ЗА ГРОБОМ МАТЕРИ
ЗА ГРОБОМ МАТЕРИ
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
За гробом матери, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1917
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.
Т. 10. В дни Содома и Гоморры
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2017.
Есть такое выражение:
— Смеяться до слез.
И сейчас так смеется вся Россия: смеется до слез.
Это именно тот горловой удушливый смех, который вырывается помимо вашей воли. Прекратить этот смех нельзя — вслед за ним следует истерика.
Это грандиозное зрелище: вся несчастная Россия катается по земле, корчится в припадке смеха, смешанного с рыданиями, с воплями:
— Ой, не могу больше, пустите. О-ой, пощадите, умру! Вся Россия опьянела от свободы, как Ной от вина.
А пришел Хам, открыл ее худое немытое тело и показал это непристойное зрелище всему миру:
— Видели пьяную дуру? Дорвалась, хи-хи.
Несчастная, обокраденная, изнасилованная Россия валяется — голая, во прахе, а Хам подталкивает ее, мать свою, ногой и хохочет.
И Россия хохочет вслед за ним.
Пьяная истерика.
Россия! Мать моя! За что я люблю тебя, пьяная ты, несчастная, жестокая дура? Ведь мы за тебя рисковали своей свободой и головой — все Симы и Иафеты, мы, все, старающиеся сейчас прикрыть твою наготу, пьяная ты дуреха, мы, отталкивающие своей слабой рукой огромную лапу Хама, совлекшего с тебя ветхие одежды твои.
Ах, если бы все, что сейчас происходит, касалось не тебя, как бы мы посмеялись!
Подумайте, какая трагедия: смех — это наша профессия, это стихия сатириконцев, а мы не можем смеяться.
Мы могли бы плавать в смехе, в этом чудовищном бурлящем океане смеха, а мы, беспомощные, лежим на берегу этого океана на песке и только судорожно открываем рот.
Улыбка это? Точно такая же улыбка бывает у дохлых собак, когда пасть раскрыта и зубы оскалены. Не думаю, однако, чтобы такой собаке было весело.
И как назло, в последнее время во многих газетах появились отдельные строчки и даже целые статьи, твердящие одно и то же:
‘Переживаемое нами время достойно страниц ‘Сатирикона’.
‘Вся большевистская авантюра будто бы только для того и затеяна, чтобы доставить материал ‘Сатирикону’.
А в одной газете даже целая статья по поводу скон— струирования большевистского кабинета так и называлась:
— Министерство из ‘Сатирикона’.
Странно: всюду склоняется — ‘Сатирикон’, ‘Сатирикона’, ‘Сатирикону’, а нам, сатириконцам, не смешно.
Отчего бы это? Целый океан смеха, а мы задыхаемся на сухом берегу, судорожно открывая рты.
Нельзя сказать, чтобы чувство юмора оставило нас…
Разве не смешно, что Керенский вызвал Корнилова против большевиков, на полдороге спохватился, объявил Корнилова контрреволюционером, предал Корнилова большевикам, потом сам попал им в лапы, потом вырвался, потом пошел на них, по корниловскому рецепту, с войском, а потом, преданный войсками, был теми же большевиками, которых он спас от Корнилова, объявлен контрреволюционером и корниловцем.
Разве не смешно, что Ленин и Троцкий, обвиняемые в государственной измене, сели править государством, что Плеханов, Савинков и Брешко-Брешковская, наоборот, объявлены черносотенцами, а те министры, которые раньше садили в Петропавловскую крепость царских министров, сели теперь сами с ними.
Разве не смешно, что какой-то продувной Викжель (это что еще за новое кушанье?) объявил себя нейтральным между войсками Ленина и правительственными войсками, и разве не юморически смешно, что нейтралитет его выразился в охране войск Ленина от нападений правительственных войск и, наоборот, в недопущении правительственных войск к мятежному Петрограду, в котором в это время мятежники расправлялись с правительственными юнкерами. Если бы этот Викжель был человеком, я смело назвал бы его полуидиотом, полумошенником, но Викжель не человек, это организация.
Уколупни-ка ее.
Разве не смешна история появления ‘министра иностранных дел’ Троцкого у английского посла и ответ посла: ‘таких я не принимаю’.
Дьявольски смешно то, что английский посол не пустил русского министра далее передней, — отчего же нам как-то не хочется смеяться?
Разве не смешно, что большевики за отсутствием знающих людей назначили начальников по тюремному ведомству из бывших уголовных, — они, мол, все-таки ближе к этому делу.
Да дай нам в другое время этот ‘комический’ материал, мы бы из него такое кушанье сварили, что читатель за животики бы схватился…
И, наконец, последнее — ‘гомерический хохот, всемирный боевик, русская золотая серия или берегитесь надорвать кишки’ — это история получения из Государственного банка десяти миллионов рублей.
Власти, правящей Россией, скажем, нужно получить для нужд России десять миллионов.
Раньше как это делалось? Министр финансов писал ассигновку, артельщик ехал в Государственный банк, кассир выдавал ему пачку сторублевок, тот пересчитывал, вез куда надо — и все!
А теперь? Смейтесь же!
Для того, чтобы власть (имеющая по логике вещей в своем распоряжении миллиарды) могла получить жалкие десять миллионов, она собирает сухопутную армию, отряд матросов (?) и с музыкой (ей-богу, сам слышал — играла музыка!!) идет реквизировать (?) эти десять миллионов.
Кассир твердо заявляет, что он денег неизвестным лицам не выдаст… и вот вся армия, весь флот бодро поворачивают назад. Не знаю, играла ли музыка, когда армия возвращалась из банка без денег, — думаю, что не играла, но подумайте! Ведь это же я не выдумал! Новая власть получает деньги (да ведь и не получила же) при помощи солдатских ружей, штыков красногвардейцев, оркестра музыки и при непременном присутствии верховного главнокомандующего Муравьева.
Может быть, он, впрочем, и не верховный главнокомандующий, да разве не все равно теперь? Издаст Ленин декрет, что быть Муравьеву французским президентом, — и будет человек президентом. Легкость в мыслях такая необыкновенная, что сочинить декрет — как раз плюнуть. Ведь это же смешно, господа!!!
Однако, почему же, черт его побери, не хочется смеяться?
Да потому, что не Хамы мы, а страдающие Симы и Иафеты, страдающие за всероссийского брата нашего, за Хама нашего…
Вот она, — видите? — несчастная, голая, пьяная, с испитым грязным телом лежит во прахе у ног наших… У кого из нас, детей ее, хватит чести и совести разразиться над полутрупом насмешливым хохотом?
Нет. Мы не из тех, которые идут за гробом матери, приплясывая.
Креп на руке, проклятие убийцам на устах, открытая рана в сердце.
Плачьте, русские!
Впервые: Новый Сатирикон. 1917. No 43 (‘Траурный номер’)
…какой-то продувной Викжель (это что еще за новое кушанье?) — Всероссийский исполком союза железнодорожников, руководящий профсоюзный орган работников железнодорожного транспорта. Образован летом 1917 г. После Октября, пользуясь своей властью над всей системой коммуникаций в центральной России и угрожая ее парализацией, предъявил Совнаркому ультиматум, требуя реформы власти, смещения Ленина с поста председателя СНК и образования коалиционного правительства. Ультиматум был отвергнут, и Викжель объявил о признании им Советской власти, но с существенными оговорками. Как неподконтрольная и потенциально опасная общественная организация, Викжель был неудобен новой власти. В январе 1918 г. он был реорганизован в лояльный Совнаркому Викжедор (см. далее), а тот, в свою очередь, — в ЦК профсоюза рабочих и служащих железнодорожного транспорта.
…нейтралитет его выразился в… недопущении правительственных войск к мятежному Петрограду… — Один из руководителей Викжеля А. Малицкий так объяснял эту двойственность: ‘Мы не могли встать на сторону Совета Народных Комиссаров, ибо, как я уже имел честь вам доложить, этот СНК не являлся органом правомочным. Но мы не стали и на сторону Комитета Спасения Родины и Революции, ибо этот комитет ставил своей задачей поддержку павшего правительства [Вр. правительства]’.
…история появления ‘министра иностранных дел’ Троцкого у английского посла и ответ посла: ‘таких я не принимаю’. — К Джорджу Уильяму Бьюкенену (1854-1924), английскому послу, у красных вождей были давние счеты после публикации им сведений о крупной немецкой субсидии большевикам. Троцкий поторопился написать против него гневный памфлет, где возвестил: ‘Цель настоящей брошюры — содействовать ускорению того момента, когда революционная Россия скажет г. Бьюкенену и его хозяевам: ‘Потрудитесь убрать ноги со стола!». Неудивительно, что после прихода большевиков к власти сэр Бьюкенен не выразил горячего желания встретиться с красноречивым наркомом.
…история получения из Государственного банка десяти миллионов рублей. — Аверченко слегка преувеличил анекдотическую составляющую этой истории, но суть передана верно. Госбанк — учреждение серьезное, оно должно функционировать по строгим правилам, нарушение которых неприемлемо. Это понимали даже большевики: ведь нельзя же запросто, будь ты хоть министр финансов, явиться в банк и потребовать себе денег. Поэтому решено было действовать по уставу: открыть в банке счет, добиться перечисления на него денег и уже потом снять наличные. Переговоры, начатые с руководством Госбанка еще 17 ноября, намеренно затягивались и, несмотря на угрозы и превентивные аресты некоторых членов руководства, ни к чему не привели. 19 ноября представители власти, вооружившись письменным требованием о немедленном перечислении 10 млн рублей ‘на экстраординарные расходы’ Совета народных комиссаров, прибыли, но были огорошены известием о том, что их требование незаконно: банковский счет на Совнарком, как на организацию, не являющуюся юридическим лицом, просто не может быть открыт!
20 ноября ситуация повторилась. К зданию Госбанка под видом демонстрантов были стянуты воинские части, и оно оказалось оцеплено. Несговорчивым чиновникам было вручено предписание Военно-Революционного комитета за подписью Менжинского о немедленном исполнении решения Совнаркома, но снова получен отказ по причине несоответствия документа банковским стандартам и отсутствия там всех необходимых подписей.
История с получением денег завершилась только неделю спустя — после грозной ВЦИКовской резолюции ‘О борьбе с саботажем чиновников Государственного банка’, увольнения большого числа ответственных работников и назначения нового коменданта Госбанка.
Правда, на этот раз сумма, требуемая Советом народных комиссаров, составила уже 25 млн рублей.
Издаст Ленин декрет, что быть Муравьеву французским президентом, — и будет человек президентом. — Михаил Артемьевич Муравьев (1880-1918) — авантюрист высшей пробы и божьей милостью, в каких только обличьях он не выступал за свою короткую и необыкновенно сумбурную жизнь. Об этом человеке стоит, в порядке исключения, рассказать подробнее.
Военная фортуна была благосклонна к нему. Первым боевым успехом юнкера Муравьева явилось взятие в плен самого генерала Куропаткина, командовавшего на учениях войсками условного противника. Далее случилась русско-японская война, где поручик Муравьев получил тяжелое ранение в голову (злые языки потом поговаривали, что именно оно явилось причиной необыкновенной живости его характера и непредсказуемости поведения). Потом — пять лет за границей — лечение в санаториях и обучение в Парижской военной академии.
В Первую мировую — новые раны, затем унылая преподавательская лямка в Одесской школе прапорщиков. Но грянула революция и звездный его час настал. Он отбывает в столицу, где успешно занимается формированием ‘батальонов смерти’ и даже пары ударных женских батальонов. Вскоре становится начальником охраны Временного правительства.
Даже Октябрь не сломал его карьеры: Муравьев одним из первых среди старого офицерства приходит в Смольный — для служения революционному народу. Пылкий подполковник, обладавший, по отзывам современников, магнетическим влиянием на собеседников, произвел немалое впечатление и на Владимира Ильича, и на Свердлова, его вводят сначала в Военно-Революционный комитет, затем назначают командующим войсками Петроградского Военного округа.
Далее — новый виток его карьеры уже на киевском направлении. Успешно действуя на Южном фронте, войска Муравьева занимают Киев, устроив там с его подачи массовый террор в отношении бывшего офицерства. Потом он с успехом имитировал боевую активность на Румынском фронте, однако неудачно руководил обороной Одесской советской республики, отдав при отступлении приказ (по счастью, невыполненный) об уничтожении артиллерийским огнем всей центральной части города.
Муравьев прибывает в Москву, где, заподозренный в связях с анархистами, нежданно подвергается аресту, но вскоре опала снята и он получает новое назначение — командовать Восточным фронтом. Едва начав осваиваться на новой должности, Михаил Артемьевич получил известие о жестоком подавлении мятежа левых эсеров — партии, которой он сочувствовал и в которой, по ряду сведений, тайно состоял. Возмущенный Муравьев из солидарности устраивает собственный мятеж, взбунтовав пару полков красноармейцев и отбыв с ними в Симбирск. Там он арестовывает всю верхушку местной советской власти, а попутно и командарма Тухачевского.
Более того, Муравьев назначает себя Главкомом и объявляет войну Германии! Было ли это следствием тяжелого ранения в голову, неизвестно, но новый Главком вдруг принялся отдавать приказы командованию чехословацкого корпуса — т.е. тем, против кого он и был отправлен воевать…
Но последнее слово осталось за Лениным и Троцким. ‘Известия’ опубликовали правительственное заявление возмущенных вождей: ‘Бывший главнокомандующий на чехословацком фронте, левый эсер Муравьев объявляется изменником и врагом народа. Всякий честный гражданин обязан его застрелить на месте’. Что интересно, оно появилось в печати уже после смерти мятежного Главкома: вызванного якобы для переговоров в местный исполком Муравьева изрешетил пулями тайно прибывший накануне отряд чекистов и латышских стрелков.
Так и не довелось Михаилу Артемьевичу Муравьеву, вопреки ожиданиям Аркадия Аверченко, стать французским президентом. А жаль.