ЗАМЕТКИ ЧИТАТЕЛЯ ПО ПОВОДУ ‘УПРАЗДНЕНИЯ’ ГГ. ТУГАН-БАРАНОВСКИМ И СТРУВЕ УЧЕНИЯ МАРКСА О ПРИБЫЛИ
ЗАМЕТКИ ЧИТАТЕЛЯ ПО ПОВОДУ ‘УПРАЗДНЕНИЯ’ ГГ. ТУГАН-БАРАНОВСКИМ И СТРУВЕ УЧЕНИЯ МАРКСА О ПРИБЫЛИ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Заметки читателя по поводу ‘Упразднения’ гг. Туган-Барановским и Струве учения Маркса о прибыли, Засулич Вера Ивановна, Год: 1900
Время на прочтение: 34 минут(ы)
Засулич В. И. Избранные произведения
М.: Мысль, 1983.— (Для науч. б-к).
В своей статье1, помещенной в февральской книжке ‘Жизни’2 за 1900 год, г. Струве, упразднив на свой взгляд теорию трудовой ценности Маркса посредством ‘reductio ad absurdum’ {‘Доведение до абсурда’.} учения об уровне прибыли, обещает приступить вместе с другими представителями ‘критического направления в русской литературе’ к задаче ‘вставить… в широкую и грандиозную рамку социологических обобщений Маркса’ нечто совершенно отличное от той картины, которая наполняет эту рамку у самого Маркса.
С не меньшей решительностью упраздняет теорию прибыли, а за нею и трудовой ценности Маркса также и г. Туган-Бараиовский, предлагая взамен свою собственную теорию прибыли, составляющую одно целое с его теорией рынков, признаваемой отчасти и некоторыми другими из наших экономистов. Такое решительное нападение на учение Маркса двух видных представителей нашего ‘критического направления’ должно было привлечь к себе внимание. Оба названных нами автора желают слышать голос лишь ‘самостоятельной’ критики, занимающейся ‘взвешиванием и анализом высказанных ими идей’, строго предостерегая последователей Маркса от вреда ‘перефразировки и повторения’ ‘всем известной догмы’ его учения. Ответами на свою статью в майской книжке ‘Научного обозрения’3 за 1899 год г. Туган-Барановский остался недоволен, как ‘чисто формальными и не затрагивающими сущности дела’.
Я не более как читатель в области политической экономии. Читатель в том смысле, что никогда не занималась специальной разработкой того или другого ее отдела, никогда не рассматривала подолгу в микроскоп различных формул или схем, встречающихся в ‘Капитале’, изолировав эти схемы от общего содержания книги. Для меня учение Маркса всегда имело значение лишь в его целом, как теоретическое отражение и тем самым объяснение действительности. ‘Формальными’ мои заметки не будут, но не будут они отличаться и той самостоятельностью, которая, что касается до упразднения учения Маркса о падении уровня прибыли, заключается у занимающих нас писателей в игнорировании смысла этого учения ради разрушительных упражнений над схемами и формулами, отделенными от выраженного в них содержания. Напоминание об этом содержании гг. Струве и Туган-Барановский сочтут, вероятно, вредной ‘перефразировкой’. Я мало надеюсь убедить критиков. Но мои заметки имеют другую цель.
Сферой ‘чистой’, специальной науки значение теории Маркса никогда не ограничивалось. Эта теория важна не для одних специалистов по политической экономии. На свете много таких же, как я, читателей. Я надеюсь, что некоторым из таких читателей мои заметки помогут ‘взвесить и проанализировать’ те способы, посредством которых созданы так громко провозглашенные ошибки и антиномии Маркса.
Сама по себе новая теория рынков не составляет предмета моих заметок, но так как г. Туган-Барановский совершенно прав, указывая Нежданову4 на ее неразрывную связь со своей теорией прибыли, так как и возражения Марксу, и теория прибыли прямо-таки вытекают у него из теории рынков как ее необходимое дополнение, то мне приходится коснуться мимоходом и теории рынков.
Эта теория, выросшая на почве полемики против взглядов гг. В. В. и Н-она, говорит нам о независимости капиталистического производства от внешнего для него рынка в смысле ли заграничного вывоза, или в смысле третьих лиц — капиталистических производителей внутри страны. Очевидная и безусловная необходимость внешних рынков для существующих капиталистически развитых стран выросла из их специализации на известных отраслях промышленности. Предполагая, что, если бы капиталы и рабочие распределялись пропорционально между всеми отраслями промышленности, эти отрасли служили бы рынком друг для друга и общая сумма продуктов развивающей свое капиталистическое производство страны могла бы так же расти, как росла при работе на всемирный рынок.
Это, конечно, более чем сомнительно.
Вытеснив продукты своих собственных производителей с национального рынка, английская промышленность продолжала такое же вытеснение на всемирном рынке и могла удваивать и утраивать свое производство в такую эпоху, когда английское потребление как местных, так и привозных продуктов скорее падало, чем росло. Работая же исключительно на национальный рынок, английский капитализм был бы вынужден сообразовать свой рост с ростом потребления жителей Англии.
Но крайний и единственный интересующий нас здесь вид этой теории отрицает зависимость роста капиталистического производства не от внешних рынков только, а также и от внутреннего спроса на предметы потребления. Пропорционально распределенное производство средств производства может само для себя служить рынком и благополучно расти при уменьшении производства предметов потребления. В капиталистическом хозяйстве целью производства является не потребление, а прибыль. Возможность возрастания отдела ‘средства производства’ на счет отдела ‘средства потребления’ видна из известных схем общественного производства.
Эти схемы, предназначенные у Маркса для выяснения совсем иного вопроса, играют в нашей литературе о рынках огромную, но едва ли подобающую им роль. С ними можно проделывать что угодно и показывать самые противоположные вещи.
1-й отд. Средства производства 4000c+1000v + 1000m = 6000
2-й отд. Средства потребления рабочих 1000с + 250v + 250m =1500
3-й отд. Средства потребления, капитал. 1000с + 250v +250m =1500
Попробуем уменьшить в каждом отделе переменный капитал вдвое — а можно и сразу вдесятеро — и остальную половину или 9/10 приложим во всех отделах к постоянному капиталу того же отдела, а затем все числа второго отдела уменьшим вдвое или вдесятеро, а все остатки приложим к соответствующим числам первого отдела и, как видите, все части всех отделов по-прежнему находят свой эквивалент.
1 отд. Средства производства 6002 1/2C + 1227 1/2v + 1225m = 7350
2 отд. Средства потребления рабочих 122 1/2C + 2 1/22v + 25m =150
3 отд. Средства потребления капитал. 1225c + 25v + 250m = 1500
Такие же операции можно проделать, разумеется, и с постоянным капиталом, и с прибылью, можно производить между ними различные комбинации. Да мало ли что можно делать! Нужно только соблюдать ‘пропорциональность’, и все останется в порядке. Но какой бы порядок ни царствовал в мире схем, какими бы аргументами нам ни пытались доказать, что производство средств производства может увеличиваться при уменьшении производства предметов потребления, мы можем только повторить ответ Вольтера физиократам, утверждавшим, что одно лишь земледелие приносит чистый доход: ‘Если бы сам бог сказал, что мир сделан из стекла, я смиренно ответил бы ему: ‘Создатель мира! Ты вправе говорить о нем все, что тебе угодно, но я все-таки не могу не видеть, что мир, в котором я живу,— не из стекла!»
Не могу также и я не видеть, что сокращение производства пищи, одежды, обуви, утвари, мебели и проч. неизбежно ведет за собой сокращение производства пряжи, хлопка, льна и шерсти, зерна и топлива, железа, красок и проч. и проч. За этим не может не последовать прекращение производства основного капитала для всех этих закрывшихся производств, а следовательно, сокращение металлургической и каменноугольной промышленности и основного капитала этой промышленности. Все это должно закончиться сокращением производства машин, делающих машины, вплоть до самых вершин этой машиностроительной иерархии. Все эти сокращения должны сопровождаться новым сокращением потребления, что вместе с сокращением торговли и перевозки товаров должно вызвать новую волну сокращений производства по всей линии. И чем ‘пропорциональнее’ и ‘независимее’ представим мы себе капиталистическое хозяйство, тем чувствительнее должны быть все его отделы к уменьшению производства предметов потребления. ‘Пропорциональность’-то и требует при таком уменьшении сокращения всех отделов, создающих средства производства. Не подлежит сомнению, что целью капиталистического производства является не потребление, а прибыль, но производить средства для отсутствующего производства было бы занятием нецелесообразным и прибыли не принесло бы.
Г. Туган-Барановский видит подтверждение своей теории в новейшем фазисе промышленного развития Англии. Ее текстильная промышленность перестала расти, тогда как машиностроительное производство, химическое, обработка металлов, добыча каменного угля и другие отрасли промышленности, создающие средства производства, продолжают расти. Само по себе это обстоятельство говорит лишь о том, что рядом с Англией существуют страны, употребляющие английские средства производства для изготовления своих предметов потребления, часть которых получалась прежде из Англии. Видеть в этом какое-то подтверждение новой теории, должно быть, помогает положение: ‘Продукты обмениваются на продукты’, но лишь взятое совершенно абстрактно, так как при попытке вложить в него конкретный смысл оно для теории рынков тотчас же теряет всякое значение.
Как бы то ни было, теория существует, а раз она существует, ей нужно показать, что производительность труда может расти, не увеличивая количества продуктов (средства производства могут разрастаться при неизменном или падающем потреблении), а машины могут заменять рабочих, не уменьшая ни издержек производства, ни прибыли (уменьшение издержек при неизменности продукта равняется уменьшению капитала, а падение уровня прибыли, не вознаграждаемое ростом ее массы,— падению капитализма).
Всем этим надобностям удовлетворяет выведенный Г. Туган-Барановским фабрикант шелковых тканей, открывающий ‘основную ошибку абстрактной теории капитализма Маркса’. Он отпустил половину своих рабочих и приобрел такие механические станки, при которых издержки производства прежнего количества продукта ничуть не понизились.
Г. Туган-Барановский полагает, что, по теории Маркса, прибыль этого фабриканта должна пасть, а между тем ‘предложение тканей остается прежним, спрос также — нет никакого основания предполагать его изменившимся. Следовательно, и цена ткани не испытывает перемены’. Рынок, по справедливому замечанию автора, даже не заметил происшествия на шелковой фабрике. ‘А если так, то и процент прибыли шелкового фабриканта останется совершенно таким же, как и до замещения части переменного капитала постоянным, ибо все расходы фабриканта те же и выручка та же, что и раньше. Так говорит простой здравый смысл и ежедневный опыт’. Совершенно верно. Ободренный очевидной убедительностью своего примера, г. Туган-Барановский переходит к целой стране. Ее производство выражалось сперва в схеме: 100с + 200v + 200m = 500. Затем ее предприниматели, опять-таки без уменьшения издержек производства того же количества продукта, заменяют половину рабочих машинами: 200с + 100v + 200m = 500, и рынок опять ничего не замечает. Ни простой здравый смысл, ни ежедневный опыт этого, положим, уже не говорят. Если у человека выпадет один волос, то очевидно, что этого никто не заметит, но, раз человек потеряет все волосы или хотя половину, ежедневный опыт говорит нам, что он сделается плешивым.
Посмотрим, каким образом вопреки вековому опыту капиталистического производства страна г. Туган-Барановского или его шелковый фабрикант ухитрился удвоить производительность труда рабочих, не понизив своих издержек.
Постоянный капитал состоит, как известно, из основного, передающего продукту часть своей ценности, но не входящего в него материально, и из сырья (в данном случае шелка), целиком входящего в продукт и материально, и по ценности — это сам продукт в недоконченном состоянии. Предположим, что до переворота станки составляли в передаваемой продукту ценности постоянного капитала 74, т. е. 25 единиц ценности, а 75 стоил шелк. Шелк и после переворота больше 75 единиц ценности стоить не может, так как количество продукта осталось прежним, следовательно, новые станки стоят впятеро дороже старых, хотя соткать на них можно лишь то же самое количество ткани. Вместо 25 единиц ценности они передают теперь тому же самому продукту 125 единиц.
Считая несостоятельность учения Маркса о прибыли уже доказанной предыдущими примерами, г. Туган-Барановский спрашивает себя: ‘В чем же заключается ошибка Маркса?’ — и находит ее в том, что ‘Маркс очень часто говорит о влиянии на норму прибыли возрастания производительности труда, но при этом он всегда разумеет под таким возрастанием уменьшение затраты капитала на производство единицы продукта. Но изменение производительности труда, зависящее только от изменения сложения капитала при неизменности издержек производства единицы продукта, не исследовано Марксом. Отсюда и вытекает основная неправильность построения Маркса…’
В ряде схем, приведенных г. Туган-Барановским из 13-й главы III т. ‘Капитала’, нет схемы, соответствующей его шелковому фабриканту, но в 15-й главе того же тома совершенно аналогичный пример рассматривается в дополнительных пояснениях к тому общему положению, что соразмерно с ростом производительности труда растет лишь масса сырья, лишь оборотная часть постоянного капитала, но не основная. Хотя машины при увеличивающейся массивности (вследствие увеличения размеров производства, увеличения той массы сырья, для обработки которой они предназначаются) и становятся абсолютно дороже, но относительно они дешевеют. Если пять рабочих производят товаров вдесятеро больше прежнего, то от этого затраты на основной капитал не удесятеряются (у Туган-Барановского они удесятеряются, когда пять рабочих производят товара лишь вдвое больше прежнего), они возрастают вместе с ростом производительности труда, но далеко не соразмерно с этим ростом 5.
Что иначе и быть не может, разъясняется на примере машины, которая, вдвое сокращая живой труд, в то же время втрое увеличивала бы ценность, передаваемую единице продукта ее собственным изнашиванием и в общем оставляла бы издержки производства прежними. Не удешевляя товара, такая машина в капиталистическом хозяйстве не представляет усовершенствования, капиталисту нет никакого интереса ввести ее. Распространиться она не может потому уже, что в прямой убыток обесценивала бы, превращая в лом, еще не изношенные, действующие машины, а таких ‘утопических глупостей’ капиталисты не делают {На том, что машина всегда стоит меньше заменяемой ею рабочей силы, Маркс неоднократно настаивает и в I томе, и в других местах III-го. Я ‘повторяю всем известную догму’. Это, разумеется, скучно, но ведь очевидное непадение прибыли шелкового фабриканта поставлено во главу угла всего крушения теории Маркса. Как же не напомнить читателю, что Маркс исследовал тенденции существующего капиталистического строя, а не ‘стеклянного’, который создан и исследуется г. Туган-Барановским? — Прим. В. И. Засулич.}. Сокращение труда само по себе, ради досуга могло интересовать самостоятельных производителей, к нему будет всеми силами стремиться планомерно хозяйничающее социалистическое общество, капиталисту же интересно не сокращение живого труда, а лишь сокращение издержек. Г. Туган-Барановский находит нужным ‘исследовать явление в наиболее чистом виде — исследовать, как влияет замещение переменного капитала постоянным само по себе’, без уменьшения издержек производства. Он исследует влияние на уровень прибыли такого явления, которое ‘само по себе’ станет возможным (как общественная тенденция, а не личный каприз)… лишь с исчезновением капиталистической прибыли.
Но капиталист г. Туган-Бараповского действует не по экономическим расчетам, а лишь по злобе. Он желает ‘избегнуть неприятности’ иметь дело с рабочими. Так как ‘механически’ прибыль падает лишь у схематического Маркса, против которого борются теперь гг. Струве и Туган-Барановский, у реального же Маркса механизмом, вырабатывающим из роста производительности труда падение прибыли, служит конкуренция, борьба за спрос, а сердитый фабрикант ее не задел, то по обычным экономическим причинам его прибыль не потерпит урона. Достигнет ли он той нравственной цели, к которой стремится,— это другое дело. Еще в шелковом-то производстве куда, ни шло, но, устрой он такую штуку в одной из отраслей английской промышленности, где существуют рабочие союзы, секретари которых прекрасно знают условия промышленности и тотчас проникли бы в мотивы фабриканта, ему дорого пришлось бы поплатиться за свою проделку, даже и со стороны прибыли, а уже душевного-то удовлетворения, наверное, пришлось бы ждать до обезьян, о которых зри у того же г. Туган-Барановского {Май 1899 г. ‘Научное обозрение’. ‘Основная ошибка’.— Прим. В. И. Засулич.}.
Никаких иных аргументов, кроме все того же замещения рабочих машинами ‘caeteris paribus’ {‘При равных условиях’.}, не приводит г. Туган-Барановский и во второй своей статье, озаглавленной ‘Трудовая ценность и прибыль’ {Март 1900 г. ‘Научное обозрение’. — Прим. В. И. Засулич.}.
Рассмотрим его собственное учение об уровне прибыли, в заключение которого он целыми тремя строчками курсива подчеркивает свое торжество над Марксом.
‘От каких бы причин ни зависела ценность продукта… распределение продукта между отдельными общественными классами совершается при посредстве цены. Как предметы, имеющие цену, все продукты соизмеримы друг с другом. Весь общественный продукт распадается на три части: одна идет на восстановление средств производства, другая — на потребление рабочих и третья поступает в распоряжение нетрудящихся классов. Чем определяется доля нетрудящихся классов? Очевидно, высотой двух других долей — средств производства и предметов потребления рабочих. Если доля рабочих и средств производства в сумме останется неизменной, то и доля нетрудящихся классов не может измениться, как бы ни изменялась доля рабочих. Допустим, что доля средств производства — 1/4 всего продукта, доля рабочего класса — 1/2 и доля нетрудящихся классов — 1/4. Пусть доля рабочего класса сократится вдвое, а доля средств производства соответственно возрастет. В таком случае на долю рабочего класса придется 1/4 продукта, на долю средств производства — 1/2. Но так как доля рабочих и средств производства в совокупности не изменилась, то и доля нетрудящихся классов должна остаться неизменной. Отсюда ясна мнимость закона Маркса о падении нормы прибыли. Замещение рабочего машиной caeteris paribus никакого влияния на долю капиталистов, а следовательно, и на норму прибыли не оказывает’ {‘Научное обозрение’ No 3, 1900 г. ‘Трудовая Ценность и прибыль’. — Прим. В. И. Засулич.}.
Каким же способом достигается здесь неизменность суммы общественного продукта, при росте доли средств производства на счет рабочих? Чтобы рассмотреть его, изобразим это хозяйство в обычной схеме, только при постоянном капитале отметим в скобках его распадение на основную — ос. — и обороточную — об. — части. Эти части мы берем произвольно, но их относительные размеры не изменяют дела.
1) Средства производства 125 (25 ос. 100 об.)с + 250v + 125m = 500.
2) Средства потребления рабочих 250 (50 ос. 200 об.)c + 500v + 250m = 1000.
3) Средства потребления капиталистов 125 (25 ос. 100 об.)c + 250v + 125m = 500.
Соединенные же вместе, средства потребления капиталистов и рабочих равнялись 375 (75 ос.+ 300 об.)с + 750v + 375m = 1500.
Это при первоначальном составе капитала {Как здесь, так и в первой статье г. Туган-Барановский предполагает первоначальный состав капитала до такой степени низким, что является вопрос: не думает ли он, что в его схематической утопии отражается не только настоящее или будущее капиталистического строя, но и его возникновение? Быть может, и фабрикант шелковых тканей взят потому именно, что в этой отрасли не перевелись еще ручные станки? Если бы мое предположение оказалось справедливым, то нашего автора от всей души поблагодарили бы многочисленные тени ремесленников, в особенности же тени всех погибших ручных ткачей Англии, Индии, Силезии. Им так приятно было бы хотя бы в ‘чаровании красных вымыслов’ представить себе, что вместо погубивших их злых машин, безмерно умножавших и удешевлявших продукты, современные им капиталисты вводили дорогие игрушки М. И. Туган-Барановского. С такими игрушками не предстояло бы никакой борьбы. На них можно 6bi просто-напросто не обращать внимания. — Прим. В. И. Засулич.}.
После переворота доля средств производства из 1/4 превращается в 1/2, доля рабочих — из 1/2 в четверть, а так как доля капиталистов остается прежней, то в общем производство предметов потребления сокращается на 1/3, на 1/3 же уменьшается, очевидно, и количество превращаемого в эти предметы сырья и полуфабрикатов, т. е. оборотная часть постоянного капитала в отделе средств потребления.
1) Средства производства: 500с + 250v + 250m = 1000.
2) и 3) Средства потребления капиталистов и рабочих: 500 (300 ос.+ 200 об.)с + 250v + 250m = 1000.
Таким образом, до переворота 75 единиц основного капитала было достаточно для обработки 300 единиц сырья в 1500 единиц продукта, после переворота требуется учетверенный основной капитал для обработки 200 единиц сырья и производства сократившегося на 1/3 продукта. Не имея ни малейших данных относительно причин безмерного вздорожания машин, приобретаемых у 1-го отдела двумя последними, мы не можем произвести соответствующих изменений в отношении между основным и оборотным капиталом в отделе производства средств производства. Но этого и не нужно для того, чтобы видеть, что Туган-Барановский, заменив рабочих машинами, мог сохранить неизменными как общую сумму продукта, так и издержки производства (общую сумму долей рабочих и средств производства) лишь посредством ничем не объяснимого вздорожания основного капитала. Именно вздорожания, так как для производства уменьшенного количества продукта увеличение массы основного капитала понадобиться не может.
Читатель видит, что это не новый аргумент, а, с одной стороны, все тот же разросшийся в целое ‘общество’ фабрикант шелковых тканей, с другой же стороны, это уже знакомая нам теория независимости производства средств производства от производства предметов потребления.
Все остальное, имеющее во второй статье внешний вид возражений, является простым противопоставлением взглядам Маркса ‘производительности капитала’.
‘Трудовая ценность есть не более как условное предположение — фикция, но полезная (!) фикция’. Кому и почему она может быть полезна, будучи фикцией, остается неизвестным, но Марксу она была очень вредна. Под ее влиянием ‘Маркс сделал крупную ошибку. Он упустил из виду (курсив мои), что реально в деле создания прибыли капитал вполне эквивалентен труду. Поэтому замещение труда капиталом не может влиять на норму прибыли. Норма прибыли как реальное явление не находится ни в каком соотношении со строением капитала… Ошибка Маркса проистекла из того, что он упустил из виду, что всякое уменьшение доли труда в общих затратах производства при неизменности или даже возрастании суммы производимых продуктов есть только другое выражение повышения производительности труда’. Словом, Маркс ‘упустил из виду’ все то, что опровергал в своей ‘Критике политической экономии’6, да, сверх того, упустил из виду еще и ‘повышение производительности труда’.
Что именно хочет сказать г. Туган-Барановский этим последним совершенно невероятным ‘упущением’, видно из следующей страницы. ‘Повышение производительности труда есть не что иное, как другое выражение для обозначения падения доли труда в общих затратах производства. Понятное дело, что если общий результат работы Петра и Ивана я считаю работой только Петра, то, чем больше сработал Иван, тем производительнее я должен считать труд Петра. Маркс поверил, что Иван действительно ничего не делает, и заключил: если Иван берет на себя работу Петра — если машина замещает рабочего,— значит, их общая выработка сокращается. Иными словами, Маркс стал отрицать факты (наблюдаемые М. И. Туган-Барановским в его стеклянном царстве), но он мог бы спасти трудовую теорию, если бы признал, что благодаря замещению труда машинами растет производительность труда, почему это замещение само по себе и не должно влиять на прибыль’.
Само по себе! Caeteris paribus, т. е. все тот же шелковый фабрикант! Не рост производительности труда ‘упустил из виду’ Маркс, а именно этого сердитого господина, всецело завладевшего г. Туган-Барановским. Он, и только он, заставляет нашего автора говорить о ‘независимости цены от строения капитала’, о том, что ‘цена продукта не находится ни в какой зависимости от этого строения’. Иначе, даже при глубочайшей уверенности, что работает Иван, а Петр так, только без толку около него вертится, г. Туган-Барановский, руководствуясь лишь издержками производства и историей промышленности, не мог бы не вспомнить, как должны были падать и действительно падали цены машинных изделий (и именно падала разница в цене между сырьем и фабрикатом) на том ‘вульгарном, будничном рынке, к которому (язвит Михаил Иванович) большинство марксистов питает искреннее презрение и законы которого трактуются ими как нечто низшее и буржуазное’. Независимость же от строения капитала цены приобретают лишь на изящном праздничном рынке той почтенной страны, где ‘машины замещают рабочих caeteris paribus’ и, не сокращая издержек производства, могут вводиться лишь сердитыми господами исключительно по злости.
Мы знаем, чем определяется, по мнению г. Туган-Барановского, уровень прибыли капиталистов. У него есть также новая теория самого происхождения прибыли. Хотя эта теория излагается не для опровержения Маркса, а лишь в замену его уже опровергнутого, по мнению автора, учения, мы все же взглянем на эту теорию, прежде чем расстаться со статьями Туган-Барановского. Он рассматривает все общество в его целом, а так как совокупность всего общества не покупает и не продает, то богатство всего общества не зависит от цены. ‘В частном хозяйстве производимый продукт несравним по своим потребительным свойствам с продуктами, затраченными для его производства. В народном хозяйстве продукты вновь производимые и продукты потребляемые или расходуемые вполне сравнимы, так как это в общем одни и те же продукты’. В начале операционного года общество располагало таким-то и таким-то числом миллионов пудов пшеницы, чугуна, железа, материи и проч. и проч. В конце года оно имеет всех этих пудов на 20, на 30 процентов больше, чем в начале. В основе прибыли лежит простой факт увеличения количества продуктов. ‘Почему,— спрашивает автор,— совокупный общественный продукт ценится выше продуктов, затраченных на его производство? Да потому, что путем затраты данного количества продуктов общество не только воспроизводит затраченные продукты, но и получает некоторый избыток продуктов. Этот избыток расценивается таким же порядком, как и затраченные продукты, таким образом возникает прибавочная ценность. Что прибыль основывается именно на моменте увеличения количества продуктов в распоряжении общества — это вполне ясно, если вспомнить, что прибавочная ценность была бы немыслима без прибавочного продукта. В основе прибыли лежит, следовательно, создание прибавочного продукта…’
‘Этот свободный прибавочный продукт частью или целиком достается владельцам средств производства, потому что для производства необходим не только труд, но и средства производства. Монопольное владение последними дает экономическую силу имущим классам обеспечить себе определенную долю участия в общественном продукте’.
От других теорий происхождения прибыли его собственная теория выгодно отличается, по мнению ее автора, между прочим, в том отношении, что в ней ‘действительно нет ни грана этики’, тогда как другие, в том числе и теория Бем-Баверка7, стремятся доказать ‘законность нетрудового дохода’. ‘Но и теория Маркса, хотя и в другом смысле, тоже заключает в себе этический момент. По этой теории прибыль есть неоплаченная доля труда рабочего. Но разве такое определение прибыли не исходит из молчаливого допущения, что только рабочий имеет право на продукт производства?’ Говорить о неоплаченном труде можно только ‘в смысле несоответствия действительности известному этическому и правовому идеалу — право рабочего на всю выручку его труда…’. ‘Обе теории этичны, односторонни и объективно неверны’. Теория Маркса затрагивает ‘область желаемого’, а эта область ‘не есть область причинных отношений бытия, которыми только и занимается объективная наука’.
А вот теория Туган-Барановского свободна от этой ненаучности. ‘Она лишь объясняет социальные факты, дает им научное истолкование — и только’.
Итак, определение прибыли как результата неоплаченной части труда не имеет основания в ‘отношениях бытия’?
Присмотримся к теории прибыли самого автора. Исходным пунктом ее является, как мы знаем, не ценность продуктов, а их количество в пудах, аршинах, четвертях и проч. Прибыль основывается на моменте увеличения этого количества. ‘Путем затраты данного количества продуктов общество… получает некоторый избыток продуктов’.
Что капиталист получает свой ‘избыток’ путем затраты данного количества денег, это, с его точки зрения, не подлежит сомнению. Но ведь в теории происхождения прибыли Туган-Барановского речь идет не о ценностях, а о материальных предметах и не о капиталисте, а об ‘обществе’, состоящем не из одних же капиталистов. Большинство же общества, раз речь идет о пудах, отлично знает, что, сколько бы пудов чего угодно ни было затрачено, ни малейшей прибавки к ним не произойдет, если не привести их в того или другого рода движение, если не подвергнуть их тем или другим процессам — словом, если не приложить к ним труд. Разумеется, чтобы приложить к раньше произведенным пудам новую прибавку, нужны эти пуды, но сама-то прибавка есть результат труда, и только труда — нового труда большинства общества, приложенного к результатам старого труда того же большинства. Этот факт еще можно ‘упустить из виду’, оставаясь в сфере ценностей, очевидно достающихся их владельцам ‘путем затраты’ капитала, но что пуды-то, если их не пошевелить, могут только гнить да ржаветь, а уж никак не давать прибавки,— это ясно как день. Итак, ‘увеличение количества продуктов в распоряжении общества’ происходит во время труда и посредством труда. Одна доля получившихся прибавочных пудов отдается рабочим, следовательно, одна часть трудового времени, произведшего новые пуды, оплачивается обладателями старых, затраченных пудов, возвращающихся к своим владельцам в сопровождении второй доли прибавочных пудов, явившихся в результате второй, ничем не оплаченной части труда. Прибыль, следовательно, есть продукт неоплаченной части труда. Туган-Барановский скажет, вероятно, что лишь в марксистской фикции ‘общий результат работы Петра и Ивана считается только работой Петра’, на самом же деле неоплаченная (полученная без выдачи за нее эквивалента) часть новых пудов была результатом работы машин. Но работы — не правда ли? Не затраты же? Капиталистам пуды ничего не стоили, кроме затраты, им они достались путем затраты — это бесспорно. Но на свет божий пуды появились исключительно путем движения, путем работы.
Но ‘человек и машины в этом отношении вполне эквивалентны’,— напоминает г. Туган-Барановский. ‘Трудовая теория ценности в применении к реальным фактам должна быть конструирована таким образом, чтобы эквивалентность человека и машины находила себе в ней выражение’.
Мысль, что, работая при помощи машин, люди производят лишь столько, сколько могли бы произвести, работая без машин, все же остальное количество продукта, явившееся в результате роста так называемой производительности труда (‘чем больше сработал Иван, тем производительнее я должен считать труд Петра’), сделано машинами,— эта мысль лежит в основании ‘трудовой ценности’, конструированной Туган-Барановским в его первой статье. Но я думаю, что он выразил там свою мысль так затейливо и назвал вдобавок ее конструирование ‘трудовой ценностью’ лишь из тех же добрых чувств к марксистам, какими руководствуется нянька, давая отнимаемому от груди ребенку пососать пустую соску, чтобы не слишком плакал, пока не привыкнет обходиться без соски.
И соску пососали, хотя ее пустота видна уже из того простого соображения, что нет ни малейшего резона начинать сокращение трудовой ценности с момента приобретения пресловутым толковым фабрикантом новых машин. Разве раньше никаких усовершенствованных орудий не заводилось? Количество труда, необходимого на производство данной единицы товара, не уменьшалось? Производительность труда не росла?
Та же мысль, но уже без соски высказана и в статье П. Б. Струве {‘Основная антиномия теории трудовой ценности’. — ‘Жизнь’ No 2, 1900 г. — Прим. В. И. Засулич.}. ‘Прибавочная ценность, воплощенная в прибавочном продукте,— говорит он,— создается не только живым трудом, иначе говоря, m есть функция не одного только v. M есть функция Ci = (c + v), т. е. всего общественного капитала. Но я иду еще дальше: установленная Марксом и всецело признаваемая мною зависимость между ростом одного из элементов постоянного капитала — капитала основного — и ростом производительности труда дает полное право утверждать, что рост прибавочной ценности или прибавочного продукта зависит в гораздо большей мере от роста постоянного капитала, чем от роста переменного капитала. Исторически прибавочная ценность или прибавочный продукт (m) является по преимуществу функцией основного капитала’.
Хорошо. Но я иду дальше и берусь показать, что с этой точки зрения люди с незапамятных времен никаких продуктов не производили — разве что иной раз какой-нибудь Ноздрев руками зайца поймает. Машины, конечно, вещи большие, перед ними, как пред привезенной по телеграфу заграничной коровой в рассказе Успенского, сам урядник может шапку снять, но и деревенская скотинка все же корова.
Еще лет пятьдесят тому назад Бастиа8 в полемике с Прудоном9 доказывал, что если при помощи рубанка {А может быть, и другого ручного инструмента. Излагаю на память и ручаюсь лишь за смысл. — Прим. В. И. Засулич.} человек, изготовлявший раньше за целый день одну доску, стал изготовлять их целых три, то две доски сделаны в сущности новым инструментом. Бастиа говорил о рубанке, но кивал-то он все-таки на машины. Верно, однако, то, что, поскольку это рассуждение имеет смысл (или не имеет его) в применении к машинам, постольку же оно относится и к рубанку. Дальше логика этого рассуждения ‘дает’ мне ‘полное право утверждать’, что и единственная доска в день, существовавшая до рубанка, являлась по преимуществу функцией топора. Без него не было бы сделано и одной и т. д., и т. д. Словом, относительно самых первых орудий придется, пожалуй, признать, что они сделаны людьми, но дальнейшие делались уже орудиями, как и теперь машины производятся машинами, предметов же потребления люди, по-видимому, никогда не производили.
А с другой стороны, ведь тогда-то только они и начали трудиться, когда завелись орудия. Росло употребление орудий, вместе с тем рос и труд. Глупые люди! Именно в XIX веке, когда машины достигли такого величия, высочайшего напряжения достиг и их труд. Лишь в этом веке узнали они ночную работу, в небывалых размерах привлечены к труду дети, до небывалой длины растянут рабочий день, а при наступившем в крупной промышленности сокращении этого дня труд оставшихся рабочих часов доведен до немыслимой в прошлые века интенсивности.
Перенесение прилагательного производительный с человеческого труда на основной капитал кажется мне единственным, хотя и не новым возражением, которое наши критики делают реальному Марксу, а не его механической схеме.
Но я забежала вперед, упоминая выводы Струве из его ‘непререкаемого’, как ему кажется, упразднения теории Маркса, не сказав еще ни слова о самом способе упразднения.
Г. Струве, точно так же как и г. Туган-Барановский, пунктом для своего нападения избирает объяснение, данное Марксом тенденции уровня прибыли капиталистов к падению. Выразив уровень прибыли или отношение прибавочной ценности к совокупному общественному капиталу в виде дроби m/(c + v), Струве спрашивает себя: ‘Но что же такое m/(c + v) в применении ко всему обществу?’ И отвечает, что ‘m для всего общества означает общественную прибавочную ценность, воплощенную в общественном прибавочном продукте, т. е. это чистый или свободный продукт общества. Это та величина, которою измеряется рост производительности общественного труда, m/(c + v) есть, таким образом, отношение чистого дохода общества ко всему общественному капиталу’. Напомнив затем, что рост постоянного капитала, как это понимает и сам Маркс, является технико-экономическим выражением роста производительности общественного труда, г. Струве делает предположение, что читатель уже понял, в чем заключается обещанная антиномия. Она такова:
‘1) Свободный продукт или чистый доход общества, величиной которого измеряется производительность общественного труда, прогрессивно падает по отношению к совокупному общественному капиталу.
2) Это падение обусловливается прогрессивным возрастанием постоянного капитала, т. е. фактом, составляющим технико-экономический базис роста производительности общественного труда’.
Дальше автор начинает браниться: ‘Эта антиномия есть очевидная нелепость, но это нелепость, логически вытекающая из положения, что прибавочная ценность (прибавочный продукт) создается живым трудом, это нелепость всей механической теории трудовой ценности’. Затем следует ‘посрамление… абсурд’ все на той же 300-й странице.
Догадался или не догадался заранее внимательный читатель, какая именно ожидает его нелепость, он не может не прийти в изумление пред средством, изготовленным автором для его покушения на Маркса.
Прежде всего бросается в глаза фраза, повторяющаяся затем на протяжении всей статьи как лейтмотив и гласящая, что прибыль — ‘это та величина, которою измеряется рост производительности общественного труда’. Что это значит? Кем и когда рост производительности труда измерялся величиною прибыли? Мы знаем, что, по мнению автора, прибавочная ценность создается не только живым трудом, но по преимуществу капиталом. Если бы он сказал нам, что прибыль есть та величина, которою измеряется рост производительности капитала, можно бы понять, что он хочет сказать. Но ведь производительность капитала — это та теория, которую предстоит еще водрузить на место ‘упраздненной’ антиномиею теории Маркса, а пока речь идет о взглядах самого Маркса. К своему определению m/(c + v) ‘в применении ко всему обществу’ Струве делает примечание, утверждающее, что ‘это понимание соответствует вполне пониманию самого Маркса, развиваемому им в разных местах трех томов ‘Капитала’ (см. в особенности т. III, 2, 353—356 том. ориг.)’10.
Я не вижу этого соответствия, но пока нам нужно лишь отметить, что антиномия выражает претензию состоять из положений, соответствующих взглядам самого Маркса.
По Марксу, рост производительности труда проявляется в том, что при помощи растущего применения машин одинаковое число рабочих в одинаковое время превращает большую массу сырья в продукты. Следовательно, и измеряться рост производительности труда может лишь ростом всего продукта, чистого и нечистого, производимого в данном обществе. Он может затем измеряться падением доли заработной платы в цене продукта, а следовательно, его удешевлением.
Уровень же прибыли, в смысле Маркса, мог бы служить мерилом роста производительности труда разве что по правилу обратной пропорциональности.
Кроме этой основной нелепости автор вносит в свою формулировку первого члена антиномии еще одну на первый взгляд простую неясность, которой, однако, он придает, как мы увидим, капитальное значение. Это союз или — знак равенства, который он ставит между продуктом и прибылью (т. е. между продуктом и его ценностью), говоря о падении прибыли {Свое право на это или Струве выводит, по-видимому, из того, что ‘прибавочная ценность для всего общества необходимо совпадает с прибавочным продуктом’. Совпадает, конечно, но статистически в производстве данного года. Это еще не значит, чтобы между ними можно было ставить знак равенства, говоря о росте или падении. Падающая по своему уровню прибыль, не только по Марксу, а даже и по Струве, должна воплощаться в возрастающем количестве продукта. Причинами падения прибыли Струве считает избыточное производство и конкуренцию между капиталистами. Каким же способом конкуренция понижает прибыль, как не понижением цен ‘избыточного’, т. е. возрастающего, количества продуктов? — Прим. В. И. Засулич.}. Такое отождествление продукта с ценностью, раз речь идет об их изменении — падении последней, вызывает представление о падении не только ценности продукта, но и его количества. За устранением всего этого что же остается от антиномии?
Производительность труда растет вместе с ростом постоянного капитала, а уровень прибыли падает — это просто два факта из мира действительности. Без отмеченной нами собственности Струве, но не Маркса антиномия заключается в простом сопоставлении фактов. Автор статьи фактов не отрицает, но, по-видимому, находит ‘нелепым’ их совместное существование. Маркс предлагает нам свое объяснение этих фактов. Струве считает объяснение ошибочным. Но никакого указания на эту ошибочность из простого сопоставления фактов, каким бы нелепым ни казалось вам их сосуществование, произойти не может. Сосуществование дано действительностью. Лишь своей не имеющей ни малейшего смысла, с точки зрения Маркса, вставкой Струве сразу превращает это сопоставление не то чтобы в антиномию, а в полнейший абсурд, заставляя Маркса говорить одновременно, что производительность труда и падает и растет и что это обстоятельство обусловлено ростом постоянного капитала, т. е. той же самой производительностью труда. Но вычеркните только из этой бессмыслицы измерение роста производительности труда величиною прибыли, и вся антиномия, даже в собственной формулировке автора, превращается в простое констатирование фактов, даже не заключающее в себе в сущности никакого их специфического толкования. Так как если падает лишь уровень прибыли, а не ее масса, то нет необходимости стоять на точке зрения Маркса, чтобы признать, что это падение ‘обусловливается’ ростом того капитала, в процентном отношении к которому высчитывается оставшаяся неизменной по своей величине или возросшая масса прибыли.
К своему сложному ‘абсурду’ Струве делает следующее примечание: ‘Маркс безбоязненно формулирует этот абсурд: ‘Прогрессивная тенденция всеобщего уровня прибыли к падению есть, таким образом, лишь присущее капиталистическому способу производства выражение прогрессивного развития общественной производительной силы труда’. Маркс, однако, не замечает, что в его формулировке закон падения уровня прибыли выражает факт, независимый от капиталистического производства как такового, т. е. от его социального характера. Более быстрое возрастание с сравнительно с v есть, по Марксу, признак всякого развивающего свои производительные силы хозяйства, признак расширения власти человека над природой. Поэтому нельзя сказать, что выставленная нами основная антиномия теории трудовой ценности есть реальное противоречие самого капиталистического производства’. Затем, снова сказав несколько резких слов мимоходом, Струве настаивает на том, что уровень прибыли есть исключительно ценностное отношение, там, где нет ценностной соизмеримости, оно не имеет смысла. ‘Нечего и говорить о том, что сам Маркс рассматривает m/c1 {Упразднив за негодностью деление капитала на постоянный и переменный, автор обозначает таким образом формулу m/(c + v). Прим. В. И. Засулич.} как ценностное отношение. Это следует запомнить’.
В только что цитированном примечании имеется некоторый определенный, уловимый смысл, и этот смысл показывает такое старание (вероятно, вызванное какими-то высшими научными соображениями) не понимать Маркса и тем самым заставить и нас, читателей, перестать понимать его, что я вопреки всем заклятиям чувствую потребность заняться ‘перефразировкой’ и сообщением ‘известных догм’11, т. е. напомнить действительный смысл учения Маркса об уровне прибыли.
Мы знаем, что Маркс рассматривает состав капитала в двояком смысле: в отношении пропорции между ценностью постоянного и переменного капитала (ценностный состав) и пропорции между материальной массой, из которой состоит постоянный капитал, и количеством труда, необходимого для производства продукта (технический состав капитала). Повышением общего, органического состава капитала Маркс называет повышение его ценностного состава, поскольку оно обусловливается его повышением в техническом отношении, и, говоря об этом повышении, всегда предполагает, что ценность постоянного капитала возрастает вследствие роста его материальной массы, т. е. производительности труда. Простое вздорожание постоянного капитала в какой-нибудь отрасли промышленности без увеличения его массы вызвало бы ценностное, но не органическое повышение состава ее капитала. С другой стороны, если бы то же самое число рабочих начало превращать большую массу материала в продукт, но этот материал в то же время пропорционально упал бы в цене, получилось бы техническое, но не ценностное, а потому и не органическое повышение состава капитала. Падения уровня прибыли оно бы не вызвало.
Г. Струве глубоко ошибается, когда утверждает, что ‘более быстрое возрастание с (постоянного капитала) сравнительно с v (заработной платой) есть, по Марксу, признак всякого развивающего свои производительные силы хозяйства’. Маркс отлично знал, что для проявления такого ‘признака’ необходимы капиталисты и наемные рабочие, имеющиеся не во ‘всяком’ хозяйстве. Несомненно, однако, что во всяком прогрессирующем хозяйстве замечаются признаки, соответствующие повышению технического состава капитала: при том же количестве труда люди начинают превращать большую массу средств производства в продукт. Это-то, вероятно, и имел в виду г. Струве, но он ‘не замечает’, что для превращения этого обстоятельства в падение уровня прибыли необходимы капиталисты, которые покупали бы на рынке разросшиеся как по массе, так и по ценности средства производства для приложения к ним прежнего количества купленной рабочей силы. А для появления таких капиталистов нужно по меньшей мере отделение обрабатывающей промышленности от земледелия, а в действительности нужно и очень многое другое, т. е. все, что нужно для существования самого капиталистического производства.
Если в хозяйстве, производящем полотно из выращенного на собственной земле льна, увеличится производительность труда ткача, скажем, вдвое и хозяйство пожелает иметь вдвое больше полотна, ему придется вдвое увеличить свои трудовые затраты на производство льна и пряжи. Если прежде труд ткача составлял 1/3 всего труда над полотном, то окажется, что, увеличивши на 2/3 свои расходы, хозяйство получило вдвое больше продукта. Понадобился, правда, лишний труд на улучшение станков. Можно поэтому предположить, что труд увеличился не на 2/3, а на 3/4.
Переведя все это на меновую ценность и принимая ее возрастание равным возрастанию трудовых затрат, мы увидим, правда, что двойное число аршин полотна стоит не вдвое, а лишь на 3/4 больше прежнего. В качестве льновода, прядильщика и производителя станков хозяйство получает за вдвое больший труд вдвое большее вознаграждение, которое можно для аналогии разделить, коли угодно, на заработную плату и прибыль, откладываемую в кубышку. В качестве ткача хозяйство за прежнее количество труда получает прежнее вознаграждение, хотя и превращает теперь в одинаковое время вдвое большую массу пряжи в полотно. Но ведь одно из двух: либо в качестве ткача оно выручает на полотне все вознаграждение и прядильщика и льновода, либо — высчитывая вознаграждение для каждой стадии производства отдельно — оно как прядильщик, а затем как ткач получает постоянный капитал (лен и пряжу) даром и не имеет ни малейшего резона высчитывать свое вознаграждение в процентном отношении к нему.
В капиталистическом хозяйстве количество всех продуктов, как ‘чистых’ (вырученная цена которых составляет прибыль капиталистов), так и всех остальных (цена которых идет на покупку элементов с и на уплату рабочим), растет пропорционально количественному росту сырья и полуфабрикатов и улучшению орудий труда. Рост двух первых элементов с есть рост самого продукта на различных ступенях его изготовления. Если же мы возьмем рост продукта как такового и сравним его с ростом ценности постоянного капитала, то окажется как по теории, так и по истории, что количество продуктов росло в несколько раз быстрее роста ценности с, так как его элементы тоже удешевлялись, хотя в гораздо меньшей степени, чем продукты. Иными словами, производительность труда росла быстрее на верхних ступенях процесса превращения взятого у природы вещества в потребительные ценности, чем на нижних.
До последнего времени по крайней мере капитализм развивался по преимуществу в обрабатывающей промышленности, и в его образцовой стране — Англии хлопчатобумажная промышленность настолько преобладала над другими, что тенденции, пересиливавшие в этой отрасли, становились общими тенденциями ее хозяйства. Здесь масса хлопка возрастала в такой же пропорции, как и масса изготовляемой из него пряжи и тканей, но его цена падала гораздо медленнее, чем цена тканей. Это значит, что в росте производства хлопка увеличение производительности того же количества труда (производство большего количества продуктов при уменьшении издержек на производство его единицы) играло меньшую роль, чем абсолютный рост числа занятых рабочих (производство большего количества продукта при тех же издержках на его единицу). Зато процесс производства сильно сократился в области прядильно-ткацкой промышленности. Здесь производительность труда росла во много раз сильнее его количества. В каждой штуке миткаля доля принадлежащего капиталистам труда, как оплаченного (v), так и неоплаченного (m), все уменьшалась, а они были вынуждены прикладывать ее к купленному хлопку, доля которого падала в несколько раз медленнее их доли.
Влияние этого обстоятельства на уровень прибыли в хлопчатобумажной промышленности, несомненно, замедлялось, отчасти парализовалось уравнением с другими отраслями, где производительность труда росла не так быстро и где сырье не играло такой роли в цене продукта. И тем не менее взгляните на таблицы, приведенные Шульце-Геверницем12: с конца XVIII века разница между ценой фунта пряжи и ценою входящего в этот фунт хлопка, т. е. между ценою хлопка и всеми издержками на его превращение в пряжу, включая сюда и прибыль, понизилась с 14 шиллингов до 2 7/8 пенса (1892 г.), т. е. в 58 1/2 раз, цена же хлопка понизилась за то же время с 2 шил. до 4 7/8 пенса, т. е. почти впятеро только. Из этих же таблиц вместе с расчетами уменьшения стоимости труда и других элементов ценности на фунт пряжи правильность отношения между падением доли переменного капитала к прибыли бросается в глаза {‘Крупное производство’. Перевод под редакцией и с предисловием П. Б. Струве, стр. 48 и 88, 58, 135 и др. 13 Вставлять в рамку Маркса ‘реалистические теории’ людей, стоящих на совершенно иной точке зрения, думается мне, совсем пустое занятие. Но все факты действительности, все верные данные, кем бы ни были они собраны, входят в картину Маркса, не нарушая в ней ни одного штриха. Одним из выискиваемых ‘противоречий’ теорий Маркса с фактами считается благосостояние верхнего миллиона английских рабочих, обыкновенно называемого при этом для краткости, должно быть, ‘рабочим классом’. Маркс действительно говорил, что цена рабочей силы соответствует издержкам на ее воспроизводство, предполагая при этом конкуренцию между рабочими и легкость их перехода из одной отрасли производства в другую. Но по мере усовершенствования организаций тред-юнионов, шедшего параллельно и в тесной зависимости с громадным усилением интенсивности труда в наиболее развитых отраслях промышленности, полубольные от лишений рабочие, остававшиеся за пределами тред-юнионов, могли все меньше и меньше заменять членов этих организаций. Таким образом, организованные рабочие нескольких отраслей промышленности вышли из-под действия конкуренции с большинством рабочего класса, стали некоторым образом монополистами работы в этих отраслях. Высота их заработной платы так же мало противоречит теории Маркса, как противоречил бы ей рост уровня прибыли в какой-нибудь отрасли промышленности, продукты которой продавались бы по монопольным ценам. Шульце-Геверниц рассказывает, что за угощением, предложенным ему хлопчатобумажными рабочими (которых он считает по их благосостоянию вполне достойными сопричислиться к среднему классу Англии), об участи миллионов низшего класса напомнил присутствующим бывший тут же священник, но встретил сочувствие только среди женщин. Шульце-Геверниц с сожалением отмечает тот факт, что в Германии носителями ‘аналогичного (высказанному священником) социального идеализма’ являются сами рабочие, тогда как в Англии рабочие-мужчины о подобных идеализмах и слышать не хотят. Но во всяком случае низший класс, получающий ‘голодную’ заработную плату, в современной Англии не менее многочислен, чем 50—60 лет тому назад, и ‘участь этого класса никогда, даже в 1842 году (считающемся самым бедственным), по самой природе вещей не могла быть хуже’ (Ibidem, стр. IV приложения). — Прим. В. И. Засулич.}.
Выводя падение уровня прибыли каким-то ‘механическим’ способом из формулы m/(c + v), и г. Струве и г. Туган-Барановский придают ему в теории Маркса гораздо более абсолютное и ‘основное’ значение, чем оно имеет в ‘Капитале’. Г. Струве считает даже ‘уровень прибыли в смысле Маркса… совершенно независимым от общественных условий производства’ и на этом-то изменении смысла основывает, по-видимому, все свое посрамление теории Маркса. В самом деле, так как в смысле настоящего Маркса общий уровень прибыли и его падение имеют место и смысл только в капиталистическом хозяйстве, то из выведения этого падения за пределы капитализма неизбежно получается бессмыслица.
Г. Туган-Барановский остается в пределах капитализма, но утверждает, что благодаря ‘колоссальной ошибке’ Маркса ‘получился мнимый закон тенденции нормы прибыли к падению, противоречащий всем известным фактам (?!) и совершенно несостоятельный теоретически. Получился удивительный вывод, что, чем выше производительность труда, тем ниже процент капиталиста, откуда оставалось заключить, что капиталист заинтересован не в повышении, а в понижении производительности труда до возможного минимума. Машины… оказались по этой теории злейшими врагами фабриканта. И пока секрет не был открыт в манускрипте Маркса, ни одному фабриканту и в голову не приходило, что, замещая рабочих машинами, он роет сам себе яму!’.
Да откуда же взял г. Туган-Барановский, что в падении уровня прибыли заключается та яма, которую роет себе капитализм? Едва ли из ‘манускриптов Маркса’. Нечего и говорить, что капиталист, удачно применивший усовершенствованные способы производства на своей фабрике, роет яму не себе, а своим слабейшим соперникам. Отдельному капиталисту как таковому до обогащения всего класса капиталистов нет ни малейшего дела. Но и теоретики этого класса могли без всякого ужаса созерцать объясненное Марксом фактическое падение уровня прибыли при громадном росте ее массы вследствие усиленного накопления и расширения производства. Ведь 20% прибыли на 10 000 000 капитала все же в 4 раза больше и приятнее 50 % прибыли на капитал в 1000 000. Рошер14 находил даже, что умеренный процент на больший капитал ‘разумнее и человечнее’ большого процента на маленький.
Но не только это. Между техническим и ценностным повышением состава капитала существует тесное, но далеко не полное соотношение. Оно гораздо полнее, конечно, в обрабатывающей промышленности, где объектом труда является материал, уже прошедший через рабочие руки и вышедший в качестве продукта из другой отрасли производства. Эта промышленность преобладала в историческом росте развивавшегося капитализма. Маркс объяснил нам его тенденции, и это объяснение осталось бы во всей своей силе, теория Маркса не потерпела бы ни малейшего ущерба, если бы в какой-нибудь капиталистической стране главная масса капиталов сосредоточилась в таких отраслях промышленности, где рост производительности труда мог бы сопровождаться пропорциональным падением ценности постоянного капитала в единице продукта, хотя здесь этот рост вызвал бы тенденцию к падению скорее массы, нежели уровня прибыли.
Но вернемся к ‘антиномии’ Струве. ‘Нам могут возразить,— продолжает он вслед за цитированным нами местом,— что m/c1, т. е. отношение прибавочной ценности (прибавочного продукта) ко всему капиталу не может служить показателем производительности труда, что для последней характерен абсолютный размер m, а не отношение его к c1. Это, однако, совершенно неверно: производительность труда измеряется именно отношением (ценностным) свободного продукта к затратам на его производство, и если это отношение падает, то это значит, что производство свободного продукта становится все затруднительнее и затруднительнее…’
‘В капиталистическом обществе,— говорит далее Струве,— всякая доля капитала независимо от своей формы должна приносить одинаковые ‘плоды’ в одинаковый промежуток времени’. С точки зрения капиталиста, все это совершенно верно: все доли его капитала, в какой бы они там ни были форме, всегда должны приносить ему одинаковые и именно денежные плоды. Но автор совершенно неправ, утверждая далее, что ‘так рассуждает не только капиталист, так должен рассуждать всякий рационально хозяйничающий субъект, например планомерно хозяйничающее общество’. Ну с какой же стати? Такому обществу, например социалистическому, различные доли его капитала могли бы приносить самые разнообразные ‘плоды’. Усовершенствованные машины могут приносить досуг, обширные, красивые фабричные здания могут приносить здоровье и — вместо современного безобразия — красоту родной стране, которую такой коллективный субъект может полюбить той любовью, какою горожане любили в эпоху Возрождения свои вольные городские республики. Да мало ли какие могут быть плоды! Еще менее резонно утверждение автора, что для такого общества рост с по сравнению с v может быть ‘затруднителен’.
Заглянем на те страницы III т. ‘Капитала’, на которые нам ‘в особенности’ указывает г. Струве. Здесь Маркс касается мимоходом прибавочного труда в некапиталистическом ‘планомерно хозяйствующем обществе’. Определенное количество прибавочного, т. е. превышающего данные потребности, труда понадобится и там для страхования общества против случайностей и для прогрессивного расширения процесса воспроизводства. Но при высшей форме общественного строя, материальные условия которой капитализм подготовляет усиленным развитием производительности труда, прибавочный труд может соединяться с прогрессивным уменьшением всего количества труда, посвященного удовлетворению материальных потребностей. И действительно, количество потребительных ценностей, произведенных в данную единицу времени, зависит всецело от производительности труда и может быть очень велико при очень незначительном числе посвященных труду часов. Поэтому как действительное богатство общества, так и возможность постоянного расширения процесса воспроизводства зависят не от количества рабочего времени, а от его производительности.
Все это относится, конечно, лишь к обществу на высшей ступени развития — обществу социалистическому, богатство которого зависит от количества потребительных ценностей, как зависело от них на низшей, до развития товарного производства. Богатство же производителя товаров как такового зависит от их ценности, ценность же продуктов падает вместе с их размножением, поскольку последнее зависит от роста производительности труда.
Маркс не развивает здесь этой противоположности, ясной из всех трех томов ‘Капитала’. Цель его отступления совсем иная. Он настаивает в нем на том обстоятельстве, что область труда, посвященного удовлетворению материальных потребностей, всегда останется царством необходимости. Свобода в области труда — этого обмена веществ с природою — может заключаться лишь в том, чтобы объединенные производители подчинили этот процесс своему общему контролю, вместо того чтобы давать ему властвовать над собою как слепой силе, и чтобы труд совершался с наименьшей тратой сил и в возможно лучших условиях. Но он все же останется областью необходимости. Лишь за его пределами начинается действительное царство свободы, развитие человеческих сил, которое само себе служит целью, но может процветать лишь на основе необходимого труда. Поэтому основным условием свободного развития людей является возможно большее сокращение рабочего дня.
Какое же затруднение может доставить обществу, богатство которого заключается в потребительных ценностях, рост средств производства по сравнению с количеством необходимого рабочего времени?
Если его капитал возрос вдвое, это значит, что его фабричные здания, рудники, копи и проч. — все устроено вдвое лучше, что у него вдвое больше запасов продукта на различных ступенях его приближения к окончанию, что его машины настолько усовершенствовались, что с их помощью он может производить больше при меньшем количестве труда.
Размножившиеся продукты подешевеют, в известном смысле, также и для этого общества как по объективной оценке затрат труда, которых они стоили, так и по субъективной оценке их полезности, но какая надобность такому обществу высчитывать свой подешевевший продукт в процентном отношении к возросшему капиталу? Положим, что оно его высчитало и увидело, что продукт по сравнению с капиталом упал по какой угодно оценке: и стало его больше, и достается он легче. Ну и слава богу!
Факта падения прибыли, как уже было упомянуто, г. Струве не отрицает. ‘Но этот факт,— говорит он,— отнюдь не находится в такой механической зависимости от изменения органического состава капитала, какую утверждал Маркс’. Г. Струве утверждает, что факт находится в зависимости кроме роста заработной платы от того, ‘что капиталистическому строю присуща тенденция к избыточному… производству и накоплению капитала… Наибольшую роль в падении доли прибыли, т. е. доли капиталистов-предпринимателей, как мне кажется, играет их конкуренция между собой’.
Как будто Маркс не видел, не указывал этих всем известных и всеми признанных причин тенденции уровня прибыли к падению! Все тенденции капиталистического хозяйства, о которых говорится в ‘Капитале’, предполагают конкуренцию. Без нее не могло бы образоваться ни средних цен, ни среднего для целой страны уровня прибыли, не говоря уже о его падении.
Без конкуренции не мог бы развиться и сам известный нам капитализм, Маркс не написал бы ‘Капитала’ и г. Струве не упразднял бы его.
Не знаю, что именно, кроме неодобрения Марксу, хочет г. Струве выразить эпитетом ‘механическая’, который он постоянно прилагает также и к теории ценности Маркса, но ясно, что механизм, посредством которого повышение органического состава капитала превращается в соответствующее падение цен товаров, а следовательно, и уровня прибыли, заключается в борьбе за рынок, в конкуренции. Маркс пошел в своем исследовании дальше этой всем в глаза кидающейся причины. Струве довольствуется конкуренцией. Его дело. Но он сам же утверждает, что капиталы растут (‘избыточное производство и накопление’), а прибыль падает, и в самую середину своего сообщения о падении прибыли и его причинах он вставляет утверждение, что это происходит, ‘несмотря на то, что уровень прибыли в смысле Маркса, т. е. m/c, вопреки Марксу возрастает’.
Итак, числитель уменьшается, знаменатель увеличивается, и, ‘несмотря’ на это, ‘вопреки Марксу’, арифметике и здравому смыслу дробь благополучно возрастает.
Я высказала предположение о том смысле, который вкладывает Струве в таинственные бессмыслицы, но признаю, что оно не вполне удовлетворительно, так как измерения роста производительности труда уровнем прибыли оно все-таки не объясняет.
В самом деле, я предположила, что Струве выделяет техническое повышение состава капитала из органического его повышения, очищает таким образом материальный рост продукта от тех ценностных отношений, которые он обусловливает в капиталистическом строе, но от которых сам по себе остается независимым, и в результате справедливо заключил, что рост с всюду ведет за собою рост производительности труда и продукта независимо от общественных условий. Отсюда его ‘антиномия’. У Маркса, когда речь идет о падении дроби m/(c + v), всегда подразумевается, конечно, падение ценности каждой единицы умножившегося продукта, г. Струве подставляет вместо этого падения простой рост самого продукта, сопровождающий возрастание средств производства, и находит нелепым ‘падение’. Почему же, однако, Струве хочет измерять рост производительности труда величиною лишь того количества продукта, которое (смотря по общественным условиям) отнимается у производителей, откладывается ими про запас или идет на расширение производства, а не ростом всего продукта, как потребляемого, так и не потребляемого производителями,— этого моя гипотеза не объясняет. Ведь величина прибавочного продукта при всех общественных отношениях лишь косвенно связана с ростом производительности труда, зависит не от нее одной, а от целого ряда других причин, как это знает и Струве. Рост же всего количества продукта, являясь прямым и непосредственным результатом роста производительности того же количества труда, не может не быть ему строго пропорциональным.
Я признаю поэтому, что проникнуть в точный смысл роста уровня прибыли ‘в смысле Маркса’, хотя и ‘вопреки ему’, ‘несмотря’ на падение этого уровня в смысле Струве, сможет лишь тот ‘реалистически’ мыслящий представитель ‘критического направления’, которому доступно измерение роста производительности труда уровнем прибыли.
Но каковы бы ни были эти смыслы, остается несомненным как для нас, простых ‘ортодоксов’, так и для самого Струве, что всюду, где речь идет о падении уровня прибыли, Маркс говорит не о чем ином, как о той самой простой, вульгарной прибыли капиталистов-предпринимателей, которая падает и у самого Струве. Автор ‘антиномии’ посрамляет, следовательно, не тот смысл, который сам Маркс вкладывает в свое объяснение тенденции уровня прибыли к падению, а лишь тот, который, по мнению Струве, Маркс должен был вкладывать и вложил бы в том случае, если бы был наделен такою же ясностью мысли, какою обладает сам Струве.
Это научная критика? Это образчик реалистической науки?
Я говорила уже, что, по моему мнению, производительность машин представляет собою единственный аргумент, который наши критики противопоставляют настоящему Марксу.
Но тут по существу, по содержанию этого аргумента не может быть спора. Мы все согласны, что не только увеличением количества продуктов, но и самой возможностью производить их люди обязаны изобретению, а затем совершенствованию орудий труда. Туган-Барановский хотел, правда, произвести какое-то разграничение между сделанным людьми и орудиями. Такого разграничения на сколько-нибудь разумном, не произвольном основании сделать невозможно. Но говорить ли, что люди работают орудиями труда или орудия — людьми,— это уж дело вкуса, а о вкусах не спорят.
Последнее было бы, конечно, оригинальнее, но мы, не стремящиеся во что бы то ни стало к новизне и оригинальности, можем остаться при старой терминологии, свойственной огромному большинству человеческого рода, которое с незапамятных времен привыкло и говорить, и думать, и чувствовать, что работают люди, как бы ни был производителен их труд.
Данная статья Засулич была одним из первых печатных выступлений группы ‘Освобождение труда’ против ‘легальных марксистов’. До этого они только в письмах критиковали Струве, Туган-Барановского и других представителей этого течения. Плеханов в 1900 г. написал статью против Струве ‘Критика наших критиков. Г-н П. Струве в роли критика Марксовой теории общественного развития’, которая была напечатана только в 1901 г., так как предназначалась она для нелегальной печати, а в 1900 г. не было возможности ее издать. Засулич, возмущенная нападками на экономическую теорию Маркса, сумела написать статью для подцензурного журнала. Она была опубликована в журнале ‘Научное обозрение’ (1900, No 10, с. 1721—1735, No 11, с. 1922—1936) под уже известным в революционных кругах псевдонимом Н. Карелин. В журнале автор говорит о себе в мужском роде. В заглавии самой статьи имеются разночтения. В журнале написано: ‘Туганом-Барановским’ и нет ‘гг.’. Статья вошла в 1-й том Сборника статей (Пб., 1906, с. 1—33, 2-я пагинация).
Печатается по тексту Сборника, сверенному с журналом ‘Научное обозрение’.
1 Статья Струве называлась ‘Основная антиномия теории трудовой ценности Маркса’.
2 ‘Жизнь’ — литературный, научный и политический журнал, издавался в Петербурге с 1897 по 1901 г. В апреле 1902 г. издание журнала было возобновлено в Женеве.
3 ‘Научное обозрение’ — журнал, выходил в Петербурге с 1884 по 1904 г. под редакцией M. M. Филиппова. В нем печатались революционные марксисты (В. И. Ленин, Г В. Плеханов, В. И. Засулич), но публиковались статьи ‘легальных марксистов’ и других либеральных авторов. Речь идет о статье Туган-Барановского ‘Основная ошибка абстрактной теории капитализма Маркса’, опубликованной в этом журнале (1899, No 5, с. 973—985).
4 Нежданов П. — псевдоним Н. Череванина. Речь идет о его статье ‘К вопросу о рынках при капиталистическом производстве. По поводу статей гг. Ратнера, Ильина и Струве’ (‘Жизнь’, 1899, т. 4, апрель, с. 297—317).
5 Засулич пользовалась изданием: Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Пер. с нем., т. III, кн. 3. Процесс капиталистического производства, взятый в целом. СПб., 1896. Эта книга с пометами Г. В. Плеханова и многочисленными пометами В. И. Засулич сохранилась в библиотеке Плеханова (ГПБ. Дом Плеханова, А. 1386). В 15-й главе 4 называется ‘Дополнительные замечания’. Засулич отчеркнула несколько фраз на с. 202—203 и на полях написала: ‘М. И. NB’. М. И. — это Туган-Барановский. (Ср. это место Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. 1, с. 286): ‘Для того чтобы новый метод производства проявил себя как метод действительного повышения производительности, он должен в результате износа основного капитала переносить на отдельный товар меньшую стоимость, чем та стоимость, которая экономится, сберегается вследствие уменьшения живого труда, одним словом, этот метод должен уменьшить стоимость товара’.
6 К. Маркс написал свое исследование ‘К критике политической экономии’ в 1858—1859 гг. Оно знаменовало собой важный этап в создании марксистской политической экономии. В 1896 г. в Москве был издан первый русский перевод этого выдающегося произведения. Засулич здесь правомерно указывает, что Туган-Барановский ложно истолковывает известные ему взгляды Маркса, изложенные в этой работе (см. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 1 —167).
7 В ряде своих работ (‘Капитал и прибыль’, ‘Теория Карла Маркса и ее критика’) Бем-Баверк пытался опровергнуть марксистскую теорию трудовой стоимости и прибавочной стоимости. Он считал, что прибыль — вечная категория, в основе которой лежат психологические мотивы — разница субъективных оценок настоящих и будущих благ.
8 Ф. Бастиа был одним из авторов ‘теории’ гармонии интересов труда и капитала, маскирующей эксплуатацию капиталистами пролетариата и изображающей отношения между ними как ‘обмен услугами’.
9 П. Ж. Прудон выдвигал проекты сотрудничества классов и анархистскую теорию ликвидации государства, разрабатывал ‘социализм с точки зрения буржуазных интересов’. Маркс подверг сокрушительной критике взгляды раннего Прудона в книге ‘Нищета философии’.
Полемика Бастиа с Прудоном отражена в кн.: Bastiat Fr. Gratuit du crdit. Discussion entre M. Fr. Bastiat et M. Proudhon. Paris, 1850 (Бастиа Фр. Безвозмездность кредита. Дискуссия между г-ном Фр. Бастиа и г-ном Прудоном). По поводу этой полемики см. в произведении К. Маркса ‘Теории прибавочной стоимости’ (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. III, с. 550—554).
10 Засулич в данном случае отсылает читателя к немецкому изданию III тома ‘Капитала’.
11 См. начало статьи Засулич — с. 385 наст. изд.
12 Шульце-Геверниц — немецкий буржуазный экономист, в 1891—92 гг. занимался изучением экономики России и преподавал в Московском университете. Пытался обосновать возможность установления социального мира в капиталистическом обществе.
13 Засулич ссылается на монографию Шульце-Геверница ‘Крупное производство, его значение для экономического и социального прогресса’ (СПб., 1897).
14 Историко-физиологическнй метод В. Г. Рошера сводился к оправданию и идеализации прусскою пути развития капитализма Ом считал, что прибыль является результатом труда капиталиста, что в распределении доходов царил гармония, а их неравенство служит стимулом экономического прогресса. К. Маркс неоднократно критиковал Рошера во всех томах ‘Капитала’, иронизировал по поводу выражения Рошера, оправдывавшего капиталистов, которые якобы действуют по соображениям ‘благоразумия и гуманности’ (см. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. I, с. 247—337).