Замечание на 'Последнее слово г. Погодину' г. Костомарова, Чернышевский Николай Гаврилович, Год: 1860 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах

Том VII. Статьи и рецензии 1860—1861

М., ОГИЗ ГИХЛ, 1950

ЗАМЕЧАНИЕ НА ‘ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО г. ПОГОДИНУ’ г. КОСТОМАРОВА

Г. Погодин, заговорив о разных предшествовавших диспуту его с г. Костомаровым переговорах и объяснениях, дает и другим лицам полное право рассказать публике, что они тогда говорили. Я хочу принести свою лепту в сокровищницу воспоминаний об этом достопамятном своей странностью явлении.

Г. Костомаров должен теперь видеть справедливость того мнения об ученых трудах и приемах г. Погодина, которое я ему выражал на словах во время совещаний о предполагаемом диспуте и еще раньше того при разных случаях, которое отчасти выразилось (печатно в статье ‘Современника’ о VII томе ‘Лекций’ и т. д. г. Погодина, — статье, написанной, впрочем, не мною, — и с которым г. Костомаров имел ошибку не соглашаться¹. Надеемся, теперь он не имеет возможности оспаривать это мнение. Вот оно:

Ученые труды г. Погодина не имеют ровно никакого ученого значения, а между тем г. Погодин очень долго пользовался репутациею человека, оказавшего важные услуги русской истории, — так долго пользовался этою репутациею, что сам стал, наконец, верить, будто она по справедливости заслужена им. Когда человек, не имеющий заслуг, считает себя имеющим заслуги, он становится несносен тщеславием и наглостью. Человек тщеславный и наглый бывает неразборчив на средства. Г. Погодин обнаружил это свойство в своих будто ученых возражениях гг. Соловьеву и Кавелину², — возражениях, наполненных (бранными выражениями и высокомерными назиданиями людям, уже и тогда далеко превосходившим его ученостью и учеными заслугами. Кроме высокомерных и бранных назиданий, его статьи против гг. Кавелина и Соловьева имели некоторые черты, встречаемые в особенном роде литературы, в котором столь усердно упражнялся в старину Булгарин³, а в недавнее время г. Ксенофонт Полевой, и к которому вообще был наклонен ‘Москвитянин’ под редакциею господина Погодина в союзе с господином Шевыревым: тут были намеки на либерализм, на недостаток патриотизма, на неуважение к тому, что должен уважать хороший гражданин, и т. д. Кроме своих ученых трудов, г. Погодин занимался публицистикою. Он описывал разные московские торжества, изображал добродетели разных важных московских и других российских сановников и г. Кокорева. Этою публицистикою приобрел он известность совершенно особенного рода, вовсе незавидную. Приемы, составлявшие увеселение читателей в его публицистических статьях, он переносил также в свои ученые труды, так что и они многими своими страницами пробуждали веселое чувство в немногих читавших ученые сочинения г. Погодина. Словом оказать, г. Погодин давно был известен как — положим хоть — как забавник.

Когда он сделал вызов на диспут, некоторые из людей, знакомых г. Костомарову, и в том числе я, убеждали г. Костомарова не принимать вызова. Я могу говорить только за себя и только о том, на что имею свидетелей, кроме Костомарова и самого себя, потому упомяну лишь о собрании у одного из профессоров здешнего университета, дня за два до собрания, бывшего у г. Калачова⁴: лица, находившиеся тут, могут припомнить, что я тогда говорил г. Костомарову. Я говорил вот что: ‘г. Погодин вызывает вас на шутовство. Он сам имеет такую репутацию, что уже не может ничем испортить ее, но человеку, пользующемуся уважением публики, каким пользуетесь вы, неудобно связываться с г. Погодиным: вы компрометируете себя через это и увидите, что г. Погодин принудит вас к объяснениям, очень неприятным для вас, человека, не любящего полемики даже и приличной, а не только такой, какую имеет обычай вести г. Погодин’. Я смягчаю для печати выражения, которые употреблял тогда. Читатель может дополнить их воображением.

Г. Костомарову не угодно было тогда согласиться с людьми, старавшимися удержать его от появления перед публикою в обществе г. Погодина. Из оснований, мешавших ему, по его словам, отвергнуть вызов г. Погодина, только одно могло быть признано до некоторой степени справедливым, все остальные создавались только излишним желанием г. Костомарова ценить ученое достоинство даже и там, где его нет, а есть только бездарное труженичество. Он говорил, что нельзя пренебрегать г. Погодиным, как ученым, до такой степени, до какой довожу я мнение о нем. Это и некоторые другие возражения подобного рода не имели никакой действительной силы в моих глазах. Но нельзя было назвать неосновательным одного из соображений, приводившихся г. Костомаровым в оправдание решимости принять вызов г. Погодина. Г. Костомаров говорил: ‘если я откажусь, он станет разглашать, что я почувствовал свое бессилие спорить с ним’. Это — правда, поступки г. Погодина после диспута, на котором он был решительно пристыжен, — не г. Костомаровым, нет, собственным своим невежеством, — доказывают, что он сделал бы именно так. Мне казалось, однако, что и это соображение не имеет достаточной силы, чтобы перевесить неудобство ‘вступать в дело с г. Погодиным для такого человека, как г. Костомаров. Мне казалось, что лучше бы для г. Костомарова снести самохвальство г. Погодина, нежели рисковать уважением публики, связываясь с таким компаньоном. Результат показал, что я ошибался. Уважение публики к г. Костомарову так велико, и он держал себя на диспуте с таким достоинством, что даже появление в товариществе с [гаером] не заставило публику смеяться над г. Костомаровым, как я того опасался. Но г. Костамаров, вероятно, сам чувствует теперь, что риск был очень велик.

Надобно сказать несколько слов и о самом диспуте. Я не такой знаток русской истории, чтобы брать на себя оценку тех относящихся к ней мнений, которые требуют специальных занятий для выражения согласия или несогласия с ними. Но убеждение, которое защищал г. Погодин, не принадлежит к числу таких мнений. Кто имеет хотя малейшее понятие о сравнительной филологии и о законах исторической критики, видит совершенную нелепость доказательств, которыми старые ученые подтверждали норманство Руси. Во времена Шлёцера еще не было ни Гримма, ни Боппа с их сподвижниками, и Шлёцеру натурально было делать филологические промахи, какие находим у него⁵. Но теперь повторять подобные вещи может только невежда. Я не был высокого мнения об учености г. Погодина, но, признаюсь, никак не ожидал от него таких поразительных наивностей, какими угощал он нас на диспуте: ‘ведь он с г. Шевыревым перевел грамматику Добровского⁶, думал я, — стало быть, должен иметь хотя какое-нибудь понятие о филологических приемах’. Он превзошел все мои ожидания: после того, что я слышал на диспуте, для меня становится непостижимо, каким же образом мог г. Погодин быть переводчиком грамматики Добровского? Я решительно не умею отвечать себе на этот вопрос. Быть может, кто-нибудь из людей, бывших студентами Московского университета во время издания этого перевода, разъяснит нам загадку. Я имел случай видеть турецко-татарскую грамматику, переведенную с французского студентом одного из наших университетов и носящую на заглавном листе на русском языке имя профессора того же русского университета. Но этот профессор имел, по крайней мере, добросовестность объяснить настоящий ход дела в предисловии книги, которую издал под своим именем.

Не менее филологических подвигов были замечательны исторические понятия, обнаруженные г. Погодиным. Ольга гордо держала себя при константинопольском дворе, потому она была норманка, Олег плавал по морю на лодках, потому был норманн. Я не понимаю одного: каким образом г. Костомаров мог продолжать спорить с человеком, удивившим нас такими диковинными заключениями? Я на его месте сказал бы после этих слов г. Погодина: ‘Милостивый государь! спорить мне с вами об исторических вопросах так же неуместно и неприлично, как неприлично и (неуместно было бы какому-нибудь ориенталисту спорить со мною о синтаксических правилах сиамского языка. Поэтому я принужден кончить диспут’. Г. Костомаров не сказал этого и теперь подвергся совершенно заслуженной неприятности печатать полемические объяснения.

Очень может быть, что г. Костомаров найдет это мое мнение о г. Погодине слишком жестким, очень может быть, что он будет недоволен таким суждением об авторе неполного и неверного алфавитного указателя к Русским Летописям, изданного под именем ‘Лекций и т. д. о русской истории’,— ведь выражал же он мне свое неудовольствие за статью ‘Современника’ о седьмом томе лекций г. Погодина, говоря, что г. Погодин заслуживал некоторого уважения (впрочем, я и сам недоволен этою статьею, только с другой стороны: она еще слишком мягка). Но если я навлеку на себя неудовольствие г. Костомарова, то не огорчусь этим, потому что неправ будет он.

Из дела г. Погодина с г. Костомаровым выводится одно заключение, полезностью своей искупающее всю странность диспута, на который согласился г. Костомаров по ошибочному уважению к г. Погодину: пора нам деятельнее прежнего приняться за перетряску хлама многих ученых и других наших знаменитостей, чтобы всем стало видно, что это именно хлам, ничего не стоящий, ни к чему не годный, и чтобы не мешал этот хлам деятельности тех немногих хороших ученых, которых, к счастию, мы уже имеем. Пора нам, наконец, разделаться с пустыми репутациями, мешающими нам сосредоточивать наше внимание исключительно на мнениях дельных людей.

ПРИМЕЧАНИЯ

Полемика между историками М. П. Погодиным и Н. И. Костомаровым происходила по вопросу о происхождении Руси. В 1859 году Погодин в книге ‘Норманский период русской литературы’ утверждал, что варяги, которым приписывалось основание русского государства, были норманнами из Скандинавии. Достойную отповедь норманской концепции Погодина дал Добролюбов (‘Современник’, 1860, No 1). Одновременно в той же книге ‘Современника’ Н. И. Костомаров поместил статью ‘Начало Руси’, в которой выступил против норманской концепции, выдвинув другую — не более, впрочем, научную гипотезу о литовском (жмудинском) происхождении Руси. Погодин воспользовался тем, что против него выступили и представитель революционной демократии Н. А. Добролюбов и умеренный Костомаров, написал письмо последнему, в котором приглашал его отмежеваться от ‘рыцарей свистопляски’ (намек на добролюбовский ‘Свисток’) и решить вопрос путем публичного диспута.

Письмо Погодина попало в цель: Костомаров, соглашаясь на диспут (Письмо в ‘СПБургских ведомостях’, No 60, 1860), тут же отмежевался от революционной демократии, заявив, что он надеется не на ‘рыцарей свистопляски’, а на свои научные аргументы. Диспут состоялся 19 марта 1860 года и не привел ни к каким научным результатам. Погодин не раз был ошикан собравшимися студентами, а затем в No 4 ‘Свистка’ был высмеян Добролюбовым.

Погодин в ‘Русской беседе’ (1860, кн. 19) написал, что вызов Костомарова на диспут и его, Погодина, участие в нем было лишь шуткой. Тогда Чернышевский и выступил со статьей ‘Замечания на ‘последнее слово г. Погодину’, а Добролюбов в No 5 ‘Свистка’ написал стихотворение ‘Призвание’, где предлагал Погодину записаться в ‘рыцари свистопляски’.

Погодин все же своей цели достиг. 21 июня 1860 года Костомаров в письме Погодину писал, что его, Костомарова, ‘отделывают самым отчаянным образом и в ‘СПБ. ведомостях’ и в ‘Северной пчеле’ (газеты охранительного или почти охранительного направления. — Ред.), а Погодина критикует ‘беззастенчивым образом’ Чернышевский, ‘чем я чрезвычайно недоволен’. Костомаров сетует, что к спору между ним и Погодиным ‘присоединились с обеих сторон люди, которые смотрят на нас как на врагов и бранят нас под знаменем одного из нас’. Научный спор, продолжал Костомаров, не должен мешать уважению, которое ‘я питал к вам более двадцати лет и которое теперь еще полнее и живее после того, как в последнее время я имел удовольствие сблизиться с вами’.

Чернышевский предвидел возможность такого поступка со стороны Костомарова и предупреждал его не связываться с Погодиным (см. его письмо к Костомарову, приведенное в тексте). Костомаров в конце концов зашел так далеко, что сыграл роль штрейкбрехера в борьбе передовой молодежи против реакционной профессуры, за что был освистан при чтении лекций. Подробнее об этом см. в примечаниях к ‘Программе чтений Чернышевского по политической экономии’ (т. IX настоящего издания).

¹ Статья в ‘Современнике’ о VII томе ‘Лекций’ Погодина принадлежит Н. А. Добролюбову (‘Современник’, 1860, No 1). В этой статье автор прямо говорит о реакционности исторических взглядов Погодину.

² Чернышевский имеет здесь в виду: 1) рецензию Кавелина на I—III томы ‘Исследований, замечаний и лекций о русской истории’ М. П. Погодина, помещенную в ‘Отечественных записках’, 1847, том 1, 2) ответ Погодина в ‘Москвитянине’, 1847, часть III и часть I, 3) публичный диспут историка С. Соловьева с представлением работы ‘История отношений между русскими князьями рюрикова дома’ в июне 1847 года, 4) статью Погодина в ‘Москвитянине’ ‘О трудах гг. Беляева, Бычкова, Калачова, Попова, Кавелина и Соловьева по части русской истории’, 5) ответ Кавелина Погодину в ‘Современнике’, 1847 г., в котором бывший ученик Погодина иронизировал над покровительственным отношением ‘учителя’ к нему и другим ‘ученикам’, 6) статью С. М. Соловьева в ‘Московских ведомостях’ 17 июля 1847 г. ‘Ответ г-ну Погодину и М[стиславскому] на их отзывы о моих сочинениях’, 7) ответ Погодина на статьи Кавелина и Соловьева в ‘Московских ведомостях’, 1847, No 88,

статью С. М. Соловьева в No 89 ‘Московских ведомостей’ ‘Ответ г-ну Погодину на его ответ’, 9) ответ Погодина в ‘Москвитянине’, 1847 г., часть II, — чем и завершилась переписка, включавшая в себя ‘ученые возражения’ Погодина Соловьеву и Кавелину. — Кавелин Константин Дмитриевич (1818—1885) — историк умеренно-либерального направления, В. И. Ленин неоднократно упоминает о Кавелине, как о либерале, относившемся враждебно к революционной демократии. За попытку оправдать царское правительство в аресте Чернышевского в 1862 году Ленин назвал его ‘подлым либералом’. — Соловьев Сергей Михайлович (1820—1879) ^выдающийся историк, с 1845 года профессор Московского университета, позже ректор, главная работа Соловьева ‘История России с древнейших времен’, в 29 томах, выходила в свет с 1851 года.

³ Булгарин Фаддей Венедиктович (1789—1859) — реакционный писатель и публицист.

⁴ Калачев Николай Васильевич (1819—1885) — историк.

⁵ Шлецер Август-Людвиг (1735—1809) — историк, в соч. ‘Нестор’ подверг исследованию русские летописи. — Гримм Яков (1785—1863) — немецкий ученый, языковед, автор ‘Немецкой грамматики’, ‘Немецкой мифологии’, ‘Истории немецкого языка’ и др. Автор (вместе с братом Вильгельмом) немецких народных сказок. — Бопп Франц (1791—1867) ^ немецкий ученый в области сравнительного языкознания, санскритолог.

⁶ Добровский Иосиф (1753—1829) — чешский филолог, автор двух грамматик: чешской и сравнительно-исторической грамматики славянского языка.

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

Впервые напечатано в ‘Современнике’ 1860 г., кн. V, отдел ‘Современное обозрение’, стр. 84—88, за подписью автора. Перепечатано в полном собрании сочинений 1906 г., т. VI, стр. 240—242. Корректуры: I. 1 лист, без пометок, прибавлена подпись рукой автора. II. 1 лист, адресована цензору, изъятие слова ‘гаер’ и замена его словами ‘г. Погодин’. Разрешение цензора Ф. Рахманинова. Корректуры хранятся в ЦГЛА (No 1858). Печатается по тексту ‘Современника’, сверенному с корректурами.

Стр. 298, 8 строка. В ‘Современнике’: в товариществе с г. Погодиным не заставило

ЗАМЕЧАНИЕ НА ‘ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО г. ПОГОДИНУ’ г. КОСТОМАРОВА

ПРИМЕЧАНИЯ

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ

Читайте также: