Загадка творчества, Чехов Михаил Александрович, Год: 1923

Время на прочтение: 44 минут(ы)

Михаил Александрович Чехов.

Загадка творчества

(Публикуется по тексту, напечатанному в ‘Красной газете’ (веч. вып., 1923, 21 ноября))

Можно многое критиковать в современном театре: репертуар, стиль, отсутствие стиля, вкус, безвкусие, ансамбль, режиссуру, художника… Все! Много можно дать дельных, советов, исправляя то стиль, то ансамбль, режиссуру, художника… Но все же театр наш не станет иным ни от критики, ни от любого количества экспериментов на театральных подмостках.
Причина всех зол театральных — в актере. Он упорно не хочет считаться с истиной, известной всем прочим художникам, кроме актера. Все художники знают свои инструменты, орудия, все изучают их, учатся правильно ими владеть. Актер же не только не учится этому, он даже не знает, что есть у него инструмент, есть орудие, которое так же, как скрипка, как кисть или краски, должно быть изучено, познано и подчинено обладателю, то есть художнику. Что мыслит скрипач, например, в том процессе, который он знает как творческий? Он мыслит три вещи в нем: ‘я’, ‘мой инструмент’, ‘музыкальная вещь передо мною’. Актер в своем творчестве мыслит две вещи: ‘я’ и ‘моя роль’. В этом ‘я’ слито в хаосе и незнание своего инструмента, могущего быть отделенным от ‘я’, и незнание ‘я’ как того, кто бы должен владеть инструментом. И если скрипач или художник извне получают свои инструменты, орудия, то актер его носит в себе: он сам инструмент свой и первоначально он слит с ним. Что значит ‘я сам — инструмент свой’? Как мне получить объективно себя как орудие, как инструмент? Изучением себя самого, честной критикой данных своих и затем уже школой. Как чужого, я должен учиться себя наблюдать и рассматривать тело свое, как чужое, как инструмент. Пока я не знаю тело свое, как чужое, оно мной управляет на сцене, а. не я им.
Так же и с голосом. То же со словом.
А мимика! Чем меньше владеет актер своим телом, голосом, словом, тем больше старается он выразить мимикой все, что должно быть исполнено телом, словом и звуком. И гримасы сменяют друг друга, напряженно стараясь выразительным сделать лицо. И все потому происходит, что актер не желает узнать свой инструмент. Первый шаг к исправлению сделает тот, кто в испуге увидит весь ужас театра, всю беспомощность, кто увидит, что театр не имеет основы — актера. Пусть узнает актер, что тело его, его голос и мимика, слово его, все это в целом — его инструмент. Пусть он слушает голос свой со стороны, и тогда он узнает его и им овладеет, пусть он внимательно смотрит со стороны на себя, и он овладеет своими движениями, пусть произносит (и слушает) слово, как музыку,- он научит себя говорить.
Пусть наслаждается легким движением руки, корпуса, ног, пусть движения ‘бесцельные’ сделаются радостью творческой. Пусть оценит, полюбит движение как таковое. Он поймет, что движения, как буквы, как люди, бывают различны и носят в себе и особый характер, и силу, и мягкость, вдумчивость, действенность, могут выразить и симпатию и антипатию — и все это без головного, мертвящего смысла, но все из себя, то есть движение как вдумчивость или движение как антипатия или симпатия. Пусть полюбит не тело свое, но движение, которое он совершает при помощи тела, ставшего инструментом и объективным орудием для совершения движений. Это пробудит в актере способность играть все всем телом.
О системе Станиславского
Публикуется по тексту журнала ‘Горн’ (1919, кн. 2/3). Увлеченный открытиями Станиславского в области актерской психотехники, Чехов излагает свое понимание системы, еще не вполне оформившейся у ее создателя. В Музее МХАТ сохранился вариант этой статьи Чехова, надписанный рукой Станиславского: ‘Моя система в передаче М. А. Чехова’. На с. 9, где Чехов говорит об ‘оправдании задачи’, Станиславский сделал пометку: ‘Как бы я поступил, если бы это случилось’ (КС, 11218). Е. Б. Вахтангов откликнулся на эту публикацию в статье ‘Пишущим о системе Станиславского’ (‘Вестник театра’, 1919, 14): ‘Я близко знаю талантливого автора этой статьи, знаю, как он хорошо чувствует и понимает учение К. С., верю в его добрые намерения при писании статьи, но не могу, не могу не упрекнуть его. Ые за форму, не за отсутствие логического плана, не за бессистемность — этого все равно невозможно достигнуть в короткой статье,- а за сообщение оторванных от общих положений частностей, за указание на детали практической части, когда совсем не оговорены общие цели, общие основы, общий план. Если можно излагать его учение до того, как он сам это сделает, то изложение может быть написано только в форме общего обзора учения’.
В этом очерке ‘О системе Станиславского’ я буду говорить, в общих чертах, конечно, о двух вещах: о том, что такое ‘система’, как она создалась и на что нужна она актеру,- это во-первых. И, во-вторых, о том, как представляют себе ‘систему’ и что думают об этом своем представлении те, кто называют себя ‘врагами и противниками’ теории Станиславского.
О ‘врагах и противниках’ можно было бы и не говорить вовсе, если бы число их не было так велико, если бы они не поднимали такого шума и не протестовали бы так громко против того, о чем, в сущности, имеют ограниченное и искаженное представление. Кто из интересующихся театром не слышал ‘мнений о системе’? Наверное, многие. Ну а кому удавалось слышать изложение самой системы, изложение неискаженное и беспристрастное? Немногим. Система не получила еще печатной огласки, и в этом одна из главных причин ее малого распространения. Одна из причин, но не единственная, другая, не менее важная причина и есть то предвзятое мнение ‘врагов и противников’, о котором я сказал выше.
Людям, ищущим нового в искусстве, приходится прежде всего сталкиваться с этими мнениями и, не узнав самой системы, узнать суждение о ней от лиц, неспособных к восприятию свежих и новых течений. В результате — печальное явление: в рядах ‘врагов системы’ оказываются люди талантливые, сильные, могущие работать, но порабощенные чужим мнением и враждующие против того, о чем не имеют ни ясного представления, ни собственного мнения. Вот этих именно людей я и хочу предостеречь от наскоро составленных и преждевременных суждений о том, что они вправе узнать из первых рук. Всякий может отказаться от того, что предлагает Станиславский в своей ‘системе’, но зачем предоставлять это свое право другим?
Итак, что же такое эта система? Что нового дает она художнику?
Представьте себе такую картину: художники всех времен и народов воскресли — художники, жившие в совершенно различных условиях, при совершенно различных взглядах, окруженные различной средой, предстали бы друг перед другом и пожелали бы обменяться впечатлениями прожитой жизни. Очень возможно, что они не смогли бы сговориться и понять один другого ни в чем, кроме одного только… Это одно, понятное всем им, испытанное и пережитое всеми ими одинаково, было бы не что иное, как желание творческой деятельности, желание художественного самовыявления. Это и есть то удивительное желание, которое во многих отношениях разделяет и делает чуждыми двух близких людей, если только один из них одарен, а другой не одарен этим своеобразным желанием. И, наоборот, соединяет людей далеких по времени и месту, если оба они желали или желают! И никогда художник не объяснит своему менее счастливому брату, чего он желает. Его усилия пропадут даром, если он начнет описывать ему свое чувство. Также и я не хочу здесь описывать этого чувства, не такова моя задача. Я хочу только одного: пусть молодой художник, читающий напечатанные здесь строки, углубится в себя и подумает: можно ли применительно к этому творческому состоянию, к этому стремлению художественного самовыявления говорить о новом, старом, отжившем и т. д.?
Думаю, что нет. Как смешно и непонятно звучат слова: устаревшая любовь, обновленная злоба, отжившее творческое стремление и т. д. Отживать, стареть и обновляться может в человеке только то, что изменчиво, что временно, что непостоянно. Но желание, о котором здесь идет речь, вечно, неизменно, оно есть святое святых художников всех времен. Оно есть то, ради чего и в силу чего живет художник. Условимся видеть в этом желании, таланте, назовите как хотите, неприкосновенную основу творческой души. Если читатель примет это мое условие, то он согласится со мной также и в том, что никакие теории, никакие методы и принципы, никакая система не могут иметь посягательства на это неизменное святое святых.
Но ‘враги и противники’ уже не дают нам говорить. Они кричат:
— Если вы талантливы, вам не нужна система. Талантливый и без системы сыграет!
Да, это верно — талантливый сыграет и без системы. Даже больше того: если бы раньше ‘талантливый не сыграл’, тогда бы и системы вообще не было. Талант создает систему, а не система создает талант. Станиславский сам говорит: ‘Система моя только для талантливых’. Это значит, что неталантливому нечего будет с ней делать, не к чему ее применять. Ясно поэтому, что ‘враги’ сильно ошибаются, если думают, что система делает талант. Не в этом ее сила.
Итак, условимся с читателем и на этот счет. Ни прибавить, ни убавить таланта нельзя.
Но что же такое, наконец, система и как она произошла?
Представьте себе художника, который не только творит, но и анализирует при этом, внимательно изучает процесс, своего творчества. Поступая таким образом, он получит в результате два ряда фактов: одни из них окажутся такими, которые способствуют проявлению творческих сил, поддерживают и питают их, другие же, наоборот, выступят в качестве мешающих и тормозящих творческий процесс. Имея в руках такие данные, он уже сможет уяснить себе причину удачи или неудачи своей в любом случае. Он не будет уже становиться в тупик перед своими неудачами и беспомощно говорить о том, что у него на этот раз не хватило вдохновения. Он определенно будет знать, чего ему, собственно, не хватило или что мешало и душило его творческое вдохновение. Но это еще не все. При помощи знания этих мешающих и помогающих творчеству фактов, подбирая их должным образом, то есть освобождая душу от фактов мешающих и окружая ее фактами, помогающими творческому состоянию, он может вызвать у себя творческое состояние или по крайней мере приблизиться к нему тогда, когда он сам этого захочет, и ему не будет надобности ждать момента, когда вдохновение само посетит его. А разве этого мало для художника? Разве не к этому стремится он постоянно и разве не тогда страдает художник, когда творческое вдохновение покидает его? Полной жизнью живет художник в часы вдохновения, и чем чаще эти часы, тем богаче, тем длиннее для него его жизнь. И подумайте, разве не удлинится вдвое жизнь творца, если он будет иметь в руках своих волшебную силу, которая поможет ему удлинить вдвое часы его творческого вдохновения?
Вот каково происхождение и заслуга системы перед художником.
Но это не все.
Душа художника не терпит насилия над собой. Это знает, вероятно, всякий из вас. Ей нельзя приказать: ‘люби’, ‘страдай’, ‘радуйся’ или ‘ненавидь’. Она останется глуха к приказаниям и не отзовется на насилие. Душу молено только увлечь. И вот система снова оказывает здесь незаменимую услугу душе. Система дает методы, с помощью которых можно увлечь душу, и увлечь ее тем именно материалом, который изберет для этого сам же художник. И вот снова в его руках волшебная сила! Не должен он и здесь ждать счастливого случая, пока душа его сама увлечется тем или иным материалом, той или иной темой, идеей… А если это так, то становится несомненным, что душевный мир художника раздвигает свои границы, делается бесконечно глубоким и разнообразным. Вспомните, какой вид принимают для художника все те обстоятельства жизни, которые он сумел творчески преломить в своей душе? Сколько наслаждений доставляют они ему! И какой художник отказался бы от счастья преломить таким образом в душе своей возможно большую часть своей жизни? И вот система дает ему это счастье. Неужели и этого еще недостаточно? Неужели художник не чувствует еще благодарности к системе, дающей ему ключ к его собственной душе?
Но система делает еще больше. Она научает актера узнавать недостатки как свои личные, так и общечеловеческие, и научает его бороться с этими недостатками. Для чего это нужно, я думаю, что читатель и сам уже догадался. Дело в том, что одним из самых жестоких и сильных врагов актера оказывается его собственное тело. Оно каждую минуту предательски, под видом услуги, производит над душой актера самые грубые насилия. Оно ежеминутно готово превысить свою власть, свое значение, ежеминутно готово заменить каким-нибудь жестом, каким-нибудь мимическим приемом и т. п. только что зародившееся в душе художника чувство.
Представьте себе, например, что душу актера вдруг заволновала радость. Радость эта, возникши, должна расти, должна развиваться, должна пробежать целую гамму оттенков и красок, которые ни учесть, ни уловить нельзя. Ведь эти-то тонкости и составляют тайну и счастье творческого духа. Но вот на сцену выступает услужливое тело. Не дав еще развиться творческой радости в душе художника, оно преждевременно и насильственно вытягивает это чувство. Актер усиленно улыбается, даже начинает искусственно хохотать и, не справляясь с душой, всеми силами тела начинает выражать радость. Душа не переносит такого насилия, она пугается, замирает, радость мгновенно исчезает, и актер, готовый было вдохновиться по-настоящему, опечаленный, чувствует себя во власти искусственной мертвой улыбки. Душа молчит, лицо натянуто улыбается, и нет намека на то, что называется творческим состоянием.
Вот какую ‘услугу’ может оказать художнику его собственное тело, вот с чем главным образом нужно бороться актеру, и система научает его этой борьбе, она помогает ему ставить границы телу и оберегает душу от насилий подобного рода.
Но не думайте, пожалуйста, чтобы тело актера всегда было во вражде с душой его. Совсем нет. Это самые большие друзья, это близнецы, которые не могут жить друг без друга. Но дружба их нарушается безусловно и мгновенно в те минуты, когда тело превышает свою власть и хочет угадать и предупредить своими не сложными, не тонкими приемами сложные, тонкие движения души. Только тогда тело делается достойным, глубоким и богатым выразителем души, когда оно покорно отдается в ее руки и добровольно подчиняется ей.
Отсюда становится ясным и то, какое громадное значение имеет для актера тело. Как важно, чтобы оно было гибким и послушным материалом для выражения творческих интересов души. Здесь выступает значение и таких упражнений, как пластика, танцы и постановка голоса.
Упомяну еще об одной услуге, которую оказывает актеру система. Она дает ему богатые методы, которыми он может пользоваться, работая над данной пьесой и ролью. Методы эти, экономя силы и время актера, кратчайшим путем подводят его к сущности пьесы (или роли), к ее основной идее и тем самым позволяют ему охватить в самых широких размерах то, что было дорого автору пьесы, и слиться с ним самым тесным, дружеским образом.
Всякое новое серьезное явление заслуживает и серьезного отношения к себе. Система же, на мой взгляд, и серьезное и новое явление. Почти всякое искусство имеет свою теорию, и только театральное искусство не имело ее до сих пор. Система — это первая теория театрального искусства. Это эпоха в истории театра. Если люди неодаренные проходят мимо нее равнодушно, то это в порядке вещей, но когда видишь такое равнодушие со стороны натуры художественной, когда видишь не только равнодушие, но и озлобление с ее стороны, озлобление необоснованное и плоское, то ясно понимаешь, что теряет нынешнее поколение художников, и утешаешься тем только, что будущее поколение, наверное, не пропустит мимо себя этого нового удивительного явления. В этой главе я набросаю общий план системы, минуя при этом детали и по возможности сохраняя краткость изложения.
План этот должен служить читателю руководством при дальнейшем ознакомлении с системой, полное и подробное изложение которой я постараюсь начать со следующего номера этого журнала.
Систему Станиславского я делю на две части:
а) Работа актера над собой.
б) Работа актера над ролью.
а) Работа над собой должна длиться всю жизнь. Заключается она в развитии гибкости своей души. Актер должен уметь владеть своей душой, своим вниманием и телом. Для этого ему дается целый ряд упражнений, после которых в нем развивается чувство правды и умение находить правильное сценическое самочувствие вообще и в каждой роли в частности.
б) Работа актера над ролью учит его, как разбираться в материале, как находить самое ценное и нужное, как слиться с ролью и как получить ключ к ней, который позволит ему каждый спектакль быть верным исполнителем ее. Как, наконец, быть разнообразным, ничего не меняя в роли по существу.
Далее ученик должен научиться анализировать свои желания и угадывать желания других. Он должен уметь отвечать на вопросы: ‘чего я сейчас хочу’ и ‘чего хочет сейчас другой’. Хорошо также стараться определять по внешнему виду человека его профессию, характер, склад жизни и пр. Упражнения эти, как и упражнения на развитие ‘чувства правды’, должны быть для ученика ежедневными. Настоящее значение их он поймет вполне только позже, когда станет применять их на практике. Теперь лее он должен знать, что, получив навык анализировать свои чувства, он приобрел известную проницательность, которая облегчит ему занятия над ролями и общение с партнером на сцене.
ЗАДАЧА. Хотение в действии, то есть выполнение своего хотения, есть сценическая задача. Задача должна быть сознательна, а выполнение ее бессознательно. Чего я хочу, я должен знать, чтобы быть правильным исполнителем того, что требуется задачей, но как я выполняю то, что хочу, этого я не должен знать — это область бессознательного. Вообще роль разума в данном случае сводится к. тому, чтобы расчистить пути бессознательному творчеству и затем, идя за ‘ним по следам, подсматривать и фиксировать все творческие намерения этого бессознательного процесса. Из того, что задача должна быть сознательной, вовсе не следует, что определение ее нужно производить сухо логическим путем. Определение должно быть угадано чисто интуитивно и затем уже записано в сознании логически.
Следующий ряд задач должен быть сложнее. Ученик должен научиться создавать себе известное заказанное настроение путем ‘аффективных воспоминаний’ и с этим настроением выполнять задачи.
Аффективное воспоминание есть воспоминание об известном прожитом чувстве, снова перешедшем в переживание.
В каждом акте духовной жизни человека участвуют три составных элемента: 1) интеллект (разум), 2) эмоции (чувства), 3) воля (-хотение). Разграничить и строго определить деятельность каждого из них невозможно, ибо все они, несомненно, участвуют одновременно в каждом акте духовной жизни, но в различной пропорции.
‘Аффективная жизнь’ в душе актера может начаться различным образом или путем воспоминания чувства как такового, или путем воспоминания обстоятельств, при которых было пережито то или другое чувство, или, наконец, путем раздражения внешних чувств и т. д. Техника актера заключается в том, чтобы суметь понять, что вызвало аффективную жизнь, и, поняв, получить возможность пользоваться ею. Задача же учителя в данном случае помочь ученику определить, каково происхождение данного аффективного чувства.

ПРИМЕРЫ ЗАДАЧ:

1) В доме больной, ждут доктора. В это время приходят гости, которых нужно занимать.
2) Бедный родственник пришел к богатым, чтобы попросить взаймы, и застает там много гостей.
3) Пианистка перед выходом на эстраду волнуется, подруги успокаивают ее.
4) Доктора приглашают на практику в то время, когда у него больна жена, он принужден ехать.
5) Встреча с человеком, которого считал погибшим.
6) Приходят гости в то время, как супруги сильно поссорились.
7) Родственники провожают отъезжающего.
8) Выставка картин, публика рассматривает их, делится впечатлениями. Осматривая друг друга, злословят по поводу костюмов и пр. и пр.
Ученик должен уметь оправдывать задачу, то есть оправдывать те обстоятельства, при которых ему приходится выполнять ее. Оправдать задачу можно таким образом, например.
ЗАДАЧА. В соседней комнате лежит тяжело больной близкий человек. При нем доктор. Я жду, что скажет доктор о состоянии здоровья больного. Все мое внимание там, в той комнате. Неожиданно приходит гость, которого следует занимать и быть с ним приветливым и ласковым.
Предположим, что задача выполняется в помещении театра на малой сцене. Тогда становится непонятным, почему близкий мне больной человек лежит здесь, в театре. Почему гость приходит ко мне в театр и почему вообще я сейчас на малой сцене. Все это мешает поверить в условия задачи. Необходимо как-то объяснить и уладить все эти мешающие несообразности.
Для этого ученик должен придумать побочные, дополнительные обстоятельства, должен изобрести как бы краткую историю предлагаемых обстоятельств. Эти вымышленные пояснительные обстоятельства могут оказаться очень наивными, простыми или даже глупыми и сами по себе могут быть неправдоподобными, но это не играет никакой роли. Важно при помощи этих вымыслов оправдать несообразности данной задачи и, пополнив пробелы в ней, уверовать таким образом в возможность всех встретившихся в задаче неправдоподобных фактов.
Оправдать данную задачу можно, например, таким образом: я вместе с больным близким мне человеком очутился в театре, потому что моему квартирохозяину удалось отказать мне от квартиры для своих каких-то целей, а так как найти новую квартиру теперь невозможно, то я принужден был просить директора театра разрешить мне хотя бы на некоторое время перебраться в театр и т. д.
На малой сцене я сейчас потому, что заведующий хозяйством приказал натирать полы во всех комнатах театра и на это время просил уйти меня на малую сцену и т. д.
Гость мой пришел сюда, во-первых, потому, что я сам принужден быть временно здесь, а во-вторых, ему нужно видеть меня именно сегодня, так как сегодня же он уезжает из Москвы и т. п.
Таких оправданий совершенно достаточно для того, чтобы сгладить все неприемлемые стороны задачи.
Получив таким образом веру, ученик одновременно с ней получит и известную близость с той обстановкой, в которой происходит упражнение, и получит особое состояние, которое называется ‘я есмь’.
Оправдания такого рода ученик не должен рассказывать никому, так как после того, как они рассказаны, теряется наивность, обнаруживается глупость вымышленных обстоятельств и, конечно, теряется верование.
Процесс обсеменения:
1) Чтение произведения.
2) Восторгание.
3) Анатомия (механические куски).
Процесс восторгания должен быть возможно продлен, ибо от него в значительной мере зависит успешность дальнейшей работы. Если ученик перестанет ощущать прелесть произведения, то нужно целым рядом вопросов, касающихся разбираемого произведения и роли, снова стараться заинтересовать его. Вопросы могут быть таковы: что бы стал делать герой при таких-то и таких-то обстоятельствах, какая черта характера вам ближе всего, с кем из знакомых вы могли бы его сравнить. На какое животное он похож, и т. д. Период восторгания должен быть пережит учителем и учеником совместно, причем ученик отнюдь не должен знать, что он ‘восторгается’, об этом он может узнать только после того, как период этот пережит.
В период ‘восторгания’ следует также создать все подробности жизни действующего лица: его прошлое со всеми подробностями, детали настоящей жизни (вне сцены) и предположения о будущей.
Продолжая задачи на аффективные чувства, нужно объяснить ученику значение ‘объекта’. Заключается оно в следующем: выполняя какую-нибудь задачу, можно играть: 1) напоказ, 2) для себя, 3) для партнера.
1) Играть ‘напоказ’ — значит стараться объяснить зрителю жестами и мимикой, что сейчас должен переживать. О настоящем переживании или задаче здесь не может быть и речи. В таком состоянии актер не только не чувствует партнера, но по большей части и не видит его совсем от напряжения.
2) Играть ‘для себя’ — значит погрузиться в созерцание своих действий, в проверку интонации, заботу о простоте, в отделывание мелких ненужных подробностей в движениях и т. п., словом, наслаждение простотой и изяществом своей игры. По большей части актеру кажется в это время его игра безуко-^ ризненной. Но здесь, как и в игре ‘напоказ’, нет’ для актера ни ‘объекта’ (партнера), ни задачи по отношению к нему.
3) Единственно верное самочувствие получает актер от настоящего общения с партнером, от настоящего выполнения задачи по отношению к нему… Единственной его заботой должно быть воздействие на ‘живой дух’ партнера (‘живой дух’ другой актер, между прочим, ощущает и тогда, когда определяет, ‘чего другой хочет’. Иначе он не в состоянии верно ответить на этот вопрос).
При выполнении задач ученик должен привыкать пользоваться случайностями. На это необходимо обратить его внимание. Отыскивая случайности, он приучается лучше ощущать окружающую обстановку и людей, и это может избавить его от внутреннего, духовного ‘зажима’, который в сильной степени может привести даже к слепоте. Впрочем, о ‘зажиме’ ученику говорить не следует.
Анатомия (механические куски)
Период ‘восторгания’ значительно насытит ученика прелестью произведения и ролью. Можно начинать делить роль на куски. Куски должны быть первоначально определены внешним образом, то есть по результатам. Такие определения будут именами существительными, например:
1) удивление,
2) подлизывание,
3) страх и т. д. [1].
Когда таким образом найдены куски роли, следует превратить имена существительные в глаголы: ‘хочу…’ Так как нельзя играть ‘удивление’ (ибо это есть результат какого-то внутреннего процесса), то нужно определить, что это за процесс. Здесь начинается самоанализ и основывается ‘свое хотение’, например:
Имена Глаголы ‘хочу’ Общее ‘хочу’ существительные
1) Удивление хочу понять то-то и то-то.
2) Подлизывание хочу, чтобы ~| не выгнали. 1
3) Страх хочу избежать] ( хочу
опасности. ^ хочу
4) и …… .и
5) т. …… .т.
6) д. …… .д.
7) …………..??????????????? -хочу.
Таким образом из семи ‘хочу’ можно получить уже три, которые не только включают в себя все прежние ‘хочу’, но являются их более глубоким определением. Соединяя таким же образом вновь полученный ряд ‘хочу’, нужно стремиться найти одно, последнее ‘хочу’, которое и будет основным желанием изображаемого образа и будет, следовательно, ‘сквозным действием’ его[2].
Значение задач как этапов роли очень удачно охарактеризовал метафорически Л. А. Сулержицкий: мальчику нужно пройти большое расстояние от А до В. Расстояние пугает его своими размерами. Он берет камень, бросает его на некоторое расстояние перед собой и ставит себе целью дойти до него. Дойдя до камня, он снова поднимает его и бросает перед собой, и снова цель его дойти до камня и т. д. Так он проходит все большое расстояние от А до В.
Если переживания действующего лица настолько сложны, что невозможно сразу определить ‘хочу’, то следует, вспоминая ряд аналогических или частью подходящих и родственных переживаний из собственной жизни, записывать их как составные элементы данного переживания. Таким образом составляется ряд воспоминаний, заменяющих собой это неопределенное пока ‘хочу’. Стараясь определить словами ‘хочу’, актер незаметно для себя постоянно углубляется в понимании роли.
Каждое ‘хочу’ есть для ученика задача, совершенно такая же, как и весь ряд задач, проделанных им прежде на аффективные чувства.
ЭТЮДЫ. Задачи, которые должен сделать ученик на темы, данные в пьесе, называются этюдами.
Дальше идет отыскание ‘зерна’.
Что такое ‘зерно’?
То состояние, в котором находится действующее лицо, и есть его ‘зерно’. Характер, с которым он родился, влияние на него среды, в которой он вращается, влияние данных ближайших обстоятельств — все это суть условия, определяющие его ‘зерно’, то есть его состояние.
Есть душа роли, но нет еще тела. Начинается акт воплощения, то есть создается внешний образ. Актер может прекрасно и глубоко жить чувствами созданного им внутреннего образа, но этого мало, он должен еще суметь передать их зрителям, а это возможно толь ко тогда, когда все его тело, его голос будут настолько развиты и гибки, что вполне подчинятся ему и смогут легко отразить и передать все, чем живет актер в каждую данную минуту. Внешние условия, следовательно, единственные, при посредстве которых может открыться для другого внутренний мир актера. На основании этого следует убедить ученика в необходимости развивать голос, вырабатывать дикцию, заниматься пластикой и танцами, упражняться в правильном, логическом чтении и т. д. Все это общие соображения по поводу внешних данных актера. В каждой же отдельной роли вопрос о внешности несколько усложняется. Здесь приходится находить и выделять те способы внешней передачи, которые были бы наиболее выразительны, характерны и интересны для данной отдельной роли. Эти внешние способы и называются внешней характеристикой. Внешний образ должен не только соответствовать внутреннему, но по возможности и исходить от него. При создании внутреннего образа можно интуитивно натолкнуться на какой-нибудь способ передачи, характерный для изображаемого типа, то есть правильная внутренняя жизнь может подсказать телу наиболее удобный прием для своего выяснения. Задача актера (и главным образом режиссера) в данном случае подметить творческое намерение природы и, поняв его происхождение, зафиксировать таким образом, то есть определенно знать происхождение внешней условленной характеристики или, вернее, прохождение ее от внутреннего к внешнему.
Но не всегда внутренняя жизнь так благодетельно подсказывает внешние формы для своего выявления. Большею частью приходится изобретать наиболее удобные и характерные внешние формы. Но и изобретая их, необходимо сроднить их с внутренней жизнью, необходимо как бы оправдать их. Играя, например, человека застенчивого и скромного, я могу взять в виде характеристики легкую, неслышную походку. Походку эту я должен сроднить с внутренним характером роли. Я должен найти, как образовалась такая походка, должен найти такие сцены или изобрести такие этюды, которые позволили бы мне совершенно оправдать, усвоить и почувствовать задуманную походку. Найдя таким способом происхождение и смысл характерности, нужно упражнять ее до тех пор, пока она станет не механической, но станет настолько привычной и легкой, что не потребует большого внимания для своего выполнения. Характерность должна в конце концов настолько слиться с актером, что как только он заживет чувствами роли, то характерность появляется сама собой, и обратно: при выполнении характерности актер тотчас же аффективно заживет чувствами роли.
Бывают, впрочем, случаи, когда изобретенная характерность настолько окажется удачно выбранной и настолько близкой душе актера, что при первой попытке к ее выполнению душа актера сразу открывается и не только оживляет характерность, но и сама вдруг углубляется и внутренний образ получает новый приток правильной и углубленной жизни. Такой случай характерен как случай, когда аффективная жизнь рождается от внешних причин.
Дальше идет борьба актера со штампами. Борьба эта длится всю жизнь актера и заключается в том, чтобы уловить штамп, заменить его настоящей, внутренней задачей. Штампы рождаются очень незаметно и в очень большом количестве. Поэтому актер должен быть всегда настороже и не думать, что, вырвав один штамп, он навсегда избавился от него. Нет, штамп этот может появиться в другом месте роли, а на месте прежнего может появиться новый, и так до бесконечности.
Штамп есть готовая форма для выражения .того или другого чувства. Изображая, например, горе, я могу каждый раз при этом всплескивать руками, независимо от того подходит ли этот прием к данной роли или степени данного переживания.
Происхождение штампов очень различно. Они могут быть или подражанием хорошим образцам, или повторением собственных удачных приемов, или, наконец, своей собственной привычкой. Я могу, например, в жизни, в минуты смущения, теребить себя за ухо, и эту привычку я переношу на сцену. Само собой понятно, что такая привычка, во-первых, не может быть пригодна для всякой роли, и, во-вторых, она свидетельствует о моем собственном смущении, которое нежелательно на сцене, и т. д.
Вред штампа заключается в том, что он как готовая форма для выражения того или другого чувства принуждает это чувство вылиться именно в такой форме и тем самым нарушает настоящий ход переживания и как бы насилует чувство, которое, естественно, пропадает от этого. Штамп — это мертвая форма для живого чувства. Конечно, можно оживить каждый штамп, но не каждый штамп стоит оживлять.
Но ведь и характерность можно принимать как готовую форму для чувства и, следовательно, как штамп. Но это неверно потому, что характерность тесно связана с внутренней жизнью образа и, будучи вполне приспособлена к нему, является наиболее удобной и подходящей формой для выражения известных внутренних чувств образа, следовательно, характерность только помогает, но никак не мешает течению внутренней жизни образа. Разумеется, актер может встретиться с таким своим штампом, который точно так же случайно может оказаться наиболее пригодным для изображения тех или иных чувств исполняемой роли. В этом случае следует, конечно, принять этот штамп как характерность и заняться его оживлением, связывая его с внутренним содержанием роли, но такие случаи очень и очень редки.
Ученик должен ясно понимать, что, вырывая штамп, нужно на его место ставить верную задачу. Это единственный способ удаления штампов.
Знакомя ученика с его штампами, нужно быть очень и очень осторожным. Конечно, это не может быть высказано как общее правило, найдутся, конечно, лица, которым необходимо полностью, ничего не скрывая, объяснить все, что касается штампов и других подобных вопросов, но в этом заключается трудность преподавания и искусства индивидуализации системы в каждом отдельном случае.
Последнее, на что должно быть обращено внимание ученика,- это то, что, играя какую бы то ни было роль несколько или много раз, он должен иметь в виду, что каждый данный (сегодняшний) день кладет на сегодняшнее исполнение свой отпечаток. Происходит это таким образом: от того, как актер провел сегодняшний день перед спектаклем, то есть каким был сегодня комплекс случайностей в течение дня, зависит и настроение актера, его, так сказать, ‘сегодняшний характер’. Характер этот, несомненно, передается и в исполнении. Это оживляет, освежает, разнообразит роль и увлекает актера. Мешать этому ‘сегодняшнему характеру’ роли ни в коем случае не следует, наоборот, нужно помогать ему сказаться как можно ярче. Для этого хорошо перед спектаклем продумать или, вернее, просмотреть главное стремление действующего лица (его сквозное действие) и спросить себя: ‘Что же на сегодня в этом главном стремлении мне ближе всего?’ Если, например, сквозное действие изображаемого лица — стремление к семейному счастью, то что же сегодня для меня ближе всего в этом семейном счастье? Какая сторона моего стремления к этому счастью волнует и радует меня больше всего?
Если я таким образом просмотрю и оценю роль с точки зрения ‘сегодняшнего моего состояния’, то и всякая отдельная задача в моей роли получит особый колорит и характер. Сущность же роли, конечно, останется неизменной.
Теперь, когда ученик под руководством учителя прошел весь курс системы практически, нужно дополнить значение его и теоретическими сведениями.
Ничего не должно быть скрыто больше от ученика. Все, что в интересах индивидуализации было до сих пор пропущено или сказано только намеками, теперь должно быть восполнено без малейших отступлений. Теория должна связать для ученика в одно последовательное и систематическое целое все, что он изучал до сих пор на практике.
Такая откровенность уже не может быть теперь опасной, так как за три-четыре года практических занятий ученик настолько овладел собой и настолько ‘понял’ технику применения к себе системы, что ничто не может его так испугать, чтобы он потерялся, не зная, что с этим делать. Все это могло бы случиться только вначале, если бы ему предложена была теория прежде практики.
Если раньше могла быть речь о том, чтобы индивидуализировать систему, сообразуясь с подробностями и данными ученика, то теперь этот вопрос совершенно отпадает. Индивидуализация нужна была только на время преподавания,- когда же настало наконец время передать в руки ученику систему целиком, чтобы он мог пользоваться ею сам,- тут нужно передать ему все, так как, несомненно, каждый пункт системы рано или поздно будет ему нужен.
В чем, собственно, будут заключаться теоретические дополнения, зависит, конечно, от того, что до сих пор было скрыто от ученика. Кроме того, ученик и сам поможет в этом случае, задавая вопросы[3].
Прежде всего ученик должен уяснить себе план системы, по которому велось преподавание. По этому же плану будут даны и теоретические объяснения.
План таков:
1) Деление системы: а) работа актера над собой б) работа актера над ролью.
2) Самоанализ.
3) Задача.
4) Аффективное чувство.
5) Оправдание задач.
6) ‘Я есмь’.
7) Объект.
8) Умение пользоваться случайностями.
9) Процесс обсеменения: а) восторгание, б) анатомия (механические куски, задачи).
10) Сквозное действие.
11) Зерно.
12) Этюды роли.
13) Оценка фактов.
14) Активность.
15) Характерность.
16) Штампы.
17) ‘Сегодняшние’ приманки.
Истинное значение и смысл системы ученик должен понимать так: система не может создать актера, не может вложить в него талант и не может научить человека играть на сцене, если об этом не позаботился сам бог. Система сберегает актеру его творческие силы, указывает ему пути, по которым следует направлять свой талант с наименьшей затратой сил и с большим успехом для дела. Она, безусловно, предостерегает от многих сложных путей и открывает актеру глаза на те ловушки, которые в огромном количестве расставлены на его пути. Настоящая, единственная цель системы — дать актеру в руки самого себя, научить его в каждую минуту понять свою ошибку и суметь помочь себе.
Хотя это и само собой ясно, но я должен напомнить, что система не есть специально ‘театральная’ теория, не есть что-то такое, что может быть понятно и полезно только ‘актеру’. Нет, система есть теория ‘творчества’ вообще, и нужна и полезна она всякому ‘артисту’, а в частности и ‘актеру’. Живописец, скульптор, музыкант в одинаковой мере вправе предъявлять к системе те же требования, которые теперь предъявляет пока только еще один актер.
Всякий творческий акт в душе художника совершенно подобен акту рождения человека. Как женщина должна обсемениться для того, чтобы начал развиваться плод, так и художник должен обсемениться темой, чтобы родить свое произведение. Как женщине в период вынашивания плода нужна гигиена, так и художнику она нужна в период вынашивания темы своего творчества. Как плод в утробе матери, начав развиваться, уже не прекратит своего развития вплоть до рождения, так и тема в душе художника растет и развивается в подсознании беспрерывно. И не может художник родить преждевременно, как не может сделать этого и женщина.
Еще одно замечание… к сожалению.
Есть опасение, что найдутся люди, которые скажут: ‘система суха, теоретична и слишком научна, акт же творчества — акт живой, таинственный и бессознательный’.
Вот ответ: система не только ‘научна’, она просто ‘наука’.
Теоретична она для тех, кто не способен на практике, то есть для всех неодаренных и нехудожественных натур. (О тех, которые просто не желают понять системы, речи не будет.)
Система есть исключительно ‘практическое’ руководство. Но если она, в видах распространения, записана, то следует ли из этого, что она потеряла свое практическое значение? Впрочем (повторяю), для людей бесталанных она именно так и выглядит. А зачем таким людям брать изложение системы в руки? Они же в ней ничего не найдут для себя. Система — для талантливых, которым есть что ‘систематизировать’.
Ясно, конечно, что ‘сухость’ системы начинается и кончается на бумаге.
Не похоже ли это на ‘учебник психологии’? Он тоже сух… Несмотря на то, что речь в нем идет о ‘душе’…
О работе актера над собой по системе Станиславского[4]
Публикуется по тексту журнала ‘Горн’ (1919, кн. 4). Служит продолжением и развитием положений предыдущей статьи. Сноска к статье является, по-видимому, скрытым ответом на статью Е. Б. Вахтангова ‘Пишущим о системе Станиславского’.
Работая над собой, актер тем самым развивает гибкость своей души. Рассмотрим подробно, что, собственно, нужно понимать здесь под гибкостью души и как она достигается.
Анализ творческого акта показал нам два ряда фактов. Одни из них мы назвали фактами мешающими, другие — помогающими творческому состоянию. Подбор первых и устранение вторых приводит актера к творческому состоянию. Для того же, чтобы актер мог подбирать одни из них и устранять другие по желанию, он должен иметь к тому навык, особую душевную технику, душевную гибкость.
Выработка и приобретение этого навыка, этой душевной техники, позволяющей актеру в каждую минуту по собственному желанию овладевать своим творческим состоянием (или, при особенно неблагоприятных обстоятельствах, приближаться к нему), и составляет задачу работы актера над собой.
Совершенствование актера в этом смысле беспредельно. С одной стороны, перед ним всегда будет стоять идеал душевной техники, к которому он и будет стремиться, с другой — его будут мучить факты, которые мы назвали мешающими. Самые разнообразные формы будут они принимать по мере того, как душевная техника актера будет идти по пути совершенствования. И не раз придется узнать актеру с удивлением, под какой красивой и правдивой маской скрываются в его душе штампы и другие враги его. Все это говорит за то, что работа актера над собой может и должна длиться всю жизнь.
Маленькое разъяснение: что представляют собой факты, помогающие творческому состоянию? Да не что иное, как элементы, составные части творческого состояния, необходимые условия его. Итак, будем говорить отныне не о фактах помогающих, а об элементах творческого состояния, и прежде всего о внимании, как об одном из основных элементов.

1. Внимание

Наблюдая художника во время работы, нетрудно заметить одну яркую, характерную черту в его состоянии — это безусловная сосредоточенность, внимательность его к тому объекту, к той творческой теме, над выявлением которой он трудится в данную минуту. Внимание его при этом настолько напряжено и сконцентрировано, что почти все происходящее вокруг него и не имеющее отношения к его работе даже не замечается им. Он видит перед собой только творческую задачу свою.
Эта безусловная сосредоточенность, внимательность при творческой работе и есть одно из необходимых условий самой этой работы, один из важнейших элементов творческого состояния. Попробуйте так или иначе мешать художнику во время его творческой работы, отвлекая его внимание какими бы то ни было звуками, шумами и т. д., и он перестанет быть художником, он выйдет из творческого состояния, потому что внимание его будет рассеяно, творческая тема не будет уже единственным центром его внимания, а при таких условиях творческая работа не может продолжаться.
Все это ясно показывает, какую важную роль играет внимание художника при его творческой работе.
Прежде чем излагать те способы, благодаря которым актер научается быть господином своего внимания, я скажу несколько слов о внимании вообще. Это поможет нам уяснить до конца значение внимания.
1. В каждую минуту жизни человек получает из внешнего мира громадное количество самых разнообразных впечатлений. В сознание его проникает одновременно все, что видит его глаз, слышат уши, ощущает тело и т. д. Казалось бы, что при таком наплыве одновременных и до смешного разнообразных впечатлений в представлении человека должна возникать невероятная путаница, однако всякий знает, что ничего похожего с нормальным человеком не случается, да и не может случиться. Из всей массы впечатлений всегда выделяются и с ясностью воспринимаются одни и меркнут, стушевываются другие. В самом деле, глядя, например, в лицо любимого человека, я могу видеть одновременно с ним пуговицу его куртки, рисунок обоев на стене, около которой он стоит, задвижку оконной рамы, вид за окном и много других предметов. Однако все это не мешает мне видеть именно лицо любимого человека и почти не видеть ничего остального. В силу чего же это происходит? Только в силу того, что внимание мое сосредоточено на лице, а не на пуговице, не на оконной задвижке и т. п.
Благодаря вниманию, следовательно, я выделяю то или иное впечатление из среды всех других доступных мне впечатлений и воспринимаю его с особенной ясностью и отчетливостью.
Эта способность человеческого духа выделять известные впечатления из массы других и называется способностью внимания.
2. Внимание бывает двух видов: произвольное и непроизвольное. Если внезапно около вас раздается, например, стук или треск, если глазам вашим внезапно представляется какое-нибудь необычное зрелище или вы заметите резкий, сильный запах и т. п. и помимо своей воли сосредоточиваетесь на одном из этих впечатлений, то внимание ваше по отношению к ним будет непроизвольным. Напротив, если вы сознательно будете выделять то или иное впечатление, например, вы, несмотря на уличный шум, будете настойчиво думать о чем-нибудь, будете сознательно направлять свое внимание на собственную мысль, то внимание ваше по отношению к мысли будет вполне произвольным.
Непроизвольное внимание свойственно по преимуществу детям. Их привлекают помимо их желания то те, то другие звуки, краски или предметы. Ребенок почти не владеет своим вниманием, не может направлять его по желанию. Внешние впечатления как бы сами управляют его вниманием.
Взрослый же человек, напротив, уже обладает способностью обращать внимание на что ему угодно и может уже бороться с такими внешними впечатлениями, с которыми не может бороться ребенок.
3. Нам важно еще выяснить связь между вниманием и интересом.
Может ли человек быть внимателен к чему-нибудь и не чувствовать при этом интереса и, наоборот, может ли он, чувствуя к чему-нибудь интерес, не быть в то же время и внимательным’?
Нет, не может. Внимание и интерес нераздельны. Они суть только две стороны одного и того же акта.
Обычно думают, что вещь, или мысль, или всякий другой объект прежде всего должен быть интересен и только тогда можно быть внимательным к нему. Совсем нет. Объект может стать и непременно станет интересным для меня, если я произвольно сосредоточу на нем свое внимание. Попробуйте проделать это. Сосредоточьте свое внимание на любом привычном и не интересующем вас в обыденной жизни предмете, пусть это будет коробка спичек, с которой вы обращаетесь обычно, не замечая ее и, уж во всяком случае, не интересуясь ею. Начните внимательно разглядывать ее, и вы увидите, что эта коробка приобретет для вас совершенно новый вид, вы увидите ее такой, какой раньше никогда не видели, и, наконец, ваше внимание к коробке спичек вызовет в вас интерес к ней. (Если, конечно, вы сумели произвольно сосредоточить на ней свое внимание.)
Обратите внимание не следующее: объект, на котором вы сумеете сосредоточить свое внимание, примет для вас совершенно иной вид.
Коробку спичек вы не узнаете! Отчего это произойдет? Оттого, что вы увидите в объекте, на котором сосредоточите свое внимание, массу новых сторон, массу новых деталей, которых не замечали раньше, вы
увидите его многообразным. И это очень важно для художника. Одна из отличительных черт художника и заключается в том, что он видит окружающий мир не таким, каким видят его все другие. Мир художника многообразен.
Итак, то, что интересно, необходимо привлекает внимание, и то, на что направлено внимание, необходимо становится интересным.
Теперь посмотрим, что полезного может извлечь для себя художник из всего только что сказанного.
Чего достигает художник, умеющий произвольно, по собственному желанию, то есть в каждую данную минуту, владеть своим вниманием?
Во-первых, он, как было сказано выше, не должен ждать, пока избранная им тема творчества сама собой займет его внимание. Обладая умением произвольно направлять свое внимание на что ему угодно, художник сам по желанию своему будет делать тему творчества своим объектом в любую минуту.
Во-вторых, сосредоточившись произвольно на своей теме, он выделит ее тем самым из всего того, что могло бы в данную минуту занимать его внимание и отвлекать от темы, то есть он как раз окажется в положении художника, который ничего, кроме своей темы, не замечает (да и не может замечать, поскольку он действительно художник).
В-третьих, так как внимание и интерес, по существу, нераздельны, то, сосредоточивши внимание свое на объекте творчества, художник вместе с тем необходимо получит и интерес к этому объекту.
Итак, то, чего достигает художник, умеющий владеть вниманием произвольно (в любую минуту выделить объект из всего, что ему чуждо, и возбудить в себе интерес к нему), суть важнейшее условие творчества, так как внимание есть необходимый элемент самого творчества.
Теперь, когда выяснено, какую роль играет внимание при творчестве и как важно для художника произвольное внимание, можно указать ряд упражнений, с помощью которых и развивается произвольное внимание.
На упражнения, перечисленные здесь, нужно смотреть только как на примеры возможных вообще упражнений. Читатель .может сам изобрести громадное множество таких же упражнений.

Упражнения на внимание:

1) Сосчитать деньги в кошельке.
2) Рассмотреть рисунок обоев, рассмотреть картину, предмет, ландшафт и т. д.
3) Прислушаться к какому-нибудь звуку.
4) Произвести в уме какое-нибудь арифметическое действие.
5) Сосредоточиться на рисовании каких-либо простых фигур, вроде кругов, квадратов, треугольников и т. п.
6) Из массы звуков или голосов выделить один и следить за ним только.
7) Двое одновременно читают вслух. Переносить внимание поочередно с одного читающего к другому.
8) Придумать ряд занятий самого разнообразного характера — например, рассматривание журнала с картинками, слушание музыки, танцы, арифметическое вычисление в уме, игра в жмурки и т. д. Затем быстро переходить от одного занятия к другому по указанию кого-нибудь со стороны. При этом надо следить, чтобы переходы были настоящим перенесением внимания от одного занятия к другому, а не внешним изображением сосредоточенности. Последняя ошибка возможна в тех случаях, когда, например, после слушания музыки или чтения быстро переходят к танцам: можно начать делать танцевальные па механически, но настоящее внимание в то же время может еще оставаться на музыкальных звуках, на слышанном рассказе и т. д.
Упражнение только тогда будет иметь смысл, когда все внимание удается перенести с одного объекта на другой.
9) В короткий срок (несколько секунд) заметить как можно больше подробностей в чьем-либо костюме и т. д. Такая задача требует большого напряжения внимания, и в этом ее смысл.
10) Сосредоточиться на какой-нибудь мысли, на решении какого-нибудь вопроса или слова, на каком-нибудь вычислении. Окружающие (пять-шесть человек) настойчиво и одновременно задают сосредоточившемуся различные вопросы. Упражнение сводится к тому, чтобы суметь решить как свою задачу, так и ответить всем окружающим. Делается это так. Упражняющийся произвольно переносит свое внимание со своих мыслей на вопросы окружающих, отвечает на них, снова возвращается произвольно к своей мысли, снова отвечает на вопрос и т. д. Упражнение будет иметь смысл только тогда, когда упражняющийся сам владеет окружающими, а не окружающие им, когда он не теряется от массы вопросов, когда они его не развлекают и не отвлекают от той темы, которую он избрал в каждый данный момент. Все это возможно только при условии пользования произвольным вниманием. Каждая минута рассеянности указывает здесь на то, что упражняющийся не владеет своим вниманием.
11) Сосредоточить свое внимание на чтении (про себя), в то время как окружающие будут рассматривать читающего, делать на его счет замечания, смешить и т. д.
12) Слушая игру на рояле или хоровое пение, сосредоточиться мысленно на каком-нибудь постороннем мотиве.
13) Стараться кому-нибудь внушить определенную мысль.
Эти и другие подобного же рода упражнения нужно делать каждый день и при этом возможно чаще[5].
Еще одно замечание.
Стараясь сосредоточиться на каком-нибудь объекте, можно впасть в ошибку такого рода: можно стараться ‘не замечать’, ‘не видеть’, ‘не слышать’, ‘не обращать внимания’ на те или иные впечатления, не имеющие отношения к объекту. Но это неправильно. Нужно только одно: быть внимательным к объекту, все же лишнее, мешающее отпадает само собой. Стараясь лее ‘не обращать внимания’, ‘не видеть’, ‘не слышать’, мы тем самым нисколько не приближаемся к объекту, но. наоборот, и ‘видим’, и ‘слышим’ как раз то, что не нужно.
Поясню это примером. Представляю себе, что вы смеетесь. Причина смеха безразлична, пусть это будет смех хотя бы беспричинный, как бывает иногда при утомлении, вялом настроении и т. д. Предположим, что вы хотите перестать смеяться. Как это сделать? Нужно направить свое внимание на любой объект, не имеющий отношения к смеху, и смех прекратится сам собой. Но если вы вместо этого сосредоточитесь на том, чтобы не смеяться, то смех не только не прекратится, но и усилится. Произойдет это оттого, что, сосредоточиваясь на том, чтобы не смеяться, вы тем самым именно на смех и обращаете ваше внимание.
Иногда хорошо воспользоваться этим приемом для того, чтобы вызвать в себе смех, когда он нужен.

2. Фантазия

Всякое произведение искусства есть в известной степени продукт фантазии художника. Фантазия в художественном произведении может проявляться с большей или меньшей яркостью, смелостью, самостоятельностью и т. д., в зависимости от таланта и развитости художника, но отсутствовать совсем она не может. Изображение жизни без фантазии или даже с фантазией, но слабой, ограниченной и несмелой, можно назвать скорее фотографией жизни, чем творческим воспроизведением ее. Чем больше произведение художника походит на фотографирование жизни, тем меньше его ценность, тем меньше оно доставляет наслаждения зрителю и самому художнику, тем меньше в нем видна творческая идея художника.
Фантазию поэтому также следует считать одним из необходимых и важных элементов творчества, и над развитием ее художнику нужно работать так же, как и над развитием способности произвольного внимания.
Что такое фантазия?
Свободное, не соответствующее действительности соединение и сочетание различных образов называется фантазией.
Материал для фантазии, то есть образы, которые свободно соединяются и сочетаются между собой, всегда берется из жизни и всегда остается одним и тем же.
Сами по себе они свойственны в одинаковой мере как человеку с богатой фантазией, так и обыкновенному человеку, не одаренному этой способностью. И никто в мире не в состоянии придумать нового ощущения, нового чувства и т. п. Вся способность фантазии сводится только к комбинированию этого материала, этих общечеловеческих образов, к их соединению, разъединению, сочетанию и пр. И чем смелее фантазия художника, чем она развитей и разнообразней, тем большую силу и изобразительность получают его произведения.
Замечу между прочим, что фантазировать может не только художник, но и ученый, архитектор, любой ремесленник и т. д., но цель фантазии каждого из них будет иная. Ученый, фантазируя, то есть сочетая известные ему явления жизни, скажем, законы природы, имеет целью нахождение нового закона природы, архитектор или механик, комбинируя известные им данные, могут стремиться к отысканию новых, более устойчивых форм строений и т. д.
Фантазия же художника всегда имеет целью выражение чувств и воздействие на чувства.
Тут нелишним будет напомнить одну старую истину, которая, к сожалению, слишком часто забывается художниками. Если качество фантазии, с одной стороны, зависит от умения художника сочетать материал так, чтобы он наилучшим образом соответствовал его творческой теме и передавал ее чувства, то, с другой стороны, качество фантазии зависит и от богатства того материала, которым владеет художник. Тот материал, который нужен художнику для его творчества, нельзя найти ни в каких учебниках. Художник сам должен извлекать его из жизни, сам должен изучать жизнь, должен искать самые разнообразные впечатления и ощущения, должен создавать для них условия, а не ждать, пока жизнь случайно подарит ему то или иное красивое и неожиданное впечатление.
Художник, в какой бы области он ни работал, должен изучать художественные произведения всех отраслей искусства. Актер не должен быть профаном в живописи, музыке, скульптуре и пр.
Качество фантазии зависит, наконец, и еще от одного обстоятельства, чтобы уяснить себе это обстоятельство, посмотрим предварительно, каковы взаимоотношения между верой и наивностью художника и его фантазией.
Известно, что дети и малокультурные народы обладают большей склонностью к воображению и фантазии, чем взрослые люди и культурные народы вообще. Действительно, что может сравниться с фантазией детей, проявляющейся в их остроумных
и затейливых играх, и разве не фантазия дикарей создала всевозможных духов, гномов, волшебных коз и других таинственных обитателей лесов, морей и пр.? И как в сравнении с этими фантазиями бедна фантазия культурных людей!
Чем же объясняется это? Конечно, не тем, что дикарь или ребенок от природы обладают большим даром фантазии по сравнению с культурным человеком, как это думают обыкновенно. Дело в том, что как ребенок, так и дикарь обладают очень малым количеством точных знаний, им недоступны данные наук, ставящие все в определенные рамки. Имеющиеся у них представления не систематизированы. Незнание законов жизни позволяет им сочетать образы, не стесняя себя вопросом о том, возможно ли такое сочетание в действительности, они руководствуются в своих фантазиях исключительно чувством. Ребенок, например, легко поверит в существование подводного царства, русалок, водяных и т. д., так как он не знает, возможна ли жизнь под водой для человекоподобных существ.
Говоря короче, дикарь и ребенок наивны, легковерны и благодаря этой наивности и легковерию фантазии их свободны и богаты.
Теперь понятно, какую важную роль для фантазии художника играет его вера и наивность. И вот современному культурному художнику, художнику, искушенному в точных знаниях и далекому от дикаря и ребенка, приходится специальной работой пополнять художественный пробел, который создан в душе его культурой. Ему приходится долгими упражнениями, долгой работой развивать в себе наивность и легковерие.
То, что наивность и большое художественное дарование всегда неразлучны, хорошо подтверждается, между прочим, фактами действительной жизни. Возьмите биографии великих художников, проследите их хорошенько, и вы найдете в них черты, характеризующие их поразительную наивность.
Итак, развив в себе наивность, мы необходимо повысим и качество своей творческой фантазии.
Упражнений на веру, наивность и фантазию, точно так же как на внимание, всякий интересующийся может изобрести громадное количество. Даю здесь несколько примеров.

Упражнения

1) Обращаться с карандашом или каким-нибудь другим предметом, как с заряженным револьвером, острой бритвой, кинжалом, змеей и пр.
2) Ходить по полу, как по луже, по грязи, по горячему, раскаленному песку.
3) Представить себе, что игрушки, изображающие животных или людей, на самом деле живые животные и люди.
4) Играть, подобно детям, в различные игры, например в лошадки, в машину, в пожарных и пр.
5) Принимать смешные и необычайные положения, окружать себя необычайной обстановкой и верить, что это необходимо для собственного счастья, для счастья ближних, для победы над врагом, для личной услуги приятелю и т. д. Например, сесть на корточки на стул, поставить на голову чернильницу, взять в зубы носовой платок, прищурить один глаз и в таком положении объясниться в любви или провести серьезный разговор.
6) Выдумать какой-нибудь смешной или необычный ритуал (чествовать короля, например) и выполнять его с полной серьезностью, верой и наивностью.
В качестве упражнений на фантазию можно рекомендовать следующее:
1) Искать сходства, между предметами и определенными людьми, между людьми и животными, фантазировать на тему, каково настроение того или иного неодушевленного предмета, сколько лет ему, каково его естественное положение и т. п.
2) Фантазировать под музыку.
3) а. Кто-нибудь произносит два-три слова. Слушатели фантазируют на тему этих слов.
Ь. То же самое, но с заказанным заранее настроением, то есть заранее определяется, что фантазия на произнесенные слова должна иметь печальный, радостный, возвышенный, грустный, таинственный, мистический характер и т. п.
4) а. Кто-нибудь произносит всевозможные звуки, шумы, стук и т. д. Упражняющиеся садятся к нему спиной и, слушая произносимые им звуки, создают своей фантазией какую-нибудь картину, цельную, связную, отправляясь в своих фантазиях от звуков. b. То же самое, но с заранее заказанным настроением.
с. То же самое, но с заранее определенной картиной. Разница между этим последним упражнением (с) и первым (а) в том, что здесь звуки должны быть оправданы задуманной картиной, тогда как там (а) сама картина возникает от звуков.
5) Разделить дорогу, по которой обычно приходится ходить, на участки, представить себе, что в одном из них все встречающиеся люди подозревают вас в убийстве, в другом вы сами должны открыть убийцу, в третьем где-то заложена бомба и по лицам встречных нужно определить, где именно она заложена, и т. д.
6) Выбрать какое-нибудь очень мало вам знакомое лицо (или даже совсем незнакомое) и попробовать представить себе его жизнь во всех подробностях: детство, даже его будущую жизнь и даже смерть.
7) Вообразить себя гадальщиком, хиромантом ‘и устраивать сеансы.
8) Группа садится за стол. Кто-нибудь произносит какое-нибудь слово. Сидящий с ним рядом, слыша слово, старается уловить самое первое впечатление, которое вызвало в нем только что произнесенное соседом слово, старается поймать первый образ, родившийся в его воображении, и тотчас же передает этот свой образ следующему и т. д. Возникающие таким путем образы бывают так тонки и неуловимы, что передать их словом иногда бывает почти невозможно, поэтому не следует стеснять себя при передаче своих образов способом самой передачи. Пусть это будет жест, выражение лица, даже нечленораздельный звук — все равно, лишь бы он выражал тот неуловимый образ, который возник в сознании.
Польза этого упражнения такова: стараясь уловить перворожденный образ, научаются тонкому и глубокому проникновению в свои чувства и образы фантазии. Развивают чуткость к ним и избегают грубости по отношению к своим фантазиям.
В самом деле: возьмите любое слово, например ‘часы’, и попробуйте, отрешившись от грубого, обычного представления вашего о ‘часах’, проследить, что рождает ваша фантазия при первом восприятии этого слова. Вы увидите, что образы могут быть при этом самые неожиданные, самые удивительные! Может быть, это будет образ какой-то башни с часами на сказочном замке или образ какой-то неуловимой силы ‘неизбежного часа’! Или, может быть, бой часов у вас в воображении связан с каким-нибудь сильным, памятным вам событием б вашей жизни, и событие это воскреснет в вашей душе вместе с образом часов.
И вот, научившись таким образом чутко прислушиваться к тонким, еле уловимым образам вашей фантазии, вы окажете немалую услугу себе как художнику.
9) Стараться найти красоту во всяком предмете, во всяком положении, во всякой мысли, картине и т. д. Упражнение это чрезвычайно важно. Одно из свойств творческой души именно в том и заключается, что она способна видеть и извлекать красоту из того, что душа нетворческая не удостаивает даже внимания! Истинный художник видит прежде всего красоту и достоинства, а не уродства и недостатки. Чем больше критики и порицаний слышим от художника, тем меньше истинного искусства можно ожидать от него.
Вы уже заметили, вероятно, что упражнения, предложенные на внимание, на вену и наивность и на фантазию, нельзя признать упражнениями, годными исключительно на внимание или исключительно на фантазию, исключительно на веру и наивность. Оказывается, что каждое из этих упражнений, на что бы оно ни было направлено, требует одинаково как внимания, так и фантазии, и.веры, и наивности. Что нее следует из этого? То, что творческий процесс есть один, нераздельный акт души, где все элементы творчества в каждую данную минуту одинаково необходимы. Ни один из элементов не может отсутствовать. Момент творческий совмещает в себе все элементы нераздельно. И только анализ, на котором основана система, разобщил эти элементы, теоретически для того, чтобы удобнее было говорить о них, изучать и понимать их.

Ответы на анкету по психологии актерского творчества

Публикуется по подлиннику (ГЦТМ, 517.121530.40). Впервые — Театр’, 1903, ‘V.: 7 (по копни ГБЛ, О1&gt,, 218.85.5). Анкета была составлена Государственной Академией художественных наук в 1923 г. при участии Н. Е. Эфроса, Л. Я. Гуревич, А. П. Петровского и других. Всего было собрано 15 анкет у актеров различных театров и поколений. Ответы Чехова на анкету записал П. А. Марков. Подпись Чехова удостоверяет точность записи.
1. Что дает вам первое ознакомление с пьесой для вашей актерской работы?
— Чувствую прилив энергии (творческой) и невозможность освободить эту энергию. В сознании хаос. Приятное активное состояние. Потребность установить порядок (то есть потребность работы). Предчувствие образа роли.
Если пьеса не нравится — никакой активности, ясное понимание пьесы. Равнодушие.
2. Видите ли вы при подготовительной работе образы других лиц пьесы и как они влияют на ваше творчество?
— Почти не вижу образов других лиц. В последних стадиях работы уже созданные другими образы начинают влиять на мой.
3. Характер языка пьесы, его музыкальность и ритмичность оказывают ли влияние на вашу актерскую работу?
— Люблю и легко себя чувствую в ритме языка характера Достоевского или русского бытового. Переводы трудны, мертвы. Стихи действуют на меня угнетающе.
4. Подготавливая роль, интересуетесь ли вы преимущественно ею или всей пьесой?
— Из хаоса, возникшего после прочтения пьесы (см. п. 1), мало-помалу внимание концентрируется исключительно на роли. Только в самой последней стадии работы начинается осознание пьесы в целом. Хотя попытки к осознанию всей пьесы делаются и раньше.
5. Жизненное событие или ваше собственное жизненное переживание служат ли вам материалом для актерской работы?
— Если это событие не слишком свежо. Если оно выступает в сознании как воспоминание, а не как непосредственно переживаемое в данную минуту. Если оно может быть оценено мной объективно. Все, что еще находится в сфере эгоизма, непригодно для работы.
6. Отыскиваете ли вы в себе черты роли, или ищете вы их в окружающих вас лицах, а также в источниках литературы?
— Отыскиваю черты роли и в себе и в источниках литературы. Но решающего значения не имеет ни то, ни другое, ни третье. В конце концов образ создается из элементов, неизвестно откуда пришедших и для меня самого неожиданных и новых.
7. Не случается ли вам при создании сценического образа идти от определенного реального лица, знакомого вам в жизни? И в какой мере выбранный образец вас связывает?
— Такие случаи бывают, причем сильно облегчается начало работы. Но готовый образ все же не бывает похож на выбранное для начала работы лицо. Очень плодотворной оказывается встреча с лицом, которое имеет сходство с уже готовым образом.
8. Возникает ли в вашем представлении тип, который вам предстоит изображать, сразу, путем непосредственного его ощущения, или вы доходите до него путем его обдумывания и комбинирования различных слагающих его элементов?
— В большинстве случаев (считаю их удачными и нормальными) образ вспыхивает сразу (но в самых общих чертах) при первом знакомстве с пьесой (см. п. 1). Затем он надолго исчезает, заставляя мучительно отыскивать себя путем комбинирования различных слагающих его элементов, и затем снова вспыхивает и уже навсегда остается в моей власти.
Замечу в скобках, что в тяжелый период отыскивания исчезнувшего образа приходят в голову самые мрачные мысли и переживаются гнетущие чувства. Велик соблазн поддаться им. Необходимо суметь сохранить бодрое и радостное настроение в этот период. Победа мрачного настроения не только отдаляет момент овладения ролью, но и совсем может убить этот момент. Так было у меня с ролью Епиходова в ‘Вишневом саде’. (Впрочем, в указанном случае были и другие причины неудачи, о которых упомянуто ниже.)
9. Что раньше возникает психологический, пластический или звучащий образ роли?
— Всегда различно. Думаю, что это зависит от того, 1) что ярче всего выявлено автором и 2) что в данной роли больше соответствует моей (индивидуальной) творческой идее, моей тенденции (могущей быть для меня и неосознанной). Я говорю не об идее, возбужденной во мне данной ролью, а об идее, заложенной во мне от рождения, об идее, которую я (сознательно или бессознательно) выражаю в течение всей моей активной жизни и в каждой роли.
10. При подготовке роли не можете ли вы установить момент, от которого для вас оживает роль?
— Всегда очень поздно. Определить точно отчего и когда — не могу. Известное действие оказывает и костюм, и грим (в первый раз), и публика, и собственное настроение, и вдохновляющее влияние режиссера, и видение образа во сне, и встреча с человеком, имеющим сходство с образом, и, наконец, без всяких видимых причин.
11. Не было ли в вашей практике случая, что роль оживала от отдельного слова или толчка извне?
— См. п. 10.
12. Устанавливаете ли вы в период подготовительной работы текст роли?
— Не понимаю вопроса.
13. При повторении спектаклей не меняются ли вами отдельные места текста роли?
— Ни в одной роли не мог и не могу удержаться от импровизированного текста. Особенно в переводных пьесах.
14. Вслух или про себя учите вы свои роли?
— Текста не учу — укладывается в памяти сам собой. Что касается образа в целом, то усвоение происходит главным образом при помощи мышления и фантазирования.
15. Приходилось ли вам пользоваться при разработке роли литературными, художественными и научными источниками?
— В Хлестакове. Отчасти в Эрике XIV (см. п. 6).
16. Представляете ли вы себе в период подготовки, внешние условия, в которых живет изображаемое вами лицо?
— Считаю полезным такой прием, но не люблю им пользоваться. У меня он проходит натянуто и скучно.
17. Идете ли вы при создании внешнего облика роли непосредственно от своих внешних данных, или вы ищете способы приспособить себя к идеальному, по вашему мнению, облику роли?
— Жадно стремлюсь к идеальному образу, не только не считаясь с моими внешними данными, но и стремясь непременно преодолеть их. В конце концов, уступка своим внешним данным в какой-то мере необходима, и это всегда огорчает.
18. Ищете ли вы в тексте роли (или пьесы) или в источниках посторонних внешний облик роли (грим, костюм и т. д.)?
— Ищу в тексте роли, и в пьесе, и в источниках посторонних, и главным образом в собственной фантазии, которая рисует мне внешний облик из источников, мне неведомых.
19. Обдумываете ли вы свой жест и мимику в период подготовки, или они рождаются у вас непосредственно?
— В 90% — жест и мимика рождаются непосредственно. 10% — обдумывания и обоснования того, что явилось непосредственно, с целью зафиксировать характер жеста или мимики (но не самый жест).
В роли Эрика XIV было специальное задание режиссера (Е. Б. Вахтангова) выработать острый, лаконичный, яркий, законченный фиксированный жест. В этом случае было много сделано сознательно и потом перешло в область подсознания.
20. Слушаете ли вы свою речь: в период подготовки, во время спектакля?
— Слушаю. Но есть два рода слушания своей речи: 1) вызванное честолюбивыми стремлениями ‘подслушивание’ с желанием поэффектнее и поинтереснее произнести ту или иную фразу. Признак плохой игры и гарантия неудачи, 2) слушание, протекающее параллельно с творческим состоянием, не мешающее подсознанию делать, что оно считает нужным. Такое слушание не побуждает сознание вносить свои поправки в интонации и вообще в игру.
21. Подготавливая роль, выверяете ли вы себя перед зеркалом?
— Нет. Но если это случается (из любопытства, например), то всегда оказывает вредное’ влияние и, кроме того, увиденное в зеркале производит неприятное впечатление (точно так же, как видение своей игры на экране кинематографа).
В известном смысле слушание второго рода (см. п. 20) играет роль зеркала, не вызывая при этом неприятных ощущений.
22. Готовя роль, видите ли вы, себя играющим роль, и в какой мере подробно?
— Вижу и считаю это для себя большой созидающей силой. Могу увидеть (отчасти произвольно) такое подробное и тонкое исполнение, достижение которого считаю для себя идеальным. Получаю при этом громадное художественное наслаждение. Образ, видимый мной в подобных случаях, сознается мной одновременно как мое собственное исполнение и как исполнение кого-то, кто превосходит мои способности во много и много раз.
23. Готовя роль, включаете ли вы в свою работу в качестве подготовительных упражнений и. такие моменты, каких в самой пьесе нет?
— Иногда. Мне лично это не всегда и не очень нужно. Когда же роль готова — могу прожить в образе в любых предложенных обстоятельствах вне самой пьесы.
24. Мешает ли вам готовить или играть роль, если вы видели, ее в чужом исполнении?
— Безусловно, мешает. Только слишком плохое чужое исполнение роли может не оказать влияния (играл Епиходова в ‘Вишневом саде’ после И. М. Москвина, и роль совершенно не удалась).
25. Какая часть работы, над ролью производится вами
на репетиции, какая вне репетиции (дома), и какая для вас существеннее?
— Работа на репетициях всегда насильственна и мучительна в силу того, что производится сознательно и требует выявления того, что еще не созрело для выявления. Вне репетиции работа протекает бессознательно (и, очевидно, беспрерывно). Вне репетиции позволяю себе думать, фантазировать и мечтать о роли, не стремясь к преждевременному воплощению ее. И та и другая части работы представляются мне одинаково существенными и необходимыми как две части целого.
26. В какой мере помогает или мешает вам режиссер?
— Если режиссер нетерпелив, деспотичен, груб, если не чувствует, что увлекает актера, и настойчиво добивается своего — он мешает. Если же режиссер сумеет увлечься тем, что волнует его самого, или сумеет найти среднее, что увлекает одинаково и его и актера, то помощь его актеру безгранична, и я затруднился бы даже сказать, кому в таком случае больше принадлежит созданный образ — актеру или режиссеру.
27. Улавливаете ли вы существенные различия в своем исполнении на последних репетициях, когда роль уже разработана, и первом публичном спектакле (или публичной генеральной репетиции)? Не случалось ли вам при таком первом публичном исполнении вносить существенные изменения в исполнение, в отдельные сцены или в общую окраску роли? Не можете ли вы указать, что оказало такое изменяющее действие?
— Первое исполнение на публике вносит существенные изменения в роль. Чем это объясняется — не могу сказать. Кроме того, общий психологический лик публики (уровень ее духовной высоты) заставляет приспосабливаться к ней во время исполнения (помимо моего желания).
28. Можете ли вы по своему желанию вызвать нужное по роли состояние духа?
— Да, если роль в данный период не неприятна. При нелюбви к роли у меня не хватает умения и внутренней энергии вызвать нужное состояние духа.
29. Нужно ли вам для этого предварительно настроиться?
— Да.
30. Нет ли у вас каких-либо приемов, позволяющих вызвать сценические эмоции?
— Кроме обычных приемов, которые сводятся к тому, чтобы сосредоточить внимание на существе роли, я имею особый прием, состоящий в том, что путем ряда мыслей я вызываю в себе любовь к публике и на фоне этой любви могу в одно мгновение овладеть образом роли.
31. Прибегаете ли вы перед спектаклем к искусственным возбуждающим средствам, в виде правила для вас или в виде исключения? (Спрашивающие ручаются за полную тайну ответа.) Может быть, вы следили за влиянием таких искусственно возбуждающих средств на игре других?
— Нет.
32. Замечали ли вы, что в день спектакля с утра вы преображаетесь в то лицо, которое ‘вечером вы изображаете?
— Если роль нравится, то в течение дня несколько раз появляется самочувствие роли.
33. Волнение первого спектакля оказывало ли влияние на вашу игру, и если оказывало, то какое?
— Всегда благотворное влияние.
34. Существует ли для вас различие (и по возможности — какое) в исполнении роли перед наполненной или мало наполненной залой?
— Мне кажется, что от количества публики в зрительном зале зависит и количество творческой энергии, затрачиваемое мною в данный вечер. Впрочем, при применении особого приема, указанного мною в п. 30, количество публики не имеет значения.
Вообще говоря, энергия, исходящая от публики, используется актером во время исполнения роли.
35. Как отражается на вашем самочувствии во время спектакля: а) костюм, б) грим, в) декорации, г) бутафория?
— При пользовании ими в первый раз творческое состояние увеличивается, рождаются новые моменты в роли, многое уясняется и т. д. При повторных спектаклях острота отношения теряется, и только тогда замечается ценность а), б), в), г), когда в них появляются дефекты.
36. -В какой мере вы чувствуете как реальность то, что происходит вокруг вас на сцене?
— Это зависит от степени творческой напряженности. Но реальность на сцепе имеет существенное различие от реальности в жизни (см. п. 37 и 38). Могу ответить только примерами.
1) Переживал тяжелую тоску, расставаясь с любимым человеком. С этим совпала смерть моей матери. Под влиянием того и другого написал рассказ ‘, который и читал несколько раз на концертах. Был удовлетворен чтением. Переживаемое в жизни помогло исполнению на концертах (характер рассказа соответствует пережитому).
2) При упомянутом выше переживании должен был исполнять водевиль абсолютно не удалось. Мучительное состояние.
3) Присутствовал первый раз в жизни на хирургической операции. В 6 часов вечера операция кончилась, в 8 часов я играл Хлестакова. Необычайный подъем. Степень вдохновения, пережитая мною единственный раз за всю театральную практику.
Вообще же веселое, радостное настроение благоприятствует исполнению роли, какого бы она характера ни была.
37. Обстоятельства вашей жизни, имеющие в данный момент сходство с тем, что происходит на сцене, оказывают ли влияние на вашу игру?
38. Исполнялась ли вами комическая или веселая роль в то время, когда вы расстроены каким-либо несчастьем, и как это отражалось на вашей игре, как отражалось на публике?
39. Приходилось ли вам использовать в своей игре случайности спектакля?
— Да.
40. Способны ли расстроить вашу игру ошибки партнера в тексте, неожиданные изменения в мизансцене, задержки выхода и т. д.?
— Если перечисленные изменения и случайности происходят от небрежности — они расстраивают, случайность же вообще освежает самочувствие и поднимает творческую энергию.
41. Приходилось ли вам вследствие случайного ослабления памяти импровизировать текст и как это отражалось на сценических ваших чувствах?
— Я обычно теряюсь в таких случаях в первое мгновение. Дальнейшее зависит от того, насколько удачно сымитирован текст.
42. Чувствуете ли вы, когда играете, настроение зрительного зала?
— Всегда и очень.
43. Как влияют на вас рукоплескания и вызовы, зрительного зала?
— Очень люблю и ценю аплодисменты и вызовы не потому только, что это может быть приятно мне лично, но потому главным образом, что чувствую в этом необходимое, естественное, простое и сильное единение публики и актеров, обмен не только силой и чувствами, но и еще чем-то, что одинаково необходимо как для смотрящих, так и для играющих.
44. Во время антрактов и после спектакля не сохраняете ли вы невольно тон и осанку лица, вами изображенного?
— Зависит от того, насколько роль любима в данный период, насколько удачен данный спектакль, какова степень утомленности после спектакля и т. д.
45. После ухода со сцены немедленно ли вы приходите в свое обычное состояние?
— См. п. 44. Роль Фрэзера из ‘Потопа’ еще долго живет во мне после окончания спектакля. Вероятно, то же было бы и с Эриком XIV, если бы не сильнейшее утомление.
46. Какое влияние оказывают на вашу игру отзывы публики и критики?
— Особенно глубокого влияния не оказывают. (Исключаю случаи, когда суждение исходит от лица с художественным тактом и пониманием, с которым я особенно считаюсь.)
47. Помогал ли вам практический анализ вашего исполнения, даваемый театральными рецензиями? Извлекали ли вы полезные для вашего исполнения указания? Вносили ли вы изменения в свое исполнение под влиянием таких указаний?
— Очень редко встречал серьезный критический анализ исполненных мною ролей. (Наиболее полезное влияние оказывали те места критического анализа, где указывались мои недостатки.)
48. Отношение труппы и партнеров к вам лично оказывают ли влияние на вашу игру?
— Да.
49. Личное ваше отношение к партнеру оказывает ли влияние на вашу игру?
— Сильное. Если оно неблагоприятно, это служит препятствием к погружению в творческое состояние. Если творческое состояние все лее достигнуто, то личное отношение к партнеру теряется.
50. Считаете ли. вы необходимым сценическое переживание в самом спектакле при, каждом его повторении (как это считал Сальвини) или лишь в процессе подготовки (как это считал Коклен)?
— Сальвини.
51. Есть ли, по вашему мнению, отличие эмоций сценических от жизненных, и в чем оно, по-вашему, заключается?
— Переживание в жизни носит личный характер (эгоистичные переживания не допускают объективного к ним отношения). Переживания на сцене — внеличны (сверхличны), не эгоистичны, допускают к себе объективное отношение.
52. Забываетесь ли вы целиком в роли или в отдельных местах роли, и в каких? Если вы забываетесь, то какое впечатление производит это на публику?
— Забываюсь целиком в роли или в отдельных хлестах ее (безразлично, в каких) только в том случае, когда изливается на сцене та моя индивидуальная идея, о которой я упоминал в п. 9.
53. Моменты переживания на сцене вызывают ли у вас подлинные, жизненные переживания?
— Нет, то есть творческое внеличное переживание не переходит в жизненное личное.
54. Можете ли вы произвольно вызвать слезы, бледность, задержку дыхания?
— Могу вызнать те переживания, в результате которых могут появиться слезы, бледность и т. д. Но вызвать задержку дыхания, слезу, бледность и т. д. как таковые — не могу.
55. Что, по вашему мнению, производит большее впечатление на зрителей: непосредственное переживание или произвольно вызванное?
— На публику производит впечатление только творческое, сценическое (то есть внеличное), нежизненное переживание (независимо от того, как оно возникло).
Может быть, я не понял вопроса.
56. Не замечали ли вы, что в случае отсутствия переживания при исполнении правильное внешнее выражение переживания способствует возникновению переживания?
— Да. Только нужно иметь смелость выполнить внешне правильно предстоящую в данный момент задачу, не смущаясь скромностью ее и малой занимательностью для публики. Коли это выполнено — переживание наступит непременно.
57. Бывает ли с вами во время игры, что часть ваших мыслительных способностей поглощена ролью и в то же время вы способны контролировать себя и дать отчет в том впечатлении, которое вы производите на публику?
— См. п. 20. Кроме того, в случаях совершенно неудачного исполнения и присутствия желания быть сколько-нибудь порядочным по отношению к данному спектаклю в сознании с полной ясностью проходят посторонние мысли. Но тут может случиться, что освобожденное и ненасилуемое подсознание мгновенно одерживает победу, уничтожает лень, усталость, апатию и приводит душу в творческое состояние.
Разумеется, я не смотрю на это как на путь к достижению творческого состояния.
58. Совершается в вас творческий процесс при каждом исполнении роли или только лишь при ее создании?
— Стремлюсь к творческому процессу при каждом исполнении, но достигаю этого сравнительно редко.
59. Перечислите роли, которые вы считаете наиболее удачными.
— Фрэзер — ‘Потоп’. Эрик XIV. Калеб — ‘Сверчок’ (в первые годы исполнения).
60. Перечислите роли, которые вы больше всего любите 2.
— Фрэзер — ‘Потоп’. Эрик XIV. Мальволио — ’12-я ночь’.
61. Не можете ли вы указать, за что вы любите перечисленные роли?
— Фрэзер — за резкий и яркий переход от крайнего зла и эгоизма к глубокой душевности и любви и обратно. За комизм.
Эрик XIV — за страдания.
Мальволио — за грубый комизм и наивную похотливость.
Все эти определения поверхностны и грубы. Настоящий ответ мог бы быть дан в связи с п. 9 (индивидуальная идея).
62. Всегда ли любимые вами роли признаются наиболее удачными?
— Нет. Например, Мальволио. (Впрочем, в Мальволио публику оскорбляет беззастенчивое и подчас неприличное изображение мною его похотливости.)
63. Испытываете ли вы во время игры на сцене особенное чувство радости и чем, по-вашему, это особое чувство вызывается?
— Чувство радости, всегда испытываемое в творческом состоянии, вызывается: 1) освобождением от собственной личности и 2) осознанием (или, вернее, переживанием) той творческой идеи (п. 9), которая недоступна обычному моему сознанию.
64. Получаете ли вы больше удовлетворения от ролей, типы которых вам симпатичны и характер коих сходен с вашим, или, напротив, вам приятнее изображать лиц, противоположных вам?
— Не могу дать ответа. Думаю, что слишком близкое сходство роли с характером исполнителя не благоприятствует вживанию в роль и ее исполнению.
65. Играя роль несколько раз, одинаково ли вы ее играете?
— Всегда более или менее различно.
66. Влияет ли на ваше исполнение перемена театра (здания или коллектива), чувствуете ли вы различие в своих творческих сценических самочувствиях в зависимости от перемены театра?
— Влияет, и по большей части к худшему.
67. Замечаете ли вы тот момент в часто играемой роли, когда утрачивается свежесть исполнения? Не можете ли вы дать более или менее определенную цифру такого спектакля? И делаете ли вы что-нибудь, чтобы устранить это?
— Приблизительно восьмой, десятый спектакль. О приемах освежения роли см. п. 30.
68. Приходилось ли вам играть роль вновь после большого перерыва и связывало ли вас первое ваше воплощение роли при таком повторном ее приготовлении?
— Не приходилось.
‘ Рассказ, о котором идет речь, не обнаружен.
2 В ‘Автобиографии’, опубликованной в сборнике ‘Актеры и режиссеры’ (М’ 1928), Чехов писал: ‘Я затруднился бы какую-нибудь роль назвать любимой. Каждая роль требовала своей большой работы, сделав эту работу, я роль забывал. Пожалуй, больше всего чувства у меня осталось к роли царя Федора’.

Примечания

[1] Здесь выясняется значение упражнения ‘чего я хочу’:
1) Удивление — хочу понять то-то и то-то.
2) Подлизывание — хочу, чтобы меня не выгнали.
3) Страх — хочу избежать опасности и т. д. (Примеч. Чехова.)
[2] ‘Сквозным действием’ может оказаться и ‘не хочу’, которое, впрочем, можно превратить в ‘хочу’. ‘Хотения’ — это вехи, которые ведут роль. (Примеч. Чехова.)
[3] Под ‘теорией’ я разумею здесь словесное выражение того, что до сих пор было пройдено практически. ‘Теория’ же, как первая часть системы (школа представления, ремесло и пр.), здесь не упоминается. Она должна быть прочтена ученику до практики. (Примеч. Чехова.)
[4] Считаю долгом предупредить читателя, что он будет иметь здесь дело с изложением системы, как понимаю ее я сам. К. С. Станиславский еще не издал своего труда и только устно и на практике знакомил и знакомит с нею тех, кто с ним работает. Ясно поэтому, что каждый из нас, работающих под руководством К. С. Станиславского, неизбежно понимает систему его по-своему, то есть преломляет ее индивидуально. Напомню еще и о том, что сам К. С. не считает свой труд вполне законченным. Каждый новый день может внести в систему новую мысль. (Примеч. Чехова.)
[5] Хорошо иметь маленькую карманную книжечку, в которой будут записаны все упражнения по системе, и, имея ее всегда под рукой, пользоваться каждой свободной минутой и выполнять в течение дня по возможности все внесенные в книжечку упражнения. Ведь большинство упражнений не требует специального времени для своего воплощения. Их молено выполнять на ходу, на улице, между делами, нужно только приучить себя к тому, чтобы ни одна минута не пропадала даром, без упражнения. (Примеч. Чехова.)
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека