ЗАБЫТАЯ ТЕТРАДКА.
ЗАБЫТАЯ ТЕТРАДКА.
——
——
М. Ремезовъ
‘Русская Мысль’, No 9, 1884
Забытая тетрадка, Ремезов Митрофан Нилович, Год: 1884
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Въ дом былъ страшный безпорядокъ. Часа за два до моего прізда на чердак вспыхнулъ пожаръ, его скоро потушили, благополучно отдлавшись кое-какими поломками и невообразимымъ хаосомъ въ комнатахъ. Это было въ усадьб моего стараго пріятеля и дальняго родственника, Сергя Николаевича Воловцова, съ которымъ я не видался боле пяти лтъ. Приборку дома отложили до утра, а мн устроили ночлегъ, по-деревенски, въ кабинет хозяина. Оставшись одинъ, я сталъ отыскивать какого-нибудь чтенія на сонъ грядущій. Ворохомъ выброшенныя изъ шкафа книги оказались не при мн писанными, это были разные сельско-хозяйственные трактаты Тейэра, Преображенскаго, кажется, Мейера и еще кого-то… лсоводства, пчеловодства, садоводства, коневодства… словомъ, всевозможныя водства и производства и ровно ничего для чтенія. Я уже хотлъ бросить поиски, когда между скотолчебникомъ и поваренною книгою мн попалась подъ руку тетрадка почтовой бумаги, исписанная красивымъ, четкимъ почеркомъ. Первыя строки заинтересовали меня и я взялъ ее, нсколько усомнившись въ своемъ прав читать чужую рукопись, но, во-первыхъ, она не имла ни заголовка, ни адреса, ни подписи,— сверху выставлено лишь число: 4 мая 1874 года, во-вторыхъ, тетрадка валялась такъ, что въ ней, очевидно, не могло содержаться секретовъ, въ-третьихъ… я очень любопытенъ,— признаюсь и каюсь. Я легъ и сталъ читать…
Третьяго дня я вамъ ничего не отвтила и не могла ничего отвтить. Вы меня знаете мене года и совершенно не знаете моей прошлой жизни. Вы говорили, что любите меня, что считали бы за величайшее счастье назвать меня женою, соединить свою судьбу съ такою… и т. д. Но вы не знаете, ни какая а, ни что я такое, едва знаете даже, кто я. Прежде чмъ сказать съ нкоторою увренностью, что вы найдете счастье въ супружеств со мною, что я въ состояніи дать вамъ такое счастье, о какомъ вы мечтаете и говорите, необходимо узнать многое, многое… все о той женщин, отъ которой вы ждете этого счастья. Я не ршилась отвчать вамъ, сказать ‘нтъ’ не могла и не могу… Этого скрывать нечего, вы знаете. Сказать ‘да’ я не посмла. Выслушайте меня, судите меня, а потомъ… потомъ будь, что будетъ…
Семнадцати лтъ я кончила курсъ въ институт и пріхала домой. Первое время мн было очень хорошо, но не надолго. Насъ было четыре сестры: Оля старше меня тремя годами, Маша и Зина моложе и три брата. О нихъ не стоитъ говорить, въ моей жизни они не играли никакой роли. Я упомянула о нихъ лишь затмъ, чтобы сказать, что насъ было у матери семь человкъ, братья еще учились, а сестры жили дома, меньшихъ взяли изъ пансіона по недостатку средствъ платить за всхъ. Мы были не богаты и жили не по средствамъ. Съ утра до ночи въ дом толпились гости, врне даже — съ утра до утра, такъ какъ нердко цлая компанія сосдей оставалась ночевать и гостила сутокъ по двое, по трое. Мы, въ свою очередь, длали такія же нашествія на знакомыхъ. Сначала мн все это очень нравилось: и вчная толкотня безъ устали, и выпляски подъ разбитое фортепьяно, иногда подъ гитару, ночлеги въ повалку на сн и коврахъ, псни хоромъ въ дом и въ рощ. Все это казалось мн вчнымъ праздникомъ, безъ тни заботъ и печали. Но скоро,— не боле, какъ черезъ мсяцъ,— я начала чувствовать, что вокругъ меня не все такъ радужно, какъ казалось. Сквозь шумъ и суету, сквозь псни и беззаботный видъ окружающихъ постоянно проглядывали дрянныя заботишки, мелкія дрязги. Въ первый разъ я стала внимательно присматриваться посл того, какъ мать сдлала мн замчаніе, что я не умю себя держать, что мое кокетство неприлично и предосудительно. Я была крайне удивлена, даже въ помышленіи у меня никогда не было съ кмъ-нибудь кокетничать. За мамою т же замчанія начала длать старшая сестра, Оля, за нею Елизавета Ивановна, нчто врод гувернантки меньшихъ сестеръ, наконецъ, эти меньшія. Скоро весь домъ ополчился на меня за это мнимое кокетство, тогда какъ и кокетничать-то было не съ кмъ, до того плохи были паши кавалеры. Между ними были и молодые, и красивые, но вс, отъ перваго до послдняго (я не знаю, какъ выразить то, что я тогда о нихъ думала), вс они были какіе-то захолустные, нисколько не похожіе на тхъ, что я видла на институтскихъ балахъ и въ дом нашей родственницы, бравшей меня изрдка на праздники. Собаки, карты, лошади, невроятныя выпивки, похожденія съ деревенскими красавицами, побоища арапниками и нагайками, какъ приправы этихъ похожденій, были единственными предметами ихъ разговоровъ и хвастовства, дале не шли ихъ интересы. Таковы были вс отъ малаго до стараго, отъ моего 14-ти лтняго брата до крестнаго отца, сдаго, усатаго сосда. Съ такими господами можно было пть, плясать, кататься въ перегонки на тройкахъ, качаться на качеляхъ, но не только кокетничать, а просто разговаривать было невозможно. Во всемъ околотк книги водились только у моего крестнаго отца, онъ получалъ Собраніе иностранныхъ романовъ, читавшееся на расхватъ, и Встникъ Европы, разрзываемый лишь на романахъ. Я увлеклась чтеніемъ и библіотеки крестнаго хватило не надолго, хотя я и разрзала нетронутые листы Встника Европы, къ вящему скандалу всей семьи, осыпавшей меня за это градомъ язвительнйшихъ насмшекъ. Гоненія на мою возню съ книгами доходили иногда до настоящихъ бурь и сраженій. Неизвстно, чмъ бы это кончилось, если бы не явилась ко мн нежданная помощь въ лиц доктора Чигирина.
Къ намъ изрдка прізжалъ уздный врачъ Василій Ивановичъ Чигиринъ, молодой человкъ, некрасивый и молчаливый, пользовавшійся репутаціей отличнаго доктора, очень образованнаго, умнаго и злаго человка. Принимали его вс съ распростертыми объятіями, ухаживали за нимъ страшно, но, вмст съ тмъ, не долюбливали и побаивались даже самые бойкіе и неустрашимые изъ нашихъ молодцовъ-кавалеровъ. За людьми боялась и я и никогда не ршалась говорить съ нимъ. Съ Олей и Машей онъ былъ чуть не въ открытой вражд, по крайней мр, они не могли двухъ словъ сказать между собою, не приправивши ихъ боле или мене острою шпилькою.
Разъ,— это было въ август,— вс наши ухали въ гости.
Я осталась одна и читала въ саду, въ липовой алле. На двор прозвонилъ колокольчикъ, смолкъ у подъзда, зазвонилъ опять по двору, потомъ за садомъ, по селу и замеръ вдали. Я подумала, что прізжалъ кто-нибудь и ухалъ, узнавши, что нашихъ нтъ дома. Скрипъ шаговъ заставилъ меня поднять голову, ко мн подходилъ Чигиринъ.
— Здравствуйте, Варвара Петровна,— заговорилъ онъ, подавая руку.— Извините, я помшалъ вамъ читать. Бога ради, напоите меня чаемъ… усталъ страшно, жара невыносимая. Меня завезъ къ вамъ слдователь и похалъ за становымъ, вчера здсь въ овраг нашли мертвое тло.
Я предложила пить чай на балкон, мы пошли къ дому.
— Что это вы читали?— Чигиринъ съ обычною своею безцеремонностью взялъ у меня изъ рукъ истрепанную книжку и прочелъ заглавіе: Двица Жиро, моя супруга.
— Что вамъ за охота читать такія мерзости? Бросьте эту гадость въ печку… Ишь какъ истрепали, а путное что-нибудь, такъ, наврное, чисто и не измято, если только разрзано. Бросьте… стыдно читать такія книги!
— Ахъ, Василій Ивановичъ, разв вы не знаете, что у насъ ршительно нечего читать? Къ тому же, я не вижу ничего дурнаго въ этой книжк.
Я говорила правду, кром скуки, я въ ней не нашла ничего гадкаго, или, быть можетъ, не поняла, хотя, признаюсь, посл замчанія доктора прочла ее съ самымъ жаднымъ вниманіемъ.
— Была бы охота читать, а книгъ достать не трудно,— говорилъ докторъ.— Если хотите, я могу снабжать, кое-что у самого найдется, въ училищ,— дай Богъ здоровья смотрителю,— составляется порядочная библіотека. Всего не перечитаете скоро… Вы, конечно, не много почитывали, въ институтахъ на это строгій запретъ.
Я чистосердечно призналась, что, кром книгъ крестнаго, ничего не читала. За чаемъ докторъ разговорился, разспрашивалъ объ институт, слегка экзаменовалъ меня, но такъ, что я не замтила и только много спустя сообразила. Онъ говорилъ ршительно обо всемъ, мною прочитанномъ, былъ отлично знакомъ даже съ Собраніемъ романовъ, смялся самъ и меня смшилъ,— словомъ, былъ милъ необыкновенно. Я не могла надивиться на него, не узнавала нашего мрачнаго и страшнаго доктора и не замтила, какъ прошло часа три до прізда новыхъ гостей, становаго и слдователя. Съ ихъ пріздомъ разговоръ сдлался общимъ, шелъ такъ же бойко, непринужденно и интересно. И становой, и слдователь показались мн совершенно не такими, какими я ихъ видала до сихъ поръ. Становой не вралъ глупостей и не шутовствовалъ, слдователь не ломался и не говорилъ пошлослей, какъ всегда и со всми. Этотъ вечеръ, эти нсколько часовъ остались мн памятны на всю жизнь… Тогда за чайнымъ столомъ на балкон я въ первый разъ почувствовала себя человкомъ, а не барышней, не женщиной,— такимъ же человкомъ, какъ вс, ничмъ, кром молодости, неотличающимся отъ моихъ собесдниковъ, въ первый разъ во мн отнеслись, какъ въ человку, заговорили со мною по-человчески, а не Богъ знаетъ по-каковски… Какъ хорошо мн было! Какъ досадно стало, когда мои гости взялись за шапки и стали прощаться! Чуть не съ мольбою просила я ихъ захать къ намъ со слдствія. Они возвратились, но за полчаса до ихъ прізда вернулись наши съ большою компаніей и не сбылись мои мечты о продолженіи хорошей, прерванной бесды. Докторъ былъ мрачне и молчаливе обыкновеннаго, посидлъ нсколько минутъ и ухалъ съ становымъ, отговариваясь дломъ. Слдователь слъ за карты и во весь вечеръ не показывался изъ кабинета. Я одна ушла въ глубину сада съ моими думами, съ новыми думами и впечатлніями. Въ результат получились головомойка отъ мамы и разныя непріятности отъ сестеръ. Когда я ложилась спать, въ моихъ ушахъ, въ голов, въ сердц раздавались послднія слова доктора, крпко до боли сжимавшаго мою руку на прощанье. Онъ сказалъ: ‘Книги пришлю завтра. Читайте и думайте, авось не утонете въ этомъ болот. Жаль будетъ’.
На другой день фельдшеръ изъ сосдняго села привезъ узелъ книгъ. Я жадно схватилась за нихъ, убжала въ свою комнату и начала съ того, что пересмотрла вс, воображая почему-то найти между ними записку отъ доктора. Никакой записки не было. Смшно теперь, тогда же я чуть не плакала объ этомъ, начала рыться, искать замтокъ на поляхъ. Нигд ничего, мн и на это стало досадно. Перечитавши все, я отослала книги къ фельдшеру. Черезъ два дня пріхалъ Чигоринъ и привезъ новый запасъ… потомъ еще и еще. Я не отрывалась отъ книгъ. За это мн порядочно доставалось сначала отъ всхъ, потомъ лишь отъ сестеръ, мать стала смотрть снисходительно на мое бездльничанье, какъ у насъ называли чтеніе. Подъ конецъ одна Оля допекала меня своими, нападками, почти враждебнымъ отношеніемъ. Имя Чигирина сдлалось для нея чмъ-то врод средства постояннаго выдразниванья меня. Напротивъ, мать и меньшія сестры перешли на мою сторону, спорили и ссорились съ Олей, восхваляли доктора, съ нимъ сдлались очень любезны, предупредительны. Онъ сталъ бывать чаще. Такъ прошла зима, весна и половина лта.
Мы похали на богомолье въ монастырь, верстъ за 50, въ нашемъ же узд. Это было въ субботу. За всенощной отъ дороги по жар и отъ невыносимой духоты въ церкви у меня закружилась голова, чуть дурно не сдлалось, я едва вышла. У монастырскихъ воротъ меня встртилъ Чигиринъ, только что пріхавшій изъ города. Мы вмст прошли въ палисадникъ гостинницы, сли на скамейку и заговорили, Я скоро замтила, что докторъ какъ будто не, въ своей тарелк: смхъ неестественный, голосъ и движенія порывисты, нервны. Разговоръ не вязался.
— Что съ вами?— спросила я.— Вы какой-то невсегдашній.
— Да, именно невсегдашній. Вы угадали и врно опредлили. Хотите быть тоже невсегдашнею?
Мн вдругъ стало страшно, сама не знаю чего и почему. Мы часто и по долгу сиживали одни съ докторомъ и никогда ничего подобнаго я не испытывала.
— Я всегда одинакова,— отвтила я — смясь. Но смхъ вышелъ тоже не настоящій.
— Ну, да все равно,— продолжалъ Чигиринъ, низко наклонившись и похлопывая палкою по песку дорожки.— Вы, Варвара Петровна, думали когда-нибудь о замужств?
Я совсмъ струсила, зачуяла развязку и не отвчала.
— Пойдете за меня замужъ?— нервно поперхнувшись, договорилъ онъ.
Я молчала. Въ голов ничего не было, только оглушительно гудлъ трезвонъ на колокольн. Я не слыхала и не понимала того, что еще говорилъ докторъ. Сердце замирало, переставало биться на мгновенье и опять колотилось такъ сильно, что я почти теряла сознаніе. Моя рука очутилась въ рукахъ Чигирина.
— Хотите быть моею женою?— сливались его слова съ гуломъ колокольнаго звона. Чти и какъ я отвчала, не помню, знаю только, что отвчала утвердительно, а онъ цловалъ мои руки, обнялъ меня, хотлъ поцловать… Я. вырвалась, убжала въ номеръ и безумно расплакалась. Своимъ я не сказала ни слова.
Черезъ два дня докторъ пріхалъ къ намъ и прошелъ прямо въ комнату мамы. У меня замирало и щемило сердце, я знала, что это уже конецъ. Дале разсказывать не стоитъ, спросили меня, потомъ объявили намъ и всей семь, что мы женихъ и невста, за обдомъ объявили о томъ же пріхавшимъ сосдямъ, но свадьбу отложили до осени, къ величайшей досад моего жениха. Потомъ все пошло по старому, мои отношенія къ Чигорину ни въ чемъ не измнились, мы были самыми задушевными друзьями.
На осеннюю Казанскую въ нашемъ уздномъ город бываетъ ярмарка. Насъ отправили въ городъ за послдними покупками для приданаго, поручивши это длу Ол и Елизавет Ивановн. Мама осталась дома по нездоровью. Нужно было спшить, такъ какъ свадьба была назначена на 8 ноября. Я до сихъ поръ не охотница и не мастерица покупать, тогда же для меня было настоящею казнью ходить изъ лавки въ лавку, выбирать, прикладывать къ себ куски матерій, чтобы удостовриться, къ лицу ли, торговаться, чуть не вымаливать у купцовъ пятачки и копечки, расходиться изъ-за этихъ копекъ, идти дале, возвращаться, суетиться и волноваться, переживать цлыя драмы изъ-за куска фая или альпага. Я очень обрадовалась встрч на ярмарк съ моимъ женихрмъ и его предложенію уйти пшкомъ въ городъ, положившись на вкусъ и умнье старшихъ. Мы такъ и сдлали.
— Зайдемте ко мн, Варвара Петровна,— предложилъ Чигоринъ, когда мы поравнялись съ его квартирою.
— Какъ это можно, Василій Ивановичъ! Что вамъ пришло въ голову?… Разв мыслимо…
— Но, вдь, черезъ дв недли вы будете жить въ этомъ дом. Почему же теперь не зайти на одну минуту взглянуть на ваше будущее жилище?
— Потому, что я пока ваша невста и не принято это. Сдлайте пиръ какой-нибудь, позовите всхъ и я пріду, а одной невозможно. Что тогда будетъ?
— На минуту зайдите, прошу васъ, сдлайте для меня,— умолялъ Чигоринъ.
— Нтъ, нтъ, нельзя и не надо,— отговаривалась я.
— Послушайте, сдлайте вотъ что…— и его глаза ярко вспыхнули подъ очками, все лицо освтилось вдругъ странною улыбкою. Онъ заглянулъ мн въ лицо съ чудеснымъ, молящимъ выраженіемъ.— Пойдемте…
У меня кнуло сердце и захватило дыханье, я послушно пошла за нимъ. Квартира доктора осталась позади и мы продолжали идти по пустой улиц.
— Куда же мы?— спросила я.
— Идите, идите, куда я васъ веду. Если вы согласились отдать мн руку на всю жизнь, то, слдовательно, врите мн. Идемъ!
Мы остановились на углу. Чигиринъ постучалъ тростью въ раму еще невставленнаго окна, оно открылось, выглянулъ слдователь, за нимъ стоялъ становой. Докторъ выпустилъ мою руку, всталъ на выступъ фундамента и тихо переговорилъ съ обоими. Черезъ минуту они догнали насъ на площади. Былъ пятый часъ, немногочисленные будничные богомольцы, старики и старухи, расхорлись отъ вечерни, мы подошли къ церкви.
— Куда же мы?— еще разъ спросила я Чигирина.
— Въ церковь. Неужели и въ храмъ Божій нельзя зайтъ съ женихомъ?— отвчалъ онъ, смясь, и увлекъ меня подъ темные своды колокольни. Наши спутнику прошли впередъ.
Что было потомъ, какъ все это случилось, я не умю объяснить. Въ какомъ-то чаду, въ туман, точно во сн, я остановилась подъ руку съ докторомъ середи полутемной церкви, вышелъ священникъ, кто-то снялъ съ меня шляпку, на голову мн надли внецъ, дали въ руку зажженную свчу, запли, повели вокругъ аналоя… Не согласиться, протестовать я не посмла и не умла, мн показалось неловкимъ, конфузнымъ начать довольно странное препирательство съ женихомъ и его товарищами передъ толпой неизвстно откуда взявшихся мщанокъ и разнаго люда, окружавшаго насъ… Я вышла изъ церкви обвнчанною женою Чигирина.
— Что вы сдлали со мной, Василій Ивановичъ?— опомнилась я только на паперти.
— Ничего особеннаго, обвнчался съ вами нсколько ране, чмъ это предполагалось… Очень доволенъ и счастливъ. Надюсь, теперь вы не откажетесь войти въ мою квартиру.
— Да, теперь я ваша… ведите, куда хотите.
Мы вчетверомъ пришли въ домъ моего мужа. Все это было такъ неожиданно, такъ странно и необыкновенно… Я была сильно взволнована, и страшно мн было, и хорошо. Боялась я, въ сущности, только мамы и ничего боле. Смшно сказать, въ восемнадцать лтъ я не понимала толкомъ, что такое бракъ, что такое замужство, т.-е. не понимала ихъ интимной, нравственной стороны, и безъ малйшей тревоги смотрла въ будущее, врне сказать, совсмъ не смотрла, для меня тогда не существовало ровно никакого будущаго. Точно ребенка, все интересовало и занимало меня въ незнакомой обстановк, все было ново, нравилось мн… письменный столъ, весь рзной, съ кучей книгъ, бумагъ, блестящихъ бездлушекъ, неизвстныхъ мн инструментовъ, огромный книжный шкафъ, жардиньерка съ дорогими растеніями, за нею кресло-качалка, по стнамъ фотографическіе портреты, на лпныхъ консоляхъ бюсты знаменитостей, за кабинетомъ полутемная комната съ вычурными ширмами, съ большою фотографіей какихъ-то раздтыхъ женщинъ, готовящихся купаться.
— Это твоя комната,— раздался надъ моимъ ухомъ незнакомый голосъ.
Кто-то взялъ меня рукою за талію. Я вздрогнула и откачнулась въ сторону. Передо мной стоялъ докторъ… мой мужъ. Мн показалось очень непріятнымъ, что онъ сказалъ мн ‘ты’, что такъ безцеремонно взялъ за талію. Я вспыхнула и поспшила выйти изъ комнаты. Сзади меня послышалось что-то врод сдержаннаго смха. Я чуть не плакала. Въ столовой уже былъ приготовленъ чайный приборъ и закуска. Становой и слдователь сидли у окна въ ожиданіи хозяевъ.
— Ну, моя молодая хозяюшка, принимайся за дло. Во-первыхъ, угощай нашихъ шаферовъ, а потомъ заваривай чай,— говорилъ Чигиринъ, весело потирая руки.— Въ первомъ помогу и я. И такъ, господа за здоровье моей прелестной жонки! Варя, ты должна съ нами выпить.
Онъ налилъ мн какого-то вина, а себ и пріятелямъ водки. Меня заставили выпить цлую рюмку, и мн вдругъ сдлалось тепло, легко на душ, весело… перестало казаться обиднымъ, что докторъ говоритъ мн ‘ты’, нсколько разъ я даже сама собиралась отвтить ему тмъ же, но не ршилась, языкъ не повернулся. Посл закуски за чаемъ все пошло такъ, какъ будто ничего особеннаго не случилось. За живой, веселой бесдой мы все забыли, даже время. Насъ заставилъ опомниться шумъ въ прихожей, голоса, это меня разыскивали Елизавета Ивановна и жена предсдателя управы, у которой мы всегда останавливались въ город.
— Варинька, это Богъ знаетъ что такое!— говорила гувернатка.
— Barbe, chè,re amie, возможно ли это?— голосила предсдательша.— Мы весь городъ обгали, всхъ людей, всхъ сторожей изъ управы разослали васъ отыскивать.
Я была блдна, какъ полотно моихъ воротничковъ, не знала, что сказать, и, какъ потерянная, смотрла на доктора. Онъ смялся, становой и слдователь тоже, матроны разсыпались въ укоризнахъ мн и Чигирину за неловкость, неприличіе нашего поведенія.
— Успокойтесь, успокойтесь,— говорилъ Чигиринъ.— Не стоитъ такъ волноваться, къ тому же, сильныя волненія вредны. Варвара Петровна нашлась, не пропала, слдовательно, можно и успокоиться. Милости прошу, садитесь. Чего прикажете, чаю или закусить?
— Нтъ, нтъ… когда тутъ закусывать, и такъ поздно… да и у насъ гости. Варенька, Barbe, одвайтесь скоре, подемте.
Я машинально встала и взялась за шляпку.
— Позвольте,— остановилъ меня докторъ,— вы серьезно думаете ухать?
— Не знаю… Я… я ничего не знаю…— отвтила я, падая на стулъ.
— Какъ! Вы остаетесь? Вы намрены оставаться?— слышались возгласы дамъ.
— Полагаю,— отвтилъ за меня докторъ.
— Но что же это такое? Ночь… вы тутъ въ холостой компаніи, съ молодыми людьми! Ваша maman…
— Во-первыхъ, здсь не вс холостое,— я женатъ, а, во-вторыхъ, Варвара Петровна моя жена. Мы сегодня обвнчались и ей некуда и незачмъ хать, она останется здсь въ своемъ дом съ мужемъ.
Дале произошелъ такой гвалтъ, шумъ и крикъ, что не было средствъ ничего разобрать.
— Убьетъ мать! Осрамила семью! Такъ не поступаютъ порядочные люди!— раздавались взвизги женскихъ голосовъ.
— Все здлаю… и балъ будетъ, и за двичникъ расплачусь. Не пропадутъ ни платья ваши, ни цвты… Всего велю въ двойномъ, въ тройномъ количеств подавать… Два бала, два двишника… мальчишникъ будетъ… Хотите бабникъ сдлаю?— старался перекричать ихъ Чигиринъ.
— Видите? Чего же еще? Все будетъ въ отмнномъ вид, даже лучше, чмъ обыкновенно,— успокоивалъ дамъ слдователь.— Къ тому же повнчали, теперь уже ничего не подлаешь? ни развнчать, ни перевнчивать нельзя,— крпко…
На другой день мы похали къ матери. Ее уже успли обо всемъ увдомить. Вопреки моихъ ожиданій, она встртила насъ очень мило и ласково, длала, конечно, выговоры, но сквозь ея упреки удовольствіе просвчивало чаще, чмъ настоящая досада, полунасмшливая, полугрустная шутка сглаживала то, что могло бы показаться рзкимъ. Видно было, что вс выговоры длаются только для вида, нельзя же безъ этого. Съ городомъ тоже поладили великолпнымъ вечеромъ въ клубномъ помщеніи. Все обошлось какъ нельзя лучше. Только мой мужъ пересталъ быть въ моихъ глазахъ тмъ, чмъ казался мн до свадьбы, и я… я была глубоко несчастлива… Мужъ любилъ меня, кажется, даже боле, чмъ слдовало, по крайней мр, я бы предпочла быть мене любимой. До свадьбы я съ нетерпніемъ ждала его прізда, скучала безъ него, мчалась на встрчу, заслышавши его колокольчикъ, долгіе часы просиживала съ нимъ, не замчая времени въ разговор съ глаза на глазъ. Теперь намъ вдругъ стало не о чемъ говорить. Мы, попрежнему, читали вмст, но разговоръ о прочитанномъ не клеился, обрывался на первыхъ фразахъ. Я злилась на себя, на его лиц появлялась досада, и мы расходились по разнымъ угламъ, недовольные сами собой и другъ другомъ. Вскор посл свадьбы наша жизнь сложилась такъ: въ восемь часовъ утра онъ уходилъ въ свой маленькій кабинетъ и принималъ приходящихъ больныхъ. Эта даровая практика была громадна. Я наливала чай въ своей комнат и посылала ему стаканъ за стаканомъ. Въ 10 часовъ онъ кончалъ пріемъ, заходилъ на минуту ко мн и узжалъ въ больницу и въ городъ съ визитами. Въ три, иногда поздне возвращался усталый голодный и злой, наскоро обдалъ и ложился отдыхать. Я должна была сидть около него, давать отчетъ въ томъ, что я длала, гд была, кто у меня былъ, гд что говорилось и длалось. Онъ въ это время дремалъ, если же я умолкала или хотла тихонько уйти, онъ придерживалъ рукою и соннымъ голосомъ спрашивалъ о чемъ-нибудь, иногда разсказанномъ. Въ пять часовъ вставалъ, одвался, выпивалъ стакана два чаю и узжалъ на цлый вечеръ сначала въ больницу, оттуда въ клубъ или въ гости, дома проводилъ вечера только тогда, когда у насъ бывалъ кто-нибудь и то, впрочемъ, не всегда.
Сказать ли вамъ, я была почти довольна такою жизнью, мн легче, легко было безъ него, я была почти счастлива. Милые, задушевные разговоры въ кружк пріятелей становились все рже и рже, а съ отъздомъ слдователя куда-то на югъ и совсмъ прекратились. Я цлые дни проводила одна безъ дла, безъ дли, безъ надеждъ и ожиданій… Нтъ, впрочемъ, въ ожиданіи… возвращенія мужа, въ ожиданіи его ласкъ, отъ которыхъ и теперь длается мерзко на душ. Эти ласки жгли меня, но не согрвали, мн больно было отъ нихъ физически и нравственно, он оскорбляли, унижали меня и его унижали въ моихъ глазахъ. Вы поймете, каково было ожиданіе, каковы были встрчи… Невыносимо тяжело было для меня притворство, а я притворялась, научилась притворяться и лгать. Для чего? Не знаю… не знаю… Кром мн нечего было длать… Бросить мужа, уйти? Куда уйти?… Гд жить и чмъ жить? Наконецъ, въ прав ли я была это сдлать, разбить его жизнь?… И за что же? За то, что онъ любилъ меня, а я глупо вышла замужъ, не провривши своихъ чувствъ къ нему. Я одна была во всемъ виновата и жестоко расплачивалась за свою вину.
Такъ прошло полтора года. Въ это время къ намъ часто сталъ здить Александръ Алексевичъ Ракозовъ, адвокатъ, бывшій товарищъ моего мужа по гимназіи. Это былъ господинъ лтъ тридцати, красивый, высокій, съ темными волосами, почти черными, съ мягкими, карими глазами, всегда веселый и беззаботный, пріятный собесдникъ, отличный разскащикъ безчисленныхъ анекдотовъ и иногда очень интересныхъ, драматическихъ случаевъ изъ судебной практики, очень хорошій адвокатъ, прекрасно образованный, много читавшій,— словомъ, человкъ въ высшей степени привлекательный и симпатичный. Мы съ нимъ встртились, какъ старые знакомые: я еще двушкой видала его, когда мы прізжали въ городъ на сессію окружнаго суда. Потомъ онъ исчезъ куда-то надолго и теперь вернулся въ свое имніе верстахъ въ 50-ти отъ города. Онъ былъ женатъ уже нсколько лтъ, но терпть не могъ говорить о жен и дтяхъ, уврялъ въ шутку, что женатъ въ деревн, а въ город холостой, и ршился никогда не привозитъ жену въ городъ и даже но вспоминать здсь о ней.
Мой мужъ былъ въ восторг отъ стараго товарища и безпрестанно зазывалъ его къ себ. Ракозовъ, повидимому, очень любилъ моего мука, восхищался имъ, какъ врачемъ и человкомъ, восхищался мною и нашею жизнью.
— У васъ я отдыхаю. Здсь хорошо и уютно,— говорилъ онъ, усаживаясь на мягкое кресло къ чайному столу.— Чудная жизнь! Ничему такъ не завидую, какъ подобной жизни.
— Теб-то чего еще не достаетъ?— останавливалъ его мой мукъ.— Состояніе у тебя прекрасное, самъ еще зарабатываешь, жена — прелестная женщина, дтки…
— Василій Ивановичъ, милйшій, пощади! Умоляю, ради Зевеса и боговъ безсмертныхъ, не напоминай ты мн про мою половину и послдствія. Можешь ли ты сравнивать? Что такое подобное сравненіе? Насмшка, попрекъ каторжника его цпями? Ты бываешь у меня, ну, скажи самъ, возможно ли сравненіе? Здсь… Помнишь студенческое житье?.. Былое, чудное прошлое! Маленькая комнатка, самоваръ, добрая, пріятельская бесда и споры безъ конца… только, вмсто неуклюжаго студента съ ручищами подозрительной чистоты, намъ наливаетъ чай… прелестншій товарищъ, твой воспитанникъ и ученикъ! Опять, какъ живые, носятся передъ нами завтные, дивные идеалы, опять мы вримъ въ нихъ и дороги они намъ, мы молодемъ, длаемся бодре и чище сердцемъ… Ну, сравни… Нтъ, и сравнивать не смй, не то я серьезно разсержусь и уйду. Ты отравишь мн весь вечеръ…
Посл одной подобной выходки я спросила мужа, правда ли, что жена Ракозова такъ ужасна, и вообще, что это значитъ?
— Вретъ все, такъ болтаетъ, пустомля! Жена у него очень красивая и милая барыня, и живутъ они, кажется, довольно ладно… Дтей трое, славные ребятишки, не золотушные… А это онъ такъ, отъ нечего длать фиглярничаетъ…
Ракозовъ все чаще и чаще прізжалъ въ городъ. Рдкая недля проходила безъ того, чтобы онъ не побывалъ у насъ, наконецъ, весною пріхалъ на сессію суда и загостился цлый мсяцъ. Жену съ дтьми проводилъ куда-то къ роднымъ и объявилъ намъ, что онъ намренъ жуировать. Впрочемъ, все жуированіе ограничивалось вечерами у насъ или вмст съ нами на рыбной ловл за городомъ. Мн опять вспомнились т чудные вечера, которые мы проводили въ горячихъ спорахъ и толкахъ, опять повторились они, только еще интересне и оживленне. Я пожила нсколько, много почитала, мн доступне стали эти разговоры, я съ увлеченіемъ принимала въ нихъ самое горячее участіе и, когда Ракозовъ ухалъ, почувствовала большое лишеніе, пустоту, я страшно заскучала. Вернулся онъ въ сентябр на одну недлю, а въ первыхъ числахъ октября написалъ мн письмо съ объясненіемъ въ любви. Съ чего это пришло ему въ голову, я не могла никогда ни ршить, ни добиться отъ него. Я уврена, что не подала къ тому ни малйшаго повода, бъ первую минуту его посланіе сильно взволновало и разсердило меня, я хотла показать его мужу. Но сначала побоялась растревожить его до обда (въ это время онъ всегда бывалъ страшно нервенъ и золъ), а посл обда, когда я уже опустила руку въ карманъ, чтобы вынуть письмо, произошла одна изъ тхъ сценъ нжностей, потомъ… не хочу еще разъ вспоминать о нихъ!.. Я сожгла письмо. Вечеромъ, когда мужа не было дома, явился Ракозовъ. Онъ неловко поздоровался, заговорилъ о чемъ-то и смолкъ, почувствовавши самъ, что не клеится, выходитъ какъ-то очень дико. Потомъ вдругъ всталъ, подошелъ ко мн близко и, едва выговаривая слова, прошепталъ: ‘Прочли?.. Что отвтите?… Все равно, одинъ конецъ’.
— Никогда не длайте этого, не пишите и не говорите… Прошу васъ, уйдите, оставьте меня!— отвтила я, не имя силъ сдлать ни одного движенія.
Онъ нагнулся… еще, еще… и обхватилъ меня руками, я почувствовала горячій поцлуй на губахъ и вскрикнула, у меня въ глазахъ потемнло.
— По крайней мр, хотя это мое!… Простите безумца и прощайте навсегда!… Онъ вышелъ и въ тотъ же вечеръ ухалъ изъ города.
Прошло три мсяца, о Ракозов не было никакого слуха. Говорили, что онъ куда-то ухалъ далеко, на Кавказъ или заграницу. Нкоторые увряли, будто онъ получилъ мсто въ Ташкент, другіе же, и въ числ ихъ мой мужъ, утверждали, что онъ просто мычется безъ цли и не нынче — завтра опять явится къ намъ.
Былъ морозный, ясный день. Я возвращалась отъ обдни, мужа не было въ город. У нашихъ воротъ со мною раскланялся какой-то незнакомый человкъ и спросилъ:
— Позвольте узнать, вы Варвара Петровна, супруга доктора Чигирина?
— Я. Что вамъ угодно?
— Вотъ вамъ письмо есть… извольте.
— Отъ кого это?
— Не могу вамъ сказать. Меня просили доставить.
Онъ поклонился и ушелъ. Я вбжала въ свою комнату и съ замираніемъ сердца сорвала конвертъ. Письмо было отъ Ракозова.
‘Простите, на колняхъ молю васъ, простите и дочитайте до конца…— писалъ онъ (я почти слово въ слово помню это письмо).— Три мсяца прошло съ тхъ поръ, какъ я бжалъ отъ васъ. Но отъ себя никуда не уйдешь. Нтъ мста на земл, куда бы я могъ уйдти отъ моей любви, не существуетъ такого пространства и времени, которыя бы сдлали для меня возможнымъ забвенье.
‘Варвара Петровна! Неужели вы всегда останетесь глухи въ голосу человка, отдавшаго вамъ все… все свое сердце, готоваго жизнь отдать вамъ, уже теперь отдавшаго ее. Да, и навсегда. Не моя вина, что я имлъ несчастіе жениться, прежде чмъ узналъ васъ. Не ваша вина, что вы вышли такъ замужъ, молодая, неопытная. Я не корю вашего мужа, не могу его корить,— онъ человкъ очень хорошій, но, сами будьте судьей себ, можете ли вы любить Чигирина? Передъ собой, передъ своей совстью отвтьте себ, любите ли вы его? Скажите, зачмъ же вы живете съ нимъ? Достойно ли это васъ, такой правдивой, чистой, честной? Можете ли вы оставаться въ такомъ положеніи? Если можете, если вы находите это положеніе нормальнымъ, хорошимъ и честнымъ,— не читайте дальше, бросьте, сожгите это письмо. Но вы сами знаете, что положеніе ваше ужасно, и если вы не вышли еще изъ него, не выходите пока, то только потому, что не видите, не находите выхода. Ваша жизнь невозможна. Я люблю васъ. Если вы меня не любите, то примите отъ меня совтъ и помощь, какъ отъ друга, какъ отъ брата. Оставьте мужа и напишите мн дв строки. Черезъ нсколько дней я буду у васъ и вс силы, вс средства употреблю на то, чтобы вывести васъ изъ этаго омута, чтобы дать вамъ возможность исправить невольную ошибку, прося въ замну только… дружбы вашей. Если же вы любите, хотя немного, такой любовью, какой я люблю васъ… Варвара Петровна! Я настолько свободенъ, что честно и смло могу сказать,?вамъ: дайте руку мн на жизнь и смерть, дайте руку на радость и горе, на счастье и бды. Я разстался съ моей бывшей женой, съ моей бывшей семьей. Я не могъ выносить доле этой каторжной, позорной жизни. Все, что я имлъ, все мое состояніе я оставилъ имъ и взялъ съ собой только то, что неотъемлемо мое,— знанія, силы и мои небольшія способности, я проживу съ ними, семья проживетъ съ тмъ, что по праву принадлежитъ ей. Надъ личностью же человка я не признаю-ничьихъ и никакихъ правъ. До сихъ поръ я не писалъ вамъ потому, что ничего не могъ вамъ предложить въ замну хотя бы просто матеріальнаго довольства вашего. Теперь я живу въ X., я устроился настолько, что могу считать будущее для себя обезпеченнымъ. Для васъ? Вы мое дло знаете: одинъ я не могу успвать работать, мн необходимы помощники. Я предлагаю вамъ не довольство супруги, живущей на хлбахъ и на ше мужа, а довольство трудовое, честное, заработанное часто тяжелымъ трудомъ, но обезпеченное въ томъ отношеніи, что трудъ этотъ зависитъ не отъ вншнихъ условій, а отъ насъ самихъ. Видите, Варвара Петровна, я пишу вамъ спокойно, не бредъ любви, а просто чуть не дловое письмо, почти предлагаю вамъ мсто. Ршайте: или вы остаетесь женой лекаря Чигорина, или вы длаетесь свободны и дозволите мн создать для васъ возможное существованіе, или… вы меня любите и ршитесь смло и во всеуслышанье сказать это и подадите вашу честную, хорошую руку на трудовую жизнь безгранично, безумно любящему васъ А. Ракозову.
‘Р. S. Мой посланный три дня будетъ ждать вашего отвта. Вы его всегда найдете въ сумерки у вашихъ воротъ’.
Пока я читала письмо, меня била лихорадка, а на губахъ горлъ его безумный поцлуй, его глаза сверкали прямо передо мной и ослпляли меня. Я старалась отдлаться отъ этого впечатлнія, я билась, какъ птичка въ клтк, и ничего не могла съ собой сдлать. Наступили сумерки, я невольно подошла къ окну и не могла оторваться отъ него. Посланный Ракозова прошелъ мимо, черезъ нсколько минутъ вернулся опять и такъ до тхъ поръ, пока стемнло и я не могла уже его видть, но, припавши головой къ стн мн еще долго казалось, что слышу его шаги. Вечеромъ я перечитала письмо нсколько разъ и, наконецъ, сожгла. Оставлять опасно было: мужъ самымъ безцеремоннымъ образомъ перерывалъ вс мои вещи, читалъ письма, разъ даже сломалъ замокъ у моей шкатулки, когда я не хотла дать ему ключа.
Я не спала, хотя было уже утро, когда вернулся домой мужъ и тотчасъ же, еще не снявши шапки, сдлалъ мн ужаснйшую сцену по поводу найденнаго въ умывальник пепла отъ сожженнаго письма.
— Это что за таинственная корреспонденція? Съ кмъ завелась переписка? Говори, говори, что за письмо? Кто былъ безъ меня, гд ты была?
— Нигд. Это какое-то старое письмо валялось тутъ, я его сожгла просто изъ смшной шалости… знаешь гаданье такое, на тнь смотрть?
Я давно выучилась лгать безъ зазрнія совсти.
— А, гаданье? О чемъ это понадобилось гадать? Ишь невста какая! Подожди, вотъ какъ я умру… Сафронъ, Пелагея!— кричалъ онъ, мечась по всему дому.
Явились служившіе у насъ солдатъ и кухарка.
— Говорите сію минуту, кто приходилъ безъ меня, кто приносилъ письмо?… Гд была, куда ходила барыня?
Сцены эти давно перестали удивлять нашихъ людей: они вдоволь присмотрлись къ нимъ. Сафронъ и Пелагея выбожились, что никто у меня небыль, письма никакого не приносила и что я изъ дома не выходила.
Бшенство Чигирина улеглось и начался второй актъ, самый отвратительный,— увренія въ любви, нжности…
Была ли то ревность? Не знаю, не думаю. Въ два слишкомъ года моего замужства я не подала мужу ни самомалйшаго повода ревновать меня. Самъ онъ охотно принималъ молодыхъ людей, очень любилъ, чтобы они толпились вокругъ меня на вечерахъ и въ клуб, ничего не жаллъ на мои наряды, толокся въ моей комнат, пока я причесывалась и одвалась, чтобы хать на вечеръ, выбиралъ цвты и ленты, заставлялъ мнять и перекалывать ихъ, хлопоча всячески изукрасить меня, все пристроить въ лицу. Самъ постоянно потшался надъ ревностью и ревнивцами, нердко заставлялъ меня кокетничать съ очень милымъ акцизнымъ надзирателемъ, чтобы выдразнивать его супругу, ревнивйшую изъ женъ во всмъ узд. И, вмст съ тмъ, на него часто, очень часто находили припадки самой безумной подозрительности, дикой, монгольской, доводившей его до шпіонства, до перехватыванія моихъ писемъ, до невроятныхъ, грязныхъ безобразій.
Слдующій день, понедльникъ,— тяжелый день,— оказался однимъ изъ самыхъ тяжелыхъ въ моей жизни. Я встала съ головной болью, измученная физически и нравственно, разсчитывала воспользоваться посл-обденнымъ отдыхомъ и не удалось. Мужъ вернулся ране обыкновеннаго, зеленый отъ злобы (онъ только что переругался со всми въ управ), потребовалъ обдъ, все оказалось недовареннымъ, недожареннымъ. Посыпались упреки, крики, брань. Я длала, что могла, чтобы успокоить его, варила и дожаривала на спирту, вытащила разныя закуски. Чигиринъ пилъ рюмку за рюмкой. Я никогда не видывала его даже чуть-чуть навесел, теперь же онъ пьянлъ за моихъ глазахъ.
— Василій Ивановичъ,— упрашивала я,— не пей такъ много, ты самъ говорилъ, что для тебя всякая лишняя рюмка — ядъ. Посмотри, ты выпилъ чуть не цлый графинъ. Вотъ котлеты готовы, кушай и ложись скорй спать.
— Я пьянъ? Да, пьянъ… Каждый день буду пьянъ. Пьяному легче жить на свт. Это ты, ты… вс вы доводите меня до этого! Я буду пьяницей, хочу сдлаться пьяницей… Лучше! Ха-ха-ха! Нтъ, шалишь, я не одинъ… я сопьюсь, я и тебя спою… Варя,— слышишь?— я пьянъ! Я хочу, чтобы и ты напилась со мной сегодня.
— Василій Ивановичъ, кушай, кушай скорй, потомъ я уложу тебя спать. Ты встанешь опять бодрый и свжій.
— Давай котлету. А сама вотъ пей.— Онъ налилъ полную рюмку мадеры.— Пей! Пьяные смшны и гадки… Я не хочу быть смшонъ одинъ… Пей всю, всю… иначе… Я хочу, чтобы и ты была гадка.
— Василій Ивановичъ, ты съ ума сошелъ!
— Нтъ. In vino veritas! Я въ вин нашелъ истину, я добьюсь отъ него истины. Пей!
Онъ всталъ, страшный, съ безумными глазами, пошатываясь, подошелъ ко мн, положилъ мн руку на лобъ, запрокинулъ голову и поднесъ рюмку съ виномъ къ моимъ губамъ.
— Пей! Пей сію минуту…
— Пусти, пусти, я выпью…
— Всю?
— Всю выпью.
Онъ выпустилъ мою голову и подалъ мн рюмку.
— Василій Ивановичъ, неужели теб самому не гадко будетъ имть жену пьяную, безобразную?— попробовала я еще уговаривать мужа.
— Ты общала выпить,— упрямо повторялъ онъ.
— Но я буду пьяна, отвратительна. Какъ теб…
— Будь, будь пьяна… Будь пьяницей, будь развратницей, но будь тмъ, чмъ я хочу… Я хочу, чтобы ты была моей женой, любовницей… а не вчной жертвой…
Вся кровь отлила у меня отъ сердца къ голов.
— А! Вотъ теб чего отъ меня хочется!— вскрикнула я вн себя отъ негодованія.— Вотъ чего! Изволь!— Я залпомъ выпила стоявшую передо мной рюмку.— Еще нужно? Наливай, напаивай меня, какъ теб хочется, и помни это!
— Bravo! Молодецъ, Варя!
Онъ налилъ дв рюмки какого-то вина.
— Ну, чокнемся. Я пью за зорю нашего счаствя!
— За зорю новой жизни!— отвтила я. Мы чокнулись и выпили.
Потомъ еще, потомъ… Вспомнить страшно, что было потомъ. Я была пьяна и отвратительна. Чигиринъ добился своего… на другой день я ушла отъ него и ухала въ X. Началась новая жизнь.
Черезъ нсколько минутъ посл моего прізда Ракозовъ явился ко мн въ номеръ. Мн было неловко, страшно. Но онъ встртилъ меня съ такой неподдльной, тихой радостью, такъ сердечно, какъ самый искренній другъ, какъ любящій братъ. Ни одного слова, ни одного намека на его любовь, ни слова о моемъ муж, о прошломъ, точно никогда ничего не было и ничего необыкновеннаго не произошло, точно мы не переставали видться, видлись только вчера и продолжаемъ неконченный разговоръ. Мн сразу стало легко, свободно и хорошо.
— Ну, до свиданія, однако, Варвара Петровна,— и Ракозовъ взялся за шляпу.
— Я, какъ настоящій эгоистъ, забылъ съ вами время, забылъ, что вамъ съ дороги нуженъ отдыхъ. Завтра я заду въ двнадцатомъ часу. Но, все-таки, два слова о дл. Если вы поршите здсь остаться, то я имю въ виду маленькую квартирку для васъ, дешевле будетъ, чмъ въ гостинниц. Мебелью какъ-нибудь подлимся, у меня есть лишняя, въ сара стоитъ, съ одного джентельмена за долгъ взялъ. Хоть чмъ-нибудь сорвать. Поосмотритесь, вмст все обдумаемъ и обсудимъ и найдемъ вамъ дло. А пока,— извините за нескромный вопросъ!— есть ли у васъ деньги? Если надо окажется на первое время, то вы знаете, что у васъ есть преданнйшій другъ и, надюсь, вы по настоящему, не по дланному, отнесетесь къ моей готовности служить вамъ словомъ, дломъ и карманомъ по братски, по товарищески. До свиданія! Спите покойно, дорогой товарищъ!
— Пока будущій только, быть можетъ,— договорила я.
— О, нтъ! По длу, быть можетъ, будущій, по жизни — какъ нельзя боле настоящій. И вы, и я, мы не люди толпы, не люди стада, и, если вздумаемъ идти врозь, насъ затопчетъ даже стадо овецъ. Слдовательно, изъ чувства сомосохраненія, изъ желанія торжества нашей идеи мы вс, сколько насъ ни встртится на жизненномъ пути, должны подать другъ другу руку и крпко, плотно держаться другъ друга. Помните это. Прощайте!
На другой день я перехала въ свою квартиру,— прелестныя три комнатки, свтленькія, уютныя, маленькія, чудесно убранныя хорошенькой мебелью и цвтами. Ракозовъ хлопоталъ за ней цлый день и устроилъ меня на славу, даже добылъ откуда-то туалетный столикъ. Онъ говорилъ, что вся эта мебель и зеркала достались ему за безцнокъ въ уплату долга. Въ тотъ же день онъ нанялъ мн горничную, умющую готовить кушанье. Все сдлалось точно волшебствомъ. Я зажила отлично или почти отлично, такъ какъ, все-таки, оставался одинъ капитальный проблъ въ этой жизни,— именно я жила безъ дла. Нсколько разъ приставала я къ Ракозову, говоря, что такъ жить невозможно, что мои маленькія средства приходятъ къ концу, онъ далъ мн денегъ взаймы и успокоивалъ тмъ, что скоро, скоро придетъ и дло. Наконецъ, онъ предложилъ мн идти въ судъ записывать уголовный процессъ, очень большой и сложный, въ которомъ онъ былъ защитникомъ главнаго обвиняемаго. Стенографовъ въ город не было, я тоже не знала стенографіи, но писала очень быстро, за однимъ столикомъ со мной и для помощи мн Ракозовъ помстилъ одного молодаго человка, худаго, блднаго, кажется, чахоточнаго. Мы записывали вдвоемъ. Дло пошло недурно. Процессъ, тянувшійся двое сутокъ, былъ записанъ чуть нестенографически. Во время перерывовъ мы просматривали записанное и дополняли на память пропущенное. Ракозовъ, другіе адвокаты, его товарищи по защит, товарищъ прокурора подходили къ намъ и помогали возстановить все говоренное дословно. На третій и четвертый день мы привели все въ порядокъ и переписали. Я работала, до изнеможенія, за то имла величайшее наслажденіе узнать черезъ нсколько дней, что редакція одной петербургской газеты выслала Ракозову за нашъ трудъ 50 р., изъ нихъ 40 онъ отдалъ мн, а 10 молодому человку, какъ между ними было заране условлено.
— Ну-съ, дорогой другъ и товарищъ,— весело говорилъ Ракозовъ, отдавая мн деньги,— довольны вы теперь? Вотъ пока и дло, и заработокъ.,
— Но, послушайте, вдь, это дло не постоянное,— возражала я, сама утопая въ блаженств.— И заработокъ случайный.
— Всякое дло, кром службы, случайное, Варвара Петровна. Наше дло, адвокатское, дло медика, всякаго человка, не закабалившаго себя наймомъ, всегда непостоянно и случайно, нуженъ нашъ трудъ — мы предлагаемъ его и имемъ заработокъ, нтъ въ насъ нужды — мы ждемъ и проживаемъ заработанное до новаго спроса на насъ. Везд и во всемъ такъ. Даже портниха не можетъ шить до тхъ поръ, пока ей не дадутъ заказа.
— Но скажите же мн, Александръ Алексевичъ, возможно ли существовать такимъ трудомъ?
— Живутъ же спеціалисты-стенографы исключительно этимъ заработкомъ, слдовательно, прожить можно. Я не хочу васъ обманывать: не за всякое дло дадутъ столько, сколько вы получили за это, наконецъ, не за всякое дло даже что-нибудь дадутъ. Но вы привыкнете, будете обходиться одн безъ помощника и тогда весь гонораръ будетъ доставаться вамъ однмъ.
— Александръ Алексевичъ, вы писали, вы говорили мн. что я могу помогать вамъ, быть вамъ полезной, работать съ вами и для васъ,— начала я нершительно.
— Да, конечно. Но, милая, дорогая Варвара Петровна, я долженъ вамъ сказать, что пока у меня длъ не много, я только что началъ здсь, меня еще мало знаютъ, къ тому же, въ это время всегда наступаетъ въ нашихъ длахъ затишье. Вотъ къ осени — другое дло, тогда успвай только. Я съ восторгомъ ожидаю того времени, когда вы сдлаетесь моимъ настоящимъ помощникомъ, какое наслажденіе будетъ для меня работать съ вами вмст.
Онъ рисовалъ мн чудныя картины трудовой идилліи. Я оставалась успокоенная и довольная. Еще раза четыре записывала я процессы и всякій разъ получала черезъ Ракозова плату за нихъ изъ редакціи. Въ общей сложности заработокъ оказывался очень хорошимъ, далеко превышающимъ мои скромныя потребности. Два мсяца прошло со времени моего, прізда въ X. Какъ это случилось, мало того какъ, но даже когда именно, я не умю опредлить съ точностью и объяснить не умю…. Чего?— спрашиваете вы. Того, какъ Ракозовъ получилъ право называть меня своей… женой! Боже мой, Боже мой! Это было такъ странно, такъ невроятно для меня самой… Я всю правду передаю вамъ, вы не можете сомнваться въ этомъ. Повторяю, я не могу уловить ни одного момента во всей этой части моей жизни. Я не пала, нтъ! я скатилась по гладкой, блестящей дорожк, скатилась въ пропасть и не знаю какъ. Я опомнилась только тогда, когда очутилась на содержаніи у ловкаго адвоката. Нтъ словъ въ человческомъ язык, чтобы передать весь ужасъ, охватившій меня, когда я поняла, что я такое, сознала свое положеніе.
Посл мучительной ночи, полной тяжелыхъ думъ и страданій, раннимъ утромъ до прізда ко мн Ракозова я отправилась въ управленіе желзной дороги. Управляющій, Плахинъ, принялъ женя тотчасъ же и очень любезно.
— Чмъ могу служить вамъ?— спросилъ онъ, подвигая мн кресло.
— Мн нужно мсто…— едва могла я проговорить. Меня душили слезы, горло сжимало точно тисками.
— Мсто?— слегка, чуть замтно удивился Плахинъ.— Т.-е. вы желаете поступить на службу къ намъ на дорогу? Да, это, конечно, возможно, очень возможно. Вы, вдь, если не ошибаюсь, кончили курсъ въ институт? Я какъ-то мелькомъ слышалъ, когда вы записывали процессъ въ окружномъ суд. Какое же мсто желали бы вы имть?
— Все равно. Умоляю васъ.
— Все, что только могу, я сдлаю, но… извините, сразу такъ я ничего не могу вамъ сказать и предложить. Дня черезъ два, черезъ три я дамъ вамъ отвтъ, т.-е. сообщу вамъ мои предложенія,— поспшилъ онъ добавить, увидавши мое отчаянное лицо.— Вы не волнуйтесь такъ, во всякомъ случа я постараюсь сдлать, что могу.
Часа черезъ два захалъ ко мн Ракозовъ, по обыкновенію, пить кофе передъ засданіемъ суда. Я лежала совсмъ больная и не сказала ему ничего.
— Воличка,— говорилъ онъ мн на другой день. Такъ онъ перекрестилъ меня, называя своей волей. Мерзко и жеманно, а тогда… тогда это мн казалось прелесть какъ хорошо. Воличка, что теб за фантазія пришла идти къ Плахину просить мста?
— Послушай, Александръ,— отвчала я,— такъ жить я не могу. Я не за тмъ ушла отъ мужа, чтобы сдлаться тмъ, чмъ я сдлалась вопреки моего желанія, вопреки того, что ты общалъ мн. Гд этотъ трудъ, гд это дло, на которое ты звалъ меня? Что вышло теперь? Что я такое для тебя, для всхъ, для себя, наконецъ? Неужели ты не понимаешь, не хочешь понять, что такое положеніе невозможно, невыносимо?
— Полно, радость моя,— ублажалъ онъ.— Все это пустыя фантазіи. Во-первыхъ, ты же растаешь, получаешь за свой трудъ…
— Не отъ тебя ли?— По нкоторымъ даннымъ я имла основаніе заподозрить, что вс мои писанія въ окружномъ суд не шли никуда дале кабинета Ракозова, деньги же не изъ редакцій высылались, а попросту выдавались изъ его кармана. Такъ ли это было, я никогда не могла дознать наврное.
— Ты уже не первый разъ задаешь мн этотъ, вопросъ. Я отвчалъ и повторяться считаю излишнимъ. Что же касается вопроса, что ты такое и какъ ты живешь, то отвтить очень не хитро и просто. Живешь ты одна потому, что теб жить не съ кмъ, живешь ты на свои трудовыя деньги. До нашихъ взаимныхъ отношеній никому дла нтъ, для себя же лично мы оба свободны и вольны въ себ.
— Но я-то очень хорошо сознаю, что живу на твой счетъ…
— И это не врно. Если ты потрудишься счесть даже вс гроши, то и тогда выйдетъ, что не ты пользовалась моими средствами, а каждый Божій день я тебя объдаю и опиваю кофеями, завтраками, чаями и ужинами. Я почти живу на твоихъ хлбахъ. И за все это что ты получила отъ меня? Если уже становиться на такую почву, то давай счеты сводить во всхъ копйкахъ. Не настолько ты богата, чтобы держать меня безплатнымъ нахлбникомъ.. Да и захочу ли еще я этого? Сама ты допустишь ли такія отношенія? Полагаю, что нельзя быть щекотливымъ въ счетахъ за себя только одного.
Возражать мн было нечего. Все это было такъ или, по крайней мр, имло видъ, что такъ, и я чуть ли не виноватой оказывалась за мою излишнюю щекотливость. Долго, красно и убдительно доказывалъ мн Ракозовъ нормальность моей жизни и ея прелесть, но не доказалъ, не убдилъ меня. Я не могла опровергнуть ни одного изъ его доводовъ, вс мои возраженія разлетались въ прахъ передъ его логикой, но что-то такое необъяснимое подсказывало мн, что все это не такъ. Не въ голов, не въ мозгу длалось это, а гд-то… просто во всемъ моемъ существ. Умомъ я соглашалась съ Ракозовымъ, а вмст съ тмъ, другое, не головное, сознаніе громко заявляло мн, что все это фальшь. Я осталась при послднемъ и твердо объявила, что найду себ дло, какое бы то ни было, но такое, которое я лично сочту настоящимъ.
Плахинъ принялъ меня на службу въ свою канцелярію, назначилъ жалованья 35 р. и квартирныхъ 10 р. Я была въ восторг и горячо принялась за дло.
Лто приходило къ концу, былъ августъ. Я шла изъ правленія. На большой улиц на встрчу мн быстро катилась пролетка, въ ней сидлъ Ракозовъ съ дамой. Когда они поравнялись со мной, и узнала его жену по карточк въ его альбом. Онъ издали завидлъ меня, отвернулся лицомъ къ жен и что-то говорилъ, громко смясь и жестикулируя. Его спутница, кажется, тоже узнала меня, хотя мы никогда не видали другъ друга. ‘Неужели онъ ей показалъ мой портретъ?— промелькнуло у меня въ голов.— Зачмъ она пріхала?’ Неотвязныя мысли томили меня до вечера, до прізда Ракозова.
— Къ вамъ жена пріхала?— встртила я его.
— Да, Волечка, пожаловала моя неволя,— отвчалъ онъ, комично-жалобно вздыхая.
Тонъ былъ не натуральный, противный, дланный Мн было невыносимо больно., досадно.
— Вы, однакоже, увряли меня, что между вами все кончено, что вы навсегда разстались съ вашей супругой.
— Ахь, радость моя, точно ты не знаешь, что отъ женщины, врод моей дражайшей супруги, нтъ средствъ никогда отдлаться. Мста нтъ на земномъ шар, гд бы можно было жить покойно и не подвергаться ея нашествіямъ.
— Зачмъ же вы увряли меня? Вы знали, что ваша жена не оставитъ васъ и, слдовательно, говорили неправду.
— Волечка, милая, даю теб слово: я ее живо спроважу…
Онъ ее спровадилъ, но самъ похалъ провожать до деревни, увривши меня, что необходимо устроить какія-то дла по имнію. Пробылъ тамъ мсяцъ, вернулся на нсколько дней и опять ухалъ, въ город разнесся слухъ, что совсмъ. Я долго не врила, но пришлось поврить. Многому пришлось поврить, многое пришлось испытать и перенести, пришлось писать къ мужу…
О томъ, что Ракозовъ совсмъ оставилъ X., мн сообщилъ секретарь Плахина. Онъ же далъ мн понять… Господи! и это униженіе, и этотъ позоръ я испытала!… Онъ далъ мн понять, что моя служба въ правленіи не нужна, что это была даже не служба, а такъ, нарочно, потому только, что Ракозовъ велъ какія-то дла дороги и принималъ во мн особенное участіе, теперь же мсто, созданное для меня, т.-е. для протеже Ракозова, упраздняется, и меня выпроваживаютъ за ненадобностью, изъ милости, впрочемъ, даютъ жалованье за мсяцъ впередъ. И я взяла, должна была взять, чтобы не идти… побираться. Изъ милости же Плахинъ предложилъ мн поступить въ телеграфъ на 15 р. Дай Богъ ему и за то счастья! Выгнали, но, по крайней мр, не уморили съ голоду. Только необходимо было имть видъ. Я написала къ мужу и очень скоро получила паспортъ при коротенькой записк: ‘Если придетъ крайность,— писалъ Чигоринъ,— напиши мн. Чмъ могу, выручу и помогу. Въ случа нужды не стыдись, ради Бога, спросить денегъ, безъ нихъ не проживешь. Я виноватъ во всемъ. Не откажи въ прощеньи, не лиши меня возможности быть теб полезнымъ, хотя бы деньгами. Мн ихъ двать некуда. Умоляю, прости и не откажи мн’.
Все.
Дале разсказывать нечего. Я сдлалась телеграфисткой. На одномъ изъ полустанковъ больную физически, разбитую нравственно встртила меня черезъ 10 мсяцевъ сестра Маша, вышедшая тмъ временемъ замужъ за богатаго и милаго человка. Ихъ вы обоихъ знаете. Вскор я овдовла. Чигоринъ спился съ кругу и умеръ въ чахотк. Я осталась у сестры, гд вы меня и встртили.
Вотъ полная моя исповдь. Прочтите ее, сожгите тетрадь и… будьте счастливы долго, долго, такъ счастливы, какъ я вамъ желаю…
Меня разбудилъ приходъ Воловцова.
— Ну, братъ, пора, 8 часовъ, жена заждалась тебя за чаемъ,— говорилъ онъ, поднимая темныя драпировки окна.
— Извини, Сергй Николаевичъ, я сдлалъ отчаянную нескромность. Вотъ прочелъ это!— и я указалъ на тетрадку.
Воловцовъ поморщился.
— Ты-то прочелъ — не велика бда. Гд это она валялась? Я совершенно забылъ объ этой поэм. Гд ты нашелъ ее?
— Вотъ здсь между твоими разными хозяйствеводствами.
— Г-мъ. Слава Богу, что такъ обошлось. Сжечь надо поскоре, пока моей барын не попалось, а то…
— Чмъ жечь, отдай мн.
— А теб-то на что? Возьми, пожалуй. Только, смотри, жен не проболтайся. Бда будетъ.
— Сергй Николаевичъ, это теб было адресовано?
— Мн, а что?
— Такъ. Что же ты? Вдь, ты ее любилъ, если длалъ предложеніе?
— Признаюсь, братъ,— шепотомъ признавайся Воловцовъ,— еще какъ! Да и баба же, скажу теб, была, у-ахъ!
— Что же ты ей отвчалъ?
— Ничего не отвчалъ. Чего же отвчать? Ужасно неловко было. Я взялъ да на другой же день и ухалъ въ саратовское имніе. Такъ молчкомъ и прошло, а когда вернулся…— Половцовъ запнулся.
— Ну, какъ же вы встртились?
— Мы уже не встртились. Безъ меня это было, мсяца черезъ полтора посл моего отъзда она пошла купаться и утонула.
Воловцовъ отвернулся къ окну, голосъ его дрогнулъ.
— Отчего же ты не женился на ней, Сергй Николаевичъ?
— Ну, отчего, да отчего, да зачмъ! Самъ-то ты маленькій, не понимаешь отчего? А ты бы женился?!.. Вставай-ка, лучше, ждутъ!
Я началъ одваться. Воловцовъ ходилъ по комнат, швыряя ногами попадавшіяся на дорог книги.
— Сергй Николаевичъ, а не ты доканалъ ее, не ты утопилъ?— не выдержалъ я.
Онъ остановился на секунду, посмотрлъ на меня растеряннымъ взглядомъ, потомъ круто повернулъ въ двери и вышелъ, почти крикнувши, такъ рзокъ показался мн его голосъ:
— Ты, чортъ знаетъ, что городишь!
— Тетрадка отдана мн въ полную собственность?— спросилъ я Воловцова, садясь въ тарантасъ.
— Въ полнйшую. Хоть въ газетахъ публикуй… только чтобы жена не узнала.