Закон и жена, Коллинз Уилки, Год: 1875 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 318 минут(ы)

ЗАКОНЪ И ЖЕНА.

РОМАНЪ
ВИЛЬКИ КОЛИНЗА.

ГЛАВА I.
Ошибка молодой.

‘Такъ поступали въ старину святыя жены, уповая на Господа и повинуясь своимъ мужьямъ, Сара повиновалась Аврааму, величая его господиномъ, а вы дщери ея’.

Произнеся эти слова, которыми оканчивается обрядъ внчанія по правиламъ англиканской церкви, дядя Старквэтеръ закрылъ книгу и изъ-за ршетки алтаря взглянулъ на меня съ полнымъ сочувствіемъ. А въ ту-же минуту тетка м-съ Старквэтеръ, стоявшая рядомъ со мною, слегка ударила меня по плечу и сказала:

— Ну, Валерія, ты замужемъ.

О чемъ я думала? Гд были мои мысли? Я была въ какомъ-то забытьи. Очнувшись, я взглянула на мужа. Онъ казался взволнованнымъ не мене меня. Вроятно, намъ обоимъ пришла въ голову одна и та-же мысль: неужели, несмотря на сопротивленіе его матери, мы были мужемъ и женою? Тетка Старквэтеръ снова ударила меня по плечу.

— Возьми его руку, шопотомъ произнесла она, но такимъ тономъ, который ясно говорилъ, что она потеряла всякое терпніе.

Я взяла его руку.

— Слдуй за дядей.

Опираясь на руку мука, я пошла за дядей и другимъ пасторомъ, принимавшимъ также участіе въ богослуженіи.

Они повели васъ въ ризницу. Церковь, въ которой насъ внчали, находилась съ одномъ изъ самыхъ мрачныхъ кварталовъ Лондона, между Сити и Вест-Эндомъ, день былъ сренькій, туманный. Наша свадьба была не веселая, вполн подходящая къ мрачной мстности и мрачной погод. Никто изъ родственниковъ или друзей моего мужа не былъ въ церкви, такъ-какъ его семейство не одобряло нашей свадьбы. Съ моей стороны также, кром дяди и тетки, не было никого. Я лишилась родителей и мало имла друзей. Старый, преданный прикащикъ моего отца, Бенджаминъ, былъ единственнымъ постороннимъ человкомъ на свадьб, и то онъ былъ посаженымъ отцомъ. Онъ зналъ меня ребенкомъ, и когда я осталась сиротою, онъ пекся обо мн, какъ отецъ.

Намъ оставалось еще исполнить послднюю церемонію — записать свои имена въ книгу. Въ смущеніи и не зная, какъ поступить (меня объ этомъ никто не предупредилъ), я сдлала ошибку, которая, по мннію тетки Старквэтеръ, была дурнымъ предзнаменованіемъ. Я подписала свою новую фамилію вмсто старой.

— Какъ! воскликнулъ дядя громкимъ, веселымъ голосомъ: — ты уже забыла свою фамилію! Хорошо, хорошо! Дай Богъ теб не раскаяться, что ты ее перемнила. Ну, напиши снова!

Дрожащей рукой я вычеркнула свою первую подпись и написала, конечно, очень дурно:

Валерія Бринтонъ.

Когда наступила очередь моего мужа, то я съ удивленіемъ увидала, что его рука также дрожала и что онъ такъ же дурно написалъ:

Юстасъ Вудвиль.

Тетка подписала вслдъ за нами.

— Дурное начало, промолвила она, указывая на мою первую, зачеркнутую подпись,— я повторю слова своего мужа: дай Богъ теб не раскаяться въ перемн твоей фамиліи.

Даже въ т дни моей невинности и полнаго невденія это странное, суеврное замчаніе тетки произвело на меня тревожное впечатлніе. Однако, въ эту минуту мужъ мой пламенно пожалъ мн руку и я успокоилась, тмъ боле, что дядя сталъ теперь прощаться со мною. Добрый старикъ пріхалъ нарочно для моей свадьбы изъ своего провинціальнаго прихода, гд я жила со времени смерти моихъ родителей, онъ предупредилъ меня, что тотчасъ посл внчанія удетъ вмст съ женою съ первымъ поздомъ желзной дороги. Онъ горячо обнялъ меня и поцловалъ такъ громко, что этотъ поцлуй, вроятно, слышали зваки, ожидавшіе молодыхъ у дверей церкви.

— Желаю теб отъ всего сердца, голубушка, здоровья я счастья, сказалъ онъ:— ты въ такихъ лтахъ, что могла сама выбирать и… Не обижайтесь, м-ръ Вудвиль, мы съ вами повые друзья… И дай Богъ, чтобъ твой выборъ оказался счастливымъ. Скучно намъ будетъ жить безъ тебя, по я на это не жалуюсь. Напротивъ, если перемна въ жизни сдлаетъ тебя счастливой, то я первый порадуюсь. Ну, ну, милая, не плачь, а то твоя тетка разревется, а въ ея года это не шутка. Къ тому-же, слезы только испортятъ твою красоту. Утри глаза и посмотрись въ зеркало: ты увидишь, что я правъ. Прощай, дитя мое, да благословитъ тебя Господь!

Съ этими словами онъ схватилъ жену за руку и они поспшно удалились. Сердце мое дрогнуло, несмотря на мою любовь къ мужу, когда исчезъ этотъ единственный другъ и покровитель моей юности.

Потомъ мн надо было еще проститься съ старымъ Бенджаминомъ.

— Желаю вамъ всего хорошаго, не забывайте меня, сказалъ онъ.

Эти немногія слова воскресили въ моей памяти счастливые дни, проведенные мною въ дом отца. При его жизни Бенджаминъ обдалъ у насъ каждое воскресенье и всегда приносилъ съ собою подарокъ для хозяйской дочери. Я едва не ‘испортила своей красоты’, по выраженію дяди, когда добрый старикъ горячо поцловалъ меня и тяжело вздохнулъ, словно онъ не надялся на мое будущее счастье.

Голосъ мужа прервалъ эти печальныя мысли.

— Пойдемъ, Валерія, сказалъ онъ.

Выходя изъ ризницы, я остановилась и послдовала совту дяди, то-есть посмотрлась въ зеркало, висвшее надъ каминомъ.

Что-же я увидла въ зеркал?

Передо мною стояла молодая двушка двадцати трехъ лтъ, высокаго роста, статная. Въ ея лиц не было ничего поразительнаго, на улиц ея никто не замтилъ-бы, такъ-какъ волосы у нея были но моднаго рыжаго цвта, а щеки не блестли румянами и блилами. Ея черные волосы были просто зачесали большими прядями (отецъ любилъ эту прическу, и я другой не носила съ самаго дтства) и на макушк свиты жгутомъ, какъ у Венеры Медицейской. Цвтъ ея лица блдный и только въ минуты волненія на щекахъ ея показывался румянецъ. Глаза ея были до того темпо-синяго цвта, что обыкновенно принимались за черные. Брови, довольно правильнаго очертанія, слишкомъ темпы и густы, носъ, почти римскій, былъ слишкомъ большимъ въ глазахъ любителей красивыхъ носовъ. Ротъ, лучшее, что было въ ея лиц, отличался нжнымъ абрисомъ и могъ принимать разнообразныя выраженія. Что касается овала лица, то онъ былъ слишкомъ узокъ и длиненъ внизу, слишкомъ широкъ и низокъ вверху. Вообще фигура, отражавшаяся въ зеркал, представляла молодую женщину, довольно изящную, немного блдную и, быть можетъ, слишкомъ серьезную, степенную,— однимъ словомъ, женщину, непоражающую поверхностнаго наблюдателя съ перваго взгляда, по при второмъ или даже при третьемъ взгляд возбуждающую къ себ общее уваженіе. Что касается ея одежды, то она нисколько не походила на невсту. На ней былъ срый кашемировый тюникъ, подбитый шелкомъ, и такая-же юбка, на голов — подходящая къ костюму скромная шляпка съ блымъ вуалемъ и однимъ темнымъ розаномъ.

Успшно-ли я нарисовала свой портретъ, какъ онъ мн представился въ зеркал, судить не мн. Я, на-сколько могла, удерживалась отъ двухъ противоположныхъ видовъ себялюбія: отъ излишней похвалы и излишней хулы. Что-же касается до остального, то хорошъ-ли этотъ портретъ или дуренъ, но слава Богу, что онъ оконченъ.

Кто-же это стоитъ рядомъ со мною?

Я вижу въ зеркал человка немного ниже меня, онъ кажется старе своихъ лтъ. Голова его преждевременно полысла, а большая каштановая борода и длинные усы блестятъ преждевременной сдиной. На его щекахъ сіяетъ румянецъ, котораго не достаетъ у меня, вся его фигура дышетъ ршительностью, которой также у меня нтъ. Онъ смотритъ на меня такими нжными, карими глазами, какихъ я пнаогда не видывала у мужчинъ. Улыбка рдко появляется на его лиц, но она очень пріятная, его обращеніе, скромное, тихое, отличается тайной силой, которая такъ притягательно дйствуетъ на женщинъ. Онъ немного хромаетъ отъ раны, полученной нсколько лтъ тому назадъ въ Индіи, гд онъ служилъ офицеромъ, и всегда опирается на толстую бамбуковую палку съ страннымъ крючкомъ вмсто наболдашника. Кром этого маленькаго недостатка (если это недостатокъ), въ немъ нтъ ничего стараго, болзненнаго, неловкаго, въ моихъ глазахъ хромота придаетъ ему даже оригинальную граціозность и мн она нравится боле, чмъ быстрая, ровная походка другихъ. Наконецъ, и это главное, я его люблю. Я его люблю! Я его люблю! Этимъ и оканчивается портретъ моего мужа въ день нашей свадьбы.

Зеркало сказало мн все, что я желала знать.

Мы вышли изъ ризницы.

Небо съ самаго утра было покрыто тучами, а теперь шелъ сильный дождь. Зваки, стоявшіе у дверей церкви, мрачно смотрли на насъ, когда мы садились въ карету.

Такимъ образомъ, на моей свадьб не было ни блестящаго солнца, ни свтлаго неба, ни веселыхъ кликовъ, ни цвтовъ, бросаемыхъ подъ ноги молодымъ, ни роскошнаго завтрака, ни радушныхъ рчей, ни благословленія отца и матери. Мрачная свадьба, нечего сказать! Но даромъ тетка Старквэтеръ сказала, что начало было дурное.

На желзной дорог у насъ было взято особое отдленіе. Услужливый кондукторъ, ожидая приличной награды, спустилъ сторы на окнахъ, чтобы посторонніе взгляды насъ но безпокоили. Посл нсколькихъ минутъ ожиданія, показавшихся намъ вчностью, поздъ тронулся. Мужъ обнялъ меня, шопотомъ произнесъ: ‘наконецъ’, и нжно прижалъ къ своей груди. Въ глазахъ его свтилась такая любовь, какую не выразить словами. Моя рука инстинктивно протягивается къ нему, глаза отвчаютъ на его взглядъ такимъ-же взглядомъ. Наши уста сливаются въ первомъ, долгомъ брачномъ поцлу.

Счастливыя воспоминанія этого путешествія толпою возстаютъ передо мною, глаза наполняются слезами и я на сегодня кладу перо.

ГЛАВА II.
Мысли молодой.

Мы путешествовали около часа, какъ вдругъ въ насъ обоихъ произошла странная перемна.

Мы по-прежнему сидли, близко прижавшись другъ къ другу, рука моя лежала въ его рук, голова покоилась на его плеч, но мы неожиданно умолкли. Неужели мы истощили весь немногосложный, но краснорчивый словарь любви? Или, насладившись всмъ блаженствомъ счастливой бесды, мы ршились испробовать еще большаго блаженства — счастливаго безмолвія? Я не могу опредлить истинную причину этого молчанія, но знаю, что настала минута, когда паши уста умолкли. Мы были оба углублены въ размышленія. Думалъ-ли онъ исключительно обо мн, какъ я думала о немъ? До окончанія путешествія я въ этомъ усомнилась, а впослдствіи положительно узнала, что его мысля были далеко отъ его юной жены и онъ углубился въ свое несчастное прошедшее.

Что-же касается меня, то думать о немъ, когда онъ сидлъ рядомъ, имло для меня какую-то непостижимую сладость.

Я рисовала мысленно пашу первую встрчу близь дома моего дяди.

Вечерло, солнце садилось на горизонт за облаками, наша славная, знаменитая лососками рка съ шумомъ извивалась но горному ущелью. На высокомъ берегу, надъ глубокой, тихой заводью, стоялъ рыболовъ. Съ другой стороны рки молодая двушка (я сама) незамтно слдила за лесой рыболова.

Наступила давно ожидаемая минута — рыба клюнула.

Рыболовъ потащилъ за собою плнную лососку, то натягивая, то спуская лесу, онъ шелъ но песчаному берегу, но иногда входилъ въ воду, пробираясь но камнямъ. Я слдовала за нимъ по противоположному берегу, съ любопытствомъ смотря на эту борьбу между человкомъ и рыбой. Я довольно долго жила у дяди Старквэтера и переняла у него восторженную любовь ко всевозможнымъ сельскимъ нревровожденіямъ времени и преимущественно къ рыбной ловл. Устремивъ пристально глаза на его лесу, я не смотрла себ подъ ноги и, случайно оступившись, упала въ воду.

Высота берега была незначительная, вода неглубокая и дно (по счастью для меня) песчаное. Поэтому я отдлалась только страхомъ и мокрой одеждой. Черезъ нсколько минутъ я уже снова была на твердой земл, очень стыдясь своей неловкости. Между тмъ рыба успла освободиться изъ плна. Услыхавъ мой крикъ, рыболовъ бросилъ удочку и побжалъ ко мн на помощь. Мы встртились съ нимъ висрвые лицомъ къ лицу, я стояла на берегу, онъ — въ вод. Глаза наши и сердца встртились. Мы забыли правила приличія и смотрли другъ на друга съ варварскимъ безмолвіемъ.

Я первая оправилась и, сказавъ, что не ушиблась, просила его вернуться къ удочк и постараться вернуть назадъ рыбу. Онъ неохотно отошелъ отъ меня и черезъ нсколько минутъ возвратился — конечно, безъ рыбы. Зная, какъ въ подобномъ случа дядя былъ-бы огорченъ, я просила у незнакомца извиненія и предложила, въ вид искупленія своей вины, указать ему мсто ниже по рк, гд всего лучше ловились лососки.

Онъ не хотлъ объ этомъ и слышать, а просилъ меня вернуться домой и перемнить мокрое платье. Мн это было ршительно ни по чемъ, но я все-же повиновалась — право, не знаю почему.

Онъ пошелъ рядомъ со мною, объясняя, что дорога въ его гостинницу шла мимо пасторскаго дома. По его словамъ, онъ прибылъ въ наши мста изъ любви къ уединенію и рыбной ловл. Онъ видлъ меня нсколько разъ изъ окна гостинницы и теперь спросилъ, не дочь-ли я пастора.

Я отвчала, что пасторъ былъ женатъ на сестр моей матери и вмст съ нею замнилъ мн родителей посл ихъ смерти. Онъ просилъ позволенія постить на другой день дядю Старквэтера, говоря, что у нихъ были общіе друзья. Я пригласила его къ намъ, точно домъ дяди былъ мой собственный. Я была просто очарована его взглядомъ и голосомъ. Не разъ до того времени я воображала, что влюблена, но никогда не чувствовала въ обществ мужчинъ того, что ощущала тенорь. Между тмъ ночь смнила вечеръ. Простившись съ незнакомцемъ у пасторскаго дома, я облокотилась на ограду. Я не могла перевести дыханія, не могла ни о чемъ думать. Сердце стучало во мн, какъ-бы желая выпрыгнуть. И все это оттого, что я увидала незнакомца. Мн было стыдно самой себя, но я была очень счастлива.

Посл этого перваго свиданія прошло нсколько недль, и теперь онъ сидлъ рядомъ со мною, былъ мой навсегда. Я приподняла голову, покоившуюся на его груди, и взглянула на него. Подобно ребенку, получившему въ подарокъ новую игрушку, я хотла убдиться, дйствительно-ли онъ былъ теперь моимъ.

Онъ не замтилъ моего движенія и не пошевельнулся. О чемъ онъ думалъ? Обо мн или нтъ?

Я снова тихонько припала къ его груди. Мысли перенесли меня въ прошедшее и передо мною возстала новая картина изъ этой счастливой эпохи.

Дствіе второй сцены происходило ночью, въ саду пасторскаго дома. Наше свиданіе было тайное. Мы тихо ходили взадъ и впередъ то по тнистымъ аллеямъ, то по открытому лужку, посеребренному луннымъ свтомъ.

Мы уже давно признались другъ другу въ любви. Наши интересы, радости и горе были общіе. Съ тяжелымъ сердцемъ вышла я въ эту ночь къ нему на свиданіе, желая найти въ немъ утшеніе и поддержку. Обнявъ меня, онъ замтилъ смущеніе на моемъ лиц, которое выражало безоблачное счастье въ первые дни нашей любви.

— Вы принесли дурныя всти, мой ангелъ? сказалъ онъ, лаская мои волосы:— я вижу на лбу морщины, говорящія о безпокойств и гор. Право, я желалъ-бы поменьше васъ любить, милая Валерія.

— Отчего?

— Тогда я могъ-бы возвратить ваше слово. Мн стоитъ только ухать отсюда — вашъ дядя будетъ очень этому радъ и вы освободитесь отъ гнетущихъ васъ заботъ.

— Не говорите этого, Юстасъ. Если вы желаете, чтобы я забыла свои заботы, скажите, что любите меня.

Онъ отвчалъ поцлуемъ. Впродолженіи нсколькихъ минутъ мы были вполн счастливы, забывъ все на свт. Я очнулась отъ этого блаженства успокоенная, вознагражденная вполн за все, что я претерпла, и готовая перенести еще большее за подобный поцлуй. Дайте женщин любовь — и она способна на всевозможныя страданія и самопожертвованія.

— Что-же, представлены новые доводы противъ нашей свадьбы? спросилъ Юстасъ.

— Нтъ, ни дядя, ни тетка боле не сопротивляются, они вспомнили, что я совершеннолтняя, а слдовательно, могу сама выбрать себ мужа. При всемъ томъ, они умоляли меня отказаться отъ брака съ вами. Тетка, которую я считала суровою женщиною, впервые плакала при мн. Дядя, всегда очень добрый ко мн, сталъ еще добре, чмъ былъ прежде. Онъ объявилъ, что если я буду упорствовать въ своемъ намреніи выйдти за васъ, то онъ меня не покинетъ въ день свадьбы. Гд-бы я ни внчалась, онъ всегда прідетъ, чтобы совершить внчальный обрядъ, и привезетъ съ собою тетку. Но онъ просилъ обсудить серьезно все дло, согласиться на временную разлуку съ вами и посовтоваться съ другими, если его мннія мн недостаточно. О, голубчикъ мой… Они пламенно желаютъ насъ разлучить, словно вы худшій, а не лучшій изъ людей.

— Что-нибудь вчера усилило ихъ подозрнія? спросилъ онъ.

— Да.

— Что такое?

— Помните вы толки моего дяди о вашемъ общемъ знакомомъ?

— Да, онъ говорилъ со мной о маіор Фитцъ-Дэвид.

— Дядя написалъ ему.

— Зачмъ?

Онъ произнесъ это послднее слово такимъ необычайнымъ тономъ, что его голосъ показался мн совершенно чужимъ.

— Не сердитесь, Юстасъ, отвчала я:— нсколько уважительныхъ причинъ побуждали дядю написать къ маіору, между прочимъ, желаніе узнать адресъ вашей матери.

Юстасъ вдругъ остановился, Я умолкла, полагая, что не могла продолжать, не оскорбляя его.

По правд сказать, его поведеніе посл того, какъ моему дяд было объявлено о нашей свадьб, могло казаться нсколько страннымъ и легкомысленнымъ. Пасторъ, естественно, разспросилъ его о семейств. Онъ отвчалъ, что отца его не было въ живыхъ, и согласился, хотя не очень охотно, объявить матери о предполагаемомъ имъ брак. Разсказавъ намъ, что она жила въ провинціи, и не давъ боле подробнаго адреса, онъ отправился къ неі. Черезъ два дня онъ возвратился съ поразительнымъ извстіемъ. Его мать не питала никакихъ непріязненныхъ чувствъ ко мн и моимъ родственникамъ, но какъ она, такъ и вс члены ея семейства, не одобряли брака м-ра Вудвиля съ племянницей пастора Старквэтера и ршили, что если онъ поставитъ на своемъ, то никто изъ нихъ не будетъ присутствовать на свадьб. Когда-же его просили объяснить такое непостижимое извстіе, то Юстасъ сказалъ, что мать и сестры хотли его женить на другой молодой двушк и были оскорблены, что онъ самъ, безъ ихъ вдома, выбралъ себ невсту. Это объясненіе показалось мн достаточнымъ, тмъ боле, что въ немъ признавалось мое вліяніе на Юстаса, что всегда правится женщинамъ. Но дядя и тетка этимъ не удовлетворились. Пасторъ выразилъ желаніе написать его матери или постить ее для полнаго уясненія этого вопроса. Юстасъ отказался сообщить адресъ матери, на томъ основаніи, что вмшательство пастора было совершенно безполезно. Мой дядя изъ всего этого вывелъ заключеніе, что дло было не ладно. Онъ уклонился отъ положительнаго отвта м-ру Вудвилю и написалъ въ тотъ-же день къ своему пріятелю, маіору Фитцъ-Дэвиду, на котораго ссылался и Юстасъ.

Въ виду этихъ обстоятельствъ, говорить о причинахъ, побудившихъ моего дядю навести справки, было очень щекотливо, но Юстасъ вывелъ меня изъ затруднительнаго положенія, задавъ такой вопросъ, на который я могла легко отвтить.

— Получилъ вашъ дядя отвтъ отъ маіора Фитцъ-Дэвида?

— Да.

— Вамъ позволили его прочесть? произнесъ онъ съ неожиданнымъ волненіемъ.

— Отвтъ со мною.

Онъ поспшно выхватилъ письмо изъ моихъ рукъ и, обернувшись ко мн спиною, прочелъ при лунномъ свт слдующія строки:

‘Любезный пасторъ!

‘М-ръ Юстасъ Вудвиль совершенно правильно объяснилъ вамъ, что онъ по рожденію и положенію въ свт джентльменъ, а также, что онъ наслдуетъ по завщанію своего отца обезпеченное состояніе съ доходомъ въ 2,000 ф. стерл. въ годъ.

‘Вамъ преданный Лоренцъ Фитцъ-Дэвидъ’.

— Кажется, нельзя желать боле опредленнаго отвта, сказалъ Юстасъ, отдавая мн письмо.

— Если-бъ я собирала справки о васъ, произнесла я,— то мн было-бы достаточно подобнаго отвта.

— А для дяди его недостаточно?

— Нтъ.

— Что-же онъ говоритъ?

— Къ чему вамъ пересказывать, голубчикъ?

— Я хочу все знать, Валерія. Между нами не должно быть никакихъ тайнъ. Сказалъ вамъ дядя что-нибудь, показывая письмо маіора?

— Да.

— Что-же онъ говорилъ?

— Онъ объяснилъ мн, что письмо его къ маіору было длинное, а отвтъ послдняго заключался въ одной фраз. ‘Я писалъ Фитцъ-Дэвиду, что могу пріхать къ нему, сказалъ онъ,— и переговорить съ нимъ, но онъ но обратилъ никакого вниманія на это предложеніе, я спрашивалъ у него адресъ матери м-ра Вудвиля, но и это оставлено безъ отвта, онъ довольствуется самымъ краткимъ изложеніемъ сухихъ фактовъ. Будь благоразумна, Валерія, и подумай, не знаменательно-ли подобное поведеніе человка, джентльмена по рожденію и моего друга?’

Юстасъ меня остановилъ.

— Отвчали вы на вопросъ дяди?

— Нтъ, я только сказала, что не понимаю поведенія маіора.

— Что-же сказалъ вамъ еще дядя? Ради нашей любви, но скрывайте отъ меня ничего, Валерія.

— Онъ выразился очень грубо, Юстасъ, но онъ старикъ и вамъ не слдуетъ обижаться.

— Я не обижаюсь, но что-же онъ сказалъ?

— Онъ сказалъ: ‘Помни мои слова! Относительно м-ра Вудвиля или его семейства есть какая-нибудь тайна, которую маіоръ Фитцъ-Дэвидъ не иметъ права обнаружить. Въ сущности, это письмо ни боле, ни мене, какъ предостереженіе. Покажи его м-ру Вудвилю и передай ему, если хочешь, мои слова’…

Юстасъ снова перебилъ меня:

— Вы уврены, что вашъ дядя такъ выразился! спросилъ онъ, пристально глядя мн въ глаза.

— Да, совершенно уврена. Но вдь я не раздляю его мнній. Помните это, Юстасъ.

Онъ неожиданно прижалъ меня къ груди и впился въ меня своими глазами. Мн невольно стало страшно.

— Прощайте, Валерія, сказалъ онъ,— выйдя замужъ за боле счастливаго человка, сохраните обо мн добрую память.

Онъ хотлъ удалиться, но я повисла на его ше вн себя и дрожа всмъ тломъ.

— Что вы хотите сказать? спросила я, какъ только могла вымолвить слово,— я твоя и не буду никогда принадлежать никому другому. Что я сказала, что я сдлала, чтобъ заслужить такое жестокое обращеніе?

— Мы должны разстаться, ангелъ мой, грустно отвчалъ онъ, — ты ни въ чемъ не виновата, это ужь моя несчастная судьба. Какъ можешь ты, милая Валерія, выдти за человка, подозрительнаго твоимъ родственникамъ и друзьямъ? Я до сихъ поръ велъ одинокую, мрачную жизнь. Я никогда не встрчалъ ни въ одной женщин такого сочувствія и поддержки, какъ въ теб. Тяжело отказаться отъ тебя и возвратиться къ прежней жизни. Но я долженъ принести эту жертву ради тебя. Я понимаю такъ-же мало, какъ и ты, это письмо. Твой дядя мн, однако, не повритъ, что-бы я ни сталъ говорить. Поцлуй меня въ послдній разъ, Валерія, и прости за то, что я такъ пламенно и страстно тебя любилъ. Прости на вки!

Я держала его безумно, изо всей силы. Его взглядъ приводилъ меня въ отчаяніе, а слова — въ бшенство.

— Иди куда хочешь, сказала я,— но я пойду за тобою! Друзья, добрая слава, мн все ни по чемъ. О, Юстасъ, я женщина! не своди меня съума. Я не могу жить безъ тебя. Я хочу я буду твоей женою.

Не успла я произнести этой дикой, пламенной рчи, какъ разразилась истерическими рыданіями.

Онъ уступилъ. Онъ утшилъ меня своимъ очаровательнымъ голосомъ и нжными ласками. Онъ призвалъ въ свидтели свтлое небо, разстилавшееся надъ нашими головами, что посвятитъ мн всю свою жизнь. Онъ поклялся въ самыхъ краснорчивыхъ, пламенныхъ выраженіяхъ мыслить и днемъ, и ночью только о томъ, чтобъ сдлаться достойнымъ моей любви. Какъ благородно онъ исполнилъ свою клятву! Сердца наши были обвнчаны въ эту памятную ночь и внчаніе передъ алтаремъ Всевышняго только подтвердило наши клятвы. Боже мой! какая жизнь мн предстояла! На земл немыслимо большее блаженство!

Я снова подняла голову съ его груди для отраднаго убжденія, что онъ подл меня,— онъ, моя жизнь, моя любовь, мой мужъ, мой собственный!

Не вполн сознавая еще переходъ отъ всепоглощающихъ воспоминаній къ блаженной дйствительности, я припала щекой къ его щек и нжно промолвила:

— О! какъ я тебя люблю! Какъ я тебя люблю!

Черезъ минуту я отскочила отъ него. Сердце мое замерло. На щек я почувствовала что-то — слезу.

Я не плакала… я была слишкомъ счастлива!

Лицо его было отвернуто отъ меня. Я схватила его за голову обими руками и насильно повернула къ себ.

Я взглянула на него и увидала, что у моего мужа, въ день нашей свадьбы, глаза были полны слезъ.

ГЛАВА III.
На Рамсгэтскомъ берегу.

Юстасъ успокоилъ меня, по хотя страхъ во мн исчезъ, умъ мой не былъ удовлетворенъ его аргументами.

Онъ уврялъ, что думалъ о контраст между его прежней и теперешней жизнью. Горькія воспоминанія о прожитыхъ имъ годахъ внушали ему мрачное сомнніе, съуметъ-ли онъ сдлать мою жизнь счастливой. Онъ спрашивалъ себя: не ветртилъ-ли онъ меня слишкомъ поздно? Не былъ-ли онъ слишкомъ озлобленнымъ горькими ударами судьбы, разочарованнымъ для брачной жизни? Подобная мысль, овладвъ его умомъ, наполнила глаза его слезами, но теперь онъ умолялъ меня, во имя нашей любви, забыть объ этой минутной его слабости.

Я простила ему, утшила, воскресила его, но по временамъ

невольно вспоминала съ безпокойствомъ объ его смущеніи и спрашивала себя, дйствительно-ли мой мужъ былъ со мной откровененъ, какъ я съ нимъ?

Мы вышли изъ вагона въ Рамсгэт.

Сезонъ купанья только-что окончился и маленькій городокъ былъ совершенно пустъ. Въ программу нашего брачнаго путешествія входила поздка по Средиземному морю на яхт, одолженной Юстасу однимъ изъ его пріятелей. Мы оба любили море и желали, въ виду обстоятельствъ, сопровождавшихъ нашу свадьбу, избгнуть на время друзей и знакомыхъ. Съ этой цлью, обвнчавшись въ Лондон самымъ скромнымъ образомъ, мы отправились въ Рамсгэтъ, куда яхта должна, была придти за нами. Изъ этого порта мы могли отправиться въ море, не обративъ на себя ничьего вниманія, на что нельзя было надяться въ обычной стоянк яхтъ на остров Вайт.

Въ Рамсгэт мы прожили три дня,— три одинокіе, прелестные дня безоблачнаго счастья, которые никогда боле не повторятся во всю нашу жизнь.

На четвертый день утромъ передъ разсвтомъ случилось нчто, поразившее меня своей новизной. Я вдругъ проснулась съ какимъ-то нервнымъ безпокойствомъ, котораго никогда прежде не знавала. Дома всегда смялись надъ моимъ непробуднымъ сномъ, и, дйствительно, какъ только голова моя прикасалась къ подушк, сонъ смыкалъ глаза и меня будилъ только стукъ въ дверь горничной. Всегда и во всхъ обстоятельствахъ я до той минуты наслаждалась безмятежнымъ сномъ ребенка.

Теперь я проснулась безъ всякой видимой причины, за нсколько часовъ до того времени, когда я всегда вставала. Я старалась снова заснуть, но не могла. Нервы мои были такъ странно настроены, что мн не лежалось въ постели. Мужъ крпко спалъ. Боясь его обезпокоить, я тихонько встала и, надвъ пеньюаръ и туфли, подошла къ окну.

Солнце только-что всходило надъ зеркальной поверхностью моря. Величественное зрлище, открывавшееся передо мною, на минуту успокоило мои нервы, но вскор прежнее тревожное чувство овладло мною. Я стала тихими, медленными шагами ходить по комнат. Черезъ нсколько минутъ мн это надоло и, опустившись въ кресло, я взяла книгу, но она не могла привлечь коего вниманія, мысли мои были далеко, и я снова встала. Я взглянула на Юстаса и мн показалось, что никогда онч.’ не былъ такъ хоромъ, какъ въ этомъ безмятежномъ сн, и что никогда я его такъ не любила. Потомъ я возвратилась къ окну, прекрасное утро не имло для меня прелести. Я сла къ туалету и посмотрла на себя въ зеркало. Какъ я была блдна я разстроена отъ ранняго пробужденія! Я снова встала, не зная, что длать. Заключеніе въ четырехъ стнахъ этой комнаты мн было нестерпимо, я отворила дверь и вышла въ уборную мужа, надясь, что перемна мста меня успокоитъ.

Первое, что мн бросилось въ глаза, былъ открытый несессеръ Юстаса, на туалетномъ стол.

Я вынула изъ одного отдленія стоянки съ духами, банки съ помадой, щетки, гребни, ножики и ножницы, изъ другого — письменныя принадлежности. Я понюхала духи и помаду, обтерла платкомъ стклянки и мало-по-малу выбрала изъ несессера все, что въ немъ находилось. Внутри онъ былъ обитъ синимъ бархатомъ и на дн виднлась синяя-же ленточка. Дернувъ за нее, я приподняла дно, оно было фальшивое и подъ нимъ находился потайной ящикъ для бумагъ и писемъ. При моемъ странномъ, капризномъ, инквизиціонномъ настроеніи мн приносило удовольствіе вынимать бумаги, также какъ и вещи.

Тутъ были уплаченные счета, нисколько меня не интересовавшіе, письма, которыя я, конечно, не открыла, а только прочитала адресы, и въ самомъ низу фотографическая карточка, повернутая лицомъ ко дну ящика. На задней ея сторон была надпись:

‘Моему милому сыну Юстасу’.

Это была его мать! Это была женщина, которая такъ упорно и безжалостно противилась нашему браку!

Я поспшно повернула фотографію, ожидая увидть женщину съ злымъ, суровымъ выраженіемъ лица. Къ величайшему моему изумленію, въ этомъ лиц виднлись остатки поразительной красоты, а выраженіе его, хотя ршительное, было доброе, нжное, привтливое. Сдые волосы ея ниспадали изъ-подъ простенькаго чепца маленькими старомодными буклями. Надъ самымъ ртомъ у нея было маленькое родимое пятнышко, которое придавало характеристическую особенность ея лицу. Я долго смотрла на этотъ портретъ, изучая вс его черты. Эта женщина, оскорбившая монл и моихъ родственниковъ, была, повидимому, замчательной, пріятной особой, знакомство съ которой для всякаго было-бы честью и удовольствіемъ.

Я глубоко задумалась. Фотографическій портретъ какъ-то странно успокоилъ меня.

Вдругъ раздался бой часовъ въ столовой. Я акуратно положила вс вещи въ несессеръ, начиная съ фотографіи, точно въ такомъ порядк, въ какомъ он лежали прежде, и возвратилась въ спальню. Взглянувъ на мужа, по- прежнему спавшаго безмятежно, я невольно спросила себя: почему добрая, милая мать его такъ упорно старалась насъ разлучить, такъ безжалостно противилась нашему браку?

Могла-ли я задать этотъ вопросъ Юстасу по его пробужденіи? Нтъ, я боялась зайти такъ далеко. Между нами было условлено, хотя и безмолвно, никогда не упоминать объ его матери, и къ тому-же онъ могъ разсердиться, узнавъ, что я открывала потайной ящикъ несессера.

Въ это утро посл завтрака мы получили извстіе объ яхт. Она благополучно пришла въ портъ и шкиперъ дожидался приказаній моего мужа.

Юстасъ не пригласилъ меня отправиться съ нимъ на яхту, говоря, что ему надо было сдлать нкоторыя распоряженія, вовсе не интересныя для женщины, надо было озаботиться о провизіи, вод, компас и морской карт. Поэтому онъ просилъ, чтобъ я его подождала дома. Погода была прекрасная и я заявила желаніе погулять по берегу, хозяйка, у которой мы нанимали квартиру, предложила пойти со мною, и мы сговорились, что пойдемъ по направленію къ Вродстэрсу, а Юстасъ, окончивъ свои дла, догонитъ насъ.

Черезъ полчаса мы съ хозяйкой уже были на берегу, представлявшемъ въ этотъ прекрасный осенній день прелестное зрлище. Свтлое небо, свжій втеръ, волнующееся море подъ блестящими лучами солнца, искрящійся песокъ, безконечное количество кораблей, величественно скользившихъ по волнамъ,— это было такъ красиво, такъ очаровательно, что если-бы я была одна, то, кажется, стала-бы плясать, какъ ребенокъ, отъ удовольствія. Мое счастливое настроеніе нарушалось только неумолкаемой болтовней хозяйки. Это была добрая, услужливая, но пустая женщина, которая говорила безъ умолка, хотя я ея вовсе не слушала, она постоянно пересыпала свой разговоръ словами, ‘послушайте, м-съ Вудвиль, вотъ видите, м-съ Вудвиль’, что мн казалось неприличной фамильярностью, такъ-какъ она по своему положенію въ свт стояла гораздо ниже меня.

Мы гуляли около получаса, когда поравнялись съ какой-то дамой.

Въ ту самую минуту, какъ мы проходили мимо нея, она вынула изъ кармана платокъ и нечаянно уронила письмо. Я нагнулась и, поднявъ его, подала незнакомой дам.

Она обернулась, чтобъ меня поблагодарить. Я широко открыла глаза отъ изумленія: передо мной стоялъ оригиналъ фотографическаго портрета, находившагося въ несессер моего мужа. Передо мною стояла его мать. Я тотчасъ признала ея маленькія, старомодныя букли, доброе, привтливое выраженіе лица я родимое пятнышко надъ верхней губой. Не могло быть никакого сомннія. Это была его мать!

Старушка, естественно, приписала мое смущеніе застнчивости и любезно вступила со мною въ разговоръ. Черезъ минуту я шла рядомъ съ той самой женщиной, которая упорно отказывалась принять меня въ свое семейство, я была очень взволнована, не зная, слдовало-ли мн въ отсутствіи мужа взять на себя отвтственность и открыть ей, кто я.

Вскор, однако, болтливая хозяйка, идя по другую сторону моей свекрови, поршила этотъ вопросъ. Я случайно замтила, что мы, должно быть, скоро достигнемъ цли нашей прогулки — селенія Бродстэрсъ, и она тотчасъ отвтила:

— О, нтъ, м-съ Вудвиль, намъ еще далеко идти.

Я взглянула съ трепещущимъ сердцемъ на старуху, но, къ величайшему моему изумленію, ея лицо не дрогнуло. Старая м-съ Вудвиль продолжала говорить съ молодой м-съ Вудвиль такъ-же спокойно, какъ-бы она никогда въ жизни не слышала своей фамиліи.

Въ моемъ лиц и манерахъ, вроятно, сказывалось смущеніе, потому-что, случайно взглянувъ на меня, она остановилась и добродушно сказала:

— Мн кажется, вы слишкомъ устали, вы очень блдны и изнурены. Присядьте и понюхайте моего спирта.

Я послдовала за нею и опустилась на обломокъ скалы. Я смутно слышала болтовню хозяйки, которая по-прежнему не умолкала, выражая мн свое сочувствіе и сожалніе, я машинально взяла стклянку со спиртомъ изъ рукъ свекрови, которая обращалась со мной, какъ съ незнакомкой, хотя слышала мою фамилію.

Если-бъ я думала только о себ, то непремнно тутъ-же вступила-бы съ нею въ объясненіе, но мн надо было взять въ соображеніе интересы Юстаса, а я не знала, въ дружескихъ или непріязненныхъ отношеніяхъ находился онъ съ матерью. Что-же мн было длать?

Между тмъ добрая старушка продолжала говорить со мною съ самымъ любезнымъ сочувствіемъ. По ея словамъ, она также очень изнурилась, просидвъ всю ночь подл больной сестры, живущей въ Рамсгэт. Наканун она получила телеграму и тотчасъ отправилась въ Рамсгэтъ, такъ-какъ она сама еще, елава-богу, была здорова и сильна. Къ утру положеніе больной улучшилось и доктора объявили, что она была вн опасности.

— Тогда я подумала, что прогулка по берегу меня освжитъ, прибавила добрая старушка.

Я слышала ея слова и понимала ихъ смыслъ, но была слишкомъ взволнована, чтобъ отвчать. Вмсто меня заговорила снова словоохотливая хозяйка.

— Вонъ идетъ какой-то джентльменъ, сказала она, указывая рукою на берегъ по направленію къ Рамсгэту, — вы не можете вернуться пшкомъ. Хотите я попрошу его прислать экипажъ къ разселин въ скалахъ?

Когда джентльменъ подошелъ поближе, то мы об тотчасъ узнали въ немъ Юстаса.

— Какое счастье, м-съ Вудвиль, воскликнула она,— это самъ м-ръ Вудвиль.

Я снова взглянула на свекровь, и снова эта фамилія не произвела на нее никакого впечатлнія. Зрніе ея не было такъ хорошо, какъ у насъ, и она еще не узнала сына. Онъ-же тотчасъ ее узналъ и остановился, какъ-бы пораженный громомъ. Потомъ онъ подошелъ къ ней, глаза его впились въ ея глаза, въ лиц его не было ни кровинки.

— Вы здсь? сказалъ онъ.

— Здравствуй, Юстасъ, отвчала она спокойно.— Тебя также увдомили о болзни тетки. Разв ты зналъ, что она въ Рамсгат?

Онъ ничего не отвчалъ. Хозяйка, понявъ изъ словъ старухи наши родственныя отношенія, была такъ поражена, что молча смотрла то на меня, то на нее. Я взглянула на мужа и ждала, что онъ сдлаетъ. Если-бъ онъ промшкалъ еще минуту, то, быть можетъ, вся моя послдующая жизнь приняла-бы другой оборотъ,— я почувствовала-бы къ нему презрніе.

Но онъ не мшкалъ. Подойдя ко мн, онъ взялъ меня за руку.

— Вы знаете, кто это? сказалъ онъ матери.

Взглянувъ на меня и любезно кивнувъ головой, она отвчала:

— Я встртила эту даму на берегу, Юстасъ, и она любезно подняла письмо, которое я уронила. Кажется, я слышала ея фамилію: если не ошибаюсь, это м-съ Вудвиль? прибавила она, обращаясь къ хозяйк.

Мужъ инстинктивно сжалъ мн руку, такъ-что я едва но вскрикнула отъ боли, но надо отдать ему справедливость, что онъ не колебался ни минуты.

— Матушка, сказалъ онъ спокойно,— это моя жена.

Она медленно встала и молча взглянула на сына. Удивленіе, показавшееся-было на ея лиц, мгновенно замнилось выраженіемъ пламеннаго негодованія и презрнія. Ничего подобнаго я не видала на лиц женщины.

— Я сожалю твою жену, сказала она.

Потомъ, махнувъ рукой, какъ-бы отстраняя его отъ себя, она пошла одна по берегу.

ГЛАВА IV.
По дорог.

Мы нсколько минутъ молчали. Юстасъ первый заговорилъ.

— Ты въ состояніи идти пшкомъ, спросилъ онъ,— или мы вернемся но желзной дорог изъ Бродстэрса въ Рамсгэтъ?

Онъ казался совершенно спокойнымъ, словно ничего не случилось необыкновеннаго. Но глаза и губы его ясно выражали, что онъ въ глубин души сильно страдалъ. Необыкновенная сцена, происшедшая на моихъ глазахъ, имла на меня странное вліяніе, она не уничтожила во мн послднихъ остатковъ мужества, а, напротивъ, укрпила мои нервы и возвратила мн все мое самообладаніе. Я была-бы но женщина, если-бы изумительное поведеніе моей свекрови но оскорбило-бы моей гордости и не возбудило моего любопытства. Отчего она такъ презирала его и сожалла меня? Чмъ объяснить ея непонятную апатію при двоекратномъ произнесеніи, моей фамиліи? Отчего она такъ быстро ушла, точно ей невыносима была мысль оставаться въ нашемъ обществ? Вся моя жизнь теперь зависла отъ разршенія этихъ вопросовъ. Могла-ли я идти? Да, я могла пшкомъ дойти до конца свта, если-бъ только мужъ шелъ рядомъ со мною и я могла-бы у него спросить разъясненія этой тайны.

— Я совсмъ оправилась, отвчала я,— пойдемъ пшкомъ.

Юстасъ взглянулъ на хозяйку, и та, понявъ его, рзко сказала:

— Я не буду вамъ мшать, сэръ, мн надо пойти по дламъ въ Бродстэрсъ. Прощайте, м-съ Вудвиль.

Она произнесла мое имя съ особымъ удареніемъ и знаменательно взглянувъ на меня, но я такъ была смущена въ ту минуту, что не поняла его смысла, къ тому-же не было времени спросить у нея объясненія. Слегка поклонившись Юстасу, она тотчасъ-же удалилась, какъ и его мать, но направленію къ Бродстэрсу.

Наконецъ-то мы остались одни.

Я не потеряла ни минуты времени и безъ всякихъ предисловій, прямо спросила:

— Что значитъ поведеніе твоей матери?

Вмсто отвта онъ разразился смхомъ, громкимъ, рзкимъ, грубымъ, столь мало соотвтствующимъ его характеру, т.-е. насколько онъ мн былъ извстенъ, что я остановилась въ изумленіи и горячо протестовала:

— Юстасъ, ты не похожъ на себя, сказала я рзко,— ты меня пугаешь.

Онъ не обратилъ вниманія на мои слова и продолжалъ смяться, словно въ голов его неожиданно возникъ цлый рядъ юмористическихъ мыслей.

— Это такъ походитъ на матушку, произнесъ онъ наконецъ,— разскажи мн, Валерія, все, какъ было.

— Теб разсказать? Посл того, что случилось, твой долгъ объяснить мн ея поведеніе.

— Ты не видишь тутъ ничего смшного?

— Я не только не вижу ничего смшного въ словахъ и обращеніи твоей матери, но считаю себя въ прав требовать отъ тебя серьезнаго объясненія.

— Милая Валерія, если-бъ ты знала мою мать такъ-же, какъ я, то, конечно, не стала-бы отъ меня ждать серьезнаго объясненія. Выдумала серьезно относиться къ моей матери! прибавилъ онъ, снова расхохотавшись,— ты не знаешь, голубушка, какъ ты меня смшишь.

Его слова и хохотъ были неестественны, натянуты. Онъ, самый деликатный, самый изящный изъ людей, джентльменъ въ полномъ смысл этого слова, былъ теперь грубъ и пошлъ! Сердце во мн дрогнуло и, несмотря на всю мою любовь къ нему, я но могла изгнать изъ головы тревожной мысли: неужели мой мужъ обманывалъ меня, неужели онъ игралъ передо мною такъ дурно заученную роль черезъ недлю посл свадьбы?

Я ршилась вызвать его на откровенность инымъ путемъ. Онъ, очевидно, хотлъ, чтобъ я взглянула на дло съ его точки зрнія, и я была готова исполнить его желаніе.

— Ты говоришь, что я не знаю твоей матери, сказала я тихо,— помоги-же мн узнать ее.

— Трудно теб будетъ понять женщину, которая сама себя не понимаетъ, но я все-же постараюсь теб въ этомъ помочь. Лучшимъ ключемъ къ разгадк страннаго характера моей матери слово — эксцентричность.

Во всемъ англійскомъ язык нельзя было найдти слова мене подходящаго къ женщин, которую я встртила на морскомъ берегу. Ребенокъ, увидавъ то, что я видла, и услыхавъ то, что я слышала, понялъ-бы, что Юстасъ скрываетъ правду самымъ грубымъ, неловкимъ образомъ.

— Помни мои слова, продолжалъ онъ,— и если ты хочешь совершенно понять матушку, то исполни мою просьбу, разскажи мн все, что было между вами. Какимъ образомъ ты заговорила съ нею?

— Она сама теб сказала, Юстасъ. Я шла по берегу за нею, когда она случайно уронила письмо…

— Не случайно, а нарочно.

— Это невозможно, воскликнула я,— зачмъ ей нарочно ронять письмо?

— Помни, что она эксцентрична, и ты сейчасъ поймешь странный способъ, избранный ею, чтобъ съ тобою познакомиться.

— Чтобъ познакомиться со мною? Да вдь я только-что сказала, что я шла за нею. Она не могла знать о моемъ существованіи, пока я съ нею не заговорила.

— Ты такъ полагаешь, Валерія?

— Я въ этомъ уврена.

— Извини меня, но ты не знаешь моей матери такъ, какъ я.

— Неужели ты хочешь меня уврить, сказала я, теряя всякое терпніе,— что твоя мать пошла нарочно на берегъ для того, чтобы со мною познакомиться?

— Я въ этомъ ни мало не сомнваюсь, отвчалъ онъ холодно.

— Но она даже не признала моей фамиліи: два раза хозяйка называла меня м-съ Вудвиль, и, даю теб слово, это имя не произвело на твою мать никакого впечатлнія. Она смотрла на меня и говорила со мною точно никогда не слыхивала въ жизни своей собственной фамиліи.

— Все это комедія, сказалъ онъ такъ-де спокойно, какъ прежде,— не одн актрисы умютъ разыгрывать роли. Цль матери была — основательно познакомиться съ тобою, напавъ, такъ-сказать, на тебя врасплохъ. Это совершенно на нее походитъ. Коли-бъ я не подошелъ къ вамъ, то она подвергла-бы тебя самому строгому допросу, и ты-бы, совершенно наивно полагая, что она случайная знакомая, разсказала-бы ей все, что ей хотлось знать о теб и обо мн. Я узнаю въ этомъ мою мать. Помни, что она твой врагъ,— врагъ, а не другъ, и что она ищетъ въ теб не достоинствъ, а недостатковъ. А ты еще удивляешься, что твоя фамилія не произвела на нее никакого впечатлнія. Наивный ребенокъ! Ты увидала мою мать въ настоящемъ ея вид только тогда, какъ я положилъ конецъ этой мистификаціи. Ты теперь понимаешь, почему она такъ разсердилась?

Я слушала его молча, но сердце мое разрывалось отъ разочарованія я отчаянія! Неужели мой мужъ, товарищъ, руководитель моей жизни, пламенный предметъ моей любви, такъ низко палъ? Неужели онъ дошелъ до такой безсовстной лжи?

Во всемъ, что онъ говорилъ, не было ни одного слова правды и самая ложь была грубая, неискусная, это, по крайней мр, говорило въ его пользу, доказывая, что онъ не привыкъ лгать и обманывать. Боже мой, если онъ былъ правъ, то вдь надо было предположить, что его мать слдила за нами въ Лондон, была въ церкви, потомъ пріхала съ нами по желзной дорог въ Рамсгэтъ. Иначе невозможно было объяснить, какимъ образомъ она знала, что я жена Юстаса и что я пошла гулять на берегъ.

Я не могла промолвить боле ни слова. Я молча шла съ нимъ рядомъ, чувствуя, что между мною и мужемъ теперь находится бездна, въ вид семейной тайны. Посл четырехъ дней брачной жизни мы были разведены, если не на самомъ дл, то мысленно.

— Валерія! произнесъ онъ наконецъ,— ты не имешь ничего мн сказать?

— Ничего.

— Ты недовольна моими объясненіями?

Голосъ его немного дрожалъ и впервые втеченіи нашего разговора, я примтила въ немъ хорошо знакомый мн тонъ. Среди сотни тысячъ различныхъ источниковъ вліяній на женщину любимаго ею человка, я полагаю, одинъ изъ самыхъ сильнйшихъ — голосъ. Я не принадлежу въ тмъ женщинамъ, которыя плачутъ отъ всякой мелочи,— это не въ моемъ характер. Но услыхавъ неожиданныя, естественныя ноты въ его голос, я, не знаю почему, вдругъ вспомнила тотъ счастливый день, когда впервые сознала, что люблю его. Я залилась слезами.

Онъ неожиданно остановился, взялъ меня за руку и хотлъ взглянуть мн прямо въ глаза. Но я поникла головою, мн было стыдно за свою слабость и я ршилась не глядть на него.

— Валерія! воскликнулъ онъ, неожиданно падая передо мною на колни и съ такимъ отчаяніемъ, что сердце мое надорвалось,— я низкій… я подлый, я не достоинъ тебя! Не врь ни слову изъ всего, что я говорилъ, все это ложь, гадкая, презрнная ложь! Ты не знаешь, черезъ что я прошелъ! Ты не знаешь, какъ я измученъ. О! голубушка, не презирай меня! Говоря все это, я себя не помнилъ. Ты обидлась, и я не зналъ, что сказать, чмъ тебя утшить. Я хотлъ тебя избавить отъ непріятности, хотя-бы минутной, я хотлъ изгладить все это на вки изъ твоей памяти. Ради Бога, не спрашивай меня боле ничего. Ангелъ мой! Любовь моя! Я люблю тебя, я обожаю тебя! Я весь твой сердцемъ и душой. Будь этимъ довольна и забудь все, что произошло. Эта исторія касается только меня и моей матери, ни теб, никому другому до нея нтъ дла. Ты никогда боле не увидишь моей матери. Мы завтра удемъ отсюда на яхт. Не все-ли равно, гд мы будемъ жить, только-бы не разставаться! Прости меня и забудь. О! Валерія, Валерія! прости и забудь!

Въ лиц его, въ голос выражалось отчаянное горе. Помните это, и помните, что я его любила.

Я нжно подняла его. Онъ цловалъ мои руки, какъ-бы не смя обнять меня. Мы продолжали идти но берегу, но вамъ обоимъ было такъ неловко, что я ломала себ голову, о чемъ-бы заговорить, точно со мною рядомъ шелъ чужой человкъ. Изъ сожалнія къ нему, я спросила, какъ онъ нашелъ яхту.

Онъ схватился за этотъ предметъ разговора, какъ утопающій за протянутую ему руку.

Объ этой маленькой, несчастной яхт онъ говорилъ безъ умолку, словно его жизнь зависла оттого, чтобъ но замолчать ни на минуту до нашего дома. Мн страшно было его слушать. Какія ужасныя страданія онъ выносилъ въ душ, доказывалось этой дикой, неестественной болтовней, противорчившей всмъ привычкамъ и натур этого серіезнаго, молчаливаго человка. Съ большимъ трудомъ я удерживалась по дорог, но возвратясь домой, я объявила, что намрена удалиться одна къ себ въ комнату и отдохнуть.

— Мы выйдемъ въ море завтра? спросилъ онъ неожиданно, когда я уже была на верхней ступеньк лстницы.

Отправиться съ нимъ вдвоемъ за Средиземное море! Провести тамъ нсколько недль съ глазу на глазъ, въ четырехъ стнахъ маленькой каюты, и постоянно сознавать, что насъ боле и боле раздляетъ страшная тайна! Одна мысль о такой жизни приводила меня въ ужасъ.

— Завтра слишкомъ скоро, отвчала я:— дай мн немного времени приготовиться къ путешествію.

— Конечно, сколько хочешь, отвчалъ онъ, какъ мн показалось, не очень довольнымъ тономъ, — пока ты отдыхаешь, а опять пойду на яхту, тамъ не все готово. Но надо-ли теб чего, Валерія?

— Нтъ ничего, Юстасъ, благодарю.

Одъ поспшно удалился. Боялся-ли онъ своихъ собственныхъ мыслей или общество матросовъ касалось ему лучше одиночества? Къ чему было задавать себ эти вопросы. Я такъ мало знала его и его образъ мыслей. Я заперлась въ своей комнат.

ГЛАВА V.
Открытіе хозяйки.

Я сла въ кресло и старалась собраться съ мыслями. Теперь или никогда было время ршить, какъ мн слдовало дйствовать, но чувству долга къ мужу и къ самой себ.

Но эта попытка была сверхъ моихъ силъ. Изнуренная умственно и физически, я была совершенно неспособна къ правильному мышленію. Я смутно чувствовала, что если не произойдетъ никакой покой перемны, то мн никогда не отдлаться отъ облака, застилавшаго столь блестяще начатую брачную жизнь. Мы могли для приличія продолжать жить вмст, но забыть то, что случилось, или довольствоваться моимъ положеніемъ было для меня немыслимо. Спокойствіе я самые дорогіе супружескіе интересы положительно зависли отъ разгадки таинственнаго поведенія моей свекрови и настоящаго смысла страннаго, дикаго раскаянія мужа но дорог домой.

Мои мысли не шли дале этого фактическаго сознанія настоящаго. Когда-же я себя спрашивала, что мн слдовало длать въ будущемъ, то безнадежное смущеніе и безумное сомнніе овладвали мною и я становилась безпомощной, слабой женщиной.

Я отказалась, наконецъ, отъ борьбы и въ какомъ-то апатичномъ, безчувственномъ отчаяніи бросилась на постель. Вскор я заснула тревожнымъ сномъ.

Меня разбудилъ стукъ въ дверь.

Неужели это былъ мужъ? Я вскочила съ постели, боясь, что мое терпніе и мужество снова подвергнутся испытанію. Съ нервнымъ дрожаніемъ въ голос я спросила, кто тамъ?

— Могу я съ вами поговорить? послышался голосъ хозяйки.

Я отворила дверь, надо признаться, что хотя я любила Юстаса пламенно и покинула родственниковъ ради него, мн показалось большимъ утшеніемъ, что онъ еще не вернулся домой.

Хозяйка вошла въ комнату и сла на стулъ, не дожидаясь моего приглашенія. Она теперь не довольствовалась равенствомъ со мною, но взобравшись на боле высокую общественную ступень, приняла на себя покровительственный тонъ и милостиво смотрла на меня, какъ на предметъ, достойный сожалнія.

— Я только-что возвратилась изъ Бродстэрса и прежде всего считаю долгомъ вамъ замтить, что очень сожалю о случившемся.

Я поклонилась и ничего не отвтила.

— Я сама джентльменскаго происхожденія, продолжала она,— и только несчастія заставили меня быть квартирной хозяйкой, но я все-же осталась приличной дамой и питаю къ вамъ большое сочувствіе. Я даже пойду дале и возьму на себя смлость сказать, что я васъ не осуждаю. Нтъ, нисколько. Я хорошо замтила, что вы были не мене меня поражены поведеніемъ вашей свекрови, а это значитъ не мало. Но я должна исполнить свой долгъ. Мн это очень непріятно, по все-же я должна его исполнить. Я одинокая женщина, не оттого, прошу замтить, чтобъ у меня не было блестящихъ партій, а по собственному желанію. Находясь въ такомъ положеніи, я принимаю къ себ въ домъ только самыхъ почтенныхъ жильцовъ. У моихъ жильцовъ не должно быть никакихъ тайнъ. Тайна, какъ-бы это выразиться, чтобъ васъ не оскорбить, накладываетъ на жильца нкотораго рода пятно. А я васъ спрашиваю, могу-ли я въ моемъ положеніи подвергаться такимъ пятнамъ? Я говорю это чисто въ христіанскомъ дух. Вы, какъ порядочная и, смю сказать, жестоко обиженная женщина, конечно, поймете…

Я не могла боле выдержать и перебила ее:

— Я понимаю, что вы отказываете намъ отъ квартиры. Когда вы хотите, чтобъ мы выхали?

Хозяйка махнула своей длинной, красной рукой, какъ-бы выражая грустный, родственный протестъ.

— Нтъ, сказала она:— не говорите со мною такъ, не принимайте на себя этого тона. Конечно, вы, совершенно естественно, должны быть встревожены и сердиты. Но, пожалуйста, сдерживайте свои чувства. Я спрашиваю васъ по совсти, не лучше-ли вамъ обращаться со мною, какъ съ другомъ? Я назначу вамъ недльный срокъ, и потомъ вы еще не знаете, какую жертву я принесла ради васъ.

— Вы! воскликнула я,— какую жертву?

— Какую жертву! повторила хозяйка:— я унизила себя, я потеряла къ себ уваженіе!

Она на минуту остановилась и, неожиданно схвативъ меня за руку, воскликнула:

— О! моя бдная голубушка! Я все открыла! Васъ обманулъ злодй. Вы столько-же замужемъ, сколько я.

Я выхватила свою руку изъ ея руки и, вскочивъ съ кресла, гнвно спросила:

— Вы съума сошли?

Она подняла глаза къ небу съ выраженіемъ человка, считающаго себя мученикомъ.

— Да, сказала она, — я полагаю, что сошла съума, потому что хотла услужить неблагодарной женщин, неумющей оцнить христіанское самопожертвованіе. Ну, хорошо, клянусь небомъ, я боле этого не сдлаю!

— Да что-же вы сдлали? спросила я.

— Я послдовала за вашей свекровью! воскликнула она, неожиданно измняя тонъ и превращаясь изъ мученицы въ вдьму,— мн стыдно это вспомнить. Я прослдила вашу свекровь до самаго ея дома.

До этой минуты гордость меня поддерживала, теперь-же она мн измнила и я безпомощно опустилась въ кресло, со страхомъ предчувствуя ужасную развязку.

— Удаляясь отъ васъ на берегу, я бросила вамъ знаменательный взглядъ, продолжала хозяйка, горячась все боле и боле,— благодарная женщина поняла-бы тотчасъ этотъ взглядъ. Но это ничего, я никогда боле этого ни сдлаю. Я догнала вашу свекровь въ разслин между скалами и послдовала за нею до станціи желзной дороги въ Бродстэрс. О! какъ я теперь сознаю весь позоръ моего поведенія. Она возвратилась по желзной дорог въ Рамсгэтъ, я также. Она направилась къ своему дому, я пошла за нею, какъ собака. О, какой стыдъ! По счастью, какъ я полагала тогда, а теперь, право, не знаю, какъ это назвать, хозяинъ дома оказался моимъ пріятелемъ. Мы по имемъ другъ отъ друга секретовъ, когда дло идетъ о жильцахъ. Я могу сказать вамъ настоящую фамилію вашей свекрови. Она ничего не знаетъ о м-съ Вудвиль, и по очень простой причин. Ее зовутъ не Вудвиль, а Мокалонъ. Слдовательно, и сынъ ея долженъ носить ту-же фамилію. М-съ Мокалонъ — вдова генерала. А вашъ мужъ, вамъ не мужъ. Вы ни двушка, ни жена, ни вдова. Вы ничто, вы хуже, чмъ ничто… и должны тотчасъ выхать изъ моего дома.

Произнеся эти слова, она хотла удалиться, но я ее остановила. Сомнніе въ законности моего брака вывело меня изъ себя.

— Дайте мн адресъ м-съ Мокалонъ, сказала я.

— Вы хотите отправиться сами къ ней? сказала хозяйка, неожиданно замняя гнвъ непритворнымъ изумленіемъ.

— Никто, кром нея, не можетъ сказать мн то, что я желаю узнать, отвчала я:— ваше открытіе (какъ вы его величаете,) можетъ быть достаточно для васъ, по не для меня. Почемъ мы знаемъ, можетъ быть, м-съ Мокалонъ была два раза замужемъ и ея первый мужъ назывался Вудвилемъ?

Лицо хозяйки теперь выражало только ненасытное любопытство. Вообще она была очень добрая женщина, по отличалась вспыльчивостью, которую можно было такъ-же легко пробудить, какъ и успокоить.

— Я объ этомъ не подумала, замтила она,— но если я вамъ дамъ ея адресъ, то вы, возвратясь домой, все мн разскажете?

Я дала слово и получила адресъ.

— Вы вдь на меня не сердитесь? сказала хозяйка прежнимъ фамильярнымъ тономъ.

— Нтъ, не сержусь, отвчала я какъ можно любезне.

Черезъ десять минутъ я стояла уже передъ дверью квартиры, занимаемой моей свекровью.

ГЛАВА VI.
Что я открыла.

По счастью, когда я позвонила, дверь отперъ мн не самъ хозяинъ дома. Впустила меня какая-то туповатая на видъ служанка, она не догадалась даже справиться, какъ меня зовутъ. М-съ Мокаланъ была дома, и притомъ одна. Сообщивъ мн объ этомъ, служанка провела меня наверхъ и, безъ доклада, отворила дверь въ гостиную.

Мать моего мужа сидла за рабочимъ столикомъ и вязала. Какъ только я показалась въ дверяхъ, она отложила работу и, вставъ съ мста, сдлала выразительное движеніе рукою, чтобы я дала ей высказаться.

— Я знаю, зачмъ вы пришли. Вы желаете меня допросить! Но пожалйте и себя, и меня. Я напередъ предупреждаю васъ, что не стану отвчать ни на какіе разспросы о моемъ сын.

Она сказала это твердымъ, но не рзкимъ голосомъ. Я отвчала съ такою-же твердостью:

— Я пришла не для того, чтобы разспрашивать васъ о вашемъ сын. Я желаю только, если позволите, предложить вамъ вопросъ, который касается лично васъ.

Она внимательно и пристально взглянула на меня черезъ очки, слова мои, очевидно, поразили ее.

— Какой вопросъ? спросила она.

— Я только что узнала, что фамилія ваша Мокаланъ, сказала я.— Сынъ вашъ внчался со много подъ именемъ Вудвиля. Онъ, должно быть, вашъ сынъ отъ перваго брака? Другого истолкованія этой загадки я не вижу. Счастье всей моей жизни зависитъ отъ этого вопроса. Войдите въ мое положеніе. Не откажите отвчать на мой вопросъ: были-ли вы два раза замужемъ и была-ли фамилія перваго вашего мужа — Вудвиль?

Она помолчала немного прежде, чмъ отвтить.

— Вопросъ этотъ, съ вашей стороны, весьма естественный. Однако, я считаю лучшимъ не отвчать на него.

— Позвольте, по крайней мр, спросить, почему вы не желаете отвчать?

— Если-бы я вамъ отвтила, это повело-бы непремнно къ другимъ вопросамъ, и мн пришлось-бы не отвчать на нихъ. Я отъ души сожалю, что не могу исполнить вашего желанія. Повторяю то, что сказала вамъ на берегу моря: я не питаю нерасположенія къ вамъ,— напротивъ, я вполн вхожу въ ваше положеніе. Если-бы вы спросили моего совта до свадьбы, я-бы все вамъ разсказала откровенно. Теперь уже поздно — вы замужемъ. Совтую вамъ помириться съ вашимъ положеніемъ и отложить въ сторону всякія черныя мысли.

— Простите мое упорство, возразила я,— но какъ могу я довольствоваться своимъ положеніемъ, когда оно для меня загадка? Я знаю пока только, что сынъ вашъ внчался со мной не подъ своимъ именемъ. Могу-ли я посл того быть увренной, что я законная жена ему?

— Я полагаю, отвчала я-съ Мокаланъ,— что въ этомъ не можетъ быть сомннія, вы законная жена моего сына. Во всякомъ случа, легко справиться по этому вопросу у свдущаго юриста. Если онъ выскажетъ какія-нибудь сомннія, я могу васъ уврить въ одномъ, что сынъ мой, каковы-бы ни были его недостатки и заблужденія,— джентльменъ въ полномъ смысл этого слова и неспособенъ сознательно ввести въ обманъ женщину, которая ему вполн доврилась, онъ оправдаетъ вашу любовь и довріе. Я, съ своей стороны, тоже сдлаю для васъ, что могу, если мнніе юриста окажется не въ вашу пользу, я общаю вамъ отвтить за вс ваши вопросы. Но на-сколько я могу судить, по нашимъ закованъ, вы вполн законная жена моего сына. Повторяю опять, постарайтесь помириться съ вашимъ настоящимъ положеніемъ. Довольствуйтесь нжною преданностью къ вамъ моего сына. Если вы дорожите своимъ спокойствіемъ и не хотите жертвовать своимъ счастьемъ, не старайтесь узнавать боле того, что вамъ теперь извстно.

М-съ Мокаланъ, окончивъ эту длинную рчь, жестомъ и выраженіемъ лица дала понять, что она высказала все, что желала сказать.

Съ моей стороны настаивать дольше было, очевидно, излишне. А направилась къ дверямъ.

— Вы жестоки ко мн, произнесла я, уходя,— но я въ вашихъ рукахъ и должна покориться.

Она быстро подняла голову, пожилое, но еще красивое и доброе лицо ея покрылось румянцемъ.

— Богъ свидтель, дитя мое, я вполн искренно жалю о васъ!

Посл столь неожиданнаго порыва чувствительности она одной рукой схватила свою работу, а другою сдлала мн знакъ удалиться.

Я молча поклонилась и вышла.

Входила я въ домъ безъ опредленнаго плана дйствія, оставляя его, я твердо ршилась, во что-бы то ни стало, проникнуть тайну, тщательно скрываемую отъ меня и матерью, и сыномъ. Что касается имени, то вопросъ о немъ представлялся мн теперь въ томъ свт, въ какомъ-бы онъ въ сущности долженъ былъ явиться съ самаго начала. Если-бы м-съ Мокаланъ была замужемъ за вторымъ мужемъ (какъ мн пришло въ голову въ первую минуту), то, вроятно, на нее произвели-бы какое-нибудь впечатлніе слова нашей хозяйки, когда та называла меня при ней именемъ ея перваго мужа. Каковы были его побужденія — неизвстно, но, очевидно, мужъ мой внчался со мною подъ вымышленнымъ именемъ.

Подходя къ дому, гд мы жили, я замтила издали, что мужъ мой ходитъ взадъ и впередъ у нашихъ дверей, очевидно, съ нетерпніемъ дожидая меня. Я ршилась, въ случа вопроса съ его стороны, разсказать, гд я была и что произошло между мной и его матерью.

Онъ поспшилъ ко мн на встрчу въ самомъ взволнованномъ вид.

— У меня есть большая до тебя просьба, Валерія, сказалъ онъ:— согласна-ли ты хать со мною въ Лондонъ съ первымъ поздомъ?

Я пристально взглянула на него, не вря своимъ ушамъ.

— По важному длу, продолжалъ онъ,— по длу, лично меня касающемуся, присутствіе мое въ Лондон крайне необходимо. Ты, кажется, заявила о своемъ желаніи отложить на нсколько дней нашу морскую поздку? Я по могу оставить тебя здсь одну. Имешь-ли ты что-нибудь противъ поздки въ Лондонъ на день или на два?

Я ничего не имла противъ этой поздки: я сама желала поскоре вернуться въ Лондонъ, и потому не возражала.

Въ Лондон я могла посовтоваться съ юристомъ и узнать, въ законномъ-ли я супружеств съ Юстасомъ или нтъ. Въ Лондон у меня будетъ подъ рукою помощь и добрый совтъ врнаго старика — прикащика моего покойнаго отца. Бенджамину я могу довриться, какъ никому другому. Какъ я ни любила моего дядю Старквэтера, я не ршалась обратиться къ нему въ настоящемъ случа. Жена его мн замтила въ церкви, что это дурной признакъ, когда я по ошибк подписала не ту фамилію въ церковной книг. Гордость не позволяла мн признаться, что она оказалась правою прежде даже, чмъ кончился нашъ медовый мсяцъ.

Два часа спустя мы сидли снова въ вагон. Но какая разница между обоими путешествіями! По дорог въ Рамсгэтъ всякій-бы съ перваго взгляда отгадалъ, что мы счастливая пара новобрачныхъ. На обратномъ пути никто насъ не замчалъ, можно было поручиться, что мы мужъ и жена уже цлые годы.

Мы остановились въ гостинниц, близь Портландъ-плэса.

На другой день, посл завтрака, Юстасъ объявилъ мн, что онъ уходитъ по длу. Я уже успла предупредить его, что мн необходимо закупить кое-что къ Лондон. Онъ охотно согласился отпустить меня одну, съ тмъ условіемъ, чтобы я взяла принадлежащую отелю карету.

Тяжело было у меня на душ въ то утро: я болзненно сознавала отчужденіе, которое такъ внезапно произошло между нами. Мужъ мой отворилъ-было дверь, чтобы уйти, но вернулся и поцловалъ меня. Этотъ признакъ его привязанности тронулъ меня. Я обвила обими руками его шею и тихо привлекла его къ себ.

— Дорогой мой, доврься мн. Я знаю, что ты меня любишь, докажи, что ты мн вришь.

Онъ горько вздохнулъ и вырвался изъ моихъ объятій съ грустью, но безъ гнва.

— Я думалъ, Валерія, вымолвилъ онъ,— что мы поршили не возвращаться къ этому предмету. Ты только разстраиваешь этимъ и себя, и меня.

Съ этими словами мужъ быстро вышелъ изъ комнаты, какъ-будто не довряя самому себ, онъ боялся оставаться доле со мною наедин. Лучше не распространяться о томъ, какія чувства овладли мною, когда онъ, такимъ образомъ, снова оттолкнулъ меня отъ себя. Я тотчасъ-же потребовала карету, разсчитывая, что поздка заглушитъ эти чувства.

Прежде всего я създила въ лавки и сдлала закупки, о которыхъ предупредила. Юстаса, чтобъ тмъ оправдать свое отсутствіе. Потомъ уже я ршилась осуществить свое задушевное желаніе повидаться съ Бенджаминомъ, я приказала кучеру везти себя въ одну изъ маленькихъ улицъ Сентъ-Джонсъ-Вуда.

Очнувшись отъ удивленія, что видитъ меня въ Лондон, добрый Бенджаминъ тотчасъ-же замтилъ, что я блдна и чмъ-то озабочена. Мы услись передъ каминомъ въ его маленькой библіотек (Бенджаминъ, по мр своихъ скудныхъ средствъ, находилъ возможность удовлетворять своей страсти къ старымъ книгамъ), и я передала ему обо всемъ, что волновало и озабочивало меня.

Языкъ у него отнялся отъ волненія, онъ часто пожималъ мн руку и твердилъ, что онъ благодаритъ Бога за то, что отецъ мой не дожилъ до такого несчастія. Немного погодя, старичекъ повторялъ про себя вопросительнымъ тономъ фамилію моей свекрови:

— Мокаланъ? Мокаланъ? Гд слыхалъ я эту фамилію? Она звучитъ мн, будто знакомая!

Вскор Бенджаминъ отказался отъ напрасныхъ поисковъ въ всей памяти и обратился во мн съ задушевнымъ вопросомъ: чмъ онъ можетъ мн помочь? Я отвчала, что прежде всего онъ сдлаетъ мн огромное одолженіе, если поможетъ мн разсять тяжкое для меня сомнніе въ томъ, дйствительно-ли я замужемъ или нтъ. Слова мои пробудили въ немъ прежнюю энергію, какою онъ отличался въ былые дни, когда заправлялъ длами моего отца.

— Карета ваша стоитъ у подъзда. Подемте къ моему стряпчему, не теряя ни минуты.

Мы отправились въ Линкольнъ-Инъ.

По моей просьб, добрый старичекъ изложилъ стряпчему дло, какъ-будто оно касалось моей хорошей пріятельницы, въ которой я принимаю большое участіе. Отвтъ послдовалъ немедленно и безъ малйшаго колебанія: я вышла замужъ въ твердомъ убжденіи, что мужа моего зовутъ тмъ именемъ, водъ которымъ я его знала. Свидтели, бывшіе при внчаніи — мой дядя, тетка и Бенджаминъ — дйствовали, какъ и я, въ полной увренности, что фамилія моего мужа та, которую онъ себ приписывалъ. При этихъ условіяхъ законъ не допускаетъ никакого сомннія. Я законная жена моего мужа, будь онъ Мокаланъ или Вудвиль.

Такой ршительный отвтъ меня нсколько утшилъ. Я согласилась проводить моего стараго, врнаго друга въ Сентъ-Джонсъ-Вудъ и воспользоваться его обдомъ вмсто завтрака.

По дорог я не могла оторваться отъ другого вопроса, который безпокоилъ меня больше всего: я ршилась, во что-бы то ни стало, доискаться причины, почему Юстасъ женился на мн подъ вымышленнымъ именемъ.

Спутникъ мой, качая головой, совтовалъ мн хорошенько подумать прежде, чмъ я ршусь предпринять что-нибудь. Совтъ его былъ высказанъ почти тми-же словами, какъ и совтъ, данный мн матерью моего мужа:

— Оставьте вс ваши подозрнія, сказалъ онъ.— Ради собственнаго вашего спокойствія довольствуйтесь любовью и преданностью вашего мужа. Вы знаете, что вы его жена, знаете, что онъ васъ любитъ. Чего же вамъ боле?

У меня отвтъ былъ готовъ: при такихъ условіяхъ жизнь мн была-бы невыносима. Ничто не въ состояніи поколебать мою ршимость — по той простой причин, что мн невозможно жить съ моимъ мужемъ въ тхъ отношеніяхъ, какія между пани существуютъ. Пускай только мой врный другъ Бенджаминъ выскажется, хочетъ-ли онъ протянуть мн руку помощи.

Старикъ отвчалъ, какъ и слдовало ожидать:

— Скажите только, что валъ отъ меня угодно?

Мы въ это время прозжали но улиц, сосдней съ Портманъ-скверомъ. Я открыла-было рогъ, чтобъ поблагодарить старика, но слова замерли у меня на губахъ. Я увидла мужа.

Юстасъ спускался по ступенькамъ крыльца. Глаза у него были опущены, онъ не замтилъ нашей кареты. Человкъ, выпустившій его изъ двери, захлопнулъ ее, я разглядла на ней No 16. У слдующаго угла, я прочла названіе улицы: Вивьянъ-плэсъ.

— Не знаете-ли вы случайно, кто живетъ въ No 16 Вивьянь-плэсъ? спросила я у своего спутника.

Бдный Бенджаминъ нодиритулъ на своемъ мст. Дйствительно. вопросъ мой былъ довольно странный и непослдовательный, посл того, что онъ только-что усплъ высказать.

— Нтъ, не знаю. Зачмъ вы это спрашиваете?

— Я только-что видла, какъ Юстасъ вышелъ изъ этого дома.

— Такъ что-же изъ этого слдуетъ?

— У меня вс мысли разстроены, мой добрый Бенджаминъ. Все, что только длаетъ мой мужъ и чего я не понимаю, возбуждаетъ во мн подозрніе.

Старикъ поднялъ об руки къ небу и потомъ опустилъ ихъ на колни, въ знакъ горькаго сожалнія о моей участи.

— Опять вамъ повторяю, продолжала я,— что при такихъ условіяхъ жизнь становится ма въ тягость. Я не ручаюсь за себя: я знаю, что способна ршиться на все, если не разсятся мои сомннія насчетъ человка, котораго я искренно люблю. Вы знаете жизнь, вы опытне меня. Войдите въ мое положеніе, представьте себ, что Юстасъ отказываетъ вамъ въ своемъ довріи, какъ мн, что вы его любите, какъ я его люблю, что вы сознаете всю горесть своего положенія, какъ я сознаю… Чтобы вы сдлали на моемъ мст?

Вопросъ быль ясенъ. Мой старый другъ отвчалъ не мене ясно.

— Я думаю, что въ такомъ случа я постарался-бы повидаться съ кмъ-нибудь изъ близкихъ друзей вашего мужа и разспросилъ-бы его самымъ деликатнымъ образомъ.

— Близкаго друга моего мужа? повторила я про себя.— Я слышала только объ одномъ друг моего мужа — о маіор Фицъ-Дэвид.

Сердце у меня сильно забилось, когда имя это пришло мн на память. Допустимъ, что я послдую совту Бенджамина и обращусь къ маіору. Допустимъ, что онъ откажется отвчать мн, какъ отказались мужъ мой и свекровь, по что-жь? положеніе мое будетъ ничмъ не хуже, чмъ теперь. Я ршилась попытать счастья. Письмо маіора Фицъ-Дэвида я отдала дяд Старквэтеру, но его просьб. Я помнила только, что адресъ маіора былъ гд-то въ Лондон, остальныя подробности ускользнули изъ моей памяти.

— Спасибо, мой старый другъ, обратилась я къ Бенджамину,— вы навели меня на хорошую мысль. Нтъ-ли у васъ адресной книги?

— У меня нтъ, проговорилъ онъ, видимо озадаченный,— во я могу послать за нею въ сосднюю лавку.

Мы вернулись въ квартиру Бенджамина и тотчасъ-же послали служанку за справочною книгой. Не успли мы уссться за столъ, какъ она вернулась уже съ кпигой въ рукахъ. Отыскавъ по алфавиту фамилію маіора, я была поражена попымъ открытіемъ.

— Посмотрите, воскликнула я,— что за странное совпаденіе!

Онъ взглянулъ въ книгу, гд я указывала: адресъ маіора

Фицъ-Дэвида былъ отмченъ: No 16, Вивьенъ-плэсъ, т.-е. въ томъ самомъ дом, откуда выходилъ мой мужъ, когда мы прозжали мимо!

ГЛАВА VII.
По дорог къ маіору.

— Да, разумется, это странное совпаденіе. Однако…

Старый Бенджаминъ замялся и смотрлъ на меня, точно сомнваясь, слдуетъ-ли ему продолжать свою рчь.

— Продолжайте, просила я.

— Однако, я не вижу тутъ ничего подозрительнаго. По-моему, совершенно естественно, что мужъ вашъ, будучи въ город, постилъ своего пріятеля. Совершенно естественно и то, что мы на пути домой должны были прохать по Вивьянъ-плэсу. По-моему, это единственный разумный взглядъ на вещи. Не знаю, ташь-ли по-вашему?

— Я уже говорила вамъ, что я настроена теперь противъ Юстаса, я убждена, что у него была какая-нибудь особая причина заходить къ маіору Фицъ-Дэвиду. Какъ хотите, но я не врю, чтобы это былъ обыкновенный пріятельскій визитъ. Нтъ, я этому не врю!

— Не приступить-ли намъ къ обду, дорогая моя гостья? произнесъ Бенджаминъ смиреннымъ и сокрушеннымъ голосомъ.— Вотъ бараній бокъ, не угодно-ли?— самый обыкновенный бараній бокъ. Надюсь, въ немъ нтъ ничего подозрительнаго. Докажите по крайней мр, свое довріе къ баранин, позвольте положить вамъ кусочекъ. Вотъ и вино у меня опять обыкновенное и нисколько не таинственное. Я готовъ присягнуть, что это виноградный сокъ и больше ничего. Если ничему другому нельзя врить на этомъ свт, то окажемъ по крайности довріе виноградному соку. За ваше драгоцнное здоровье, моя милая гостья.

Я старалась, какъ могла, поддлаться подъ безобидный юморъ добраго старика. Мы ли, пили и болтали о быломъ. На время я почти повеселла въ обществ стараго друга моего отца. Зачмъ и я не старуха? Зачмъ не успла я покончить съ любовью, разсчитаться съ ея краткими утхами, съ ея долгими, горькими разочарованіями? Послдній осенній цвтокъ на окн наслаждался послднимъ лучомъ осенняго солнца. Маленькая собачка Бенджамина съ полнйшимъ наслажденіемъ додала свой обдъ передъ каминомъ. Попугай въ сосдней комнат весело перебиралъ весь запасъ своей премудрости. Я не сомнваюсь въ великомъ преимуществ называться человкомъ, по мене гордая участь растенія и животнаго не счастливе-ли, быть можетъ, нашей?

Краткія минуты забвенія миновали и, прощаясь съ своимъ стариннымъ другомъ, я была снова тмъ-же недовольнымъ, подозрительнымъ, грустнымъ созданіемъ.

— Общайте, пожалуйста, не длать ничего необдуманно, сгоряча, умолялъ меня добрый Бенджаминъ, отпирая мн дверь.

— А визитъ маіору Фицъ-Дэвиду будетъ поступкомъ необдуманнымъ или нтъ? спросила я.

— Да, если вы отправитесь сами, одн. Вы не знаете, что это за человкъ, какъ онъ васъ приметъ. Дайте сперва попробовать, такъ-сказать, проложить вамъ дорожку. Поврьте моей опытности. Въ такихъ длахъ нтъ ничего лучше, какъ дорожку проложить.

Я подумала съ минуту. Я обязана была призадуматься, чтобъ не обидть старика быстрымъ отказомъ.

Здравое обсужденіе вопроса выяснило мн, однако, необходимость принять всю отвтственность лично на себя. Добръ или золъ этотъ маіоръ, онъ прежде всего мужчина. Несомннно, онъ долженъ принять участіе въ моемъ затруднительномъ положеніи, онъ разъяснитъ мои сомннія, если будетъ въ состояніи это сдлать. Бенджамину трудно было объяснить это, не оскорбивъ его. Я попросила его захать ко мн въ гостинницу на слдующій день, чтобъ переговорить объ этомъ дл. Мн стыдно признаться, что въ то-же время внутренно я ршилась повидаться съ маіоромъ Фицъ-Дэвидомъ, не дожидая Бенджамина.

— Не длайте только ничего необдуманнаго, прошу васъ, ничего необдуманнаго!

Таковы были послднія слова, которыми проводилъ меня добрый старикъ.

——

Я нашла моего мужа въ гостиной, гд онъ поджидалъ меня. Онъ, казалось, нсколько повеселлъ съ тхъ поръ, какъ мы разстались утромъ. Онъ съ улыбкой поспшилъ мн на встрчу, держа въ рукахъ какую-то бумагу.

— Я съ длами покончилъ, Валерія, скоре, чмъ разсчитывалъ, весело заговорилъ онъ.— Вс-ли твои покупки сдланы, моя красавица? Свободна-ли и ты?

Я привыкла уже не довряться припадкамъ веселости моего мужа, и потому спросила осторожно:

— Ты хочешь сказать — свободна-ли я сегодня?

— Свободна-ли на сегодня, на завтра, на недлю, на мсяцъ, на годъ, если хочешь, отвчалъ онъ, нжно обнимая меня.— Взгляни-ка сюда!

И онъ поднялъ такъ, чтобъ я могла прочесть, бумагу, которую держалъ въ рук. То была телеграма на яхту, возвщавшая нашъ пріздъ съ вечернимъ поздомъ въ Рамсгэтъ и отплытіе въ Средиземное море съ первымъ приливомъ.

— Я ждалъ только твоего возвращенія, чтобы отправить телеграму на станцію, прибавилъ Юстасъ съ торжествующимъ видомъ.

Съ этими словами онъ направился было къ звонку, но я его удержала.

— Я боюсь, что не могу отправиться сегодня въ Рамсгэтъ, сказала я.

— Почему такъ? спросилъ онъ рзко, внезапно перемнивъ тонъ.

Я уврена, что многимъ это покажется смшнымъ, но я должна сознаться, что, обнявъ меня, онъ совершенно поколебалъ мое намреніе хать къ маіору. Самою легкою ласкою онъ могъ меня обворожить и заставить уступить его желанію. Но внезапная перемна въ его голос превратила меня въ другую женщину. Я опять начала сознавать, и сильне, чмъ прежде, что въ моемъ отчаянномъ положеніи нельзя останавливаться, а тмъ боле пятиться назадъ.

— Мн очень жаль тебя огорчить, отвчала я,— по мн невозможно сразу отправиться въ путешествіе, не собравшись какъ слдуетъ (я теб это объясняла уже въ Рамсгэт). Мн нужно время.

— Время на что? повторилъ онъ,— на что теб нужно время?

Самообладаніе, наконецъ, меня покинуло. Я не въ состояніи была выдержать доле, и необдуманныя слова сорвались:

— Мн нужно время, чтобы привыкнуть къ настоящему моему имени, проговорила я.

Онъ подскочилъ ко мн, словно ужаленный.

— Что ты хочешь сказать этимъ? какое это еще настоящее имя?

— Теб это должно быть хорошо извстно, отвчала я.— Когда-то я воображала, что моя фамилія Вудвиль. Теперь я открыла, что я должна называться м-съ Мокаланъ.

При звук своего имени мужъ мой отскочилъ, будто пораженный тяжкимъ ударомъ,— отскочилъ и поблднлъ какъ полотно, я думала, что онъ упадетъ въ обморокъ у моихъ ногъ. О, языкъ мой, глупый языкъ! зачмъ я не съумла во время обуздать тебя, вредный, бабій языкъ!

— Я не хотла огорчить тебя, мой Юстасъ. Извини меня. Я болтнула такъ, на втеръ.

Онъ замахалъ руками, точно мои извиненія ему надодали и онъ желалъ ихъ отогнать.

— Еще что ты открыла? спросилъ онъ тихимъ, подавленнымъ голосомъ.

— Больше ничего, Юстасъ.

— Ничего, разумется, повторилъ онъ про себя, проводя рукою по лбу,— иначе ея не было-бы здсь.— И онъ замолчалъ, пристально глядя на меня.— Не повторяй мн того, что ты только-что сказала, продолжалъ онъ.— Не длай этого ради себя самой, ради меня, Валерія!

И онъ опустился на кресло и снова замолчалъ.

Я, разумется, слышала это предостереженіе, но впечатлніе словъ, сказанныхъ имъ про себя, было безконечно сильне. Онъ сказалъ: ‘Разумется, ничего, иначе ея не было-бы здсь. Значитъ, если-бы я успла открыть еще что-нибудь, кром вымышленнаго имени, то я не вернулась-бы къ мужу? Неужели онъ это хотлъ сказать? Неужели тайна его такъ страшна, что открой я ее — и наше счастье рушилось-бы и мы разстались-бы навсегда? Я молча стояла подл него и старалась разгадать на лиц его эту грозную тайну. Оно, это лицо, такъ внятно говорило мн, когда, бывало, выражало страстную любовь ко мн. Теперь оно было нмо.

Мужъ просидлъ нсколько времени, не глядя на меня, погруженный въ свои мысли, потомъ вдругъ вскочилъ съ мста и схватилъ свою шляпу.

— Пріятель, который одолжалъ намъ яхту, въ город, я лучше повидаюсь съ нимъ и сообщу, что планы наши измнились.

Говоря это, Юстасъ угрюмо рвалъ телеграму на клочки.

— Ты, очевидно, не желаешь предпринимать со мною этого путешествія? Значитъ, лучше покончить съ этой прогулкой. Больше длать нечего. Какъ твое мнніе?

Онъ говорилъ съ укоризной, съ оттнкомъ презрнія. Но я была слишкомъ огорчена, слишкомъ опечалена за него, чтобы этимъ оскорбиться.

— Рши, Юстасъ, самъ, какъ знаешь, сказала я.— Мн кажется, дйствительно лучше намъ отказаться отъ этой прогулки. Если ты будешь по-прежнему не доврять мн, мы нигд не можемъ быть счастливы, ни на суш, ни на мор.

— Если-бы ты могла обуздать свое любопытство, отвчалъ мн мужъ сдержаннымъ, суровымъ голосомъ,— мы могли-бы быть счастливы. Я полагалъ, что женился на женщин, которая стоитъ выше презрнныхъ слабостей ея пола. Доброй жен не къ чему выпытывать и разыскивать то, что касается только ея мужа, а до нея нисколько не относится.

Трудно было стерпть это, но я стерпла.

— Такъ до жены не относится, по-твоему, отвчала я тихимъ голосомъ,— если мужъ женился на ней подъ чужимъ именемъ? Неужели до меня не относятся слова, сказанныя твоею матерью: ‘я жалю твою жену’? Жестоко съ твоей стороны упрекать меня въ любопытств, если я не въ силахъ переносить то положеніе, въ которомъ нахожусь. Упорное молчаніе твое помрачаетъ настоящее мое счастье, сулитъ мн горе впереди. Твоя скрытность отталкиваетъ насъ другъ отъ друга съ первыхъ-же дней посл свадьбы. Можешь-ли ты осуждать меня за эти чувства? Ты говоришь, что я допытываюсь узнать тайну, которая касается тебя одного. Будто-бы то, что тебя касается, не должно быть близко и мн! Дорогой мой, милый мой, зачмъ играть такъ нашею любовью, взаимнымъ довріемъ другъ къ другу! Зачмъ этотъ мракъ, эти тайны?

Онъ отвчалъ коротко и рзко:

— Для твоей-же пользы.

Я молча удалилась отъ мужа — онъ обходился со мною, какъ съ ребенкомъ.

Юстасъ послдовалъ за мною, и тяжелая рука его, положенная мн на плечо, заставила меня снова повернуться къ нему лицомъ.

— Выслушай меня, сказалъ онъ,— то, что я намренъ сказать теб, я говорю въ первый и послдній разъ. Валерія, другъ мой, съ той минуты, когда ты откроешь то, что я отъ тебя скрываю, твоя жизнь сдлается пыткой, ты лишишься спокойствія. Дни твой будутъ полны ужасовъ, ночи — страшныхъ сновидній, и все это, пойми, не по моей вин,— понимаешь, нисколько не по моей вин! Каждый день ты будешь подозрвать меня въ чемъ-нибудь новомъ, будешь бояться меня боле и боле и тмъ наносишь мн самыя незаслуженныя, несправедливыя оскорбленія. Какъ христіанинъ, какъ честный человкъ, заклинаю тебя: не или дале, иначе погибло счастіе и спокойствіе всей нашей жизни.

Онъ вздохнулъ и устремилъ на меня взглядъ, исполненный глубокой грусти.

— Я люблю тебя, Валерія, закончилъ онъ,— люблю, несмотря на все, что случилось. Богъ мн свидтель, теперь я люблю тебя еще больше, чмъ въ день нашей свадьбы.

Съ этими словами онъ удалился.

Я должна высказать правду о себ, хотя это и можетъ показаться страннымъ. Я не имю претензіи анализировать свои чувства, не имю претензіи отгадывать, какъ другія женщины поступили-бы на моемъ мст. Лично на меня предостереженіе мужа, со всею его страшною таинственностью, произвело дйствіе діаметрально противоположное тому, котораго онъ ожидалъ: оно усилило во мн желаніе и ршимость открыть то, что онъ отъ меня скрывалъ. И двухъ минутъ не прошло посл того, какъ онъ вышелъ, я позвонила и заказала карету, чтобы хать къ маіору Фицъ-Дэвиду.

Я была въ такомъ лихорадочномъ состояніи, что не могла сидть на мст. Бгая взадъ и впередъ по комнат въ ожиданіи кареты, я случайно увидла себя въ зеркал и была поражена своимъ собственнымъ изображеніемъ,— до такой степени дикій и растрепанный видъ я имла въ ту минуту. Могла-ли я явиться въ такомъ вид къ незнакомому мн человку, могла-ли произвести на него надлежащее впечатлніе, расположить его въ свою пользу? А между тмъ, быть можетъ, вся моя будущность зависла отъ того впечатлнія, какое я произведу на маіора Фицъ-Дэвида. Я снова позвонила и потребовала къ себ одну изъ горничныхъ отеля. Она тотчасъ-же пришла ко мн. Лучшимъ доказательствомъ моего растеряннаго, отчаяннаго настроенія въ ту минуту можетъ служить то, что я обратилась къ этой совершенно незнакомой мн женщин съ вопросомъ, какъ я выгляжу. Горничная была среднихъ лтъ, на лиц ея отражалась большая опытность въ житейскихъ длахъ, безгршныхъ и гршныхъ. Я сунула ей въ руку довольно крупную монету. Она поблагодарила меня съ цинической улыбкой, очевидно объясняя по-своему, въ дурную сторону, мою щедрость.

— Чмъ могу вамъ служить, сударыня? спросила она конфиденціальнымъ полушопотомъ.— Только не говорите громко: въ сосдней комнат есть кто-то.

— Я хочу пріодться, сказала я,— и потому послала за вами.

— Понимаю, сударыня.

— Что вы понимаете?

Женщина выразительно кивнула головою и продолжала полушопотомъ:

— Слава теб Господи! Не въ первый разъ случается, сказала она,— разумется, есть бравый мужчина въ виду! Не сердитесь, сударыня. Это ужь у меня такая скверная привычка говорить откровенно. Прошу извинить.— Она замолчала на минуту и окинула меня взглядомъ.— На вашемъ мст я не стала-бы мнять платье, оно вамъ къ лицу.

Сердиться на эту дерзкую бабу было излишне. Приходилось воспользоваться ея услугами. Притомъ, относительно платья, она была права. Платье на мн было нжно-маисоваго цвта, премило отдланное кружевами, и шло ко мн какъ нельзя лучше. Серьезнаго вниманія требовали только мои волосы. Горничная убрала мою голову съ большою ловкостью и быстротою — видно было, что она вполн искусно владетъ гребномъ и щеткою. Положивъ свои орудія на столъ, она посмотрла сперва на меня, потомъ на туалетный столъ, очевидно, отыскивая что-то.

— Гд вы ихъ держите?

— Что такое?

— Взгляните, сударыня, какой у васъ цвтъ лица. Вы его перепугаете, если явитесь въ такомъ вид. Вамъ необходимо нсколько подрумяниться. Гд-жь они у васъ? Какъ! у васъ ихъ нтъ? Ну, признаюсь!

Отъ удивленія она было-совсмъ остолбенла. Придя въ себя, она просила позволенія удалиться на минуту. Я отпустила ее, очень хорошо зная, зачмъ она шла. Она вернулась съ ящикомъ румянъ и блилъ. И я ни словомъ, ни движеніемъ не остановила ее. А видла въ зеркал, какъ ноя кожа получала неестественную близну, какъ щеки покрывались подложнымъ румянцемъ, глаза пріобртали ложный блескъ… Я не противилась,— напротивъ, я радовалась гнусной поддлк, удивляясь искуству артистки.

‘Пускай себ расписываетъ, думала я про себя (такова была горечь той минуты), если это можетъ помочь мн произвести впечатлніе на маіора. Пускай себ, я на все готова, лишь-бы допытаться значенія загадочныхъ словъ моего мужа’.

Превращеніе мое окончилось. Горничная цинично указала мн пальцемъ на зеркало.

— Не забудьте, сударыня, на что вы были похожи, когда за мной послали, сказала она.— Взгляните теперь, каковы вы на взглядъ. Вы въ своемъ род первостатейная красавица. О, жемчужный порошокъ штука важная, а главное, надо умть съ нимъ обращаться!

ГЛАВА VIII.
Дамскій поклонникъ.

Описать, что я чувствовала по дорог къ маіору Фицъ-Дэвиду, я не берусь. Я сомнваюсь даже, думала-ли я, сознавала-ли я что-нибудь.

Съ той минуты, какъ я отдалась въ руки горничной, я подверглась какому-то непонятному превращенію — я и нравственно сама себя не узнавала. Въ другое время мой нервный темпераментъ заставлялъ преувеличивать вс препятствія, какія встрчались мн на пути. Въ другое время, въ виду щекотливаго свиданія съ незнакомымъ человкомъ, я обдумала-бы напередъ, о чемъ говорить съ нимъ. Теперь я вовсе не обдумывала своего свиданія съ маіоромъ: я чувствовала полнйшую увренность въ самой себ и врила слпо въ него, въ моего мужа. Ни прошедшее, ни будущее меня не смущало, я жила вполн настоящимъ. Я смотрла мимоздомъ на вывски, на магазины, на прозжавшіе экипажи. Я замчала, и но безъ удовольствія, какъ мною любовались рдкіе пшеходы на тротуарахъ. Я думала про себя: ‘это хорошій признакъ, есть надежда понравиться маіору’. Когда карета подъзжала къ крыльцу на Вивьянъ-плэс, я могу безъ преувеличенія сказать, что у меня въ голов била одна, мысль, одно желаніе — застать маіора дома.

Дверь мн отперъ слуга, напоминавшій съ виду отставного солдата. Онъ оглядлъ меня съ серьезнымъ вниманіемъ, которое мало-по-малу перешло въ одобрительное созерцаніе. Я спросила: дома-ли маіоръ Фицъ-Дэвидъ? Отвтъ былъ не вполн утшительный: ‘Не знаю, сейчасъ справлюсь’.

Я вручила ему свою карточку. Визитныя карточки мои были подготовлены къ свадьб и на нихъ, разумется, красовалась надпись: ‘м-съ Вудвиль’. Слуга впустилъ меня въ пріемную нижняго этажа и исчезъ съ карточкой.

Осмотрвшись въ этой комнат, я замтила, что со стороны противоположной окну она соединялась съ другою комнатою. Дверь, сообщавшая об комнаты, была не обыкновенная, створчатая, а задвижная. Вглядываясь пристальне, я замтила, что дверь эта была не совсмъ плотно задвинута слугою, оставалась очень небольшая щель, но ея было достаточно, чтобы до меня могло долетать все, что говорилось въ сосдней комнат.

— Что вы ей сказали, Оливеръ, когда она обо мн спросила? спросилъ мужской голосъ довольно тихо.

— Я сказалъ, сэръ, что не увренъ, дома-ли вы, отвчалъ впустившій меня слуга.

Наступила минута молчанія. Первый изъ разговаривавшихъ былъ, очевидно, самъ маіоръ Фицъ-Дэвидъ. Я нетерпливо ждала продолженія.

— Я думаю, лучше ее не принимать, Оливеръ, произнесъ голосъ маіора.

— Слушаю.

— Скажите, что меня нтъ дома и неизвстно, когда я вернусь. Попросите ее написать, если у нея есть какое-нибудь дло до меня.

— Слушаю.

— Постойте минуту.

Оливеръ остановился. Наступилъ опять маленькій перерывъ. Затмъ маіоръ сталъ снова допрашивать слугу:

— А что, она молоденькая?

— Молоденькая.

— И… хороша собой?

— Хороша, сэръ.

— Гмъ! Что-называется красавица?

— Красавица.

— Высокая ростокъ?

— Почти-что съ меня будетъ ростомъ.

— Гмъ, гмъ! И сложена хорошо?

— По всмъ статьямъ красавица, сэръ.

— Я передумалъ, Оливеръ: я дома. Просите ее войти!

Вышло на поврку, что я не глупо поступила, пригласивъ горничную. Оливеръ, вроятно, иначе описалъ-бы меня маіору, еслибы я явилась, какъ была, блдною и растрепанною.

Слуга возвратился и проводилъ меня во внутреннюю комнату. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ поспшилъ мн на встрчу.

Маіоръ былъ человкъ пожилой, но хорошо сохранившійся, примрно лтъ шестидесяти, маленькій, тощій. Прежде всего бросалась въ глаза непомрная длина его носа, потомъ я замтила: блестящій русый парикъ, украшавшій его голову, живые срые глазки, румяный цвтъ лица, короткіе усы военнаго покроя, нафабренные подъ цвтъ парику, блые зубы, пріятную улыбку, синій рейт-фракъ съ камеліею въ петличк, наконецъ, кольцо съ богатымъ рубиномъ, которое обратило на себя мое вниманіе, когда онъ любезно указалъ мн на кресло.

— Дорогая м-съ Вудвиль, какъ это мило съ вашей стороны! А давно жаждалъ случая съ вами познакомиться. Юстасъ мой старый другъ и пріятель. Я поздравилъ его, когда услыхалъ, что онъ женится. Теперь, признаюсь, я ему завидую, разъ что увидалъ его супругу.

Все мое будущее, быть можетъ, было въ рукахъ этого человка. Я тщательно изучала его, стараясь по чертамъ лица отгадать его характеръ.

Блестящіе срые глазки маіора смягчались, глядя на меня, густой басъ маіора принималъ мало свойственныя ему нжные оттнки, когда онъ говорилъ со мною, вся фигура маіора, съ той минуты, какъ я вошла въ комнату, выражала почтительное восхищеніе мною. Онъ пододвинулъ стулъ свой поближе ко мн, точно считалъ великимъ для себя преимуществомъ сидть подл меня. Онъ взялъ мою руку и поднесъ къ губамъ своимъ покрывавшую ее перчатку, будто не было на свт ничего роскошне этой перчатки.

— Милая м-съ Вудвиль, сказалъ онъ нжно, отпуская мою руку,— не сердитесь на меня, старика, за то, что я страстный поклонникъ прелестнаго пола. Вы осчастливили своимъ посщеніемъ мою скучную обитель. Любоваться вами — истинное наслажденіе!

Совершенно излишне было почтенному маіору признаваться въ своихъ чувствахъ. Женщины, дти и собаки инстинктивно узнаютъ, кто ихъ дйствительно любить. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ былъ истинный другъ и поклонникъ женщинъ,— въ свое время, вроятно, не безопасный, черезчуръ горячій поклонникъ. Я это постигла прежде, чмъ успла приссть и открыть ротъ.

— Благодарю васъ, маіоръ, за радушный пріемъ и любезный комплиментъ, сказала я, стараясь, на-сколько позволяли приличія, поддлаться подъ его тонъ,— вы сдлали свое признаніе. Позвольте и мн сдлать свое.

— Въ первый разъ слышу вашъ голосъ, и наслаждаюсь его прелестью, продолжалъ онъ.— Простите, обворожительная м-съ Вудвиль, старику, который въ восхищеніи отъ насъ! Не откажите мн въ невинномъ наслажденіи. Позвольте снова взять вашу ручку. Я большой поклонникъ хорошенькихъ ручекъ, и гораздо внимательне слушаю, когда держу ее въ своихъ рукахъ. Вс прелестныя леди, вообще, ко мн снисходительны, не будьте и вы жестоки. Да? Виноватъ, вы хотли сказать…

— Я хотла сказать, что вполн цню вашъ любезный пріемъ, особенно потому, что у меня есть до васъ большая просьба.

Произнося эти слова, я уже сознавала, что слишкомъ рзко приступаю къ предмету своего посщенія. Но восторги маіора Фицъ-Дэвида такъ быстро чередовались, при томъ постоянно возрастая, что мн показалось необходимымъ нсколько охладить его. Я не ошиблась въ разсчет — слова мои подйствовали, какъ надо было ожидать. Мой почтенный поклонникъ тихо отпустилъ мою руку и деликатно перемнилъ разговоръ.

— Всякая просьба съ вашей стороны для меня приказаніе, сказалъ онъ.— Кстати, скажите пожалуйста, что подлываетъ мой другъ и пріятель Юстасъ?

— Мужъ мой озабоченъ и не въ дух, отвчала я.

— Озабоченъ и не въ дух! повторилъ маіоръ.— Вашъ мужъ, которому всякій долженъ завидовать, озабоченъ и не въ дух! Это просто ни съ чмъ несообразно! Юстасъ становится положительно невыносимъ и я намренъ вычеркнуть его изъ списка друзей.

— Въ такомъ случа, маіоръ, вычеркните и меня изъ этого списка, потому-что и я нахожусь въ самомъ грустномъ настроеніи. Вы старый другъ моего мужа. Я могу откровенно вамъ признаться, что супружеская жизнь наша, въ настоящую минуту, далеко не счастливая.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ выразительно повелъ подкрашенными подъ цвтъ парика бровями въ знакъ учтиваго удивленія.

— Уже! воскликнулъ онъ.— Да что-же онъ за человкъ, этотъ Юстасъ! Такъ-то онъ уметъ цнить красоту! Посл этого онъ самое безчувственное созданіе въ мір!

— Онъ прекраснйшій и милйшій человкъ, возразила л,— но въ его прошломъ есть какая-то страшная тайна…

Я не могла продолжать дале: маіоръ остановилъ меня самымъ ршительнымъ, хотя и вжливымъ, по виду, образомъ. Выраженіе его маленькихъ, блестящихъ глазъ говорило откровенно: ‘Если вамъ угодно пускаться по столь скользкому пути, то не взыщите, я вамъ не товарищъ’.

— Прелестный другъ мой! воскликнулъ онъ.— Вы мн позволите такъ называть васъ, не правда-ли? У васъ, кром множества другихъ достоинствъ, которыя я уже усплъ подмтить, очевидно, весьма живое воображеніе. Не давайте ему слишкомъ разыгрываться. Послушайтесь совта старика, не давайте ему разыгрываться. Не могу-ли я вамъ предложить что-нибудь, м-съ Вудвиль? Чашечку чаю?

— Называйте меня, пожалуйста, настоящимъ моимъ именемъ, отвчала я бойко.— Я сдлала на-дняхъ открытіе и знаю, не хуже вашего, что фамилія моя Мокаланъ.

Маіоръ вскочилъ съ мста и пристально взглянулъ на меня. Онъ сталъ серьезенъ и тонъ его рчи совершенно измнился, когда онъ снова заговорилъ.

— Позвольте мн спросить васъ, сообщили-ли вы мужу о своемъ открытіи? спросилъ онъ.

— Разумется, сообщила, я полагала, что мужъ обязанъ былъ разъяснить мн загадку. Я просила его объ этомъ, но онъ отказалъ, и въ такихъ выраженіяхъ, что я перепугалась, я обращалась къ его матери — она отказала въ выраженіяхъ, которыя меня оскорбили. Добрйшій маіоръ, у меня нтъ никого, кто-бы могъ помочь мн, мн ке къ кому обратиться, кром васъ! Сдлайте мн величайшую милость — скажите, зачмъ другъ вашъ Юстасъ женился на мн подъ вымышленнымъ именемъ?

— Сдлайте вы мн величайшее одолженіе, отвчалъ маіоръ,— не спрашивайте меня объ этомъ.

Несмотря на такой неудовлетворительный отвтъ на мою просьбу, лицо его выражало сочувствіе моему положенію. Я ршилась еще разъ постараться убдить его.

— Я должна васъ просить объ этомъ, воскликнула я.— Представьте себ мое ужасное положеніе. Могу-ли я жить спокойно, зная то, что я открыла, и ничего боле? Я лучше готова слышать отъ васъ о муж самыя страшныя вещи, чмъ оставаться въ постоянномъ невденіи и опасеніи. Я отъ души люблю моего мужа, но не могу жить съ нимъ при такихъ условіяхъ: иначе я съума сойду. Умоляю васъ, сжальтесь надо мною. Будьте снисходительны къ несчастной женщин. Не томите меня!

Я не могла говорить дале. Въ отчаянномъ порыв той минуты я схватила его руку и поднесла ее къ губамъ своимъ. Это подйствовало на достойнаго старика словно электрическій толчокъ.

— Милая, хорошая моя леди! воскликнулъ онъ, вскочивъ съ своего мста.— Вы не поврите, какъ я вамъ сочувствую! Вы меня очаровали, вы меня растрогали до глубины души! Чтоже я могу вамъ сказать? Что могу для васъ сдлать? Я могу только поступить съ тою-же откровенностью, какъ вы. Вы съ прелестною откровенностью сообщили мн о своемъ положеніи. Въ свою очередь, выслушайте, въ какомъ положеніи я нахожусь. Только успокойтесь, пожалуйста успокойтесь! У меня есть флаконъ съ пахучими солями, позвольте вамъ предложить его.

Онъ подалъ мн флаконъ, подставилъ скамейку подъ ноги, умоляя отдохнуть и успокоиться.

‘Дуракъ безмысленный! пробормоталъ онъ про себя, деликатно отойдя въ сторону, чтобы дать мн оправиться.— Будь я ея мужемъ, что-бы изъ того ни вышло, я разсказалъ-бы ей всю правду’.

Неужели маіоръ говорилъ это объ Юстас! Не намревался-ли онъ, вмсто мужа, разсказать мн всю правду?

Мысль эта только успла промелькнуть въ моей голов, какъ сильный звонокъ у дверей заставилъ меня вздрогнуть. Маіоръ остановился и сталъ внимательно прислушиваться. Черезъ нсколько минутъ наружная дверь отворилась и въ передней внятно послышалось шуршаніе дамскаго платья. Маіоръ бросился къ дверямъ съ живостью молодого человка. Но было поздно. Дверь поспшно отворилась, прежде, чмъ онъ усплъ до нея дойти, и дама съ шуршащимъ платьемъ вбжала въ комнату.

ГЛАВА IX.
Пораженіе маіора.

Новая постительница оказалась краснощекой, пухлой, черезчуръ нарядной молодой двушкой съ свтлыми, какъ ленъ, волосами. Бросивъ на меня пристальный, удивленный взглядъ, она начала извиняться намренно передъ однимъ маіоромъ въ томъ, что нарушила нашъ tte—tte. Ола, конечно, приняла меня за послдній предметъ обожанія стараго джентльмена и не сочла нужнымъ скрывать своей ревности. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ уладилъ дло по-своему. Онъ поцловалъ руку у черезчуръ нарядной, молодой двушки съ такимъ-же уваженіемъ, какъ у меня, и распространился въ похвалахъ ея красот. Потомъ онъ довелъ ее до двери, изъ которой она появилась, и сказалъ пріятнымъ тономъ, въ которомъ смшивались восторгъ и уваженіе:

— Не извиняйтесь, прелестная красавица. Эта дама пріхала ко мн по дламъ. Вашъ учитель пнія ждетъ васъ наверху. Начните свой урокъ, а я черезъ нсколько минутъ приду къ вамъ. Au revoir, очаровательная ученица, au revoir.

Молодая двушка отвчала на эту меленькую рчь шопотомъ, устремивъ на меня подозрительный взглядъ. Когда дверь затворилась за нею, маіоръ Фицъ-Дэвидъ приступилъ ко второй части своей задачи: къ улаженію дла со мною.

— Эта молодая двушка — одна изъ моихъ счастливыхъ находокъ, сказалъ онъ самымъ добродушнымъ тономъ,— у ней, я положительно могу сказать, лучшій сопрано во всей Европ. Можете себ представить, я ее увидалъ впервые на станціи желзной дороги. Бдное, невинное созданіе стояло за буфетомъ, моя посуду и распвая во все горло. Боже мой, какое это было пніе! Ея верхнія ноты просто меня наэлектризовали. Я сказалъ себ: ‘вотъ настоящая примадонна, я ее выведу въ люди’. Это будетъ у меня третья. Я отправлюсь съ нею въ Италію, когда ея музыкальное воспитаніе будетъ достаточно развито, и усовершенствую ея голосъ въ Милан. Въ этой простой, необразованной двушк вы видите будущую оперную звзду. Послушайте, вотъ она начинаетъ своя рулады. Какой голосъ? Браво! Браво! Брависимо!

Въ эту минуту высокія ноты будущей оперной звзды раздались по всему дому. Дйствительно, голосъ ея былъ чрезвычайно громкій, по нжность и чистота его подлежали большому сомннію.

Сказавъ нсколько одобрительныхъ словъ, которыхъ требовало приличіе, я старалась навести маіора Фицъ-Дэвида на нашъ прежній разговоръ, прерванный неожиданной гостьей. Маіоръ не желалъ, очевидно, возвратиться къ опасному вопросу. Онъ билъ тактъ пальцемъ, прислушиваясь къ пнію, онъ спросилъ, какой у меня голосъ и пою-ли я, потомъ онъ замтилъ, что жизнь для него была-бы немыслима безъ любви и изящныхъ искуствъ. Мужчина на моемъ мст потерялъ-бы всякое терпніе и съ омерзніемъ отказался-бы отъ дальнйшей борьбы, но я была женщина и стремилась къ извстной цли съ непреодолимой стойкостью. Я долгой, неуклонной осадой заставила его, наконецъ, сдаться на капитуляцію, и надо отдать ему справедливость, что когда онъ ршился заговорить объ Юстас, онъ выражался откровенно и опредленно.

— Я зналъ вашего мужа съ юности, началъ онъ,— въ его прошедшей жизни есть одна эпоха, въ которую его постило страшное несчастіе. Эта роковая тайна извстна только его друзьямъ, которые религіозно ее хранятъ. Вотъ эту именно тайну онъ и скрываетъ отъ васъ, и никогда, пока живъ, не откроетъ се вамъ. Онъ взялъ съ меня честное слово, что я никому объ этомъ не скажу. Вы желали, милая м-съ Вудвиль, знать, въ какихъ я отношеніяхъ съ вашимъ мужемъ. Теперь я вамъ все сказалъ.

— Вы продолжаете упорно называть меня м-съ Вудвяль? спросила я.

— Вашъ мужъ желаетъ этого, отвчалъ маіоръ.— Явившись въ первый разъ къ вашему дяд, онъ назвался Вудвилемъ, боясь сказать свою настоящую фамилію. Теперь онъ упорствуетъ въ этомъ и вс наши увщанія были тщетны. Вы должны послдовать нашему примру и подчиниться капризу неблагоразумнаго человка. Во всхъ другихъ отношеніяхъ онъ прекрасный малый, но въ этомъ вопрос онъ упрямъ и своеволенъ до безконечности. Если вы желаете знать мое мнніе, то я вамъ честно скажу, что онъ дурно поступилъ, женившись на васъ подъ чужимъ именемъ. Онъ доврилъ вамъ, какъ жен, свою честь и счастіе, отчего-же онъ также не доврилъ вамъ роковой повсти объ его несчастья? Его мать совершенно раздляетъ мое мнніе по этому предмету. Вы не должны ее порицать за отказъ быть съ вами откровенной посл вашей свадьбы, тогда ужь было поздно. До свадьбы она сдлала все, что могла, не выдавая, какъ добрая мать, тайну сына для убжденія его справедливо поступить съ вами. Я долженъ вамъ сказать, что она отказала Юстасу въ своемъ благословеніи на бракъ съ вами только потому, что онъ не соглашался открыть вамъ всю правду. Я, съ своей стороны, поддерживалъ, на-сколько могъ, м-съ Мокаланъ. Когда юстасъ написалъ мн, что онъ женится на племянниц моего друга пастора Старквэтера и что онъ сослался на меня, какъ на человка, могущаго дать о немъ вс справки, я отвчалъ, что не хочу принимать никакого участія въ этомъ дл, если онъ скроетъ свое прошедшее. Онъ не слушалъ меня, также какъ не слушалъ и матери, а требовалъ вмст съ тмъ, чтобъ я свято сохранилъ его тайну. Получивъ письмо отъ Старквэтера, я долженъ былъ выбрать одно изъ двухъ: или принять участіе въ обман, который я вполн осуждалъ, или отвчать такъ сухо и коротко, чтобъ пресчь разомъ всякую переписку объ этомъ предмет. Я избралъ послдній путь и боюсь, что оскорбилъ почтеннаго пастора. Вы теперь видите, въ какомъ я нахожусь непріятномъ положеніи. Прибавьте ко всему этому, что Юстасъ былъ у меня сегодня и предупредилъ, что вы можете задать мн тотъ самый вопросъ, который вы теперь и предложили мн. Онъ мн разсказалъ, что вы по какому-то несчастному случаю встртили его мать и узнали его настоящую фамилію. Онъ уврялъ, что пріхалъ нарочно въ Лондонъ съ цлью поговорить со мною. ‘Я знаю вашу слабость относительно женщинъ, сказалъ онъ, — Валеріи извстно, что вы мой другъ, она, конечно, напишетъ къ вамъ, а можетъ быть и сама прідетъ. Подтвердите мн вашу клятву, что сохраните втайн великое несчастіе моей жизни’. Это были его подлинныя слова, то-есть на-сколько я ихъ запомню. Я старался поднять на смхъ эту странную, нелпую просьбу о клятв, но онъ объявилъ, что не уйдетъ отъ меня, не получивъ этого общанія. Онъ сталъ напоминать мн о перенесенныхъ имъ незаслуженныхъ страданіяхъ и, наконецъ, бдный, расплакался. Вы его любите, я также, поэтому вы не удивитесь, что я исполнилъ его желаніе. Такимъ образомъ, я вдвойн обязанъ, самой торжественной клятвой, не говорить вамъ ни слова. Милая м-съ Вудвиль, я на вашей сторон и очень желалъ-бы васъ успокоить. Но что-же мн длать?

Онъ остановился и сталъ ждать моего отвта.

Я выслушала его, не перебивая ни разу. Странная перемна, происшедшая въ его тон и манер, какъ только онъ упомянулъ объ Юстас, напугала меня боле, чмъ все до сихъ поръ мною открытое. ‘Какая страшная, думала я,— должна быть эта тайна, когда легкомысленный маіоръ Фицъ-Дэвидъ, говоря о ней, выражается серьезно, грустно, не улыбаясь, не пересыпая своей рчи комплиментами, не замчая даже пнія, продолжавшагося наверху! ‘ Сердце мое болзненно сжималось при этой мысли. Въ первый разъ посл того, какъ я вошла къ маіору, я почувствовала, что мое положеніе безъисходно: я не знала, что говорить, что длать.

Однако, я все-же упорно сидла на своемъ мст. Въ эту минуту ршительне, чмъ когда-нибудь прежде, я говорила въ глубин своей души, что такъ или иначе, а я открою тайну моего мужа. Я совершенно не могу объяснить этого страннаго противорчія въ моемъ характер, по я только разсказываю факты, а не длаю выводовъ.

Пніе продолжалось наверху. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ по-прежнему ждалъ моего отвта, желая узнать, на что я ршилась. Но прежде, чмъ я собралась съ мыслями, снова раздался стукъ въ парадную дверь. На этотъ разъ не слышно было шелеста женскаго нлатья, въ комнату вошелъ старый слуга съ великолпнымъ букетомъ въ рукахъ.

— Леди Кларинда приказали кланяться и напомнить маіору Фицъ-Дэвиду объ его общаніи, сказалъ онъ.

Опять женщина! На этотъ разъ это была важная, титулованная особа, открыто посылавшая букеты и напоминавшая о свиданіи. Маіоръ извинился передо мною, написалъ нсколько словъ я отпустилъ посланнаго. Когда дверь снова затворилась, онъ выбралъ изъ букета нсколько лучшихъ цвтовъ и, поднося ихъ мн съ граціозной улыбкой, сказалъ:

— Понимаете вы теноръ, какъ деликатно мое положеніе между вами обоими?

Эпизодъ съ букетомъ далъ мн время придти въ себя. Я теперь была въ состояніи дать такой отвтъ маіору Фицъ-Дэвиду, который доказалъ-бы, что его любезное объясненіе не пропало даромъ.

— Благодарю васъ искренно, маіоръ, сказала я:— вы вполн убдили меня въ невозможности съ моей стороны настаивать на томъ, чтобы вы нарушили слово, данное вами моему мужу. Это общаніе священно, и я обязана его уважать.

Маіоръ легко вздохнулъ и потрепалъ меня по плечу въ доказательство своего полнаго сочувствія къ моимъ словамъ.

— Прекрасно сказано! воскликнулъ онъ, мгновенно превращаясь въ прежняго, легкомысленнаго селадона, — милая м-съ Вудвиль, вы удивительно прозорливы и тотчасъ поняли мое положеніе. Вы мн напоминаете прелестную леди Кларинду. Она также очень прозорлива и понимаетъ мое положеніе. Я-бы очень желалъ васъ познакомить съ нею, прибавилъ маіоръ, съ наслажденіемъ нюхая цвты.

Мн оставалось еще добиться цли всхъ моихъ стремленій и, какъ вы, вроятно, уже поняли, я была самая упрямая женщина на свт, поэтому я отвчала:

— Я очень буду рада познакомиться съ леди Клариндой, но теперь…

— Я устрою маленькій обдъ, перебилъ меня маіоръ торжественнымъ тономъ,— на трехъ: вы, я и леди Кларинда. Вечеромъ прідетъ молодая примадонна и споетъ намъ коо-что. Составимте теперь меню. Какой изъ осеннихъ суповъ вы предпочитаете?

— Чтобъ возвратиться къ нашему разговору… начала я снова.

Улыбка исчезла съ лица маіора и изъ рукъ его выпало перо, долженствовавшее обезсмертитъ мой любимый осенній супъ.

— Разв мы должны возвратиться къ нашему первому разговору? спросилъ онъ жалостнымъ голосомъ.

— Да, на минуту.

— Вы напоминаете мн, продолжалъ маіоръ, грустно качая головой,— другую мою пріятельницу, прелестную француженку г-жу Мерлифлоръ. Вы удивительно упорная женщина, и г-жа Мерлифлоръ — удивительно упорная женщина. Она теперь въ Лондон, не пригласить-ли и ее на нашъ обдъ? Скажите-же мн, пожалуйста, какой вамъ выбрать супъ? прибавилъ онъ, снова принимаясь за перо.

— Извините меня, мы только-что говорили…

— Какъ! опять? воскликнулъ маіоръ.

— Да.

Маіоръ вторично положилъ свое перо и съ сожалніемъ покинулъ г-жу Мерлифлоръ и осенній супъ.

— Ну, сказалъ онъ, съ терпливой, покорной улыбкой,— вы хотите сказать…

— Я хотла сказать, что вы обязались только хранить тайну, скрываемую отъ меня мужемъ, но вы не общались отказать въ отвт на нсколько моихъ вопросовъ.

— Тише, тише, милая м-съ Вудвиль, произнесъ онъ, махай рукою и проницательно смотря на меня своими маленькими, блестящими, срыми глазками,— я знаю, къ чему приведутъ ваши вопросы и какой будетъ результатъ, если я разъ начну вамъ отвчать. Вашъ мужъ сегодня еще замтилъ мн, что я таю, какъ воскъ, въ рукахъ хорошенькой женщины. Онъ совершенно нравъ, я очень слабъ въ этомъ отношеніи и ничего не могу отказать хорошенькой женщин. Милая, прелестная м-съ Вудвиль, не злоупотребляйте своимъ вліяніемъ, не заставляйте стараго воина нарушать свое честное слово.

Я старалась уврить его въ томъ, что не имла никакихъ преступныхъ видовъ, по онъ всплеснулъ руками и взглянулъ на меня съ странной мольбою въ глазахъ.

— Не тсните меня, продолжалъ онъ,— я не защищаюсь. Я агнецъ, не предавайте меня закланію. Я признаю вашу власть и прошу только милости. Всми несчастьями моей жизни я обязанъ женщинамъ, и теперь, стоя одной ногой въ могил, я точно такъ-же люблю женщинъ и готовъ ради нихъ на всевозможныя глупости. Не правда-ли, это не прилично, но справедливо. Посмотрите на этотъ знакъ — (и, поднявъ локонъ своего прекраснаго русаго парика, онъ указалъ на большой шрамъ) — эта рана, казавшаяся сначала смертельной, получена мною не на служб отечеству, нтъ! мн нанесъ ее разбойникъ мужъ одной очаровательной, несчастной женщины. И она этого стоила.— (Онъ послалъ поцлуй отсутствовавшей или умершей женщин и указалъ на висвшій на стн акварельный рисунокъ хорошенькаго сельскаго дома).— Это прекрасное имнье принадлежало мн, но оно давно продано, а куда пошли деньги?— Къ женщинамъ. Да благословитъ ихъ Господь, я этого не сожалю. Если бъ у меня было другое помстье, оно ушло-бы туда-же. Вашъ прелестный полъ всегда игралъ, какъ игрушкою, моей жизнью, временемъ и деньгами. Одно я только сохранилъ для себя — честь, а теперь и она въ опасности. Если вы станете предлагать мн ваши умные, ловкіе вопросы, нжнымъ, бархатнымъ голосомъ, и будете смотрть на меня своими чудными глазками, я знаю, что случится. Вы лишите меня послдняго, лучшаго моего достоянія. Разв я заслужилъ такой жестокости и, главное, отъ васъ, мой очаровательный другъ? О! фуй, фуй!

Онъ умолкъ и взглянулъ на меня прежнимъ, невиннымъ, умоляющимъ взглядомъ. Я снова старалась заговорить о спорномъ вопрос, но маіоръ по-прежнему сталъ просить пощады:

— Спрашивайте у меня что хотите, но не заставляйте обманывать друга. Избавьте меня отъ этого и я вамъ ни въ чемъ не откажу. Выслушайте мои слова, продолжалъ онъ, нагибаясь ко мн и говоря серьезнымъ тономъ:— я полагаю, )что съ вами поступили очень дурно. Безсмысленно полагать, чтобы, женщина въ вашемъ положеніи согласилась остаться во всю жизнь въ невденіи о томъ, что до нея всего ближе касается.— Нтъ, нтъ! если-бъ я увидалъ въ эту самую минуту, что вы близки къ разгадк, скрываемой Юстасомъ, я-бы припомнилъ, что мое общаніе, какъ вс общанія, иметъ границы. Я счелъ-бы своею обязанностью не помогать вамъ, но и не помшалъ-бы вамъ самой открыть истину.

Наконецъ-то онъ говорилъ искренно, отъ души, и на послднихъ словахъ сдлалъ сильное удареніе. Я невольно вскочила съ своего мста. Новая идея блеснула въ моей голов.

— Мы теперь понимаемъ другъ друга, отвчала я, — я согласна на ваши условія, маіоръ. Я потребую только того, что вы сами мн предложили.

— Что я вамъ предложилъ? спросилъ онъ съ испугомъ.

— Ничего дурного. Могу я вамъ задать смлый вопросъ? Позвольте мн предположить, что этотъ домъ не вашъ, а мой?

— Считайте его своимъ отъ чердака до погреба! воскликнулъ любезный джентльменъ.

— Очень благодарю васъ, маіоръ, и воспользуюсь вашимъ предложеніемъ на одну минуту. Вы знаете,— это всмъ извстно,— что главная слабость женщины — любопытство. Предположимъ, что я изъ любопытства стала-бы разсматривать весь свой домъ.

— Ну?

— Предположимъ, что я обыскала-бы вс комнаты, заглянула-бы всюду, какъ вы думаете, была-ли-бы возможность мн найти… ключъ къ тайн моего мужа? Отвтьте только одно слово, маіоръ Фицъ-Дэвидъ: да или нтъ?

— Не волнуйтесь! воскликнулъ маіоръ, также вскакивая съ мста.

— Да или нтъ? повторила я съ еще большимъ одушевленіемъ.

— Да, отвчалъ маіоръ посл минутнаго размышленія.

Я ждала этого отвта, по онъ былъ недостаточно опредлителенъ и я чувствовала, что необходимо выпытать у него еще нкоторыя подробности.

— Ваше ‘да’ означаетъ, что въ вашемъ дом есть ключъ къ этой тайн? спросила я,— нчто осязательное?

Онъ задумался, я видла ясно, что онъ мною интересовался, и терпливо ждала его отвта.

— То, что вы называете ключемъ, видимый и осязаемый предметъ.

— Онъ находится въ этомъ дом? спросила я.

Маіоръ подошелъ ко мн поближе и отвчалъ:

— Да, въ этой комнат.

Въ глазахъ моихъ потемнло, сердце тревожно забилось. Я хотла говорить, но не могла. Наверху продолжался музыкальный урокъ, примадонна, бросивъ рулады, пробовала свои силы въ отрывкахъ изъ итальянскихъ оперъ. Она пла прелестную арію изъ Сомнамбулы — ‘Como per me sireno’. Я никогда съ тхъ поръ не слышу этой очаровательной мелодіи, чтобъ не перенестись мысленно въ роковой кабинетъ маіора.

Онъ первый прервалъ молчаніе.

— Сядьте, пожалуйста, въ это кресло, сказалъ онъ, самъ поддаваясь моему волненію,— вамъ надо успокоиться.

Онъ былъ правъ. Я не могла боле стоять и опустилась въ кресло. Онъ позвонилъ и приказалъ что-то слуг.

— Я уже здсь давно, не мшаю-ли я вамъ? сказала я слабымъ голосомъ.

— Вы мшаете? повторилъ онъ съ улыбкой,— вы забываете, что это вашъ долъ.

Слуга возвратился и поставилъ на столъ бутылку шампанскаго и тарелку съ бисквитами.

— Я нарочно держу это вино для дамъ, а бисквиты выписываю изъ Парижа, сказалъ маіоръ.— Вы должны мн сдлать удовольствіе — попробовать ихъ. А потомъ, прибавилъ онъ, устремляя на меня проницательный взглядъ,— прикажете мн пойти наверхъ, къ нашей примадонн, а васъ оставить здсь одну?

Невозможно было боле деликатно предложить мн то, что я жаждала у него выпросить.

— Спокойствіе всей моей жизни зависитъ отъ открытія этой тайны, сказала я, съ благодарностью пожимая ему руку,— оставшись здсь одна, могу я все обшарить?

— Это дло серьезное, отвчалъ онъ, снова указывая мн на шампанское и бисквиты,— подкрпите свои силы, он вамъ необходимы, и тогда я вамъ скажу кое-что.

Я повиновалась и, выпивъ вина, почувствовала себя гораздо мужественне и энергичне.

— Вы желаете, продолжалъ онъ,— чтобы я оставилъ васъ здсь и позволилъ вамъ произвести самые тщательные поиски?

— Да.

— Исполняя ваше желаніе, я беру на себя тяжелую отвтственность. Но я это длаю потому, что совершенно согласенъ съ вами: спокойствіе всей вашей жизни зависитъ отъ открытія истины. Вы, естественно, отнесетесь подозрительно ко всмъ замкамъ, прибавилъ онъ, вынимая изъ кармана два ключа и кладя ихъ на столъ передо мною, — во всей комнат заперты только книжные шкафы и итальянская шифоньерка. Маленькій ключъ отъ первыхъ, а большой отъ послдней. До сей минуты я строго держалъ слово, данное вашему мужу, и впредь я его не нарушу, каковъ-бы ни билъ результатъ вашихъ поисковъ. По чести, я не могу вамъ помочь ни еловомъ, ни дломъ. А даже не смю сдлать самаго отдаленнаго намека. Вы съ этимъ согласны?

— Конечно.

— Хорошо. Мн остается теперь только предупредить васъ, что если вы случайно найдете ключъ къ этой тайн, то надъ вашей головою разразится страшный ударъ. Если вы сомнваетесь въ своихъ силахъ или не уврены, что перенесете его, то, ради Бога, откажитесь на-всегда отъ вашего намренія.

— Благодарю васъ, маіоръ, за ваше предупрежденіе, но я должна подвергнуться какимъ-бы то ни было послдствіямъ открытія тайны.

— Вы твердо ршились?

— Твердо.

— Хорошо, вы можете оставаться здсь сколько угодно. Домъ и вс живущіе въ немъ къ вашимъ услугамъ. Если вамъ понадобится слуга, позвоните одинъ разъ, если служанка, то два. По временамъ я буду заглядывать въ дверь, потому что считаю себя отвтственнымъ за ваше спокойствіе, пока вы находитесь подъ моимъ кровомъ.

Онъ почтительно поцловалъ у меня руку и, проницательно взглянувъ на меня, прибавилъ какъ-бы про себя:

— Надюсь, что я не слишкомъ рискую. Женщины въ мое время побуждали меня на многія смлыя выходки, но благодаря вамъ, я, кажется, ршился на самый отчаянный шагъ.

Проговоривъ послднія знаменательныя слова, онъ торжественно мн поклонился и вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА X.
Поиски.

Огонь въ камин горлъ не очень ярко, а погода была зимняя, холодная, въ комнат была умренная теплота. При всемъ томъ по уход маіора Фицъ-Дэвида я почувствовала, что мн жарко и душно, вроятно отъ нервнаго волненія. А сняла шляпку, мантилью, перчатки и открыла окно. Изъ него былъ виднъ только, вымощенный плитою дворъ, въ конц котораго находились конюшни. Черезъ нсколько минутъ я освжилась, закрыла окно и. сдлала первый шагъ на пути поисковъ,— другими словами, начала производить правильный осмотръ комнаты, отданной въ мое полное распоряженіе.

Я удивлялась своему спокойствію, но, быть можетъ, свиданіе съ маіоромъ истощило во мн, по крайней мр на-время, всякую возможность сильно чувствовать. Я очень рада была тому, что осталась наедин и могла начать поиски. Только это и сознавала я въ ту минуту.

Комната была продолговатая. Въ одной изъ поперечныхъ стнъ находилась дверь изъ передней, а въ другой — широкое окно, выходившее во дворъ.— По об стороны двери стояли карточные столы, а надъ ними, на золоченыхъ подставкахъ, красовались дв великолпныя китайскія вазы.

Я открыла карточные столы, въ ящикахъ были только карты и жарки. Вс колоды были не распечатаны, за исключеніемъ одной, которую я внимательно разсмотрла карту за картой. На нихъ не было видно ни знаковъ, ни надписей. Потомъ я съ помощью библіотечной лстницы заглянула во внутренность китайскихъ вазъ. Он были совершенно пусты. Не было-ли еще чего осмотрть по этой стн? Въ углахъ стояли два маленькіе стула съ инкрустаціей и красными шелковыми подушками. Я перевернула ихъ и, не найдя ничего замчательнаго, поставила на мсто. Поиски въ этой сторон были окончены и не привели ни къ чему.

Я перешла къ противоположной стн, въ которой находилось окно съ роскошными красными бархатными занавсями. По обимъ сторонамъ окна стояло по маленькой Шифоньерк-булъ, каждая съ шестью ящиками и бронзовой статуей наверху, на одной была Венера Милоская, на другой тоже Венера. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ позволилъ мн распоряжаться въ комнат, какъ мн будетъ угодно, поэтому я не колеблясь открыла вс ящики шифоньеровъ и подробно разсмотрла все, что въ нихъ находилось.

Правая шифоньерка отняла у меня очень мало времени. Вс шесть ящиковъ были наполнены образцами минераловъ и окаменлостями, которые, судя по надписямъ, были собраны маіоромъ въ ту эпоху его жизни, когда онъ занимался минералогіей. Убдившись, что здсь не было ничего, кром колекцій минераловъ и окаменлостей, я перешла къ лвой шифоньерк.

Обиліе предметовъ заставило меня провозиться за ней довольно долго. Въ верхнемъ ящик находилась колекція миніатюрныхъ столярныхъ инструментовъ, вроятно подаренныхъ маіору еще въ дтств. Второй ящикъ былъ загроможденъ другого рода игрушками — подарками, полученными маіоромъ отъ прекраснаго пола. Тутъ были вышитыя подтяжки, блестящіе кошельки, роскошныя туфли, красивыя ермолки и т. д. Вещи, находившіяся въ третьемъ ящик, были мене интересны, здсь лежала груда счетныхъ и записныхъ книжекъ за иного лтъ. Взглянувъ на каждую изъ нихъ и хорошенько встряхнувъ ихъ, чтобъ выпали вс бумажки, которыя могли тамъ находиться, я перешла къ четвертому ящику, гд хранились финансовые документы: уплаченные счеты, связанные въ пачки, а между ними встрчались и другія, столь-же неинтересныя для меня бумаги. Въ пятомъ ящик дарилъ печальный безпорядокъ. Я вынула прежде всего груду меню обдовъ, на которыхъ присутствовалъ маіоръ въ Лондон и Париж, потомъ ящикъ пестрыхъ гусиныхъ перьевъ (очевидно, дамскій подарокъ), наконецъ, множество пригласительныхъ билетовъ, оперныхъ либрето, карманный штопоръ, связку ключей, сломанную серебряную табакерку, два порт-сигара, изорванный планъ Рима и т. д.

‘Нигд нтъ ничего для меня интереснаго’, подумала я, открывая шестой и послдній ящикъ.

Тутъ разочарованіе мое еще боле увеличилось, такъ-какъ въ немъ находились только обломки разбитой вазы.

Въ это время я сидла противъ шифоньерки, на низенькомъ стул, и, въ негодованіи на тщетность моихъ поисковъ, только-что хотла толкнуть ногою ящикъ, какъ вдругъ дверь отворилась и на порог показался маіоръ Фицъ-Дэвидъ.

Его глаза встртились съ моими, потомъ онъ опустилъ ихъ и, увидавъ открытый нижній ящикъ, измнился въ лиц. Онъ бросилъ на меня какой-то странный взглядъ, въ которомъ виднлось изумленіе и подозрніе, словно я держала въ рукахъ ключъ къ роковой тайн.

— Пожалуйста не безпокойтесь, я пришелъ только за тмъ, чтобъ спросить васъ кое-о-чемъ, сказалъ маіоръ.

— Что вамъ угодно?

— Во время вашихъ поисковъ нашли вы какія-нибудь письма?

— Нтъ еще, отвчала я, — но если найду письма, то, конечно, не стану читать.

— Я объ этомъ именно хотлъ съ вами поговорить. У меня только-что мелькнула въ голов мысль, что письма могутъ поставить васъ въ непріятное положеніе. На вашемъ мст я питалъ-бы подозрніе во всему, что было-бы мн недоступно. Но я полагаю, что въ этомъ отношеніи я могу вамъ помочь. Не нарушая моего общанія, я имю право вамъ сказать, что письма не окажутъ вамъ никакого содйствія въ вашихъ поискахъ. Вы можете совершенно безопасно ихъ отложить въ сторону. Вы меня понимаете?

— Да, и очень вамъ благодарна, маіоръ.

— Устали вы?

— Нисколько, благодарю васъ.

— Питаете вы еще надежду на успхъ? Вы еще не начали отчаиваться?

— Я нисколько не отчаиваюсь и, съ вашего позволенія, намрена продолжать поиски.

Разговаривая такихъ образомъ, я не закрыла нижняго ящика шифоньерки и случайно бросила взглядъ на разбитую вазу. Maiоръ теперь вполн владлъ собою и также совершенно хладнокровно посмотрлъ на вазу, но я вспомнила его странный взглядъ при вход въ комнату и подумала, что его равнодушіе было искуственное.

— Это не подаетъ большихъ надеждъ, сказалъ онъ съ улыбкой, указывая на форфоровые обломки.

— Нельзя довряться вншности, отвчала я:— я должна питать подозрніе во всему, даже въ разбитой ваз.

Говоря это, я пристально смотрла на него.

— Музыка вамъ не мшаетъ? спросилъ онъ, перемняя разговоръ.

— Нисколько.

— Она сейчасъ прекратится. Учитель пнія уйдетъ, а его замнитъ учитель итальянскаго языка. Я ничего не жалю для моей примадонны. Изучая музыку, она Должна знать и спеціальный языкъ музыки. Когда мы подемъ въ Италію, она научится тамъ и итальянскому акценту. Я всего боле желаю, чтобъ ее приняли за итальянку при появленіи ея въ публик. Не могули я предложить вамъ чего-нибудь? Не прислать-ли вамъ шампанскаго?

— Нтъ, благодарю васъ, маіоръ.

Онъ повернулся и послалъ мн рукою поцлуй, но, уходя, знаменательно взглянулъ на шкафъ съ книгами. Онъ тотчасъ-же исчезъ, но я успла замтить этотъ взглядъ.

Оставшись одна, я посмотрла въ первый разъ внимательно на шкафъ съ книгами.

Это былъ красивый шкафъ изъ стараго рзного дуба и занималъ всю стну, смежную съ передней. На немъ, въ вид украшенія, помщались вазы, канделябры и статуэтки, расположенныя попарно и симетрично. При внимательномъ осмотр ихъ я замтила, что одно мсто было пустое, именно на самомъ углу, къ окну. На противоположномъ углу, къ двери, стояла красивая пестрая ваза чрезвычайно оригинальнаго рисунка. Гд была ея пара? Я взглянула снова на нижній ящикъ шифоньерки. Не было никакого сомннія, что обломки принадлежали къ парной ваз, которая нкогда стояла на книжномъ шкафу.

Сдлавъ открытіе, я вынула изъ ящика вс обломки и подвергла ихъ самому внимательному осмотру.

Не имя никакого понятія о подобныхъ произведеніяхъ искуства, я не могла оцнить этой вазы или опредлить, къ какому времени она относилась и была-ли она англійской или иностранной работы. Фонъ на ней былъ нжно-молочный, а живопись состояла изъ двухъ медальоновъ, окруженныхъ цвтами и купидонами, медальоны представляли головы мужчины и женщины, въ классическомъ стил. На пьедестал были изображены пастухи и пастушки въ лежачемъ положеніи, во вкус Вато, съ собаками и овцами. Какимъ образомъ она разбилась? Почему маіоръ Фицъ-Дэвидъ измнился въ лиц, увидавъ, что я нашла ея обломки?

Эти вопросы я не ршила, хотя тщательно осмотрла вс обломки, но припоминая выраженіе лица маіора, я остановилась въ полной увренности, что, прямо или косвенно, разбитая ваза должна была привести меня въ открытію истины.

Однако, думать было совершенно излишне, и я возвратилась къ книжному шкафу. До сихъ поръ я предполагала, безъ всякаго, конечно, основательнаго повода, что отыскиваемый мною ключъ тайны заключается въ какомъ-нибудь письменномъ документ. Теперь-же, посл посщенія маіора, я стала думать, что разгадку своего недоумнія найду въ какой-нибудь книг.

Я взглянула на нижнюю полку и прочитала заголовки на корешкахъ переплетовъ, предо мною стояли: Вольтеръ въ красномъ сафьян, Шекспиръ — въ синемъ, Вальтеръ-Скоттъ — въ зеленомъ, ‘Исторія Англіи’ — въ коричневомъ и ‘Ежегодники’ — въ желтомъ. Какъ разсматривать эти книги? И чего въ нихъ искать?

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ упоминалъ о страшномъ несчастьи, омрачившемъ прошлую жизнь моего мужа. Какимъ образомъ могла я найти какой-нибудь намекъ на это несчастье въ страницахъ ‘Ежегодника’ или Вольтера? Самая мысль объ этомъ казалась нелпой, и всякая попытка серьезныхъ поисковъ въ книгахъ былабы, конечно, потерею времени.

Но почему-же маіоръ бросилъ взглядъ на книжный шкафъ? Разбитая ваза тоже стояла нкогда на шкафу. Доказывали-ли эти два обстоятельства, что ваза и книжный шкафъ могли навести меня на открытіе тайны? Трудно было отвчать на этотъ вопросъ, особенно въ данную минуту.

Я взглянула на верхнія полки, книги на нихъ были гораздо разнообразне, меньшаго формата и не такъ акуратно разставлены. Нкоторыя изъ нихъ были въ кожаныхъ переплетахъ, а другія въ бумажныхъ оберткахъ. Дв или три, выпавъ изъ ряда, къ которому он принадлежали, находились тутъ-же на полк, а нкоторыхъ, очевидно, недоставало, такъ-какъ ихъ мста оставались незанятыми. Вообще въ верхней области шкафа не было того единства и той акуратности, которыя привели меня въ отчаяніе на нижней, здсь я могла надяться отыскать ключъ къ гнетущей меня тайн. Я начала осмотръ библіотеки съ верхнихъ полокъ.

Гд была библіотечная лстница? Я оставила ее у перегородки, отдлявшей эту комнату отъ сосдней. Естественно, что, посмотрвъ въ ту сторону, глаза мои должны были остановиться на несовсмъ притворенной двери, сквозь отверстіе которой, при вход моемъ въ этотъ домъ, я слышала, какъ маіоръ Фицъ-Дэвидъ спрашивалъ своего слугу о моей наружности. Посл того никто не проходилъ въ эту дверь, но когда теперь я взглянула на нее, мн показалось, что кто-то зашевелился въ сосдней комнат. Неужели за мною слдили? Я подошла тихонько къ двери и отворила ее настежь. Передо мною стоялъ маіоръ. Я видла ясно по его лицу, что онъ слдилъ за моими поисками въ книжномъ шкафу. У него въ рукахъ была шляпа. Онъ будто намревался уйти изъ дома, онъ воспользовался этимъ предлогомъ, чтобъ объяснить свое неожиданное появленіе у двери.

— Надюсь, я васъ не испугалъ? сказалъ онъ.

— Немножко, маіоръ.

— Простите, ради Бога. Я только-что хотлъ отворить дверь и сказать вамъ, что мн надо създить въ одной дам, отъ которой я только-что получилъ письмо. Это прелестная особа. Я желалъ-бы, чтобъ вы съ нею познакомились. Она въ очень затруднительномъ положеніи. У нея мелкіе долги, лавочники требуютъ денегъ, а ея мужъ… О! Господи, не такого мужа она достойна!.. Вообще это очень интересное созданіе! Вы мн напоминаете ее, вы держите голову совершенно какъ она. Я возвращусь черезъ полчаса. Не нужно-ли вамъ чего? Вы, кажется, очень устали? Пожалуйста позвольте прислать вамъ еще шампанскаго? Не хотите?— ну, какъ угодно. Но если-бъ вамъ захотлось чего-нибудь, позвоните слугу. Au revoir, мой прелестный другъ, au revoir.

Какъ только онъ удалился, я затворила дверь и стала размышлять.

Онъ слдилъ за моими поисками въ книжномъ шкафу, онъ пользовался полнымъ довріемъ моего мужа и, конечно, зналъ, гд находился ключъ къ тайн. Не было никакого сомннія, что маіоръ Фицъ-Дэвидъ указалъ мн то мсто, гд хранился этотъ ключъ.

Я посмотрла съ равнодушіемъ на остальныя вещи, находившіяся по четвертой стн, еще мною неосмотрнныя. Глаза мои скользили безъ всякаго любопытства по многочисленнымъ мелкимъ, изящнымъ предметамъ, разбросаннымъ по столамъ и камину, которые при другихъ обстоятельствахъ возбудили-бы во мн подозрніе. Даже акварельныя картины меня не заинтересовали и я только замтила, что большая часть ихъ заключалась въ портретахъ, вроятно, минутныхъ богинь веселаго маіора. Для меня (я была теперь вполн убждена) существовалъ въ этой комнат одинъ только книжный шкафъ. Я встала, взяла лстницу и ршилась начать осмотръ верхнихъ половъ.

По дорог въ лстниц я увидала на стол ключи, оставленные маіоромъ Фицъ-Дэвидомъ.

Меньшій изъ нихъ напомнилъ мн о маленькихъ шкафикахъ, находившихся подъ полками съ книгами. Я совершенно забыла о нихъ, и теперь смутное чувство сомннія, невольное недовріе ко всякому запертому хранилищу вкрались въ мою голову. Я доставила лстницу на ея мсто и принялась за осмотръ нижнихъ шкафиковъ.

Ихъ было три. Когда я открыла первый, то пніе наверху прекратилось. Около минуты въ дом царила совершенная тишина. Мн стало какъ-то страшно. Вроятно, нервы мои были слишкомъ напряжены. Потомъ на лстниц раздался скрипъ мужскихъ сапогъ. Я вздрогнула, какъ-будто въ этомъ звук было что-то ужасное. Безъ сомннія, это уходилъ учитель пнія. Парадная дверь захлопнулась за нимъ съ шумомъ, и снова я задрожала. Наконецъ, наступила безмолвная тишина. Я собралась съ силами и начала осмотръ перваго шкафчика.

Онъ состоялъ изъ двухъ отдленій. Въ верхнемъ находились только ящики съ сигарами, акуратно размщенные рядами. Нижній былъ отведенъ подъ колекцію раковинъ, которыя валялись въ безпорядк. Очевидно, маіоръ дорожилъ гораздо боле сигарами. Я внимательно перебрала вс раковины, полагая, что между ними могло попасть что-либо для меня интересное, но вс мои ожиданія были напрасны.

Прежде, чмъ начать осмотръ второго шкафика, я подошла къ окну. Мн вдругъ показалось, что стемнло. До вечера еще было далеко, но тучи заволакивали небо, крупныя капли дождя стучали въ окно, осенній втеръ уныло свистлъ въ трубахъ. Я поправила огонь въ камин и, дрожа всмъ тломъ, вроятно, по причин все тхъ-же нервовъ, возвратилась къ книжному шкафу. Я ршительно не понимала, что со мною.

Въ верхнемъ отдленіи шкафика находилось собраніе прекрасныхъ камей, разложенныхъ по порядку на картонныхъ подносахъ, обложенныхъ ватою. Въ углу, подъ однимъ изъ нихъ, виднлась исписанная тетрадка. Я съ нетерпніемъ схватила ее, но тотчасъ разочаровалась: это былъ каталогъ камей.

Въ нижнемъ отдленіи были другія рдкости: японскія издлія изъ слоновой кости и образцы различныхъ китайскихъ шелковыхъ тканей. Мн начали надодать вс эти сокровища маіора. Чмъ боле продолжались поиски, тмъ дале, казалось мн, я отстою отъ цли моихъ стремленій. Закрывъ дверку второго шкафика, я подумала: стоитъ-ли открывать третій?

Подумавъ немного, я нашла, что, начавъ уже осмотръ нижней части книжнаго шкафа, слдовало его окончить. Я отворила послдній шкафикъ.

На верхней полк лежала въ одинокомъ величіи одна книга въ великолпномъ переплет.

Она была большаго формата, чмъ бываютъ обыкновенно современныя книги.— Переплетъ ея былъ голубой, бархатный, съ серебряными узорчатыми застежками и такимъ-же замкомъ. Взявъ книгу, я увидла, что замокъ не былъ запертъ.

Имла-ли я право воспользоваться этой случайностью и открыть книгу? Впослдствіи я задавала этотъ вопросъ нкоторымъ изъ моихъ друзей мужского и женскаго пола. Женщины единогласно отвчали, что, въ виду серьезныхъ интересовъ, связанныхъ для меня съ этими поисками, я имла полное право открыть и разсмотрть каждую книгу. Мужчины, напротивъ, утверждали, что мн слдовало положить на мсто бархатную книгу и запереть шкафъ, чтобы тмъ уничтожить всякій соблазнъ. Я полагаю, что правы мужчины.

Однако, я женщина, и потому безъ малйшаго колебанія открыла книгу.

Страницы ея, изъ самой лучшей веленевой бумаги, были украшены изящными рамками и орнаментами. Что-же заключалось въ этихъ роскошныхъ страницахъ? Къ моему крайнему изумленію и разочарованію, посредин каждой изъ нихъ красовался локонъ волосъ съ надписью внизу. Все это были залоги любви отъ различныхъ женщинъ, къ которымъ пылалъ страстью влюбчивый маіоръ. Надписи были на разныхъ языкахъ и, повидимому, вс имли странную цль напомнить маіору о дн разрыва съ каждымъ предметомъ его любви. Такимъ образомъ, на первой страниц виднлся локонъ свтло-русыхъ волосъ съ слдующей надписью на англійскомъ язык: ‘Моя обожаемая Маделена. Образецъ врности. Увы — 22 іюля 1839 года’. На слдующей страниц былъ локонъ каштановыхъ волосъ съ французской надписью: ‘Clmence. Idole de mon me. Toujours fid&egrave,le. Helas, 2 avril 1840′. Третій локонъ былъ рыжій и надпись латинская, которая гласила, что красавица происходила отъ древнихъ римлянъ, а потому Фицъ-Дэвидъ оплакивалъ ее на древне-классическомъ язык. За этимъ слдовали другіе локоны и другія надписи, такъ-что, наконецъ, мн надоло на нихъ смотрть. Я положила книжку съ чувствомъ негодованія на всхъ этихъ легкомысленныхъ созданій, но черезъ минуту снова взяла ее. До сихъ поръ я основательно разсматривала всякій предметъ, попадавшійся мн подъ руку, было-ли мн это пріятно или нтъ, очевидно, я должна была придерживаться того-же правила и въ отношеніи этой книги.

Я повертывала страницу за страницей, пока не дошла до пустыхъ листовъ, тогда, для большей осторожности, я взяла книгу за корешокъ и встряхнула ее.

На этотъ разъ мое терпніе было вознаграждено находкой, приведшей меня въ неописанное волненіе. Изъ книги упала на долъ фотографическая карточка. На ней было два лица.

Въ одномъ я узнала мужа.

Другое было женское.

Эта женщина была немолодая и совершенно мн незнакомая. Она сидла на кресл, а мой мужъ стоялъ позади, нагнувшись къ ней и держа ее за руку. Черты этой женщины были рзкія, некрасивыя и въ нихъ ясно выражались пламенныя страсти, твердость и сила воли. Однако, несмотря на ея уродливость, я почувствовала ревность при вид фамильярнаго обращенія съ нею моего мужа. Юстасъ разсказывалъ мн въ счастливые дни его ухаживанія, что прежде, чмъ встртиться со мною, онъ нсколько разъ воображалъ себя влюбленнымъ. Неужели эта непривлекательная женщина была однимъ изъ первыхъ предметовъ его любви? Неужели она была такъ близка и дорога ему, что онъ ршился сняться вмст съ нею, рука въ руку, на одномъ фотографическомъ портрет? Долго я смотрла на эту карточку, пока, наконецъ, вышла изъ терпнія и бросила ее въ шкафикъ. Странныя созданія женщины: он составляютъ тайну даже для самихъ себя. Я была страшно сердита на мужа и ненавидла — да, ненавидла — всмъ сердцемъ женщину, державшую его руку, неизвстную мн женщину съ сердитымъ, упрямымъ лицомъ.

Между тмъ нижняя полка третьяго шкафика еще не была осмотрна.

Я встала на колни и принялась за работу, надясь забыть унизительную вспышку ревности.

По несчастію, на нижней полк были только трофеи военной службы маіора: сабля, пистолеты, темлякъ, эполеты. Ни одинъ изъ этихъ предметовъ не возбуждалъ во мн ни малйшаго интереса. Глаза мои невольно обратились въ верхней полк, и, какъ настоящая дура (въ ту минуту я не заслуживала другого, боле мягкаго названія), я взяла снова фотографію и безъ всякой нужды выходила изъ себя, смотря на нее. Однако, на этотъ разъ я замтила, что на изнанк карточки была слдующая надпись, сдланная женскимъ почеркомъ:

‘Маіору Фицъ-Дэвиду, съ двумя вазами, отъ его друзей С. и Ю. M.’

Была-ли въ числ этихъ двухъ вазъ та, обломки которой лежали въ ящик? Перемна въ лиц маіора Фидъ-Дэвида не объяснялась-ли какимъ-либо воспоминаніемъ, связаннымъ съ той вазой? Какъ-бы то ни было, мн не приходилось теперь объ этомъ думать, меня всецло занималъ боле серьезный вопросъ о буквахъ на изнанк фотографіи.

‘С. и Ю. М.’ Эти дв послднія буквы могли означать имя и настоящую фамилію моего мужа. Въ этомъ случа первая буква С. означала ея имя. Какое право имла она соединять такимъ образомъ свое имя съ его? Посл нкотораго размышленія я вспомнила, что у Юстаса были сестры. Онъ говорилъ мн о нихъ не разъ до нашей свадьбы. Какое сумасшествіе было ревновать мужа въ его сестр! Это было очень возможно, и С. въ такомъ случа означало имя этой сестры. Мн сдлалось стыдно и, повернувъ фотографію, я стала совершенно съ иными чувствами разсматривать ее.

Конечно, прежде всего мн хотлось найдти сходство между этими двумя лицами. По этого сходства не существовало, напротивъ, по чертамъ и выраженію они рзво отличались другъ отъ друга. Сеетра-ли она ему? Я взглянула на ея руки, правую держалъ Юстасъ, а лвая лежала у нея на колняхъ. На третьемъ пальц этой послдней руки виднлось обручальное кольцо. Были-ли его сестры замужемъ? Я очень хорошо помнила, что на мой вопросъ объ этомъ онъ отвчалъ отрицательно.

Неужели моя инстинктивная ревность подсказала мн съ самаго начала правду? Если такъ, то что-же значили эти три буквы? Что значило обручальное кольцо? Боже милостивый! Неужели предо мною былъ портретъ моей соперницы въ любви мужа? Неужели она была его женой?

Я бросила фотографію на полъ съ крикомъ ужаса. Мн казалось, что я схожу съума, и, право, не знаю, что-бы я сдлала или что-бы со мною сталось, если-бы любовь моя къ Юстасу не взяла верхъ надъ всми терзающими меня чувствами. Эта преданная врная любовь укрпила мой расшатавшійся умъ и дала восторжествовать лучшей, благороднйшей сторон моего характера. Могъ-ли человкъ, которому я отдала мое сердце, быть столь низкимъ, чтобъ жениться на мн отъ живой жены? Нтъ. Я называла себя низкой, подлой, что хоть на мгновеніе могла допустить подобное предположеніе.

Я подняла съ полу взволновавшую меня фотографію и положила ее обратно въ книгу. Поспшно запервъ дверцу, я взяла лстницу и приставила ее въ шкафу. Единственнымъ спасеніемъ отъ ужасныхъ мыслей было какое-нибудь занятіе. Ненавистное подозрніе, унижавшее меня въ моихъ собственныхъ глазахъ, постоянно возвращалось, несмотря на вс мои усилія. Книги! книги! въ нихъ заключалась вся моя надежда на забвеніе.

Не успла я поставить ноги на первую ступеньку лстницы, какъ дверь изъ передней отворилась.

Я думала, что возвратился маіоръ, но вмсто него на порог стояла будущая примадонна, устремивъ на меня пристальный взглядъ.

— Я очень терплива, сказала она хладнокровно,— но боле терпть не могу.

— Чего-же вы не можете терпть? спросила я.

— Вы не нсколько минутъ, а цлыхъ два часа, продолжала она,— находитесь одн въ кабинет маіора. Я по природ очень ревнива и хочу знать, что все это значитъ? Готовитъ онъ васъ для сцены? рзко спросила она, подходя ко мн съ грознымъ видомъ.

— Нтъ.

— Онъ влюбленъ въ васъ?

При другихъ обстоятельствахъ я, быть можетъ, попросила-бы ее выйти изъ комнаты, но теперь, въ эту критическую минуту, мн было утшеніемъ присутствіе всякаго человческаго созданія. Даже эта молодая двушка, съ ея грубыми вопросами и неизящными манерами, была находкой въ моемъ одиночеств.

— Вашъ вопросъ не очень учтивъ, отвчала я,— но я васъ извиняю. Вы, врно, не знаете, что я замужемъ?

— Какое ему до этого дло! воскликнула она: — замужняя или незамужняя — ему все равно. Нахальная дрянь, называющаяся леди Клариндой, также замужемъ, а черезъ день посылаетъ ему по букету. Вы не думайте, чтобы я питала какое-нибудь чувство къ старому дураку. Но я потеряла мсто на желзной дорог и должна соблюдать свои интересы, а Богъ знаетъ, что будетъ со мною, если я позволю другой женщин встать между нимъ и мною. Вотъ въ чемъ дло, вы понимаете? Я не могу быть спокойна, видя, что онъ оставляетъ васъ здсь цлыми часами полной хозяйкой. Я васъ нисколько не желаю оскорбить, но говорю все, что чувствую. Я желаю знать, что вы длаете въ этой комнат? Гд вы поймали маіора? Онъ никогда прежде не говорилъ мн о васъ.

Несмотря на грубость и эгоизмъ этой молодой двушки, она отличалась такой независимостью и прямотой, что невольно меня заинтересовала. Я отвчала такъ-же прямо и откровенно:

— Маіоръ Фицъ-Дэвидъ старый пріятель моего мужа, и только потому онъ со мною такъ любезенъ. Онъ позволилъ мн осмотрть все въ этой комнат и…

Я остановилась, не зная, какъ объяснить ей мои поиски такъ, чтобы не открыть ей настоящихъ моихъ намреній и успокоить ея подозрнія.

— Къ чему? Вы что-нибудь ищете? спросила она, и, увидавъ лстницу у книжнаго шкафа, подл котораго я стояла, прибавила:— вы ищете книгу?

— Да, отвчала я, хватаясь за ея предположеніе,— книгу.

— Вы ее нашли?

— Нтъ.

Она впилась въ меня глазами, очевидно, недоумвая, правду я говорила или нтъ.

— Вы, кажется, хорошая женщина, сказала она, наконецъ:— въ васъ нтъ ничего натянутаго. Я съ удовольствіемъ вамъ помогу. Къ тому-же мн эти книги боле извстны, чмъ вамъ. Какую вы ищете?

Но въ ту самую минуту, какъ она предлагала мн этотъ опасный вопросъ, глаза ея случайно остановились на букет леди Кларинды, который лежалъ на стол. Забывъ все, и меня, и книгу, эта странная молодая двушка неистово бросилась на букетъ и истоптала его ногами.

— Вотъ ей! воскликнула она, — если-бы тутъ была леди Кларинда, то я готова была-бы поступить съ нею точно такъ-же.

— А что скажетъ маіоръ? спросила я.

— Какое мн дло? Вы думаете, а его боюсь? На прошлой недл я разбила одну изъ его рдкостей по милости леди Кларинды и ея букетовъ.

При этомъ она указала на пустое мсто на шкафу. Сердце мое дрогнуло. Она разбила вазу! Неужели я узнаю страшную тайну черезъ нее? Я ршительно не могла произнести ни слова и только смотрла на нее.

— Да, продолжала она,— онъ знаетъ, какъ я ненавижу ея цвты, и поставилъ присланный ею букетъ въ вазу, стоявшую вонъ тамъ, на шкаф. На той ваз было нарисовано женское лицо, и онъ уврялъ, что оно живой портретъ леди Кларинды. Въ сущности, оно столько-же походило на меня, сколько и на нее, но я не вытерпла и бросила въ вазу книгой, которую читала въ то время. Ваза упала и разбилась въ дребезги. Погодите, вы ищете не эту-ли книгу? Вы, какъ и я, врно,, любите читать судебные процесы?

Судебные процесы! Хорошо-ли я разслышала? Да, она сказала: судебные процесы.

Я отвчала безмолвнымъ наклоненіемъ головы, потому-что попрежнему не могла произнести ни слова. Молодая двушка хладнокровно подошла къ камину и, взявъ щипцы, возвратилась къ книжному шкафу.

— Книга упала, сказала она,— за шкафъ. Я ее сейчасъ достану.

Я смотрла на нее молча, неподвижно.

Черезъ минуту она подошла ко мн, держа въ одной рук щипцы, а въ другой книгу въ очень простенькомъ переплет.

— Не эту-ли книгу вы искали? спросила она, — откройте и посмотрите.

Я взяла книгу изъ ея рукъ.

— Она чрезвычайно интересна, продолжала молодая двушка:— я прочла ее два раза, и все-же полагаю, что онъ виноватъ.

Виноватъ! О комъ она говорила? Но напрасно старалась я предложить ей этотъ вопросъ: слова замирали на моихъ губахъ.

Она, наконецъ, потеряла всякое терпніе, выхватила изъ моихъ рукъ книгу и, открывъ ее на заглавномъ листк, положила на столъ предо мною.

— Вы безпомощны, какъ ребенокъ, сказала она презрительно,— ну, что-же, эту книгу вамъ надо?

Я прочла первыя строчки заглавія:

ПОЛНЫЙ ОТЧЕТЪ
ДЛА ПО ОБВИНЕНЮ
Юстаса Мокалана.

Я остановилась и взглянула на нее. Она отскочила отъ меня съ крикомъ ужаса. А опустила глаза и прочла остальную строчку:

Въ отравленіи жены.

Тутъ Господь сжалился надо мною: я лишилась чувствъ.

ГЛАВА XI.
Возвращеніе къ жизни.

Очнувшись, я прежде всего почувствовала страшную физическую боль, мн казалось, что вс нервы мои скручены и вывернуты. Вся моя натура въ безмолвной агоніи протестовала противъ усилій возвратить меня къ жизни. Я отдала-бы все на свт за возможность произнести хоть слово и упросить окружавшихъ меня дать мн спокойно умереть. Какъ долго продолжалась эта безмолвная агонія — я не могу сказать, но мало-по-малу мною овладло какое-то странное успокоительное сознаніе, что я миновала грозную опасность. Я слышала свое собственное, тяжелое дыханіе, я чувствовала, что мои руки двигались механически, какъ у ребенка. Я открыла глаза и посмотрла вокругъ, словно я возвратилась изъ могилы въ новый для меня міръ.

Прежде всего я увидла совершенно мн незнакомаго человка. Онъ тихонько удалился, длая знаки другому лицу, бывшему въ комнат.

Медленно, какъ-бы неохотно, этотъ послдній подошелъ къ кушетк, на которой я лежала. Я вскрикнула отъ радости и старалась протянуть руку. Это былъ мой мужъ.

Я пламенно впилась глазами въ него. Онъ на меня даже не взглянулъ, а, съ опущенными глазами и съ страннымъ выраженіемъ смущенія и ужаса на лиц, направился къ дверямъ. Незнакомецъ послдовалъ за нимъ. Я слабо произнесла ‘Юстасъ’. Онъ ничего не отвчалъ и не вернулся. Съ большимъ усиліемъ я повернула голову и взглянула въ другую сторону комнаты. Мн какъ-бы во сн представилось знакомое лицо добраго, стараго Бенджамина. Онъ сидлъ подл кушетки и со слезами смотрлъ на меня.

Онъ молча взялъ мою руку и горячо пожалъ.

— Гд Юстасъ? спросила я,— зачмъ онъ ушелъ?

Я была очень слаба. Глаза мои механически обвели всю комнату. Я увидла маіора Фицъ-Давида, столъ, на который пвица положила книгу, открывъ ее на заглавномъ лист, и эту самую пвицу, сидвшую въ углу съ заплаканными глазами. Въ одно мгновеніе я вспомнила все, что случилось, и роковая заглавная страница возстала передъ моими глазами. Но теперь я чувствовала только одно стремленіе — увидть моего мужа, броситься къ нему въ объятія и убдить, что я врю въ его невиновность, что я люблю его еще боле, еще пламенне.

— Приведите его, воскликнула я, дико схватывая за руку Бенджамина,— гд онъ? Помогите мн встать.

Незнакомый мн голосъ твердо, но любезно отвчалъ:

— Успокойтесь, сударыня, м-ръ Вудвиль ждетъ въ сосдней комнат, пока вы будете въ состояніи видться съ нимъ.

Я подняла глаза и узнала въ говорившемъ незнакомца, вышедшаго вмст съ моимъ мужемъ изъ комнаты. Отчего-же Юстасъ не былъ подл меня, какъ вс остальные? Я старалась встать, но незнакомецъ нжно удержалъ меня. Я сопротивлялась, но, конечно, безъ успха. Его твердая рука нжно, но упорно не спускала меня съ кушетки.

— Вамъ надо полежать и выпить вина, сказалъ онъ,— а то вы опять упадете въ обморокъ.

Старикъ Бенджаминъ подошелъ во мн и шепнулъ на ухо:

— Это докторъ, моя милая, вы должны его слушаться.

Докторъ! Они позвали на помощь доктора! Значитъ, мой обморокъ представлялъ боле серьезные симптомы, чмъ простая женская дурнота. Я обратилась къ доктору и спросила недовольнымъ тономъ:

— Зачмъ вы позволили ему выйти изъ комнаты? Если я не могу идти къ нему, такъ отчего-же вы не приведете его ко мн?

Докторъ, казалось, не зналъ, что сказать, и, взглянувъ на Бенджамина, произнесъ:

— Не угодно-ли вамъ отвтить м-съ Вудвиль?

Бенджаминъ, въ свою очередь, взглянулъ на маіора и повторилъ:

— Не угодно-ли вамъ?

Маіоръ знакомъ попросилъ ихъ выйти изъ комнаты. Они тотчасъ исполнили его желаніе. Въ ту-же минуту молодая двушка, такъ странно открывшая мн роковую тайну, встала и подошла къ кушетк.

— Я также лучше выйду, сказала она, обращаясь къ маіору.

— Сдлайте, одолженіе, отвчалъ онъ холодно.

Она пожала плечами и повернулась къ нему спиною.

— Нтъ! воскликнула она черезъ мгновеніе съ необыкновенной энергіей,— я должна сказать слово за себя или я лопну. Вы слышите, какъ маіоръ говоритъ со мною? прибавила она, обращаясь во мн:— онъ винитъ меня за все, что случилось. Между тмъ вы знаете, что я совершенно невиновна. Я чиста, какъ младенецъ. Я полагала, что вамъ нужна именно эта книга, и подала ее. Разв я могла предполагать, что, увидвъ ее, вы упадете въ обморокъ? Я сама не падаю въ обморокъ, но всегда сожалю бдныхъ, слабыхъ созданій. Мои родители были джентльмены, хотя и бдны. Мое имя Гойти — миссъ Гойти. Я также самолюбива, и мое самолюбіе оскорблено несправедливымъ обвиненіемъ. Если кто-нибудь виноватъ, то только вы сами. Вы сказали, что ищете книгу, я подала ее вамъ съ намреніемъ услужить. Разскажите-же, какъ было дло, теперь вы уже въ силахъ говорить. Заступитесь за бдную двушку, которую замучили пніемъ, языками и богъ-знаетъ еще чмъ. Я умю держать себя въ обществ не хуже васъ. Меня зовутъ миссъ Гойти, моя мать бывала въ лучшемъ обществ.

Съ этими словами миссъ Гойти поднесла платокъ къ глазамъ и залилась слезами.

Конечно, странно было-бы считать ее отвтственной за мой обморокъ. Я отвчала ей какъ могла любезне и хотла-было защитить ее передъ маіоромъ Фицъ-Дэвидомъ, но онъ, зная, какія страшныя мысли преслдовали меня въ эту минуту, отказался выслушать мою защиту и самъ взялся утшить свою примадонну. Что онъ говорилъ ей — я не разслышала, да и не желала слышать. Онъ говорилъ шопотомъ и кончилъ тмъ, что, совершенно успокоивъ ее, проводилъ до двери и поцловалъ у нея руку.

— Надюсь, что эта глупая двчонка не разстроила васъ въ такую минуту? сказалъ онъ, возвращаясь ко мн.— Вы не можете себ представить, какъ мн было тяжело видть васъ въ обморок. Но вы помните, я васъ предупреждалъ. Все-же, если-бъ я могъ предвидть…

Я не дала ему продолжать. Никакой, самой проницательный человческій умъ не могъ предвидть того, что случилось. Къ тому-же, какъ ни ужасно было сдланное мною открытіе, я предпочитала его своему прежнему невденію. Я сказала это маіору и потомъ перешла въ предмету, единственно меня интересовавшему въ эту минуту — къ моему мужу.

— Какъ онъ попалъ сюда? спросила я.

— Онъ явился съ м-ромъ Бенджаминомъ вскор посл моего прихода сюда, отвчалъ маіоръ.

— Я уже давно была въ обморок, когда онъ пріхалъ?

— Нтъ, я только-что передъ тмъ послалъ за докторомъ.

— Почему онъ явился сюда? Былъ онъ въ гостинниц я подозрвалъ мое отсутствіе?

— Да, онъ возвратился ране, чмъ думалъ, и очень безпокоился, не найдя васъ въ гостинниц.

— Подозрвалъ онъ, что я здсь? Пріхалъ онъ сюда прямо изъ гостинницы?

— Нтъ, онъ, кажется, прежде захалъ къ м-ру Бенджамину, желая тамъ навести о васъ справки. Что онъ узналъ отъ старика — мн неизвстно, знаю только, что сюда онъ пріхалъ вмст съ м-ромъ Бенджаминомъ.

Этого краткаго объясненія было совершенно достаточно: я поняла все, что случилось. Юстасъ напугалъ стараго Бенджамина моимъ исчезновеніемъ изъ гостинницы и легко добился отъ него подробнаго изложенія нашего разговора о маіор Фицъ-Дэвид. Такимъ образомъ, его присутствіе въ дом маіора объяснялось очень просто. Но его странный выходъ изъ комнаты въ ту самую минуту, какъ я очнулась, былъ непонятенъ. Маіоръ очень смутился отъ моего вопроса.

— Я, право, не могу вамъ этого объяснить, отвчалъ онъ:— Юстасъ поразилъ меня своимъ поведеніемъ.

Маіоръ произнесъ эти слова серьезно, въ глазахъ его выражалось неудовольствіе, которое, очевидно, относилось къ моему мужу.

— Юстасъ съ вами не поссорился? воскликнула я со страхомъ.

— Нтъ.

— Онъ знаетъ, что вы не нарушили даннаго ему слова?

— Нтъ. Моя пвица, миссъ Гойти, разсказала доктору все, что случилось, а онъ передалъ разсказъ ея вашему мужу.

— Докторъ видлъ книгу?

— Ни докторъ, ни м-ръ Бенджаминъ не видали книги. Я заперъ ее и сохранилъ отъ нихъ въ тайн роковую исторію вашихъ отношеній къ обвиняемому. М-ръ Бенджаминъ, повидимому, кое-что подозрваетъ, но докторъ и миссъ Гойти не имютъ ни малйшаго понятія о причин вашего обморока. Они оба полагаютъ, что вы подвержены нервнымъ припадкамъ и что фамилія вашего мужа дйствительно Вудвиль. Все, что могъ сдлать искренній другъ, я сдлалъ. Но вашъ мужъ упорно бранитъ меня за то, что я впустилъ васъ въ свой домъ, а главное, онъ вполн убжденъ, что сегодняшнія событія навсегда васъ разъединили.

Я вскочила съ кушетки.

— Боже милостивый! воскликнула я, — неужели Юстасъ думаетъ, что я сомнваюсь въ его невиновности?

— Онъ отрицаетъ возможность вамъ или кому-бы то ни было другому врить въ его невиновность, отвтилъ маіоръ.

— Проводите меня къ нему, сказала я, — гд онъ? Я должна его видть.

Но произнеся эти слова, я въ изнеможеніи упала на кушетку. Маіоръ налилъ стаканъ вина и предложилъ мн его выпить.

— Вы его увидите, отвчалъ онъ,— я вамъ общаю. Докторъ запретилъ ему уходить изъ дома до объясненія съ вами. Только подождите. Черезъ пять минутъ вы будете въ силахъ перенести это свиданіе.

Я должна была повиноваться. Даже теперь, когда прошло много лтъ посл этого происшествія, я не могу вспомнить безъ ужаса объ этихъ страшныхъ, безпомощныхъ минутахъ.

— Приведите его сюда, сказала я,— пожалуйста приведите его сюда.

— Кто можетъ привести его сюда? отвчалъ маіоръ, — какъ могу я, или кто-бы то ни было, убдить человка,— я хотлъ сказать: безумца,— который оставилъ васъ въ ту минуту, когда вы открыли глаза? Пока докторъ находился при васъ, я старался убдить Юстаса въ вашей и моей твердой увренности, что онъ не виновенъ, но на вс мои доводы и мольбы онъ отвчалъ только ссылкою на шотландскій приговоръ.

— На шотландскій приговоръ? спросила я.— Что это такое?

Маіоръ взглянулъ на меня съ изумленіемъ.

— Разв вы дйствительно никогда не слыхали объ его процес? спросилъ онъ.

— Никогда.

— Мн съ самаго начала казалось страннымъ, продолжалъ онъ,— что, узнавъ настоящую фамилію вашего мужа, вы не вспомнили его страшной исторіи. Около трехъ лтъ тому назадъ вся Англія говорила о немъ. Неудивительно, что онъ, бдный, перемнилъ свою фамилію. Но гд-же вы были въ то время?

— Вы говорите, это происходило три года тому назадъ?

— Да.

— Я, кажется, могу объяснить мое невденіе о событіи, извстномъ всей Англіи. Три года тому назадъ отецъ былъ еще живъ. Мы жили въ Италіи, въ горахъ близъ Сіены. По цлымъ недлямъ мы не видали англійскихъ, газетъ и англійскихъ путешественниковъ. Быть можетъ, отцу и писали изъ Англіи объ этомъ процес, но онъ мн никогда не говорилъ о немъ, а если и говорилъ, то я тотчасъ-же забыла о немъ, занятая другими впечатлніями. Но скажите, что-же общаго между приговоромъ и ужаснымъ сомнніемъ моего мужа въ отношеніи насъ? Юстасъ на свобод,— значитъ, онъ признанъ невиновнымъ.

— Юстасъ судился въ Шотландіи, отвчалъ маіоръ, мрачно качая головой,— по шотландскимъ законамъ существуетъ особая форма приговора, которая, на-сколько мн извстно, не встрчается въ законодательств ни одного государства въ свт. Когда присяжные въ Шотландіи, сомнваются въ томъ, слдуетъ-ли оправдать или присудить обвиняемаго, то имъ дозволяется выразить это сомнніе въ особенной юридической форм. Если нтъ достаточныхъ уликъ, чтобъ признать обвиняемаго виновнымъ, и, вмст съ тмъ, нтъ достаточныхъ доказательствъ для его оправданія, шотландскіе присяжные выносятъ приговоръ: не доказано.

— Таковъ былъ приговоръ, вынесенный въ дл Юстаса? спросила я.

— Да.

— Присяжные не были вполн убждены, что мой мужъ виновенъ, и не вполн убждены, что онъ не виновенъ?

— Да, впродолженія трехъ лтъ тяготетъ надъ нимъ этотъ приговоръ присяжныхъ, оставившихъ его подъ подозрніемъ.

О, мой бдный мужъ! Мой невинный мученикъ! Я теперь поняла все. Женитьба его подъ ложнымъ именемъ, страшное заклинаніе уважать его тайну и еще боле страшное недовріе ко мн въ эту минуту,— все было теперь понятно. Я встала съ кушетки спокойная, твердая. Шотландскій приговоръ возбудилъ во мн смлую, мужественную ршимость, но прежде, чмъ приступить ршительно въ задуманному мною длу, я должна была сообщить свой планъ мужу.

— Пойдемте къ Юстасу, сказала я,— теперь я достаточно сильна.

Маіоръ пристально взглянулъ на меня и, молча подавъ руку, повелъ меня къ двери.

ГЛАВА XII.
Шотландскій приговоръ.

Мы прошли черезъ переднюю. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ отворилъ дверь въ длинную, узкую комнату, предназначенную для куренія.

Въ ней не было никого, кром моего мужа, онъ сидлъ у камина и, увидавъ меня, молча всталъ. Маіоръ оставилъ насъ однихъ и затворилъ за собою дверь. Юстасъ не сдлалъ ни шага ко мн на встрчу. Я побжала въ нему и, бросившись на шею, горячо поцловала. Онъ меня не обнялъ, не поцловалъ, а только пассивно поддавался моимъ страстнымъ ласкамъ.

— Юстасъ! воскликнула я,— я никогда не любила тебя такъ пламенно, какъ въ эту минуту!

Онъ освободился изъ моихъ объятій и, съ машинальной любезностью посторонняго человка, знакомъ пригласилъ меня ссть.

— Благодарю тебя, Валерія, сказалъ онъ холодно,— посл того, что случилось, ты не могла сказать ничего больше и ничего меньше. Благодарю тебя.

Мы оба стояли передъ каминомъ. Сказавъ эти слова, онъ медленно и съ поникшей головой пошелъ къ дверямъ. Я послдовала за нимъ, перегнала его и заслонила ему путь.

— Зачмъ ты уходишь? сказала я,— зачмъ ты такъ жестокъ со мной? Ты сердишься, Юстасъ? Прости меня, мой милый, если я тебя разсердила.

— Я долженъ у тебя просить прощенія, отвчалъ онъ,— прости меня, Валерія, что я женился на теб.

Онъ произнесъ эти слова съ такимъ отчаяннымъ, мрачнымъ смиреніемъ, что сердце у меня дрогнуло.

— Взгляни на меня, Юстасъ, сказала я, схвативъ его за руку.

Онъ медленно поднялъ глаза — они смотрли на меня холодно, неподвижно, безнадежно. Въ эту страшную минуту я была такъ-же холодна и спокойна, какъ онъ. Его ледяное отчаяніе какъ-бы заморозило меня.

— Неужели, воскликнула я,— ты думаешь, что я не врю въ твою невинность?

Онъ не отвчалъ на мой вопросъ, горько вздохнулъ и произнесъ, словно посторонній мн человкъ:

— Бдная женщина! Бдная женщина!

Сердце мое тревожно билось, какъ-бы желая выскочить. Я оперлась рукою на плечо мужа, чтобъ не упасть.

— Я не прошу твоего сожалнія, Юстасъ, я желаю только справедливости. Ты несправедливъ ко мн. Если-бъ ты доврилъ мн всю правду въ первые дни нашей любви, призываю Бога въ свидтеля, я вышла-бы за тебя замужъ безъ всякаго колебанія. Теперь ты сомнваешься во мн, ты не вришь, что я считаю тебя невиннымъ.

— Я въ этомъ не сомнваюсь. Вс твои стремленія благородны, Валерія. Ты говоришь и чувствуешь благородно. Но не осуждай меня за то, милое дитя мое, что я вижу дале тебя,— вижу жестокое будущее.

— Жестокое будущее! воскликнула я,— что это значитъ?

— Ты вришь въ мою невинность, Валерія. Присяжные, судившіе меня, сомнвались въ этомъ и публично выразили это сомнніе. На основаніи какихъ доказательствъ, вопреки судебному приговору, ты считаешь меня невиновнымъ?

— Мн не надо никакихъ доказательствъ. Я врю теб, несмотря на присяжныхъ и приговоръ.

— Будутъ-ли согласны съ тобою твои друзья? Что скажутъ твои дядя и тетка, когда узнаютъ о случившемся, а рано или поздно все имъ будетъ извстно? ‘Онъ началъ дурно/ скажутъ они:— онъ скрылъ отъ нашей племянницы свой первый бракъ и свою настоящую фамилію. Онъ можетъ сколько угодно уврять, что не виновенъ, но можно-ли ему поврить? Судъ оставилъ его подъ подозрніемъ, судъ призналъ, что не доказано его преступленіе, но и не оправдалъ его. Намъ недостаточно такого приговора. Если присяжные постановили несправедливый приговоръ или онъ дйствительно не виновенъ, то пусть это докажетъ’. Вотъ что думаетъ и говоритъ обо мн весь свтъ. Вотъ что будутъ думать и говорить твои друзья. Придетъ время, Валерія, когда ты, даже ты признаешь, что твои друзья правы.

— Этого никогда не будетъ! воскликнула я пламенно,— одно такое подозрніе меня оскорбляетъ до глубины души.

Онъ снялъ мою руку съ своего плеча и отошелъ на нсколько шаговъ.

— Мы женаты только нсколько дней, Валерія, сказалъ онъ съ горькой улыбкой,— твоя любовь еще молода и нова. Время потушитъ пламя этой любви.

— Никогда! Никогда!

— Посмотри на окружающій тебя свтъ, сказалъ онъ, отходя отъ меня еще дале.— Самые счастливые супруги по временамъ ссорятся и на самомъ безоблачномъ небосклон брачной жизни появляются иногда черныя тучи. Когда наступятъ для насъ эти мрачные дни, въ сердц твоемъ проснутся т сомннія и подозрнія, которыя ты теперь отвергаешь. Когда на небосклон нашей брачной жизни взойдутъ тучи, когда я скажу теб первое рзкое слово, а ты легкомысленно отвтишь мн, въ памяти твоей возстанетъ страшный образъ моей первой жены. Ты вспомнишь, что меня обвиняли въ ея убійств и что я не былъ оправданъ. Ты скажешь сама себ: ‘Неужели съ ней началось такъ-же? Неужели со мной окончится тмъ-же?’ Это страшные вопросы для жены! Ты схоронишь ихъ въ глубин своего сердца, какъ добрая женщина, ты съ ужасомъ отъ нихъ отвернешься, но на другой день ты будешь на-сторож. Я это замчу, пойму тайную причину твоей сдержанности — и мое второе рзкое слово будетъ гораздо рзче. Тогда ты станешь ясне припоминать, что твой мужъ судился, какъ убійца, и что смерть его первой жены осталась неразъясненной. Ты видишь, какимъ адомъ можетъ сдлаться для насъ домашняя жизнь. Я недаромъ просилъ, заклиналъ тебя не раскрывать роковой тайны. Могу-ли я теперь ухаживать за тобою во время болзни, не напоминая того, что было на одр смерти моей первой жены? Подавая теб лекарства, я стану возбуждать въ теб подозрніе — вдь говорили, что я отравилъ ее лекарствомъ. Подавая теб чашку чая, я воскрешу въ теб сомнніе,— говорили, что я положилъ мышьяку въ ея чашку. Если, выходя изъ комнаты, я поцлую тебя, ты невольно вспомнишь, что обвинитель уличалъ меня въ подобномъ поцлу, данномъ ей для приличія и обмана сидлки. Можно-ли жить вмст при такихъ условіяхъ? Это выше человческихъ силъ. Сегодня я сказалъ теб: ‘если ты сдлаешь еще шагъ дале въ этомъ дл, то погубишь свое счастье на вки’. Ты меня не послушалась — и конецъ нашему счастью наступилъ. Надъ нашими головами тяготетъ проклятіе, отъ котораго не освободиться намъ во всю нашу жизнь.

Я слушала его терпливо, но рисуемая имъ картина будущаго была слишкомъ страшна, и я доле не, могла вынести ужасной пытки, которой онъ меня подвергалъ.

— Перестань говорить такіе ужасы! воскликнула я,— въ наши года нельзя проститься съ любовью и надеждой! Сомнваться въ томъ и другомъ — святотатство.

— Прочти процесъ, отвчалъ онъ, — ты, вроятно, на это ршилась?

— Да, я прочту его съ перваго слова до послдняго, я составила планъ, который ты наврное одобришь, Юстасъ.

— Никакія твои дйствія, никакая любовь и надежда не хогутъ изхнить непреодолимыхъ фактовъ. Моя первая жена умерла отъ отравы, и судъ не оправдалъ меня по обвиненію въ ея убійств. Пока ты этого не знала, мы могли быть счастливы, но теперь теб все извстно, и я повторяю: насталъ конецъ нашей брачной жизни.

— Нтъ, отвчала я,— теперь началась для меня брачная жизнь съ серьезной цлью и отвтственностью.

— Что ты этимъ хочешь сказать?

— По твоимъ словамъ, продолжала я, подходя къ нему и взявъ его за руку,— весь свтъ говоритъ о теб: ‘Шотландскаго приговора намъ недостаточно, если присяжные были несправедливы, если онъ не виновенъ, то пусть это докажетъ’. Ты увряешь, что вс мои друзья, узнавъ о твоемъ несчастьи, скажутъ то-же самое, хорошо, я ихъ сама повторяю: мн недостаточно этого приговора. Докажи, Юстасъ, что ты не виновенъ, и пусть судъ тебя оправдаетъ. Зачмъ ты ждалъ три года? Вроятно, для того, чтобъ теб въ этомъ помогла жена? Милый мой, теперь жена твоя готова помогать теб. Съ этой минуты у нея одна цль въ жизни: доказать всему свту и присяжнымъ, что ея мужъ не виновенъ въ взведенномъ на него обвиненіи.

Я говорила съ энтузіазмомъ, пульсъ мой лихорадочно бился и голосъ громко раздавался въ комнат. Я надялась, что мн удалось его воодушевить.

— Прочти процесъ, отвчалъ онъ холодно.

Я схватила его за руку и съ негодованіемъ, съ отчаяніемъ сжала ее изо всей силы. Я, кажется, была въ состояніи въ эту минуту ударить его!

— Я намрена прочесть весь процесъ отъ строчки до строчки вмст съ тобою, продолжала я,— вроятно, сдлана какая-нибудь непростительная ошибка, не представлено какое-нибудь необходимое въ твою пользу доказательство, не подвергнуто должному изслдованію подозрительное обстоятельство. Юстасъ, я убждена, что ты и твои защитники не досмотрли чего-нибудь и, благодаря этой ошибк, состоялся несправедливый приговоръ. Мы исправимъ эту ошибку. Мы должны это сдлать — ради тебя, ради меня, ради нашихъ дтей, если Небо благословитъ нашъ бракъ. О! радость моя, не смотри на меня такъ холодно, не отвчай мн такъ жестоко! Не обращайся со мною, какъ съ глупой, безумной женщиной, задумавшей невозможное!

Ничего не могло подйствовать на него!

— Меня защищали величайшіе адвокаты въ стран, сказалъ онъ тономъ сожалнія,— и если вс ихъ усилія ни къ чему не привели, то что-же можемъ сдлать мы съ тобою, бдная Валерія? Мы можемъ только покориться!

— Никогда! воскликнула я,— величайшіе адвокаты тоже люди и могутъ ошибаться. Этого ты не станешь отрицать.

— Прочти процесъ, сказалъ онъ въ третій разъ и ничего не прибавилъ къ этимъ жестокимъ словамъ.

Вн себя отъ отчаянія, видя, что вс мои усилія тщетны, и сознавая, что его безжалостная логика была гораздо сильне моихъ доводовъ, основанныхъ на любви и преданности, я вспомнила о маіор Фицъ-Дэвид. Послдняя моя надежда заключалась во вліяніи на Юстаса его стараго друга.

— Подожди меня минуту! воскликнула я,— и выслушай еще одно мнніе.

Я поспшно возвратилась въ кабинетъ маіора, его тамъ не было. Я постучала въ дверь, ведущую въ сосднюю комнату, и маіоръ немедленно отворилъ ее. Доктора уже не было, а Бенджаминъ все еще оставался здсь.

— Пойдемте къ Юстасу, произнесла я,— и скажите ему…

Въ эту минуту парадная дверь съ шумомъ затворилась. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ и Бенджаминъ молча переглянулись.

Не дожидаясь маіора, я побжала въ ту комнату, гд разговаривала съ Юстасомъ. Въ ней никого не было. Мой мужъ ушелъ.

ГЛАВА XIII.
Ршимость мужа.

Первой моей мыслью было послдовать за Юстасомъ на улицу.

Маіоръ и Бенджаминъ возстали противъ этого смлаго плана. Они ссылались на чувство самоуваженія, которое не могло дозволить мн преслдовать бжавшаго мужа, но ихъ доводы, насколько я помню, не имли на меня никакого вліянія. Боле подйствовала ихъ просьба пожалть Юстаса и подождать его полчаса. Если-же по истеченіи этого срока онъ не возвратится, то они оба обязались отправиться со мною въ гостинницу, гд онъ остановился.

Ради Юстаса я согласилась подождать, но нельзя словами выразить тхъ страшныхъ мученій, которыя я вынесла въ эти минуты бездйствія.

Бенджаминъ первый просилъ меня разсказать обо всемъ, что произошло между мною и мужемъ.

— Вы можете говорить откровенно, сказалъ онъ: — мн извстно все, что случилось въ дом маіора Фицъ-Дэвида со времени вашего прибытія. Никто мн этого не разсказалъ, я самъ все понялъ. Вы, вроятно, помните, что я былъ пораженъ именемъ Мокалана, когда вы впервые упомянули о настоящей фамиліи вашего мужа? Я сразу не могъ сообразить, въ чемъ дло, но потомъ все вспомнилъ.

Посл этихъ словъ добраго Бенджамина я откровенно передала ему все, что говорила Юстасу, и какъ онъ принялъ мои слова. Къ полнйшему моему разочарованію, Бенджаминъ и маіоръ приняли сторону мужа и прямо объявили, что мой планъ былъ безумной мечтой.

— Вы не читали процеса, сказали они въ одинъ голосъ.

Они просто взбсили меня.

— Мн довольно одного факта, что онъ не виновенъ, воскликнула я.— Отчего-же его невиновность не доказана? Она должна быть и будетъ доказана. Если процесъ убдитъ меня, что этого сдлать нельзя, то я не поврю процесу. Гд книга, маіоръ? Защитники Юстаса, вроятно, оставили его жен лазейку для его оправданія. Вдь они не любили его такъ, какъ я его люблю. Дайте мн книгу.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ взглянулъ на Бенджамина.

— Если я дамъ ей книгу, то усилю только ея волненіе, сказалъ онъ,— какъ вы полагаете?

Прежде, чмъ Бенджаминъ усплъ отвтить, я воскликнула,

— Если вы откажетесь исполгить мою просьбу, то сдлайте одолженіе, маіоръ, сходите къ ближайшему книгопродавцу и прикажите достать для меня стенографическій отчетъ дла Юстаса. Я твердо ршилась прочесть его.

На этотъ разъ Бенджаминъ поддержалъ меня.

— Хуже того положенія, въ которомъ она теперь находится, нельзя себ вообразить, сказалъ онъ,— а потому предоставьте ей дйствовать какъ она хочетъ.

Маіоръ всталъ и вынулъ книгу изъ итальянской шифоньерки, куда онъ ее спряталъ.

— По словамъ моей молодой пріятельницы, примадонны, сказалъ онъ, подавая мн книгу,— она призналась вамъ въ своей непростительной вспышк, окончившейся разбитіемъ вазы. Я не зналъ, какую книгу она бросила въ сердцахъ, и, оставляя васъ въ комнат, полагалъ, что стенографическій отчетъ процеса находился на своемъ обычномъ мст, на верхней полк книжнаго шкафа. Признаюсь, мн было любопытно узнать, вздумаете-ли вы осмотрть эту полку. Разбитая ваза (теперь не къ чему скрывать этого отъ васъ) была подарена мн вмст съ другой, парной вазой вашимъ мужемъ и его первой женою за недлю до ея страшной смерти. Увидавъ вашъ взглядъ, устремленный на обломки этой вазы, я невольно подумалъ, что вы близки въ роковой истин, кажется, на лиц моемъ въ то время выразилось безпокойство и вы, кажется, это замтили.

— Да, я замтила, маіоръ, и заключила, что стою на дорог въ открытію истины. Но посмотрите, который часъ! Мы, кажется, уже прождали полчаса.

Отъ нетерпнія мн казалось, что время слишкомъ медленно двигается, между тмъ получасовой искусъ еще не окончился.

Медленно шли тяжелыя минуты, и мужъ не возвращался. Мы старались продолжать разговоръ, но тщетно. Могильная тишина прерывалась только уличнымъ шумомъ. Одна ужасная мысль все упорне и упорне преслдовала меня, несмотря на вс усилія устранить ее. ‘Неужели, спрашивала я себя,— наша брачная жизнь окончена и Юстасъ меня бросилъ?’

Маіоръ видлъ, что моя твердость начинала слабть подъ гнетомъ неизвстности.

— Подемте, сказалъ онъ наконецъ, хотя до получаса еще не доставало пяти минутъ.

Я молча поблагодарила его взглядомъ, но не могла произнести ни слова. Мы втроемъ отправились въ гостинницу.

Хозяйка встртила насъ въ столовой. Юстасъ не возвращался, но посыльный пять минутъ тому назадъ принесъ на мое имя письмо, которое лежало въ моей комнат. Дрожа всмъ тломъ и едва переводя дыханіе, я побжала, по лстниц. Они. послдовали за иною. Адресъ на конверт былъ написанъ мужемъ. Сердце мое дрогнуло. Конечно, онъ прощался со мною на вки. Я держала письмо въ рукахъ, но не могла его распечатать, на меня напалъ какъ-бы столбнякъ.

Добрый Бенджаминъ старался меня утшить, но маіоръ, знавшій гораздо лучше женское сердце, шепнулъ ему:

— Подождите, теперь говорить съ нею безполезно, дайте ей время опомниться.

Эти слова заставили меня очнуться. Если Юстасъ, дйствительно, меня покинулъ, то каждая минута была дорога.

— Вы его старый другъ, сказала я, подавая маіору письмо,— распечатайте и прочтите.

Онъ прочелъ про себя и съ презрніемъ бросилъ письмо на столъ.

— Онъ съума сошелъ, произнесъ маіоръ,— это единственное его извиненіе.

Я поняла горькую истину и это сознаніе дало мн силы прочитать письмо. Вотъ оно:

‘Моя милая Валерія!

‘Эти строки — мое послднее прости. Я возвращаюсь въ своей прежней, одинокой, мрачной жизни. Голубушка моя, тебя жестоко обманули. На теб женился человкъ, обвинявшійся публично въ отравленіи своей первой жены и неоправданный судомъ. Теб теперь это извстно. Можешь-ли ты питать ко мн прежнія довріе и уваженіе? Ты могла жить со иною счастливо, пока не знала страшной тайны, но теперь это невозможно.

‘Нтъ, единственное средство искупить мою вину, это — покинуть тебя на-вки. Единственная надежда для тебя быть счастливой въ будущемъ заключается въ разлук со мною. Я люблю тебя, Валерія, люблю страстно, преданно, истинно, но между нами стоитъ призракъ отравленной женщины. Что до того, что я не виновенъ даже въ помышленіи нанести какой-бы то ни было вредъ моей первой жен? Моя невинность не доказана. На этомъ свт доказать ее невозможно. Ты молода, благородна, полна надеждъ и любви. Доставь счастье другому твоими несравненными достоинствами и очаровательными прелестями. Я ихъ недостоинъ. Отравленная женщина стоитъ между нами. Если-бъ ты продолжала жить со мною, ты постоянно видла-бы ее, также какъ я. Я не хочу подвергать тебя подобной пытк. Я люблю тебя и удаляюсь.

‘Ты, можетъ быть, сочтешь меня жестокимъ, но время измнитъ твое сужденіе. Черезъ нсколько лтъ ты скажешь: ‘онъ низко меня обманулъ, но все-же въ немъ была искра благородства, у него хватило мужества добровольно возвратить мн свободу’.

‘Да, Валерія, я освобождаю тебя отъ всякихъ обязанностей въ отношеніи меня. Если возможенъ разводъ, я впередъ на него согласенъ. Слдуй совтамъ твоихъ друзей и возврати себ полную независимость. Я въ этомъ отношеніи далъ необходимую инструкцію своимъ стряпчимъ. Пусть твой дядя обратится къ нимъ, и я надюсь, что онъ останется мною доволенъ. Теперь у меня-единственная забота: твое счастье и благополучіе. То и другое немыслимо при существованіи нашего брака.

‘Я не могу боле писать. Эти строки будутъ ждать тебя въ гостинниц. Совершенно безполезно меня отыскивать. Я не могу боле тебя видть, потому что я слабъ и, увидавъ тебя, могу поддаться своей любви.

‘Покажи это письмо дяд и друзьямъ, мнніемъ которыхъ ты дорожишь. Мн стоитъ только подписать свое обезчещенное имя — и всякій пойметъ, всякій одобритъ мое поведеніе. Это страшное, имя вполн оправдываетъ мое настоящее письмо. Прости и забудь

Юстаса Мокалана’.

Такъ прощался онъ со мною на-вки черезъ шесть дней посл нашей свадьбы.

ГЛАВА XIV.
Отвтъ жены.

До сихъ поръ я говорила о себ съ полной откровенностью и, могу сказать, съ немалымъ мужествомъ. Но откровенность и мужество оставляютъ меня при мысли о прощальномъ письм мужа и о бур пламенныхъ страстей, возбужденной имъ въ моемъ сердц. Нтъ, я не могу, я не смю сказать правды — признаться въ томъ, что чувствовала въ -эту роковую минуту. Пусть читатели сами отгадаютъ: мужчины — призвавъ на помощь свое знаніе женщинъ, женщины — взглянувъ въ свои сердца.

То, что я сдлала, когда нсколько успокоилась, разсказать гораздо легче. Я отвчала мужу. Отвтъ этотъ я приведу дале, изъ него нетрудно будетъ увидть, какое впечатлніе произвело на меня его бгство, а также какія намренія и надежды одушевляли меня въ эту новую, страшную эпоху моей жизни.

Старый другъ моего отца, Бенджаминъ, перевезъ меня въ свой маленькій домъ. Я провела первую ночь разлуки съ мужемъ не сомкнувъ глазъ и только утромъ тревожный сонъ нсколько возстановилъ мои ослабвшія, силы.

Во время завтрака пріхалъ маіоръ Фицъ-Дэвидъ узнать о моемъ здоровь и передать результаты его свиданія со стряпчими моего мужа. Они объявили, что имъ извстно, гд находится Юстасъ, но что имъ положительно запрещено сообщать его адресъ кому-бы то ни было. Въ другихъ отношеніяхъ распоряженія ихъ кліента касательно жены были, по ихъ выраженію, ‘черезчуръ благородны’. Мн стоило только написать имъ слово — и они тотчасъ прислали-бы копію съ его письменной инструкціи.

Съ своимъ обычнымъ тактомъ, маіоръ спросилъ меня только о моемъ здоровь и боле не задавалъ никакихъ вопросовъ. Онъ тотчасъ-же распрощался со мною и ушелъ съ Бенджаминомъ въ садъ, гд они долго разговаривали.

Я заперлась въ отведенной мн комнат и написала дяд Старквэтеру обо всемъ, что случилось, приложивъ копію письма мужа. Покончивъ съ этимъ, я пошла подышать чистымъ воздухомъ, но мн скоро надоло ходить и я возвратилась въ свою комнату. Добрый Бенджаминъ далъ мн полную свободу оставаться наедин сколько мн было угодно. Съ вечеру я немного успокоилась и могла думать объ Юстас безъ слезъ и говорить съ Бенджаминомъ, не приводя въ ужасъ бднаго старика.

Ночь я провела гораздо лучше и на слдующее утро была достаточно сильна, чтобъ исполнить первый мой долгъ — отвчать мужу.

Вотъ что я ему написала:

‘Я все еще слишкомъ слаба, Юстасъ, чтобы писать теб подробно, но мысли мои ясны. Я составила себ опредленное мнніе о теб и о твоемъ письм. Я знаю, что мн слдуетъ длать въ виду твоего бгства. Многія женщины на моемъ мст сочли-бы, что ты потерялъ всякое право на ихъ любовь. Я этого не полагаю и пишу въ теб все, что думаю, просто и прямо.

‘Ты говоришь, что любишь меня и потому удаляешься отъ меня. Я не могу этого понять. Что касается меня, то, несмотря на все сказанное и написанное тобою, несмотря на твой жестокій отъздъ,— я люблю тебя и не брошу. Нтъ! пока я жива, я останусь твоей женою. Это удивляетъ тебя? Признаюсь, и мн оно непостижимо. Если-бъ другая женщина написала что-нибудь подобное человку, который обошелся-бы съ нею такъ, какъ ты со мною, то я не могла-бы объяснить себ ея страннаго поступка. Дйствительно, я не понимаю себя. Я должна-бы ненавидть, а между тмъ люблю тебя. Право, мн совстно за себя, но все это правда.

‘Не безпокойся, я не стану тебя разыскивать или уговаривать возвратиться. Я не на-столько глупа, чтобы надодать теб. Ты теперь самъ не свой, а когда придешь въ себя, то самъ вернешься, и я буду на-столько слаба, что прощу тебя.

‘Но какимъ образомъ придешь ты въ себя? Я думала объ этомъ вчера цлый день и сегодняшнюю ночь и, наконецъ, пришла къ тому убжденію, что безъ моей помощи ты никогда не будешь снова человкомъ. Но въ чемъ можетъ заключаться эта помощь? Отвтъ не труденъ. То, чего не могъ сдлать для тебя законъ, сдлаетъ жена. Помнишь, что я сказала теб, очнувшись отъ обморока въ квартир маіора Фицъ-Дэвида? Я сказала, что первой моей мыслью, когда я узнала приговоръ шотландскаго суда, была ршимость доказать его неправильность. Твое письмо укрпило во мн эту ршимость. Единственное средство возвратить тебя къ жен любящимъ и раскаивающимся мужемъ заключается въ замн несправедливаго шотландскаго приговора: ‘не доказано’ честнымъ англійскимъ приговоромъ: ‘не виновенъ’.

‘Ты удивляешься, быть можетъ, что женщина, ничего несмыслящая въ юриспруденціи, выказываетъ такія точныя свденія по части законовъ, но женщина начала съ того, что познакомилась съ закономъ. А обратилась въ лексикону Огильви и вотъ что тамъ нашла: ‘приговоръ: ‘не доказано’ означаетъ, что во мнніи присяжныхъ не доказана виновность обвиняемаго, а приговоръ: ‘не виновенъ’ означаетъ, что присяжные убдились въ невинности обвиняемаго’. Послдній приговоръ долженъ быть произнесенъ относительно тебя шотландскими присяжными и всмъ свтомъ. Этой цли я съ Божьей помощью посвящу всю свою жизнь.

‘Кто мн поможетъ въ этомъ дл — я не знаю. Я прежде надялась, что мы рука въ руку пойдемъ по трудному пути, ведущему къ такой славной цли. Теперь эта надежда исчезла. Я не ожидаю и не прошу твоей помощи. Человкъ, думающій какъ ты, не можетъ никому помочь, онъ осужденъ на безнадежность. Да будетъ такъ. Я стану надяться на тебя и буду работать за двоихъ, если я буду дйствовать разумно, будь увренъ, найду и помощь.

‘Я ничего не скажу теперь о моихъ планахъ, я еще не прочла процеса. Мн достаточно увренности въ твоей невинности. Когда человкъ не сдлалъ того, въ чемъ его обвиняютъ, то наврное найдется средство это доказать. Рано или поздно, съ чужой помощью или безъ нея, я найду это средство. Да, прежде, чмъ, я прочла хотя строчку твоего процеса, я говорю съ полной увренностью, что докажу твою невинность.

‘Ты можешь смяться или плакать надъ такою слпой увренностью. Я, дйствительно, не знаю, заслуживаю-ли я насмшки или сожалнія. Я только въ одномъ убждена: что возвращу тебя свту оправданнымъ, незапятнаннымъ.

‘Пиши ко мн иногда, Юстасъ, и, несмотря на всю горечь настоящаго положенія, не теряй вры въ любовь и преданность

твоей Валеріи’.

Вотъ мой отвтъ. Онъ былъ очень плохъ съ литературной стороны (я могла-бы теперь написать гораздо лучше), но въ немъ было одно достоинство — онъ честно выражалъ мои чувства и намренія.

Я прочла письмо Бенджамину. Онъ всплеснулъ руками, какъ, всегда длалъ въ минуты изумленія.

— Я никогда не читалъ такого безумнаго письма, сказалъ добрый старикъ.— Ни одна женщина еще не задумывала ничего подобнаго. Боже милостивый! Невозможно намъ, старикамъ, понять теперь взгляды и намренія новаго поколнія. Какъ-бы я желалъ, чтобъ вашъ дядя Старквэтеръ прочелъ это письмо. Чтобы онъ сказалъ? И это жена пишетъ къ мужу! Вы ршились послать письмо?

Я отвчала, въ еще большему удивленію Бенджамина, что намрена сама передать это письмо стряпчимъ моего мужа, такъ-какъ желала прочесть его инструкцію, оставленную имъ.

Я отправилась въ контору этихъ стряпчихъ. Ихъ оказалось, двое и они оба меня приняли. Одинъ былъ худощавый, мягкій человкъ съ кислой улыбкой, а другой толстый, сердитый. Они оба мн очень не понравились, они, съ своей стороны, тоже, видимо, чувствовали во мн сильное недовріе. Прежде всего они показали мн инструкцію мужа, въ которой онъ назначалъ мн половину своего годового дохода. Я отказалась взять хоть пенсъ, изъ этихъ денегъ. Стряпчіе были чрезвычайно удивлены. Имъ никогда не случалось во время долговременной практики встрчать ничего подобнаго. Они старались образумить меня и поколебать мою ршимость. Сердитый стряпчій требовалъ отъ меня объясненія. такого страннаго отказа, а его товарищъ съ кислой улыбкой замтилъ, что я, какъ женщина, конечно, не могла объяснять разумными доводами своихъ поступковъ.

— Будьте такъ добры, передайте это письмо, господа, сказала я и вышла изъ конторы.

Я вовсе не желаю приписывать себ достоинствъ, которыхъ но имю. Я отказалась отъ денегъ Юстаса только потому, что гордость мшала мн принять что-либо отъ него посл его бгства. Мое собственное состояніе (800 фунтовъ стерл. годового дохода) было, по брачному контракту, закрплено за мною. Этого было слишкомъ достаточно для моей одинокой жизни, и потому я ршилась довольствоваться этими деньгами. Бенджаминъ настаивалъ на томъ, чтобы я жила въ его маленькомъ домик, и потому единственные представлявшіеся мн расходы были издержки по исполненію моего плана. Я могла быть независимой и не хотла никому быть обязанной. Исповдывая свои слабости и заблужденія, я должна упомянуть, что, несмотря на мою любовь въ нужу, я не могла простить ему одного — утайки отъ меня его первой женитьбы. Я не могу объяснить, почему мысль объ этомъ была мн нестерпима, но, вроятно, въ глубин моего сердца я чувствовала ревность. Однако, всякая мысль о ревности была невозможна при воспоминаніи о несчастной смерти бдной женщины. Все-же Юстасъ не долженъ былъ скрывать отъ меня этой тайны. Что-бы онъ сказалъ, если бъ я была вдова и ничего ему объ этомъ не сказала?

Я возвратилась уже вечеромъ въ Бенджамину, который встртилъ меня у воротъ.

— Васъ ждетъ сюрпризъ, сказалъ онъ:— вашъ дядя пріхалъ. Получивъ ваше письмо сегодня утромъ, онъ отправился въ Лондонъ съ первымъ поздомъ.

Черезъ минуту я была уже въ объятіяхъ добраго дяди. Въ моемъ тогдашнемъ положеніи я не знала, какъ благодарить дядю за его вниманіе во мн. Слезы навернулись у меня на глазахъ.

— Я пріхалъ за тобою, милое дитя мое, сказалъ онъ:— подемъ къ намъ. Я не могу выразить, какъ искренно я сожалю, что ты покинула нашъ домъ… Ну, ну, не будемъ объ этомъ говорить. Несчастіе уже случилось и надо только уменьшить его по возможности. Если-бъ твой мужъ попался мн… Прости Господи! Я забываю, что я пасторъ. Тетка тебя горячо цлуетъ. Она стала еще суеврне, чмъ прежде, и эта несчастная исторія ее нисколько не удивляетъ: она увряетъ, что все горе произошло отъ того, что ты сдлала ошибку, подписывая свое имя въ церковной книг посл внчанія. Не правда-ли, какой вздоръ? Глупая она, но хорошая женщина и желаетъ теб добра. Она хотла ее мною пріхать, но я ее не взялъ, сказавъ: ‘нтъ, останься дома и посмотри за хозяйствомъ и приходомъ, а я привезу нашего ребенка’. Валерія, тебя ждетъ твоя комната съ блыми занавсками. Мы отправимся завтра утромъ съ девятичасовымъ поздомъ, если ты можешь встать такъ рано.

Возвратиться въ пасторскій домъ! Разв это было возможно? Похоронивъ себя въ уединенномъ селеніи, какъ могла я стремиться въ достиженію своей цли? Нтъ, мн нельзя было возвратиться въ домъ дяди Старквэтера.

— Благодарю васъ, дядя, отъ всей души, сказала я,— но въ настоящую минуту я не могу покинуть Лондона.

— Ты не можешь покинуть Лондона! повторилъ онъ.— Что она хочетъ сказать, м-ръ Бенджаминъ?

— Она въ прав оставаться здсь, сколько ей угодно, м-ръ Старкветеръ, замтилъ Бенджаминъ, уклоняясь отъ прямого отвта.

— Это не отвтъ, воскликнулъ дядя и, обратясь ко мн, прибавилъ:— что тебя задерживаетъ въ Лондон? Ты прежде его терпть не могла. Какая важная причина побуждаетъ тебя оставаться здсь?

Я должна была рано или поздно открыть свои намренія моему старому другу и покровителю, поэтому, собравшись съ силами, я разсказала ему все. Онъ выслушалъ меня, едва переводя дыханіе отъ изумленія.

— Господи! съ ужасомъ воскликнулъ добрый старикъ, обращаясь въ Бенджамину,— бдняжка рехнулась отъ горя.

— Я былъ увренъ, что вы не одобрите ея плана, сэръ, сказалъ Бенджаминъ,— признаюсь, я самъ его не одобряю.

— Неодобреніе слишкомъ мягкое слово, отвчалъ пасторъ,— это просто безуміе. Надюсь, однакожь, что ты не серьезно ршилась на такое невозможное дло? прибавивъ онъ, обращаясь ко мн.

— Мн очень жаль потерять ваше доброе мнніе, отвчала я,— но я должна сознаться, что твердо ршилась исполнить свое намреніе.

— Итакъ, продолжалъ пасторъ,— ты до того самонадянна, что думаешь выиграть дло, проигранное лучшими адвокатами Шотландіи? Они соединенными силами не могли доказать невинности этого человка, а ты хочешь сдлать это одна, безъ всякой помощи? Нечего сказать, удивительная ты женщина! Позвольте, однакожь, прибавилъ онъ, переходя вдругъ отъ негодованія къ ироніи,— простому, провинціальному пастору, непривыкшему къ обществу адвокатовъ въ юбкахъ, спросить, какъ вя достигнете этого результата?

— Я прежде всего, дядя, прочту стенографическій отчетъ процеса.

— Нечего сказать, подходящее чтеніе для молодой женщины! Затмъ я совтую теб прочесть нсколько французскихъ романовъ, это будетъ теб полезно. Ну, а когда ты познакомишься съ процесомъ, что ты намрена длать,— подумала ты объ этомъ?

— Да, дядя. Я прежде всего постараюсь вывести заключеніе изъ процеса о томъ, кто дйствительно совершилъ преступленіе. Потомъ я сдлаю списокъ свидтелей, говорившихъ въ защиту мужа, и, розыскавъ ихъ, скажу имъ, кто я, и что мн нужно. Я буду предлагать имъ всевозможные вопросы, преимущественно такіе, которые адвокатамъ могли показаться или слишкомъ мелочными, или совершенно пустыми. Въ дальнйшихъ моихъ дйствіяхъ я буду руководствоваться полученными отвтами. Вотъ мой планъ, дядя, и никакія преграды не останова тъ меня отъ его исполненія.

Пасторъ и Бенджаминъ знаменательно переглянулись.

— Долженъ-ли я понять изъ твоихъ словъ, сказалъ достопочтенный Старквэтеръ,— что ты намрена странствовать по различнымъ городамъ, розыскивая незнакомыхъ теб людей? Молодая женщина, брошенная мужемъ, въ комъ встртишь ты помощь и участіе? Вы слышали, что она говоритъ, м-ръ Бенджаминъ? Я, право, не знаю, во сн-ли я это вижу или слышу на яву. Посмотрите на нее: она сидитъ спокойно, какъ-будто не сказала ничего необыкновеннаго. Но что-же мн съ нею длать, что мн съ нею длать?

— Хотя мой планъ и кажется вамъ дерзкимъ и неисполнимымъ, я все-таки намрена сдлать попытку, дядя, отвчала я,— ничто другое меня не успокоитъ и не поддержитъ, а Богу извстно, какъ мн теперь необходимы поддержка и спокойствіе. Не думайте, что я говорю это только изъ упрямства, я вполн сознаю, что меня ожидаютъ большія затрудненія.

— О-о! замтилъ пасторъ, принимая прежній ироническій тонъ,— вы это сознаете? Ну, что-же, и то слава-богу!

— Много женщинъ до меня ршались ради любимаго человка вступать въ борьбу съ разными затрудненіями и ихъ усилія увнчивались успхомъ, сказала я.

Пасторъ всталъ съ видомъ человка, терпніе котораго лопнуло.

— Долженъ-ли я понимать изъ твоихъ словъ, что ты все еще любишь м-ра Юстаса Мокалана?

— Да, отвчала я.

— Ты любишь героя знаменитаго процеса объ отравленіи мужемъ жены! Ты любишь человка, обманувшаго и бросившаго тебя?

— Я, люблю его теперь еще больше, чмъ прежде.

— М-ръ Бенджаминъ, сказалъ пасторъ,— если она придетъ въ себя до завтрашняго утра, пришлите ее въ девяти часамъ въ Локслейскую гостинницу, гд я остановился.— Прощай, Валерія. Мн теперь нечего боле съ тобою говорить, я посовтуюсь съ теткой, что намъ длать дальше.

— Поцлуйте меня, дядя, на прощанье.

— Съ большимъ удовольствіемъ, Валерія. но, признаюсь, я полагалъ, что, доживъ до шестидесяти-пяти лтъ, я научился читать бгло въ женскомъ сердц, а выходитъ на поврку, что я ничего не смыслю въ этомъ дл.— М-ръ Бенджаминъ, не забудьте моего адреса — Локслейская гостинница. Прощайте.

Проводивъ пастора до садовой калитки, Бенджаминъ возвратился ко мн и сказалъ очень серьезно:

— Подумайте объ этомъ хорошенько, моя милая. Я не настаиваю на непреложности моего мннія, но слова вашего дяди заслуживаютъ вниманія.

— Прощайте, мой добрый, старый другъ, произнесла я, считая безполезнымъ отвчать на его замчаніе.

Отвернувшись, чтобъ скрыть выступавшія на глазахъ слезы, я пошла въ свою спальню. Стора на окн не была опущена и осенняя луна заливала своимъ серебристымъ свтомъ маленькую комнату.

Въ эту минуту я вспомнила о другой лунной ночи, когда я съ Юстасомъ гуляла въ саду пасторскаго дома передъ нашей свадьбой. Я уже говорила о томъ, какъ Юстасъ, въ виду препятствій къ нашему браку, предложилъ въ ту памятную ночь возвратить мн данное ему слово. Я видла теперь передъ собою его дорогое лицо, я слышала его милый голосъ: ‘Прости меня, говорилъ онъ,— за то, что я-любилъ тебя страстно, преданно, прости меня и забудь’. А я отвчала: ‘О! Юстасъ, я женщина, не своди меня съума. Я не могу жить безъ тебя! Я хочу и должна быть твоею женой!’ Теперь, посл нашей свадьба, мы разлучены, хотя любимъ другъ друга такъ-же пламенно, какъ и тогда. А почему? Потому, что его обвинили въ преступленіи, никогда имъ несовершенномъ, и что шотландскіе присяжные не съумли распознать невиннаго человка отъ виновнаго.

Смотря на луну и вспоминая прошедшее, я почувствовала въ себ новыя силы.

‘Нтъ! воскликнула я въ глубин своего сердца,— ни родственники, ни друзья не уговорятъ меня бросить дло мужа. Доказать его невинность будетъ цлый всей моей жизни и я начну дйствовать съ сегодняшней но ‘и’.

Я опустила стору, зажгла свчку и въ тиши ночной сдлала первый шагъ по трудному пути къ достиженію моей цли. Съ первой страницы до послдней, не пропуская ни одного слова и не переводя дыханія, я прочла стенографическій отчетъ дла по обвиненію моего мужа въ отравленіи его первой жены.

ГЛАВА XV.
Обвинительный актъ.

Приступая къ изложенію процеса моего мужа, я не въ силахъ выписать снова позорный заголовокъ стенографическаго отчета. Каюсь въ своей слабости, но уже я разъ выписала его въ X глав, и этого довольно.

На второй страниц отчета я нашла замтку, удостовряющую въ совершенной его полнот и врности. Составитель отчета заявлялъ, что онъ пользовался особыми преимуществами, такъ, напр., предсдатель суда просмотрлъ свою заключительную рчь къ присяжнымъ. Равнымъ образомъ представители обвиненія и защиты также проврили свои рчи. Наконецъ, особое вниманіе было обращено на буквальную точность свидтельскихъ показанія. Эта замтка, убдивъ меня, что отчетъ изложенъ полно и врно до мельчайшихъ подробностей, очень меня успокоила.

Слдующая страница еще боле меня заинтересовала. Тутъ приведенъ перечень дйствующихъ лицъ этой судебной драмы, дергавшей въ своихъ рукахъ честь и жизнь моего мужа. Вотъ онъ:

Лордъ предсдатель суда.

Лордъ Друмфеникъ, Лордъ Нобелькиркъ, судьи.

Лордъ-адвокатъ (Минтло), Дональдъ Дрю (товарищъ лорда-адвоката), представители обвинительной власти.

Джемсъ Арлисъ (коронный стряпчій).

Старшина адвокатовъ (Фармойкель), Александръ Крокетъ (адвокатъ), защитники подсудимаго.

М-ръ Торнибанкъ, М-ръ Плэморъ, стряпчіе защиты.

Затмъ слдовалъ обвинительный актъ. Я не намрена переписывать его тяжеловсныхъ разглагольствованій и ненужныхъ повтореній, не совсмъ безупречныхъ со стороны граматики. Этимъ лживымъ, ненавистнымъ актомъ невинный мужъ мой торжественно обвинялся въ отравленіи первой жены его, чмъ кратче передамъ я его, тмъ лучше, тмъ правдиве будетъ мой разсказъ, по крайней мр на мой взглядъ.

Достаточно упомянуть, что Юстасъ Мокаланъ ‘предавался суду присяжныхъ по обвиненію Дэвидомъ Минтло, лордомъ-адвокатомъ ея величества, въ причиненіи смерти своей жен чрезъ отравленіе, въ мстопребываніи его, именуемомъ Гленинчъ, въ Среднемъ Лотіан’. Дале утверждалось, что подсудимый злонамренно и преступно ‘отравилъ жену свою Сару въ два пріема, при помощи мышьяка, подсыпаннаго въ чай, лекарство или другое питье, или пищу, неизвстныя обвинителю’. ‘Жена подсудимаго умерла отъ яда, даннаго ей мужемъ въ томъ или другомъ вид или въ обоихъ вмст, и, такимъ образомъ, была имъ умерщвлена’. Въ слдующемъ параграф говорилось, что ‘поименованный выше Юстасъ Мокаланъ далъ Джону Дэвіоту, помощнику шерифа графства Средняго Лотіана, въ камер его, въ Эдинбург, 29 октября, письменное показаніе объ его невиновности, это показаніе, вмст съ другими документами, бумагами и вещественными доказательствами, поименованными въ особомъ списк, приложено къ длу, какъ доказательство въ пользу обвиненія’. Актъ заключался слдующими словами: ‘если присяжные признаютъ подсудимаго виновнымъ въ помянутомъ преступленіи, то онъ долженъ подвергнуться кар законовъ, дабы предотвратить другихъ отъ совершенія подобныхъ преступленій’.

Я покончила съ обвиненіемъ, и очень этому рада.

На слдующихъ трехъ страницахъ тянулся длинный перечень документовъ, бумагъ и вещественныхъ доказательствъ. Дале помщенъ списокъ свидтелей, а также присяжныхъ засдателей (числомъ 15), избранныхъ по жребію для настоящаго дла. Потомъ уже начиналось изложеніе самаго процеса. Въ моемъ ум все дло сводилось въ тремъ вопросамъ, и я постараюсь изложить его въ томъ вид, въ какомъ оно мн тогда представлялось.

ГЛАВА XVI.
Первый вопросъ: была-ли она отравлена?

Судебное засданіе эдинбургскаго верховнаго уголовнаго суда началось въ 10 часовъ. Подсудимый былъ введенъ и почтительно поклонился судьямъ, на вопросъ предсдателя онъ отвчалъ тихимъ голосомъ: ‘не виновенъ’.

Лицо подсудимаго выражало жестокое нравственное страданіе. Оно было блдно, какъ полотно. Глаза его ни разу не устремлялись на многочисленныхъ зрителей. Когда являлись свидтели, онъ обращалъ на нихъ минутное вниманіе, но затмъ взоръ его снова опускался въ землю. Когда показанія касались болзни или смерти его жены, онъ, повидимому, былъ глубоко тронутъ и закрывалъ лицо руками. Вообще публика съ удивленіемъ замчала, что подсудимый, мужчина, выказывалъ мене твердости, чмъ женщина, которая судилась передъ нимъ и была обвинена въ убійств, на основаніи неопровержимыхъ уликъ. Но были люди (впрочемъ, небольшое меньшинство), которые объясняли въ пользу подсудимаго его волненіе. Самообладаніе въ такомъ ужасномъ положеніи означало, по ихъ мннію, безчувственность закоснлаго злодя и служило признакомъ виновности.

Первымъ свидтелемъ вызванъ былъ Джонъ Дэвіотъ, помощникъ шерифа графства Средняго Лотіана. На вопросы лорда-адвовата (со стороны обвиненія) онъ показалъ:

— Подсудимый былъ приведенъ ко мн по настоящему длу. Онъ написалъ и подписалъ 29 октября свое показаніе совершенно свободно и добровольно, посл установленнаго объясненія всей важности его показанія.

Признавъ подлинность представленнаго ему документа, помощникъ шерифа отвчалъ на вопросы старшины адвокатовъ (со стороны защиты):

— Подсудимый обвинялся въ убійств. Это ему было сообщено прежде, чмъ онъ подписалъ свое показаніе. Вопросы подсудимому предлагались отчасти мною, отчасти судебнымъ слдователемъ. Отвты были даны отчетливо и, на-сколько я могъ судить, безъ утайки. Вс они вошли въ письменное показаніе подсудимаго.

Посл этого секретарь шерифа представилъ упомянутое выше письменное показаніе и подтвердилъ слова своего начальника.

Появленіе слдующаго свидтеля произвело сильное впечатлніе. Это была сидлка, ходившая за м-съ Мокаланъ во время ея послдней болзни, по имени Христина Ормсонъ.

Посл первыхъ необходимыхъ формальностей сидлка, допрошенная лордомъ-адвокатомъ, показала:

— Меня пригласили къ больной 7 октября. У нея была сильная простуда и ревматизмъ въ лвомъ колнк. Передъ тмъ, на-сколько я слышала, здоровье ея было вполн удовлетворительно. Ухаживать за нею было не трудно: стоило только привыкнуть къ ея характеру и умть съ нею обращаться. Она была женщина не сердитая, но горячая и вспыльчивая до того, что сама не сознавала, что говорила и длала въ минуты вспышки. Я полагаю, что нравъ ея сталъ раздражительне отъ несчастнаго замужества. Она вовсе не была горда или сдержанна, а, напротивъ, слишкомъ откровенна, особенно съ лицами ниже ее по положенію, какъ, напримръ, со мною. Она, не стсняясь, (когда нсколько познакомилась со мною), разсказывала мн, что несчастна съ мужемъ. Однажды ночью, страдая безсонницей, м-съ Мокаланъ сказала мн…

Тутъ старшина адвокатовъ отъ имени защиты перебилъ свидтельницу и спросилъ судъ, неужели такое голословное показаніе могло считаться доказательствомъ?

Лордъ-адвокатъ со стороны обвиненія утверждалъ, что иметъ право ссылаться на подобныя доказательства. Было чрезвычайно важно въ этомъ дл установить на основаніи свидтельства посторонняго, безпристрастнаго лица, въ какихъ отношеніяхъ находились мужъ и жена. Свидтельница была очень почтенная особа и съумла заслужить полное довріе несчастной женщины, за которой ухаживала.

Посл непродолжительнаго совщанія судъ единогласно постановилъ, что подобныя свидтельскія показанія со словъ другихъ лицъ не могутъ служить доказательствомъ и что будетъ выслушано судомъ лишь то, что свидтельница сама видла и замтила въ отношеніи супружеской жизни м-ра и м-съ Мокаланъ.

Вслдъ за тмъ лордъ-адвокатъ продолжалъ допросъ, и Христина Ормсонъ дала слдующія показанія:

— Благодаря моему положенію сидлки, я видла м-съ Мокаланъ чаще всхъ другихъ, жившихъ въ дом или бывавшихъ въ немъ, и потому знаю многіе факты, неизвстные лицамъ, только иногда заходившимъ въ ея комнату. Напримръ, я имла не разъ случай убдиться, что м-ръ и м-съ Мокаланъ не были счастливы своимъ супружествомъ. Я могу сослаться въ этомъ отношеніи на одинъ фактъ, при которомъ я сама присутствовала. Въ послднее время моего ухода за м-съ Мокаланъ въ Гленинчъ пріхала гостить молодая вдова, по имени м-съ Бьюли, близкая родственница м-ра Мокалана. Жена его была чрезвычайно ревнива и ясно доказала это въ моемъ присутствіи, наканун своей смерти. М-ръ Мокаланъ пришелъ къ ней утромъ спросить, какъ она себя чувствовала. ‘О! воскликнула она:— не все-ли равно, какъ я спала! Точно вы заботитесь о ноемъ сн! Какъ м-съ Бьюли провела ночь? Все такъ-же-ли она прелестна? Пожалуйста ступайте къ ней. Не теряйте со мною драгоцннаго времени’. Начавъ съ этого, она вскор дошла до изступленія, какъ это иногда съ нею случалось. Я въ эту минуту причесывала ее, чувствуя, что я лишняя при такомъ разговор, я хотла выйти изъ комнаты. Она приказала мн остаться. М-ръ Мокаланъ, также какъ и я, нашелъ мое присутствіе неприличнымъ и прямо это высказалъ. Но м-съ Мокаланъ настаивала, чтобъ я не уходила, и въ такихъ дерзкихъ для мужа выраженіяхъ, что онъ, наконецъ, сказалъ:— ‘Если вы не можете себя сдерживать въ границахъ должнаго приличія, то или сидлка, или я должны удалиться’. Она и тутъ не хотла поддаться. ‘Это предлогъ, воскликнула она,— чтобъ возвратиться къ м-съ Бьюли! Ну, ступайте’. Онъ придрался къ этимъ словамъ, чтобъ немедленно выйти. Но не усплъ онъ затворить за собою дверь, какъ м-съ Мокаланъ разразилась неимоврной бранью противъ мужа, говоря между прочимъ, что извстіе объ ея смерти обрадовало-бы его боле всего на свт. Я старалась въ почтительныхъ выраженіяхъ остановить ее, но она бросила въ меня щеткой и тотчасъ-же прогнала. Я удалилась изъ комнаты и, выждавъ, пока прошла ея вспышка, снова возвратилась на свое мсто, подл ея кровати. Все пошло по-старому. Здсь кстати сказать нсколько словъ для объясненія ревности м-съ Мокаланъ къ родственниц ея мужа. М-съ Мокаланъ была очень некрасива. Глаза у нея были больные и я никогда не видывала такого мутнаго, угреватаго цвта лица, какъ у нея. Напротивъ, м-съ Бьюли прелестная особа, глазами ея вс восторгались, а цвтъ ея лица отличался необыкновенной прозрачностью и чрезвычайно нжнымъ оттнкомъ. Бдная м-съ Мокаланъ совершенно несправедливо обвиняла ее въ томъ, что она красилась. Что-же касается дурного цвта лица покойной, то онъ происходилъ не отъ болзни, а былъ природный. Ея болзнь, если мн надо ее опредлить, была скоре непріятная, чмъ серьезная. До послдняго дня не было никакихъ дурныхъ симптомовъ. Она, конечно, страдала отъ ревматизма въ колнк, особенно при движеніи, и необходимость лежать въ постели выводила ее изъ терпнія. Но вообще въ ея положеніи не было ничего опаснаго. На ея кровати устроенъ былъ подвижной столикъ, на которомъ лежали книги и письменныя принадлежности. По временамъ она много читала и писала, а въ остальное время смирно лежала, погрузившись въ мечтанія или разговаривая съ двумя или тремя пріятельницами-сосдками, которыя постоянно ее навщали. Насколько мн извстно, она писала исключительно стихи и, какъ кажется, недурно. Однажды она показала мн нсколько своихъ стихотвореній. Я не судья въ поэзіи, но ея муза была мрачная, она всегда распространялась о своемъ. отчаяніи, о томъ, зачмъ она родилась на свтъ, о жестокости мужа, о невденьи имъ ея достоинствъ, и т. д. Однимъ словомъ, она въ стихахъ, какъ и въ обыкновенномъ разговор, выражала неудовольствіе на свою брачную жизнь. Были минуты, и нердко, когда на мст ея мужа будь самъ ангелъ, и онъ-бы, кажется, не могъ удовлетворить всмъ требованіямъ м-съ Мокаланъ. Во все время, болзни покойная занимала одну и ту-же комнату, большую спальню во второмъ этаж. Планъ этой комнаты, показанный мн теперь на суд, совершенно вренъ, на-сколько я помню. Одна дверь вела въ большой коридоръ, въ который отворялись двери всхъ сосднихъ комнатъ. Другая, боковая дверь (означенная на план буквой В) вела въ спальню м-ра Мокалана, третья, въ противоположной стн (означенная буквою C на план), выходила въ маленькій кабинетъ матери м-ра Мокалана, въ который вовремя ея отсутствія очень рдко или никогда не входили. Пока я жила въ Глннич, матери м-ра Мокалана тамъ не было. Эта дверь была заперта и ключъ вынутъ, но кмъ — я не знаю, и также мн неизвстно, былъ-ли одинъ ключъ или нсколько. При мн она никогда не отпиралась и я изъ любопытства входила въ кабинетъ съ экономкой чрезъ другую дверь, выходившую въ коридоръ. Я имю возможность говорить положительно о болзни и смерти м-съ Мокаланъ потому, что, по совту доктора, тогда-же записала числа, часы и прочія подробности, теперь, передъ своей явкой въ судъ, я пересмотрла свои замтки. Съ 7 октября, когда я поступила къ ней въ сидлки, до 20-го того-же мсяца ея здоровье медленно поправлялось. Страданія въ ея колнк еще продолжались, но воспалительное состояніе прекратилось и у нея оставалась только слабость отъ продолжительнаго лежанья въ постели и разстройство нервовъ. Быть можетъ, я должна еще прибавить, что она плохо спала, но для этого докторъ прописалъ ей успокоительныя капли. Въ 6 часовъ утра, 21-го октября, я увидала впервые, что съ и-съ Мокаланъ случилось что-то нехорошее. Меня разбудилъ въ эту минуту звонокъ колокольчика, постоянно стоявшаго на ея столик. Надо сказать, что я заснула на диван въ спальн, въ третьемъ часу, отъ совершеннаго истощенія силъ. М-съ Мокаланъ тогда не спала и была не въ дух. Я хотла снять съ постельнаго столика ея туалетный несесеръ, который она ране потребовала. Онъ занималъ много мста и до утра не могъ ей понадобиться. Но она настаивала на томъ, чтобъ онъ остался. Въ немъ было зеркало, а она, несмотря на свою некрасивость, никогда не уставала смотрться въ него. Я видла, что она въ дурномъ расположеніи духа, и, не споря боле, оставила несесеръ на столик. Посл этого она на меня дулась, не хотла со мною говорить и принижать капли, поэтому я легла на диванъ и вскор уснула. Какъ только раздался колокольчикъ, я вскочила и, подойдя къ постели, спросила больную, что съ нею. Она жаловалась на слабость и дурноту. На мой вопросъ, приняла-ли она лекарство или выпила-ли что-нибудь во время моего сна, она отвчала, что ея мужъ приходилъ съ часъ тому назадъ и, найдя ее неспящей, далъ ей успокоительныхъ капель. Пока она это говорила, м-ръ Мокаланъ, спавшій въ сосдней комнат, вошелъ, также услыхавъ колокольчикъ. Онъ не сдлалъ никакого замчанія на слова жены о данныхъ имъ капляхъ. Мн показалось, что онъ былъ очень испуганъ положеніемъ жены. Я предложила ей выпить немного вина или воды съ коньякомъ. Она отвчала, что не можетъ проглотить ничего крпкаго, такъ-какъ она чувствуетъ, что въ ея желудк что-то жжетъ. Я слегка дотронулась рукой до ея живота, она вскрикнула отъ боли. Этотъ симптомъ испугалъ насъ и мы послали тотчасъ въ селеніе за докторовъ, м-ромъ Гэлемъ, который лечилъ ее. Онъ, также какъ и мы, не могъ объяснить себ странной перемны въ положеніи больной. Услыхавъ, что она жалуется на жажду, онъ далъ ей молока. Черезъ нсколько времени ее вырвало и она, повидимому, успокоилась и задремала. М-ръ Гэль ушелъ, приказавъ нежедленно прислать за нимъ, если ей станетъ снова хуже. Однако ничего подобнаго не случилось. Впродолженіи трехъ часовъ или боле она спала спокойно. Когда она проснулась, первыми словами ея было: ‘гд мужъ?’ Я отвчала, что онъ въ своей комнат, и спросила, позвать-ли его, она отвчала: ‘нтъ’. Я потомъ спросила еще, не хочетъ-ли она чего-нибудь състь или выпить. Она отвчала:, ‘нтъ’, какимъ-то страннымъ, безсознательнымъ тономъ, и прибавила, что я могу пойти внизъ позавтракать. По дорог я встртила экономку, которая пригласила меня завтракать въ себ въ комнату. Я оставалась у ней недолго, конечно не боле получаса. Возвращаясь по лстниц наверхъ, я встртила служанку. Она мн сказала, что во время моего отсутствія м-съ Мокаланъ выпила чашку чая. Камердинеръ м-ра Мокалана, по распоряженію своего господина, приказалъ ей заварить чай. Когда чай былъ готовъ, она налила чашку и отнесла ее въ спальню больной. Дверь ей отворилъ м-ръ Мокаланъ и взялъ у нея изъ рукъ чашку, при чемъ она въ дверь видла, что никого не было въ комнат, крон него. Поговоривъ съ служанкою, я пошла къ больной. Она была одна и лежала спокойно, отвернувшись къ стн. Подходя въ кровати, я наступила на что-то. Это была разбитая чашка. ‘Какъ! вы разбили чашку, сударыня?’ спросила я. Она отвчала, не оборачиваясь во мн, страннымъ, глухимъ голосомъ:— ‘Я ее уронила’.— ‘Прежде, чмъ вы выпили чай?’ спросила я.— ‘Нтъ, отдавая пустую чашку м-ру Мокалану’, отвчала она. Я спросила у нея объ этомъ потому, что если-бъ она отвтила, что не выпила чая, я пошла-бы за другой чашкой. Я очень хорошо помню мои вопросы и ея отвты. Потомъ я спросила, долго-ли она оставалась одна. Она сказала: ‘да, я все старалась уснуть’.— ‘Вы себя хорошо чувствуете?’ продолжала я.— ‘Да’, отвчала она, попрежнему повернувшись лицамъ къ стн. Поправляя одяло, я нагнулась въ ней я взглянула на столикъ. Письменныя принадлежности были въ безпорядк и на одному изъ перьевъ виднлись чернила.— ‘Вы, вроятно, опять писали сударыня?* сказала я.— ‘Отчего-же мн и не писать, возразила она:— мн не спалось’.— ‘Новое стихотвореніе?’ продолжала я.— ‘Да, сказала она съ горькой усмшкой,— новое стихотвореніе’.— ‘Отлично, произнесла я:— вы совсмъ поправляетесь. Незачмъ будетъ сегодня посылать за докторомъ’. Она ничего не отвчала, но съ нетерпніемъ покачала головой. Я не поняла этого знака и она сердито сказала:— ‘оставьте меня, я хочу быть одна’. Я должна была повиноваться. На-сколько я понимала, ей было лучше, и, пододвинувъ въ ней колокольчикъ, я снова ушла внизъ. Прошло около получаса, и колокольчика не было слышно. Не знаю почему, мн было какъ-то неловко и ея странный, глухой голосъ звенлъ постоянно въ моихъ ушахъ. Меня безпокоила мысль, Что она оставалась такъ долго одна, но въ то-же время я не хотла, возвратясь въ ней безъ ея зова, возбуждать вспышку гнва. Наконецъ, я ршилась пойти посовтоваться съ м-ромъ Мокаланомъ, который въ это время дня обыкновенно находился въ комнат нижняго этажа, носившей названіе утренняго кабинета. Однако, на этотъ разъ его тамъ не было. Но я услышала его голосъ на терас. Выйдя на нее, я увидла, что м-ръ Мокаланъ разговаривалъ съ своихъ другомъ м-ромъ Декстеромъ, который сидлъ у одного изъ оконъ верхняго этажа. Этотъ джентльменъ гостилъ въ Гленинч, также какъ м-съ Бьюли, онъ былъ безногій и двигался съ мста на мсто въ кресл, которымъ самъ управлялъ.— ‘Декстеръ, говорилъ м-ръ Мокаланъ,— гд м-съ Бьюли, видли вы ее?’ М-ръ Декстеръ отвчалъ поспшно: — ‘нтъ, я не знаю, гд она’. Тогда я подошла къ м-ру Мокалану и, попросивъ извиненія за безпокойство, спросила, идти-ли мн въ комнату м-съ Мокаланъ безъ ея зова. Прежде, чмъ онъ отвчалъ, на терасу вошелъ слуга и сказалъ мн, что м-съ Мокаланъ сильно звонитъ. Это было около одинадцати часовъ. Я бросилась наверхъ. Прежде, чмъ я отворила дверь въ спальню, я услышала жалобные стоны и-съ Мокаланъ. Она ужасно страдала, ее жгло въ горл и желудк, кром того ее тошнило, такъ-же, какъ утромъ. Хотя я не докторъ, но ясно видла по ея лицу, что второй припадокъ былъ гораздо сильне перваго. Позвонивъ, я вмст съ тмъ выбжала въ коридоръ, чтобы посмотрть, не было-ли тамъ кого изъ слугъ. Я увидла только м-съ Бьюли. Она сказала, что шла изъ своей комнаты узнать о здоровь м-съ Мокаланъ. Я отвчала: ‘М-съ Мокаланъ опять очень дурно. Сдлайте одолженіе, скажите объ этомъ м-ру Мокалану и пошлите за докторомъ’. Черезъ нсколько минутъ посл моего возвращенія въ постели больной м-ръ Мокаланъ и м-съ Бьюли вмст вошли въ комнату. Покойная взглянула на нихъ какимъ-то страннымъ взглядомъ, котораго я не могу описать, и попросила ихъ уйти. М-съ Бьюли тотчасъ удалилась, на лиц ея виднлся испугъ. М-ръ Мокаланъ сдлалъ два шага въ постели, но жена взглянула на него такъ-же странно, какъ прежде, к воскликнула полуугрожающимъ, полуумоляющимъ голосомъ: — ‘Оставьте меня съ сидлкой. Ступайте!’ Онъ повиновался и шепнулъ мн: ‘за докторомъ послали’. Прежде, чмъ прибылъ м-ръ Гэль, больную вырвало какой-то мутной пной, слегка окрашенной кровью. Увидавъ эту пну, докторъ съ серьезнымъ видомъ промолвилъ вполголоса: ‘Что это значитъ?’ Онъ употребилъ вс усилія, чтобы облегчить страданія м-съ Мокаланъ. Нсколько минутъ она была спокойна, а потомъ опять ее рвало и снова она успокоивалась. Во все это время ея руки и ноги были совершенно холодны, а докторъ, щупая пульсъ, повторялъ одно и то-же:— ‘Слабый, едва слышный’. Наконецъ, я сказала ему: — ‘Что-жь намъ длать?’ Онъ отвчалъ:— ‘Я не возьму на себя такой отвтственности, пошлите за докторомъ въ Эдинбургъ’. Немедленно послали кучера въ кабріолет за знаменитымъ эдинбургскимъ докторомъ Джеромомъ. Пока мы дожидались его прізда, м-ръ Мокаланъ сошелъ въ комнату больной. Несмотря на все свое изнуреніе, она подняла голову и знакомъ просила его удалиться. Онъ нжно старался ее успокоить и убдить, чтобы она его не выгоняла. Но она настаивала на томъ, чтобъ онъ ушелъ. Его, очевидно, это очень оскорбило. Однакожь, прежде, чмъ она догадалась, онъ подошелъ въ кровати и поцловалъ ее въ лобъ. Она съ крикомъ отшатнулась отъ него. М-ръ Гэль вмшался и вывелъ его изъ комнаты. Вечеромъ пріхалъ докторъ Джеромъ. При вход его въ комнату больной, ее снова рвало. Онъ, не говоря ни слова, сталъ пристально наблюдать за нею. Мн казалось, что это изслдованіе никогда не окончится. Наконецъ, онъ попросилъ меня выйти изъ комнаты и оставить его одного съ м-ромъ Гэлемъ. ‘Мы позвонимъ, когда вы будете нужны’, сказалъ онъ. Долго они не звонили. Между тмъ кучеръ былъ снова посланъ въ Эдинбургъ съ запиской отъ доктора Джерома, въ которой онъ извщалъ, что не вернется впродолженіи нсколькихъ часовъ въ городъ къ своимъ паціентамъ. Нкоторые изъ насъ полагали, что это былъ дурной признакъ для м-съ Мокаланъ, а другіе, напротивъ, увряли, что, вроятно, докторъ имлъ надежду ее спасти, почему и не хотлъ оставлять ее до разршенія кризиса. Наконецъ, за мною прислали. Когда я вошла въ спальню, докторъ Джеромъ пошелъ къ м-ру Мокалану, оставивъ со мною м-ра Гэля. Съ тхъ поръ и до самой смерти бдной женщины меня не оставляли наедин съ нею. Одинъ изъ докторовъ всегда оставался въ комнат. Даже во время обда они чередовались. Если-бы они давали ей какія-нибудь лекарства, то я поняла-бы такое поведеніе, но они уже отказались отъ всякаго леченія и, повидимому, только караулили больную. Это именно меня и удивляло. Сидть у больной было дло не докторовъ, а мое, поэтому мн и казались чрезвычайно странными ихъ поступки. Когда въ спальн зажгли лампу, я увидла, что конецъ близокъ. Больная, казалось, страдала мене и только по-временамъ у нея были судороги въ ногахъ. Но глаза ея какъ-бы ввалились, тло было холодное, губы синеватыя. Ничто не могло привести ее въ себя, кром послдней попытки мужа увидать ее. Онъ вошелъ въ комнату съ докторомъ Джеромомъ, на немъ не было лица. Она не могла уже говорить, но, увидавъ его, невнятными звуками и знаками настаивала на его удаленіи. Онъ былъ такъ пораженъ, что м-ръ Гэль долженъ былъ помочь ему выйти изъ комнаты. Никого другого не пускали къ больной. М-ръ Декстеръ и м-съ Бьюли освдомлялись за дверьми объ ея здоровь. Доктора сидли по об стороны кровати, молча ожидая ея кончины. Въ восемь часовъ у нея, казалось, отнялись руки, которыя неподвижно лежали на одял. Потомъ она какъ-бы погрузилась въ глубокій сонъ и мало-по-малу ея дыханіе становилось слабе и слабе. Въ девять часовъ и двадцать минутъ докторъ Джеромъ приказалъ мн подать лампу, пристально взглянулъ на несчастную, положилъ руку ей на сердце и сказалъ мн: ‘вы можете идти внизъ, все кончено’. Потомъ онъ прибавилъ, обращаясь къ м-ру Гэлю: — ‘потрудитесь узнать, можетъ-ли принять насъ м-ръ Мокаланъ’. Я отворила дверь м-ру Гэлю и сама послдовала за ним’. Докторъ Джеромъ воротилъ меня и спросилъ ключъ отъ двери. Я подала ему ключъ, но, признаюсь, все это казалось мн очень страннымъ. Внизу, въ людской, вс также полагали, что въ дом не ладно, и безпокоились, хотя не знали, о чемъ именно. Вскор посл этого оба доктора ухали. М-ръ Мокаланъ не былъ въ состояніи говорить съ ними, и потому они по секрету объяснились съ м-ромъ Декстеромъ, старымъ другомъ м-ра Мокалана. Вслдъ затмъ я отправилась въ комнату покойной, чтобъ одть ее. Комната была заперта съ обихъ сторонъ: изъ коридора к спальни м-ра Мокалана. Ключи взялъ съ собою м-ръ Гэль. Двое слугъ караулили у дверей. Они знали только одно, что ихъ смнятъ въ четыре часа утра. За отсутствіемъ всякихъ объясненій и распоряженій, я ршилась постучать въ дверь м-ра Декстера. Отъ него я узнала впервые страшную всть. Оба доктора отказались выдать свидтельств о смерти, и на другое утро должно было произойти вскрытіе тла покойной.

Этимъ окончилось показаніе сидлки Христины Ормсонъ.

Несмотря на все мое невденіе судебной практики, я ясно видла, какое впечатлніе должно было произвести это показаніе на присяжныхъ. Доказавъ, что мой мужъ имлъ два случая отравить свою первую жену, въ лекарств и ча, обвиненіе стремилось привести присяжныхъ къ убжденію, что подсудимый воспользовался этими случаями съ цлію освободиться отъ уродливой и ревнивой жены, отвратительнаго характера которой онъ не могъ боле переносить.

Допросъ обвинителя былъ оконченъ, и старшина адвокатовъ, отъ имени защиты, всталъ съ цлью ловкимъ передопросомъ свидтельницы выставить хорошую сторону характера покойной м-съ Мокаланъ. Въ случа его успха присяжные могли измнить свое убжденіе относительно того, что она вывела изъ терпнія мужа своими преслдованіями. Тогда явился-бы вопросъ, зачмъ мужу было ее отравлять, и обвиненіе сильно поколебалось-бы.

Въ рукахъ искуснаго адвоката сидлка была вынуждена представить покойную м-съ Мокаланъ въ совершенно иномъ свт. Вотъ сущность этихъ новыхъ показаній Христины Орисонъ:

— Я подтверждаю, что м-съ Мокаланъ имла самый вспыльчивый характеръ, но она всегда старалась загладить зло, причиненное ея вспышками. Успокоившись, она всегда просила у меня извиненія самымъ благороднымъ образомъ. Въ эти минуты она невольно увлекала. Она говорила и дйствовала какъ настоящая леди. Что-же касается ея вншности, то хотя лицо ея было очень некрасиво, но она была хорошо сложена и, говорятъ, ея руки и ноги были какъ-бы изваяны изъ мрамора. Голосъ ея былъ очень пріятный и до болзни она прекрасно пла. Кром того, по словамъ ея горничной, она хорошо одвалась и была въ этомъ отношеніи образцомъ для всхъ сосдокъ. Наконецъ, хотя она и ревновала мужа въ м-съ Бьюли, но умла сдерживать себя, и когда послдняя, въ виду болзни хозяйки, хотла отложить свой пріздъ, то не м-ръ Мокаланъ, а его жена ршила, чтобъ это посщеніе состоялось. Вообще, несмотря на ея тяжелый характеръ, ее очень любили вс знакомые и слуги. Когда распространилось извстіе, что она умираетъ, то вс въ дом проливали горькія слезы. Относительно-же м-ра Мокалана я должна сказать, что во время маленькихъ домашнихъ непріятностей между музеемъ и женой, при которыхъ я присутствовала, онъ никогда не выходилъ изъ себя и не обращался съ нею грубо, вс эти ссоры его скоре огорчали, чмъ сердили.

Изъ этихъ новыхъ показаній ясно вытекали два вопроса: неужели такая женщина могла довести мужа до отравленія ея? Неужели такой человкъ былъ въ состояніи отравить жену?

Добившись такого результата, защитникъ слъ на свое мсто.

Вслдъ за этимъ приступлено было къ опросу докторовъ. Оба, м-ръ Джеромъ и м-ръ Гэль, подъ присягой показали, что у умирающей были ясные симптомы отравы мышьякомъ. Третій докторъ, производившій вскрытіе, подтвердилъ ихъ показаніе, а два химика представили въ судъ мышьякъ, который они нашли въ тл покойной въ достаточной доз, чтобъ убить двухъ человкъ. Въ виду такихъ неопровержимыхъ доказательствъ, первый вопросъ, вытекавшій изъ дла,— была-ли она отравлена?— разршался, безъ всякаго сомннія, утвердительно.

Слдующіе свидтели уже относились ко второму, еще боле таинственному и страшному вопросу,— кто ее отравилъ?

ГЛАВА XVII.
Второй вопросъ: кто ее отравилъ?

Показаніями докторовъ и химиковъ окончилось засданіе суда въ первый день процеса.

На второй день вс ожидали съ любопытствомъ свидтельскихъ показаній со стороны обвиненія. Прежде всего судъ выслушалъ офиціальныхъ лицъ, производившихъ первоначальное дознаніе о преступленіи въ Гленинч. Первымъ свидтелемъ явился судебный слдователь (который въ Шотландіи, именуясь прокураторомъ-фискаломъ, иметъ боле широкую власть и обязанности, чмъ въ Англіи). Спрошенный лордомъ-адвокатомъ, онъ далъ слдующее показаніе:

— 26 октября я получилъ отъ докторовъ м-ра Джерома изъ Эдинбурга и м-ра Гэля, живущаго въ селеніи Дингловъ, близь Эдинбурга, свденіе о сомнительной смерти м-съ Мокаланъ въ помсть ея мужа, м-ра Юстаса Мокалана, близь Динглова, по названію Гленинчъ. При этомъ были приложены два акта: одинъ о вскрытіи тла умершей и другой о химическомъ анализ нкоторыхъ отдльныхъ частей ея внутренняго организма. Результатъ обоихъ изслдованій ясно доказывалъ, что ж-съ Мокаланъ умерла отъ отравленія мышьякомъ. Въ такихъ обстоятельствахъ я принялъ мры къ производству дознанія въ Гленинч и окрестностяхъ съ цлью пролить свтъ на обстоятельства, сопровождавшія смерть м-съ Мокаланъ, хотя никто мн не заявлялъ обвиненія противъ кого-бы то ни было по этому длу. Слдствіе, начатое 26 октября, окончилось 28-го, и тогда, основываясь на нкоторыхъ открытіяхъ, сдланныхъ моими подчиненными, а также на представленныхъ мн письмахъ и другихъ документахъ, я составилъ обвинительный актъ противъ подсудимаго и испросилъ приказъ объ его арест. 29 октября онъ былъ допрошенъ шерифомъ и преданъ суду.

Давъ свое показаніе и передопрошенный по нкоторымъ техническимъ вопросамъ, слдователь удалился и его мсто заняли служащія у него лица. Они разсказали поразительную повсть тхъ роковыхъ открытій, которыя дали возможность слдователю возбудить противъ моего мужа обвиненіе въ отравленіи его жены. Первый изъ этихъ свидтелей былъ Изана Скулькрафтъ, чиновникъ изъ канцеляріи шерифа. Допрошенный лордомъ-адвокатомъ и его товарищемъ, онъ показалъ:

— 26 октября я получилъ приказъ сдлать дознаніе въ Гленинч, близь Эдинбурга. Я взялъ съ собою Роберта Лори, помощника слдователя. Прежде всего мы осмотрли комнату, въ которой умерла м-съ Мокаланъ. На кровати и на подвижномъ, придланномъ въ ней столик мы нашли книги, письменныя принадлежности и бумагу съ неоконченнымъ стихотвореніемъ, написаннымъ, какъ впослдствіи оказалось, покойной м-съ Мокаланъ. Мы завернули вс эти предметы въ бумагу и запечатали. Потомъ мы открыли индійскую шифоньерку, стоявшую въ спальн. Въ ней мы нашли много стиховъ и другихъ бумагъ, писанныхъ тмъ-же почеркомъ. Мы также отыскали нсколько писемъ, а въ углу одной изъ полокъ — скомканную бумажку, въ которой оказались аптечный ярлыкъ и нсколько крупинокъ благо порошка. Все это также было завернуто и запечатано. Дальнйшіе поиски въ этой комнат не пролили новаго свта на изслдуемое дло. Мы осмотрли гардеробъ, драгоцнности и книги покойной и заперли ихъ. Мы также нашли ея туалетный несесеръ и, запечатавъ его, доставили съ другими предметами въ камеру слдователя. На слдующій день мы продолжали дознаніе въ дом, получивъ, между тмъ, новыя инструкціи отъ слдователя. Мы начали съ осмотра спальни, находившейся рядомъ съ комнатой, въ которой умерла м-съ Мокаланъ. Она была заперта со дня ея емерти, не найдя въ ней ничего важнаго, мы перешли въ другую комнату того-же этажа, въ которой подсудимый лежалъ больной въ постели. Намъ сказали, что онъ страдалъ нервнымъ разстройствомъ отъ роковой смерти жены и послдовавшаго за тмъ судебнаго слдствія. По словамъ всхъ домашнихъ, онъ былъ не въ состояніи принимать чужихъ. Мы, однако, согласно своей инструкціи, настояли на осмотр комнаты. Онъ не отвчалъ ничего на вопросъ, перенесъ-ли онъ что-нибудь изъ находившейся рядомъ со спальней его жены спальни, обычно имъ занимаемой, въ ту комнату, въ которой онъ теперь находился. Онъ только закрылъ глаза, какъ-бы не имя силы произнести ни слова. Не безпокоя его боле, мы принялись за осмотръ комнаты и находившихся въ ней. предметовъ. Занятые этимъ дломъ, мы вдругъ услыхали въ сосднемъ коридор странный шумъ, походившій на стукъ колесъ. Черезъ минуту дверь отворилась и въ комнату поспшно влетлъ джентльменъ, безъ ногъ, искусно направляя кресло, въ которомъ онъ сидлъ. Подъхавъ въ кровати подсудимаго, онъ остановился подл маленькаго столика и сказалъ ему что-то шопотомъ. Подсудимый открылъ глаза и отвчалъ знакомъ. Мы очень почтительно заявили безногому джентльмену, что не могли дозволить ему оставаться въ комнат въ такое время. Онъ, повидимому, не обратилъ никакого вниманія на наши слова и сказалъ: ‘Меня зовутъ Декстеръ, я старый другъ м-ра Мокалана, ваше присутствіе здсь незаконно, а не мое’. Мы снова повторили, что онъ долженъ оставить комнату, и указали ему главнымъ образомъ на то, что онъ поставилъ свое кресло такъ близко къ столу, что мшалъ намъ осмотрть его. Онъ отвчалъ со смхомъ: ‘Разв вы не видите, что это столъ и больше ничего?’ Тогда мы предупредили его, что дйствуемъ на основаніи законнаго приказа судебной власти и что, мшая намъ въ исполненіи служебныхъ обязанностей, онъ могъ подвергнуться отвтственности. Наконецъ, видя, что съ нимъ добромъ ничего не подлаешь, я отодвинулъ его кресло, а Робертъ Лори взялъ столъ и отнесъ его на другой конецъ комнаты. Безногій джентльменъ пришелъ въ сильное негодованіе за то, что я осмлился дотронуться до его кресла: ‘Мое кресло — я, сказалъ онъ,— какъ вы смете поднимать на меня руку?’ Я ничего не отвчалъ, отворилъ дверь и, удовлетворяя его капризу, толкнулъ кресло не рукою, а бывшей у меня въ рукахъ палкой, оно, вмст съ сидвшимъ въ немъ джентльменомъ, быстро и благополучно выкатилось изъ комнаты. Заперевъ дверь на ключъ для избжанія дальнйшихъ помхъ, я возвратился въ Роберту Лори. Въ столик оказался одинъ запертый ящикъ. Mы спросили ключъ у подсудимаго, но онъ отказался его представить, говоря, что мы не имли права отпирать его ящиковъ. Онъ былъ очень разсерженъ и объявилъ, что только по причин своей слабости не подвергалъ насъ примрному наказанію за нашу дерзость. Я отвчалъ очень учтиво, что мы по обязанности должны были осмотрть ящикъ, и если онъ добровольно не дастъ ключа, то мы унесемъ столикъ и велимъ слесарю сломать замокъ. Пока мы спорили, въ дверь кто-то постучался. Я осторожно ее отворилъ, но вмсто безногаго джентльмена увидалъ другого незнакомаго человка. Подсудимый привтствовалъ его какъ друга и сосда, прося заступиться за него. Этотъ новый джентльменъ оказался очень пріятнымъ человкомъ. Онъ немедленно увдомилъ насъ, что за нимъ послалъ м-ръ Декстеръ и что онъ стряпчій. Потомъ онъ попросилъ взглянуть на приказъ, которымъ мы руководились, и, прочитавъ его, сказалъ подсудимому, къ величайшему удивленію послдняго, что онъ долженъ согласиться на осмотръ ящика, хотя можетъ опротестовать наши дйствія. Сказавъ это, онъ досталъ ключи и самъ открылъ намъ ящикъ. Въ немъ оказались письма и большая книга съ замочкомъ и надписью золотыми буквами: ‘Дневникъ’. Конечно, мы письма и книжку опечатали для доставленія слдователю. Въ то-же время джентльменъ написалъ протестъ отъ имени подсудимаго и подалъ его вмст съ своей карточкой, изъ которой мы узнали, что онъ м-ръ Плэйноръ, теперь одинъ изъ защитниковъ подсудимаго. Эту карточку и протестъ мы одинаково препроводили къ слдователю. Никакихъ другихъ важныхъ открытій мы не сдлали въ Гленинч. Посл того мы отправились въ Эдинбургъ и произвели дознаніе у аптекаря, фамилію котораго узнали изъ найденной нами скомканной бумажки, а также у другихъ аптекарей, согласно полученной инструкціи. 28 октября слдователь получилъ вс собранныя нами свденія и наши обязанности на-время прекратились.

Показаніе Лори вполн соотвтствовало показанію Скулькрафта, оба показанія не были поколеблены передопросомъ и, естественно, были очень невыгодны для подсудимаго.

Его положеніе стало еще хуже при появленіи новыхъ свидтелей. Андрю Бинлей, аптекарь въ Эдинбург, показалъ слдующее:

— Я веду особую книгу продаваемымъ ядамъ. Въ означенное въ книг число подсудимый м-ръ Юстасъ Мокаланъ пришелъ ко мн и потребовалъ мышьяку. На мой вопросъ, для чего ему мышьякъ, онъ отвчалъ, что въ немъ нуждался садовникъ для истребленія вредныхъ, наскомыхъ въ оранжере. Онъ назвалъ себя м-ромъ Мокаланомъ изъ Гленинча. Я приказалъ своему помощнику отпустить два унца мышьяку и сдлалъ надлежащую запись въ книг. Онъ подписалъ свое имя, а я выставилъ себя свидтелемъ. Онъ заплатилъ что слдовало и ушелъ съ мышьякомъ, завернутымъ въ двухъ бумажкахъ, на верхней изъ нихъ были выставлены мое имя и адресъ, а также крупными буквами слово ‘ядъ’, эта бумажка совершенно походитъ на ярлыкъ, найденный въ бумагахъ въ Гленинч.

Слдующій, свидтель, Питеръ Стокдэль, также эдинбургскій аптекарь, показалъ:

— Подсудимый зашелъ ко мн въ день, означенный въ моей книг, спустя нсколько времени посл посщенія имъ м-ра Бинлея. Онъ желалъ купить на шесть пенсовъ мышьяку. Мой помощникъ, къ которому онъ обратился, позвалъ меня, такъ-какъ у меня правило — лично продавать яды. Я спросилъ подсудимаго, зачмъ ему мышьякъ, и онъ отвчалъ: для уничтоженія крысъ въ Гленинч. Я тогда спросилъ: ‘Имю я честь говорить съ м-ромъ Мокаланомъ изъ Гленинча?* Онъ отвчалъ утвердительно. Я продалъ ему мышьяку полтора унца и, всыпавъ его въ стклянку, написалъ собственноручно на ярлык: ‘ядъ’. Онъ расписался въ книг, заплатилъ деньги и унесъ мышьякъ.

Передопросъ этихъ двухъ свидтелей обнаружилъ нкоторые техническіе недостатки въ ихъ показаніяхъ, но роковой фактъ, что мой мужъ самъ купилъ мышьякъ, остался неопровергнутымъ.

Новые свидтели, садовникъ и поваръ изъ Гленинча, еще боле усилили цпь уликъ, безмилосердно сковывавшую подсудимаго.

Садовникъ показалъ подъ присягой:

— Я никогда не получалъ, въ то время, о которомъ говорится, или въ иную какую-нибудь эпоху, мышьяку отъ подсудимаго или отъ кого-нибудь другого. Я никогда не употреблялъ мышьякъ въ оранжере или въ саду. Я не сочувствую употребленію его для уничтоженія вредныхъ наскомыхъ, нападающихъ на цвты и растенія.

Поваръ показалъ такъ-же опредленно, какъ садовникъ.

— Ни хозяинъ, ни кто другой, сказалъ онъ,— никогда не давалъ мн мышьяку для уничтоженія крысъ. Этого и быть не могло, потому-что я подтверждаю присягою, что никогда не видалъ крысъ въ дом и не слыхалъ объ ихъ появленіи.

Другіе слуги дали подобныя-же показанія. Несмотря на вс передопросы, они стояли на своемъ, именно, что не было въ дом крысъ, а если он и были, то никто объ этомъ не зналъ. Такимъ образомъ, было доказано, что ядъ купилъ мой мужъ и никому его не передавалъ.

Но что онъ сдлалъ съ ядомъ? На этотъ вопросъ отвчали слдующіе свидтели обвиненія.

Камердинеръ подсудимаго показалъ, что м-ръ Мокаланъ въ день кончины жены позвонилъ ему въ десять часовъ безъ двадцати минутъ и приказалъ принести для больной чашку чая. Свидтель получилъ это приказаніе въ отворенную дверь спальни м-съ Мокаланъ, и могъ подтвердить присягою, что въ комнат не было никого, кром подсудимаго.

Служанка объяснила, что она сдлала чай и сама отнесла чашку въ комнату м-съ Мокаланъ въ десятомъ часу. Въ дверяхъ взялъ у нея чашку подсудимый и она хорошо видла, что онъ одинъ былъ въ спальн.

Сидлка Христина Ормсонъ, допрошенная вновь, повторила, что м-съ Мокаланъ въ шесть часовъ утра сказала ей: ‘М-ръ Мокаланъ приходилъ часъ тому назадъ и, видя, что я не сплю, далъ мн успокоительныхъ капель’. Въ то время, то-есть въ пять часовъ утра, Христина Орісонъ спала за диван. Кром того, свидтельница подтверждала подъ присягою, что она взглянула на стклянку съ каплями и замтила по черточкахъ, означавшихъ пріемы, что посл послдняго, даннаго ею пріема, былъ данъ еще одинъ.

При этомъ обратилъ на себя особое внинаніе передопросъ свидтельницъ, служанки и сидлки, такъ-какъ онъ обнаружилъ впервые характеръ защиты.

Допрашивая служанку, старшина адвокатовъ спросилъ:

— Замтили-ли вы когда-нибудь, убирая комнату м-съ Мокаланъ, чтобъ вода въ тазу была черноватаго или голубоватаго цвта?

— Я никогда не замчала ничего подобнаго, отвчала свидтельница.

— Находили-ли вы когда-нибудь, продолжалъ старшина,— подъ подушкой или въ какомъ-нибудь другомъ потайномъ мст въ спальн и-съ Мокаланъ книжку или брошюру о средствахъ къ поправленію дурного цвта лица?

— Нтъ, отвчала свидтельница.

Старшина адвокатовъ настаивалъ на своемъ:

— Слыхали-ли вы когда-нибудь отъ м-съ Мокаланъ, что мышьякъ, употребляемый какъ внутреннее или наружное средство, поправляетъ цвтъ лица?

Свидтельница отвчала:— Никогда.

Подобные-же вопросы предложены были сидлк и она отвчала также отрицательно.

Такимъ образомъ впервые выяснился для присяжныхъ и слушателей планъ защиты. Желая удалить всякое сомнніе насчетъ такого серьезнаго вопроса, предсдатель предложилъ защит прямой вопросъ:

— Судъ и присяжные желаютъ положительно знать, съ какой цлью вы предлагали послдніе вопросы служанк и сидлк. Хочетъ-ли доказать защита, что м-съ Мокаланъ употребляла купленный ея мужемъ мышьякъ для поправленія своего дурного цвта лица?

— Да, милордъ, отвчалъ старшина адвокатовъ,— это положеніе составляетъ краеугольный камень защиты. Мы не можемъ оспаривать показаній докторовъ, что м-съ Мокаланъ умерла отъ яда, но мы утверждаемъ, что она умерла отъ излишней дозы мышьяка, принятой по невденію, наедин въ своей комнат, какъ средство противъ доказанныхъ и признанныхъ недостатковъ ея цвта лица. Подсудимый прямо показалъ шерифу, что онъ купилъ мышьякъ по просьб жены.

Предсдатель спросилъ тогда, имютъ-ли обвиненіе и защита что-либо противъ прочтенія на суд первоначальнаго показанія обвиняемаго.

Старшина адвокатовъ отвчалъ, что онъ съ удовольствіемъ соглашается на чтеніе этого документа, такъ-какъ онъ могъ полезно подготовить умы присяжныхъ въ той защит, которую онъ будетъ имть честь развивать передъ ними.

Лордъ-адвокатъ отъ имени обвиненія заявилъ, что не будетъ въ этомъ случа противодйствовать. желанію своего ученаго друга, такъ-какъ, въ виду недоказанности фактовъ, приводимыхъ подсудимымъ-въ его показаніи, онъ. считаетъ этотъ документъ подтвержденіемъ обвиненія.

Поэтому показаніе подсудимаго передъ шерифомъ было прочитано. Оно заключалось въ слдующихъ словахъ:

‘Я купилъ два раза мышьяку по просьб жены. Въ первый разъ она мн сказала, что мышьякъ нуженъ садовнику для оранжереи, во второй она объяснила, что онъ необходимъ повару для уничтоженія крысъ въ нижнемъ этаж дома. Оба раза, возвратясь домой, я отдавалъ пакеты съ мышьякомъ жен. Кром покупки, я не имлъ съ мышьякомъ никакого дла. Жена давала всегда приказанія садовнику и повару и я не вмшивался ни во что. Я не спрашивалъ у жены, на что она употребила мышьякъ, потому-что нисколько этимъ не интересовался. Я не ходилъ въ оранжерею цлыми мсяцами, такъ-какъ мало заботился о цвтахъ. Что-же касается крысъ, то я предоставлялъ ихъ уничтоженіе повару и другимъ слугамъ, потому-что вообще не длалъ никакихъ хозяйственныхъ распоряженій. Жена не говорила мн, чтобы она нуждалась въ мышьяк для поправленія цвта лица. И, безъ сомннія, мн послднему она созналась-бы въ подобной тайн. Я поврилъ ея словамъ, что мышьякъ нуженъ садовнику и повару. Я положительно утверждаю, что жилъ съ женою въ дружескихъ отношеніяхъ, хотя, конечно, бывали случайныя непріятности и недоразумнія, встрчающіяся всегда въ семейной жизни. Если я и чувствовалъ нкотораго рода разочарованіе относительно моего брака, то считалъ своею обязанностью, какъ мужъ и джентльменъ, скрывать это отъ жены. Я не только былъ пораженъ и опечаленъ ея преждевременной смертью, но упрекалъ себя въ недостаточныхъ заботахъ о ней при ея жизни. Дале я торжественно заявляю, что такъ-же мало знаю, какъ ребенокъ въ утроб матери, о томъ, какимъ образомъ она приняла ядъ, найденный въ ея тл. Я не виновенъ даже въ желаніи нанести вредъ этой несчастной женщин. Я далъ ей капли прямо изъ стклянки, а чашку чая взялъ изъ рукъ служанки и передалъ ей. Я никогда не видалъ мышьяка посл того, какъ отдалъ его жен, и ршительно не знаю, что она съ нимъ сдлала и гд его сохраняла. Клянусь Господомъ Богомъ, что я не виновенъ въ страшномъ преступленіи, взводимомъ на меня’.

Чтеніемъ этого откровеннаго и трогательнаго показанія окончилось засданіе на второй день разбирательства этого дла.

Я должна признаться, что до сихъ поръ чтеніе отчета мрачно дйствовало на меня и уменьшало мои надежды. Вс свидтельскія показанія и улики были противъ моего несчастнаго мужа. Хотя я по-прежнему оставалась пламенной его сторонницей, но я видла это ясно.

Безмилосердный обвинитель, лордъ-адвокатъ (о, какъ я его ненавидла!), доказалъ: 1) что Юстасъ купилъ ядъ, 2) что причина покупки, объясненная имъ аптекарямъ, была ложная, 3) что онъ имлъ два случая тайно дать ядъ жен. Съ другой стороны, что-же доказалъ защитникъ, старшина адвокатовъ? До сихъ поръ — ничего. Заявленіе подсудимаго въ первоначальномъ показаніи объ его невиновности было, какъ врно замтилъ лордъ-адвокатъ, ничмъ не подкрплено. Не было представлено ни одного доказательства въ томъ, что жена его тайно употребляла мышьякъ для поправленія цвта лица.

Единственнымъ моимъ утшеніемъ при чтеніи процеса было открытіе двухъ друзей, на которыхъ я, повидимому, могла разсчитывать. Безногій м-ръ Декстеръ особенно выказалъ себя пламеннымъ союзникомъ мужа. Мое сердце съ благодарностью останавливалось на человк, который придвинулъ свое кресло къ кровати Юстаса и отчаянно защищалъ его бумаги отъ сыщиковъ. Я ршила, что первому м-ру Декстеру открою свои намренія и надежды. Если-же онъ найдетъ для себя затруднительнымъ оказать мн содйствіе, то я обращусь къ м-ру Плэймору, второму другу мужа, формально протестовавшему противъ захвата его бумагъ.

Почерпнувъ новыя силы въ этой ршимости, я перевернула страницу и приступила къ чтенію третьяго засданія по длу моего бднаго мужа.

ГЛАВА XVIII.
Третій вопросъ: зачмъ онъ ее отравилъ?

На первый вопросъ — была-ли она отравлена? былъ данъ отвтъ положительный, на второй — кто ее отравилъ?— предположительный. Теперь оставался третій и послдній вопросъ — зачмъ онъ ее отравилъ? Первыми свидтелями со стороны обвиненія по этому вопросу были родственники и друзья покойной м-съ Мокаланъ.

Леди Бройдгэвенъ, вдова контръ-адмирала сэра Джорджа Бройдгэвена, показала:

— Покойная м-съ Мокаланъ была моя племянница и, какъ единственная дочь моей сестры, посл смерти матери жила у меня. Я была противъ ея брака, но мои доводы казались сантиментальными и фантастичными другимъ ея друзьямъ. Мн очень тяжело говорить объ этихъ обстоятельствахъ публично, но я готова принести подобную жертву, если того требуетъ правосудіе. Подсудимый, въ то время, о которомъ я говорю, гостилъ у меня въ дом. Однажды, во время прогулки верхомъ, съ нимъ случилось несчастіе — онъ серьезно повредилъ себ ногу. Это поврежденіе было тмъ опасне, что оно было уже второе, и потому ему пришлось нсколько недль лежать на диван. Вс дамы, бывшія въ дом, вызвались по очереди читать ему вслухъ и сидть съ нимъ. Племянница занимала первое мсто въ ряду этихъ добровольныхъ сидлокъ. Она прекрасно играла на фортепьяно, а больной, по несчастью, очень любилъ музыку. Слдствіемъ этихъ невинныхъ отношеній было несчастіе моей племянницы. Она пламенно полюбила м-ра Юстаса Мокалана, не возбудивъ въ немъ подобнаго-же чувства. Я старалась, деликатно вмшаться въ дло, пока еще можно бяло его поправить. Но, по несчастью, племянница отказалась быть со мной откровенной. Она упорно утверждала, что не питала къ м-ру Мокалану другого чувства, кром дружескаго состраданія. Поэтому я не могла ихъ разлучить, не обнаруживъ побудительной къ тому причины, а это произвело-бы скандалъ, который повредилъ-бы репутаціи племянницы. Мужъ мой былъ тогда еще живъ и я ршилась предложить ему тайно переговорить съ м-ромъ Мокаланомъ, прося его, какъ честнаго человка, помочь намъ выйти изъ этого затруднительнаго положенія. М-ръ Мокаланъ поступилъ въ высшей степени благородно. Несмотря на его слабость, онъ черезъ два дня покинулъ вашъ домъ подъ очень искуснымъ предлогомъ. Намренія наши были благія, но они ни къ чему не привели. Было уже слишкомъ поздно. Племянница стала чахнуть и ничто не помогало ей — ни медицинская помощь, ни перемна воздуха. Посл нкотораго времени я открыла тайную переписку между нею и м-ромъ Мокаланомъ. Я обязана сказать, что его письма были очень осторожны и благоразумны. Но все-же я сочла своимъ долгомъ прекратить эту переписку. Мое вмшательство,— а могла-ли я не вмшаться?— привело дло въ развязк. Однажды утромъ племянница не явилась въ завтраку, и на другой день мы узнали, что бдная, безумная двушка отправилась на лондонскую квартиру м-ра Мокалана, гд его друзья видли ее спрятанной въ спальн. Въ этой катастроф м-ръ Мокаланъ нисколько не виновенъ. Услыхавъ шаги въ передней и думая спасти честь молодой двушки, онъ спряталъ ее въ сосднюю комнату, которая оказалась его спальней. Конечно, объ этомъ скандал стали вс говорить, и съ самой неблаговидной стороны. Мой мужъ имлъ снова секретное объясненіе съ м-ромъ Мокаланомъ, и онъ опять поступилъ въ высшей степени благородно. Онъ публично заявилъ, что племянница постила его въ качеств обрученной невсты, и черезъ дв недли заставилъ замолчать вс злые языки, женившись на ней. Конечно, это было единственное средство загладить безумную выходку племянницы, и я одна противилась браку, считая его роковой ошибкой, какъ впослдствіи и оказалось. Довольно грустно было уже и то, что м-ръ Мокаланъ женился безъ любви, но, мало этого, онъ въ то время безнадежно любилъ женщину, которая вышла замужъ за другого. Онъ, изъ состраданія къ племянниц, отрицалъ эту любовь и уврялъ, что любитъ только ее, свою жену, но всмъ друзьямъ его было извстно, въ какомъ онъ находился отчаяніи, потерявъ истинный предметъ своей привязанности. При этомъ нелишне замтить, что ея свадьба предшествовала его свадьб. Онъ лишился на вки любимой женщины, жизнь потеряла для него всякую прелесть и онъ женился на моей племянниц изъ одного состраданія. Въ заключеніе я могу только сказать, что никакія дурныя послдствія ея безумной выходки, если-бъ она не вышла за него замужъ, не были-бы, по моему мннію, хуже подобнаго брака. Никогда два человческія существа, соединенныя брачными узами, не были столь различны, какъ подсудимый и его покойная жена.

Показаніе этой свидтельницы произвело сильное впечатлніе на слушателей и на присяжныхъ. При ея дальнйшемъ допрос защитникомъ, леди Бройдгэвенъ нсколько измнила свои слова и признала, что безнадежная любовь подсудимаго къ другой женщин была только слухомъ. Но все-же разсказанные ею факты остались непоколеблеными и придали взводимому на подсудимаго обвиненію характеръ вроятности, котораго оно не имло при начал дла.

Слдующими свидтелями были дв закадычныя пріятельницы м-съ Мокаланъ. Он не соглашались съ мнніемъ леди Бройдгэвенъ относительно нелюбви м-ра Мокалана къ его покойной жен, но повторили т-же факты, и, такимъ образомъ, подкрпили впечатлніе, произведенное первой свидтельницей на всхъ присутствующихъ.

Главнымъ доказательствомъ, однако, въ пользу обвиненія было безмолвное свидтельство писемъ и дневника, найденныхъ въ Гленинч.

Отвчая на вопросъ суда, лордъ-адвокатъ объяснилъ, что эти письма отъ друзей подсудимаго и его покойной жены объясняли ихъ взаимныя супружескія отношенія. Дневникъ подсудимаго былъ еще драгоцннйшимъ доказательствомъ и заключалъ въ себ разсказъ объ ежедневныхъ происшествіяхъ и о тхъ мысляхъ и чувствахъ, которыя они въ немъ возбуждали.

За этимъ объясненіемъ послдовала очень печальная сцена.

Хотя я пишу много времени спустя посл всхъ этихъ событій, рука моя отказывается подробно передать то, что сказалъ и сдлалъ мой несчастный мужъ въ эту критическую минуту процеса. Глубоко тронутый показаніемъ леди Бройдгэвенъ, онъ едва не перебилъ ее, а теперь потерялъ всякое самообладаніе. Громкимъ, пронзительнымъ голосомъ онъ протестовалъ противъ предполагаемаго нарушенія сокровенныхъ тайнъ, какъ его, такъ и жены.

— Повсьте меня, хотя я невиненъ! воскликнулъ онъ,— но избавьте отъ этого.

Впечатлніе, произведенное этой страшной вспышкой подсудимаго, было неописанное. У нкоторыхъ женщинъ сдлались истерическіе припадки. Судьи вмшались въ дло, но безъ всякаго успха. Наконецъ, порядокъ былъ возстановленъ старшиной адвокатовъ, который, успокоивъ подсудимаго, обратился къ судьямъ съ краснорчивой, трогательной рчью. Прежде всего онъ просилъ снисхожденія къ своему несчастному кліенту, а потомъ въ умренныхъ, но сильныхъ выраженіяхъ протестовалъ противъ прочтенія бумагъ, найденныхъ въ Гленинч.

Судьи удалились для совщанія по этому частному вопросу и засданіе было пріостановлено на полчаса.

Какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, волненіе, происходившее въ суд, перешло на улицу, гд стояла большая толпа. Тамъ общее мнніе, руководимое однимъ изъ мелкихъ чиновниковъ суда, было противъ подсудимаго.

— Понятно, почему онъ не хочетъ, чтобъ прочитали письма и дневникъ, кричала толпа: — они его прямо поведутъ на вислицу.

Возвратившись въ залу засданія, судъ объявилъ, что большинствомъ двухъ голосовъ противъ одного ршено прочитать спорные документы. При этомъ каждый судья объяснилъ свои мотивы. Потомъ судебное разбирательство продолжалось и приступлено было къ чтенію отрывковъ изъ писемъ и дневника.

Первыя представленныя письма были найдены въ индійской шифоньерк въ комнат м-съ Мокаланъ. Они были написаны пріятельницами покойной, съ которыми она вела постоянную переписку. Три отдльные отрывка изъ писемъ различныхъ лицъ были избраны для прочтенія въ суд.

Первый отрывокъ: ‘Я ршительно не могу, милая Сара, выразить, какъ твое послднее письмо меня встревожило. Извини меня, но я, право, думаю, что ты по своей слишкомъ впечатлительной натур преувеличиваешь, хотя, конечно, безсознательно, невниманіе къ теб со стороны твоего муха. Я не могу ничего сказать объ особенностяхъ его характера, потому что недостаточно близко его знаю, но, милая Сара, я гораздо старше тебя и боле опытна въ томъ, что кто-то назвалъ ‘свтомъ и мракомъ брачной жизни’. Основываясь на этой опытности, я считаю долгомъ сказать, что молодыя жены, подобныя теб, преданно любящія своихъ мужей, часто длаютъ большую ошибку. Вообще он слишкомъ многаго ждутъ отъ мужей. Мужчины, милая Сара, не походятъ на насъ. Ихъ любовь, даже самая искренняя, не иметъ ничего общаго съ нашей любовью. Она не вчная, какъ у насъ, и не составляетъ единственной цли и надежды всей ихъ жизни. Любя и уважая мужей, мы должны снисходить въ ихъ природ. Я нисколько не желаю оправдывать холодности твоего мужа. Онъ виноватъ, напримръ, въ томъ, что, говоря съ тобою, никогда на тебя не смотритъ и не замчаетъ твоихъ усилій ему понравиться. Онъ еще боле виноватъ — и, право, это жестоко съ его стороны — въ томъ, что онъ не отвчаетъ на твои поцлуи. Но, моя милая, уврена-ли ты вполн, что онъ всегда намренно холоденъ и жестокъ? Можетъ быть, его поведеніе часто бываетъ послдствіемъ заботъ и безпокойствъ, которыхъ ты не можешь раздлять? Взгляни на его поведеніе съ этой точки зрнія — и ты поймешь многое, что теперь тебя удивляетъ и мучитъ. Будь терплива въ отношенія къ нему, дитя мое. Никогда не жалуйся и не приставай съ ласками въ т минуты, когда онъ озабоченъ или не въ дух. Быть можетъ, тяжело послдовать этому совту столь любящей жен, какъ ты. Но, врь мн, тайна счастья для насъ, женщинъ, увы! часто заключается въ сдержанности и покорности судьб. Подумай серьезно о томъ, что теб совтуетъ твой старый другъ, и напиши мн’.

Второй отрывокъ: ‘Какъ можешь ты, Сара, быть такой дурой и тратить свою любовь на такого безсердечнаго тирана, какъ твой мужъ? Конечно, я еще не замужемъ и потому, быть можетъ, это меня такъ удивляетъ. Но я надняхъ выхожу замужъ, и если мужъ станетъ обращаться со мною, какъ м-ръ Мокаланъ съ тобой, то я потребую развода. Право, я, кажется, предпочла-бы, чтобы мужъ меня билъ, какъ женщину низшаго класса, тому, чтобъ онъ обращался со мною съ такимъ равнодушіемъ и презрніемъ, какъ ты описываешь. Я выхожу изъ себя при одной мысли объ этомъ. Подобныя страданія должны быть невыносимы. Не терпи боле этой каторги, милая Сара. Брось его и перезжай ко мн. Мой братъ-адвокатъ говоритъ, что ты можешь добиться судебнаго развода. Прізжай и посовтуйся съ нимъ’.

Третій отрывокъ: ‘Вамъ извстно, милая м-съ Мокаланъ, какъ я опытна въ этомъ дл. Ваше письмо меня нисколько не удивляетъ. Поведеніе вашего мужа ясно доказываетъ, что онъ любитъ другую. Какая-нибудь женщина, скрывающаяся во мрак, пользуется его ласками, въ которыхъ онъ отказываетъ вамъ. Я все это знаю, черезъ все прошла. Не поддавайтесь. Сдлайте цлью вашей жизни отысканіе этой женщины. Быть можетъ, ихъ нсколько. Это все равно. Если вы только можете розыскать ее или ихъ, то будете имть средство сдлать его жизнь такой-же несчастной, какъ ваша. Если вы нуждаетесь въ моей помощи и опытности, то я къ вашимъ услугамъ. Посл 4-го числа будущаго мсяца я свободна и могу пріхать къ вамъ въ Гленинчъ’.

Этими ненавистными строками окончилось чтеніе писемъ. Первый и длиннйшій отрывовъ произвелъ сильное впечатлніе на всхъ присутствующихъ. Очевидно, женщина, писавшая эти строки, была достойная и благоразумная особа. Однако, вс три письма, несмотря на ихъ различіе по тону, приводили къ одному заключенію: что м-съ Мокаланъ (если можно было врить ея словамъ) находилась въ положеніи несчастной жены, убиваемой равнодушіемъ мужа.

Посл этого были предъявлены письма, адресованныя на имя подсудимаго и найденныя, вмст съ его дневникомъ, въ запертомъ ящик спальнаго столика. Вс они, за исключеніемъ одного, были писаны мужчинами. Хотя въ сравненіи со вторымъ и третьимъ отрывками изъ кореспонденціи жены эти письма отличались умреннымъ тономъ, но они приводили къ тому-же заключенію, т.-е. что жизнь мужа была такъ-же невыносима, какъ жизнь жены. Одинъ изъ друзей подсудимаго, напримръ, приглашалъ его отправиться въ кругосвтное путешествіе на его яхт, другой совтовалъ ухать на континентъ на полгода, третій указывалъ на уженіе и охоту, какъ на лучшее развлеченіе. Вообще вс совтовали ему разстаться съ женою подъ тмъ или другимъ предлогомъ и на большее или меньшее время.

Послднее письмо, прочтенное на суд, было писано женскимъ почеркомъ. Вотъ оно:

‘Бдный мой Юстасъ, какъ жестока наша судьба! При одной мысли, что ваша жизнь принесена въ жертву этой несчастной женщин, сердце мое обливается кровью. Если-бъ мы были мужемъ и женою, если-бъ я имла невыразимое счастье печься о лучшемъ, милйшемъ изъ людей, мы жили-бы въ раю, вкушали-бы истинное блаженство! Но сожалніе теперь тщетно, мы разлучены въ этой жизни, разлучены узами, которые мы оба оплакиваемъ, но должны уважать. Дорогой мой Юстасъ, есть другой, загробный міръ. Тамъ наши души соединятся въ одинъ вчный, небесный поцлуй, тамъ мы вкусимъ блаженство, воспрещенное намъ на земл. Описанная вами несчастная жизнь, которую вы ведете съ женою (о, зачмъ вы на ней женились!), побудила меня высказать вамъ мои чувства. Пусть это послужитъ вамъ утшеніемъ, но никто не долженъ видть этикъ безумныхъ строкъ. Сожгите письмо и надйтесь, какъ я, на лучшую жизнь, которую вы можете еще раздлить съ вашей — Еленой’.

Чтеніе этого дерзкаго письма возбудило вопросъ со стороны одного изъ судей: были-ли выставлены на письм адресъ и число?

Лордъ-адвокатъ отвчалъ отрицательно, но прибавилъ, что на конверт выставленъ лондонскій штемпель.

— Мы намрены, продолжалъ онъ,— прочесть нсколько отрывковъ изъ дневника подсудимаго, въ которыхъ встрчается имя, подписанное подъ этимъ письмомъ, и, кром того, мы постараемся другими путями доказать, кто именно писалъ его.

Вслдъ за этимъ были прочтены отрывки изъ дневника мужа. Первый изъ нихъ относился во времени, предшествовавшему, по крайней мр, на годъ, смерти м-съ Мокаланъ:

‘Сегодняшняя почта меня повергла въ тупикъ. Мужъ Елены умеръ неожиданно, два дня тому назадъ, отъ аневризма. Она свободна! Моя милая, дорогая Елена свободна! А я? Я прикованъ къ женщин, съ которой у меня нтъ ничего общаго. Я потерялъ Елену по своей собственной вин. Ахъ! теперь только я понимаю, какъ страшенъ можетъ быть соблазнъ и какъ легко можетъ быть сдлано преступленіе. Но лучше мн боле не писать. Мысль о моемъ положеніи только безъ всякой пользы приводитъ меня въ бшенство’.

Второй отрывокъ, писанный нсколько дней спустя, насчетъ того-же предмета.

‘Изъ всхъ глупостей, доступныхъ человку, всего безумне дйствовать подъ первымъ впечатлніемъ. Подъ его вліяніемъ я женился на несчастномъ существ, носящемъ теперь мое имя. Елена тогда была для меня потеряна, какъ я полагалъ, на вкъ. Она вышла замужъ за человка, которому легкомысленно дала слово прежде, чмъ узнала меня. Онъ былъ моложе меня и, повидимому, здорове. Мн казалось, что всякая надежда исчезла для меня, жизнь опостылла. Елена написала мн прощальное письмо, въ которомъ разставалась со мною навсегда на этотъ свт. У меня не было боле цли въ жизни, а достаточное состояніе не принуждало искать утшенія въ труд. Рыцарское самопожертвованіе казалось мн лучшей долей, остававшейся мн на земл. Обстоятельства сложились такъ, что эта мысль осуществилась какъ-бы сама собою. Несчастная женщина, привязавшаяся ко мн (Богу извстно, что я не далъ ей къ этому ни малйшаго повода) въ то самое время, легкомысленно рискнула своей репутаціей. Одинъ я могъ заставить замолчать злые языки, клеветавшіе на нее. Съ потерею Елены счастье для меня было немыслимо. Я смотрлъ одинаково равнодушно на всхъ женщинъ. Я могъ спасти ее, отчего-же было этого не сдлать? Подъ такимъ впечатлніемъ я женился на ней, также какъ я бросился-бы въ воду, если-бъ она тонула, или вступилъ-бы въ борьбу съ человкомъ, который оскорбилъ-бы ее на улиц. А теперь женщина, для которой я принесъ эту жертву, стоитъ между мною и моей Еленой. Елена теперь свободна и можетъ излить вс сокровища своей любви на человка, боготворящаго ту-землю, до которой прикасается ея нога! Дуракъ! безумецъ! Зачмъ я пишу все это, а не разобью себ голову о противоположную стну? Вонъ стоитъ въ углу ружье. Долго-ли приложить дуло ко рту и спустить курокъ?.. Нтъ, моя мать жива, а любовь матери священна. Я не имю права лишать себя жизни, которую она мн дала. Я долженъ терпть и страдать. О, Елена! Елена!’

Третій отрывокъ былъ написанъ за два мсяца до смерти жены подсудимаго:

‘Новые упреки! Ни одна женщина на свт такъ не жалуется на все, она вчно живетъ въ атмосфер недовольства и капризовъ. Я теперь виновенъ въ томъ, что никогда не прошу ее играть на фортепіано и не замчаю новыхъ платьевъ, которыя она нарочно надваетъ, чтобы мн понравиться. Я не замчаю ея платьевъ! Боже мой! да вся цль моей жизни теперь — вовсе ея не замчать. Разв я могъ-бы сохранить хладнокровіе, если-бы не избгалъ ея какъ, можно боле? Да, я не даю себ воли. Я никогда не обращаюсь съ нею грубо, никогда не говорю ей рзкаго слова. Она иметъ право на приличное обращеніе съ моей стороны, какъ женщина и жена передъ лицомъ закона. Я это всегда помню, но вдь я человкъ. Чмъ мене я ее вижу безъ свидтелей, тмъ легче мн сдерживать себя. Я часто удивляюсь, почему она мн такъ противна. Она не хороша собою, но я видалъ женщинъ гораздо уродливе, ласки которыхъ я-бы вынесъ безропотно, а ея ласки мн ненавистны. Я стараюсь скрыть отъ нея это чувство. Бдная, она меня любитъ, а я ее только сожалю. Я желалъ-бы хотя въ самой малой мр отвчать ей любовью. Но нтъ, я могу только ее сожалть. Если-бы она могла довольствоваться дружескими отношеніями и не требовала-бы нжныхъ изліяній, то мы могли-бы жить мирно. Но ей нужна любовь! Несчастная, она жаждетъ моей любви! О! Елена, я не могу дать ей этой любви. Мое сердце принадлежитъ теб! Въ прошлую ночь мн снилось, что моя несчастная жена умерла. Этотъ сонъ былъ такъ осязателенъ, что я вскочилъ съ кровати, отворилъ дверь въ ея спальню и сталъ прислушиваться. Ея тихое дыханіе ясно слышалось въ ночномъ безмолвіи. Она крпко спала. Я затворилъ дверь, зажегъ свчу и сталъ читать первую попавшуюся книгу. Образъ Елены леталъ передо мною и я никакъ не могъ сосредоточить своихъ мыслей на открытой страниц, но все-же было лучше безсознательно читать,— чмъ снова паснуть и видть себя свободнымъ. Боже мой, какую я веду жизнь! Какую жизнь ведетъ моя жена! Если-бъ загорлся домъ, то я, право, не знаю, сталъ-ли-бы я спасать ее или себя’.

Четвертый отрывокъ относился въ еще позднйшей эпох.

‘Наконецъ, блеснулъ лучъ свта въ окружающемъ меня мрак. Прошло первое время вдовства Елены и она возвратилась въ общество. Она постила нсколько знакомыхъ семействъ въ нашей части Шотландіи, и такъ-какъ мы съ нею близкіе родственники, то, по общему мннію, она не можетъ ухать изъ нашихъ окрестностей, не проведя хоть нсколько дней въ моемъ дом. Она мн написала, что это посщеніе необходимо для поддержанія приличія, хотя намъ обоимъ будетъ очень неловко. Благословляю отъ глубины души приличіе. Я увижу этого ангела въ моемъ чистилищ, и все благодаря тому, что общество въ Среднемъ Лотіан нашло-бы страннымъ, если-бъ она ухала изъ сверной Шотландія, не захавъ ко мн! Но мы должны быть очень осторожны. Елена пишетъ: ‘Прізжаю къ вамъ, Юстасъ, какъ сестра и вы_а должны меня принять какъ братъ или вовсе не принимать. Я напишу сегодня въ вашей жен, прося ее назначить день моего прізда. Помните, я никогда не забуду, что переступаю порогъ вашего дома только съ позволенія вашей жены’. Я согласенъ на все, только-бы увидть ее, мою Елену’.

Послдній отрывокъ состоялъ только изъ нсколькихъ строчекъ.

‘Новое несчастье! жена занемогла отъ простуды и ревматизма, а именно теперь должна пріхать Елена. Впрочемъ, въ этомъ случа (я съ радостью это свидтельствую) она поступила премило. Она написала Елен, что ея болзнь не серьезная, и просила Елену не откладывать своего прізда. Это была большая жертва съ ея стороны. Она ревнуетъ меня ко всякой женщин моложе сорока лтъ и, конечно, въ Елен, но сдерживаетъ себя и довряетъ мн. Я обязанъ доказать ей свою благодарность, и постараюсь это сдлать. Я впередъ буду съ нею гораздо нжне, и сегодня утромъ поцловалъ ее съ чувствомъ, надюсь, что она не замтила, какого усилія мн это стоило’.

Тутъ кончилось чтеніе дневника.

Самыми непріятными для меня страницами во всемъ отчет были эти отрывки дневника моего мужа. Въ нихъ встрчались выраженія, которыя не только меня огорчили, но едва не поколебали моего доврія въ Юстасу. Я, кажется, отдала-бы все на свт, чтобъ уничтожить нкоторыя строчки дневника. Чтоже касается его признанія въ пламенной любви къ м-съ Бьюли, то каждое слово пронзало мое сердце. Онъ шепталъ мн такія-же страстная слова во время своего ухаживанія. Я не имла причины сомнваться въ его искренней, горячей любви ко мн, но вопросъ былъ въ томъ, любилъ-ли онъ прежде меня м-съ Бьюли такъ-же искренно и горячо? Она или я была первой, истинной его любовью? Онъ клялся мн не разъ, что до меня никого настоящимъ образомъ не любилъ. Я тогда ему врила, я врила ему и теперь, но ненавидла м-съ Бьюли.

Что касается присяжныхъ и публики, то чтеніе писемъ и дневника, очевидно, произвело на нихъ неблагопріятное впечатлніе, еще боле усилившееся показаніемъ послдняго свидтеля со стороны, обвиненія.

Вильямъ Энди, помощникъ садовника въ Гленинч, показалъ подъ присягою слдующее:

— 20 октября, въ 11 часовъ утра, меня послали работать въ ягодные кусты той части сада, которая называлась голандской. Тамъ находилась оранжерея, стоявшая заднимъ фасомъ въ кустамъ. День былъ удивительно теплый для осени. Проходя мимо оранжереи, я услыхалъ тамъ голоса: мужской и женскій. Послдній голосъ мн былъ незнакомъ, а первый былъ голосъ хозяина. Любопытство мое было возбуждено, и я, неслышно подкравшись въ задней стн оранжереи, сталъ прислушиваться. Хозяинъ говорилъ: ‘Если-бы я только предвидлъ, что вы будете когда-нибудь свободны, то подождалъ-бы этого счастливаго дня’. Женскій голосъ отвчалъ:— ‘Тише, тише, вы не должны такъ говорить’. Хозяинъ снова произнесъ: ‘Я долженъ говорить то, что,думаю, а мысль о потерянномъ счасть меня никогда не покидаетъ’. Потомъ, посл минутнаго молчанія, онъ прибавилъ: ‘Дайте мн слово, ангелъ мой, что вы не выйдете замужъ ни за кого другого’. Женскій голосъ рзко спросилъ:— ‘Что вы хотите сказать?’ Хозяинъ отвчалъ:— ‘Я не желаю зла несчастному существу, составляющему для меня страшное бремя, но предположимъ…’ — ‘Не предполагайте ничего и пойдемте домой’, сказала дама, выходя въ садъ. Тогда я увидалъ ея лицо и призналъ въ ней молодую вдову, гостившую въ дом. Главный садовникъ указалъ мн на нее, когда она пріхала, для того, чтобы я не мшалъ ей рвать цвты. Съ намъ иногда въ Гленинчъ прізжали туристы и мы показывали имъ садъ, но, конечно, длали различіе между чужими и гостями хозяина. Я вполн увренъ, что это была м-съ Бьюли, она очень хороша собой и нельзя ее принять за другую. Она вмст съ хозяиномъ пошла домой и я уже боле ничего не слыхалъ изъ ихъ разговора’.

Свидтель былъ передопрошенъ нсколько разъ относительно разговора, слышаннаго имъ въ оранжере, а также и того, былали тамъ м-съ Бьюли или кто-нибудь другая. Защитнику удалось сбить его на нкоторыхъ мелкихъ подробностяхъ, но онъ твердо стоялъ на томъ, что хорошо, почти слово въ слово, помнитъ разговоръ между его хозяиномъ и м-съ Бьюли, а также обстоятельно описалъ ея наружность, чмъ вполн доказалъ справедливость своего показанія.

Этимъ окончился отвтъ на третій вопросъ — почему онъ ее отравилъ?

Доказательства со стороны обвиненія были исчерпаны. Самые пламенные друзья подсудимаго должны были сознаться, что до тхъ поръ вс улики были противъ него. Онъ самъ, казалось, это чувствовалъ и, выходя изъ залы по окончаніи третьяго засданія, былъ такъ взволнованъ и убитъ, что долженъ былъ опереться на руку смотрителя тюрьмы.

ГЛАВА XIX.
Доказательства защиты.

Интересъ, возбужденный процесомъ, еще боле увеличился на четвертый день. Предстояло допросить свидтелей защиты, прежде всхъ явилась мать подсудимаго. Поднимая вуаль для принятія присяги, она взглянула на сына. Онъ залился слезами. Въ эту минуту общее сочувствіе къ бдной матери перешло и на несчастнаго сына.

Допрошенная старшиной адвокатовъ, м-съ Мокаланъ дала свое показаніе съ большимъ достоинствомъ и сдержанностью.

На вопросъ о частныхъ разговорахъ между нею и покойной невсткой,— она отвчала, что покойная обращала особенное, ненормальное вниманіе на свою вншность. Она преданно любила мужа и главной заботой всей ея жизни было стараться придать себ какъ можно боле привлекательности. Она всегда горько оплакивала недостатки своей вншности и особенно цвта лица. Свидтельница слышала часто отъ покойной, что она рискнула-бы на все и перетерпла-бы всевозможныя страданія, чтобъ исправить свой цвтъ лица. ‘Вс мужчины, говорила она,— поддаются впечатлнію вншности, и мужъ любилъ-бы меня боле, если-бъ у меня былъ лучшій цвтъ лица’.

На вопросъ, можно-ли вполн основываться на выдержкахъ изъ дневника ея сына, т.-е. можно-ли по этимъ выдержкамъ придти къ врному заключенію о его характер и о чувствахъ къ жен, и-съ Мокаланъ отвчала отрицательно, въ самыхъ опредленныхъ выраженіяхъ.

— Отрывки изъ дневника моего сына, сказала она,— ужасная клевета, хотя она написана имъ самимъ. Какъ мать, я могу засвидтельствовать, что онъ, вроятно, писалъ эти слова въ минуты безсознательнаго отчаянія. Никто справедливо не можетъ судить о человк по нсколькимъ словамъ, вырвавшимся у него въ минуту мрачнаго унынія. Неужели о моемъ сын будутъ судить по такимъ безсознательнымъ словамъ только потому, что онъ ихъ не сказалъ, а написалъ? Перо въ настоящемъ случа оказалось его смертельнымъ врагомъ, оно выставило его въ самомъ дурномъ свт. Конечно, я признаю, что онъ былъ несчастливъ въ своемъ брак. Но я должна засвидтельствовать, что онъ велъ себя хорошо относительно жены. Они оба питали во мн полнйшее довріе и я видала ихъ отношенія другъ къ другу во всякое время. Поэтому, несмотря на ея жалобы, съ которыми она, повидимому, обращалась къ своимъ друзьямъ, я торжественно заявляю, что мой сынъ никогда не давалъ жен повода упрекать его въ жестокости или въ невниманіи къ ней.

Эти слова, произнесенныя твердо и ясно, произвели громадное впечатлніе. Лордъ-адвокатъ, понимая, что всякая его попытка ослабить это впечатлніе не удастся, удовольствовался двумя знаменательными вопросами:

— Говоря вамъ о своемъ нехорошемъ цвт лица, сказалъ онъ,— упоминала-ли ваша невстка о мышьяк, какъ о цлебномъ средств?

— Нтъ, отвчала свидтельница.

Лордъ-адвокатъ продолжалъ:

— Предлагали-ли вы сами мышьякъ или говорили-ли вы съ нею объ этомъ средств?

— Нтъ.

Лордъ-адвокатъ слъ и м-съ Мокаланъ удалилась.

Слдующая свидтельница возбудила любопытство совершенно иного рода. Это была никто иная, какъ м-съ Бьюли. По словамъ отчета, это была чрезвычайно красивая, приличная и скромная особа, которая, казалось, чувствовала всю неловкость своего положенія въ глазахъ публики.

Первая часть ея показанія была почти повтореніемъ того, что говорила м-съ Мокаланъ, съ той только разницей, что, по ея словамъ, покойная однажды, расхваливая ея прекрасный цвтъ лица, спрашивала, какія она употребляла для этого косметическія средства. Такъ-какъ свидтельница не употребляла никакихъ косметическихъ средствъ и не имла о нихъ понятія, то она обидлась и между ними произошла временная холодность.

На вопросъ объ ея отношеніяхъ въ подсудимому, м-съ Бьюли съ негодованіемъ отрицала, чтобъ она и м-ръ Мокаланъ когда-либо подали покойной малйшій поводъ въ ревности. Она не могла ухать изъ Шотландіи, гд гостила у многихъ сосдей м-ра Мокалана, не постивъ его, самаго близкаго своего родственника. Поступить иначе было-бы неприлично и возбудило-бы всеобщее вниманіе. Она не отрицала, что м-ръ Мокаланъ ухаживалъ за нею, когда они оба не были еще женаты. Но съ тхъ поръ, какъ она вышла замужъ за другого, а онъ женился на покойной, м-ръ Мокаланъ никогда не упоминалъ о своихъ прежнихъ чувствахъ и отношенія между ними были чисто-братскія. М-ръ Мокаланъ былъ джентльменъ и зналъ хорошо свои обязанности относительно жены и ея, м-съ Бьюли. Также и она никогда не ршилась-бы ступить ногой въ его домъ, если-бъ не питала къ нему полнйшаго доврія. Что-же касается показанія помощника садовника, то оно было ложное. Большая часть разговоровъ, переданныхъ имъ, никогда не происходила, а т немногія слова, которыя дйствительно были произнесены, сказаны шуткой и она, свидтельница, какъ показалъ и самъ садовникъ, тотчасъ положила конецъ разговору. Вообще м-ръ Мокаланъ обращался съ женою очень заботливо и любезно. Онъ постоянно придумывалъ средства въ уменьшенію ея страданій отъ ревматизма, приковавшаго ее въ постели, и не разъ говорилъ о ней свидтельниц съ искреннимъ сочувствіемъ. Когда покойная приказала мужу и свидтельниц выйти вонъ изъ комнаты въ день ея смерти, м-ръ Мокаланъ сказалъ м-съ Бьюли: ‘Мы должны выносить ея ревность. Бдная женщина! она страдаетъ, а мы сами знаемъ, что не заслуживаемъ ея неудовольствія на насъ’. Съ подобнымъ терпніемъ онъ выносилъ вс ея капризы и вспышки.

Главный интересъ передопроса м-съ Бьюли лордомъ-адвокатомъ заключался въ послднемъ вопрос, ей предложенномъ. Напомнивъ ей, что она, принимая присягу, назвала себя Еленой Бьюли, онъ продолжалъ:

— На суд прочтено письмо къ подсудимому, подписанное именемъ Елены. Посмотрите на это письмо и скажите: вы-ли его писали?

Прежде, чмъ свидтельница могла отвтить, старшина адвокатовъ протестовалъ противъ такого вопроса. Судъ призналъ правильнымъ его протестъ и не дозволилъ отвчать м-съ Бьюли. Вслдъ затмъ она удалилась. Услыхавъ о письм и увидавъ его, она выразила нкоторое волненіе, которое присутствовавшіе растолковали различно. Однакожъ вообще, показаніе и-съ Бьюли усилило впечатлніе, произведенное на всхъ показаніемъ матери подсудимаго.

Слдующія свидтельницы, школьныя подруги и-съ Мокаланъ, сосредоточили на себ всеобщее вниманіе и добавили недостававшее звено въ цпи доказательствъ въ пользу защиты.

Первая изъ нихъ показала, что разговаривая съ покойной м-съ Мокаланъ, она упомянула о мышьяк, какъ о средств исправить дурной цвтъ лица. Она никогда сама не употребляла этого средства, но читала о томъ, что поселянки въ Штиріи дятъ мышьякъ для приданія свжести и здороваго, нжнаго оттнка цвту лица.

Вторая свидтельница, присутствовавшая при этомъ разговор, подтвердила слова первой свидтельницы и прибавила, что она, по просьб м-съ Мокаланъ, купила книжку, въ которой говорилось объ этомъ обыча штирійцевъ, и послала ее по почт покойной.

Въ этихъ важныхъ показаніяхъ была только одна слабая сторона, которая указана на передопрос лордомъ-адвокатомъ.

Об свидтельницы были спрошены, говорила-ли имъ покойная ж-съ Мокаланъ, прямо или косвенно, о своемъ желаніи добыть мышьяку для исправленія своего цвта лица. Об отвчали на этотъ знаменательный вопросъ отрицательно. М-съ Мокаланъ слышала отъ нихъ объ этомъ средств и пріобрла книгу, но не говорила ни слова о своихъ намреніяхъ. Кром того, она просила ихъ обихъ хранить втайн этотъ разговоръ.

Всякій, даже не юристъ, могъ легко усмотрть недостатокъ доказательствъ со стороны защиты. Ясно было, что вся надежда на оправданіе подсудимаго заключалась въ доказательств того факта, что ядъ перешелъ въ руки покойной или, по крайней мр, что она твердо намревалась его пріобрсть. Въ этомъ случа настойчивость подсудимаго, съ которой онъ твердилъ о своей невиновности, была бы подтверждена свидтельскими показаніями, хотя и косвенно. Но могла-ли защита представить такое доказательство, котораго не могъ обойти ни одинъ честный, разумный человкъ?

Многочисленные слушатели съ лихорадочнымъ нетерпніемъ ожидали появленія слдующаго свидтеля. Люди, кое-что знавшіе о процес, шопотомъ говорили, что теперь будетъ допрошенъ старый другъ подсудимаго, м-ръ Декстеръ, о которомъ уже не разъ упоминалось.

Посл непродолжительнаго ожиданія въ толп неожиданно произошло волненіе и послышались крики изумленія. Въ ту-же минуту судебный приставъ назвалъ по имени и фамиліи новаго свидтеля:

— Мизеримусъ Декстеръ.

ГЛАВА XX.
Приговоръ.

Вызовъ новаго свидтеля возбудилъ общій хохотъ въ публик, частью отъ страннаго его имени, а частью отъ инстинктивнаго расположенія грустно настроенной толпы пользоваться всякимъ случаемъ для минутнаго развлеченія. Строгое замчаніе предсдателя и угроза очистить залу засданія возстановили порядокъ.

Среди безмолвной тишины появился новый свидтель.

Быстро подвигаясь на кресл, которымъ онъ самъ искусно управлялъ, этотъ странный получеловкъ предсталъ передъ глазами всхъ присутствующихъ. Плэдъ, наброшенный на вросло, упалъ на полъ въ то время, какъ онъ пробирался черезъ толпу, и обнаружилъ, въ общему изумленію, голову, руки и туловище живого человка, совершенно лишеннаго ногъ. Для большаго контраста, лицо и туловище несчастнаго урода были необыкновенно красивы и привлекательны. Длинные, шелковистые каштановые волосы ниспадали роскошными волнами на широкія, мощныя плечи. Лицо его дышало умомъ и энергіей. Большіе, прелестные, голубые глаза и нжныя руки съ длинными, тонкими пальцами походили скоре на женскіе, чмъ на мужскіе. Вообще онъ казался-бы нсколько женственнымъ, если-бъ ему не придавали мужественный видъ высокая грудь и большая, прекрасная борода, немного свтле волосъ. Было странно видть, что такая великолпная голова и такое могучее туловище даны столь безпомощному созданію! Никогда, можетъ быть, природа, создавая человка, не длала такой непростительной, жестокой ошибки!

Онъ принялъ присягу, конечно, сидя въ кресл, поклонился судьямъ и, назвавъ себя по имени, просилъ позволенія сказать нсколько словъ до начала своего показанія.

— Вообще вс смются, слыша мое странное имя, сказалъ онъ тихимъ, но яснымъ и звучнымъ голосомъ, такъ-что каждое его слово было слышно въ противоположномъ конц залы, — но я считаю долгомъ объяснить добрымъ людямъ, окружающимъ меня, что многія имена и, между прочимъ, мое имютъ значеніе. Такъ, напримръ, Александръ означаетъ по-гречески ‘помощникъ людей’, Давидъ по-еврейски — ‘достолюбимый’, Франкъ по-нмецки — ‘свободный’, а мое имя, Мизеримусъ, по-латыни — ‘наинесчастнйшій’. Оно дано мн отцомъ въ виду моего уродства, такъ-какъ я имлъ несчастье родиться уродомъ. Вы теперь не будете, не правда-ли, боле смяться надъ Мизеримусомь? Господинъ защитникъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ старшин адвокатовъ,— я къ вашимъ услугамъ и извиняюсь передъ судомъ, что на минуту задержалъ ходъ засданія.

Онъ произнесъ эти слова очень добродушно и съ необыкновенной граціей. Потомъ, отвчая на вопросы старшины адвокатовъ, онъ далъ свое показаніе ясно, опредлительно, безъ всякаго колебанія или утайки.

— Я гостилъ въ Гленинч, когда умерла м-съ Мокаланъ, началъ онъ,— доктора Джеромъ и Гэль изъявили желаніе переговорить со мною наедин, такъ-какъ подсудимый тогда не былъ въ состояніи исполнясь своихъ обязанностей хозяина дома. Доктора изумили и привели меня въ ужасъ заявленіемъ, что м-съ Мокаланъ умерла отъ яда. Они поручили мн передать это роковое извстіе ея мужу и предупредили меня, что на слдующее утро будетъ произведено вскрытіе ея тла. Если-бъ судебный слдователь видлъ моего стараго друга въ ту минуту, когда я сообщилъ ему слова докторовъ, то онъ никогда не ршился-бы обвинять его въ убійств жены. Вообще я считалъ это обвиненіе личнымъ оскорбленіемъ для моего друга и потому сопротивлялся захвату дневника и писемъ подсудимаго. Теперь, когда этотъ дневникъ предъявленъ на суд, я вполн согласенъ съ матерью моего друга, что дневникъ не бросаетъ врнаго взгляда на подсудимаго. Дневникъ, когда онъ не составляетъ только перечня сухихъ фактовъ и чиселъ, всегда выказываетъ самую слабую сторону того человка, который его ведетъ. Въ девяти случаяхъ изъ десяти онъ въ дневник высказываетъ всю свою самонадянность и суетность, которыхъ онъ никогда не обнаруживаетъ при другихъ. Я одинъ изъ самыхъ старыхъ друзей подсудимаго и торжественно заявляю, что никогда не считалъ его способнымъ писать вздоръ, до той минуты, какъ услышалъ сегодня отрывки изъ его дневника. Онъ, говорятъ, убилъ свою жену! Онъ, говорятъ, обращался съ женою невнимательно и жестоко! А я смю утверждать на основаніи двадцати-лтняго близкаго съ нимъ знакомства, что среди всхъ окружающихъ меня лицъ въ этой зал нтъ ни одного человка, мене способнаго, чмъ подсудимый, на убійство или жестокость. Я пойду дале. По моему мннію, даже человкъ, способный на преступленіе или жестокость, никогда не имлъ-бы духа сдлать зло женщин, преждевременный конецъ которой составляетъ предметъ настоящаго разбирательства. Я слышалъ показаніе невжественной и пристрастной сидлки Христины Ормсонъ относительно покойной м-съ Мокаланъ. Я, по личнымъ моимъ воспоминаніямъ, опровергаю каждое ея слово. М-съ Мокаланъ, несмотря на отсутствіе вншней красоты, была одной изъ самыхъ очаровательныхъ женщинъ, когда-либо мною виднныхъ. Она была вполн развитая женщина, въ лучшемъ значеніи этого слова. Я не видалъ ни у кого такой прелестной улыбки и столь граціозныхъ манеръ. Она пла прекрасно и играла на фортепьяно, какъ настоящій артистъ. Что касается ея ума, то я могу засвидтельствовать, что никогда не видывалъ ни мужчины, ни женщины (а послднее очень важно), которые не были-бы очаровани ея бесдой. Уврять, что съ такой женой подсудимый или, лучше сказать, несчастный мученикъ, стоящій передъ вами, обращался жестоко и, наконецъ, убилъ ее,— въ моихъ глазахъ все равно, что говорить: солнце не свтитъ днемъ и небо не находится надъ землею. Я знаю, что, по словамъ ея друзей, она горько жаловалась на обращеніе съ нею мужа, но припомните, что говоритъ лучшая и разумнйшая изъ ея пріятельницъ: ‘я полагаю, что твоя впечатлительная натура преувеличиваетъ невниманіе твоего мужа, на которое ты жалуешься’. Вотъ эти слова, помоему, выражаютъ всю правду. М-съ Мокаланъ имла впечатлительную, самоистязающую натуру поэта. Никакая земная любовь не была-бы достаточна для нея. Мелочи, которыя другими женщинами были-бы оставлены безъ вниманія, причиняли агонію ея утонченной, чувствительной натур. Есть люди, которые родятся несчастными. М-съ Мокаланъ принадлежала въ ихъ числу. Сказавъ это, я передалъ вамъ все, что знаю… Но нтъ, я еще прибавлю нсколько словъ. Не мшаетъ напомнить обвинителю, что смерть м-съ Мокаланъ въ денежномъ отношеніи была большой потерей для подсудимаго. Женясь на ней, онъ настоялъ на томъ, чтобъ въ брачномъ контракт все ея состояніе было закрплено за нею, а посл ея смерти — за ея родственниками. Доходъ съ этого состоянія оказывалъ ему большую помощь при покрытіи издержекъ на содержаніе великолпнаго дома въ Гленинч. Средствъ самого подсудимаго, даже съ помощью матери, было недостаточно для этого. Такимъ образомъ, я могу положительно удостоврить, что смерть жены лишила подсудимаго двухъ третей его дохода. А обвинитель, провозглашая его самымъ низкимъ и жестокимъ изъ людей, увряетъ, что онъ намренно убилъ жену, сохранить жизнь которой было въ его интересахъ! Излишне спрашивать меня, замтилъ-ли я лъ обращеніи подсудимаго съ м-съ Бьюли что-нибудь оправдывающее ревность его жены. Я никогда не наблюдалъ внимательно за м-съ Бьюли и не поощрялъ подсудимаго распространяться о ней при мн. Онъ вообще поклонникъ хорошенькихъ женщинъ, но, на-сколько мн извстно, платоническій. Для меня совершенно непостижимо, чтобъ онъ могъ предпочитать и-съ Бьюли своей жен, разв онъ былъ съумасшедшій, чего я никогда за нимъ не замчалъ. Что касается вопроса о мышьяк, то-есть вопроса о томъ, находился-ли онъ въ рукахъ м-съ Мокаланъ, то я могу показать кое-что, заслуживающее вниманія суда. Я присутствовалъ въ камер судебнаго слдователя при осмотр бумагъ и вещественныхъ доказательствъ, найденныхъ въ Гленинч. Несесеръ, принадлежавшій покойной м-съ Мокаланъ, былъ показанъ мн посл того, какъ его осмотрлъ самъ слдователь. У меня чрезвычайно тонкое осязаніе и, дотронувшись до внутренней стороны крышки несесера, я почувствовалъ что-то жесткое подъ пальцами. Осмотрвъ внимательно крышку, я нашелъ въ ней, между вншней стороной и подкладкой, пустое пространство, въ которомъ, находилась вотъ эта стклянка.

Допросъ свидтеля былъ пріостановленъ и представленная имъ секретная стклянка сравнена съ другими, бывшими въ несесер. Послднія были красивой формы и хорошаго стекла, а первая самая простая, обыкновенно употребляемая въ аптекахъ. Въ ней не было ни капли жидкости, ни атома твердаго тла. Она ничмъ не пахла и, что было всего непріятне для защиты, на ней не было никакого ярлыка.

Аптекарь, продавшій вторую порцію мышьяка, былъ теперь снова вызванъ и подвергнутъ добавочному допросу. Онъ объяснилъ, что стклянка была совершенно такая, въ какой онъ продалъ мышьякъ, но она точно также походила и на сотню другихъ стклянокъ его аптеки. За отсутствіемъ ярлыка, на которомъ онъ собственноручно написалъ ‘ядъ’, онъ не могъ положительно подтвердить, что это была та самая стклянка, которую съ мышьякомъ взялъ изъ его рукъ подсудимый. Несесеръ и вся спальня покойной были подвергнуты тщательному осмотру, но ярлыка съ таинственной стклянки не оказалось нигд. Легко можно было придти къ нравственному заключенію, что эта стклянка была, по всей вроятности, та, въ которой заключался ядъ, но юридически этотъ фактъ не былъ ничмъ доказанъ.

Такимъ образомъ окончилась послдняя попытка защиты доказать, что ядъ, купленный подсудимымъ, перешелъ въ руки его жены. Книга, въ которой разсказывался обычай штирійскихъ поселянъ принимать мышьякъ для улучшенія цвта лица, была найдена въ комнат покойной и представлена въ судъ. Но эта книга не могла доказать, что покойная просила мужа достать ей мышьяку. Скомканная бумажка съ блыми крупинками, по показанію эксперта-химика, заключала въ себ мышьякъ. Но гд-же было доказательство того факта, что м-съ Мокаланъ положила эту бумажку съ мышьякомъ въ шифоньерку, гд она была найдена, и что она вынула изъ нея весь остальной мышьякъ? Вообще прямыхъ уликъ не было, а могли быть только предположенія.

Дальнйшее показаніе Мизеримуса Декстера касалось спеціальныхъ, неинтересныхъ предметовъ, и передопросъ его лордомъ-адвокатомъ заключался въ сущности въ умственной борьб между ними, и, по общему мннію, свидтель вышелъ побдителемъ. я приведу только одинъ вопросъ и отвтъ, такъ-какъ они показались мн очень важными для той цли, съ которой я читала процесъ.

— Я полагаю, м-ръ Декстеръ, замтилъ иронически лордъ-адвокатъ,— что вы имете свою теорію, по которой смерть м-съ Мокаланъ для васъ не тайна.

— Ч могу имть свои идеи объ этомъ предмет, какъ и о всхъ остальныхъ, отвчалъ свидтель,— но смю спросить у суда, для чего я вызванъ — для объясненія теорій или для показанія фактовъ?

Я отмтила карандашомъ этотъ отвтъ. М-ръ Декстеръ былъ истинный другъ моего мужа и, повидимому, человкъ не дюжинный, поэтому его идеи могли имть громадное для меня значеніе, если-бъ онъ согласился мн ихъ открыть.

Считаю нужнымъ прибавить, что я сдлала еще одну замтку по поводу этого показанія. Говоря о м-съ Бьюли, м-ръ Декстеръ выражался такъ легко и даже грубо, что, очевидно, онъ имлъ причины не любить эту женщину или не доврять ей. Въ этомъ отношеніи мн также было крайне необходимо переговорить съ м-ромъ Декстеромъ и уяснить себ то, что судъ нашелъ недостойнымъ своего вниманія.

М-ръ Декстеръ былъ послдній свидтель, и когда кресло съ этимъ страннымъ полу-человкомъ укатилось въ отдаленный уголъ залы, то лордъ-адвокатъ всталъ, чтобъ произнести обвинительную рчь.

Я прямо заявляю, что никогда не читала ничего такого недостойнаго и низкаго, какъ рчь этого знаменитаго юриста. Онъ безсовстно утверждалъ съ самаго начала, что вполн убжденъ въ виновности подсудимаго. Какое право имлъ онъ это говорить? Разв онъ ршалъ, кто виноватъ? Разв онъ былъ судьей и присяжнымъ? Произнеся приговоръ надъ обвиняемымъ своей собственной властью, онъ перетолковалъ въ дурную сторону вс самые невинные его поступки, придавая имъ неблаговидный характеръ. Такимъ образомъ, по его словамъ, Юстасъ поцловалъ въ лобъ свою бдную первую жену на ея смертномъ одр съ цлью произвести благопріятное впечатлніе на доктора и сидлку. Потомъ, когда горе привело его въ отчаяніе, онъ только игралъ роль, а втайн торжествовалъ. ‘Если-бы вы взглянули въ его сердце, говорилъ лордъ-адвокатъ,— то увидли-бы тамъ дьявольскую ненависть къ жен и страстную любовь въ м-съ Бьюли. Вс его слова были ложью, а вс его дйствія доказываютъ хитраго, бездушнаго злодя’. Вотъ въ какомъ дух говорилъ обвинитель противъ подсудимаго, безпомощно стоявшаго передъ судомъ. Еслибы я была на мст мужа, то, во всякомъ случа, бросила-бы въ него чмъ-нибудь. Теперь я могла только вырвать изъ книги т страницы, на которыхъ излагалась его рчь, и, сдлавъ это, злобно истоптала ихъ. Хотя мн нсколько стыдно за то, что я выместила свою злобу на ни въ чемъ неповинной бумаг, но мн посл этого стало гораздо легче.

Пятое засданіе по длу началось съ рчи защитника. О, какой контрастъ былъ между пламеннымъ краснорчіемъ старшины адвокатовъ и презрнными выходками лорда-адвоката!

Съ самаго начала знаменитый ораторъ взялъ врную ноту.

— Я никому не уступаю въ сожалніи о покойной жен подсудимаго, сказалъ онъ,— но я утверждаю, что настоящій мученикъ въ этомъ дл — ея мужъ. Какъ-бы много ни приходилось переносить бдной женщин, но онъ страдалъ гораздо боле. Если-бъ онъ не былъ добрйшимъ изъ людей и преданнйшимъ изъ мужей, онъ никогда не очутился-бы въ теперешнемъ страшномъ положеніи. Человкъ не столь утонченный возымлъ-бы подозрніе насчетъ причинъ, побуждавшихъ жену просить его о покупк яда, и благоразумно сказалъ-бы ‘нтъ’, видя всю нелпость выставляемыхъ ею предлоговъ. Но подсудимый не такой человкъ. Онъ слишкомъ добръ къ жен, ему слишкомъ чужда всякая мысль причинить вредъ ей или кому-бы то ни было другому, чтобъ предвидть послдствія и опасности рокового исполненія ея просьбы. Что-жь изъ этого вышло? Онъ теперь находится передъ вами, на скамь подсудимыхъ, по обвиненію въ убійств, только потому, что по своему благородству онъ не подозрвалъ жену.

Старшина адвокатовъ точно такъ-же краснорчиво и неопровержимо отозвался о жен подсудимаго.,

— Лордъ-адвокатъ, сказалъ онъ,— спрашивалъ съ горькой ироніей, прославившей его во всей Шотландіи, почему мы не могли доказать, что подсудимый отдалъ об порціи яда своей жен. Я на это отвчу, что мы доказали, во-первыхъ, что покойная страстно любила мужа, во-вторыхъ, что она горько оплакивала недостатки своей наружности и особенно свой дурной цвтъ лица, и, въ-третьихъ, что ей было извстно о мышьяк, какъ о внутреннемъ средств для поправленія цвта лица. Для людей, знающихъ хоть немного человческую натуру, этихъ доказательствъ достаточно. Неужели мой ученый другъ предполагаетъ, что женщины открыто говорятъ о секретныхъ средствахъ, къ которымъ он прибгаютъ для поддержанія или увеличенія красоты? Неужели онъ предполагаетъ, что женщина, желающая понравиться мужчин, откроетъ ему или кому-нибудь другому, могущему ему передать, тайное средство, благодаря которому она надется его прельстить? Одна мысль о признаніи женщиной, что она пріобрла хорошій цвтъ лица посредствомъ опасныхъ пріемовъ яда, поражаетъ своей нелпостью. Конечно, никто не слыхалъ отъ м-съ Мокаланъ ни слова о мышьяк и никто не видлъ, чтобъ она его принимала. Свидтельскими показаніями доказано, что она не сообщила своего намренія попробовать дйствіе яда даже тмъ пріятельницамъ, которыя указали ей на это средство и дали ей книжку, напротивъ, она просила ихъ никому не говорить объ этомъ разговор. Съ начала до конца бдная. женщина свято сохраняла свою тайну, такъ-же точно, какъ она скрывала-бы отъ всхъ, если-бъ имла фальшивую косу или искуственные зубы. И вотъ ея мужъ теперь ждетъ, можетъ быть, смертнаго приговора только потому, что она поступила, какъ истая женщина, какъ поступили-бы на ея мст ваши жены, господа присяжные, въ отношеніи васъ самихъ.

Посл такого блестящаго краснорчія (сожалю, что не могу привести большихъ отрывковъ) скучно читать послднюю рчь, произнесенную по этому длу, именно заключительное слово предсдателя.

Онъ объяснилъ присяжнымъ, что они не могли ожидать прямыхъ, положительныхъ доказательствъ но обвиненію въ отрав и должны довольствоваться косвенными уликами. Все это, вроятно, было справедливо, но, сказавъ присяжнымъ, что они могутъ основывать свой приговоръ на косвенныхъ доказательствахъ, онъ въ то-же время предупредилъ ихъ, чтобъ они не слишкомъ довряли подобнымъ доказательствамъ.

— Вы должны признать достаточнымъ доказательствомъ, сказалъ онъ,— только то, что вполн удовлетворяетъ и убждаетъ вашъ умъ,— не одно предположеніе, а безусловный, справедливый выводъ.

Но кто могъ сказать, что было безусловнымъ, справедливымъ выводомъ и что предположеніемъ?

Смущенные, вроятно, подобными словами предсдателя, присяжные цлый часъ разсуждали (женщины не думали-бы въ этомъ случа и минуты) и, наконецъ, произнесли рутинный, боязливый шотландскій приговоръ:

— Не доказано.

Въ зал раздались слабыя рукоплесканія, которыя тотчасъ были остановлены предсдателемъ. Подсудимому объявили, что онъ свободенъ. Онъ медленно вышелъ изъ залы, какъ человкъ, пораженный глубокимъ горемъ: онъ не поднималъ глазъ съ полу и не отвчалъ никому изъ подходившихъ къ нему друзей. Онъ зналъ, какое неизгладимое пятно наложилъ на него этотъ приговоръ, ясно говорившій: ‘мы не утверждаемъ, что ты не совершилъ преступленія, въ которомъ тебя обвиняютъ, но заявляемъ только, что нтъ достаточныхъ доказательствъ для признанія тебя виновнымъ’. Вотъ къ какому позорному для моего мужа заключенію пришелъ судъ, и это заключеніе осталось-бы на-вки неизгладимымъ, если-бъ я не вмшалась въ дло.

ГЛАВА XXI.
Мое заключеніе.

При сроватомъ свт утра я дочитала отчетъ о дл моего мужа, обвинявшагося въ отравленіи своей первой жены.

Я не чувствовала никакой усталости и, несмотря на столько часовъ, проведенныхъ въ чтеніи и серьезныхъ размышленіяхъ, ни мало не желала отдохнуть и уснуть. Это было очень странно, но я чувствовала, что какъ-будто только-что проснулась новой женщиной, съ новымъ умомъ и новыми чувствами.

Я теперь, наконецъ, понимала бгство Юстаса. Человку съ такими утонченными чувствами, какъ онъ, было невыносимо общество жены посл того, какъ она прочла его процесъ, извстный всему свту. Я это теперь вполн сознавала, но въ то-же время мн казалось, что онъ могъ питать во мн полное довріе и разсчитывать, что моя любовь вознаградитъ его за вс страданія. Быть можетъ, онъ еще и возвратится? Между тмъ, въ ожиданіи этого возвращенія, я глубоко его сожалла и вполн его простила.

Несмотря на мой философскій взглядъ на дло, меня мучилъ вопросъ: любилъ-ли Юстасъ до сихъ поръ м-съ Бьюли или я изгнала изъ его сердца всякую мысль о ней? Какого рода красотою обладала эта женщина? Походили-ли мы хоть нсколько другъ на друга?

Окошко моей комнаты выходило на востокъ. Я подняла стору и, увидавъ, что солнце торжественно всходило на горизонт, почувствовала непреодолимое желаніе подышать чистымъ воздухомъ. Я надла шляпу и шаль и, взявъ подъ мышку роковую книгу, вышла въ маленькій садикъ Бенджамина.

Успокоившись и возстановивъ свои силы прелестнымъ утреннимъ воздухомъ и окружавшимъ меня мирнымъ одиночествомъ, я теперь мужественно посмотрла въ глаза страшному вопросу — что мн длать?

Я прочла процесъ. Я еще прежде поклялась посвятить всю свою жизнь святой цли — доказать невинность моего мужа. Одинокая, безпомощная женщина, я должна привести въ исполненіе свою клятву. Но какъ мн было поступить, съ чего начать?

Безспорно, въ моемъ положеніи самое смлое начало было и самымъ разумнымъ.. Я имла основаніе считать, какъ уже говорила ране, что лучшимъ помощникомъ въ моемъ дл былъ Мизеримусъ Декстеръ, игравшій такую важную роль на суд. Конечно, онъ могъ отказать мн въ помощи или, какъ дядя Старквэтеръ, признать меня за сумасшедшую, но я все-же ршилась попытать счастія и обратиться прежде всего къ этому странному, безногому человку, если онъ только былъ въ живыхъ.

Предположимъ, что онъ приметъ меня хорошо и выслушаетъ съ сочувствіемъ, но что-же онъ мн скажетъ? Сидлка на суд показала, что онъ всегда говорилъ поспшно, отрывисто, поэтому онъ, вроятно, мн скажетъ: ‘Что вы хотите длать, чмъ могу я вамъ помочь?’

Были-ли у меня готовы отвты на эти простые вопросы? Да, если: бъ я посмла сознаться передъ кмъ-бы то ни было въ тхъ мысляхъ, которыя бродили въ моемъ ум. Да, если-бъ я ршилась поврить чужому человку подозрніе, возбужденное во мн чтеніемъ процеса.

Я до сихъ поръ не дерзала высказывать этого подозрнія, но теперь это необходимо, такъ-какъ мое подозрніе привело къ результатамъ, которые составляютъ часть моего разсказа, часть моей жизни.

Окончивъ чтеніе процеса, я вполн согласилась въ одномъ важномъ вопрос съ мнніемъ моего врага и врага моего мужа, лорда-адвоката. Онъ назвалъ объясненіе смерти м-съ Мокаланъ, представленное защитой, грубымъ вымысломъ, въ которомъ ни одинъ разумный человкъ не могъ найти ничего вроятнаго. Не идя такъ далеко, какъ лордъ-адвокатъ, я, однако, не видла никакого основанія предположить, что бдная женщина приняла по ошибк лишнюю дозу мышьяку. Я врила, что она тайно сохраняла мышьякъ и пробовала или хотла испробовать его дйствіе на цвтъ лица. Но дале этого я идти не могла. Чмъ боле я думала, тмъ боле убждалась въ справедливости заключенія обвинителя, что м-съ Мокаланъ умерла отъ руки убійцы, хотя, конечно, онъ совершенно ошибался, взводя это преступленіе на моего мужа.

Мой мужъ былъ невиновенъ, слдовательно, кто-нибудь другой былъ виновенъ, думала я. Кто-же изъ всхъ лицъ, находившихся въ то время въ Гленинч, отравилъ м-съ Мокаланъ? Мое подозрніе прямо упало на женщину. А имя этой женщины — м-съ Бьюли.

Да. Я пришла къ этому поразительному заключенію, и въ моихъ глазахъ чтеніе процеса не могло имть другого результата.

Вспомните письмо къ м-ру Мокалану, прочтенное на суд и подписанное Еленой. Никакой разумный человкъ не могъ сомнваться, что оно было писано м-съ Бьюли, хотя судъ и позволилъ ей не отвчать по этому предмету. Это письмо, по моему мннію, служило очевиднымъ показаніемъ ея настроенія во время пребыванія въ Гленинч.

Что писала она м-ру Мокалану, когда была еще женою человка, которому дала слово прежде, чмъ узнала м-ра Мокалана? ‘При одной мысли, говоритъ она,— что ваша жизнь принесена въ жертву этой несчастной женщин, сердце мое обливается кровью’. Дале она выражается такъ: ‘Если-бъ на мою долю выпало неизреченное счастье печься о лучшемъ и милйшемъ изъ людей, то какимъ-бы райскимъ счастьемъ мы пользовались, какіе-бы блаженные часы проводили вмст!’

Если эти слова не выражаютъ страстной, безстыдной для замужней женщины любви, то я ршительно ничего не понимаю въ человческихъ чувствахъ. Она такъ преисполнена мыслью о немъ, что думая о будущей жизни, она только помышляетъ о поцлуяхъ съ душой Мокалана. Въ подобномъ умственномъ и нравственномъ настроеніи, эта женщина длается свободной посл смерти мужа. Какъ только дозволяютъ приличія, она начинаетъ вызжать въ свтъ и, между прочимъ, прізжаетъ гостить въ домъ любимаго человка. Жена его лежитъ больная въ постели и въ дом нтъ другихъ гостей, кром безногаго человка, двигавшагося съ мста на мсто только въ кресл. Такимъ образомъ, весь домъ и любимый ею человкъ находятся въ полномъ ея распоряженіи. Никакой преграды нтъ между нею и ‘неизреченнымъ счастьемъ печься о лучшемъ, милйшемъ изъ людей’, кром бдной, больной, уродливой жены, къ которой м-ръ Мокаланъ не питалъ и не могъ питать ни малйшей любви.

Вполн-ли нелпо было предполагать, что такая женщина, движимая такими побужденіями и окруженная такими обстоятельствами, могла совершить преступленіе, если къ тому представлялся случай, общавшій ей безнаказанность?

Что она сама говорила въ своемъ показаніи на суд?

Она признавала, что имла разговоръ съ м-съ Мокаланъ, въ которомъ послдняя спрашивала ее о косметическихъ средствахъ, употребляемыхъ для улучшенія цвта лица. Не было-ли говорено еще чего-нибудь между ними? Не узнала-ли м-съ Бьюли объ опасной попытк, которую хотла сдлать несчастная женщина для поправленія своего цвта лица? Намъ извстно, только, что м-съ Бьюли не сказала объ этомъ ни слова.

А что показалъ садовникъ? Онъ слышалъ разговоръ между м-ромъ Мокаланомъ и м-съ Бьюли, который доказываетъ, что ей не была чужда мысль о возможности когда-либо сдлаться м-съ Мокаланъ, но она считала эту мысль столь опасной, что не желала прямо говорить объ этомъ съ кмъ-бы то ни было. Невинный м-ръ Мокаланъ хотлъ продолжать разговоръ, но м-съ Бьюли его остановила.

Теперь припомнимъ показаніе сидлки Христины Орисонъ.

Въ день своей смерти м-съ Мокаланъ удалила ее изъ комнаты и послала внизъ. Оправившись отъ своего перваго таинственнаго припадка, она иметъ достаточно силъ, чтобъ забавляться сочиненіемъ стиховъ. Сидлка оставалась внизу полчаса и, наконецъ, безпокоясь о томъ, что больная ее не звонитъ, пошла спросить совта у м-ра Мокалана. На терас она услыхала, что м-ръ Мокаланъ спрашивалъ, куда пропала м-съ Бьюли, а м-ръ Декстеръ отвчалъ ему, что не видалъ ея. Въ какое время исчезла м-съ Бьюли? Въ то самое, когда Христина Ормсонъ оставила м-съ Мокаланъ одну въ комнат. Между тмъ послышался звонокъ, и очень сильный. Сидлка возвратилась въ комнату больной, въ одинадцать часовъ безъ пяти минутъ или около этого времени, и нашла, что опасные симптомы, испугавшіе ее утромъ, повторились съ еще большей силой. Второй пріемъ яда, большій, чмъ первый, былъ данъ несчастной женщин во время отсутствія сидлки и, замтьте, во время изчезновенія м-съ Бьюли. Сидлка, выскочивъ въ коридоръ, чтобъ позвать кого-нибудь на помощь, встртила м-съ Бьюли, которая невинно шла изъ своей комнаты. Насъ хотятъ уврить, что она только-что встала въ одинадцать часовъ утра и отправлялась въ комнату больной, чтобъ узнать объ ея здоровья, но въ этомъ мало вроятности. Нсколько минутъ спустя м-съ Бьюли является вмст съ м-ромъ Мокаланомъ въ комнату больной. Умирающая бросаетъ на нихъ обоихъ странный взглядъ и проситъ ихъ уйти. М-ръ Мокаланъ принимаетъ это за капризъ больной, и прежде, чмъ удалиться, говоритъ сидлк, что послано за докторомъ. Но что длаетъ м-съ Бьюли? Она выбгаетъ, пораженная ужасомъ, какъ только на нее взглядываетъ м-съ Мокаланъ. Повидимому, и она иметъ совсть.

Неужели вс эти обстоятельства, доказанныя присяжными свидтельскими показаніями, не возбуждаютъ подозрнія?

Въ моихъ глазахъ возможно только одно заключеніе: м-съ Бьюли дала несчастной женщин второй пріемъ яда. Признавъ справедливость этого заключенія, самъ собою вытекаетъ второй выводъ,— что она-же дала утромъ и первый пріемъ яда. Какъ могла она это сдлать? Обратимся снова въ показаніямъ свидтелей. Сидлка признаетъ, что она спала отъ двухъ часовъ до шести и что вторая дверь изъ спальни больной была заперта на ключъ, который былъ вынутъ изъ замка, но кмъ — неизвстно. Кто-нибудь укралъ этотъ ключъ. Отчего не предположить, что это сдлала м-съ Бьюли?

Мн остается только сказать нсколько словъ, чтобъ вполн исчерпать вс мысли, тснившіяся въ то время въ моей голов.

Мизеримусъ Декстеръ, на вопросъ лорда-адвоката, признался, хотя и косвенно, что имлъ свой взглядъ на причину смерти м-съ Мокаланъ. Въ то-же время онъ говорилъ о м-съ Бьюли такимъ тономъ, который ясно доказывалъ, что онъ не питалъ къ ней дружескихъ чувствъ. Не подозрвалъ-ли онъ ее такъ-же, какъ я? Ршившись обратиться къ нему первому за совтомъ, я главнымъ образомъ руководствовалась желаніемъ предложить ему этотъ вопросъ. Если онъ дйствительно раздлялъ мое мнніе о м-съ Бьюли, то мн становилась ясна моя будущая дятельность. Прежде всего мн слдовало, скрывъ свою личность, розыскать м-съ Бьюли и, въ качеств незнакомки, постараться вывдать отъ нея все, что мн было нужно.

Конечно, предстоявшій мн путь былъ усянъ трудностями. Первая изъ нихъ заключалась въ отысканіи Мизеримуса Декстера.

Свжій утренній воздухъ, успокоивъ меня, возбудилъ желаніе отдохнуть посл столь продолжительныхъ умственныхъ усилій. Меня стала одолвать дремота и, проходя мимо открытаго окна моей комнаты, я съ завистью взглянула на постель. Черезъ нсколько минутъ я. уже лежала въ ней и вскор крпко заснула, простившись на время со всми тревожными мыслями.

Меня разбудилъ слабый толчекъ въ дверь и голосъ добраго, стараго Бенджамина.

— Я боялся, что вы умрете съ голоду, сказалъ онъ,— если-бъ я далъ вамъ доле спать. Уже половина второго, и вашъ другъ пріхалъ къ вамъ завтракать.

Мой другъ? Какіе у женя были друзья? Мужъ былъ далеко, а дядя Старквэтеръ въ отчаяніи отказался отъ меня.

— Кто это? воскликнула я.

— Маіоръ Фицъ-Дэвидъ, отвчалъ Бенджаминъ.

Я вскочила съ постели. Мн именно былъ нуженъ маіоръ Фицъ-Дэвидъ. Онъ зналъ всхъ на свт и, какъ близкій пріятель моего мужа, конечно, былъ знакомъ съ его старымъ другомъ, Мизеримусомъ Декстеромъ.

Я должна сознаться, что обратила особое вниманіе на свой туалетъ и заставила себя немного ждать. Всякая женщина на моемъ мст сдлала-бы то-же, если-бъ ей предстояло просить чего-нибудь у маіора Фицъ-Дэвида.

ГЛАВА XXII.
Маіоръ длаетъ затрудненія.

Не успла я отворить двери въ столовую, какъ маіоръ поспшилъ ко мн на встрчу. Онъ казался самымъ блестящимъ и юнымъ изъ пожилыхъ джентльменовъ въ своемъ синемъ фрак, съ любезной улыбкой на устахъ, съ рубиномъ на рук и вчнымъ комплиментомъ на язык. Вообще было пріятно смотрть на этого современнаго Дон-Жуана.

— Я не спрашиваю о вашемъ здоровь, сказалъ онъ:— глаза даютъ мн самый краснорчивый отвтъ. Въ ваши годы долгій сонъ — лучшій элексиръ красоты. Побольше спать — вотъ простой рецептъ для сохраненія красоты и жизни.

— Я не такъ долго спала, какъ вы думаете, маіоръ, отвчала я.— По правд сказать, я всю ночь читала.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ въ удивленіемъ поднялъ свои накрашенныя брови.

— Какая счастливая книга васъ такъ заинтересовала? спросилъ онъ.

— Процесъ моего мужа по обвиненію его въ убійств первой жены.

Улыбка маіора тотчасъ исчезла и, пораженный ужасомъ, онъ отступилъ шага на два.

— Не упоминайте объ этой страшной книг! воскликнулъ онъ,— не говорите объ этомъ ужасномъ предмет! Какое дло красот и граціи до процесовъ, судовъ и отравленій? Не оскверняйте своихъ прелестныхъ губокъ такими словами, мой прекрасный другъ! Не отгоняйте отъ себя красоты и граціи! Не обижайте старика, который только проситъ погрться подъ лучезарными лучами вашей улыбки. Завтракъ готовъ. Будемъ смяться, будемъ сть.

Онъ подвелъ меня къ столу и началъ угощать съ видомъ человка, который считалъ питье и ду самымъ важнымъ дломъ въ жизни. Между тмъ Бенджаминъ поддерживалъ разговоръ.

— Маіоръ Фицъ-Дэвидъ привезъ вамъ новости, моя милая. Ваша свекровь, м-съ Мокаланъ, поститъ васъ сегодня.

М-съ Мокаланъ поститъ меня! Я тотчасъ обратилась въ маіору за дальнйшими свденіями.

— М-съ Мокаланъ слышала что-нибудь о моемъ муж? спросила я.— Она привезетъ мн всточку о немъ?

— Кажется, она имла извстія о сын, но наврно получила письмо отъ вашего дяди, отвчалъ маіоръ.— Что писалъ ей добрый Старквэтеръ — я не знаю, но немедленно по прочтеніи его письма она ршилась похать къ вамъ. Я видлъ ее вчера на вечер и старался узнать, явится-ли она къ вамъ другомъ или врагомъ, но вс мои усилія были тщетны. Дло въ томъ, прибавилъ маіоръ тономъ наивнаго юноши,— что я ршительно не умю обращаться со старухами. Поэтому, прелестный другъ, довольствуйтесь моими добрыми намреніями. Я хотлъ вамъ услужить, но не усплъ.

Эти слова представляли мн случай, котораго я ждала. Я тотчасъ имъ воспользовалась.

— Вы можете сдлать мн большое одолженіе, если захотите, маіоръ, отвчала я.— Я желаю вамъ предложить одинъ вопросъ и, смотря по отвту, быть можетъ попрошу большой услуги.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ въ эту минуту подносилъ ко рту стаканъ съ виномъ, онъ вдругъ остановился, поставилъ стаканъ на столъ и взглянулъ на меня съ лихорадочнымъ любопытствомъ.

— Приказывайте, мой прелестный другъ, я вашъ — и только вашъ, отвчалъ дамскій поклонникъ, — что вы желаете у меня спросить?

— Знаете-ли вы Мизеримуса Декстера?

— Господи! вотъ неожиданный вопросъ. Знаю-ли я Мизеримуса Декстера? Я его знаю столько лтъ, что стыдно сознаться. Но зачмъ вамъ…

— Я желаю, чтобъ вы меня познакомили съ нимъ.

Мои слова такъ поразили маіора, что онъ поблднлъ, несмотря на штукатурку, покрывавшую его лицо. Его маленькіе срые глаза впились въ меня съ испугомъ.

— Вы хотите познакомиться съ Мизеримусомъ Декстеромъ? сказалъ онъ тономъ человка, сомнвающагося въ своемъ слух.— Не выпилъ-ли я слишкомъ много вашего славнаго вина, м-ръ Бенджаминъ? Не жертва-ли я какой нибудь илюзіи? Или дйствительно наша прелестная красавица выразила желаніе познакомиться съ Мизеримусомъ Декстеромъ?

Бенджаминъ посмотрлъ на меня также съ удивленіемъ и сказалъ серьезно:

— Кажется, вы это сказали, моя милая?

— Конечно. Что-же тутъ удивительнаго? возразила я.

— Это сумасшедшій! воскликнулъ маіоръ,— во всей Англіи нельзя найти человка мене пригоднаго для общества дамы, особенно молодой. Слышали-ли вы объ его ужасномъ уродств?

— Да, я слышала, но это меня не пугаетъ.

— Не пугаетъ! воскликнулъ онъ,— но вдь умственно онъ такой-же уродъ, какъ и физически. Сатирическое замчаніе Вольтера о характер своихъ соотечественниковъ можно справедливо отнести къ Мизеримусу Декстеру. Онъ представляетъ смшеніе тигра и обезьяны. Смотря на него, то хочется вскрикнуть отъ ужаса, то засмяться. Я не отрицаю, что въ нкоторыхъ отношеніяхъ онъ очень уменъ и блестящъ. Я знаю, что онъ никогда не сдлалъ ничего дурного и никого не обидлъ. Но все-же онъ сумасшедшій. Извините, если я задамъ вамъ дерзкій вопросъ: зачмъ вы желаете познакомиться съ Декстеромъ?

— Я хочу съ нимъ посовтоваться.

— О чемъ?

— О процес моего мужа.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ громко застоналъ и обратился за минутнымъ утшеніемъ въ славному бургонскому вину Бенджамина.

— Опять этотъ страшный вопросъ! воскликнулъ онъ.— Отчего, м-ръ Бенджаминъ, она возвращается все къ одному и тому-же?

— Я должна настаивать на томъ, что составляетъ единственную цль и надежду всей моей жизни, отвчала я, — я имю основаніе полагать, что Мизеримусъ Декстеръ можетъ помочь мн смыть съ мужа пятно, наложенное на него шотландскимъ приговоромъ. Несмотря на то, что онъ тигръ и обезьяна, я снова прошу васъ познакомить меня съ нимъ. Это нисколько васъ не обезпокоитъ. Я не прошу васъ хать со мною и вполн удовольствуюсь письмомъ къ Декстеру.

Маіоръ знаменательно взглянулъ на Бенджамина и покачалъ головой. Бенджаминъ сдлалъ то-же.

— Она, кажется, настаиваетъ на своемъ, произнесъ Фицъ-Девидъ.

— Да, отвчалъ Бенджаминъ.

— Я не могу позволить ей хать одной къ Декстеру, м-ръ Бенджаминъ, продолжалъ маіоръ,— это былъ-бы слишкомъ большой рискъ.

— Хотите, я съ ней поду, сэръ?

Маіоръ задумался. Бенджаминъ въ качеств моего покровителя, повидимому, не внушалъ ему доврія. Посл минутнаго размышленія онъ обратился ко мн, какъ-бы осненный новой идеей:

— Мой прелестный другъ, будьте такъ милы, согласитесь на сдлку. Какого вы мннія о хорошемъ обд?

— Объ обд? повторила я, не понимая его словъ.

— Да, продолжалъ маіоръ, — сдлаемъ маленькій обдъ у меня, такъ-какъ вы настаиваете на знакомств съ Декстеромъ, а я не могу дозволить вамъ видться наедин съ этимъ сумасшедшимъ. Единственное средство выйти изъ этого затрудненія — пригласить его на обдъ ко мн. Кого-же мы еще позовемъ? Надо собрать цлую гирлянду красавицъ въ вознагражденіе за уродливость Декстера. Г-жа Мирлифлоръ еще въ Лондон. Вы, я увренъ, сошлись-бы съ нею: она прелестна и очень походитъ на васъ твердостью характера. Да, мы пригласимъ г-жу Мирлифлоръ. А еще кого? Не пригласить-ли леди Кларинду? Вы не можете себ представить, м-ръ Бенджаминъ, какая это обаятельная особа! Она непремнно вамъ понравится. Она такая симпатичная и очень похожа на нашего прелестнаго друга. Да, леди Кларинда будетъ обдать съ нами и я посажу васъ, м-ръ Бенджаминъ, рядомъ съ нею, въ доказательство моего уваженія къ вамъ. Не пригласить-ли мою молодую примадонну на вечеръ? Да, это будетъ хорошо. Ея красота поможетъ стушевать уродство Декстера. Отлично, все общество подобрано. Сегодня-же вечеромъ я посовтуюсь объ обд съ поваромъ. Назначимте этотъ обдъ ровно черезъ недлю.

Я согласилась за его предложеніе, но не очень охотно, такъ-какъ, получивъ отъ него рекомендательное письмо, я могла-бы въ тотъ-же день отправиться къ Декстеру. А ‘маленькій обдъ’ заставлялъ меня терзаться неизвстностью еще цлую недлю. Однако, нечего было длать. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ, несмотря на его любезность, былъ такъ-же упрямъ, какъ я. Онъ, очевидно, ршилъ дать ‘маленькій обдъ’ и всякое сопротивленіе съ моей стороны было-бы тщетнымъ.

— Пожалуйста, м-ръ Бенджаминъ, не забудьте, я васъ жду въ восемь часовъ, повторилъ маіоръ,— запишите это на память.

Бенджаминъ исполнилъ желаніе Фицъ-Дэвида и бросилъ на меня знаменательный взглядъ. Ему не очень улыбалась мысль обдать съ человкомъ — ‘полу-тигромъ, полу-обезьяной’, и сидть подл леди Кларинды. Все это было по моей вин и ему, бдному оставалось только повиноваться.

— Ровно въ восемь, сэръ, повторилъ онъ, и прибавилъ: — сдлайте одолженіе, еще стаканчикъ вина.

Маіоръ всталъ и, любезно извинившись, сталъ собираться въ путь.

— Я не думалъ, что такъ поздно, сказалъ онъ,— я долженъ хать, меня ждетъ одна пріятельница, прелестная особа. Вы немного похожи на нее, мой милый другъ, у васъ такой-же матовый цвтъ лица. Я обожаю матовый цвтъ лица. Она длаетъ мн честь совтоваться со мною о старинныхъ кружевахъ. Я въ нихъ знатокъ. Я изучаю все, что можетъ быть пріятнымъ или полезнымъ прекрасному полу. Вы не забудете нашего ‘маленькаго обда’? Возвратясь домой, я тотчасъ напишу приглашеніе Декстеру.

Съ этими словами онъ взялъ мою руку и, критически взглянувъ на нее, прибавилъ:

— Вы позволите мн ее поцловать? Хорошенькія ручки — моя слабость. Вы должны меня простить, и я общаюсь надняхъ исправиться.

— Вы полагаете, маіоръ, что въ ваши годы можно откладывать раскаяніе? сказалъ какой-то неожиданный голосъ за нами.

Мы вс трое взглянули на дверь. На порог стояла мать моего мужа съ сатирической улыбкой на устахъ.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ ни мало не смутился и немедленно отвчалъ:

— Годы, милая м-съ Мокаланъ, понятіе относительное. Нкоторые люди никогда не бываютъ молоды, а другіе никогда не старются. Я одинъ изъ послднихъ. Au revoir!

Съ этими словами неисправимый маіоръ послалъ рукой намъ поцлуй и вышелъ изъ комнаты. Бенджаминъ низко поклонился, отворилъ дверь и, пригласивъ въ библіотеку меня и и съ Мокаланъ, быстро удалился.

ГЛАВА XXIII.
Необычайный поступокъ моей свекрови.

М-съ Мокаланъ сла на диванъ, а я помстилась на кресл въ почтительномъ отъ нея разстояніи. Старуха улыбнулась и знакомъ пригласила меня ссть къ ней поближе. Повидимому, она явилась ко мн не какъ врагъ, мн оставалось еще убдиться, была-ли она моимъ искреннимъ другомъ.

— Я получила письмо отъ вашего дяди, пастора, сказала она:— онъ меня просилъ васъ навстить, и я съ радостью (вы вскор узнаете, почему) исполняю его желаніе. При иныхъ обстоятельствахъ я сомнваюсь, милое дитя мое (какъ ни странно это сознаніе), ршилась-ли-бы я видться съ вами: мой сынъ поступилъ въ отношеніи васъ такъ непростительно, что мн, его матери, совстно на васъ смотрть.

Говорила-ли она искренно? Я слушала ее и смотрла ей прямо въ глаза съ удивленіемъ.

— Вашъ дядя, продолжала м-съ Мокаланъ,— объяснилъ мн въ своемъ письм, какъ вы вели себя при этомъ страшномъ испытаніи и что вы намрены длать посл исчезновенія Юстаса. Бдный пасторъ, кажется, очень пораженъ вашими планами. Онъ просилъ меня уговорить васъ бросить ваши теперешнія идеи и возвратиться къ нему въ домъ. Я нисколько не раздляю мннія вашего дядя, моя милая. Какъ ни дики ваши планы, которые не могутъ увнчаться успхомъ, я удивляюсь вашему мужеству, вашей преданности и непоколебимой увренности въ моемъ бдномъ сын, несмотря на его непростительное поведеніе. Вы, славная женщина, Валерія. Я нарочно пріхала, чтобъ вамъ это сказать. Поцлуйте меня, дитя мое. Вы достойны быть женою героя, а вышли замужъ за одного изъ самыхъ слабыхъ людей на свт. Да проститъ меня Господь, что я такъ говорю о своемъ сын. Но я держусь такого мннія и должна его высказать.

Я не могла дозволить даже матери Юстаса дурно отзываться о немъ, для защиты мужа я нашла въ себ силы отвчать ей.

— Я горжусь вашимъ добрымъ мнніемъ, м-съ Мокаланъ, но мн больно, простите за мою откровенность, что вы такъ дурно отзываетесь объ Юстас. Я не могу согласиться, чтобъ мой мужъ былъ самымъ слабымъ изъ людей.

— Конечно, нтъ, отвчала старуха,— вы, какъ вс хорошія женщины, длаете изъ мужа героя, заслуживаетъ-ли онъ этого или нтъ. Вашъ мужъ иметъ много хорошихъ качествъ и мн они извстны лучше, чмъ вамъ. Но все его поведеніе, съ той минуты, какъ онъ вошелъ въ домъ вашего дяди, обнаруживаетъ, повторяю снова, самую непростительную слабость характера. Что, вы думаете, онъ сдлалъ въ конц концовъ? Онъ поступилъ въ человколюбивое братство и отправился на театръ войны въ Испанію съ краснымъ крестомъ на рук, тогда какъ ему слдовало-бы на колняхъ просить прощенія у жены. Я не могу не признать всего этого за доказательство самаго слабаго характера. Другіе люди, быть можетъ, выразились-бы гораздо рзче.

Эти всти поразили и испугали меня. Я могла покорно выносить временную разлуку съ мужемъ, но я съ женскимъ инстинктомъ возстала противъ того, чтобъ онъ подвергалъ свою жизнь опасности во время этой разлуки. Его поступокъ казался мн очень жестокимъ, но я не хотла этого обнаружить его матери. Я старалась быть такой-же хладнокровной, какъ она, и твердо оспаривала ея доводы. М-съ Мокаланъ продолжала осуждать своего сына.

— Я всего боле обвиняю его въ томъ, что онъ васъ не понялъ. Если-бъ онъ женился на дур, его поведеніе можно было-бы еще извинить. Онъ имлъ-бы основаніе скрывать отъ дуры свой первый бракъ и процесъ по обвиненію въ убійств его жены, а когда эта дура открыла-бы случайно истину, то онъ поступилъ-бы благоразумно, удалившись прежде, чмъ она стала-бы подозрвать его въ желаніи отравить ее. Но вы не дура. Я убдилась въ этомъ съ перваго взгляда. Какъ-же онъ этого не понялъ? Отчего онъ съ самаго начала не поврилъ вамъ своей тайны и зачмъ похитилъ вашу любовь подъ вымышленнымъ именемъ? Зачмъ онъ вознамрился (по его собственному сознанію) увезти васъ заграницу, боясь, чтобъ кто-нибудь его не призналъ въ вашемъ присутствіи? Какой отвтъ можно дать на вс эти вопросы? Чмъ объяснить его непонятное поведеніе? Отвтъ и объясненіе одно. Мой бдный сынъ наслдовалъ — не отъ меня, а отъ отца,— чрезвычайную слабость характера, выражающуюся какъ въ его мнніяхъ, такъ и въ поступкахъ. Онъ, какъ вс слабые люди, очень упрямъ и неблагоразуменъ. Вы теперь знаете всю правду. Не краснйте и не сердитесь. Я его люблю не мене васъ. Я также вижу его достоинства и одно изъ нихъ заключается въ томъ, что онъ женился на женщин съ умомъ и твердой волей, столь любящей и преданной ему, что она не дозволяетъ даже его матери находить въ немъ недостатки. Доброе, милое дитя мое, я люблю васъ за то, что вы меня ненавидите.

— О! сударыня, не говорите, что я васъ ненавижу! воскликнула я, хотя, въ сущности, въ эту минуту питала въ ней нчто въ род ненависти,— я полагаю только, что вы смшиваете слабохарактернаго человка съ человкомъ деликатныхъ чувствъ. Нашъ милый, несчастный Юстасъ…

— Юстасъ человкъ деликатныхъ чувствъ, окончила мою фразу м-съ Мокаланъ.— Оставимъ этотъ споръ, моя милая, и перейдемъ къ другому предмету. Любопытно, будемъ-ли мы различнаго о немъ мннія.

— Къ какому предмету, сударыня?

— Не называйте меня сударыней, а матушкой.

— Къ какому предмету, матушка? повторила я.

— Къ вашей ршимости разыграть роль высшаго апеляціоннаго суда и заставить весь міръ произнести новый, справедливый приговоръ по длу Юстаса. Вы серьезно на это ршились?

— Да.

— Вы знаете, какъ я уважаю ваше мужество и любовь къ моему несчастному сыну, продолжала м-съ Мокаланъ посл минутнаго размышленія,— вы видите, что я говорю искренно, но не могу дозволить вамъ предпринять невозможное, рисковать вашимъ счастьемъ и репутаціей. Дитя мое, то, что вы задумали, не можетъ быть исполнено ни вами, ни кмъ другимъ. Бросьте вс ваши планы.

— Я вамъ очень благодарна, м-съ Мокаланъ…

— Матушка.

— Я вамъ очень благодарна, матушка, за ваше участіе, но я не могу бросить моихъ плановъ. Права-ли я или нтъ, одержу-ли я успхъ или потерплю пораженіе, но я ршила попытаться.

М-съ Мокаланъ посмотрла на меня внимательно, вздохнула и промолвила какъ-бы про себя:

— О! юность, юность! какое великое дло юность!

Потомъ, поборовъ возникшее въ ней мгновенно сожалніе объ ея исчезнувшей молодости, она неожиданно, почти грубо воскликнула:

— Что-же вы намрены длать?

Въ эту минуту мн вдругъ пришла въ голову мысль, что, вроятно, м-съ Мокаланъ могла меня познакомить съ Декстеромъ. Она должна была его знать, какъ стараго друга ея сына и частаго гостя въ Гленинч.

— Я намрена посовтоваться съ Мизеримусомъ Декстеромъ, сказала я смло.

М-съ Мокаланъ воскликнула съ изумленіемъ:

— Вы съума сошли!

Я объяснила ей такъ-же, какъ маіору Фицъ- Дэвиду, что имла причины считать совты м-ра Декстера очень полезными для моего дла.

— А я имю причины полагать, отвчала и-съ Мокаланъ,— что весь вашъ планъ безумный, и потому вы совершенно основательно обращаетесь за помощью къ сумасшедшему. Не бойтесь, дитя мое, онъ вовсе не опасенъ и не причинитъ вамъ ни малйшаго вреда. Я хочу только сказать, что Мизеримусъ Декстеръ — послдній человкъ, у котораго должна была-бы спросить совта молодая женщина въ вашемъ грустномъ положеніи.

Не странно-ли было, что м-съ Мокаланъ повторила почти слово въ слово то, что сказалъ мн маіоръ? Но это второе предостереженіе такъ-же мало на меня подйствовало, какъ первое, и только усилило мою ршимость поставить на своемъ.

— Ваши слова меня удивляютъ, сказала я:— показаніе м-ра Декстера на суд очень ясно и разумно.

— Конечно, отвчала м-съ Мокаланъ:— стенографы и редакторы газетъ придали его показанію приличную форму, но если-бъ вы сами слышали его рчь, то или посмялись-бы надъ нимъ, или онъ сталъ-бы вамъ противенъ, смотря по вашему настроенію. Онъ началъ свое показаніе довольно разумно и смиренно объяснилъ значеніе своего нелпаго имени, такъ что смхъ слушателей тотчасъ превратился. Но чмъ дале онъ говорилъ, тмъ боле обнаруживалъ свое безуміе. Онъ смшивалъ въ своихъ словахъ разумныя замчанія съ нелпостями, его нсколько разъ призывали къ порядку и даже грозили подвергнуть штрафу за оскорбленіе суда. Однимъ словомъ, онъ поперемнно себя выказывалъ то человкомъ разумнымъ, то сумасшедшимъ. Вообще трудно найти на свт человка, который былъ-бы мене его способенъ на какіе-бы то ни было совты. Я надюсь, что вы не разсчитываете на меня для знакомства съ нимъ.

— Я именно на это разсчитывала, отвчала я, — но посл всего, что вы сказали, м-съ Мокаланъ, я, конечно, отказалась отъ этой мысли. Впрочемъ, я жертвую немногимъ. Мн только придется подождать недлю до обда маіора Фицъ-Дэвида, на который онъ общалъ пригласить м-pa Декстера.

— Какъ это походитъ на маіора! воскликнула моя свекровь,— сожалю васъ, если вы ему врите. Вы, вроятно, просили его познакомить васъ съ Декстеромъ?

— Да.

— Декстеръ его презираетъ, моя милая, и маіоръ очень хорошо знаетъ, что онъ не приметъ его приглашенія. Фицъ-Дэвидъ не ршился прямо и честно отказать вамъ, а прибгнулъ въ хитрой уловк.

Эта всть была очень неутшительна, но я слишкомъ упорно держалась за свой планъ, чтобы могла признать себя побжденной.

— Длать нечего, сказала я,— мн придется написать м-ру Декстеру и просить его назначить мн свиданіе.

— Если онъ согласится, то вы одн подете къ нему? спросила м-съ Мокаланъ.

— Конечно, одна.

— Вы твердо на это ршились?

— Твердо.

— Я не позволю вамъ хать одной.

— Смю васъ спросить, какъ вы мн помшаете?

— Очень, просто, я поду съ вами, упрямый ребенокъ. Я также бываю упорна, когда захочу. Но помните, что я не желаю ничего знать о вашихъ планахъ или принимать въ нихъ участіе. Мой сынъ и я покорились шотландскому приговору. Только вы хотите съизнова поднять всю исторію. Вы самонадянная, черезчуръ смлая женщина, но вы мн нравитесь и я не пущу васъ безъ себя къ Декстеру. Надвайте шляпку.

— Какъ, теперь? спросила я.

— Да, моя карета у крыльца, и чмъ скоре мы покончимъ это дло, тмъ я буду спокойне. Одвайтесь и не теряйте времени.

Я не заставила себя ждать и черезъ десять минутъ мы уже хали къ Мизеримусу Декстеру.

Вотъ каковъ былъ результатъ перваго визита моей свекрови.

ГЛАВА XXIV.
Первый взглядъ на Мизеримуса Декстера.

Мы кончили завтракъ прежде, чмъ м-съ Мокаланъ пріхала въ котэджъ Бенджамина. Послдующій мой разговоръ съ нею (я передала его только въ краткомъ извлеченіи) продолжался до вечера, и когда мы сли въ экипажъ, то солнце уже садилось, а по дорог насъ застали сумерки. Впродолженіи часа мы хали по лабиринту узкихъ и грязныхъ улицъ свернаго предмстья Лондона и, наконецъ, выбравшись изъ этого хаоса, мы очутились въ мстности, которая, судя по большимъ пустырямъ, была ни городомъ, ни деревней. Посл этой пустыни показались разбросанныя тамъ и сямъ группы небольшихъ мрачныхъ домиковъ, которые, казалось, перенесены были какимъ-то чудомъ изъ отдаленной деревни въ блестящую столицу. Окружающіе предметы становились все мрачне и мрачне, пока, наконецъ, экипажъ не остановился.

— Вотъ дворецъ принца Декстера, моя милая, сказала м-съ Мокаланъ своимъ обычнымъ рзкимъ, сатиричнымъ тономъ,— какъ вы его находите?

Я взглянула вокругъ себя и не знала, что отвтить.

Мы вышли изъ экипажа и стояли на песчаной дорожк. Направо и налво отъ насъ виднлось нсколько новыхъ, еще строющихся домовъ. Повсюду валялись доски и кирпичи, а мстами возвышались лса. За ними, по другую сторону дороги, простиралось громадное незастроенное пространство. На этой обширной пустын виднлись въ мистическомъ полумрак блыя тни бродячихъ утокъ. Передъ нами, въ разстояніи двухъ сотъ футовъ или боле, возвышалась черная масса. Мало-по-малу я разглядла въ темнот длинный, низенькій, старинный домъ, окруженный чернымъ заборомъ. Лакей повелъ насъ къ этому забору чрезъ валявшіеся на земл доски, кирпичи и всякаго рода обломки. Вотъ каковъ былъ дворецъ принца Декстера.

Въ черномъ забор была калитка, а въ ней лакей съ трудомъ отыскалъ ручку отъ колокольчика. Онъ дернулъ ее изо всей силы, и, судя по звону, колокольчикъ былъ огромнаго размра, годный скоре для церкви, чмъ для простого дома.

Пока мы ждали у калитки, м-съ Мокаланъ сказала мн, указывая на длинное, мрачное, старинное зданіе.

— Это одна изъ безумныхъ фантазій Декстера. Спекуляторы, строящіе дома въ этомъ новомъ квартал, предложили ему за старый домъ нсколько тысячъ фунтовъ. Въ старину это было жилище мстнаго землевладльца, а Декстеръ купилъ его много лтъ тому назадъ чисто изъ фантазіи. Его не привязываютъ бъ этому мсту никакія семейныя воспоминанія, домъ еле держится, а предлагаемая сумма была-бы ему очень кстати. Но онъ отказался отъ всхъ предложеній и далъ спекуляторамъ слдующій письменный отвтъ: ‘Мой домъ представляетъ живой памятникъ красоты и живописности посреди уродливыхъ, пошлыхъ и подлыхъ построекъ уродливаго, пошлаго и подлаго вка. Я, господа, оставляю домъ за собою и пусть онъ послужитъ вамъ полезнымъ урокомъ. Возводя ваши презрнныя постройки вокругъ него, смотрите на этотъ памятникъ и краснйте, если вы можете, за дло своихъ рукъ’. Слыхали-ли вы когда-нибудь о такомъ нелпомъ письм? Но тише, я слышу шаги въ саду. Это его двоюродная сестра. Я предупреждаю васъ, что она женщина, а то, пожалуй, вы въ темнот примете ее за мужчину.

За калиткой раздался грубый, громкій голосъ, который я, конечно, никогда не приняла-бы за женскій.

— Кто тамъ?

— М-съ Мокаланъ.

— Что вамъ надо?

— Я желаю видть Декстера.

— Вы не можете его видть.

— Отчего?

— Какъ вы себя назвали?

— М-съ Мокаланъ, мать Юстаса Мокалана. Теперь вы понимаете?

Грубый голосъ что-то промычалъ и черезъ минуту калитка отворялась. Войдя въ садъ, я въ темнот не могла разсмотрть женщины, впустившей насъ, я замтила только, что на голов у нея была мужская шляпа. Заперевъ за нами калитку, она, не говоря ни слова, повела насъ въ дому. М-съ Мокаланъ шла за нею очень свободно, видимо хорошо зная мстность, а я слдовала за ней какъ можно ближе.

— Славное семейство, нечего сказать, промолвила она шопотомъ:— двоюродная сестра Декстера единственная женщина въ дом и она совершенная идіотка.

Мы вошли въ большую, низкую пріемную, освщенную одной масляной лампой. На стнахъ висли картины, но въ полутемнот ихъ невозможно было разсмотрть.

— Теперь скажите, произнесла м-съ Мокаланъ, обращаясь къ безмолвной женщин въ мужской шляп:— отчего мы не можемъ видть Декстера?

Женщина взяла со стола листъ бумаги и подала его м-съ Мокаланъ.

— Это писалъ господинъ, сказала она хриплымъ шопотомъ, словно самое слово ‘господинъ’ пугало ее.— Возьмите и прочтите. Потомъ оставайтесь или узжайте, какъ хотите.

Съ этими словами она отворила потайную дверь въ стн, скрытую картинами, и исчезла, какъ призракъ.

М-съ Мокаланъ подошла къ ламп и стала читать бумагу, поданную ей странной женщиной. Я безъ церемоніи взглянула чрезъ ея плечо. На бумаг были написаны крупнымъ, твердымъ почеркомъ слдующія удивительныя слова:

‘Объявленіе,— Мое громадное воображеніе работаетъ. Призраки героевъ являются передо мной. Я воскрешаю въ себ души всхъ великихъ покойниковъ. Мозгъ кипитъ въ моей голов. Всякій, кто нарушитъ мое одиночество при существующихъ обстоятельствахъ, рискуетъ своей жизнью.— Декстеръ’.

М-съ Мокаланъ взглянула на меня съ саркастической улыбкой.

— Вы по-прежнему настаиваете на своемъ желаніи познакомиться съ нимъ? спросила она.

Ея насмшливый тонъ оскорбилъ мою гордость и я ршилась не отступать.

— Конечно, да, если я не подвергаю вашу жизнь опасности, отвчала я, указывая ей на бумагу.

Свекровь не удостоила меня отвтомъ, положила бумагу на столъ и пошла къ арк, за которой виднлась широкая деревянная лстница.

— Слдуйте за мной, сказала она, взбираясь въ темнот по ступенямъ,— я знаю, гд его найти.

Добравшись до первой площадки, мы увидали слабый свтъ масляной лампы, прикрпленной гд-то надъ нами. На вторую площадку выходилъ маленькій коридоръ, и пройдя его, вы вошли чрезъ отворенную дверь въ круглую комнату, на камин которой горла лампа. Стна, противоположная двери, была завшена драпировкой.

М-съ Мокаланъ отдернула ее и, махнувъ рукою, чтобъ я слдовала за нею, сказала мн шопотомъ:

— Прислушайтесь.

За драпировкой была небольшая мрачная ниша, въ конц которой находилась затворенная дверь. Я стала прислушиваться: по ту сторону двери раздавался громкій голосъ, покрываемый отъ времени до времени какимъ-то страннымъ шумомъ и свистомъ колесъ. Эти диковинные звуки то страшно усиливались и заглушали громкій голосъ, то какъ-бы удалялись въ пространство и тогда голосъ бралъ верхъ. Надо было думать, что дверь была очень толста и массивна, такъ-какъ, несмотря на все мое вниманіе, я не могла различить словъ, произносимыхъ страннымъ голосомъ, и объяснить себ происхожденіе звуковъ, акомпанировавшихъ ему.

— Что тамъ происходитъ за дверью? спросила я шопотомъ у м-съ Мокаланъ.

— Подойдите и увидите, отвчала свекровь.

Она устроила драпировку такъ, чтобы свтъ лампы не падалъ на насъ, и, взявшись за ручку двери, тихонько отворила ее.

Изъ своего мрачнаго убжища я увидала въ открытую дверь длинную, низенькую комнату, еле освщенную догоравшимъ огнемъ въ камин. Средина комнаты, находившаяся противъ двери, была освщена красноватымъ отблескомъ, а оконечности комнаты находились въ совершенномъ мрак. Не успла я всего этого сообразить, какъ странный шумъ и свистъ колесъ приблизились къ намъ. Мимо двери пронеслось высокое кресло на колесахъ, сидвшая въ немъ призрачная фигура, съ разввающимися волосами, приводила его въ движеніе съ удивительной быстротой.

— Я Наполеонъ при восход аустерлицкаго солнца! громко восклицалъ онъ, катясь на своемъ кресл,— отъ одного моего слова престолы колеблются, короли исчезаютъ, народы содрагаются и тысячи людей погибаютъ на пол брани!

Черезъ минуту кресло исчезло въ темнот, а когда оно снова возвратилось къ камину, то Декстеръ былъ уже новымъ героемъ.

— Я Нельсонъ! восклицалъ онъ,— я веду флотъ на враговъ при Трафальгар. Я раздаю приказанія, пророчески сознавая свою побду и смерть. Я вижу мой апотеозъ: общественные похороны, слезы народа, могилу въ знаменитой церкви! Отдаленныя поколнія помнятъ мое имя и поэты воспваютъ его въ безсмертныхъ стихахъ!

Снова колеса застучали и снова этотъ фантастичный, страшный призракъ, новый Центавръ, полу-человкъ и полу-кресло, вернулся къ намъ.

— Я — Шекспиръ, продолжалъ онъ дико декламировать:— я пишу ‘Лира’, величайшую изъ древнихъ и новыхъ трагедій. Я поэтъ изъ поэтовъ. Дайте свта, свта! Изъ моего умственнаго волкана течетъ поэтическая лава, дайте свта, свта! Дайте поэту всхъ временъ и народовъ записать свои безсмертные стихи!

Онъ опять понесся по комнат и, прибливясь въ камину, увидалъ отворенную дверь. Въ эту минуту уголья вдругъ вспыхнули и освтили наши фигуры. Кресло съ шумомъ остановилось, но черезъ секунду, какъ дикій зврь, понеслось прямо на насъ. Мы едва успли отскочить, и кресло врзалось въ драпировку. Чудовищный призракъ остановилъ свою колесницу и взглянулъ черезъ плечо съ угасающимъ любопытствомъ.

— Куда он исчезли? воскликнулъ онъ, — неужели я стеръ ихъ съ лица земли за дерзкое нарушеніе моего одиночества?

Глаза его дико искали насъ, и когда онъ увидалъ наши фигуры, спрятанныя за драпировкой, онъ мысленно возвратился въ Шекспиру и Лиру.

— Гонерилья и Регана, продолжалъ онъ,— зачмъ вы, мои неестественныя дочери, злобныя чертовки, пришли сюда надо мною издваться?

— Ничуть не бывало, сказала свекровь спокойнымъ тономъ, словно говорила съ обыкновеннымъ человкомъ:— я вашъ старый другъ, м-съ Мокалань, а съ собой я привезла вторую жену Юстаса Мокалана.

Не успла она произнести этихъ послднихъ словъ, какъ Декстеръ соскочилъ со стула съ громкимъ крикомъ ужаса, словно его поразили кинжаломъ въ сердце. Мы увидали въ воздух голову и туловище, лишенное ногъ, а черезъ минуту это чудовищное существо упало на руки съ ловкостью обезьяны. Потомъ, съ необыкновенной быстротой, онъ въ нсколько прыжковъ очутился у камина и тамъ, прижавшись въ уголокъ, дрожа всмъ тломъ, промолвилъ десятки разъ:

— Сжальтесь надо мной, сжальтесь надо мной!

Вотъ каковъ былъ человкъ, у котораго я хотла просить помощи и совта.

ГЛАВА XXV.
Второй взглядъ на Мизеримуса Декстера.

Совершенно разочарованная и, признаться сказать, чрезвычайно испуганная, я произнесла шопотомъ, обращаясь къ м-съ Moкаланъ:

— Я виновата, а вы правы, пойдемте отсюда.

Слухъ Мизеримуса Декстера былъ чувствителенъ, какъ у собакъ, и онъ услыхалъ мои послднія слова.

— Нтъ, воскликнулъ онъ: — пройдите сюда со второй женой Юстаса Мокалана, я джентльменъ и долженъ передъ ней извиниться. Я изучаю человческую натуру и хочу ее видть.

Въ Декстер произошла совершенная перемна. Онъ говорилъ теперь мягкомъ голосомъ и вздохнулъ истерически, какъ женщина, оправляясь отъ долгихъ всхлипываній.

— Припадокъ его кончился, сказала м-съ Мокаланъ,— хотите уйти?

— Нтъ, отвчала я,— я готова остаться.

— Вы уже снова вруете въ него? спросила свекровь обычнымъ сатирическимъ тономъ.

— Я его боле не боюсь, отвчала я.

— Мн очень жаль, что я васъ напугалъ, произнесъ Декстеръ тмъ-же мягкимъ голосомъ, — нкоторые говорятъ, что я по временамъ схожу съума. Если это справедливо, то вы, вроятно, застали меня въ одну изъ такихъ минутъ. Сознаюсь, я дйствительно мечтатель. Мое воображеніе уноситъ меня на своихъ крыльяхъ и я странно говорю и странно поступаю. Въ подобныхъ случаяхъ, всякій, кто напоминаетъ мн о страшномъ процес, заставляетъ меня переноситься въ прошедшее и ощущать невообразимсе нервное страданіе. У меня очень нжное сердце, и потому, въ такомъ свт, какъ нашъ, я несчастный человкъ. Сдлайте одолженіе, извините меня, пожалйте и войдите въ комнату.

Ребенокъ не могъ-бы теперь бояться его, подошелъ-бы къ нему и пожаллъ его.

Въ комнат становилось все темне и темне. Мы едва видли прижавшуюся къ камину фигуру Декстера.

— Вы не зазжете огня? спросила м-съ Мокаланъ,— или вы дозволите вашей новой знакомой видть васъ вн вашего кресла?

Онъ поднесъ къ своимъ губамъ блестящій металическій свистокъ, висвшій у него на ше, и въ комнат раздались рзкія, чисто-птичьи ноты. Черезъ минуту въ другомъ конц дома раздались точно такіе же звуки.

— Аріель сейчасъ придетъ, сказалъ онъ.— Успокойтесь, тетенька Мокаланъ, Аріель придастъ мн приличный видъ.

Сказавъ это, онъ въ нсколько прыжковъ очутился въ другомъ конц комнаты.

— Подождите немного, продолжалъ онъ,— и вы увидите диковинку — ‘нжную Аріель’.

Въ круглой комнат раздались тяжелые шаги.

— Аріель, произнесъ Декстеръ самымъ мягкимъ голосомъ.

Къ величайшему моему изумленію, грубый, мужской голосъ женщины, встртившей насъ и боле походившей на Кллибана, чмъ на Аріеля, отвчалъ:

— Здсь.

— Дай мн кресло, Аріель.

Женщина, такъ странно прозванная, отдернула занавси на двери, чтобъ освтить нсколько комнату, и, пододвинувъ кресло Декстеру, подняла его съ полу, какъ ребенка. Но прежде, чмъ она посадила его въ кресло, онъ самъ выскочилъ изъ ея рукъ и съ радостнымъ крикомъ опустился на свой обычный пьедесталъ, словно птица на втку.

— Принеси лампу и зеркало, сказалъ Декстеръ, и, обращаясь къ намъ, прибавилъ:— извините, что я повертываю къ вамъ спину, но вы не должны видть моихъ волосъ прежде, чмъ ихъ приведутъ въ порядокъ. Аріель, щетку, гребень, духи.

Черезъ нсколько минутъ второй Аріель или, иначе сказать, двоюродная сестра Декстера явилась, держа въ одной рук лампу, въ другой — зеркало, а въ зубахъ щетку. Теперь впервые я могла разсмотрть это странное созданіе, ея круглое, пухлое, безъ всякаго выраженія лицо, мутные глаза, толстый носъ и грубый подбородокъ. Это полу-живое, полу-сознательное существо, походившее скоре на животное, чмъ на человка, было одто въ мужскую, матроскую куртку, на ногахъ ея были толстые мужскіе сапоги и только красная шерстяная юбка и сломанный гребень въ курчавыхъ волосахъ напоминали, что она женщина. Этотъ странный камердинеръ, подавъ зеркало своему еще боле странному господину, принялся за дло.

Она причесала и надушила его волосы и бороду съ удивительною быстротою, хотя, повидимому, безсознательно. Несмотря на ея тупые взгляды и уродливыя ухватки, она исполняла свои обязанности очень старательно, а Декстеръ наблюдалъ за каждымъ ея движеніемъ, смотря въ зеркало. Онъ былъ слишкомъ поглощенъ этимъ занятіемъ, чтобы говорить, и только когда Аріель, кончая прическу, встала противъ него, онъ, не оборачивая головы, произнесъ:

— Тетенька Мокаланъ, какъ зовутъ вторую жену вашего сына?

— А зачмъ вамъ знать ея имя? спросила свекровь.

— Мн надо. Не могу-же я называть ее м-съ Мокаланъ.

— Отчего-же нтъ?

— Оттого, что это имя напоминаетъ мн другую. А если я вспомню страшные гленинчскіе дни, то мое мужество исчезнетъ и я снова начну бсноваться.

Услыхавъ это, я поспшила сказать:

— Меня зовутъ Валерія.

— Это римское имя, сказалъ Мизеримусъ Декстеръ,— мн оно нравится. У меня вообще римскій складъ ума, и если-бъ у меня были ноги, то я и физически походилъ-бы на римлянина. Я буду звать васъ, если позволите, м-съ Валерія.

Я поспшила выразить свое согласіе.

— Хорошо, продолжалъ Мизеримусъ Декстеръ,— видите-ли вы, м-съ Валерія, лицо существа, стоящаго противъ меня.

Онъ указалъ зеркаломъ на двоюродную сестру съ такимъ-же пренебреженіемъ, какъ-будто она была собака. Съ своей стороны, она также не обратила никакого вниманія на его оскорбительное движеніе и продолжала съ прежнимъ спокойствіемъ причесывать его бороду.

— Это лицо идіота, не правда-ли? продолжалъ онъ, — посмотрите на нее, она боле походитъ на растеніе, чмъ на человка. Въ капуст боле выраженія и жизни, чмъ въ этой двушк. Конечно, вы никогда не поврите, чтобъ въ такомъ полуразвитомъ созданіи скрывались унъ, гордость, преданность и любовь?

Мн было совстно ему отвчать, хотя молодая двушка съ прежней, непонятной, безсознательной апатіей продолжала заниматься туалетомъ своего господина, не обращая ни на что вниманія.

— Я открылъ въ этомъ созданіи любовь, гордость, преданность и другія благородныя чувства, сказалъ Мизеримусъ Декстеръ,— у меня въ рукахъ ключъ къ ея дремлющему уму. Смотрите на нее и слушайте, м-съ Валерія. Я назову ее по имени, которое я далъ ей изъ ироніи, а она привыкла къ нему, какъ собака къ ошейнику. Аріель!

Тупое лицо молодой двушки вдругъ какъ-бы озарилось мыслью, ея механически двигавшіяся руки остановились.

— Аріель, ты научилась причесывать мои волосы и душить мою бороду?

— Да, да, да, отвчала она поспшно, совершенно просіявъ,— и вы говорите, что я хорошо это длаю, не правда-ли?

— Да, а желала-ли-бы ты, чтобы кто-нибудь другой исполнялъ твои обязанности?

Въ глазахъ ея сверкнула жизнь и ея странный, мужской голосъ произнесъ нжно, гордо:

— Никто не дотронется до васъ, пока я жива.

— Даже эта леди? спросилъ Декстеръ, указывая на меня зеркаломъ.

Ея глаза сверкнули гнвомъ и, грозя мн гребнемъ, она воскликнула въ припадк ревности:

— Пусть она дотронется до васъ, если сметъ! пусть она попробуетъ!

— Хорошо, моя нжная Аріель, сказалъ Декстеръ со смхомъ,— теперь довольно, ты можешь принять свою обычную личину. Окончи мой туалетъ.

Она снова пассивно принялась за свое дло. Блескъ ея глазъ и выраженіе лица мало-по-малу исчезли. Черезъ минуту ея лицо стало такъ-же безсознательно и безумно, какъ и прежде, руки ея механически бгали по голов и бород Декстера съ той безжизненной быстротой, которая такъ непріятно меня поразила съ самаго начала. Декстеръ, казалось, очень былъ доволенъ результатомъ своего опыта.

— Я полагалъ, что это васъ заинтересуетъ, сказалъ онъ.— Вы видите, что дремлющія умственныя способности моей двоюродной сестры походятъ на сокровенные звуки музыкальнаго инструмента. Я дотрогиваюсь до клавишей — и они издаютъ звукъ. Она очень довольна, когда я произвожу этотъ опытъ, но величайшее ея удовольствіе — слушать сказки, и чмъ запутанне, чмъ сложне сказка, тмъ она боле ее любитъ. Это очень забавно и я вамъ когда-нибудь доставлю это удовольствіе. Ну, прибавилъ онъ, смотря одобрительно въ зеркало,— теперь хорошо, ступай, Аріель.

Она вышла изъ комнаты, стуча своими тяжелыми сапогами и слпо повинуясь его вол, какъ безсловесное животное. Когда она проходила мимо меня, я сказала ей ‘прощайте’, но она даже не повела глазами, словно мои слова не произвели никакого впечатлнія на ея тупой мозгъ. Голосъ, который одинъ вліялъ на нее, теперь безмолствовалъ. Она снова стала тмъ безчувственнымъ, апатичнымъ существомъ, которое отворило намъ калитку.

— Валерія, сказала мн свекровь,— скромный хозяинъ дожидается, чтобъ ты высказала о немъ свое мнніе.

Пока глаза мои были устремлены на его двоюродную сестру, онъ повернулъ кресло и находился теперь противъ насъ. Свтъ лампы падалъ прямо на него. Описывая его наружность во время процеса я невольно передала свое собственное впечатлніе, произведенное имъ на меня въ послдующую эпоху. Теперь я видла передъ собою блестящее, умное лицо, большіе, ясные голубые глаза, роскошные, вьющіеся каштановые волосы, длинныя, нжныя, блыя руки и могучую грудь, все это уже описано мною ране. Его уродство, уничтожавшее всю красоту верхней части тла, было скрыто роскошной пестрой, восточной одеждой, перекинутой черезъ кресло, кадь покрывало. На немъ была широкая черная бархатная куртка съ большими малахитовыми пуговицами, а на рукахъ кружевныя манжетки, какія носили въ прошломъ столтіи. Я ршительно не видла въ немъ теперь никакихъ признаковъ сумасшествія и ничего отвратительнаго.

Единственный недостатокъ, который я нашла въ его лиц, заключался въ морщинкахъ, которыя образовывались у вншняго угла его глазъ, когда онъ улыбался или смялся, что представляло странный контрастъ съ его почти юношескимъ лицомъ. Ротъ, на-сколько борода и усы дозволяли его разглядть, былъ небольшой и нжно очерченный. Носъ, строго-греческій, былъ, быть можетъ, слишкомъ тонокъ въ сравненіи съ полными щеками и массивнымъ, высокимъ лбомъ. Вообще, говоря о немъ съ точки зрнія женщины, а не физіономиста, онъ былъ чрезвычайно красивъ. Живописецъ охотно списалъ-бы съ него Святого оанна, а молодая двушка, не зная, что скрывала восточная одежда, сказала-бы, взглянувъ на него: ‘вотъ герой моихъ мечтаній’.

— Ну, м-съ Валерія, сказалъ онъ спокойно,— пугаю я васъ теперь?

— Конечно, нтъ, м-ръ Декстеръ.

Его голубые глаза, большіе, какъ у женщины, ясные, какъ у ребенка, впились въ меня съ такимъ страннымъ выраженіемъ, что я была поневол заинтересована и поражена.

Въ его странномъ взгляд виднлось то безпокойное, тяжелое сомнніе, то открытое удовольствіе, которое убдило-бы суетную женщину, что она съ перваго раза побдила его. Вдругъ новое чувство овладло имъ. Глаза его померкли, голова опустилась и онъ сдлалъ правой рукою жестъ сожалнія. Онъ началъ бормотать что-то про себя, очевидно, переносясь мыслями въ прошедшее. Я только по временамъ могла разслышать отрывочныя слова, но и по нимъ я могла отчасти судить, что происходило въ ум этого страннаго человка.

— Лицо прелестное, говорилъ онъ,— но фигура не такъ красива. Не было на свт такой великолпной фигуры, какъ у нея… Что-то… да, что-то напоминаетъ ея очаровательную грацію. Но въ чемъ именно нахожу я сходство? Быть можетъ, въ доз, быть можетъ, въ движеніяхъ. Бдный, погибшій ангелъ! Какая жизнь! какая смерть!

Сравнивалъ-ли одъ меня съ жертвой таинственнаго яда, съ первой женой моего мужа? Его слова, казалось, подтверждали это предположеніе. Если такъ, то, очевидно, покойница пользовалась его расположеніемъ. Нельзя было не вывести этого заключенія изъ его отрывистаго тона: онъ восхищался ею при жизни и оплакивалъ посл смерти. Если-бы мн удалось пріобрсть довріе этого страннаго человка, то къ чему это привело-бы? Полезно-ли было для меня или вредно это открытое имъ сходство между мною и первой женой мужа? Мое присутствіе утшало-ли его или, напротивъ, повергало въ отчаяніе? Я жаждала съ нетерпніемъ услышать еще что-нибудь о несчастной жертв таинственной отрава, но онъ не произнесъ боле ни одного слова. Въ немъ произошла новая перемна. Онъ вдругъ поднялъ голову и сталъ смотрть вокругъ себя съ выраженіемъ человка, неожиданно пробужденнаго отъ глубокаго сна.

— Что я сдлалъ? я опять далъ волю моему уму. О! гленинчскій домъ! прибавилъ онъ, какъ-бы про себя, дрожа всмъ тломъ.— Неужели мысль о немъ не исчезнетъ никогда изъ моей головы? О! гленинчскій домъ!

Съ величайшему моему разочарованію, м-съ Мокаланъ положила конецъ дальнйшей исповди Декстера. Что-то въ его тон и выраженіяхъ, касавшихся дома ея сына, повидимому, ее оскорбило и она произнесла рзко, ршительно:

— Тише, мой другъ, тише, вы, кажется, сами не знаете, что говорите.

— Я не знаю, что говорю? повторилъ онъ, внимательно устремивъ взоры на меня, а не на мою свекровь,— о! вы близорукая старуха! Гд ваши очки? Взгляните на нее! Разв вы не видите сходства въ ея фигур, а не въ лиц съ первой женою Юстаса?

— Пустая фантазія, отвчала м-съ Мокаланъ: — я не вижу никакого сходства.

— Не говорите такъ громко, шопотомъ произнесъ онъ и схватилъ ее за руку.

— Я слышала, что вы оба говорили, сказала я, — вамъ нечего со мною церемониться, м-ръ Декстеръ. Я знаю, что мой мужъ женатъ во второй разъ и что первая жена его умерла самымъ трагическимъ образомъ. Я прочла его процесъ.

— Вы знаете жизнь и смерть мученицы! воскликнулъ Декстеръ, подкатившись въ кресл, и прибавилъ со слезами на глазахъ: — никто достойно не цнилъ ея, кром меня. Никто, никто!

М-съ Мокаланъ нетерпливо соскочила со стула и отошла въ противоположный конецъ комнаты.

— Когда вы кончите вашъ разговоръ, Валерія, то подемте, сказала она:— нельзя такъ долго заставлять ждать людей и лошадей въ такой мрачной трущоб.

Для меня было въ высшей степени важно продолжать начатый Декстеромъ разговоръ и потому я представилась, что не разслышала послднихъ словъ м-съ Мокаланъ, а какъ-бы случайно положила руку на кресло Декстера съ цлью задержать его подл себя.

— Ваше показаніе на суд вполн доказало, какъ вы глубоко уважали несчастную женщину, сказала я, — но я полагаю, м-ръ Декстеръ, что вы имете особый взглядъ на таинственную причину ея смерти.

До произнесенія мною этихъ словъ онъ пристально смотрлъ на мою руку, покоющуюся на кресл, а теперь неожиданно поднялъ глаза и взглянулъ на меня подозрительно и гнвно.

— Почему вы полагаете, что я имю особый взглядъ на это дло? спросилъ онъ рзво.

— Я прочла объ этомъ въ процес, отвчала я:— генералъ-адвокатъ, допрашивавшій васъ на суд, употребилъ почти т-же самыя выраженія, какъ я въ настоящую минуту. Я нисколько не желала васъ оскорбить, м-ръ Декстеръ.

Лицо его мгновенно просіяло, онъ улыбнулся и взялъ меня за руку. Его рука была холодная, я невольно вздрогнула и отдернула свою руку.

— Прошу извиненія, сказалъ онъ: — я васъ не понялъ. Я, дйствительно, имю особый взглядъ на несчастную женщину, а вы, прибавилъ онъ посл минутнаго молчанія,— имете собственный взглядъ на ея жизнь или смерть?

Я жаждала услышать отъ него боле, полагая, что откровенность съ моей стороны можетъ побудить его къ тому-же, я отвчала:

— Да.

— Вы сообщали кому-нибудь ваши мысли? продолжалъ онъ.

— Нтъ, еще никому.

— Странно, произнесъ онъ, стараясь прочесть мои сокровенныя думы:— какой интересъ можете вы питать къ умершей женщин, которую вы никогда не видали! Зачмъ вы задали мн этотъ вопросъ! Вы съ какимъ-нибудь намреніемъ пріхали ко мн!

— Да, отвчала я смло.

— Это намреніе иметъ что-либо общее съ первой женою Юстаса Мокалана!

— Да.

— Съ ея жизнію!

— Нтъ.

— Съ ея смертью!

— Да.

Онъ неожиданно, съ дикимъ отчаяніемъ, всплеснулъ руками и потомъ схватился за голову, какъ-бы пораженный тяжелымъ ударомъ.

— Я не могу доле говорить объ этомъ сегодня, сказалъ онъ,— я отдалъ-бы все на свт, чтобъ узнать, въ чемъ дло, но теперь я недостаточно на это силенъ. Я не могу въ настоящую минуту вспомнить ужасное прошедшее и вызвать изъ могилы несчастную мученицу. Входя въ комнату, вы слышали мои восклицанія. У меня страшное воображеніе и по временамъ оно уноситъ меня Богъ знаетъ куда. Я длаюсь актеромъ и разыгрываю роли всхъ когда-либо существовавшихъ героевъ. Я совершенно отожествляюсь съ данныхъ лицомъ и на время я дйствительно тотъ герой, которымъ себя воображаю. Я не могу удержаться отъ этого. Если-бъ я не давалъ воли своему воображенію въ подобномъ припадк, я сошелъ-бы съума. Поэтому я предаюсь вполн увлекающимъ меня чувствамъ. Припадокъ продолжается иногда нсколько часовъ и посл него я совершенно ослабваю, а нервы приходятъ въ болзненно-напряженное состояніе. Возбудите во мн въ подобныя минуты какія-либо мрачныя воспоминанія — и я въ состояніи кричать, упасть въ обморокъ. Вы слышали мой крикъ, но я не хочу, чтобы вы меня видли въ истерик. Нтъ, м-съ Валерія, я не хочу испугать васъ, невинное отраженіе погибшаго созданія. Прізжайте завтра днемъ. У меня есть лошадь и кабріолетъ. Аріель, моя нжная Аріель, уметъ править. Она прідетъ за вами къ тетеньк Мокаланъ. Мы поговоримъ обо всемъ завтра, я смерть этого желаю. Завтра я буду въ состояніи васъ слушать, я буду придиченъ, уменъ и сообщителенъ. Теперь оставимъ этотъ разговоръ, этотъ слишкомъ интересный разговоръ. Я долженъ успокоиться или голова моя лопнетъ. Музыка — лучшее наркотическое средство для впечатлительнаго ума. Гд моя арфа, гд моя арфа?

Съ этими словами онъ быстро понесся на кресл въ противоположный конецъ комнаты, мимо м-съ Мокаланъ, которая возвращалась ко мн.

— Ну, Вы его видли, сказала она съ нетерпніемъ,— и онъ достаточно себя выказалъ. Скучно смотрть на него доле, подемте.

Кресло возвратилось гораздо медленне. Декстеръ приводилъ его въ движеніе одной рукой, а другой держалъ маленькую арфу, скоре походившую на классическую лиру музъ и валлійскихъ бардовъ.

— Прощайте, Декстеръ, сказала м-съ Мокаланъ.

— Подождите, отвчалъ онъ, махая рукой:— пусть ее послушаетъ мое пніе. Я никогда не исполняю чужой музыки, прибавилъ онъ, обращаясь во мн:— я самъ сочиняю мотивъ и слова. Дайте мн минуту подумать — и я вамъ сыграю и спою импровизацію.

Онъ закрылъ глаза и припалъ головою въ арф, едва слышно перебирая пальцами по струнамъ. Черезъ минуту онъ поднялъ голову, взглянулъ на меня и быстро сыгралъ прелюдію. Это была дикая, монотонная музыка, то напоминавшая медленную, восточную пляску, то строгую гармонію старинныхъ гимновъ. Слова послдовавшей за тмъ псни были такъ-же дики и такъ-же смло попирали, какъ музыка, вс правила искуства. Они, безъ всякаго сомннія, были сочинены на случай и я была предметомъ псни. Своимъ прекраснымъ теноромъ мой поэтъ плъ обо мн:

Зачмъ она пришла

Напоминать о прошлой,

Напоминать о мертвой,

И фигурой,

И походкой?

Зачмъ она пришла?

Привела-ль ее судьба,

Чтобъ старинку вспоминать,

Тайны прошлаго гадать,

Чтобъ мысли подлить

И сомннье разршить?

Привела-ль ее судьба?

Это будущность покажетъ:

Скоро ночь пройдетъ,

Скоро день придетъ —

Все узнаю я,

Все узнаетъ и она,—

Это будущность покажетъ.

Произнося послднія слова, голосъ его ослабъ и пальцы едва перебирали струны. Взволнованной умъ нуждался въ поко и онъ мгновенно нашелъ его. Голова опустилась на кресло, глаза закрылись и онъ заснулъ, обнявъ арфу, какъ засыпаетъ ребенокъ, прижавъ въ груди любимую игрушку.

Мы вошли изъ комнаты на цыпочкахъ, чтобъ не нарушить мирнаго сна Мизеримуса Декстера, поэта, композитора и сумасшедшаго.

ГЛАВА XXVI.
Мое упорство.

Въ пріемной насъ ждала полусонная Аріель. Не говоря ни слова и не смотря на насъ, она проводила насъ до калитки и заперла ее, когда мы сли въ экипажъ.

— Прощайте, Аріель, сказала я, взглянувъ черезъ заборъ.

Но я не получила никакого отвта, а только слышала, какъ удалялись ея тяжелые шаги и хлопнула дверь.

Лакей между тмъ зажегъ фонари у кареты и, держа одинъ изъ нихъ въ рук, проводилъ насъ черезъ обломки, валявшіеся на улиц передъ домомъ.

— Ну, сказала свекровь, когда мы услись въ карету,— вы видли Мизеримуса Декстера, и я надюсь, что вы довольны. Я должна отдать ему справедливость, что никогда въ жизни не видала его такимъ сумасшедшимъ, какъ сегодня. Какъ вы полагаете!

— Я не хочу съ вами спорить, но что касается меня, я не убдилась, что онъ сумасшедшій.

— Онъ не сумасшедшій! воскликнула м-съ Мокаланъ,— посл его безумнаго катанья въ кресл! не сумасшедшій посл его нелпаго опыта надъ несчастной двоюродной сестрой! Не сумасшедшій посл того, что онъ плъ романсъ, сочиненный въ вашу честь, и заснулъ въ вид заключенія! О, Валерія! о, Валерія! Справедливо сказалъ древній мудрецъ, что ‘слпъ тотъ, кто не хочетъ видть’.

— Извините меня, м-съ Moкаланъ, я видла все то, о чехъ вы говорите, и, признаюсь, никогда въ жизни не была я такъ изумлена и поражена. Но теперь, когда первая минута удивленія прошла и я могу обо всемъ спокойно разсуждать, я сильно сомнваюсь, сумасшедшій-ли онъ въ полномъ смысл этого слова. Конечно, онъ слишкомъ рзко и открыто высказываетъ мысли и чувства, которыя мы скрываемъ, какъ слабость. Я сама, признаюсь, часто воображала себя въ лиц другого человка и чувствовала при этомъ нкоторое удовольствіе. Точно также дти, если они одарены воображеніемъ, любятъ представлять изъ себя колдуній, царицъ и пр. М-ръ Декстеръ, какъ вс дти, не скрываетъ этой странности, и если это доказательство безумія, то, конечно, онъ сумасшедшій. Но я замтила, что когда его воображеніе успокоивалось, онъ становился Мизеримусонъ Декстеромъ и не считалъ себя боле ни Наполеономъ, ни Шекспиромъ. Къ тому-же надо взять въ соображеніе, что онъ ведетъ такую уединенную, скучную жизнь. Я не могу научно доказать, какое вліяніе иметъ эта жизнь на особенность его характера, но полагаю, что вс его странности объясняются разстроеннымъ воображеніемъ, а его опытъ съ бдной родственницей и пніе экспромта представляютъ слдствіе чрезмрнаго самолюбія. Я надюсь, что мои слова не заставятъ васъ перемнить обо мн ваше хорошее мнніе, но я должна сознаться, что посщеніе Мизеримуса Декстера доставило мн большое удовольствіе и что онъ меня очень заинтересовалъ.

— Доказываетъ-ли ваша ученая рчь, что вы намрены поддерживать съ нимъ знакомство? спросила м-съ Мокаланъ.

— Я не знаю, что скажу завтра, но сегодня я чувствую желаніе его увидть еще разъ, отвчала я.— Когда вы отошли въ другой конецъ комнаты, я успла ему сказать нсколько словъ и убдилась, что онъ можетъ принести мн большую пользу.

— Въ чемъ? перебила меня свекровь.

— Въ томъ, что составляетъ единственную цль моей жизни, хотя вы, къ сожалнію, этого не одобряете.

— И вы намрены оказать ему полное довріе, открыть вашу душу подобному человку?

— Да, если я завтра буду такого-же мннія, какъ сегодня. Вроятно, это рискъ, но я должна рисковать. Я знаю, что должна быть осторожна, но осторожность не можетъ содйствовать достиженію моей цли.

М-съ Мокаланъ не возражала, но, открывъ мшокъ въ карет, вынула изъ него коробочку со спичками и маленькій фонарь.

— Вы меня побуждаете показать вамъ послднее письмо вашего мужа изъ Испаніи, сказала она:— вы увидите, какого онъ мннія о вашемъ каприз, вы убдитесь, бдный, заблуждающійся ребенокъ, что мой сынъ не стоитъ той безполезной жертвы, которую вы хотите принести ради него. Зажгите спичку.

Я немедленно исполнила ея желаніе. Со времени отъзда Юстаса я жаждала получить отъ него извстія, которыя могли поддержать меня посл столькихъ разочарованій. Къ тому-же я не знала, думалъ-ли обо мн когда-нибудь Юстасъ во время своего произвольнаго изгнанія. Конечно, еще рано было надяться на то, чтобъ онъ сожаллъ о своемъ необдуманномъ бгств.

Когда фонарь былъ зажженъ и повшенъ между двумя передними окнами, м-съ Мокаланъ подала мн письмо своего сына. Нтъ большаго безумія, какъ безуміе любви, и потому, увидавъ почеркъ мужа, я едва удержалась, чтобъ не поцловать письмо.

— Вотъ, сказала она: — начните со второй страницы: она вся посвящена вамъ. Прочтите и, заклинаю васъ небомъ, образумьтесь, пока еще не поздно.

Я повиновалась и прочла слдующее:

‘Могу-ли я писать о Валеріи? Да, я долженъ! Увдомьте меня объ ея здоровь, о томъ, что она длаетъ. Я постоянно думаю о ней. Не проходитъ дня, чтобы я не оплакивалъ ея потери. О! если-бъ она довольствовалась своимъ положеніемъ и не открыла-бы несчастной тайны! Она говорила, когда я ее видлъ въ послдній разъ, что намрена прочитать процесъ. Исполнила-ли она это намреніе? Мн кажется, матушка, что я умеръ-бы, увидавъ ее посл того, какъ она узнала вс подробности позорнаго подозрнія, заклеймившаго меня на вки. Подумайте только объ ея невинныхъ, чистыхъ глазахъ, устремленныхъ на человка, котораго обвиняли (а никогда совершенно не оправдали) въ самомъ подлйшемъ изъ убійствъ, и вы согласитесь со мною, что чувства этого человка въ подобную минуту должны быть ужасны, если только онъ не потерялъ всякій стыдъ и совсть. Я не могу хладнокровно даже писать объ этомъ. Неужели она все еще питаетъ надежду, бдный ангелъ? Неужели она мечтаетъ, что въ ея власти доказать всему свту мою невиновность? О, матушка, употребите все ваше вліяніе, чтобъ она отказалась отъ этой идеи! Избавьте ее отъ униженій, разочарованій и оскорбленій, которымъ она можетъ совершенно невинно подвергнуться. Ради нея, ради меня, не жалйте никакихъ средствъ для достиженія этой справедливой, человколюбивой цли. Я не пишу ей, потому что не смю. Не говорите ей ни слова обо мн, когда увидите. Напротивъ, старайтесь, чтобъ она скоре забыла обо мн. Единственное добро, которое я могу ей сдлать, чтобъ загладить свою вину, это — совершенно исчезнуть изъ ея жизни’.

Этими несчастными словами кончалось письмо. Я молча подала его свекрови.

— Если это не убдитъ васъ отказаться отъ своего намренія, то ничто не убдитъ, сказала она, складывая письмо,— во всякомъ случа, намъ нечего больше говорить.

Я ничего не отвчала, а плакала подъ вуалемъ. Будущее казалось мн очень мрачнымъ. Мой несчастный мужъ продолжалъ безнадежно заблуждаться. Единственной надеждой намъ оставалась только моя отчаянная ршимость попытать счастье. Если-бъ я нуждалась въ поддержк своей ршимости противъ увщеваній всхъ моихъ друзей, то письмо Юстаса было-бы боле чмъ достаточно въ этомъ отношеніи. По крайней мр, онъ меня не забылъ, думалъ обо мн и сожаллъ о разлук со мною. Это было хотя нкоторымъ утшеніемъ. ‘Если Аріель прідетъ за мною завтра, я съ нею отправлюсь къ Декстеру’, думала я.

М-съ Мокаланъ велла остановиться карет у дома Бенджамина.

Прощаясь съ ней, я объяснила (ране я не ршалась ей сказать этого), что на другой день м-съ Декстеръ пришлетъ за мною къ ней свою двоюродную сестру въ кабріолет, и спросила, позволитъ-ли она мн отправиться изъ ея дома или пришлетъ кабріолетъ въ Бенджамину. Я ожидала вспышки гнва, но была пріятно изумлена. Старуха сдлала усиліе надъ собою, доказывая тмъ, что я ей дйствительно нравилась, и сказала спокойно:

— Если вы непремнно захотите завтра хать въ Декстеру, то, конечно, вы отправитесь не изъ моего дома. Но я надюсь, что вы завтра будете благоразумне.

На слдующій день, около полудня, у дома Бенджамина остановился кабріолетъ и мн подали записку м-съ Мокаланъ.

‘Я не имю никакого права контролировать ваши дйствія, писала мн свекровь,— посылаю кабріолетъ, но надюсь, что вы въ немъ не подете. Какъ-бы я желала убдить васъ, Валерія, въ томъ, что я вашъ истинный другъ. Ночью я иного думала о васъ и упрекала себя, что не приняла боле дйствительныхъ мръ для предотвращенія вашего несчастнаго брака. Однако, чтоже я могла сдлать? Сынъ признался мн, что ухаживалъ за вами подъ вымышленнымъ именемъ, но не открылъ ни вашего имени, ни вашего адреса. Быть можетъ, я должна была принять мры, чтобъ васъ розискать и открыть вамъ тайну сына, не боясь возстановить его противъ себя. Я думала, что честно исполнила свой долгъ, не давая согласія на вашу свадьбу и не присутствуя на ней. Но теперь уже поздно разсуждать объ этомъ. Не къ чему безпокоить васъ пустымъ раскаяніемъ старухи. Но, дитя мое, если съ вами случится что-нибудь дурное, то я буду считать себя, хотя и косвенно, виновной. Я нахожусь въ такомъ волненіи, что мн необходимо вамъ писать, хотя я и не имю сообщить ничего интереснаго. Не здите къ Декстеру! Меня всю ночь преслдовала мысль, что ваше посщеніе Декстера кончится дурно. Напишите, что не можете принять его приглашенія. Валерія, я твердо убждена, что вы горько раскаетесь въ своемъ поступк, если подете къ нему’.

Меня слишкомъ ясно предупреждали, мн давали слишкомъ опредленный совтъ. Однако, ни предупрежденіе, ни совтъ на меня нисколько не подйствовали.

Я должна сознаться, что была тронута нжнымъ сочувствіемъ свекрови, но моя ршимость нисколько не поколебалась. Пока я жива, у меня не было другой мысли, другой цли, какъ узнать отъ Мизеримуса Декстера его взглядъ на смерть первой жены моего мужа. Я считала его мнніе по этому предмету путеводной звздой среди мрака, въ которомъ я должна была пробираться. Я отвчала м-съ Мокаланъ въ очень теплыхъ, благодарныхъ выраженіяхъ и, запечатавъ письмо, отправилась къ Декстеру.

ГЛАВА XXVII.
М-ръ Декстеръ дома.

Уличные мальчишки всего околотка окружали кабріолетъ, грубо выражая удовольствіе при вид Аріеля въ мужской шляп и куртк. Лошадь стояла не спокойно, какъ-бы чувствуя вліяніе крика и шума, но возница съ бичомъ въ рук сидла неподвижно, величественно, не обращая никакого вниманія на шутки и остроты, летвшія на нее со всхъ сторонъ.

— Здравствуйте, сказала я, подходя къ кабріолету.

— Садитесь, лаконически произнесла Аріель, и когда я услась, она ударила лошадь и мы похали.

Я ршилась во время всего путешествія не открывать рта зная по опыту, что отъ моей возницы нельзя было добиться ни слова. Но опытъ не всегда непогршимъ. Посл получасовой безмолвной зды Аріель вдругъ заговорила:

— Вы знаете, куда мы подъзжаемъ? спросила она, смотря прямо передъ собою.

— Нтъ, отвчала я:— мн эта дорога неизвстна. Куда-же мы подъзжаемъ?

— Къ каналу.

— Такъ что-жь?

— Я думаю, не опрокинуть-ли васъ въ каналъ.

Это удивительное заявленіе требовало нкоторыхъ объясненій и я дерзнула спросить:

— Зачмъ вы хотите меня опрокинуть?

— Потому, что я васъ ненавижу, отвчала она съ холодной откровенностью.

— Что я вамъ сдлала?

— Какія у васъ дла съ моимъ господиномъ?

— Вы хотите сказать — съ м-ромъ Декстеромъ?

— Да.

— Я хочу переговорить съ нимъ.

— Неправда. Вы хотите занять мое мсто. Вы, негодная, хотите причесывать его голову и бороду.

Я теперь поняла, въ чемъ дло. Мысль, которую высказалъ шуткою Мизеримусъ Декстеръ наканун, мало-по-малу усвоивалась ея тупымъ умомъ и, наконецъ, вылилась въ словахъ ровно черезъ пятнадцать часовъ.

— Я вовсе не желаю прикасаться въ его волосамъ и предоставляю это вамъ, сказала я.

Она взглянула на меня, ея толстое лицо покраснло и мутные глаза блестли отъ необычнаго усилія высказать свою мысль и понять отвтъ.

— Повторите ваши слова, и потише! воскликнула она.

Я исполнила ея желаніе.

— Подтвердите клятвой, произнесла она, все боле и боле волнуясь.

Я совершенно серьезно (мы только-что подъхали въ каналу) дала клятву.

— Теперь вы довольны? спросила я.

Она ничего не отвчала, легко вздохнула и во всю дорогу уже боле не смотрла на меня и не говорила ни слова. Мы прохали мимо канала и я избгла насильственнаго купанья. Миновавъ нсколько улицъ и пустырей, которые я смутно помнила, кабріолетъ повернулъ въ узкій переулокъ, гд не могъ-бы прохать, экипажъ большого размра, и остановился передъ оградой и воротами совершенно мн неизвстными. Соскочивъ на землю, Аріель вынула изъ кармана ключъ, отперла ворота и ввела лошадь во дворъ стариннаго дома Декстера. Лошадь сама пошла въ сарай съ кабріолетомъ, а Аріель повела меня въ темную, пустую кухню. Потомъ, черезъ каменный коридоръ, мы достигли пріемной, куда мы наканун вошли черезъ парадную дверь. Тутъ Аріель поднесла ко рту свистокъ, висвшій у нея на ше, и огласила воздухъ рзкими, звонкими нотами, которыя были уже мн знакомы.

— Подождите здсь, пока не услышите свистка господина, сказала она, въ послдній разъ открывая ротъ,— тогда вы можете идти наверхъ.

Итакъ, Декстеръ долженъ былъ меня свистнуть, какъ собаку, и, что было гораздо хуже, я должна была повиноваться свистку. Я все-же ожидала, что Аріель извинится за такое безцеремонное обращеніе, но ни чуть не бывало: она молча обернулась и исчезла.

Подождавъ нсколько минутъ и не слыша условнаго сигнала, я стала разсматривать картины, висвшія на стнахъ и которыя наканун я не могла видть въ темнот. Подъ самымъ карнизомъ разноцвтная надпись объясняла, что вс он были произведенія Декстера. Не довольствуясь поэзіей и музыкой, онъ занимался живописью. На одной стн расположена была колекція картинъ, подъ общимъ названіемъ ‘Изображенія страстей’, а на другой: ‘Эпизоды изъ жизни Вчнаго Жида’. Случайные зрители, подобные мн, нредувдомлялись надписью, что ‘м-ръ Декстеръ не иметъ въ виду лицъ, ищущихъ природы въ художественныхъ произведеніяхъ, а исключительно руководствуется своимъ воображеніемъ, такъ-какъ природа выводитъ его изъ себя’.

Удаливъ старательно изъ своей головы всякую мысль о природ, я начала прежде всего разсматривать картины, изображавшія человческія страсти.

Какъ ни мало я понимала въ живописи, но Мизеримусъ Декстеръ, повидимому, имлъ еще мене понятія о правилахъ этого искуства. Его картины можно было назвать скоре пачканьемъ, чмъ живописью. Болзненное, разстроенное воображеніе побуждало его изображать повсюду ужасы, и это составляло единственную замчательную черту всхъ его произведеній.

Первая изъ картинъ, изображавшихъ человческія страсти, была ‘Ненависть’. На берегу быстрой, пнящейся рки, подъ тнью громаднаго дерева лежалъ мертвецъ въ пестрой одежд, а подл стоялъ, также въ пестрой одежд, человкъ съ поднятымъ мечомъ и съ злобной радостью слдилъ за крупными каплями крови, падавшими на землю съ лезвея меча. Вторая картина, ‘Жестокость’, раздлялась на нсколько отдленій. Въ первомъ изъ нихъ виднлась лошадь, которую страшно шпорилъ всадникъ, такъ-что изъ ея бока торчали внутренности, во во второмъ-старикъ-ученый анатомировалъ живую кошку, въ третьемъ — два идолопоклонника любезно поздравляли другъ друга съ пыткой двухъ христіанъ, изъ которыхъ перваго жарили на рашпер, а другого повсили на дерев въ верху ногами, предварительно содравъ съ него кожу.

Не желая видть остальныя изображенія страстей, я перешла къ ‘Вчному Жиду’ на противоположной стн. Вторая надпись увдомляла зрителя, что ‘Голандскій матросъ’ былъ никто иной, какъ Вчный Жидъ, продолжавшій свои скитанія по морямъ. Приключенія этой таинственной личности составляли предметъ цлаго ряда картинъ. Въ первой виднлась гавань на скалистомъ берегу: корабль стоялъ на якор и кормчій распвалъ на палуб. Море катило черные, грозные валы, въ мрачныхъ облакахъ блестла молнія, при свт которой приближался въ берегу призрачный корабль. Несмотря на недостатки исполненія, эта картина доказывала въ ея творц могущественное воображеніе и даже поэтическое чувство. Въ слдующей картин призрачный корабль всталъ на якорь рядомъ съ дйствительнымъ судномъ, въ величайшему ужасу кормчаго. Вчный Жидъ вышелъ на берегъ, лодка его дожидалась, и въ ней гребцы были очень маленькаго роста, съ блдными лицами и въ черной, погребальной одежд. Онъ, также весь въ черномъ, поднималъ руки къ небу и устремлялъ на него умоляющіе взгляды. Дикія, живыя существа суши и воды, тигры, единороги, крокодилы, морскія зми, акулы и пр. окружали таинственнаго странника, какъ-бы очарованные и прирученные его взглядомъ. Небо и море были одинаково черны. Молнія не было боле видно и вся сцена освщалась только слабымъ мерцаніемъ факела въ рукахъ духа мщенія, простиравшаго надъ Жидомъ свои громадныя крылья. Конечно, эта картина была очень дика по мысли, но произвела на меня сильное впечатлніе.

Пока я разсматривала это странное художественное произведеніе, наверху раздался громкій свистъ. Я вскрикнула отъ испуга — до того были напряжены мои нервы и такъ сильно вліяли на меня таинственная тишина, царившая въ дом, и мое странное положеніе въ данную минуту. Я хотла бжать, мысль остаться съ глазу на глазъ съ человкомъ, который нарисовалъ эти ужасныя картины, приводила меня въ ужасъ. Я принуждена была ссть на стулъ и впродолженіи нсколькихъ минутъ не могла оправиться. Свистокъ раздался вторично, еще нетерпливе, чмъ прежде. Я встала и поднялась по лстниц во второй этажъ. Удалиться въ это мгновеніе было слишкомъ оскорбительно для моего достоинства, но сердце мое билось сильне обыкновеннаго и я должна признаться, что видла теперь совершенно ясно всю неосторожность моего поступка.

Въ передней комнат надъ каминомъ было зеркало. Я остановилась на минуту, чтобъ взглянуть на себя.

Занавсь, скрывавшая внутреннюю дверь, была частью отдернута и, несмотря на мои тихіе шаги, тонкій слухъ Декстера тотчасъ отгадалъ мое присутствіе.

— Это м-съ Валерія? произнесъ онъ тмъ нжнымъ теноромъ, которымъ онъ плъ наканун.— Пожалуйста войдите.

Я вошла во внутреннюю комнату.

Тихо, почти незамтно подкатилось ко мн на встрчу кресло и Мизеримусъ Декстеръ протянулъ мн руку. Голова его задумчиво поникла, большіе голубые глаза томно смотрли на меня. Ничто въ немъ теперь не напоминало дикаго, страшнаго существа, бывшаго одну минуту Наполеономъ, а другую — Шекспиромъ. Сегодняшній Декстеръ былъ задумчивый, меланхоличный, добродушный человкъ, который напоминалъ вчерашняго Декстера только своей странной одеждой. Теперь на немъ была розовая, шелковая, стеганая куртка, а покрывало, скрывавшее его уродство, было атласное, свтло-зеленаго цвта, наконецъ, на рукахъ у него были массивные золотые браслеты въ древнемъ вкус.

— Какъ вы добры, что пріхали меня утшить и очаровать своимъ присутствіемъ, сказалъ онъ грустнымъ, мелодичнымъ голосомъ,— я нарочно надлъ самый красивый изъ моихъ костюмовъ. Не удивляйтесь, за исключеніемъ презрннаго, матеріальнаго XIX столтія, мужчины носили всегда, также, какъ женщины, пестрыя и дорогія матеріи. Сто лтъ тому назадъ джентльменъ былъ прилично одтъ въ розовомъ шелковомъ кафтан. Полторы тысячи лтъ тому назадъ патриціи носили такіе-же браслеты, какъ мои. Я ненавижу варварское презрніе къ красот и мелочную боязнь расходовъ, которые ограничиваютъ одежду современнаго джентльмена чернымъ сукномъ, а украшенія — однимъ кольцомъ. Я люблю быть блестящимъ и великолпнымъ, особенно когда принимаю красавицу. Вы не знаете, какъ ваше общество для меня драгоцнно. Сегодня одинъ изъ моихъ грустныхъ дней, непрошенныя слезы выступаютъ на глаза, я тяжело вздыхаю и жажду состраданія. Только подумайте, какое я несчастное существо! Бдный, одинокій, проклятый судьбою уродъ! Мое любящее сердце пропадаетъ даромъ, мои необыкновенныя способности остаются безъ употребленія. Жалко, грустно, страшно! Пожалйте меня, пожалйте меня.

Его глаза были полны слезъ состраданія о самомъ себ. Онъ смотрлъ на меня и говорилъ, словно больной ребенокъ, требующій ласки. Странно сказать, но я никогда въ жизни не чувствовала себя въ такомъ неловкомъ положеніи.

— Пожалуйста пожалйте меня, продолжалъ онъ,— не будьте жестоки. Я прошу немногаго. Прелестная м-съ Валерія, скажите, что вы меня сожалете.

Я исполнила его желаніе, но невольно покраснла.

— Благодарствуйте, отвчалъ Декстеръ смиренно, — вы мн сдлали большое одолженіе, но не останавливайтесь на доброй дорог. Погладьте мою руку.

Я старалась всми силами сдержать себя, но его послднія слова, произнесенныя самымъ серьезнымъ тономъ, показались мн до того нелпыми, что я расхохоталась.

Мизеримусъ Декстеръ взглянулъ на меня съ такимъ изумленіемъ, что мой хохотъ только еще усилился. Повидимому, это его нисколько не обидло. Оправившись отъ своего изумленія, онъ откинулся на спинку кресла съ выраженіемъ человка, критически слушающаго музыкальную пьесу. Когда я перестала смяться, онъ захлопалъ въ ладоши и произнесъ съ видимымъ удовольствіемъ: ‘bis! bis!’

— Посмйтесь еще, сказалъ онъ прежнимъ дтскимъ тономъ,— веселая м-съ Валерія, у васъ музыкальный смхъ, а у меня музыкальное ухо. Посмйтесь еще.

— Мн, право, совстно, м-ръ Декстеръ, отвчала я совершенно серьезно.— Пожалуйста извините меня.

Онъ ничего не отвчалъ и мн показалось, что онъ даже не разслышалъ моихъ словъ. Его перемнчивая натура, повидимому, подверглась новой перемн. Онъ пристально смотрлъ на мое платье и, очевидно, былъ погруженъ въ какія-то серьезныя думы.

— М-съ Валерія, сказалъ онъ вдругъ,—вамъ не покойно на этомъ стул?

— Нтъ, не безпокойтесь, отвчала я,— мн очень покойно.

— Извините меня, продолжалъ онъ,— но на противоположномъ конц комнаты стоитъ индійское плетеное кресло, которое будетъ для васъ несравненно покойне. Простите меня, если я буду такъ грубъ, что не самъ подамъ вамъ креело. На это есть причина.

У него была причина! Какую новую эксцентричную штуку хотлъ онъ выкинуть? Я встала и пошла за кресломъ, которое оказалось очень легкимъ. Возвращаясь, я замтила, что его глаза странно впивались въ мое платье и, что еще было странне, результатъ этого изслдованія, казалось, частью его интересовалъ, частью огорчалъ.

Я поставила кресло подл него и только-что хотла ссть, какъ онъ снова послалъ меня въ противоположный конецъ комнаты.

— Сдлайте одолженіе, сказалъ онъ,— возьмите со стны индійскій веръ, онъ васъ предохранитъ отъ огня. Мы сидимъ очень близко отъ камина. Еще разъ простите, что я дозволяю вамъ самимъ служить себ. Но, поврьте, у меня на это есть причина.

Вторично онъ настаивалъ на своей ‘причин’. Любопытство побуждало меня исполнять его капризы такъ-же слпо, какъ Аріель. Я пошла за веромъ и, возвращаясь, снова замтила, что онъ съ прежнимъ вниманіемъ и страннымъ выраженіемъ интереса и сожалнія смотрлъ на мое простенькое платье.

— Тысячу разъ благодарю васъ, сказалъ онъ,— вы совершенно невинно огорчили мое сердце, но все-же вы сдлали мн иного добра. Дайте мн слово, что не обидтесь, если я вамъ скажу всю правду.

Онъ хотлъ мн объяснить свое странное поведете, и я никогда въ жизни не давала слова такъ охотно.

— Я грубо поступилъ, дозволивъ вамъ самимъ принести кресло и веръ, продолжалъ онъ, — причина, побудившая меня къ этому, быть можетъ, покажется вамъ очень странной. Вы замтили, что я очень внимательно смотрлъ на васъ, пожалуй, даже слишкомъ внимательно?

— Да. Я думала, что вы разглядываете мое платье.

— Нтъ, произнесъ онъ, качая головой и грустно вздыхая,— я не смотрлъ ни на ваше платье, ни на ваше лицо. Ваше платье мрачное. Ваше лицо — мн все еще незнакомое. Но, милая м-съ Валерія, я хотлъ видть вашу походку.

Мою походку! Что-бы это значило? Куда опять умчало его разстроенное воображеніе?

— Вы одарена рдкой для англичанки, красивой походкой, продолжалъ онъ.— Она имла хорошую походку. Я не могъ отказать себ въ счастьи увидать ее въ васъ. Вы для меня воскресили ее изъ мертвыхъ и я видлъ въ вашихъ движеніяхъ ея грацію. Простите меня, мое побужденіе било невинно и свято. Мое сердце обливается кровью и несказанно васъ благодаритъ.

Онъ умолкъ и поникъ головой на грудь, но черезъ минуту онъ снова ее поднялъ.

— Мы говорили о ней вчера вечеромъ, произнесъ онъ,— что я говорилъ, что вы говорили? Я помню очень смутно. Пожалуйста напомните мн. Вы на меня не сердитесь, не правда-ли?

Я, вроятно, разсердилась-бы на всякаго другого, но не на него, потому-что слишкомъ жаждала снискать его довріе, особенно теперь, когда онъ самъ заговорилъ о первой жен Юстаса.

— Мы говорили, отвчала я,— о смерти м-съ Мокаланъ и…

— Да, да, перебилъ онъ меня съ жаромъ, наклоняясь ко мн всмъ тломъ,— я удивлялся, какой интересъ могла имть тайна ея смерти. Скажите мн, доврьте мн ваши самыя сокровенная мисли. Я умираю отъ нетерпнія узнать всю правду.

— Этотъ вопросъ интересуетъ меня еще боле, чмъ васъ. Счастье всей моей жизни зависитъ отъ объясненія ея таинственной смерти.

— Боже милостивый! Отъ чего? воскликнулъ онъ.— Подождите, я выхожу изъ себя, а я долженъ сохранить все свое хладнокровіе. Дло слишкомъ серьезное. Подождите минуту.

Онъ открылъ изящную, маленькую корзинку, висвшую на ручк его кресла, и вынулъ канвовую работу со всми принадлежностями. Я смотрла на него съ изумленіемъ.

— Женщины, сказалъ онъ,— очень благоразумно собираются съ мыслями, занимаясь рукодльемъ. Зачмъ-же мужчинамъ отказывать себ въ такомъ прекрасномъ, простомъ способ успокоивать нервы и приводить въ порядокъ мысли? Я слдую благоразумному примру женщинъ. Позвольте мн, м-съ Валерія, собраться съ мыслями.

Онъ серьезно расправилъ канву и принялся за работу съ необыкновенной, чисто-женской быстротой.

— Ну, сказалъ черезъ нсколько минутъ и-ръ Декстеръ,— я готовъ. Вы говорите, а я буду работать. Пожалуйста начинайте.

Я повиновалась ему.

ГЛАВА XXVIII.
Во мракъ.

Съ такимъ человкомъ, какъ Мизеримусъ Декстеръ, и съ такой цлью, какъ моя, нельзя было останавливаться на полдорог. Я должна была или открыть ему всецло мой планъ, или пріискать какой-нибудь предлогъ для приличнаго отступленія. Въ моемъ критическомъ положеніи полумры были невозможны, даже если-бъ я была до нихъ охотница. Поэтому я рискнула и сразу объяснила ему, въ чемъ дло.

— Вы до сихъ поръ ничего не знаете обо мн, м-ръ Декстеръ, сказала я,— вы, я полагаю, не знаете, что мы съ мужемъ теперь не живемъ вмст?

— Къ чему говорить о вашемъ муж? сказалъ онъ холодно, не поднимая глазъ отъ своей работы.

— Это необходимо, отвчала я,— иначе нельзя объяснить то дло, по которому я обращаюсь къ вамъ.

— Вы не живете съ вашимъ мужемъ, повторилъ онъ, вздохнувъ,— что-же, Юстасъ васъ бросилъ?

— Онъ покинулъ меня и ухалъ заграницу.

— Безъ всякой надобности?

— Безъ всякой.

— Назначилъ онъ срокъ своего возвращенія?

— Если Юстасъ будетъ упорствовать въ своемъ теперешнемъ мнніи, онъ никогда не вернется.

Онъ въ первый разъ поднялъ голову отъ работы и съ интересомъ взглянулъ на меня.

— Неужели ссора такая серьезная? спросилъ онъ.— Вы разошлись по обоюдному согласію, прелестная м-съ Валерія?

Тонъ, которымъ онъ произнесъ эти слова, мн не понравился. Его взглядъ убдилъ меня, что, быть можетъ, я напрасно рискнула на свиданіе съ нимъ наедин, и я напомнила ему, скоре интонаціей голоса, чмъ словами, о томъ уваженіи, которое онъ долженъ былъ мн оказывать.

— Вы совершенно ошибаетесь, сказала я: — между нами не было не только ссоры, но даже ни малйшаго недоразумнія. Разлука намъ обоимъ, м-ръ Декстеръ, одинаково горька.

— Продолжайте пожалуйста, произнесъ онъ съ иронической улыбкой,— я васъ боле не буду перебивать.

Вслдъ за этимъ я разсказала ему всю правду о томъ, что случилось между мною и моимъ мужемъ, стараясь, конечно, выставить поведеніе Юстаса въ наивозможно-лучшемъ свт. Мизеримусъ Декстеръ бросилъ работу и, слушая меня, тихо смялся, что, признаюсь, выводило меня изъ терпнія.

— Тутъ нтъ ничего смшного, наконецъ сказала я рзко.

Его прекрасные голубые глаза уставились на меня съ изумленіемъ.

— Нтъ ничего смшного въ такомъ безумномъ поведеніи? повторилъ онъ, но тотчасъ лицо его измнилось и какъ-то странно почернло.— Постойте. Одна только причина можетъ заставить васъ смотрть серьезно на это дло. М-съ Валерія, вы любите вашего мужа?

— Я не люблю его, а обожаю всмъ сердцемъ, отвчала я.

— Вы обожаете его всмъ сердцемъ, повторилъ Декстеръ, задумчиво поглаживая свою великолпную бороду,— отчего?

— Оттого, что я не могу его не любить, отвчала я ршительно.

— Странно, сказалъ онъ, сатирически улыбаясь и какъ-бы про себя,— первая жена Юстаса тоже его любила. Есть люди, которыхъ вс женщины любятъ, и другіе, которыхъ никто не любитъ. И то, и другое ничмъ не обусловливается. Второй ни чуть не хуже перваго, такой-же красивый, пріятный, благородный, такого-же происхожденія и, однако, за нумеръ первый женщины пойдутъ въ огонь и въ воду, а на нумеръ второй не бросятъ и взгляда. А отчего? Он сами не знаютъ, какъ только что призналась м-съ Валерія. Объясняется-ли это физической причиной? Иметъ-ли нумеръ первый такое магнетическое вліяніе на женщинъ, котораго не иметъ нумеръ второй? Мн надо изслдовать этотъ вопросъ на досуг и когда я буду въ дух. Но я все-же, продолжалъ Декстеръ,— не знаю вашихъ побудительныхъ причинъ, не знаю, къ чему вы хотите изслдовать страшную гленинчскую трагедію. Умная м-съ Валерія, пожалуйста возьмите меня за руку и выведите меня изъ этого мрака. Не правда-ли, вы не оскорбляетесь моими словами? Пожалуйста не сердитесь, я вамъ подарю эту хорошенькую работу, когда ее окончу. Я бдный, одинокій, своеобразный уродъ, но не желаю никому вреда. Простите меня и вразумите.

Онъ принялъ снова свой дтскій, наивный тонъ, сопровождавшійся такой-же улыбкой. Я начала сомнваться, не слишкомъ-ли рзко я говорила съ нимъ, и ршилась впередъ боле обращать вниманія на его физическіе и умственные недостатки.

— Позвольте мн на минуту, м-ръ Декстеръ, перенестись въ Гленинчъ, сказала я,— вы согласны со мною въ томъ, что Юстасъ не виновенъ въ взведенномъ на него преступленіи? Это доказываетъ ваше показаніе на суд.

Онъ пересталъ работать и смотрлъ на меня пристально и серьезно.

— Таково наше мнніе, продолжала я,— но присяжные думали иначе. Вы помните, они постановили приговоръ: ‘не доказано’. По-просту говоря, это значитъ, что присяжные, судившіе моего мужа, отказались публично признать его виновнымъ. Такъ-ли я говорю?

Вмсто того, чтобъ отвчать, онъ неожиданно положилъ работу въ корзинку и пододвинулъ свое кресло ближе ко мн.

— Кто вамъ это сказалъ? спросилъ онъ.

— Я сама это вывела изъ прочтеннаго мною процеса.

До сихъ поръ на его лиц выражалось только серьезное вниманіе, а теперь впервые я замтила, что его лицо вдругъ отуманилось, словно его поразило сомнніе или подозрніе.

— Дамы обыкновенно не интересуются судебными длами, сказалъ онъ, — васъ, должно быть, м-съ Мокаланъ вторая, побуждаетъ дйствовать очень важная причина?

— Да, у меня важная причина. Мой мужъ покорился шотландскому приговору, его мать также, и друзья, на-сколько мн извстно…

— Ну?

— Я не согласна съ мужемъ, его матерью и друзьями. Я отказываюсь подчиниться шотландскому приговору.

Не успла я произнести этихъ словъ, какъ въ немъ проявились признаки безумія, которое я до тхъ поръ отрицала. Онъ неожиданно нагнулся во мн, схватилъ за плечи, а его дикіе глаза безумно уставились на меня.

— Что за хотите сказать? воскликнулъ онъ звонкимъ, пронзительнымъ голосомъ.

На меня напалъ страхъ. Я старалась не выказать его и дала ему почувствовать, что его фамильярное обращеніе меня оскорбляетъ.

— Отнимите ваши руки, сэръ, сказала я,— и отодвиньтесь.

Онъ машинально повиновался и такъ-же безсознательно просилъ у меня извиненія. Очевидно было, что весь его умъ былъ занятъ изслдованіемъ тайнаго смысла сказанныхъ мною словъ.

— Прошу извиненія, сказалъ онъ,— смиренно прошу извиненія. Этотъ предметъ меня волнуетъ, страшитъ, сводитъ съума. Вы не можете себ представить, съ какимъ трудомъ я удерживаю себя. Но не обращайте на меня вниманія, не пугайтесь. Мн очень совстно и я, право, крайне несчастливъ, что васъ оскорбилъ. Накажите меня. Возьмите палку и ударьте. Привяжите меня въ креслу. Позовите Аріель, которая сильна, какъ лошадь, и прикажите ей держать меня. Милая м-съ Валерія, невинно оскорбленная м-съ Валерія, я готовъ подвергнуться всякому наказанію, только-бы узнать, что вы подразумваете подъ неподчиненіемъ шотландскому приговору.

Съ этими словами онъ отодвинулъ кресло и прибавилъ:

— Довольно-ли я далеко теперь отъ васъ? Или вы меня все еще боитесь? Если хотите, я могу совершенно скрыться отъ вашихъ глазъ.

Онъ приподнялъ зеленое покрывало, лежавшее на немъ, и черезъ секунду исчезъ-бы подъ нимъ, если-бъ я его не остановила.

— Не говорите и не длайте больше ничего, я принимаю ваше извиненіе, сказала я.— Говоря о томъ, что я не хочу подчиниться мннію шотландскихъ присяжныхъ, я разумла именно то, что выражаютъ эти слова. Шотландскій приговоръ наложилъ пятно на моего муха. Оно его страшно тяготитъ и никто этого не знаетъ лучше меня. Глубокое сознаніе своего позора заставило Юстаса меня покинутъ. Для него недостаточно знать, что я уврена въ его невинности. Онъ возвратится ко мн и повритъ, что я считаю его достойнымъ руководителемъ и спутникомъ жизни, только въ томъ случа, когда его невинность будетъ доказана передъ присяжными и всмъ свтомъ, которые до сихъ поръ въ ней сомнваются. Онъ, его друзья и адвокаты отчаиваются когда-либо найти доказательство его невинности. Но я его жена и никто изъ васъ не любитъ его, какъ я. Я одна не отчаяваюсь и не хочу слушаться голоса разума. Если Господь сохранитъ мн жизнь, м-ръ Декстеръ, я посвящу ее одному длу — доказать невинность мужа. Вы его старый другъ и я пришла просить вашей помощи.

Теперь, повидимому, я, въ свою очередь, испугала его. Онъ вдругъ поблднлъ и тревожно провелъ рукою по лбу, какъ-бы желая отогнать отъ себя безпокойную мысль.

— Во сн я все это слышу? сказалъ онъ слабымъ голосомъ.— Ночное вы видніе или нтъ?

— Я одинокая женщина, безъ друзей и помощи, сказала я,— я потеряла все, что любила и чмъ дорожила, а теперь хочу возвратить себ потерянное.

Онъ снова сталъ подвигаться ко мн. Я подняла руку. Онъ тотчасъ остановился. Наступила минута молчанія. Мы пристально смотрли другъ на друга. Я видла, что руки его дрожали, лицо все боле и боле блднло, а нижняя губа отвисла. Я воскресила въ его ум какое-то давно забытое воспоминаніе во всемъ его прежнемъ ужас.

Онъ первый заговорилъ.

— Такъ вотъ для чего вы хотите раскрыть тайну смерти м-съ Мокаланъ? сказалъ онъ.

— Да.

— И вы думаете, что я могу вамъ помочь?

— Да.

Онъ медленно поднялъ руку и, указавъ на меня пальцемъ, спросилъ:

— Вы кого-нибудь подозрваете?

Онъ произнесъ эти слова глухимъ, угрожающимъ тономъ. Я тотчасъ поняла, что мн надо быть осторожной. Въ то-же время, если-бы я теперь не выказала ему полнаго доврія, я могла потерять награду за все, чмъ я рисковала и что претерпла въ опасномъ свиданіи съ Мизеримусомъ Декстеромъ.

— Вы кого-нибудь подозрваете? повторилъ онъ.

— Быть можетъ.

— А это лицо въ вашихъ рукахъ?

— Нтъ еще.

— Знаете вы, гд оно находится?

— Нтъ.

Онъ медленно поникъ головою на спинку кресла и судорожно, глубоко вздохнулъ. Былъ-ли онъ разочарованъ или освободился отъ ужаснаго страха, или просто утомился физически и умственно? Кто могъ на это отвтить? Кто могъ его понять?

— Дайте мн пять минутъ сроку, сказалъ онъ слабымъ голосомъ, не поднимая головы:— вы уже знаете, какъ всякое воспоминаніе о гленинчской трагедіи волнуетъ и тяготитъ меня. Будьте такъ любезны, позвольте мн оправиться. Въ сосдней комнат есть книги. Извините меня, черезъ пять минутъ я буку въ вашимъ услугамъ.

Я молча вышла въ круглую комнату. Онъ послдовалъ за мною до двери и заперъ ее.

XXIX.
Лучъ свта.

Нсколько минутъ уединенія были такъ-же полезны для меня, какъ и для Мизеримуса Декстера.

Расхаживая взадъ и впередъ по комнат и коридору, я обдумывала свое положеніе, страшныя сомннія тснились въ моей голов. Очевидно было, что я, хотя и совершенно невинно, нарушила спокойствіе Мизеримуса Декстера и воскресила въ немъ какія-то страшныя воспоминанія. Тщетно напрягала я умъ, чтобъ отгадать, въ чемъ состоятъ эти страшныя воспоминанія. Вс мои соображенія, какъ впослдствіи оказалось, не имли ничего общаго съ истиной. Я находилась на боле твердой почв, когда пришла къ тому убжденію, что Декстеръ не удостоивалъ довріемъ никого на свт. Онъ никогда не выказалъ-бы такого волненія, если бъ разсказалъ публично на суд или тайно какому-нибудь другу все, что онъ зналъ о страшной трагедіи, происшедшей въ Гленинч. Какая сила заставляла его молчать? Не говорилъ онъ изъ милосердія къ другимъ или изъ опасенія для себя?— невозможно было сказать. Могла-ли я надяться, что онъ откроетъ мн ту тайну, которую скрывалъ отъ суда и друзей? Узнавъ, что мн было нужно, вооружитъ-ли онъ меня тмъ оружіемъ, которое дастъ мн побду въ предстоящей борьб? Нельзя отрицать, что вс шансы были противъ меня. Однако, для такой цли стоило предпринять всевозможныя усилія. Какая-нибудь случайность могла расположить въ мою пользу капризнаго Декстера. Мои планы были достаточно странны и необыкновенны для женщины, чтобъ возбудить его сочувствіе., кто знаетъ, думала я,— быть можетъ, я заслужу его довріе просто разсказавъ всю правду?’

Наконецъ, дверь растворилась и послышался голосъ Мизеримуса.

— Пожалуйте, сказалъ онъ,— любезная м-съ Валерія, я совершенно оправился. А вы какъ себя чувствуете?

Онъ смотрлъ на меня и говорилъ спокойно, какъ старый пріятель. Во время перерыва нашей бесды, хотя продолжавшагося очень не долго, произошла новая перемна въ этомъ быстро измнявшемся человческомъ существ. Глаза его добродушно сіяли, щеки пылали отъ какого-то новаго внутренняго волненія. Даже его одежда была теперь иная. На голов у него былъ блый бумажный колпакъ, манжеты были приподняты и чистый передникъ лежалъ на свтло-зеленомъ покрывал. Онъ остановился въ своемъ кресл подл меня, поклонился съ улыбкой и пригласилъ меня ссть граціознымъ движеніемъ руки, напоминавшимъ вмст танцовальнаго учителя и придворнаго церемоніймейстера.

— Я примусь за стряпню, сказалъ онъ съ обворожительной простотой: — намъ обоимъ надо подкрпить свои силы прежде, чмъ обратиться въ серьезному предмету нашей бесды. Извините, я предсталъ предъ вами въ наряд повара. Для всего есть своя форма, а я большой формалистъ. Я усплъ выпить немного вина и прошу васъ сдлать то-же.

Съ этими словами онъ налилъ въ кубокъ древняго венеціанскаго хрусталя великолпной пурпуровой влаги.

— Бургонское вино — царь винъ, сказалъ онъ,— а это царь бургонскихъ винъ — кло-де-вужо. Пью за ваше здоровье и счастье.

Онъ налилъ себ другой кубокъ и выпилъ его до дна. Я теперь поняла, отчего у него сверкали глаза и пылали щеки, но въ моихъ интересахъ было его не оскорблять и потому я отпила немного вина. Дйствительно, оно было великолпно.

— Что-бы намъ състь? сказалъ онъ.— Надо что-нибудь вполн достойное кло-де-вужо. Аріель хорошо жаритъ и варитъ мясо, но я не оскорблю вашего тонкаго вкуса ея стряпней. Мясо! воскликнулъ онъ съ презрніемъ: — фуй! Человкъ, который стъ мясо въ простомъ вид, людодъ или мясникъ. Нтъ, предоставьте мн найти для васъ достойное кушанье. Пойдемте въ кухню.

Онъ повернулъ свое кресло и пригласилъ меня послдовать за нимъ.

Мы приблизились къ опущенной портьер въ конц комнаты, которую я ране не замтила. Отдернувъ портьеру, Декстеръ обнаружилъ нишу, въ которой была устроена маленькая газовая кухонная печь. По стнамъ виднлись полки и шкафы, уставленные кострюлями, блюдами, тарелками и пр. Все было очень миніатюрно, но отличалось чистотою и блескомъ.

— Милости просимъ ко мн въ кухню, сказалъ онъ, выдвигая изъ стны мраморную доску, служившую столомъ.

Опершись руками на эту доску, онъ глубоко задумался. Черезъ нсколько минутъ, съ радостнымъ восклицаніемъ, онъ отворилъ дверцу сосдняго шкафа и вынулъ бутылку странной, невдомой мн формы. Откупоривъ, онъ вынулъ изъ нея спицею какіе-то черные кусочки, которые, конечно, были-бы хорошо знакомы женщин, привыкшей къ роскошной кухн, но для меня, жившей до замужества въ недостаточномъ дом пастора, это была совершенная новинка. Увидавъ, что Декстеръ старательно положилъ эти невдомые, некрасивые предметы на чистую салфетку и снова задумался, я не могла сдержать своего любопытства и спросила:

— Что это у васъ, м-ръ Декстеръ? Неужели мы будемъ это сть?

Онъ всплеснулъ руками отъ изумленія и пристально взглянулъ на меня.

— Вотъ вамъ и прогресъ! воскликнулъ онъ,— что-же посл этого образованіе? Развитая, воспитанная женщина не знаетъ трюфелей!

— Я слыхала о трюфеляхъ, но никогда ихъ не видывала, сказала я смиренно, — дома я не привыкла къ такой роскоши, м-ръ Декстеръ.

Онъ поднялъ одинъ изъ трюфелей на спицу и показалъ мн его противъ свта.

— Пользуйтесь случаемъ узнать новое впечатлніе въ жизни, нескрывающее за собою никакого разочарованія, сказалъ онъ:— смотрите на него и размышляйте. Я вамъ подамъ его тушенаго на бургонскомъ вин.

Онъ зажегъ газъ въ печк съ выраженіемъ человка, который явно выказываетъ уваженіе и сочувствіе.

— Извините меня, если я буду молчать, сказалъ онъ, вынимая изъ своей колекціи кухонныхъ принадлежностей маленькую, блестящую сковородку, — кулинарное искуство требуетъ полнаго, сосредоточеннаго вниманія. Въ этомъ и кроется причина, по которой женщина никогда не достигала и не достигнетъ совершенства въ этомъ искуств. Вообще женщины неспособны на опредленное время сосредоточивать свое вниманіе на одномъ предмет. Ихъ мысли непремнно уносятся куда-нибудь, скажемъ напримръ — къ поклоннику или въ новой шляпк. Главная преграда, м-съ Валерія, къ тому, чтобъ женщины сдлались равными мужчинамъ въ различныхъ промышленныхъ занятіяхъ, заключается не въ недостаткахъ современнаго законодательства и общественныхъ учрежденіяхъ, какъ полагаютъ женщины, но въ нихъ самихъ. Нельзя придумать никакихъ учрежденій, которыя противостояли-бы поклоннику и новой шляпк. Напримръ, нсколько времени тому назадъ я настоялъ, чтобы женщины были приняты на службу въ наше почтовое отдленіе. Надняхъ я ршился, хотя это очень для меня не легко, отправиться въ отдленіе, чтобъ посмотрть, какъ идутъ тамъ дла. Я взялъ съ собою письмо съ очень длиннымъ адресомъ. Одна изъ женщинъ взяла у меня письмо и начала списывать адресъ въ квитанцію съ такимъ дловымъ и серьезнымъ видомъ, что просто было отрадно на нее смотрть. Но на половин работы въ комнату вошла молоденькая двочка, сестра одной изъ ея подругъ, служащихъ въ томъ-же отдленіи. Глаза ея тотчасъ остановились на ребенк, перо перестало бгать по бумаг и она воскликнула: ‘А, Люси, здравствуйте’. Потомъ она вспомнила о своемъ дл и возвратилась къ недописанной квитанціи. Получивъ эту квитанцію, я увидалъ, что въ ней была пропущена цлая строчка изъ моего адреса. Это произошло благодаря Люси. Будь на ея мст мужчина, онъ никогда-бы не замтилъ Люси, потому что въ ту минуту онъ билъ-бы слишкомъ занятъ своимъ дломъ. Вотъ въ чемъ заключается различіе между умственнымъ строемъ женщинъ и мужчинъ,— различіе, котораго не измнитъ до скончанія міра никакое законодательство. Что-же такое? женщины неизмримо выше мужчинъ въ нравственныхъ свойствахъ, которыя служатъ истиннымъ украшеніемъ человческаго рода. Будьте этимъ довольны, мои милыя, заблуждающіяся сестры, будьте этимъ довольны!

Онъ пододвинулъ кресло въ печк и вполн предался трюфелямъ. Очевидно, спорить съ нимъ было совершенно безполезно, если-бъ я этого и желала.

Я стала осматривать комнату.

Любовь къ ужасамъ, выражавшаяся картинами въ пріемной нижняго этажа, ясно обнаруживалась и здсь. Фотографіи, висвшія на стн, представляли различные виды сумасшествія. Гипсовыя маски, стоявшія на противоположной полк, были сняты съ знаменитыхъ убійцъ посл ихъ смерти. Въ шкафу, за стеклянной дверью, виднлся отвратительный, маленькій женскій скелетъ съ циническою надписью: ‘вотъ фундаментъ красоты’. Въ сосднемъ шкафу съ открытой дверцей висло что-то, показавшееся мн рубашкой изъ замши. Дотронувшись до нея я найдя, что ткань ея была гораздо мягче, чмъ замша, я увидала въ ея складкахъ слдующій ярлыкъ, прикрпленный булавкой: ‘кожа французскаго маркиза, дубленная въ революцію 1793 года. Увряютъ, что французская аристократія ни на что не была годна, вздоръ: изъ нея выходила отличная кожа’.

Посл этого отвратительнаго экземпляра въ колекціи Декстера я не продолжала боле осматривать комнату, а возвратясь къ своему креслу, стала ждать трюфелей.

Черезъ нсколько минутъ голосъ живописца-поэта-композитора-повара позвалъ меня въ нишу.

Газъ былъ потушенъ. Сковородка и другія кухонныя принадлежности исчезли. На мраморномъ стол находились дв тарелки, дв салфетки, два кусочка хлба и блюдо съ салфеткою, на которой лежали два черные шарика. Мизеримусъ Декстеръ положилъ одинъ шарикъ на мою тарелку, а другой на свою.

— Приступайте съ должнымъ благоговніемъ, м-съ Валерія, сказалъ онъ съ улыбкой:— это эпоха въ вашей жизни. Вы впервые будете сть трюфели. Не берите въ руки ножа, а кушайте вилкой. Главное-же — кушайте медленно, извините за совтъ.

Я повиновалась ему и выказала энтузіазмъ, котораго нисколько не чувствовала. Въ сущности я нашла трюфели слишкомъ приторными и вообще совершенно недостойными той славы, которою они пользуются. Мизеримусъ Декстеръ тихо лъ свои трюфели, запивая ихъ виномъ и похваливая свой кулинарный талантъ. Меня выводило это изъ терпнія, пылая желаніемъ перейти, наконецъ, къ цли моего посщенія, я вдругъ предложила ему самый рискованный вопросъ, какой только могла сдлать.

— М-ръ Декстеръ, сказала я:— слышали вы недавно что-нибудь о м-съ Бьюли?

Добродушное, довольное выраженіе его лица вдругъ исчезло и замнилось прежнимъ недовріемъ, слышавшимся также въ его голос.

— Вы знаете м-съ Бьюли? спросилъ онъ.

— Я ее знаю только потому, что, читала о ней въ процес.

Онъ не удовольствовался этимъ отвтомъ.

— Вы, должно быть, интересуетесь ею, иначе вы меня не спросили-бы объ ней. Вы относитесь въ ней какъ другъ или какъ врагъ?

Несмотря на всю мою смлость, я не была такъ неосторожна, чтобъ отвчать на его прямой вопросъ прямымъ отвтомъ. Я видла ясно по его лицу, что мн слдовало его остерегаться.

— На это я могу вамъ отвтить только, сказала я,— возвратясь къ предмету столь для васъ непріятному: къ процесу моего мужа.

— Продолжайте, оказалъ онъ,— я въ вашихъ рукахъ, жарьте меня на костр, подкладывайте огня.

— Я въ юриспруденціи невжественная женщина, продолжала я,— и, вроятно, ошибаюсь, но въ дл моего мужа есть много неудовлетворительнаго. Его защита, по моему мннію, представляетъ одну громадную ошибку.

— Ошибку? повторилъ онъ,— странно вы выражаетесь, м-съ Валерія, чтобъ не сказать боле.

Онъ старался говорить хладнокровно и небрежно поднесъ къ губамъ кубокъ съ виномъ, но я видла, что мои слова произвели на него сильное впечатлніе — рука его дрожала.

— Я не сомнваюсь, что первая жена Юстаса просила его купить мышьякъ, продолжала я,— я не сомнваюсь, что она тайно употребляла мышьякъ для исправленія своего цвта лица. Но я не врю, чтобъ она умерла отъ лишняго пріема яда, взятаго ею по ошибк.

Онъ поставилъ кубокъ на столъ такъ порывисто, что расплескалъ вино. На мгновеніе его глаза встртились съ моими, потомъ онъ поникъ головой.

— А какъ, вы полагаете, она умерла? спросилъ онъ такъ тихо, что я едва разслышала его слова.

— Отъ руки убійцы, отвчала я.

Онъ сдлалъ движеніе, какъ-бы желая вскочить, но потомъ опустился на спинку кресла, словно теряя чувства.

— Конечно, я не подозрваю мужа, воскликнула я поспшно,— вы знаете, что я убждена въ его невинности.

Онъ вздрогнулъ и судорожно схватился за ручку кресла.

— Кто убилъ ее? спросилъ онъ глухо.

Въ эту критическую минуту мужество измнило мн. Я боялась прямо высказать ему свое подозрніе.

— Разв вы сами не можете догадаться? сказала я.

Наступило молчаніе. Онъ, повидимому, былъ погруженъ въ глубокую думу. Но это продолжалось не долго. Онъ вдругъ привскочилъ на своемъ кресл. Безпомощный, болзненный видъ его мгновенно исчезъ. Глаза снова дико заблестли, руки боле не дрожали и щеки пылали боле прежняго. Неужели онъ догадался, по моему вопросу о м-съ Бьюли, что я подозрвала ее?

— Заклинаю васъ, отвчайте мн правду! воскликнулъ онъ:— не пытайтесь меня обмануть. Это женщина?

— Да.

— Съ какой буквы начинается ея фамилія? Съ одной изъ первыхъ трехъ въ азбук?

— Да.

— Б?

— Да.

— Бьюли?

— Бьюли.

Онъ всплеснулъ руками и дико расхохотался.

— Долго я жилъ, воскликнулъ онъ,— и наконецъ-то нашелъ человка, который смотритъ на дло такъ-же, какъ я. Но отчего, злая м-съ Валерія, вы меня такъ мучили? Отчего вы мн этого не сказали сразу?

— Что? произнесла я, поддаваясь, также какъ онъ, необыкновенному волненію,— неужели вы раздляете мое мнніе? Неужели вы также подозрваете м-съ Бьюли?

— Подозрваю? повторилъ онъ презрительно:— тутъ не можетъ бытъ и тни сомннія: м-съ Бьюли ее отравила.

ГЛАВА XXX.
Обвиненіе м-съ Бьюли.

Я вскочила и пристально посмотрла на Мизеримуса Декстера. Я была слишкомъ взволнована, чтобъ промолвить слово.

Я никогда не ожидала услышать отъ него такое опредленное обвиненіе. Самое большее, на что я могла разсчитывать, разв только на подозрніе, подобное моему. Но онъ теперь ясно и ни мало не колеблясь сказалъ: ‘Нтъ ни тни сомннія, м-съ Бьюли ее отравила’.

— Сядьте, сказалъ онъ спокойно,— вамъ нечего бояться. Въ этой комнат никто насъ не услышитъ.

Я сла и, немного оправившись, спросила:

— Говорили вы кому-нибудь объ этомъ?

— Нтъ, никто другой ея не подозрвалъ.

— Даже адвокаты?

— Даже адвокаты. Нтъ никакой улики противъ м-съ Бьюли, а только мое нравственное убжденіе.

— Если-бъ вы постарались, то, вроятно, нашли-бы и улики…

— Взгляните на меня, сказалъ онъ, засмявшись: — какъ искать уликъ человку, привязанному къ креслу? Кром того, меня удерживали и другія преграды. Я вообще очень осторожный человкъ, хотя, быть можетъ, вы этого и не замтили. Но моя страшная ненависть къ м-съ Бьюли не могла укрыться отъ нея, и она по моимъ глазамъ, вроятно, догадалась, что я жаждалъ предать ее палачу. Съ самаго начала м-съ Бьюли-Борджіа была на сторож противъ меня. Я ршительно отказываюсь объяснить вамъ, на-сколько она хитра, разв постараюсь сдлать это сравненіемъ. Я представляю положительную степень хитрости, чортъ — сравнительную, а м-съ Бьюли — превосходную. Нтъ, нтъ, если суждено кому-нибудь вывести ее на чистую воду, такъ это не мужчин, а женщин,— женщин, которую она не подозрваетъ, женщин, которая съ терпніемъ тигрицы…

— Однимъ словомъ, скажите, что это можетъ удасться только такой женщин, какъ я, перебила я его,— я готова на это.

Глаза его засверкали, зубы блеснули изъ-подъ усовъ и онъ дико забарабанилъ руками по креслу.

— Вы твердо ршились? спросилъ онъ.

— Поставьте меня на свое мсто, отвчала я,— вселите въ меня ваше нравственное убжденіе — и вы увидите.

— Хорошо, но прежде скажите мн, какимъ образомъ вы, совершенно постороннее лицо, могли возъимть подозрніе противъ нея?

Я объяснила, на-сколько могла, т элементы подозрнія, которые я почерпнула изъ судебнаго слдствія, и особенно напирала на фактъ (подтвержденный присяжнымъ показаніемъ сидлки), что м-съ Бьюли была неизвстно гд въ то самое время, когда Христина Ормсонъ оставила м-съ Юстасъ Мокаланъ одну въ комнат.

— Вы попали прямо въ цль! воскликнулъ Мизсримусь Декстеръ,— какая вы удивительная женщина! Что длала она въ то утро, когда м-съ Юстасъ Мокаланъ умерла отъ отравы? Гд была она наканун ночью? Я могу сказать, гд ея не было: ея не было въ ея комнат.

— Она не была въ своей комнат? повторила я, — вы въ этомъ уврены?

— Я увренъ во всемъ, что говорю относительно м-съ Бьюли. Помните это и выслушайте меня. Это цлая драма, а я мастеръ на драматическое изложеніе. Вы сами сейчасъ оцните мои способности. Дйствіе происходитъ 20-го октября въ Гленинч, въ такъ-называемомъ Коридор Гостей. Съ одной стороны рядъ оконъ, выходящихъ въ садъ, съ другой — четыре спальни съ уборными при нихъ. Первую спальню (считая отъ лстницы) занимаетъ м-съ Бьюли, вторая пуста, въ третьей обитаетъ Мизеримусъ Декстеръ, четвертая также порожняя. Вотъ сцена этой драмы. Время дйствія — одинадцать часовъ вечера. Декстеръ сидитъ въ своей комнат и читаетъ, Юстасъ Мокаланъ входитъ къ нему. Юстасъ говоритъ: ‘Милый другъ, не шумите пожалуйста сегодня ночью и не стучите своимъ кресломъ по лстниц’. Декстеръ спрашиваетъ: ‘Ради чего?’ Юстасъ отвчаетъ: ‘М-съ Бьюли обдала у знакомыхъ въ Эдинбург и возвратилась очень усталая, она уже удалилась въ свою комнату’. Декстеръ спрашиваетъ сатирически: ‘На что она походитъ, когда она устала? Такъ-же-ли прелестна, какъ всегда?’ Юстасъ отвчаетъ: ‘Я не знаю, я ея не видалъ, она прошла наверхъ, не говоря ни съ кмъ’. Третій вопросъ Декстера, на этотъ разъ очень логичный: ‘Если она ни съ кмъ не говорила, то почему вы знаете. что она устала?’ Юстасъ подаетъ Декстеру лоскутокъ бумаги и говоритъ: ‘Не корчите дурака, я нашелъ эту записку на стол въ гостиной. Помните мою просьбу — не шумите, и покойной ночи’. Юстасъ уходитъ. Декстеръ беретъ записку и читаетъ слдующія строки, написанныя карандашомъ: ‘Только-что возвратилась, извините, что иду спать не простившись. Я очень устала. (Подпись) Елена’. Декстеръ по природ очень подозрителенъ. Декстеръ подозрваетъ м-съ Бьюли. Нечего разсуждать о побудительныхъ къ тому причинахъ: на это теперь нтъ времени. Онъ думаетъ: ‘Женщина очень уставшая не станетъ писать записки. Ей гораздо было легче подойти къ двери гостиной, мимо которой она шла, и сказать на словахъ то, что она хотла. Тутъ что-то не ладно. Я проведу ночь въ кресл’. Хорошо, но прежде, чмъ устроиться на ночь, Декстеръ открываетъ дверь и тихо отправляется въ кресл по коридору. Онъ осторожно запираетъ двери пустыхъ комнатъ, кладетъ ключи въ карманъ и возвращается къ себ. ‘Теперь, думаетъ Декстеръ,— если въ этой части дома заскрипитъ дверь, то я буду увренъ, что это дверь м-съ Бьюли’. Вслдъ за этимъ онъ затворяетъ дверь, оставивъ маленькое отверстіе, гаситъ огонь и ждетъ, какъ кошка мышку. Онъ наблюдаетъ въ щель двери за коридоромъ, гд горитъ всю ночь лампа. Бьетъ двнадцать часовъ. Дверь внизу запираютъ. Бьетъ полчаса перваго — весь домъ спятъ. Часъ, два — прежняя тишина. Половина третьяго — Декстеръ слышитъ въ коридор какой-то шумъ. Ручка двери, единственной двери, которая можетъ быть отворена во всемъ коридор, отъ комнаты м-съ Бьюли тихонько скрипитъ. Декстеръ опускается на руки, потомъ растягивается на полу и, припавъ глазами къ щели, смотритъ и слушаетъ. Дверь м-съ Бьюли закрывается и мимо Декстера мелькаетъ какая-то фигура. Онъ просовываетъ дале свою голову, и такъ-какъ она лежитъ на полу, то не обращаетъ на себя вниманія. Что-же онъ видитъ? М-съ Бьюли. Вотъ она идетъ въ длинномъ, коричневомъ бурнус, въ которомъ она обыкновенно вызжаетъ. Черезъ минуту она исчезаетъ за дверью четвертой спальни, повернувъ въ коридоръ, называемый южнымъ. Какія комнаты въ южномъ коридор? Три: первая — маленькій кабинетъ, упоминаемый въ показаніи сидлки, вторая — спальня м-съ Юстасъ Мокаланъ, а третья — спальня ея мужа. Что нужно м-съ Бьюли, такъ уставшей отъ поздки, въ этой части дома въ два съ половиною часа ночи? Декстеръ ршается прослдить ея дйствія, несмотря на весь рискъ быть застигнутымъ врасплохъ. Знаете вы, какъ онъ передвигается съ мста на мсто безъ своего кресла? Видали вы, какъ бдный уродъ прыгаетъ на рукахъ? Хотите, онъ покажетъ вамъ свое искуство?

Я поспшила отказаться отъ предлагаемаго зрлища.

— Я видла вчера вечеромъ, какъ вы прыгаете, сказала я,— пожалуйста продолжайте вашъ разсказъ.

— Нравится вамъ мой драматическій стиль? спросилъ онъ, — интересуетъ-ли васъ мой разсказъ?

— Очень интересуетъ, м-ръ Декстеръ, я горю желаніемъ услышать его конецъ.

Онъ улыбнулся отъ удовольствія, что слышитъ одобреніе своему таланту.

— Я такъ-же хорошъ и въ автобіографіи, какъ въ драм, произнесъ онъ,— попробовать намъ, въ вид развлеченія, автобіографическаго стиля?

— Все, что хотите, только продолжайте! воскликнула я, теряя терпніе.

— Часть вторая: автобіографія, началъ онъ, махая рукой: — я отправился, прыгая на рукахъ, по Коридору Гостей и остановился на углу южнаго коридора, у двери маленькаго кабинета. Дверь была отворена и въ комнат никого. Я приблизился къ двери, выходившей изъ кабинета въ спальню м-съ Юстасъ Мокаланъ. Дверь была заперта. Я взглянулъ въ замочную скважину. Вроятно, что-то висло на замк съ другой стороны, потому-что я не видлъ ничего, кром темноты. Я прислушался — ничего не было слышно. Я перешелъ къ другой двери, выходившей изъ коридора въ спальню м-съ Юстасъ Мокаланъ,— все было темно и безмолвно. Я направился къ спальн ея мужа. Я имлъ самое дурное мнніе о м-съ Бьюли и нисколько не удивился-бы, поймавъ ее въ комнат Юстаса. Я припалъ глазомъ къ замочной скважин. Ключъ былъ вынутъ или, по счастью для меня, повернутъ такъ, что я ясно видлъ всю комнату. Юстасъ лежалъ одинъ въ постели и преспокойно спалъ. Я углубился въ размышленіе. Въ конц коридора находилась задняя лстница. Я спустился по ступенямъ въ нижній этажъ и убдился, при свт лампы, что вс двери были заперты и ключи снаружи замковъ. Такихъ дверей было дв: одна вела во дворъ, другая — въ людскую. Я возвратился въ свою комнату и сталъ обдумывать все виднное. Гд была м-съ Бьюли? Конечно, въ дом, но гд? Одн комнаты я самъ заперъ, другія я лично осмотрлъ,— слдовательно, она могла быть только въ спальн м-съ Мокаланъ, въ которую я не мотъ проникнуть. Прибавьте къ этому, что ключъ отъ двери, выходившей изъ маленькаго кабинета въ спальню, былъ потерянъ, по словамъ сидлки на суд, и не забывайте, что главной цлью въ жизни м-съ Бьюли, какъ она сама объяснила гъ письм, прочитанномъ во время процеса, было сдлаться счастливой женой Юстаса Мокалана. Сообразите все это — и вы поймете, о чемъ я думалъ, сидя въ кресл и дожидаясь событій. Около четырехъ часовъ, несмотря на вс мои усилія, я заснулъ, но не надолго. Я проснулся и съ тревожнымъ опасеніемъ взглянулъ на часы. Было четыре часа и двадцать пять минутъ. Неужели она вернулась въ свою спальню, пока я спалъ? Я отправился прежнимъ порядкомъ къ ея двери и прислушался.

Все было тихо. Я отворилъ дверь. Въ комнат никого не было. Я возвратился къ себ и сталъ по-прежнему ждать. Большого труда стоило мн, чтобъ снова не заснуть. Я открылъ окно, но ничего не помогало и усталость опять взяла верхъ. Сонъ сковалъ мои вки, и когда я вторично проснулся, то уже было восемь часовъ. Какъ вы уже, врно, замтили, у меня очень тонкій слухъ. Подъ моимъ открытымъ окномъ раздавались женскіе голоса. Я высунулъ голову. М-съ Бьюли и ея горничная о чемъ-то совщались. Он об бросали вокругъ себя преступные взгляды, опасаясь, чтобы кто-нибудь ихъ не подслушалъ или не подсмотрлъ. ‘Берегитесь сударыня, говорила горничная:— этотъ отвратительный уродъ хитеръ, какъ лисица, только-бы онъ не открылъ вашей тайны’. М-съ Бьюли: — ‘Вы идите впередъ и смотрите, чтобы никого не было, а я послдую за вами и буду смотрть назадъ’. Посл этого он исчезли за угломъ дома. Черезъ пять минутъ дверь въ комнату м-съ Бьюли тихонько отворилась и затворилась. Три часа спустя сидлка встртила въ коридор м-съ Бьюли, которая невинно шла къ дверямъ спальни м-съ Юстасъ Мокаланъ съ цлью узнать о ея здоровь. Что вы думаете обо всемъ этомъ? Что вы думаете о разговор м-съ Бьюли съ ея горничной вн дома, изъ опасенія, чтобъ я какъ-нибудь не подслушалъ ихъ? Что вы думаете обо всхъ открытыхъ мною обстоятельствахъ въ то самое утро, когда м-съ Юстасъ Мокаланъ занемогла и умерла отъ отравы? Понимаете вы теперь, кто виновенъ въ ея смерти? Оказалъ-ли вамъ какую-нибудь помощь сумасшедшій Мизеримусъ Декстеръ?

Я была слишкомъ взволнована, чтобы отвчать. Наконецъ, былъ ясенъ путь къ торжественному признанію невинности моего мужа.

— Гд она? воскликнула я,— гд служанка, пользовавшаяся ея довріемъ?

— Я не могу вамъ сказать, я не знаю, отвчалъ онъ.

— Отъ кого мн можно узнать?

Онъ задумался.

— Есть человкъ, который долженъ знать, гд она, или, по крайней мр, можетъ ее отыскать.

— Кто онъ? какъ его зовутъ?

— Это другъ Юстаса, маіоръ Фицъ-Дэвидъ.

— Я его знаю. Я буду у него обдать на будущей недл и вы также приглашены.

Мизсримусъ Декстеръ презрительно улыбнулся.

— Маіоръ Фицъ-Дэвидъ можетъ нравиться женщинамъ, сказалъ онъ:— он обходятся съ нимъ, какъ со старой болонкой, но я не обдаю съ болонкой. Я отказался отъ его приглашенія. Вы позжайте. Онъ и нкоторыя изъ знакомыхъ ему дамъ могутъ быть вамъ полезны. Назвалъ онъ вамъ остальныхъ гостей?

— У него будетъ француженка, имя которой я забыла, и леди Кларинда…

— Хорошо, это другъ м-съ Бьюли. Лэди Кларинда, конечно, знаетъ, гд она. Получивъ необходимыя свденія, прізжайте прямо ко мн. Узнайте, служитъ-ли у нея прежняя горничная, такъ-какъ съ нею легче имть дло, чмъ съ госпожею. Заставьте служанку проговориться — и м-съ Бьюли въ нашихъ рукахъ. Мы ее уничтожимъ, воскликнулъ онъ, убивая съ быстротою молніи полуживую муху, сидвшую на ручк кресла,— какъ я уничтожилъ эту муху. Подождите, относительно горничной важный вопросъ — деньги. Есть-ли у васъ деньги?

— Вдоволь.

Онъ радостно захлопалъ въ ладоши.

— Такъ она наша! воскликнулъ онъ:— вдь это дло фунтовъ, шилинговъ и пенсовъ. Подождите, еще вопросъ. Вамъ надо перемнить имя. Если вы сойдетесь съ м-съ Бьюли какъ жена Юстаса, то она съ первой-же минуты сдлается вашимъ злйшимъ врагомъ. Берегитесь этого.

Тутъ давно уже кипвшее въ моемъ сердц чувство ревности вылилось наружу. Я спросила Декстера, любилъ-ли когда-нибудь мой мужъ м-съ Бьюли?

— Скажите мн правду, воскликнула я: — дйствительно-ли Юстасъ…

Онъ иронически разсмялся, понявъ мой вопросъ прежде, чмъ я его высказала.

— Да, отвчалъ онъ:— Юстасъ, дйствительно, любилъ ее и это не подлежитъ никакому сомннію. Она имла полное основаніе думать до суда, что посл смерти его жены онъ женится на ней. Но судъ сдлалъ Юстаса совершенно другимъ человкомъ. М-съ Бьюли была свидтельницей его публичнаго позора, и этого было достаточно, чтобъ уничтожить въ немъ всякую мысль о брак съ нею. Онъ навки разлучился съ нею, на томъ-же основаніи, на которомъ онъ разстался съ вами. Жить съ женщиной, которая знала, что онъ судился за убійство, было для его слабаго характера слишкомъ сильнымъ испытаніемъ. Вы хотли узнать истину,— вотъ она. Вы должны остерегаться м-съ Бьюли, но вамъ нечего ее ревновать. Устройте дло съ маіоромъ такимъ образомъ, чтобы онъ познакомилъ васъ съ леди Клариндой подъ другимъ именемъ.

— Я могу назваться м-съ Вудвиль, подъ этимъ именемъ Юстасъ на мн женился.

— Прекрасно! воскликнулъ онъ:— какъ-бы я желалъ-быть при томъ, когда леди Кларинда познакомитъ васъ съ м-съ Бьюли! Какое положеніе! Съ одной стороны женщина, скрывающая въ глубин своего сердца роковую тайну, съ другой — женщина, знающая эту тайну и ршившаяся честными или безчестными средствами обнаружить ее всему свту. Какая борьба! Какая прекрасная завязка для романа! Меня бросаетъ въ лихорадку при одной мысли объ этомъ. Я съума схожу отъ надежды, что увижу наконецъ, м-съ Борджіа-Бьюли уличенной въ ея преступленіи. Не пугайтесь! воскликнулъ онъ съ прежнимъ, дикимъ блескомъ въ глазахъ:— мой мозгъ начинаетъ кипть. Я долженъ прибгнуть къ физическому движенію. Я долженъ выпустить пары, а то сію минуту лопну.

Прежній припадокъ безумія овладлъ имъ. Я побжала къ дверямъ, чтобъ въ случа необходимости было легче скрыться, и только тогда, обернувшись, взглянула на него.

Онъ съ быстротою вихря понесся въ своемъ кресл на другой конецъ комнаты, по, повидимому, это движеніе въ настоящую минуту было недостаточно для него. Въ одно мгновеніе онъ прыгнулъ на полъ и сталъ скакать на рукахъ по комнат, какъ чудовищная лягушка. По дорог онъ ронялъ стулья и, очутившись на противоположномъ конц комнаты, пристально взглянулъ на лежавшіе стулья и съ какимъ-то торжествующимъ крикомъ началъ быстро перепрыгивать черезъ нихъ, причемъ съ необыкновеннымъ искуствомъ падалъ на руки и, для равновсія, отбрасывалъ туловище то впередъ, то назадъ. Это зрлище было вмст и удивительно, и отвратительно.

— Вотъ чехарда Декстера! весело воскликнулъ онъ, очутившись на послднемъ стул,— не правда-ли, м-съ Валерія, я для урода очень легко подвиженъ? Выпьемте еще бутылку бургонскаго на погибель м-съ Бьюли.

Я воспользовалась первымъ предлогомъ, чтобъ вырваться отъ него на свободу.

— Вы забываете, сказала я,— что мн надо скоре хать къ маіору. Если я его не предупрежу во время, то онъ скажетъ леди Кларинд мое настоящее имя.

Движеніе и смхъ были ему вполн сочувственны въ эту минуту. Онъ изо всей силы свистнулъ въ свой свистокъ и съ бшеной радостью сталъ вертться на рукахъ.

— Аріель приведетъ вамъ сейчасъ кэбъ, воскликнулъ онъ,— скачите къ маіору. Разставляйте ей сти, не теряя ни минуты. О, какой счастливый день! О, какое утшеніе отдлаться отъ страшной тайны и подлиться ею съ вами! Я вн себя отъ блаженства… я точно духъ земли въ поэм Шелли.

И онъ сталъ повторять великолпныя строфы изъ ‘Освобожденнаго Прометея’.

— Я чувствую радость, торжество, счастье, безуміе, безграничное, всепоглощающее, неудержимое, рвущееся наружу блаженство. Вотъ что я чувствую, Валерія, вотъ что я чувствую!

Въ это время я поспшно вышла изъ комнаты и, остановившись въ дверяхъ, бросила на него послдній взглядъ. Онъ стоялъ какъ-бы на колняхъ на одномъ изъ опрокинутыхъ стульевъ и возносилъ руки къ какому-то фантастичному небу, плоду его разстроеннаго воображенія. Проходя по круглой комнат, я услышала снова его восторженные, крики и прыганье лягушкой чрезъ стулья.

Внизу меня ждала Аріель.

Я подошла къ ней и стала надвать перчатки. Она. меня остановила и, взявъ мою правую руку, поднесла ее къ своему лицу. Что она хотла — поцловать ее или укусить? Ни то, ни другое. Она понюхала ее, какъ собака, и глухо засмялась.

— Вы не пахнете его духами, сказала она: — вы не дотрогивались до его бороды. Теперь я вамъ врю. Вы желаете кэбъ?

— Нтъ, благодарствуйте, я сама найду.

Очевидно, что она хотла быть со мною очень любезна, въ награду за то, что я не дотрогивалась до бороды Декстера.

— Подождите! воскликнула она своимъ грубымъ, мужскимъ голосомъ.

— Что вамъ?

— Я очень рада, что не сбросила васъ въ каналъ, вотъ что.

Я она дружески ударила меня по плечу, такъ сильно, что я едва удержалась на ногахъ. Потомъ, принявъ свой всегдашній, апатичный видъ, она проводила меня до калитки, выйдя на улицу, я еще слышала, какъ она продолжала смяться. Наконецъ-то мн улыбнулось счастье! Въ одинъ и тотъ-же день я удостоилась заслужить довріе Аріеля и ея господина.

ГЛАВА XXXI.
Защита м-съ Бьюли.

До обда Фицъ-Дэвида оставалось еще нсколько дней и я провела ихъ очень мирно и счастливо.

Свиданіе съ Декстеромъ встревожило меня гораздо боле, чмъ я подозрвала. Только спустя нсколько часовъ но возвращеніи домой я начала вполн сознавать, какъ сильно подйствовало на мои нервы все, что я видла и слышала. Я вздрагивала при малйшемъ шорох, мн снились страшные сны, я то плакала безъ всякой причины, то сердилась безъ всякаго повода. Мн необходимъ былъ покой, и добрый Бенджаминъ доставилъ его мн. Несмотря на все его любопытство и безпокойство, онъ изъ чувства сожалнія не предлагалъ мн никакихъ вопросовъ. Мы безмолвно согласились отложить разговоръ о моемъ посщеніи Декстера (которое онъ, конечно, осуждалъ) до тхъ поръ, пока мои физическія и нравственныя силы нсколько окрпнутъ. Я никого не видала въ эти дни. М-съ Moкаланъ и маіоръ Фицъ-Дэвидъ прізжали — первая, чтобъ узнать о всемъ происшедшемъ между мною и Декстеромъ, а второй — чтобъ разсказать новыя сплетни о лицахъ, которыхъ я должна была встртить на его обд. Бенджаминъ извинился за меня передъ ними и я была избавлена отъ пріема гостей. Каждый день я вызжала съ нимъ въ открытомъ экипаж и по нскольку часовъ каталась но зеленымъ лужайкамъ и алеямъ, еще уцлвшимъ близь свернаго предмстья Лондона. Дома мы спокойно сидли вдвоемъ и вспоминали о прошедшемъ или играли въ домино. Такимъ образомъ, когда наступилъ день знаменитаго обда, я была совершенно готова съ новыми силами продолжать борьбу, жаждая увидть леди Кларинду и уличить и-съ Бьюли.

По дорог къ Фицъ-Давиду Бенджаминъ съ грустной улыбкой взглянулъ на мое покраснвшее, взволнованное лицо.

— Ахъ, милая! сказалъ онъ,— я вижу, вы совсмъ поправились. Вамъ уже надола наша тихая жизнь.

Все, что происходило на этомъ обд, сохранилось очень смутно въ моей памяти. Я полагаю, что мы вс были очень веселы и фамильярны другъ съ другомъ, словно старые друзья, я помню г-жу Мерлифлоръ въ безупречно-великолпномъ туалет, юную примадонну, еще боле нарядную, чмъ въ тотъ день, какъ я познакомилась съ нею, и, кажется, съ еще боле громкимъ, рзкимъ голосомъ, самого маіора, который постоянно цловалъ руки у дамъ, объяснялся въ любви при каждомъ слов, радушно угощалъ насъ рдкими кушаньями и винами и вообще великолпно разыгрывалъ роль пожилого Донъ-Жуана, наконецъ, милаго, стараго Бенджамина, испуганнаго всмъ, что происходило вокругъ него, краснвшаго отъ каждаго слова дамъ и желавшаго въ глубин своего сердца поскоре возвратиться домой. Вотъ все, что сохранялось въ моей памяти о лицахъ, участвовавшихъ на знаменитомъ обд, за исключеніемъ одной леди Кларинды, которая до сихъ поръ какъ-будто стоитъ передо мною, а мой памятный разговоръ съ нею я помню отъ слова до слова.

Я пишу эти строки и вижу ея прелестный туалетъ, слышу ея голосъ.

Она была одта съ той изысканной простотой, которая въ конц концовъ не достигаетъ своей цли, а только внушаетъ мысль о рдкомъ искуств, благодаря которому достигается эта простота. На ней было кисейное, блое платье, на бломъ, шелковомъ чахл, безъ малйшихъ украшеній. Ея роскошные, каштановые волосы, въ явное противорчіе мод, были просто откинуты назадъ и скручены на маковк простымъ узломъ. На ше была узенькая блая лента съ небольшимъ бриліантовымъ фермуаромъ. Она, безъ сомннія, была хороша собою, но отличалась той рзкой, угловатой красотой, которая такъ часто встрчается въ англійскихъ аристократкахъ, носъ и подбородокъ слишкомъ рзко выдавались, большіе срые глаза, умные, полные достоинства, не были нжны и подвижны. Ея манеры дышали великосвтскимъ приличіемъ, любезностью и той необидной самоувренностью, которая какъ-бы служитъ естественнымъ результатомъ высшаго положенія въ обществ, по крайней мр въ Англіи. Смотря на нее, вы непремнно сказали-бы: ‘вотъ образецъ аристократки, въ которой нтъ и тни гордости’, но если-бъ вы позволили себ малйшую вольность въ отношеніи ея, то она заставила-бы васъ сожалть объ этомъ до конца вашей жизни.

Мы очень скоро съ ней сошлись. Маіоръ, по предварительному соглашенію съ Бенджаминомъ, назвалъ меня м-съ Вудвиль, уже за долго до окончанія обда мы общали другъ другу быть знакомыми. Такимъ образомъ, оставалось только найти случай, чтобъ навести леди Кларинду на разговоръ о м-съ Бьюли.

Поздне вечеромъ этотъ случай представился.

Спасаясь отъ страшнаго бравурнаго пнія примадонны, я удалилась въ сосднюю гостиную. Какъ я надялась и разсчитывала, леди Кларинда вскор присоединилась ко мн. Она сла рядомъ и мы разговорились одн, далеко отъ остальныхъ гостей. Слово за слово и, къ величайшей моей радости, мы совершенно естественно коснулись Декстера, о которомъ я какъ-бы случайно упомянула за обдомъ. Мн ничего не стоило тогда очень просто перевести разговоръ на м-съ Бьюли. ‘Наконецъ-то, подумала я,— обдъ маіора принесетъ мн награду за вс труды’.

И какая это была награда! Сердце мое трепещетъ теперь при воспоминаніи о томъ, какъ оно трепетало въ тотъ памятный вечеръ.

— Такъ Декстеръ говорилъ вамъ о м-съ Бьюли? воскликнула леди Кларинда.— Вы не можете себ представить, какъ это меня удивляетъ.

— Отчего? смю спросить.

— Онъ ее ненавидитъ. Послдній разъ, какъ я его видла, онъ не позволилъ мн даже упомянуть ея имени. Это одинъ изъ его пунктиковъ, хотя если подобный человкъ можетъ кому-нибудь сочувствовать, то именно Елен Бьюли. Мн, по крайней мр, не приходилось видть боле самобытной женщины, чмъ она, м-съ Бьюли иногда говоритъ и поступаетъ такъ легкомысленно, такъ странно, что заткнула-бы за поясъ самого Декстера. Хотла-бы я знать, понравилась-ли-бы она вамъ.

— Вы любезно приглашали меня посщать васъ, леди Кларинда, отвчала я,— и, быть можетъ, я увижу у васъ въ дом м-съ Бьюли.

Леди Кларинда засмялась, словно находя мои слова очень забавными.

— Я надюсь, что вы не отложите вашего посщенія до тхъ поръ, какъ будете въ состояніи встртить м-съ Елену у меня, отвчала леди Кларинда.— Она теперь воображаетъ, что у нея подагра, и отправилась на какія-то удивительныя воды въ Венгріи или Богеміи, куда-же она подетъ или что сдлаетъ потомъ — никто не можетъ сказать. Но что съ вами, милая м-съ Вудвиль? Вы ужасно блдны. Быть можетъ, вамъ слишкомъ жарко здсь, у огня?

Я чувствовало, что дйствительно поблднла. Извстіе объ отсутствіи м-съ Бьюли было такимъ для меня ударомъ, какого я никакъ не ожидала. Я была совершенно уничтожена.

— Не перейти-ли намъ въ другую комнату? спросила леди Кларинда.

Послушаться леди Кларинду — значило прервать нашъ разговоръ, а я ршилась его продолжать. Горничная м-съ Бьюли могла или у нея боле не жить, или остаться въ Англіи. Мн слдовало во что-бы то ни стало узнать, гд находилась эта горничная, а потому, отодвинувшись немного отъ камина и взявъ со стола веръ, я сказала:

— Благодарю васъ за вниманіе, леди Кларинда, я дйствительно сидла близко къ огню, но теперь мн совершенно хорошо. Ваши слова о м-съ Бьюли меня очень удивили. Я воображала ни основанія того, что слышала отъ м-ра Декстера…

— Вы не должны врить словамъ Декстера, перебила меня леди Кларинда: — онъ очень любитъ мистификаціи и, вроятно, нарочно васъ обманулъ. Если слухи о немъ справедливы, то онъ долженъ знать лучше другихъ странные капризы Елены Бьюли. Онъ едва не накрылъ ее въ одномъ изъ ея самыхъ странныхъ приключеній въ Шотландіи, эта исторія напоминаетъ содержаніе прелестной оперы Обера,— забываю, право, какъ ее зовутъ! У меня такая плохая память, что я скоро забуду свое имя. Я говорю о той опер, въ которой дв монахини отправляются изъ монастыря на балъ. Вотъ странно, послушайте! Эта пошлая двчонка поетъ арію именно изъ этой оперы. Маіоръ! подите сюда, изъ какой оперы эта арія?

Маіоръ былъ очень удивленъ такимъ невниманіемъ къ пнію и, быстро вбжавъ въ комнату, шопотомъ произнесъ:

— Тише, тише! леди Кларинда. Это ‘Черное домино’.

— Конечно, продолжала леди Кларинда, когда маіоръ удалился.— Какъ глупо, что я забыла, и не странно-ли, что вы также, м-съ Вудвиль, не могли припомнить этого названія? Да, да, ‘Черное домино’.

Я очень хорошо знала, о какой опер она говорила, но не могла произнести ни слова отъ волненія. Мн почему-то казалось, что приключеніе, о которомъ упоминала леди Кларинда, имло нчто общее съ таинственнымъ поведеніемъ м-съ Бьюли въ роковое утро 21 октября. Если я не ошибалась въ этомъ, то не далека была отъ открытія великой тайны, на разгадку которой я посвятила всю свою жизнь. Закрывшись веромъ, я сказала какъ могла спокойне:

— Пожалуйста продолжайте, меня очень интересуетъ это происшествіе.

Леди Кларинду польстило мое вниманіе къ ея разсказу и она начала въ слдующихъ выраженіяхъ:

— Я надюсь, что мой разсказъ окажется достойнымъ вашего любопытства. Если-бъ вы только знали Елену, то какъ-бы увидли ее передъ собою,— такъ эта исторія походитъ на нее. Я узнала ее отъ горничной, которую она оставила у меня, взявъ съ собою въ Венгрію какую-то иностранку. Эта горничная просто сокровище и я-бы очень желала ее удержать у себя. У нея только одинъ недостатокъ, прескверное имя — Феба. Ну, вотъ въ чемъ дло. Феба и ея госпожа гостили однажды въ какомъ-то имнья близь Эдинбурга, по названію Гленинчъ, если я не ошибаюсь. Оно принадлежало м-ру Мокалану, который впослдствіи, какъ вы, конечно, помните, судился за убійство своей жены. Ужасное дло! но не безпокойтесь, моя исторія не иметъ съ нимъ ничего общаго, она касается только Елены Бьюли. Однажды, во время пребыванія въ Гленинч, ее пригласили обдать въ Эдинбургъ.

Въ тотъ-же вечеръ въ этомъ город былъ назначенъ маскарадъ — явленіе совершенно необычайное въ Шотландіи. Подобная забава считалась не совсмъ приличной и на этомъ маскарад должны были присутствовать дамы очень сомнительной нравственности и мужчины, непринадлежавшіе къ свтскому обществу. Друзья Елены, у которыхъ она обдала, несмотря на вс возраженія, ршились хать въ маскарадъ, полагаясь, что маски не выдадутъ ихъ инкогнито. Елен также очень хотлось хать съ ними, но м-ръ Мокаланъ принадлежалъ къ тмъ строго-нравственнымъ людямъ, которые возставали противъ подобнаго маскарада, по его словамъ, никакая порядочная женщина не могла показаться на немъ, не обезчестивъ своего имени. Такимъ образомъ, Елен невозможно было исполнить своего желанія, если объ ея поздк непремнно узнаетъ м-ръ Мокаланъ. Но она изобрла такую хитрую штуку, чтобъ удалитъ отъ себя вс подозрнія, что, право, ничего подобнаго не встртить даже во французскихъ пьесахъ. Она отправилась къ обду въ Эдинбургъ въ карет, а Фебу послала туда заране. Когда наступилъ часъ возвращенія въ Гленинчъ, что, вы думаете, сдлала Елена? Она послала вмсто себя горничную въ карет, въ своемъ бурнус, шляпк и вуали, приказавъ ей, по прибытіи домой, пройти прямо въ ея комнату, оставивъ въ зал записку, въ которой Елена, конечно, собственноручно, извинялась передъ хозяиномъ, что ушла къ себ не простясь съ нимъ, она сослалась на сильную усталость. Госпожа и горничная были одинаковаго роста, а потому слуги не открыли этого обмана и Феба благополучно достигла комнаты м-съ Бьюли, гд ей приказано было оставаться, пока вс въ дом не заснутъ. Дожидаясь удобной минуты для удаленія въ свою комнату, она заснула и проснулась только въ два часа ночи или еще позже. Она быстро вскочила, отворила дверь и на цыпочкахъ пошла но коридору, но не успла достигнуть его конца, какъ услышала за собою какіе-то странные звуки. Она поспшила скрыться на лстниц и съ верхняго этажа стала смотрть въ коридоръ. Что-жь она увидла? Декстеръ прыгалъ на рукахъ (видли-ли вы когда-нибудь это уморительно-отвратительное зрлище?) по коридору, засматривая въ замочныя скважины всхъ дверей, очевидно, отыскивая, куда двалось лицо, вышедшее изъ своей комнаты въ два часа ночи. Онъ, безъ сомннія, принялъ Фебу за ея госпожу, такъ-какъ она забыла снять бурнусъ. На другой день, рано утромъ, Елена возвратилась изъ Эдинбурга въ наемномъ экипаж и чужомъ пальто. Она, не дозжая до воротъ, остановилась на дорог и вошла въ домъ черезъ садъ, никмъ незалченная, даже Декстеромъ. Не правда-ли, какъ все это смло и умно придумано? И какъ эта исторія походитъ на ‘Черное домино’! Вы, вроятно, удивляетесь, также какъ и я, что Декстеръ не произвелъ скандала? Онъ-бы непремнно это сдлалъ, но даже онъ закусилъ языкъ, по словамъ Фебы, отъ рокового событія, случившагося въ этотъ день въ дом… Но что это съ вами, м-съ Вудвиль, вамъ ршительно здсь слишкомъ жарко. Я открою окно?

— Нтъ, не безпокойтесь, едва слышно промолвила я,— я выйду подышать чистымъ воздухомъ.

Никмъ незамченная, я вышла на балконъ и сла на ступеньку, чтобъ собраться съ мыслями вдали отъ шума и говора. Однако,— черезъ минуту кто-то меня потрепалъ по плечу, поднявъ голову, я увидла добраго Бенджамина, съ ужасомъ смотрвшаго на меня. Леди Кларинда сказала ему, что мн дурно, и помогла незамтно удалиться изъ гостиной, гд маіоръ продолжалъ слушать музыку.

— Что случилось, дитя мое? спросилъ онъ шепотомъ.

— Подемте домой и я вамъ разскажу, отвчала я.

ГЛАВА XXXII.
Образецъ моего благоразумія.

Читатели должны слдовать за мною въ моихъ быстрыхъ передвиженіяхъ, и мсто дйствія этого разсказа переносится на время въ Эдинбургъ.

Прошло два дня посл обда у Фицъ-Дэвида. Я немного оправилась отъ страшнаго удара, уничтожившаго разомъ вс мои планы и надежды. Я видла теперь ясно, что была втройн виновата: во-первыхъ, я неосновательно и легкомысленно подозрвала невинную женщину, во-вторыхъ, передала свои подозрнія, не провривъ ихъ справедливости, другому лицу, въ-третьихъ, признала намеки и предположенія Декстера за вполн доказанную истину. Мн такъ было стыдно за себя въ прошедшемъ и я съ такимъ отчаяніемъ смотрла на будущее, потерявъ всякое довріе къ себ, что спокойно приняла благоразумный совтъ добраго Бенджамина.

— Милая Валерія, сказалъ онъ посл того, какъ мы основательно обсудили съ нимъ мое положеніе: — по всему, что вы мн разсказываете о Декстер, онъ мн очень не нравится. Дайте мн слово, что вы боле не подете къ нему иначе, какъ посовтовавшись съ человкомъ, который могъ-бы лучше меня руководить васъ въ этомъ дл.

— Я даю слово, но подъ условіемъ: если я не найду такого совтника, поможете мн вы?

Бенджаминъ отвчалъ, что онъ съ удовольствіемъ готовъ мн всегда служить.

На слдующее утро, причесываясь и обдумывая все случившееся, я неожиданно вспомнила, что при первомъ чтеніи процеса мужа я ршилась, въ случа неудачи къ отношеніи Декстера, обратиться за помощью къ одному изъ стряпчихъ Юстаса, именно къ м-ру Плеймору. Этотъ джентльменъ, какъ припомнятъ читатели, заслужилъ мое довріе дружескимъ отстаиваніемъ мужа во время полицейскаго обыска въ его дом. Справившись съ показаніемъ на суд свидтеля Скулькрафта, я нашла, что м-ръ Плейморъ былъ приглашенъ къ защит Юстаса Мизеримусомъ Декстеромъ. Такимъ образомъ, онъ не только былъ надежный другъ, но и знакомый Декстера, а слдовательно никто лучше его не могъ пролить свта на окружавшій меня мракъ. Бенджаминъ, съ которымъ я посовтовалась въ этомъ случа, нашелъ мой выборъ совтника чрезвычайно благоразумнымъ и тотчасъ принялся за осуществленіе моего новаго плана. Онъ черезъ своего стряпчаго досталъ адресъ лондонскаго агента м-ра Плеймора и отъ него получилъ для меня рекомендательное письмо къ самому м-ру Плеймору, отъ котораго я, конечно, не могла скрывать, что была второй женой Юстаса Мокалана.

Въ тотъ-же вечеръ мы отправились съ послднимъ поздомъ въ Эдинбургъ, такъ-какъ Бенджаминъ не хотлъ, чтобъ я хала одна.

По его совту я предварительно написала Декстеру, что должна совершенно неожиданно ухать изъ Лондона на нсколько дней и потому передамъ ему результатъ моего свиданія съ леди Клариндой только по возвращеніи. На эту записку я получила слдующій характеристическій отвтъ черезъ Аріеля:

‘М-съ Валерія, я человкъ очень сообразительный и могу прочесть все, что осталось недописаннымъ въ вашемъ письм. Леди Кларинда поколебала ваше довріе ко мн. Хорошо, но я обязуюсь поколебать ваше довріе къ леди Кларинд, а до того времени я ни мало не оскорбленъ. Съ невозмутимымъ спокойствіемъ я жду чести и счастья видть васъ у себя. Увдомьте по телеграфу, желаете-ли вы опять трюфелей или чего-нибудь попроще и полегче, напримръ, прекрасное французское блюдо: свиныя вки съ тамариндами. Остаюсь вашъ вчный союзникъ, поклонникъ, поэтъ и поваръ — Декстеръ’.

Прибывъ въ Эдинбургъ, мы съ Бенджаминомъ поспорили о томъ, какъ слдовало мн отправиться къ м-ру Плеймору: одной или съ нимъ. Я хотла идти одна.

— Я немного знаю свтъ, сказала я,— но замтила, что изъ десяти случаевъ въ девяти мужчина сдлаетъ такія уступки женщин, о которыхъ онъ даже и не подумаетъ въ присутствіи мужчины. Я не знаю почему, но это фактъ. Если мн не повезетъ съ м-ромъ Плейморомъ, я отложу объясненіе и попрошу васъ сопровождать меня на слдующій разъ. Не думайте, что это упрямство, и позвольте мн одной попытать счастья.

Бенджаминъ, при его обычной доброт, конечно, уступилъ. Я послала мое рекомендательное письмо въ контору м-ра Плеймора, такъ-какъ его частное жилище находилось за городомъ, близь Гленинча. Вскор посланный принесъ отвтъ, въ которомъ стряпчій очень любезно назначалъ мн свиданіе въ тотъ-же день вечеромъ. Въ положенный часъ я позвонила у двери его конторы.

ГЛАВА XXXIII.
Образецъ моего безумія.

Непонятное подчиненіе шотландцевъ клерикальной тираніи установленной церкви породило ошибочный взглядъ большинства англичанъ на ихъ національный характеръ.

Общественное мнніе, разсматривая господство въ Шотландіи ‘суботняго дня’, находитъ, что этотъ обычай ни въ одной христіанской стран не достигаетъ такой дикой строгости, что цлая нація дозволяетъ духовенству лишать ее впродолженіи одного дня въ недл права путешествовать, телеграфировать, сть горячій обдъ, читать газеты, разршая только звать въ церкви и напиваться пьянымъ дома. Видя все это, общественное мнніе выводитъ не безъ основанія, что народъ, подчиняющійся такимъ общественнымъ порядкамъ, долженъ быть самымъ строгимъ, черствымъ и скучнымъ народомъ на земл. Такими кажутся шотландцы издали, но всякій, кто знаетъ ихъ лично, конечно, согласится со мною, что нтъ народа боле веселаго, сообщительнаго, гостепріимнаго и либеральнаго во всхъ отношеніяхъ, какъ нація, соблюдающая такъ строго ‘суботній день’. Впродолженіи шести дней въ недл большинство шотландцевъ отличается спокойнымъ юморомъ, благоразуміемъ и веселостью, но на седьмой день они серьезно слушаютъ, какъ ихъ пасторы увряютъ съ кяфедры, что прогулка въ воскресенье — святотатство.

Я не имю возможности объяснить этой аномаліи въ характер шотландскаго народа и только указываю на нее, какъ на необходимое предисловіе передъ появленіемъ въ моемъ разсказ рдко встрчающагося въ литератур типа добродушнаго, веселаго шотландца

Во всхъ другихъ отношеніяхъ я нашла, что м-ръ Плейморъ былъ замчателенъ только отрицательно. Онъ былъ ни старъ и ни молодъ, ни красивъ и ни уродъ, вообще онъ по походилъ на типичнаго стряпчаго и говорилъ совершенно правильно по-англійски, съ самымъ легкимъ шотландскимъ акцентомъ.

— Я старый другъ м-ра Юстаса Мокалана, сказалъ онъ, радушно пожимая мн руки.— и очень счастливъ познакомиться съ его женой. Гд ни желаете ссть? Около окна? Вы достаточно молоды, чтобъ не бояться свта. Вы въ первый разъ въ Эдинбург? Я буду очень радъ сдлать наше пребываніе въ нашемъ город какъ можно пріятне. М-съ Плейморъ сочтетъ за честь съ вами познакомиться. Мы остались въ Эдинбург на короткое время. Въ город итальянская опера, и у насъ есть на сегодня ложа. Будьте такъ любезны, отобдайте у насъ безъ всякой церемоніи и потомъ отправимся въ театръ.

— Вы очень добры, отвчала я,— но въ настоящую минуту я встревожена и не расположена хать въ театръ. Въ моемъ письм я, кажется, упомянула, что желаю спросить у васъ совта по очень важному длу.

— Неужели? произнесъ онъ,— по правд сказать, я не прочелъ до конца вашего письма, а увидвъ ваше имя и просьбу принять васъ въ контор, я немедленно вамъ отвтилъ. Извините меня пожалуйста. Вы желаете спросить у меня совта по судебному длу? Надюсь, что у васъ нтъ никакихъ тяжбъ?

— Собственно тяжбы у меня нтъ, но я нахожусь въ очень грустномъ положеніи и пріхала просить вашего совта. Вы удивитесь, узнавъ, въ чемъ дло, и я боюсь, что отниму у васъ много времени.

— Я и мое время къ вашимъ услугамъ, сказалъ онъ, — объясните, чмъ я могу вамъ служить, и не торопитесь. У меня теперь нтъ особо спшныхъ занятій.

Его доброта и любезность совершенно меня успокоили и я подробно, откровенно разсказала ему свою странную исторію.

Онъ открыто обнаруживалъ впечатлніе, производимое на него моимъ разсказомъ. Моя разлука съ мужемъ видимо встревожила его, а ршимость оспорить приговоръ шотландскихъ присяжныхъ и несправедливое подозрніе противъ м-съ Бьюли сначала позабавили его, а потомъ изумили. Но самое сильное на него вліяніе произвели мое свиданіе съ Мизеримусомъ Декстеромъ и разговоръ съ леди Клариндой. Онъ впервые измнился въ лиц и, вскочивъ, промолвилъ какъ-бы про себя:

— Господи! неужели мой взглядъ, наконецъ, окажется справедливымъ?

Я ни мало не желала дозволить ему скрыть отъ меня какія-бы то ни было мысли по этому предмету и громко сказала:

— Я, кажется, васъ очень поразила?

— Прошу тысячу разъ извиненія! воскликнулъ онъ, вздрагивая всмъ тломъ.— Вы не только меня поразили, но открыли мн глаза на это дло. Я вижу теперь возможность объяснить таинственное гленинчское дло. Но въ какомъ странномъ положеніи мы оба находимся, прибавилъ онъ съ своимъ обычнымъ добродушіемъ.— Скажите пожалуйста, м-съ Мокаланъ, вы нуждаетесь въ моемъ совт или я въ вашемъ?

— Какая новая идея блеснула у васъ въ голов? спросила я.

— Я еще не могу вамъ ее сообщить, отвчалъ онъ,— несмотря на то, что я всячески стараюсь говорить съ вами какъ другъ, а не какъ стряпчій, но привычка беретъ свое. Осторожность стряпчаго не дозволяетъ мн высказать своихъ мыслей до боле подробнаго изслдованія дла. Сдлайте одолженіе, повторите часть разсказанныхъ вами фактовъ и позвольте мн предложить вамъ нсколько вопросовъ. Считаете-ли вы возможнымъ удовлетворить въ этомъ отношеніи мои желанія?

— Конечно, м-ръ Плейморъ. Откуда прикажете начать?

— Съ вашей поздки къ Декстеру вмст съ свекровью. Когда вы попросили его высказать вамъ взглядъ его за таинственную смерть первой жены Юстаса Мокалана, то онъ взглянулъ на васъ подозрительно, не правда-ли?

— Да, очень подозрительно.

— И его лицо просіяло, когда вы сказали, что основываете вашъ вопросъ только на томъ, что прочитали въ печатномъ отчет его процеса?

— Да.

Онъ вынулъ листъ бумаги изъ ящика своей конторки, обмокнулъ перо въ чернила и посл минутнаго раздумья просилъ меня ссть поближе къ нему.

— Теперь стряпчій исчезаетъ, сказалъ онъ,— и его мсто замняетъ другъ. Между нами не будетъ никакихъ тайнъ. Я старый другъ вашего мужа и питаю къ вамъ лично большое сочувствіе. Я вижу необходимость васъ предупредить, пока еще время, и могу это сдлать только ршившись на большой рискъ, чти едва-ли исполнилъ-бы кто-нибудь изъ моихъ собратій. Я вполн вамъ доврюсь, какъ человкъ и стряпчій, хотя я шотландецъ. Слдите за мною, пока я напишу нсколько замтокъ, и вы узнаете, что я думаю по этому длу.

Я повиновалась и наклонила голову къ его плечу.

Онъ началъ писать слдующее:

‘Убійство въ Гленинч. Вопросы: въ какомъ положеніи находится Мизеримусъ Декстеръ относительно убійства? Что онъ (повидимому) знаетъ по этому длу?

‘У него какіе-то особые, тайные взгляды. Онъ подозрваетъ, что высказалъ ихъ какъ-нибудь случайно или что ихъ открыли нештатнымъ для него образомъ. Убдившись въ противоположномъ, онъ очень успокоивается’.

Тутъ перо м-ра Плеймора остановилось и онъ продолжалъ свои вопросы.

— Перейдемте къ вашему второму посщенію Декстера, уже наедин, произнесъ онъ.— Повторите эту часть вашего разсказа. Что онъ сдлалъ и какое выраженіе было на его лиц, когда вы объявили свое желаніе не подчиняться шотландскому приговору?

Я повторила то, что уже извстно читателямъ. М-ръ Плейморъ тогда быстро прибавилъ къ своимъ замткамъ слдующія строки:

‘Онъ обнаруживаетъ вс симптомы паническаго страха, онъ воображаетъ, что ему грозитъ какая-то непонятная опасность, онъ то выходитъ изъ себя отъ бшенства, то смиренно раболпствуетъ. Онъ хочетъ во что-бы то ни стало узнать истинный смыслъ словъ его собесдницы, и, удовлетворившись въ этомъ отношеніи, онъ прежде блднетъ и сомнвается, на яву-ли онъ, а потомъ, безъ всякой видимой причины, обвиняетъ свою собесдницу въ подозрніи кого-нибудь. Вопросъ: когда въ дом пропадаетъ небольшая сумма денегъ и мы объявляемъ объ этомъ слугамъ, то что мы думаемъ о слуг, который первый восклицаетъ: ‘вы меня подозрваете?’

Онъ снова положилъ перо и спросилъ:

— Такъ?

Я начала догадываться о цли его замтокъ и, не отвчая на вопросъ, просила объяснить мн безотлагательно его взглядъ. Онъ погрозилъ мн пальцемъ и сказалъ:

— Нтъ еще. Но отвтьте: такъ-ли я записалъ?

— Совершенно.

— Хорошо. Разскажите теперь все, что случилось посл этого. Не бойтесь повторенія и дайте мн всевозможныя подробности.

Я разсказала все, что помнила, и м-ръ Плейморъ взялся въ третій разъ за перо. Вотъ какъ оканчивались его замтки:

‘Его косвенно увряютъ, что не онъ, по крайней мр, подозрваемое лицо. Онъ откидывается на спинку кресла, тяжело вздыхаетъ и проситъ оставить его наедин подъ предлогомъ, что этотъ разговоръ его очень встревожилъ. По возвращеніи въ комнату постительница находитъ, что Декстеръ въ этотъ промежутокъ времени пилъ вино. Она возобновляетъ разговоръ, а не Декстеръ. Она прямо говоритъ, что убждена въ убійств м-съ Мокаланвъ рукою отравителя. Декстеръ едва не падаетъ въ обморокъ. Подъ вліяніемъ какого рокового страха онъ находится? Конечно, это ужасъ преступника, опасающагося уличенія. Иначе нельзя объяснить его поведеніе. Потомъ онъ быстро переходитъ отъ одной крайности къ другой. Онъ вн себя отъ радости, когда оказывается, что его постительница сосредоточиваетъ свои подозрнія на отсутствующемъ лиц. Тогда, и только тогда, онъ ищетъ спасенія въ увреніи, что съ самаго начала раздлялъ эти самыя подозрнія. Вотъ факты. Къ какому простому заключенію приводятъ они?’

Онъ кончилъ писать и, устремивъ на меня проницательный взглядъ, ждалъ, пока я первая начну разговоръ.

— Я понимаю васъ, м-ръ Плейморъ! воскликнула я.— Вы полагаете, что Декстеръ…

— Повторите, прервалъ онъ меня,— слова Декстера, которыми онъ подтвердилъ ваше мнніе о бдной м-съ Бьюли.

— Онъ сказалъ: ‘Нтъ и тни сомннія, м-съ Бьюли ее отравила’.

— Я послдую такому хорошему примру и съ маленькимъ измненіемъ скажу: нтъ и тни сомннія, Декстеръ ее отравилъ.

— Вы шутите, м-ръ Плейморъ?

— Я никогда въ жизни не говорилъ такъ серьезно. Ваше смлое посщеніе Декстера и еще боле неосторожная, откровенная бесда съ нимъ привели къ удивительнымъ результатамъ. Свтъ, котораго не могъ бросить законъ на таинственное гленинчское убійство, брошенъ женщиной, которая не хочетъ слушать здравомыслящихъ совтовъ и настаиваетъ на своемъ. Это совершенно невроятно, но однако справедливо.

— Невозможно! невозможно! воскликнула я.

— Что невозможно? спросилъ онъ холодно.

— Невозможно, чтобъ Декстеръ отравилъ первую жену моего мужа.

— Отчего невозможно?

— Какъ можете вы это спрашивать? отвчала я съ ожесточеніемъ, совершенно выходя изъ себя.— Я вамъ сказала, что онъ отзывается о ней съ такой любсьью и уваженіемъ, которыми моглабы гордиться любая женщина. Онъ живетъ воспоминаніями о ней. Я обязана его дружескимъ пріемомъ какому-то случайному сходству съ нею. Я видла слезы на его глазахъ, слышала судорожную дрожь въ его голос, когда онъ говорилъ о ней. Онъ, можетъ быть, самый коварный человкъ во всхъ другихъ отношеніяхъ, но онъ вренъ ея памяти и въ этомъ меня не обманулъ. Женщина безошибочно узнаетъ, когда мужчина говоритъ о своей любви. Онъ столько-же ея убійца, сколько я. Мн совстно спорить, м-ръ Плейморъ, но я ршительно не могу съ вами согласиться и меня даже сердитъ ваше предположеніе.

Онъ, казалось, былъ скоре обрадованъ, чмъ оскорбленъ моими рзкими словами.

— Вамъ нечего сердиться на меня, милая м-съ Мокаланъ. Я въ одномъ отношеніи совершенно съ вами согласенъ, только иду немного дале.

— Я васъ не понимаю.

— Сейчасъ поймете. Вы говорите, что Декстеръ питаетъ къ покойной м-съ Мокаланъ любовь и уваженіе. Я смю утверждать, что онъ просто былъ страстно влюбленъ въ нее. Я это знаю отъ нея самой, она удостоивала меня своимъ довріемъ и дружбою въ послдніе годы ея жизни. Миверимусъ Декстеръ не только былъ влюбленъ въ нее до ея замужества, но, несмотря на его уродство, предлагалъ ей свою руку. Она благоразумно скрывала это отъ м-ра Мокалана и, я полагаю, вамъ также лучше всего послдовать ея примру.

— И посл этого вы утверждаете, что онъ ее отравилъ?

— Да. Я не вижу другого объясненія всего, что случилось во время вашего посщенія Декстера. Онъ едва не упалъ въ обморокъ отъ страха. Чего-же онъ боялся?

Я старалась найти на это подобающій отвтъ и начала, не зная сама, чмъ кончу:

— М-ръ Декстеръ старый и преданный другъ моего мужа. Узнавъ о моей ршимости протестовать противъ шотландскаго приговора, онъ, быть можетъ, опасался…

— Онъ, быть можетъ, опасался дурныхъ послдствій для вашего мужа отъ пересмотра дла, перебилъ меня м-ръ Плейморъ, доканчивая фразу.— Вы немного перехитрили, м-съ Мокаланъ, и ваши слова не согласуются съ вашей твердой врой въ невинность мужа. Освободитесь отъ одного заблужденія, которое можетъ привести васъ къ роковому результату, если вы будете упорно слдовать по однажды избранному пути. Поврьте — мн, Мизеримусъ Декстеръ пересталъ быть другомъ вашего мужа въ тотъ день, когда послдній женился на несчастной отравленной женщин. Я согласенъ, что Декстеръ отлично поддерживалъ свою личину, какъ въ публик, такъ и въ частной жизни. Его показаніе на суд въ пользу своего друга отличалось тмъ глубокимъ чувствомъ, котораго слдовало отъ него ожидать. И, однако, я твердо убжденъ, что у м-ра Мокалана нтъ зле врага на свт, какъ Мизеримусъ Декстеръ.

Отъ этихъ словъ на меня повяло холодомъ. Я чувствовала, что теперь, по крайней мр, онъ былъ правъ. Юстасъ женился на женщин, которая отказала въ своей рук Декстеру. Могъ-ли Декстеръ когда-нибудь это простить? Я по совсти должна была отвтить — нтъ.

— Помните все, что я вамъ сказалъ, продолжалъ м-ръ Плейморъ,— и перейдемте теперь къ вашему положенію въ этомъ дл, къ вашимъ надеждамъ. Согласитесь на минуту съ моимъ взглядомъ и посмотримъ, какіе шансы у васъ на открытіе истины. Одно дло быть нравственно убжденнымъ, какъ я, въ виновности Мпзеримуса Декстера, и другое — найти ясныя улики, которыя могли-бы послужить доказательствомъ на суд. Въ этомъ и заключается величайшая трудность этого дла. Если я не ошибаюсь, весь вопросъ теперь сводится къ тому, чтобы доказать виновность Декстера и тмъ освободить вашего мужа отъ всякаго подозрнія. Но какъ это сдлать? У насъ нтъ ни малйшей улики противъ него. Вы можете обвинить Декстера только на основаніи его собственнаго признанія. Вы меня слушаете?

Я слушала, но очень неохотно. Если онъ былъ правъ, то, конечно, я находилась въ безъисходномъ положеніи. Но я никакъ не могла признать, что онъ правъ, несмотря на всю его опытность и знанія. Я высказала это съ большимъ смиреніемъ.

— Во всякомъ случа, сказалъ онъ, добродушно улыбаясь,— вы должны сознаться, что Декстеръ не вполн откровененъ съ вами. Онъ все еще скрываетъ что-то отъ васъ.

— Да, я это признаю.

— Хорошо. Мы въ этомъ оба согласны, только я полагаю, что онъ скрываетъ отъ васъ признаніе своей виновности, а вы думаете, что онъ не даетъ вамъ тхъ свденій, которыя могутъ уличить въ преступленіи другое лицо. Остановимтесь на этомъ и посмотримъ, какимъ образомъ можете вы выпытать у него то, что онъ скрываетъ.

— Я могу его убдить.

— Конечно, а если убжденіе не удастся, то можете-ли вы обманомъ или угрозой заставить его проговориться?

— Ваши собственныя замтки, м-ръ Плейморъ, могутъ васъ убдить въ томъ, что я уже разъ навела на него ужасъ, хотя я только женщина и ни мало этого не желала.

— Славный отвтъ. Вы полагаете, что однажды одержавъ успхъ, вы его одержите всегда. Хорошо, но вамъ не мшаетъ поближе познакомиться съ характеромъ и темпераментомъ Декстера. Какъ вы полагаете, не обратиться-ли намъ къ помощи безспорнаго авторитета въ этомъ дл?

Онъ говорилъ такимъ тономъ, словно упоминаемый имъ авторитетъ находился подл насъ. Я невольно обвела взоромъ всю комнату.

— Не бойтесь, сказалъ онъ,— оракулъ безмолвный, вотъ онъ.

Съ этими словами онъ открылъ ящикъ своей конторки и вынули какую-то бумагу изъ цлой связки документовъ.

— Подготовляя защиту вашего мужа, продолжалъ онъ,— мы затруднялись включить въ число свидтелей Мизеримуса Декстера. Конечно, въ то время никто не подозрвалъ его, но мы боялись его эксцентричности и даже нкоторые изъ насъ полагали, что онъ могъ отъ волненія на суд совершенно сойти съ ума. Не зная, на что ршиться, мы обратились къ помощи знаменитаго доктора, познакомили его подъ какимъ-то предлогомъ съ Декстеромъ, и онъ выдалъ слдующее медицинское свидтельство.

Плеиморъ развернулъ бумагу и, сдлавъ на ней карандашсмъ отмтки, подалъ мн.

— Прочтите эти строчки, для васъ будетъ и ихъ достаточно.

Я прочла слдующее:

‘Резюмируя вс мои замчанія, я прихожу къ тому убжденію, что въ немъ скрываются вс признаки тайнаго сумасшествія, но явныхъ, активныхъ симптомовъ еще нтъ. Поэтому я полагаю, что мы можете представить его на судъ безъ всякаго опасенія. Онъ способенъ сказать и сдлать много странностей, но его умъ находится еще подъ контролемъ его воли, и, изъ чувства самоуваженія, онъ явится разумнымъ свидтелемъ. Что-же касается будущаго, то я въ состояніи только высказать мои предположенія. Что онъ сойдетъ съ ума, если будетъ живъ, я ни мало не сомнваюсь, но вопросъ въ томъ, когда придетъ сумасшествіе? Это вполн зависитъ отъ состоянія его здоровья. Его нервная система очень впечатлительна и есть симптомы, что онъ своимъ образомъ жизни сильно ее расшаталъ. Если онъ броситъ дурныя привычки, о которыхъ я выше упоминалъ, и будетъ каждый день выходить на воздухъ по нскольку часовъ, то онъ можетъ сохранить разсудокъ еще надолго. Если-же онъ будетъ упорно продолжать свою теперешнюю жизнь, или, другими словами, будетъ губить свою нервную систему, то сумасшествіе не заставитъ себя ждать. Безъ всякаго предупрежденія, въ одно мгновеніе, въ то самое время, быть можетъ, когда онъ совершенно разумно разговариваетъ, онъ впадетъ въ сумасшествіе или идіотство. Въ томъ и другомъ случаяхъ не можетъ быть никакой надежды на выздоровленіе. Однажды нарушится равновсіе умственныхъ силъ — и онъ погибъ на всю жизнь’.

Когда я окончила чтеніе, м-ръ Плейморъ спряталъ бумагу въ конторку и произнесъ:

— Вы теперь прочитали мнніе одного изъ величайшихъ научныхъ авторитетовъ. Можетъ-ли Декстеръ, по вашему мннію, принять мры къ успокоенію своей нервной системы? Какія преграды и опасности видите вы на пути къ достиженію вашей цли?

Я ничего не отвчала.

— Предположимъ, что вы возвратитесь къ Декстеру, продолжалъ онъ,— и что докторъ преувеличиваетъ опасность его положенія. Что вы будете длать? Въ послднее ваше посщеніе вы поразили его неожиданностью и, подъ вліяніемъ разстроенныхъ нервовъ, онъ обнаружилъ передъ вами свои страхъ. Можете-ли вы снова взять его врасплохъ? Нтъ. Онъ насъ ожидаетъ и будетъ на сторож. Вамъ придется имть дло съ его хитростью. Можете-ли вы помряться съ нимъ въ этомъ отношеніи? Если-бъ не разговоръ съ леди Клариндой, то ему удалось-бы обмануть насъ и сосредоточить все ваше вниманіе на м-съ Бьюли.

На это нечего было отвчать, но я старалась отвтить.

— Онъ сказалъ мн правду, насколько ее зналъ. То, что онъ видлъ въ коридор, дйствительно случилось.

— Онъ сказалъ вамъ правду изъ хитрости, зная, что это усилитъ ваше подозрніе. Я надюсь, вы не думаете, что онъ его раздлялъ?

— Отчего-же нтъ? Онъ такъ-же мало зналъ, какъ и я до разговора съ леди Клариндой, о томъ, что длала м-съ Бьюли въ эту ночь. Можетъ быть, онъ такъ-же удивится, какъ я, когда я передамъ ему разсказъ леди Кларинды.

Этотъ отвтъ произвелъ на м-ра Плеймора совершенно неожиданное впечатлніе. Къ моему величайшему изумленію, онъ вдругъ прекратилъ вс дальнйшія пренія.

— Что-бы я ни сказалъ, вы никогда не убдитесь въ справедливости моего взгляда, сказалъ онъ.

— У меня нтъ ни вашего ума. ни вашей опытности, отвчала я,— но, къ сожалнію, я не могу раздлять вашего мннія.

— Вы твердо ршились еще разъ увидться съ Декстеромъ?

— Да, я дала ему слово.

— Вы оказали мн честь, обратившись ко мн за совтомъ, продолжалъ онъ посл минутнаго размышленія,— и я совтую вамъ отъ глубины сердца не исполнять этого общанія. Я иду даже дале: я умоляю васъ, не видайтесь боле съ м-ромъ Декстеромъ.

И онъ говорилъ то-же, что моя свекровь, Бенджаминъ и маіоръ Фицъ-Дэвидъ! Вс были противъ меня. И все-же я устояла. Теперь, вспоминая о прошедшемъ, меня даже удивляетъ это упорство, и мн какъ-то стыдно признаться, что я ничего не отвчала м-ру Плеймору. Онъ молча ждалъ, не сводя съ меня глазъ. Его взглядъ выводилъ меня изъ терпнія и я встала съ кресла.

Онъ понялъ, что нашъ разговоръ конченъ, и также всталъ.

— Хорошо, сказалъ онъ съ какимъ-то грустнымъ добродушіемъ,— неблагоразумно съ моей стороны было ожидать, чтобъ такая молодая женщина, какъ вы, раздлила мнніе стараго стряпчаго. Позвольте мн только напомнить вамъ, что нашъ разговоръ долженъ остаться между нами, по крайней мр на время. Ну, теперь поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ. Могу я вамъ чмъ-нибудь служить? Вы одн въ Эдинбург?

— Нтъ. Я пріхала съ старымъ другомъ моего отца, который знаетъ меня съ дтства.

— Вы остаетесь до завтра?

— Да, вроятно.

— Сдлайте мн одолженіе, обдумайте все, что я вамъ сказалъ, и зазжайте сюда еще завтра утромъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ, м-ръ Плейморъ, хотя-бы только для того, чтобъ еще разъ поблагодарить васъ за вашу доброту.

На этомъ мы разстались, Провожая меня до дверей, добродушный старикъ грустно вздохнулъ, и этотъ вздохъ подйствовалъ на меня сильне всхъ его аргументовъ. Мн совстно было, что я такъ упрямо сопротивлялась его разумнымъ совтамъ, но все-же я устояла и, простясь съ нимъ, вышла на улицу.

ГЛАВА XXXIV.
Гленинчъ.

— Ага! сказалъ Бенджаминъ радостно,— стряпчій полагаетъ, также какъ я, что вамъ было-бы очень неблагоразумно и неосторожно возвратиться къ м-ру Декстеру. Стряпчій, безъ сомннія, умный, опытный человкъ, и вы его послушаетесь, хотя меня не хотли слушаться, не правда-ли?

(Я, конечно, сдержала слово и не передала Бенджамину страшнаго подозрнія, которое м-ръ Плейморъ питалъ къ Мизеримусу Декстеру.)

— Простите меня, старый другъ, отвчала я,— но я не могу слушаться ничьихъ совтовъ. По дорог сюда я честно ршилась руководствоваться мнніемъ м-ра Плеймора и, право, я-бы иначе не подумала предпринимать такого далекаго путешествія, но какъ я ни старалась быть благоразумной, послушной женщиной, я ршительно не могу. Сердитесь, какъ хотите, а я возвращусь къ Декстеру.

Даже Бенджаминъ потерялъ, наконецъ, всякое терпніе.

— Повадился кувшинъ по воду ходить, тамъ ему и голову сложить, произнесъ онъ,— вы всегда и въ дтств были самымъ упрямымъ ребенкомъ. Но къ чему-же, скажите пожалуйста, мы пріхали сюда изъ Лондона?

— Мы здсь увидимъ нчто очень интересное, по крайней мр для меня,— такое, чего въ Лондон нельзя было видть. Помстье моего мужа находится въ нсколькихъ миляхъ отъ Эдинбурга, завтра мы подемъ въ Гленинчъ.

— Вы говорите о томъ дом, гд была отравлена бдная женщина? воскликнулъ Бенджаминъ съ ужасомъ.

— Да, я хочу видть комнату, въ которой она умерла, и осмотрть весь домъ.

— Какъ я ни стараюсь понять новое поколніе, грустно произнесъ Бенджаминъ, складывая руки на груди,— но ршительно не могу. Новое поколніе меня приводитъ въ тупикъ.

Я тотчасъ написала м-ру Плеймору о предполагаемомъ посщеніи Гленинча. Домъ, въ которомъ разыгралась трагедія, омрачившая всю жизнь моего мужа, казался мн самымъ интереснымъ жилищемъ на всемъ свт, и, но правд сказать, надежда увидть Гленинчъ убдила меня главнымъ образомъ предпринять путешествіе въ Эдинбургъ. Я послала письмо въ м-ру Плеймору съ разсыльнымъ и вскор получила очень любезный отвтъ. Онъ увдомлялъ, что если я согласна подождать до вечера, то онъ самъ, въ своемъ экипаж, повезетъ насъ въ Гленинчъ.

Упрямство Бенджамина въ нкоторыхъ вещахъ не уступало моему. Какъ представитель стараго поколнія, онъ ршился не имть ничего общаго съ Гленинчемъ. Но онъ не сказалъ ни слова до той минуты, какъ къ нашей гостинниц подъхалъ экипажъ м-ра Плеймора. Тогда онъ нсномнилъ, что у него въ Эдинбург былъ старый пріятель, по имени Саундерсъ.

— Извините, Валерія, но я не могу хать съ вами, сказалъ онъ: — мой пріятель очень обидится, если я не буду обдать у него сегодня.

Для обыкновеннаго туриста Гленинчъ не представлялъ ничего замчательнаго, и весь интересъ его для меня заключался въ той драм, которая произошла въ стнахъ этого дома.

Окрестная мстность была довольно живописна и хорошо обработана. Паркъ казался для англійскаго глаза дикимъ и дурно содержащимъ. Домъ былъ построенъ лтъ семьдесятъ или восемьдесятъ тому назадъ, снаружи лишенный всякихъ украшеній, онъ походилъ на фабрику или даже тюрьму. Внутри мертвая тишина и одиночество заброшеннаго жилища производили тяжелое впечатлніе. Домъ былъ необитаемъ со времени процеса и его караулилъ старикъ съ женою. Онъ молча, но съ видимымъ неудовольствіемъ покачалъ головою, когда м-ръ Плейморъ приказалъ ему отворить двори и ставни въ покинутомъ дол. Въ библіотек и картинной галере топились калины для предохраненія драгоцнныхъ предметовъ отъ сырости. Войдя въ верхній этажъ, я осмотрла вс комнаты, столь хорошо мн знакомыя по процесу, особенно маленькій кабинетъ съ запертой дверью, ключъ отъ которой до сихъ поръ не былъ найденъ, и спальню, гд страдала и умерла бдная хозяйка Гленинча. Кровать стояла на прежнемъ мст и подл нея находилась кушетка, на которой спала сидлка: немного дале виднлась индійская шифоньерка, въ ящик которой нашлась измятая бумажка съ крупинками мышьяка. Я повернула нсколько разъ на оси складной столикъ, на которомъ бдная женщина обдала и писала свои стихотворенія. Воздухъ въ этой комнат былъ тяжелый, удушливый, словно насыщенный горемъ и отчаяніемъ. Я съ радостью вышла оттуда и, заглянувъ но дорог въ комнату Юстаса, направилась въ Коридоръ Гостей. Вотъ спальня, у двери которой Мизеримусъ Декстеръ стоялъ и ждалъ! Вотъ дубовый полъ, по которому онъ прыгалъ на рукахъ, слдуя за горничной, одтой въ бурнусъ ея госпожи! Всюду, куда я ни смотрла, передо мною возставали призраки умершихъ и отсутствующихъ. Всюду какой-то таинственный голосъ шепталъ мн: здсь сохраняется тайна страшнаго преступленія!

Наконецъ, я не могла боле выносить этого гнетущаго впечатлнія и почувствовала необходимость подышать чистымъ воздухомъ. М-ръ Плейморъ это замтилъ.

— Довольно осматривать домъ, сказалъ онъ,— пойдемте въ садъ.

При сроватомъ свт наступавшихъ сумерекъ мы походили по саду и какъ-то случайно очутились въ огород, гд только одна гряда обработывалась сторожемъ и его женою, а вся остальная земля заросла травою. Въ конц огорода простирался небольшой пустырь, окруженный изгородью и съ трехъ сторонъ деревьями. Тутъ обратила на себя мое вниманіе большая мусорная куча, какъ по своей величин, такъ и по положенію. Я нагнулась и стала смотрть на валявшіеся черепки глиняной посуды и обломки стараго желза. Тутъ виднлась старая, приплюснутая шляпа, тамъ изорванные сапоги, а повсюду груды разорванныхъ бумажекъ и засаленныхъ тряпокъ.

— На что вы смотрите? спросилъ м-ръ Плейморъ.

— На мусорную кучу, отвчала я.

— Въ приличной Англіи, конечно, увезли-бы все это далеко съ глазъ, продолжалъ добродушный старикъ,— но здсь, въ Шотландіи, мы не обращаемъ на это вниманія, если только запахъ не доходятъ до дома. Къ тому-же мусоръ, старательно отобранный, служитъ удобреніемъ для сада. Но это мсто слишкомъ отдаленное и потому никто не трогалъ кучу. Все въ Гленинч, м-съ Мокаланъ. въ томъ числ и мусорная куча, ждетъ новой хозяйки, которая водворитъ порядокъ. Можетъ быть, вы вскор будете здсь царицей.

— Я никогда боле не увижу этого мста, отвчала я.

— Никогда — слишкомъ долго, замтилъ стряпчій, — время часто длаетъ намъ неожиданные сюрпризы.

Посл этого мы молча пошли къ воротамъ парка, гд насъ ждалъ экипажъ.

На возвратномъ пути м-ръ Плейморъ разговаривалъ о различныхъ постороннихъ предметахъ, такъ-какъ онъ видлъ, что я была взволнована и нуждалась въ спокойствіи. Только при възд въ городъ онъ упомянулъ о моемъ возвращеніи въ Лондонъ.

— Вы ршили, когда дете? спросилъ онъ.

— Завтра съ утреннимъ поздомъ.

— Вы по-прежнему не находите основаній къ перемн вашего мннія? Служитъ-ли вашъ поспшный отъздъ доказательствомъ этого?

— Я боюсь, что да, м-ръ Плейморъ. Когда я постарю, то буду боле благоразумной женщиной, а теперь дйствую очертя голову, ужь вы меня извините.

Онъ добродушно улыбнулся и пожалъ мн руку, но потомъ, перемнивъ тонъ, сказалъ очень серьезно:

— Я теперь говорю съ вами въ послдній разъ передъ вашимъ отъздомъ. Могу я быть откровеннымъ?

— Конечно, м-ръ Плейморъ. Все, что-бы вы ни сказали, я при ну съ благодарностью.

— Мн нечего много говорить, м-съ Мокаланъ,. и я начну съ предостереженія. Вы вчера говорили, что въ послдній разъ здили одн къ Мизеримусу Декстеру. Не длайте этого боле. Берите кого-нибудь съ собою.

— Вы полагаете, что въ дом Декстера мн грозить опасность?

— Да, но не въ обыкновенномъ значеніи этого слова. Я полагаю, что какой-нибудь старый другъ былъ-бы полезенъ для удержанія Декстера въ предлахъ приличія, такъ-какъ нтъ человка боле дерзкаго, чмъ онъ. Потомъ, если-бъ онъ сказалъ что-нибудь замчательное, то этотъ старый другъ былъ-бы неоцнимымъ свидтелемъ. Извините, что я говорю о мелочахъ, но вдь я стряпчій, и потому совтую вамъ, отправляясь къ Декстеру, брать съ собою человка, который могъ-бы записывать что нужно. Кром того, будьте осторожны, говоря о м-съ Бьюли.

— Что вы хотите сказать?

— Многолтній опытъ научилъ меня отгадывать маленькія слабости человческой натуры. Вы склонны, и совершенно естественно, ревновать м-съ Бьюли, а потому не владете вполн своимъ рдкимъ умомъ, когда дло касается ея. Декстеръ этимъ пользуется. Но, быть можетъ, я говорю слишкомъ смло?

— Нисколько. Хотя мн очень унизительно сознаваться въ ревности къ м-съ Бьюли, но вы, кажется, правы.

— Я очень радъ, что хотя въ чемъ-нибудь мы съ вами сошлись, отвчалъ онъ сухо,— я все-же надюсь, что заставлю васъ присоединиться къ моему мннію и въ боле важныхъ вопросахъ, тмъ боле, что я разсчитываю въ этомъ отношеніи на помощь самого Декстера.

Мое любопытство было сильно возбуждено. Какъ могъ помочь ему Мизсримусъ Декстеръ убдить меня въ своей виновности?

— Вы намреваетесь передать Декстеру разсказъ леди Кларинды о м-съ Бьюли, продолжалъ онъ,— и полагаете, что онъ будетъ такъ-же пораженъ этимъ разсказомъ, какъ вы. Позвольте мн быть пророкомъ. Онъ не только не выкажетъ никакого изумленія, но смло заявитъ, что васъ обманули хитрые толки, пущенные въ ходъ м-съ Бьюли для прикрытія ея виновности. Если онъ такимъ образомъ будетъ стараться возбудить вновь ваше подозрніе противъ невинной женщины, поколеблетесь-ли вы въ довріи къ своимъ собственнымъ мнніямъ?

— Я посл этого вовсе не буду доврять себ, м-ръ Плейморъ.

— Хорошо. Я буду во всякомъ случа ждать отъ васъ письма, и увренъ, что не пройдетъ и недли, какъ мы будемъ съ вами во всемъ согласны. Сохраните въ тайн все, что я вамъ говорилъ вчера о Декстер, и даже не упоминайте при немъ моего имени. Ну, прощайте, да благословитъ васъ Господь.

Съ этими словами мы разстались у крыльца гостинницы.

ГЛАВА XXXV.
Предсказаніе м-ра Плеймора.

Мы пріхали въ Лондонъ между восемью и девятью часами вечера. Строго методичный во всемъ, Бенджаминъ телеграфировалъ изъ Эдинбурга своей экономк, чтобъ она приготовила ужинъ къ десяти часамъ и прислала за нами на станцію кэбъ.

Приближаясь къ вилл Бенджамина, мы встртили кабріолетъ, тихо прозжавшій мимо, и очевидно дожидавшійся кого-то. Мн показалось, что лошадь въ кабріолет была мн знакома, по въ немъ сидлъ совершенно неизвстный мн мужчина съ трубкой въ зубахъ.

Почтенная экономка Бенджамина отворила намъ калитку и воскликнула съ страннымъ жаромъ:

— Слава-богу, я думала, что вы никогда не прідете.

— Что-нибудь случилось дурное? спросилъ Бенджаминъ своимъ обычнымъ, спокойнымъ тономъ.

— Я потеряла голову, сэръ, отъ страха, отвчала она, дрожа всмъ тломъ,— нсколько часовъ тому назадъ явился какой-то неизвстный человкъ и спросилъ…— (Она на минуту умолкла, дико посмотрла по сторонамъ и потомъ продолжала, обращаясь ко мн:) — когда васъ ждутъ, сударыня. Я передала ему содержаніе телеграмы, и онъ ушелъ, говоря: ‘подождите, я сейчасъ вернусь’. Дйствительно, черезъ минуту онъ снова пришелъ и принесъ на, рукахъ что-то. При вид этого кровь застыла въ моихъ жилахъ, конечно, мн не надо было пускать его въ домъ, но я по была въ состояніи двинуться съ мста или произнести слово. Молча, не прося позволенія, онъ прошелъ съ своей ношей въ вашу библіотеку, м-ръ Бенджаминъ, и тамъ это чудовище остается до сихъ поръ. Я говорила объ этомъ полиціи, но она не хочетъ вмшиваться, и я, право, не знаю, что вы будете длать. Не ходите одн, сударыня! вы съума сойдете отъ испуга.

Несмотря на это, я поспшно вбжала въ домъ. Кабріолетъ съ лошадью легко объяснили мн таиственный разсказъ экономки. Пройдя черезъ столовую, гд накрытъ былъ столъ, я заглянула въ полуотворенную дверь библіотеки.

Да, я не ошиблась. Въ любимомъ кресл Бенджамина спалъ Мизеримусъ Декстеръ въ своей розовой куртк. Его уродство не было скрыто, какъ всегда, покрываломъ, и потому неудивительно, что бдная экономка такъ перепугалась.

— Валерія, сказалъ Бенджаминъ, указывая на своего неожиданнаго гостя,— что это такое? Индйскій идолъ или человкъ?

Я уже сказала, что Мизеримусъ Декстеръ отличался очень чувствительнымъ слухомъ, словно собачьимъ. Теперь онъ доказалъ, что и сонъ у него былъ чуткій, собачій. Хотя Бенджаминъ говорилъ очень тихо, но онъ тотчасъ проснулся, и протирая глаза, съ наивной, дтской улыбкой сказалъ:

— Здравствуйте, м-съ Валерія, я славно выспался. Вы не можете себ представить, какъ я счастливъ, что снова вижу васъ. А это кто?

Не зная, что длать въ этомъ странномъ положенія, я представила моего гостя хозяину дома.

— Извините, сэръ, что я не встаю, сказалъ Мизеримусъ Декстеръ,— но у меня нтъ ногъ. Вы, кажется, недовольны, что я такъ безцеремонно воспользовался вашимъ кресломъ? Если вы мною недовольны, то толкните меня, я соскочу на полъ на руки и ни мало не обижусь. Я охотно перенесу всякую брань и даже тукманку, только не прогоняйте меня. Пролестная женщина, стоящая рядомъ съ вами, подчасъ бываетъ очень жестока. Она бросила меня въ ту минуту, когда я боле всего нуждался въ ея присутствіи. Я бдное, уродливое существо съ теплымъ чувствомъ и ненасытнымъ любопытствомъ. Вы ощущали когда-нибудь ненасытное любопытство? Это просто проклятіе. Я терплъ до тхъ поръ, что, наконецъ, голова у меня была вся въ огн, и тогда я приказалъ садовнику привезти меня сюда. Мн здсь очень хорошо. Атмосфера вашей библіотеки дйствуетъ на меня успокоительно, а одного взгляда на м-съ Валерію было достаточно, чтобы утшить наболвшее сердце. Она иметъ мн что-то сказать и я умираю отъ желанія услышать ея разсказъ. Если она не очень устала и вы позволите ей поговорить со мною, то я общаюсь немедленно посл нашего разговора, убраться отсюда. Добрый м-ръ Бенджаминъ, вы на взглядъ очень человколюбивы, я несчастный и прошу убжища. Пожмите мн руку, какъ истинный христіанинъ, и примите меня.

Онъ протянулъ руку. Его нжные, голубые глаза выражали теплую мольбу. Совершенно пораженный этой странной рчью, Бенджаминъ пожалъ протянутую ему руку какъ-то безсознательно, точно во сн.

— Какъ ваше здоровье, сэръ? промолвилъ онъ, самъ не понимая, что говоритъ, и вглянулъ на меня вопросительно.

— Оставьте насъ, шепнула я:— я понимаю, что ему нужно.

Бенджаминъ взглянулъ на Декстера, учтиво поклонился, все еще не вполн сознавая, во сн-ли онъ или на яву.

Оставшись наедин, мы впервые взглянули другъ на друга.

Чувствовала-ли я къ Мизеримусу Декстеру состраданіе, которое женщина всегда питаетъ къ человку, нуждающемуся въ ея поддержк, или мое сердце было переполнено сожалніемъ къ нему, благодаря ужасному подозрнію м-ра Плеймора, право я не знаю, только онъ мн никогда не казался такъ жалокъ, какъ въ эту минуту, и я не сдлала ему ни малйшаго упрека за его непрошенное посщеніе незнакомаго дома.

Онъ первый заговорилъ.

— Леди Кларинда уничтожила ваше довріе ко мн, произнесъ онъ дико.

— Леди Кларинда ничего подобнаго не сдлала, отвчала я,— она не старалась даже измнить моего мннія. Я должна была ухать на время изъ Лондона, какъ вамъ написала.

Онъ вздохнулъ и закрылъ глаза съ видимымъ удовольствіемъ, словно я избавила его отъ тяжелаго гнета безпокойства.

— Будьте милостивы ко мн, сказалъ онъ,— и разскажите все. Я былъ очень несчастенъ во время вашего отсутствія. Вы не очень устали отъ путешествія? продолжалъ онъ, открывая глаза и пристально смотра на меня,— я жажду узнать подробности обо всемъ происшедшемъ за обдомъ у маіора. Конечно, съ моей стороны жестоко не датъ вамъ отдохнуть съ дороги, но я предложу вамъ только одинъ вопросъ, а остальные оставлю до завтрашняго дня. Что сказала вамъ леди Кларинда о м-съ Бьюли? Узнали-ли вы все, что желали?

— Все, и еще боле.

— Что, что, что? воскликнулъ Декстеръ съ дикимъ нетерпніемъ.

Пророческія слова м-p Плеймора живо сохранились въ моей памяти. Онъ положительно уврялъ, что Декстеръ станетъ попрежнему меня обманывать и не выразитъ ни малйшаго удивленія, услыхавъ разсказъ леди Кларинды. Я ршилась подвергнуть испытанію пророчество стряпчаго и безъ всякаго предисловія или подготовленія воскликнула:

— Женщина, которую вы видли въ коридор, была не м-съ Бьюли, а горничная, только въ ея бурнус и шляпк. М-съ Бьюли сама не была дома, а танцовала въ маскарад въ Эдинбург. Вотъ что разсказала горничная м-съ Бьюли леди Кларинд, а леди Кларинда передала мн.

Я произнесла эти слова такъ быстро, какъ только могла. Предсказаніе Плеймора оказалось совершенно несправедливымъ. Декстеръ задрожалъ всмъ тломъ и глаза его широко раскрылись отъ изумленія.

— Повторите! воскликнулъ онъ:—я не могу сразу понять. Вы меня ужасно поразили.

Я была очень довольна результатомъ своего опыта и торжествовала побду. Въ первый разъ я имла основаніе быть довольной собою. Въ спор съ Плейморомъ я отстаивала христіанскій, человколюбивый взглядъ, и теперь получила награду. Я сидла въ одной комнат съ Декстеромъ и была вполн убждена, что не дышала однимъ воздухомъ съ убійцею. Для подобнаго результата стоило създить въ Эдинбургъ.

Я повторила свои слова и прибавила еще вс подробности, придававшія разсказу леди Кларинды вроятность. Онъ слушалъ едва переводи дыханіе, повторяя нкоторыя изъ моихъ словъ, чтобъ лучше ихъ запомнить.

— Что сказать? Что длать? произнесъ онъ съ отчаяніемъ, — а нельзя не врить этому разсказу. Какъ онъ ни страненъ, а съ начала до конца звучитъ правдою.

(Что-бы сказалъ м-ръ Плейморъ, если-бъ онъ слышалъ эти слова? Я была уврена, что ему стало-бы очень совстно.)

— Нечего говорить, отвчала я,— кром того, что м-съ Бьюли невинна и что мы гь вами жестоко ее оскорбляли. Вы со мною согласны?

— Совершенію согласенъ, отвчалъ онъ, нимало не колеблясь:— м-съ Бьюли невиновна. Адвокаты вели защиту, какъ оказывается, всего лучше и врне.

Онъ спокойно сложилъ руки на груди и на лиц его было ясно написано, что онъ готовъ оставить это дло въ томъ положеніи, въ какомъ оно находилось.

Я не раздляла его мннія. Къ моему величайшему изумленію, я была теперь не благоразумне Декстера.

Онъ пошелъ дале моихъ ожиданій. Онъ не только опровергнулъ предсказаніе Плеймора, но призналъ защиту моего мужа на суд правильной. Я могла признать невиновность м-съ Бьюли, но на этомъ я останавливалась. Признать защиту мужа правильной — значило проститься со всякой надеждой на доказательство его невинности.

— Говорите за себя, сказала я, — мое мнніе о защит не измнилось.

Онъ вздрогнулъ и насупилъ брови, словно разочаровался во мн или былъ мною недоволенъ.

— Это значитъ, что вы ршились продолжать свое дло?

— Да.

Онъ совершенно на меня разсердился и сбросилъ съ себя обычную личину приличія.

— Нелпо, невозможно! воскликнулъ онъ съ презрніемъ, — вы сами только-что сказали, что подозрвая м-съ Бьюли, мы оскорбляли ни въ чемъ невиновную женщину. Кого еще мы можемъ подозрвать? Ршительно некого. Намъ остается только признать совершившійся фактъ и отказаться отъ дальнйшаго изслдованія гленинчскаго убійства. Было-бы ребячествомъ спорить противъ очевидности. Вы должны отказаться отъ своего намренія.

— Вы можете сердиться на меня сколько угодно, м-ръ Декстеръ, но ни вашъ гнвъ, ни ваши аргументы не заставятъ меня отказаться отъ этого дла.

— Хорошо, отвчалъ онъ, сдлавъ надъ собою большое усиліе и говоря теперь своимъ всегдашнимъ, спокойнымъ, приличнымъ тономъ,— простите меня, если я на минуту сосредоточусь въ своихъ мысляхъ. Я хочу испытать нчто еще мною неиспробоваиное.

— Что вы хотите сказать, м-ръ Декстеръ?

— Я на нсколько минутъ перенесусь въ шкуру м-съ Бьюли и буду мыслить ея умомъ. Дайте мн свободную минутку. Благодарю васъ.

Что это значило? Какая новая перемна произошла въ немъ? Былъ-ли когда на свт такой странный, непостижимый человкъ? Кто поврилъ-бы, что онъ, въ настоящую минуту погруженный въ тяжелую думу, такъ недавно еще спалъ какъ ребенокъ и удивилъ Бенджамина своей дтской болтовней? Справедливо говорятъ, что человческая натура многостороння. Но различныя стороны характера Декстера такъ быстро смнялись одна другой, что я уже потеряла счетъ этимъ перемнамъ.

Онъ поднялъ, наконецъ, голову и пристально взглянулъ на меня.

— Я вышелъ теперь изъ шкуры м-съ Бьюли и вотъ къ какому пришелъ результату. Мы оба слишкомъ легкомысленно и поспшно вывели заключеніе.

Онъ умолкъ, я ничего не отвчала. Неужели въ моемъ ум явилась тнь сомннія въ Декстер? Я ждала и слушала.

— Я вполн убжденъ въ справедливости разсказа леди Кларинды, продолжалъ онъ,— но обдумавъ его, я вижу, что онъ можетъ быть истолкованъ двояко: вншнимъ образомъ и внутреннимъ. Въ вашихъ интересахъ я заглядываю въ глубь и говорю, что м-съ Бьюли могла быть достаточно хитрой, чтобъ заране отвлечь отъ себя подозрніе и устроить alibi.

Я должна сознаться къ моему стыду, что не поняла послдняго слова. Онъ замтилъ это и сталъ говоритъ проще и ясне.

— Была-ли горничная только пассивной соучастницей преступленія своей госпожи или, проходя по коридору мимо меня, шла съ цлью дать первый пріемъ яда? сказалъ онъ, — провела-ли м-съ Бьюли ночь въ Эдинбург для того, чтобъ въ случа подозрнія это обстоятельство могло служить къ ея оправданію? Все это вопросы.

Теперь тнь сомннія, гнздившаяся въ моемъ ум, приняла опредленную форму. Быть можетъ, я слишкомъ поспшно освободила Декстера отъ всякихъ подозрній. Неужели онъ старался возбудить снова мое подозрніе къ м-съ Бьюли, какъ предсказывалъ Плейморъ? Я сочла необходимымъ отвчать и случайно употребила выраженіе, которое я слышала отъ м-ра Плеймора:

— Вы, кажется, перехитрили, м-ръ Декстеръ.

Онъ не сдлалъ ни малйшей попытки защитить свой новый взглядъ.

— Да, перехитрилъ, сказалъ онъ,— впрочемъ, я вдь только упоминалъ объ этомъ, какъ о предположеніи, но, быть можетъ, развилъ его дале, чмъ слдовало. Бросьте мой взглядъ, какъ совершенно нелпый, но на чемъ-же вы остановитесь? Если м-съ Бьюли не отравила несчастную ни сама, ни чрезъ посредство горничной, то кто-же это сдлалъ? М-съ Бьюли невиновна, Юстасъ также невиновенъ. Кого-же теперь вы можете подозрвать? Я, что-ли, отравилъ ее? воскликнулъ онъ громовымъ голосомъ и сверкая глазами, — вы подозрваете меня или кто-либо другой подозрваетъ? Я ее обожалъ и со времени ея смерти сталъ совершенно инымъ человкомъ. Я вамъ открою тайну, но не говорите объ этомъ мужу, а то мы можемъ разсориться. Я женился-бы на ней, до ея знакомства съ Юстасомъ, если-бъ она согласилась. Когда доктора сказали мн объ ея смерти отъ отравы… спросите у доктора Джерома, какъ я страдалъ, онъ вамъ разскажетъ. Въ эту страшную ночь я не сомкнулъ глазъ, и, наконецъ, дождавшись, когда вс въ дом улеглись, я пробрался въ ея комнату и простился на вки съ холодными останками ангела, котораго я такъ горячо любилъ. Я плакалъ надъ нею, цловалъ ее въ первый и въ послдній разъ. Я отрзалъ у нея локонъ волосъ и съ тхъ поръ, съ нимъ но разстаюсь. Боже мой! Я вижу передъ собою эту страшную комнату! Это мертвое лицо! Посмотрите! Посмотрите!

Онъ сорвалъ съ снурка висвшій на его ше медальонъ и, бросивъ его ко мн, залился слезами.

Мужчина на моемъ мст, быть можетъ, зналъ-бы, какъ поступитъ, но я была женщина и поддалась чувству состраданія.

Я встала, перешла чрезъ комнату и, отдавъ ему медальонъ, положила руку на его плечо.

— Я не въ состояніи васъ подозрвать, м-ръ Декстеръ, сказала я нжно: — подобная мысль никогда не входила мн въ голову. Я сожалю васъ отъ глубины души.

Онъ схватилъ мою руку и покрылъ ее поцлуями. Его губы жгли меня, какъ огонь, Онъ неожиданно приподнялся на кресл обвилъ рукою мою талію. Въ испуг и негодованіи, я старалась освободиться отъ него и стала звать на помощь,.

Дверь отворилась и Бенджаминъ показался на порог. Декстеръ меня тотчасъ выпустилъ.

Я бросилась къ Бенджамину и не позволила ему войти въ комнату. Я никогда въ жизни не видала его сердитымъ, а теперь онъ былъ блденъ отъ злобы.

— Вы не можете поднять руки на калку! воскликнула я, удерживая его силою,— прикажите слуг отнести его отсюда.

Я вывела Бенджамина въ другую комнату и заперла дверь въ библіотеку. Экономка сидла въ столовой и я послала ее за слугою, сидвшимъ въ кабріолет.

Онъ явился. Бенджаминъ молча отперъ дверь и я не могла удержаться, чтобъ не заглянуть въ кабинетъ.

Мизеримусъ Декстеръ сидлъ въ кресл, откинувшись на спинку. Слуга поднялъ его съ удивительной нжностью и я слышала, какъ Декстеръ промолвилъ:

— Закройте мн лицо.

Слуга разстегнулъ свою грубую, матроскую куртку и, спрятавъ подъ нее голову Декстера, вышелъ молча изъ комнаты, прижимая къ груди несчастнаго калку, словно мать своего ребенка.

ГЛАВА XXXVI.
Аріэль.

Во всю ночь я не сомкнула глазъ.

Оскорбленіе, нанесенное мн Декстеромъ, было непріятно само по себ, но послдствія его могли быть для меня еще хуже. Достиженіе единственной цли моей жизни зависло все еще отъ личныхъ моихъ отношеній къ Мизеримусу Декстеру, а теперь на моемъ пути явилась непреодолимая преграда. Даже въ интересахъ мужа могла-ли я имть что-либо общаго съ человкомъ, который такъ дерзко меня оскорбилъ? Хотя я не была строгой пуританкой, но мысль о бесд съ Декстеромъ, посл происшедшаго между нами, была мн отвратительна.

Я встала поздно и принялась за письмо къ м-ру Плеймору, но никакъ не могла собраться съ силами и написать хоть одно слово.

Около полудня (Бенджамина не было дома) экономка объявила, что меня спрашиваетъ снова какое-то странное созданіе.

— На этотъ разъ это женщина, сударыня, или что-то въ этомъ род, сказала она конфиденціально:— это большая, толстая, глупая женщина въ мужской шляп и съ мужской тростью въ рукахъ. Она говоритъ, что принесла вамъ письмо, но отдастъ его только бъ собственныя руки. Мн кажется, лучше ее не пускать.

Я тотчасъ поняла, кто желалъ меня видть, и удивила экономку приказаніемъ ввести странное существо.

Аріель вошла въ комнату, какъ всегда, молча. Но я замтила въ ней поразительную перемну, Ея апатичные, безсознательные глаза были красны и точно налиты кровью. На щекахъ ея виднлись какъ-бы слды слезъ. Она подошла, ко мн далеко не прежней, ршительной, грубой поступью. Неужели Аріель могла совститься или бояться меня?

— Вы принесли мн что-то? спросила я,— присядьте.

Она подала мн письмо, не говоря ни слова и не садясь. Я распечатала конвертъ и прочла слдующее:

‘Пожалйте меня, если въ васъ сохранилась тнь состраданія къ несчастному, который горько заплатилъ за минутное безуміе. Если-бъ вы меня видли, то согласились-бы, что я вынесъ достаточно сильное наказаніе. Бога ради не покидайте меня! Я сошелъ съума въ ту минуту, когда дозволилъ чувству, которое вы возбудили въ моемъ сердц, взять верхъ надо всмъ. Боле никогда этого не случится и моя тайна умретъ вмст со мною. Могу-ли я надяться, что вы мн поврите? Нтъ, я не прошу васъ врить мн и полагаться на мое хорошее поведеніе. Если вы когда-нибудь согласитесь увидть меня снова, то пусть это будетъ въ присутствіи третьяго лица, избраннаго вами въ качеств покровителя. Я буду терпливо ждать, пока успокоится вашъ гнвъ, и прошу теперь одного — надежды. Скажите Аріель: ‘я его прощаю и когда-нибудь позволю видться со мною’. Она запомнитъ эти слова изъ любви ко мн. Но если вы отпустите ее безъ всякаго отвта, то я завтра буду въ сумасшедшемъ дом. Спросите ее, если мн не врите. Мизеримусъ Декстеръ’.

Прочтя это странное письмо, я взглянула на Аріель.

Она стояла передо мною, опустивъ глаза.

— Возьмите палку, сказала она посл продолжительнаго молчанія, подавая мн тяжелую дубину, бывшую въ ея рукахъ.

— Зачмъ? спросила я.

Впродолженіи нсколькихъ минутъ она боролась съ своими тупыми мозгами, желая выразить то, что чувствовала,

— Вы сердитесь на моего господина, сказала она, наконецъ,— выместите вашу злобу на мн. Вотъ палка. Бейте меня.

— Побить васъ! воскликнула я.

— Спина у меня широкая, продолжало несчастное созданіе,— я не буду кричать. Я все перенесу. Чортъ возьми, берите-же палку. Не сердите его. Бейте меня.

Она грубо сунула мн въ руки палку и повернулась спиною, ожидая удара. Страшно и жалко было на нее смотрть. Слезы выступили у меня на глазахъ. Я старалась терпливо и нжно образумить ее, но все было тщетно. Въ голов ея была только одна мысль: принять на себя наказаніе, слдовавшее ея господину.

— Не сердите его, бейте меня, упорно повторяла она.

— Что вы подразумеваете подъ словами: ‘не сердите его’? спросила я.

Она старалась мн объяснить, но не могла найти соотвтственныхъ словъ и прибгла къ мимик, подобно дикарю. Подойдя къ камину, она присла на корточки и устремила на огонь страшный, безсознательный взглядъ. Потомъ она схватилась руками за голову и, не спуская глазъ съ огня, стала медленно перекачиваться со стороны на сторону.

— Вотъ какъ онъ сидитъ!.. воскликнула она, неожиданно найдя даръ слова: — часами, цлыми часами. Никого не замчаетъ. Только зоветъ васъ.

Представленная ею картина напомнила мн свидтельство доктора о здоровь Декстера и предостереженіе насчетъ грозившей ему опасности въ будущемъ. Если-бъ слова и жесты Аріеля могли на меня не подйствовать, то смутное опасеніе роковыхъ послдствій отъ подобнаго положенія Декстера не дозволило-бы мн колебаться.

— Не длайте этого! воскликнула я, — пожалуйста встаньте. Я на него боле не сержусь. Я его прощаю.

Она приподнялась на четвереньки, словно собака, и повторила свою обычную просьбу, когда она хотла что-нибудь запечатлть въ своей памяти:

— Скажите еще разъ.

Я исполнила ея желаніе. Но этого было для нея недостаточно.

— Скажите такъ, какъ написано въ письм господина, произнесла она.

Я взглянула на письмо и повторила слово въ слово: ‘Я прощаю его и когда-нибудь позволю видться со мною’.

Она быстро вскочила на ноги и впервые на ея тупомъ лиц блеснулъ лучъ свта и жизни.

—Вотъ такъ! воскликнула она,— Теперь я вытвержу наизусть эти слова.

Я научила ее, какъ ребенка, этой фраз слово за словомъ.

— Ну, теперь, сказала я, убдившись въ томъ, что она хорошо затвердила урокъ,— отдохните и пошьте чего-нибудь.

Все равно было говорить стн. Не обращая никакого вниманіи на мои слова, она схватила палку и выбжала изъ комнаты, громко крича:

— Я знаю наизусть! Это охладитъ голову господина.

Я вышла за нею и только увидла, какъ она отворила настежь калитку и пустилась по улиц такимъ крупнымъ шагомъ, что не было возможности ее догнать.

Я возвратилась въ свою комнату, обдумывая вопросъ, который тщетно старались разршить головы гораздо умне моей. Могъ-ли человкъ совершенно дурной и преступный возбудить такую преданную любовь, какую Декстеръ внушилъ этой странной женщин и грубому садовнику, такъ нжно обходившемуся съ нимъ? Кто могъ на это отвтить? Величайшій злодй на свт часто иметъ друга, его любитъ женщина или собака.

Я сла къ столу и снова принялась за письмо къ м-ру Плеймору.

Вспоминая все, что я слышала отъ Мизеримуса Декстера, я съ особымъ интересомъ останавливалась на неожиданной вспышк чувства, заставившей его выдать мн тайну своей любви къ первой жен Юстаса. Я какъ-бы видла роковую сцену, происшедшую въ комнат умершей: несчастное, уродливое созданіе, рыдавшее надъ хладнымъ трупомъ во мрак ночи. Эта мрачная картина какъ-то странно овладла моимъ воображеніемъ и тщетны были вс усилія обратить мои мысли на другой предметъ. Обстановка этой сцены, дйствительно, была мн близко знакома, и потому неудивительно, что она такъ крпко засла въ мою голову. Я сама была въ этой комнат, видла кровать умершей, ходила по коридору, по которому Декстеръ пробирался, чтобъ сказать послднее прости любимой женщин.

При мысли о коридор я вдругъ остановилась. Какія воспоминанія возбуждалъ онъ во мн, кром разсказа Декстера? Были ли это личныя воспоминанія о моемъ посщеніи Гленинча? Нтъ. Вспоминала-ли я что-нибудь прочтенное? Я машинально взяла отчетъ о процес моего мужа. Онъ случайно открылся на показаніи сидлки. Я прочла его до самаго конца и только слдующія фразы обратили на себя мое вниманіе:

‘Прежде чмъ лечь спать, я пошла наверхъ, чтобъ приготовить тло покойной для положенія въ гробъ. Комната, въ которой она лежала, была заперта и ключи отъ обихъ дверей, въ коридоръ и въ комнату м-ра Мокалана, были взяты м-ромъ Гэлемъ. Двое слугъ караулили у коридорныхъ дверей. Они могли мн сказать только, что ихъ смнятъ въ 4 часа утра’.

Вотъ что припомнилось мн при мысли о коридор. Вотъ что я должна была имть въ виду, когда Мизеримусъ Декстеръ разсказывалъ мн о своемъ прощаньи съ мертвой.

Какъ попалъ онъ въ спальню, когда двери были заперты и ключи унесены м-ромъ Гэлемъ? Только отъ третьей двери, въ маленькій кабинетъ, не было ключа у м-ра Гэля. Ключъ этотъ былъ потерянъ. Неужели его похитилъ Декстеръ? Онъ могъ пройти но коридору, когда сторожа спали или въ ту минуту, когда ихъ замняли. Но какъ онъ могъ попасть въ спальню безъ ключа? Ршительно ключъ былъ у него и онъ похитилъ его за нсколько недль до смерти несчастной женщины, такъ-какъ сидлка удостовряла, что когда она прибыла въ домъ 7-го числа, ключа въ двери уже не было.

Къ какому заключенію должны были привести эти факты и соображенія? Далъ-ли мн Декстеръ ключъ къ узнанію роковой тайны въ минуту безсознательнаго волненія?

Я въ третій разъ возвратилась къ письму. Единственный человкъ, который могъ найти отвтъ на вс эти вопросы, былъ м-ръ Плейморъ. Я написала ему подробный отчетъ о всемъ случившемся, прося извинить меня за непринятіе его любезнаго совта и общая ничего не длать впредь безъ его согласія.

День былъ прекрасный для того времени года, и, желая подышать чистымъ воздухомъ, я сама отнесла письмо на почту.

Возвратясь домой, я узнала, что меня дожидался новый поститель, на этотъ разъ очень учтивый и прямо заявившій свое имя. Это была моя свекровь, м-съ Мокаланъ.

ГЛАВА XXXVII.
У постели больного.

Прежде, чмъ она открыла ротъ, я поняла, что она принесла дурныя всти.

— Что съ Юстасомъ? воскликнула я.

Она отвчала мн безмолвнымъ взглядомъ.

— Скажите всю правду, продолжала я, — но не томите неизвстностью.

М-съ Мокаланъ подала мн телеграму.

— Я вполн надюсь на ваше мужество, сказала она, — съ вами, дитя мое, нечего хитрить. Прочтите.

Въ телеграм, посланной военнымъ докторомъ походнаго госпиталя изъ какого-то селенія сверной Испаніи, было сказано слдующее:

‘М-ръ Юстасъ тяжело раненъ въ стычк. Пока нтъ опасности. Вс мры приняты. Дожидайте другой телеграмы’.

Я отвернулась и какъ могла лучше перенесла страшный ударъ, разразившійся надъ моей головою. Я думала, что его любила, но никогда этого такъ не сознавала, какъ теперь.

Свекровь молча обняла меня и прижала къ груди. Она знала, что въ такую минуту говорить нельзя.

Мало-по-малу я собралась съ силами и, указавъ на послднія слова телеграмы, спросила:

— Будете вы ждать?

— Ни одного дня, отвчала она, — я сейчасъ ду въ министерство иностранныхъ длъ за паспортомъ. У меня есть тамъ протекція и мн не откажутъ въ помощи и рекомендательныхъ письмахъ. Я отправляюсь сегодня ночью съ почтовымъ поздомъ въ Калэ.

— Вы отправляетесь? повторила я.— Неужели вы думаете, что я отпущу васъ однхъ? Достаньте мн паспортъ и въ 7 часовъ вечера я буду у васъ.

Она старалась меня отговорить, указывая на опасности путешествія. Но я ее остановила на первыхъ словахъ.

— Разв вы не знаете, матушка, какъ я упряма! Вы только теряете дорогое время. Васъ могутъ задержать въ министерств.

Она уступила съ необычайной для ея характера нжностью.

— Узнаетъ-ли когда мой бдный Юстасъ, какая у него жена!

Вотъ все, что она сказала. Потомъ она меня поцловала и поспшно удалилась.

Мои воспоминанія о путешествіи очень смутны и неопредленны.

Боле интересныя событія, случившіяся посл моего возвращенія въ Англію, заслоняютъ въ моей памяти приключенія въ Испаніи, которыя, отодвинувшись на задній планъ, кажутся давно прошедшими. Я смутно помню, что много проволочекъ и опасностей задерживали насъ на пути, подвергая тяжелому испытанію наше терпніе и мужество, что благодаря рекомендательнымъ письмамъ, мы нашли врныхъ друзей въ секретар англійскаго посольства и въ министерскомъ курьер, которые оказали намъ помощь и покровительство въ очень критическую минуту, что наши возницы отличались грязными плащами и чистымъ бльемъ, чрезвычайно учтивымъ обращеніемъ съ женщинами и варварской жестокостью къ лошадямъ. Наконецъ, я вижу предъ собою ясне всего несчастную комнату въ бдной, сельской гостинниц, въ которой мы нашли несчастнаго Юстаса въ безсознательномъ положеніи, между жизнью и смертью.

Ничего не было романтичнаго или интереснаго въ томъ событіи, которое подвергло опасности жизнь моего мужа.

Онъ слишкомъ близко подошелъ къ тому мсту, гд происходила небольшая стычка, съ намреніемъ спасти бднаго раненаго юношу, лежавшаго на пол сраженія. Ружейная пуля ранила его, и товарищи по походному лазарету отнесли его на перевязочный пунктъ, рискуя своей жизнью. Онъ былъ общимъ любимцемъ, храбрый, добрый, терпливый, онъ нуждался только въ опытности, чтобы быть украшеніемъ человколюбиваго братства, въ ряды котораго онъ поступилъ.

Разсказавъ мн все это, докторъ деликатно прибавилъ нсколько словъ предостереженія.

Лихорадка, обычное слдствіе раны, сопровождалась, какъ всегда, бредомъ. Голова Юстаса, на-сколько можно было понять изъ его полусвязныхъ словъ, была полна мыслями о жен, и потому докторъ объявилъ, что неожиданное свиданіе со мною можетъ привести къ самымъ грустнымъ результатамъ. Пока онъ находился въ безсознательномъ положеніи, я могла ухаживать за нимъ, не рискуя быть узнанной. Но когда онъ станетъ выздоравливать, то мн надо будетъ уступить мое мсто у его постели другому лицу и не показываться ему на глаза до разршенія доктора.

Мы съ свекровью чередовались въ комнат больного, проводя тамъ дни и ночи.

Во время бреда, который являлся періодически съ безжалостною регулярностью, мое имя не сходило съ устъ бднаго раненаго. Въ голов его господствовала страшная мысль, которую я тщетно старалась побороть въ послднее наше свиданіе. Въ виду судебнаго приговора, постановленнаго по его длу, невозможно было даже его жен врить его невиновности. Вс ужасы, которые разстроенное воображеніе рисовало передъ нимъ, были навяны этой упорной мыслію. Онъ воображалъ, что все еще живетъ со мною, и, несмотря на вс его усилія, я напоминала ему постоянно о тяжеломъ испытаніи, черезъ которое онъ прошелъ. Онъ говорилъ за себя и за меня. Онъ подавалъ мн чашку чая и я говорила ему: ‘мы вчера ссорились съ тобою, Юстасъ, нтъ-ли тутъ яда?’ Онъ цловалъ меня въ знакъ примиренія, а я со смхомъ произносила: ‘теперь утро, мой милый, а къ девяти часамъ вечера, не правда-ли, я умру?’ Я лежала больная въ постели и, подозрительно смотря на подаваемое имъ лекарство, говорила: ‘ты любишь другую женщину, нтъ-ли въ лекарств чего-нибудь посторонняго, непрописаннаго докторомъ?’ Вотъ какая страшная драма постоянно разыгрывалась въ его ум. Сотни и сотни разъ онъ повторялъ одно и то-же, и все въ тхъ-же самыхъ выраженіяхъ. Въ другое время онъ говорилъ о моемъ отчаянномъ план доказать его невиновность, то плача, то смясь, то сочиняя хитрыя уловки, чтобъ преградить мн путь. Изобртая свои стратагемы, онъ энергично настаивалъ, чтобъ люди, повидимому, помогавши ему, не боялись меня оскорбить или огорчить. ‘Ничего, говорилъ онъ,— не бда, если вы ее разсердите или заставите плакать. Это для ея добра, для ея спасенія отъ неподозрваемыхъ ею опасностей. Не сожалйте ее, потому что, какъ она сама говоритъ, она длаетъ все ради меня. Посмотрите, ее сейчасъ оскорбятъ, опозорятъ, обманутъ. Остановите ее, остановите ее!’ Хотя я должна была всегда помнить, что онъ былъ въ забыть, но многіе часы, проведенные у постели мужа, казались мн чрезвычайно грустными, горькими.

Недли проходили за недлями, а онъ все еще оставался между жизнью и смертью.

Я не вела въ то время дневника и не могу припомнить, какого именно числа произошла въ немъ перемна къ лучшему. Въ моей памяти сохранилось только, что мы освободились отъ тяжелой неизвстности въ одно прекрасное, зимнее утро, около разсвта. Докторъ находился у постели больного, когда онъ очнулся. Замтивъ это, онъ сдлалъ мн знакъ, чтобы я молчала и скрылась. Свекровь и я поняли очень хорошо, что это значило, и возблагодарили Бога за спасеніе дорогого намъ человка.

Въ тотъ-же вечеръ, сидя вдвоемъ, мы въ первый разъ посл отъзда изъ Англіи заговорили о будущемъ.

— Докторъ сказалъ мн, начала м-съ Мокаланъ,— что Юстасъ очень слабъ и впродолженіи нсколькихъ дней не будетъ въ силахъ вынести какое-бы то ни было волненіе. Поэтому у насъ довольно времени на разршеніе вопроса: сказать ему или нтъ, что онъ обязанъ своею жизнью столько-же моимъ попеченіямъ, сколько вашимъ? Неужели, Валерія, вы его оставите теперь, когда Господь милосердно возвратилъ его нашей любви?

— Если-бъ я слушалась только своего сердца, отвчала я,— то никогда съ нимъ боле не разсталась-бы.

М-съ Мокаланъ взглянула на меня съ изумленіемъ.

— Кого-же вамъ еще слушаться? спросила она.

— Если мы оба останемся живы, продолжала я,— то мн надо подумать о счасть нашей жизни въ будущемъ. Я могу многое снести, матушка, но если онъ меня снова покинетъ, то я не вынесу этого.

— Вы несправедливы къ нему, Валерія. Я твердо убждена, что онъ не въ состояніи снова васъ бросить.

— Разв вы забыли, м-съ Мокаланъ, что онъ говорилъ обо мн въ бреду?

— Но вдь онъ говорилъ это въ бреду. Разв больной человкъ можетъ отвчать за то, что онъ бредитъ?

— Дорогая матушка и лучшій мой другъ, вы не поврите, какъ мн трудно противостоять вашей защит Юстаса. Я не говорю, что онъ отвтственъ за свой бредъ, но я считаю этотъ бредъ предостереженіемъ для нашей будущей, общей жизни. Самыя дикія слова, которыя теперь бормотали его запекшіяся губы, только врное эхо того, что онъ мн говорилъ полный здоровья и силъ. Что-же даетъ мн надежду на измненіе его мыслей относительно меня? Ни разлука, ни страданія не измнили его. Въ горячечномъ бреду и въ полномъ разум онъ одинаково сомнвается во мн. Я не вижу другого пути возвратить его себ, какъ уничтоживъ въ корн поводъ къ разлук со мною. Тщетно убждать его въ томъ, что я врю въ его невиновность. Я должна фактически доказать ему, что онъ невиновенъ въ взводимомъ на него преступленіи.

— Валерія, Валерія! Вы даромъ теряете время и слова. Вы попытали счастья и теперь знаете такъ-же хорошо, какъ я, что это дло невозможное.

Мн нечего было на это отвчать и я замолчала.

— Предположимъ, что вы еще разъ постите Декстера изъ состраданія къ оскорбившему васъ несчастному, сумасшедшему созданію, продолжала свекровь,— вы можете это сдлать только въ сопровожденіи меня или какого-либо другого врнаго друга. Какой результатъ можетъ быть отъ этого посщенія? Вы можете только остаться у Декстера самое короткое время и успокоить его взволнованный умъ. Посл этого вы должны ухать. Предположимъ даже, что Декстеръ можетъ оказать вамъ помощь въ вашемъ дл, но для этого вы должны обращаться съ нимъ по-прежнему, по-дружески, съ полнымъ довріемъ, а возможно-ли это посл случившагося въ дом Бенджамина? Отвчайте мн честно.

Я разсказала м-съ Мокаланъ во время нашего путешествія послднее мое свиданіе съ Декстеромъ, и вотъ какъ она воспользовалась моей откровенностью. Конечно, я не могла на это сердиться, такъ-какъ цль оправдывала средства. Но, во всякомъ случа, я должна была отвчать, если не хотла ее оскорбить. Я признала, что никогда боле не могла обращаться съ Декстеромъ какъ съ истиннымъ другомъ, достойнымъ полнаго доврія.

— Хорошо, продолжала она:— этотъ путь теперь для васъ закрытъ. Что-же вы предпримете? Какая у васъ остается надежда?

Въ теперешнемъ моемъ положеніи я не могла дать удовлетворительнаго отвта на этотъ вопросъ. Я чувствовала себя какъ-то странно, не ловко, и не промолвила ни слова. М-съ Мокаланъ тогда нанесла мн послдній ударъ, докончившій ея побду.

— Мой бдный Юстасъ слабъ и легкомысленъ, сказала она,— но онъ не опозоритъ себя черной неблагодарностью. Дитя мое, вы заплатили ему добромъ за зло, вы доказали, какъ преданно его любите, рискуя ради него всми трудностями и опасностями. Врьте мн, врьте ему. Онъ не можетъ теперь противостоять вамъ. Взгляните на него съ прежнею любовью, останьтесь съ нимъ — и онъ вашъ на вки. Скажите: да, Валерія, прибавила она шепотомъ, нжно цлуя меня,— скажите: да, и будьте для него дорогою женою, а для меня дорогой дочерью.

Сердце мое говорило то-же самое. Энергія моя колебалась. Я не получила никакого отвта отъ м-ра Плеймора, который одинъ могъ поддержать меня, я долго и тщетно боролась со всми, я употребила вс усилія, перенесла многое, и моей наградой было только горе и разочарованіе. А теперь онъ лежалъ въ сосдней комнат и мало-по-малу возвращался къ жизни. Какъ могла я противостоять? Все было кончено. Говоря — да (если Юстасъ подтвердилъ-бы слова матери), я прощалась на-вки съ единственной, дорогой и благородной надеждой моей жизни. Я вполн это сознавала и все-же сказала — да.

Итакъ, прощай святое дло! Да здравствуетъ смиреніе — явное доказательство, что я признавала себя побжденной.

Мы съ свекровью спали въ единственной комнат, которую могли намъ отвести въ гостинниц,— нчто въ род ниши на чердак. Ночь, слдовавшая за этимъ разговоромъ, была очень холодная и мы никакъ не могли согрться, несмотря на вс наши пледы. Наконецъ, свекровь заснула, но я не могла сомкнуть глазъ отъ безпокойства, какъ меня приметъ мужъ и какъ сложится наша будущая жизнь.

Нсколько часовъ прошло въ этихъ грустныхъ размышленіяхъ. Вдругъ я ощутила въ себ какое-то странное чувство, которое удивило и испугало меня. Я вскочила на постели, едва переводя дыханіе. Мое движеніе разбудило м-съ Мокаланъ.

— Что съ вами? спросила она,— вы нездоровы?

Я старалась, какъ могла, объяснить ей, что чувствовала. Съ первыхъ-же словъ она поняла, въ чемъ дло, и, нжно прижавъ меня къ груди, сказала:

— Бдное, невинное дитя, разв вы не понимаете? Неужели я должна вамъ объяснить?

И она шепотомъ произнесла нсколько словъ. Никогда не забуду я того водоворота пламенныхъ чувствъ, который возбудили во мн ея слова. Радость, страхъ, изумленіе, гордость, смиреніе наполняли мою душу. Я чувствовала, что съ этой минуты стала новой женщиной. Если Богу было угодно продлить мн жизнь еще на нсколько мсяцевъ, то я могла испытать величайшую и самую святую радость на земл — быть матерью.

Я не знаю, какъ прошла остальная ночь, и помню только, что на слдующее утро на разсвт я вышла подышать свжимъ, зимнимъ воздухомъ на открытой полян передъ гостинницей.

Я уже сказала, что чувствовала себя новой женщиной. Во мн проснулись новыя силы. Теперь, думая о будущемъ, я должна была заботиться не объ одномъ только муж. Его доброе имя принадлежало уже не ему, не мн, а нашему ребенку, для котораго оно должно было сдлаться величайшимъ наслдіемъ. А за нсколько часовъ передъ тмъ я отказалась отъ всякой надежды очистить его имя отъ позорнйшаго пятна, какъ-бы мало это пятно ни казалось въ глазахъ закона. Нашему ребенку могли впослдствіи сказать съ насмшкой: ‘Твой отецъ обвинялся въ величайшемъ изъ преступленій и не былъ совершенно оправданъ’. Могла-ли я мужественно перенести предстоявшія мн муки съ подобнымъ предчувствіемъ? Нтъ. Я должна была еще разъ попробовать счастья возобновить борьбу и постараться вывести на чистую воду Мизеримуса Декстера.

Я возвратилась къ свекрови съ новой ршимостью и откровенно высказала ей перемну, происшедшую во мн посл нашего разговора.

Она была не только разочарована, но огорчена моими словами.

— Единственное событіе, котораго недоставало, теперь случилось, сказала она:— къ нашему общему счастью, вскор новые, святые узы свяжутъ еще крпче, чмъ прежде, вашу жизнь съ жизнью вашего мужа. Вс другія соображенія — пустяки. Если вы теперь покинете его, то поступите не только безсердечно, но глупо, и будете вчно, до гробовой доски, сожалть, что упустили единственный случай въ жизни женщины, когда она можетъ навсегда привязать къ себ мужа.

Тяжело мн было бороться съ этими благоразумными совтами доброй женщины и мрачными сомнніями, терзавшими мою душу, но я старалась думать только объ одномъ: о чести отца, о наслдіи ребенка, и на этотъ разъ устояла. Много грустныхъ минутъ, много тайныхъ слезъ стоила мн эта ршимость, но природное упрямство, какъ говорила м-съ Мокаланъ, поддерживало меня. Отъ времени до времени я поддерживала себя также минутными взглядами на мужа, во время его безмятежнаго сна. Я не могу объяснить этого послдняго, повидимому рзкаго противорчія, но не хочу скрыть ничего изъ прочувствованнаго мною въ эту тяжелую эпоху моей жизни,

Я согласилась только на одну уступку — подождать два дня прежде, чмъ возвратиться въ Англію. М-съ Мокаланъ надялась, что въ это время я измню свою ршимость.

Эта уступка оказалась очень полезной для меня. На второй день начальникъ походнаго лазарета послалъ въ сосдній городъ за письмами, и посланный, возвратясь, подалъ мн конвертъ. Почеркъ адреса былъ мн знакомый. Наконецъ-то я получила отвтъ м-ра Плеймора.

Если мн грозила опасность перемнить свое мнніе, то добрый стряпчій спасъ меня отъ этого. Слдующій отрывокъ изъ его письма, вполн докажетъ, какой сильной поддержкой оно послужило мн въ ту минуту, когда я боле всего нуждалась въ ней:

‘Позвольте мн теперь разсказать вамъ, что я сдлалъ для проврки того заключенія, къ которому приводитъ ваше письмо. Я отыскалъ одного изъ слугъ, которые караулили двери въ спальн м-съ Мокаланъ въ ночь посл ея смерти. Онъ очень хорошо помнитъ, что среди ночи Мизеримусъ Декстеръ явился неожиданно передъ ними, говоря: ‘Я полагаю, не запрещено входить въ кабинетъ, посл всего случившагося я не могу спать, а тамъ найду книгу и хоть немного развлекусь’. Слугамъ не было приказано воспрещать входъ въ кабинетъ, и они знали, что дверь въ спальню была заперта, а ключи отъ другихъ двухъ дверей унесъ съ собою м-ръ Гэль, поэтому они дозволили Декстеру войти въ кабинетъ. Онъ затворилъ за собою дверь, выходившую въ коридоръ, и нсколько времени оставался не въ кабинет, какъ полагали слуги, а въ спальн, какъ мы знаемъ изъ его собственнаго признанія. Вы совершенно правы въ томъ, что онъ не могъ попасть туда иначе, какъ съ помощью ключа отъ двери между кабинетомъ и спальней. Сколько времени онъ тамъ оставался, я не могъ узнать, но это не важно. Слуга, однако, помнитъ, что, выйдя изъ кабинета, Декстеръ былъ блденъ какъ смерть и молча возвратился въ свою комнату. Вотъ факты. Выводъ изъ нихъ чрезвычайно важенъ и вполн подтверждаетъ все, что я говорилъ вамъ въ Эдинбург. Вы, конечно, помните мои слова и потому нечего ихъ повторять. Теперь поговоримъ о васъ. Вы совершенно невинно возбудили въ Декстер такое чувство, которое мн нечего опредлять. Дйствительно, я самъ это замтилъ: въ васъ есть нчто, напоминающее покойную м-съ Мокаланъ, и это, очевидно, подйствовало на разстроенный умъ Декстера. Не останавливаясь боле на этомъ предмет, я скажу только, что онъ доказалъ, какъ велико ваше вліяніе на него, въ вашемъ присутствіи онъ такъ взволнованъ, что не въ состояніи обдумывать каждое слово. Поэтому не только возможно, но вроятно, что онъ еще боле выдастъ себя, чмъ до сихъ поръ, если вы дадите ему случай. Я долженъ говорить съ вами совершенно откровенно, зная, какіе интересы затронуты въ этомъ дл. Я ни мало не сомнваюсь, что вы сдлали большой шагъ впередъ къ достиженію своей цли со времени вашего отъзда изъ Эдинбурга. По моему мннію, ваше письмо и мое открытіе представляютъ непреложное доказательство, что Декстеръ находился въ тайныхъ сношеніяхъ съ покойной (совершенно невинныхъ съ ея стороны), не только въ день ея смерти, но и за нсколько недль передъ тмъ. Я не могу скрыть отъ васъ своего убжденія, что если вы съумете узнать отъ него, въ чемъ состояли эти тайныя сношенія, то невинность вашего мужа будетъ доказана открытіемъ истины насчетъ таинственной смерти его первой жены. Я говорю вамъ это какъ честный человкъ, но также, какъ честный человкъ, я не могу по совсти посовтовать вамъ рисковать тмъ, чмъ вы рискнете, если еще разъ увидите Мизеримуса Декстера. Въ этомъ трудномъ и щекотливомъ дл я не могу и не хочу брать на себя никакой отвтственности. Вы должны сами ршить, что вамъ слдуетъ длать. Я прошу только одной милости — увдомьте меня о вашемъ ршеніи’.

Затрудненія, казавшіяся столь громадными м-ру Плеймору, не задержали меня ни на минуту, и прежде, чмъ я окончила письмо, я уже ршилась возвратиться немедленно въ Англію.

На другой день отходила во Францію почта и кондукторъ предложилъ мн мсто рядомъ съ собою. Не посовтовавшись ни съ кмъ и, какъ всегда, дйствуя очертя голову, я воспользовалась его предложеніемъ.

ГЛАВА ХXXVIII.
На возвратномъ пути.

Если-бы я путешествовала въ своемъ экипаж, то послдующія главы моего разсказа никогда не были-бы написаны, потому-что по прошествіи какого-нибудь часа я приказала-бы кучеру вернуться назадъ.

Кто можетъ быть всегда твердымъ и ршительнымъ?

Задавая этотъ вопросъ, я, конечно, имю въ виду женщинъ, а не мужчинъ. Я поступила ршительно, взявъ мсто въ почтовомъ экипаж, несмотря на предостереженія м-ра Плеймора и на совты свекрови. Но не успли мы отъхать и мили отъ селенія, какъ все мое мужество исчезло и я воскликнула въ глубин своего сердца: ‘Низкая женщина! ты бросила своего мужа!’ Впродолженіи многихъ часовъ я отдала-бы все на свт, чтобъ остановить экипажъ. Я ненавидла кондуктора, добрйшаго изъ людей. Я ненавидла славныхъ испанскихъ лошадокъ, весело бжавшихъ въ нарядной упряжи съ бубенчиками. Я ненавидла свтлый день, придававшій столько красоты окружавшей природ, и свжій, здоровый воздухъ, которымъ я невольно съ наслажденіемъ дышала. Я не помню такого мрачнаго путешествія, какъ эта спокойная, безопасная поздка до границы. Одно только меня нсколько утшало — похищенная мною прядь волосъ Юстаса. Я ухала, когда онъ еще спалъ, и передъ самымъ отъздомъ вошла въ спальню, поцловала его и, заливаясь слезами, отрзала прядь его волосъ. Какъ я ршилась въ эту минуту разстаться съ нимъ — я до сихъ поръ не понимаю. Кажется, свекровь помогла мн въ этомъ совершенно безсознательно. Она вошла въ комнату, гордо поднявъ голову, и холодно сказала: ‘Если вы серьезно ршились, Валерія, то позжайте, экипажъ готовъ’. Всякая энергичная женщина на моемъ мст сдлала-бы то-же, что я. Я доказала, что серьезно ршилась, и ухала.

А потомъ я сожалла объ этомъ. Бдное человческое созданіе!

Говорятъ, что время великій цлитель горя и страданій. По моему мннію, времени слишкомъ льстятъ въ этомъ отношеніи. Пространство, вмст съ перемной впечатлній, гораздо скоре и лучше достигаетъ той-же цли. Въ вагон на дорог въ Парижъ я начала благоразумне смотрть на свое положеніе. Я теперь говорила себ, что ожиданія свекрови могли не исполниться насчетъ пріема, который сдлалъ-бы мн мужъ, посл первой вспышки счастья. Если я рисковала многимъ, ршившись слова увидть Декстера, то не мене было опасно возвратиться безъ всякаго приглашенія къ мужу, который торжественно объявилъ, что наша брачная жизнь кончена и семейное счастье невозможно. Къ тому-же кто могъ поручиться, что будущее не оправдаетъ меня не только въ моихъ собственныхъ глазахъ, но и въ глазахъ Юстаса? Быть можетъ, я доживу до того дня, когда онъ скажетъ: ‘она вмшалась не въ свое дло, она была упряма, она бросила меня больного, но она все исправила и, въ конц концовъ, была права’.

Я остановилась на одинъ день въ Париж и написала три письма. Въ первомъ я предупредила Бенджамина, что я пріду на другой день вечеромъ, во второмъ объявила м-ру Плеймору, что ршилась сдлать послдній шагъ для открытія роковой тайны. Третье письмо, очень коротенькое, было къ Юстасу. Я сознавалась, что ухаживала за нимъ, пока онъ былъ въ безчувственномъ состояніи, объясняла причину моего отъзда и умоляла не думать обо мн дурно, такъ-какъ время докажетъ, что я любила его теперь такъ-же пламенно, какъ и всегда. Я вложила это письмо въ другое, адресованное на имя м-съ Мокаланъ, которую просила отдать мое письмо сыну, когда онъ будетъ въ состояніи его прочесть. При этомъ я положительно запрещала ей открывать Юстасу тайну о новыхъ узахъ, соединявшихъ меня съ нимъ. Хотя онъ бросилъ меня, но я не хотла, чтобы кто-нибудь другой передалъ ему эту всть. Отчего? Я позволю себ объ этомъ умолчать.

Написавъ эти три письма, я исполнила свою обязанность и была совершенно свободна поставить послднюю карту въ роковой игр, въ которой теперь шансы были одинаковы, какъ за меня, такъ и противъ меня.

ГЛАВА XXXIX.
Новое посщеніе Декстера.

— Клянусь Богомъ, Валерія, сумасшествіе этого чудовища заразительно, вы, кажется, получили отъ него роковой недугъ, сказалъ Бенджаминъ, когда я, по прибытіи въ Лондонъ, объявила о своемъ намреніи отправиться къ Мизеримусу Декстеру вмст съ нимъ.

Я ршилась поставить на своемъ и потому убдительно просила добраго стараго друга терпливо исполнить мое желаніе.

— Помните, прибавила я,— мн очень важно видть еще разъ Декстера.

Этими словами я только подливала масла на огонь.

— Еще разъ его увидать? повторилъ презрительно Бенджаминъ,— посл того, какъ онъ дерзко оскорбилъ васъ подъ моимъ кровомъ, въ этой самой комнат?

Негодованіе Бенджамина было такъ велико, что я не могла отказать себ въ удовольствіи помучить его, высказавъ либеральный взглядъ на поведеніе Декстера въ послднее наше свиданіе.

— Тише, тише, мой добрый другъ, сказала я,— мы должны быть снисходительны къ человку, который ведетъ такую жизнь и переноситъ такія физическія страданія, какъ Декстеръ. Вообще скромность не должна переходить за границы благоразумія, а я, кажется, черезчуръ пуритански взглянула на его выходку. Женщину, уважающую себя и любящую всмъ сердцемъ мужа, не можетъ серьезно оскорбить грубость несчастнаго калки, осмлившагося ее обнять. Выходить изъ себя и чрезмрно волноваться отъ нравственнаго негодованія очень легко, но не всегда разумно. къ тому-же я его простила, и вы должны сдлать тоже. Если вы подете со иною, то, конечно, нечего будетъ бояться повторенія этой сцены. Его домъ — диковина, я уврена, что онъ васъ очень заинтересуетъ, изъ-за однхъ картинъ стоитъ предпринять эту поздку. Я сегодня-же напишу къ нему, а завтра мы подемъ. Мы обязаны его постить, боле для сохраненіи нашего достоинства, чмъ ради самого м-ра Декстера. Посмотрите вокругъ. себя, Бенджаминъ, и вы увидите, что снисхожденіе другъ въ другу — величайшая добродтель нашего времени. Бдный м-ръ Декстеръ иметъ право воспользоваться этимъ направленіемъ. Ну, ну, идите съ вкомъ, старый другъ! Преклонитесь передъ новыми идеями!

Бенджанинъ, вмсто того, чтобы принять добрый совтъ, набросился на нашъ вкъ, какъ быкъ на красное сукно.— Конечно, будемъ поддерживать новыя идеи, Валерія! воскликнулъ онъ.— Старая нравственность и старые порядки отжили. Пойдемъ рука-объ-руку съ вкомъ. Все, что ново,— хорошо. Жена въ Англіи, а мужъ въ Испаніи — это новыя идеи! Внчаться или не внчаться, жить съ супругомъ вмст или нтъ,— это все равно для новыхъ идей. Да, да, Валерія, я пойду съ вами всюду, я буду достоинъ новаго поколнія. Я готовъ, Валерія, слдовать за вами всюду. Чмъ скоре, тмъ лучше! Подемте къ Декстеру! Подемте къ Декстеру!

— Я очень рада, что вы согласны, отвчала я,— но не будемъ торопиться! Завтра, въ три часа, мы подемъ въ Декстеру, а я сейчасъ его предувдомлю о нашемъ посщеніи. Куда вы идете?

— Я пойду въ библіотеку, чтобъ отрезвиться.

— А что вы будете читать?

— ‘Кота въ сапогахъ’, ‘Иванушку Дурачка’ или какую-нибудь другую книгу, которая не идетъ объ-руку съ нашимъ вкомъ.

Нанеся этотъ послдній ударъ новымъ идеямъ, мой старый другъ вышелъ изъ комнаты.

Отправивъ записку къ Декстеру, я стала съ безпокойствомъ думать о состояніи его здоровья. Какъ провелъ онъ все время моего отсутствія изъ Англіи? Спрашивать о немъ Бенджамина — значило только вызывать новую вспышку. Пока я такимъ образомъ размышляла, въ комнату вошла экономка, и я, не долго думая, спросила ее, слышала-ли она что-нибудь о странномъ человк, такъ перепугавшемъ ее передъ моимъ отъздомъ.

Она покачала головой, какъ-бы находя неприличнымъ говорить объ этомъ предмет.

— Черезъ недлю посл вашего отъзда, сударыня, сказала она очень серьезнымъ тономъ и старательно подыскивая слова,— особа, о которой вы упоминаете, имла дерзость прислать вамъ письмо. Посланному было объявлено, по приказанію хозяина, что вы ухали заграницу и что онъ можетъ убираться вмст съ письмомъ. Спустя немного я снова слышала объ этой особ. Экономка м-съ Мокаланъ, у которой я пила чай, разсказала мн, что онъ прізжалъ въ своемъ кабріолет, чтобъ узнать о васъ. Оправившись отъ удивленія, она объяснила ему, что вы и м-съ Мокаланъ похали заграницу ухаживать за больнымъ м-ромъ Юстасомъ. Онъ ухалъ, къ ужасу экономки, со слезами на глазахъ и съ проклятіемъ на устахъ. Вотъ все, что я знаю объ этой особ, и надюсь, что вы боле не будете упоминать о столь непріятномъ предмет.

Съ этими словами она церемонно присла и ушла изъ комнаты.

Оставшись одна, я съ еще большимъ безпокойствомъ, стала думать о результатахъ завтрашней попытки. Судя по словамъ экономки, какъ бы они ни были преувеличены, Мизеримусъ Декстеръ не очень терпливо переносилъ мое отсутствіе и не давалъ покоя своей нервной систем.

На слдующее утро я получила отвтъ м-ра Плеймора на письмо, отправленное къ нему изъ Парижа.

Онъ писалъ очень коротко, не одобряя и не осуждая моей ршимости, но повторялъ свой совтъ, чтобы, во всякомъ случа, отправляясь на новое свиданіе съ Декстеромъ, я взяла съ собою компетентнаго свидтеля. Самой интересной частью письма былъ его конецъ. ‘Я долженъ васъ предупредить, писалъ онъ,— что Декстеръ очень измнился къ худшему. Нсколько дней тому назадъ одинъ изъ коихъ пріятелей видлъ его по длу и былъ очень пораженъ происшедшей въ немъ перемной. Ваше посщеніе, конечно, произведетъ на него большое вліяніе въ хорошую или въ дурную сторону. Я не могу дать вамъ никакихъ наставленій относительно разговора съ нимъ, вы должна руководствоваться обстоятельствами, вашъ тактъ подскажетъ вамъ, благоразумно-ли наводить разговоръ на первую жену вашего мужа. Единственная наша надежда, что въ подобномъ разговор онъ проболтается, а потому, если можете, не давайте ему удаляться отъ этого предмета’. Въ постскриптум находились слдующія слова: ‘Спросите у м-ра Бенджамина, слышалъ-ли онъ изъ другой комнаты, какъ Декстеръ говорилъ вамъ, что онъ входилъ въ спальню м-съ Мокаланъ въ ночь ея смерти’.

За завтракомъ я предложила Бенджамину этотъ вопросъ. Мой старый другъ осуждалъ такъ-же пламенно, какъ прежде, нашу экспедицію къ Мизеримусу Декстеру и очень серьезно, сухо отвчалъ:

— Я никогда не подслушиваю у дверей, но нкоторые голоса слышны издали, таковъ голосъ Декстера.

— Значитъ, вы слышали его слова? повторила я.

— Стна и дверь не могли заглушить его голоса, продолжалъ Бенджаминъ,— и я слышалъ эти ужасныя слова.

— Теперь, можетъ быть, вамъ придется не только слушать, но и записать мой разговоръ съ Декстеромъ. Вы, кажется, писали письма подъ диктовку отца? Есть у васъ маленькая записная книжка?

Бенджаминъ взглянулъ на меня съ изумленіемъ.

— Одно — писать письма подъ диктовку крупнаго торговца, ютъ слова котораго зависитъ перемщеніе тысячъ фунтовъ изъ рукъ въ руки, а другое — записывать пустую болтовню сумасшедшаго урода, котораго-бы слдовало держать въ клтк. Вашъ добрый отецъ, Валерія, никогда не поручилъ-бы мн такого дла.

— Простите меня, Бенджаминъ, но я принуждена обратиться къ вамъ съ этой просьбой. Вы можете оказать мн величайшую услугу. Ну, ну, милый другъ, уступите на этотъ разъ ради меня.

Бенджаминъ опустилъ глаза въ тарелку, покорно подчиняясь своей судьб, и я видла, что одержала побду.

— Цлую жизнь я плясалъ по ея дудк, пробормоталъ онъ,— теперь ужь поздно думать о независимости. Я полагалъ, что давно вышелъ въ отставку, прибавилъ онъ вслухъ,— но оказывается, что я все еще на служб. Хорошо, въ чемъ-же будутъ состоять мои новыя обязанности?

Въ эту минуту кебъ подъхалъ въ дому, я встала, взяла его за руку и нжно поцловала.

— Вамъ нужно будетъ, сказала я,— ссть позади кресла м-ра Декстера, такъ, чтобы онъ васъ не видалъ, а вы-бы меня видли.

— Чмъ мене я буду видть м-ра Декстера, тмъ лучше. Но что-жь мн длать, когда я помщусь за его кресломъ?

— Вы будете ждать моего знака, по которому тотчасъ приметесь записывать въ вашей памятной книжк слова Декстера, до новаго моего знака.

— Хорошо. Какой-же знакъ — писать и какой — довольно?

Я не приготовила отвта на этотъ вопросъ и попросила Бенджамина помочь мн. Но онъ не хотлъ принять никакого дятельнаго участія въ моемъ предпріятіи, а соглашался только быть пассивнымъ орудіемъ.

Безъ посторонней помощи мн было не легко придумать телеграфную систему знаковъ, которые были-бы понятны Бенджамину и не возбудили-бы подозрній въ Декстер. Случайно я взглянула въ зеркало и серьги навели меня на счастливую мысль.

— Я буду сидть въ кресл, сказала я,— и когда вы увидите, что, облокотясь на ручку, я стану играть серьгой, то начинайте писать и пишите до тхъ поръ, пока я не подвину кресла — тогда остановитесь. Вы понимаете?

— Понимаю.

Черезъ минуту мы уже были на дорог къ Декстеру.

ГЛАВА XL.
Немезида.

Садовникъ отворилъ намъ калитку, очевидно предупрежденный о нашемъ посщеніи.

— М-съ Валерія? спросилъ онъ.

— Да.

— А это вашъ другъ?

— Да.

— Не угодно-ли вахъ пожаловать наверхъ. Вамъ домъ извстенъ.

Проходя по снямъ, я остановилась на минуту и, увидавъ въ рукахъ Бенджамина его любимую трость, сказала:

— Ваша палка вамъ будетъ только мшать, оставьте ее лучше здсь.

— Она можетъ мн пригодиться наверху, отвчалъ Бенджаминъ рзко: — я не забылъ того, что случилось въ библіотек.

Не было времени вступать съ нимъ въ споръ и я молча пошла по лстниц.

На верхней ступени я услыхала какой-то странный, жалобный вопль, который повторился два раза прежде, чмъ мы вошли въ круглую пріемную. Я первая подошла къ двери и увидала многосторонняго Мизеримуса Декстера совершенно съ новой стороны.

Несчастная Аріель стояла передъ столомъ, на которомъ виднлось блюдо съ маленькими пирожками. Въ разстояніи двухъ аршинъ отъ нея находился Мизеримусъ Декстеръ и держалъ дв веревки, противоположные концы которыхъ туго сжимали кисти обихъ рукъ Аріель.

— Попробуй еще, красавица, сказалъ онъ,— возьми пирожокъ.

Аріель повиновалась и быстро протянула руку, но въ ту самую минуту, какъ ея пальцы прикоснулись въ пирожку, Декстеръ съ дьявольской жестокостью и проворствомъ дернулъ за веревку. Я едва не выхватила палки у Бенджамина и не сломала ее объ голову злого урода. Аріель на этотъ разъ перенесла пытку съ спартанскимъ безмолвіемъ. Она прежде Декстера увидала меня, стиснула зубы, побагровла отъ боли, но даже не застонала.

— Бросьте веревку! воскликнула я съ негодованіемъ,— отпустите ее, м-ръ Декстеръ, или я тотчасъ уду.

Услыхавъ мой голосъ, онъ вскрикнулъ отъ радости и глаза его уставились на меня, словно онъ хотлъ меня състь.

— Войдите, войдите! воскликнулъ онъ,— посмотрите, чмъ я занимаюсь въ безумныя минуты ожиданія, посмотрите, какъ я убиваю время нашей разлуки. Войдите, войдите. Сегодня я нахожусь въ сердитомъ настроеніи, благодаря нетерпливому желанію васъ видть, м-съ Валерія. А когда я нахожусь въ сердитомъ настроеніи, мн надо кого-нибудь мучить. Вотъ я и мучу Аріель. Посмотрите на нее. Она еще ничего сегодня не ла и никакъ не можетъ схватить пирожка. Но не жалйте ея. У Аріель нтъ нервовъ и ей не больно.

— У Аріель нтъ нервовъ и ей не больно, повторило несчастное созданіе, оскаливъ зубы на меня за непрошенное вмшательство.

Я слышала, какъ за мною Бенджаминъ размахивалъ палкой по воздуху.

— Бросьте веревку! воскликнула я съ еще большей злобой,— или я тотчасъ уйду.

Мой громкій, рзкій голосъ подйствовалъ на нжные нервы Мизеримуса Декстера.

— Какой прекрасный голосъ, произнесъ онъ, и, бросивъ веревку, сказалъ повелительнымъ тономъ:— Возьми пирожки.

Аріель прошла мимо меня. Веревка висла на ея вспухшихъ рукахъ, но, бросивъ на меня вызывающій взглядъ, она гордо повторила:

— У Аріель нтъ нервовъ, ей не больно.

— Вотъ видите, сказалъ Мизеринусъ Декстеръ:— я не сдлалъ ей ничего дурного и бросилъ веревку, какъ только вы приказали. Не будьте жестоки со мною, м-съ Валерія, посл вашего долгаго отсутствія. А это кто? спросилъ онъ, замтивъ Бенджамина, стоявшаго въ дверяхъ.— Знаю: это добродтельный джентльменъ, олицетворявшій убжище для страждущихъ, въ первый разъ, когда я его видлъ. Вы измнились въ худшему, сэръ. Вы теперь играете совершенно иную роль. Вы олицетворяете карающее правосудіе. Это вашъ новый покровитель, м-съ Валерія? Понимаю. Вашъ покорный слуга, господинъ карающее правосудіе, прибавилъ онъ, иронически кланяясь Бенджамину,— я заслужилъ ваше посщеніе и подчиняюсь своей судьб. Войдите, сэръ, я постараюсь сдлать вашу должность синекурою. Эта женщина — свтъ моей жизни. Поймайте меня въ неуваженіи въ ней, если можете! А вы, м-съ Валерія, дайте мн руку въ доказательство того, что вы меня простили, прибавилъ онъ, подъзжая во мн въ своемъ кресл. Я протянула руку и онъ почтительно поцловалъ ее.— Одинъ разъ, только одинъ разъ. О, бдный Декстеръ, продолжалъ онъ съ своимъ обычнымъ эгоизмомъ:— теплое у него сердце, а пропадаетъ даромъ въ одиночеств. Грустно, грустно! бдный Декстеръ! Сегодня прекрасная погода, сэръ! воскликнулъ онъ вдругъ ироническимъ тономъ, обращаясь къ Бенджамину,— это особенно пріятно посл продолжительныхъ дождей. Неугодно-ли вамъ чего-нибудь? Сдлайте одолженіе, присядьте. Когда карающее правосудіе не выше васъ, то ему приличне сидть на стул.

— А обезьян приличне сидть въ клтк, отвчалъ Бенджаминъ, выведенный изъ себя замчаніемъ Декстера объ его маломъ рост.

Этотъ сарказмъ нисколько не подйствовалъ на Мизеримуса Декстера,— онъ, повидимому, даже не обратилъ на него вниманія. Онъ сноза измнился и сталъ задумчивъ, тихъ, его глаза были устремлены на меня съ грустнымъ, восторженнымъ выраженіемъ. Я сла на ближайшее кресло и взглянула на Бенджамина, который тотчасъ понялъ меня. Онъ слъ позади Декстера и такъ, что могъ постоянно меня видть. Аріель молча ла пирожки, помстившись на скамейк у ногъ своего господина, и смотрла на него, какъ врная собака. Наступило минутное молчаніе. Я могла теперь на свобод разсмотрть Мизеримуса Декстера.

Перемна, происшедшая въ немъ со времени послдняго нашего свиданія, не только изумила меня, но и испугала. Письмо м-ра Плеймора не могло приготовить меня къ такому печальному зрлищу.

Его лицо исхудало и словно съежилось. Мягкость взгляда исчезла, глаза налились кровью и безсознательно смотрли въ пространство, нкогда могучія руки дрожали. Его болзненная блдность еще боле оттнялась черной бархатной курткой. Безчисленныя морщинки вокругъ глазъ значительно увеличились. Голова словно провалилась между плечами. Онъ такъ постарлъ, что мсяцы, прошедшіе со времени моего отъзда изъ Англіи, казались годами. Вспоминая слова доктора, что сохраненіе Декстеромъ разсудка зависитъ отъ спокойнаго состоянія его нервовъ, я не могла не почувствовать, что умно поступила, пріхавъ поспшно изъ Испаніи (если только мн оставалась надежда на успхъ). Въ виду всего, что я знала о немъ и чего могла опасаться, я была уврена, что его конецъ близокъ. Смотря на него, я внутренно сознавала, что передо мною погибшій человкъ.

Мн было жаль его. Да, жаль, хотя это чувство совершенно не соотвтствовало цли, для которой я явилась къ нему. Я знала, что онъ былъ жестокъ, и подозрвала его въ коварств.Но все-же я его сожалла, и Мизеримусъ Декстеръ отгадалъ:

— Благодарю васъ! воскликнулъ онъ неожиданно,— вы видите, что я боленъ, и сожалете меня, милая, добрая Валерія.

— Эту даму, сэръ, зовутъ м-съ Мокаданъ, произнесъ Бенджаминъ строгимъ тономъ,— говоря съ нею, не забывайте, что вамъ нтъ никакого дла до ея имени.

Это новое замчаніе Бенджамина, точно также, какъ первое, не обратило на себя вниманія Декстера. Онъ, повидимому, забылъ даже объ его присутствіи.

— Вы очень порадовали меня своимъ посщеніемъ, продолжалъ онъ,— но увеличьте еще мое счастье. Дайте мн насладиться мелодичностью вашего голоса. Разскажите, что вы длали со времени вашего отъзда изъ Англіи.

Мн необходимо было начать съ нимъ разговоръ и потому я разсказала о своей поздк за-границу.

— Такъ вы все еще любите Юстаса? спросилъ онъ съ горечью.

— Я люблю его, можетъ быть, боле, чмъ прежде.

Онъ закрылъ лицо руками и черезъ нсколько минутъ сказалъ своимъ прежнимъ, глухимъ голосомъ:

— Вы оставили Юстаса въ Испаніи, а сами возвратились одн въ Англію. Что васъ побудило къ этому?

— Что побудило меня явиться къ вамъ и просить у васъ помощи, м-ръ Декстеръ?

Онъ опустилъ руки и взглянулъ на меня. Въ глазахъ его виднлись удивленіе и испугъ.

— Неужели, воскликнулъ онъ,— вы не хотите оставить въ поко этой несчастной исторіи? Неужели вы все еще намрены раскрыть гленинчскую тайну?

— Да, м-ръ Декстеръ, и я все еще надюсь, что вы мн поможете.

Прежняя подозрительность выразилась теперь на его лиц.

— Какъ могу я вамъ помочь? произнесъ онъ,— разв я могу перемнить факты? Я старался вамъ помочь, продолжалъ онъ, просіявъ, словно неожиданная, блестящая мысль озарила его голову,— я сказалъ вамъ, что поздка м-съ Бьюли въ Эдинбургъ была только хитростью, чтобъ удалить отъ себя всякое подозрніе, я сказалъ вамъ, что, можетъ быть, ядъ подала горничная м-съ Бьюли. Убдились-ли вы въ справедливости моихъ словъ? Находите-ли вы эту идею основательной?

— Я не вижу основательности въ этой иде, отвчала я,— что могло побудить служанку сдлаться врагомъ м-съ Мокаланъ?

— Ны у кого не было причины быть врагомъ м-съ Мокаланъ! воскликнулъ Декстеръ съ жаромъ:— она была олицетворенной добротой на земл и она никогда не причиняла ни малйшаго вреда кому-бы то ни было словомъ или дломъ. Она была святая. Уважайте ея память. Оставьте мученицу мирно покоиться въ ея могил.

Съ этими словами онъ снова закрылъ лицо и вздрогнулъ всмъ тломъ отъ сильнаго внутренняго волненія.

Аріель неожиданно встала и, подойдя ко мн, промолвила шопотомъ:

— Разсердите еще разъ моего господина, и я вцплюсь въ васъ десятью когтями.

Бенджаминъ вскочилъ со стула, онъ видлъ движеніе Аріель, но не слышалъ ея словъ. Я знакомъ просила его успокоиться. Аріель возвратилась къ своему мсту и устремила снова безсознательный взоръ на Декстера.

— Не плачьте, сказала она,— вотъ веревки. Помучьте меня. Заставьте меня кричать отъ боли.

Онъ ничего не отвчалъ и не пошевелилъ рукой.

Аріель стала напрягать свои тупыя умственныя способности, чтобъ обратить на себя его вниманіе. Это вполн доказывалось ея насупленными бровями и взоромъ, безсознательно устремленнымъ въ пространство. Вдругъ она радостно захлопала въ ладоши. Побда! Въ ея ум блеснула мысль.

— Господинъ! воскликнула она,— господинъ! Вы давно не разсказывали мн сказокъ. Разскажите хорошую, длинную сказку, полную крови и преступленій. Приведите втупикъ мою глупую голову, заставьте меня содрогаться отъ ужаса.

Неужели она случайно затронула ту струну, которая могла заставить его заговорить о предмет, интересовавшемъ меня боле всего, на свт) Я знала, что онъ гордился своимъ искуствомъ ‘разсказывать исторіи’ и что однимъ изъ его любимыхъ препровожденій времени было приводить втупивъ Аріель непонятными для нея сказками. Пустится-ли онъ теперь въ дикую, сказочную область, или, помня, что мое упорство все еще грозило ему изслдованіемъ гленинчсвой трагедіи, употребитъ всю свою хитрость, чтобы новой стратагемой сбить меня съ толку?

Послднее было всего вроятне, но, къ моему удивленію и ужасу, оказалось, что я еще не знала Декстера. Аріель удалось отвлечь его отъ предмета, на которомъ былъ сосредоточенъ его умъ за минуту передъ тмъ. Онъ поднялъ голову. На лиц его играла самодовольная улыбка. Онъ былъ теперь такъ слабъ, что даже Аріель умла затронуть его самолюбіе. Морозъ пробжалъ по моему тлу. Неужели я пріхала поздно?

Мизеримусъ Декстеръ заговорилъ, но не со мною, а съ Аріель.

— Бдняжка, сказалъ онъ снисходительно, гладя ее по голов:— ты не понимаешь ни одного слова въ моихъ разсказахъ, не правда-ли? И, однако, я умю заставить содрогаться твое грубое, безчувственное тло и заинтересовать твой тупой умъ. Я особенно искусенъ въ драматическихъ разсказахъ, продолжалъ онъ, взглянувъ на меня и, повидяному, совершенно забывъ о нашемъ предыдущемъ разговор.— Это несчастное созданіе служитъ лучшимъ доказательствомъ моего искуства. Когда она слушаетъ мои разсказы, то представляетъ любопытный предметъ для психологическаго изслдованія. Забавно видть, какъ эта полоумная бдняжка длаетъ отчаянныя усилія, чтобъ понять мои слова. Вы сами сейчасъ въ этомъ убдитесь. Во время вашего отсутствія и былъ не въ дух и не разсказывалъ ей ни одной исторіи. Не думайте, чтобъ это мн стоило большого труда. Мое воображеніе неисчерпаемо. Вы по природ очень серьезны, но я увренъ, что васъ это зрлище позабавитъ. Я также человкъ серьезный, но всегда смюсь, глядя на нее.

— Онъ всегда смется, глядя на меня, сказала Аріель, хлопая въ ладоши и бросая на меня торжествующій взглядъ.

Я ршительно не знала, что мн длать. Вспышка Декстера, возбужденная моимъ намекомъ на первую жену Юстаса, заставляла меня быть очень осторожной и терпливо выжидать удобнаго случая снова навести разговоръ на этотъ предметъ. Но какъ было создать этотъ случай, который заставилъ-бы его раскрыть тайну, такъ тщательно имъ скрываемую? Одно было ясно, что если я дозволю ему спокойно разсказать сказку, то потеряю драгоцнное время, и потому я ршилась, несмотря на ‘десять когтей’ Аріель, всячески мшать Декстеру въ удовлетвореніи его новаго каприза.

— Ну, м-съ Валерія, началъ онъ громко и гордо:— слушайте. Ну, Аріель, напрягай вс свои умственныя способности. Я буду импровизировать романъ и поэму. Я начну съ старинной сказочной формулы: жили-были…

Я ждала случая, чтобъ перебить его, но онъ на первыхъ-же словахъ самъ остановился и, бросивъ вокругъ себя дикій взглядъ, провелъ рукой нсколько разъ по лбу. Потомъ онъ тихо засмялся и промолвилъ:

— Надо, кажется, подстрекнуть мои дремлющія силы.

Неужели его разсудокъ исчезъ? Я не замчала никакихъ признаковъ этого давно ожидаемаго, рокового событія, пока не возбудила въ его ум воспоминаній о покойной м-съ Мокаланъ. Была-ли теперешняя слабость только минутной случайностью, первымъ предостереженіемъ, какъ ему, такъ и намъ? Придетъ-ли онъ въ себя, если мы дадимъ ему время? Бенджаминъ заинтересовался сценой, происходившей передъ его глазами, и сталъ внимательно слдить за Декстеромъ чрезъ спинку его кресла. Даже Аріель была удивлена и тревожно смотрла на него, забывъ о моемъ присутствіи.

Вс мы съ нетерпніемъ ждали, что онъ скажетъ, что онъ сдлаетъ.

— Арфу! воскликнулъ онъ:— музыка меня возстановитъ.

Аріель подала ему арфу.

— Господинъ, что съ вами? спросила она.

Онъ махнулъ рукою, чтобъ она замолчала.

— Ода въ честь сочинителей, торжественно произнесъ онъ, обращаясь ко мн,— стихи и музыка, импровизированные Декстеромъ. Слушайте.

Онъ сталъ медленно перебирать пальцами струны арфы, но мы не слышали ни мелодіи, ни.словъ. Посл нсколькихъ минутъ молчанія голова его поникла и онъ припалъ къ арф. Я вскочила и подошла къ нему. Уснулъ онъ или упалъ въ обморокъ?

Я взяла его за руку и назвала по имени.

Въ ту-же минуту Аріель встала между нами и грозно взглянула на меня. Однако Мизеримусъ Декстеръ услышалъ мой голосъ и, поднявъ голову, устремилъ на меня такой странный, спокойный взглядъ, какого я еще никогда не видывала.

— Возьми арфу, сказалъ онъ, обращаясь къ Аріель, очень слабымъ, усталымъ голосомъ.

Полоумная Аріель, по глупости или на зло мн, снова вывела его изъ терпнья.

— Что съ вами, господинъ? промолвила она, держа въ рукахъ арфу:— что-же вы не разсказываете исторіи?

— Не надо никакой исторіи! воскликнула я,— я хочу о многомъ переговорить съ м-ромъ Декстеромъ.

— Вы непремнно этого хотите? сказала Аріель, подходя ко мн и поднявъ свою тяжелую руку.

Но голосъ Декстера остановилъ ее.

— Поставь на мсто арфу, дура, сказалъ онъ сердито,— и жди, пока мн вздумается разсказывать исторію.

Она смиренно повиновалась и отнесла арфу на другой конецъ комнаты.

— Я знаю, что возстановитъ мои силы, конфиденціально сказалъ Декстеръ, подвигая во мн свое кресло:— мн необходимъ моціонъ. Я уже давно не трогался съ мста. Вы увидите, какъ движеніе хорошо на меня подйствуетъ.

Онъ нажалъ пружину кресла и отправился въ свое обычное путешествіе по комнат. Но тутъ, какъ и во всемъ остальномъ, обнаружилась происшедшая въ немъ громадная перемна. Кресло его уже не носилось вихремъ по комнат, какъ прежде: оно подвигалось, но медленно, и онъ съ трудомъ приводилъ его въ движеніе. Наконецъ онъ остановился, едва переводя духъ.

Мы слдовали за нимъ. Впереди шла Аріель, а потомъ я съ Бенджаминомъ. Декстеръ нетерпливо махнулъ рукой, желая сказать что-то мн одной.

— Я совершенно отвыкъ отъ движенія, сказалъ онъ слабымъ голосомъ, когда я подошла къ нему:— мн сердце не позволяло весело летать по комнат, поднимая шумъ и трескъ, во время вашего отсутствія.

Всякій пожаллъ-бы его въ эту минуту! Даже Аріель поняла его грустное положеніе и начала жалобно стонать. Чародй, который одинъ могъ возбудить ея дремавшія чувства, подйствовалъ на нее такъ-же сильно своимъ безмолвнымъ равнодушіемъ, какъ и прямымъ обращеніемъ къ ея тупымъ умственнымъ способностямъ.

— Что съ вами, господинъ? Что-же вы не разсказываете сказки? повторила она, жалобно всхлипывая.

— Не слушайте ея, сказала я шопотомъ:— вамъ нуженъ воздухъ. Пошлите за садовникомъ и подемте погулять въ вашемъ кабріолет.

Но все было тщетно. Аріель хотла во что-бы то ни стало обратить на себя его вниманіе и ея мрачный голосъ повторялъ по-прежнему:

— Что-же вы не разсказываете сказки? Что-же вы не разсказываете сказки?

Гордый духъ Декстера, наконецъ, въ немъ проснулся.

— Ахъ, ты чертовка! воскликнулъ онъ, поворачивая кресло и обращаясь къ ней,— ты услышишь сказку. Я могу ее разсказать и разскажу. Вина! чего ревешь, идіотка? Дай мн вина. Отчего прежде не пришла мн эта мысль въ голову? Царственное вино Бургундіи — вотъ что воскреситъ мои силы и разбудитъ ною голову. Дай всмъ стаканы. Честь и слава царю винъ, кло-де-вужо!

Аріель открыла шкафъ въ ниш и подала вино. Декстеръ выпилъ полный стаканъ однимъ залпомъ и заставилъ насъ послдовать его примру. Конечно, я и Бенджаминъ сдлали только видъ, что пьемъ, но Аріель, по примру своего господина, осушила разомъ весь стаканъ. Вино почти мгновенно подйствовало на ея слабую голову. Она затянула глухимъ голосомъ какую-то псню, которая въ сущности была безконечнымъ, механическимъ повтореніемъ двухъ словъ: ‘разскажите сказку, разскажите сказку!’ Между тмъ Декстеръ налилъ себ второй стаканъ.

— Послушайтесь меня хоть разъ, промолвилъ шопотомъ Бенджаминъ:— удемте отсюда.

— Еще одну попытку, отвчала я, также шопотомъ,— позвольте мн еще одну, послднюю попытку.

Аріель продолжала своимъ глухимъ, соннымъ голосомъ: ‘разскажите сказку! разскажите сказку!’

Мизеримусъ Декстеръ поднялъ голову. Вино подйствовало и на него. На лиц его снова показался румянецъ, въ глазахъ его заблестла мысль. Царь Бургундіи воскресилъ его! Доброе старое вино сослужило мн неоцнимую услугу. Я могла еще надяться на успхъ моей послдней попытки.

— Не надо сказки, сказала я:— я хочу поговорить съ вами, м-ръ Декстеръ. Я не расположена слушать сказки.

— Не расположены! повторилъ онъ съ прежней, иронической улыбкой,— я понимаю: вы думаете, что мое воображеніе оскудло, и не хотите прямо въ этомъ сознаться. Я докажу, что вы ошибаетесь, я докажу, что Декстеръ — еще прежній Декстеръ. Замолчи, Аріель, или я тебя выгоню изъ комнаты. Сказка готова, вотъ здсь, м-съ Валерія, прибавилъ онъ, бросивъ на меня хитрый, знаменательный взглядъ,— она васъ наврно заинтересуетъ, мой прелестный другъ. Вернемтесь къ камину и выслушайте сказку о ‘Госпож и служанк’.

Сказка о ‘Госпож и служанк’, очевидно, была замаскированной исторіей и-съ Бьюли и ея горничной. Названіе сказки и взглядъ, брошенный имъ на меня, снова возбудили во мн почти исчезнувшія надежды. Наконецъ, онъ пришелъ въ себя и къ нему возвратились его обычная проницательность и природная хитрость. Подъ предлогомъ разсказать сказку для Аріель, онъ, очевидно, хотлъ вторично сбить меня съ толку и навести на ложный слдъ. Онъ дйствительно сказалъ правду: Декстеръ все еще былъ прежній Декстеръ.

Я взяла за руку Бенджамина и возвратилась къ камину.

— Есть надежда, шепнула я ему на ухо,— не забудьте сигналовъ.

Мы вс заняли наши прежнія мста. Аріель снова бросила на меня угрожающій взглядъ. Несмотря на дйствіе вина, расположившаго ее къ веселости, она все также ршительно давала мн понять, что отразитъ всякую попытку съ моей стороны прервать разсказъ Декстера. Но теперь я горла еще большимъ желаніемъ, чмъ она, выслушать до конца сказку, Сюжетъ ея былъ полонъ западней для Декстера. Всякую минуту онъ могъ забыться и вмсто придуманныхъ обстоятельствъ разсказать истину, на каждомъ слов онъ могъ выдать себя.

— Публика разслась-ли по мстамъ? Публика готова-ли? началъ онъ весело, поглядывая по сторонамъ,— поверните ваше лицо въ мою сторону, прибавилъ онъ, нжно обращаясь во мн,— кажется, я прошу немногаго. Вы смотрите на червяка, ползающаго по земл, почему-же вамъ не смотрть на меня? Позвольте мн искать вдохновенія въ вашихъ глазахъ, позвольте мн насытиться вашимъ лицезрніемъ. Подарите улыбкой человка, счастье котораго вы нарушили. Благодарю васъ, благодарю васъ, свтъ моей жизни. Ну, теперь перейдемъ въ сказк, сказалъ онъ, посылая мн поцлуй и откидываясь на спинку кресла.— Какую придать ей форму? Конечно, драматическую — это лучшая, древнйшая, кратчайшая форма разсказа. Названіе простое, выразительное: ‘Госпожа и служанка’. Мсто дйствія: романическая страна — Италія, время: романическій вкъ — XV столтіе. Посмотрите на Аріель. Она столько-же знаетъ о XV вк, сколько кошка въ кухн, а она уже глубоко заинтересована моимъ разсказомъ, счастливая Аріель!

Аріель взглянула на меня, опьянвъ отъ вина и торжества надъ мнимой соперницей.

— Я знаю не боле кошки въ кухн, повторила она съ самодовольной улыбкой.— Я счастливая Аріель, а вы что?

Мизеримусъ громко расхохотался.

— Что я вамъ говорилъ? воскликнулъ онъ:— не правда-ли, она забавна? Дйствующія лица драмы, продолжалъ онъ:— три женщины: Ангелика, благородная аристократка по душ и рожденію, Кунигунда, прелестный дьяволъ въ юбк, Даморида, ея несчастная служанка. Сцена первая: мрачная комната подъ сводами въ старинномъ замк, вечеретъ, совы кричатъ въ лсу, лягушки квакаютъ въ болот. Посмотрите на Аріель! Слышно, какъ ея кости дрожатъ, прекрасная Аріель!

— Прекрасная Аріель, сонно повторила моя соперница, вызывательно смотря на меня.

Мизеримусъ Декстеръ поднесъ къ губамъ стаканъ съ виномъ, который стоялъ подл него на маленькомъ столик, придланномъ въ его креслу. Я слдила за каждымъ его движеніемъ.

Лицо его по-прежнему горло и глаза блестли. Поставивъ стаканъ на столъ и весело щелкнувъ языкомъ, онъ продолжалъ:

— Дйствующія лица: Кунигунда и Даморида. Кунигунда говоритъ: ‘Даморида’.— ‘Сударыня?’ — ‘Кто лежитъ больная въ комнат надъ нами?’ — ‘Благородная Ангелика’. Молчаніе. Кунигунда снова говоритъ:— ‘Даморида’.— ‘Сударыня?’ — ‘Какъ обращается съ тобой Ангелика?’ — ‘Эта благородная женщина добра и милостива ко всмъ, она добра и милостива ко мн’.— ‘Ухаживала ты за нею, Даморида?’ — Иногда, сударыня, чтобъ дать отдохнуть сидлк’.— ‘Давала ты ей лекарство?’ — ‘Раза два’.— ‘Даморида, возьми ключъ и отопри шкатулку, вонъ на томъ стол’. (Даморида исполняетъ приказаніе.) — ‘Видишь ты зеленую стклянку?’ — ‘Вижу, сударыня’.— ‘Возьми ее’. (Даморида повинуется.) — ‘Знаешь-ли ты, что въ ней находится?’ — ‘Нтъ, сударыня’.— ‘Хочешь знать? (Даморида почтительно кланяется.) Это ядъ. (Даморида вздрагиваетъ и хочетъ оттолкнуть отъ себя ядъ, но Кунигунда знакомъ приказываетъ держать стклянку.) Даморида, я открыла теб одну изъ моихъ тайнъ, сказать-ли теб другую? (Даморида молчитъ отъ страха.) Я ненавижу Ангелику, она разлучаетъ меня со счастьемъ всей моей жизни. Ея судьба въ твоихъ рукахъ’. (Даморида падаетъ на колни и, перекрестившись, какъ набожная особа, говоритъ):— ‘Сударыня, вы меня пугаете, что это значитъ?’ (Кунигунда подходитъ къ ней и, устремляя на нее страшный взглядъ, шопотомъ произноситъ):— ‘Ангелика должна умереть такъ, чтобы никто меня не подозрвалъ. Ангелика должна умереть отъ твоей руки!’

Онъ умолкъ и снова взялся за стаканъ, но на этотъ разъ не только омочилъ губы въ живительную влагу, а выпилъ большой глотокъ. Неужели силы снова его покидали? Я внимательно взглянула на него. Лицо его горло по-прежнему, но глаза потускнли. Дйствительно, я замтила, что послднія слова онъ произнесъ гораздо тише. Неужели его воображеніе оскудвало и вино уже боле на него не дйствовало?

Мы вс ждали. Аріель безсознательно смотрла на него съ разинутымъ ртомъ. Бенджаминъ неподвижно ждалъ сигнала, держа на колняхъ открытую записную книжку я заслоняя ее рукою.

— Даморида, продолжалъ Мизеринусъ Декстеръ,— услыхавъ эти страшныя слова, всплескиваетъ руками.— ‘О! сударыня, сударыня! Какъ могу я убить такую прекрасную, благородную женщину! Зачмъ я подвину на нее руку?’ — ‘Затмъ, отвчаетъ Кунигунда,— что ты обязана мн повиноваться’.— ‘Нтъ, нтъ, сударыня! я не могу этого сдлать!’ восклицаетъ Даморида, ударяя головою объ полъ.— ‘Ты ничмъ не рискуешь, продолжаетъ Кунигунда:— я отвлеку вс подозрнія отъ тебя и отъ меня’.— ‘Нтъ, нтъ! Я не могу, я не могу!’ повторяетъ Даморида. Глаза Кунигунды блестятъ злобою, она вынимаетъ изъ-за пазухи…

Декстеръ умолкъ и схватился рукою за голову. Онъ походилъ теперь на человка не страждущаго, но забывавшаго, что говорилъ. Я не знала, что мн длать: помочь-ли ему въ разсказ или молчать. Я ясно понимала его намреніе. Онъ хотлъ подъ видомъ итальянской сказки отвтить на мой вопросъ: какой поводъ могъ быть у служанки м-съ Бьюли въ убійству первой жены моего мужа. Если онъ могъ найти разумный поводъ, то достигъ-бы своей цли — отвлечь меня отъ истиннаго пути въ моихъ поискахъ за правдой. Невинная горничная м-съ Бьюли сосредоточила бы на себ все мое вниманіе, и Декстеръ остался-бы въ поко на-долго.

Обдумавъ хорошенько мое положеніе, я ршилась молчать.

Минуты шли за минутами. Я тревожно ждала. Если-бъ ему удалось сочинить вроятный поводъ въ преступленію горничной и придать своему вымыслу романическую форму, вполн подходившую къ его сказк, онъ доказалъ-бы, что владетъ своими умственными способностями въ большей степени, чмъ предполагалъ свидтельствовавшій его шотландскій докторъ. Вопросъ заключался въ томъ, удастся-ли ему это?

Ему удалось. Конечно, придуманный имъ поводъ не былъ очень новымъ или убдительнымъ и, очевидно, стоилъ ему большого труда, но все-же, хорошо или дурно, онъ объяснилъ, почему служанка должна была совершить убійство.

— Кунигунда, продолжалъ онъ, вынимаетъ изъ-за пазухи сложенную бумагу и, развернувъ ее, говоритъ:— ‘Взгляните сюда.’ — Даморида смотритъ на бумагу и въ отчаяніи бросается къ ногамъ своей госпожи. Въ рукахъ Кунигунды позорная тайна прошедшей жизни служанки. Кунигунда можетъ сказать ей: — ‘Выбирай одно изъ двухъ: или я открою твое прошедшее, которое опозоритъ тебя и твоихъ родителей, или ты исполнишь мою волю’. Даморида могла-бы вынести позоръ, если-бъ онъ упалъ только на нее, но ея родители честные люди, она не можетъ ихъ опозорить. Что ей длать? Смягчить сердце Кунигунды нтъ никакой надежды, ей остается только указать на матеріальныя преграды къ совершенію убійства.— ‘Сударыня, сударыня! восклицаетъ она,— какъ могу я это сдлать, когда сидлка постоянно въ комнат?’ — ‘Она по временамъ спитъ и выходитъ изъ комнаты’, отвчаетъ Кунигунда.— ‘Сударыня, сударыня! продолжаетъ Даморида: — дверь въ спальню заперта и у сидлки ключъ’.

Ключъ! я тотчасъ вспомнила о ключ, пропавшемъ въ Гленинч. Онъ, повидимому, также спохватился и умолкъ. Я ршилась дать сигналъ Бенджамину и, облокотясь на ручку кресла, стала играть серьгою. Бенджаминъ немедленно вынулъ карандашъ и устроилъ записную книжку у себя на колняхъ, такъ, чтобъ Аріель не могла ее увидть, если-бъ она случайно взглянула на него.

Мы терпливо ждали, пока Декстеру вздумается продолжать разсказъ. Молчаніе продолжалось долго. Онъ снова провелъ рукою по лбу. Глаза его длались все мутне и мутне.

— На чемъ я остановился? спросилъ онъ наконецъ.

Мои надежды разсялись такъ-же быстро, какъ воскресли. Но я отвчала, какъ ни въ чемъ не бывало:

— Вы остановились на томъ, когда Даморида сказала Кунигунд…

— Да, да, перебилъ онъ меня,— но что-же она сказала?

— Она сказала: ‘дверь въ спальню заперта и ключъ у сидлки’.

— Нтъ! воскликнулъ онъ съ жаромъ, привскакивая на своемъ кресл:— вы ошибаетесь. Ключъ! Я никогда не говорилъ о ключ.

— Мн показалось, что вы упомянули о ключ, м-ръ Декстеръ.

— Нтъ, нтъ! воскликнулъ онъ: — я говорилъ о чемъ-то другомъ, а вы забыли.

Я не стала съ нимъ спорить, боясь дурныхъ послдствій. Мы снова стали ждать продолженія разсказа. Повинуясь, хотя и неохотно, моему капризу, Бенджаминъ записалъ слова, которыми мы помнялись съ Декстеромъ, и теперь онъ держалъ въ рук карандашъ, готовый продолжать свою работу. Аріель тихо поддавалась усыпляющему вліянію, вина, пока голосъ Декстера раздавался въ ея ушахъ, но теперь она безпокойно смотрла на него.

Онъ сидлъ молча, неподвижно, держа рукою голову, видимо стараясь собраться съ мыслями и отогнать отъ себя окружающій его мракъ.

— Что-же сказка? воскликнула, наконецъ, Аріель жалобнымъ голосовъ.

Онъ вздрогнулъ, какъ-бы очнувшись отъ сна, и нетерпливо покачалъ головой, словно стряхивая съ себя угнетавшее его бремя.

— Потерпи немного, сказалъ онъ:— сказка сейчасъ возобновится.

Онъ съ отчаяніемъ ухватился за первую попавшуюся мысль, не заботясь, служила-ли она продолженіемъ прерваннаго разсказа или нтъ.

— Даморида упала на колни, произнесъ онъ,— она залилась слезами. Она сказала…

Онъ снова умолкъ и сталъ безсознательно глядть по сторонахъ…

— А какъ, бишь, я назвалъ другую женщину? спросилъ онъ посл минутнаго молчанія, ни въ кому прямо не обращаясь и какъ-бы говоря въ пространство.

— Вы назвали другую женщину Кунигундой, отвчала я.

Услыхавъ звукъ моего голоса, онъ обратилъ свои глаза на меня, но его неподвижный, безсознательный взглядъ смотрлъ не на меня, а куда-то вдаль. Даже его голосъ измнился, когда онъ повторилъ мои слова. Онъ говорилъ тихо, глухо, беззвучно. Я слышала нчто подобное, сидя у постели Юстаса, когда онъ находился въ бреду. Неужели насталъ конецъ?

— Я назвалъ ее Кунигундой, повторилъ онъ,— а другую я назвалъ…

И онъ снова умолкъ.

— А другую вы назвали Даморидой, подсказала я.

Аріель взглянула на Декстера съ испугомъ и дернула его за рукавъ, чтобъ обратить на себя вниманіе.

— Разв это сказка, господинъ? спросила она.

— Это сказка, отвчалъ онъ, несмотря на нее и по-прежнему устремивъ глаза въ пространство,— но отчего Кунигундой? отчего Даморидой? Лучше госпожей и служанкой. Легче запомнить госпожу и служанку…

Онъ задрожалъ всмъ тломъ и продолжалъ:

— Что-же служанка сказала госпож? Что? Что? Что?

Голосъ его прескся. Черезъ мгновеніе онъ какъ-бы очнулся.

Новая-ли мысль озарила его или онъ вдругъ вспомнилъ что-нибудь старое, давно забытое, невозможно сказать, только онъ продолжалъ съ неожиданной, лихорадочной поспшностью:

— ‘Письмо’, служанка сказала — письмо. О, сердце мое! Каждое слово поражаетъ кинжаломъ мое сердце. О! письмо страшное, страшное, страшное письмо!

О чемъ онъ говорилъ? Что значили эти странныя слова? Не говорилъ-ли онъ о дйствительно случившихся событіяхъ въ Гленинч, полагая, что продолжаетъ сказку? Посл исчезновенія всхъ другихъ умственныхъ способностей сохранилась-ли на мгновеніе его память? Говорилъ-ли онъ теперь роковую правду въ послднюю минуту передъ окончательнымъ сумасшествіемъ? Мн стало страшно, дыханіе у меня спиралось.

Держа карандашъ въ рук, Бенджаминъ бросилъ на меня знаменательный взглядъ, какъ-бы предостерегая отъ грозившей опасности. Аріель казалась спокойной и довольной.

— Продолжайте, сказала она:— мн нравится сказка, продолжайте.

Онъ продолжалъ, какъ человкъ, спящій съ открытыми глазами и говорящій во сн.

— Служанка сказала госпож… нтъ, госпожа сказала служанк: ‘Покажи ему письмо. Это надо, надо сдлать’. Служанка сказала: ‘Нтъ, не надо. Не покажу. Пустяки. Пусть его страдаетъ. Мы его отстоимъ’.— ‘Покажи’.— ‘Нтъ’.— ‘Пусть будетъ, что будетъ. Покажи’. Госпожа сказала…

Онъ умолкъ и провелъ нсколько разъ рукою передъ глазами, какъ-бы что-то отгоняя отъ себя.

— Кто-же говорила послдняя? продолжалъ онъ: — госпожа или служанка? Госпожа? Нтъ. Конечно, говоритъ служанка, громко, положительно. Подлецы, не дотрогивайтесь до стола. Тамъ дневникъ. Кальдершо, No 9. Спросить Данди. Вамъ недостать дневника. Я вамъ скажу на ухо: дневникъ приведетъ его въ вислиц. Я не хочу, чтобъ онъ былъ повшенъ. Какъ вы смете дотрогиваться до моего кресла? Мое кресло — и. Какъ вы смете дотрогиваться до меня?

Послднія слова озарили меня свтомъ. Я читала эти самыя слова въ отчет процеса моего муха, въ показаніи помощника шерифа. Мизеримусъ Декстеръ произнесъ ихъ въ то время, когда полицейскіе агенты отбирали бумаги у моего мужа. Не было никакого сомннія, что мысли его теперь сосредоточивались на роковой гленинчской тайн.

Аріель не давала ему ни минуты вздохнуть и безжалостно требовала окончанія разсказа.

— Зачмъ вы останавливаетесь, господинъ! воскликнула она:— разсказывайте, разсказывайте! Что-хе сказала госпожа служанк?

— Что сказала госпожа служанк? повторилъ онъ, едва слышно смясь, и продолжалъ все быстре и быстре:— госпожа сказала служанк: ‘Его отстояли. Но что длать съ письмомъ? Сожги его. Нтъ огня въ камин. Нтъ спичекъ въ ящик. Весь домъ вверхъ дномъ. Нтъ слугъ. Разорви письмо. Брось лоскутки въ корзинку съ ненужными бумагами. Выбрось все вмст. Исчезла на-вки. О, Сара! Сара! Сара! Исчезла на-вки’.

— О, Сара! Сара! Сара! Исчезла на-вки! повторила Аріель, хлопая въ ладоши,— но скажите намъ, кто эта Сара?

Губы его зашевелились, но голосъ такъ ослабъ, что я едва его слышала.

— Служанка сказала госпож, началъ онъ снова: — нтъ, госпожа сказала служанк…

Онъ вдругъ привскочилъ на кресл, всплеснулъ руками и воскликнулъ съ страшнымъ, дикимъ хохотомъ:

— Ха, ха, ха! Какъ смшно! Отчего вы не сметесь? Смшно! Смшно! Ха, ха, ха!..

Онъ упалъ на спинку кресла. Дикій хохотъ перешелъ въ тихій вопль. Потомъ онъ тяжело вздохнулъ, глаза, обращенные въ потолку, смотрли безсмысленно, слпо, на открытыхъ губахъ закоченла безчувственная, неподвижная улыбка. Наконецъ, грянулъ ударъ Немезиды. Предсказаніе шотландскаго доктора исполнилось. Для Декстера настала мрачная, непробудная ночь.

Посл первой минуты испуга, который, однако, не могъ уничтожить во мн сожалнія къ несчастному, я бросилась къ нему на помощь. Я ничего не видла, ничего не слышала, я желала только одного — возвратить его къ жизни, если это было еще возможно. Но не успла я сдлать и одного шага, какъ кто-то меня съ силою отдернулъ назадъ.

— Разв вы слпы! воскликнулъ Бенджаминъ, толкая меня къ дверямъ,— посмотрите!

Я обернулась.

Аріель подбжала прежде меня къ Декстеру, приподняла его на кресл, обнявъ одной рукой, другой-же она размахивала индійскимъ кистенемъ, который схватила изъ собранія восточнаго оружія, висвшаго надъ каминомъ. Она совершенно преобразилась. Ея тупые глаза сверкали, какъ у дикаго звря, зубы скрежетали.

— Вы это сдлали! воскликнула она, съ ожесточеннымъ азартомъ грозя мн кистенемъ,— подойдите къ нему — и я размозжу вамъ голову. Подойдите — и отъ васъ не останется ни одной косточки!

Бенджаминъ держалъ меня одной рукою, а другой отворилъ дверь. Я стояла неподвижно и смотрла на Аріель, которая какъ-то странно приковывала меня къ себ. Увидавъ, что мы быстро удалялись, она бросила на полъ кистень и, припавъ головой въ груди Декстера, стала громко всхлипывать.

— Господинъ! Господинъ! восклицала она,— они не будутъ васъ боле сердить! Посмотрите на меня. Посмйтесь надо мною* Скажите: ‘Аріель, та дура’. О! придите въ себя! Придите въ себя!

Бенджаминъ вытащилъ меня въ другую комнату, и послднее, что я слышала, былъ дикій вопль несчастнаго созданія, которое любило Декстера, какъ преданная женщина и врная собака. Тяжелая дверь затворилась за нами и Бенджаминъ заперъ ее на замокъ. Я очутилась въ круглой пріемной и долго плакала, какъ безпомощный ребенокъ. Такъ подйствовала на меня эта страшная сцена.

— Нечего плакать, спокойно сказалъ Бенджаминъ, — лучше, Валерія, возблагодарить Бога, что вы здравы и невредимы. Пойдемте.

Онъ вынулъ ключъ изъ замка и ми отправились внизъ. Посл минутнаго размышленія онъ отворилъ наружную дверь. Садовникъ по-прежнему работалъ въ саду.

— Вашему хозяину сдлалось дурно, сказалъ Бенджаминъ:— а женщина, прислуживающая ему, потеряла голову, если у ней когда-нибудь была голова. Гд живетъ ближайшій докторъ?

Преданность садовника Декстеру выразилась въ такой-же грубой форм, какъ и любовь Аріель. Онъ бросилъ лопату и воскликнулъ:

— Хозяину дурно? Чортъ возьми! Я сбгаю за докторомъ. Я его скоре найду, чмъ вы.

— Скажите доктору, чтобъ онъ привелъ съ собою кого-нибудь, прибавилъ Бенджаминъ:— ему, быть можетъ, понадобится помощь.

Садовникъ остановился.

— Я помогу, сказалъ онъ,— и никого другого не допущу.

Когда онъ ушелъ, я сла на кресло въ передней и старалась успокоиться. Бенджаминъ ходилъ взадъ и впередъ, бормоча про себя:

— Оба его любятъ. Полу-обезьяна, полу-человкъ, а оба его любятъ. Я этого не могу понять.

Черезъ нсколько времени садовникъ возвратился съ докторомъ, спокойнымъ, ршительнымъ человкомъ. Бенджаминъ пошелъ къ нему на встрчу.

— У меня ключъ, сказалъ онъ, — пойти мн съ вами наверхъ?

Докторъ ничего не отвчалъ, но, взявъ за руку Бенджамина, отвелъ его въ сторону. Впродолженіи нсколькихъ минутъ они разговаривали шопотомъ.

— Дайте мн ключъ, сказалъ, наконецъ, докторъ вслухъ,— вы не можете принести никакой пользы, а будете только ее раздражать.

Съ этими словами онъ пошелъ въ лстниц въ сопровожденіи садовника.

— Могу я остаться здсь, сэръ? спросила я, останавливая его,— меня очень тревожитъ, чмъ все это кончится.

Прежде, чмъ отвчать, онъ пристально взглянулъ на меня.

— Вамъ лучше хать домой, сударыня, произнесъ онъ,— садовникъ знаетъ вашъ адресъ?

— Да, сэръ.

— Хорошо. Я увдомлю васъ обо всемъ. Послушайтесь меня, позжайте домой.

Бенджаминъ взялъ меня за руку. Я оглянулась и видла, какъ докторъ и садовникъ поднялись по лстниц.

— Нечего обращать вниманія на его слова, сказала я шопотомъ,— подождемте въ саду.

Бенджаминъ и слышать не хотлъ, чтобы я могла ослушаться доктора.

— Я отвезу васъ домой, сказалъ онъ.

Я взглянула на него съ удивленіемъ. Мой старый другъ, обыкновенно столь смиренный и уступчивый, теперь выказывалъ такую твердость и ршительность, какихъ я въ немъ не подозрвала. Онъ повелъ меня черезъ садъ въ калитк, гд насъ дожидался кэбъ.

По дорог домой Бенджаминъ подалъ мн свою записную книжку.

— Что мн длать со всмъ вздоромъ, который я тутъ записалъ? спросилъ онъ.

— Вы все записали! воскликнула я съ изумленіемъ.

— Когда я беру на себя какую-либо обязанность, то исполняю ее, отвчалъ онъ, — вы не дали условленнаго сигнала, вы не подвинули своего стула, и я записалъ все до послдняго его слова. Что прикажете длать? Выбросить памятную книжку за окошко?

— Дайте ее мн.

— Что вы съ ней сдлаете?

— Не знаю. Я посовтуюсь съ м-ромъ Плейморомъ.

ГЛАВА XLI.
М-ръ Плейморъ.

Въ тотъ-же вечеръ, несмотря на мою усталость, я написала м-ру Плеймору обо всемъ случившемся, прося его совта.

Бенджаминъ записалъ слова Декстера стенографически, а потому его памятная книжка не могла мн служить никакой помощью. По моей просьб, онъ сдлалъ дв копіи и одну изъ нихъ я отправила къ м-ру Плеймору, а другую положила на свой спальный столикъ.

Впродолженіи долгихъ безсонныхъ часовъ ночи я читала и перечитывала послднія слова Мизеринуса Декстера. Можно-ли было извлечь изъ нихъ какую-нибудь пользу? Они, казалось, не имли никакого смысла, и посл долгихъ усилій разршить загадку я бросила бумагу въ отчаяніи. Вс блестящія надежды на успхъ безвозвратно разсялись. Можно-ли было разсчитывать, что возвратится разсудокъ бднаго Декстера? Вспоминая все, что я видла въ этотъ день, я не могла себя тшить подобной мыслью. Къ тому-же послднія строки медицинскаго свидтельства, прочтеннаго мною у м-ра Плеймора, сохранились въ моей памяти: ‘Когда случится катастрофа, то его друзьямъ нечего надяться на его выздоровленіе, однажды потерянное равновсіе умственныхъ силъ никогда не возстановится’.

Эти слова на слдующій день вполн подтвердились. Садовникъ Декстера принесъ мн общанное письмо отъ доктора.

Мизеримусъ Декстеръ и Аріель все еще оставались въ той комнат, гд мы ихъ видли. За ними ухаживалъ докторъ, но прежде, чмъ предпринять что-нибудь ршительное, онъ ожидалъ извстія отъ младшаго брата Декстера, которому онъ телеграфировалъ. Преданную Аріель невозможно было разлучить съ ея господиномъ, не прибгая въ насильственнымъ средствамъ, которыя употребляются только въ отношеніи бшеныхъ. Докторъ и садовникъ, оба очень сильные люди, не могли удержать этого бднаго существа въ сосдней комнат, куда они сначала ее увели, но какъ только ей позволили возвратиться въ Декстеру, она совершенно успокоилась и, сидя у его ногъ, не спускала съ него глазъ.

Еще грустне было положеніе самого Декстера.

‘Мой паціентъ находится въ совершенномъ идіотств’, писалъ докторъ, а садовникъ вполн подтвердилъ эти слова. Несчастный не сознавалъ преданности Аріель и даже не замчалъ ея присутствія. Цлыми часами онъ оставался въ летаргическомъ состояніи и выказывалъ интересъ только къ пищ, онъ лъ и пилъ, какъ голодное животное, но не выражалъ никакихъ другихъ признаковъ жизни.

— Сегодня утромъ, сказалъ садовникъ,— мы думали, что онъ очнулся. Онъ досмотрлъ вокругъ себя и сдлалъ какіе-то странные знаки рукой. Ни я, ни докторъ не могли догадаться, чего онъ желалъ. Но она, бдняжка, поняла, въ чемъ дло. Она молча пошла въ уголъ, принесла арфу и положила его руку на струны. Но все было тщетно. Онъ не могъ играть. Онъ сталъ кое-какъ перебирать струны, мурлыкая что-то про себя, но ничего изъ этого не вышло. Нтъ, онъ никогда не оправится. Не надо быть докторомъ, чтобъ это понять. Какъ я уже говорилъ вамъ, онъ стъ и пьетъ — и боле ничего. Дай Богъ, чтобъ поскоре это кончилось. Боле мн нечего вамъ разсказывать, сударыня. Прощайте.

Онъ вышелъ изъ комнаты со слезами на глазахъ, надо сознаться, что и я не могла удержаться отъ слезъ.

Спустя часъ я получила боле радостное извстіе. М-ръ Плейморъ отвчалъ на мое письмо слдующей телеграмой: ‘ду въ Лондонъ по длу съ ночнымъ поздомъ, завтра буду завтракать у васъ’.

Въ назначенный часъ явился м-ръ Плейморъ. къ моему величайшему изумленію и радости, онъ далеко не раздлялъ моего отчаяннаго взгляда на положеніе нашего дла.

— Я не отрицаю, сказалъ онъ,— что на вашемъ пути есть иного серьезныхъ преградъ, но я не пріхалъ-бы къ вамъ, если-бъ слова Декстера, записанныя м-ромъ Бенджаминомъ, не произвели на меня сильнаго впечатлнія. Я теперь полагаю, что вы можете питать надежду на успхъ, и предлагаю вамъ свои услуги,— конечно, въ извстныхъ предлахъ. Несчастный злодй, теряя разсудокъ, далъ намъ средства узнать правду, чего мы никогда не добились-бы отъ него, если-бъ онъ сохранилъ свой умъ и хитрость.

— Уврены-ли вы, что его указанія приведутъ въ открытію правды? спросила я.

— Его указанія въ двухъ важныхъ отношеніяхъ совершенно справедливы. Вы правы, предполагая, что память сохранилась у него доле всхъ другихъ умственныхъ способностей. Я увренъ, что не онъ говорилъ, а его память безсознательно повторяла истинныя событія съ той минуты его разсказа, когда онъ впервые упомянулъ о письм.

— Но какое это письмо? спросила я.— Я ршительно ничего не понимаю.

— И я также, отвчалъ онъ откровенно,— главную изъ преградъ, о которыхъ я только-что упомянулъ, именно и составляетъ это письмо. Покойная и-съ Мокаланъ должна была имть какое-нибудь отношеніе къ этому письму, иначе Декстеръ не сталъ-бы говорить о кинжал, пронзающемъ его сердце, не сталъ-бы соединять ея имени со словами, въ которыхъ упоминается о разорваніи письма. Но боле о письм я ничего не знаю. Кто его писалъ и что въ немъ писано — тайна. Если мы желаемъ открыть эту тайну, что было-бы величайшимъ изъ нашихъ открытій, то намъ необходимо послать врнаго человка за 3,000 миль, то-есть, говоря по-просту, въ Америку.

Эти слова, конечно, привели меня втупикъ и я съ нетерпніемъ ждала ихъ разъясненія.

— Выслушавъ все, что я считаю своимъ долгомъ вамъ сказать, продолжалъ м-ръ Плейморъ,— вы ршите, стоитъ-ли издерживать большую сумму на посылку агента въ Нью-Йоркъ. Я могу найти хорошаго человка, который отлично исполнитъ ваше порученіе, а издержки, въ томъ числ на телеграму…

— Не думайте объ издержкахъ! воскликнула я, выходя изъ терпнія отъ этого чисто-шотландскаго взгляда на дло, для котораго всегда важне всего финансовая сторона,— какое мн дло до издержекъ, я хочу знать, что вы открыли.

— Какое ей дло до издержекъ, повторилъ онъ съ улыбкой,— какъ это походитъ на женщину!

Я могла-бы отвтить на это: ‘онъ думаетъ прежде всего объ издержкахъ, какъ это походитъ на шотландца’. Но я была слишкомъ взволнована, чтобы терять время на остроуміе.

— Разскажите все, что вы открыли! воскликнула я, съ нетерпніемъ барабаня пальцами по столу.

Онъ вынулъ изъ кармана полученную копію и указалъ на слдующія слова Декстера: ‘Что длать съ письмомъ? Сожги его. Нтъ огня въ камин. Нтъ спичекъ въ ящик. Весь домъ вверхъ дномъ. Нтъ слугъ’.

— Неужели вы понимаете эти слова? спросила я.

— Вспоминая прошедшее, я совершенно ихъ понимаю, отвчалъ онъ.

— И вы можете ихъ мн объяснить?

— Очень легко. Въ этихъ, повидимому, непонятныхъ словахъ Декстеръ, благодаря своей памяти, повторялъ дйствительно случившіеся факты. Во время процеса вашъ мужъ удивилъ меня просьбой немедленно отказать всмъ своимъ слугамъ въ Гленинч. Я долженъ былъ выдать имъ всмъ въ вид награды жалованье за три мсяца и прекрасные атестаты за ихъ врную службу, но въ одинъ часъ выселить ихъ изъ дома. Юстасъ дйствовалъ въ этомъ случа точно такъ-же, какъ онъ поступилъ въ отношеніи васъ. ‘Если я когда-нибудь возвращусь въ Гленинчъ, говорилъ онъ,— то не буду въ состояніи смотрть въ лицо моимъ честнымъ слугамъ посл такого позора’. Я никакъ не могъ уговорить его отказаться отъ этого намренія и былъ принужденъ удалить слугъ изъ дома, какъ онъ требовалъ, втеченіи одного часа, такъ-что они даже не окончили своихъ ежедневныхъ обязанностей. Домъ былъ оставленъ на попеченіе лицъ, жившихъ на опушк парка, то-есть сторожа, его жены и дочери. Въ послдній день суда я приказалъ дочери сторожа привести на-сколько возможно вс комнаты въ порядокъ. Это была хорошая двушка, но она не привыкла въ обязанностямъ горничной и, конечно, ей не приходило въ голову, что необходимо положить уголья въ каминъ и приготовить спички. Слова Декстера, безъ сомннія, вполн справедливо описываютъ положеніе его комнаты, когда онъ возвратился въ Гленинчъ изъ Эдинбурга съ Юстасомъ и его матерью. Изъ всего имъ сказаннаго можно вывести, что онъ разорвалъ въ своей спальн таинственное письмо и, не имя средствъ сжечь лоскутки, бросилъ ихъ или подъ ршетку камина, или въ корзинку съ ненужными бумагами.. Во всякомъ случа, онъ не могъ долго думать объ этомъ предмет. Въ этотъ день все длалось въ Гленинч впопыхахъ и вечеромъ-же Юстасъ съ матерью и Декстеромъ ухали въ Англію. Я самъ заперъ домъ и отдалъ ключи сторожу. При этомъ было ршено, что онъ будетъ смотрть за комнатами нижняго этажа, а его жена и дочь за спальнями верхняго. Получивъ ваше письмо, я тотчасъ отправился въ Гленинчъ, чтобъ допросить старуху о томъ, что она нашла въ спальняхъ, и особенно въ комнат Декстера. Она помнила очень хорошо то время, когда домъ былъ запертъ, такъ-какъ она тогда сидла дома, страдая ревматизмомъ. Поэтому около недли спальни убирала ея дочь, и она, конечно, выбросила, весь соръ изъ комнаты Декстера. Я могу сказать, по личному осмотру, что въ этой комнат не находится никакого слда разорванныхъ бумагъ. Гд эта двушка нашла остатки письма и что она съ ними сдлала, можно узнать только пославъ агента въ Нью-Йоркъ, куда она отправилась съ мужемъ въ прошломъ году. Теперь зависитъ отъ васъ — посылать или не посылать агента. Я ни мало не желаю обманывать васъ ложными надеждами и подбивать на такой значительный расходъ. Если эта женщина и помнитъ, что она тогда сдлала съ разорванными бумагами, то, конечно, будетъ очень трудно найти ихъ теперь, посл такого продолжительнаго времени. Не торопитесь ршать это дло. У меня много занятій въ Сити и я могу вамъ дать весь сегодняшній день на размышленіе.

— Пошлите агента въ Нью-Йоркъ съ первымъ пароходомъ, сказала я,— вотъ и все, м-ръ Плейноръ, мн нечего боле размышлять.

Онъ неодобрительно покачалъ головой. Въ моемъ прежнемъ свиданіи съ нимъ намъ не случалось говорить о денежныхъ длахъ и теперь я впервые познакомилась съ исключительно-шотландской стороной его характера.

— Вы еще не знаете, что это можетъ стоить! воскликнулъ онъ, вынимая изъ кармана свою записную книжку съ видомъ человка, изумленнаго и скандализированнаго.— Подождите, пока я подведу итогъ въ англійскихъ и американскихъ деньгахъ.

— Я не могу ждать. Я хочу скоре открыть истину.

Но, не обращая никакого вниманія на мои слова, онъ продолжалъ:

— Агентъ подетъ во второмъ класс и возьметъ обратный билетъ. Въ плат за проздъ считается и пища, а онъ, слава-богу, членъ общества трезвости и не станетъ пьянствовать на вашъ счетъ. Прибывъ въ Нью-Йоркъ, Онъ остановится въ дешевомъ, нмецкомъ трактир, гд съ него возьмутъ за комнату и пищу…

Я потеряла всякое терпніе и, вынувъ изъ ящика стола мою книжку съ чеками, подписала бланкъ и подала его м-ру Плеймору.

— Выставьте, какую нужно сумму, сказала я,— а теперь ради Бога возвратимся къ Декстеру.

М-ръ Плейморъ откинулся на спинку своего кресла и поднялъ руки и глаза къ небу. Эта торжественная поза меня нисколько не поразила и я продолжала, читая замтки Бенджамина:

— Что хотлъ сказать Декстеръ, говоря: ‘Бальдершо, No 9. Спросить Данди. Бамъ не достать дневника. Я скажу вамъ на ухо: дневникъ приведетъ его въ вислиц’. Какимъ образомъ Декстеръ узналъ содержаніе дневника моего мужа? Что означаютъ слова: Бальдершо, No 9, и пр.? Неужели все это факты?

— Да, факты, отвчалъ м-ръ Плейморъ, — они перепутаны между собою, но все это положительные, достоврные факты. Бальдершо — одинъ изъ кварталовъ Эдинбурга, пользующійся очень дурной репутаціей. Писецъ, служащій въ моей контор и исполняющій иногда мои конфиденціальныя порученія, вызвался отыскать Данди въ No 9. Это дло было не легкое и онъ взялъ съ собою человка, знавшаго отлично этотъ кварталъ. No 9 оказался лавкою для продажи и покупки стараго желза и тряпья, а Данди подозрвали, кром того, въ пріем краденыхъ вещей. Благодаря вліянію товарища и банковому билету (который можно поставить въ счетъ американской экспедиціи) мой писецъ заставилъ проговориться Данди. Не желая васъ утруждать излишними подробностями, скажу только, что Данди за дв недли до смерти м-съ Мокаланъ сдлалъ два ключа по восковымъ моделямъ замковъ. Таинственные пріемы заказчика возбудили сомнніе въ Данди и, наведя справки, онъ узналъ, что заказъ сдланъ для Мизеримуса Декстера. Подождите, я еще не кончилъ. Прибавьте къ этимъ свденіямъ непостижимое знакомство Декстера съ дневникомъ вашего мужа — и вамъ будетъ ясно, что модели замковъ, по которымъ Данди длалъ ключи, были сняты съ замковъ ящика, въ которомъ хранился дневникъ, и двери въ спальню. Я предчувствую, какія открытія можно сдлать при дальнйшемъ изслдованіи дла, но теперь объ этомъ нечего говорить. Декстеръ, какъ я уже вамъ объяснилъ, является отвтственнымъ лицомъ за смерть м-съ Мокаланъ. Въ чемъ именно заключается эта отвтственность, вы теперь можете открыть. Скажу боле: въ теперешнемъ положеніи дла вы обязаны, ради правосудія и ради вашего мужа, обнаружить истину. Что-же касается трудностей вашего предпріятія, то он не должны васъ пугать. Величайшія трудности въ конц концовъ подаются соединеннымъ силамъ терпнія, ршительности и экономіи.

Произнеся послднія слова съ особеннымъ удареніемъ, м-ръ Плейморъ всталъ и началъ прощаться.

— Еще одно слово, сказала я, протягивая ему руку:— можете вы постить Мизеримуса Декстера прежде, чмъ вы удете въ Эдинбургъ? Судя по словамъ садовника, его братъ врно уже пріхалъ. Мн было-бы большимъ утшеніемъ получить черезъ васъ достоврныя свденія о Декстер.

— Я такъ и намревался, отвчалъ м-ръ Плейморъ, — но помните, что я не надюсь на его выздоровленіе и только желаю убдиться, способенъ-ли его братъ печься о немъ. Этотъ несчастный человкъ сказалъ свое послднее слово,— по крайней мр, въ отношеніи насъ.

Онъ пошелъ къ двери, но, отворивъ ее, снова вернулся.

— Что касается посылки агента въ Америку, то я буду имть честь представить вамъ краткую смту…

— Къ чему все это, м-ръ Плейморъ?

— Я представлю вамъ, сударыня, краткую смту расходовъ, которые потребуются для этого предпріятія. Будьте такъ добры, просмотрите основательно вс цифры и напишите замчанія противъ статей, которыя вы сочтете возможнымъ совратить. Потомъ, если вы одобрите смту, то выставьте слдуемую сумму на вашемъ чек, потому что я не могу, по совсти, взять такой легкомысленный и неправильный документъ, какъ бланковый чекъ. Этотъ лоскутокъ бумаги нарушаетъ вс законы экономіи и противорчитъ всмъ принципамъ моей жизни. Прощайте, м-съ Юстасъ, прощайте.

Онъ положилъ чекъ на столъ и, низко поклонившись, вышелъ изъ комнаты. Между прочими странными человческими заблужденіями видное мсто занимаетъ упорный обычай англичанъ недоумвать, почему шотландцы имютъ въ жизни такой блестящій успхъ.

ГЛАВА XLII.
Извстія.

Въ тотъ-же день вечеровъ я получила кратную свту, написанную рукою м-ра Илеймора. Это былъ очень характеристичный документъ. Издержки на посылку въ Америку агента были разсчитаны до малйшихъ подробностей, до шилинговъ и пенсовъ, и обрзаны до послдней возможности. Изъ сожалнія въ несчастному, я нсколько увеличила общую сумму на чек, но я еще не знала, съ кмъ имла дло: м-ръ Плейморъ возвратилъ мн лишнія деньги и увдомилъ, что агентъ уже отправился въ путь съ той суммой, которая ему слдовала.

При смт была приложена записка, въ которой стряпчій описывалъ, хотя и очень кратко, свое посщеніе Мизеримуса Декстера.

Положеніе его нисколько не измнилось. Его братъ пріхалъ вмст съ опытнымъ докторомъ душевныхъ болзней, который, однако, отказался дать свое мнніе прежде основательнаго изслдованія паціента. Поэтому было ршено помстить Мизеримуса Декстера въ больницу умалишенныхъ, принадлежавшую этому доктору. Единственное затрудненіе представляла врная Аріель, которая не покидала своего господина ни на одну минуту, ни днемъ, ни ночью, со времени катастрофы. У нея не было ни друзей, ни денегъ. Директоръ больницы не могъ принять ее безъ платы, а братъ Декстера объяснилъ, что не иметъ средствъ для принятія на себя этого расхода. Насильственная разлука съ единственнымъ существомъ, котораго она любила, и помщеніе въ качеств нищей въ общественную богадльню или больницу — вотъ что ожидало несчастное созданіе, если никто втеченіи недли не оказалъ-бы ей помощи.

При этихъ обстоятельствахъ добрый м-ръ Плейморъ, забывъ объ экономіи и побуждаемый только чувствомъ человколюбія, предложилъ составить частную подписку и самъ первый подписалъ свое имя на лист.

Мн кажется излишнимъ упоминать, что я тотчасъ написала брату Декстера, прося его отправить въ больницу умалишенныхъ Аріель вмст съ Мизеримусомъ, и что я принимаю на себя вс расходы до окончанія подписки. На это докторъ охотно согласился, но положительно отказалъ въ моей просьб дозволить ей ухаживать по-прежнему за Декстеромъ въ больниц, говоря, что это противорчило-бы всмъ правиламъ и порядкамъ его заведенія. Однако, посл долгихъ просьбъ мн удалось добиться, что Аріель общали допускать до ея господина ежедневно на нсколько часовъ, въ его комнату и во время прогулки. Къ чести человчества я обязана прибавить, что принятой мною на себя расходъ вскор покрылся подпиской, которая въ рукахъ Бенджамина шла очень успшно, друзья и даже постороннія лица, услыхавъ о грустной исторіи Аріель, съ удовольствіемъ жертвовали деньги.

На другой день посл посщенія м-ра Плеймора я получила письмо изъ Испаніи отъ свекрови. Невозможно описать, что я чувствовала, распечатывая конвертъ и читая первыя строки. Вотъ что писала и-съ Мокаланъ:

‘Приготовьтесь, милая Валерія, къ пріятному сюрпризу. Юстасъ оправдалъ мою вру въ него. Оправившись, онъ возвращается къ Англію въ своей жен, если вы позволите.

‘Онъ ршился на это безъ малйшихъ убжденій съ моей стороны. Это — естественное слдствіе его любви и благодарности къ вамъ. Первыя слова, которыя онъ сказалъ мн, были: ‘Какъ вы думаете, если я возвращусь въ Англію, прямо въ Валеріи, то проститъ-ли она меня?’ Вы сами, моя милая, должны на это отвтить, и если насъ любите, пишите со слдующей почтой.

‘Желая передать вамъ все, что онъ сказалъ, когда я разсказала ему о вашихъ попеченіяхъ, какъ сидлки, я задерживаю это письмо на нсколько дней. Онъ теперь очень слабъ и не можетъ говорить, поэтому я дамъ ему время обдуматься и откровенно сообщу, если онъ измнитъ свое мнніе.

‘Прошло три дня и въ немъ нтъ никакой перемны. Онъ жаждетъ одного — поскорй соединиться съ своей женой.

‘Но вы должны знать еще, чего я не вправ отъ васъ скрывать.

‘Хотя время и страданія очень измнили его во многомъ, но онъ съ прежнимъ ужасомъ и отвращеніемъ относится къ вашему намренію изслдовать съизнова вс обстоятельства, сопровождавшая несчастную смерть его первой жены. Ему все равно, что за руководитесь только желаніемъ оправдать его.— ‘Бросила-ли она эту мысль? Знаете-ли вы наврно, что она бросила эту мысль?’ — вотъ какіе вопросы онъ постоянно задавалъ мн, и я отвчала утвердительно, иначе я не могла сдлать въ виду его болзненнаго состоянія. Я ему сказала: ‘Успокойся, Валерія должна бросить эту мысль, такъ-какъ преграды на ея пути оказались непреодолимыми и побдили ее’. Я дйствительно вывела это заключеніе изъ нашего послдняго разговора, а съ тхъ поръ не получала отъ васъ извстій, которыя могли-бы измнить мое мнніе. Если я права (о чемъ молю Бога), то подтвердите мои слова, и все устроится прекрасно. Въ противномъ случа, то-есть если вы упорствуете въ своемъ безнадежномъ предпріятіи, приготовьтесь къ могущимъ произойти послдствіямъ. Если вы въ этомъ отношеніи пойдете противъ предразсудковъ Юстаса, то потеряете его любовь и благодарность и, я твердо убждена, никогда его боле не увидите.

‘Я выражаюсь очень рзко, но, поврьте, этого требуютъ ваши интересы. Въ ваше письмо ко мн вложите нсколько словъ къ Юстасу.

‘Что касается до нашего отъзда, то все еще невозможно сказать ничего ршительнаго. Юстасъ поправляется очень медленно и докторъ не позволилъ ему еще вставать съ постели. Когда-же мы выдемъ, то придется часто отдыхать на дорог. Во всякомъ случа, мы не можемъ быть въ милой, старой Англіи ране шести недль.

Многолюбящая васъ,
Екатерина Мокаланъ’.

Прочтя письмо, я долго не могла придти въ себя. Чтобъ понять вполн мое тогдашнее положеніе, надо припомнить, что въ то самое время мой агентъ переправлялся чрезъ Атлантическій океанъ для изслдованія роковой тайны.

Что было мн длать?

Я колебалась. Быть можетъ, многимъ не понравятся мое поведеніе, но мн нечего было торопиться. Я имла передъ собою цлый день для размышленія.

Я пошла гулять и думала, какъ лучше поступить, вернувшись домой, я сла у камина и продолжала думать. Оскорбить и оттолкнуть отъ себя милаго Юстаса, который возвращался ко мн добровольно и съ чистосердечнымъ раскаяніемъ, было немыслимо, но, съ другой стороны, какъ могла я отказаться отъ моего предпріятія въ ту самую минуту, когда даже осторожный и благоразумный м-ръ Плейморъ видлъ возможность успха и предложилъ мн свою помощь? Поставленная между двумя огнями, я не могла ршиться ни на то, ни на другое. ‘Не ршайся ни на что, шепталъ мн голосъ хитрости и коварства,— успокой только свою свекровь и мужа, но ничего не общай. Выжидай, можетъ быть, время окажется твоимъ другомъ и выведетъ тебя изъ затрудненія’.

Какой низкій совтъ! И, однако, я повиновалась ему, хотя должна была-бы поступить лучше. Не правда-ли, читатель, вы на моемъ мст этого не сдлали-бы?

Какъ-бы то ни было, я должна сказать всю правду. Въ письм къ свекрови я упоминала, что Мизеримусъ Декстеръ былъ помщенъ въ сумасшедшій домъ, но предоставляла ей самой вывести заключеніе изъ этого событія. Точно также и мужу я писала только половину правды. Я прощала его отъ всей души и общала по возвращеніи принять его съ распростертыми объятіями. Все это была правда, но, какъ говоритъ Гамлетъ: ‘остальное было покрыто безмолвіемъ’.

Отправивъ эти недостойныя письма, я была такъ взволнована, что почувствовала необходимость развлеченія. Мы не могли получить отвта изъ Нью-Йорка по телеграфу ране восьми или десяти дней, и потому, простившись съ Бенджаминомъ, я похала погостить въ дяд Старквэтеру. Поздка въ Испанію и попеченія о больномъ Юстас помирили меня съ добрыми стариками. Мы помнялись любезными письмами и я общала навстить ихъ при первомъ удобномъ случа.

Я жила очень спокойно и даже счастливо (на-сколько это было возможно) въ скромномъ пасторскомъ домик. Я постила тотъ берегъ, на которомъ мы впервые встртились съ Юстасомъ. Я снова гуляла по лужку и между кустами, гд мы столько разъ бесдовали съ нимъ о своей горькой судьб и забывали вс несчастья въ горячемъ поцлу. Какъ странно и грустно мы были разлучены съ тхъ поръ! Какъ невдомо и неопредленно казалось наше будущее!

Всюду меня окружали воспоминанія, и они удивительно смягчили мое сердце. Я упрекала себя, горько упрекала, что не написала Юстасу откровенне. Зачмъ я не пожертвовала безъ малйшаго колебанія, ради него, всми моими надеждами и интересами? Онъ, бдный, не колебался. Его первая мысль была о жен.

Черезъ дв недли я получила письмо отъ м-ра Плеймора, которое очень меня разочаровало. Нашъ агентъ телеграфировалъ изъ Америки, что дочь гленинчскаго сторожа и ея мужъ не жилъ боле въ Нью-Йорк, а потому онъ разыскиваетъ ихъ въ другихъ городахъ.

Нечего было длать, приходилось терпливо ждать. По совту м-ра Плеймора, я осталась жить у дяди, чтобъ быть поближе въ Эдинбургу и въ случа необходимости лично посовтоваться съ стряпчимъ. Прошло еще три недли и я получила отъ него второе письмо. На этотъ разъ трудно было опредлить, хорошее или дурное пришло извстіе — такъ оно было поразительно. Даже м-ръ Плейморъ былъ изумленъ. Вотъ удивительныя, лаконическія слова (конечно, ради экономіи) телеграмы отъ нашего агента изъ Америки:

‘Разройте мусорную кучу въ Гленинч’.

ГЛАВА XLIII.
Наконецъ.

Письмо м-ра Плеймора, въ которое вложена была телеграма нашего американскаго агента, не дышало прежней увренностью въ успх предпріятія.

‘По смыслу телеграмы, писалъ онъ,— надо предположить, что лоскутки разорваннаго письма были выброшены въ ведро съ соромъ и золой изъ камина, а потокъ уже все вмст свалено въ мусорную кучу. Съ тхъ поръ прошло около трехъ лтъ и выбрасываемый постоянно соръ и зола съ каждымъ днемъ все глубже и глубже хоронили драгоцнные остатки письма. Если намъ и удастся отыскать ихъ, то можемъ-ли мы надяться на сохраненіе цлости написанныхъ словъ? Я былъ-бы очень радъ, если-бы вы увдомили меня съ будущей почтой о вашемъ взгляд на этотъ предметъ. Если-бы вы нашли возможнымъ пріхать въ Эдинбургъ для личнаго совщанія, то мы спасли-бы много драгоцннаго времена. Пока вы живете у пастора Старквэтера, эта поздка не можетъ составить для васъ большого труда. Подумайте хорошенько’.

При размышленіи объ этомъ предмет я должна была прежде всего подумать о возвращеніи мужа. Отъздъ его изъ Испаніи такъ долго откладывался докторомъ, что по послднему письму м-съ Мокаланъ, полученному три или четыре дня передъ телеграмою, онъ находился въ Бордо. Предполагая, что онъ немного отдохнетъ въ этомъ город и будетъ медленно продолжать свой путь, я все-же могла ожидать его прізда въ Англію ране полученія м-ромъ Плейморомъ письма отъ американскаго агента. Не имя возможности въ одно и то-же время похать въ Лондонъ на-встрчу мужу и въ Эдинбургъ на совщаніе съ стряпчимъ, я откровенно написала м-ру Плеймору, что не могла свободно распоряжаться своимъ временемъ, и просила его адресовать слдующее письмо къ Бенджамину.

Относительно разорваннаго письма я сообщила ему свои соображенія. Въ послдній годъ жизни моего отца я путешествовала съ нимъ по Италіи и видла въ неаполитанскомъ музе удивительные памятники старины, открытые въ развалинахъ Помпеи. Желая поддержать энергію м-ра Плеймора, я напомнила ему, что подъ вулканической золой втеченіи тысячи шестисотъ лтъ сохранились невредимо такіе тлнные предметы, какъ солома, фрески, одежда и (самое интересное для насъ) бумага. Если подобныя открытія сдланы посл шестнадцати вковъ, то, конечно, мы могли надяться найти невредимыми остатки письма подъ густымъ слоемъ золы и пыли, накопившимся въ три года. Еслиже намъ удастся (что было, однако, сомнительно) найти эти остатки письма, то я была убждена, что написанныя на нихъ слова могли быть еще разобраны, такъ-какъ скрывавшіе ихъ слои мусора, о которыхъ сожаллъ м-ръ Плейморъ, только предохраняли ихъ отъ дождя и сырости. Такимъ образомъ, я впервые могла научить чему-нибудь почтеннаго стряпчаго.

Слдующій день прошелъ безъ всякихъ извстій о путешественникахъ.

Я начинала безпокоиться и, сдлавъ вс необходимыя приготовленія, ршилась отправиться въ Лондонъ на другое утро. Передъ самымъ отъздомъ я получила письмо отъ свекрови, которое только утвердило меня въ моей ршимости и составило одну изъ замчательнйшихъ эпохъ моей семейной жизни.

Юстасъ и его мать благополучно достигли Парижа, но тамъ усталость и волненіе отъ предстоявшаго свиданія со мною снова уложили его въ постель. На этотъ разъ доктора не боялись за его жизнь, но ему необходимо было остаться совершенно спокойнымъ впродолженіи значительнаго времени.

‘Теперь ваше дло, Валерія, писала м-съ Мокаланъ,— поддержать и успокоить Юстаса. Не думайте, чтобъ онъ осуждалъ васъ за то, что вы ухали изъ Испаніи, оставивъ его на моемъ попеченіи, какъ только онъ вышелъ изъ опасности. ‘Я ее покинулъ, сказалъ онъ мн, совершенно оправившись,— и она иметъ полное право требовать, чтобъ я первый возвратился къ ней’. Онъ, на-сколько могъ, исполнилъ свой долгъ. Но теперь, больной, безпомощный, въ постели, онъ проситъ васъ пріхать къ нему въ Парижъ. На-сколько я васъ знаю, дитя мое, я уврена, что вы исполните его желаніе, и мн остается только прибавить одно слово предостереженія. Вы должны избгать въ разговорахъ съ нимъ намековъ не только за процесъ, но и на домъ въ Гленинч. Его нервное разстройство такъ велико, что я никогда не ршилась-бы васъ просить пріхать, если-бъ вы въ своемъ послднемъ письм не упомянули о превращеніи вашихъ свиданій съ Декстеромъ. Отвращеніе, питаемое имъ ко всему, что напоминаетъ о грустномъ прошедшемъ, такъ велико, что онъ просилъ моего согласія продать Гленинчъ’.

Вотъ что писала мать Юстаса, но она не полагалась на убдительную силу своихъ словъ и приложила къ письму дв строчки, написанныя рукою моего бднаго, милаго мужа:

‘Я слишкомъ слабъ, чтобъ хать дале, Валерія. Если можешь меня простить, прізжай’.

Кром этихъ словъ, было написано еще что-то карандашомъ, но совершенно неразборчиво. Очевидно, силы Юстаса ему измнили посл первыхъ двухъ строчекъ.

При такихъ обстоятельствахъ я не задумалась и исполнила свой долгъ въ отношеніи мужа. Я ршилась отказаться отъ всякаго участія въ разысканіи таинственнаго письма. Я хотла имть возможность сказать Юстасу прямо, искренно: ‘для твоего спокойствія я принесла въ жертву все и смирила свой гордой духъ въ ту самую минуту, когда смиреніе было всего трудне’.

Передъ отъздомъ изъ пасторскаго дома я откровенно написала м-ру Плеймору, въ какомъ находилась положенія, я торжественно заявила, что навсегда отказываюсь отъ открытія тайны, погребенной въ гленинчской мусорной куч.

ГЛАВА XLIV.
Новый медовый мсяцъ.

Я должна сознаться, что на пути въ Лондонъ я находилась далеко не въ веселомъ настроеніи. Не легко было отказаться отъ цли всей жизни, для достиженія которой я многимъ пожертвовала, и въ такое время, когда, повидимому, успхъ былъ близокъ. Но, несмотря на все, я не взяла-бы назадъ, если-бъ и могла, письма къ м-ру Плеймору. ‘Дло кончено, и кончено хорошо, думала я,— а первый поцлуй мужа окончательно примиритъ меня съ моимъ новымъ положеніемъ’.

Я надялась достигнуть Лондона во время, для отъзда въ Парижъ съ ночнымъ поздомъ. Но насъ что-то задержало на пути, мы опоздали и потому мн пришлось переночевать у Бенджамина и отложить отъздъ до слдующаго утра.

Конечно, я не могла предувдомить моего стараго друга о перемн въ моихъ планахъ и мой пріздъ очень удивилъ его. Я нашла его одного въ библіотек, онъ сидлъ за столомъ и при блестящемъ свт нсколькихъ лампъ и свчей разбиралъ какіе-то мелкіе лоскутки разорванной бумаги.

— Что вы это длаете! воскликнула я.

Бенджаминъ покраснлъ… я хотла-было сказать: какъ молодая двушка, но припоминаю, что въ наше время молодыя двушки боле не краснютъ.

— Ничего, ничего, промолвилъ онъ въ смущеніи,— не обращайте на это вниманія.

Онъ протянулъ руку, чтобъ спихнуть со стола лоскутки бумаги, но они вдругъ возбудили во мн подозрніе и я его остановила.

— Вы получили извстія отъ м-ра Плеймора? спросила я, — скажите мн правду, Бенджаминъ. Да или нтъ?

— Да, отвчалъ Бенджаминъ, еще боле красня.

— Покажите письмо.

— Нтъ, не могу, Валерія.

Эти слова утвердили только мою ршимость во что-бы то ни стало увидать письмо. Лучшимъ средствомъ добиться этой цли было разсказать Бенджамину о томъ, какъ я пожертвовала всмъ ради мужа.

— Я не имю боле голоса въ этомъ дл, прибавила я:— теперь совершенно зависитъ отъ м-ра Плеймора продолжать или бросить розысканія. Но, мн кажется, я заслуживаю нкотораго снисхожденія и имю право видть это письмо. Помните, что это, быть можетъ, послдній случай мн узнать что-нибудь о дл, служившемъ такъ долго главной цлью моей жизни.

Бенджаминъ былъ слишкомъ удивленъ и обрадованъ неожиданной перемной въ моемъ положеніи, чтобъ противостоять моимъ просьбамъ. Онъ показалъ мн письмо.

М-ръ Плейморъ конфиденціально писалъ Бенджамину и спрашивалъ, не случалосъ-ли ему, какъ комерческому дятелю, слышать о томъ, какъ подбираютъ и склеиваютъ разорванные документы. Если онъ самъ не зналъ подобныхъ случаевъ, то, конечно, онъ могъ найти кого-нибудь въ Лондон, который былъ-бы въ состояніи дать свое мнніе по этому предмету. Въ вид объясненія такой странной просьбы, м-ръ Плейморъ сослался на важное значеніе ‘того вздора’, который Бенджаминъ записалъ въ своей памятной книжк. Въ конц письма м-ръ Плейморъ просилъ не говорить ни слова мн объ ихъ переписк, чтобъ не возбуждать ложныхъ надеждъ.

Я теперь поняла тонъ письма, полученнаго мною отъ почтеннаго стряпчаго. Очевидно, онъ придавалъ громадное значеніе находк письма и скрывалъ это отъ меня только для того, чтобъ избавить отъ горькаго разочарованія въ случа неудачи. Такимъ образомъ, м-ръ Плейморъ нисколько не желалъ отказаться отъ дальнйшаго розысканія истины.

— Найдено что-нибудь въ Гленинч? спросила я, смотря съ новымъ интересомъ на лоскутки бумаги, разбросанные но столу.

— Не знаю, отвчалъ онъ.— Впрочемъ, что-нибудь есть, иначе съ чего-бы онъ сталъ писать ко мн… Прежде, чмъ отвчать м-ру Плеймору, я длаю опыты надъ старымъ письмомъ.

— Вы его сами изорвали?

— Да, и чтобъ трудне было сложить лоскутки, я положилъ ихъ въ корзинку и хорошенько ихъ встряхнулъ. Не правда-ли, это занятіе слишкомъ ребяческое для моихъ лтъ…

Онъ умолкъ, какъ-бы стыдясь самого себя.

— Что-же, вы съумли возстановить разорванное письмо? спросила я.

— Это дло не легкое, Валерія. Но я убдился, что здсь царитъ тотъ-же принципъ, какъ въ дтскихъ складныхъ играхъ. Стоитъ только доложить правильно центральный кусокъ, а остальные укладываются уже сами собой. Но пожалуйста не говорите никому объ этомъ, а то, пожалуй, подумаютъ, что я впалъ въ дтство. Письмо м-ра Плеймора пришло только сегодня, и я съ тхъ поръ,— право, мн стыдно сознаться,— длаю опыты съ разорванными письмами. Вы вдь меня не выдадите, не правда-ли?

Вмсто всякаго отвта, я горячо поцловала добраго старика. Я никогда не любила его такъ, какъ теперь, когда, забывъ свое благоразуміе, онъ поддался заразительной сил моего энтузіазма.

Однако, я не была совершенно счастлива, хотя старалась показаться счастливой. Мн горько было отказаться отъ всякаго участія въ розыск письма. Единственнымъ моимъ утшеніемъ было думать объ Юстас и о счастливой перемн въ моей семейной жизни. Въ этомъ отношеніи, по крайней мр, мн нечего было опасаться какихъ-либо разочарованій и я могла вполн быть убжденной, что одержала побду. Мужъ возвратился ко мн по своей доброй вол, онъ поддался не новымъ, неоспоримымъ фактамъ, а своей любви и благодарности. Я приняла его въ свои объятія не потому, что открыла истину и тмъ заставила его жить со мною, а потому, что я врила въ его исправленіе и безгранично любила его. Не стоилъ-ли подобный результатъ большихъ жертвъ? Конечно, стоилъ. И все-же я была не въ дух. Впрочемъ, лекарство отъ этого недуга было недалеко. Черезъ день я могла уже соединиться на-вки съ Юстасомъ.

На слдующее утро я отправилась въ Парижъ. Бенджаминъ проводилъ меня до станціи желзной дороги.

— Я напишу сегодня м-ру Плеймору, сказалъ онъ, прощаясь со мной:— я, кажется, нашелъ человка, который можетъ ему помочь въ этомъ дл, если онъ намренъ его продолжать. Прикажете что-нибудь сказать отъ васъ, Валерія?

— Нтъ. Я покончила съ этимъ дломъ и мн нечего боле говорить.

— Я напишу вамъ о результат поисковъ м-ра Плеймора въ Гленлич, если онъ, наконецъ, ихъ предприметъ.

— Да, напишите мн, если его попытка не удастся, сказала я съ горечью.

Бенджаминъ улыбнулся. Онъ зналъ меня лучше, чмъ я сама себя знала.

— Хорошо, отвчалъ онъ, — у меня есть адресъ вашего банкира въ Париж. Вамъ придется пойти къ нему за деньгами и, быть можетъ, вы найдете тамъ письмо отъ меня. А вы, пожалуйста, напишите, какъ найдете вашего мужа. Прощайте, Христосъ съ вами.

Въ тотъ-же день вечеромъ мы соединились на-всегда съ Юстасомъ.

Онъ былъ слишкомъ слабъ, чтобъ даже поднять голову съ подушки. Я встала на колни у постели и поцловала его. Въ мутныхъ глазахъ его блеснула новая жизнь.

— Я хочу теперь жить, промолвилъ онъ шопотомъ: — для тебя.

М-съ Мокаланъ оставила насъ наедин и я не могла удержаться отъ желанія тотчасъ сообщить ему радостную всть о новыхъ узахъ, связывавшихъ насъ.

— Ты долженъ жить, Юстасъ, не только для меня, но и для другого, сказала я.

— Ты говоришь о матери? спросилъ онъ, съ удивленіемъ взглянувъ на меня.

Я припала къ его груди и шопотомъ произнесла:

— Я говорю о твоемъ ребенк.

Я вполн была вознаграждена за принесенную жертву. Я забыла о м-р Плеймор, о Гленинч. Съ этой минуты начался нашъ новый медовый мсяцъ.

Тихо, мирно шло время въ маленькомъ домик, который мы занимали въ одной изъ отдаленныхъ улицъ Парижа. Вншняя, шумная городская жизнь до насъ не долетала. Силы Юстаса возвращались медленно, но надежно. Доктора предоставили его совершенно на мое попеченіе.

— Вы его лучшій врачъ, говорили они: — чмъ онъ будетъ счастливе, тмъ скоре оправится.

Эта тихая, однообразная жизнь нисколько меня не тяготила. Я также нуждалась въ спокойствіи, вс мои мысли, вс мои интересы были сосредоточены въ комнат больного мужа.

Только однажды зеркальная поверхность нашего существованія была нарушена воспоминаніемъ о прошедшемъ. Я сказала что-то, наполнившее Юстасу о нашемъ послднемъ свиданіи въ дом маіора Фицъ-Дэвида, и онъ слегка сдлалъ намекъ на то, что я тогда говорила о произнесенномъ надъ нимъ приговор, давая чувствовать, что нсколько словъ съ моей стороны въ подтвержденіе, уже сказаннаго его матерью успокоили-бы его разъ навсегда.

Я отвчала безъ всякихъ колебаній и недомолвокъ, что его желанія были теперь моимъ единственнымъ закономъ. Но, какъ истая женщина, я нашла возможнымъ потребовать и отъ Юстаса уступки для своего успокоенія.

— Юстасъ, сказала я,— совершенно-ли ты излечился отъ тхъ страшныхъ сомнній, которыя побудили тебя покинуть свою жену?

— Ахъ, Валерія! отвчалъ онъ,— я никогда не ухалъ-бы, если-бъ зналъ тебя тогда такъ хорошо, какъ теперь.

Послдніе слды недоразумній между нами исчезли на-вки.

Вс заботы и страданія моей недавней, одинокой жизни совершенно изгладились изъ моей памяти. Мы снова были влюбленной, молодой четой и намъ казалось, что мы обвнчались только нсколько дней тому назадъ. Однако для полнаго счастья мн недоставало еще одного. Въ минуты уединенія меня мучало любопытство узнать, произведены-ли поиски за пропавшимъ письмомъ или нтъ. Какое странное существо женщина! Кажется, я обладала всмъ необходимымъ для счастья, и все-же я готова была рискнуть этимъ счастіемъ скоре, чмъ оставаться въ невденіи о томъ, чмъ окончились поиски въ Гленинч. Я съ радостію привтствовала тотъ день, когда у меня въ кошельк не осталось боле денегъ и мн необходимо было отправиться къ банкиру, гд я могла найти письмо отъ Бенджамина.

Я какъ-то безсознательно спросила въ контор деньги и мои глаза тревожно бгали по столамъ и конторкамъ, отыскивая письма. Но все было тщетно. Наконецъ, изъ внутреннихъ комнатъ вышелъ какой-то господинъ, очень уродливый, но мн онъ показался красавцемъ, потому что онъ держалъ въ рук письмо.

— Это для васъ, сударыня, сказалъ онъ.

Я взглянула на конвертъ. Адресъ былъ написанъ рукою Бенджамина.

Произвели-ли они поиски и окончились-ли они неудачей?

Кто-то любезно положилъ мн деньги въ мой мшокъ и проводилъ меня до кареты. Я ничего не помню, что было со мною, до той минуты, какъ я на дорог распечатала письмо. Изъ первыхъ словъ Бенджамина я узнала, что въ Гленинч разрыли мусорную кучу и нашли остатки разорваннаго письма.

ГЛАВА XLV.
Мусорная куча.

Въ глазахъ у меня помутилось, мысли смшались и я не могла продолжать чтенія. Оправившись немного отъ волненія, я снова взглянула на письмо и глаза мои случайно остановились на одной фраз, которая наполнила сердце мое изумленіемъ и страхомъ. Я приказала тотчасъ кучеру хать въ Булонскій лсъ, чтобъ на свобод прочесть письмо и ршить, слдуетъ-ли показать его мужу и свекрови, или-же не показывать.

Посл этой предосторожности я принялась за чтеніе подробнаго и методичнаго разсказа добраго Бенджамина. Онъ начиналъ свое повствованіе съ донесенія нашего американскаго агента, который нашелъ дочь сторожа и ея мужа въ маленькомъ городк одного изъ западныхъ штатовъ. Благодаря рекомендательному письму м-ра Плеймора, онъ былъ принятъ очень радушно, но первые разспросы ни къ чему не повели. Женщина, повидимому, ничего не могла припомнить относительно интересовавшаго насъ предмета. По счастью, мужъ ея оказался очень разумнымъ человкомъ и съ его помощью агенту удалось мало-по-малу добиться отъ нея всего, что было нужно.

Женщина очспь хорошо помнила, что посл отъзда хозяевъ изъ Гленинча больная мать послала ее убрать комнаты. Ей не хотлось быть одной въ большомъ дом посл случившейся въ немъ страшной трагедіи, и потому она взяла съ собой двухъ дтей изъ сосдней хижины. Она начала работу съ Коридора Гостей, оставивъ къ концу спальню, въ которой умерла м-съ Мокаланъ.

Въ первыхъ двухъ комнатахъ сору было очень мало, такъ что вмст съ золою изъ каминовъ онъ не наполнилъ и половины ведра, которое она захватила въ кухн. Дти всюду слдовали за нею и, говоря сравнительно, были пріятнымъ обществомъ въ мрачномъ, уединенномъ дом. Третья комната, которую занималъ Мизеримусъ Декстеръ, была въ гораздо большемъ безпорядк и потребовала много уборки. Женщина такъ занялась своей работой, что забыла о дтяхъ, и уже смела весь соръ съ ковра и выгребла золу изъ камина, когда дтскій плачъ возбудилъ ей вниманіе. Она оглянулась, но не сразу отыскала дтей.

Наконецъ, она увидала ихъ въ углу комнаты, подъ столомъ. Младшій ребенокъ залзъ въ корзинку для ненужныхъ бумагъ, а старшій, отыскавъ гд-то стклянку съ клеемъ, пресерьезно обмазывалъ кистью лицо малютки, которая до того билась, что опрокинула корзинку. Женщина ударила старшаго ребенка и выхватила у него стклянку, а меньшого подняла. Потомъ, поставивъ ихъ обоихъ въ уголъ, она собрала съ полу въ корзинку вс разлетвшіяся бумажки, а также бросила туда стклянку съ клеемъ. Окончивъ уборку комнаты, она опорожнила корзинку въ ведро и пошла въ послднюю, четвертую спальню въ коридор. Этимъ окончилась ея работа въ тотъ день. Возвращаясь домой, она выбросила изъ ведра весь соръ, бумажки и золу въ мусорную кучу.

Вотъ что припомнила дочь сторожа.

Получивъ донесеніе агента, м-ръ Пейморъ пришелъ къ убжденію, что вс шансы были въ пользу находки письма, лоскутки котораго находились въ куч сора, выброшеннаго женщиной, а потому ихъ долженъ былъ предохранить въ мусорной ям остальной соръ, какъ снизу, такъ и сверху. Послдующіе слои мусора только увеличивали безопасность этихъ драгоцнныхъ остатковъ, такъ-какъ со времени отъзда хозяевъ изъ Гленинча никто не дотрогивался до мусорной ямы, которая была заброшена наравн со всмъ домомъ.

М-ръ Плейморъ сообщилъ о своихъ выводахъ Бенджамину, который не могъ удержаться отъ соблазна примнить къ драгоцнному письму свое искуство складывать разорванные куски бумаги, въ чемъ онъ достигъ, посл многочисленныхъ опытовъ, значительнаго успха. ‘Мн кажется, милая Валерія, писалъ онъ,— что это дло меня околдовало. Я могу располагать по своей вол деньгами и временемъ, а потому въ конц-концовъ очутился въ Гленинч и теперь тамъ произвожу раскопку мусорной кучи, на своей отвтственности, конечно, съ дозволенія добраго м-ра Плеймора’.

Я безъ церемоніи пропустила описаніе мстности, въ которой дйствовалъ Бенджаминъ, такъ-какъ въ моей памяти ясно сохранилась мусорная куча, обратившая на себя мое вниманіе въ Гленинч. Для меня главный интересъ разсказа сосредоточивался въ поискахъ письма. Бенджаминъ приступилъ къ длу методично: онъ нанялъ работниковъ для раскопки кучи и покрылъ ее большой палаткой для предохраненія отъ втра и дождя. Кром того, онъ привезъ изъ Лондона молодого человка, занимавшагося въ лабораторіи извстнаго професора химіи и обратившаго на себя вниманіе по искусной экспертиз въ недавнемъ процес о подложномъ документ.

Три дня рабочіе копали мусоръ лопатами и ломами, подъ руководствомъ Бенджамина и химика, но все было тщетно. Однако, они не унывали и продолжали работу. На четвертый день найдены были первые лоскутки бумаги. По старательному изслдованію, они оказались остатками торговаго объявленія. Бенджаминъ и химикъ съ новой энергіей продолжали раскопку. Къ вечеру найдены были еще лоскутки бумаги, но ужо не печатной, а писанной. М-ръ Плейморъ (который каждый вечеръ прізжалъ въ Гленинчъ посл окончанія своихъ занятій) объяснилъ, что почеркъ на этихъ лоскуткахъ положительно принадлежалъ первой жен Юстаса Мокалана.

Это открытіе возбудило энтузіазмъ въ искателяхъ таинственнаго письма. Лопаты и ломы были брошены и работа продолжалась, изъ предосторожности, уже однми руками. Чтобъ не перепутать лоскутковъ бумаги, они укладывались по порядку въ нарочно приготовленный плоскій ящикъ, по мр ихъ находки. Когда наступила ночь, работниковъ отпустили, и Бенджаминъ съ своими двумя товарищами продолжалъ работу при свт фонаря. Впродолженіи нкотораго времени лоскутки являлись наружу дюжинами, потомъ вовсе исчезли. Работа, однако, не прерывалась и подъ слоемъ пыли было, наконецъ, сдлано величайшее открытіе этого памятнаго дня — опрокинутая стклянка съ клеемъ, а подъ нею значительное количество склеившихся лоскутковъ исписанной бумаги.

Перенеся свои находки на большой столъ въ библіотек, неутомимые работники принялись за сортировку отысканныхъ лоскутковъ бумаги. Конечно, всего легче было сложить т изъ нихъ, которые склеились между собою, такъ-какъ они, по всей вроятности, составляли одно цлое. Эта тонкая работа была предоставлена искуснымъ рукамъ химика, но его задача тмъ не кончилась. Лоскутки бумаги, какъ обыкновенно письма, были исписаны съ обихъ сторонъ, и потому для полнаго возстановленія текста необходимо было каждый лоскутокъ распластать на дв части, такъ чтобъ искуственно создалась изнанка, которую можно было-бы покрыть цементомъ, долженствовавшимъ соединить вс остатки въ одно цлое.

М-ръ Плейморъ и Бенджаминъ, повидимому, отчаявались въ успшномъ разршеніи такой трудной задачи, но ихъ ученый товарищъ доказалъ, что они ошибались. Онъ обратилъ ихъ вниманіе на толщину бумаги. Она была вдвое тверже и толще той бумаги, которую онъ подвергалъ экспертиз въ извстномъ процес, а потому онъ считалъ сравнительно очень легкимъ, при помощи привезенныхъ имъ изъ Лондона приспособленій, распластать найденные лоскутки.

Представивъ эти объясненія, онъ преспокойно принялся за свое дло. Въ то время, какъ Бенджаминъ и стряпчій старались привести въ порядокъ остатки письма, найденные сначала, химикъ разложилъ на дв половины большую часть переданныхъ ему лоскутковъ и возстановилъ пять или шесть фразъ, смыслъ которыхъ былъ совершенно ясенъ.

Первый результатъ, достигнутый столь долгими трудами, вполн вознаграждалъ за вс усилія. По тону письма, оно, очевидно, было писано первой женой моего мужа къ нему, къ Юстасу. Это письмо, по всей вроятности, было то самое, которое Мизеримусъ Декстеръ скрылъ во время суда, а потомъ разорвалъ.

Вотъ какія открытія были сдланы до того времени, когда Бенджаминъ принялся за письмо ко мн. Но когда онъ хотлъ отправить письмо на почту, м-ръ Плейморъ просилъ его повременить нсколько дней, такъ-какъ, быть можетъ, въ этотъ промежутокъ откроется что-нибудь новое.

— Этими результатами мы обязаны ей, сказалъ стряпчій, — безъ энергіи и вліянія на Мизеримуса Декстера мы никогда, не узнали-бы, что въ мусорной куч скрывается разгадка мрачной тайны. Она по праву должна получать полныя свденія о нашихъ открытіяхъ.

Такимъ образомъ, письмо было задержано втеченіи трехъ дней, а потомъ поспшно окончено въ нсколькихъ краткихъ выраженіяхъ, которыя страшно меня перепугали.

‘Химикъ быстро продолжаетъ свою работу, писалъ Бенджаминъ,— а мн удалось возстановить смыслъ нсколькихъ отдльныхъ исписанныхъ лоскутковъ бумаги. Если м-ръ Плейморъ и я не ошибаемся (дай Богъ, чтобъ мы ошибались), то существуютъ основательныя причины для сохраненія этого письма въ тайн отъ всхъ. Истина, обнаруживаемая нашими открытіями, такъ страшна, что я не могу упоминать о ней безъ крайней необходимости. Простите меня, что я васъ встревожилъ этими встями. Мы будемъ обязаны рано или поздно посовтоваться съ вами по этому предмету, а потому лучше заране подготовить васъ’.

Въ конц письма Бенджамина м-ръ Плейморъ приписалъ слдующія слова:

‘Пожалуйста строго слдуйте совту м-ра Бенджамина и помните, что, по моему мннію, если намъ удастся возстановить все письмо, то его ни подъ какимъ видомъ нельзя будетъ показать вашему мужу’.

ГЛАВА XLVI.
Отсрочка кризиса.

— Берегитесь, Валерія, сказала м-съ Мокаланъ черезъ нсколько часовъ посл моего возвращенія домой, — я ничего у насъ не спрашиваю, но предупреждаю васъ: Юстасъ также, какъ и я, замтилъ въ васъ неожиданную перемну. Берегитесь.

Давъ мн почувствовать, такимъ образомъ, что мое лицо выдало внутреннее волненіе, м-съ Мокаланъ боле ничего не прибавила. Что мн длать? Показать письмо Бенджамина мужу въ теперешнемъ его положеніи и наперекоръ совту м-ра Плеймора было немыслимо. Но, съ другой стороны, при возбужденіи подозрнія Юстаса невозможно было скрыть отъ него полученія письма.

Всю ночь я не сомкнула глазъ отъ треножныхъ размышленій, а утромъ ршилась объясниться съ мужемъ.

— Юстасъ, сказала я,— твоя мать говоритъ, что ты замтилъ во мн перемну посл вчерашней поздки къ банкиру. Правда-ли это?

— Правда, Валерія, отвчалъ онъ, тише обыкновеннаго и не смотря на меня.

— У насъ нтъ тайнъ другъ отъ друга, продолжала я,— и я должна теб сказать, что получила въ банкирской контор письмо изъ Англіи, которое меня испугало и встревожило. Вришь-ли ты мн на-столько, милый мой, чтобъ терпливо ждать, пока я сама все теб разскажу?

Онъ ничего не отвчалъ.

— Юстасъ! воскликнула я, взявъ его за руку,— разв ты меня не знаешь, разв ты не вришь, что я всегда и во всемъ исполняю свой долгъ, какъ врная и преданная жена?

Онъ впервые взглянулъ на меня и послдній лучъ сомннія померкъ въ его глазахъ.

— Ты общаешь рано или поздно сказать мн всю правду?

— Общаю отъ всего сердца.

— Я теб врю, Валерія.

Лучезарный блескъ его глазъ доказывалъ искренность словъ. Мы подтвердили нашъ мирный трактатъ поцлуемъ.

Въ тотъ-же день я написала Бенджамину о разговор съ мужемъ и просила, если онъ и м-ръ Плейморъ одобряли мое поведеніе, постоянно увдомлять меня о будущихъ открытіяхъ въ Гленинч.

Прошло десять дней, показавшихся мн цлымъ вкомъ, прежде, чмъ я получила второе письмо отъ стараго друга, съ припискою м-ра Плеймора.

‘Мы твердо и успшно подвигаемся въ нашемъ дл, писалъ Бенджаминъ,— единственное новое открытіе, сдланное нами, иметъ важное значеніе для вашего мужа. Мы возстановили нсколько фразъ, удостовряющихъ, что купленный Юстасомъ мышьякъ пріобртенъ по просьб его первой жены и находился въ ея рукахъ въ Гленинч. Не забывайте, что эти фразы написаны рукою его жены и подписаны ею. По несчастью, я долженъ прибавить, что мы все боле и боле убждаемся въ невозможности открыть вашему мужу содержаніе этого письма. Чмъ ближе мы знакомимся съ письмомъ, тмъ боле желали-бы бросить его обратно въ мусорную кучу изъ сожалнія къ памяти несчастной м-съ Мокаланъ. Я задержу это письмо на нсколько дней, и если будутъ какія-нибудь новости, то м-ръ Плейморъ увдомитъ васъ о нихъ’.

М-ръ Плейморъ, три дня спустя, приписалъ слдующее:

‘Послдняя часть письма покойной м-съ Мокаланъ къ ея мужу, писалъ онъ,— была случайно разобрана нами прежде всего остального, и, за исключеніемъ незначительныхъ пробловъ, она совершенно возстановлена. У меня нтъ ни времени, ни желанія писать вамъ подробно объ этомъ предмет. Черезъ дв недли вы получите врную копію со всего письма, съ первой строчки до послдней. Теперь-же скажу только, что въ этомъ ужасномъ, поразительномъ документ есть одна свтлая сторона. Нравственно и юридически оно положительно доказываетъ невиновность вашего мужа и можетъ служить законнымъ доказательствомъ, если Юстасъ признаетъ согласнымъ съ совстью и съ сожалніемъ къ умершей, публично предъявить это письмо въ судъ. Вы должны знать, что дло вашего мужа не можетъ быть вновь разршено въ уголовномъ порядк, но его можно пересмотрть, какъ гражданскій искъ въ убыткахъ, и такимъ образомъ является возможность получить второй приговоръ присяжныхъ, который окончательно снялъ-бы всякое пятно съ м-ра Мокалана. Сохраните все это въ тайн до поры до времени и продолжайте вести себя, въ отношеніи мужа, такъ-же благоразумно, какъ до сихъ поръ. Когда-же вы прочтете письмо, я увренъ, что вы не покажете его мужу изъ сожалнія къ нему. Какимъ образомъ скрыть отъ него нашу находку — другой вопросъ, который намъ слдуетъ обсудить при личномъ свиданіи. До тхъ поръ я могу только повторить свой прежній совтъ — подождите слдующихъ извстій изъ Гленинча’.

Я ждала. Что я выстрадала въ это время и что думалъ обо мн Юстасъ, теперь не представляетъ никакого интереса, одни только факты имютъ значеніе.

Черезъ дв недли письмо было окончательно возстановлено, за исключеніемъ нкоторыхъ словъ, которыя потеряны, и общанная копія прислана мн въ Парижъ.

Прежде, чмъ вы, читатель, прочтете это страшное письмо, вспомните, при какихъ обстоятельствахъ Юстасъ Мокаланъ женился на своей первой жен, и что, по показаніямъ достоврныхъ свидтелей, онъ вообще былъ приличный и обходительный, если не любящій мужъ, тщательно скрывавшій свое отвращеніе къ бдной женщин.

ГЛАВА XLVII.
Исповдь жены.

Гленинчъ, 19 октября 18—г.

‘Милый мужъ!

‘Мн надо сказать теб нчто очень непріятное объ одномъ изъ твоихъ старыхъ друзей. Ты никогда не поощрялъ меня къ откровенности. Если-бы ты дозволилъ мн быть съ тобой на той фамильярной ног, на которой стоятъ нкоторыя жены, я лично-бы теб все объяснила. Но не зная, какъ ты принялъ-бы мои слова, я ршилась написать теб.

‘Человкъ, противъ котораго я тебя предостерегаю, гоститъ теперь у насъ, это Мизеримусъ Декстеръ. Нтъ на свт хуже и коварне человка. Не бросай письма на этихъ словахъ. Я долго ждала явнаго доказательства и теперь оно въ моихъ рукахъ.

‘Ты, конечно, не забылъ, что я выразила неудовольствіе, узнавъ о приглашеніи его въ нашъ домъ. Если-бы ты позволилъ мн высказать все, что я хотла, то ты узналъ-бы, по какому поводу я чувствовала отвращеніе къ твоему другу. Но ты не хотлъ меня слушать и поспшно и несправедливо обвинилъ меня въ презрніи къ несчастному созданію за его уродство, тогда-какъ въ сущности я всегда чувствовала къ уродамъ сожалніе. Я даже питаю къ нимъ какое-то братское чувство, потому что сама, если не уродъ, то некрасивая женщина, что немногимъ лучше. Я не желала видть м-ра Декстера въ нашемъ дом потому, что онъ до моего замужества просилъ моей руки, и я имла основаніе предполагать, что онъ до сихъ поръ сохранилъ преступную ко мн любовь. Я, какъ добрая жена, была обязана воспротивиться его прізду въ Гленинчъ, а ты, какъ добрый мужъ, долженъ былъ меня выслушать.

‘Какъ-бы то ни было, м-ръ Декстеръ живетъ у насъ нсколько недль и онъ снова осмлился говорить мн о своей любви. Онъ оскорбилъ насъ обоихъ, увряя, что онъ меня обожаетъ, а ты меня ненавидишь. Онъ общалъ мн безмятежное счастье, если я уду съ нимъ заграницу, и предсказывалъ самое несчастное существованіе въ дом моего мужа. Отчего я теб тотчасъ не жаловалась и не потребовала немедленнаго удаленія этого чудовища? Поврилъ-ли-бы ты моей жалоб, если-бы твой сердечный другъ отперся отъ своихъ словъ? Я слышала однажды, какъ ты уврялъ, что уродливыя женщины всегда воображаютъ, что вс въ нихъ влюблены. Быть можетъ, ты обвинилъ-бы меня въ этомъ.

‘Однако, я не хочу извинять себя. Я несчастное, ревнивое существо, я постоянно сомнваюсь въ твоей любви и страшусь, чтобы другая женщина не заняла моего мста въ твоемъ сердц. Мизеримусъ Декстеръ воспользовался моей слабостью. Онъ предлагалъ доказать мн, что ты въ глубин своего сердца меня ненавидишь, что теб противно ко мн прикасаться и что ты проклинаешь свою глупую женитьбу. Я долго боролась, но, наконецъ, уступила страшному соблазну, такъ-какъ я не была вполн убждена въ искренности твоей любви ко мн. Я скрыла презрніе, внушаемое мн Декстеромъ, и позволила нашему злйшему врагу подробно объяснить все, что онъ хотлъ. Но почему я это сдлала? Потому, что я любила тебя, и тебя одного, потому, что предложеніе Мизеримуса Декстера подтвердило подозрніе, давно уже точившее мое сердце.

‘Прости меня, Юстасъ. Я въ первый и послдній разъ виновата передъ тобой. Я не пощажу себя и передамъ теб слово въ слово нашъ разговоръ. Ты можешь меня наказать за мою вину, но, по крайней мр, ты будешь во время предупрежденъ и увидишь въ истинномъ свт своего коварнаго друга.

‘Я сказала ему: ‘Какъ можете вы доказать, что мужъ въ глубин своего сердца ненавидитъ меня?’ Онъ отвчалъ: ‘Я могу доказать это его собственноручнымъ признаніемъ, я вамъ покажу его дневникъ’. Я возразила: ‘Переплетъ его дневника запирается и, кром того, онъ всегда лежитъ въ замкнутомъ ящик. Какъ можете вы его достать?’ Онъ произнесъ: ‘Я имю возможность открыть эти оба замка безъ малйшаго риска. Вы должны только дать мн случай придти къ вамъ подъ покровомъ тайны. О, я обяжусь принести дневникъ съ отпертымъ замкомъ’. Я воскликнула: ‘Я васъ не понимаю. Что вы хотите сказать?’ Онъ указалъ на ключъ въ двери, выходившей изъ моей спальни въ маленькій кабинетъ, и сказалъ: ‘При моемъ уродств, я, быть можетъ, не буду въ состояніи воспользоваться первымъ случаемъ явиться къ вамъ никмъ незамченный. Мн надо имть возможность выбрать удобную для себя минуту. Дайте мн ключъ, а дверь заприте. Потомъ, когда хватятся ключа, вы скажите, что дверь заперта, а слдовательно не бда, что пропалъ ключъ, и не стоитъ его искать. Этого достаточно для успокоенія домашнихъ и я буду безопасно владть средствомъ сообщеніи съ вами. Согласны вы?’

‘Я согласилась. Да, я сдлалась сообщницей этого коварнаго злодя. Я унизила себя и тебя, согласившись взглянуть тайкомъ на твой дневникъ. Я знаю, какъ низокъ мой поступокъ, и нисколько себя не извиняю. Я только могу повторить, что люблю тебя и сомнваюсь въ твоей любви. А Мизеримусъ Декстеръ предлагаетъ положить конецъ всмъ моимъ сомнніямъ, обнаживъ передо мною твоя сокровеннйшія мысли, написанныя твоей собственной рукой.

‘Онъ придетъ ко мн съ этой цлью черезъ часъ или два, во время твоего отсутствія. Я найду недостаточнымъ имть въ рукахъ твой дневникъ только одинъ разъ и условлюсь съ Декстеромъ, чтобъ онъ принесъ снова дневникъ завтра, въ то-же самое время. Задолго до назначеннаго часа ты получишь эти строки черезъ сидлку. Пойди со двора, какъ всегда, но возвратись тайкомъ, и отперевъ ящикъ, ты не найдешь въ немъ дневника. Спрячься въ маленькомъ кабинет и ты увидишь свой дневникъ въ рукахъ Мизеримуса Декстера, выходящаго изъ моей комнаты’.

20 октября.

‘Я прочла твой дневникъ.

‘Наконецъ я знаю, какого ты, дйствительно, обо мн мннія. Я прочла то, что мн общалъ Мизеримусъ Декстеръ,— твое собственноручное признаніе въ ненависти ко мн.

‘Ты не получишь моего вчерашняго письма, по крайней мр, сегодня и тмъ путемъ, который я указала. Хотя оно и такъ довольно длинно, но, прочитавъ твой дневникъ, я считаю долгомъ прибавить еще нсколько словъ. Запечатавъ конвертъ и написавъ на немъ твой адресъ, я положу его подъ подушку. Тамъ его найдутъ посл моей смерти и ты, Юстасъ, прочтешь это письмо, когда будетъ слишкомъ поздно для надежды или помощи.

‘Да, жизнь мн опротивла, я хочу умереть.

‘Я уже пожертвовала всмъ моей любви къ теб, теперь-же, зная, что ты меня не любишь, я легко принесу и послднюю жертву. Моя смерть дозволитъ теб жениться на м-съ Бьюли.

‘Ты не знаешь, съ какимъ трудомъ я скрывала свою ненависть къ ней, когда я просила ее пріхать къ намъ, несмотря на мою болзнь. Я никогда не была-бы въ состояніи этого сдлать, еслибы не любила тебя такъ пламенно и не боялась разсердить тебя своей ревностью. Чмъ-же ты меня за это наградилъ? Пусть отвтитъ твой дневникъ: ‘Я нжно поцловалъ ее сегодня утромъ, и надюсь, что она, бдная, не замтила, какого усилія мн это стоило’.

‘Я не замтила, но теперь все знаю. Я знаю, что ты считаешь жизнь со мною ‘чистилищемъ’ и что ты изъ сожалнія скрываешь отъ меня ‘чувство отвращенія, когда обязанъ подчиняться моимъ ласкамъ’. Я только помха,— ‘непріятная помха’, удерживающая тебя отъ женщины, которую ты такъ пламенно любишь, что ‘лобзаешь даже ту землю, по которой она ступаетъ’. Пусть будетъ по-твоему. Я не хочу боле быть для тебя помхою. Это не жертва съ моей стороны и не заслуга. Я не могу жить, зная, что человкъ, котораго я люблю всмъ сердцемъ и душою, внутренно содрогается отъ малйшаго моего прикосновенія.

‘А у меня подъ рукою врное средство покончить съ жизнію. Мышьякъ, который ты два раза покупалъ по моей просьб, находится въ моемъ несесер. Я обманула тебя, сказавъ, что мышьякъ былъ нуженъ для истребленія мышей, въ сущности-же я хотла попробовать его дйствіе на улучшеніе цвта лица, не изъ пустого кокетства, но чтобъ казаться боле привлекательной въ твоихъ глазахъ. Съ этой цлью я приняла долю яда, но у меня осталось достаточно для разсчета съ жизнію. Наконецъ ядъ послужитъ на пользу: онъ, можетъ быть, не улучшилъ-бы моего цвта лица, но теперь, во всякомъ случа, освободитъ тебя отъ уродливой жены.

‘Не позволяй вскрывать моего тла, а покажи доктору это письмо. Оно докажетъ мое самоубійство и предохранитъ невинныхъ отъ подозрнія въ преступленіи. Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадалъ изъ-за меня. Я сорву ярлыкъ съ стоянки съ ядомъ и тщательно вымою ее, чтобъ аптекарь не былъ привлеченъ къ отвтственности.

‘Я теперь немного отдохну, а потомъ буду опять продолжать это письмо. Оно уже и теперь слишкомъ длинно, по это мое послднее прости, и, конечно, я вправ подольше поговорить съ тобою прежде, чмъ разстаться на-вки.

21 октября, 2 часа утра.

‘Я вчера прогнала тебя изъ комнаты, когда ты пришелъ узнать, какъ я провела ночь, и наговорила много гадостей про тебя сидлк. Прости меня, Юстасъ. Я словно безумная. Ты знаешь, почему.

2 ¹/₂ часа.

‘О! мужъ мой, мужъ мой! Все кончено! Я освободила тебя отъ ненавистной жены! Я приняла весь ядъ, остававшійся въ бумажк. Если этого будетъ недостаточно, то у меня есть еще въ стклянк.

5 часовъ и 10 минутъ.

‘Ты только-что ушелъ, подавъ мн успокоительныя капли. При вид тебя все мое мужество исчезло. Я сказала себ: ‘если онъ нжно взглянетъ на меня, то я сознаюсь, и пусть онъ меня возвратитъ къ жизни’. Ты даже на меня не взглянулъ, а смотрлъ только на лекарство. Я отпустила тебя, не сказавъ ни слова.

5 ¹/₂часовъ.

‘Я чувствую первые симптомы отравы. Сидлка спитъ у моихъ ногъ. Я не разбужу ее, не позову никого къ себ на помощь. Я умру одна.

9 ¹/₂часовъ.

‘Агонія была сверхъ моихъ силъ, я разбудила сидлку и послала за докторомъ. Никто не подозрваетъ истины. Странно сказать — вс страданія исчезли, пріемъ, вроятно, слишкомъ малъ. Надо откупорить стклянку съ остальнымъ ядомъ. Но счастью, ты не подл меня, и я по-прежнему хочу умереть, или. лучше сказать, не хочу жить. Боясь своей слабости при вид тебя, я запретила сидлк послать за тобою. Она только-что ушла внизъ. Я могу на свобод взять ядъ изъ несесера.

9 часовъ 50 минутъ.

‘Я только-что успла спрятать стклянку, когда ты вошелъ въ комнату.

‘Увидвъ тебя, я снова ршилась попытать счастья, то-есть дать теб случай спасти меня. Я попросила чашку чаю и сказала себ: ‘если, подавая чай, онъ взглянетъ на меня нжно или скажетъ хоть одно нжное слово, то я не приму второй дозы. Ты исполнилъ мое желаніе, но не былъ нженъ. Ты подалъ мн чай, Юстасъ, словно давалъ пить собак. И потомъ ты еще удивился (ты говорилъ небрежно, вроятно, думая о м-съ Бьюли), что я уронила чашку. Я не могла ее удержать — руки дрожали. Еслибы ты былъ на моемъ мст, и тноя рука задрожала-бы. Выходя изъ комнаты, ты, для приличія, холодно сказалъ: ‘Надюсь, чай теб поможетъ’. Боже мой! ты даже на меня не взглянулъ. Ты смотрлъ на черепки разбитой чашки.

‘Не усплъ ты выйдти изъ комнаты, какъ я приняла вторую дозу яда, и на этотъ разъ двойную.

‘У меня есть до тебя маленькая просьба. Сдернувъ ярлыкъ съ стклянки и положивъ ее обратно въ нессеръ пустую, чистую, я вспомнила, что не приняла такой-же предосторожности въ отношеніи пакета съ ядомъ, на которомъ выставлено имя аптекаря. Я бросила его на одяло вмст съ другими бумажками, а моя сердитая сидлка, жалуясь на безпорядокъ, скомкала все вмст и куда-то убрала. Я надюсь, что аптекарь не пострадаетъ отъ моей небрежности. Прошу тебя, объяви всмъ, что онъ ни въ чемъ не виноватъ.

‘Декстеръ… что-то напоминаетъ мн о Мизеримус Декстер… положилъ обратно въ ящикъ твой дневникъ и требуетъ отвта на свое гнусное предложеніе. Есть-ли у этого низкаго человка совсть? Если есть, то даже онъ почувствуетъ угрызеніе, когда моя смерть дастъ ему роковой отвтъ.

‘Сидлка только-что возвратилась и я снова услала ее подъ предлогомъ, что желаю остаться одна.

‘Много-ли прошло времени? Я не могу найти часовъ. Я не чувствую боли, но она можетъ вернуться каждую минуту.

‘Мн надо еще успть запечатать письмо, написать адресъ и спрятать подъ подушку, чтобы никто не нашелъ его прежде моей смерти.

‘Прощай, мой милый! Жаль, что я не была красавицей, но любить тебя боле я никакъ не могла. Даже теперь я боюсь увидать тебя, боюсь, что твое чарующее вліяніе заставитъ меня сознаться во всемъ, пока еще не поздно. Но тебя здсь нтъ. Лучше умереть! Лучше умереть!

‘Еще разъ прощай! Будь счастливе, чмъ ты былъ со мною! Я люблю тебя, Юстасъ. Я прощаю тебя. Отъ нечего длать, думай иногда, если можешь, безъ ненависти о твоей бдной, уродливой

Сар Мокаланъ’.

ГЛАВА XLVIII.
Какъ могла я иначе поступить?

Осушивъ слезы и немного успокоившись посл прочтенія этого страшнаго, рокового письма, я думала только объ одномъ — какъ-бы устроить такъ, чтобы Юстасъ не увидалъ его.

Да, вотъ чмъ окончились вс мои усилія раскрыть истину.

Я посвятила цлую жизнь на достиженіе одной цли и эта цль была достигнута. Передо мною лежало безспорное, фактическое доказательство невиновности моего мужа, и я, изъ сожалнія къ нему, изъ сожалнія къ его покойной жен, желала, чтобъ онъ никогда не увидалъ этого доказательства, чтобъ оно никогда не было обнародовано.

Все это было дломъ моихъ рукъ, какъ справедливо говорилъ м-ръ Плейморъ, и, однако, я теперь смотрла съ ненавистью, съ отвращеніемъ на роковое письмо. Я проклинала день, когда была разрыта мусорная куча въ Гленинч и обнаружена страшная повсть страданія и преступленія. Только-что Юстасъ возвратился къ жизни, только-что мы снова зажили счастливо въ ожиданіи черезъ мсяцъ или два еще большаго блаженства — рожденія перваго нашего ребенка,— какъ вдругъ это письмо является между нами какимъ-то мрачнымъ мстителемъ, грозящимъ не только спокойствію, но и самой жизни моего мужа, еще не совершенно оправившагося отъ своего тяжелаго недуга!

Среди этихъ грустныхъ размышленій я неожиданно услыхала бой часовъ. Около этого времени Юстасъ всегда приходилъ въ мой маленькій будуаръ. Онъ могъ войти въ дверь каждую минуту, увидать письмо и выхватить его у меня изъ рукъ. Вн себя отъ страха, я поспшно собрала роковые листы и бросила ихъ въ огонь.

По счастью, это была только копія, но я полагаю, что въ эту минуту я сожгла-бы точно такъ-же и оригиналъ, если-бъ онъ былъ въ моихъ рукахъ.

Не усплъ сгорть послдній лоскутокъ бумаги, какъ дверь отворилась и вошелъ Юстасъ.

Онъ взглянулъ на огонь. Пепелъ отъ сожженной бумаги еще леталъ надъ угольями. Онъ видлъ, какъ утромъ мн подали письмо. Подозрвалъ-ли онъ меня? Онъ ничего не сказалъ и впродолженіи нсколькихъ минутъ не сводилъ глазъ съ огня. Потомъ онъ подошелъ ко мн. Я была, вроятно, очень блдна. Онъ прежде всего спросилъ: здорова-ли я?

Я ршилась ни въ чемъ его но обманывать, даже въ мелочахъ.

— Я немножко нервна, Юстасъ, но это ничего, отвчала я.

Онъ взглянулъ на меня, какъ-бы ожидая чего-то. Я молчала.

Онъ вынулъ изъ бокового кармана сюртука письмо и положилъ передо мною на столъ, гд за минуту передъ тмъ лежала исповдь его первой жены.

— Я также получилъ сегодня письмо, сказалъ онъ,— и я, Валерія, не имю отъ тебя тайнъ.

Я поняла упрекъ, скрывавшійся въ этихъ словахъ, но только сказала, указывая на письмо:

— Ты хочешь, чтобы я прочла?

— Я уже сказалъ, что не имю отъ тебя тайнъ, повторилъ онъ,— конвертъ распечатанъ, посмотри, что въ немъ.

Въ конверт оказалось не письмо, а вырзка изъ газеты.

— Прочти, сказалъ Юстасъ.

Я прочла слдующее:

‘Необыкновенное происшествіе въ Гленинч.— Въ дом м-ра Мокалана, повидимому, происходитъ что-то странное, романическое. Подъ покровомъ тайны производятся раскопки мусорной ямы, и, безъ всякаго сомннія, найдено нчто важное, хотя никто не знаетъ, что именно. Намъ извстно только, что впродолженіи двухъ недль двое прізжихъ изъ Лондона, подъ руководствомъ нашего почтеннаго соотечественника м-ра Плеймора, работаютъ день и ночь, запершись въ библіотек Гленинча. Откроется-ли когда-нибудь эта тайна? Броситъ-ли она новый свтъ на таинственное, роковое преступленіе, нкогда совершенное въ Гленинч? Быть можетъ, м-ръ Мокаданъ, возвратясь изъ за-границы, отвтитъ на эти вопросы. До тхъ поръ мы можемъ только ждать фактовъ’.

Я положила на столъ отрывокъ изъ газеты, проклиная журналистовъ, вмшивающихся не въ свое дло, и безпокойныхъ сосдей, которые, вроятно, прислали этотъ отрывокъ Юстасу. Я ршительно не знала, что мн длать, и ждала, что скажетъ мужъ. Онъ черезъ минуту вывелъ меня изъ затрудненія.

— Понимаешь ты, Валерія, въ чемъ дло? спросилъ онъ.

Я честно отвчала, что понимаю.

Впродолженіи нсколькихъ минутъ онъ молчалъ, какъ-бы ожидая моего объясненія. Но я искала убжища въ безмолвіи.

— А я не узнаю ничего? продолжалъ онъ.— Разв ты не обязана сказать мн, что происходитъ въ моемъ собственномъ дом?

Былъ одинъ только исходъ изъ моего отчаяннаго положенія и я инстинктивно избрала врный путь.

— Ты общалъ мн врить, сказала я.

— Да, подтвердилъ онъ.

— Ради твоего собственнаго счастья, Юстасъ, продолжай мн врить. Потерпи — и я теб все открою.

Благородное чело его отуманилось.

— А долго ждать? спросилъ онъ.

Я поняла, что настала минута прибгнутъ къ боле сильному средству, чмъ слова.

— Поцлуй меня прежде, чмъ я теб скажу, произнесла я нжно.

Онъ, какъ истый мужъ, колебался, а я, какъ истая жена, настаивала на своемъ. Наконецъ ему пришлось уступить. Поцловавъ меня не очень милостиво, онъ снова спросилъ, долго-ли ему придется ждать.

— До рожденія нашего ребенка, промолвила я.

Онъ вздрогнулъ. Моя слова его изумили. Но я нжно сжала ему руку и знаменательно взглянула на него. Онъ отвчалъ мн взглядомъ, полнымъ любви.

— Согласись, сказала я шопотомъ.

Онъ согласился.

Такимъ образомъ, я снова отложила страшную минуту и выиграла время для дальнйшихъ совщаній съ Бенджаминомъ и м-ромъ Плейморомъ. Но мои нервы были такъ напряжены, что по уход Юстаса я долго плакала. Конечно, слезы послужили мн большимъ облегченіемъ.

ГЛАВА XLIX.
Прошедшее и будущее.

Я пишу на память, не имя ни дневника, ни даже какихъ-либо замтокъ, а потому ршительно не помню, сколько времени мы оставались за-границей, но, безъ сомннія, мы провели тамъ нсколько мсяцевъ. Несмотря на полное выздоровленіе Юстаса, доктора удерживали его долго въ Париж, боясь, чтобъ его слабыя легкія не пострадали отъ слишкомъ скорой перемны сухого парижскаго воздуха на англійскую сырую атмосферу.

Поэтому я все еще была въ Париж, когда получила новыя извстія изъ Гленинча. На этотъ разъ пришло не письмо, а въ одно прекрасное утро я была удивлена и обрадована неожиданнымъ появленіемъ Бенджамина. Онъ былъ такъ необыкновенно разодтъ и такъ часто повторялъ при Юстас, что пріхалъ въ Парижъ исключительно для своего удовольствія, что я вскор поняла, въ чемъ дло. Онъ, очевидно, пріхалъ въ качеств туриста для всхъ и чрезвычайнаго посла м-ра Плеймора для меня.

Вечеромъ мн удалось остаться съ нимъ наедин и моя догадка подтвердилась. М-ръ Плейморъ прислалъ Бенджамина, чтобъ окончательно объяснить мн прошедшее и посовтоваться о будущемъ. Онъ представилъ мн свою кредитивную грамату въ вид записки отъ стряпчаго.

‘Открытіе письма не объяснило достаточно ясно нкоторыхъ вопросовъ, писалъ онъ,— и мы съ м-ромъ Бенджаминомъ занялись истолкованіемъ ихъ въ форм катехизиса. Признаете-ли вы меня компетентнымъ истолкователемъ темныхъ вопросовъ посл тхъ ошибокъ, которыя я надлалъ, когда вы совтовались со мною въ Эдинбург? Я откровенно признаю, что послдующія событія доказали ошибочность моихъ взглядовъ: я вполн заблуждался, стараясь удержать васъ отъ вторичнаго посщенія Декстера, и отчасти заблуждался, подозрвая Декстера въ убійств покойной м-съ Мокаланъ, тогда какъ онъ, оказывается, былъ только косвенной причиной ея смерти’.

‘Новый катехизисъ’, какъ называлъ его м-ръ Плейморъ, раздлялся на дв группы вопросовъ и отвтовъ. Въ первой: о дневник Юстаса разсматривались два вопроса: 1) Доставая посредствомъ поддланнаго ключа дневникъ своего друга, зналъ-ли Декстеръ объ его содержаніи? По всей вроятности, нтъ, а просто, видя, какъ старательно прячетъ Юстасъ свой дневникъ, онъ заключилъ, что въ немъ должна была таиться семейная тайна, и ршился воспользоваться ею для своей личной цли. 2) Почему Мизеримусъ Декстеръ противился захвату дневника полицейскими чиновниками? Онъ самъ на это отвчалъ въ послднюю минуту передъ окончательнымъ помшательствомъ: ‘Дневникъ приведетъ его къ вислиц, я не хочу, чтобъ его повсили’. Хотя онъ тайно ненавидлъ Юстаса, какъ своего счастливаго соперника, и всячески старался убдить его жену бжать съ нимъ, но онъ не былъ до того низокъ, чтобъ отказаться спасти невиннаго человка отъ появленія на скамь подсудимыхъ, когда отъ него это зависло, и потому, если-бъ полицейскіе его не предупредили, онъ наврное уничтожилъ-бы дневникъ, предвидя его роковое значеніе на суд. Второй отдлъ: объ исповди жены, также состоялъ изъ двухъ вопросовъ: 1) Почему Декстеръ не уничтожилъ письма, найдя его подъ подушкой умершей? Т-же причины, которыя побуждали его противиться захвату дневника, очевидно, заставили его сохранить письмо до произнесенія приговора, судомъ, и въ случа признанія виновнымъ Юстаса, онъ, конечно, представилъ-бы это явное доказательство его невиновности. 2) Чмъ объяснить поведеніе Мизеримуса Декстера въ отношеніи м-съ Валеріи Мокаланъ? Безъ сомннія, страхомъ, чтобы новыя розысканія не открыли какого-нибудь свидтеля, видвшаго, какъ онъ таинственно входилъ въ комнату покойной въ роковую ночь ея смерти, а также ненавистью къ м-съ Бьюли, которую онъ такъ искренно ненавидлъ.

Вотъ въ краткихъ словахъ содержаніе этого катехизиса. Прочтя его, Бенджаминъ спросилъ:,

— Считаете-ли вы, что остается еще какой-нибудь вопросъ необъясненнымъ?

Я задумалась, но ршительно не могла вспомнить ничего важнаго, требовавшаго истолкованія. Впрочемъ, былъ одинъ предметъ, который я уже давно желала себ вполн уяснить.

— Вы когда-нибудь разговаривали съ м-ромъ Плейморомъ о любви моего мужа къ м-съ Бьюли? спросила я.— Не объяснялъ-ли онъ вамъ, почему Юстасъ не женился на ней посл окончанія суда?

— Я спрашивалъ объ этомъ м-ра Плеймора, отвчалъ Бенджаминъ,— и онъ разсказалъ мн, что м-ръ Юстасъ совтовался съ нимъ, какъ съ своимъ другомъ и адвокатомъ, насчетъ письма къ м-съ Бьюли, которое онъ и повторилъ мн почти слово въ слово. Если вы желаете, я, на-сколько припомню, передамъ вамъ его.

Я выразила желаніе и узнала отъ Бенджамина то-же самое, что нкогда мн разсказалъ Мизеримусъ Декстеръ. М-съ Бьюли была свидтельницею публичнаго позора моего мужа, и этого было достаточно, чтобъ помшать ему жениться на ней. Онъ покинулъ ее по той самой причин, по которой онъ ухалъ отъ меня. Жизнь съ женщиной, которая знала, что онъ судился за убійство, казалась ему невозможной. Оба разсказа, какъ Бенджамина, такъ и Декстера, вполн согласовались другъ съ другомъ. Такимъ образомъ, моя ревность была успокоена, и Бенджаминъ могъ, покончивъ съ прошедшимъ, приступить къ боле интереснымъ и животрепещущимъ вопросамъ о будущемъ.

Прежде всего онъ спросилъ, имлъ-ли Юстасъ какія-нибудь подозрнія насчетъ того, что произошло въ Гленинч.

Я передала ему мой разговоръ съ мужемъ, результатомъ котораго была отсрочка рокового объясненія.

— М-ръ Плейморъ чрезвычайно обрадуется этому извстію, сказалъ Бенджаминъ, просіявъ: — онъ очень боялся, чтобъ наше открытіе не повредило вашимъ добрымъ отношеніямъ къ мужу. Съ одной стороны, онъ желалъ-бы избавить м-ра Юстаса отъ отчаянія, которое, конечно, возбудитъ въ немъ чтеніе исповди его первой жены, но, съ другой стороны, невозможно по чувству справедливости къ вашимъ будущимъ дтямъ уничтожить документъ, который освобождаетъ имя отца ихъ отъ позорной тни, брошенной приговоромъ шотландскихъ присяжныхъ.

Я внимательно слушала Бенджамина. Онъ затронулъ вопросъ, который по временамъ очень безпокоилъ меня.

— Какъ-де м-ръ Плейморъ думаетъ выйдти изъ этого затрудненія? спросила я.

— Онъ предлагаетъ, отвчалъ Бенджаминъ,— запечатать оригиналъ найденнаго письма и приложить къ нему описаніе обстоятельствъ его находки, засвидтельствованное вашей и моей подписью. Посл этого онъ предоставляетъ вамъ объяснить обо всемъ случившемся вашему мужу, когда вы найдете удобнымъ, и тогда уже м-ръ Юстасъ ршитъ, распечатать-ли ему самому пакетъ или оставить его запечатаннымъ въ наслдство дтямъ, которыя уже по достиженіи совершеннолтія ршатъ вопросъ объ обнародованіи письма. Согласны вы на это или желаете, чтобъ м-ръ Плейморъ самъ переговорилъ съ вашимъ мужемъ?

Не колеблясь ни минуты, я взяла всю отвтственность на себя, считая, что мое вліяніе на Юстаса было гораздо сильне вліянія м-ра Плеймора. Бенджаминъ вполн одобрилъ мою ршимость и тотчасъ принялся за письмо къ м-ру Плеймору.

— Прикажете еще что-нибудь сказать ему? спросилъ Бенджаминъ, открывая свой портфель.

Я вспомнила о Мизеримус Декстер и спросила, не было-ли извстій о немъ и объ Аріель.

— Конецъ несчастнаго, повидимому, близокъ, сказалъ Бенджаминъ, тяжело вздохнувъ, — произшедшая въ немъ перемна грозитъ нервнымъ ударомъ. Вы, можетъ быть, на-дняхъ получите извстіе объ его смерти.

— А Аріель? спросила я.

— Живетъ по-старому, отвчалъ Бенджаминъ, — она совершенно счастлива, пока находится при ‘своемъ господин’. Она не считаетъ Декстера смертнымъ, смется, когда ей говорятъ, что онъ умретъ, и вполн уврена, что онъ рано или поздно узнаетъ ее.

Слова Бенджамина меня очень огорчили и я со слезами на глазахъ вышла изъ комнаты.

ГЛАВА L.
Конецъ моего разсказа.

Спустя десять дней мы возвратились въ Англію съ разршенія докторовъ и въ сопровожденіи Бенджамина.

Домъ м-съ Мокаланъ въ Лондон былъ очень помстительный и мы съ радостью приняли ея приглашеніе поселиться у нея до моихъ родовъ и окончательнаго устройства нашей будущей жизни.

Вскор посл прізда въ Англію я получила грустное извстіе о смерти Декстера. Онъ очень медленно и тихо разстался съ жизнью. За нсколько часовъ до смерти онъ пришелъ въ себя, узналъ Аріель, сидвшую у его постели, назвалъ ее по имени и спросилъ обо мн. Докторъ хотлъ послать за мной, но прежде, чмъ отправился посланный, все уже было кончено. Мизеримусъ Декстеръ торжественно произнесъ: ‘Молчите! Моя голова устала, я хочу спать’, закрылъ глаза — и заснулъ вчнымъ сномъ. Такимъ образомъ кончилась жизнь этого страннаго, многосторонняго существа, ознаменованная несчастіями и преступленіями, проблесками поэтическаго таланта и юмора, фантастической веселостью, эгоизмомъ и жестокостью.

Аріель жила только для своего господина, и что-жь ей было длать посл его смерти? Она могла только умереть.

Ей дозволили присутствовать при похоронахъ Декстера, въ надежд, что эта церемонія убдитъ ее въ его смерти. Но эта надежда была тщетной, она упорно отрицала, чтобъ ‘господинъ’ ее. Она едва не бросилась въ могилу вслдъ за гробомъ и ее силою должны были отвести домой. Впродолженіи нсколькихъ недль она то находилась въ припадкахъ бшенства, то въ забытьи. Около этого времени происходилъ въ дом умалишенныхъ ежегодный балъ и обычный надзоръ за паціентами былъ нсколько ослабленъ. Около полуночи поднялась тревога: пропала Аріель. Сидлка, видя, что она заснула, вышла тихонько изъ комнаты и отправилась въ залу посмотрть на танцы. По ея возвращеніи Аріель въ комнат не оказалось. Присутствіе гостей и общая суматоха доставили ей случай къ бгству. Вс поиски втеченіи ночи не привели ни къ чему, а на другое утро ее нашли мертвой на могил Мизеримуса Декстера. Врная Аріель послдовала за своимъ господиномъ!

Отъ этого грустнаго эпизода я перейду къ боле веселому предмету.

Я совершенно потеряла изъ вида маіора Фицъ-Дэвида посл его памятнаго обда, на которомъ я встртилась съ леди Клариндой. Я почти совершенно о немъ забыла, какъ вдругъ современный Донъ-Жуанъ напомнилъ мн о своемъ существованіи, приславъ пригласительные билеты на свою свадьбу. Маіоръ, наконецъ, остепенился, и, что было еще удивительне, его выборъ палъ на ‘будущую царицу пнія’, черезчуръ разодтую молодую двушку съ рзкимъ сопрано.

Мы отправились съ визитомъ къ маіору Фицъ-Дэвиду и были очень огорчены тмъ, что видли.

Брачные узы такъ измнили моего бывшаго веселаго, блестящаго поклонника, что я едва его узнала. Онъ боле не имлъ никакихъ притязаній на молодость и сталъ совершенно безпомощнымъ старикомъ. Стоя за кресломъ, на которомъ возсдала его величественная супруга, онъ смиренно поглядывалъ на нее между каждымъ словомъ, какъ-бы прося позволенія продолжать разговоръ, когда-же она его перебивала, что случалось очень часто, то онъ смотрлъ на нее съ унизительной покорностью и дтскимъ восторгомъ.

— Не правда-ли, красавица? сказалъ онъ мн въ присутствіи своей жены.— Какъ сложена! Какой голосъ! Вы помните, какъ она пла? Это невознаградимая потеря для оперы. Думая иногда о слав, которой она могла достигнуть, я нахожу, что не имлъ права на ней жениться и что ограбилъ публику, лишивъ ее такого удовольствія.

Что касается предмета всхъ этихъ похвалъ и сожалній, то бывшая пвица приняла меня очень милостиво, какъ стараго друга, и пока Юстасъ разговаривалъ съ маіоромъ, она отвела меня въ сторону и съ непостижимымъ цинизмомъ объяснила причины, побудившія ее выйти замужъ.

— У меня большое семейство, сказала она шопотомъ,— хорошо болтать о ‘цариц пнія’ и т, д., но я часто бывала въ опер и достаточно училась пнію, чтобы знать, какихъ трудовъ стоитъ сдлаться хорошей пвицей. У меня не хватитъ терпнія, чтобы работать, какъ вс эти безстыжія иностранки, которыхъ я ненавижу отъ глубины души. Нтъ, нтъ. Между нами, гораздо было легче женить на себ старика и этимъ путемъ достать денегъ. Теперь я и все мое семейство обезпечены. Я люблю своихъ, я хорошая дочь и сестра. Посмотрите, какъ я одта, какая у меня квартира. Не правда-ли, я сдлала хорошую аферу? Очень удобно выходить замужъ за старика: имъ можно вертть какъ угодно. Я совершенно счастлива, и надюсь, что вы тоже счастливы. Гд вы живете? Я къ вамъ заду на-дняхъ и мы поговоримъ на-досуг. Вы мн всегда нравились, и теперь, когда я такая-же леди, какъ вы, мы будемъ друзьями.

Я отвчала очень холодно, ршившись не пускать ее черезъ порогъ моего дома. Я не могла смотрть на нее безъ отвращенія. Женщина, продающая себя мужчин, остается столь-же презрннымъ созданіемъ, хотя-бы этотъ торгъ былъ случайно освященъ закономъ и церковью.

Написавъ эти строки, я мысленно перепошусь къ послдней сцен моего разсказа.

Спальня: двое лежатъ въ постели,— съ вашего позволенія, читатели,— я и мой сынъ. Ему минуло три недли и онъ спитъ подл своей матери. Добрый дядя Старквэтеръ долженъ пріхать надняхъ для его крестинъ. М-съ Мокаланъ будетъ крестной матерью, а Бенджаминъ и м-ръ Плейморъ — крестными отцами.

Докторъ только-что ушелъ въ большомъ смущеніи. Онъ нашелъ меня, какъ обыкновенно въ послдніе дни, въ кресл, но увидавъ симптомы непонятной для него слабости, онъ приказалъ мн лечь въ постель. Дло въ томъ, что я скрыла отъ доктора дйствительныя причины замченной имъ во мн странной перемны: безпокойство и сомнніе.

Я, наконецъ, ршилась исполнить общаніе, данное мужу еще въ Париж. Онъ теперь знаетъ, какимъ образомъ найдена исповдь его первой жены, и что, согласно мннію м-ра Плеймора, этотъ документъ можетъ публично въ суд доказать его невиновность, а также, что эта исповдь до сихъ поръ сохранялась отъ него въ тайн ради его спокойствія и изъ уваженія къ памяти несчастной женщины, бывшей нкогда его женой.

Все это я сообщила мужу не словесно, а письмомъ. Онъ теперь имлъ уже достаточно времени, чтобы обдумать все въ тиши своего кабинета, и я жду его, держа въ рукахъ страшный конвертъ, рядомъ въ комнат находится свекровь. Мы об ждемъ роковой минуты, когда онъ ршитъ, открывать или нтъ конвертъ.

Минуты идутъ за минутами, а онъ все не является. Сомнніе и безпокойство терзаютъ меня все боле и боле. Видъ этого письма мн ненавистенъ. Я его кладу то на одно мсто, то на другое, но все-же не могу оторвать отъ него глазъ. Наконецъ, я поднимаю ручку спящаго ребенка и кладу ее на письмо, чтобъ очистить прикосновеніемъ олицетворенной невинности эту мрачную повсть страданія и преступленія.

Проходитъ полчаса и, наконецъ, онъ тихо входитъ въ комнату. Онъ смертельно блденъ и на щекахъ его слды слезъ, но онъ вполн владетъ собою. Онъ, очевидно, ради меня пережидалъ въ своемъ кабинет, пока волненіе въ немъ стихло.

— Валерія, говоритъ онъ, нжно цлуя мою руку,— прости меня еще разъ за все, что я нкогда говорилъ и длалъ. Я теперь понимаю одно — что найдено доказательство моей невиновности и что этимъ я всецло обязанъ преданности и мужеству моей жены.

Впродолженіи нсколькихъ минутъ я съ жадностью упивалась этими сладостными для меня словами и не сводила глазъ съ его лица, сіявшаго любовью и благодарностью. Потомъ, собравшись съ силами, я предлагаю ему вопросъ, отъ котораго зависитъ вся наша будущность:

— Хочешь ты видть письмо, Юстасъ?

Онъ вмсто отвта спрашиваетъ:

— Письмо у тебя здсь?

— Да.

— Запечатанное?

— Да.

— Прежде, чмъ я отвчу, дай мн хорошенько понять, въ чемъ дло, произноситъ онъ посл минутнаго молчанія,— если я настою на прочтеніи письма…

Хотя мой долгъ былъ-бы молчать, но я перебила его:

— Милый мой, не читай письма, пожалуйста, пожалуйста… Пожалй себя…

— Я думаю не о себ, произноситъ онъ, длая знакъ рукой, чтобъ я замолчала,— а о моей покойной жен. Если я откажусь отъ публичнаго доказательства моей невиновности при моей жизни и оставлю конвертъ нераспечатаннымъ, то полагаешь-ли ты, вмст съ м-ромъ Плейморомъ, что я поступлю гуманно и справедливо къ памяти покойной жены?

— Въ этомъ не можетъ быть и сомннія, Юстасъ.

— Заглажу-ли я этилъ хоть немного т страданія, которыя я могъ невольно причинить ей во время ея жизни?

— Да, да!

— И теб это будетъ пріятно, Валерія?

— Да, радость моя!

— Гд письмо?

— Въ рукахъ у твоего сына, Юстасъ.

Онъ подноситъ къ губамъ розовую ручку ребенка. Нсколько минутъ онъ стоитъ молча, погруженный въ тяжелую думу. Я едва перевожу дыханіе. Свекровь пріотворяетъ дверь и слдитъ за нами. Черезъ минуту вс мои сомннія разсялись. Тяжело вздохнувъ, Юстасъ кладетъ ручку ребенка обратно на запечатанное письмо, какъ-бы говоря: ‘я теб это оставляю’.

——

Такимъ образомъ кончается мой разсказъ. Я не ожидала такого конца, и, вроятно, вы, читатель, ожидали другого. Но кто знаетъ свою судьбу? Кому извстно, чмъ кончатся его самыя завтныя надежды?

Боле мн нечего сказать и я только позволю себ обратиться къ вамъ, добрые читатели, съ просьбой не относиться очень строго къ моему мужу. Браните меня сколько хотите, но пожалуйста будьте снисходительны къ Юстасу.

Конецъ.

ДВА СЛОВА ЧИТАТЕЛЮ.

Посвящается Ренье (Du thtre franais) въ знакъ уваженія къ великому актеру и любви къ истинному другу.

——

Предлагая вамъ, читатель, эту книгу, я, конечно, не думаю писать предисловія. Я считаю долгомъ только просить васъ сохранить въ памяти нсколько всми признанныхъ истинъ, которыя, однакожъ, часто забываются при чтеніи романовъ. Поэтому, прошу васъ, помните: 1) что человческія дйствія не всегда руководствуются законами чистаго разума, 2) что мы не всегда любимъ тхъ людей, которые, по мннію нашихъ друзей, всего боле этого заслуживаютъ, и, наконецъ, 3) что лица, которыя, быть можетъ, не являлись, и событія, которыя, быть можетъ, не происходили на ограниченной сцен нашей индивидуальной жизни, могутъ все-же быть вполн естественными, живыми лицами и дйствительными, вроятными событіями.

Уильки Колинзъ

1 февраля 1875 года.

‘Дло’, NoNo 11—12, 1874, NoNo 1—5, 1875

ЗАКОНЪ И ЖЕНА.

ГЛАВА I.Ошибка молодой.

ГЛАВА II.Мысли молодой.

ГЛАВА III.На Рамсгэтскомъ берегу.

ГЛАВА IV.По дорог.

ГЛАВА V.Открытіе хозяйки.

ГЛАВА VI.Что я открыла.

ГЛАВА VII.По дорог къ маіору.

ГЛАВА VIII.Дамскій поклонникъ.

ГЛАВА IX.Пораженіе маіора.

ГЛАВА X.Поиски.

ГЛАВА XI.Возвращеніе къ жизни.

ГЛАВА XII.Шотландскій приговоръ.

ГЛАВА XIII.Ршимость мужа.

ГЛАВА XIV.Отвтъ жены.

ГЛАВА XV.Обвинительный актъ.

ГЛАВА XVI.Первый вопросъ: была-ли она отравлена?

ГЛАВА XVII.Второй вопросъ: кто ее отравилъ?

ГЛАВА XVIII.Третій вопросъ: зачмъ онъ ее отравилъ?

ГЛАВА XIX.Доказательства защиты.

ГЛАВА XX.Приговоръ.

ГЛАВА XXI.Мое заключеніе.

ГЛАВА XXII.Маіоръ длаетъ затрудненія.

ГЛАВА XXIII.Необычайный поступокъ моей свекрови.

ГЛАВА XXIV.Первый взглядъ на Мизеримуса Декстера.

ГЛАВА XXV.Второй взглядъ на Мизеримуса Декстера.

ГЛАВА XXVI.Мое упорство.

ГЛАВА XXVII.М-ръ Декстеръ дома.

ГЛАВА XXVIII.Во мракъ.

XXIX.Лучъ свта.

ГЛАВА XXX.Обвиненіе м-съ Бьюли.

ГЛАВА XXXI.Защита м-съ Бьюли.

ГЛАВА XXXII.Образецъ моего благоразумія.

ГЛАВА XXXIII.Образецъ моего безумія.

ГЛАВА XXXIV.Гленинчъ.

ГЛАВА XXXV.Предсказаніе м-ра Плеймора.

ГЛАВА XXXVI.Аріэль.

ГЛАВА XXXVII.У постели больного.

ГЛАВА ХXXVIII.На возвратномъ пути.

ГЛАВА XXXIX.Новое посщеніе Декстера.

ГЛАВА XL.Немезида.

ГЛАВА XLI.М-ръ Плейморъ.

ГЛАВА XLII.Извстія.

ГЛАВА XLIII.Наконецъ.

ГЛАВА XLIV.Новый медовый мсяцъ.

ГЛАВА XLV.Мусорная куча.

ГЛАВА XLVI.Отсрочка кризиса.

ГЛАВА XLVII.Исповдь жены.

ГЛАВА XLVIII.Какъ могла я иначе поступить?

ГЛАВА XLIX.Прошедшее и будущее.

ГЛАВА L.Конецъ моего разсказа.

ДВА СЛОВА ЧИТАТЕЛЮ.

Читайте также:

ГЛАВА I.
Ошибка молодой.

ГЛАВА II.
Мысли молодой.

ГЛАВА III.
На Рамсгэтскомъ берегу.

ГЛАВА IV.
По дорог.

ГЛАВА V.
Открытіе хозяйки.

ГЛАВА VI.
Что я открыла.

ГЛАВА VII.
По дорог къ маіору.

ГЛАВА VIII.
Дамскій поклонникъ.

ГЛАВА IX.
Пораженіе маіора.

ГЛАВА X.
Поиски.

ГЛАВА XI.
Возвращеніе къ жизни.

ГЛАВА XII.
Шотландскій приговоръ.

ГЛАВА XIII.
Ршимость мужа.

ГЛАВА XIV.
Отвтъ жены.

ГЛАВА XV.
Обвинительный актъ.

ГЛАВА XVI.
Первый вопросъ: была-ли она отравлена?

ГЛАВА XVII.
Второй вопросъ: кто ее отравилъ?

ГЛАВА XVIII.
Третій вопросъ: зачмъ онъ ее отравилъ?

ГЛАВА XIX.
Доказательства защиты.

ГЛАВА XX.
Приговоръ.

ГЛАВА XXI.
Мое заключеніе.

ГЛАВА XXII.
Маіоръ длаетъ затрудненія.

ГЛАВА XXIII.
Необычайный поступокъ моей свекрови.

ГЛАВА XXIV.
Первый взглядъ на Мизеримуса Декстера.

ГЛАВА XXV.
Второй взглядъ на Мизеримуса Декстера.

ГЛАВА XXVI.
Мое упорство.

ГЛАВА XXVII.
М-ръ Декстеръ дома.

ГЛАВА XXVIII.
Во мракъ.

XXIX.
Лучъ свта.

ГЛАВА XXX.
Обвиненіе м-съ Бьюли.

ГЛАВА XXXI.
Защита м-съ Бьюли.

ГЛАВА XXXII.
Образецъ моего благоразумія.

ГЛАВА XXXIII.
Образецъ моего безумія.

ГЛАВА XXXIV.
Гленинчъ.

ГЛАВА XXXV.
Предсказаніе м-ра Плеймора.

ГЛАВА XXXVI.
Аріэль.

ГЛАВА XXXVII.
У постели больного.

ГЛАВА ХXXVIII.
На возвратномъ пути.

ГЛАВА XXXIX.
Новое посщеніе Декстера.

ГЛАВА XL.
Немезида.

ГЛАВА XLI.
М-ръ Плейморъ.

ГЛАВА XLII.
Извстія.

ГЛАВА XLIII.
Наконецъ.

ГЛАВА XLIV.
Новый медовый мсяцъ.

ГЛАВА XLV.
Мусорная куча.

ГЛАВА XLVI.
Отсрочка кризиса.

ГЛАВА XLVII.
Исповдь жены.

ГЛАВА XLVIII.
Какъ могла я иначе поступить?

ГЛАВА XLIX.
Прошедшее и будущее.

ГЛАВА L.
Конецъ моего разсказа.