Юридический и нравственный авторитет церкви
Юридический и нравственный авторитет церкви
Юридический и нравственный авторитет церкви, Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 6 минут(ы)
В. В. Розанов
Не только теперешнее положение церкви, но и всегдашнее положение церкви требует особой осторожности и дальновидности ее решений. С одной стороны, несомненно, она является как бы зерном охранительных традиций в стране, является им как в силу чрезвычайной длительности своего существования, ее, так сказать, исконности, так и потому еще, что по самому существу своему она стоит вне злоб дня, всего менее являясь политическою силою или организациею, и уж, конечно, всего менее — политическою партиею. Итак, основной консервативный характер церкви ясен. Но каков этот консервативный характер? Пушкин, ответивший Чаадаеву на его известное ‘Философическое письмо’, что он ‘радуется тому, что — русский’, ‘ни за что в свете не хотел бы иметь другую историю, нежели какую нам послал Бог’, выразил идеальнейшим образом суть русского и вместе всякого консерватизма. Это есть просто теплая связанность человека с действительностью и особенно с прошлым своей страны, которая дала ему его ум, его сердце, всю его душу, дала ему речь, дала нравы и весь быт, которыми он живет. Это даровое имущество, которое получает человек с рождением, получает за то, что просто родился, наприм., русским. Нужно иметь величайшую наглость или быть совершенно тупоумным, чтобы не оценить этого великого дарового дара и не восчувствовать за него глубочайшей благодарности к стране. Мы, русские, должны все благодарить Бога за то, что — ‘русские’, что говорим языком Пушкина и Тургенева, думаем и судим ‘русскою душою’ и живем, хорошо ли, плохо ли, но своею собственною оригинальною жизнью, нимало не похожею на французскую или на немецкую жизнь, и, как уверяют художники нашего слова, жизнью более теплою, согревающею и живописною. Но о качествах можно и не спорить, остановившись просто на том факте, что каждый из нас лично получает даром богатство форм труда, мысли, всех житейских отношений, над которым лично ему не нужно нисколько думать, работать и заботиться. Связанность с этою действительностью, связанность кровная, нравственная, минутами возвышающаяся до лиризма, и образует консерватизм. Однако есть ли консерватизм что-нибудь жесткое и застойное? Многие консерватизм отождествляют с застоем, но это совсем неправильно. Кто хочет застой, тот ищет вреда своей родине: ибо как организм портится и умирает от застоя крови, и даже машина, если она стоит, тоже ржавеет и портится, так никакая решительно цивилизация и никакая жизнь народная не может, иначе как ненадолго и всегда ко вреду для себя, остановиться. Так же точно никакой нет связи между консерватизмом и жесткостью, грубостью. Напротив: как невольно дети привязываются сильнее к ласковой матери, так и для всякого человека, кровно любящего отечество, в лучшие его минуты отечество это рисуется ласковым и великодушным. Именно таким образом Россия всегда рисовалась славянофилам — лучшим выразителям и носителям нашего консерватизма и патриотизма.
Состав Синода на эту сессию образовался из лиц, которые все заявили себя ранее крайне враждебными так называемому освободительному движению. История уже почти произнесла суд над ним, и очень мало найдется теперь голов в России, которые бы решились защищать и оправдывать те возмутительные факты, в которых оно выразилось. Но есть дебош и есть свобода, есть наглое попрание чужих прав, и справедливое, уравновешенное отношение к правам всех. Теперешний состав Синода является именно только сессиею его, т.е. чем-то очень кратковременным, и даже если те же лица без перемен будут созваны в следующую сессию и следующие сессии, то по естественной недолговечности человека это все-таки останется только кратким мигом в истории церкви. Это надо иметь в виду теперешним членам Синода, которые не могут не знать, что все смотрят на них как на особенно строгих, т.е. свободных от внешнего влияния, выразителей беспримесного церковного учения. Решения этих членов, именно от того что они заявили себя ревностными ‘стоятелями церкви’, немедленно же отождествятся с лицом и сердцем церкви. Очень скоро заговорят и, главное, всегда будут говорить потом: ‘Церковь в решениях своих более или менее согласовалась с нуждами и указаниями государства, иногда с требованиями государства, и каков ее собственный, чистый взгляд на вещи, об этом было довольно трудно судить, однако же случилось один раз, когда церковь получила возможность сказать свое слово полно и от души, не сообразуясь ни с чем внешним. Она сама была авторитетом и для нее ничто, кроме Евангелия, не было авторитетом. И вот каковы были ее мнения, ее свободные, не сдавленные решения’, — и сошлются на решения сессии 1908 года.
В виду этого будущего суждения, строгим блюстителям православия нужно быть особенно осторожными и дальновидными. Этой предусмотрительности, к сожалению, мы не находим в первом же шаге, которым теперешний состав Синода открыл свою деятельность. Совет Министров препроводил в Синод законопроекты, вносимые в Государственную Думу, которые касаются внешнего положения верующих как православного вероисповедания, так и других вероисповеданий и особенно сектантов. Это так называемые законы свободы религиозной совести, давным-давно осуществленные во всем цивилизованном мире, причем в таких странах, как Англия, где эти законы особенно давни и особенно устойчивы, от них не произошло ни малейшего колебания церковного авторитета и любви населения к своей церкви. С некоторой убавкой почти то же можно повторить о Германии. Если противоположные явления поколебенности церковного авторитета и утраты народной любви к церкви мы наблюдаем в Италии и Франции, то не нужно забывать, что именно эти страны были долгие века классическими странами всяческого религиозного гонения и притеснения. Народные чувства к церкви, конечно, слагаются не годами и даже не десятилетиями, а именно веками. В России всегда было предположение, очень деятельно поддерживаемое славянофилами и во главе их А.С. Хомяковым, что сама по себе православная церковь никого не гонит, что притеснение враждебно самому принципу ее жизни, всему ее духу, и что если какие-нибудь стеснения веры были или остаются в России, то они идут от светской власти, не по разуму усердствующей в малопонятной для нее области церковно-религиозных отношений. Нужно заметить, что духовная печать, светила богословской науки в высшей степени поддерживали эту точку зрения, вся выгода которой для церкви очевидна. Она пассивно позволяла себя охранять, пользуясь всеми удобствами подобного охранения и в то же время как будто не принимая никакого деятельного участия в этом охранении. Но вот в светском государстве произошли важные перемены. Рядом обстоятельств оно вынуждено было уступить вековым настояниям русского образованного общества, и во главе его многолетней горячей пропаганде славянофилов, и даровать стране так называемую свободу вероисповедания. Два года Россия уже эмпирически пользуется ею и, исключая некоторых эксцессов польско-католического изуверства на почве проповеди ‘единоспасительной церкви’, это вообще не повело за собою никаких осязательных перемен в религиозном состоянии России. Россия как была, так и осталась в массе и подробностях православною без малейшего колебания, без малейшего дрожания. Зато мы имели утешение видеть, что старообрядчество, которое в прошлом перенесло чрезвычайно много оскорбительного и, наконец, прямо мучительного в отношении себя, теперь вздохнуло свободно и открыто выполняет свои любезные сердцу старые обряды, никому решительно не мешающие и никого решительно не соблазняющие.
5 января в ‘Церковных Ведомостях’, официальном органе Св. Синода, напечатаны ответные решения Св. Синода по поводу законопроектов, внесенных в него из Совета Министров касательно нормировки религиозно-церковных отношений, насколько они касаются совести единичных верующих людей.
Св. Синод резко высказался против начал веротерпимости, заявив, что, как высшая духовная власть, он настаивает на сохранении всех преимуществ, какими прежде пользовалась православная церковь в России, и притом только она одна, в деле распространения своих убеждений и в принятии всяких мероприятий, направленных к обереганию верующих душ от князя тьмы, настаивает, далее, на введении некоего подобия цензуры в отношении печатных произведений, театральных зрелищ и даже устно произносимых речей, поскольку они могут коснуться ‘духовности’, и, наконец, предлагает особенно сурово карать лиц, снимающих с себя духовный сан, проектируя не только воспретить им занятие какой-либо должности в той губернии, где они прежде священствовали, но и самое проживательство в ней. Если принять во внимание, что проведение в жизнь закона всегда бывает жестче и колючее, чем изложение его на бумаге, то нельзя не прийти к мысли, что в общем Синод проектирует, что называется, ежовые рукавицы в делах веры: дело не новое, но о котором всегда предполагалось, что их носит только государство, а не надевает на государство церковь, имеющая главою И. Христа и руководимая Св. Духом. Для православных верующих такое убеждение было бы слишком печально, и нужно теперь же предупредить, что подобные решения нисколько не выражают действительный и вековечный дух православной церкви, в котором понимал же что-нибудь Хомяков, а выражают только страстный и партийных дух, до известной степени князя тьмы, который временно обуял некоторыми и притом немногими духовными особами, которые, как известно из житий святых, не свободны и не защищены от соблазнов и искушений врага человеческого рода. Мы особенно должны прийти к этому заключению, потому что в изложении принципиальных взглядов этих духовных особ ни слова не произнесено о моральных способах поддержать авторитет церкви: о достойном поведении пастырей церкви, о нравственном воздействии на население путем примера и убеждающего слова, о любящем и правдивом отношении духовных лиц и духовной власти к самим сектантам, к старообрядцам, к иноверцам и вообще к заблуждающимся. Между тем о необходимости этого морального действия неоднократно говорилось духовенству с высоты Престола еще незадолго до Японской войны, между прочим, по поводу назначения духовенству жалованья. Жалованье-то оно получило, но с тех пор ничего не было слышно ни об усилении сердечного проповедования, ни о личном подвиге в духовенстве, ни о заботах его по части хотя бы искоренения или ослабления народного пьянства, народной лжи, весьма распространенной народной лживости в делах, в словах, в отношениях, напр. торговых и рабочих. О всем этом старалась крупная и мелкая литература, для которой ежовых рукавиц, наряду с прочими верующими и неверующими, пожелал св. Синод, и нисколько об этом не старалось духовенство, о престиже которого, притом совершенно внешнем престиже, он столько заботится. Нельзя не вспомнить слов И. Христа, обращенных к Марфе: ‘Марфа, ты заботишься о многом и забыла о том, что единственно служит на потребу’.
Нравственное поведение духовенства, полезная работа его для народа, осязательная, очевидная, доказуемая, — вот единственно, чем вековечно обеспечится пастырский авторитет в стране, и население обеспечится так надежно, так незыблемо, что под него не подкопается ни литература и вообще никакой князь тьмы, притом не в символическом значении, а в настоящем подлинном.
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1908. 9 янв. N 11432.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_yuridicheskiy_i_nrav.html.