Заговор императрицы, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1925

Драматургия
Время на прочтение: 62 минут(ы)
Скачать в PDF

Алексей Николаевич Толстой.
Заговор императрицы

Пьеса в пяти действиях, десяти картинах с прологом

(Сценарий совместно с П. Е. Щеголевым)

Действующие лица

Председатель Чрезвычайной следственной комиссии.
Вырубова Анна Александровна.
Лакей Вырубовой.
Князь Андроников, авантюрист.
Феликс князь Юсупов, паж.
Барышня.
Протопопов.
Сестра милосердия.
Адъютант, поручик С.
Царь Николай Второй.
Царица Александра Федоровна.
Распутин Григорий Ефимович.
Копейкин, Скворцов } сыщики.
Дуня, кухарка Распутина.
Швейцариха.
Монах.
Симанович, биржевой делец.
Добровольский.
Штюрмер, председатель Совета министров.
Генерал Алексеев.
Дежурный офицер.
Генерал Пустовойтенко.
Трепов, председатель Совета министров.
Великий князь Дмитрий Павлович.
Пуришкевич.
Рубинштейн, известный биржевой воротила.
Лазаверт, доктор.
Лакей Александры Федоровны.
Хибалов, комендант Петрограда.
Комендант тюрьмы.
Военные агенты.
Цыганки и цыгане.
Рабочие.

Пролог

Маленькая комната в Трубецком бастионе, 6 мая 1917 года. У стола — председатель и члены Чрезвычайной следственной комиссии.
Председатель. Сейчас мы прикоснемся к тому главному и тайному центру, где в последние месяцы императорского режима делалась внутренняя политика. Этот центр — кучка изуверов и авантюристов, — я говорю о Вырубовой, Распутине, министре внутренних дел Протопопове, министре юстиции Добровольском, аферисте князе Андроникове, журналисте-охраннике Манасевиче-Мануйлове, банкире Дмитрии Рубинштейне, ювелире Симановиче и так далее, — эта пестрая компания возглавлялась императрицей Александрой Федоровной. Система царской власти позволила им взять вожжи управления империей. Они сажали на посты нужных им министров. Они перетасовали Государственный совет. Они подготовляли уничтожение Государственной думы путем периодического ее разгона. Они деятельно вмешивались в дела ставки верховного главнокомандующего. Они сносились с агентами германской контрразведки. Они выписывали колдунов и хиромантов. Страна истекала кровью. Революция уже повисла над Петроградом, — они же занимались гаданиями и сверхъестественными чудесами, — в распаленном чаду половой психопатии, изуверства, шарлатанства и уголовщины подготовляли то, что нам еще не вполне известно. Мы знаем лишь отдельные куски этой мрачной картины. Сегодняшний допрос должен соединить их в одно целое. Сейчас мы допросим одно из главных действующих лиц этого тайного центра, распоряжавшегося жизнью и смертью ставосьмидесяти-миллионного русского народа… Введите ее!
Комендант вводит Вырубову. Это полная, с круглым лицом, светлая шатенка. Простоватое выражение. Одета в голубое платье.
Председатель. Вас зовут Анна Александровна Вырубова?
Вырубова. Да.
Председатель. Садитесь. Вы — перед лицом Чрезвычайной следственной комиссии, которая учреждена для расследования противозаконных действий высших должностных лиц старого режима. Вы обязаны честно и откровенно ответить на все поставленные вам вопросы. Сколько вам лет?
Вырубова. Тридцать два.
Председатель. Вы сделались фрейлиной большого двора десять лет тому назад?
Вырубова. Я вышла замуж в тысяча девятьсот седьмом году, значит, — сколько же это будет?
Председатель. Когда вы сделались фрейлиной, вы сразу вступили в близкие отношения с царской семьей?
Вырубова. Что вы, милый!..
Председатель. Вы не станете отрицать, — в последние годы вы были в тесной дружбе с царской семьей, в особенности с императрицей.
Вырубова. Конечно, встречались.
Председатель. Как часто?
Вырубова. Ну, они меня звали. Бывали у меня. Вы думаете — жизнь при дворе легка? Совсем не легка. Правдивому человеку трудно жить при дворе. Я была проста, так что эти десять лет ничего кроме горя, при дворе не видала.
Председатель. На какой почве произошло ваше сближение с императрицей?
Вырубова. Мы вместе брали уроки пения. У нее был низкий голос, у меня высокий, так что это подошло. Затем брали уроки рисования. Шили, читали. (Смеется.) Разговаривали.
Председатель. Когда и при каких обстоятельствах в эту вашу жизнь вошел Распутин?
Вырубова. Я увидела его у великого князя Николая Николаевича.
Председатель. У бывшего верховного главнокомандующего?
Вырубова. Да, да… Епископ Феофан привел к ним интересного странника, который ясновидящий. Все были поражены.
Председатель. Чем именно все были поражены?
Вырубова. Очень просто. У великого князя заболела собака. Он приказал ветеринару, чтобы она выздоровела. Собака была безнадежна. Ветеринар в отчаянии обратился к этому страннику. Тогда странник заговорил собаку, и она выздоровела. Все тогда говорили, что это — чудо.
Председатель. Этот странник и был Распутин?
Вырубова. Распутин.
Председатель. С этого чуда, исцеления собаки, и начинается влияние Распутина на царскую семью?
Вырубова. Там многое еще было. Например, когда наследник бывал болен, — государь и государыня посылали за Распутиным, просили его помолиться. Наследник так часто бывал болен.
Председатель. Не говорил Распутин, что его жизнь как-то особенно связана с жизнью царской семьи?
Вырубова. Он видел пророческий сон и постоянно говорил: ‘Помните, покуда я жив, папашке с мамашкой нечего бояться’.
Председатель. Кто это — папашка?
Вырубова. Так он называл государя — отца земли русской.
Председатель. А мамашка?
Вырубова. Императрица.
Председатель. Бывшие царь и царица верили в это пророчество?
Вырубова. Они считали Распутина божьим человеком, посланным им богом, верили, что его устами говорит бог.
Председатель. Вы никогда не слышали, что Распутин — хлыст?
Вырубова. Что вы! Мне он никогда не говорил ничего подобного. Мне он много рассказывал про свои путешествия, — массу. В Иерусалиме, еще не знаю где, — по всей России он ходил в веригах, пешком. Он же странник.
Председатель. Однако он в Петербурге ходил в шелковых рубашках и вериг не носил.
Вырубова. Да, ему всё дамы шили. Хотя, мне кажется, он носил что-то такое.
Председатель. Почему вам это кажется?..
Вырубова. Он говорил, что у него все тело болит…
Председатель. Может быть, у него болело от — кутежей. Вы знали про его кутежи с цыганами, про пьянство, разврат?
Вырубова. Это неправда. У него было призвание снимать с людей страсти. Вот и в Тобольске, когда он семерых фрейлин заставил себя в бане мыть. Об этом так много писали в газетах. Ужасно неприятно.
Председатель. Нас интересуют ваши отношения к Распутину. Как часто вы с ним встречались?
Вырубова. У меня никаких отношений с ним не было. Во-первых, вы же знаете, ведь никакая женщина не согласилась бы любить его, ведь он старый человек. Сколько же ему было? Лет пятьдесят, я думаю.
Председатель (показывает тетрадь). Это ваша тетрадочка, вы писали?
Вырубова. Это, вероятно, что-то старое. Председатель. А новее у вас ничего нет? Вырубова. Нет.
Председатель. Здесь записаны телеграммы. Телеграмма Распутина: ‘Не забудь владыке за гулянку по Костроме, пусть носит. Духом радостно молюсь и целую тебя’. Что это значит: ‘Не забудь владыке за гулянку по Костроме, пусть носит’?
Вырубова. Ах, это про епископа Варнаву.
Председатель. Очевидно, Распутин ему за хорошее угощение в Костроме просит пожаловать наперсный крест и обращается к вам, чтобы вы помогли Варнава получил крест?
Вырубова. Получил.
Председатель. ‘Духом радостно молюсь и целую тебя’. Разве вы позволяли Распутину целовать себя?
Вырубова. У него был такой обычай. Он всех целовал три раза, христосовался.
Председатель. А вы не замечали в этом страннике никаких особенностей, — может быть, он целовал вас не три раза, а много больше?
Вырубова. Что вы, он был такой неаппетитный.
Председатель. Телеграмма от Распутина: ‘Старикашку пусть бог судит, — никуда не годится, убрать бы’. Кто это — ‘старикашка’?
Вырубова. Штюрмер, председатель Совета министров.
Председатель. Распутин требует его смещения. Оказывается, этот странник занимался немного и политикой.
Вырубова. Говорили что-то. Со мной он никогда не занимался политикой.
Председатель. А вы сами политикой никогда не занимались?
Вырубова. Я?
Председатель. Вы никогда не проводили высочайших докладов?
Пауза. Вы никогда не устраивали министров?
Пауза.
Вы никогда не сводили императрицу с министрами?
Вырубова. Я даю честное слово, что не делала ничего подобного.
Председатель. Вы лучше честного слова не давайте.
Пауза.
Еще телеграмма от Распутина, от 2 ноября 1916 года. Из Петрограда. Срочно. Вырубовой. Поезд ее величества. Ставка главнокомандующего. ‘Калинин пускай пробудет только сутки. Не задерживайте его никак дольше’. Кто это ‘Калинин’?
Вырубова. Кого-то Распутин так называл. Кто-то из этих господ. Кажется — Протопопов.
Председатель. Почему вам об этом телеграфирует Распутин?
Вырубова. Соскучился, должно быть, без него. Распутин очень любил Протопопова.
Председатель. Вам известно, что Распутин через ваше посредство провел Протопопова в министры?
Вырубова. Это, кажется, не через меня. Когда Протопопов приехал из-за границы, им очень увлекались при дворе государыни. Потом он поехал в ставку, и там государь его назначил.
Председатель. А вам известно, что эта телеграмма от второго ноября послана в то время, когда Государственная дума была в острой борьбе с Протопоповым и требовала его смещения? Распутин в этих телеграммах на ваше имя настаивал на том, чтобы вы и Александра Федоровна поддержали Протопопова в ставке.
Вырубова. Ужас что такое! Я же вам и говорю — ко мне все лезли со всякими просьбами.
Председатель. Вы знаете дело Манасевича-Мануйлова, который совершил преступление?
Вырубова. Отчаянный человек, гадкий человек. Председатель. Но вы принимали участие в том, чтобы Манасевича-Мануйлова не судили.
Вырубова. Меня так просила какая-то дама. Валялась в ногах. Она подала какое-то прошение. Я передала, больше ничего.
Председатель. Манасевича-Мануйлова судили и осудили, но, после того как вы передали прошение, министр юстиции получил шифрованную телеграмму от императора, и Манасевич-Мануйлов был выпущен на свободу.
Вырубова. Разве? Очень странно. Председатель. Перед назначением Штюрмера министром внутренних дел вы не звонили Распутину по телефону, спрашивая у него, кого назначить министром внутренних дел?
Вырубова. Никогда в жизни. Зачем? Они сами без меня могли назначить.
Председатель. Однако у нас имеются сведения из охранного отделения, что вы звонили.
Вырубова. У Распутина всегда на лестнице сыщики дежурили из охранного. В дом лезли. Он с ними даже чай пил. Они и кошек у него отравили. И писали они всякие глупости в охранное.
Председатель. А Добровольского не вы устроили министром юстиции?
Вырубова. Я его даже и не знала… Тоже — ужасный, препротивный…
Председатель. У вас в маленьком домике было свидание Добровольского с императрицей. Через три дня Добровольский был назначен министром.
Вырубова. Это князь Андроников подстроил, такой препротивный, он ко всем министрам лез, и ко мне лез, всякие конфекты посылал, врал…
Председатель. Теперь позвольте поставить вопрос прямо. Между Распутиным и Александрой Федоровной вы служили передаточным звеном. По рассуждению Распутина, имевшего неограниченное влияние на императрицу, назначались министры, убирались непригодные, подбирался определенный состав высших должностных лиц. Для чего все это делалось, какая была цель?
Вырубова. Какая цель?
Председатель. Из предыдущих допросов нам известно, что в последнее время Распутин упирал на то, что. ‘царь негож’, ‘папашка ничего не понимает’. Нет ли связи с переменами в министерствах и мыслью, что Александра Федоровна должна быть Екатериной Второй?
Вырубова молчит, моргает.
Не шла ли речь о низвержении Николая Второго и о регентстве Александры Федоровны?..
Вырубова. Ой, милый, право, ничего не знаю…
Председатель (кладет перед собой пакет). Эти документы вам знакомы?.. Ну, а теперь говорите всю правду…
Вырубова закрывает лицо руками. Темнота.

Действие первое

Маленький домик Вырубовой в Царском Селе. Небольшая двухсветная ампирная зала.

Вырубова (нервно распечатывает, читает телеграммы. Сквозь зубы). Поздравляю… Поздравляю… Поздравляю… (На одной из телеграмм останавливается, бросает на столик остальные, прочитывает ее, издает слабый крик.) Невозможно… Возмутительно… (Идет к телефону.) Петроград… 1-53-53… Григория Ефимовича… Вырубова… Нет?.. Уехал?.. Ко мне?.. (Вешает трубку.)
Лакей (входит). Князь Андроников.
Вырубова. Проси.
Андроников (входит с коробкой конфет и цветами, подходит к ручке). Поздравляю, поздравляю, чудесная Анна Александровна… Я прямо на автомобиле, потерял две шины! Ужасные новости!
Вырубова. Садитесь.
Андроников. В вечернем заседании Государственной думы…
Вырубова. Я знаю. Какие подробности?
Андроников. Кто-то из этих левых, — я забыл фамилию, но это все равно, какой-то в грязном воротничке, — начинает говорить возмутительно дерзко… Он упоминает Распутина, он называет…
Вырубова. Меня?
Андроников. Вас, Анна Александровна… Он требует поставить на повестку, то есть на послезавтра, — запрос об этом невероятно раздутом еврейской прессой кутеже в ‘Вилла Родэ’…
Вырубова. Никакого кутежа не было, его выдумали жидовские газеты…
Андроников. Милая Анна Александровна, мы знаем, — Григорий Ефимович возвеселился духом в ‘Вилла Родэ’… А вот — запрос. Родзянко на своем председательском кресле дребезжит в колокольчик, но так, что ни одна муха не боится. Я сидел дома, я молился… Мне звонят из Думы. Я скачу в Русский клуб. В вестибюле встречаю Орлова. Накидывается на меня: ‘Князь, вы слышали?.. Эти новоявленные политики — социалисты, евреи — опять лезут гнусными руками к трону… Патриоты принуждены молчать, мы на задворках’… Я говорю: ‘Штюрмер в клубе?’ — ‘Нет’. — ‘Хвостова тоже нет?’ — ‘Нет’. Тогда я звоню к Штюрмеру. Председатель Совета министров не может подойти к телефону. Я звоню к Хвостову. Министр внутренних дел не может подойти к телефону. Тогда я скачу в Главное управление по делам печати, вызываю цензора, начинаю кричать на него… Он говорит: ‘Стенограммы Государственной думы пропускаются военной цензурой’. В час ночи я влетаю к военному цензору, кричу на него. После этого мы просматриваем гранки. Я изымаю стенограмму запроса. ‘Читайте’. Он бледнеет. Вот стенограмма. (Показывает гранки Вырубовой, вытирает платком лоб.) В газетах сегодня белая полоса.
Вырубова (читает). Это просто дерзко.
Андроников. Это нагло. Если бы не я…
Вырубова. Вы — верный друг.
Он целует руку.
Я упомяну императрице о вашей преданности… Но совсем недовольна Штюрмером, — он поставлен на пост диктатора не для того, чтобы бездействовать…
Андроников. Анна Александровна, Штюрмер на четырех лапах стоит перед троном. Штюрмер — верное сердце. Я знаю, почему вы морщитесь: Штюрмер заигрывает с Думой. Это — игра кошки с мышью. В конце концов ему можно приказать не играть. Что? Но другое дело — Хвостов.
Вырубова. Хвостов нам не друг.
Андроников. Он мстит Распутину за племянника, бывшего министра… Он улыбается Думе. Он смотрит сквозь пальцы на стенографические отчеты.
Вырубова. Вы полагаете, что дерзкий тон Думы?..
Андроников. Это — Хвостов… Я скажу больше, — втайне он за ответственное министерство…
Вырубова. Его поставил Штюрмер.
Андроников. Штюрмер сделал ошибку.
Вырубова. Может быть, министр внутренних дел Хвостов не имеет ничего против запроса в Думе?
Андроников. Да, да, да… И запрос состоится, если не окажут давления. Сегодня утром я три раза звонил Хвостову. ‘Его превосходительство занят’. В этих случаях он всегда занят.
Лакей. Князь Юсупов граф Сумароков-Эльстон.
Феликс (входит). Добрый день, Анна Александровна.
Вырубова (слегка изумленная его появлением). Милый князь, я очень тронута…
Феликс. Поздравляю вас…
Вырубова. Ах, было бы с чем… за этот год я постарела на сто лет… Князь, когда кончится эта противная война?
Феликс (холодно, отчетливо). Когда наши почтенные промышленники, о которых так заботится Государственная дума, начнут наконец в должном количестве изготовлять пушки, ружья и снаряды.
Вырубова (на Андроникова). Вы знакомы?..
Феликс. Встречались.
Андроников. Кстати, о войне. На днях я написал военному министру несколько самых серьезных писем. Я указал на недопустимость того, что транспорт — в ведении министра путей сообщения, у которого нет угля, уголь — у министра промышленности, у которого нет транспорта. И так далее. На мои письма — никакого ответа, тогда я звоню…
Феликс (Вырубовой). Можно курить? (Закуривает.)
Вырубова. Куда же девались вагоны, где наши паровозы?.. Ведь раньше мы ездили, мы возили… Нужно прикрикнуть, и транспорт будет…
Входит истерического вида барышня с цветами.
Барышня (Вырубовой). Поздравляю вас… Мама просила вам передать цветы.
Вырубова. Здравствуйте, душка. (Целует ее.)
Барышня. Вчера мы с мама были у святого старца на ухе… Мы пели все хором… Было так чудно…
Вырубова. Я в отчаянии, что не могла быть. (Указывая на Андроникова.) Вы знакомы?
Андроников. Мы встречались у отца Григория.
Барышня. Вас там давно не видно, князь.
Андроников. На меня наклеветали враги перед Григорием Ефимовичем… Очень, очень тяжело, я так люблю старца…
Барышня (Феликсу). Вы не находите, — здесь так чудно, в Царском… Что говорят о войне?
Феликс (насмешливо). Война кончится в будущую пятницу.
Барышня. Что вы? Какое счастье, — мы все так этого ждем…
Феликс. Напрасно!
Лакей (входит). Александр Дмитриевич Протопопов.
Вырубова (взволнованно, стремительно идет навстречу). Проси, проси…
Барышня (Андроникову). Кто этот Протопопов?
Андроников. Товарищ председателя Государственной думы… На днях он вернулся из заграничной поездки…
Барышня. Какой-нибудь — красный?
Андроников. Очень умный человек.
Входит Протопопов, высокий, худой, нервный, элегантный, в визитке, подходит к Вырубовой к ручке.
Протопопов. Анна Александровна, простите, что я ворвался…
Вырубова. Наконец-то… Я так рада…
Протопопов. Я только что с корабля, жаждал поделиться своими впечатлениями… В Петрограде все раздражены, все спешат…
Он здоровается с остальными.
Вырубова. Что говорят о нас за границей?
Протопопов. Я встречал тысячу людей. Говорят, что Россия — страна чудес, божья страна. Нами правит бог…
Вырубова. Это страшно интересно, что вы рассказываете.
Протопопов. Таково мнение различных кругов: финансовых, придворных, теософских…
Вырубова (тихо, быстро). Говорите же… что? Ну, что?..
Протопопов (так же). Поручение исполнено. Все идет хорошо.
Вырубова (мелко крестится). Слава создателю. Протопопов. В Стокгольме я встретил одного замечательного человека: Шарль Перрен, предсказатель. Он мне гадал по руке, — Юпитер, Сатурн… Необыкновенно верно… Он сказал: в России будет все хорошо, покуда вы в связи с духом, покуда вами правят незримые силы. Странные слова…
Вырубова. Я понимаю эти слова…
Протопопов. Ночь кончается, над русской равниной всходит звезда Ариосвати, свет ее не померкнет в лучах солнца… Я много думал над этими словами… Звезда Ариосвати, это — наш дорогой мальчик.
Вырубова. Это — в астральном плане имя наследника.
Протопопов. По дороге домой, из Стокгольма, в купе со мной произошло… я не знаю, как это назвать… Я об этом никому не рассказывал… маленькое чудо. После всех впечатлений я остался один в купе с моими мыслями, с моим маленьким Евангелием… Было совсем темно, моя душа погрузилась в тишину…
Вырубова. О, как я это чувствую!..
Протопопов. Случилось необыкновенное, сверхъестественное. Я ни о чем не думал… Глаза…
Вырубова тихо вскрикивает.
Чувствую — на меня устремлены глаза… Из темноты купе смотрят на меня пронизывающие, русские, мужицкие глаза… Повелевают… Толкают… Душа охвачена восторгом, трепетом…
Вырубова. Боже, боже… Что же еще?
Протопопов. Это было, — исчезло. Меня звали, мне приказывали… Но кто? и какой крест взять на себя?..
Вырубова. Когда вы видели нашего друга?
Протопопов. Pardon!
Вырубова. Григория Ефимовича.
Протопопов. Анна Александровна, я должен покаяться как на духу. Я был предубежден против Распутина… Столько кричали в городе… левая пресса. Я был против… Я заболел… Переселился к доктору Бадмаеву. Милейший Бадмаев однажды говорит: ‘Я хочу к вам привезти Распутина’. — ‘Не надо, не надо…’ Я был предубежден… Он настоял… Григорий Ефимович провел у моей постели больше часу. Я увидел, что это человек необыкновенный, замечательный… Я полюбил его… Он много говорил об обаянии государя и государыни… Я понял: вот огромная задача для политического деятеля — поддерживать, развивать в населении идею обаяния царя и царицы… Когда я вышел от Бадмаева, я сжег все документы, которые начал было собирать против Распутина…
Вырубова. Что вы скажете о вчерашнем дерзком выступлении в Думе?
Протопопов. Я только что приехал, не разобрался.
Вырубова. Запрос о связи Распутина с Царским Селом, а, в сущности, цель — закидать грязью императрицу.
Протопопов. Запроса не будет.
Вырубова. Но Хвостов?.. Он откровенно попустительствует… Он не предан нам…
Протопопов. Хвостова я видел, беседовал… Думаю, что он просто стар, он был бы хорошим министром внутренних дел в мирное время…
Вырубова (встает, идет к камину). Пойдемте в мой уголок…
Во время этого разговора входят: сестра милосердия и затем поручик С. с адъютантским аксельбантом. Во время перехода Вырубовой к камину они здороваются с ней.
Сестра. Дорогая моя, Анна Александровна, поздравляю.
Вырубова. Здравствуйте, душка. Вы из лазарета? Как наши раненые? (Здоровается с адъютантом.) Очень рада, что вы ко мне заехали. Курите, у меня все курят. (Садится у камина с Протопоповым и продолжает беседу.)
Феликс (адъютанту). Ты зачем здесь?
Поручик С. Черт его знает, — сам не знаю, — отец просил заехать.
Сестра (Андроникову). Наши солдатики так скучают в госпитале, — они буквально рвутся в бой.
Андроников. Русский солдат привык беззаветно умирать за царя и за родину. Я об этом писал… Лично я готов положить оружие, только взяв Берлин… Но есть и другая сторона дела. Война хороша, когда это — победоносная война. Не нужно забывать тысяча девятьсот пятый год. Лучше пусть немцы отрубят нам хвост, чем наши мужички — голову.
Феликс (в стороне, поручику). Как тебе нравятся эти разговоры?
Поручик С. Но это какой-то болван, — послушай.
Феликс. Этот болван говорит то, что говорят в этом доме.
Поручик С. Государю это известно?
Феликс. Да, государю все известно…
Поручик С. Но в чем же тогда дело?
Феликс. Великие князья сто раз говорили государю: эта гадина Распутин погубит и трон, и страну…
Поручик С. Брось… Ерунда…
Феликс. Мужики опять начнут жечь усадьбы… Рабочие — шататься с флагами… Мы накануне смуты…
Поручик С. Слушай, ну их к черту с политикой, поедем пить водку.
Феликс. Я хочу дождаться Распутина.
Протопопов (Вырубовой). Страна возбуждена неудачной войной, не будем забывать старых уроков. Обаяние трона должно покоиться на разумных началах. Прежде всего — преданные люди, — они окружают трон. Затем, внутренняя программа, — я много об этом думал: жалованье духовенству. Священники не должны зависеть от прихоти паствы.
Вырубова. Очень, очень хорошо…
Протопопов. Затем, — кое-что о евреях. Надо немного смягчить этот вопрос. На Западе к нему очень прислушиваются финансовые круги.
Вырубова. Наследник должен получить прочный трон.
Протопопов. Анна Александровна, для меня нет более дорогого в мире, чем счастье царской семьи.
Вырубова встает, смотрит на каминные часы, звонит.
Андроников (подойдя к Феликсу). Протопопов, кажется, метит высоко.
Феликс (сухо). Что?
Андроников. Увидите, князь, я никогда не ошибаюсь.
Вырубова (подошедшему лакею, тихо). Можете звать.
Лакей идет и раскрывает боковые двери.
Александр Дмитриевич, вы еще побудете?
Протопопов. К вашим услугам.
Вырубова (идет к гостям). Сегодня у меня радость, — из лавры мне прислали липового меду в кадушке. Мы будем пить чай с монастырским медом…
Гости идут в боковые двери.
Андроников (Протопопову). Я очень много слышал о вас. Мы должны были, Александр Дмитриевич, вместе обедать у Кашкина, обед не состоялся…
Протопопов. Помню, помню.
Андроников. Позавчера я заезжал к его высокопреосвященству. Как раз разговор был о вас. Митрополит назвал вас ‘апостолом господа бога’. Меня это поразило. Вы верующий?
Протопопов. Очень, очень.
Андроников. Не хочу предварять событий, но, кажется, о вас думают как о министре внутренних дел.
Протопопов (изменившись, в волнении, тихо). Что вы говорите… князь? Это серьезно?..
Андроников. Я никогда не говорю на ветер.
Протопопов. Вы меня ошеломили. Христос с вами.
Все гости уходят в ближайшую боковую дверь. Звонок. Вырубова сейчас же появляется из боковой двери и тщательно прикрывает ее. Из входной двери появляется лакей.
Лакей (негромко, профессионально испуганно). Их величества. (Скрывается.)
Вырубова спешит навстречу. Входят царь и царица.
Царь (громко и отчетливо, почти без выражения). Сердечно поздравляю, дорогая Анна Александровна, от всей души. Примите эту безделку в знак моей дружбы и неизменного расположения. (Подает футлярчик.)
Вырубова. Государь!..
Царица (с иностранным акцентом). Мы вместе выбирали этот медальон, милая Ани, — это от Ники.
Вырубова (раскрывает футляр, слабо, восхищённо вскрикивает). Прелестно! (Раскрывая медальон.) Дорогие лица.
Царь. Очень рад, очень рад.
Царица. А это от меня. (Подает платок с красным крестом.)
Вырубова. Сана!
Царь. Это все шила Сана, сама.
Вырубова. Теперь я понимаю, Сана, почему вы скрывались от меня эти дни… Может ли быть дороже подарка…
Царица. Я работала этот платок, дорогая Ани, тысячу раз мысленно осыпая его поцелуями, пусть он покрывает вашу милую головку.
Вырубова. Как будут счастливы наши бедные раненые, когда увидят меня в нем. Это будет маленький праздник у нас в лазарете.
Царица. Вот, Ани, от нас обоих. (Подает бутылочку.) Это — вода с мощей святого Иосифа Аримафейского. Пусть эта бутылочка будет всегда с тобой, нужно испить одну капельку, — животворная вода целит и охраняет…
Царь (у окна смотрит градусник). Сегодня к вечеру температура должна подняться. Утром было семь градусов выше нуля, полчаса тому назад — тринадцать градусов, ветер поворачивает с востока на юго-восток.
Вырубова. Государь, как ваш кашель?
Царь. Ничего.
Царица. Он говорит — ничего, а между тем ночью кашлял. И беби кашлял. Я тревожусь, — как они поедут.
Царь. Ничего, доедем. А в Могилеве будет еще теплее. Алексеев телеграфирует, что вчера было семнадцать градусов выше нуля.
Вырубова. Я не могу примириться, государь, неужели завтра вы нас покидаете?
Царь. Война, ничего не поделаешь. Армия с нетерпением ждет меня.
Царица. Мне будет грустно без Ники и без беби. Тяжело оставаться одной, когда кругом так мало преданных людей.
Вырубова. Сана, это жестоко…
Царица. Я читаю в твоей душе, Ани, и благодарю тебя за преданность. Но ты и наш дорогой друг, наш разумный Григорий, — вот двое, на кого я могу опереться, когда я одна…
Царь. Все-таки это странно, как же так у нас нет преданных людей?..
Царица (страстно). Никого, вокруг нас — пустыня, враги…
Царь. Ну, не все же наши враги, ты преувеличиваешь, Алис.
Царица. Кто же? великие князья преданы?
Царь. Да… они настроены неважно…
Царица. В особенности Дмитрий… Григорий говорил, что в особенности нужно быть осторожным с Дмитрием…
Царь. Почему?.. Дмитрий — просто мальчишка… Я тебя уверяю, — они будируют [Возбуждают (от фр. bouder)], но все же наша фамилия предана трону.
Царица. Хорошо, хорошо, ну кто еще предан до гроба? Государственный совет?
Царь. Да, пожалуй, — они тянут там в совете в разные стороны.
Царица. Родзянко со своей Думой?
Царь. Что же поделаешь, — без Государственной думы трудно заключать внешние займы, — приходится мириться…
Царица. С наглостью этих господ?.. В частной жизни муж никогда бы не потерпел таких нападок на свою жену… Главная задача Государственной думы, это — распространять скверные сплетни обо мне… И никто их не ссылает, не наказывает, не штрафует…
Царь. Ты слишком много придаешь значения Думе. Я говорил с одним солдатом, — простой мужик, представь. Я его спросил: ‘Сидоренко, как ты относишься к Думе?’ — ‘Не могу знать’. Вот ответ народа…
Царица. Хорошо, хорошо, мой дорогой… Министры твои преданы?
Царь. А Штюрмер? Он весьма предан.
Царица. Ах, твой Штюрмер!.. Он так изменился за последнее время… Он, может быть, предан тебе, но не мне…
Царь (разглаживает усы). Он послушен, он во всем соглашается со мной… Странно, странно…
Царица. А Хвостов?
Царь. Ну, вот это, кажется, порядочный, преданный человек.
Царица. Который смотрит сквозь пальцы на то, что в Думе забрасывают меня грязью?
Вырубова. Государь, позвольте показать телеграмму от нашего друга.
Царица. Когда вы ее получили?
Вырубова. Только что. (Подает царю телеграмму.)
Царь и царица читают вместе.
Царица (читает). ‘Твердыня — это бог, пусть мой дух будет на небе, не на земле, а почему? Репа хороша, когда зубы есть. Хвостов беззубый, а укусить охота. В Думе лают, маму собираются мучить, а что Хвостов смотрит? Ваше солнце, а моя радость. Григорий’.
Царь. Как это все неприятно… Алис… Ты увидишь, — я заставлю замолчать крикунов.
Царица. Дорогой мой, ты слишком добр с людьми.
Царь. Я далеко не так добр. Я, может быть, нетерпелив… Никто, кроме тебя, не считает меня добрым… А скоро я намерен стать очень резким и ядовитым, например с Хвостовым.
Царица. Не верь ему, не верь. Хвостов дурной человек, он не преданный человек. Когда он будет говорить с тобой, — не верь, будь твердым, не поддавайся ему…
Царь. Алис, что ты говоришь, я никогда никому не поддаюсь…
Царица (поспешно). Его племянник, этот ужасный Хвостов-толстяк, сказал при посторонних, что он сожалеет, что Ржевскому не удалось прикончить нашего друга-Вырубова. Оказывается, страшный яд был уже положен в рыбу, и только бог неизъяснимым чудом сохранил нашего друга, — отравленную рыбу съели кошки и умерли…
Царица. Мне дурно при одном воспоминании.
Царь. Но затруднение в том, что нужно сначала найти преемника, а потом уже вытолкать Хвостова. Кем я замещу министра внутренних дел?.. Я теряюсь…
Царица. Слушайся нашего друга, слушайся нашего друга… Он руководит нами с помощью бога… Когда Григорий рекомендует людей, можно быть уверенным, что это хорошие люди. Если впоследствии они портятся, то это уже не его вина. Ники, мой дорогой, мы должны передать беби сильную страну… Мы не смеем быть слабыми ради нашего сына… Нужно, чтобы ему было легко царствовать… Нужно быть жестокими…
Царь. А разве я не был решителен в тысяча девятьсот пятом году?.. А?..
Царица. Будь твердым, будь твердым. Слушайся нашего друга… Мы снова в опасности… Мы окружены врагами… Против нас все, все, все… Вся страна… Дай им почувствовать твою руку. Помни, как было искони: Россия любит кнут. Это в их натуре: нежная любовь и затем — железная рука, карающая и направляющая… Как бы я желала влить свою волю в твои жилы. Бог и пресвятая дева над тобой, за тобой, с тобой… (Закрывает лицо руками.)
Царь (с сердцем, но сдержанно). Хорошо, хорошо, Алис, я все решил раньше, чем ты. Я прогоню Хвостова… Но они все одинаковы…
Царица. Да, да, да… Они все одинаковы, все, кого ты назначаешь… Нам нужны совсем другие министры, — друзья, преданные люди, которые бы думали о нашем беби, о величии нашего трона…
Царь (разглаживает усы). Они все и без того думают об этом…
Вырубова. Только что я беседовала с Александром Дмитриевичем Протопоповым… Прекрасный человек… Он сказал: ‘Царь моей жизни, это — счастье царской семьи’…
Царица. Протопопов? Как, он уже здесь?
Царь. Протопопов… Я его знаю. Я с ним говорил. Он со мной во всем соглашался. Очень воспитанный… Ну, я пошел.
Царица. Ники!
Царь. Я дал слово заехать в офицерское собрание и сфотографироваться группой в лазарете. Они меня просили обедать в собрании… До свидания, Анна Александровна.
Царь идет с Вырубовой к выходной двери. Царица остается за ширмочками камина. Вырубова быстро придвигается к царю.
Вырубова. Я так хочу поехать с вами в ставку!..
Царь (вяло и досадливо отстраняет ее). Вы здесь гораздо нужнее, Ани… (Уходит.)
Вырубова (секунду стоит с раздутыми ноздрями. Возвращается к камину). Он будет тверд, Сана.
Царица. Когда его нет около меня, — я ни минуты не могу быть покойна. Сейчас у него одно решение, а придет человек, наговорит, повлияет, — у него другое решение. Ты не заметила, Ани, — он как будто холоден со мной?..
Вырубова. Он утомлен, озабочен… Но он так нежно смотрел на тебя, Сана…
Царица. Ты слишком добра, ты меня щадишь… (Страшным голосом.) Ани, около него нет никакой женщины? — клянись мне…
Вырубова молчит.
Это то, чего я боюсь больше всего на свете… Наши враги могут подослать к нему женщину… Я ни минуты не могу жить с этой мыслью… Ани! Мы спросим бога… Дай мне икону…
Вырубова достает из шкафчика икону, к которой приделан колокольчик.
Помолимся вместе.
Вырубова ставит икону на столик, становится на колени, царица в изнеможении опускается на колени около кресла.
Святитель Николай, верный заступник, ты спасаешь на суше и на водах, предстоишь перед богом… Будь милостив ко мне, грешной… Моя душа в смятении, я не вижу, не знаю… Если есть около мужа моего какая-нибудь женщина, кроме нас двоих, — пощади, ответь, пусть позвонит колокольчик, позвони в этот колокольчик… Я буду знать, моя душа успокоится… Святитель, угодник милостивый…
Царица, схватив Вырубову за руку, замерла на коленях.
Ты слышишь?
Вырубова. Нет, это подъехали…
Царица склонилась головой на кресло. Вырубова встала, убрала икону в шкафчик.
Видишь, Сана, кроме нас, около него нет женщин.
Царица. Ани, я стара… Он теперь целует меня в темноте… Я сама гашу свет, чтобы он не видел, что я стара…
Вырубова. Сана, ты прекрасна…
Царица. Это мой последний год… Не будем об этом думать, Ани. Нам нужно сохранить его… Одна моя надежда на тебя. Я верю, ты не предашь меня… Только держи его своим обаянием, своей молодостью… И все, — клянись мне, — все до мелочей рассказывай мне. (Целует ее в голову. Другим голосом.) Что говорил Протопопов?
Вырубова. Он виделся в Стокгольме с Варбургом.
Царица (взволнованно поднялась). Он говорил с ним о главном?
Вырубова. Варбург передал ему основные условия…
Царица. Мир, мир!.. Мы должны кончить эту войну… Она не принесет добра нашему трону… Ани… Мы накликаем на себя страшную беду… О, я не забуду девятьсот пятого года… Какой бы ни было ценой мы должны спасти трон…
Вырубова. Протопопов бесконечно предан вам. Он тот, кто нам нужен.
Царица. Я хочу его видеть. Я пройду в маленькую диванную.
Царица идет в глубину и уходит в боковую дверцу. Вырубова идет за ней. В это время из входной двери появляется лакей.
Лакей. Григорий Ефимович. (Скрывается.)
Вырубова спешит к входной двери. Входит Распутин.
Распутин. Ну, здравствуй, ну, цалую тебя, ну, сто лет еще жить.
Вырубова. Отец, бог мой, жизнь моя, Григорьюшка. (Целует ему руки.)
Распутин. Ну, ладно, ну, будя.
Вырубова. Мученье мое, алмаз мой, сосуд благодатный…
Распутин. Ну, отстань, нехорошо… Гости у тебя, что ли?.. Чай пьют?..
Вырубова. Весь день ждала тебя…
Распутин. Не мог, дела задерживают, дела, дела, Аннушка. Толстый этот, Рубинштейн Митряй, как его там, опять человека присылал, плачет, из тюрьмы просится… Еврей хороший, полезный… Зря в тюрьму посадили, зря, зря… Я внутреннему звонил, Хвостову-то, ах, сукин сын!.. ‘Рубинштейн, говорит, шпиен, ты, говорит, Григорий, не суйся в это дело…’ Как не суйся?.. Как ты можешь со мной так разговаривать… Хоть ты внутренний, Хвостов, ты — Ванька Каин, у тебя морда такая… Он возьми трубку да и повесь… Этот Хвостов во внутренние никуда не годится. Мамашка с папашкой у тебя?..
Вырубова. Государь только что ушел… Государыня здесь…
Распутин. Слетай к ней, позови. Мне с мамой серьезно поговорить надо.
Вырубова. Сейчас, солнце мое. (Убегает в дальнюю боковую дверь.)
Из ближней боковой двери появляются, незаметно для Распутина, Феликс и адъютант.
Распутин (бегает по комнате, заглядывает за ширмы, за диван, во входную дверь.) Нет, нет, эти дела плохие… Нет, нет, папашка никуда не годится.
Феликс при виде Распутина хватается за задний карман, где носят револьвер. Поручик С, удерживая, хватает его за руку.
Распутин (увидел Феликса, испугался, обрадовался, подбегает.) Феликс, здравствуй, ну, здравствуй, Феликс… Гордый, неприятель, граф, граф, здравствуй.
Феликс. Здравствуй, Григорий.
Распутин. Чужой, ненавистник, а я тебя люблю… Молодой, гордый… Покажи жену… Что жену-то мне не показываешь? Ирину… Хороша жена, хороша, красивая… Прячешь Ирину-то?.. Зачем прятать, не украду… Али брезгуешь?.. А мне не ниже ее руки целуют… Нет, Феликс, встретимся мы с тобой, попомни…
Феликс. Встретимся.
Распутин. Ты сердит, знаю, за что сердит. Молод еще, молодой… А я вострее тебя вижу — о!.. Мне ничего не надо, погляжу да опять в деревню поеду, конопли сажать. Меня бог послал, правду велел говорить… Феликс, Феликс, смирись… Поклонись мамаше.
Феликс. Что же — приходи ко мне, Григорий.
Распутин. Приду, приду… Жену покажешь?
Феликс. Приходи.
Феликс и поручик С. уходят в входную дверь.
Распутин. И ты приходи, ухой угощу… Мадеры выпьем, у меня мадера хорошая… Ну, Христос с тобой, Христос с тобой… (Убегает в двери вслед за Феликсом.)
В то же время из дальней боковой двери выходят царица, Протопопов и Вырубова.
Царица (Протопопову). Сердечно благодарю вас. Вы будете вызваны в ставку и сами расскажете государю все, что говорили мне. Будьте откровенны с его величеством. Убедите его величество, что бороться с оппозицией можно только по заключении мира…
Распутин (возвращается стремительно). Феликс дьявола не боится, этот человек страшный… Здравствуй, мама.
Царица (с благоговением). Отец Григорий…
Распутин. Здравствуй, мама, здравствуй, милая. (Целует ее.) А, и миленок здесь. (На Протопопова.) Этот человек милый. Люби его, мама. Вся беда — ничто. Только своих поддерживайте — вот где крепость. Так-то. Воля человека должна быть камнем, божья милость всегда на вас. Аминь, мама.
Царица. Аминь.
Распутин (Протопопову). А ты помни, миленок, — их победа — твой корабль, и никто не имеет власти на него сесть, окромя власть у бога, а почему? Ты ко мне забегай, — кротко, ласково побеседуем.
Протопопов. Слушаюсь.
Царица. Вы мне доставили искреннее удовольствие вашими рассказами, Александр Дмитриевич… (Величественно наклоняет голову и протягивает руку.)
Протопопов целует ее и, пятясь, выходит из комнаты, Вырубова провожает его. Царица и Распутин — одни.
Распутин. Ну, что говорил-то он? — хорошее говорил?
Царица. Он был в Стокгольме, виделся с немцами.
Распутин. Ну? Что ты! Это — доброе.
Царица. Отец, друг, скажи, — что делать? Варбург предлагает мир.
Распутин. Варбург, немецкий?
Царица. Ты понимаешь, как это важно, это нужно, но это бесконечно трудно, мучительно…
Распутин. Мама, воевать чем — палками? Быть бы мне около тебя, около папы — не допустил бы воевать. А это что? Это — не драка, это — полудрака. Ружей нет — надо кончать…
Царица. Благословляешь?
Распутин. Вот Митряй Рубинштейн за это самое в тюрьме сидит… Воевать, говорит, нельзя, — все равно побьют, надо замиряться… В крепость посадили… А? Невинного… А почему?.. Враги, враги… Не люди, — бесы на них действуют. Трудно тебе, мама… Господь с тобой, крепись, воля твоя крепка, стой камнем, о камень волна бьется… Все будет хорошо, — стой нерушимо. (Наклоняется к ней.) Сам-то — слаб.
Царица. Что?.. Что?..
Распутин. А ты что кричишь?.. Я правду говорю… Папа — слаб. Много стал вина пить. Воли нет. Пьет да сердится. Поговори с ним — войну замирять, согласится. Генералы обступят его, начнут усами трясти, — нельзя, скажут, войну кончать, — он опять согласится. Разве так можно?.. У папы — голова косяком… По ветру мотается. Папе игуменом в монастыре сидеть, фотографией заниматься… А ведь тут — государство, война… Мама, погубит он вас всех…
Царица (всплеснув в отчаянии руками). Что ты мне говоришь?!
Распутин. Разве я когда зря говорю… Через меня бог сейчас говорит.
Царица. Господь, пресвятая дева!..
Распутин. Мне виденье было… Мама, государственное дело по-другому надо повернуть… Иначе вам всем — крышка… Мама, сама возьми власть…
Царица. Что ты?!
Распутин. Папу надо отстранить. Папе табаку купим, пускай курит… А государством ему нельзя заниматься. Ты — царица.
Царица. Нет, нет!
Распутин. Бери скипетр, бери державу, врагов ногами растопчи. Покуда маленький не подрастет — правь. Я за спиной у тебя да бог… Решайся…
Царица. Не могу!.. Помилуй!.. Нет, нет!..
Распутин. Как так — нет? Становись на колени!..
Царица кидается на колени.
Молись! Бей сорок поклонов!..
Царица бьет поклоны, Распутин запевает по-церковному.

Занавес

Действие второе

Начало ноября. Квартира Распутина на Гороховой. Столовая. Кретоновая мебель. Большой стол. На окне клетка с канарейкой. В углу —— граммофон. Рассвет. В дверь осторожно пролезают два сыщика — Скворцов и Копейкин, за ними входит прислуга — Дуня, сыщики потирают с холода руки.

Копейкин. Вот спасибо, Дуня, — пустила. Продрогли.
Скворцов. Студено на лестнице-то.
Дуня. Садитесь. Чай будете пить? Все равно, самовар вскипел.
Скворцов. Эх, чайку бы, славно.
Копейкин. У меня грудь в мокрую погоду заваливает, одним чаем спасаюсь.
Скворцов. Ты ведь это вот, Дуня, не гляди, что наша работа легкая — наблюдение. Наша работа очень тяжелая.
Копейкин. Другой раз в подъезде так ветром прохватит, кажется, лучше нужники чистить, чем эта наша работа.
Скворцов. Скука в особенности.
Копейкин. В прошлом году надо было во втором этаже наблюдать, — политические. Я на дерево, аккурат против окна, залез. А ветер так и сшибает. Сучок подломился, я — бряк, бок зашиб.
Скворцов. Григорий-то Ефимыч долго еще будет спать?
Дуня. Продрыхается, встанет.
Скворцов. Со швейцарихой, значит, нонче спит. И была бы баба, а то — глядеть не на что.
Копейкин. Скажи ты мне, Дуня, зачем он так поступает: кругом него дамочки, самое шиксанте [Пышущие здоровьем, пышки (от фр. chic sante)] петроградское, — а он берет с лестницы швейцариху и ведет ее к себе. Почему?
Дуня. А ну его к черту. Жеребец. Ему все равно — с кем спать. (Уходит с грязной посудой.)
Скворцов. Это тоже в листке отметить, Василий Иванович? Значит, сегодня взял к себе в квартиру швейцариху на предмет…
Копейкин. ‘На предмет’ — ты не пиши. Просто, значит, ‘войдя в подъезд, Распутин вынул из бумажника двадцать пять рублей, показал эти деньги швейцарихе, после чего увел ее к себе на квартиру…’
Скворцов (пишет), ‘…после чего увел ее…’
Копейкин. Записывать надо, что видал и слышал, с точностью фотографического аппарата. А за рассуждения, — если рассуждать, — в отделении тебя не поблагодарят. Сыщик — это глаза и уши, понятно?
Отворяется боковая дверь, выходит швейцариха.
Рано уходишь, Матрена. Прогнал, что ли?
Швейцариха плюет, идет к входной двери, поправляя платок.
Копейкин. Дал он тебе двадцать пять рублей?
Швейцариха. Дал.
Копейкин (Скворцову). Запиши. (Матрене.) Обожди, с тобой не шутят, — тут дело большой важности.
Швейцариха. Чего тебе еще?
Копейкин. Григорий Ефимович тебе не говорил чего?
Швейцариха. Про что говорить-то ему?
Копейкин. Не говорил ли про какие дела государственной важности?
Швейцариха. А ну тебя, кобель. (Плюет, уходит.)
Копейкин (Скворцову). Запиши: плюнув, ничего не проговорила.
Выходит из той же боковой двери Распутин. Он с похмелья, — волосы, борода встрепаны. Вид — хмурый. Садится у стола. Сыщики при виде его вскакивают.
Распутин. Дунька, рассолу. Кобылища проклятая, Дунька!
Скворцов. Сейчас позову. (Рысью уходит.)
Распутин (Копейкину). Садись, Копейкин…
Копейкин (садится). Продрогли мы, Григорий Ефимович, на лестнице, пришли погреться. А мы рассчитывали — вы часов до двух будете спать, — поздновато вернулись.
Распутин. А тебе какое дело, сволочь. (Кричит.) Дунька, сука, чтоб тебя розорвало.
Входит Дуня, за ней Скворцов. Дуня ставит швырком на стол перед Распутиным чашку с рассолом.
Дуня. На, пей.
Распутин. А ты мне еще так швыркни раз. Я тебя швыркну. (Пьет.) Противная, стерва. Подай водки, закуски. Фу ты, черт, голова болит.
Дуня собирает закуску.
Копейкин. Где были, Григорий Ефимович?
Распутин. Где был, где был… Ты вот все, сукин сын, записываешь, терпеть я этого не могу. (Показывает ему кукиш.) Описывай.
Копейкин. По долгу службы, Григорий Ефимович. Вас же охраняем…
Распутин (идет к телефону). Спать не могу. Кофею много пить стал. (Говорит в трубку.) Царское Село. Соедини с Вырубовой. Как так нельзя? Это я, Григорий Новых. То-то, нельзя. Анну Александровну попроси, это я, Григорий. (Копейкину.) В любое время могу кому угодно позвонить, — хочешь — самой сейчас позвоню? (В трубку.) Ну, это я, ну, здравствуй, Аннушка… Ну, не сплю, ну, нервы у меня расстроены. Все насчет нашего узника думаю… Да Митрия Рубинштейна… Одни неприятности… Это юстиция — Макаров — нам гадит. Про Думу слыхала?.. Маму шпиенкой обозвали, — вот те крест… Сейчас у меня Симанович обещал быть, все расскажет… Позвоню… Ну, спи, спи, господь с тобой… (Вешает трубку, идет к столу.) Денег нет, вот что.
Копейкин. Это у вас-то, Григорий Ефимыч, нет денег.
Распутин. А я тебе говорю, что нет. (Выпивает, закусывает огурцом.) Ты, дурак, думаешь — сто рублей завелось в кармане, — так это деньги. Мне надо деньги большие, я человек государственный. Я Хвостова сместил, Протопопова назначил. Теперь мне требуется юстицию — Макарова — скинуть… Я свой Совет министров должен подобрать. Для этого — большие деньги нужны. Фу ты, скука какая… Заведи граммофон.
Копейкин заводит.
Выпущу из тюрьмы Митрия Рубинштейна — он мне, сколько захочу, — столько и отвалит, — полмиллиона.
Копейкин. Полмиллиона?
Распутин. В мое распоряжение. (Слушает граммофон. Внезапно.) Ах, язви его в душу!.. (Завизжал, сорвался с места, трет лицо.)
Копейкин. Что с вами, Григорий Ефимович?
Распутин. Вот я из-за чего спать не могу… Ах, сукин он сын… Этот мне старикашка поперек горла стал.
Копейкин. Кто, Григорий Ефимович?
Распутин (садится, выпивает). Да Штюрмер.
Копейкин (Скворцову). На кого замахивается! (Дает знак — записать.)
Распутин. Этот старикашка совсем с ума сошел… Какой он к черту министр, когда он ни черта в делах не понимает. Чуть свет глаза продерет, бисквитов с молоком натрескается и сидит в кабинете, морщится, — шишки у него, гиморой… Тьфу! Мы гадали — орел, а его в семь часов два лакея в постель волокут… Молчи, покоряйся, коли бог убил… А он — нет… Он — виляет… Он мамашке в глаза не глядит, врет… Копейкин, — я с тобой говорю…
Копейкин. Здесь, Григорий Ефимович.
Распутин. Кто Штюрмера министром посадил, я тебя спрашиваю?..
Копейкин. Вы, Григорий Ефимович.
Распутин. Так почему же он, сукин сын, меня не спросившись, в ставку поехал, и мамаша ничего не знала. (Стучит кулаком.) Как он смел без моего разрешения поехать в ставку, с папашей разговаривать… Папаша ему иностранные дела поручил сдуру.
Копейкин и Скворцов крестятся.
Я говорю — сдуру… Штюрмер у меня спрашивался — могу я ему иностранные дела поручить?.. Может, это сейчас — главный винт — иностранные дела… И к ним приставляют дурака, разбойника, Каина… Старикашка от рук отбился. Старикашка должен по веревочке ходить… А он сам стал прыгать. Мамаше не повинуется. (Кидается к телефону.) Телефон министра иностранных дел… Штюрмера… Министр дома? Как дома нет, что ты врешь, я знаю, что он дома… Ну, ну, передай министру: звонил Распутин, звонил гневно… Пусть задумается… Так и передай… (Швыряет трубку.) Я его сокрушу, старикашке — крышка… (Садится, выпивает.) Нет, дети, — тут самый корень гнилой. Корень вырвать нужно, и дело с концом… Покуда корень гнил — нет в государстве порядку… Разве я могу на его слово надеяться?
Копейкин. Про кого это?..
Распутин. Про кого?.. Пей водку, Копейкин. Я сейчас о таких делах думаю, — ты лучше за дверь отойди, а то страшно будет. На папашку, на царя не могу я надеяться…
Сыщики переглядываются, крестятся.
Он может мне каждую минуту изменить… Он несчастный человек, у него внутри недостает…
Копейкин. Не пиши этого, Скворцов, ни в каком случае…
Распутин (разгорячись). Он тебе перекрестится, будет креститься десять раз, и соврет… Разве это царь?. Царь — стена. Царское слово — вексель. А это что?. Зачем он Штюрмера помимо меня назначил? Арап, вот он кто…
Копейкин (Скворцову). Этого ты не должен слышать…
Распутин. Нет, папашка ничего не понимает. Такой царь нам не гож.
Сыщики на цыпочках выходят из комнаты.
Уеду в Тобольск от вас, паршивцы… Все ваше государство врозь поползет… (Идет к телефону.) Министерство внутренних дел… Протопопова… А, это ты, аккурат Здравствуй, Александр Дмитриевич… Здравствуй, милай, дорогой… У меня огорчение… Да как же… Маму в Думе шпиенкой обозвали… Ты что же это смотришь?. Знаю, знаю, — огорчен… Подкапываются враги под нас. Денег нет, вот еще что… Секретный фонд как у тебя?. Мне бы тысяч пятьдесят надо… Так, так… Да, неприятно… Митрия Рубинштейна не могу из тюрьмы выручить, — эта юстиция, Макаров, — ну, чистый разбойник, гноит хорошего человека в тюрьме, за что?.. Рубинштейн нам очень нужен, через него бог действует. Ночь не спал, все думаю… Милай, дорогой, ты ко мне заезжай, поговорить надо серьезно… Решение хочу важное принять… Ну, Христос с тобой…
Входит монах с кульком, поясно кланяется. Распутин вешает трубку.
Ну, что ты, ну, здравствуй, Ненил, ну, откуда?
Монах. С Валаама, Григорий Ефимович, с Валаама, батюшка. Гостинчику братия прислала, — снетки, Григорий Ефимович, первый улов, да уж такие жирные нонче снетки, небывалый снеток, во рту тает.
Распутин. Поди отдай Дуньке.
Монах. Слушаю, Григорий Ефимович. (Уходит с кульком.)
Распутин (у телефона, шибко скребет бороду). 1-31-21… Машку к телефону. Как каку Машку?.. Да проститутка у вас живет, Трехгубова, — ее.
Монах возвращается.
Садись, отец, — водку пьешь?
Монах. Не употребляю, Григорий Ефимович, у нас на Валааме строжайше.
Распутин. Ври другому. Пей.
Монах. Ну, хорошо.
Распутин (в телефон). Машка? Да, да, я… Ну, цалую тебя… У меня тут швейцариха была, такая баба противная, вонючая… Не могу отплеваться… Ты бы заехала, ну, через час… Постой, деньги у тебя есть?.. Ну, рублей триста… Захвати, — ну, ну, ну, цалую, цалую… (Садится к столу.) Зачем пришел?
Монах. Надежда наша, православная, Григорий Ефимович…
Распутин. Ну, не тяни, не люблю. Говори, просить чего пришел?
Монах. Епархию желаю получить, Григорий Ефимович… Недостоин, грешный… Но хоть маленькую епархию-то… Все равно — и где подальше согласен…
Распутин. Епархию тебе?.. Это дело серьезное… Это надо подумать…
Монах. Пожалуйста. (Кланяется.)
Распутин (идет, садится, пишет). Поди к прокурору в Синод. Покажи записку… (Пишет вслух.) ‘Милай, дорогой, не откажи’…
Копейкин (просовывается в дверь). Григорий Ефимович, Симанович приехал.
Распутин. Симанович… (Подает монаху записку, тот кланяется в пояс.) Поговоришь с прокурором, — ко мне забеги.
Входит Симанович, монах через секунду уходит.
Симанович. Здравствуйте, Григорий Ефимович. (Целуется с ним троекратно.) Чрезвычайной важности дело, любезный Григорий Ефимович…
Распутин. Ну, давай, давай, давай… Люблю хорошего человека… (Садится близко к нему, глядит в глаза.) Ну, говори хорошее.
Симанович. Скажите, что Рубинштейн?..
Распутин. Ну, что, ну, сидит… Я папаше в ставку телеграмму послал…
Симанович. И он будет сидеть, покуда министром юстиции остается Макаров.
Распутин (в крайнем возбуждении). Так ведь я охрип, кричавши мамашке-то: нам своя юстиция нужна.
Симанович. У вас светлая голова, Григорий Ефимович… Вам нужен свой министр юстиции, преданный и честный человек…
Распутин. Где его взять-то, где он такой?..
Симанович. Подходящий министр юстиции у меня есть.
Распутин. Ну, где он?
Симанович. В моем автомобиле, у вашего подъезда, Григорий Ефимович…
Распутин. Кто такой?
Симанович. Добровольский…
Распутин. Слыхал, и мама про него говорила…
Симанович. Прекрасный человек, преданный человек, Григорий Ефимович, нужный человек…
Распутин (подозрительно). А зачем он тебе нужен? Зачем ты с ним снюхиваешься?
Симанович. Позвольте с вами быть откровенным. Ведь вы духовидец, Григорий Ефимович, от вас ничего скрыть нельзя…
Распутин. Так, так. Невозможно…
Симанович. Добровольский выдал мне векселей на большую сумму… Его дела очень пошатнулись. Он принужден занимать направо и налево… Вы понимаете, что такой человек будет нам предан. (Показывает векселя.) Здесь-таки — да — весь наш будущий министр юстиции… Скажите, сколько вам обещал Рубинштейн за освобождение из тюрьмы?
Распутин (кричит). Копейкин… Слетай позови, в автомобиле человек сидит. (Копейкин убегает.) (Схватил Симановича.) Дай-ка я тебя в голову поцалую. Ох, жалко, ты — жид, тебя бы посадить в юстицию. Мне хоть черта, только Макарова духу бы не было. А Добровольский не выдаст? Они все сначала-то хороши.
Добровольский (входит). Здравствуйте…
Распутин. Вот ты какой. Ну, здравствуй, Добровольский. Ну, поцалуемся… Ну, присядь… Чем тебя угощать?..
Добровольский. Благодарствуйте, отец Григорий…
Распутин. Ты нашей пищей не брезгуй…
Добровольский. Помилуйте…
Распутин. С человеком соли надо съесть, тогда — доверься, — так-то, милай, дорогой. Ешь, пей.
Добровольский (склонясь). Благословите.
Распутин (благословляет). Благослови господь.
Добровольский (целует ему руку, берет рюмку). Благословите питие.
Распутин. Благослови господь.
Добровольский (выпрямляясь, зычно). За здоровье его императорского величества, ее императорского величества и его императорского высочества государя наследника. (Выпивает одним духом.)
Распутин (Симановичу). Мужик бойкий.
Симанович. Преданный человек, бросится за вас в огонь и воду.
Распутин (Добровольскому). Ты, милай, дорогой, к маме съезди, в Царское. Устрою тебе аудиенцию. Покажись. Нам верные люди до зарезу нужны.
Вбегает испуганный Копейкин.
Копейкин. Председатель Совета министров, его высокопревосходительство господин Штюрмер.
Распутин (слушает, как кашляют, гремят в прихожей). Старикашка два часа будет калоши снимать. Государством управлять! — ему гусей пасти нельзя доверить. (Добровольскому и Симановичу.) Отойдите от меня. (Садится на диванчик.)
Входит Штюрмер, худой старик с большой бородой, в мундире. На Симановича и Добровольского не обращает внимания.
Штюрмер. Это наконец становится невозможным, Григорий Ефимович. Я ничего не понимаю, отказываюсь… Или я высшая власть, или… (Разводит руками.) Простите… Но с властью так не шутят по телефону.
Распутин (Симановичу и Добровольскому). Подите-ка, миляги, в спальную, посидите, я позову.
Симанович и Добровольский уходят на цыпочках.
Штюрмер. Скажите наконец, чем вы недовольны? Чем я провинился перед моим государем?.. В чем моя вина?..
Распутин. Прыгать стал.
Штюрмер. Как так прыгать?.. Я облечен властью, Григорий Ефимович, с властью так не говорят… прыгать… Ваши странные намеки по телефону… ‘говорил гневно’… ‘передай, что старикашке крышка’… В какое положение вы ставите меня перед моими секретарями, которые обязаны передавать мне все разговоры…
Распутин. Сам прыгать стал… Когда я тебя в министры сажал, ты круг меня, как кот, — курлы-мурлы, — мордой о коленку терся…
Штюрмер. Признавая, что через вас действует господь бог, и в этом случае…
Распутин. Помолчи… Так как же, старик, — доверились тебе, три министерства дали, а ты озорничать начал…
Штюрмер. Отказываюсь понимать…
Распутин. Опять помолчи… Без мамаши, без меня хочешь обойтись?.. Без моего благословения в ставку поехал, иностранные получил. Чепуху какую-то несешь в Совете министров… воевать, воевать! С Думой тошноту завел… Сказано тебе — распустить Думу, Дума вредная. А у тебя один глаз на нас, другой в Думу. Макаров, мошенник этот, давно его повесить надо, и мама его давно повесить просит али от крайности мундира лишить, орденов, и он — самый твой друг-приятель, канпания… И лучшие люди в тюрьме гниют через тебя же… Все ничего… Много я от тебя терпел… Мамаше говорю: ‘Подожди, одумается’… А ты что сукин сын…
Штюрмер. Нет, уж это…
Распутин (вплоть к нему, выставив бороду). Старикашка зловредный… Мухомор… Против Протопопова, нашего верного слуги, подкапываться стал. Тут тебе, старый кобель, крышка. Тебя бог убьет…
Штюрмер медленно, закрыв глаза, взялся за голову.
Сволочь!
Штюрмер. Григорий Ефимович… вы отлично понимаете, что я могу немедленно приказать арестовать вас за нанесение оскорбления высшему должностному лицу империи… Материалы, имеющиеся против вас настолько ужасны, что если бы я их передал военному министру, военно-полевому суду… Вы сами понимаете. Но из горячей любви к государю и государыне я готов оставить без последствий… если вы одумаетесь.
Распутин. Со мной бороться? (Берет его за плечо.) Вот тебе бог, а вот тебе дверь… Морда мне твоя опротивела… Иди., знаешь куда?.. По-русски-то понимаешь?.. И на этом твоя карьера конченная… (Толкает его в дверь.) Сам отставку подай, а то стыдно будет.
Штюрмер, издав хлипнувший звук, исчезает за дверью. Распутин кидается к телефону.
Царское Село. Вырубова… Да скорее, барышня, дура сопатая… Аня, ты?.. Немедленно приезжай, как можно скорей… Штюрмера сейчас выгнал… Он мне полевым судом грозился… Вот тебе святой крест… С ума спятил. Орал на меня, у него два раза зубы выскочили… Тут против мамаши весь Петроград поднимается… Один только Протопопов за нас… Надо мамаше самой в ставку ехать… Тут — час дорог… Скорее, жду… (Вешает трубку, бежит к столу, наливает рюмку, закусывает огурцом, с полным ртом кричит.) Симанович, Абрашка!
Из спальни выходят Симанович и Добровольский.
Симанович. Ну, вы, знаете, Григорий Ефимович, довольно резко обошлись с его высокопревесходительством…
Распутин. Еще резче будет, дай срок. Пейте водку. (Добровольскому.) Ну ты, что приуныл, — заробел, что ли, испугался?.. (Идет к граммофону, ставит Камаринского.) Надо тебя, милай, дорогой, развеселить… В государстве нужны люди веселые… Плясать можешь?
Добровольский. Не пробовал, святой отец, не приходилось…
Распутин. Учись… Эх, музыка хороша… Сами ноги ходят… Какой же ты русский человек, если у тебя ноги невеселые… Пляши, тебе говорят… (Хлопает в ладоши.)
Добровольский, крайне смущенно, начинает притоптывать.
Жги, чеши, Добровольский!.. Веселей выковыривай!

Занавес

Действие третье.
Картина первая

Ставка Верховного главнокомандующего. На стене огромная карта военных действий. Сквозь окна в той же стене видны сотни аппаратов Морзе и телефонов. Перед картой, спинами к рампе, стоят: царь, Алексеев и три военных агента — французский, английский и японский. У телефонов — генерал-квартирмейстер Пустовойтенко.
Алексеев. На Стоходе — бой на фронте: деревня, пруды, деревня, барская усадьба.
Дежурный офицер (читает листки сводки). Карпаты. Высота 5781…
Алексеев. Слушаю…
Дежурный офицер. Противник теснит наши части на всем участке.
Алексеев. Это здесь. (Указывает на карту.) К югу от Кирлибабы. 18 и 65 пехотные дивизии. Кирлибаба была очищена нами в среду главным образом из-за недостатка снарядов.
Дежурный офицер. Липница Дольная, Свистельники. Упорный бой. 133 пехотный полк штыковым ударом занял окопы врага.
Царь. Где это?
Алексеев (указывает). Липница Дольная. Свистельники. 133 пехотный. Здесь — фанагорийцы. Здесь — лес, ручей. Удар — так. Со вчерашнего дня 133 пехотный в третий раз штыковым ударом занимает окопы врага, но удержать их будет трудно из-за недостатка снарядов.
Царь. Какие потери в 133 пехотном?
Пустовойтенко. Справка имеется. К первому ноября в 133 пехотном числилось 3485 нижних чинов, 72 офицера. По сведениям вчерашнего дня в 133 пехотном значилось 710 нижних чинов, 14 офицеров.
Алексеев. Я полагаю — за текущие сутки 133 пехотный будет уничтожен целиком.
Царь. Превосходно… Где еще у нас бои?
Алексеев. Наиболее оживленным в настоящий момент является румынский фронт. Румыны продолжают отходить в районе Предеал, обнажая наш правый фланг, вследствие чего мы также принуждены отходить в районе Добруджи.
Царь. Гм… Румыны, что же это?
Алексеев. Ваше величество, я всегда был против удлинения нашего фронта румынским фронтом.
Дежурный офицер (читая рапортички). Румынский фронт… В долине реки Альпы 1 и 7 румынские пехотные дивизии продвинулись с боями на 10 километров.
Царь (перебивая). А, вы видите — мои румыны продвигаются. (К Пустовойтенко.) Телеграфируйте в Петроград румынскому посланнику мое поздравление.
Пустовойтенко. Слушаюсь, ваше величество.
Алексеев (усмехаясь). Но в целях выпрямления общей линии фронта 1 и 7 румынские дивизии принуждены покинуть занятые позиции и оттянуться.
Царь. Ага… Что же, они успешно отступили?
Пустовойтенко. Потери 500 человек убитыми и ранеными… взятыми в плен — 18 тысяч человек…
Царь. То есть — обе румынские дивизии попали в плен?
Алексеев. Так точно, ваше величество.
Царь. Ага… Румыны… сдались… Ага… Мои солдаты не сдаются, а умирают… (Пустовойтенко.) В таком случае вы повремените посылать телеграмму румынскому посланнику.
Пустовойтенко. Слушаюсь, ваше величество.
Царь. Еще что на фронтах?
Алексеев. На сегодняшний день — все. (Ставит кий в угол.)
Царь (агентам). Буду рад видеть вас к завтраку. (Подает каждому руку.)
Трое агентов уходят. Царь ходит по комнате.
Нельзя ли как-нибудь этих румын подбодрить? Чтобы они дрались…
Пустовойтенко. Ваше величество, генерал Аршаулов только что оттуда, — рассказывает: румынские офицеры на фронте — все в корсетах, нарумяненные, с дамами… Разумеется, драпают при первом выстреле…
Царь. Крайне неприятно. Я вас больше не задерживаю, генерал.
Пустовойтенко кланяется и уходит.
Алексеев. Румынский фронт был и будет нашим больным местом.
Царь. Я с вами не согласен, Михаил Васильевич. Я верю в румынский фронт. Если мы бросим туда еще два корпуса, мы легко зайдем в тыл, проникнем в Венгрию, и австрийцы, а за ними и немцы, покатятся. Все внимание должно устремить на юг. (Вынимает телеграмму.) В подтверждение — вот что телеграфирует Григорий: ‘Твердость — стопа божия. Против немцев не наступайте. Держись румынского фронта. Оттуда слава воссияет, господь укрепил оружие. Молюсь горячо’ Вас это не убеждает?
Алексеев. Ваше величество, я верю в духовную проницательность Распутина, в пользу его молитв, но он недостаточно осведомлен в военном деле…
Царь. Он молится за нас, это главное, это все. Я вижу, опять мы с вами поспорим… Если господь не укрепит нашего оружия, то вся ваша стратегия бессильна.
Он подходит к окну. За окнами топот ног, унылая солдатская песня, музыка.
Это куда?
Алексеев. Пополнение на Карпаты.
Царь. Очень хорошо… Чудо-богатыри…
Алексеев. Солдат опять приходится отправлять без винтовок.
Царь. Ничего…
Алексеев. Эшелоны одеты по-летнему. Скоро зима, ваше величество…
Царь. Ничего…
Алексеев. Ваше величество, заполняя окопы трупами безоружных солдат, мы не выиграем войны.
Царь. Для чего вы мне все это говорите, Михаил Васильевич? Вы хотите расстроить меня или в чем-то хотите убедить? (Наливает вино, пьет.)
Алексеев. Мои годы и преданность моему государю дают мне высшую награду — говорить правду вашему величеству…
Царь (подозрительно). Какую правду?..
Алексеев. Ваше величество, хозяйство страны в крайнем беспорядке. В Сибири сотни тысяч пудов мяса гниют на станциях, сливочным маслом мажут колеса. Петроград начинает умирать от голода. Транспорт разрушен…
Царь. Знаю, Михаил Васильевич, слышал, скучно. Алексеев. Председатель Совета министров Трепов будет сегодня делать подробный доклад вашему величеству о внутреннем положении страны. Я же скажу только как солдат: если мы погибнем — нас погубит тыл…
Царь. Протопопову даны соответствующие указания.
Алексеев. Я хочу обратить ваше чрезвычайное внимание на состояние тыла. Страна на краю гибели.
Царь. Кто это сказал?.. Я бы не хотел слышать от вас таких заявлений, Михаил Васильевич.
Алексеев. Существующий порядок, которого я верный слуга, расшатан. Энтузиазм к войне — среди дворянства, среди крупных промышленников — колеблется… Война разорительна. Крестьянам война до смерти надоела… Деньги падают…
Царь. Неправда… Мои крестьяне будут воевать до победного конца.
Алексеев. Ваше величество, страна не надежна. Ваша единственная опора в действующей армии. Но в армии также сильное брожение.
Царь (страшно). Брожение… Какое брожение?. Откуда брожение?..
Алексеев. У нас два миллиона дезертиров. Безответственные элементы поднимают голову. Несмотря на принятые меры, солдаты в окопах шепчутся о Распутине.
Царь. Я не желаю вас больше слушать! (Пьет.)
Алексеев. Имя императрицы связывают с именем грязного мужика… Нас отделяет один шаг от кровавой революции…
Царь. От революции…
Пауза.
В таком случае немедленно послать войска… Немедленно… решительно… беспощадно…
Алексеев. Ваше величество, успокойтесь… Я только предупреждаю… Пока еще преждевременно.
Царь. Преждевременно…
Пауза.
Я вас больше не задерживаю. (Сует ему руку.)
Алексеев уходит.
Дерзкий старик. (Звонит.)
Входит дежурный офицер.
Попросите председателя Совета министров, Александра Федоровича Трепова…
Дежурный офицер. Слушаюсь, ваше величество. (Уходит.)
Царь (у окна, за которым, опять слышна песня проходящего эшелона). Невоспитанный, глупый старик.
Входит Трепов. Кланяется.
Царь (подавая ему руку). Александр Федорович, теперь я готов вас выслушать. Я хочу только предостеречь наперед, известно ли вам, что нас отделяет один шаг от кровавой революции?
Трепов (перепуганно). Как, ваше величество, — один шаг?..
Царь. Страна на краю гибели. В Сибири сливочным маслом мажут колеса. Транспорт разрушен. Безответственные элементы поднимают голову. Это — факты.
Трепов. Вы правы, ваше величество, но не в такой еще степени…
Царь. Нужно принять меры. Милитаризировать заводы… Бунтующих рабочих — в окопы… Агитаторов судить по законам военного времени… Я сместил Штюрмера и предложил вам пост главы министерства затем, что уверен в вашей решительности. Я слушаю вас… (Садится в кресло.)
Трепов. Я буду говорить по четырем пунктам. Первое: о невозможности роспуска в январе Государственной думы. Второе: о необходимой отставке управляющего министерством внутренних дел Протопопова. Третье: о полном невмешательстве глубоко почитаемого мною Григория Ефимовича во внутреннюю политику и в особенности в военные дела. И четвертое: об экстренной необходимости дать дальнейший ход делам Сухомлинова, Манасевича-Мануйлова и в особенности Дмитрия Рубинштейна.
Царь делает отрицательные жесты.
Я знаю, ваше величество, вас беспокоят просьбами об их освобождении из тюрьмы. Но об освобождении не может быть и речи.
Царь. Вы привезли ваше личное мнение, Александр Федорович?
Трепов. Я повергаю к стопам вашего величества доклад, изложенный в совершенно объективных красках. Мое мнение — есть ваше мнение, ваше величество. Я исходил из тех немногих слов, которые были брошены вами на моем прошлом докладе.
Царь. Все это крайне огорчительно. В конце концов, конечно, я с вами согласен в общих чертах… Читайте, Александр Федорович… (Скучливо усаживается в кресло, закуривает.)
Трепов вынимает из портфеля доклад.
Трепов. Состояние железнодорожного транспорта за ноябрь месяц…
За окном раздается одной могучей глоткой припев песни проходящего эшелона. В песне звучит что-то настолько тревожное и странное, что царь поворачивает голову к окну. Трепов прерывает чтение и также глядит в окно.

Занавес

Картина вторая

Там же. Дежурный офицер бежит на цыпочках через сцену, отворяет входную дверь, становится во фронт. Входят царица, Вырубова и Протопопов.

Царица. Где государь?
Дежурный офицер. Государь работает с начальником штаба.
Царица. Доложите.
Дежурный офицер. Слушаюсь, ваше величество.
Царица. Александр Федорович Трепов еще не уехал?
Дежурный офицер. Час с четвертью тому назад председатель Совета министров отбыл с курьерским поездом в Петроград.
Царица. Хорошо. (Указывает глазами.)
Офицер уходит.
Я не знаю, дорогая Ани, удобно ли нам будет в наших прежних комнатах. Я предпочла бы ночевать в вагоне. Вырубова. Государь писал, что у нас переклеены новые обои… Если там не будет сыро… (Уходит.)
Царица (садится у стола, где лежат альбомы с фотографиями). Александр Дмитриевич, господь и святая дева укрепят наши силы, наш друг молится за нас… (Протягивает руку, которую Протопопов целует.) Я чувствую, здесь, в ставке, мы встретим сильное сопротивление. Будьте тверды, будьте осторожны. Постарайтесь произвести на государя самое отрадное впечатление. Григорий Ефимович указал мне на вас, я доверила вам судьбу династии.
Протопопов. Ваше величество, блаженство — положить жизнь за помазанницу божию, мою государыню, и за счастливое царствование цесаревича. (Становясь на колени.) Позвольте мне быть новым Иваном Сусаниным.
Царица. Вы — истинный друг. (Целует его в голову.) Я попрошу государя сегодня же дать вам аудиенцию.
Вырубова возвращается. Протопопов встает с колен. Приходите к вечерне, мы вместе помолимся.
Протопопов уходит.
Где мы ночуем, Ани?
Вырубова (подходит к царице). Трепов уехал с приказом немедленно двинуть дело Сухомлинова и Рубинштейна и… с отставкой Александра Дмитриевича Протопопова…
Царица (встает). Мое сердце чувствовало это… Григорий, Григорий, помоги.
Вырубова. Быть может, ты поручишь мне с ним поговорить?
Царица. Нет. Только я одна… У меня хватит силы… Ники, Ники, что он делает со мной… Он губит и себя и беби… Ани, ты помнишь, что мне приказал Григорий?.. Он бросил меня на колени, заставил бить поклоны, потому что я сопротивлялась. Я была в ужасе от одной этой мысли… Но в такие минуты, как сейчас, я думаю, Григорий был прав… Его устами глаголал бог…
Быстро входит царь.
Ники!.
Царь. Солнышко!
Царица стремительно обнимает его.
Царица. Моя душка, мой милый, ангел… Мой страдалец…
Царь. И я рад тебя видеть… Анна Александровна, рад вас видеть…
Вырубова. Мы так истосковались без вас, государь.
Он целует ей руку.
Царица. Поцелуй ее, она заслуживает этой милости.
Царь обнимает Вырубову.
Царь. Весьма охотно.
Вырубова. Простите меня, государь, это слишком много для меня… (Со слезами убежала.)
Царь (в некотором недоумении, уже сбитый с обычного равновесия). Ты… что с Ани?.. Неприятности?..
Царица. Ах, столько было всего… Но я ни о чем не хочу говорить, мой любимый, мой чудный… Я вижу тебя, я хочу касаться тебя, мне ничего, ничего больше не нужно…
Царь. Ну, садись… Как доехала?.. Как тебе нравится наша погода?.. То дождик, то ветер…
Царица. Сейчас солнце, ослепительный день, мой единственный… (Целует его.)
Царь. Рад, ужасно рад… Сана, смотри, сколько я наклеил новых фотографий… (Показывает альбом.) Беби здоров? Девочки здоровы?
Царица. Все здоровы, и все тоскуем…
Царь (на альбом). Это — сибиряки, два полка. А? Правда, чудо-богатыри? Вчера отправлены на Карпаты.
Царица. Они слишком хороши, чтобы их тратить… Душка мой, дорогой, ты знаешь, что говорит Григорий: он очень недоволен, что Брусилов не послушался твоего приказания — остановить наступление в Галиции. Наш друг говорит, что бог и святая дева внушили тебе приказать Брусилову прекратить бесполезное кровопролитие. И Брусилов смеет не слушаться тебя.
Царь. Алексеев и Гурко говорят, что мы должны полностью использовать результаты летнего наступления. Мы взяли свыше миллиона пленных.
Царица. А каковы наши потери?
Царь. Тоже около этого, я думаю.
Царица. Останови это нелепое кровопролитие. Мы должны беречь армию для другого. В стране ненадежно, неблагополучно… Ах, как мне тебя убедить… Царь (сразу холодно). В чем меня убедить? Царица (спохватившись). Ты сам лучше меня все понимаешь. Ты мудр, ты благороден, ты честен… Я — твоя тень, твоя послушная женка… Почему ты до сих пор не отправил Алексеева в Крым, ему нужно продолжительное лечение.
Царь. Но Алексеев совсем здоров. Царица. Работа человека, который так настроен против нашего друга, не может быть благословенной. Царь. Что, разве Григорий так уже против Алексеева?
Царица. Душка, мой ангел… Забудем сейчас о войне. Редкие минуты, когда я с тобой, пусть будут только нашими… Мне так сиротливо без тебя. Я жажду твоих ласк… Ты, мой единственный, все кое… Приласкай твое бедное, старое солнышко…
Царь. Мне тоже по вечерам бывает тоскливо одному. Не хватает твоих ласк. Я опять стал раскладывать пасьянс, но и этого мало. Вечер долог. Думаю приняться играть в домино.
Царица. Мое милое сердце, мой единственный… О чем ты говорил с Треповым?
Царь. Он был смирный и покорный и не кричал на меня на этот раз. Во время его доклада мое лицо, вероятно, было нелюбезно и жестоко… Он так и ерзал на своем стуле. Он со мной во всем согласился, я был очень с ним ядовит…
Царица. Он говорил с тобой о Государственной думе?
Царь. Я решил не распускать Думы, а сделать небольшой перерыв, чтобы депутаты не разъезжались по деревням, где они могут мутить.
Царица. Как ты все мудро решаешь. Но представь, — Григорий просил напомнить тебе, — Думу нужно распустить как можно скорее и как можно дольше ее не собирать, чтобы не давать им возможности делать гадости…
Царь. Я решительно сказал Трепову: если в Думе опять начнут путать и мутить, то чтобы он окончательно закрыл эту Думу…
Царица. Ну, не волнуйся, забудем о скучной политике… Сегодня я видела тебя во сне, — я тебя обнимала так жарко, так горячо…
Царь. Душка моя!
Царица. А наш друг совсем не так уж уверен в Трепове… Право, право. Я просила Григория помолиться за Трепова. Он стал молиться, и представь — произошло чудо… Он не мог согнуть персты для крестного знамения…
Царь. Странно…
Царица. Григорий сказал: ‘Как хочешь, мама, Трепов ведет себя, как изменник, и лукав, как кошка… Не верь ему, — он сговаривается с Родзянко и с Гучковым…’
Царь. Ну, разве они сговариваются?
Царица. Да, да, он — предатель, я ненавижу лживого Трепова… Но ведь ты сам прозорливец, ты лучше меня все понимаешь… Будь сильным, будь мужчиной… Прогони Трепова… Лиши Родзянко придворного звания… А Гучкова всего лучше было бы поместить на высоком дереве… (Шепотом.) Повесь Гучкова…
Царь. Как же так — взять вдруг и повесить?..
Царица. Я женщина, я люблю тебя… Я могу быть безумной… Я хочу, чтобы ты был тверд. Покажи властную руку… Дай народу почувствовать твой кулак… Вот что нужно русским… Они сами хотят этого… Такова славянская натура… Когда ты ужаснешь жестокостью твой народ, страна успокоится.
Царь. Будь покойна, я не остановлюсь ни перед чем в случае малейшей попытки к возмущению. В этом отношении я — тверд. Но, Сана, мне просто надоело прогонять моих министров…
Царица. Зачем ты подписал отставку Протопопова?
Царь. Как, ты знаешь об этом?.. Гм… Так, знаешь, как-то… По-моему, он слаб… Говорят, что он — сумасшедший…
Царица. С тех пор как Протопопов у власти, страна начала успокаиваться. Транспорт налаживается. Это наши враги говорят, что Протопопов сумасшедший… Он благоговеет перед нашим другом, это — благословенный человек. Дорожи этим человеком. Не напрасно мы столько выстрадали из-за него. Не поддавайся злостным наветам. Это — новый Сусанин. Он приехал сюда, чтобы рассказать об удивительной реформе. Он уничтожит голод в Петрограде, он успокоит страну, он подготовит нашему беби славное царствование…
Царь. Трепов так мне наскучил жалобами на Протопопова, что я сделал вид, что согласился… Можно всегда изменить…
Царица. Не медли ни минуты… Пошли телеграмму… (Подает царю бланк.) Мой милый, счастье мое, будь императором!
Царь. Что телеграфировать?..
Царица. Коротко… ‘Повелеваю Александру Дмитриевичу Протопопову быть министром внутренних дел’…
Царь пишет.
Все остальное ты передашь ему лично. Ты мог бы сейчас принять Александра Дмитриевича?
Царь. Пожалуй.
Царица (целует его). Я преклоняюсь перед твоей силой, твоим мужеством, обними меня крепче, крепче, твою старенькую женку… Наш друг пишет… Трудно разобрать его почерк… Это письмо тебе — окропленное святой водой… Григорий ужасно тревожится за дело Сухомлинова… Если Сухомлинов предстанет перед судом, то Гучков и другие негодяи воспользуются этим, чтобы забросать меня грязью… (Читает.) ‘Сухомлинова надо выпустить, а то неладно будет, не надо бояться выпустить узника, узники через страдания выше нас перед богом, молитвой пользу оказывают’…
Царь (вертит письмо). А Трепов говорил, что Сухомлинов работал в пользу Германии…
Царица. Тебя обманывают… Им хотят воспользоваться для других целей… И вот еще записочка от Григория… Он умоляет тебя помочь еще одному узнику… Этот несчастный умирает в тюрьме…
Царь (взглянув на записку). Он опять просит за Дмитрия Рубинштейна?.. Солнышко, но Дмитрий Рубинштейн — темный негодяй… Он играл на понижение рубля… Он в связи с германской контрразведкой…
Царица. У Рубинштейна были некрасивые дела, но и у других они были… Рубинштейн — несчастный человек, он раскаялся, он умирает в тюрьме… Григорий рыдал, как ребенок, когда просил за Рубинштейна… Он сказал: этот еврей отныне ваш преданный раб… (Подает бланк.)
Царь. Разумеется, если Григорий рыдал…
Царица (диктует. Царь пишет). ‘Повелеваю освободить Сухомлинова и Рубинштейна’.
Царь. Ну, душка моя, я хочу тебе показать последнюю фотографию, — прислали из Галиции: поле после атаки, шесть тысяч трупов, замечательно редкая фотография…
Царица. Еще только одно… Мы должны вместе подумать, кем заместить Макарова.
Царь. Как — и Макарова?
Царица. Это — наш самый страшный враг…
Царь. Ничего не понимаю.
Царица. Как на отличного министра юстиции Григорий указывает на Добровольского.
Царь. Сана, милая, но это просто незаурядный мошенник…
Царица. Неправда, неправда, клевета… Он с восторгом отдаст жизнь за один твой милостивый взгляд. О нем мы поговорим вечером, когда я положу твою милую голову себе на грудь. Протопопов и Добровольский успокоят страну и наведут порядок… Верь мне, верь нашему другу.
Входит Вырубова.
Ты была в наших комнатах, Ани?
Царь. Их переклеили.
Вырубова. Прелестно. Бледно-сиреневые обои с букетиками. Горит камин. И множество фотографий.
Царица (целует царя). Спасибо за твои милые заботы… Можно позвать Протопопова?
Вырубова. Александр Дмитриевич умирает от нетерпения броситься к ногам его величества. (Отворяет дверь.)
Входит Протопопов.
Царь (подходя, здороваясь за руку). Рад видеть вас, Александр Дмитриевич. Много слышал о ваших продовольственных планах… Очень интересуюсь… Говорите.
Протопопов. Ваше величество, вопрос разрешается просто: через две недели в Петрограде не будет очередей у лавок. Нужно приказать продавцам предварительно, накануне, развешивать продукты питания в отдельные пакетики…
Царица. Это гениально просто.
Протопопов. Обыватель не будет дожидаться, покуда продавец ему отвесит мясо, хлеб, крупу… Он берет пакетик и уходит… Очереди уничтожаются, население успокаивается…
Цapица. Лучший способ в самом начале подавить революционное брожение…
Протопопов. Затем увеличить подвоз продовольствия в столицу… Нужно дать самую широкую инициативу купечеству… Открыть клапаны, дать полную свободу торговли, чтобы здоровые силы русской частной промышленности пришли на помощь государству… Ваше величество, одним росчерком пера, уничтожая стеснительные законы торговли, вы подводите под трон мощный фундамент. В молодой русской буржуазии — будущее империи.
Отдаленный грохот. Все оборачиваются к окну.
Царь. Пристреливают на полигоне шестидюймовки… Через три-четыре месяца они заговорят.
Новый грохот.
Царица. О нет… Нет… Мы не должны воевать… Мы не имеем права. Мы не можем…
Царь. Покуда мои войска не войдут в Берлин…
Дежурный офицер (вбегает, в волнении). Ваше величество, цеппелин над ставкой…

Занавес

Действие четвертое.
Картина первая

Кабинет Юсупова. В нише, на диване, сидят: Феликс с мандолиной и Дмитрий Павлович. Перед ними стоит Пуришкевич.
В стороне — поручик С.

Пуришкевич. Еще раз спрашиваю: решаетесь или нет? Ваше высочество, позвольте быть резким.
Дмитрий Павлович. Разрешаю, Владимир Митрофанович.
Пуришкевич. Если мы завтра, — откладывать невозможно, — именно завтра не ликвидируем Распутина, — конец, кошмар, ужас. Я даю два-три месяца сроку, — мы все полетим к чертовой матери.
Феликс (трогая струну). А это далеко — к чертовой матери?
Пуришкевич. Да, ваше сиятельство, — в пасть революции.
Дмитрий Павлович. Ого!
Пуришкевич. Смертельная, неотвратимая опасность грозит монархии, порядку, православию… Мы, дворяне, помещики, цвет страны, будем растоптаны в первую голову. Еще на вершок отпустить вожжи, — и в армии хаос, и остервенелое мужичье разнесет по клочкам всю страну… Забастовки… Анархия!.. Ужас!.. Не дай боже нам положить оружие… Мир с немцами, это значит — через неделю революция, которой еще не видал мир. Нет, нет, нет… Мы должны победить на фронте и здесь, в сердце страны. Но где наше знамя? Кто вождь? Ныне царствующий государь, во имя блага, во имя бога, должен передать венец тому, кто силен и молод, кто поведет за собой нас.
Дмитрий Павлович. Владимир Митрофаныч, предупреждаю вас, я не могу и не должен слышать таких заявлений.
Феликс. Почему, Дими, — мы среди своих.
Поручик С. Моя шпага и моя жизнь у ваших ног, ваше высочество.
Пуришкевич. Ваше высочество, скоро закричу не я, вся Россия загремит кликами: ‘Да здравствует Дмитрий император’.
Феликс заглушает его слова звуками мандолины.
Феликс. Все-таки у вас чертовски громкий голос, Владимир Митрофаныч.
Дмитрий Павлович. Так как же, господа, вернемся к нашему вопросу: что мы будем делать с нашим мужиком?
Пуришкевич. Когда нож у горла, нужно действовать… Распутин — это значит власть немки и германофилки, это — развал армии, это — близкая анархия… Это — козырь в руки красной сволочи. Теперь или никогда — за монархию, за православие. Боже мой, ваше высочество, ведь я же сам слышал, — солдаты смеются: ‘Царь с Егорием, а царица с Григорием’. Это острит простой солдатишка.
Феликс. Надеюсь, вы дали ему по морде.
Пуришкевич. Нет, ваше сиятельство, я не дал по морде этому остряку, — я отошел, сгорел от стыда, потому что это — правда. В армии последний нижний чин знает теперь, что судьбою России и войны распоряжается пьяный мужик, конокрад, хлыст.
Феликс. Да, да. Я уважаю власть с хлыстом, но не уважаю власти, когда она под хлыстом.
Дмитрий Павлович. Браво.
Поручик С. Ваше высочество, не хлыстом, — шомполом должна поработать настоящая власть.
Феликс. А что, это больнее, — шомполом?
Дмитрий Павлович. Разумеется, мягкостью теперь ничего не поделаешь.
Пуришкевич. Ваше высочество, заклинаю вас на коленях, решим вопрос… Ваш голос, ваше решение. Убить Распутина, или — разойдемся, и все полетит к черту. Клянусь вам, ваше высочество, если когда-либо мне придется писать, я тысячу раз подчеркну, что ваши руки не были обагрены кровью, что вы были в стороне от этого грязного дела, вы чисты перед богом и перед нашим народом…
Дмитрий Павлович. Так как же, господа?
Пауза.
Надо решать.
Пуришкевич. Да, да, да…
Феликс. Дмитрий, я тебя уверяю, это совершенно безопасно, ни один черт не догадается. Убьем и спрячем.
Дмитрий Павлович (вставая). Убить…

Занавес

Картина вторая

До поднятия занавеса слышен цыганский хор. Комната у цыган на Черной речке. За столом — мрачный Распутин. В углу дивана — Вырубова, закутанная до бровей в мех. Верхом на стуле — Добровольский. Перед цыганами — Рубинштейн.

Хор. К нам приехал наш родимый, Дмитрий Львович дорогой… Митя, Митя, Митя…
Рубинштейн (в смокинге, красный, подхватывающий). Я выпью до дна… Я выпью за то, чтобы наш дорогой Григорий Ефимович развеселился… Я ничего не пожалею… Дмитрий Рубинштейн вчера выпущен из тюрьмы. Дмитрий Рубинштейн умеет ценить услуги… Давайте все вместе будем любить Григория Ефимовича… Ну, споем, ребятишки…
Хор. Хор наш поет припев любимый, И вина полились рекой. К нам приехал наш родимый, Григорий Ефимыч дорогой… Гриша, Гриша, Гриша…
Из хора выбегает цыганка с бокалом к Григорию Ефимовичу.
Вырубова (злобно). Ступай на место… Цыганка возвращается, хор замолкает.
Добровольский (пьяный, с бокалом, перед Распутиным). Ты наш отец, заступник перед богом и царем… Тебе весело, и нам весело… Тебе скучно, и нам скучно… Господа, мы утомили Григория Ефимовича… Господа, давайте молчать… Будем молиться… Цыгане, пойте что-нибудь божественное…
Рубинштейн. Какую там божественную… Старинную, чавалы… (Распутину.) Что, добрый молодец, не весел, головушку повесил?.. Ради такого дня проси у меня полцарства… (Тихо ему же.) Что случилось, отец, чем ты недоволен?.. Приказывай, все будет…
Распутин. Ас чего мне быть довольным?.. Что ты круг меня как жаба квакаешь… Жулики вы все…
Рубинштейн. Григорий Ефимович, как вам не стыдно, вы мне не доверяете. Сегодня у меня просто не было физической возможности реализовать значительную сумму… Я должен вам передать на дела благотворительности сто пятьдесят тысяч… При мне сейчас тысяч сорок… (Передает деньги.) Вы меня обижаете… Остальные — завтра.
Распутин (прячет деньги). То-то — завтра.
Добровольский (глядит на передачу денег). Красиво дано и красиво взято.
Распутин. Посажу тебя министром — и у тебя эта крупа заведется.
Хор поет старинную песню.
Распутин (идет к цыганам, слушает, раздает им деньги). Нате, милые, дорогие… Растревожили вы меня… (Целует цыганок.) Грустный я сегодня… Слушаю, — ах, слушаю вас, родные, может, в последний раз…
Рубинштейн (во время пения подсевший к Вырубовой). Военная партия, даже с Николаем Николаевичем во главе, это же — абсурд… Они не имеют поддержки в стране… Мы не можем дольше тянуть войну. Через год Россия — банкрот…
Вырубова. Государыня прилагает все силы… Рубинштейн. У государыни светлый ум. Она одна понимает, что нужно стране… Если мы до весны не заключим сепаратного мира, — немцы захватят Украину, и рубль будет стоить три копейки… Хорошенькие дела начнутся тогда у нас!.. Вы разве не понимаете, что это пахнет революцией…
Вырубова. Но военная партия страшно сильна. Протопопов один против нее… Да отец Григорий… Государыня пишет каждый день в ставку, но у государя нет силы прогнать Трепова и отстранить Алексеева… Рубинштейн. Ну, если Трепов нам мешает, Трепова мы уберем… Я возьму Григория Ефимовича в ежовые рукавицы…
Вырубова. Государь с каждым днем становится все нерешительнее. Отставка Макарова уже решена, но он не решается ее подписать… Григорий Ефимович поэтому так и мрачен…
Рубинштейн. У государя больная воля, государь болен. Нам нужно действовать решительно. (Значительно.) Вы меня понимаете?
Вырубова. Вы должны помочь государыне. Рубинштейн. Когда вы увидите государыню, — передайте ей: Дмитрию Рубинштейну нужно захотеть, и он сделает. Еще ни один человек не сосчитал миллионов Дмитрия Рубинштейна…
Хор поет, цыганка пляшет. Добровольский играет на гитаре, притоптывает. Распутин подходит к Рубинштейну.
Распутин. Аннушка, это мой крестник. Хорошай, милай… О чем калякаете?.. Да, Митя, плохо… Не знаю, что с папашкой делать… Ума не приложу… берешь его, он вывертывается, — скользкай… Тысячу раз тебе обещает и соврет… Ну, царь… Честное слово мне дал — Думу разогнать совсем. Я говорю: ‘Обманешь, перекрестись, папашка’. Перекрестился и соврал… А ему тут еще всероссийское дворянство доклад против меня подало… Ах, как я расстроился… Вот Добровольского никак не могу добиться в юстицию посадить, — спиваться, гляди, стал парень…
Рубинштейн. Григорий Ефимович, вы ведете дело кустарно. Вы одной мистикой работаете…
Распутин. А что, плохо разве?
Рубинштейн. Вашу политику надо капитализировать… Я это сделаю… Можете быть уверены — сила за вас… Ходите всегда ва-банк…
Распутин. Анна, вот — умный человек… Погоди, Митька, вознесу я тебя… А как это — ва-банк?
Рубинштейн. Нужно прежде всего… (Наклоняется, шепчет ему на ухо.)
Вырубова. Тише… (Закрывает лицо мехом.)
Распутин (отскакивает). Так ведь я это самое мамашке и говорю! Дайте мне шампанского… Девки, пойте, милые, дорогие… Я сейчас с мамашей буду говорить. (Бежит к телефону.) Если жив буду, Митька, мы с тобой делов наворочаем… (Возвращается от телефона к цыганкам.) Девушки, дорогие, я не скушный сегодня… У меня дух взыграл… Мне Митя одно слово выговорил… Жги плясовую!
Хор поет плясовую.
Милые мои, ни одной сегодня вам спуску не дам… Выходи, тряси плечами… (Кинулся вприсядку. Схватил пляшущую цыганку, жарко поцеловал.) Анна, отвернись, змея… Горячей тебя — баба, вот баба!.. (Залпом выпил стакан, захватил бороду, кинулся к телефону.) Царское Село… Личный телефон государыни… Да, Распутин…
Добровольский в ужасе. Хор замолкает. Рубинштейн на цыпочках идет к цыганам, машет на них руками.
Митька, куда их гонишь… Сейчас самое веселье пойдет… (В трубку, иным голосом.) Мама, это я, здравствуй, милая, дорогая, господь с тобой… Молюсь, молюсь о тебе, все глаза проплакал… Вижу, вижу, — тяжело тебе, уныло… А я с нашим узником освобожденным, с Митрием Рубинштейном, кротко, тихо беседую, — он очень обнадеживает… Жизнь, говорит, и все капиталы положу за маму… Хорошо, хорошо… (Прикрыв трубку рукой — Рубинштейну.) Мамашка тебе кланяется…
Рубинштейн подскакивает, кланяется.
Мама, помнишь, что я тебе осенью у Аннушки говорил, — скиптр, держава-то — помнишь?.. Сорок поклонов велел тебе бить?.. Мама, пора, решись… Пока я жив, — будет тебе удача, ничего не бойся… Чаво?.. Ну, господь с тобой, приляг, отдышись… А я опять буду за тебя молиться… (Вешает трубку.) Маму жалко… Ну, что же вы, девки, приуныли, — иди все ко мне… Настраивай гитары…
Чавалы рвут струны, цыганки окружают Распутина.
Феликс (появляется в дверях). А я тебя по всему Петрограду ищу, Григорий…
Вырубова пронзительно вскрикивает. Распутин выскочил из круга к Феликсу.
Распутин. Феликс!
Феликс. Здравствуй.
Распутин. Зачем пришел?
Феликс. За тобой.
Вырубова. Не пущу.
Распутин. Помолчи, Анна… (Глядит Феликсу в глаза.) С добром пришел, Феликс?.. Доброе у тебя?..
Феликс. Ирина просит тебя привезти. Завтра можешь?..
Распутин. Сама просит?.. Ирина-то, сама попросила?..
Феликс. Много о тебе наслышалась, захотела видеть.
Распутин. Да ты присядь… Выпей винца… Поздоровайся… Здесь все свои…
Феликс кланяется.
Гордай, гордай, ах, ах… Милай, родной, красивай… Тебя бы надо министром сделать…
Феликс. Молод еще, Григорий Ефимович…
Распутин. Так когда же, — завтра к Ирине-то?.. А то, может, не надо…
Феликс. Я за тобой заеду… (Уходит.)
Распутин (вдогонку). Не хочу!.. Не поеду!.. Постой, ты что задумал?.. (Возвращается, садится.) А ведь я поеду к нему…
Цыгане запевают, Распутин смотрит остекленевшими глазами в зал.

Занавес

Картина третья

Посредине — двор Юсуповского дворца. В глубине — решетка, за ней — Мойка. Лунный, зимний пейзаж,. Направо — в разрезе — сводчатая комната: только что отделанная Феликсом столовая в полуподвале. Камин. Стол, накрытый к чаю. Винтовая лестница наверх. Наверху, над двором, — стеклянный переход. Налево, наверху, в разрезе — угол кабинета Феликса. В столовой темно. В кабинете освещено, у окна стоят Феликс, Дмитрий Павлович и поручик С. — прислушиваются. Шум мотора.

Дмитрий Павлович. Остановились у большого подъезда.
Феликс. Это Лазаверт и Пуришкевич.
Дмитрий Павлович. Который час, господа?
Поручик С. Пять минут первого.
Феликс (топнув ногой). Ну, что же они!
Поручик С. (подходит к двери, отворяет). Идет Пуришкевич.
Все глядят на дверь, входит Пуришкевич.
Все. А-а-а!..
Феликс. Владимир Митрофанович, начало первого, — где вы пропадали?..
Пуришкевич. Могли бы прождать и дольше, — железные ворота к маленькому подъезду и по сию минуту не открыты…
Феликс. Не может быть! (Быстро вышел.)
Пуришкевич (с нервным хохотком). Ваше высочество, позвольте поздороваться все-таки… Подъезжаем — ворота заперты. Что за черт! Мы, не останавливаясь, проскочили дальше, сделали круг мимо Мариинского театра. Подъезжаем — опять заперто… К счастью, набережная была пуста.
За дверью грохот железа.
Дмитрий Павлович (с испугом). Что это?..
Пуришкевич. Доктор Лазаверт. Тащит гири и цепи… Вчера достал на Александровском рынке… Вериги для Распутина…
Феликс (входит). Ворота я приказал отворить.
Лазаверт (входит в шоферской шубе, тащит гири и цепи). Вот… Уф!.. Здравствуйте…
Все разглядывают цепи.
Дмитрий Павлович. Мы обернем тело цепями и подвесим гири…
Пуришкевич. Это будет нетрудно. Я пристроил петли так, что будет легко опутать…
Феликс. Господа, мы теряем время… Идемте вниз.
Феликс и за ним все идут по переходу направо и по винтовой лестнице — вниз в столовую, где Феликс зажигает электричество.
Поручик С. (который замешкался наверху). А граммофон?.. Его тоже вниз?
Пуришкевич {кричит снизу). Тащите его в тамбур, поручик… Пластинки захватите, которые погромче…
Поручик С. несет граммофон из кабинета и ставит его в тамбуре, некоторое время возится с ним, затем спускается вниз.
Дмитрий Павлович (по пути в столовую). Все это довольно противно, — слишком много чести, чтобы убить одного мужика.
Пуришкевич. Ваше высочество, мы убиваем целую партию…
Феликс (сбежав вниз, у чайного стола). У нас еще минут двадцать… Будем пить чай.
Лазаверт (испуганно). Как… пить чай?..
Пуришкевич. Милейший доктор, на вас лица нет… Нельзя же так нервничать в самом деле.
Все садятся к столу, Феликс у спиртового чайника.
Феликс. Эти пирожные можно есть, это пока без начинки.
Пуришкевич. Где они взяты?
Феликс. У де Гурмэ… Я узнавал, это — его любимые сладости…
Пуришкевич (рассматривая). Розовые и мокка… Изволите видеть — конокрад, хлыст, животное, — и ‘любимые сладости’…
Лазаверт (ест). Необыкновенно вкусные пирожные, необыкновенно…
Феликс. Дмитрий, тебе налить чаю?..
Дмитрий Павлович. А вдруг он не приедет?..
Феликс. Я час тому назад еще раз звонил, — он ждет.
Пуришкевич. Доктор, вы все-то не ешьте… Половинку откусили и сюда, откусили и сюда… (Кладет пирожные на блюдечки.) Должно иметь вид: у стола сидело оживленное общество, дамы… Услышали автомобиль и убежал и…
Дмитрий Павлович. Нужно измять салфеточки…
Пуришкевич. Совершенно верно, ваше высочество, — поручик, мните…
Поручик С. Слушаюсь. (Мнет и разбрасывает салфеточки.)
Дмитрий Павлович. Подождите… кажется — часы… Половина первого…
Феликс. Господа, нужно ехать…
Пуришкевич. Да, все в порядке… Поезжайте, князь… Доктор, идите к автомобилю.
Все встают.
Феликс. Яд!.. А где же яд?.. Яд где?..
Лазаверт. Здесь… Со мной. (Вынимает.) Да… И перчатки я захватил…
Феликс. Ужасно… Главное и забыли… Скорее, скорее сыпьте его туда…
Лазаверт. Слушаюсь. (Надевает перчатки.) Отойдите, господа, на всякий случай… Если попадет едва заметная крупинка на слизистую оболочку — смерть. (Высыпает яд на тарелку.)
Дмитрий Павлович. Это цианистый калий?
Пуришкевич. Циан. Представьте, кто его достал… Василий Маклаков… Яд-то он дал, но заявил, что вряд ли сам может быть нам полезен как активный деятель. ‘Если у вас выйдет что-нибудь не гладко — готов охотно помочь юридическим советом’… Вот кадет!.. Вчера уехал в Москву. Просил, если убьем, — послать телеграмму: ‘Когда приезжаете’…
Лазаверт начиняет ядом пирожные.
Феликс. И я получил от него… (Показывает.) Резиновая гиря образца французской полицейской палки.
Лазаверт. Я начиняю только розовые…
Феликс. Да, да, с ядом будут только розовые пирожные, а мокка — без яду… Может быть, мне придется есть…
Дмитрий Павлович. Ради бога, будь осторожен, Феликс…
Феликс. Я здесь отложил для себя…
Лазаверт (громко). Готово…
Дмитрий Павлович. Идемте…
Пуришкевич. Доктор, живей, живей надевайте шубу…
Лазаверт бросает перчатки в огонь камина, затем поднимается наверх, берет шубу и уходит через тамбур.
Феликс (берет с камина склянку). Вот раствор цианистого кали… для вина…
Пуришкевич. Это мы вольем без вас…
Из камина вылетает клуб дыма.
Доктор с ума сошел!.. Бросил в камин перчатки… Поручик, откройте форточку, невозможный дым…
Поручик С. открывает форточку.
Феликс. Ах, как это неприятно! Это может все погубить…
Пуришкевич. Не волнуйтесь, князь, голубчик… Поезжайте, господь вам поможет… (Берет его за руки.) Чего бы это ни стоило — привозите гада. (Крестит его.) Ну, с богом.
Дмитрий Павлович. Феликс, не забудьте: три раза гудок, когда подъедете.
Феликс. Ни пуху ни пера. (Уходит.)
За ним выходят Дмитрий Павлович и Пуришкевич.
Пуришкевич (в дверях). Поручик, оставьте форточку открытой, пусть проветрится.
Поручик С. гасит свет. Пауза. Столовая остается в темноте. По двору проезжает автомобиль. Затем освещается наверху кабинет.
Феликса. Там Пуришкевич и Дмитрий Павлович.
Пуришкевич. Ваше высочество, при вас револьвер?
Дмитрий Павлович. Да.
Пуришкевич. У меня ‘соваж’ — прекрасная игрушка! без осечки…
Дмитрий Павлович. Пора!
Пуришкевич. Да, пора.
С этими словами они идут через тамбур и спускаются в столовую, где офицер зажигает свет.
Поручик С. Форточку я закрыл, — дымом больше не пахнет.
Пуришкевич (подходит к столику у окна, берет темную рюмку и наливает в нее яд из склянки). Яд вольем в темную рюмочку. А эта — для князя.
Дмитрий Павлович. Мне страшно, как бы Феликс не перепутал впопыхах и сам не выпил вина из этой рюмки. Или — съест розовый пирожок.
Пуришкевич. Это невозможно, ваше высочество, — князь необычайно хладнокровен — редкое самообладание.
Поручик С. поднимается в тамбур и возится с граммофоном.
Дмитрий Павлович. Итак, план действия?..
Пуришкевич. Феликс вводит Распутина через эту дверь. Говорит, что у Ирины гости и придется немного подождать, — предлагает ему вина и чаю… В это же время доктор Лазаверт проходит через главный подъезд и соединяется с нами. Мы становимся там, в тамбуре, чтобы броситься на помощь князю, если что-либо выйдет неладное… Я думаю — смерть Распутина наступит минут через пятнадцать после того, как он войдет в эту комнату. Мы раздеваем тело, берем всю одежду Распутина, даем ее поручику, — он как раз одного роста с Распутиным, — он надевает шубу Распутина, шапку и боты, прикрывается воротником и выходит вместе с вами, ваше высочество, — Лазаверт опять за шофера, — через малый подъезд… Вы садитесь в автомобиль… Сыщики или постовой городовой примут поручика за Распутина… Вы едете на Варшавский вокзал и у меня в поезде в печи сжигаете всю одежду… Затем вы грузите автомобиль на платформу моего поезда и на извозчиках едете на Невский во дворец великого князя Сергея Александровича. Там вы берете ваш автомобиль и едете сюда, где мы с Феликсом в ваше отсутствие упакуем тело Распутина в простыню, привяжем цепи и гири… Затем мы везем тело и бросаем в Малую Невку…
Играет граммофон ‘Янки Дудль’.
Отлично, поручик… Подходит.
Дмитрий Павлович. Да, это стройно обдумано, хорошо…
Пуришкевич. Утопив тело, мы разъезжаемся по домам, я — на вокзал. Завтра в десять, как ни в чем не бывало, я показываю мой поезд санитарной комиссии Государственной думы…
Слышен шум подъехавшего автомобиля.
Дмитрий Павлович. Автомобиль!
Пуришкевич. Не может быть так скоро.
Тригудка. Они.
Пуришкевич и Дмитрий Павлович поспешно поднимаются в тамбур.
Дмитрий Павлович. Останемся здесь.
Пуришкевич. Поручик, дуй во всю ‘Янки Дудль’.
Голос Распутина. Куда, милай?
Голос Феликса. Сюда, Григорий Ефимович.
Наверху, в тамбуре, стоят, прислушиваясь, Дмитрий Павлович, Пуришкевич и поручик С. Играет граммофон. Через минуту к стоящим присоединяется Лазаверт, который прошел через кабинет Феликса. В столовую входят Распутин и Феликс.
Феликс. Никого… Убежали…
Распутин. А кто убежал-то, кто, милай?
Феликс. Ирина и дамы. Пили чай, видите… Услышали, что мы приехали, — испугались…
Распутин. А я разве страшный?.. Я дамочек люблю, меня дамочки не боятся… Ирина твоя наверху, значит? Куда убежала-то?.. Туда?.. {Идет к двери, ведущей на винтовую лестницу.)
Феликс. К ней нельзя, туда нельзя!..
Распутин. Почему туда мне нельзя?
Феликс. Там незнакомые…
Распутин. Я и незнакомых люблю…
Феликс. Две старые дамы…
Распутин. Ну, это другое дело. (Возвращается к столу.)
Феликс. Григорий Ефимович, садитесь… Чай… Я налью…
Распутин. Так я не прозяб, с чего же я чай-то буду пить?
Феликс. Вот пирожные, — пожалуйста… Вот эти — розовые, — кажется, ваши любимые.
Распутин. А я у тебя есть не стану. (Смеется.) А-ха-ха, испугался… Чего у тебя губы-то трясутся?.. С морозу, что ли?.. Ты сам выпей…
Феликс. Выпью, выпью. (Наливает.) Ну, вот… Ирина с дамами сидела здесь, пили, ели… Позвольте, я положу. (Кладет ему на тарелку.) Эти дамы хотели раньше уехать, немного задержались… (Разламывает пирожное и ест.) В самом деле — почему вы у меня не хотите есть, отказываетесь от моего гостеприимства! Даже обидно.
Распутин. Съел, кабы знал…
Феликс. Что бы вы знали?
Распутин. Кабы знал, — какое она, Ирина-то, надкусила, — вот это бы съел.
Феликс (подавая). Вот это…
Распутин. Нет, это дело темное…
Феликс. Я не понимаю… Вы просто хотите меня обидеть.
Распутин. За что ты меня ненавидишь, Феликс?.. За что, а? милай?
Феликс (овладев собой). Давайте по правде, Григорий Ефимович, начистоту.
Распутин. Давай, давай, правду я люблю, я сам — правда…
Феликс. За что я могу вас любить? Разумеется, я вас не люблю, Григорий Ефимович.
Распутин. Правильно, Феликс. Во, самая точка — режь правду.
Феликс. Но вами очень, очень интересуется моя жена.
Распутин. Ну, что ты?..
Феликс. Я человек честолюбивый, хочу занять высокое положение в правительстве… Будем друзьями, Григорий Ефимович…
Распутин. Смышленый юноша, далеко пойдешь.
Феликс. Кушайте, Григорий Ефимович…
Распутин. Что ты ко мне с этой пищей лезешь?.. Что я — голодный?.. Я только что поужинал… Наелся… Ну, зови, зови Ирину-то. А то внезапно огорчусь, расстроюсь… Уйду, ей-богу.
Феликс. Хорошо, позову. (Поднимается наверх, в тамбур.)
Распутин в это время оглядывает, обнюхивает стол.
Пуришкевич (Феликсу шепотом.) Ну, что он? Феликс. Ничего не выходит. Дмитрий Павлович. Почему? Феликс. Это животное не пьет и не ест… Пуришкевич. А как его настроение?
Феликс (растягивая). Неважно. По-моему, он настороже, догадывается.
Дмитрий Павлович. Идите, идите, Феликс, иначе он сюда за вами прилезет…
Феликс. Попробую еще. (Спускается вниз к Распутину.) Дамы уже прощаются. Через две-три минуты Ирина сойдет вниз. Очень просила вас подождать. (Идет к столику у окна, раскупоривает вино.) А вы любите женщин, Григорий Ефимович?
Распутин. А кто их не любит-то, мертвые не любят. Женское, это — благодать божья. Это — не грех… Это — самое сладкое, сырое.
Феликс. Ха, сырое, да. (Ставит перед Распутиным две рюмки и бутылку, наливает вино, себе берет прозрачную рюмку.)
Распутин. Ты, Феликс, почему у доктора Бадмаева не бываешь?
Феликс. У Бадмаева, зачем? Я здоров. Распутин. Полезный человек Бадмаев. У него травки есть. Ух, травки.
Феликс. Какие травки? (Чокается с рюмкой Распутина и пьет маленькими глотками, внимательно следя за рюмкой Распутина.)
Распутин. Любовные травки… Это не грех, смотри, любить никогда не грешно… Ласковые травки у Бадмаева. Нальет он тебе в рюмочку, махонькую такую рюмочку, этой травки, настоечки. (Берет темную рюмку.) Выпьешь, и захочется тебе бабу ласкать… Ну, сравнить ни с чем нельзя.
Феликс (чокается). За здоровье Бадмаева. Распутин. Можно. (Пьет.)
Феликс, вытянув шею, смотрит, как он пьет.
Сходи, сходи к Бадмаеву, нужный человек.
Феликс пододвигает ему блюдо с пирожными. Распутин берет и закусывает.
Бывает, — скучно тебе, тоска, ни на что бы не глядел… Другая травка есть у Бадмаева против этого… (Икнул. Налил мадеры, выпил, съел пирожное.) На что я здоров, а прибегаю, прибегаю. (Оборвал, икнул.)
Феликс. Действует?
Распутин. Действует, действует… (Оборвал, пристально глядит на Феликса.) Ты что на меня вылупился?
Феликс. Ты государыню тоже этой травкой поишь?
Распутин. Ты что?.. Да как ты смеешь про маму так говорить… Уйду я… Ну тебя к черту… (Поднялся.)
Феликс (оскорбленно, надменно). Что?!
Распутин берет с камина шапку.
Распутин. То-то — ‘что’. Молод на маму лапу поднимать, дерзок…
Феликс. Ну, бросьте, я пошутил… Не уходите, Григорий Ефимович, нет, это просто невозможно… Ирина сейчас, сейчас придет.
Распутин. Врешь, ее и дома нет…
Феликс. Сядьте, сядьте, сядьте, дорогой, ну, простите. (Сажает его на диванчик, перед которым лежит шкура белого медведя.) Она сейчас… Хорошо?.. (Поспешно поднимается по лестнице.)
Пуришкевич. Что у вас там происходит?
Феликс (отчаянным голосом). Яд не действует.
Дмитрий Павлович. Как не действует?
Феликс. У него только непрерывная отрыжка и слюнотечение… А съел он штук шесть пирожков и выпил две рюмки яду.
Дмитрий Павлович. Это дьявол какой-то!..
Лазаверт. А-а-а-а… (Схватился за горло, пошатнулся, шатаясь, пошел по переходу в кабинет, где и повалился на диван.)
Феликс. Он обо всем догадывается… Я не могу глядеть в его глаза…
Пуришкевич. Яд никуда не годится?
Феликс. Я попробовал на кошке, — сдохла…
Поручик С. Тут чертовщина какая-то…
Дмитрий Павлович. Господа, отпустим его, пускай убирается… Как-нибудь при других условиях сплавим его.
Пуришкевич. Живым Распутин отсюда не может и не должен выйти.
Дмитрий Павлович. Но как же быть?
Пуришкевич. Ваше высочество, прикажите, я спущусь и уложу его из моего ‘соважа’.
Дмитрий Павлович. Да, но шум, выстрелы, кровь… Хлопотливо.
Феликс. Он явится домой и сейчас же будет телефонировать в Царское.
Поручик С. Яд может подействовать, когда он вернется, а там — вскрытие, и мы погибли…
Дмитрий Павлович. Тогда, господа, бросим жребий, — кому…
Феликс. Нет, разрешите уже это сделать мне. (Сбегает вниз, где на диване сидит Распутин, часто икая. Выдвигает ящичек стола, берет револьвер.)
Распутин. Что же Ирина-то? Врешь ты все, врешь, мальчишка… Я слышал, как ты наверху бубнил… Бу-бу-бу… Ты меня чем опоил, ах ты сукин…
Феликс быстро к нему подходит, держа револьвер за спиной. Распутин поднимается, протягивает руку.
Не смей!.. (Секунду держит его в оцепенении взглядом.)
Феликс. Сволочь! (Стреляет.) Распутин дико вскрикивает, валится навзничь на белую шкуру.
Закрывает правой рукой глаза.
Пуришкевич, Дмитрий Павлович, поручик С. молча, горохом, скатываются с лестницы. Подбегают к телу, перед которым стоит Феликс, держа револьвер.
Пуришкевич. Готов. Слава богу. (Крестится.)
Дмитрий Павлович. Убит. Хороший выстрел.
Поручик С. Наповал. В грудь…
Пуришкевич. Скорей, скорей, поручик, раздевайте его.
Поручик стаскивает с Распутина поддевку, сапоги, берет шапку.
Ваше высочество, не теряя минуты, поезжайте на вокзал. Сжечь шубу, шапку, боты, все, все…
Дмитрий Павлович. Да, да… Едем, едем…
Пуришкевич. Лазаверт, а где Лазаверт?.. Доктор!.. (Бежит наверх в кабинет.)
Поручик, Дмитрий Павлович и Феликс уходят в дверь столовой.
Пуришкевич (наверху в кабинете расталкивает Лазаверта на диване). Доктор, стыдитесь, какое малодушие!.. Вставайте!.. Ну!..
Лазаверт. Мне стало дурно… Извините, моя комплекция…
Пуришкевич. Немедленно гоните на вокзал…
Лазаверт. Слушаюсь… (Уходит.)
Пуришкевич один наверху, в кабинете. Закуривает сигару. Прислушивается к последующей сцене внизу, в столовой, на цыпочках с револьвером идет к винтовой лестнице.
Феликс (в то же время возвращается в столовую через столовую дверь, подходит к Распутину, садится перед ним на корточки, щупает пульс, слушает сердце). Да, убит…
Распутин открывает глаза. Приподнимает голову и с нечеловеческой ненавистью глядит на Феликса.
Феликс (откидывает голову, открывает рот, в ужасе расширяет глаза). А!
Распутин. Феликс…Феликс…Феликс…Феликс… (Приподнимается и хватает Феликса за горло.)
Феликс издает дикий, раздирающий крик… Тогда Распутин бросает его и бежит к двери.
Распутин. Феликс, Феликс, все скажу маме… (Гасит свет и исчезает за дверью столовой.)
Пуришкевич (сбегает с лестницы в столовую, в темноту). Что? Что? Что?
Феликс (в темноте). Пуришкевич, стреляйте, стреляйте, он жив!
На дворе появляется бегущий Распутин. Два выстрела. Позади него появляется Пуришкевич. Схватывает зубами себя за левую руку и стреляет. Распутин падает, Пуришкевич бьет его сапогом в голову.
Пуришкевич. Собака!.. Врешь!.. Сдохнешь!..

Занавес

Действие пятое.
Картина первая

Комната в Царскосельском дворце. Вырубова без чувств в кресле. Протопопов, одетый в шитый мундир, перед ней со стаканом воды.

Протопопов. Ради, ради бога, Анна Александровна, вот вода… успокойтесь… Побольше мужества… Это — испытание, посланное богом… Не поддавайтесь искушению… Григорий Ефимович с вами незримо. Душа его скорбит, видя ваше отчаяние… Анна Александровна, выпейте немного воды, я умоляю. (Отхлебывает из стакана и вспрыскивает Вырубову.)
Вырубова (очнувшись). Подождите, что вы делаете? (Приподнялась, глядит на Протопопова.) Замучен!.. (Закричала, заткнула себе рот платком, судорожно сдерживаясь, рыдает.)
Протопопов. Тише, тише, тише, нельзя так… (Зажимает уши руками.) Я сам могу закричать…
Вырубова. Его святое тело — отравлено, прострелено, избито…
Протопопов. Он — на небе, на небе, на небе.
Вырубова. Я хочу его здесь…
Протопопов. Невозможно.
Вырубова. Его глаза архангела, его благоухающий рот, его могучие руки… мертво… холодно… растерзано!..
Протопопов. Я вам говорю, что он свят… Он с нами, он здесь… (Вдруг указывает на свет, падающий из окна.) А… что это?., вы видите?.. Вы ничего не видите?.. Кто это?..
Вырубова (трясется как в лихорадке). Свет… Луч…
Протопопов. Мелькнула светлая тень…
Вырубова. Где, где, светлая тень?
Протопопов. Ах, если бы здесь была государыня, боже, боже…
Два ливрейных лакея появляются, отворяют дверь, становятся с боков. Вырубова быстро вытирает глаза, делает улыбку. Протопопов хватает портфель, замирает, весь готовый устремиться к двери.
Входит царица.
Царица (быстро, внимательно оглядывает выражение лиц у присутствующих). Здравствуйте, Александр Дмитриевич. (Кивком головы приказывает лакеям удалиться.) Какие новости вы мне привезли сегодня? Да, в эти дни не может быть хороших новостей.
Вырубова. Сана, не волнуйтесь, заклинаю вас всеми святыми…
Царица. Мне нужно успокоиться? Почему? (Садится.) Александр Дмитриевич, вы нашли его?
Протопопов. Да, нашли, ваше величество.
Царица (после мнгновения колебания). Наш друг жив?..
Протопопов. Нет, ваше величество, замучен и зверски убит…
Царица (встает, выпрямляясь, глаза ее высыхают). Я плохо поняла… Что совершено над нашим святым другом?..
Протопопов. Беспримерное злодеяние…
Царица. Где найдены останки нашего святого друга?
Протопопов. В полынье под мостом на Малой Невке. Осмотр на месте обнаружил, что Григорий Ефимович был еще жив, когда его бросали в полынью. Оттуда же извлечены его шуба, шапка и один бот…
Царица. Хорошо, бог накажет русских за это… Что сделано с убийцами?
Протопопов. Я взял на себя смелость применить репрессии по отношению одного из членов императорской фамилии, — Дмитрию Павловичу запрещен выезд из Петрограда. Князь Юсупов подвергнут домашнему аресту.
Царица. Так. Я была уверена, что Дмитрий и Юсупов готовили что-то ужасное… Хорошо… Злодеи понесут высшую кару… Еще что?
Протопопов. Полиция и следственные власти производят обыск и допросы во дворце князя Юсупова. Остается только неясным один из сообщников убийства и затем труп застреленной собаки, найденный во дворце перед решеткой… Завтра я буду иметь счастье…
Царица. Труп собаки?.. (Протягивает руку к Вырубовой, которая вынимает английскую соль и дает царице нюхать.)
Вырубова. Мое солнышко… моя любимая… моя страдалица… (Гладит и целует ей руки.)
Царица. Хорошо, это уже прошло. Александр Дмитриевич, я разрешаю вам говорить неофициально. Положите ваш портфель и сядьте. Мы осиротели… Мы здесь сироты, потерявшие пастыря… Мы наденем траур… Горе заставило меня потерять самообладание, но я знаю, — именно теперь на меня ложится вся тяжесть царского венца… Этот венец хотят забросать грязью и обрызгать кровью… (Выпрямляясь.) Но я буду жестока, я буду беспощадна, я буду бороться до конца. Святая душа Григория поможет мне.
Протопопов поднимается, глаза его блуждают, он как бы в самозабвении проводит рукой по волосам.
Вырубова (в ответ на изумленный взгляд царицы). Сана, он видел нашего друга. Царица. Когда? Вырубова. За секунду перед вашим приходом.
Царица. Молчи, что ты говоришь? где видел?
Вырубова. Григорий вошел в луче солнца в окно… Сана, он и сейчас видит его…
Царица. Тише, не спугни… Я чувствую присутствие света…
Протопопов (слегка завывающим, истерическим голосом). Приблизься, приблизься, прекрасный дух… Не смотри на меня так невыносимо… Облеченный в солнце… Кто ты?.. (Вскрикивает.) Отец… друг… Григорий… Чего ты хочешь?.. Кого ты ищешь здесь?., меня… зачем… пощади… мне больно… зачем ты рвешь мое сердце… О, как сладок твой поцелуй.
Вырубова. Григорий целует, целует… (Поднимает руки и несколько раз кружится.)
Протопопов. Что ты делаешь со мной?.. Я мал, я убог, ты хочешь войти в меня… Ты входишь в меня! О Григорий, о свет небесный! (Также поднимает руки и кружится вокруг себя.) Во имя духа, во имя духа, во имя духа… (Издает вопль.)
Царица поднимается и дико смотрит на него. Протопопов начинает говорить голосом Распутина.
Ну, я здесь. Ну, я с тобой, мама. Здравствуй.
Царица. Здравствуй, здравствуй, Григорий.
Протопопов. И жив вечно… Свет вокруг меня… Ангелы… Я в Протопопова вошел… Это я, ты не бойся, мама… Протопопов хороший человек… преданный человек… держись за него, мама… Протопопов тебя спасет и Алешу спасет… Протопопов твое царство спасет… Мама, милая, дорогая, пребываю, благословляю, приказываю, мама, мама, что ты медлишь… Опомнись, бери власть… Бери державу… Единая венценосная, мать сына твоего… Александра Великая… Первая… единая… регентша… Регентша… регентша… регентша… (Начал кружиться.) Во веки веков… аминь. (Упал.)
Царица (в исступлении). Григорий, Григорий… я слышу тебя!

Занавес

Картина вторая

Там же, конец февраля. Протопопов ходит взволнованный, останавливается перед лакеем.

Протопопов. Ты сам из народа? Лакей. Так точно, ваше превосходительство.
Протопопов. Обожаешь свою государыню?
Лакей. Так точно, ваше превосходительство.
Протопопов. Ты что же, всем доволен, братец?
Лакей. Так точно, ваше превосходительство.
Протопопов. Ну а не хотел бы, например, чтобы у нас была республика?
Лакей. Так точно, ваше превосходительство.
Протопопов. Ты из народа, — скажи, ну, объясни, чего они хотят?
Лакей краснеет и выкатывает глаза.
Протопопов. Я тебя спрашиваю, если будет довольно хлеба, то и все будут довольны?.. Ведь так?
Лакей. Так точно, ваше превосходительство.
Царица (входит). Здравствуйте, Александр Дмитриевич, что нового в Петрограде? Ани заболела корью.
Протопопов. Ваше величество, боже, боже, горе слезное, и роскошь сделалась бесценной, и кимвалы без защиты.
Царица. Аминь. Беспорядки, я надеюсь, кончаются?
Протопопов. Ваше величество, я говорил с народом, я разговаривал даже с извозчиками инкогнито, — все обожают свою государыню, но хотят хлеба и сухарей. Беспорядочные толпы рабочих, дезертиров и обывателей продолжают скопляться на улицах.
Царица. Необходимо ввести карточную систему, и они успокоятся. Теперь карточки в каждой стране, и все довольны. У нас же ничего не умеют устроить.
Протопопов. Ваше величество, проект карточной системы у меня в портфеле. До его введения мы будем выпекать хлеб в военных пекарнях. Господь поможет нам. У нас достаточно войск. Боже, боже, храни венценосцев… Сегодня толпой убит полицейский пристав на Знаменской площади.
Царица. Он будет в раю.
Протопопов. Толпа убила еще несколько человек… Вся беда от зевающей публики, раненых солдат и курсисток, которые подстрекают рабочих.
Царица. Можно удивляться: у них нет каких-то сухарей, и они делают беспорядки. Это — исключительно хулиганское движение. Мальчишки и девчонки бегают по городу и кричат, что у них нет хлеба, исключительно для того, чтобы создать возбуждение. А рабочие бегают и кричат только потому, что не желают работать.
Протопопов. Исключительное хулиганское движение.
Царица. Я уверена, что если бы погода была очень холодная, например — мороз градусов девятнадцать или двадцать, они бы все сидели дома.
Протопопов. Хороший мороз моментально бы прекратил революцию.
Царица (изумленно, насторожилась). Революцию?
Протопопов. Простите, у меня жар, ваше величество, у меня бред… Я взволнован…
Царица (показывает телеграмму). Александр Дмитриевич, вот телеграмма государя в ответ на мои отчаянные телеграммы… ‘Мысленно постоянно с тобою. Дивная погода. Масса новых снимков’.
Протопопов. Боже, боже, храни его.
Царица. Государь, как ребенок, не понимает, что в эти дни нельзя заниматься фотографией. Мои глаза болят от слез, ко я решилась…
Протопопов. В священном заговоре императрицы примут участие все верные слуги, все, кто носит бога в сердце.
Царица. Сегодня же вы пошлете курьера в Швейцарию передать ответ графу Чернику — мое согласие… Мир…
Протопопов. Слушаюсь, ваше величество.
Царица. Я вызвала генерала Хабалова. Сейчас при вас я прикажу ему оцепить войсками Государственную думу и арестовать всех. Завет отца Григория будет исполнен.
Протопопов (падает на колени, протягивает руки). Приветствую правительницу России… Грядет царствие Алексея Второго…
Xабалов (быстро входит, красный, возбужденный). Ваше величество!
Царица. Генерал!
Xабалов. Чрезвычайно тревожные известия, ваше величество. Я прискакал, простите Христа ради… Сейчас близ Царского мой автомобиль был обстрелян.
Царица (звонит). Я слушаю вас.
Xабалов. Резервные полки отказываются стрелять в народ.
Царица. Они не хотят стрелять? Как же они смеют не хотеть?
Xабалов. Войска совершенно деморализованы… Командный состав арестован или разбежались… Солдаты смешиваются с толпой. Ваше величество, необходимо хотя бы один кавалерийский кадровый полк… Одного удара по Невскому будет достаточно, чтобы разогнать весь сброд.
Лакей входит.
Царица. Стакан воды.
Лакей уходит.
Xабалов. Иначе я ни за что не отвечаю.
Протопопов. Ваше превосходительство, все-таки странно — тридцать тысяч войск не могут справиться с какими-то хулиганами.
Xабалов. Попробуйте, ваше превосходительство, командовать сами петроградским гарнизоном… Казармы полны агитаторов. Повсюду разбрасываются преступные листки…
Царица. Возьмите взводный полк… Гвардейский экипаж…
Xабалов. А вдруг, ваше величество, среди них революционеры, и вы останетесь без охраны. С минуты на минуту беспорядки могут перекинуться в Царское.
Протопопов. Невозможно.
Xабалов. Нельзя ли получить кадровые войска хотя бы из Пскова?
Царица. Я телеграфирую в ставку — выслать отряд и командование поручить преданному нам генералу Иванову.
Xабалов. Слушаюсь. (Садится, пишет телеграмму.)
Протопопов. Глазное пустить слух, что у нас много сухарей, запасы сухарей. Население обожает царствующую семью и хочет хлеба.
Xабалов. Подпишите, ваше величество.
Царица подписывает телеграмму.
Я печатаю воззвание к населению в самых решительных и успокоительных тонах: сухарей сколько угодно, подвоз муки обеспечен, население должно в порядке разойтись по домам, крикуны расстреливаются на месте…
Лакей входят с подносом.
Протопопов. Наша опора — господь и молитвы святого друга, который там предстательствует.
За окном пение, крики, выстрелы. Лакей роняет поднос. Царица вскрикивает. Все кидаются к окну.
Царица. Что это? С флагами?
Хабалов. Я говорил — перекинулось… Это — конец…
Протопопов. Вы не смеете впадать в панику, ваше превосходительство.
Царица. Какие-то оборванцы… Возмутительно… Мои матросы не допустят…
Пение за окнами.
Они должны стрелять…
Протопопов. Стрелять… стрелять… (Держась за голову, раскачивается.)
Царица. Почему матросы не стреляют?..
Протопопов на цыпочках незаметно уходит из комнаты.
Царица. Вот мои матросы… Они бегут… Что они делают?..
Хабалов на цыпочках незаметно выходит из комнаты.
Они давали присягу… Они покидают меня? (Оборачивается, видит, что осталась одна, спиной к окну, вцепилась в подоконник, глаза с ужасом расширены.) Они ушли!..

Занавес

Картина третья

Там же. Вырубова сидит на койке в жару. Царица у окна. Рассвет.

Вырубова. Где государь? Сана, где государь? Пошли за ним аэроплан. Прошу тебя, котик.
Царица. Ани, ляг, тебе вредно волноваться. Я хотела послать аэроплан, но все летчики исчезли.
Вырубова. Где государь?
Царица. Государь во Пскове, — не имея за собой армии, пойман, как мышь в западню… Я буду стоять до конца. Венец дан мне богом, и один бог вправе отнять его. Если государя принудят дать конституцию, — то это еще не значит, что мы навсегда отречемся от своих прав. Бог любит своего помазанника и восстановит его в своем праве… И мы не обязаны исполнять того, что вырвано недостойным образом… О, только пусть он не дает им уступок… Никаких уступок негодяям и бунтовщикам…
Вырубова. Нас все бросили. Я боюсь. Мне страшно, Сана…
Царица. Две роты сводного полка верны мне… Они охраняют дворец и не впустят чернь… О боже, боже мой… Только бы продержаться еще несколько дней… Ани, я послала ему телеграмму во Псков и с минуты на минуту жду ответа… Я телеграфировала: никаких уступок… Пусть он будет на этот раз тверд… Войска на фронте узнают, что их императора задержали в каком-то Пскове какие-то железнодорожники и оборванцы… Войска возмутятся, разнесут, разнесут проклятый Петроград… Какая низость!.. Какая подлость!.. Задерживать своего государя… О, они потерпят жестокую кару там, в Петрограде…
Вырубова. Мне страшно… Ты слышишь… Уходят… Это войска уходят.
Царица. Ани, сегодня вершина несчастий, но бог поможет нам. Мне говорили сегодня, Дума и Советы уже грызутся не на живот, а на смерть… Временное правительство и Советы — две змеи, они грызут друг другу головы. Они уже в панике… Еще несколько дней, и эта Дума, эти депутаты, эти социалисты приползут сюда на коленях пресмыкаться, будут умолять меня взять власть…
Лакей входит с подносом, на котором телеграмма.
Вырубова. От государя? Царица (берет телеграмму). Иди…
Лакей уходит.
Непонимаю. Это — не от государя… Это — моя телеграмма ему… Псков… Тут что-то написано карандашом… ‘Местонахождение адресата неизвестно’… Почтовый чиновник называет императора всероссийского ‘адресат’!
Звонок телефона.
Вырубова. Сана, Сана, я говорю, его уже нет во Пскове.
Царица. Нет, я уверена, государь сейчас снова во главе войск.
Звонок. Царица берет трубку.
Я не могу… Это так страшно… Нет, нет… (Опять в трубку.) Павел, да, это я с тобой говорю… Я не понимаю тебя… Я не понимаю тебя…
Вырубова (берет трубку). Сана, это известия со станции Дно… Государь отрекся от престола за себя и за наследника.
Царица. Это ложь… он лжет!.. Тогда пусть войска присягают мне… (Бежит к окну и отворяет его.)
Слышна песня уходящих войск.
Проклятые… И они уходят… Последние…
Вырубова. Сводный полк?..
Царица. Все… Мы брошены…
Вырубова. Я не хочу… Я не хочу умирать… Сана, мне страшно… Ты слышишь… сюда идут…
Царица. Но я не отреклась от престола. Они увидят меня, и они испугаются.
За окном крики, песня. Входят четверо рабочих с винтовками и становятся у дверей, сурово, как бы не замечая царицы.
Кто вы такие? Как вы осмелились войти?.. Пошли прочь…
Рабочий. Вы арестованы, гражданка.

Занавес

Условные сокращения

Бороздина — П. А. Бороздина. А. Н. Толстой и театр. Воронеж, 1974.
Недра — А. Н. Толстой. Собрание сочинений в пятнадцати томах. М., ‘Недра’, 1929—1930.
СС — А. Н. Толстой. Собрание сочинений в десяти томах. М, Гослитиздат, 1958—1961.

Комментарии.
Заговор императрицы

Впервые — Алексей Н. Толстой, П. Е. Щеголев. Заговор императрицы. Пьеса в 5-ти действиях. Берлин, 1925.
В связи с началом работы над постановкой пьесы в Государственном Большом драматическом театре в Ленинграде (режиссер А. Н. Лаврентьев) корреспондент ‘Красной газеты’ взял интервью у Щеголева: ‘Мы ставим себе целью, — заявил в беседе с нашим сотрудником П. Е. Щеголев, — изобразить картину падения старого режима и осветить личности и роли главных его представителей &lt,…&gt, Хронологически пьеса охватывает период с лета 1916 года по 3 марта 1917 года &lt,…&gt, Пьеса сплошь историческая. Мы не допускали никакой карикатуры, никакой пародии. Эпоха рисуется в строго реальных тонах. Детали и подробности, которые зрителю могут показаться вымышленными, на деле являются историческими фактами &lt,…&gt, На 60 % действующие лица говорят собственными словами, словами их мемуаров, писем и др. документов’ (‘Красная газета’. Вечерний выпуск, 1924, 29 декабря). На вопрос, почему пьеса названа ‘Заговор императрицы’, Щеголев ответил, что Распутин считал Николая II ничтожным, а императрицу Александру Федоровну — Екатериной II, она решилась на заключение сепаратного мира с Германией для того, чтобы передать власть своему сыну наследнику Алексею.
Премьеры состоялись в Московском театре ‘Комедия’ 12 марта 1925 года, в Ленинграде — 19 марта 1925 года.
Среди первых отзывов о спектаклях нашелся единственный положительный. Рецензент ‘Рабочей газеты’ (1925, 15 марта) писал, что ‘пьеса построена на правдивых фактах, на исторических документах. В общем, она довольно занимательна’. Большинство же критиков признали и пьесу и спектакли неудовлетворительными. В газете ‘Известия’ критик Ю. Соболев заметил, что пьесы вообще никакой не получилось: ‘…пьеса, задуманная в больших масштабах раскрытия трагических событий русской истории, неудержимо снижалась здесь то до инсценированных цитат из писем и мемуаров, то до анекдота, неплохо рассказанного, но лишенного всякой значительности. Органический недостаток ‘Заговора императрицы’ в том и состоит, что вся пьеса сшита из разных лоскутьев &lt,…&gt, Но самое существенное, это — отсутствие определенной социальной базы, на которой должна была бы держаться пьеса. Получается впечатление, что вся пьеса написана ради эффектных сцен убийства Распутина’ (‘Известия’, 1925, 15 марта).
В обозрении ‘Театр и музыка’ в газете ‘Правда’ с заметкой о спектакле выступил критик П. Марков, затем еще дважды повторивший свой отрицательный отзыв (‘Правда’, 1925, 26 мая, ‘Комсомольская правда’, 1925, 28 мая): ‘Пьеса Толстого и Щеголева — не историческая хроника. Случайно, вырывая отдельные эпизоды, концентрируясь вокруг нетвердого факта (мечты царицы о единоличном царствовании были только мечтами и заговор не доказан), в отрыве от широкой и страшной картины войны, от истоков, породивших ‘распутиновщину’ &lt,…&gt, авторы показывают случайные и бледные образы тех людей, которые еще недавно были нашими современниками и, тяготея над Россией, глубоко врезались в память’ (‘Правда’, 1925, 24 марта). О том же писал критик Садко (наст. фам. — В. И. Блюм) в журнале ‘Новый зритель’ (1925, No 12, с. 10—11).
Вопрос о соотношении документальности и художественного вымысла в пьесе был рассмотрен в наше время. ‘Сличение материалов следственного дела с текстом пьесы позволяет утверждать, что авторам в главном удалось достичь единства правды документальной и правды художественной и что резкие выпады критиков были не во всем справедливы &lt,…&gt, В 1964 г. в журнале ‘Вопросы истории’ впервые была опубликована сводка материалов, составленная Ф. П. Стимсоном, прокурором Харьковской судебной палаты, которому в 1917 г. было поручено разобраться в ‘деле’ Распутина (‘Вопросы истории’, 1964, No 10, с. 119). Комментируя сводку, проф. А. Сидоров замечает: ‘Можно смело утверждать, что без Распутина и его влияния на последних Романовых, почти невозможно понять последнее царствование’ (там же, с. 118), А. Л. Сидоров считает, что в сводке Ф. П. Стимсона содержится такое богатое собрание фактов о распутиновщине, разоблачающих Николая II и его придворное окружение, какого нет в исторической литературе’ (Бороздина, с. 89).
Несмотря на негативное отношение критики к пьесе, ‘Заговор императрицы’ получил широкое распространение. ‘В 1925—1926 годах ‘Заговор императрицы’ был одним из самых популярных спектаклей &lt,…&gt, шел на шести сценах столицы, в том числе — на сцене Государственного академического Малого театра (премьера 13 июля 1925 г.). В Большом драматическом театре в Ленинграде пьеса выдержала 173 представления. Тогда же, в 1925 году, она была поставлена еще в двух ленинградских театрах — Василеостровском и Драмтеатре Госнардома. К осени 1925 года пьеса шла уже в 13, а в следующем, 1926 году, — в 14 городах’ (СС, 9, с. 764).
Печатается по тексту: Недра, XIV.

—————————————

Источник текста: Алексей Николаевич Толстой. Собрание сочинений в десяти томах. Том 9. Драматургия. Послесл. В. Скобелева, Подгот. текста и коммент. А. А. Макарова. — Москва: Худ. Литература,1986. — 589 с.
Толстой Алексей Николаевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мракобесы, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1917
  2. Иван Грозный, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1945
  3. Ракета, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1916
  4. Отцы-пустынники, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1911
  5. Касатка, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1916
  6. Фюрер, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1941
  7. Патент No 119, или Я?, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1933
  8. Петр Первый, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1938
Электронная библиотека