былъ неизмримо крупне и громадне всхъ сочленовъ ‘Спасенiя’ чудовищностью своей гнусной природы, подлостью своего характера и безчеловчностью своихъ инстинктовъ, этимъ объясняется сила его руководительнаго влiянiя, равно какъ и ученымъ фразерствомъ, доходившемъ до самаго наглаго шарлатанства. Замчательно что Пестель предполагалъ истребить весь царствующiй домъ, но тотчасъ по истребленiи его истребить и убiйцъ, — съ цлью очистить себя передъ народомъ и явиться передъ нимъ не только не цареубiйцами, но напротивъ еще мстителями за цареубiйство. Такимъ образомъ въ самомъ заговор основывался еще другой заговоръ, уже противъ самихъ заговорщиковъ. ‘Небольшой кружокъ’, говоритъ авторъ, ‘офицеровъ гвардейскаго корпуса, подчинившись влiянiю Пестеля, вскор превратился въ настоящiй заговоръ или тайное политическое общество, получившее названiе ‘Союза Спасенiя’ или истинныхъ и врныхъ сыновъ отечества. Въ руководство этому новому обществу, Пестель сочинилъ уставъ на началахъ двойственной нравственности, изъ коихъ одна была для посвященныхъ въ истинныя цли общества, а другая для непосвященныхъ. Такимъ образомъ, негласною цлiю общества было уничтоженiе въ государств монархической власти и созданiе на ея мст республиканскаго правленiя, причемъ съ циническимъ простодушiемъ предполагалось превратить имперiю въ группу федеративныхъ областей’. Россiю принимали такимъ образомъ въ род какъ бы за листъ бумаги, изъ которой можно вырзать ножницами что угодно. Характерне всего несомннная увренность реформатора, (т. е. Пестеля), что Россiя такъ и позволитъ все это надъ собой совершить. Еще характерне то что члены союза повидимому ему совершенно въ этомъ врили. ‘Гласною же цлью было — способствовать всему полезному, если не содйствiемъ, то хотя изъявленiемъ одобренiя, оглашая предосудительные поступки недостойныхъ общей довренности чиновниковъ, особенно же стараясь усиливать общество прiобртенiемъ новыхъ надежныхъ членовъ. Общество, подраздленное Пестелемъ на братiй, мужей и бояръ, управлялось верховнымъ соборомъ бояръ, и вновь поступившiй въ общество обязанъ былъ давать клятву о храненiи въ тайн всего что ему откроютъ, хотя бы то было и несогласно съ его мннiемъ. Законодательный трудъ Пестеля, при всей своей незрлости и крайней заносчивости, однакоже доставилъ ему преобладающее положенiе въ ‘обществ’. Сынъ жестокосердаго и самовластнаго генералъ-губернатора Сибири, Павелъ Пестель былъ замчателенъ по своему упрямому и необузданному характеру, превосходной памяти и увлекательному дару слова’. Дале авторъ говоритъ: ‘Для полноты характеристики Пестеля необходимо еще присовокупить что для возбужденiя въ нижнихъ чинахъ своего полка неудовольствiя противъ императора Александра I, онъ подвергалъ ихъ жесточайшимъ наказанiямъ, при которыхъ обыкновенно изъявлялъ притворное сожалнiе къ истязуемымъ, увряя ихъ будто жестокость ему предписана свыше. ‘Пусть думаютъ, говорилъ онъ, что не мы, а высшее начальство и самъ государь причиною излишней строгости’.
‘Поведенiе Пестеля при слдствiи не отличалось достоинствомъ и прямодушiемъ, которыхъ слдовало бы ожидать отъ человка съ устоявшимися убжденiями. На первомъ допрос онъ отперся отъ всего и объявилъ что кром масонскихъ ложъ онъ никогда не былъ членомъ какихъ-либо тайныхъ обществъ, а о ‘Союз Благоденствiя’ даже и не слыхалъ. Впослдствiи же когда маcca уликъ и обличенiй заставила его выйдти изъ системы безусловныхъ запирательствъ, онъ сталъ припутывать къ длу, безъ всякой надобности, множество лицъ или совершенно постороннихь заговору, или давно уже прервавшихъ всякую связь съ тайными обществами. На однихъ онъ взводилъ преувеличенныя обвиненiя, на другихъ же набрасывалъ роковыя подозрнiя, за которыя пришлось потомъ многимъ поплатиться. Такимъ образомъ онъ показалъ на доктора Вольфа, человка смирнаго и добродушнаго, будто ни одинъ членъ не проповдывалъ такъ кровопролитiе какъ онъ. Можетъ-быть подобною тактикой онъ думалъ поставить правительство въ затрудненiе, полагая что привлеченiе къ длу множества лицъ заставитъ прекратить слдствiе и оставить виновныхъ безъ наказанiя, но подобный разсчетъ не могъ имть успха и показалъ только недоброжелательное отношенiе его къ своимъ товарищамъ по несчастiю. Поэтому никто не имлъ столько очныхъ ставокъ и прискорбныхъ обличенiй въ искаженiи правды какь Пестель. Въ этомъ отношенiи онъ составлялъ рзкую противоположность съ Рылевымъ, который нисколько не скрывалъ своихъ прежнихъ увлеченiй, откровенно разсказалъ свое участiе въ заговор и выставилъ себя главнымъ двигателемъ возмущенiя, привлекъ на свою голову наибольшую тяжесть обвиненiй, какъ полагаютъ, съ цлiю освободить своихъ друзей отъ грозной отвтственности’.
Михаилъ Николаевичъ Муравьевъ вступилъ въ сношенiе съ членами этого союза потому, что братъ его Александръ Николаевичъ Муравьевъ предложилъ ему войти членомъ въ это общество, и познакомилъ его съ уставомъ Пестеля. Михаилъ Николаевичъ Муравьевъ прочелъ уставъ и ужаснулся, какъ онъ говорилъ, уставъ этотъ ‘былъ написанъ для разбойниковъ Муромскихъ лсовъ’. Поводовъ къ ужасу было довольно: во первыхъ цль и средства союза были гнусны и, такъ сказать, носили запахъ потоковъ крови, потомъ его ужаснула участь брата его и многихъ вмст съ нимъ попавшихъ въ это общество слпыми орудiями гнуснаго властолюбiя Пестеля. Михаилъ Николаевичъ Муравьевъ не только отказывается вступить въ общество съ такимъ уставомъ и съ такимъ главою какъ Пестель, но прямо берется за сочиненiе устава новаго общества, и взявъ за основанiе уставъ германскаго Тугендбунда, пишетъ уставъ общества ‘Союза Благоденствiя’, въ который вошло большинство членовъ Пестелевскаго общества.
‘Въ этомъ новомъ устав было изъяснено что одно благо отечества есть цль Союза, что сiя цль не можетъ быть противна желанiямъ правительства, что правительство, несмотря на свое могущественное влiянie, иметъ нужду въ содйствiи частныхъ людей, что учреждаемое общество хочетъ быть ревностнымъ пособникомъ въ добр, и не скрывая своихъ намренiй отъ гражданъ благомыслящихъ, только для избжанiя нареканiй злобы и ненависти будетъ трудиться въ тайн, члены длились на четыре разряда или отрасли, каждый долженъ былъ приписаться къ одной изъ нихъ, не отказываясь совершенно и отъ занятiй по другимъ. Въ первой предметомъ дятельности было человколюбiе, то есть успхи частной и общей благотворительности: она имла надзоръ за всми благотворительными заведенiями, увдомляя начальство оныхъ и самое правительство о могущихъ вкрасться въ оныя злоупотребленiяхъ и безпорядкахъ, равно и о средствахъ исправленiя или усовершенствованiя. Во второй, умственное и нравственное образованiе, распространенiемъ познанiй, заведенiемъ училищъ, особенно ланкастерскихъ, и вообще содйствiемъ въ воспитанiи юношества, а равно чрезъ примръ доброй нравственности, разговоры и сочиненiя. Членамъ сей второй отрасли порученъ былъ надзоръ за всми школами, они должны были питать въ юношеств любовь ко всему отечественному, препятствуя по возможности воспитанiю заграницей и всякому чужеземному влiянiю. Въ третьей отрасли вниманiе было обращено на дйствiя судовъ, члены обязывались не уклоняться отъ должностей по выборамъ дворянства и другихъ въ порядк судебномъ, исправлять оныя съ усердiемъ и точностiю, сверхъ того наблюдать за теченiемъ длъ сего рода, ободряя чиновниковъ безкорыстныхъ и прямодушныхъ, даже помогая имъ деньгами, удерживая слабыхъ, вразумляя незнающихъ, обличая безсовстныхъ и доводя ихъ поступки до свденiя правительства. Наконецъ члены четвертой отрасли должны были заниматься предметами относящимися къ политической экономiи: стараться отыскивать, опредлять непреложныя правила общественнаго богатства, способствовать распространенiю всякаго рода промышленности, утверждать общiй кредитъ и противиться монополiямъ. Членамъ не воспрещалось самимъ обращать вниманiе мстныхъ начальствъ на замчаемыя ими злоупотребленiя, хотя вообще до свденiя правительства они должны были доходить черезъ правленiе Союза.
Но Пестель, повидимому, тоже принявшiй уставъ Союза Благоденствiя, воспользовался только имъ для привлеченiя молодежи, и удалившись на югъ въ 1821 г., пользовался этимъ гнуснымъ маневромъ чтобы подготовить себ почву для дальнйшихъ своихъ замысловъ. Къ этому же времени и Мих. Ник. Муравьевъ прекращаетъ всякiя связи съ членами ‘Союза Благоденствiя’, видя безсилiе своего устава, и удаляется въ деревню. Тмъ не мене, въ 1826 г., при начал слдствiя надъ декабристами, его арестовываютъ и онъ нсколько мсяцевъ сидитъ арестованнымъ въ Петербург. Потомъ его освобождаютъ, какъ признаннаго ни въ чемъ неповиннымъ. Нa этомъ мст кончается отрывокъ. Невольно говоришь себ: какъ жаль, что здсь конецъ, личность Мих. Ник. Муравьева подъ перомъ его бiографа успла такъ живо и искренно завладть душою читателя. Говорятъ, на дняхъ выйдетъ вся бiографiя. Если вся она такъ интересно написана, то можно поздравить современную нашу литературу съ цннымъ и крупнымъ въ нее вкладомъ.
Еще мысль при чтенiи этихъ двухъ главъ бioгpaфiи Мих. Ник. Муравьева. Если бы давнымъ-давно, т. е. тотчасъ же по открытiи заговора декабристовъ, все до малйшей подробности было опубликовано, какъ много было бы достигнуто благихъ послдствiй! Во первыхъ, сколько бы героевъ этой роковой драмы, съ душою какъ Пестель, были бы развнчаны, и заслужили бы то, чего заслуживали: презрнье современниковъ и потомковъ. Во вторыхъ, сколько назидательнаго и глубоко поучительнаго могли бы вынести изъ изученiя подробностей этого дла вс вступившiя въ жизнь съ 1826 года молодыя поколнiя. Въ третьихъ, не иной ли былъ бы судъ поколнiй надъ судьями этого дла? Если правда что молодой Государь Николай Павловичъ сказалъ: ‘Я вижу въ Пестел вс пороки заговорщика, въ Рылев же вс его добродтели’, то такiя слова не рисуютъ ли намъ фигуру этого Государя иначе, чмъ мы ее себ въ ту эпоху представляли? Чтобы придти къ такимъ словамъ надо было имть взглядъ значительно широкiй, надо было многое, многое передумать, перечувствовать, надо было глубоко войти въ человческую душу, — Мы однако все это не такъ представляли себ…
Еще одно весьма интересное преданiе. Графъ Бенкендорфъ при чтенiи дла декабристовъ прочелъ и уставъ ‘Союза благоденствiя’. Уставъ этотъ глубоко впечатлилъ его благородствомъ каждой его мысли и высокою нравственностью каждой изъ его цлей. Говорятъ что съ этимъ уставомъ онъ похалъ къ Государю Николаю Павловичу. Цлый вечеръ они читали его вдвоемъ, молодой Государь тоже глубоко проникнулся прекрасными мыслями этого устава.
— Если декабристы были безсильны осуществить такую благородную дятельность, отчего не осуществить ее вамъ, Государь? вы имете и силу, и средства, сказалъ Бенкендорфъ Государю.
Государь весь проникся этою задачею, и немедленно поручилъ Бенкендорфу выработать проектъ такого учрежденiя, которое имло бы цлью борьбу съ общественнымъ зломъ, поощренiе всего хорошаго, руководство заблуждающихся умовъ, и которое достигало бы этихъ цлей однимъ только средствомъ: нравственною высотою личностей, входящихъ въ составь этого учрежденiя.
Уставъ такого учрежденiя былъ выработанъ, Государь его утвердилъ, и такимъ образомъ возникло въ первоначальномъ его вид ныншнее учрежденiе жандармскихъ штабъ-офицеровъ въ губернскихъ городахъ Pocciи. Въ то время Государь веллъ себ подать списокъ лучшихъ людей въ русской армiи, по уму, нравственности и честности, и этимъ-то людямъ онъ поручилъ осуществить ту задачу, которая восхищала Рылева, восхищала многихъ другихъ изъ той несчастной русской молодежи, которая пала жертвою между прочимъ и такого двоедушнаго замысла, какъ замыселъ Пестеля. Разумется мысль государя не могла осуществиться въ первоначальномъ своемъ вид.
‘Исторiя блднаго молодаго человка’, — таково заглавiе романа г. Аверкiева, прологъ котораго находимъ мы въ вышепомянутой книжк ‘Русскаго Встника’… Судя по этому заглавiю, казалось бы рчь идетъ объ одной изъ тхъ блдныхъ, туманныхъ, безцвтныхъ личностей, которыхъ такъ часто встрчаешь въ жизни, которымъ предназначено самою судьбою стушевываться на сромъ, однообразномъ фон посредственности, въ которомъ, какъ ихъ ни разглядывай, не найдешь ничего выступающаго надъ уровнемъ обыкновеннаго. На дл выходитъ не такъ. Герой романа г. Аверкiева — Петръ Андреевичъ Кононовъ, совсмъ не ничевушка, онъ не изъ тхъ которые несмтными толпами пробгаютъ жизненный путь узкой, избитой колеей и исчезаютъ ‘безъ шума, безъ слда’… У блднаго молодаго человка горячая душа, сильное самолюбiе, способности, онъ будетъ искать въ жизни многаго и, быть можетъ, не найдетъ на что употребить вс свои силы, алчущiя дйствiя, и разветъ онъ ихъ по блому свту въ безполезныхъ попыткахъ, и растеряетъ вс свои надежды и юношескiя иллюзiи, во всемъ разочаруется, но наврное многое переживетъ и многое перечувствуетъ. Вотъ, по крайней мр, программа г. Аверкiева, какъ то онъ съ ней справится!
Я заглядываю въ воспоминанiя Петра Андреевича Кононова, которыя, замчу мимоходомъ, и составляютъ прологъ ‘Исторiи блднаго молодаго человка’.
Онъ еще ребенокъ, сирота, живетъ въ провинцiи, въ глуши, у стараго дда. Обучается онъ въ уздномъ училищ, гд и состоитъ первымъ ученикомъ… Мальчикъ онъ тихiй, скромный и никакихъ особенныхъ шалостей за нимъ, повидимому, не водится, словомъ, это блдный мальчикъ, но съ большими способностями, съ сильною памятью. Какая же передъ нимъ будущность? Скоро произойдетъ онъ всю премудрость училищнаго курса и тогда придется ему искать куска хлба, и поступитъ онъ къ какому нибудь купцу въ прикащики, а затмъ проведетъ свою жизнь за прилавкомъ уздной лавчонки. Но въ книг судебъ было написано другое: Пет не суждено было погрязнуть въ уздномъ захолусть, и вотъ въ эту глушь вдругъ залтаетъ важная особа, предъ которой вс униженно дрожатъ и низко склоняются. Эта важная особа — откупщикъ, имя котораго г. Аверкiевъ не счелъ нужнымъ намъ передать. Въ старое время откупщикъ этотъ былъ другомъ Петинаго отца. Старикъ Кононовъ былъ кyпецъ, но въ конецъ разорившись, умеръ съ горя, будучи вынужденнымъ приписаться въ мщане. Ддушка ведетъ Петю къ откупщику, который принимаетъ его ласково и узнавъ что Петя учится отлично, и даже получилъ за успхи въ наукахъ похвальный листъ, беретъ его къ себ, увозитъ въ Петербургъ, гд Петя поступаетъ въ коммерческое училище.
Тутъ для Пети начинается жизнь трудная, исполненная горькихъ испытанiй, жизнь ученика-мщанина въ заведенiи, гд купеческiе сынки относились къ званiю мщанина съ достодолжнымъ презрнiемъ, жизнь сироты-прiемыша въ чужомъ, не родномъ дом, гд вс старались деликатно напомнить ему, что онъ чужой и принятъ въ семейство изъ милости. У Пети было много природнаго самолюбiя и постоянныя униженiя въ дом его благодтеля сильно раздражали эту страсть, — а раздражать страсть, значитъ ее развивать, давать ей постоянную пищу. Самолюбiе это было причиною отчасти и того что въ коммерческомъ училищ, какъ и въ уздномъ, Петя сталъ первымъ и понемногу товарищи его, хотя и продолжали смотрть на него съ высока, но начали уважать его… Умъ его быстро развивался и скоро онъ почувствовалъ всю тягость своего положенiя, униженiя въ семь откупщика стали ему горше и несносне. Впрочемъ въ этой неблагопрiятной для него обстановк у Пети нашелся и другъ, съ которымъ подъ часъ отводилъ онъ свою душу. Другъ этотъ былъ нкiй Василiй Васильевичъ, правая рука откупщика, его помощника, котораго онъ также вытащилъ въ люди. Василiй Васильевичъ съ рдкимъ стоицизмомъ выносилъ грубости своего благодтеля, иногда сильно кричавшаго на него. Онъ былъ ему обязанъ многимъ и покорился своей судьб, ршился переносить безропотно вс обиды. Итакъ, его собственное положенiе не было многимъ лучше, и имло много сходства съ положенiемъ Пети. Это обстоятельство сблизило ихъ, Василiй Васильевичъ полюбилъ Петю, и старался облегчить его участь добрымъ словомъ, добрымъ совтомъ, а иногда и дломъ. Но дружба эта продолжалась недолго: однажды Василiй Васильевичъ распрощался съ своимъ юнымъ прiятелемъ — благодтель предложилъ ему жениться на одной изъ его многочисленныхъ племянницъ, жившей гд-то далеко, въ провинцiи, Василiй Васильевичъ, недолго думая, собрался въ путь и ухалъ.
Вскор посл отъзда Василiя Васильевича, Петя кончилъ курсъ коммерческаго училища и, ршившись выйти изъ своего положенiя образованiемъ, перешелъ въ университетъ.
Благодтелю сильно не понравился этотъ подвигъ Пети, онъ видлъ въ этомъ желанiе Пети продолжать ученiе, намренiе вылзти въ люди, а мщане народъ пронырливый, и онъ испугался что прiемышъ его достигнетъ образованiемъ того, чего деньгами достигнуть пожалуй и не придется его сынкамъ, и тогда Петя непремнно задеретъ носъ предъ дтьми своего благодтеля. Съ этихъ поръ благодтель начинаетъ преслдовать несчастнаго студента, въ разговор безцеремонное ты замнилось холоднымъ вы. Къ счастью, Пет e23, удалось устроиться, т. е. сшить себ мундиръ и заплатить за нкоторые уроки, которые бралъ онъ чтобы усовершенствоваться въ латыни, благодаря своему дду, который умеръ, завщавъ Пет 800 рублей и не прибгая къ щедрости откупщика. Отношенiя между прiемышемъ и благодтелемъ натянулись до крайности. Однажды за обдомъ Петя задумался и, задумавшись, глаза его безсознательно остановились на младшей дочери блaгoдтеля, который поспшилъ воспользоваться этимъ случаемъ и безъ всякихъ обиняковъ объявилъ Пет во всеуслышанiе, что молъ засматриваться Пет на его дочь не слдуетъ, потому что онъ еще поросенокъ.
Петя не вынесъ этого оскорбленiя и, разсорившись съ благодтелемъ, выхалъ изъ его дома и поселился у студента-товарища Полнова.
Полновъ, посл грустнаго типа откупщика, личность довольно отрадная и г. Аверкiеву удалось ее хорошо очертить. Полновъ — человкъ простой, добрый и умный… Это типъ истиннаго студента: онъ не понимаетъ университета безъ товарищества, — товарищъ для него — это родной братъ, не помочь ему — великiй, тяжкiй грхъ. Но у Полнова, кром университетской, есть и настоящая, родная семья, отецъ его бднякъ-помщикъ и Полнову приходится зачастую отсылать ему его трудно заработанные гроши. Полновъ полюбилъ Петю какъ брата, прежде его подумалъ онъ о томъ, какъ придется ему заработывать деньги и досталъ ему нсколько уроковъ и переводовъ. Вообще онъ зналъ жизнь лучше Пети, который смотрлъ на нее, какъ и на все другое, съ высока, о настоящей минут думать ему было некогда, онъ только и толковалъ о личности и о развитiи гордаго я... На науку онъ смотрлъ, какъ на способъ развитiя личности, дающiй ей возможность стать какъ можно выше, а потому онъ былъ положительно неспособенъ къ спецiальности, отодвигающей личность на второй планъ, неспособенъ онъ былъ и идти строго научнымъ путемъ, по выраженiю одного старичка профессора, съ которымъ Кононовъ вступилъ въ какой-то ученый диспутъ, онъ былъ неспособенъ къ наук, потому что онъ искалъ въ ней горки... ‘хочется повыше, на самую высокую гору взобраться, говоритъ ему профессоръ: это молъ горка хороша да низка, та вотъ повыше и вы скорехонько туда’…
Въ то время, когда происходили описываемыя событiя, въ нашемъ обществ былъ разгаръ новыхъ мннiй, на насъ нагрянули нигилизмы, матерiализмы, новые взгляды на жизнь, соцiализмы, комунизмы, и все это налетло, зашумло и закрутилось вихремъ, увлекая, разумется, прежде всего университетскую молодежь. Студенты раздлились на партiи, горячо обсуждавшiя вс эти жизненные вопросы и, какъ водится, разноголосица между ними была страшная… Добродушный Полновъ смотрлъ на бредни общественныхъ реформаторовъ съ тмъ душевнымъ и философскимъ спокойствiемъ, которое порождала въ немъ непоколебимая вра христiанина, ставящая основные общественные законы выше философскихъ пренiй… Кононовъ былъ не таковъ, онъ горячо принялъ къ сердцу новое движенiе умовъ, возставалъ и горячился противъ ученiя отвергавшаго основы цивилизацiи, выработанныя человчествомъ въ продолженiе многихъ столтiй, стоившiя глубокихъ общественныхъ переворотовъ… Кононовъ волновался, сильно ораторствовалъ и не понималъ хладнокровiя Полнова.
Г. Аверкiевъ сравниваетъ этотъ разгаръ умственной русской жизни съ… бутылкою, наполненною какимъ то шипучимъ напиткомъ… Сняли заржаввшую проволоку, сдерживавшую пробку, и пробка эта вылетла и изъ бутылки пошла пна, и долго шла пна, и вс вообразили себ ‘что въ бутылк-де шампанское первый сортъ’… Но вотъ пна изсякла и тогда ршились посмотрть, что за влага въ этой бутылк: ее бережно накренили, а потомъ и совсмъ опрокинули… Ни капли! Въ бутылк оказалась пустота! Какъ ни остроумно подобное сравненiе, но не совсмъ-то оно справедливо: влага была въ бутылк, и хорошая была влага, но не шумла она, какъ пна, не лзла наружу, не озадачивала простяковъ своимъ шипнiемъ, за то она существовала и общество незамтно утолило ею свою жажду. Нигилизмъ и другiя соцiальныя бредни, и многое еще другое, — вотъ пна, но пна эта вызвала обмнъ мыслей, уяснившiй намъ много дотол незатронутыхъ вопросовъ.
Между тмъ Полновъ кончилъ университетскiй курсъ и ухалъ на родину… Петя остался одинъ и вскор узналъ о смерти откупщика благодтеля, который завщалъ заплатить Пет очень порядочную сумму денегъ, которую въ старое время занялъ онъ у Петинаго отца и, не заплативъ ему ея во время, былъ причиною его разоренiя. Такимъ образомъ Петя вдругъ сталъ обладателемъ двухтысячнаго годоваго дохода и сталъ независимъ… Нa этомъ и кончается прологъ романа. На этомъ и я кончаю слово свое объ немъ. Не похвалю и не осужу, а дождусь романа, и тогда заговорю о немъ.
Статья объ общественномъ воспитанiи въ Англiи К. Н. М. какъ будто на своемъ мст именно въ этомъ N ‘Русскаго Встника’, когда, съ сердцемъ наболвшимъ отъ боли и съ головою переполнившейся размышленiями надъ тмъ необъятно-грустнымъ мiромъ, который въ васъ входитъ всякiй разъ, при чтенiи о 14-мъ декабр — душа возжаждетъ наконецъ чего-то живаго, но успокоительнаго, чего-то изъ того же мiра молодежи, но свтлаго. — И вотъ какъ бы въ утоленiе этой жажды, авторъ статьи ‘Обществ. воспит. въ Англiи’ вводитъ читателя въ вковую старину Гарройской школы близь Лондона, гд воспитывался Байронъ, воспитывался и Пальмерстонъ, и гд какъ въ мирной и привтливой пристани, посл бурнаго скитанiя, духъ вашъ испытываетъ прелестное впечатлнiе чего-то таинственно-успокоительнаго. Тамъ, въ этой школ, то есть въ этой колонiи школъ, воспитывается до 500 молодыхъ людей отъ двнадцатилтняго до двадцатилтняго возраста, подъ страхомъ отвтственности передъ всею Англiею однимъ только лицомъ — директоромъ школы, избирающимъ себ въ помощники учителей, у которыхъ живутъ въ отдльныхъ домахъ группы воспитанниковъ. ‘Не мры, а люди’ — таковъ принципъ этой вковой школы, остающейся неизмнною среди окружающей ее жизни англiйскаго народа. Все это воспитанie заключается въ личности воспитателя-директора. Если онъ хорошъ, школа Гарро цвтетъ, если онъ неxoрошъ, школа Гарро падаетъ. Въ доказательство авторъ статьи приводитъ слдующiй замчательный фактъ: у предшественника ныншняго директора школа Гарро дошла въ своемъ паденiи до 80 учениковъ, у ныншняго она разцвла до баснословной цифры 550! Кто же эти судьи паденiя или процвтанiя? Вообразите себ: одни только родители дтей, или, врне, общество!
По этому поводу авторъ весьма метко перелетаетъ въ Россiю и говоритъ что у насъ не совсмъ-то такъ. Тамъ родители какъ будто въ заговор съ стихiями вковаго духа гарройской школы и требуютъ чтобы эта школа воспитывала въ 1873 году точно въ томъ же дух, въ которомъ воспитывала она Байрона и Роберта Пиля, и давала бы имъ, въ лиц сыновей ихъ, людей любящихъ горячо свою отчизну, людей нравственныхъ, развитыхъ, честныхъ и съ характеромъ развившимся самостоятельно, до новыхъ теорiй нравственности имъ нтъ дла, какъ нтъ дла до нихъ гарройской школ.
У насъ иное: родители въ заговор съ первымъ встрчнымъ фельетонистомъ той газеты, котоpyю читаютъ, противъ того что можно было бы назвать преданiемъ школы всего мipa, если бы у насъ это преданiе существовало. У насъ мать говоритъ сыну: добудь десятый классъ, а какой ты, хорошiй человкъ или мошенникъ, мн все равно. А иногда и такъ бываетъ: сынъ возвращается изъ школы и учитъ мамашу свою: Пушкинъ школьникъ, Карамзинъ бездарный писака, Жуковскiй юродивый, велики только Добролюбовъ, Португаловъ и Писаревъ, и мамаша говоритъ: правда твоя, сынъ мой, отнын я буду такъ думать какъ повелишь.
Уваженiе къ старин, любовь къ своей родин, самостоятельность въ занятiяхъ, свобода въ движенiяхъ тла и души, и во глав всего — религiя, таковы воспитательныя силы въ Англiи.
Но воспитанiе въ Гарро дорого стоитъ, около 1,500 р. въ годъ: въ этомъ его главный недостатокъ. Авторъ говоритъ о чертахъ имъ подмченныхъ въ школьникахъ: они здоровы на видъ, развиты физически, глядятъ бойко, весело и открыто, прямодушны и остроумны, они шалятъ, но они не заносятся и охотно сознаютъ себя дтьми и школьниками. Физическое воспитанiе здсь, какъ и везд въ Англiи, занимаетъ половину всего воспитательнаго дла. Авторъ сознаетъ всю его важность.
По этому поводу вотъ что пишетъ авторъ:
Но я убдился еще боле въ превосходств физическаго англiйскаго воспитанiя на другой школ (Христовъ госпиталь) поставленной въ противоположныя условiя. Нсколько дней посл Гарро мн удалось осмотрть эту школу, одну изъ древнйшихъ извстнйшихъ Лондона — Christ’s Hospital или, какъ она обыкновенно прозывается, Bluecoat School, синекафтанная школа, по цвту обязательной для школьниковъ одежды. Она основана въ Лондон въ 1552 году Эдуардомъ VI*). Представьте себ самую мрачную мстность Лондона, самую многолюдную точку самой густо населенной части столицы, считающей въ себ боле трехъ миллiоновъ жителей, ея центра, если можно такъ выразиться. Въ средоточiи Сити, у самаго собора Св. Павла, вблизи мрачной Ньюгетской тюрьмы, тамъ гд не стихаетъ неугомонный гулъ трудовой и дловой лондонской жизни (зa исключенiемъ воскресенья и рдкихъ въ Англiи праздничныхъ дней), гд спирается дыханiе миллiона пыхтящагося, суетящагося, дловаго люда, гд знаменитые сырые туманы Лондона стелятся въ продолженiи чуть-ли не полугода, гд улицы окрашены въ траурный цвтъ не мене знаменитымъ лондонскимъ дымомъ, возвышается средневковое зданiе Христова Прiюта. Оно похоже на католическiй монастырь, съ большими дворами, обрамленными крытыми галлереями, съ длинными корридорами подъ сводами, съ таинственными проходами и переходами. Здсь, на средства пожертвованныя и постоянно жертвуемыя многими и многими, содержатся до 700 мальчиковъ, отъ 14 до 19-лтняго возраста, по большей части изъ бдныхъ семействъ**). Кром того близь Лондона, въ Гертфорд находится малолтнее или приготовительное отдленiе этой школы, на 500 воспитанниковъ (отъ 8 до 13 или 14 лтъ). Вотъ, въ виду такой-то обстановки, я попросилъ провести меня поскоре въ лазаретъ, и что-же? въ прекрасно и уютно устроенномъ лазарет на 700 воспитанниковъ (исключительно живущихъ въ школ), было всего шесть человкъ, и то изъ нихъ трое страдали отъ ушибовъ, такъ что настоящихъ больныхъ было только трое!.. При этомъ надо замтить что за исключенiемъ дня посвященнаго мною гарройской школ, осенняя погода, во время моего пребыванiя въ Лондон, была постоянно холодная и дождливая, и что воспитанники Христова Прiюта круглый годъ, и въ хорошую и въ дурную погоду, носятъ одну форму: длинный синiй кафтанъ на подобiе рясы (съ блыми пуговицами), башмаки и длинные (желтые) чулки, на ше рабатъ, какъ у пасторовъ, а на голов — волосы, то есть они всегда ходятъ съ открытою головой… При вид моего глубокаго изумленiя, почтенный директоръ (также священникъ) улыбнулся. ‘Да, странно, не правда-ли?’ сказалъ онъ. ‘Но надо замтить что мстность эта здорова, отлично дренирована, а главное воздухъ и движенiе. Игры приносятъ намъ большую пользу. Я стараюсь также занимать ихъ воинскими упражненiями’. И дйствительно, здсь нтъ ни зеленыхъ луговъ, ни полей, ни садовъ, но есть большiе просторные дворы (yards), отчасти мощеные, отчасти крытые асфальтомъ, и вотъ на этихъ дворахъ, сейчасъ посл уроковъ и въ рекреацiю въ свободное время, вообще идутъ безконечныя игры, маршировка и гимнастика. Классы показываются мимоходомъ, да и особеннаго ничего тутъ нтъ, а директоръ провелъ меня прямо въ большое помщенiе, гд подъ высокими сводами устроена великолпная купальня, мн показалось человкъ на 50 слишкомъ. Хрустально-прозрачная вода свжей температуры, глубиною кажется въ 21/2 или 3 аршина. Можно и нагрвать воду. По сторонамъ устроено нчто въ род крошечныхъ стойлъ, гд человкъ пятьдесятъ школьниковъ одвались посл купанья. ‘Хорошо-ли они плаваютъ?’ спросилъ я. Директоръ, улыбаясь, обратился къ мальчикамъ: ‘Кто желаетъ показать свое умнье джентльмену?’ Разомъ, съ разныхъ сторонъ, весело и бодро, прыгнуло человкъ пять-шесть снова въ воду и поплыли въ запуски. ‘Молодцы ваши воспитанники’, сказалъ я, ‘а главное прекрасно все это придумано, такъ какъ у васъ можно купаться круглый годъ’. Директоръ видимо гордится этими improvement‘ами школы, ‘А вотъ здсь бани для нашей молодежи’, добавилъ онъ, вводя меня въ другое, также очень просторное помщенiе, гд въ нсколькихъ большихъ комнатахъ размщены ванны по 6 или 8 въ каждой. Все отлично содержится, кухня, лазаретъ и пр. чистоты безукоризненной. Устройство школы весьма оригинально. Она длится на 16 дортуаровъ или wards. ‘Это вертикальное раздленiе школы’, замтилъ директоръ, т. е. воспитанникъ разъ поступившiй въ школу, напримръ четырнадцати лтъ, записывается въ одинъ изъ этихъ wards, и остается тамъ до выхода. Такимъ образомъ въ одномъ помщенiи есть представители всхъ возрастовъ. Дортуары просторны и чрезвычайно высоки. Здсь же воспитанники занимаются, готовятъ уроки и пр. Хозяйственная часть каждаго дортуара и наблюденiе за общимъ порядкомъ ввряются дам, которая называется главною няней или матроной (head nurse или matron) и живетъ въ комнатахъ, какъ бы надстроенныхъ надъ спальнымъ помщенiемъ воспитанниковъ. Этотъ наблюдательный постъ, или родъ пристройки или будки, соединенъ съ дортуаромъ внутреннею лстницей. Въ этихъ wards почетныя лица, по одному, иногда по два, суть такъ называемые Греки (Grecians), такъ какъ они учатся греческому языку, готовясь къ университету. Ихъ всего въ школ было прежде 12, а теперь бываетъ до 24, которые имютъ право оставаться здсь до 19 лтъ, и потомъ поступаютъ въ университетъ. Остальные остаются только до 16 лтъ и потомъ избираютъ себ родъ жизни по собственному усмотрнiю. Нкоторые, отличающiеся отъ другихъ медалями, готовятся къ морской служб. Греки, такъ сказать, аристократы въ школ. Они обдаютъ особо отъ другихъ и (оригинальная черта!) ихъ кормятъ лучше. Воспитанники содержатъ въ порядк свои дортуары, чистятъ ихъ и свои платья, башмаки и пр. Директоръ много старается о развитiи любви къ пнiю и къ музык между воспитанниками. ‘У насъ весьма порядочный оркестръ, сказалъ онъ мн, вы его услышите’. Я уже прежде много слышалъ объ особенностяхъ обденныхъ порядковъ этой школы и попросилъ директора ознакомить меня съ ними. ‘Сейчасъ, сказалъ онъ, наступитъ обденное время, и мы съ вами пройдемъ въ столовую’. Пробило 121/4. ‘Пойдемте, сказалъ директоръ, обдаютъ въ 121/2, и я долженъ присутствовать’. Мы перешли небольшой дворъ, отдленный отъ улицы лишь желзною ршеткой, и тутъ застали всю школу въ сбор. На улиц, за ршеткой, не малое число любопытныхъ смотрли на это оригинальное зрлище. Шестнадцать кучекъ или группъ, съ разноцвтными значками, подъ NN отъ 1 до 16 (по числу пансiоновъ) и еще 17-я группа въ сторон. Эта послдняя состоитъ изъ мальчиковъ которые наряжаются ежедневно (по очереди), чтобы ходить за кушаньемъ и подавать его къ столу. Наконецъ, съ другой стороны, полный военный оркестръ (человкъ кажется до 35), по двору расхаживаетъ офицеръ королевской гвардiи, обучающiй школьниковъ воинскимъ прiемамъ. ‘Стройся’, командуетъ онъ, и мальчики въ порядк и живо строятся повзводно, въ дв шеренги. ‘Смирно!’ ‘Маршъ!’ Музыканты стоящiе въ сторон играютъ очень хорошо и отчетливо громозвучный маршъ, и 16 взводовъ, обойдя церемонiальнымъ маршемъ обширный дворъ, проходятъ живо и стройно мимо насъ. Предъ каждымъ взводомъ старшiй воспитанникъ со значкомъ своего ward‘а въ рук. Любо смотрть на эту молодежь! Все такiя веселыя, здоровыя лица. Какъ видно, имъ по сердцу эти воинственные прiемы, дйствуютъ они вполн сознательно, музыка и вся эта обстановка ихъ воодушевляетъ, и будь вмсто мирной трапезы предъ ними непрiятельская батарея, они бы молодецки кинулись на штурмъ. Извстно впрочемъ что вся Англiя, можно сказать, страстно предается воинскимъ упражненiямъ, записавшись въ полки волонтеровъ. Послднiй взводъ скрылся подъ старинными сводами, музыка смолкла. ‘Теперь пройдемте въ столовую’, сказалъ мн директоръ. Трудно составить себ понятiе объ этой столовой не видавъ ея. Зала громадная, самая большая зала Лондона, какъ увряетъ директоръ. Длиною она боле, какъ мн показалось, напримръ залы московскаго дворянскаго собранiя, и вышиною также, можетъ быть только немного поуже. Характеръ все тотъ же средневковой монастырской трапезы. Потолокъ деревянный, рзной, со старыми, почернвшими отъ времени балками и брусьями. Облицовка стнъ также на огромную вышину деревянная (кажется дубовая). Надъ нею, почти вдоль всей внутренней стны, противъ оконъ, огромнйшая картина, изображающая представленiе воспитанниковъ школы королю Карлу II*). Подъ картиною каедра (rostrum), по бокамъ которой размщены большiе портреты во весь ростъ покровителей (president) школы. Теперь во глав школы, въ этомъ качеств, герцогъ Кембриджскiй. По лвой стн (считая отъ каедры) большой органъ и хоры. При школ нтъ особой церкви. Воспитанники ходятъ въ приходъ, но молитвословiя совершаются въ этой зал. Когда мы вошли, школьники стояли у своихъ мстъ. Вдоль залы 16 длинныхъ столовъ, и поперекъ, съ правой стороны (считая все отъ каедры же), 17-й столъ для Грековъ. На первомъ мст, у каждаго стола дама, хозяйка ward’а или пансiона. На возвышенномъ мст, противъ каедры и подъ окнами, которыя размщены надъ деревянною облицовкой и слдственно освщаютъ залу сверху, помстились мы. Директоръ или его помощникъ (warden) даетъ знакъ ударомъ молотка ‘смирно’. Новый ударъ: одинъ воспитанникъ всходитъ на каедру и читаетъ внятно и съ благоговнiемъ молитву. Воспитанники поютъ, молитва кончается. Новый ударъ молотка: вс садятся. Обдъ изъ двухъ блюдъ. Главную роль играетъ отличный ростбифъ и превосходный картофель. Во время обда директоръ или замняющiй его уарденъ принимаетъ заявленiя учениковъ, жалобы, разбираетъ ихъ дла. Довольно молодой еще человкъ ходитъ между столами и потомъ входитъ въ оживленный разговоръ съ одною изъ матронъ (надзирательницъ). ‘Кто этотъ господинъ?’ спрашиваю я помощника, который самъ живо направляется къ разговаривающимъ. ‘Это докторъ, онъ долженъ наблюдать за гигiеною школы вообще и удостовряться въ качеств пищи’ и пр. Подходимъ. Докторъ дйствительно задаетъ головомойку матрон за какой-то замченный имъ безпорядокъ. ‘Приходится вамъ иногда и посчь воспитанниковъ?’ ‘Разумется бываетъ, но довольно рдко. Вообще говоря, мы довольны воспитанниками. Мальчики ведутъ себя какъ слдуетъ. Впрочемъ надо замтить и то что это вдь все даровые пансiонеры, значитъ родители очень дорожатъ этою льготой, да и дти сами, по большей части, понимаютъ свою пользу’. Обдъ кончается. Опять ударъ молотка: ‘Смирно’. Опять молитва. Выходъ изъ залы опять въ стройномъ порядк, но безъ музыки. Минутъ черезъ пятнадцать вс снова спускаются таинственными проходами въ большой дворъ. Шумъ, смхъ, веселье, опять игры и игры… И по мрачной Ньюгетской улиц, мимо мрачной Ньюгетской тюрьмы, которую я осматривалъ часа три предъ этимъ, шелъ я въ самомъ радостномъ расположенiи духа, ибо нтъ по мн боле свтлаго и боле освжающаго впечатлнiя какъ видъ правильно подрастающаго молодаго поколнiя, сознательно и усердно готовящагося на смну намъ, на пользу семьи, родины, человчества…’
Потомъ авторъ мечтаетъ о томъ какъ бы это физическое воспитанiе съ его играми, упражненiями и забавами перенести на нашу почву.
О, это другой вопросъ, скажу я автору. Это вопросъ трудне къ разршенiю чмъ введенiе классицизма. Физическое воспитанiе въ Англiи, это часть одного цлаго: оторвать одну эту часть и перенести къ намъ невозможно, гораздо было бы возможне всю систему англiйскаго воспитанiя пересадить на нашу почву, чмъ одну ея часть. Вся система англiйскаго воспитанiя есть ничто иное какъ дло личностей, а не учрежденiй и у насъ вы можете встртить такiя личности: я видлъ въ сел Иванов школу одного священника, гд, могу васъ уврить, сыновья мастеровыхъ были физически и умственно развиты несравненно выше нашихъ гимназистовъ, тогда какъ уставъ этой школы былъ крошечный, сравнительно съ гимназическимъ. Духъ нашихъ школъ, это духъ нашихъ чиновническихъ учрежденiй: не педагоги воспитываютъ, а чиновники, и изъ дтей выходятъ не личности, а мумiи чиновническiя. Заводите сколько угодно гимнастики, ничего изъ нее не выйдетъ, ибо мальчикъ будетъ на нее ходить, но не будетъ ею пользоваться: это будетъ тотъ же урокъ латинскаго или греческаго, безъ жизни, безъ участiя къ нему, съ всми прами мозга закрытыми для воспрiятiя благотворной, жизненной части урока. Въ Англiи наоборотъ: вс пры мозга открыты для урока умственнаго, какъ вс пры тла открыты для воспрiятiя физическаго воспитанiя, у насъ все закрыто. Мальчикъ, благодаря тому что у насъ и директоръ училища чиновникъ, и инспекторъ чиновникъ, и учителя чиновники, воспринимаетъ воспитанiе не активно, а пассивно, въ Англiи наоборотъ. И нтъ сомннiя что причина этой разницы заключается въ томъ что въ Англiи за гарройскую школу отвчаетъ одинъ только директоръ, неограниченный и самодержавный владыка своего училища, а у насъ отвчаютъ за каждую школу цлые сонмы чиновниковъ.
На это можетъ быть намъ скажутъ: ‘помилуйте, какъ можно отдавать школу въ безотвтственное распоряженiе одного лица, а если это лицо нигилистъ,’ которыхъ вы такъ боитесь?
Этого-то мы и хотли бы! Пусть за школу берется, если онъ ршается, нигилистъ, смло, открыто и съ неограниченною властью. Тогда черезъ годъ я убждусь въ томъ что онъ нигилистъ, а теперь я готовъ заподозрвать въ нигилизм всхъ, начиная съ высшихъ и до низшихъ чиновниковъ нашей общественной педагогiи. Но за то если вы предоставите каждому директору полную свободу воспитанiя, и развяжете его отъ всхъ чиновниковъ, тогда рядомъ съ вреднымъ воспитателемъ возьмется за школу и отличный человкъ.
Авторъ говоритъ въ конц статьи о лице Цесаревича Николая, гд физическое воспитанiе играетъ важную роль. Дло въ томъ что оно не потому тамъ привилось что введено въ уставъ, а потому что лицей Цесаревича Николая именно-то и есть чисто англiйское учрежденiе, гд директоръ его длаетъ все что онъ хочетъ, и никакихъ чиновниковъ не знаетъ (de facto!)! Оно основано изъ любви къ юношеству, какъ основана была гарройская школа, и изъ любви же къ этому юношеству введены туторы, введена и гимнастика, туторы облегчаютъ мальчикамъ занятiя умственныя, гимнастика развиваетъ ихъ физически и веселитъ молодежь въ связи съ играми. И лицей Цесаревича Николая будетъ, какъ Гарро, цвсти съ хорошимъ начальникомъ, и падать съ дурнымъ. Дайте побольше только способовъ открывать такiе лицеи, и въ 50 лтъ мы можемъ переродить наши поколнья.
Перехожу теперь къ роману г. Крестовскаго ‘Дв силы’. Онъ въ связи, какъ предупреждаетъ редакцiя, съ романомъ того же автора 1869 года ‘Панургово стадо’, и въ тоже время составляетъ самъ по себ нчто особое и цлое. ‘Дв силы’, — кто эти дв силы? Сила русскаго народа и сила польскаго панства, или сила русскаго народа, и сила историческаго рока, соединившаго во-едино поляка съ русскимъ чиновникомъ на Запад Россiи? Дйствiе происходитъ въ Литв. Молодой Хвалынцевъ, русскiй помщикъ, умющiй задавать русскiе вопросы и задумываться надъ русскими темами, человкъ ни то ни сё, попадаетъ въ древле знаменитое общество ‘Земля и Воля’, прославившее себя во время послдняго польскаго мятежа. Общество это посылаетъ Хвалынцева въ Польшу съ какими-то порученiями, но въ Луг онъ вдругъ, самымъ неожиданнымъ образомъ, сталкивается съ нкоимъ прiятелемъ, членомъ того же общества, который за нсколько часовъ до этого провожалъ Хвалынцева до вокзала Варшавской желзной дороги, остался въ Петербург и вдругъ, невдомо какими судьбами, очутился въ Луг. Хвалынцевъ догадывается что Свитка, — такъ называется новый другъ Хвалынцева, — посланъ обществомъ ‘Земля и Воля’, не очень сильно увреннымъ въ непоколебимости его ультра-либеральной и проч. идей, чтобы слдить за нимъ. Какъ ни непрiятна Хвалынцеву подобная встрча съ другом шпiономъ, онъ принимаетъ съ удовольствiемъ предложенiе Свитки захать мимоздомъ въ Литву и посмотрть, какъ тамъ живутъ добрые люди. Тутъ юный Хвалынцевъ предается изученiю края. Свитка знакомитъ его съ гордымъ шляхтичемъ, бывшимъ маршалкомъ, паномъ Котырло, который, узнавъ отъ Свитки что Хвалынцевъ принадлежитъ къ обществу ‘Земля и Воля’, принимаетъ его радушно, со всмъ гостепрiимствомъ знатнаго пана, хотя въ отношенiяхъ ихъ не перестаетъ проглядывать какое-то взаимное недоврiе. Описанiе этого пребыванiя у пана Котырло составляетъ первую часть романа г. В. Крестовскаго.
Что про нее сказать? Живаго романическаго интереса въ ней немного, на любой страниц можно остановиться и положить книгу въ сторону, это скоре знаменитый и вчный вопросъ изъ обруснiя западнаго края въ лицахъ и жанровыхъ картинахъ, мстами весьма искусно начерченныхъ. Таково, напримръ, описанiе палаца сломяна и его хозяевъ. Кормленie на убой, пустое панское чванство, чрезмрная неопрятность, золото и грязь, лакей въ гордой ливре и намазанныхъ дегтемъ и вонючимъ саломъ сапожищахъ, японскiй фарфоръ и чайники съ отбитыми ручками, маленькiя скосившiяся окна и развшенныя по стнамъ дорогiя картины Верне, Вато и проч., наконецъ самъ дворецъ съ соломенною крышею, все это чрезвычайно живописно, очень врно и даже было бы смшно, если бы авторъ не слишкомъ вливалъ самого себя въ обрисовку практической несостоятельности всего настроенiя своего юнаго героя. Есть разговоры гд герой этотъ долженъ быть безтолковымъ, а является толковымъ, таковъ напримръ дiалогъ между нимъ и сельскимъ русскимъ священникомъ, казалось бы тутъ-то и дать наговориться Хвалынцеву всякихъ пустяковъ до сытости: нтъ, авторъ не только даетъ Хвалынцеву тактъ слушать, но даже заставляетъ его тутъ же разочаровываться, менять убжденiя и т. д. Сила народная, живая, могучая ломитъ въ одинъ какъ будто мигъ надутую бреднями душу петербургскаго либерала-заговорщика, но читатель пока еще не испытываетъ особаго интереса отъ борьбы этихъ двухъ силъ, ему даже не дается удовольствiя подосадовать на Хвалынцева. Впрочемъ напоминаю читателю что это только начало романа. Что дальше будетъ посмотримъ. Признаться сказать, какъ-то не любо читать въ романахъ этотъ польскiй вопросъ въ лицахъ и сценахъ. Благо былъ бы онъ для насъ прошедшимъ, безвозвратно минувшимъ. Для однихъ вопросъ этотъ почему-то смшонъ, для другихъ это открытая, но прикрытая перевязкою рана, это все тотъ же больной, страдающiй тяжело и больно, про котораго нельзя сказать что онъ подаетъ надежды на выздоровленiе.