Захолустный деревенскій уголокъ посл паденія крпостного права.
Захолустный деревенскій уголокъ посл паденія крпостного права.
I.
II.
III.
IV.
Е. Водовозова.
‘Русское Богатство’, No 2, 1911
Захолустный деревенский уголок после падения крепостного права, Водовозова Елизавета Николаевна, Год: 1911
Время на прочтение: 34 минут(ы)
Окончивъ образованіе въ институт и проживъ очень недолго въ Петербург, я отправилась въ первыхъ числахъ мая (1862 г.) въ наше родовое имніе Погорлое (С-ской губ.), принадлежавшее въ то время моему брату.
Въ Петербург я слыхала не мало разсказовъ о томъ, какъ родители недружелюбно смотрятъ на сближеніе ихъ дтей съ простонародьемъ и на разныя новшества, которыя такъ отстаивала молодежь, но совсмъ иное отношеніе встртила я въ моей семь. Когда я передавала матушк слышанное мною на вечеринкахъ, устраиваемыхъ молодежью, о необходимости опрощенія и служенія народу, объ обязанности каждаго просвщать его, о стремленіи женщинъ къ самостоятельности и образованію, равному съ мужчинами, она просто приходила въ восторгъ. Правда, ей казалось смшнымъ, когда на двушку нападали за то, что она вмсто чернаго платья надвала цвтное, или когда она, яко бы за неимніемъ времени на прическу, обрзывала свою длинную, густую косу, вообще она, какъ старая женщина, не могла сочувствовать формальной сторон нигилистическаго ученія, но все существенное въ немъ, его основа и главнйшія требованія вка сдлались давнымъ-давно близкими ея душ, не даромъ же мы, ея взрослыя дти, называли ее первою нигилисткою въ Россіи. Когда я передала матушк о томъ, что мн совтуютъ сближаться съ крестьянами, она удивилась даже, что мн приходилось это совтывать. Она просто не понимала, какъ при жизни въ деревн человкъ можетъ изолировать себя, обособиться отъ ближайшихъ своихъ сосдей, т. е. крестьянъ, какъ можно не чувствовать стремленія быть имъ чмъ-нибудь полезнымъ. Она твердо была убждена въ томъ, что, въ виду ихъ темноты и бдноты, каждый грамотный и благожелательный человкъ можетъ принести имъ много пользы. Она находила, что если я буду держать себя, какъ барышня, отстраняться отъ интересовъ крестьянъ, я никогда не узнаю ихъ настоящаго положенія и пропаду отъ деревенской скуки. ‘Это какъ-то и не по человчески: жить и не знать, что подл тебя длаютъ люди! Да и какъ же тогда вы, молодежь, будете примнять ваши идеалы къ практической жизни? Неужели все ограничится разговорами о любви къ народу, о готовности ему помогать и просвщать его?’
О преслдованіяхъ со стороны полиціи за сближеніе съ крестьянами въ нашихъ краяхъ тогда не было и рчи, а тмъ боле не могло этого быть относительно членовъ моей семьи: моя мать съ ранней молодости жила въ этомъ захолусть, съ утра до вечера имла дла съ крестьянами, мои сестры постоянно заходили въ ихъ избы. Матушка настаивала даже на томъ, чтобы я, когда въ первый разъ появлюсь въ той или другой крестьянской семь, приходила съ какимъ-нибудь маленькимъ подаркомъ. И мы еще въ Петербург закупали съ нею платки, ленты, кушаки, яркихъ цвтовъ ситцы.
Погорлое привлекало меня многимъ: и тмъ, что я родилась и провела въ немъ годы моего дтства, и тмъ, что я знала всхъ, жившихъ въ этой мстности. Въ этомъ имніи, къ тому же, жилъ мой братъ Андрей, который былъ въ то время мировымъ посредникомъ. Занимало меня и то, что къ нему приходили сосди въ гости и по длу, а также крестьяне, съ которыми онъ почти ежедневно бесдовалъ о разныхъ длахъ, а когда возвращался домой изъ своихъ поздокъ по должности,— сообщалъ мн много новостей. Личность моего брата Андрея сама по себ меня очень интересовала. Съ подвижнымъ умомъ, очень неглупый отъ природы, весьма видный и красивый, онъ, будучи въ военной служб, отличался большою склонностью къ щегольству, мотовству и свтскому времяпрепровожденію. Свои вншнія преимущества и находчивость онъ употреблялъ на флиртъ за дамами, среди которыхъ имлъ большой успхъ. Но могучій потокъ идей шестидесятыхъ годовъ до неузнаваемости измнилъ его. Онъ весь отдался серьезному чтенію, а когда былъ выбранъ мировымъ посредникомъ перваго призыва, со страстнымъ увлеченіемъ и съ искреннимъ интересомъ окунулся въ новое для него дло. Когда я пріхала въ деревню и пожила въ ней, братъ произвелъ на меня впечатлніе серьезнаго общественнаго дятеля: онъ прилежно изучалъ законы, внимательно слдилъ за всмъ, что могло ему выяснить и освтить его новыя обязанности. Онъ пользовался такимъ довріемъ крестьянъ, что даже впослдствіи, когда оставилъ должность и проживалъ въ своемъ помсть, какъ частный человкъ, они приходили къ нему массами даже изъ отдаленныхъ деревень, упрашивая его быть то судьею въ ихъ спор, то выршить имъ какое-нибудь недоразумніе, то дагь совтъ, то составить дловую бумагу.
Изъ разговоровъ мировыхъ посредниковъ, посщавшихъ брата, не трудно было понять, что нкоторые изъ нихъ старались толковать ‘Положеніе’ по букв, а не по смыслу закона, и что это въ большинств случаевъ клонилось къ выгод помщиковъ, а братъ мой смотрлъ на дворянъ и крестьянъ, какъ на лицъ равныхъ передъ закономъ, что вызывало къ нему страшную вражду дворянъ.
Однажды къ его крыльцу подъхалъ пожилой помщикъ В. Занятый дломъ, нетерпящимъ отлагательства, братъ просилъ меня выйти къ постителю, извиниться передъ нимъ и сказать, что онъ не можетъ принять его ране получаса. Уже одно это вызвало неудовольствіе помщика В., и онъ, несмотря на то, что видлъ меня въ первый разъ, сталъ на чемъ свтъ поносить моего брата, все громче выкрикивалъ, что онъ длаетъ все, чтобы унизить дворянъ, а нсколько дней тому назадъ, по его словамъ, выкинулъ съ нимъ такую штуку: вслдствіе одного недоразумнія съ крестьянами, которое можетъ разршить только мировой посредникъ, онъ, помщикъ В. письменно пригласилъ моего брата пріхать къ нему, а тотъ вмсто этого осмлился вызвать его для разбирательства къ себ и далъ объ этомъ знать крестьянамъ съ тмъ, чтобы они явились къ нему въ то же самое время. Такимъ образомъ разгнванный помщикъ обвинялъ моего брата въ томъ, что онъ его, дворянина, равняетъ съ крестьянами, вызываетъ какъ бы на очную ставку помщика съ его бывшими крпостными. Тутъ вышелъ мой братъ и началъ просить помщика пожалть его и явиться къ нему на другой день, когда соберутся и крестьяне: тогда его дло несравненно легче и наглядне выяснится въ присутствіи двухъ сторонъ. Вдь иначе ему, какъ мировому посреднику, придется много разъ прізжать въ его помстье и нсколько разъ созывать крестьянскіе сходы. Но помщикъ раздражался еще боле доводами брата и говорилъ, что возмущенъ и пораженъ до глубины души тмъ, что мой братъ, такой же дворянинъ, какъ и онъ самъ, не понимаетъ того, что, явившись на такое сборище, онъ, помщикъ В., унизитъ свое дворянское достоинство. Братъ старался умаслить его, отпуская, по своему обыкновенію, шутки и остроты, что мужики-де явятся къ нему, ‘какъ чернь непросвщенна’, и будутъ стоять на двор безъ шапокъ, а для него, помщика, будетъ приготовлено особое кресло на крыльц. Мой братъ выставлялъ ему на видъ и то, что его, помщика, никто не смшаетъ съ ‘сиволапыми’: у него и одежда не та, и повадка говорить барская, властная, но не могъ ничмъ убдить постителя, который, выведенный изъ себя, крикнулъ: ‘Да поймите же вы, наконецъ, несчастный человкъ, что дворянская честь не позволяетъ мн ставить себя на одну доску съ моими рабами и крпостными! Какъ вамъ не стыдно не понимать этого? Вдь вы не только сами дворянинъ, но и бывшій военный человкъ!’ Тогда мой братъ уже серьезно замтилъ ему: ‘И вы постарайтесь же понять, Николай Николаевичъ, что они боле не рабы и не крпостные ваши, а лишь временно обязанные, и что законъ даетъ мн право въ случа подобныхъ недоразумній, призывать къ себ сразу об стороны’. Но тутъ разгнванный помщикъ разразился хохотомъ.
— Законъ, законъ! Вотъ уморили! Каждый знаетъ, что вс законы чиновники передлываютъ на свой ладъ! Если бы за это карали, то вс они давно были бы разосланы по каторгамъ.
— Очень возможно, что наши чиновники привыкли нарушать законы, но я не чиновникъ, а мировой посредникъ.
— Васъ должны убрать и уберутъ! Мировой посредникъ, батюшка мой, поставленъ правительствомъ для того, чтобы охранять интересы какъ помщиковъ, такъ и крестьянъ. Помщики же нашей округи пришли къ единодушному заключенію, что вы заботитесь лишь объ интересахъ крестьянъ, а наши помщичьи интересы ни въ грошъ не ставите, умаляете и унижаете достоинство дворянина!.. Все ваше поведеніе сетъ великую смуту въ слабыхъ умахъ крестьянъ. Понимаете ли вы, чмъ это пахнетъ? И вотъ-съ помщики нашей округи ршили въ первую голову поставить въ дворянскомъ собраніи вопросъ о томъ, можетъ ли обязанности мирового посредника исполнять человкъ ‘красный’ по своимъ убжденіямъ, просто на просто какой-ко фармазонъ! Да-съ, милостивый государь, мы до васъ доберемся, будьте благонадежны!..— грозилъ раздосадованный помщикъ, садясь въ свой экипажъ и не подавая на прощанье руки ни хозяину дома, ни мн.
По словамъ брата, чрезвычайно было тяжело въ то время надлежащимъ образомъ исполнять обязанности мирового посредника по двумъ главнымъ причинамъ: 1) въ нашихъ помщикахъ совсмъ не было воспитано ни малйшаго уваженія къ законамъ: они давнымъ давно привыкли къ тому, что его постоянно нарушали. Правда, они знали, что при нарушеніи закона имъ придется платиться, но они находили это въ порядк вещей, говоря: ‘Пусть каждый беретъ то, что ему при семъ полагается, лишь бы сдлалъ мое дло’, т. е. совершилъ противозаконіе. На того же, кто въ этомъ отношеніи шелъ по иной дорог, они смотрли какъ на ‘выжигу’, который не удовлетворяется обычной взяткой.
Мировыхъ посредниковъ перваго призыва никакъ нельзя было заподозрить во взяточничеств, и тмъ изъ нихъ, которые не нравились помщикамъ, они давали кличку ‘красный’, ‘смутьянъ’, аттестовали ихъ, какъ людей опасныхъ для правительства, подтачивающихъ въ корн вс устои русскаго государства. Нкоторые помщики, однако, допускали, что по новымъ временамъ можетъ быть и страшновато нарушать законъ, но этотъ страхъ, и то у нкоторыхъ изъ нихъ, явился въ нашей мстности лишь немедленно посл объявленія воли, а годъ-другой спустя они уже находили, что давать и брать взятки опять можно безпрепятственно и безнаказанно. Вслдствіе множества недоразумній, порождаемыхъ положеніемъ 19 февраля, постепенно начали выходить циркуляры и ‘разъясненія’, мало-по малу ослаблявшіе нкоторые пункты этого закона. Вотъ эти-то разъяснительные циркуляры и давали лазейку обходить законъ, не неся за это никакой отвтственности, слдовательно — все больше и больше можно было длать уступокъ несправедливымъ требованіямъ помщиковъ. Однако, въ 1862 г. въ нашихъ краяхъ большинство мировыхъ посредниковъ перваго призыва еще старалось быть врными духу закона и всми силами защищать интересы крестьянъ.
Вторая причина, особенно тормазившая, по мннію моего брата, исполненіе мировыми посредниками ихъ обязанностей,— необыкновенная алчность помщиковъ. Въ то время рдко какого помщика нашей мстности можно было назвать хорошимъ сельскимъ хозяиномъ: почти никто изъ нихъ серьезно не изучалъ хозяйства, и вели они его такъ же, какъ ихъ дды и прадды, по старымъ образцамъ. Даже запашку мало кто увеличивалъ, а нкоторые оставляли безъ обработки значительныя пространства земли, и у каждаго зря пропадали порядочной величины земельныя полоски, зараставшія негодною травой или превращавшіяся въ болота. При этомъ необходимо замтить, что земля въ нашей мстности въ то время цнилась крайне дешево, большія помстья продавались по баснословно дешевымъ цнамъ, и лишь въ конц 19-го столтія цны на землю поднялись у насъ до невроятности. Однако, несмотря на то, что помщики не придавали никакой цны небольшимъ клочкамъ своей земли и то и дло оставляли ихъ безъ обработки,— когда случалось, что въ такой полоск нуждались крестьяне и просили помщика уступить имъ ее, онъ ни за что не соглашался, какъ бы это гибельно ни отозвалось на будущемъ хозяйств крестьянъ.
Мировые посредники перваго призыва, по крайней мр большинство изъ нихъ, являлись въ то время въ деревняхъ и провинціальныхъ городахъ ‘новыми людьми’, поражавшими не только помщиковъ, но и крестьянъ. Послдніе долго не довряли имъ потому, что большинство ихъ было тми же дворянами, но скоро убдились, что эти дворяне — люди новаго типа. Одинъ знакомый крестьянинъ такъ характеризовалъ мн ихъ: ‘Взятокъ не берутъ, скулы не сворачиваютъ, ни одинъ даже матерно не поноситъ, а насъ, темныхъ людей, наставляютъ, какъ быть должно’. Конечно, и между мировыми посредниками перваго призыва были и сквернословы, и драчуны, и настоящіе баре, которые старались служить только своему брату-помщику, но такихъ было меньшинство, большинство же честно и даже съ превеликимъ увлеченіемъ исполняло свои обязанности. Крестьянамъ нравилось въ ихъ ‘посредственникахъ’, какъ они ихъ называли, и то, что т ничего общаго не имютъ съ чиновниками даже въ своей одежд: массивная бронзовая цпь съ бляхой, сверкавшая на солнц, какъ золотая, вселяла въ народ несравненно боле доврія и уваженія, чмъ кокарда на картуз чиновника.
Только что мы успли проводить одного постителя, какъ на крыльцо поднялся другой: сутуловатый старикъ, по одежд представлявшій что-то среднее между помщикомъ и крестьяниномъ. Это былъ мелкопомстный Селезневъ или, какъ его называли — ‘Селезень-вральманъ’, разсказывавшій на именинахъ помщиковъ о томъ, какъ онъ съ царемъ селедку лъ. Этотъ разсказъ я слыхала еще въ дтств, имъ развлекалъ онъ слушателей и въ освободительную эпоху. Въ данную минуту онъ пришелъ просить брата разъяснить ему очень важный для него вопросъ. Онъ владлъ всего двумя крпостными и прекрасно понялъ, что когда пройдетъ двухлтній срокъ, они оба отойдутъ отъ него и получатъ право распоряжаться своею судьбою по своему усмотрнію.
— Насъ, что называется, ограбили среди благо дня!— жаловался Селезневъ.— А вотъ вы объясните мн, А. Н., какъ же теперь будетъ насчетъ моихъ сыновъ? У меня, какъ вамъ извстно, четыре незаконныхъ сына, прижитыхъ мною отъ моей крпостной. Я не настолько былъ глупъ, чтобы поставить ихъ на барскую ногу: съ малолтства исполняли они у меня крестьянскую работу. Но, хотя они и были крпостными, какъ и вс остальные прочіе, но вдь выходитъ вотъ что: они были со дня своего рожденія крпостными моей крови, значитъ — вчными моими крпостными, такъ сказать, самимъ Богомъ назначенными мн въ вчные крпостные. Скажите-ка мн, какъ же теперь? Неужто царь ихъ тоже отыметъ у меня? Неужто и ублюдкамъ дана будетъ воля?
Братъ объяснилъ ему, что если бы они въ метрическомъ свидтельств значились его сыновьями, то они и теперь могли бы, по его приказанію, пахать и скородить у него. Но, такъ какъ они въ метрик показаны рожденными отъ крпостной и числились, какъ и остальные, его крпостными, то судьба ихъ будетъ такая же, какъ и всхъ крпостныхъ въ мелкомстныхъ имніяхъ: по истеченіи двухъ лтъ онъ, Селезневъ, можетъ пользоваться ихъ услугами лишь по взаимному съ ними соглашенію, то есть не иначе, какъ за плату, если они захотятъ у него служить.
Это объясненіе привело старика въ негодованіе.
— Значитъ,— говорилъ онъ,— царь хотлъ, чтобы я, столбовой дворянинъ, унизилъ свое дворянское достоинство, женившись на хамк, на своей холопк? Разв царю и такая воля дана, чтобы онъ распоряжался нашими родными дтьми? Какъ же онъ можетъ заставлять ихъ служить родителямъ только за плату? Этого быть не можетъ! Ни царь, ни псарь не можетъ указкой быть, какъ поступать мн съ моею плотью и кровью!
Братъ проситъ Селезнева, если онъ ему не вритъ, обратиться съ этимъ вопросомъ къ кому-нибудь другому, но тотъ чистосердечно признался, что двое мировыхъ, у которыхъ онъ уже побывалъ по этому поводу, совершенно такъ же объяснили ему это дло. ‘А потому я и пріхалъ къ вамъ, какъ къ моему мировому посреднику, заявить, что я отказываюсь повиноваться и царю, и вамъ, исполняющему его несправедливыя требованія’. При этомъ онъ вынулъ изъ кармана присланную ему бумагу и съ сердцемъ сунулъ ее въ руки брата. ‘Вотъ извольте получить обратно: мн ее прислали для подписи, а я не желаю ни подписывать, ни имть дло съ такими крамольниками, которые не признаютъ ни божескихъ законовъ, ни законовъ естества’.
Когда мой братъ захалъ къ другому, уже не къ мелкопомстному помщику, тотъ вынулъ уставную грамоту и сказалъ: ‘Подписывать не буду! не могу же я подтверждать своею подписью, что я радуюсь грабежу, надо мною учиненному среди бла дня. Такъ какъ такое приказаніе идетъ отъ самого царя, а жаловаться на него можно только Богу, то я при васъ и засовываю эту грамоту за икону. Ужъ пускай самъ Богъ разсудитъ меня съ царемъ на томъ свт’.
Случались и отказы подписать уставную грамоту, сопровождаемые угрозами и непріятностями всякаго рода, создававшими массу хлопотъ для мировыхъ посредниковъ. Но однажды такой отказъ сопровождался въ нашихъ краяхъ громкимъ скандаломъ, который долго волновалъ наше захолустье.
Верстахъ въ 15—16-ти отъ села Погорлаго находилась усадьба, принадлежавшія тремъ сестрамъ двицамъ Тончевымъ, прославившимся даже въ то суровое крпостническое время своею жестокостью къ крестьянамъ, которыхъ у нихъ было 50—60 душъ. У нихъ не только была боле тяжелая ‘барщина’, чмъ у другихъ помщиковъ нашей мстности, но ихъ крпостные несли и другія, весьма обременительныя, повинности. При этомъ дв старшія сестры щедро раздавали пощечины и колотушки своимъ дворовымъ и приказывали своему старост, непремнно въ ихъ присутствіи, пороть мужиковъ и бабъ за самую ничтожную провинность. Вслдствіе этого у нихъ ежегодно оказывалось въ ‘бгахъ’ нсколько крестьянъ, что постоянно уменьшало и безъ того небольшое число ихъ подданныхъ. Оставшіеся крестьяне мстили имъ напропалую: воровство и другіе ущербы не переводились въ ихъ хозяйств, случались и поджоги, а однажды двухъ старшихъ сестеръ крестьяне даже выпороли и подвергли жестокимъ и позорнымъ истязаніямъ. Дло это было ночью, въ лсу, и узнать преступниковъ по ихъ вншнему виду или по голосу не было никакой возможности: люди, напавшіе на нихъ, были въ мшкахъ съ дырками для глазъ, а за щеками у нихъ, по показанію сестеръ, были наложены орхи или горохъ. Когда манифестъ 19-го февраля былъ обнародованъ, Тончевы разволновались до невроятности. Ихъ невжество, алчность, безчеловчное отношеніе къ крестьянамъ, однимъ словомъ вс ихъ обычныя свойства проявились тутъ въ свершенной степени.
Въ то время, когда всюду шли разговоры о новой реформ, три сестры разъзжали по помщикамъ и священникамъ, разспрашивая ихъ о томъ, какъ имъ понимать новый манифестъ. Неужели и ихъ крестьяне тоже сдлаются свободными? Неужели и отъ нихъ, законныхъ помщицъ и столбовыхъ дворянокъ, отберутъ для тхъ же хамовъ часть ихъ собственной земли? Всмъ въ нашей мстности было достаточно извстно обостренное настроеніе чувствъ сестеръ Тончевыхъ, и вся мстная интеллигенція старалась избгать встрчи съ ними, но когда это уже было немыслимо, къ нимъ выходили безъ особеннаго удовольствія. Хотя нкоторые помщики сами враждебно относились къ крестьянской реформ, но сознавали, что, какъ бы они ни выражали сестрамъ свое неудовольствіе, все-таки они останутся въ ихъ глазахъ безъ вины виноватыми и въ конц-концовъ нарвутся еще сами на дерзость уже за одно то, что ршились принять эту реформу безъ сопротивленія, протеста и скандала. Одинъ изъ такихъ помщиковъ, чтобы избжать непріятностей со стороны сестеръ, старался всячески ихъ вразумлять: онъ утшалъ ихъ тмъ, что дворовые въ теченіе двухъ лтъ останутся въ ихъ полномъ повиновеніи, а крестьяне будутъ сначала временно-обязанными…
Но Эмилія, старшая изъ сестеръ, всегда вспыльчивая, а теперь дошедшая до невмняемости, уже кричала во все горло: ‘Не временно-обязанными будутъ передо мной мои хамы, а вчными моими рабами, понимаете, вчно-обязанными?…’ Вторая сестрица подпвала: ‘Да-съ! Они будутъ нашими рабами до гробовой доски!’
Третья, опасаясь отстать отъ старшихъ сестеръ, выкрикивала: ‘Это не хорошо, что вы такъ говорите… Вы этимъ потакаете всмъ мерзавцамъ, а вы дворянинъ!.. А вотъ мы, какъ прежде, что хотли, то и длали съ крпостными, такъ будемъ распоряжаться и теперь… и никакихъ подписей давать не будемъ!.. Да!.. очень гадко, очень низко съ вашей стороны!..’
— Да вы просто какія-то безтолковыя сороки! Я же тутъ при чемъ? Я такъ же, какъ и вы, страдаю отъ этой реформы! И не очень-то вы будете теперь длать все, что захочется! Пришли другія времена, и съ вами не очень будутъ церемониться! Если вы добровольно не пойдете на требуемыя уступки, никто не помотритъ на то, что вы дворянки.
Старшая Эмилія, которую ея сестры считали необыкновенно умной и находчивой, запальчиво выкрикнула въ лицо помщику: ‘Значитъ, вы, смотря по времени, либо хамъ, либо дворянинъ! Да и то сказать: оборотнемъ быть вамъ на роду написано. Если бы вы были настоящимъ дворяниномъ, то у васъ кровь вскипла бы отъ этихъ манифестовъ и реформъ! Вы не допустили бы такого безобразія съ собою! Да что съ вами толковать! Вы-то уврены, что вы настоящій дворянинъ, и я-то очень и очень въ этомъ сомнваюсь: мн издавна была извстна большая склонность вашей матушки къ одному черномазому козачку: и глазищи-то у васъ, и вихры,— все въ Мишку Безпалаго… Откуда же взять вамъ дворянскую честь?
Но тутъ, какъ у насъ всюду разсказывали въ ту пору, поднялся невроятный скандалъ. Помщикъ схватилъ Эмилію за плечи, повернулъ и вытолкнулъ за дверь, а дв младшія сестры осыпали въ эту минуту его самого градомъ колотушекъ. Этотъ скандалъ, какъ раскаты грома, немедленно прокатился по отдаленнйшимъ уголкамъ нашего захолустья.
Когда были назначены мировые посредники, Тончевы къ этому времени такъ или иначе поняли, что имъ не отдлаться отъ неизбжнаго, т. е. не обойтись безъ уступки крестьянамъ части своихъ земель, но он, видимо, ршили биться до послдней капли крови, чтобы поменьше нести ущерба въ своей земельной собственности. Гд была только какая-нибудь возможность, он старались отводить подъ земельные надлы крестьянъ участки, самые негодные для хлбопашества. Крестьяне не соглашались получать ихъ въ надлъ, жаловались, указывая на причину своего отказа. Для разбирательства подобныхъ пререканій моему брату то и дло приходилось здить къ нимъ: онъ упрашивалъ ихъ, доказывалъ, уламывалъ, объяснялъ, почему он не имютъ права поступать такъ, а он дерзили ему на пропалую. Потерявъ не только всякую сдержанность, но и элементарную женскую стыдливость и порядочность, Эмилія, а за ней и остальныя сестры позволяли себ самыя неприличныя вещи. Братъ прибгалъ къ шуточкамъ и лести, на которую прежде сдавалась иногда Эмилія, особенно, когда превозносили ея умъ, но тутъ она безъ словъ вдругъ совала подъ носъ своего мирового фигу,— дескать, на, выкуси! и остальныя сестры торопились продлать тотъ же жестъ. Иной разъ посредникъ бился изо всхъ силъ, прізжалъ къ нимъ по нскольку разъ только для того, чтобы склонить къ уступк крестьянамъ какого-нибудь ничтожнйшаго клочка земли, указывая на то, что для нихъ, Тончевыхъ, эта полоска не иметъ никакого значенія, а крестьянское хозяйство пропадетъ безъ него.— Вы, вроятно,— говорилъ мой братъ, ршили разорить ихъ штрафами за будущія потравы?
Эмилія безъ всякаго стсненія отвчала:— Еще умникомъ считается, а насилу-то догадался!
Въ конц-концовъ, полюбовное соглашеніе между Тончевыми и ихъ крестьянами для составленія уставныхъ грамотъ оказалось немыслимымъ. Чтобы это выяснить, такъ сказать, оффиціально, мой братъ ршилъ отправиться къ нимъ съ двумя другими мировыми посредниками той же губерніи, о чемъ онъ за нсколько дней извстилъ какъ Тончевыхъ, такъ и крестьянъ. И вотъ посредники подъзжаютъ къ дому трехъ сестеръ-помщицъ, а на крыльц… Мировые посредники ршительно недоумваютъ, что такое на крыльц? Вглядываются, и что же оказывается: вс три сестрицы стоятъ въ рядъ, неподвижно одна возл другой, а ихъ платья, юбки, рубашки подняты вверхъ, и все это поверхъ головы укрплено такъ, что ихъ головъ не видать, а сами он стоятъ обнаженныя до пояса.
Въ ту минуту, когда подъзжали мировые, звонъ ихъ колокольчиковъ заслышали и крестьяне и толпою двинулись во дворъ, на который выходило крыльцо съ тремя обнаженными фигурами сестеръ. Вс были такъ поражены этимъ зрлищемъ, что никто не проронилъ ни звука, только одинъ старикъ громко плюнулъ и выругался, и вся толпа сразу совершенно безмолвно и быстро двинулась прочь со двора, а мировые, не входя на крыльцо, повернули назадъ и ухали.
Однажды, въ воскресный день, матушка просила меня отвезти свертокъ съ гостинцами въ семью Пахома, нашего прежняго крпостного, жившаго въ 2-хъ верстахъ отъ нашего дома. Пахомъ, еще молодой крестьянинъ, уже лтъ семь какъ былъ женатъ на Василис, бывшей нашей дворовой, которая въ это время лежала въ злйшей чахотк. Знакомый докторъ, прізжавшій къ намъ въ гости и постившій больную, нашелъ ея положеніе совершенно безнадежнымъ. Вотъ въ эту-то семью я и отправилась въ экипаж съ братомъ, который по длу халъ по той же дорог за нсколько верстъ дальше.
Когда я вошла въ избу, хозяинъ, здоровый мужчина лтъ за тридцать, сидлъ за столомъ съ двумя гостями-крестьянами, а три его двочки-погодки, лтъ шести, пяти и четырехъ, бгали тутъ же.
Большинство крестьянъ нашей мстности въ начал 60-хъ годовъ прошлаго столтія были крайне бдны. Семья Пахома была тоже не изъ зажиточныхъ, но сидла безъ хлба рже другихъ. Пахомъ, кром хлбопашества, занимался отхожимъ промысломъ и, въ качеств плотника, нердко отправлялся въ Москву, откуда къ весн приносилъ домой нсколько десятковъ рублей. Но въ то время, о которомъ я говорю, дла семьи были крайне плохи: жена, на рдкость работящая баба, простудилась, прохворала всю зиму, и хозяйство пришло въ полное разстройство.
Пахомъ встртилъ меня очень радушно, благодарилъ за то, что я ‘не побрезговала ими, хоча и питерская, а не заспсивилась’. Я поднялась на полати, чтобы поздороваться съ Василисою, которая въ теплый весенній день лежала подъ овчиннымъ тулупомъ въ страшной лихорадк. Когда я вручила ей отъ имени матери свертокъ съ чаемъ, сахаромъ и другими скромными приношеніями, на меня посыпались благословенія и добрыя пожеланія находящихся въ изб, а я, чтобы направить разговоръ на боле для меня интересную тему, спрыгнула съ полатей, сла къ столу и просила мужчинъ продолжать разговоръ, если только они имютъ ко мн хотя маленькое довріе. Но крестьяне переглядывались между собою и молчали. Тогда съ полатей послышался беззвучный, надтреснутый голосъ больной. Ей, видимо, было чрезвычайно трудно говорить, и у нея, при первыхъ же звукахъ, что-то захрипло и заклокотало въ груди: она то кашляла и останавливалась, то пыталась говорить и пила воду изъ ковшика, который подавала ей старшая двочка. Наконецъ она заговорила, но нкоторыя слова ея вылетали съ визгомъ, хрипомъ и съ какимъ-то высвистомъ. Я разобрала только: ‘Чаво отъ барышни таиться? Пущай послухаетъ’…
Пахомъ началъ мн разсказывать, что когда на дняхъ докторъ объявилъ ему о томъ, что его жена не протянетъ и двухъ недль, онъ нашелъ необходимымъ передать ей это, чтобы сообща ‘удумать, какъ присноровиться, когда она помретъ, чтобы, значитъ, и за двчонками, и за скотиной, и за домашностью настоящій приглядъ былъ, чтобы и избу было на кого оставитъ’.
Я до невроятности смутилась тмъ, что все это говорилось въ присутствіи умирающей, и стала доказывать, что никому неизвстно, кто изъ насъ умретъ ране другихъ, и что такими разговорами не слдуетъ тревожить больную. Но въ ту же минуту съ полатей снова послышались звуки точно испорченнаго часового механизма: больная заворошилась, въ груди ея опять что-то зашипло и заклокотало, она стала откашливаться и отплевываться и, наконецъ, скоре прошептала, чмъ проговорила: ‘Не… помру! барышня, помру!.. пущай ёнъ усё вамъ обскажетъ… Вы свое словечко за ребятенокъ моихъ замолвите… Ой… ой… продохнуть моченьки нту-ти! А энто дло… значитъ… наше семейственное… таково мутитъ… душеньк моей спокой буде, ежели мы семейственное поршимъ допрежъ, чмъ мн представиться’.
Изъ дальнйшихъ объясненій Пахома я поняла, что когда онъ заявилъ жен о ея близкой кончин, оба они пришли къ заключенію, что ему необходимо жениться, во что бы то ни стало, и притомъ какъ можно скоре посл смерти Василисы, чтобы управиться съ женитьбою къ страд, т. е. къ наиболе срочнымъ лтнимъ деревенскимъ работамъ, иначе хозяйство съ ребятами малъ-мала меньше непремнно погибнетъ безъ работницы, а нанимать ее не по карману. Но тутъ у нихъ вышло разногласіе: Пахомъ высказалъ желаніе жениться на Ксюш, здоровой 18-лтней двушк изъ другой деревни, а Василиса требуетъ, чтобы онъ, женился на Дуньк-хромоножк. ‘А зачмъ мн хромоножка, коли я мужикъ исправный и во всей сил, значитъ, взять могу за себя настоящую, здоровую двку, безъ порока. А разв съ ей, съ Василисой, столкуешь? Какъ уперлась на своемъ — бери хромоножку, и ни тпру, ни ну. А ежели буде не по ейному, грозится проклясть на томъ свт, и такъ себя эвтимъ изводитъ, такъ на меня серчаетъ, того и гляди, чтобъ чаво съ ей до времени не приключилось. А я, чтобъ худого ей, чтобъ, значитъ, смертушку ей накликать раньше, значитъ, того, какъ предлъ ей положенъ,— ни Боже мой, потому, какъ она завсегда была женкой честной и первой работницей на сел… Раз можно?
Несчастная опять заворошилась, но на этотъ разъ уже такъ разволновалась, что отъ жестокаго приступа кашля не могла выговорить ни слова. Ей давали пить, и разговоръ былъ прерванъ на нсколько минуть. Когда я опять поднялась къ ней на полати, она схватила мою руку, чтобы поцловать, гладила по плечу своей высохшей, дрожащей рукой, показывала глазами и жестами, чтобы я осталась. Я просила ее не безпокоить себя и общала, ей все въ подробности выспросить у присутствующихъ.
Пахомъ, между прочимъ, упомянулъ, что, по желанію Василисы и по ея выбору, онъ пригласилъ двухъ крестьянъ, тутъ присутствующихъ, для того, чтобы сообща и по совсти поршить ихъ ‘семейственное’ дло. Крестьяне эти, какъ оказалось, вошли въ избу только передъ моимъ приходомъ. При этомъ Пахомъ прибавилъ, что далъ жен слово передъ образомъ поступить посл ея смерти такъ, какъ будетъ здсь ршено. Одного изъ присутствующихъ онъ назвалъ Антономъ, охарактеризовалъ первымъ грамотемъ на сел, человкомъ бывалымъ: ‘въ разныхъ городахъ живалъ — виды видалъ, а отъ крестьянской работы не отбился, одно слово — мужикъ правильный’. Про другого, Петрока, сказалъ только: ‘чтобъ душою покривить — ни Боже мой’..
Антонъ былъ мужикъ лтъ за сорокъ, съ сильною просдью въ черныхъ, курчавыхъ волосахъ, съ симпатичнымъ и интеллигентнымъ лицомъ. Я просила объяснить мн, что за двушка Дунька-хромоножка и что представляетъ изъ себя Ксюша, почему первую предпочитаетъ Василиса, а вторую ея мужъ.
Антонъ не сразу отвтилъ, но внимательно посмотрлъ на меня и, точно что-то соображая нсколько минутъ, началъ говорить. Я старалась не прерывать никакими вопросами его неторопливую, степенную рчь. Сравнительно съ остальными крестьянами нашей мстности, онъ выражался лучше и правильне, и лексиконъ его былъ обширне, при этомъ у него попадалось меньше мстныхъ выраженій.
— Дунька не по своей вин хромоножка, а отъ Бога, значитъ, отъ рожденья одна нога длинне другой. Двка она не хворая, но,— отъ ноги ли то, али отъ Бога,— только правда, что она не очень сильная: кули съ зерномъ таскать ей не подъ силу, да и то сказать — не бабье это дло, а всякую бабью работу она сробитъ и проворне, и лучше другой. Долюшка выпала ей горегорькая: почитай по восьмому годику осталась круглой сиротой, такъ и тогда куска никто ей не считалъ: кто зачмъ въ избу къ себ позоветъ, такъ она въ одночасье приберетъ, подмететъ, перечиститъ все до послдней плошки и такъ, что любо — дорого смотрть. И говорить ей не надо: длай то, длай это, все сама знаетъ,— сметкой большой Богъ наградилъ. Не было по сусдству избы такой, чтобъ она всхъ ребятъ не переняньчила, чтобъ при болзни старымъ и малымъ не пособляла. Свора и злоба на деревн у насъ большая идетъ промежъ бабъ, но чтобъ, значитъ, Дуньку кто чмъ укорилъ, такъ, кажись, этого не бывало. А сама-то она съ измальства прицпилась къ Василис, и такъ подружками он досел остались. Двчонокъ Пахомовыхъ она страсть какъ любитъ, точно родныхъ своихъ ребятъ! Наймется кому въ работницы, али на поденщину, и ежели не очень далеко отъ Пахомовой избы, такъ въ вечеру къ нимъ прибжитъ, все у нихъ перечиститъ, ребятъ перемоетъ, рубашенки имъ перечинитъ. Ежелибъ не она, такъ за болзнь-то Василисы ихнія двчонки въ конецъ бы обовшивли. Какъ же Василис Христомъ Богомъ не молить мужа, чтобы имъ за себя взялъ Дуньку-хромоножку?
— Передъ смертнымъ часомъ,— заговорилъ Петрокъ строгимъ голосомъ,— и бабій завтъ, да еще насчетъ дтушекъ родимыхъ, мужъ должонъ свято хранить! Родима-то матушка лучше знаетъ, кто ейныхъ ребятъ въ обиду не дастъ.
— Не мачихой, а маткой родной будетъ двчонкамъ!..— подтвердилъ Антонъ.
— Чудаки! Ей-ей чудаки! Я-жъ не перестарокъ какой! Чаво-жъ мн за себя старуху-то брать!— запальчиво выкрикнулъ Пахомъ.
Антонъ и Петрокъ напомнили ему, что Дунька — ровесница Василисы.
— А мн-то што изъ того? Хоча моложе ей буде! Перво-на-перво хромоножка она, а съ лица — што картошка печеная!— возражалъ Пахомъ запальчиво.
— Чаво зря языкъ чешешь? Честную двку порочишь, да еще сироту безродную! Такое теб и болтать не пристало!— сердито крикнулъ на него Петрокъ.— Правду сказывай: ‘какъ мальчишк безбородому, Ксюшка-де мн приглянулась!’
— Зенки-то Ксюшка не на одного тебя пялитъ! Пока въ двкахъ,— можетъ, до конца себя соблюдетъ: больно батьки своего боится. А што тамъ впереди буде,— только Богу извстно…
— Такъ-то такъ!.. Усежъ…— понуря голову, смущенно бормоталъ Пахомъ.
— Еще чаво?— уже со злостью накинулся на него Петрокъ.— Женка-то еще жива, на погостъ не время везти, а ужъ думки-то про баловство пошли! Ты не срамотину неси, а толкомъ, при людяхъ, послднее слово скажи.
Пахомъ съ остервенніемъ чесалъ затылокъ и долго молчалъ, наконецъ, махнулъ рукой и упавшимъ голосомъ промолвилъ:— Чаво мн Василису передъ смертушкой обиждать? Грха на душу братъ не хочу: супротивства ейнаго николи не видлъ! Какъ она, жалючи ребятъ, просила, чтобъ я, значитъ, взялъ за себя Дуньку, пущай такъ и буде. Пущай во сырой земл ейныя косточки спокой найдутъ.
Но тутъ раздался звонъ колокольчика,— мой братъ возвращался за мной. Я ползла на полати проститься съ Василисой и была поражена выраженіемъ ея исхудалаго лица: на провалившихся щекахъ пятнами игралъ яркій румянецъ, на тонкихъ растрескавшихся губахъ блуждала улыбка, глубоко запавшіе глаза сіяли счастьемъ. Она весело и часто закивала мн головой и, по обыкновенію бывшихъ крпостныхъ, начала ловить мою руку для поцлуя. Когда ей это не удалось, она сказала тихимъ, дрогнувшимъ голосомъ: ‘Благослови васъ Богъ, барышнечка!’…
Чтобы не возвращаться снова къ описанію семьи этого крестьянина, я кстати скажу, что посл описаннаго событія Василиса прожила лишь нсколько дней. Пахомъ сдержалъ слово, данное ей при другихъ, и черезъ шесть недль посл похоронъ первой жены женился на Дуньк-хромоножк.
Когда мы съ братомъ возвращались домой и прозжали мимо небольшого лсочка, до насъ явственно донеслись стоны и отрывочныя слова, видимо исходившія отъ человка, который находился по близости отъ дороги. Кучеръ остановилъ лошадей, и мы съ братомъ вышли изъ экипажа. Не успли мы сдлать и нсколькихъ шаговъ въ глубину лса, какъ увидали небольшую прогалинку, а посреди валялось что то врод огромнаго плаща, который точно шевелился. Когда мы подошли къ предмету, привлекавшему наше вниманіе, братъ вдругъ разразился неистовымъ хохотомъ. Косматая голова съ длинными волосами показалась изъ подъ плаща. Братъ, отъ душившаго его хохота, не могъ говорить, а я ничего не понимала. Только нагнувшись, я увидала, что это былъ священникъ въ ряс, лежавшій лицомъ къ земл и не имвшій возможности встать на ноги: черезъ оба рукава его рясы былъ продть длинный колъ или шестъ. Ясно было, что продть этотъ шестъ самому священнику не было ни нужды, ни возможности, и я приставала къ брату съ вопросомъ, что все это значитъ, но онъ продолжалъ хохотать. Когда онъ, наконецъ, сдержалъ приступъ душившаго его смха, онъ громко позвалъ кучера. Пока тотъ привязывалъ возжи къ дереву и подходилъ къ намъ, мой братъ сказалъ священнику: ‘Преподобный отче, не можете ли объяснить моей сестренк, только знаете такъ, чтобы не совсмъ ее переконфузить, какимъ образомъ вы попали въ такое положеніе?’
Священникъ, распростертый на земл съ коломъ, продтымъ черезъ широкія рукава его рясы, могъ только немного двигать головой. Онъ узналъ брата и отвчалъ съ негодованіемъ и злобою: — Ваша сестрица сконфузится не изъ-за меня, а за своего братца, когда она узнаетъ, что его съ позоромъ протурятъ съ должности… Всмъ извстно, что вы развратили нашихъ крестьянъ! Изъ-за васъ они и вытворяютъ всякія безобразія!
Въ это время подошелъ кучеръ, и братъ съ его помощью началъ поднимать священника, приговаривая: ‘Вмсто того, чтобы поносить меня, вы бы объяснили сестр, за что вы, отче святой, попали въ немилость къ крестьянамъ’.
Но вотъ, наконецъ, попа поставили на ноги, осторожно придерживая его съ двухъ сторонъ. Въ эту минуту онъ имлъ видъ распятаго человка. Всклокоченная и запачканная борода, растрепанные, лохматые и длинные волосы, испачканное грязью лицо и глаза, сверкавшіе злобой, все показывало, что онъ не только безъ покорности и смиренія выноситъ свое испытаніе, но готовъ растерзать каждаго. Кучеръ, долго сдерживавшій свой смхъ, расхохотался во все горло, его хохоту вторилъ и братъ, наконецъ, оба они начали вытягивать шестъ, стараясь длать это какъ можно осторожне и легче, чтобы не расцарапать плечи попа и не разорвать его одежды. Какъ только его освободили отъ шеста, священникъ, не прекращая брани и упрековъ по адресу брата, схватилъ свой цвтной носовой платокъ и началъ вытирать имъ грязь съ лица и рукъ и всей пятерней расчесывать волосы. Братъ продолжалъ свои шуточки: ‘Отче, отче, такъ-то вы благодарите вашаго спасителя? Вдь безъ меня вы заночевали бы въ лсу’… Но священникъ, какъ только нсколько привелъ себя въ порядокъ, такъ и пустился въ путь.
Я просила кучера объяснить мн, что все это означаетъ, и тотъ совершенно просто отвчалъ: ‘Ужъ коли колъ попу продли, значитъ, онъ больно охочъ до бабъ. Видно-съ поличнымъ попался! Небось, въ судъ жаловаться не пойдетъ, даже попадь своей не скажетъ!’
Когда я впослдствіи спрашивала крестьянъ, караютъ ли они попрежнему своихъ священниковъ за черезчуръ любезное отношеніе къ бабамъ, они отвчали мн, что этого давно не случалось: ‘Наши-то колы имъ сразу отбили охоту… Теперешніе попы этимъ не займаются’.
Хотя мн предсказывали, что я буду томиться однообразіемъ деревенской жизни, но этого не случилось: жизнь въ ней была несравненно боле оживлена, чмъ прежде. Къ тому же, все казалось мн теперь значительнымъ и интереснымъ: и разговоры мировыхъ посредниковъ, которые то и дло прізжали къ брату, и отношенія помщиковъ къ новой реформ, и ихъ разсужденія по этому поводу, однимъ словомъ, общественное движеніе проникло и сюда и всколыхнуло даже такую захолустную деревню, какъ наша.
Помщики посщали другъ друга гораздо чаще, чмъ раньше, ихъ разговоры и споры нердко принимали весьма оживленный характеръ. Много говорили они о предстоящемъ мстномъ самоуправленіи, о томъ, что скоро и у нихъ, среди низенькихъ деревенскихъ избъ будутъ возвышаться школы и больницы. За немногими исключеніями помщики (я говорю только о нашей мстности) просто издвались надъ этими будущими нововведеніями. Они доказывали, что такія зати могли возникнуть лишь въ головахъ кабинетныхъ ученыхъ, не знающихъ своего народа, что для того, чтобы заманить крестьянскихъ ребятъ въ школу, будущимъ земствамъ придется внести въ свой бюджетъ солидную сумму на пряники, какъ приманку для ребятъ, а чтобы умаслить родителей отпускать своихъ дтей въ школу, правительству понадобится издать новый законъ, по которому крестьяне получатъ право драть лыко въ панскомъ лсу, безвозмездно собирать грибы и ягоды, а въ панскихъ озерахъ и сажалкахъ ловить рыбу. Безъ этихъ приманокъ, утверждали они, школы будутъ пустовать, такъ какъ крестьяне могутъ понимать лишь свою непосредственную выгоду, а не ту, которая обнаружится для нихъ черезъ нсколько лтъ. Не будутъ крестьяне, по ихъ мннію, посылать своихъ дтей въ школу и потому, что каждый ребенокъ школьнаго возраста уже исполняетъ какую-нибудь работу, необходимую въ крестьянств.
На именинахъ у нашего сосда собралось огромное общество: я была свидтельницею, какъ оно высмивало предполагаемое устройство лечебныхъ пунктовъ. Помщиковъ поражало то, что тамъ, въ Петербург, не знаютъ даже того, что наши крестьяне испоконъ вка привыкли лечиться у знахарей и шептухъ. Вс они въ одинъ голосъ утверждали, что крестьяне не промняютъ ихъ на настоящихъ докторовъ, приводили множество примровъ того, какими ужасными средствами лечатъ деревенскіе знахари, и какъ, несмотря на то, что они то и дло отправляютъ своихъ паціентовъ на тотъ свтъ, это не уменьшаетъ доврія къ нимъ народа.
Собравшіеся гости были солидарны между собой во взглядахъ на леченіе народа, только одна немолодая помщица внесла диссонансъ въ этотъ разговоръ, заявивъ, что они говорятъ противъ очевидности. Крестьяне, утверждала она, хотя и продолжаютъ лечиться у знахарей, но въ то же время изъ дальнихъ деревень отправляются въ т помщичьи усадьбы, гд хозяйка или ея дочь занимаются леченіемъ, а когда къ кому-нибудь въ деревню прізжаетъ докторъ изъ города, больные крестьяне буквально осаждаютъ его. Она утверждала, что какъ только появятся земскіе врачи, отъ больныхъ крестьянъ у нихъ не будетъ отбою. Она предсказывала это на томъ основаніи, что крестьяне наблюдательны и сообразительны отъ природы, быстро распознаютъ, кто знаетъ свое дло, кто нтъ, и помимо этого они вообще любятъ лечиться. То, что они теперь лечатся у знахарокъ, это еще ничего не значитъ, вдь и очень многіе помщики прибгаютъ къ ихъ же помощи и не только изъ-за одного невжества и предразсудковъ. Посылать за докторомъ въ городъ не всегда возможно даже для людей богатыхъ, а когда близкій человкъ страдаетъ, трудно оставаться въ бездйствіи,— многіе только изъ-за этого обращаются къ знахарямъ.
Чтобы показать несостоятельность такого разсужденія, одинъ изъ присутствующихъ разсказалъ слдующее. Его сынъ, докторъ, гостилъ у него лтомъ. Какъ только онъ пріхалъ въ деревню, такъ и отправился по избамъ лечить крестьянъ. Одной баб онъ прописалъ шпанскую мушку на затылокъ и какую-то микстуру, на свои деньги послалъ купить лекарство, а когда ему его доставили, онъ опять постилъ бабу, опять растолковалъ ей, что и какъ длать. Тмъ не мене, баба шпанскую мушку проглотила, а тряпку вымочила въ микстур и привязала къ затылку. Это заставило всхъ хохотать. Помщица, говорившая въ защиту необходимости раціональнаго леченія, оказалась посрамленною.
Черезъ года четыре посл этого, когда я опять пріхала въ ту же мстность, въ ней уже существовали дв школы и устроенъ былъ лечебный пунктъ и больничка. Все, что я увидла и узнала въ то время относительно этихъ двухъ нововведеній, убдило меня въ томъ, какъ неосновательны были мннія о нихъ помщиковъ, какъ мало знали они крестьянъ, среди которыхъ прожили всю свою жизнь. Какъ только открывалась школа, ребятъ, желающихъ въ ней учиться, и родителей, умоляющихъ принять въ нее своего ребенка, оказывалось несравненно боле, чмъ могли вмстить ея стны. То же было и съ леченіемъ. Когда земскіе врачи явились на назначенные имъ лечебные пункты, къ нимъ немедленно потянулся народъ не десятками, а сотнями.
О чемъ бы ни разговаривали помщики между собою, какъ бы ни бранили они правительство за крестьянскую реформу, какъ бы ни осмивали предстоящія новшества будущаго самоуправленія, какіе бы первобытные взгляды ни высказывали они при этомъ, но очень важно было уже и то, что они зашевелились, начали думать и разсуждать не только объ опостылвшей всмъ обыденщин, но и объ общественныхъ явленіяхъ. Такимъ образомъ, мертвая тишина и утомительное однообразіе, царившія до тхъ поръ въ помщичьей сред нашего захолустья, смнились теперь большимъ оживленіемъ.
Ко мн то и дло прізжала молодежь обоего пола, пока еще жившая въ помстьяхъ своихъ родителей. Они разспрашивали меня взглядахъ петербургской молодежи на т или другіе вопросы, брали книги для чтенія, но за совтами на счетъ своихъ недоразумній съ родителями обращались не ко мн, а къ моей матери.
Совершенно незамтно ни для себя, ни для другихъ, душою молодого кружка нашей мстности сдлалась не я, только что нашпигованная новыми идеями, а моя мать, въ то время уже старая женщина. Не покладая рукъ, работала она всю жизнь, совершая въ этомъ отношеніи чудеса энергіи. Вотъ это-то и пріучило ее уже издавна уважать прежде всего людей труда, съ презрніемъ относиться къ шалымъ затямъ помщиковъ, къ ихъ барской спси и обломовщин. Но все же это еще не дало ей возможности вытравить въ себ ядъ крпостничества, унаслдованный ею отъ отцовъ и ддовъ и проявлявшійся боле всего въ произвол родительской власти. Но когда то, что она совершила надъ своими дтьми подъ вліяніемъ общепринятыхъ традицій крпостнической эпохи, роковымъ образомъ отразилось на ихъ судьб, это оставило въ ея душ тяжкія угрызенія совсти и совершенно измнило ея взгляды на многія стороны семейной жизни. Этой эволюціи помогли и идеи 60-хъ годовъ, настойчиво предписывавшія каждому борьбу съ произволомъ родительской власти. И она въ это время горячо стала порицать право родителей распоряжаться судьбою взрослыхъ дтей исключительно по своему усмотрнію.
Когда крестьянская реформа совершилась, оба ея сына, тогда уже взрослые люди, увлеченные идеями освободительной эпохи, бросили военную службу: старшій изъ нихъ, Андрей, явился въ качеств мирового посредника, а другой мой братъ получилъ частное мсто въ уздномъ город по близости отъ родного села. Оба они часто посщали матушку, выписывали все. что тогда выходило лучшаго въ литератур, и нердко сообща прочитывали многое. Матушка съ жадностью набросилась на чтеніе, теперь у нея было для этого гораздо больше свободнаго времени, чмъ прежде: заботы и труды по родовому имнію, поглощавшіе всю ея жизнь, она передала своему сыну Андрею. И вотъ, отдавшись чтенію, она начала впитывать въ себя новыя понятія. И не одна моя мать, будучи въ возраст, смежномъ со старостью, сдлалась тогда послдовательницею идей шестидесятыхъ годовъ, въ нашемъ захолусть ходили тогда по рукамъ ‘Современникъ’ со статьями Добролюбова, Чернышевскаго, ‘Колоколъ’ Герцена и друг. На измненіе міровоззрнія русскаго общества, какъ въ столиц, такъ и въ захолустныхъ деревенскихъ уголкахъ, вліяли не только названные писатели: въ основ каждой статьи, въ каждомъ беллетристическомъ произведеніи, въ газетныхъ фельетонахъ и сатирическихъ листкахъ, въ разговорахъ интеллигентныхъ людей, чаще прежняго заглядывавшихъ изъ столицъ въ наши края, лежала проповдь гуманныхъ и просвтительныхъ идей. Моя мать и въ крпостническую эпоху придавала большое значеніе пріобртенію знаній, но тогда она смотрла на это съ утилитарной точки зрнія: ‘больше будешь знать, больше будешь зарабатывать’, говорила она своимъ дтямъ. Но въ лихорадочную эпоху нашего возрожденія она уже разсуждала иначе: ‘мы вс совершали въ своей жизни великія преступленія, и не оттого, что были злыми и дурными, а прежде всего потому, что мы оказывались невжественными и неразвитыми умственно и нравственно’. Какъ въ начал ея дятельности, когда она мужественно принялась за работу, чтобы поднять свое разстроенное хозяйство, надъ нею многіе подсмивались за то, что она работаетъ, какъ мужчина, и забываетъ свое дворянское происхожденіе, такъ нкоторые подшучивали и теперь. Но ея дловитость и честность, ея прямой и открытый характеръ, чуждый какой бы то ни было корысти и фальши, снискали ей въ нашей мстности всеобщее уваженіе молодежи. И теперь помщики сильно осуждали ее за высказываемыя ею новыя воззрнія, но она пріобрла много друзей среди ихъ дтей. Хорошо зная матеріальное положеніе и характеры помщиковъ, жившихъ часто даже на далекомъ разстояніи отъ нашего помстья, ей удалось въ ту пору многихъ молодыхъ двушекъ удержать отъ тяжелыхъ жизненныхъ ошибокъ, иногда отъ ненужнаго разрыва съ родителями, очень часто умла она указать имъ на дятельность, бывшую у нихъ подъ руками въ деревн. Однако, не мало было и такихъ, которымъ она совтовала порвать со всми своими близкими и хать учиться въ Петербургъ,— и родители такихъ дтей длали матушк большія непріятности.
Однажды къ намъ пріхала крестница матушки, Варя Никитская, двушка лтъ 23-хъ, средняго роста, съ симпатичнымъ выраженіемъ миловиднаго лица. Она была дочерью крайне бднаго мелкопомстнаго дворянина, но съ 8-милтняго возраста осталась круглою сиротою, безъ всякихъ средствъ къ жизни и была взята на воспитаніе своими дальними родственниками, богатыми помщиками.
Варя съ ранней молодости выказала громадныя хозяйственныя способности, и, когда ей исполнилось 15—16 лтъ, на ея руки постепенно перешло не только огромное домашнее хозяйство со всми маринованіями, соленіями и вареніями, но управленіе и завдываніе женскою частью всего деревенскаго хозяйства. За свой напряженный и отвтственный трудъ, не оставлявшій ей свободной минуты, она не получала никакого вознагражденія: ее только содержали и одвали. И вотъ Никитская задумала бросить деревню и ухать учиться въ Петербургъ, но ея добрую, привязчивую натуру крайне смущала мысль уйти отъ людей, которыхъ она считала своими благодтелями. Относительно этого она и пріхала посовтоваться съ своею крестною.
Матушка доказывала Вар, что ея добрыя чувства къ родственникамъ длаютъ ей честь, но она не должна преувеличивать ихъ благодянія относительно себя. Конечно, ее обучили грамот, и за это имъ большое спасибо,— другіе помщики въ нашихъ краяхъ не сдлали бы и этого,— но они не дали ей никакого образованія, ничего не сдлали для нея, хотя громадное хозяйство въ продолженіе семи лтъ лежитъ на ея плечахъ, они попрежнему только кормятъ и одваютъ ее и не думаютъ оплачивать ея тяжелый трудъ, и такимъ образомъ она уже давно съ лихвою расплатилась за свое содержаніе съ своими родственниками. Теперь, по словамъ матушки, Варя иметъ полное нравственное право поступить такъ, какъ она сама того пожелаетъ. Тмъ не мене, она находила, что желаніе Вари хать въ Петербургъ немедленно — крайне легкомысленно. На что же она подетъ, когда у нея нтъ ни копйки? На какія средства будетъ она тамъ жить, когда у нея нтъ ни друзей, ни знакомыхъ?
— На дорогу я достану, продамъ золотой браслетъ и сережки которые мн подарили, а тамъ найду какія нибудь занятія… Вдь туда дутъ не только люди со средствами… Неужели я одна такая злосчастная, что не сумю пробиться?— И молодая двушка залилась слезами..
Но матушка убдила ее въ томъ, что для нея немыслимо теперь бросить деревню: она не иметъ никакихъ знаній для того, чтобы найти въ Петербург какой-либо заработокъ, ея свднія по сельскому хозяйству ни для кого тамъ не требуются. По совту моей матери, ей лучше всего поступить такимъ образомъ: она, ея крестная мать, берется уговорить ея родственниковъ не пользоваться боле ея трудомъ даромъ. Если они заартачатся, она пригрозитъ имъ, что сама найдетъ для своей крестницы какое-нибудь подходящее платное мсто въ другомъ хозяйств. Бралась матушка уломать ея родственниковъ и относительно того, чтобы они, кром жалованья, взяли ей еще помощницу, — тогда у нея будетъ свободное время для обученія крестьянскихъ ребятъ, а также и для самообученія: она, ея крестная, берется снабжать ее книгами и журналами и объяснять ей все, чего она не пойметъ, а въ затруднительныхъ случаяхъ об будутъ обращаться къ моимъ братьямъ. Въ года два Варя скопитъ немного деньжонокъ, посредствомъ чтенія подвинется впередъ въ своемъ умственномъ развитіи и можетъ отправиться въ Петербургъ: тогда она будетъ въ состояніи слушать лекціи, которыя тамъ читаютъ, а можетъ быть, и найдетъ себ заработокъ.
Этотъ проектъ привелъ Варю въ восторгъ, и она опасалась только того, что онъ не осуществится. И дйствительно, въ другое время это было бы невозможно, но не то было тогда: помщики, напуганные крестьянскою реформою, а также предстоящими нововведеніями и разрывомъ молодежи съ родителями, о чемъ у насъ только и ходили слухи, со страхомъ ожидали для себя все еще чего-то боле худшаго. Родственники Вари, дорожа ею, какъ превосходной и честной хозяйкой, поняли, что матушка легко можетъ найти для нея платное мсто въ другой семь, и на все согласились, конечно, предварительно изругавъ и молодую двушку, и ея покровительницу.
Меня очень интересовали разсужденіи моего брата съ крестьянами, когда они приходили къ нему для выясненія своихъ недоразумній. Но первое время я мало что въ нихъ понимала. Хотя мстный говоръ крестьянъ я знала съ дтства и, по прізд въ деревню, легко вспомнила его, но ихъ жалобы на помщиковъ, ихъ недоразумнія съ ними, о которыхъ они сообщали своему посреднику, мн были мало доступны. Для того, чтобы это понимать, нужно было имть ясное представленіе о помщичьихъ земляхъ, о мірскихъ передлахъ, о разверстаніи земель, необходимо было знать и пункты положенія 19 февраля, возбуждавшіе противорчивое толкованіе даже среди людей опытныхъ. Къ тому же, крестьяне говорили вс сразу, начинали обыкновенно свое объясненіе съ посредникомъ такимъ гвалтомъ, что я иной разъ ничего не могла разобрать въ этомъ галдніи, какъ отъ него, такъ и отъ усиленнаго напряженія понять что нибудь у меня сильно разболвалась голова, и я кончала тмъ, что уходила къ себ, не дослушавъ до конца. Тмъ не мене, мой братъ сильно подсмивался надъ моею упорною настойчивостью понять ихъ новыя деревенскія дла и приписывалъ это ‘миссіи’, возложенной на меня молодежью. Онъ совтовалъ мн лучше почаще посщать избы и вести разговоры съ отдльными крестьянами. Я послдовала его совту.
Въ домашнемъ быту прежде знакомыхъ мн крестьянъ я нашла ничтожную перемну: вмсто лучины, у большинства изъ нихъ избу вечеромъ освщала 15-ти-копечная керосиновая лампочка, прибавилось число людей, носившихъ сапоги, а также количество семействъ, у которыхъ были самовары. Тмъ и другимъ, однако, обзаводились крестьяне, которые, кром сельскаго хозяйства, занимались и отхожими промыслами. Но особенно бросалось въ глаза то, что сами крестьяне глядли теперь мене забитыми, казались боле смлыми и самостоятельными, въ сношеніяхъ съ господами я замтила мене приниженности и угодливости. Правда, что и посл освобожденія нкоторые изъ нихъ подходили къ господской ручк, за то въ ихъ привтствіи слышалось мене рабскихъ словъ, и вышла изъ употребленіи фраза, которую я такъ часто слышала въ дтств въ ихъ разговорахъ со своими помщиками: ‘Вы — наши отцы благодтели, а мы — ваши дти’. Не мало явилось и такихъ, особенно среди парней, которые не только не подходили къ господской ручк, но не снимали даже шапки, проходили мимо помщика и его супруги, язвительно-насмшливо поглядывая на нихъ, что крайне возмущало послднихъ и служило даже предметомъ множества жалобъ со стороны помщиковъ. Мировые посредники, чему я не разъ была свидтельницею, уговаривали крестьянъ не раздражать господъ такими пустяками, доказывая имъ, что т даже изъ-за этого зачастую не будутъ соглашаться на ту или другую необходимую для нихъ уступку. Однако, нкоторые изъ парней не сдавались ни на какія увщанія. Но т же крестьяне совсмъ иначе относились къ помщикамъ, съ которыми у нихъ не было ни дрязгъ, ни тяжбъ, ни непріятныхъ столкновеній. Нужно замтить, что въ то время явилось не мало такихъ дворянъ, преимущественно среди ихъ сыновей, которые начали держать себя чрезвычайно просто съ крестьянами, заходили къ нимъ въ избы поболтать, давали имъ совты, какъ поступать въ томъ или другомъ случа, писали имъ письма, дловыя бумаги, а то и жалобы на помщиковъ. Боле консервативные изъ нихъ съ ненавистью смотрли на новое, молодое поколніе изъ своей среды, ихъ страшно злило даже то, что крестьяне подаютъ ихъ сыновьямъ руку, въ то время какъ мимо нихъ они демонстративно проходятъ съ шапкою на голов.
Руку подавали крестьяне преуморительно: подойдутъ съ протянутой рукой и сунутъ ее, какъ палку, при этомъ парни не могли понять, нужно или нтъ снимать шапку, когда подаешь руку.
— Какъ же это ты, Иванъ, руку мн подаешь, а шапку не снимаешь?— спросилъ однажды докторъ крестьянина.
— А нешто вы снимаете шапку, когда встрчаете насъ?— смло отвчалъ ему тоже вопросомъ молодой крестьянинъ.
— Конечно, снимаю: прежде шапку сниму, а потомъ руку подаю.
— Ахъ ты, Господи, вотъ и примтливъ я, а въ этомъ маленько сплоховалъ! Такъ за то-жъ вы съ нами тыкаетесь (на ты), а мы съ вами выкаемся (на вы).
— Да я къ вамъ не обращаюсь на ‘вы’, потому что вамъ тогда кажется, что я говорю со всми, а не съ однимъ.
Изба старика Кузьмы была отъ нашего дома верстахъ въ десяти. Крестьянинъ этотъ былъ крпостнымъ одного изъ наиболе зажиточныхъ помщиковъ нашей мстности. Молодухи двухъ старшихъ сыновей старика приходили къ намъ иногда за лекарствомъ для своихъ дтей, а лтомъ нанимались къ намъ на поденщину, младшій же сынъ Кузьмы — Федька, еще не женатый парень лтъ 20-ти, былъ въ то время работникомъ у моего брата’ Матушка совтовала мн познакомиться съ ними и отзывалась объ этой семь, какъ объ одной изъ наиболе честныхъ и порядочныхъ въ нашей мстности, а о Кузьм говорила, какъ о человк очень сообразительномъ, но крайне угрюмомъ, даже озлобленномъ.
Когда въ одинъ изъ воскресныхъ дней я вошла въ его избу, вся семья была на лицо: и старики-родители, и двое женатыхъ сыновей, Петрокъ и Тимофй, со своими женами и малолтними дтьми, и Федька, пришедшій къ родителямъ въ праздникъ ‘на побывку’. Я застала всхъ членовъ семьи за самоваромъ, при этомъ на стол лежала связка баранокъ. Малышамъ давали по баранку и выгоняли на дворъ. Меня боле всего поразилъ обликъ и вся фигура старика Кузьмы. Это былъ человкъ лтъ подъ 60-т, сухой, какъ жердь, сутулый, съ лицомъ, на которомъ выдавались скулы, обтянутыя желтою кожей, совершенно лысый, но съ очень густыми сдыми бровями, торчавшими какими-то кустиками. Онъ сидлъ подъ образами, и глаза у него были опущены внизъ даже тогда, когда онъ говорилъ: онъ точно разговаривалъ самъ съ собою, а когда изрдка подымалъ голову, глаза его бгали, какъ у затравленнаго звря.
Передъ двумя изъ крестьянъ стоялъ чай въ стаканахъ безъ блюдечекъ, и передъ каждымъ изъ сидвшихъ за столомъ лежало по крошечному кусочку сахару. Когда кто-нибудь допивалъ чай, хозяйка наливала слдующимъ, такъ какъ въ семь было всего два-три стакана и оловянная кружка. Чаепитіе продолжалось долго и происходило только по праздникамъ, или когда въ дом былъ больной или гость. Лицо старухи-хозяйки напоминало высушенную черносливину: такъ оно было черно, изборождено морщинами, и въ немъ чуть-чуть выдавался только носъ. Я спросила ее, сколько у нея выходитъ чаю. Она начала пересчитывать по пальцамъ: на Покрова брали восьмушку, на Илью восьмушку, и т. д., я насчитала полфунта въ годъ, и удивилась ничтожному количеству чая, выпиваемаго при большой семь, даже если его употребляютъ только въ праздники. Она отвчала мн, что гораздо чаще, чмъ чай, семья пьетъ сушеную землянику или малину, а при болзняхъ — липовый цвтъ.
На мои разспросы о вол, Кузьма отвчалъ вопросомъ же:
— Какъ такъ воля? Ты, барышня, изъ Питера, значитъ поближе насъ къ царю стоишь, вотъ ты и растолкуй намъ, какую намъ царь волю далъ. А мы, почитай, воли-то энтой и не видывали!
— Показаться-то воля показалась, — замтилъ его старшій сынъ Петрокъ,— да мужикъ-то и разглядть не усплъ, какъ она вкрозь землю провалилась.
— Царь-то волю далъ заправскую,— заговорилъ Федька:— читальщики о ту пору вычитывали намъ не то, что попы въ манихфестахъ. Наши-то попы да паны подлинный царскій манихфестъ скрыли, а замсто его другой подсунули, чтобы, значитъ, имъ получше, а намъ похуже.
— Вы говорите, Федоръ, просто что-то несуразное, — возражала я.
— А вотъ, барышня, я сейчасъ разскажу, какъ отъ насъ настоящую царскую волю прикрывали,— упрямо доказывалъ Федька. Дло-то было на глазахъ, какъ есть у всей деревни. О ту пору, верстъ за 40 отъ насъ, старичокъ проявился поштенный, толковый мужикъ, большой грамотй. Чтобы, значитъ, задарма не тащиться ему къ намъ, мы по дв гривны съ семьи ему положили, а кому не подъ силу, лошадь и человка должонъ былъ дать, чтобы послать за имъ. Въ нашей семь бабы взялись пироговъ ему напечь, а сусди водки купить. Вотъ въ воскресный-то денекъ, чуть забрезжился свтъ, наша подвода за имъ и выхала, а подъ вечеръ его къ намъ и доставили. Старичокъ-то хорошій, какъ лунь сденькой… Ну, мы его въ одночасье въ красный уголъ посадили, вмст съ имъ выпили, закусили, все честь-честью. Вечерокъ-то выдался погожій, мы и высыпали изъ избы, на заваленку старичка посадили, а кругомъ-то уся деревня вплотную кругомъ его сгрудилась, да и много чужихъ нонашло. Старичокъ-то всталъ съ завалинки, перекрестился, на вс стороны низко поклонился, вынулъ бумагу изъ за пазухи, да и зачалъ: — Православные, гритъ,— ежели значитъ я облыжно хоть словечко прочту, горть мн не сгорть въ аду кромшномъ. Когда становой…
— Упустилъ… не вс его словечки обсказалъ!— вдругъ выкрикнула одна изъ молодухъ.
— И то правда,— поправился парень и, видимо, началъ прилагать вс старанія, чтобы дословно передать все сказанное старикомъ:
— ‘Чтобъ, значитъ, языкъ мой въ аду перелизалъ вс сковороды раскаленныя, чтобы змій жаломъ своимъ ядовитымъ всю утробу мн разворошилъ, чтобъ душенька моя христіанская не знала въ аду спокоя до скончанія вка. Православные христіане, сказываю вамъ по всей правд, что бумага моя списана съ подлинной царскаго указа — манихфеста: важнющій енералъ провозилъ ее на поштовыхъ. Пока коней-то перепрягали, прилегъ онъ отдохнуть въ Ведеркахъ, что отъ вашего-то села безъ малаго верстахъ въ 200 буде, да и захраплъ… Одинъ грамотный паренекъ указь-манихфестъ скралъ, а я въ одночасье и списалъ съ него. Какъ бумагу-то списали, такъ енералу опять за пазуху сунули. Будьте безъ сумлнія, православные, списалъ отъ слова до слова.— Ну и зачалъ онъ читать. Тутъ то всего я не упомню, а выходило такъ, что усадебная земля, панскія хоромы, скотный дворъ со всмъ скотомъ помщику отойдутъ, ну, а окромя эвтого,— усё наше: и хорошая, и дурная земля, и весь лсъ наши, наши и закрома съ зерномъ, вдь мы ихъ нашими горбами набили. А замсто эвтого, извольте радоваться, что вышло: отрзали такую земельку, что ежели въ ей хоча половина годной для посва, такъ ты еще Бога благодари.
На мой вопросъ, куда двался старичокъ, Федька закончилъ такъ свой разсказъ:— Заночевалъ онъ у насъ, а утрешкомъ потащили его къ становому и въ телег отправили въ городъ, а куда двался оттудова, такъ и не слыхивали.
— Встимо, кто намъ правду откроетъ, такъ того паны да попы упрячутъ туды, куды Макаръ телятъ не гоняетъ,— на разные лады повторяли молодухи и ихъ мужья.
— Если вы не врите ни попамъ, ни панамъ, то вамъ объясняютъ манифестъ ваши мировые. Вы же довряете своимъ мировымъ, ну хотя бы моему брату? Неужели онъ вамъ врать будетъ?
— Врать-то не буде, не таковскій, только и его поднадули,— замтилъ Петрокъ.— Раз паны и попы его одобряютъ? Невелика ему честь отъ ихъ-то.
— Нашъ-то попъ этотъ самый манихфестъ и поддлалъ,— упрямо стоялъ на своемъ Федька.
— Да какая же выгода попу отъ этого?— допытывалась я.
Тогда со всхъ сторонъ и мужики, и бабы начали выкрикивать: ‘Нашъ то попъ — Иродъ заправскій!’ — ‘Раз трудно его подкупить?’ — ‘На деньгу-то ёнъ зарится, какъ муха на медъ… Съ живого и мертваго по сю пору деретъ!’ — ‘Ежели что ему поперечишь, али въ чемъ отказъ дашь, такъ ужъ ёнъ и на теб, и на баб твоей, и на ребятахъ твоихъ усё выместитъ!’
Жена Петрока, расхаживая по изб, укачивала плакавшаго ребенка, она подошла ко мн вплотную и быстро заговорила: ‘Ты послухай, барышнечка: лтось ёнъ, значитъ, попъ нашъ, звалъ къ неб Петрока — мужа мой во, чтобъ на помочь къ нему навозъ вывозить, а меня гряды окапывать, а Петрокъ-то и скажи: — Я, батька, приду, и женку приведу, коли ты самъ съ сынами къ намъ на косовицу придешь… Такъ енъ-то, попъ, мойму ребенку ротъ причастной ложкой разодралъ, а сусдка отказала ему сно грести, такъ ёнъ ейному мальченку такое имячко при крещеніи далъ, что усё село его досель просмиваетъ.
— Да разв возможно причастной ложкой ротъ разорвать?
— И, милая,— сразу затароторили, подходя ко мн, об молодухи.— Нашихъ-то дловъ ты знать не знаешь, вдать не вдаешь, вотъ и дивишься, а ты погляди: отъ струпьевъ и таперетка пятны остались.
— А я постомъ-то къ исповди пришла,— перебила ее другая молодуха, такъ ёнъ перво-на-перво какъ гаркнетъ:— ‘А пятакъ принесла?’ — ‘Нту-ти, грю, батюшка, откелева же я теб его возьму?’ — ‘Денегъ нтъ, а грхи принесла? Неси, гритъ, моей попадь гарнецъ овса, тогда и грхи ко мн приноси’.— ‘Какъ-же батюшка, грю, гарнецъ овса подороже пятака! Почто же ты съ меня дороже, чмъ съ другихъ хочешь?’ Такъ и прогналъ отъ исповди, такъ и не исповдывалась цльный годъ!
— По крайней мр, помщики не могутъ васъ теперь истязать, какъ прежде, бить, надругаться надъ вами!..— старалась я указывать имъ на выгодныя стороны новой реформы.
— Какъ было допрежъ, такъ осталось и нон: и скулы выворачиваютъ, и зубы пересчитываютъ…— утверждалъ старикъ Кузьма, не подымая глазъ отъ стола.
— Но этого никто не иметъ права съ вами длать! Вы можете жаловаться мировому.
— Какъ жалобиться-то на пана?— возражалъ Петрокъ. По нашимъ мстамъ заработковъ, почитай, никакихъ нтути: чугунка далече, фабрика одна-одинешенька, да и та не близко, и народу въ ней завсегда бол, чмъ надоть. И не всякому сподручно хозяйство бросить… Вотъ и приходится путаться кругомъ свойво же пана: у его мужикъ наймается на косовицу, мосты чинить, лсъ рубить, бабы на жнитво, да на огороды… Паны куда лютй стали супротивъ прежняго! Ежели ты таперича у пана робишь, ёнъ ткнулъ тебя куда да какъ попало, либо палкой съ мдной головой, либо ногой, ажно духъ займется!.. А ему што? Допрежъ иной разбиралъ: ежели, значитъ, искалчитъ, загубитъ человка, ему изъянъ, а нон хошь ты пропадомъ пропади! А пожалобился на его, къ примру сказать, хоча своему посредственнику, и не найдешь ты работы во всей округ, кажинный панъ буде тебя со двора, какъ собаку гнать, али потравами затравитъ, а ежели баба по грибы, али за ягодами въ лсъ пошла, да онъ встрлся,— въ дрызгъ изобьетъ.
— Паны сказываютъ намъ: таперича земля у васъ своя, насъ изъ-за васъ разорили! А посмотрли-бъ, какіе доходы мы съ земли получаемъ! Да ежели ты и негодную полосу получилъ, такъ ты и эту землицу, мужичекъ миленькій, не токмо потомъ и кровью проси, а безъ малаго полста лтъ выкупай, — съ горечью промолвилъ Тимофй, второй сынъ хозяина.
— Мужику, — заговорилъ старикъ Кузьма, — здсь, значитъ, на земл, николи не было управы и во вкъ не буде… Можетъ, на томъ свт Богъ мужика съ паномъ разсудитъ! Какъ допрежъ кажинную копйку, добытую хребтомъ да потомъ, отбирали, такъ и нон тянутъ съ тебя и на оброки, и за недоимки, и за выплату. Какъ допрежъ пороли до крови, и таперича теб таковская же честь, а ежели народъ не стерпитъ, забуянитъ, подымется уся деревня, такъ и таперича нагрянетъ военная команда, кого пристрлитъ, кого окалчитъ, кого какъ липку обдеретъ, али такой срамотиной опорочитъ, что лучше-бъ твои глазыньки на свтъ не глядли!.. И весь свой вкъ проходишь ты, какъ оплеванный.
Я была потрясена этимъ разсказомъ. Я не умла еще понять тогда, что даже такая грандіозная реформа, какъ крестьянская, не могла уничтожить всей неправды, вытравить всего ужаса безправія и произвола, вками въдавшихся въ нашу жизнь, не понимала и того, что, какъ бы зло нашей жизни ни было еще велико, но освобожденіе крестьянъ отъ крпостной зависимости, несмотря на вс его дефекты, все же имло громаднйшее значеніе для всхъ классовъ русскаго общества и уже направило его на путь обновленія. Только что слышанное такъ угнетало, такъ удручало меня, такъ подрзало крылья моихъ дтскихъ надеждъ и упованій, что я тутъ же поршила дв вещи: обо всемъ немедленно нависать въ Петербургъ моимъ новымъ юнымъ друзьямъ и боле никогда не произносить фразы, которую такъ недавно еще я любила повторять:— ‘теперь, когда цпи рабства пали!..’