За Кавказом, Максимов Сергей Васильевич, Год: 1867 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 45 минут(ы)

ЗА КАВКАЗОМЪ.
(отрывки изъ путевыхъ замтокъ. *)

*) Отрывки эти составляютъ часть большаго сочиненія, приготовляемаго авторомъ для изданія, подъ названіемъ: ‘Годъ на Юг’

I.
ИРГИЗСКІЕ СТАРЦЫ.

Сидя на бойкомъ рысачк закавказской породы, на котораго усадила насъ не охота, а неволя, демъ мы по ленкоранскому берегу Каспійскаго моря. Цль нашей поздки деревушка Велъ, самая южная изъ всхъ деревень, населенныхъ русскимъ людомъ. Жители этой деревушки старообрядцы поповщинскаго толка, остатки старожильцевъ нкогда знаменитыхъ въ Поволжь старообрядскихъ монастырей на рк Иргиз, т самые, про которыхъ поетъ одна раскольничья псня въ слдующихъ виршахъ, неладно скроенныхъ:

Иргизскія воды въ море утекли,

Его жителей вонъ вытснили.

Поселили ихъ близъ Ленкорана,

Имъ свобода тамъ вся вполн дана.

Араратъ гора и Араксъ рка

Въ сосдств у нихъ въ послдни вка,

Каспійское море ихъ обливаетъ,

Песчаная степь ихъ обсыпаетъ,

И рка Ефратъ недалече ихъ.

До этой-то новой раскольничьей обители, отъ которой рка Евфратъ отдлена двумя царствами, Араратъ гора въ 600 верстахъ, Араксъ рка въ двухстахъ, степь Мугань но ста, демъ мы отъ города Ленкорани 12 верстъ, по дорог прочищенной не людьми, а морскими волнами, стало быть удобной только для прозда верховыхъ. Неугомонный бурунъ, шумящій въ тхъ мстахъ непрерывно цлую зиму и постоянной воркотней своей способный заставить непривычнаго нервнаго человка заплакать, лезетъ и на этотъ разъ на берегъ, словно какое чудовище шевелится въ волнахъ, силясь невидимой спиной своей вылить громаду воды на землю и оборвавши песчаный податливый берегъ, увеличить котловину моря. Но усилія его тщетны и всплески нестрашны, по чужимъ, давнимъ и врнымъ примтамъ море невидимо, но настойчиво въ столтія отходитъ отъ береговъ, оставляя посл себя на память гнилые лиманы, на нашихъ глазахъ примтно укорачиваются бурунныя волны, оставляя гладко-омытыя и плотно-укатанныя песчаныя площадки, но которымъ такъ охотливо ступаетъ наша рысистая лошадка. Временами стегнутъ ее по ногамъ соленые брызги буруна и лошадь прибавитъ рыси, чтобы укоротить намъ скучный путь, обездоленный безлюдьемъ на всемъ пространств отъ безынтереснаго городка до любопытной деревушки.

Съ береговой прикрутости бгутъ въ море рчки, рченки и ручейки въ великомъ множеств: иныя шумятъ водопадомъ, вс такія бойкія, веселыя. За день навалило снгу, но онъ не выстаиваетъ, въ начал декабря, на ленкоранскомъ солнц: и рчки, круглый годъ непрерывно получающія обильную пищу во влажной ленкоранской низменности, на этотъ разъ надулись, побжали въ перегонку другъ за другомъ и, встртивъ наметанный бурунами песокъ, разметали его, чтобы слить свою прсную сладкую воду съ соленою. Даже рченки но обычаю не изнывали въ пескахъ, но и он посылали въ море свою свободную бойкую струю, и везд, даже тамъ, гд видятся въ берегахъ промоины, жолобки, искрясь на солнышк журчала вода, шумомъ своимъ наввая веселое, оживляющее впечатлніе, не смотря на все его безсиліе передъ тмъ впечатлніемъ, которое производилъ неугомонный и сердитый бурунъ. Какъ мы ни силимся отдаться первому береговому впечатлнію, зная, что и въ немъ заключена сила, совершающая большія дла, но безтолковая, грубая и безцльная сила моренаго буруна только на моменты одни даетъ намъ возможность отдохнуть и освжиться. Реветъ бурунъ свою вковчную тяжелую псню и не дастъ возможности разъиграться веселой, живой и игриво-свободной псенк своихъ же питомцевъ и кормильцевъ — малыхъ ручейковъ, ручьевъ и рчекъ.

Побжденные силою морскихъ впечатлній, мы ищемъ развлеченій отъ однообразія пути,— и не находимъ. Вонъ вьются надъ пескомъ чайки крикливой стаей и, отлетвши при нашемъ приближеніи, даютъ намъ возможность видть какого-то блого урода, котораго проводникъ нашъ назвалъ морской собакой: сальный кусокъ этотъ порядочно-таки пообщипали хищныя птицы. Он продолжали еще вскрикивать, хвастаться и удальствомъ, и добычей, но ревъ буруна съумлъ поглотить и ихъ назойливые выкрики.

Въ другомъ мст бурунъ выпихнулъ на берегъ черепаху: ползла-ли, лежала-ли она, разобрать было невозможно. Проводникъ разсказываетъ про нее все, что слыхивалъ, и все что знаетъ:

— Кусается она!

— Не тмъ-ли, чмъ и лягушка беззубая?

— Эта если укуситъ, рану отъ нея ничмъ на свт залечить неможно. Одинъ солдатикъ изъ ленкоранскихъ — раззорилъ гнздо у нихъ и ушелъ въ лагерь. Черепаха на другой день поползла къ нему я несла во рту разрывъ траву, чтобы разорвать солдатика. Она разрывъ траву искать знаетъ и солдату бы не миновать бды, да товарищи не допустили, замтили и убили.

— У черепахи твоей еще зубы не выросли, да и разрывъ травы она еще искать не уметъ. Разсказалъ бы что поскладне.

— У меня кума, въ город есть. Разъ пошелъ ее провдать, сказали: блье моетъ. Пошелъ я на берегъ, смотрю: повернула она большущую черепаху навзничь, взяла валекъ, положила ей на брюхо мокрое блье, да съ плеча и колотитъ: и такъ это ей способно, отмнно. Пуда два въ черепах-то было: лежитъ, дура живая и не шелохнется.

— Вотъ это на правду похоже.

Въ воздух не шелохнется, на неб свтло и чисто, но море продолжаетъ ревть бурунами, разсерженное давно переставшей и забытой бурей, а, можетъ быть, оно плещется подл насъ и отъ того, что гд нибудь дальше, въ другомъ и не пашемъ мст, бушуютъ бури и ревутъ втры, какъ увряетъ насъ проводникъ. Не расчитывая дольше на него, мы, въ собственномъ воображеніи и памяти, ищемъ себ развлеченій, но подъ тоскливыми впечатлніями сердитаго моря, воображеніе наше не утшается веселыми картинами. Оно переноситъ насъ въ заволжскія степи, по которымъ лниво текутъ, прихотливо извиваясь колнами иловатыя рки въ крутыхъ и обрывистыхъ берегахъ. Одна изъ этихъ ркъ больше другихъ и извилистй и богаче другихъ всякой рыбой, ближе къ устью рка эта становится судоходною. Зовутъ эту рку Иргизомъ и въ отличіе отъ другой соименной — Иргизомъ Большимъ. Какъ и вс сосднія рки, Иргизъ этотъ облегли плодородныя земли въ смжности съ такими благодатными кормовыми лугами, подобныхъ которымъ мало въ Россіи. Привольную жизнь общали мста эти всякому привычному къ труду, но полтораста лтъ тому назадъ русскій человкъ о мстахъ этихъ зналъ только то, что дикіе хищные и злые народы оберегаютъ съ арканомъ и лукомъ неразцненныя ими въ настоящую цну земли, и что идетъ но землямъ этимъ сиротская дорога, которой можно пройти на вольный Уралъ къ казакамъ, что можно идти и на эти земли, когда пойдетъ слухъ, что сбили спсь у татарина, противъ хищниковъ приладили крпости и разставили сторожи. Подошло такое время въ середин прошлаго столтія: луговая сторона Волги объявилась за дворцовымъ вдомствомъ, кочевымъ народамъ указаны другія мста, гд не приведется попусту топтать кочевымъ стадамъ тучныя черноземныя пажити и гд взамнъ ихъ ростутъ солончаковыя травы.

На соблазнъ привольныхъ мстъ въ т времена охотниковъ было много, самое время тому благопріятствовало. Между русскими людьми было много недовольныхъ. Царь Петръ усплъ уже напугать народъ новыми неслыханными указами, и особенно первой небывалой на Руси ревизіей, вольнымъ государевымъ гулящимъ людямъ быть отказано, имъ велно или идти въ солдаты, или поступать въ полные холопы къ дворянамъ, оставшіеся безъ службы стали зваться бродягами и ссылались на тяжелыя галерныя работы. Указъ 1730 года запретилъ крестьянамъ пріобртать недвижимыя имнія, въ слдующемъ году отняты права вступать въ подряды и откупа. Вторая ревизія при Елизавет изломала вс права податныхъ людей. Законъ отказался защищать крестьянъ и считать ихъ за полноправныхъ членовъ русскаго общества. Оставалось бжать куда глаза глядятъ. Ршавшіеся бжать забирали пожитки, переправлялись за Волгу, рыли землянки, начинали жить по старому обычаю, по стариннымъ, завщаннымъ ддами образцамъ: принимали всякихъ прохожихъ людей, начинали копить на государей слободы, изъ слободъ длали выселки. Пустопорожнія земли оживлялись. Такъ длывалось по своей доброй вол съ незапамятныхъ временъ отъ Ярослава мудраго, тмъ же порядкомъ, но принужденію, творилось и на Волг въ половин прошлаго столтія. Такъ поступали люди и посл манифеста 1762 года на р. Иргиз, земли котораго отказаны были Екатериной II крестьянамъ, бжавшимъ въ Польшу со старою врою, старопечатными книгами и дониконовскимъ крестомъ.

Возвращаясь прощенными въ тяжкихъ преступленіяхъ, съ правомъ бороды и со свободою отъ двойнаго оклада, люди эти получали 70 тысячъ десятинъ свободной земли, обилующей водою, лугами и лсомъ. Первая тысяча пришедшихъ сла четырьмя слободами, служившими на первое время пріютомъ для остальныхъ тысячъ выходцевъ и пришельцевъ. Всхъ ихъ причислили къ дворцовымъ крестьянамъ, вс они понесли и повинности этого званія и повели жизнь, какъ указалъ обычай и вра.

Въ числ выходцевъ пришли монахи, нкоторые изъ нихъ стали искать уединенія въ лсной глуши, въ землянкахъ. Изъ землянокъ мало-по-малу образовались скиты и молитвенные дома. Выбирали отшельники лучшія мста и по угодьямъ, и по красот видовъ изъ всхъ мстъ привольныхъ. Первый скитъ выстроился на холм въ дубовомъ лсу, на острову, образованномъ ркою Иргизомъ и озеромъ. Строилъ его постриженикъ польскій, монахъ Аврааміи. Другой монахъ Исаакій слдовалъ за нимъ и въ томъ же году приладилъ скитъ вверхъ по Иргизу и также на острову, образованномъ ркою и озеромъ. При тхъ же условіяхъ выстроился и третій скитъ между двумя первыми. Въ скитахъ на помощь строителямъ присоединились товарищи, началось богослуженіе безъ таинствъ, сначала въ часовенкахъ. Къ часовнямъ пристроились потомъ алтари, а наконецъ устроены были и церкви, скиты назвались монастырями: Нижне-Воскресенскимъ — Авраміевъ, верхній Исакіевъ — Спасо-Преображенскимъ, средній Пахоміевъ — Никольскимъ. Въ пяти верстахъ отъ Преображенскаго монахиня Маргарита основала женскій скитъ, къ ней приселились другія монахини и стали жить около мужского монастыря въ разсянныхъ кельяхъ. Подл Никольскаго Анфиса приладила второй скитъ, который назвался потомъ монастыремъ средне-Успенскимъ.

Зажили старцы и старицы дружно и мирно среди благодатей, приношеній отъ доброхотныхъ дателей, провдавшихъ объ ихъ подвижнической жизни. Въ сорокъ лтъ они успли обстроиться оградами, выстроить въ одномъ изъ монастырей каменную церковь на 6 тысячъ руб., пожертвованныхъ, императоромъ Павломъ. Императоръ Александръ Т отдалъ во всегдашнее владніе монастырямъ І2% тысячъ десятинъ земли. Въ 1828 году въ монастыряхъ считалось жителей три тысячи человкъ и слишкомъ на 200 тысячъ руб. разныхъ церковныхъ украшеній. Жили монастыри на общинномъ русскомъ положеніи съ нкоторыми видоизмненіями въ пользу монашескаго чина.

Жили въ Иргизскихъ монастыряхъ вмст съ монахами, внесенными въ списокъ 1797 г. и освобожденными отъ рекрутства и т, которыхъ звали бльцами. Въ числ ихъ были: имвшіе законные виды отъ обществъ, въ каковыя вносили монастыри подати за жильцовъ своихъ, живали и съ просроченными паспортами и вовсе безъ таковыхъ, особенно въ т времена, когда довелось монастырямъ придержаться за бглыхъ поповъ. Безпаспортныхъ оправляли монастыри взятками всякаго рода, а при недостатк денежномъ укрывали ихъ въ лсныхъ землянкахъ, въ монастырскихъ подземельяхъ, боле дорогихъ и нужныхъ людей, прикрывали именами умершихъ. Т, и другіе, и третьи принимались въ монастырское общество чрезъ исправу,— всякого изъ нихъ помазывали мромъ. Такъ поступали и съ нужными людьми попами и дьяконами, прибгавшими въ монастырь: имъ съ семействами давали кельи, дрова и хлбъ, но два рубли за обдню, треть доходовъ за требы. Кто хотлъ постричься въ монахи, обязанъ былъ денежнымъ взносомъ въ пользу монастырей. Настоятелей и настоятельницъ выбирали изъ старшихъ по лтамъ и притомъ непремнно трезвыхъ общимъ голосомъ всхъ монастырей, на собор, тамъ, гд надобился выборной. Въ этихъ выборахъ принимали участіе и богатые купцы — жертвователи. Приговоръ обществъ утверждала саратовская удльная контора.

Немощнымъ и престарлымъ изъ общественниковъ полагалась общая трапеза въ келарн, отъ монастыря же — одежда и обувь. Мальчиковъ и двочекъ учили грамот и пнію. Вс монастырскія работы: обработка земли, мельничныя и снокосныя отдавали монастыри на исправу наемнымъ людямъ. Рыбныя ловли сдавали на откупъ, на выгодныхъ для наемщиковъ условіяхъ. Сыто надаясь, монастыри успвали хорошо кормить весь окольный людъ, который потому и тянулъ къ Иргизу, что видлъ въ немъ двоякую выгоду: и вещественную, и нравственную. Въ монастыряхъ гршная душа крещенаго человка находила молитвенниковъ и успокоеніе совсти въ церковныхъ обрядахъ, будучи не въ состояніи обртать того же у православныхъ священниковъ: православныхъ церквей въ Заволжья было такъ мало, что попадались селенія, отстоявшія отъ своихъ приходовъ на 70 верстъ. Ничего нтъ удивительнаго въ томъ, что на каждый иргизскій монастырь приходилось отъ полуторы до двухъ тысячъ прихожанъ, что человкъ по 700 причащалось за одной обдней, что ежегодные доходы простирались до 15,000 въ Воскресенскомъ, до 8-ми въ Никольскомъ, до 16-ти въ Преображенскомъ. Согласно съ обычнымъ ходомъ обстоятельствъ, намчаемыхъ самою жизнію, дла иргизскія шли все въ гору, при помощи общиннаго склада и при руководств людей, уразумвшихъ крпость общинной силы. Не нужно было никакихъ вншнихъ возбужденій, особенныхъ усилій: община сладилась, сплась,— и пошла къ процвтапію. На старыхъ бы пріемахъ и остановиться, но монахи такъ не сдлали, и скопили на головахъ своихъ темныя тучи, которыя по временамъ отдавали громомъ, а наконецъ разршились бурей, разгромившей все зданіе, скопляемое въ теченіи 74 лтъ.

Чтобы уничтожить вліяніе Иргиза на сосднихъ крестьянъ и обезсилить ересь,— въ 1828 году высочайшимъ указомъ старообрядцевъ переименовали въ казенныхъ крестьянъ и отдали въ завдываніе губернскаго правленія. Запрещено было принимать бглыхъ поповъ, всмъ живущимъ въ монастыряхъ отлучаться безъ вдома начальства, распутство я пьянство велно строго преслдовать, отвтственность за порядокъ и благочиніе возложена на настоятелей. Начались ревностныя увщанія. Въ 1829 году пріхалъ въ монастырь Воскресенскій саратовскій губернаторъ Голицынъ съ увщаніемъ принять имъ православіе по правиламъ покойнаго митрополита Платона. Иноки этого монастыря согласились дать отъ себя подписку принять единовріе, по съ тмъ, что князь возратитъ имъ ее, если жители другихъ монастырей не согласятся на тоже. Старообрядцы Никольскаго и Преображенскаго, не смотря на вс увщанія губернатора, не только сами отказались отъ предложенія, но и отлучили отъ себя согласившихся, какъ измнниковъ древней вр. Воскресенскіе, провдавъ объ этомъ, просили губернатора исполнить общаніе возвратить подписку, но получили отказъ, жаловались балаковскому удльному приказу, но и тамъ не нашли удовлетворенія. 14 человкъ съ настоятелемъ Никаноромъ подали прошеніе о присоединеніи. Воскресенскій монастырь признанъ класснымъ съ тмъ, чтобы именовался единоврческимъ и былъ подчиненъ епархіальному начальству. Изъ непокорныхъ часть отдана въ солдаты, негодные въ военную службу сосланы въ Сибирь.

Въ 1837 году правительство приступило къ обращенію въ единовріе Никольскаго монастыря. 8 февраля прибыли въ монастырь назначенные для того чиновники съ увщаніями, но иноки объявили имъ, что безъ согласія окрестныхъ жителей они ничего сказать не могутъ. Собралось этихъ жителей до 300 человкъ, вс ршительно отказались, хотя бы то стоило крови. Страшась ночнаго времени, чиновники ухали безъ успха. На другой день чиновники явились съ понятыми и солдатами къ запертымъ монастырскимъ воротамъ. Отперли ворота, объявили высочайшее повелніе: весь народъ въ количеств 500 человкъ повалился на колна, сталъ просить оставить монастырь на прежнемъ положеніи. Опять недобившись толку, чиновники ухали, оставивъ около монастыря караулъ. 21 февраля прибылъ въ монастырь губернаторъ. Въ монастыр сидло уже 800 человкъ. Губернаторъ веллъ хватать и выводить раскольниковъ за ограду, но монастырскіе ударили въ набатъ и сбжавшійся народъ отбилъ всхъ, забранныхъ понятыми. Посл такихъ неудачъ губернаторъ ухалъ въ Саратовъ, откуда прислалъ въ Николаевскъ отрядъ гарнизоннаго батальона, конную артиллерійскую батарею, пожарную команду съ трубами и 2 тысячи крестьянъ. Еще разъ предложено монахамъ покориться и на этотъ разъ они дали отвть отрицательный. Тогда велно было лить въ монастырь изъ пожарныхъ трубъ воду и вязать всхъ собравшихся. Монастырь превратили въ единоврческій. Монаховъ судили и наказали. 17 старцевъ съ неумномъ Корниліемъ пошли за Кавказъ, гд велли поселить ихъ деревней такъ, чтобы они съ другими русскими не имли сношеній, не сажали бы ихъ близко ни къ Ленкорани, ни къ рыболовнымъ ватагамъ. Такъ и сдлано.,

Не привелось старикамъ дожить вку въ теплыхъ кельяхъ за монастырскими стнами, среди населенія единоврнаго и дружественнаго,— стали доживать среди враждебнаго мусульманскаго въ бдной деревушк. Хотли было назвать ее Никольской въ память Николы иргизскаго,— да не позволяли. Велно зваться селенію Вель,— вель потому, что персидское названіе папоротника первое пришло на память кавказскому начальству, когда привелось заселить эту поляну, на которой выстроилась деревня и куда выхали мы, поднявишсь отъ моря во глинистой крутизн, которую съ трудомъ осилили ноги нашей рысистой лошадки.

Густо поросло папоротникомъ все деревенское поле и весь берегъ рки, на которой хлопотливо стучала толчея и шумла деревенская мельница. Прислонясь къ густому лсу, чернла и самая деревушка. Десятка два приземистыхъ, маленькихъ избъ, строенныхъ изъ карагача, дерева плотнаго, но въ теченіе слишкомъ двадцати лтъ уже загнившаго. Многіе дома заветшали совсмъ и стоятъ пустыми, въ замна, ихъ, выстроились новые дома. Вс плаваютъ въ грязи. Изъ первыхъ 17 старцевъ остались въ живыхъ только двое: старецъ Антоній, бывшій инокомъ, да отецъ Серафимъ, бывшій досмотрщикомъ за монастырскими работами. Игуменъ Корнилій умеръ, оставивши но себ, добрую память у товарищей и у того бльца, который вмст съ семействомъ присланъ сюда гораздо поздне монаховъ, и вмст со старцами бывшій свидтелемъ послдняго иргизскаго переселенія.

Измнили старикамъ новыя избы (въ изб Серафима потолокъ уже припертъ коломъ), измнили силы (одинъ жалуется на удушье, другой бродитъ на костыляхъ, третій не слзаетъ съ печи). Но не измнили они старой вр и обычаю. Серафимъ на память прошедшаго оставилъ на голов колпакъ, на плечахъ, сверхъ подрясника, черную монашескую пелеринку, и привсилъ къ тяблу пелену и завшиваетъ старописные образа чистымъ рядномъ. Не измнила еще старикамъ память, но и она пострадала на столько, чр вс послднія событія сбила въ одну кучу.

Разсказъ о переселеніи сталъ уже принимать легендарную форму въ устахъ самихъ свидтелей тяжелаго событія

Сведя счеты со старымъ, знакомцы наши перешли и къ позднйшимъ временамъ.

— Привели насъ сюда, показали вотъ это мсто, посадили тутъ и оставили. Денегъ намъ казна никакихъ не дала, стали промышлять сами собою. Сначала въ земляночкахъ жили, а тамъ у сосдей, у татаръ топорика выпросишь. Стали избы кое-какъ рубить. Сдлали пять, либо шесть, начали жить гд по два, гд по три. А тамъ милостивцы на родной сторонушк вспомнили, стали насылать деньги: помогли. Раздышались. А тамъ товарищи наши помирать одинъ за другимъ стали: новыхъ присылать начали. Прежде положено было на насъ 100 десятинъ: уступили сосди богатые беки (потомки талышинскаго хана, теперь пришло изъ Оренбурга, изъ Саратова семей тринадцать (поповщинцовъ), двое не нашей религіи (безпоповцы): одинъ съ Дону,— тсно становится. Моленная у насъ была,— срыли, просилъ новую,— не разршаютъ,— а слышимъ субботникамъ подъ Ленкоранью позволили, вонъ и у татаръ свои мечети есть…. Самимъ намъ просить не дозволено: называютъ насъ ссыльными. Намъ бы пожалуй много-то и не надо: моленную-то бы намъ разршили, землицы прирзали, не переводили бы на новое мсто, да торговать бы позволили.

Вотъ до какихъ ограниченныхъ требованій уходила ссыльныхъ неволя и къ какимъ немногосложнымъ желаніямъ привела ихъ давняя привычка къ новому мсту. Земля досталась имъ дйствительно хорошая, сочная, плодородная: пшеницу подымаетъ съ завиднымъ избыткомъ, рисъ считаетъ эти земли своимъ отечествомъ, пробовали ленъ сять и его богатая земля не обездолила, уродила такой, что въ Россіи и не видывали, арбузы даетъ богатые.

— Нельзя на землю пожаловаться?

— Картофель не родится. Положишь его въ землю и знай: лтомъ земля крпко скипится отъ жаровъ, ссохнется, сожметъ картофель и не дастъ ему воли. Къ концу лта земля начнетъ сырть, бухнуть: возьметъ картофель силу, пойдетъ въ новые ростки,, да такъ и изростется, изноетъ. Садила рдьку, а горькой не дали, посадишь горькую, снимешь, что рпу, сладкую, пресладкую.

— Воды у насъ много, вода хорошая….

— Вода хорошая, да одолла совсмъ: столь ее много въ земл, что и на лтній жаръ просыхаетъ только на полтора аршина, а тамъ опять вода. Спать на земл нельзя, сейчасъ лихорадку схватишь.

— Но скучаете?

— Мы попривыкли: давніе-то да одинокіе. А вонъ у семейныхъ родня, сыновья, братовья на родин остались, т ноютъ, просятся. Когда насъ пригнали сюда, въ Ленкорани еще ни одной души русской не было: ни молоканъ этихъ, ни субботниковъ (ихъ ужъ посл стали высылать). Бывало выйдешь на базаръ, высокую шапку увидишь, сейчасъ и бжишь къ нему обнимать да цловать.

Такъ разсказывали намъ вельскіе отшельники про свое житье-бытье, про горе и нужды, когда то, и другое, и третье можно было проврить на мст. Не такъ дйствовали они съ тми, до которыхъ ближе касалось это дло, но которые далеко стояли отъ возможности наглазной проврки, да едва-ли и нуждалась въ ней благотворительность тхъ, которымъ дороги и жалки были ссыльные старики, загнанные въ такую даль. Въ Россіи раскольники знали, что загнали стариковъ не пиво пить, не на веселую жизнь съ денежнымъ обезпеченіемъ. Оставалось старикамъ досказать то, что нельзя было видть за кавказскими горами, разсказать о ссыльномъ жить, хотя бы и такъ, какъ разсказали они намъ, боле равнодушнымъ слушателямъ. Вельскіе отшельники такъ и длали. Они писали во вс т города, гд уцлли радльники ихъ: ‘живемъ въ дебряхъ непроходимыхъ, на древесахъ высокихъ, подвигомъ добрымъ подвизаемся и теченіе скончаемъ по предреченію писанія. Лютые, немилостивые зври рыщутъ вокругъ насъ, въ ежедневной борьб съ ними пребываемъ. Мсто столь опасное, что токмо единая молитва за обидящихъ насъ и благодющихъ намъ утоляетъ лютыя наши печали. Порадйте подвигамъ нашимъ, помолитеся о насъ, да не узримъ конца живота нашего безъ утшеній и покаянія’. Въ отвтъ на письма воспослдовали денежныя пришли изъ Россіи съ совтомъ, сколь возможно беречь старую вру и сколько силъ хватитъ держаться монашескаго житія: пусть-де зиждется обитель иноческая въ бусурманской стран, если уже не удалось уберечь ее въ россійскихъ предлахъ. Чтобы подкрпить старцевъ, прислали на утшеніе ихъ, вмст съ деньгами, и архимандрита Филарета, появлялся было и архіерей изъ русскихъ подьячихъ, да возбудилъ соблазнъ и смуту, архіерея прогнали, съ архимандритомъ начали было устроивать общежитіе: до нкоторыхъ признаковъ его доработались, полнаго иноческаго строгаго житія устроить не могли. Еще на Иргиз дла эти въ послднія времена ладились плохо: лежали торныя, битыя тропы изъ мужскихъ обителей въ женскія, ночная гостьба по кельямъ, была за обычай, нарождались малые ребятишки въ приращеніе окрестнаго населенія, наживалъ хорошія деньги около старцевъ саратовскій винный откупъ.

Но тамъ еще иногда попадали выборомъ на такихъ людей, какъ строитель Сергій, какъ Прохоръ, которые крпко запирали калитки, сами не пили вина, не ходили но гостямъ: пьяницъ заковывали въ толстыя цли, буйныхъ били шелепами и скли розгами, шатуновъ сажали въ темные и холодные чуланы, нердко выгоняли изъ монастыря. На Вели всего этого приспособить было некому, въ семнадцати забалованныхъ Иргизомъ старцахъ нельзя было найти ни одного трезваго. Вс они въ тоск безвыходнаго уединенія и безнадежной ссылки, круто заливали свое невыплаканное горе сердитой водкой на подспорье даровыхъ денегъ, которыя къ тому же высылались — по свидтельству ленкоранскихъ почтовыхъ чиновниковъ — въ примчательномъ обиліи. Присылъ былъ все въ одн руки. Руки эти сначала чистыя, раздавали деньги на всю братію, потомъ крупныя бумажки стали прилипать къ этимъ рукамъ. Старцы завздорили, игуменъ Корнилій и на Иргиз не отличавшійся особенно крпкой волей, умирить ихъ не могъ. Онъ самъ придерживался до конца жизни чарки заурядъ со всей братіей, и не былъ уже для нихъ руководителемъ, уставщикомъ и настоятелемъ. Онъ также сталъ въ отчаяніи хлопать но бедрамъ руками, когда доносы недовольныхъ возъимли силу и присылъ изъ Россіи сталъ ослабвать. Надо бы было подумать о грядущемъ, приложить къ земл стараніе, но ушло время, слежались кости, въ праздности и пьянств ослаблъ духъ. Корнилій такъ и ушелъ въ могилу, ничего не придумавши, ничего путнаго не завщавши.

Братія, привыкшая на старомъ мст къ праздной жизни и даже монастырскія угодья отдававшая для обработки въ чужія руки, здсь на новомъ своихъ непривычныхъ рукъ и приложить не умла. Обезпеченная денежнымъ содержаніемъ, она и нужды въ томъ не видла и земли не обработывала, хорошая земля лежала пустыремъ, братія силилась — но вдомымъ образцамъ и иргизскимъ пріемамъ — устроить и здсь такую же обитель. Такую, какая тамъ была — устроили, такую, какую желали благотворители,— ршительно не могли. Келейные грхи и всегдашнюю праздность на Иргиз можно было прикрывать частыми богомоленіями но церквамъ, долгими стояніями, часовъ по семи въ сутки, можно было сокращать праздные часы бездлья. На Вели даже и моленной построить не позволили. При обиліи празднаго времени, при отсутствіи спасительнаго труда иргизскіе иноки на Вели прослыли у сосдей за горькихъ пьяницъ. Случайно попадавшій къ нимъ гость, передъ которымъ не было нужды лицемрить, встрчалъ обыкновенно такой пріемъ: — Пей!— ‘Не пью отъ роду!’ — Пей! Ишь вдь ты какой: нами мужиками гнушаешься!— ‘Не нью,— Богомъ божусь!’ — Ну, такъ мы твою долю на полъ выльемъ.— ‘Да вдь вамъ полагается монашеское житіи?’ — Мы къ тому и клонимъ: безъ грха нтъ покаянія, а безъ покаянія нтъ спасенія.— ‘Такъ для этого-то грха у васъ и бабы тутъ?’ — Бабы затмъ что надо же кому-нибудь стряпать, блье мыть…— ‘А ребята-то какъ очутились?’ — Съ матерями пришли. Да постой-ко: Можно гршить, да только надо каяться и хранить истинную старую вру. Ты насъ не осуждай: блудниковъ, пьяницъ, татей, разбойниковъ много въ царств небесномъ, а еретиковъ нтъ. Ты вотъ и не пьешь, а тамъ не будешь: мы будемъ’. Мы не видли нужды спорить съ ними. Не они первые: такъ говоритъ про свой приходъ всякой, такъ думали и поступали вс т, которыхъ религіозный фанатизмъ заперъ въ своемъ приход и затворилъ для нихъ двери въ другіе, гд бы они могли находить ршеніе тмъ вопросамъ, отвтовъ на которые не найдется у нихъ. Везд, гд являлась секта, сосредоточенная въ себ, и презираемая другими, тамъ везд отрицаніе брака признавалось лучшимъ средствомъ для поддержанія числительной силы изолированной коммуны.

Иргизскіе старики, съ такими убжденіями и надеждами, такъ вс одинъ за другимъ и сошли во гробъ, оставивши допивать недопитое двумъ товарищамъ, которымъ уже привелось увидть всю несостоятельность старыхъ порядковъ. Въ сосдяхъ эти порядки уваженія не возбудили, и добраго мннія не составили: одни называютъ деревушку Вель разбойничьимъ гнздомъ и увряютъ, что не столько ловко уметъ своровать и ограбить татаринъ, сколько любой изъ вельскихъ раскольниковъ, что счастлива была бы Ленкорань, когда бы это гнздо перевели куда-нибудь дальше, на другое мсто.

— Да на бду (увряли насъ) жили старцы иргизскимъ обычаемъ — безсмертіемъ: никогда у нихъ никто не умираетъ и изъ списка не вычеркивается. Умеръ кто — тихонько похоронятъ, начальству не объявятъ, подъ его имя другаго, новаго, бродягу подставятъ и опять деревня съ тмъ же числомъ жителей. И никакъ ей всей не вымереть, какъ бы желали того. Тоже самое и про тхъ же самыхъ старобрядцевъ разсказывали и въ то время, когда они жили на Иргиз. Въ 1837 г. въ Иргиз дйствительно нашли многихъ бродягъ безпаспортныхъ, этого не скрываютъ и вельскіе старцы, справедливо не замчая въ томъ особеннаго исключительнаго явленія. Куда ни подите,— везд, попадете на людей, отбившихся отъ обществъ, ищущихъ въ той или другой общинной пригрв способовъ не умереть голодною смертію: въ Сибири большая часть тамошнихъ хозяйствъ на такъ называемыхъ заимкахъ воздлывается бродягами и притомъ бглыми съ каторги, на моряхъ: на томъ же Каспійскомъ, на Азовскомъ, на Черномъ вся рыба вылавливается при помощи безпаспортныхъ. Въ Москв, въ Петербург ихъ до сихъ поръ не могутъ всхъ выловить, и внезапными осмотрами остановить появленіе вновь.

— По ночамъ (говорили другіе сосди), по ночамъ раскольники грабятъ, краденое такъ ловко прячутъ, что и слдовъ не найдешь! Пропалъ объзчикъ, пропали двое армянъ — и слдъ простылъ: Въ опроверженіе этого слуха, въ тхъ же мстахъ и т же самые люди разскажутъ вамъ про лихого татарина, лезгина, чеченца, не дающихъ спуску прозжему человку съ деньгами въ темную дочь’ безъ конвоя. Подъ тою же самою Ленкоранью безъ конвоя казаковъ не ходитъ почта, безъ чинаровъ не здятъ чиновники. И въ той же самой Ленкорани, разсказывали намъ вчерашній случай, какъ солдатикъ, остававшійся сторожемъ при срныхъ водахъ, взявшій въ Ленкорани паекъ.— къ сторожамъ-товарищамъ на воды не вернулся: найдено было его платье, кости и подл нихъ слды барса.

— Попросись къ нимъ въ избу (толковали третьи) — ни за что не пустятъ. Для нихъ всякій человкъ окаяненъ, кром ихъ самихъ. Явленіе это не новое, объясненное всми религіозными сектами, впрочемъ вельскіе отшельники пили съ нами чай изъ одной посуды. На просьбу о позволеніи курить — отказу не сдлали: ‘кури — сдлай милость’. — Я лучше за селеніемъ.— ‘Ничего: живучи около мусульманъ принюхались,— кури!’

Словомъ у сосдей, и здсь про старообрядцевъ т же неблагопріятные слухи, какіе распускаютъ про религіозныхъ отшельниковъ везд, и въ Россіи, и не въ Россіи. Т же баснословные разсказы, неимющіе корней въ дйствительности, такіе же дурные слухи, требующіе внимательной, строгой поврки, ходятъ и о всхъ другихъ ленкоранскихъ сектаторахъ. Дло понятное. Удаленныя отъ общенія съ остальными людьми, живущія подъ постояннымъ подозрніемъ и бдительнымъ глазомъ чиновниковъ, раскольничьи общины принуждены, въ видахъ самосохраненія, уйти въ себя, замкнуться въ себ. Члены этихъ общинъ, какъ овцы въ кучку, сбились въ плотную семью, затмъ, что на сторон встртили только презрніе. Здсь, напримръ, въ вельской общин вс въ куч, хотя случайность и сопоставила поповцевъ съ безпоповцами. И чмъ больше они уходили въ самихъ себя, т. е. чмъ крпче плотились въ общину, тмъ большая таинственность окружала ихъ въ глазахъ непосвященныхъ. Силясь проникнуть въ мнимую тайну и встрчая въ отпоръ съ той стороны тоже недовріе и скрытность — непосвященные для разршенія вопросовъ принуждены прибгать къ личной фантазіи, на случайно-подвернувшихся на глаза намекахъ строить цлыя теоріи, но призракамъ рисовать неврныя картины. Въ особенности скрытны старообрядцы (пооткровенне всхъ другихъ сектаіоровъ только одни Общіе). Не будь этой таинственности — не было бы такихъ неожиданныхъ и крайнихъ выводовъ, не будь этихъ злыхъ сплетенъ — ослабло бы и то озлобленіе, грубость, непривтливость, которые явились слдствіемъ постоянныхъ раздраженій отъ преслдованій, которые даютъ новый поводъ несочувственнымъ отношеніямъ къ гонимымъ и презираемымъ. Изъ этого взаимнаго непониманія и лживыхъ отношеній вышло то, что раздраженіе и озлобленность членовъ вельской общины дйствительно на столько сильны, что рзко бросается въ глаза и во время такого короткаго посщенія, какое, напримръ, выпало на нашу долю. Намъ говорили:

— Мы люди наказанные, ссыльные. Наказаніе очистило нашъ грхъ, если только такой числился за нами: зачмъ же еще новыя притсненія? Мы вдь не злоди.

И затмъ — какъ бы въ утшеніе себя, тутъ же начали высказывать надежды на разныя льготы, простодушно вруя даже и такимъ вымысламъ, которые въ свжемъ человк способны возбудить смхъ.

И затмъ — всякая льгота, незначительная уступка въ ихъ пользу — уже окрыляетъ ихъ духъ и преисполняетъ сердца благодарностью, какова напр. уступка имъ клочка земли богатыми сосдними беками, выигрышъ дла съ татарами, которые отбили у нихъ снокосныя луга и свезли накошенное староврами сно, и проч.

Новые люди, появившіеся въ деревн, принялись за новые порядки: стали обработывать поля въ такомъ размр, чтобы хватало хлба не только для себя, но и на продажу (прежде семейные люди принуждены были прикупать на сторон у мусульманъ.) Одинъ бойкій на языкъ и юркій въ движеніяхъ молодецъ завелъ мельницу и толчею и наивно толкуетъ: ‘станутъ-де и наши отдавать хлбъ и мусульмане повезутъ.’

Необходимость правильно организованнаго труда, направленнаго именно на земледліе и торговлю, стала для новыхъ людей неизбывна. Хотя они и сидятъ на самомъ берегу моря, но никакихъ длъ около него пристроить не могутъ, и за неумніемъ и затмъ, что все здшнее море сдано на откупъ. Рыбы ловить не позволяютъ, кром той, которая весной случайно заходитъ въ рку Рель. Съ другой стороны балующая рука благотворителей стала оскудвать. Впрочемъ еще находятся такіе, которые не внимаютъ навтамъ донощиковъ и говорятъ, что имъ дла нтъ до того, на что идутъ деньги ихъ, била бы оказана помощь единоврцамъ: ‘вдь они въ кандалахъ ушли въ дальнюю сторону.’ Со смертію послднихъ стариковъ, конечно, и эта дающая рука оскудетъ. Все это видимо вельскіе старобрядцы уразумли теперь. Не имя права отъ себя подавать прошенія, они придумали такой выходъ: отыскиваютъ въ сосдяхъ хорошаго и надежнаго человка, не ссыльнаго, подговариваютъ его назваться родственникомъ кого-либо изъ ссыльныхъ. Онъ уже идетъ за ходатая, подаетъ прошенія. Желаніе льготъ, желаніе хоть немного облегчить себ путы, задерживающіе поступательные шаги къ правильному труду — стало для вельскихъ старообрядцевъ самымъ живымъ желаніемъ.

Съ низкими поклонами всей гурьбой проводили насъ старики до лошадей. Выплелся на костыляхъ и старецъ Серафимъ, примолвивъ: ‘и посмотрю-ко я на рассейскихъ-то еще хоть разокъ: когда увидать еще разъ приведется? кланяйся роднымъ-то мстамъ, вотъ такъ: до земли!’ — и заплакалъ.

II.
ГОРОДЪ ЛЕНКОРАНЬ

Прислонясь кривымъ бокомъ къ самому берегу Каспійскаго моря, на который только лтомъ не хлещетъ неугомонный бурунъ,— стоитъ городъ Ленкорань, обведенный съ трехъ сторонъ землянымъ насыпнымъ валомъ, давно уже отслужившимъ свою службу и теперь ни къ чему не пригоднымъ со всми его воротами, рвами и батареями. Посл всхъ другихъ кавказскихъ городовъ азіатской постройки съ узкими улицами, въ которыхъ нердко бываетъ возможно съ одного тротуара на другой переставить ногу,— Ленкорань для русскаго глаза представляетъ пріятное явленіе, производитъ отрадное впечатлніе. Вс кавказскіе города съ сосдней горы представляютъ видъ безпорядочно разбросанныхъ камней, сбитыхъ съ своего основанія землетрясеніемъ: Ленкорань стоитъ бодро (хотя и ее также нердко встряхиваетъ {‘Часто трясетъ насъ эдакъ-то’, увряла меня хозяйка въ объясненіе страннаго явленія, котораго я былъ свидтелемъ въ ночь съ 6 на 7 декабря 1863 г. Въ половин шестаго часа утра, когда вс спали, на зар, сладкимъ сномъ, сильно качнуло нашу турлуковую втхую храмину, сначала такъ, какъ будто кто задлъ за уголъ возомъ. Второй ударъ силился вывихнуть ножки дивана, замнявшаго мн постель. Отъ третьяго удара тяжело покачнулись раза три, изъ стороны въ сторону, тяжелыя высокія крыши. Еще работали подземные газы, дерни еще разъ и посильнй: намъ бы съ хозяйкой не разговаривать. Землетрясенію предшествовалъ гулъ, который и разбудилъ всхъ. За Кавказомъ — не одинъ разъ разметывало цлый городъ, какова напр. Шемаха, въ Ленкорани впрочемъ значительныхъ опустошеній не было, а въ Баку ихъ совсмъ не бываетъ. По Кур, на Божьемъ промысл, предварительнаго гула нашему землетрясенію слышно не было.}, каждый городской домъ солидно держитъ высокую крутую крышу европейскаго вида и практическаго смысла: дожди, выпадающіе въ здшнихъ мстахъ въ такомъ обиліи, какъ нигд уже въ другихъ мстахъ русскаго царства, свободно стекаютъ внизъ, не загнаивая домовъ. На нашихъ глазахъ (дло было въ начал декабря) навалило на эти крыши снгу, въ полдень бойкіе лучи южнаго солнца разогрли снгъ и онъ, подтаявъ, свалился самъ собою, не требуя усилій отъ лниваго туземца. Свалившійся снгъ увеличилъ здшнюю непролазную грязь, но Ленкорань и безъ того вся, на то время, буквально плавала въ грязи. Грязь на улицахъ по поясъ, шальная корова, на нашихъ глазахъ, передъ окнами встала и простояла цлое утро, вперивъ въ сторону дома начальника города свой безнадежный и отчаянный взоръ. Въ сотн шаговъ море все закидано камнями и мелкимъ щебнемъ: но въ город нтъ ни мостовой, ни тротуаровъ, нтъ даже ни одной канавы, кром тхъ, которые вырыты подл вала, за городомъ. Пробиты кое-гд и кое-у-кого узенькія тропинки изъ избенокъ, да и по тмъ сползаютъ въ бокъ, скользятъ въ яму и перепрыгиваютъ, если съумютъ и успютъ.

Чтобы ходить по Ленкорани, надо выработать шестое чувство. ‘Персы (увряетъ хозяинъ) и чулокъ не мараютъ: на цыпочкахъ — значитъ…. Русскіе тоже свои примты знаютъ: гд озерко, а гд и омутъ, и ночью, съ фонаремъ, попадаютъ’.

Черезъ улицу переходовъ нтъ, только въ нкоторыхъ мстахъ сооружены тропы изъ соломы, которая урчитъ и визжитъ подъ погами и брыжжетъ на подколнья и вдоль спины, въ ухо, на шею, на шапку. Иногда и эти самодлы — перебродища заливаетъ или размываетъ густая липкая грязь,— и тогда, или коровья судьба остановиться и взвыть, или идти назадъ къ другу-пріятелю и посылать за фургономъ (таковыхъ имются два на весь городъ). Это истинные, сухопутные киржимы (безобразныя персидскія суда), низенькія, какъ и самые ленкоранскіе дома, съ удобствомъ захватывающіе грязь на подножки и удобные — даже по словамъ патріотовъ — только тмъ, что на верху нахлобучка, крыша: стало быть сверху не мочитъ. Тройка чуть выгребаетъ съ чудовищемъ этимъ, а ямщикъ обшлепываетъ губы до боли.

Придуманъ еще другой способъ перехода черезъ улицу:

— Эй, солдатъ! вотъ теб гривенникъ, тащи меня за море.

И солдатъ, за гривенникъ, въ казенныхъ сапогахъ и на ученыхъ ногахъ, выгребаетъ.

Въ подспорье хожденіямъ выдуманы въ Москв,— и въ здшнихъ мстахъ примненная обувь — родъ калошъ, въ Россіи называемыхъ ботиками, а здсь куласами. Въ нихъ иногда спасаются, а иногда выносятъ только ноги, оставляя въ трясин куласы до удобнаго случая. Конечно при такихъ оказіяхъ въ мокрыхъ ногахъ каждый принесетъ задатокъ, зародышекъ, если не лихорадки, то во всякомъ случа флюса, насморка, горловой хрипоты, кашля и прочей благодати ленкоранскихъ мокрыхъ и нездоровыхъ палестинъ.

Объ ленкоранскихъ лихорадкахъ ходитъ слава по всему свту: здшнія лихорадки упорны, сопровождаются мучительными завалами, во время незахваченныя, кончаются немедленной смертью, переходя въ водяную. Новые поселенцы преимущественно испытываютъ ея нападенія, но чаще перемогаются и, выдержавши нсколько жестокихъ пароксизмовъ, становятся неприкосновенными. Люди свыше 40 лтъ рдко выдерживаютъ. Въ август, когда земля, посл зноя, начнетъ сдавать парами, лихорадочные міазмы, какъ злые духи, налетаютъ на всю эту закавказскую низменность: и въ это время лихорадки самыя убійственныя, къ тому же времени свжіе фрукты поспваютъ: на нихъ накидываются и даютъ обильную жатву болзни. Кого она постила, тотъ проноситъ болзнь до весны. Бывали случаи, что деревня, вновь заселенная пришедшими изъ Россіи, въ цломъ состав своемъ складывалась въ сырую, сочную, неродную землю, бывшую нкогда морскимъ дномъ (чему свидтели морскія раковины, находимыя верстахъ въ 40 отъ ныншняго Каспія).

Въ Ленкорани, для воспособленія дятельности лихорадокъ, вс дома выстроены низко, ближе къ земл, такъ, что сейчасъ подъ половицами непросыхающая сырость, изъ которой злые міазмы лезутъ сквозь щели, въ носъ и въ ротъ. Вс это знаютъ, вс говорятъ объ этомъ, а между тмъ только два или три дома стоятъ на фундаментахъ, прочіе вс притиснуты въ землю, врыты въ нее, да еще прихлопнуты сверху высочайшими соломенными крышами, изъ которыхъ многія въ три раза больше самого дома. Къ тому же, во многихъ только переднія стны деревянныя {Замчательно, что здшнія деревья дряблыя, на сырой почв скоро прогниваютъ и разрушаются. То и дло слышишь трескъ въ стнахъ: червь точитъ.}, заднія сырцовыя. Многія биты изъ камышу, съ грязью, до такой степени втхой и ненадежной постройки, что противъ дождя къ стнамъ домовъ этихъ приставляются камышевые щиты, какъ водостоки: они не допускаютъ дождямъ пробивать стну и отмачивать грязь. Въ хат нашей хозяйки забытый на окн гвоздь весь проржавлъ, полы по щелямъ промокли и не просыхали, не смотря на то, что хлопотливая солдатка, не скупясь, топила каждый день чудовищно-большую печь, то и дло отворяла душникъ, парила насъ въ духот и безпокоила частымъ дозоромъ, чтобы мы душника не прикрывали, давала намъ наставленія, выговоры. Избу, какъ и вс — съ примра мусульманъ — держала чисто. Полы оберегала половикомъ.

Между тмъ ленкоранскія окрестности имютъ и другую сторону — хорошую. Прізжали сюда судьи изъ Пруссіи и одинъ изъ нихъ, Блюхеръ, нашелъ, что окрестности Ленкорани лучшія мста во всей Европ для охоты. Въ приморскихъ камышахъ плодятся кабаны, которыхъ бьютъ мусульмане, но — по завту своего пророка — руками къ нимъ не прикасаются. Придутъ оповстить солдата, сдлаютъ сдлку: 60 коп. деньгами, на три заряда пороху, пулю одну: и бери самъ, если умешь коптить окорока, въ нердкихъ случаяхъ, при помощи крюковъ, кабанью тушу взваливаютъ на телгу, предварительно подложивши доску: и эту доску, и крюки, и веревку или сжигаютъ, или отдаютъ хозяину дикой свиньи. Съ горъ, въ сосди къ кабанамъ, когда Персы выпустятъ свой скотъ (барановъ и буйволовъ), на волю, сходятъ на морской берегъ и ленкоранскую низменность, но зимамъ, тигры и барсы, изъ Персіи иногда забгаютъ гіены, чакалки (шакалы) со дворовъ куръ крадутъ, и всякій вечеръ надрываютъ душу своимъ немилосерднымъ воемъ. На тигровъ сбиваютъ облаву, садятся на деревья и стрляютъ оттуда, на чакалокъ рукой махнули, потому что отъ рукъ отбились за необычайнымъ многолюдствомъ. Въ лсахъ водятся дикія кошки. Несмтное множество мелкой дичи кишитъ на здшнихъ черняхъ (берегахъ). Дичь бьютъ подъ самымъ городомъ, а лсныя, такъ называемыя курочки на дворы залетаютъ. Громадный лиманъ, который тянется отъ города по направленію къ горамъ, вссь засыпанъ гусями (и между прочимъ красными), лебедями, курочками, утками. Словно со всей Россіи прилетла эта птица зимовать сюда, отсидвшись лтомъ на Бломъ мор, на какой-нибудь Новой земл, на остров Колгуев. Днемъ она вся сидитъ на вод — спасается, на ночь слетаетъ на берегъ, въ болота, и въ камышахъ ищетъ себ пищу. На вод воды не видать: такъ много дичи.

— Да еще теперь не въ примръ меньше стало (увряютъ насъ). Когда мы пришли сюда изъ Расеи, зимы стояли коротенькія: снгъ, на крещенье выпадетъ, и недли не держится. Нынче бываетъ, что и на цлый мсяцъ остается. Этого птица не любитъ. Въ одинъ годъ захватилъ птицу снгъ: измучилась она — иззяблась, испужалась: цлыми полками полетла въ Персію согрваться. Иная на полет такъ и валится, не выгребаетъ. Туда теперь больше и летать стала. Фазаны остаются въ прежней сил.

— Отчего ихъ нтъ въ продаж?

— Да вишь время холодное.

— Теперь-то бы ее и продавать, когда на холодахъ соблюдать ее способне.

— Вс Персы, охотники-то сидятъ теперь у огонька да нагрваются: лнь имъ на холодъ выйдти. Терпть они этого самаго холоду не любятъ: у нихъ и шкура такая легонькая, не то, что наша расейская. Вотъ пригретъ солнышко — пойдутъ продавцы.

Дйствительно, какъ бы для того, чтобы придать Ленкорани еще больше видъ большаго русскаго города,— разнощики Персы ходятъ со всякимъ товаромъ. Носятъ напр. зелень — такой товаръ, который по тамошнимъ цнамъ и усчитать невозможно. Одинъ носитъ одну морковь только, копекъ на 8, и — кричитъ. Надсада горлу даромъ, часть товару самъ съдаетъ, за другую копйки дв выкричитъ, да время тратитъ, тотъ везетъ негодный товаръ съ которымъ азіяту дваться некуда, никто его и въ грошъ не ставитъ, но который англичане называютъ капиталомъ.

Въ товарищахъ съ Персами,— которые носятъ для своихъ чурехи (мучныя, прсныя лепешки), для другихъ желающихъ: померанцы! утки! фазаны!— таскаютъ по городу — ‘рыбку свжую’ разнощикъ отъ рыбнаго откупа, молоко — двки, и все молоканки, уже непосредственно отъ себя. Булки пекутъ и продаютъ здсь субботники, въ Шемах и Баку — скопцы во преимуществу. Ленкоранскій форштадтъ представляетъ сборище мастеровъ и всякаго рода: есть плотники, каменьщики, печники, маляры, столяры, сапожники, булочники: чего хочешь того и просишь. Прочіе почтенные торговцы, Персы, азіятскимъ обычаемъ — распяливъ крашеные въ марену пальцы надъ угольями въ мунгалахъ — сидятъ по караванъ-сараямъ, ожидая покупателей на груши, на яблоки, на кислые персидскіе португалы (апельсины), на инбирь (винную ягоду), на кишмишъ, шапталу, черносливъ и на всякіе орхи: грецкіе, фисташковые, на каштаны, виноградъ и прочее. На торговлю побойчй и посерьезнй, на такую, гд требуются ловкость и сметка,— Персъ — какъ извстно — не ходитъ. Ему, какъ и всюду, и всмъ на Кавказ, подставилъ ногу для торговли рожденный, на барышахъ повитый, всюду поспвающій армянинъ, хотя этотъ и торгуетъ тою гнилью и залежью, которую сбываетъ, на ихъ прыткія и скорыя руки, достославная нижегородская ярмарка. Армяне и на этой трух капиталы наживаютъ и ведутъ дла такъ, что другой народъ тутъ и носу не проточитъ. Одинъ субботникъ, живущій на форштадт, началъ было лить сальныя свчи, торговцы — армяне устроили такъ, что одно сало обходилось мастеру ровно во столько же, за что азіаты продаютъ самыя свчи, привезенныя съ нижегородской ярмарки: Армянинъ всюду посплъ. Лебяжьимъ пухомъ торгуетъ на всъ — для пущаго всу извстку подсыпаетъ, за вино туземное (виноградное) принялся, такимъ избыткомъ воды снабжаетъ и такими снадобьями крпитъ, что казанскіе виноторговцы и во сн не видывали.

Чтобы не уйти за армянами далеко (въ поздкахъ по Кавказу на нихъ то и дло наталкиваешься, время будетъ) — мы возвращаемся назадъ въ Ленкорань и находимъ въ этомъ город еще черту русскую, несмтное множество собакъ спать не даютъ, цлую ночь лаютъ, по лту он часто бсятся, и, можетъ быть, потому ни въ одной мусульманской деревн и хвоста собачьяго не увидишь, не держатъ. За то ни одна русская деревня безъ нихъ не живетъ. Отправляемся туда: въ самой Ленкорани тоска неисходная, казенный чиновный городъ. Любопытенъ форштадтъ, населенный молоканами и субботниками. Взять бы для путешествія туда одинъ изъ двухъ городскихъ фургоновъ, да выпала на тотъ день суббота: все ленкоранское православное человчество потянулось въ бани, туда же повезли фургоны и чиновниковъ. Отмчая еще новую, послднюю черту въ город Ленкорани, мы покидаемъ его совсмъ, чтобы поискать большаго интереса въ другихъ мстахъ.

Дорога намъ шла почтовая, на городъ Шемаху, въ сторону отъ моря, прямо на горы, а пока на т селенія, на которыхъ сосредоточенъ весь интересъ моей настоящей поздки. Въ семи русскихъ деревняхъ живутъ, среди мусульманскаго населенія, молокане трехъ различныхъ толковъ и субботники двухъ недавнихъ разногласій:вс ссыльные, вс подъ запрещеніемъ и надзоромъ. Не достаетъ здсь, для полнаго комплекта всхъ русскихъ народныхъ сектъ, только скопцовъ, которые живутъ въ двухъ городахъ. Шемах, и Баку, и духоборцевъ, поселенныхъ подъ Тифлисомъ и около Эривани. Но за то въ одной деревн (Андреевк) живутъ въ одной куч и старовры двухъ толковъ, и молокане всхъ трехъ разногласій

— Если ты — говорилъ мн въ Ленкорани одинъ молаканъ въ напутствіе — если ты пріхалъ измрять глубины человческой утробы, узнать, какъ она Господа хвалитъ: лучше нашихъ мстъ теб не найти. Многіе здсь хвалятъ Бога такъ, какъ нигд ужь не хвалятъ: на разные языки.

— У насъ всякая тварь хвалитъ Господа, какъ уметъ: вонъ и соловей прыгаетъ и свищетъ. Есть и вра такая, что по ней и люди, что соловьи, прыгаютъ и свищутъ. Занятныя мста: такъ и знай, говорилъ мн это другой ссыльный, странный какой-то! Присланъ онъ сюда изъ Воронежа за то, что кричалъ въ церкви и на распросахъ уврялъ, что такъ надо. На мст ссылки оказалось, что онъ ни къ какой сект не принадлежалъ. Онъ намъ плелъ чудныя рчи:

— Я тридцать лтъ не слыхалъ божьяго слова, а какъ услыхалъ въ церкви, то утроба моя распалилась: вотъ такъ какъ будто кузнецъ плавитъ на огн желзо. И крикъ я тутъ издаю большой, по немощи. Потомъ какъ будто ключемъ Господь повернетъ мн въ сердц, и станетъ мн весело, смяться захочется. И смялся я. Стали меня спрашивать: да, говорю, и царь Давидъ скакалъ: остановите его!

— Да ты — говорятъ — насъ учить сталъ!— Вотъ и сослали. Всякая тварь хвалитъ Господа, какъ уметъ!

И вотъ полу-помшаннаго, вмсто больницы, прислали сюда на излченіе, въ самое неудобное мсто для мистиковъ. Что-же съ нимъ сдлалось здсь? Онъ ходитъ въ православную церковь, поетъ на клирос и вс требы исполняетъ за дьячка. Живетъ милостыней, странствуетъ по субботникамъ и молоканамъ безразлично: гд день, гд ночь. Какъ будто даже юродствовать сталъ.

Онъ намъ говорилъ дальше:

— Надо хать теб не большой дорогой, а въ сторону,— всхъ узнаешь: и прыгунковъ, и общихъ, и молоканъ — уклеиновъ. Зазжай къ субботникамъ, тамъ про дв вры скажутъ: одни назовутъ себя герами, другіе просто субботниками.

Мы такъ и сдлали, похали.

III.
СЕКТА ОБЩИХЪ

Дорога отъ Ленкорани вся затонула въ грязи: гати размыло, мосты отказались справлять свою службу, мученіямъ не было конца. Мы плыли въ грязи, вс 20 верстъ, до первой станціи подл лимана, отдленнаго отъ моря узкой полосой твердой почвы, перешейкомъ. Вода въ лиман стоячая. Это — почти голое болото, мстами заросшее камышомъ. Ямщикъ развлекаетъ насъ разсказомъ о добродтеляхъ этого лимана, обладающаго несмтнымъ множествомъ пьявокъ:

— Немножко палкой покопать — и есть тутъ. Овчинку на болото бросить: и видимо — невидимо ихъ присосется. На этотъ инструментъ ихъ и ловятъ. Буйлоки (буйволы) {Буйволы, что сверные олени, предоставленные самимъ себ, бродятъ по лсамъ и лугамъ, промышляя пишу. Противъ тигровъ и барсовъ строятъ каре и рдко даются на зубы. Даютъ прелестное молоко. Хозяева сдаютъ ихъ счетомъ пастухамъ и договариваютъ у нихъ: доставить столько-то фунтовъ сметаны, масла. Пропалъ у пастуха буйволъ — принеси шкуру, а не то произведутъ вычетъ изъ жалованья. Не смотря на такую строгость, охотниковъ находится много, потому что задача скоповъ подручная, выгодная.} отъ лтней жары туда ужъ и не ходятъ: до смерти измучатъ. Когда одолитъ ихъ жара: все больше въ море лезутъ.

— Ловятъ бусурмане (мусульмане) и носятъ на форштадтъ къ молокану одному. Тотъ покупаетъ пьявокъ по 40 коп. фунтъ. Продаетъ коломенскимъ мужикамъ, которые назжаютъ сюда сами. И вотъ сколь выгоденъ этотъ промыселъ: одинъ увезъ двнадцать пудовъ, да не умлъ соблюсти — поколли: осталось три пуда. Въ Расе продалъ: и дорогу этими деньгами окупилъ, да еще тысячу рублей нажилъ, домой привезъ. Молоканъ отъ этихъ пьявицъ страшнымъ богачомъ сталъ, за границу продаетъ пьявокъ, отъ нихъ онъ теперь другія большія дла надлалъ, а съ піявокъ и жить началъ.

— Возятъ этихъ пьявокъ въ мшечкахъ, и черезъ дв станціи перемняютъ воду. А то валятъ и въ ящикахъ: на дно кладутъ землю, на нее слой пьявокъ, на нихъ опять насыпаютъ слой земли, нашего чернозему, и опять слой пьявокъ, и такъ до верху.

— А вы чмъ живете?

— А кто чмъ: больше топоромъ хлбъ промышляютъ: кто строитъ, кто дрова рубитъ.

— Какъ же тутъ деньги наживаются?

— Да вотъ, дрова ему самому стоятъ два рубля, а онъ продаетъ за пять, да еще въ Ленкорани словами благодарность сверхъ того получаетъ.

Попадаются на дорог одинокія избы русскихъ сектаторовъ, видятся и персидскія деревушки: все это изрдка, все это окружено болотомъ, поросшимъ камышемъ съ одной стороны, а съ другой сейчасъ почти и море, засыпанное всякаго рода дичью, которая ведетъ неугомонный разговоръ: лебединые крики тутъ звонче и сильне всхъ. Около берегу цлый ихъ рядъ привязанныхъ. Покрикивая, привязанные приманиваютъ къ себ другихъ, летучихъ: видя своихъ, пристаютъ, садятся, тутъ ихъ и ловятъ. Море, сколько глазъ хватитъ, засыпано всякою дичью.

демъ дальше. Первая на пути деревушка зовется Кизилъ-Агачъ по туземному, Николаевкой по-русски и по недавнему. Населена она сплошь вся послдователями Михайла Акинтьича (Попова), которые называютъ свое ученіе — врою Общихъ, и сами себя Общими.

Эта новая секта возникла въ николаевскомъ узд ныншней самарской губерніи, въ ближнихъ сосдяхъ со старой врой иргизскихъ монастырей. Шла эта секта отъ Попова, живущаго въ настоящее время дряхлымъ старикомъ въ тушинской волости, минусинскаго округа, енисейской губерніи. Поповъ былъ вначал послдователемъ вры Семенушкиной или ученія Семена Матвевича Уклеина, кореннаго основателя молоканства, но потомъ изъ желанія довершить и закончить неясные и спорные пункты ученія Уклеинова, основалъ новый толкъ.

Оставивъ новую обрядовую часть почти въ томъ вид, какъ было при Уклеин, Поповъ обратилъ главное вниманіе на практическое примненіе къ жизни религіозныхъ принциповъ молоканства. Онъ проповдывалъ имть все общимъ (отчего и секта получила свое настоящее названіе), и заполучилъ большое число послдователей, ибо тотчасъ же слово превратилъ въ дло: роздалъ все свое богатое имущество неимущимъ. Этотъ энергическій порывъ сильно потрясъ молоканство уклеинова ученія: во всхъ заволжскихъ деревняхъ нашлись ему послдователи, а деревни Яблоновая (Яблоновой Гай) и Тяглое озеро цликомъ перешли на сторону Попова. Вскор прознали про движеніе мстныя власти: Попова схватили, посадили въ острогъ, бжать ему не удалось: его судили и вмст съ тринадцатью товарищами осудили сослать за Кавказъ, въ бывшую шемахинскую (теперь бакинскую) губернію. Новая секта укрпилась неожиданно и, слдуя естественнымъ ходомъ вещей, повела продолженіе своей исторіи немедленно, хотя и въ другомъ мст, подъ иными условіями.

За Кавказомъ новая исторія Общихъ началась съ того, что ссыльные старики и старухи были поселены на худомъ и нездоровомъ мст, посреди мусульманскаго населенія, которое, въ добавокъ ко всему, занималось грабежами, а подъ часъ и разбоями. Съ охотою и рвеніемъ, старые жильцы на первыхъ порахъ тснили и безпокоили новыхъ сосдей — пришельцевъ.

Вблизи лежитъ прилегающая къ Кур степь Мугань, которая въ жаркія лта вся выгораетъ и затмъ кишитъ всякимъ гадомъ: змями, свивающимися въ огромные клубки, скорпіонами, тарантулами и самыми большими во всемъ Закавказь фалангами. На зимнее время степь эта обильно заростаетъ густой, высокой и сочной травой. Сюда — по старой привычк — и не смотря на то, что степь отмежована была отъ Персіи къ русскимъ владніямъ, прикочевывали изъ-за границы тысячи дв голодныхъ и рваныхъ персидскихъ пастуховъ со стадами барановъ и буйволовъ. Скотопрогонная дорога шла вблизи русскихъ поселеній. Пастухи, идя съ чужимъ хозяйскимъ добромъ и съ собственною нищетою и проголодью, и притомъ въ нежилыя мста, всегда охотливо по пути воровали и нердко прибгали къ грабежамъ. Русскіе пришельцы были для нихъ лакомымъ кускомъ {Теперь выходъ изъ Персіи пастухамъ этимъ воспрещенъ.}. Совершенно безоружные, въ первое время они испытывали многочисленныя обиды и отъ персидскихъ оборванцевъ, всегда хорошо вооруженныхъ, и отъ сосднихъ татаръ, противъ которыхъ даже и въ наши дни даютъ нердко чапаровъ въ провожатые и содержатъ на станціяхъ для сопровожденія почтъ казаковъ. Въ т времена (въ начал сороковыхъ годовъ ныншняго столтія) татары не только уводили лошадей и овецъ и, чтобы концы схоронить, передавали ихъ на Мугань заграничнымъ, но смло и настойчиво лазили въ окна, хватали все, что попадалось подъ руку и подъ ноги.

Это — съ одной стороны. Съ другой — въ пустынныхъ и безлюдныхъ берегахъ лежало Каспійское море, кишащее рыбой, но такой, которая вся безраздльно отдана была въ безраздльную собственность армянъ, снимавшихъ у казны богатые, такъ называемые куринскіе промыслы. Никто, кром этихъ монополистовъ, на вкусную каспійскую рыбу, въ тхъ мстахъ до сихъ поръ не иметъ права. Съ третьей стороны, и съ юга, къ мстамъ поселенія нашихъ русскихъ колонистовъ подошли т знаменитыя ленкоранскія, поросшія густымъ камышемъ, болота, губительныя испаренія которыхъ родятъ гнилыя горячки, извстныя всему свту. Жестокія ежегодныя лихорадки, въ особенности въ осеннее и весеннее время, до сихъ поръ разрушительно дйствуютъ на здоровье тамошнихъ русскихъ, но въ первое время они собрали обильную жатву съ первыхъ поселенцевъ, когда тмъ не были извстны ни средства къ предотвращенію, ни способы леченія изнурительной, тяжелой болзни. Съ четвертой стороны, западной, высокія отроги кавказскихъ горъ выпускали изъ своихъ лощинъ и глубокихъ ущелій на приморскія низменности кровожадныхъ барсовъ и хищныхъ шакаловъ, которые, вмст съ персами и татарами, собирали не малую подать: барсы съ поселенческихъ овецъ, лошадей и коровъ, шакалы (по туземному чакалки) съ домашнихъ куръ, гусей и утокъ.

Вотъ какія радости ожидали за Кавказомъ первыхъ изъ Общихъ, явившихся сюда вмст съ учителемъ, въ сосдство другихъ, высланныхъ изъ Россіи сектаторовъ: съ молочныхъ водъ таврической губерніи, съ Волги:— изъ посада Дубовки и деревни Нрасковеи — и изъ губерній: тамбовской, саратовской и самарской.

Въ темномъ, инстинктивномъ предчувствіи всхъ этихъ невзгодъ, остававшіеся на Волг ученики Попова безпокоились объ его участи, собирали свденія о жить-быть его товарищей и товарокъ. Приходившія оттуда всти кровью обливали сердце. Говорили, что старики живутъ въ великой скудости, въ бусурманской стран, среди нехристей, среди дикихъ и хищныхъ зврей, приходящихъ подъ самыя окна и готовыхъ терзать и рвать ихъ на части. Разсказывали, что скудельныя мста эти лежатъ за широкимъ бурнымъ моремъ, забросаны въ высокихъ поднебесныхъ горахъ, на которыхъ снга и льды не только круглый годъ, но и цлую вчность не таютъ. Все это въ молоканскихъ деревняхъ, на самарскихъ степяхъ, вызвало не малое и сознательное движеніе. Тамошніе пожелали узнать: устолли-ли сосланные въ своемъ ученіи, не измнили-ли ему ради житейскихъ невзгодъ и лишеній. Собрались, потолковали, отправили ходока посмотрть, поспрошать и оповстить обо всемъ, что узнаетъ.

Ходокъ писалъ съ Кавказа на родину: ‘живутъ-то наши старички въ одной изб, вс тринадцать вмст, завели трехъ лошадей: одну кривую да дв обезножили, на нихъ и землю пашутъ по очереди, но вс вмст, Живутъ крпко-нужно, а расходиться не думаютъ: лучше-де въ сырую землю отъ бды ляжемъ, а общаго нашего дла рушить не станемъ. Михайло Акинтьичъ правитъ ими: всякую бду впередъ видитъ и всякое горе прочь отстраняетъ. Больно тяжело житье старичковъ нашихъ, а поглядишь на ихнее дло — разставаться не хочется: все по вр и все по закону нашему: и гонимые устояли на томъ. Краше такого житья и желать не надо’.

Слова ходока не далеко стояли отъ дла. Ходокъ назадъ на родину не возвращался, выписалъ семью, сговорилъ родственниковъ. Изъ одной избы стало вскор десять, около Попова снова сгрупировалась цлая община, снова сталъ онъ уставщикомъ и руководителемъ. Увлекшись своимъ дломъ, онъ опять, и на этотъ разъ, не замтилъ, какъ надъ его головой собралась новая туча и грянулъ громъ: Попова во второй разъ судили, какъ сектатора, и въ 1844 году изъ Шемахи сослали на поселеніе въ восточную Сибирь.

Попова увезли, но селеніе Общихъ въ Закавказь осталось. Въ деревн Николаевк теперь 120 домовъ, число которыхъ должно увеличиться — до 645, если сбудутся желанія жителей и осуществятся ихъ надежды, основанныя на просьб о дозволеніи всмъ закавказскимъ Общимъ поселиться въ одномъ мст.

Николаевка смотритъ приглядно, прислонившись однимъ бокомъ къ той сырой низменности, по которой, на протяженіи почти 20 верстъ, тянется лиманъ, богатый піявками. Съ другой стороны Николаевка примкнула къ пахатнымъ полямъ, успвшимъ значительно обсохнуть посл того, какъ пришли сюда первые поселенцы. Земля общаетъ быть на столько же благодарною и роскошною, на сколько роскошна она въ деревняхъ повыше и посуше Николаевки: два раза въ годъ она вспахивается, два раза въ годъ и плодъ даетъ. При этомъ такой земли при деревн такъ много, что поселенцы съ полной увренностью въ добромъ исход положили просить къ себ подъ-бокъ своихъ единомышленниковъ, разбросанныхъ по разнимъ мстамъ роскошнаго Закавказья. Приладивъ къ земледлію ремесло съ топоромъ, Общіе живутъ на новомъ мст, сильно не печалясь на житье-бытье и объ родин не тоскуютъ: ‘тамъ житье здорове да мудрене, здсь хоть и съ хворью по полямъ, да попроще и посвободне’ — говорятъ поселенцы.

Обращаемся къ нашимъ личнымъ наблюденіямъ.

——

Изъ холоднаго и неуютнаго станціоннаго дома, верхомъ на лошади, ступавшей по колни въ липкую грязь, переправились мы по цлому мостишку въ деревню Николаевку, расположенную по ту сторону довольно широкой рчки Агача {Въ этой рчк лтомъ водится такое множество черепахъ, что русскіе, изъ суеврнаго страха, въ ней не купаются.}.

Въ первой изб, показавшейся намъ понове и побогаче другихъ, насъ усадили за столъ, кормили молокомъ, пшеничнымъ хлбомъ, замнившимъ всюду въ Закавказь ржаной, угощали яичницей и — разговорами. Разговоры обычные: кто мы, зачмъ, куда и откуда: наша рчь — сначала, хозяйская — лотомъ. Получаса не прошло — въ избу забрались досужіе люди, зашедшіе въ нее и потому только, что сидятъ-де въ изб зазжіе люди, говорятъ по русски и что-то сказываютъ. Черезъ часъ изба была полна народу: все такъ, какъ и быть слдуетъ, по русскимъ деревенскимъ обычаямъ. Старики вызываютъ на разговоръ разными доморощенными вопросами, молодые слушаютъ, раскрывши ротъ и разставивъ ноги.

Разсказавши про свое,— мы приступили и къ нимъ съ вопросами о вр ихъ. Ожидали обычныхъ, извданныхъ пріемовъ: недоврчивыхъ взглядовъ, уклончивыхъ отвтовъ, думали, что и на этотъ разъ собесдники наши начнутъ по двое — по трое выходить изъ избы, хлопать дверью, на двор перешептываться, переговариваться, являясь въ избу, обращаться съ забытыми новыми вопросами, щупать со всхъ сторонъ и мучить насъ, изтощать наше терпніе. Полагали, что выберутся двое — трое такихъ, которые похитрй и порчистй: проврется одинъ,— поправитъ другой, прорветъ этого — законопатитъ и замажетъ его дыру третій. Надялись, что подозрнія и допросы зададутъ намъ жаркую нравственную пытку въ простой и грубой форм, и — не ошиблись. Все сталось такъ, какъ издавна уже заведено у русскаго люда, ушедшаго въ себя и затворившаго двери. Мы дйствительно долго толкались, въ потьмахъ отыскивали ключъ, съ трудомъ нащупали замокъ и пріотворили-таки дверь чуть ли не на цлую половину. По крайней мр черезъ часъ времени, мы неожиданно очутились среди толпы, которая запла передъ нами свои религіозные псалмы или стихи — какъ называли ихъ сами пвцы.

Пли и мущины и женщины вмст. Одинъ говоркомъ вычитывалъ псаломный стихъ, переложенный на русскій языкъ. Стихъ этотъ вс принимали на голоса и доводили его въ многообразныхъ переливахъ до того, что невозможно было выдлять слова, распознавать смыслъ остальныхъ стиховъ. Все сливалось въ одинъ неопредленный гулъ, въ которомъ женскіе визгливые голоса пересиливали фальцеты мужиковъ. Не слыхать было выскочекъ-хвастуновъ: пніе шло стройно, съ примсью какой-то особенной торжественности. Въ основныхъ тонахъ слышалась та заунывная грусть, которою такъ богаты вс коренныя народныя псни. Пніе Общихъ такъ же непріятно щемило сердце и надрывало душу: мы находились подъ какимъ-то свжимъ, но тоскливымъ обаяніемъ, нетерпливо желали выхода, радовались, когда по временамъ псня какъ будто начинала сбиваться на веселые мотивы, думали, что вотъ-вотъ весело и беззаботно засмется игривая псня. Но — одинъ крутой переливъ женскихъ голосовъ и потянулись снова печальные мотивы, оставляя позади самые слабые и выдвигая впередъ и къ концу самые тоскливые. Грусть и печальная торжественность, какъ легли въ основу пнія, такъ и не покидали его до конца. Пли пвцы вторую псальму, разводили третью, принялись, разъохотившись, за четвертую: все одно и тоже. Разница была небольшая. Источникъ псень несомннно истекалъ изъ народной русской почвы, со стихами слпцовъ онъ находился въ крпкой связи. Но откуда явился новый напвъ, гд взялся торжественный строй самого пнія? На обычные напвы октоиха онъ былъ вовсе непохожъ, съ протестантскими псаломными мотивами онъ также не имлъ никакого подобія. И еще прислушавшись, мы по певол пришли къ тому заключенію, что напвъ нсень Общихъ что-то новое, своеобразное и самобытное, среднее между заунывными стихами пвцовъ и напвами всхъ вообще грустныхъ русскихъ псень.

Пропоютъ пвцы и раскланяются, выждутъ говоркомъ сказаннаго запвка и опять запоютъ, и поютъ усердно и долго. Кончивши стихъ, опять поклонятся другъ другу, и такъ — до четырехъ разъ.

— Вотъ тутъ и вся наша вра! заключилъ самый старшій, когда стоявшіе въ изб въ послдній разъ помірствовались (т. е. раскланялись).

— Вотъ за нее-то, за эту вру, и нелюбятъ насъ,— подсказали другіе изъ пвчихъ.— Мы вотъ сюда присланы.

— А мы вотъ двадцать лтъ въ солдатахъ прослужили за вру свою.

— Недавно простили ихъ (замтилъ хозяинъ). Вотъ они и пришли опять къ своимъ и опять ко своей старопрежней вр.

За стройными тонами псень — строгій тонъ разсказовъ.

Сладившись разговорами и возбудивши довріе, мы вотъ что слышали отъ самихъ Общихъ.

— Моленія наши мы называемъ собраніями. Собираемся вечеромъ съ субботы на воскресенье. Длаемъ другое собраніе на тощакъ въ воскресенье, потомъ пообдаемъ, а вечеромъ, передъ ужиномъ, опять собираемся. Сбираемся тамъ, гд изба попросторне, особыхъ домовъ для того не имемъ, мы не прыгунки и не субботники. Христосъ везд, гд двое или трое собрались во имя Его. На всякомъ мст владычество Его. Охотно идемъ и туда, когда досужно, гд кто нибудь по случаю,— какъ на этотъ разъ я,— затялъ пніе, этой охотой къ молитв мы похвастаться можемъ. Не молиться нельзя: всякая тварь хвалитъ Господа и должна хвалить. Вонъ и бусурмане здятъ съ нами въ Тифлисъ, въ обозахъ, когда рыбу, съ Божьяго промысла, на подрядъ возимъ: какъ солнышко на закатъ, такъ персъ, либо татаринъ отсталъ отъ возовъ, разложилъ палласъ (коверъ), прислъ на него, помолился, да и бжитъ на рысяхъ — догоняетъ. Рчка ему попадется — обмоется, и омовеніе это у нихъ за молитву идетъ. Заповдано всмъ: ‘бдите и молитеся, да невнидете въ напасть!’ А мы всякой напасти боимся. Мало-ли этихъ напастей на наши головы валится?! У насъ вотъ идетъ податей по три рубля съ дому: утромъ оповстятъ о томъ, а къ обду и деньги готовы {Пришедшіе по вод получили восьми-лтнюю льготу отъ платежа податей.}.

— Въ собранія наши идетъ всякій, и всякій обязанъ приходить, потому что молитва — первое въ нашей вр. Мы съ малыхъ лтъ пріучаемъ жъ тому ребятишекъ нашихъ. Онъ вонъ еще какой маленькій: отъ земли чуть примтный, еле лепечетъ, а молиться уметъ, молитвы знаетъ. Оттого у насъ этого нтъ, какъ у другихъ прочихъ молоканъ за частую: старики въ собраніе, а молодые на улиц за игры. Прегршившій, который поссорился что-ли съ кмъ — такой у насъ не долженъ приступать къ моленію. Онъ долженъ прежде проститься, очиститься, вспомянуть, что есть братъ, который иметъ нчто противъ него. Ступай прежде помирись, а до той поры мы его и въ кругъ не пустимъ: становись въ уголъ, къ сторон. Никто съ нимъ и говорить не станетъ, и продержимъ такъ-то его до того, что и помирится. У насъ уставомъ положено всякое моленіе начинать съ исповди во грхахъ: вс мы другъ у друга просимъ прощенія. Въ этомъ у насъ, съ другими молоканами, главная отмна. Т исповдаются во грхахъ только разъ въ жизни — передъ смертью, а мы передъ каждой молитвой, во всякое собраніе.

— У насъ всякъ, какъ пришелъ въ собраніе, сейчасъ всталъ середи круга, поклонился на вс четыре стороны и прощенія попросилъ. Если кто въ чемъ согршилъ: ‘простите, други! такъ молъ, и такъ’ — и разсказываетъ. ‘Богъ-молъ тебя проститъ’ А когда замченъ кто, да самъ не спокаялся: его обличить можетъ всякій, молодой-ли парень стараго старика уличитъ, все равно — мы этого не разбираемъ и воспрещать никому не можемъ. Когда же виноватый заперся и не сознается, мы приставляемъ къ нему троихъ судить его и усовщевать. Не съумютъ эти, отдаемъ виноватаго головой на судъ всего собранія. А не послушается собранія, выгоняемъ отъ себя: буди ты, яко язычникъ и мытарь. Хоть и тяжело намъ это дло, потому какъ насъ больно мало, и горюемъ вс, а выгоняемъ, отскаемъ отъ себя такого человка, какъ зараженный удъ.

— Сказано: вы есте удове церкви. Мы это такъ понимаемъ. Всякій изъ насъ долженъ принять на себя званіе, обвязанность (сказать бы надо), чинъ по нашему {Чины стараются раздавать старикамъ и вообще людямъ пожилымъ.}. Одинъ какъ-бы очи, другой — языкъ, третій — уши, четвертый — нога, пятый — рука, шестой — судія, и такъ дале, какъ бы уды тла человческаго. Который очи когда увидитъ, что кто нибудь въ собраніи шумитъ или разговариваетъ, останавливаетъ, выходитъ изъ избы и если болтаются тамъ, замчаетъ: ‘идите-же, други, въ собраніе!’ Нога первымъ судитъ всякія проступки и прегршенія. Судія толкуетъ евангеліе и апостольскія посланія. Языкъ блюдетъ, чтобы прегршеній не было и предостерегаетъ отъ нихъ {По первоначальному ученію Михайла Акинфіева такихъ чиновъ полагалось двнадцать: девять мужчинъ, три женщины. Этимъ онъ началъ продолженіе своей секты за Кавказомъ, и держалъ это установленіе до ссылки ихъ въ Сибирь. Мужчины управляли длами общины, три женщины присматривали за женщинами въ собраніи, обучали всхъ пнію и запвали псалмы. Чины мужчинъ для большаго уясненія ихъ обязанностей были переведены на боле ясный и по понятію Общихъ — на упрощенный языкъ: очи называются видтелемъ, уши — жертвенникомъ, нога — распорядителемъ, уста — молитвенникомъ, языкъ — словесникомъ, голова — мысленпикомъ, сердце — тайникомъ.}. У насъ только и крпости, что любовь общая: ‘ничто же, кром любы есть’.

— Уставъ нашъ зовемъ правилами: письменнаго нтъ, правила наши таковы, чтобы крпче держаться другъ ко другу: десятый рубль изъ прибыли общій. Десятый пудъ изъ умолотнаго хлба также общій. Сто пудовъ умолоту десять общихъ, тысяча пудовъ въ прибыли у кого,— сто пудовъ ссыпай въ общій амбаръ, который самъ Михайло Акнитыічъ построилъ. Голова въ дому такъ, это и наблюдаетъ ради неимущихъ: хлбъ и деньги идутъ на малолтнихъ и искалченныхъ. Оттого у насъ таково положеніе, чтобы всякій, какъ пришелъ въ собраніе и испросилъ прощеніе, клалъ на столъ, подъ утиральникъ (чтобы лвая рука не знала, что творитъ правая), жертву: деньги, сколько кто можетъ. Нту денегъ, кладутъ, что могутъ по сил достатка. Это опять все общее. Жертвенникъ собираетъ со стола, что накладено, записываетъ въ тетрадь и хранитъ у себя, на дому. Его повряютъ старшіе. Кому надо, беретъ у него. Богатымъ не даемъ, бднымъ отказать не можемъ. Кто взялъ — неси за то тяготу: рубль на ассигнаціи взялъ — цлый день ничего не шь, не пей, наблюдаетъ за этимъ тотъ, кто очи. Такъ положилъ Михайло Акинтьичъ, да увидлъ, что это тягостно станетъ тмъ, которые больше рубля возьмутъ, а за десять рублей (или за три цлковыхъ) съ голоду помрутъ,— смиловался по немощамъ нашимъ. ‘Слушайте, говорилъ онъ намъ, други! Велика нужному тягота: пособите ему вс. Пущай такой, что взялъ десять либо двадцать рублей, придетъ въ собраніе и скажетъ: тяжела тягота, не снесу, пособите. Раздлите промежъ себя вс дни тяготы, но чтобы должнику досталось больше. Но себя соблюдайте по усердію и по силамъ. Иначе нельзя, сказано: другъ друга тяготы носите. Наблюдайте за этимъ вы, старшіе, какъ можно покрпче.’ Вотъ что завщалъ Михаило Акинтьичъ. А потому, когда мы кончимъ собраніе, всякій по чину долженъ говорить всмъ свое, что кому указано. Кто уставляетъ собранія, оповщаетъ: ‘братцы и сестрицы! не забывайте примиренія. На той недл (или какъ) праздникъ настанетъ: приходите въ собраніе пораньше’.

— Кто жертвы собираетъ,— сказываетъ: ‘братцы и сестрицы! не забывайте жертвы!’

— Другой (словесникъ): ‘братцы и сестрицы! удерживайтесь и отъ домашняго сквернословія, по пусту словъ не теряйте, бгайте отъ пустыхъ разговоровъ: сказокъ не разсказывайте, псенъ не пойте’. Мы эту дурость покинули: — всякія шальныя игрища у насъ не къ вр. Ни святокъ, ни масляницы у насъ нтъ.

— Кто пнія уставляетъ, тотъ совтуетъ: ‘ни святокъ, ни масляницы у насъ нтъ, за мсто псенъ — наши стихи нтъ, на мсто плясокъ — рукодльемъ заниматься. Кто охотникъ сказки разсказывать, тотъ пущай-ко Евангеліе читаетъ’.

— Трезвая жизнь и чтобы ни капли вина въ ротъ не брать у насъ первое правило, хотя на вино у насъ запрещенія и не положено. Кто зашибать сталъ, его вызываютъ изъ собранія и на един совстятъ. Не проймется — старшіе улещаютъ, а не послушаетъ: отдаемъ на мысленный законъ {Мысленный законъ состоитъ въ томъ, что судья отъ каждаго изъ восьми чиновъ отбираетъ голоса, и затмъ въ слухъ всего собранія объявляетъ свое ршеніе. Ршеніе это основывается на большинств голосовъ, если голоса равны, все собраніе обязано молиться Богу о вразумленіи, какъ поршить дло праведно. Посл молитвы опять отбираются голоса отъ чиновъ и всегда происходитъ посл того измненіе въ какую-нибудь сторону.}. Мысленному закону всякій покоряется. На того, кто покорился, мы налагаемъ наказаніе — слезную: онъ придетъ въ собраніе самъ, никто его не приводитъ (принужденія нтъ), становится на колни, падаетъ лицомъ на полъ, плачетъ и проситъ простить его. Самъ Михайло Акинтьичъ прегршалъ когда въ чемъ, кланялся такъ-то, и примръ показывалъ всмъ. Самъ!

— У другихъ прочихъ молоканъ пьянство ни по чемъ стало, а Уклеинъ тоже не разршалъ имъ его. Гд завелись по деревнямъ духаны (т. е. кабаки), тамъ и молодежь ихняя прилипла, у субботниковъ въ вин первая отрада. И обойди ты вс деревни, опроси всхъ враговъ нашихъ, всякій скажетъ, что у Общихъ первая красота-трезвость. Пьющихъ вино у насъ нтъ ни души (sic!), опять же табакъ курить мы не куримъ, потому что — отвыкли: Михайло Акинтьичъ запрещенія не клалъ. Просимъ не курить у себя въ избахъ оттого, что у другаго голова пойдетъ дурманомъ и не выдержитъ.

— Изъ пищи свиное мясо запрещено строго: ‘свинья не мясо — сказалъ Михайло Акинтыічъ:’ жена у насъ одна на вки — вчные: кто другое сказываетъ, тотъ вретъ, не вдаетъ бо, что творитъ. Только когда помретъ жена, мужъ воленъ взять другую. Другіе молокане по ненависти длали доносы, что яко бы у насъ и жены общія. Стали назжать чиновники, слдствія производить: и конца этимъ слдствіямъ не было, да съ тмъ и отошли, что вотъ и я теперь сказываю.

— У насъ, если отецъ и мать сговорятъ дочь за немилаго, а она несогласна и скажетъ про то собранію: но ее и будетъ,— не пойдетъ. А станутъ родители настаивать, да принуждать: мы имъ и прощенія не дадимъ и въ собраніе не пустимъ: полагайте себя мытарями и гршниками, достучивайтесь до слезной.

Вотъ что разсказываютъ про свою секту сами Общіе, и въ разсказахъ этихъ нельзя было не замтить полной откровенности, даже нкоторой хвастливости. Откровенность эта въ особенности поразительна была посл натянутой тяжелой бесды съ замкнутыми въ себя иргизскими старцами. Къ тому же тамъ, въ деревушк Вели, на всякаго, показавшаго поползновеніе къ говорливости, зыкали товарищи, дергали его за рукавъ, оттирали за толпу, въ задъ. Ждали вопросовъ — и томили косвенными отвтами, вопросы о вр старательно обходили и не давали на нихъ никакого положительнаго сказа. Здсь — въ Николаевк, самая простая дружески-откровенная бесда насъ поразила вмст съ любовнымъ, взаимнымъ отношеніемъ всхъ членовъ общины. Словно это самое дружное, согласное семейство. Другъ друга ласково называютъ они братьями, друзьями, голубчиками, какъ будто именъ не знаютъ и знать не хотятъ, какъ будто такое обращеніе, войдя въ обычай, приняло форму обязательнаго правила.

А вотъ что мы слышали объ Общихъ отъ ближнихъ сосдей ихъ и почти единомышленныхъ съ ними молоканъ.

— Что Общіе трезвй насъ: это врно (разсказывалъ одинъ изъ заклятыхъ и открытыхъ враговъ Общихъ, молоканинъ чистаго уклеинова толка). Только т изъ нихъ, которые не живутъ въ Николаевк, стали браться за чарку: молодые въ особенности. Субботники стали заводить у себя въ деревняхъ духаны. Прознали про то николаевскіе, назначили собраніе, стали думать. Придумали (что теб и сказывали) просить начальство соединить ихъ вмст въ одной деревн, чтобы покрпче надзоръ держать, жить имъ будетъ не тсно: тамъ на каждый домъ привелось по 25 десятинъ участку, а что сверхъ того осталось недленаго, излишекъ отдали имъ же. Они это постановили общимъ достояніемъ. Земля здсь везд хорошая, родитъ знатно: нудъ пшеничнаго хлба стоитъ 25, либо 30 копекъ на серебро. Подъ Тифлисомъ Общіе поселены на каменныхъ, неплодородныхъ земляхъ.

— Теперь на счетъ согласія ихняго. Мало его осталось, какъ Михайла Попова, иначе Шепилова, въ ссылку угнали. Овцы безъ пастыря: бродятъ зря, что слпые. Еще при немъ у нихъ мало ладилось дло: работали здоровые, да были голы и нищи, старички лежали на боку — припрятывали, да копили денежки. Одни командуютъ, а дла не поправляютъ, другіе, что волы, на старичковъ воду возятъ. Стали серчать и кучиться. Впервые тутъ у нихъ дло не вышло: погорячились некстати. Ршили разойтись, жить особнякомъ, своимъ домомъ: наладились.

— Шолъ Михайла Акинтьевъ отъ книги Дяній Апостольскихъ. Тамъ во глав третьей, въ сорокъ четвертомъ стих сказано: ‘вс вровавшіе бяху вкуп и имяху вся общая’. Вотъ гд корень его вры, да знать духъ-то не тотъ. Послушай-ка: начали они составлять общій капиталъ и установили займы, да идутъ не въ ту сторону: ничего и не выходитъ у нихъ. Берутъ, а отдаютъ мало. По положенію, кто взялъ взаймы, плати деньгами, а лихвы не давай: за мсто лихвы постъ идетъ. Все это очень хорошо, да то не хорошо, что молодая баба у нихъ заемъ получитъ скорй, чмъ старуха. Старух даютъ, что поплоше: отъ денегъ вороти оглобли, а бери, коли хочешь обувью, либо хлбомъ, тмъ, что, но здшнимъ мстамъ, малого стоитъ. Лицепріятіе окаянное вселилось: баба опять Евой стала, соблазны ввела.

— Угнали Попова — стали его ученики и на другую ногу припадать. Вскрылось у нихъ новое горе непрошеное, не знаютъ, что изъ пищи запретнымъ полагать. На сахаръ, на хмль наложили запрещеніе. Спросишь иной разъ у котораго изъ Общихъ, надо-ли-молъ сть лукъ или чеснокъ, чтобы цынга не приставала но здшнимъ мстамъ? ‘Не хорошо, говорятъ — лукъ сть, не хорошо!’ — и головой трясетъ и ногами брыкаетъ, а указать этого въ корень никакъ не можетъ. И смшно, и досадно ихъ слушать: ‘Мусульмане слышь лукъ и чеснокъ дятъ’. Такъ вдъ они — молъ, и молоко по вашему треплютъ и свинины по вашему же не дятъ. шь-ко татаринъ свинину — сблагуетъ такъ, что его и цпью не смиришь. Вотъ — молъ, отчего все это,— показуется въ книгахъ. Въ этомъ у нихъ первая глупость. Вторая: праздники они свои выдумали, захотли и въ этомъ отмну сдлать противу насъ, молоканъ. У насъ всхъ праздниковъ восемь: Тождество, Крещенье, Благовщенье, Пасха, Вознесенье, Троица, Петровъ день и Ильинъ день, справляемъ ихъ въ одно время со всми, какъ и въ Россіи. Общіе сдлали надбавку, приложили лишніе дни: у нихъ восемь дней Пасхи, три дня Троицы, три дня Рожества и три дня Крещенья, празднуютъ и Иль пророку, и Петру апостолу, да и только. Остальные наши праздники вс откинули. Захотли они еще противу нашихъ отмну сдлать: перенесли праздники на другіе дни и — спутались. У насъ въ Андреевк въ прошломъ год Общіе справляли Пасху, а въ Николаевк объ ней еще и не думали. Вотъ теперь сюда, къ намъ, въ Аидреевку, на Рождество Общіе съхались, приноравливались къ самому дню {Разговоръ мы вели 12 декабря.}, а здшніе еще и прибираться не начинали.

— Самъ Поповъ у нихъ герой былъ: на вопросахъ передъ ссылкой такъ и устоялъ на своемъ. Другой старикъ пришелъ съ нимъ вмст изъ Россіи, и по тюремнымъ узамъ его товарищъ, не удержался на допросахъ въ Шемах: расплакался.

— Опять же смкай вотъ что: десятина у нихъ не везд соблюдается, а этимъ они хвастаются. У николаевскихъ почитай что и такъ, потому что больше около дому топоромъ: рубятъ дрова, строютъ избы въ Ленкоран. А какъ они десятаго взносу по мелкимъ деревнямъ, въ раздробь живучи, станутъ держаться? Земли вспахиваютъ немного. Самихъ мало, сами люди нужные, въ извоз въ Тифлис ходятъ. Тифлисъ городъ большой, вс торгуютъ (тамъ самые большіе чиновники торгуютъ). Товаровъ навалено къ городу цлыя горы: соблазнъ большой. Десятая-то часть и уходитъ на эти соблазны. Хорошо было старикамъ-то установлять эти правила, дома сидючи, въ свое оконцо глядючи. Нтъ ты попляши-ко дома-то: торговлю всю армяне забрали въ свои руки,— и терпи народъ, жиду не уступятъ: всю землю нзпроизойдутъ и всякой дрянью торговать могутъ до великихъ капиталовъ. Между ними и пальца не просунешь. У нихъ вонъ и на божьихъ-то промыслахъ по недл жди когда возъ-отъ накладутъ, а денежки давай т же, почемъ они сами рыбу-то въ Тифлис продаютъ. На все такція и всякой про то знаетъ, а провозъ нашъ не больно богато оплачиваютъ тамъ.

——

Какъ бы то ни было, отсутствіе Михайла Попова, сосланнаго въ Сибирь въ 1844 году, сдлалось для закавказскихъ Общихъ весьма ощутительнымъ. Главнымъ образомъ оказалось это во всеобщемъ слпомъ довріи къ его мнимому предвщанью: ‘встать вскор посреди новыхъ духовныхъ и врныхъ’, въ усиленныхъ хлопотахъ о возвращеніи своего основателя изъ Сибири и въ стремленіяхъ соединиться всею общиною въ одномъ мст. Между тмъ толкованіе Евангелія не теряетъ ни свой обязательной силы, ни насущной и неизбывной потребности. Разница только въ томъ съ коренными молоканами, что у Общихъ нтъ свободы въ толкованіяхъ, какъ у остальныхъ молоканъ, но всякій обязанъ врить судь и признавать его толкованіе, хотя бы сомнвающійся и былъ противоположнаго мннія. Самъ Поповъ не любилъ противорчій, тмъ же заразилъ и послдователей. Когда коренной молоканъ свободно высказывается, вызываетъ споръ,— Общій обязанъ напередъ испросить позволеніе и можетъ говорить только съ разршенія судіи. Во власти этого отрицаніе или одобреніе толкованія и что ршитъ судія, то для всхъ свято. Непокорность чинамъ есть самый высшій проступокъ, искупаемый самою высшею мрою наказанія, какова такъ называемая слезная. Этими двумя главными нововведеніями, отводя отъ уклейновой свободы сужденій и дйствій,— Поповъ, и въ другихъ случаяхъ стремился къ тому, чтобы держать въ узд все свое общество. При немъ такъ и было. Безъ указаній Михайла Акинтьича рдкое дло вчинялось, безъ его совта рдкое приводилось въ исполненіе. Попову нужно было ковать толкъ и, не разбирая орудій, онъ брался даже и за т, которые молоканствомъ не одобряются. Деспотизмъ проглядывалъ во многихъ начинаніяхъ его и прощенный ему лично, да въ добавокъ и ловко прикрываемый имъ самимъ, теперь обнаружился слишкомъ ясно и грубо: Общіе далеко уже не пользуются у сосдей прежнимъ уваженіемъ, молокане — уклейны перестали переходить на ихъ сторону. Поповъ считалъ такихъ десятками, теперь со времени его ссылки, почти въ двадцать лтъ, не насчитываютъ и десяти добровольныхъ послдователей въ цломъ состав семействъ.

Общимъ надобятся толковники, знатоки: Михайло Акинфіевъ Поповъ не усплъ довершить своего дла, намтилъ только главныя черты. Письменныхъ правилъ онъ не оставилъ, передалъ изустно, положился на преданіе и на намять послдователей своихъ. Оттого они теперь вс и льнутъ къ тмъ изъ своихъ, которые порчисте и боле другихъ памятливы. Практическія начала попадаютъ на свою дорогу: вмсто возврата занятаго въ общественной касс капитала съ процентомъ,— всталъ постъ, тяготы физическія. Помощь идетъ безъ разбора и достаточному, и бдному, съ одинаковымъ обязательствомъ поста и молитвъ, вмсто банка оказался кошель, который на важные случаи общественныхъ нуждъ пустъ и безгласенъ. Дурно контролируемый, раздаваемый по произволу и по пристрастію, общественный капиталъ, вмст съ общественнымъ хлбнымъ магазиномъ, утратилъ то значеніе, котораго желаютъ теперь, но котораго не намренъ былъ придать имъ самъ организаторъ-безсребренникъ. Какъ общежитіе, питая лнь и праздность, породило тунеядцевъ и въ видахъ спасенія потребовало раздльнаго и самостоятельнаго труда, такъ и безпорядочная и неправильная раздача пособій не установила и не укрпила этого труда такъ, какъ бы слдовало ожидать. Общіе живутъ бдне другихъ и не брезгаютъ даже мелкими промыслами. Отстраивая чужія хорошія избы,— сами живутъ въ плохихъ, и нельзя сказать, чтобы содержали жилища свои и самихъ себя очень опрятно даже и т изъ нихъ, которые имютъ десятка три головъ буйволовъ. Вызнавъ крайнюю и настоятельную потребность въ грамотности и поставивъ знаніе ея обязательнымъ, учатъ охотне церковной, чмъ гражданской азбук, но учить начинаютъ поздно. {Отдачу дтей въ училище казенное Общіе считаютъ наравн съ отдачей въ рекруты, посл того случаи, когда взято было нсколько мальчиковъ и увезено въ Ленкорань, приготовлять изъ нихъ писарей. Когда было сдлано распоряженіе о возвращеніи ихъ къ родителямъ, Общіе обрадовались имъ, какъ бы воскресшимъ изъ мертвыхъ. ‘Вотъ теперь слава Богу и ребятишекъ нашихъ вернули вмст съ солдатиками’,— говорили намъ собесдники наши. Учатъ дтей сами, но учатъ кое-какъ, ведутъ не дальше умнья читать. Письменныхъ мало, ‘писать, говорятъ, намъ нечего’. Въ Ленкорань брали въ науку только сиротъ, богатые отдаривались, училъ ребятъ кантонистъ, который самъ по верхамъ ходилъ и дло грамоты изъ трущобы не вывозилъ, столько скъ больно, да пилъ больно’, объясняли намъ Общіе.} Переходя къ книг обязываются исключительнымъ чтеніемъ церковныхъ книгъ (главне всего Евангелія), а другими брезгаютъ по принципу. У молоканъ уклеинаго ученія этого нтъ: они охотно читаютъ всякую книгу. Въ то время, когда Общіе, въ толкованіяхъ Евангелія, придерживаются объясненій, положенныхъ Поповымъ и его ближними учениками, и осторожно, и боязливо идутъ на встрчу къ новымъ, боле опредленнымъ и яснымъ,— молокане запасаются всякими печатными толкованіями: у многихъ есть и библейскій словарь, и толкованія Евангелій Никифула и другихъ прочихъ. Они усердно покупаютъ Евангеліе, переведенное русскій языкъ и изданное Святйшимъ Снодомъ.

Михаилъ Андреевъ Поповъ, основывая толкъ свой, повидимому сознательно стремился достичь до какого-то идеала жизни первенствующихъ христіанъ, и любовался подобіемъ обстановки своихъ за Кавказомъ: кругомъ неврные магометане съ огнемъ и мечемъ про всякій случай, дикіе, кровожадные зври въ дебряхъ и горахъ, и между ними малое стадо яко-бы избранныхъ, гонимыхъ, и забгшихъ въ горы. Оставалось искать большихъ подобій въ жизни и образцовъ для практики: вычиталась десятина выдлились общественныя моленія, но не вышло общественныхъ обдовъ {Общественные столы бываютъ на случай поминокъ по усопшимъ, но не обязательны. Праздничные столы отдльные, по семействамъ.}, ввелось открытое исповданіе во грхахъ передъ всею церковію, легко сложилась по завтнымъ и завдомымъ народнымъ образцамъ община, но уже ничего дальше и не вышло.

Проникнутый мистицизмомъ и не чуждый суеврій, Поповъ принужденъ былъ устремляться охотне къ духовному. Когда перевсъ оказался въ эту сторону, ослабла неизбжно и въ ущербъ практической жизни другая сторона — собственно житейская. Ему докончить не дали, а послдователи его и пошли блуждать въ потьмахъ, поталкивались вокругъ и около, ступая туда, куда зрячій человкъ и ноги бы не поставилъ. Осталось одно: думать такъ, какъ совтовалъ Михайло Акинтьичъ, пока позволяла память, и поступать такъ, какъ поступалъ онъ, если не собьютъ съ толку разныя экономическія, климатическія и другія условія. Осталось оправдываться въ спорахъ словами: ‘такъ толковалъ Михайло Акинтьичъ’, и ошибаться во многомъ потому только, что тотъ-же ‘Михайло Акинтьичъ такъ завщалъ и установилъ, а онъ былъ намъ голова.’ Общіе такъ и длаютъ.

И если въ сред Общихъ еще непримтно полнаго разложенія, то уже имются нкоторые зачатки тому. Иногда (хотя и замчательно рдко) семейныя свары, общественныя неурядицы, и невзгоды и другія неизбывныя деревенскія и домашнія дрязги заставляютъ нкоторыхъ съ цлію мщенія, а другихъ, въ видахъ житейскихъ удобствъ и корысти, отставать отъ своихъ и переходить въ сосднюю и сподручную вру. Самолюбивый, увренный въ собственныхъ достоинствахъ и тщеславный, но обойденный въ общин общимъ выборомъ въ желаемый имъ чинъ, охотно идетъ къ уклеинамъ если тамъ пообщаютъ ему званіе наставника. Пристрастившійся (въ частныхъ поздкахъ въ Тифлисъ и на близкихъ побратимствахъ съ солдатами) къ крпкимъ напиткамъ, врне перейдетъ къ субботникамъ, у которыхъ запрещеній на пьянство не существуетъ, къ кореннымъ молоканамъ и къ молоканамъ — веденцамъ или прыгункамъ горькаго пьяницу не примутъ, потому что у тхъ и другихъ вино но вр запретное зелье, и вошло оно въ употребленіе у нкоторыхъ только тайкомъ и за угломъ, какъ нкогда входилъ чай къ староврамъ. Къ прыгункамъ или скакунамъ изъ среды Общихъ пойдетъ разв только тотъ, который задался крайнимъ, зловреднымъ мистицизмомъ, а не твердъ въ закон и правилахъ Попова.

Между тмъ у другихъ молоканъ обычай перемнять вру сталъ довольно частымъ. Прикрытый ловкимъ видомъ пытливости, стремленіемъ вызнать какая вра праве и свободне, обычай этотъ у многихъ переходитъ въ привычку, въ неизлечимую болзнь. Молоканъ уклеинаго толка, въ прошломъ году отказавшій десятую часть въ общественный капиталъ у общихъ,— въ ныншнемъ году пляшетъ съ прыгунками и сопитъ въ ихъ собраніяхъ. Рдкій изъ сосдей можетъ за него поручиться въ томъ, чтобы онъ на будущій годъ не надлъ красной рубахи и праздничной шляпы вмсто воскресенья въ субботу, и чтобы не сталъ онъ сть то только мясо, которое приготовлено рзакомъ — субботникомъ. Эти переходы изъ одной секты въ другую, это религіозное ренегатство, сказываясь протестомъ противъ неустройства молоканскихъ религіозныхъ длъ за Кавказомъ, между ленкоранскими молоканами явленіе давнее.

Только Общіе изрдка и іудействующіе или субботники представляютъ исключеніе. Субботники, охотно принимая къ себ религіозныхъ отступниковъ всхъ трехъ видовъ молоканства, сами къ нимъ изъ своихъ (замчательное обстоятельство!) рдко выпускаютъ. Справедливо также и то, что случаи впаденія молоканъ въ іудейство не особенно часты: молокане преимущественно бродятъ но тремъ своимъ толкамъ и между ними паденіе сильне и примтне (по количеству перебжчиковъ) склоняется на сторону веденцовъ или проще прыгунковъ. Обращеніе молоканъ въ православіе въ ленкоранскомъ узд на столько рдко, что случаи подобнаго рода извстны тамъ на перечетъ. Выкрещиваются — какъ говорятъ здсь — въ крайнихъ случаяхъ, не произвольно. По своей доброй вол дла ведутся такъ: какой-нибудь забулдыга, мотъ, желающій выманить у денежнаго, но скупаго отца, деньги, въ случа отказа, спшитъ заявить, что сейчасъ же пойдетъ въ городъ и окрестится. Получивши желаемое, остается при своемъ и при отцовской вр.

О переходахъ изъ своей, даже въ родное и кровное молоканство, Общіе, при Михаил Попов, и думать не дерзали. Поповъ тратилъ послдній силы на то, чтобы водворить и удержать въ своей общин миръ и любовь, обоюдное согласіе и взаимодйствіе, и вязалъ это дло руками опытными, узлами крпкими. Онъ былъ ловкій ловецъ, и не поддавались ему только старовры, и въ дальней Сибири, и въ ссылк онъ остался вренъ самому себ.

Отъ Общихъ перейдемъ къ остальнымъ молоканамъ: Уклейкамъ и Веденцамъ или Прыгункамъ.

С. МАКСИМОВЪ.

‘Дло’, NoNo 5—6, 1867

ЗА КАВКАЗОМЪ.(отрывки изъ путевыхъ замтокъ. *)

Читайте также:

ЗА КАВКАЗОМЪ.
(отрывки изъ путевыхъ замтокъ. *)