Игнатий Потапенко
Игнатий Потапенко
Задача
Задача
I.
I.
II.
II.
III.
III.
—————————————————-
Задача, Потапенко Игнатий Николаевич, Год: 1916
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Обстоятельства сложились самым неудачным образом. Муж Веры Павловны, путейский инженер Бахвалов, забрался куда-то за полторы тысячи верст и оттуда присылал ей письма, полные упреков по поводу того, что так долго тянется развод. Он, изволите ли видеть, за эти полтора года успел уже поссориться с двумя невестами — обеим надоело ждать, а теперь то же самое ему грозит и со стороны третьей. Но сам при этом пальцем о палец не хотел ударить, все лежало на ней, обо всем должна была хлопотать она.
И если б еще развод велся в Петрограде, она, конечно, познакомилась бы с консисторскими чиновниками, обстреляла бы их всех своими хорошенькими глазками и дело пошло бы, как по маслу.
Но оно велось в провинции, за тысячу верст от столицы, в каком-то губернском городе, где раньше, при начале дела, жил Бахвалов, и она была бессильна. На таком большом расстоянии женские глазки не действуют. А там между тем тянут, — неимоверно, нестерпимо.
Свидетелями были приятели Бахвалова, Рогданов и Войновский, действительно принимавшие участие во всех его похождениях, как до женитьбы, так и после неё, и с этой стороны, казалось бы, дело было обеспечено. Но их все никак не могли допросить.
Жили они в Петрограде, но постоянно выезжали по своим путейским делам, благо — даровой проезд им был обеспечен, и полиция, которая должна была делать им допрос, не могла найти то одного, то другого. Но, наконец, и это наладилось. Оба были допрошены и Вера Павловна получила частное известие, что дело вот-вот будет окончено.
Ведь нужно это было не для одного Бахвалова, а и для неё. Нельзя же в самом деле от молоденькой женщины требовать, чтобы она в течение полутора лет ограничивалась созерцанием своей собственной красоты в отражении зеркала. Занятие это, положим, приятное, и Вера Павловна любила его и посвящала ему немало получасов, однако ж, не больше, чем всякая хорошенькая женщина. А она была хорошенькая, это признавали и друзья и враги и даже… даже женщины, хотя эти последние никогда полностью этого не высказывали, а так вот — одна соглашалась, что у неё красивые зеленовато-серые глаза, другая подтверждала, что она прекрасно сложена, третья хвалила ее за гибкость движений, были такие, которые, не желая очень уж рекламировать ее, но боясь также идти против общественного мнения, признавали, что у неё удивительно задорный, слегка вздернутый кверху носик, но уж все находили хоть что-нибудь, достойное похвалы. Мужчины же были от неё в восторге, влюблялись, объяснялись, делали предложения, разумеется, условные, то есть когда она будет свободна.
Ну, она и выбрала себе наиболее подходящего человека в лице Андрея Васильевича Змиева, крупного мужчины с черной густой бородой, с несколько грубоватыми манерами, но всегда изумительно щепетильно одетого. При том он не был не только путейцем, но и вообще никаким инженером, — что, после неудачного опыта, в глазах Веры Павловны было чрезвычайно важно, — а был просто помещик Рязанской губернии, отдававший свое большое имение в аренду и постоянно проживавший в Петрограде.
И вот однажды, как раз когда у неё был Змиев, принесли пакет, на котором стоял штемпель той самой провинциальной консистории, где велось дело. Они радостно улыбнулись друг другу и пакету, с полной уверенностью, что он заключает известие о столь желанном окончании развода.
Но когда Вера Павловна раскрыла его и, вынув из него бумагу, пробежала ее глазами, то убедилась, что они напрасно оказали пакету столько доверия. С досадой положила она бумагу на стол.
— Нет, это же возмутительно! Это почти подлость!
— В чем дело? — спросил Змиев и принялся читать бумагу.
— Что такое? Войновский? Да почему же? Какая муха его укусила? Уж не переврали ли что-нибудь?
— Не думаю.
— Так что же это значит?
В бумаге же сообщалось, что оба свидетеля — Рогданов и Войновский — действительно были допрошены через Петроградскую полицию, но, в то время, как первый дал подробные и исчерпывающие показания, подтверждающие виновность Бахвалова, второй отозвался, что по этому делу ничего сообщить не может, в виду чего консистория поставлена в необходимость дело оставить без дальнейшего рассмотрения. Одним словом, полуторагодичное ожидание было напрасно и кончилось крахом.
Но Войновский, Войновский… Это было непостижимо. Закадычный друг Бахвалова (тоже путеец), вместе с ним кутил и коротал ночи в разных веселых учреждениях и — вдруг преподносит такой сюрприз. И она же сама, Вера Павловна, по указанию Бахвалова, просила его и он согласился. Непонятно, непостижимо.
Раздосадованная, взбешенная, Вера Павловна полетела в переднюю к телефону и позвонила Войновскому. Он оказался дома и она на него набросилась,
— Послушайте, как вам не стыдно?.. Вы друг Петра Михайловича и так бессовестно подвели нас. И я же вас сама просила и вы мне обещали. Я говорю о вашем показании по разводу.
— Позвольте, позвольте, Вера Павловна. Но это именно потому, что я истинный друг Петра Михайловича и что вы сами меня просили… — наилюбезнейшим голосом ответил Войновский.
— Как же это понимать?
— Но очень просто. Вы просили меня свидетельствовать против Бахвалова, а он мой друг. Как же я мог свидетельствовать против друга?
— Но, в таком случае, зачем вы обещали? Вы не имели права обещать.
— Напротив, я должен был обещать. Если бы я не обещал, вы нашли бы другого и дело выиграли бы. А я, как друг Петра Михайловича, должен был постараться, чтобы вы дело во что бы то ни стало проиграли.
— О Боже! это чудовищно! Но разве вы не знаете, что Петр Михайлович нуждается в этом больше, чем я, что он хочет жениться и страстно ждет развода.
— Да неужели? Я ничего этого не знал. Ну, в таком случае, он будет наказан по заслугам за то, что скрывает от друзей такие важный вещи.
Вера Павловна разозлилась еще больше и, не попрощавшись, повесила трубку. Стали обдумывать, обсуждать, искать выхода. Змиев вспомнил какого-то знакомого, который имеет связи с чиновниками подлежащего ведомства, и немедленно поехал разыскивать его. Надо было посоветоваться, что следует в таком случае делать. Знакомого он разыскивал довольно долго и только часов в шесть вернулся от него с визитной карточкой, советами и указаниями.
Дело сводилось однако ж к тому, что завтра Вера Павловна отправится в подлежащую канцелярию и там получить разъяснение, что делать.
На следующий день часов в двенадцать Вера Павловна была одета в деловито-кокетливый туалет, который с неумолимой строгостью подчеркивал все то, что было в её фигуре особенно красивого, и, захватив карточку знакомого, отправилась в канцелярию.
Карточка собственно нужна была для того, чтобы ее не заставили сидеть в общей приемной с другой публикой, а приняли тотчас. Это и было достигнуто. Но первые шаги Веры Павловны не только не обещали никакой удачи, а прямо повергли ее в безнадежность.
Чиновник был несколько близорук и, очевидно, в первые минуты не разглядел просительницу и не получил надлежащего впечатления от её внешности и потому, ссылаясь на какие-то законы, циркуляры, временные и вечные постановления, и чуть ли даже не на решения вселенских соборов, решительно объявил, что, раз один из двух свидетелей отговорился неведением, то дело должно быть прекращено и надо начинать новое.
— Как? Со всей процедурой, с примирением, с судоговорением и так далее! — воскликнула Вера Павловна. — Но это же опять полтора года, за это время можно состариться.
Это был настоящий крик души и произнесено это было так искренно и голос Веры Павловны прозвучал так красиво, что чиновник несколько больше заинтересовался ею и получше вгляделся в её лицо. Он нашел, что у просительницы неотразимо-очаровательные глаза и вследствие этого постановления вселенских соборов в его глазах несколько побледнели, циркуляры утратили силу, а законы и постановления, временные и вечные, уж сами по себе перешли на её сторону.
Однако ж, сам он не мог решить вопроса и предложил ей вместе с ним пройти к какому-то ‘превосходительству’, Ивану Евграфовичу. Этот, хотя и был старше того летами и чином, но обладал еще прекрасным зрением и потому сразу пошел навстречу просительнице.
Оказалось, что все это очень просто. Ей остается только указать консистории нового свидетеля, а канцелярия от себя пошлет туда телеграмму об отложении дела и вообще все, что нужно.
Сейчас же и телеграмма была составлена, тут же при ней проведена через все канцелярские щели, и послана, конечно, за счет Веры Павловны.
А когда она, благодарно пожимая руки обоим добрым чиновникам, прощалась с ними, они наперерыв один перед другим просили ее, в случае какого-либо недоразумения, обращаться прямо к ним, а один, который был превосходительством, с особой бюрократической элегантностью, слегка наклонившись вперед, прибавил, что он даже хотел бы, чтобы произошли какие-нибудь недоразумения.
— Ну, — сказала Вера Павловна Змиеву, которого застала уже у себя в квартире: — кажется, половина дела сделана. Теперь пошлем телеграмму Бахвалову. Пусть он укажет кого-нибудь из своих собутыльников в свидетели.
Составили телеграмму: ‘Ваш Войновский подвел, отговорился неведением и т. д.’ в самых решительных выражениях и послали срочно.
Ночью Веру Павловну разбудили для получения срочного ответа от Бахвалова. Тот с свойственной ему резкостью писал:
‘Войновский бессовестное животное. Никого другого указать не могу. Вы сами, если захотите, найдете’.
И, разумеется, эта бессердечная телеграмма испортила ей сон и дала материал для мыслей, которые до самого утра назойливо вертелись у неё в голове. Мысли были о том, какие эгоисты мужчины. Ведь вот Бахвалов, когда еще не был её мужем, но был влюблен в нее, — до чего он был тогда мягок, деликатен, великодушен, с каким самоотвержением летел стремглав исполнять каждое её желание!
Ах, это всегда подкупает женщин. Они думают, что это настоящая любовь к ним, любовь, которая перерождает мужчину и самого отъявленного материалиста, превращает чуть не в ангела.
Но ничего подобного нет, никакого превращения. А просто в это время ими владеет страсть, ну, да, самое обыкновенное грубое желание, от которого они слепнут, теряют волю и делаются чем-то в роде домашних собачек. Но за то потом, потом… Они присылают телеграммы в роде вот этой.
К утру она заснула, но ненадолго. Ее разбудило дело, которое нельзя было откладывать, а нужно было так или иначе устроить сегодня.
Найти свидетеля по бракоразводному делу! Вот задача, которая ни с какой стороны не подходит хорошенькой женщине. А между тем никто другой этого не может сделать. Змиев? Ну, как же можно. Ему заниматься этим совершенно неудобно. Ведь, его официальное положение: добрый знакомый, расположенный человек, ну, друг, это уж самое большее. Не может же она назвать его женихом. Во-первых, столь долговременный жених — полтора года, это звучит смешно. Во-вторых — даже невозможно быть женихом замужней женщины. А, в-третьих — ну, хорошо, он жених, но что такое жених? Что это за амплуа такое при женщине? Разве это какая-нибудь постоянная и неизменная величина, как, ну, скажем, отец, брат, дядя?.. Сегодня он жених, а завтра разругались и до свидания.
И когда в одиннадцать часов пришел вызванный по телефону Змиев, она показала ему возмутительную телеграмму мужа и прямо предупредила его:
— Только, пожалуйста, не вздумайте искать свидетеля, вам это крайне неудобно и это могло бы скомпрометировать и меня. Ну-с, а теперь давайте обсуждать.
Они начали перебирать знакомых, которые у них были почти все общие. И на первых же шагах поняли, до чего это трудно. Вот такой-то, Иван Иваныч — человек обязательный и страшно расположенный к Вере Павловне, даже немножко влюблен (ну, как все они!) и, казалось бы, ему только бровью моргнуть и он исполнить её желание. Но он на государственной службе, занимает довольно видное положение в одном министерстве и имеет чин статского советника, а следовательно ему даже предложить подобной вещи невозможно. Помилуйте, статский советник, — и вдруг свидетель по бракоразводному делу. Он, положим, знал Бахвалова и ему известно, что это за господин. И, хотя он сам, будучи человеком приличным, ни в каких его похождениях не участвовал, но, все равно, мог бы по совести сказать, что Бахвалов изменял ей на каждом шагу… Но невозможно, невозможно.
Или, например, Аркадий Лукич, — тоже готов распластаться перед ней, но у него жена Анна Ивановна, ревнива, как тигрица, и пристально следит за ним. Он даже взялся бы, о, наверно, но если она узнает, то непременно сделает скандал, — и так далее, о ком ни подумай, все какое-нибудь препятствие.
— Ах, это ужасно, что мои знакомые все такие почтенные и приличные, Тут надо бы кого-нибудь легкомысленного. Главное, что я не знаю, кто еще, кроме Рогданова и Войновского, кутили с моим мужем.
— Но об этом можно спросить их, — сказал Змиев.
— К несчастью, Рогданова сейчас нет в городе, он уехал в деревню, а Войновский — этого господина я ни о чем спрашивать не стану, — это изверг какой-то.
— Ба, постойте… — воскликнул Змиев: — вот мысль. Я знаю, что они часто собирались у некоей Ожогиной… Зовут ее, кажется, Марьей Ильиничной… Этакая красивая и веселая дама, ни от чего не отказывающаяся.
— Боже мой, да кто же она?
— Официально, по крайней мере, жена штабс-капитана в отставке, но штабс-капитан живет где-то в Ташкенте и, кажется, не имеет к ней никакого отношения. Вот она может дать указания.
— Кому? Кто же обратится к ней за этими указаниями?
— Никто не может обратиться, кроме вас. Вы же должны понимать, что со стороны мужчины подобное обращение было бы для неё оскорбительно. Но если женщина обратится к женщине, да еще по такому интимному поводу, то они могут друг друга понять…
— Знаете ли, я совершенно не представляю себе, как это может выйти, но… Мне больше ничего не остается. Узнайте мне её адрес.
Змиев порылся в адрес-календаре, но Ожогиной не нашел, а телефонная книжка, по обыкновенно, куда-то запропастилась. Оставалось съездить в адресный стол, что он и сделал. Часа через полтора он привез адрес жены штабс-капитана Марьи Ильиничны Ожогиной.
Вера Павловна решилась, но, кажется, никогда еще в жизни ни перед одним событием она не испытывала такого волнения.
И, в сущности, шаг, который она делала, был экстраординарный и рискованный. Явиться к незнакомой женщине, не зная даже, что она собой представляет, как смотрит на вещи, какой у неё характера и заговорить прямо о том, что, по всей вероятности, она считает интимной стороной жизни и, наверно, скрывает…
Ведь она имеет право сказать ей: сударыня, подите вон, и будет права. И тем не менее Вера Павловна решилась. Очень уж нужен был развод, надоело неопределенное положение.
Но у Марьи Ильиничны Ожогиной оказался прелестный характер, как и её небольшая квартирка — с большим вкусом и далеко не бедно обставленные три комнаты, — как и она сама.
Узнав, что Вера Павловна жена Бахвалова, она радостно всплеснула руками:
— Петра Михайловича? Ах, Боже мой, он такой милый, такой славный. Я страшно рада познакомиться с вами.
— Но я должна предупредить вас, что мы с ним разводимся, — сказала Вера Павловна.
— Неужели? Ах, ну, конечно. Какой же он муж! Я думаю, самый плохой, какой только есть на свете. Да, да, прекрасный человек и отвратительный муж.
— Совершенно верно. И вот у меня к вам просьба. Страшно извиняюсь, но…
— Заранее обещаю, все, что могу.
— Благодарю вас. Дело вот в чем…
И Вера Павловна откровенно рассказала ей историю с Войновским. Марья Ильинична возмутилась:
— Какой негодяй!.. Ах, знаете, этот Войновский никогда мне особенно не нравился. В нем есть что-то надменное и самоуверенное. Но что же я-то могу, голубушка?
— Я просила бы вас вспомнить, кто еще бывал с моим мужем во время… Одним словом, кто мог бы, если бы, конечно, захотел, быть свидетелем…
— Ах, это? Знаете, это очень трудно. У меня теперь совсем новые знакомые. Те, прежние, все куда-то разбежались. Но позвольте… Ну, конечно… У меня есть знакомый… Он, знаете, музыкант. Где-то в оркестре на флейте играет. Очаровательный молодой человек. И он непременно согласится.
— Музыкант, вы говорите? Флейтист? Почему же он мог быть с моим мужем?
— Ах, нет, ничего подобного. Он и не был вовсе, понятия не имеет о вашем муже. Он всего только год, как кончил консерваторию. На флейте играет изумительно, ну, прямо соловей. Совсем еще мальчишка, ему всего двадцать четыре года.
— Так как же он может свидетельствовать, если он даже не знает моего мужа?
— Да очень просто: мы ему скажем: свидетельствуйте, и он будет свидетельствовать. Помилуйте, две дамы и обе хорошенькие, разве он может ослушаться? Его фамилия Гардавин. Да вот я сейчас. Он теперь как раз дома, после репетиции…
Ома побежала в другую комнату, к телефону, позвонила в какие-то меблированные комнаты и вызвала Гардавина.
— Милый Коленька, сейчас же, сию минуту мчитесь ко мне. Что? Нет денег на извозчика? Ха, ха, ха… А еще гениальный флейтист. Впрочем, у гениев никогда денег не бывает. Ну, так возьмите извозчика на мой счет. Как вы сказали? Устал, не хочется? Но если вы узнаете, что вас тут ждут и рассчитывают на ваше рыцарство две прехорошенькие женщины? А, вот видите. Ему одной мало, надо непременно две… Ну, хорошо, хорошо, я вас прощаю. Ждем.
В продолжение получаса Марья Ильинична всячески старалась занять свою гостью, показывала альбомы, где были собраны все её поклонники, и старые и новые, болтала и даже села за пианино и спела что-то веселенькое. И Вера Павловна в конце концов должна была признать ее одной из самых милых женщин, каких только она видела.
Наконец, приехал Гардавин — высокий, тонкий, с лицом младенца, страшно конфузливый и, как казалось, имевший в своем распоряжении очень мало слов. Хозяйка представила его Вере Павловне, он поцеловал руку и покраснел,
— Вот видите, какое дитя, — сказала Марья Ильинична. — Ну, Коленька, садитесь и слушайте. От вас требуется подвиг. Вера Павловна разводится с своим мужем. У нее есть свидетели, но один подвел и вместо него требуется новый. Вот вы и будете этим новым свидетелем.
— А что же я должен делать? — хлопая своими большими веками, спросил флейтист.
— Должны, когда вас об этом спросят…
— А кто спросить?
— Это делается обыкновенно в полиции, — сказала Вера Павловна.
— Ну, я еще никогда не бывал в полиции.
— Так вот и отлично: побываете. Надо же вам знать жизнь, а то вы, ведь, ничего, кроме флейты, не знаете. Должны засвидетельствовать, что муж Веры Павловны инженер Бахвалов изменял ей.
— Так как же это? Я… я, ведь, не… не имею чести знать…
— Да зачем вам знать? Достаточно, что знаем его мы, я и Вера Павловна. Мы вам говорим, что он изменял, а вы должны нам верить.
— Но все-таки он… он сам… Как же я, не зная человека, взведу на него…
— Ах, какой вы глупый! Да, ведь, он сам жаждет развода!
— И хочет даже жениться, — прибавила Вера Павловна.
— Ах… Ну, да… это другое дело.
— Значит, вы согласны, Коленька?
— Если это нужно… Как же я могу отказаться?
— Ну, вот видите, я говорила вам, что он премилый.
— Я должна предупредить вас, что вам придется присягнуть, — сказала Вера Павловна.
— Ну, вот это… это уже неудобно.
— Но почему же? Ведь, вы же скажете правду. Мы вам клятвенно подтверждаем, что Бахвалов изменял Вере Павловне. Если хотите, я даже знаю, с кем. Значит, это правда. Вы не солжете, а, следовательно, имеете право присягнуть.
— Положим, это так. Ну, что ж, извольте, я готов служить.
— Ну, смотрите, какая он прелесть.
— Так, пожалуйста, сообщите мне ваш адрес, звание, имя и отчество.
— Николай Алексеевич Гардавин, свободный художник. Адрес, — да вот у меня есть карточка, только вы, пожалуйста, научите меня, как все это надо делать.
Вера Павловна была в восторге и от Ожогиной, и от флейтиста. Когда она приехала домой, Змиев просто не хотел верить, что так легко ей удалось уладить дело. Сейчас же была сооружена бумага и отослана в консисторию.
Но там все-таки тянули. Только месяца через два Гардавин получил приглашение в участок. Он прибежал к Вере Павловне, очень взволнованный.
— Я, знаете, все перезабыл… Уж вы хорошенько расскажите мне, что нужно делать и говорить.
Вера Павловна, успевшая уже приобрести этого рода опыт, дала ему самые подробный инструкции. И он не подвел, провел свою роль вполне удовлетворительно. Недели через три после этого дело поступило на утверждение в высшую инстанцию. Вера Павловна съездила в канцелярию, где у неё было два поклонника, и ей уже ничего не стоило ускорить решение.
И вот, наконец, она была свободна. Первое её движение было — поехать к Ожогиной и самым сердечным образом поблагодарить ее. Ожогина на этот раз была еще более очаровательна.
— Вы мне ужасно нравитесь, — сказала она Вере Павловне, — и мне очень жаль, что наше знакомство не может продолжаться.
— Но почему? Боже мой! Я так вам обязана… Я была бы страшно рада…
— Ах, нет, что вы! Я ведь нисколько не заблуждаюсь относительно своей репутации и именно потому, что вы мне ужасно нравитесь, я не позволю себе бывать у вас.
Вера Павловна на это промолчала. Они крепко пожали друг другу руки и расстались.
‘Прелестное существо, — подумала Вера Павловна, — и жаль, жаль… Но в то же время нельзя с нею не согласиться’.
А флейтист бывал у неё, когда она сделалась госпожой Змиевой, и на их еженедельных журфиксах великолепно играл соло на флейте.
Первая публикация: журнал ‘Пробуждение’ No 24, 1916 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.