РАЗСКАЗЫ
Пьера Милля.
Переводъ съ французскаго А. Полоцкой.
II.
За тысячу піастровъ.
II.
За тысячу піастровъ.
‘Русское Богатство’, No 8, 1912
За тысячу пиастров, Милль Пьер, Год: 1912
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Ти-Сои очень хорошо зналъ, куда его ведутъ: наканун его, съ кангомъ на ше, вывели изъ темницы и заставили рыть себ могилу. Таковъ обычай, существующій еще въ Тонкин: когда туземный судъ, согласно закону предковъ, приговариваетъ человка къ смерти, осужденный самъ роетъ себ могилу съ помощью нсколькихъ товарищей по темниц, гд его, по какому-то чудесному милосердію, кормятъ на счетъ правительства. Такимъ образомъ, Ти-Сои это не показалось ни чрезвычайностью, ни жестокостью. Просто онъ зналъ, что его ждетъ сейчасъ. Но имъ овладло глубокое равнодушіе. Быть можетъ, цивилизованныя націи заблуждаются, когда думаютъ, что, уменьшая продолжительность ожиданія, смягчаютъ ужасы конца. А что, если наоборотъ? Если душ, духу, мозгу,— назовите это какъ хотите,— нужно время, чтобы привыкнуть, а тлу родъ усталости и скуки? Если знаешь заране неизбжную участь, это таинственнымъ образомъ убиваетъ даже желаніе избгнуть ея. Какъ бы приближаешься къ тмъ, кто умираетъ естественной смертью, устаешь, примиряешься, живешь наполовину и какъ будто уже въ другомъ мір какъ больной христіанинъ, исповдавшійся и причастившійся св. Таинъ. Вотъ что нужно! И, несомннно, въ этомъ надо искать причину кажущейся нечувствительности осужденныхъ аннамитовъ. Если они могутъ избгнуть опасности,— въ битв, во время пожара или кораблекрушенія,— посмотрите на нихъ: они боятся больше насъ, они щелкаютъ зубами, они — трусы! Въ часъ же смерти они мужественны, какъ никогда не бываемъ мы.
Ти-Сои шелъ спокойно, поднявъ голову, которую черезъ нсколько минутъ долженъ былъ отрубить палачъ. Однако, онъ отлично видлъ его, этого палача, который шелъ одинъ за глашатаемъ, вооруженнымъ оглушительной трубой и возвщавшимъ преступленія и приговоръ, покаравшій вышеозначеннаго Ти-Сои, пирата, мятежника и контрабандиста. Это былъ маленькій, но сильный человкъ, въ красномъ балахон, съ толстой шеей, съ обнаженными, красивыми, мускулистыми ногами. На плеч у него была огромная сабля съ широкимъ клинкомъ, круглая рукоятка ея, чтобы не скользить въ рук, была обмотана зеленымъ шнуркомъ.
Такъ шелъ Ти-Сои. Конвойные, аннамитскіе стрлки, были одты въ хаки, а ноги ихъ были обмотаны полосами желтаго холста, въ своихъ черныхъ шиньонахъ и остроконечныхъ шапкахъ они имли видъ женщинъ, переодтыхъ для цирковой пантомимы или же извращенныхъ мальчугановъ. За ними въ носилкахъ подъ зеленымъ балдахиномъ несли мандарина-судью, важнаго и торжественнаго, одтаго, точно епископъ, въ фіолетовой мантіи, за нимъ слдовали его слуги и тлохранители, квадратныя блузы которыхъ ярко-красными китайскими литерами возвщали имя и титулы ихъ высокаго господина. Шелестли флаги, красные, голубые и желтые, гонги издавали низкій гулъ, сводившій съ ума. А направо и налво, съ обихъ сторонъ ровной дороги, залитыя невидимой водой, блестли до самаго горизонта еще молодыя рисовыя доля.
Они были очень нжнаго однообразнаго, но пріятнаго зеленаго цвта. Кое-гд въ ямахъ возились женщины, изслдуя вершами изъ плетенаго тростника изобилующую рыбой грязь. Он влзали въ нее почти по шею, но, заслышавъ ужасную трубу, выходили изъ нея, покрытыя панциремъ изъ свжей золотистой тины, и прибгали взглянуть на осужденнаго. Но он хранили молчаніе, выражая свое любопытство только немного нескромной поспшностью. Одна изъ нихъ мшала Ти-Сои пройти, и онъ вжливо сказалъ:
— Извините, почтенная дама!
Онъ поклонился, прижавъ къ груди кулаки, и она отвтила на поклонъ. Ти-Сои сдлалъ это, не думая о томъ, что длаетъ. Онъ просто повторялъ жесты, которымъ его научили, когда онъ былъ ребенкомъ.
Шествіе остановилось у готовой могилы.
Ти-Сои нельзя было отрубить голову, пока его шея была въ канг,— деревянной штук, состоящей изъ двухъ перекладинъ, соединенныхъ на подобіе ступенекъ лстницы. Палачъ принялся рубить одну изъ этихъ перекладинъ большимъ кинжаломъ, лезвіе котораго онъ навострилъ о свою саблю на манеръ мэтръ д’отеля, оттачивающаго одинъ ножъ для разрзанія мяса о другой. Эта операція продолжалась долго, потому что дерево было очень твердо.
Барнаво молча курилъ папиросу. Онъ замтилъ, что я очень блденъ.
— Не уйти ли вамъ?— сказалъ онъ.— Это не очень пріятное зрлище, а?
Но въ этотъ моментъ лицо Ти-Сои прояснилось. Онъ увидлъ молодую женщину, которая, стоя на дорог, ждала его приближенія. На ше у нея были два ожерелья — одно изъ янтарныхъ, другое изъ серебряныхъ бусъ, а ея голубая туника была совершенно нова, какъ будто она разодлась на свадьбу. Въ этой аннамитской рас есть что-то такое хрупкое, что если мужчины имютъ видъ женщинъ, то женщины имютъ видъ дтей. Молодая женщина пять разъ упала ницъ передъ осужденнымъ, но ни одна черта на ея лиц не дрогнула. Возможно, что въ ея груди бушевало множество чувствъ, но ода должна была въ этотъ моментъ выразить только почтеніе. Это было требовавшееся обычаемъ привтствіе — это было видно. Ти-Сои, напротивъ, съ улыбкой положилъ руку на ея склоненную голову.
Барнаво свиснулъ.
— Въ чемъ дло?— спросилъ я.
— Это — поразительно но,— сквозь зубы сказалъ Барнаво.— Это — удивительная вещь. Эта женщина — Ти-Ганъ, его конгаи, жена, и это она выдала его.
— Та, которая получила тысячу піастровъ, общанныхъ за его голову?— спросилъ я, пораженный.
— Да,— сказалъ Барнаво.
Палачъ все еще трудился надъ кангомъ, и Ти-Сои помогалъ ему. Я хочу сказать, что онъ длалъ все возможное, чтобы не мшать ему: вполн естественно, что онъ боялся, какъ бы кинжалъ не поранилъ его. Если вы когда-нибудь видли во Франціи боязливую покорность осужденнаго за нсколько минутъ до казни, когда вырзываютъ воротникъ его рубашки, вы поймете, что я хочу сказать. У самыхъ его ногъ помощникъ палача вбилъ въ землю колъ. Поздне я увидлъ, для чего этотъ колъ служилъ.
— Это вещи,— сказалъ Барнаво,— которыя не поддаются никакому пониманію… Изъ-за тысячи піастровъ,— это составляетъ дв тысячи пятьсотъ франковъ — эта негодяйка выдала своего мужа! А теперь она отвшиваетъ ему поклоны въ ожерельяхъ, въ новомъ кекуаюъ, во всей амуниціи, за которую онъ заплатитъ ударомъ сабли по его затылку. И онъ какъ будто находитъ это естественнымъ, онъ улыбается, онъ даже забываетъ о смерти, глядя на нее!
И, отказываясь понять это, онъ прибавилъ:
— Это можно увидть только у дикарей!
Тогда Гіенъ, старый туземный кавалеристъ, понимавшій по-французски, такъ какъ служилъ уже два раза, осмлился сказать съ видомъ порицанія:
— Твоя неправда. Жена Ти-Сои много хорошій.
Морщины, покрывавшія все его лицо, и сдой шиньонъ, выглядывавшій изъ-подъ каски, всегда длали его похожимъ на старуху, въ этотъ же моментъ онъ имлъ видъ старой ханжи, въ присутствіи которой, при выход изъ церкви, говорятъ о Бог. Онъ былъ глубоко оскорбленъ.
— Что онъ говоритъ?— спросилъ я.
— Онъ говоритъ, чортъ побери!— съ отвращеніемъ перевелъ Барнаво,— что я ошибаюсь, и что жена Ти-Сои молодецъ. Общественное мнніе вообще на ея сторон. Съ ней обращаются не какъ съ крестьянкой. Она — дама. Посмотрите.
Это была правда: вокругъ нея была атмосфера уваженія.
— Это потому, что она богата,— пояснилъ Барнаво:— у нея есть тысяча піастровъ. Мерзкій народъ!
Тогда Гіенъ опять заговорилъ:
— Твоя не знаетъ, — сказалъ онъ, — блый человкъ никто не знаетъ. Жена Ти-Сои много хорошій женщина, совсмъ мадамъ будда (онъ хотлъ сказать — подобна богин). Пиратъ въ Тонкинъ прежде много хорошо! получай сапеки, получай піастры. Все давай: рисъ, рыба, свчи, чай, керосинъ. Мандарины вс давай лепешки и патроны-ружье. Теперь нехорошо, ничего не получай. Плохой, плохой.
— Я это знаю,— гордо сказалъ Барнаво:— Это все изъ-за экспедиціи Ларшана.
Онъ подразумвалъ военныя операціи, предпринятыя въ послдній годъ противъ пирата.
— Полковникъ Ларшанъ, хорошо,— отвтилъ Гіенъ.— Дороги резидентъ — хорошо. Миссіонеръ — хорошо. Вс вмст хорошо: пиратъ нечего кушать!
Мало-по-малу я понялъ его мысль: колонны преслдовали пирата, дороги, проложенныя резидентомъ, позволяли войскамъ идти быстре, стянуть петли сти! И миссіонеры съ терпливой осторожностью добивались отъ своей паствы свдній и внушали ей, что, такъ какъ Ти-Сои больше не могущественъ, то не стоитъ ничего давать ему.
— Ти-Сои нтъ ничего, — продолжалъ Гіенъ:— нтъ кушать, нтъ пули, нтъ гд спать, нтъ ничего. Животъ у него — дыра, ноги, руки, спина старый, мертвый безъ мяса — скелетъ, а на дерево большой записки: продать Ти-Сои, получить тысяча піастровъ. Кто получить тысяча піастровъ? Игюенъ-Тичъ, Гюонгъ Три Фу, Люонгъ Тамъ Ку? Нтъ хорошо, нтъ хорошо: все скверный человкъ, не любить Ти-Сои… Тогда Ти-Сои одинъ разъ, ночь была, пришелъ свое домъ. Жена радовалась много. Ти-Сои сказалъ:
— Пиратъ кончалъ. А кто получай тысяча піастръ? Игюенъ Типъ, Гюонгъ-Три-Фу, Люонгъ-Тамъ-Ку: все скверный человкъ. Плохо… Гд мальчикъ? Мальчикъ Ти-Сои лежалъ цыновка, спать маленькій — маленькій не знаетъ ходить, не знаетъ говорить. Ти-Сои посмотрлъ мальчикъ, сказалъ жена:
— Твоя получай ему тысяча піастровъ. Деньги довольно, сдлать алтарь предковъ!
Тогда Ти-Сои, жена, еще разъ кланялся, плакалъ, сказанъ:— Моя хорошо.
Барнаво былъ немного тронутъ. Онъ сказалъ мн:
— Теперь понимаете? Они сговорились!
Я ничего не отвтилъ. Это было слишкомъ героично, это стояло слишкомъ высоко надъ словами. И Ти-Сои сдлалъ это не для своей жены, не для своего сына, а для своей собственной души, которая будетъ спать боле счастливая въ богатомъ дом, въ дощечкахъ красиваго, хорошо содержимаго алтаря предковъ.
Кангъ былъ снятъ. Ти-Сои связали руки за спиной и привязали его за поясъ къ полу. Вотъ, для чего былъ колъ.
Затмъ распустили его шиньонъ, палачъ захватилъ черные волосы въ руку. Шея напряглась… Теперь палачъ держалъ обими руками свою саблю и раскачивался на своихъ красивыхъ ногахъ…
— Га!
Тло Ти-Сои продолжало стоять, точно приклеенное къ колу. А надъ шеей сверкнули и брызнули въ чистый воздухъ дв струи.