Заметка о книге г. Богданова 'Познание с исторической точки зрения', Бердяев Николай Александрович, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Николай Александрович БЕРДЯЕВ

ЗАМЕТКА О КНИГЕ Г. БОГДАНОВА ‘ПОЗНАНИЕ С ИСТОРИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ’ ^[696]

Странное впечатление остается от чтения претенциозной книжки г. Богданова. Автор убежден, что он преподносит последнее слово науки, но с первых же страниц чувствуется что-то очень старое, ненужное и неуместное именно теперь, в эпоху возрождения идеализма. Г. Богданову не вернуть философскую мысль на тот путь, который был, пожалуй, своевременен и уместен 40 лет тому назад. Исключительное увлечение естествознанием, особенно биологией, сильный наклон в сторону материализма, полное отсутствие философских навыков мысли, грубое смешение философии и науки, неуменье сколько-нибудь ориентироваться в гносеологических проблемах, пренебрежение естественника к тысячелетней работе философской мысли, манера упрощать все вопросы, построение пустых натуралистических схем, в которых исчезают все различия, — все это очень несвоевременно и говорит о покушении с негодными средствами. Теперь мы особенно ценим в человеческой душе сложность её духовных запросов и идеалистичность её алканий, а г. Богданову все слишком ясно и просто, он считает себя вправе легко решать самые трудные философские, гносеологические, психологические и социологические вопросы на том только основании, что прошел курс естественных и медицинских наук.

Г. Богданов предлагает нам свою ‘историческую’ теорию познания. В теории познания существуют разные течения, много есть спорного, но и в ней не все допустимо, не всякий призван решать от себя трудные вопросы гносеологии. Гносеология имеет свою славную историю, своих классиков, многое просто нужно в ней знать и понимать, и вторжение в гносеологию точек зрения, совершенно чуждых философии, приобретает лишь интерес курьеза. Г. Богданов берет на себя смелость решать гносеологическую проблему, не зная философии, не понимая постановки гносеологических вопросов. Так, напр[имер], он говорит: ‘На наш взгляд, отказ от исторического исследования познавательных явлений может считаться только свидетельством о бедности для философского мышления отказывающихся’ (с. 2). Кто это отказывается от исторического исследования познавательных явлений? Отказывается гносеология кантианского толка, но не потому, чтобы гносеологи считали этот вопрос неразрешимым или ненужным, а потому, что, на их взгляд, это не гносеологический вопрос, что он решается научной психологией, с одной стороны, и философской онтологией — с другой. Гносеологическая точка зрения действительно противополагается генетической, но именно потому не исключает её, эти точки зрения вращаются в различных плоскостях и в пределах науки и эмпирической действительности, с которой наука имеет дело, не встречаются. Г. Богданов признает только историческую точку зрения на познание, и это есть несомненное ‘свидетельство о бедности’ знания и понимания. Гносеология исследует вопрос о составе и ценности познания, об общеобязательности его основ, гносеологические споры ведутся по вопросу об отношении мышления к бытию. Эволюционное, или, по терминологии г. Богданова, историческое направление в теории познания не то что неверно, а просто невозможно, так как не дает никакого ответа на гносеологический вопрос о ценности познания и его отношении к бытию. Эволюционизм, необходимый и верный в своей сфере, в гносеологии бьет мимо цели, так как обыкновенно отвечает не на тот вопрос, который задан. То поразительное непонимание гносеологической точки зрения, которое обнаруживают односторонние эволюционисты, являет соблазн признать органическим дефектом, это во всяком случае свидетельство крайне недостаточного философского развития. У г. Богданова этот распространенный дефект сопровождается наивной самоуверенностью. Учение философского критицизма о познании просто находится вне угла зрения г. Богданова: тут мы встречаемся с полным невниманием к философским истинам, даже самым элементарным. Такое непонимание задач теории познания сказывается и на примере полемики г. Богданова с Авенариусом, которому он посвящает целую главу. Мы должны верить г. Богданову, что он читал Авенариуса, но он не понял того, что Авенариус в ‘Критике чистого опыта’ пытается дать общую теорию познания. Он вообразил себе, что Авенариус строит биологическую теорию, что ‘систему С’ ^[697] нужно буквально понимать, как центральный нервный аппарат, что ‘питание’ и ‘работа’ — чисто биологические понятия, и направляет не против Авенариуса, а в безвоздушное пространство некоторые элементарные биологические соображения. Авенариус был все-таки философ, а не естественник, его занимала гносеологическая проблема отношения мышления к бытию, и в свою оригинальную терминологию он вкладывает не материально-биологический, а формально-логический смысл.

Книга г. Богданова написана о познании, но только последняя глава о ‘предпосылках’ познания затрагивает чисто гносеологический вопрос, хотя и отрицательно. Аргументация г. Богданова против гносеологических ‘предпосылок’ кантианцев основана на различении непосредственного акта познания от представлений и понятий о нем. По мнению г. Богданова, Кант и кантианцы исследуют познание как объект, т. е. представление о непосредственном акте познания, и в них находят свои ‘предпосылки’, ‘свои a priori’. ‘Откуда же взялись ‘предпосылки’? спрашивает г. Богданов. Путем акта познания они выделяются из представлений о познавательных актах. Они, следовательно, результат, продукт акта познания, и характеристика, элемент представлений о познании. Как же они могут ‘предполагаться’ в акте познания, быть его ‘предпосылками’, его ‘а priori’? Очевидно, такое утверждение основано на полной путанице понятий — смешении непосредственного акта познания с представлением об этом акте (с. 215). В рассуждении г. Богданова поражает поверхностность и крайняя упрощенность формулировки той точки зрения, с которой он полемизирует. Багаж кантианства не так прост и беден, как это может показаться по опровержению г. Богданова, которому посвящается всего четыре страницы. Таким образом искажается одно из величайших философских направлений, с которыми может быть недостаточно знакома большая часть читателей простой философии г. Богданова. Вся аргументация г. Богданова основана на логической путанице понятий, возможной лишь для человека, незнакомого с критической философией. Приведем еще одно место, показывающее, что г. Богданов чувствует себя в теории познания, как в темном лесу. ‘В непосредственном акте познания нет ни субъекта, ни объекта. Сказать, что акт познания ‘предполагает’ субъект, значит утверждать, что мы ухитрились исследовать непосредственный акт познания, который вовсе не есть предмет исследования, а само исследование’. ‘Представлять себе познание разложенным на субъект и объект’ г. Богданов считает обращением ‘не к логике, а к привычке философствующих людей’. ‘Но даже, допустим, субъект действительно имеется в познании: нет субъекта, нет и познания. Отчего в таком случае не предположить, что хотя нет познания и субъекта, но есть нечто, из чего и познание, и субъект развиваются? По мере того, как складывается субъект, означенное психическое ‘нечто’ становится познанием, проходя все переходные стадии’ (с. 216-217). Г. Богданов ни на одну секунду не может представить себе гносеологической точки зрения на познание, которая определяет состав познавательного опыта и те элементы, которые сообщают познанию объективную ценность, он незаметно подчиняет её психологической точкой зрения. С гносеологической точки зрения нельзя себе представить познания, иначе как предполагающим субъект и объект и имеющим свои необходимые логические предпосылки. Подвергая логическому анализу состав познавательного акта, гносеология открывает в нем определенную логическую последовательность, отличную от последовательности исторической. Вопрос об историческом происхождении и развитии познания, который так занимает г. Богданова, есть вопрос психологический, и психология может говорить о дифференциации на субъект и объект, точнее на я и не-я, в процессе развития психологического сознания людей, отнюдь не посягая на логический примат субъекта и его трансцендентальные формы a priori. Теория познания прежде всего требует различения трансцендентального всеобщего сознания, к которому приложима лишь критическая точка зрения, от сознания психологического, к которому вполне приложима точка зрения историческая. Нет, г. Богданов не доказал нам, что он отрицает гносеологический априоризм определенным решением гносеологической проблемы: у него нет и следов гносеологии. Различие, устанавливаемое г. Богдановым между непосредственным актом познания, который не может быть познаваем, и представлениями об этом акте, которые будто бы и исследовал Кант, поражает своей наивностью и в лучшем случае может быть названо бессознательным софизмом, основанным на игре словами. Теория познания исходит из двух чисто гносеологических (не онтологических) элементов — познающего (субъекта) и познаваемого (объекта), которые предполагаются и открываются во всяком познавательном акте, во всяком познавательном опыте. Г. Богданов предлагает разделить первый из этих членов на две части, т. е. опять на познающий и познаваемый, и в этом продолженном делении все перемещается логически вверх дном: представление о познании оказывается объектом, а акт познания, который он также называет действием, оказывается субъектом, ‘мышление’ — ‘бытием’, ‘бытие’ — ‘мышлением’. Где же г. Богданов считает нужным остановиться в этом делении, которое может быть продолжено до бесконечности? Мы думаем вслед за лучшими представителями критической философии, что для того чтобы не было безысходного и безнадежного кружения, должна быть признана конечная, логическая станция, необходимая точка опоры, сообщающая нашему познанию объективную ценность. Г. Богданов в принципе отрицает такую станцию и тем самым должен прийти к гносеологическому скептицизму, как бы он от него ни открещивался при помощи идеи ‘приспособления’. В действительности же он останавливается на познавательном акте, как факте психологического сознания, т. е. на элементе бытия, данном в опыте познающему субъекту, а последний просто устраняется г. Богдановым. Вообще, своим исходным пунктом г. Богданов берет наивно-реалистическое и даже материалистическое понятие бытия, в которое он догматически верит. Он исходит из логически вторичного элемента — акта познания, не задаваясь даже вопросом о его реальности и гносеологическом значении этого понятия, и путем логического скачка выводит из него первичный элемент — субъект, наивно смешивая логическое выведение с выведением историческим. В результате получается самый старый и самый наивный реализм, против которого было направлено тысячелетнее развитие философской мысли, окончательно устранившее наивно-догматическую идею бытия. Всякая истинная философия начинается с критического отношения к так называемому объективному, внешнему бытию, к наивной вере в ‘действительность’ со всеми её материальными ‘приспособлениями’ и ‘эволюциями’. Тот еще не философ, кто оперирует с условной символикой материального ‘нечто’, как с истинной реальностью и конечной инстанцией.

В главе о ‘познании истинном и ложном’ г. Богданов храбро и самоуверенно повторяет старые и грубые ошибки. Он, конечно, слишком склонен к позитивизму и историзму, чтобы признавать абсолютность истины, г. Богданов считает истину относительной, видит её критерий в приспособлении и сохраняемости. Он говорит: ‘Во времени общественная среда изменяется, и потому с полным правом можно говорить об относительной истине времени. Напр[имер], взгляд на Землю, как на неподвижный центр вселенной, был истиной для одного времени и заблуждением для другого, а в переходное время он был и тем, и другим, смотря по тому, какую из общественных групп этого времени мы исследуем’ (с. 147). Это в такой же степени исторически верно, в какой логически нелепо, и логическая нелепость основана тут на грубом смешении двух понятий — истины и теории, из которых первая всегда абсолютна и требует логического, а не исторического критерия, вторая же относительна и изменчива. Г. Богданов, конечно, не считает истиной ту теорию, которая видит в Земле неподвижный центр вселенной, но почему он не считает её истиной — потому ли, что она отвергнута развитой астрономической наукой, что она несогласна с фактами опыта, законами логики и истинами других областей знания, или потому, что он смотрит на этот вопрос под углом зрения какой-нибудь общественной группы и считает полезным для неё тот, а не другой ответ? Нам странно излагать мысли, которые в виду их элементарности должны быть ясны всякому знакомому с логикой. Какую бы историческую или иную теорию познания ни развивал г. Богданов в своем собственном процессе познания, он должен признавать логический закон тождества, всякое сомнение в его безусловной незыблемости подрывает возможность какой бы то ни было аргументации, возможность доказательства какой бы то ни было теории, а ведь г. Богданов желает доказать истинность своего взгляда на познание. ‘Истина’, предлагаемая г. Богдановым, объективно относительна, потому что она есть ложная теория, удовлетворяющая лишь группу философски неразвитых людей, но субъективно для него она должна быть абсолютной, т. е. безусловно равной самой себе и исключающей всякую мысль о лжи. Все относительно с исторической точки зрения, с точки зрения учения о приспособлении, а сама историческая точка зрения, само учение о приспособлении относительно или абсолютно? Г. Богданов верит в их абсолютность, но он должен, был бы свести относительные концы своей теории с её абсолютными концами.

В сущности, аргументация г. Богданова в защиту исторической теории познания есть повторение мыслей Спенсера. Этот выдающийся ум исчерпал, кажется, все аргументы в пользу подобной точки зрения в своих ‘Основаниях психологии’, и в философской литературе достаточно выяснена гносеологическая несостоятельность этих аргументов. Оригинальность г. Богданова только в том, что он прибавляет еще аргументы от материалистического понимания истории, держится за более наивный натурализм и предлагает нам совершенно фантастическую психологию, в которой не узнает своей науки ни один из представителей современной научной психологии.

Мы не имеем возможности в краткой заметке подробно останавливаться на том, как применяет г. Богданов свой ‘энергетический метод’ ^[698] к психологии. Отметим лишь следующее. В расплывчатом понятии ‘энергия’ г. Богданов погашает глубочайшие различия, сложный вопрос об отношении физического к психическому, материального к духовному устраняется им с необыкновенной легкостью, для него нет в мире качеств, самые яркие краски не привлекают его взора, он, по- видимому, считает себя обладателем мировой формулы гипотетического ‘ума’ Лапласа ^[699]. Г. Богданов решается утверждать, что всякая другая точка зрения, кроме предлагаемой им энергетической, должна приводить к тому взгляду, что ‘психические процессы могут возникать из ничего и абсолютно уничтожаться, что они, стало быть, представляют ‘чудо» (с. 12). Что сказал бы об этом самый крупный представитель психологической науки Вундт? Современная научная психология проникнута принципом психической причинности, который главным образом был развит Вундтом, ученым и мыслителем, менее всего склонным смотреть на психические процессы, как на ‘чудо’. А вот верить в то, что вся бесконечная сложность бытия со всеми его качествами объясняется единой энергией, количественно измеримой и простой, что познание может быть выведено из не-познания, из физико-химических процессов, это и значит верить в ‘чудо’ создания чего-то из ничего, это научное суеверие материалистического эволюционизма XIX века, которое не перейдет в XX век. Что такое ‘энергия’ г. Богданова, каким образом в ней исчезает эмпирическое различие между физическим и психическим? Это типичный образчик совершенно бессодержательного обобщения. Психология и теория познания признают единый опыт, но этот единый опыт можно рассматривать с двух точек зрения или с непосредственной точки зрения всю совокупность опыта, это и будет так называемый ‘внутренний опыт’, в котором мы встречаем только сознание или, с точки зрения посредственной, лишь его часть, составляющую так называемый ‘внешний опыт’, частичный ряд в сознании же, ряд, в котором являются лишь символические знаки духовной реальности. Сведение к единству эмпирически-различных сторон действительности возможно только на почве метафизического монизма, и гносеология всегда отдаст предпочтение спиритуалистическому монизму, признающему духовную природу мира, перед монизмом материалистическим с его наивно-догматическим возведением в абсолютную реальность чего-то ‘кажущегося’ в ‘посредственном’ опыте.

Параллелизм, с которым слишком быстро справляется г. Богданов, не есть еще философская теория, но он эмпирически непреодолим и имеет методологическое значение, в котором особенно убеждаешься, читая фантастические попытки г. Богданова создать ‘энергетическую’ психологию. Связи психологии с биологией никто не отрицает ^[700], применимости к ней эволюционной точки зрения — тоже никто, сведение же психологии целиком на биологию, а в конце концов и на механику, определение её как науки о двигательных реакциях организма (с. 38) — все это не заслуживает даже опровержения, подобные мысли можно было высказывать во времена Бюхнера, Молешотта и Фохта, но не теперь, когда существует огромная психологическая литература, когда философская критика пролила свет на задачи и методы этой важной науки. Взгляды г. Богданова на объект психологической науки необыкновенно сбивчивы, во всяком случае ‘психическая энергия’ у него исчезает от прикосновения ‘энергетического’ метода. Сознания не существует для г. Богданова. И в самом деле, как мыслится г. Богдановым отношение между физической ‘энергией’ и психической ‘энергией’? Очевидно, или физическая энергия переходит в психическую, или просто психическая энергия есть физическая. Следовательно, его ‘энергетизм’ есть старый, всеми отвергнутый материализм под несколько обновленным покровом. Наивно-материалистическая природа ‘энергии’ г. Богданова слишком выдает себя, она живет и движется в условной символике внешнего опыта. Для научной психологии ‘энергетическая метафизика’ может иметь только отрицательное значение. Психологию должны строить философски образованные психологи, а не философствующие без достаточных оснований естественники.

Коренной грех г. Богданова в том, что он совершенно неверно представляет себе задачи науки, задачи философии и их взаимные отношения. Он думает, что существует какая-то универсальная наука ‘энергетика’, и научность всех областей знания видит в том, чтобы они были сведены к этой всенауке. Цель его — ввести все сферы научного познания, в том числе и науку о самом познании, в систему энергетического миропонимания, для него существует только один научный метод — метод энергетический, и один идеал научного познания, выраженный в терминах количественно измеримой энергии. Г. Богданов как бы стыдится назвать себя прямо материалистом, но в сущности проникнут духом этой отжившей метафизической концепции. Кстати заметим, что научный энергетизм стремится изгнать материализм даже из учения о физическом мире, он ближе к спиритуалистической монадологии ^[701] и может быть только на руку идеалистическому миропониманию, столь неприятному г. Богданову. Вопреки ‘энергетическим’ мечтам г. Богданова существуют только отдельные науки, имеющие свой объект и методы и отыскивающие законы данной группы явлений, в науке господствует не монизм, а плюрализм. Строгая научность достигается лишь путем установления границ всякого позитивного познания. Построение миропонимания на почве чисто ‘научного’ синтеза, создание единой науки о мире есть невозможная и вредная утопия, поощряющая попытки, которые не имеют ни научного, ни философского значения. Это блестяще иллюстрируется ‘Основными началами’ Спенсера, которым так неудачно подражает г. Богданов. Труд г. Богданова оказывается ненужным, бесполезным как для философии, так и для науки. Наука идет своим путем, она фактически не знает всеобщего энергетического метода, а знает только закон сохранения энергии, она не задается целью строить миропонимание, и г. Богданов должен отнестись отрицательно ко всей истории науки, так как она не следует его рецептам. Миропонимание возможно только на почве метафизического синтеза и требует сверхнаучного творчества. Более ‘научной’ частью философии остается только теория познания.

Г. Богданов, вооруженный ‘энергетическим методом’, иронизирует над теми, которые видят ключ от тайны бытия не в простом, а в сложном и совершенном. Ему это представляется столь чудовищным только потому, что он недостаточно знаком и с историей философии, и с её современным состоянием. Мы можем разъяснить г. Богданову, что речь идет не об объяснении физических и химических явлений психическими и социальными, —это совершенно неосновательное обвинение, на котором не стоит даже останавливаться, — а о философском миропонимании ^[702]. В этом вопросе г. Богданов обнаружил уж слишком грубое непонимание задач философии и её отношения к задачам науки, всегда специальным и ограниченным. Лучшие философские традиции видят главный материал для решения метафизической проблемы в той сложной и совершенной духовной действительности, которая раскрывается нам в психических явлениях, в историческом развитии человечества. Пусть г. Богданов прочтет хотя бы ‘Систему философии’ Вундта, который во всяком случае стоит на высоте современной науки и очень скромен и воздержан в области метафизики, он увидит из примера Вундта, почему не так странно с философской точки зрения отдавать предпочтение более сложной духовной действительности перед менее сложной физической. Философы-идеалисты всех времен думали, что мир есть дух и что он раскрывает свою природу не в простоте механического движения, а в сложности духовных переживаний человека. Физика открывает свои физические законы и ведет свою специальную линию, но это нисколько не мешает метафизике смотреть на весь материальный ряд внешнего мира, как на символические знаки истинной духовной реальности. С научной же точки зрения, столь же нелепо объяснять психические и социальные явления физическими и химическими, как и наоборот. Каждая наука имеет свой специфический остаток, научно неразложимый и не сводимый на простейшие элементы. Часть, и притом простейшая часть действительности не может объяснить целого во всем его многообразии, сложности и совершенстве. Притязания представителей естествознания на господство, на какие-то особые права строить мировоззрение очень неосновательны, и это теперь более или менее общепризнано. Так называемые ‘естественные’ науки не имеют никаких преимуществ перед всеми остальными науками даже в степени ‘научности’. Только настоящие философы, представители целого могут постигать все части мира, все его краски и оттенки, и на вершине творчества работа их соединяется с религией. В пределах позитивной науки не может быть и речи о сведении всех качеств бытия на количественные комбинации единой ‘энергии’. Это метафизика самого дурного вкуса, лишенная творчества, созданная путем возведения в мировую схему одной стороны эмпирической действительности, данной нам в посредственном опыте. Г. Богданов слишком метафизик в науке и слишком позитивист в философии, ему путь прегражден с двух различных сторон. Книга г. Богданова характерна, как попытка довести до логического конца то эволюционное направление, которое верит в маленькое чудо создания путем приспособления того, что приспособляется. Он последовательно обнажает основной грех механического эволюционизма — отсутствие в нем субъекта эволюции, того, что приспособляется и развивается и что никак не может быть выведено из самого приспособления и развития. Нам нужно коснуться еще одной стороны книги г. Богданова, именно её социологической части, в которой он, по-видимому, считает себя ортодоксальным сторонником вполне определенного направления. Г. Богданов претендует дать учение о познании с точки зрения материалистического понимания истории и, следовательно, касается самого чувствительного места доктрины исторического материализма. На эту тему уже было сказано достаточно много неосновательного. Мы очень ценим эту доктрину и предполагаем, что в переработанном виде она войдет в социологическую науку будущего, как один из её существенных элементов, но попытки в духе г. Богданова рассматривать ‘идеологию’ указывают на настоятельную необходимость пересмотра этого учения и его переработки на новых философских началах. Та биологическая и вообще натуралистическая интерпретация исторического материализма, которую предлагает г. Богданов, совершенно чужда классическому марксизму и должна быть отнесена на счет его ‘энергетических’ увлечений, но в одном центральном пункте он остается верен духу ортодоксального марксизма. В своем взгляде на идеологию, на всю духовную культуру, на познание, нравственность и т. д. он такой же иллюзионист, как и все ортодоксальные марксисты, даже еще больший, так как доводит этот взгляд до крайности. Духовные блага человеческой жизни — познание, нравственность, религия, красота не обладают для г. Богданова самоценностью: они только иллюзии, вызванные приспособлением к условиям борьбы за существование, всякая идеология есть для него лишь социальный ‘фетишизм’. Неблагодарную задачу берет на себя г. Богданов: популяризировать философию марксизма — значит популяризировать пустое место, отстаивать духовную слабость, вызванную временной исторической обстановкой демократической общественной группы.

Современная общественная наука стремится эмансипироваться от натурализма, который господствовал в ней лет сорок тому назад, она опирается на философскую критику и соединяется с психологией. Мы видим особенную заслугу исторического материализма в том, что он пытается положить специфически социальное в основу социологической науки. А г. Богданов возвращается назад и предлагает что-то вроде механико-физико-химического обоснования социологии. Это мы уже когда-то слышали от г. Южакова и оценили по достоинству. Монотонное повторение одних и тех же слов — ‘приспособление’, ‘энергетический метод’ и т. п. нисколько не убеждает. Вряд ли г. Богданов приобретет таким путем новых сторонников марксизму, как живому мировоззрению. Какое дело марксизму, как таковому, до натуралистической метафизики г. Богданова? Это направление волнует иные вопросы, которые совершенно исчезают во всепоглощающей ‘энергии’ г. Богданова, так как все социальные краски стушевываются в пустых схемах…

Г. Богданов выводит форму мышления из форм сотрудничества и восклицает в порыве увлечения простотой своего построения: ‘Другой пример метафизической бессодержательности обобщений — это кантовское понятие о ‘долге’, высшая формулировка мелкобуржуазной нравственности. Долг есть долг, и люди должны ему повиноваться, потому что он есть долг, и никаких больше мотивов и никаких объяснений!’ (с. 199). У г. Богданова тоже нет никаких больше мотивов и никаких объяснений ‘для такого изложения’ кантовского учения о долге. Если бы г. Богданов цитировал тех авторов, против которых полемизирует, если бы не представлял себе всего до такой степени просто и элементарно, то ему, вероятно, труднее было бы написать книгу, потребовалось бы больше знаний, больше вдумчивости, больше времени. Учение Канта о нравственном долге — одно из самых глубоких в истории человеческой мысли, ему посвящена и ‘Критика практического разума’, и ‘Метафизика нравов’, а г. Богданов расправляется с ним в трех строках. Право же, Кант привел много объяснений и указал на многие мотивы для своего учения о долге. Только возвысившись над той вульгарной психологией, которая есть временное отражение первых стадий демократизации человеческого общества, можно понять, что мещанскую мораль Канта переживает его глубокое проникновение в истинную суть нравственной проблемы. Над этой проблемой бессильно материалистическое понимание истории, ему подчинены только нравы, которые могут быть и мелкобуржуазными и крупнобуржуазными.

В заключение мы должны еще заметить, что книга г. Богданова принадлежит к очень неопределенному литературному жанру. Урывками он сообщает разные сведения по естественным наукам, иногда очень элементарные. Он как будто хочет быть популяризатором, но что он популяризирует? Исторической и энергетической теории познания не существует, как существует популяризированная г. Богдановым экономическая наука, всеобщего ‘энергетического метода’ тоже не существует. Научным или философским трудом, да еще новаторским книга г. Богданова менее всего может быть признана, она очень элементарна и проста, рассчитана на читателей невысокого интеллектуального уровня, на довольно вульгарные вкусы. Это также не боевая публицистическая книга: публицистической жилки у г. Богданова нет. Для марксизма, для его практических стремлений книга эта совершенно не нужна. Если г. Богданов чувствует за собой знания по естественным наукам и популяризаторскую жилку, то пусть лучше пишет популярные книжки по естествознанию без всяких философских претензий. Духовный кругозор г. Богданова слишком узок, в пределах этого кругозора все так просто, так бесцветно, однообразно и скучно, прежде всего скучно… Достоинствами г. Богданова нужно признать его безусловную искренность и убежденность. Нам жаль, что справедливые и близкие нам демократические стремления соединяются с такой плохой философией.

Трудные философские проблемы нельзя решать по ту сторону философии, они могут решаться только философами и только в пределах философии — вот центральная мысль, на которую наводит чтение книги г. Богданова. Пора нам признать свою философскую некультурность и понять, что нам настоятельно необходимо серьезное философское образование, что всякое самостоятельное философское творчество должно опираться на историческое развитие философской мысли, что без этой органической связи может рождаться только наивное оригинальничание. Тогда, может быть, реже будут встречаться те выходки против философии, которыми наполнена наша литература, так как они прежде всего продукт недостаточного знакомства с философией.

Примечания

696 Вопросы философии и психологии. 1902, кн. IV (64), с. 839-853. Ответ Богданова (‘К вопросу о новейших философских течениях’) см. в Приложениях, с. 854-861.

697 {1*}С Александром Александровичем Богдановым (наст. фамилия — Малиновский: 1873-1928) Бердяев познакомился в вологодской ссылке. На склоне лет он вспоминал: ‘Курьезны были мои отношения с А. Богдановым (Малиновским), который впоследствии создал целую философскую систему, синтезировавшую марксизм с эмпириокритицизмом и эмпириомонизмом. А. Богданов был очень хороший человек, очень искренний и беззаветно преданный идее, но по типу своему совершенно мне чуждый. В то время меня уже считали ‘идеалистом’, проникнутым метафизическими исканиями. Для А. Богданова это было совершенно ненормальным явлением. По первоначальной своей специальности он был психиатр. Он вначале часто ходил ко мне. Я заметил, что он мне систематически задает непонятные вопросы, как я себя чувствую по утрам, каков сон, какова моя реакция на то или иное и т. п. Выяснилось, что склонность к идеализму и метафизике он считает признаком начинающегося психического расстройства, и он хотел определить, как далеко это у меня зашло. Но вот что интересно. У самого Богданова впоследствии было психическое расстройство, и он даже некоторое время сидел в психиатрической лечебнице. Со мной же этого не произошло. Я не был психиатром, но сразу заметил, что у Богданова была какая-то маниакальность. Он был тихий и незлобивый помешанный, помешанный на идее. Богданов очень благородно держал себя во время большевистской революции. Он был старым большевиком, участвовал в ряде сборников и журналов вместе с Лениным. Но в эпоху торжества большевизма он оттолкнулся от его уродливых сторон, признал не настоящим и занимал очень скромное положение’ (Бердяев Н. А. Самопознание. Опыт философской автобиографии. М., 1991, с. 128-129).

К сказанному следует добавить следующее. А. А. Богданов — автор нескольких десятков больших и малых работ по философии, социологии, политэкономии, медицине, литературоведению, нескольких научно- фантастических романов и поэмы ‘Марсианин, заброшенный на Землю’. В своем последнем фундаментальном труде ‘Тектология (Всеобщая организационная наука)’ он предвосхитил некоторые идеи кибернетики Н. Винера и теории систем Л. фон Берталанфи. В 1926 г. создал и возглавил первый в мире Институт переливания крови. Богданов преследовал в данном случае не только сугубо научные цели, но и пытался практически осуществить свою идею о ‘физиологическом коллективизме’, чему должны были способствовать ‘обменные переливания’. К концу 1927 г. Институт сделал свыше двухсот обменных переливаний, из них сам Богданов — одиннадцать. Двенадцатое обменное переливание (с 21-летним студентом, у которого был туберкулез в неактивной форме) оказалось для Богданова роковым… Подробнее см.: Батыгин Г. Жизнь и смерть Александра Богданова // Неделя. 1989, No 40, с. 11-12.

См. прим. 15* на с. 936.

698 Кстати сказать, г. Богданов сильно злоупотребляет словом ‘метод’, который в логике имеет более строгое значение. Для него метод не только способ познания, но как будто бы и само познание, его результат.

699 {2*}Имеется в виду следующее рассуждение П. С. Лапласа: ‘Ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное нахождение всех её составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движения величайших тел вселенной наравне с движениями легчайших атомов: не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором’ (Лаплас, Опыт философии теории вероятностей. М., 1908, с. 9).

700 Интересно отметить, что психофизика и физиологическая психология — детища спиритуалистов Фехнера и Вундта.

701 {3*}Монадология — название учения и небольшого трактата Г. Лейбница. ‘Монада… есть не что иное, как простая субстанция, которая входит в состав сложных, простая, значит, не имеющая частей… Монады вовсе не имеют окон, через которые что-либо могло бы войти туда или оттуда выйти’ (Лейбниц Г. В. Сочинения в 4-х тт. М., 1982, т. 1, с. 413-414: Монадология. 1, 7).

702 См. предисловие г. Богданова, с. 3. Тут у г. Богданова есть вылазка против автора данной заметки, но мы не считаем нужным вступать с ним по этому поводу в личную полемику, так как недоразумение, в которое впадает здесь г. Богданов, слишком ясно.

Николай Александрович БЕРДЯЕВ

ЗАМЕТКА О КНИГЕ Г. БОГДАНОВА ‘ПОЗНАНИЕ С ИСТОРИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ’ [696]

Примечания

Читайте также:

ЗАМЕТКА О КНИГЕ Г. БОГДАНОВА ‘ПОЗНАНИЕ С ИСТОРИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ’ ^[696]