В самом углу кладбища была забытая могила. Только трава росла на ней да, совсем притаясь в траве, цвели два-три диких беленьких и голубеньких цветочка, которых никто не садил. Дело в том, что в могиле этой лежал старый холостяк, не оставивший после себя ни жены, ни детей, никого другого, кому было бы дело до него. Но двое маленьких детей могильщика особенно любили старую забытую могилку, им позволяли играть на ней и прыгать сколько угодно, тогда как других могил, которые содержались в порядке и украшались цветами, они не смели трогать.
— Катя, — сказал мальчуган, стоя на коленях перед забытой могилой и с самодовольством осматривая ямку, которую своими маленькими ручонками разгреб в боковом её скате: — Катя, полюбуйся-ка: каков дом-то у меня, а? Я выложил его, видишь, пестрыми камешками и устлал еще ковром из цветов. Я буду папой, а ты мамой. Здравствуй, мама! Что наши детки?
— Ваня, — сказала девочка, — ты ужасно всегда спешишь. У меня нет еще деток, но я сейчас их достану.
Она бросилась между могил и кустов и вскоре вернулась назад с полными руками улиток:
— Ну, вот, папа, у меня уже семь деток, семь прехорошеньких улиток!
— Так уложим же их сейчас спать, потому что уж поздно.
И, нарвав зеленых листьев, они выложили ими ямку, разложили на них пестрые раковинки улиток и накрыли еще каждую раковинку зеленым листиком.
— Теперь не шуми, Ванюша, — наставительно сказала девочка: — мне надо убаюкать деток, это уж мое дело, отец никогда не баюкает вместе. Ты можешь идти пока на работу.
Ванюша убежал вон, а Катя запела тоненьким голоском:
— ‘Баю, баюшки-баю,
Баю, миленькие крошки!
Спрячьте ручки, спрячьте ножки, —
Чтобы вас не съели кошки.
Я вам песенку спою:
Баю, баюшки-баю!’
Но тут один листочек зашевелился, и находившаяся под ним улитка высунула свою голову с тонкими рожками. Девочка пальчиком ткнула ее в голову и сказала:
— Полно тебе, Машка! Угомону на тебя нет! Уж поутру не давала чесать себя. Сейчас засни! Слышишь? —
И она опять запела:
— ‘Баю, баюшки-баю, —
Баю, Машеньку мою.
Только чур — с-под одеяльца
Не высовывать и пальца!
Всем вам песенку спою,
Все заснете, как в раю.
Прилетит к вам ангел Божий,
Златокрылый и пригожий,
Всем по сайке принесет,
По конфетке сунет в рот,
Будет спать вам сладко, сладко!
Не заснете — для порядка.
Колотушек надаю…
Баю, баюшки-баю!
Когда она кончила петь, все семь улиток, в самом деле, заснули или, по крайней мере, перестали шевелиться, а как Ваня всё еще не возвращался, то малютка еще раз обежала кладбище, чтобы поискать новых улиток. Она набрала их полный передник и вернулась опять к могилке. Ваня был уже там и ждал ее.
— Папаша! — закричала девочка: — я достала еще сто штук детей!
— Ну, нет, жена, — сказал, мальчуган: — это уже чересчур много. У нас всего-то одна игрушечная тарелка, да две игрушечных вилки. На чем же будут есть дети?
— Да ста детей и не бывает ни у кого. Да нет и ста имен. Как нам окрестить такую кучу? Неси-ка их
опять прочь!
— Ах, нет, Ванюша! — умоляла девочка, — уж коли Бог нам дал их, так как же бросать их? Мне все они одинаково милы.
Тут подошла молодая жена могильщика с двумя большими ломтями хлеба с маслом, потому что настало время ужина. Она поцеловала обоих ребят, подняла каждого, посадила на могилку и сказала:
— Смотрите только, чтобы не вымазаться.
И вот, они сидели молча, как две курочки, и кушали смачно.
А старый холостяк в своей одинокой могиле всё слышал: мертвые слышать всё очень внятно, что говорится над их могилами.
И вспомнил он то время, когда сам был маленьким мальчиком. Тогда он знал также малютку-девочку, и они играли вместе, строили дом, и были муж с женою. Потом ему припомнилось другое время, когда он еще раз увидел эту малютку, но уже взрослою. После того он никогда ничего не слыхал об ней, так как пошел своим путем, и путь этот, должно быть, был не очень-то гладок, потому что чем дольше он думал и чем дольше на могиле его болтали дети, тем всё тяжелее становилось у него на душе. Он заплакал и не мог уже перестать. Когда же жена могильщика усадила детей на его могилу, и как раз на его грудь, слезам его не стало уже удержу. Ему так вот и хотелось протянуть руки, чтобы прижать детей к груди. Но он не мог этого сделать: на нем лежала целая сажень земли, а сажень земли весит много, очень много. Тогда он заплакал еще пуще, и всё продолжал плакать, когда жена могильщика давно увела уже вон детей и уложила спать.
Когда же на другое утро могильщик проходил кладбищем, то из старой, забытой могилы бил ключ. То были слезы, которыми плакал старый холостяк. Светло струился ключ из-под могильного кургана и выходил как раз из ямы, вырытой детьми для своего маленького домика. Могильщик, был очень доволен, что воду для поливки цветов на могилах не нужно будет ему теперь тащить вверх гору из деревни. Он устроил для ключа правильное русло и огородил его большими каменьями. С тех пор водою из нового ключа поливал он все могилы на кладбище, и цветы на них цвели лучше, чем когда либо прежде. Только могилку, где лежал сам старый холостяк, не поливал он, потому что то была старая, забытая морила, о которой никто не справлялся. Тем не менее, дикие горные цветы росли на ней пышнее, чем где либо, и дети могильщика охотнее всего сидели у ключа, строили мельницы и пускали плавать по воде бумажные кораблики.