Юношеские литературные труды Герцена, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

Юношеске литературные труды Герцена.
(На основани ненапечатанной части ‘Переписки’).

Кому не приходилось наблюдать, какъ часто еще въ дтскомъ возраст намчаются черты характера будущаго взрослаго человка, т черты, которыя составятъ впослдстви его отличительную физономю и рзко выдлятъ изъ тысячи подобныхъ. Почти аналогичное явлене встрчается и при анализ литературной физономи многихъ выдающихся писателей. У нкоторыхъ уже въ юности, а то даже и въ дтств, появляется страсть къ перу и къ той форм, къ тому роду произведенй, которыя впослдстви сдлаютъ ихъ имена извстными и достойными памяти потомства. Къ числу такихъ писателей принадлежитъ и А. И. Герценъ.

Стремлене къ литератур, любовь къ писательству обнаруживаются у него очень рано. Правда, на это поощрялъ и направлялъ его учитель русскаго языка, Василй Евдокимовичъ Протопоповъ. По любовь и охота къ перу и безъ того были заложены въ самой натур мальчика: онъ находилъ удовольстве въ подобныхъ занятяхъ, писалъ по своей охот, самъ для себя. Герценъ началъ писать статьи уже съ четырнадцатилтняго возраста. ‘Чего я не писалъ?— говоритъ онъ въ ‘Запискахъ одного молодого человка’ {Сочиненя. T. I. Стр. 25.}.— Были статьи и взапуски съ Темирой (т.-е. съ Т. П. Пассекъ), были литературные обзоры, и въ нихъ я уничтожалъ классицизмъ… Были и историческя статьи: сравнене Мароы Посадницы съ Зиновей Пальмирской, Бориса Годунова съ Кромвелемъ…’ По мр собственнаго развитя и расширеня программы чтенй, раздвигались и самыя рамки работъ, избирались боле серьезныя и глубокя темы. Такъ въ 1829 году онъ принимается, уже за философскую статью ‘о Шиллеровскомъ Валленштейн’.

Въ этотъ годъ, какъ мы знаемъ, Герценъ поступаетъ въ московскй университетъ, на физико-математическое отдлене. Но этотъ переходъ изъ подростковъ въ юноши, эта важная эпоха въ жизни, когда изъ скучныхъ пустынныхъ стнъ отцовскаго дома онъ попадаетъ въ семью студентовъ, этотъ моментъ нисколько не мняетъ и не умаляетъ его любви къ литератур, а главное — къ писательству. Уже въ 1830 году въ журнал ‘Атеней’ мы встрчаемъ его имя подъ переводной статьей съ французскаго: ‘О землетрясеняхъ’ — явлени, которое страшно интересовало ученыхъ въ то время и представлялось почти загадкой {Статья помщена въ журнал за юнь мсяцъ. ‘Атеней’ мн удалось найти въ Москв только въ Чертковской библотек, и то благодаря любезности г. библотекаря, А. И. Станкевича.}.

Съ 1833 года, въ который онъ кончаетъ университетскй курсъ и когда свободнаго времени, слдовательно, оказывается много, у него входитъ уже въ привычку набрасывать на бумагу критическя замтки о каждой прочитанной книг, о всякой просмотрнной стать, записывать вынесенныя изъ чтеня впечатлня. И къ лту 1834 года образуется уже дв толстыхъ тетради подобныхъ записей съ помтками 1833 и 1834 года. Сохраняются-ли гд-нибудь эти тетради или он окончательно утратились — неизвстно. Вроятне, что он затерялись гд-нибудь на большой дорог во время вольныхъ и невольныхъ перездовъ автора. Но съ содержанемъ и характеромъ этихъ записей знакомитъ нсколько первая печатная статья Герцена: ‘Гоффманъ’. Она. какъ гласитъ находящаяся при ней помтка, написана 12-го апрля 1874 года и, какъ узнаемъ изъ ‘Переписки’, есть ничто иное, какъ одна изъ критическихъ замтокъ, входившихъ въ названныя тетради {Рук. письмо изъ Владимра отъ 30 янв. 1838 года: ‘изъ этихъ тетрадей печатная статья моя ‘Гоффманъ’.}.

Уже въ этой юношеской стать авторъ ршительно высказывалъ симпатю къ той живой дятельности, по которой онъ тосковалъ въ Вятк, принужденный проводить время за ‘обязательнымъ бездльемъ’ въ канцеляри губернатора, и которую такъ хорошо понималъ въ Гоффман, не могшемъ удовлетвориться ‘нмецкой болзнью — литературою’. Уже въ этой стать ярко выступаетъ его оригинальный и блестящй умъ. Здсь уже чувствуется та публицистическая жилка, которой суждено было заглушить другя стороны его литературнаго таланта и сдлаться въ его произведеняхъ преобладающей.

Кто читалъ эту статью, которая сначала предназначалась для альманаха, задуманнаго В. Пассекомъ, а такъ какъ альманахъ не былъ изданъ, то помщена въ 1836 году въ ‘Телескоп’ и, надо замтить, помимо боли автора {Письмо изъ Вятки отъ 1-го августа 1836 года: ‘Впрочемъ, ее напечатали небрежно… не знаю даже, кто это вздумалъ’.}, тотъ знаетъ, сколько остроумя, бодрыхъ мыслей, молодого юношескаго задора, романтическаго увлеченя виднется тутъ рядомъ съ широкой образованностью и несомнннымъ критическимъ талантомъ. Не даромъ Герценъ даже за годъ до смерти вспоминаетъ съ любовью это юношеское произведене, называя его хоть и ‘дтскимъ’, но ‘забавнымъ’ {‘Русск. Старина’. 1886. Декабрь. Письмо къ Н. П. Огареву.}.

Такъ какъ эта статья, прежде чмъ попасть въ печать, была просмотрна авторомъ въ Вятк, то неудивительно, что мстами она носитъ на себ слды того направленя и тхъ взглядовъ и настроенй, какими былъ охваченъ Герценъ подъ сильнымъ влянемъ невсты въ перодъ вятской жизни. Вра въ таинственное сказывается и здсь въ нкоторыхъ частностяхъ изложеня бографи Гоффмана, напр. въ томъ мст, гд говорится объ его смерти. ‘Странно, что Гоффманъ — читаемъ мы въ стать — совершенно здоровый — говаривалъ, что онъ не переживетъ (своего кота) Мурра и, д&#1123,йствительно, умеръ вскор посл смерти кота’.

По этой стать мы можемъ судить, какъ по образчику, о другихъ записяхъ въ потерянныхъ тетрадяхъ. Мы видимъ, что это были не хаотическя наброски отдльныхъ мыслей, а строго обдуманныя, стройно и послдовательно развитыя мысли. Очень жаль, что вмст съ тетрадями утратились названя книгъ и статей, вызвавшихъ замтки, иначе-бы мы имли важныя свдня о томъ, что именно читалъ и какими книгами и вопросами интересовался Герценъ въ перодъ 1833 и 1834 года, т.-е. по окончани курса до времени ареста, о чемъ теперь приходится говорить почти только по догадкамъ.

Возможно, что.въ названныя тетради среди критическихъ замтокъ заносились иногда и наскоро сдланные наброски сценъ, коротенькй разсказъ, написанный въ подражане прочтенной беллетристической книг. Много лтъ спустя, уже живя заграницей, Герценъ, вспоминая лта своей юности, припомнилъ, какъ разъ онъ сильно былъ пораженъ чтенемъ одного французскаго романа, впечатлне было такъ сильно, что по прочтени онъ не ограничился обычной критической замткой: ‘Я былъ до того увлеченъ ‘Арминемъ’ (‘Arminius’ романъ на французскомъ язык), пишетъ онъ, что написалъ рядъ подобныхъ сценъ’ {Сочиненя. T. X. 5-е письмо. Стр. 239—240.}. Но едва-ли эти сцены, и эти пароди на французскй романъ нужно считать первыми его беллетристическими опытами. При развитой съ дтства страсти къ писательству трудно допустить, чтобы до 1833 года Герценъ не пробовалъ пера на разсказ, повсти, даже поэм, которые, какъ мы знаемъ, съ 1833 года сильно соблазняютъ его и манятъ къ беллетристическимъ работамъ. Въ 1833 году онъ уже пишетъ ‘Поэму любви къ Л. В. П.’, т.-е. къ Людмил Васильевн Пассекъ. По всему вроятю, эту самую ‘Поэму любви’, только съ уничтоженемъ иницаловъ, но зато съ посвященемъ тому-же имени, Герценъ по окончани университетскаго курса даритъ своей двоюродной сестр. Въ этой поэм онъ между прочимъ высказывалъ, что никогда не позволитъ чувству любви къ женщин всецло овладть собой: ‘любовь меня не поглотитъ, это заняте пустого мста въ сердц, идеи со мной, идеи я’ {Рукоп. письмо изъ Владимра отъ 19 янв. 1838 г.}. И онъ открещивался отъ глубокой и долгой привязанности къ женщин до забвеня обта, нкогда даннаго на Воробьевыхъ горахъ. Почти одновременно съ ‘Поэмой любви’ была написана и ‘Аллегоря: Неаполь и Везувй’, про которую Герценъ въ ‘Переписк’ сказалъ, что это ‘такъ таки просто вздоръ’, и больше этого мы о ней ничего не знаемъ.

Вс эти беллетристическя произведеня утратились такъ-же безслдно, какъ и упомянутыя дв тетради съ критическими замтками, и мы о нихъ не имемъ никакого понятя. Зато ‘Переписка’ даетъ возможность познакомиться довольно Подробно съ его литературными работами вятскаго перода, въ которыхъ виднется первообразъ тхъ произведенй которыя впослдстви составили его славу, какъ, напримръ, его знаменитыя ‘Записки’, гд художественно возсозданы характеры всхъ лицъ, среди которыхъ протекало дтство, юность и вся жизнь автора.

II.

О работахъ Герцена этого перода говорилъ до настоящаго времени только одинъ П. В. Анненковъ въ своей стать ‘Идеалисты тридцатыхъ годовъ’. Ему удалось на основани писемъ къ друзьямъ дать списокъ статей и беллетристическихъ произведенй за время тюрьмы и ссылки Герцена. Но теперь, посл знакомства съ большой ‘Перепиской’, часть которой была помщена въ ‘Русской Мысли’, этотъ списокъ оказывается далеко не полонъ. Попытка П. В. Анненкова. предугадать содержане нкоторыхъ статей на основани только однихъ заглавй также оказывается неудачной.

Интересъ къ литератур и любовь къ перу не только не ослабваютъ съ водворенемъ Герцена въ Крутицкихъ казармахъ, а, напротивъ, еще боле усиливаются, встрчая полный досугъ для работы мысли. Въ тюрьм ничто не могло ни развлекать, ни отвлекать его отъ литературныхъ занятй. И вотъ вс тюремные досуги онъ заполняетъ чтенемъ и литературными работами. Здсь создаются два произведеня: ‘Германскй путешественникъ’ и ‘Легенда о св. еодор’ {‘Записная книжка’ А. И. Герцена, найденная мною подъ Сухаревой башней въ Москв и хранящаяся въ рукописномъ отдлени Румянцевскаго музея, рукопись подъ No 2,274, содержитъ эти оба произведеня.}, которыя П. В. Анненковъ считалъ утраченными. ‘Германскй путешественникъ’ былъ оконченъ въ декабр 1834 года. Онъ содержитъ разсказъ одного германца о встрч съ Гте. На одномъ вечер но просьб хозяйки германецъ разсказываетъ, какъ онъ встртилъ Гте, будучи 16-лтнимъ юношей. Онъ былъ въ Париж, но отецъ его, остававшйся въ Германи, потребовалъ въ самый разгаръ французской революци, чтобы сынъ немедленно возвращался домой, и ему пришлось съ трудомъ, всми неправдами бжать. Такъ юноша добрался до Эльзаса, гд стояли нмецкя войска. Тутъ его пригласилъ къ себ одинъ владтельный князь, чтобы узнать о положени длъ во французской столиц. И вотъ у этого князя и увидалъ германецъ въ первый разъ Гте. Сначала онъ не зналъ, что передъ нимъ великй поэтъ, но ‘величе и сила въ правильныхъ чертахъ лица’ и возвышенное чело Гте, котораго онъ принялъ сперва за дипломата, поразили его. Рчь скоро зашла о событяхъ во Франци. ‘Для меня удивительно,— сказалъ Гте,— какъ шайка безумныхъ мечтателей, какой-нибудь клубъ якобинцевъ, забрала такую волю, несмотря на омерзне, съ которымъ смотритъ на нихъ наця… Жаль, очень жаль, что эти безпорядки такъ долго продолжаются,— сказалъ онъ.— Я собирался хать во Францю, но я хотлъ видть Францю блестящею и пышною монархею, процвтающую столько столтй, хотлъ видть тронъ, подъ лилями котораго возникли велике гени и великая литература, а не развалины его, подъ которыми уничтожилось все великое,— не второе нашестве варваровъ’… Разговоръ скоро сдлался общимъ, въ немъ принялъ участе, кром хозяина, одинъ заслуженый полковникъ, который по праву воина, несущаго на себ слды своей храбрости, осмлился не соглашаться съ мннемъ Гте и противорчить ему. Тогда послднй прервалъ его: ‘Охота намъ говорить о войн. Когда, бывало, среди моихъ занятй въ Итали мн попадались газеты, я видлъ себя столь чуждымъ этому мру, что не могъ найти никакой занимательности: это что-то такое временное, перемнное и притомъ совершенная принадлежность нсколькихъ особъ, коимъ Провидне вручило судьбы мра, такъ что стыдно вмшиваться безъ призыва’… Германецъ былъ пораженъ такими словами, которыя говорились въ такое жгучее время выдающимся писателемъ Германи, о которомъ его поклонникъ составилъ себ иное поняте. Черезъ нсколько времени германецъ второй разъ увидалъ Гте въ театр во время представленя его пьесы, въ которой Гте осмивалъ французскую революцю. Въ антракт къ германцу подошелъ тотъ самый полковникъ, который не соглашался съ Гете, и сказалъ: ‘Есть-же люди, которые находятъ улыбку тамъ, гд вс плачутъ… Неужели это право великаго человка? прибавилъ онъ помолчавъ’.

И германецъ, а вмст съ нимъ и Герценъ, присутствовавшй при разсказ, не могли простить геню его отношеня къ великимъ общественнымъ событямъ. ‘Великй человкъ живетъ общею жизнью человчества,— говоритъ Герценъ,— онъ не можетъ быть холоденъ къ судьбамъ мра, къ колоссальнымъ обстоятельствамъ, онъ не можетъ не понимать событй современныхъ, они должны на него дйствовать, въ какой-бы то ни было форм’…

Докончивъ свой разсказъ о встрч съ Гте, германецъ вышелъ на балконъ. На двор была теплая лтняя ночь. Тутъ-же на балкон стоялъ и авторъ разсказа. Германцу при вид чудной ночи вспомнилась Венеця, гондольеры, ихъ псни. Припомнился одинъ куплетъ, гд плось о печальной судьб Итали: ‘спи, опьяненная Италя, и не огорчайся тмъ, что ты длаешься служанкой то того, то другаго народа, котораго ты уже была рабой’.

— Но что-же будетъ дале?— спросилъ авторъ германца.

— Знаете-ли вы, чмъ кончилъ лордъ Гамильтонъ, проведя цлую жизнь въ отыскани идеала изящнаго между кусками мрамора и натянутыми холстами?

— Тмъ, что нашелъ его въ живой ирландк.

— Вы отвтили за меня,— сказалъ онъ, уходя съ балкона.

Мы видимъ, что въ этомъ произведени 20-лтняго юноши отражается его глубокая симпатя къ французамъ, какъ къ народу, который высоко цнитъ свободу, и тутъ-же рядомъ выступаетъ укоризненная ироня къ геню нмецкой наци. Герценъ опредленно и ршительно высказывается за предпочтене Шиллера передъ Гте, какъ человка, что, конечно. не мшало ему преклоняться передъ Гте, какъ передъ творцомъ ‘Фауста’.

‘Германскй путешественникъ’ нравился очень многимъ, между прочимъ даже И. И. Сазонову, одному изъ товарищей Герцена, который рдко сходился во вкусахъ съ друзьями. Онъ усматривалъ въ заключительныхъ словахъ повсти, въ упоминани объ ирландк политическй намекъ, на который, какъ видно изъ ‘Переписки’, разсчитывалъ и самъ Герценъ. Въ ‘Германскомъ путешественник’ выразился первый взглядъ опыта и несчастя, взглядъ, обращенный на нашъ вкъ. Эта статья, какъ замтилъ Сазоновъ, ‘невольно заставляетъ мечтать о будущемъ и тише, тише… вдругъ прерывается, показывая издали пророчество’, но оставляя полную волю понимать его. ‘Для тебя и для друзей эта статья иметъ большую важность, пишетъ Герценъ невст, какъ начальный признакъ перелома’. Конецъ статьи, послдняя фраза разомъ выражаетъ все разстояне сухихъ теоретическихъ изысканй права и энергической, живой дятельности практической’ {Рук. письмо отъ 30 января 1838 года.}. Такъ понималъ это произведене самъ Герценъ, вспоминая о немъ во Владимр, въ пору, казалось-бы, когда жизнь и мръ какъ бы потеряли для него свою цну.

Какъ и вс послдующя произведеня, ‘Германскй путешественникъ’, выдержалъ не одну, а нсколько редакцй. Въ юн 1836 года онъ былъ исправленъ въ Вятк, переписанъ и переименованъ въ ‘Первую встрчу’ {Въ ‘Переписк’ ‘Первой встрчей’ называется такъ-же разсказъ о Цыханович.} и въ этомъ исправленномъ вид съ удержанемъ стараго названя напечатанъ въ январ 1882 года въ ‘Русской Мысли’. По и въ этой редакци Герценъ остался недоволенъ разсказомъ: онъ снова подвергъ его передлк, замнивъ германца полякомъ Тронзинскимъ, подъ видомъ котораго, по мнню Н. Страхова, выведенъ одинъ изъ дйствительныхъ людей, дядя автора, имвшй, очевидно, большое вляне на его образъ мыслей {‘Борьба съ Западомъ’. Н. Страхова. 4 стр.}. Дйствительно, Герценъ самъ говоритъ, что хотя взгляды Трензинскаго и странны, и парадоксальны, но этому человку ‘удалось нанести глухой ударъ нкоторымъ изъ его теплыхъ врованй’ {‘Замтки одного молодого человка’ (‘Отеч. Записки’, 1841 г., августъ).}. Такого рода вляне, какъ мы знаемъ, имлъ на него не дядя, а двоюродный братъ по отцу, Алексй Александровичъ Яковлевъ, родной братъ Натальи Александровны, прозванный ‘химикомъ’, который на все смотрлъ съ матеральной точки зрня и разбивалъ иллюзи молодого человка (благодаря вляню этого родственника, Герценъ выбралъ не другой какой факультетъ, а физико-математическй). Въ третьей редакци со многими измненями въ частностяхъ {Здсь германецъ уже не съ матерью детъ въ Парижъ, какъ было во второй редакци, а съ отцомъ. У владтельнаго князя не 16 лтнй юноша передаетъ новости о событяхъ въ Париж, а его отецъ. Въ театр, когда представляли пьесу Гете, не полковникъ подходитъ къ германцу, а германецъ къ полковнику и т. д. и т. д.} разсказъ, какъ эпизодъ, вошелъ въ ‘Записки одного молодого человка’, писанныя во Владимр и напечатанныя въ 1840—1841 годахъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’.

Теперь, когда намъ хорошо извстно содержане ‘Германскаго путешественника’, мы видимъ, что П. В. Анненковъ сильно ошибся, предположивъ, что Герценъ будто-бы хотлъ здсь осмять своего товарища, В. В. Пассека, за его книгу ‘Путевыя замтки’. ‘Нтъ сомння,— замчаетъ Анненковъ, что это была одна сплошная шутка надъ страстью къ рискованнымъ сближенямъ и ослпляющимъ выводамъ изъ нихъ’ Онъ приписывалъ стать юмористическй характеръ и называлъ ее ‘утерянной’. Хотя все это было высказано имъ уже годъ спустя въ 1883 г. посл появленя въ печати ‘Германскаго путешественника’ (январь 1882 г.), {‘Германскй путешественникъ’ появился въ декабрьскомъ No ‘Русск. Мысли’ за 1882 годъ, а ‘Идеалистъ 30-хъ годовъ’ — въ ‘Встник Европы’ за 1883 годъ.} но мы не можемъ строго обвинять покойнаго П. В. Анненкова въ недосмотр: извиненемъ ему служитъ то обстоятельство, что онъ писалъ свою статью ‘Идеалисты тридцатыхъ годовъ’ заграницей, гд, по всему вроятю, находился вн возможности слдить за русской перодической литературой. Но насколько П. В. Анненковъ ошибся въ своихъ догадкахъ насчетъ содержаня и утраты ‘Германскаго путешественника’ и другихъ произведенй Герцена, настолько, какъ можно видть теперь, оказался онъ правъ въ своихъ взглядахъ на настроене Герцена за перодъ ссылки. ‘Переписка’ подтверждаетъ вполн то положене, что Герценъ во время ссылки былъ далекъ отъ всякихъ политическихъ заговоровъ и революцонныхъ пропагандъ.

‘Германскй Путешественникъ’ замыкаетъ собой то настроене, т думы, интересы, которыми жилъ Герценъ до сближеня съ Натальей Александровной и подчиненя ея вляню. Герценъ любилъ эту статью больше всхъ изъ своихъ раннихъ произведенй, онъ находилъ что ‘эта статья проникнута глубокимъ чувствомъ грусти, она гармонируетъ съ 20 юля {Рук. письмо отъ 14 янв. 1838 г. изъ Владимра.}, т. е. съ тмъ днемъ, когда у него было свидане съ двоюродной сестрой на Ваганьковскомъ кладбищ.

Очутившись въ 1834 году въ стнахъ Крутицкихъ казармъ, онъ, по его собственному признаню, настраивается на мысли о Бог, въ немъ съ живйшей силою пробуждается то религозное чувство, которое дремало со времени дтства, и онъ весь погружается съ одной стороны въ изучене итальянскаго языка, съ другой — въ чтене духовныхъ книгъ. Усердно перечитываетъ онъ Евангеле и проникается къ этой великой книг глубокимъ благоговнемъ. Здсь-же, какъ кажется, въ первый разъ читаетъ онъ и ‘житя святыхъ’ въ переложени Димитря Ростовскаго.

Очутившись вдали отъ жизни, друзей, съ осадкомъ горечи на душ отъ послднихъ прощальныхъ сценъ въ стнахъ родительскаго дома, когда въ первый разъ увидлъ онъ повисшую слезу на глазахъ старика отца, казавшагося всегда черствымъ и суровымъ,— мягкй и чувствительный отъ природы Герценъ не могъ, отдаваясь самоанализу, не сознавать, что онъ косвеннымъ образомъ виновникъ многихъ глубокихъ огорченй близкихъ къ нему людей. Чтене Евангеля и житй святыхъ поддерживало это настроене. И Герценъ мало по малу охватывается недовремъ ‘къ мудрости вка сего’ и сильнй уходитъ въ мысли о Бог, о высокомъ христанскомъ служени.

Плодомъ такихъ думъ, такого чтеня является его ‘Легенда о св. еодор’, написанная въ феврал 1835 года. Это поэтическое воспроизведене одного изъ житй, извстнаго подъ названемъ: ‘Жите св. еодоры въ мужскомъ плать’. Подобно ‘Германскому путешественнику’, ‘Легенда о св. еодор’ подверглась въ Вятк, въ март 1836 года вторичной передлк и въ этой исправленной редакци напечатана въ декабрьскомъ No ‘Русской Мысли’ за 1881 г. {‘Легенду’ П. В. Анненкова тоже считалъ утраченной, онъ говорилъ, что не иметъ объ ея содержани и намека.}. ‘Мартирологъ св. еодоры’, напечатанный въ ‘Воспоминаняхъ’ Т. П. Пассекъ, если не есть первоначальный видъ ‘Легенды’, то, во всякомъ случа, варантъ, стоящй ближе къ первоначальной редакци, чмъ къ исправленной. Строгая требовательность къ своимъ работамъ не разъ заставляетъ Герцена возвращаться къ ‘Легенд’ и перечитывать рукопись. ‘Я перечиталъ ‘Легенду’, пишетъ онъ изъ Вятки {Рук. письмо отъ 23 юля 1837 г.}, и помирился съ нею. Это документъ моего перелома передъ ‘9-мъ апрля’, т. е. передъ свиданьемъ съ Натальей Александровной въ Крутицахъ. Въ другомъ мст онъ говоритъ о той-же ‘Легенд’: въ ней ‘я прибавляю новый опытъ своей души, тамъ хочу я выразить, какъ самую чистую душу увлекаетъ жизнь пошлая, такая, которую я веду здсь’ {‘Переписка’ Герцена (‘Руск. Мысль’).}.

Передлавъ и переписавъ снова все произведене въ Вятк, онъ былъ не прочь напечатать ‘Легенду’, только не иначе, какъ съ предисловемъ, этимъ чуднымъ лирическимъ излянемъ, начинающимся словами: ‘Нсколько мсяцевъ тюрьмы, нсколько мсяцевъ безъ открытаго неба, безъ чистаго воздуха!’…, но онъ боялся что съ предисловемъ ея не напечатаютъ. Въ настоящее-же время, какъ мы знаемъ, она появилась въ печати вся цликомъ, вмст съ предисловемъ, гд Герценъ превосходно передаетъ свои ощущеня при выход въ первый разъ на тюремный дворъ.

Вся ‘Легенда’ есть въ высшей степени художественное произведене. Она долгое время была любимой статьей Натальи Александровны, которой и была посвящена, она нравилась ей не только въ исправленномъ вид, но даже и въ первоначальномъ. Хоть по этому произведеню и видно, что у автора въ тюрьм усилилась мысль о Бог и, какъ самъ Герценъ говоритъ: ‘потребность Евангеля была сильна, съ Адама читалъ я его’, но тутъ-же прибавляетъ, ‘что не вполн понималъ его тогда, доказательствомъ, тому Легенда, я выразумлъ самую легкую часть христанства, практическую нравственность христанства, а не само христанство’.

Дйствительно, ‘Легенда’ представляетъ христанскую подвижницу, ршившуюся уйти отъ мра за стны монастыря съ намренемъ потрудиться и пострадать, чтобы, замолить свой великй грхъ — неврность мужу. Чтобы лучше скрыться отъ поисковъ родныхъ, она переодвается въ мужское платье и подъ именемъ инока еодора подвижничаетъ въ мужскомъ монастыр. Когда на нее клевещутъ игумену монастыря и обвиняютъ въ такой вин, которая совсмъ не свойственна женскому полу, она не оправдывается, а покорно, терпливо сноситъ вс наказаня… Здсь выведены вс черты христанскаго подвижничества — кротость, терпне, послушане, молчане передъ клеветой и кроткое приняте на себя чужой вины съ покорнымъ перенесенемъ всхъ положенныхъ за нее наказанй.

Таково было религозное настроене Герцена въ Крутицкихъ казармахъ въ 1835 году. А въ 1837 году, находясь подъ влянемъ писемъ своей невсты и близкаго сожительства Витберга, онъ уже нсколько видоизмняетъ и углубляетъ требованя отъ жизни.

III.

Переписка съ невстой, частые разговоры съ Витбергомъ заставляютъ его задумываться о смерти и въ небесахъ, въ загробной жизни, искать конечную, важную и самую главную цль земнаго бытя человка. Чтене, которому онъ предается, отчасти поддерживаетъ и развиваетъ эти мысли. Извстно, что въ Вятк Герценъ читалъ много книгъ религознаго и мистическаго характера: Эккартгаузенъ, Апокалипсисъ, сочиненя Лютера и т, д. Онъ просилъ друзей о присылк сочиненй Сведенборга, книги объ алхими, объ адептахъ Парацельса и магнетизм Ешемазера {‘Идеалисты тридцатыхъ годовъ’ П. В. Анненкова.}… Да и нкоторыя изъ литературныхъ произведенй, которыми онъ зачитывался въ этотъ перодъ, тоже отчасти влекли его отъ земли въ надзвздный мръ. Таково было вляне произведенй Жанъ Поля Рихтера, которыя въ это время гармонировали съ его душой и которымъ онъ, какъ увидимъ, подражалъ въ своихъ литературныхъ работахъ. Вообще писатели романтическаго настроеня приходились ему по душ, преимущественно, конечно, иностранные. Изъ русскихъ онъ длаетъ исключене для немногихъ. Къ числу этихъ немногихъ принадлежалъ Жуковскй. Онъ рекомендовалъ сочиненя Жуковскаго читать своей невст, какъ имющя созвуче съ ея изящной душой. Усердно читалъ онъ ‘Ундину’, находилъ въ ней много гармони съ своимъ настроенемъ. Ему тутъ особенно нравились два стиха:

Въ душной долин волна печально трепещетъ и бьется,

Влившись въ море, она изъ моря назадъ не польется.

Эти строки какъ бы выражали его любовь къ Наталь Александровн, разлюбить которую онъ такъ-же былъ не въ силахъ, какъ не въ силахъ волна вылиться изъ моря. Но что удивительно — во всей ‘Переписк’ онъ ни разу не упоминаетъ имени Пушкина, не высказываетъ своего отношеня къ этому колоссу нашей литературы, котораго впослдстви одинаково высоко цнили какъ Герценъ, такъ и Огаревъ. Зато многе изъ иностранныхъ писателй привлекаютъ его внимане, многими онъ зачитывается очень усердно.

Самымъ первымъ, самымъ любимымъ во время жизни въ Вятк, былъ у него попрежнему Шиллеръ. Въ немъ онъ видлъ то же стремлене въ высь небесную, какимъ былъ охваченъ самъ, т-же идеалы, особенно въ драм ‘Донъ-Карлосъ’. Рядомъ съ Шиллеромъ и Жанъ Поль Рихтеромъ онъ очень усердно читалъ Гте {Герценъ въ своихъ ‘Запискахъ’ говоритъ, что въ Вятк онъ съ увлеченемъ читалъ Гейне, въ ‘Переписк’ о чтени Гейне нигд не упоминается ни слова.}, особенно его ‘Wanderjahre’ и ‘Фауста’, въ положени котораго усматривалъ сходство съ собой до тюрьмы и ссылки.

Рядомъ съ великими произведенями нмецкаго языка, которымъ онъ здсь занимался ради усовершенствованя у доктора Богослови — Беннера, онъ читалъ и классическя произведеня итальянской литературы. Будучи знакомъ уже съ Данте и Сильво Пелико, онъ въ Вятк зачитывается романомъ извстнаго Манцони: ‘Promessi sposi’ (Обрученные). Какъ подражане заглавю этого романа, мы встрчаемъ у него итальянское назване первой статьи изъ его воспоминанй: ‘I maestri’ (Учителя). Рядомъ съ нмецкими и итальянскими классиками онъ читалъ и французскя произведеня. Онъ былъ въ курс всхъ замчательныхъ новостей французской литературы. Съ особеннымъ удовольствемъ читалъ онъ произведеня Гюго, Жоржъ Зандъ, на нихъ указывалъ и Наталь Александровн, совтуя непремнно прочесть ‘Notre Dame de Paris’.

Незнане англйскаго языка закрывало для него богатый источникъ литературныхъ интересовъ Англи. Однако, онъ не могъ остаться холоденъ и равнодушенъ къ великому геню англйской литературы — къ Шекспиру. Въ ‘Переписк’ онъ останавливается на драм ‘Гамлетъ’. Его до того поразилъ художественный образъ героя драмы, что онъ непремнно хочетъ подлиться съ Натальей Александровной чувствомъ совсмъ новаго наслажденя. Хоть и мраченъ и удручающъ образъ, но онъ хочетъ, чтобы Наталья Александровна прочла драму и для этого даритъ ей ее къ свтлому дню. Въ Шекспир, писалъ онъ невст {Рук. письмо отъ 17 апрля 1837 г. изъ Вятки.} нтъ ничего утшающаго, глубокое презрне къ людямъ одушевило его, и даже страданя въ немъ нтъ, онъ прямо указываетъ на смердящя раны человка и еще улыбается. Гамлета можно принять за типъ всхъ его сочиненй, и, но смотря на то, что я десять разъ читалъ ‘Гамлета’, всякое слово его обливаетъ холодомъ и ужасомъ. Гамлетъ добродтеленъ, благороденъ по душ, но мысль — отмститъ за отца — овладла имъ, и когда онъ поклялся отомститъ убйц отца, тогда узналъ, что этотъ убйца — его родная мать. И что-же съ нимъ сдлалось посл перваго отчаяня? Онъ началъ хохотать, и этотъ хохотъ адскй ужасный продолжается во всю пьесу. Горе человку, смющемуся въ минуту грусти: душа его сломана, и нтъ ей спасеня. Вотъ теб, ангелъ мой, остальное ты увидишь,— кром сильнйшаго геня, никто не сладилъ-бы съ такой трудной темою, но душа Шекспира была необъятна’.

Изъ упомянутыхъ уже произведенй, напр., ‘Германскаго Путешественника’ мы узнаемъ, какой большой, какой богатой эрудицей обладалъ Герценъ въ вятскй перодъ своей жизни. Это былъ не математикъ, не естественникъ только, это былъ молодой человкъ широкаго общаго образованя. Какая масса книгъ была прочитана имъ за университетскй и вятскй перодъ, книгъ, не имющихъ никакого отношеня къ его факультетской спецальности. Рядомъ съ изученемъ физико-математическихъ наукъ, его умъ былъ занятъ сильно и глубоко исторей европейскихъ народовъ, къ которой онъ имлъ интересъ еще съ дтства, когда онъ углублялся въ сравнене историческихъ лицъ русскаго государства съ европейскими. Не говоря уже о Франци, которая въ этотъ перодъ исключительно интересовала его, особенно однимъ своимъ эпизодомъ — французской революцей, которую онъ усплъ изучить подробно и основательно — настолько, что узналъ близко всхъ ея героевъ, но и исторя Англи, Германи составляли предметъ его живйшаго интереса… Лафайэтъ, Паскаль, Малербъ, Карлъ Нодье, m-me Stal, Екатерина II въ своихъ отношеняхъ къ Вольтеру и т. д., и т. д.— все было предметомъ не только интереса, но и серьезнаго его изученя. Кандидатъ физико-математическаго отдленя не уступалъ въ знаняхъ гуманитарныхъ наукъ ни историку, ни филологу.

IV.

Герценъ провелъ въ Вятк два съ половиною года {Съ 20 мая 1835 года до 29 декабря 1837 г.}. Судьба, забросивъ его въ такую глушь, давала просторъ научнымъ и литературнымъ занятямъ. Обезпеченный съ матерьяльной стороны заботами отца, который ничего не жаллъ для него, Герценъ имлъ полную возможность покупать книги, быть въ курс европейскихъ умственныхъ движенй. Отецъ давалъ ему по четыре тысячи рублей въ годъ, не считая затратъ на ‘монтировку дома’ въ Перми и въ Вятк, что было поручено Карлу Ивановичу Зонненбергу, исполнявшему разныя порученя старика Яковлева.

Два съ половиною года, проведенные въ Вятк, были переполнены литературными интересами: здсь Герценъ не только много читалъ, но также и много писалъ. Рядомъ съ передлкой и исправленемъ своихъ раннихъ произведенй, какъ Гоффманъ, Германскй путешественникъ Легенда о св. еодор, здсь было написано и очень много новаго. Въ ‘Переписк’ указывается около пятнадцати произведенй: тутъ есть и повсти, и статьи, автобографическя записки, и даже романъ.

По прзд въ Вятку Герценъ принимается за разсказъ ‘Вторая Встрча’ {Въ ‘Переписк’ она часто упоминается подъ именемъ ‘Первой Встрчи’, хотя по счету она выходитъ второй.}, которая въ одной изъ слдующихъ передлокъ была переименована въ ‘Человкъ въ венгерк’. Объ этомъ ‘человк въ венгерк’ разсказывается и въ ‘Запискахъ’ Герцена. Но, кром этого послдняго вида, разсказъ уцллъ и дошелъ до насъ и въ своей первоначальной редакци, написанной 10 марта 1836 года и посвященной ‘барону Ужальскому’, какъ звали въ товарищескомъ кружк H. X. Кетчера. Этотъ разсказъ напечатанъ въ 1882 году въ ‘Русской Мысли’ въ декабр.

Герценъ описываетъ здсь свою встрчу въ Перми съ однимъ ссыльнымъ полякомъ, который поразилъ его своей твердостью, стойкостью, выносливостью характера, сохранившаго, несмотря на вс перипети жизни, суровыя испытаня, мягкость и глубокое чувство. При прощаньи полякъ далъ Герцену на намять чугунное кольцо съ руки и сказалъ: ‘Не бросай его. Ты молодъ, твоя судьба еще перемнится, страданя не подавятъ твоей жизни. Но ты, можетъ, будешь счастливъ, тогда береги свою душу, тогда, взглянувъ нечаянно на это кольцо, вспомни нашъ разговоръ’. Герценъ далъ ему въ обмнъ золотую запонку отъ сорочки,— и они разстались.

Въ позднйшемъ вид этого разсказа, въ томъ, который вошелъ въ ‘Записки’, мы встрчаемъ массу измненй и отступленй. Тамъ полякъ иметъ фамилю Цыхановича. Герценъ съ нимъ встрчается въ квартир польскаго ксендза, а не у хозяина грузина, какъ разсказывалось раньше. Тамъ говорится, что Герценъ видлся съ ссыльнымъ полякомъ два раза: въ квартир грузина и на городскомъ бульвар, гд полякъ занимался по обыкновеню гербаризацей. Въ разсказ, вошедшемъ въ ‘Заииски’, описываются четыре встрчи: у ксендза, на бульвар, на квартир Цыхановича, къ которому Герценъ приходитъ передъ отъздомъ проститься, и, наконецъ, въ четвертый разъ, когда авторъ уже совсмъ былъ готовъ къ отъзду и, нечаянно взглянувъ въ окно, увидалъ Цыхановича. ‘Ну, слава Богу, сказалъ послднй, я вотъ четвертый разъ прохожу, чтобы проститься съ вами хоть издали, но вы все не видали.

‘Глазами, полными слезъ, поблагодарилъ я его. Это нжное, женское внимане глубоко тронуло меня. Безъ этой встрчи мн нечего было-бы пожалть въ Перми’.

Аксессуарныя подробности разсказа здсь почти вс измнены: вмсто шутливо описаннаго обда у важнаго лица, въ ‘Запискахъ’ много говорится о положени поляковъ вообще, о Муравьев и т. д., на мсто нжной чувствительности, отзывавшейся сентиментальностью и нмецкимъ романтизмомъ, здсь выступаетъ серьезность и безпощадность, какя старался развивать въ себ авторъ посл смерти жены. Даже самое слово ‘ты’, съ которымъ въ ранней редакци къ нему обращается ссыльный полякъ, отдаетъ Жуковскимъ и Шиллеромъ, которые въ вятскй перодъ, какъ уже мы видли, владли душой Герцена. Въ ‘Запискахъ’ это ‘ты’ замнено серьезнымъ дружескимъ ‘вы’, какъ и то чугунное кольцо, которое ему даетъ на память полякъ, замняется здсь нсколькими звеньями желзной цпочки, которыя Цыхановичъ даетъ въ обмнъ за золотую запонку, предложенную Герценомъ.

Изъ сличеня этихъ обоихъ разсказовъ ясно выступаетъ то усерде, и упорство, съ которыми Герценъ трудился надъ созданемъ своихъ произведенй. Громадный талантъ не упразднялъ труда: каждая вещь выдерживала нсколько редакцй, при чемъ нкоторыя, какъ, напримръ, сейчасъ приведенная, представляли произведеня, написанныя вполн сызнова.

Вслдъ за ‘Второй Встрчей’ Герценъ пишетъ, ‘Третью’, которая, разумется, тоже имла нсколько редакцй. Одна изъ нихъ носила назване: ‘Шведъ’. П. В. Анненковъ полагаетъ, что подъ этимъ именемъ Герценъ изображаетъ встрчу съ Л. А. Витбергомъ, которая въ значительно измненномъ вид впослдстви вошла въ ‘Записки’. Но, насколько это предположене врно, судить трудно, такъ какъ рання редакци этого разсказа до насъ не дошли.

Занимаясь созданемъ ‘Встрчъ’, Герценъ писалъ невст 29 юня 1836 года: ‘Теперь планъ этого сочиненя расширился. Все яркое, цвтущее моей юности я опишу отдльными статьями, вымышленными по форм, но истинными по смыслу. Эти статейки вмст я назову: ‘Юность и Мечты’.

Невызжавшй никуда до Тюрьмы и ссылки, кром подмосковныхъ имнй отца, Герценъ при своей живости и наблюдательности не могъ не набираться по дорог въ Пермь и въ Вятку новыхъ впечатлнй. Новыя мста, новые обычаи, этнографическя особенности виднныхъ городовъ и губернй, разумется, останавливаютъ на себ его внимане. И онъ пишетъ рядъ этнографическихъ статей, то объ одной Вятк, то ‘Письма о Казани, Перми и Вятк’. Статью ‘о Вятк’ онъ даже думалъ было напечатать и для этого отослалъ ее къ Полевому. Но почему-то она не была напечатана. Изъ Владимра уже въ 1838 году онъ писалъ друзьямъ: ‘Вятскя письма такъ показались мн плоски, что я чуть ихъ не сжегъ {‘Идеалисты тридцатыхъ годовъ’. П. В. Анненкова. Стр. 20.}. Писались-же они собственно лтомъ 1837 года, {Рук. письмо отъ 7-го юля 1837 года.}, и тогда-же Герценъ находилъ, что въ тон ихъ ‘чувствуется клеймо самой злой, ядовитой ирони’ {Рук. письмо отъ 13-го янв. 1838 года.} и былъ увренъ, что письма не понравятся невст, такъ какъ къ нимъ виньеткой можетъ служить Тифонъ.

Но еще много раньше этнографическихъ статей, какъ разъ, должно быть, за созданемъ ‘Второй Встрчи’ у него мелькнула мысль о повсти и тутъ-же сложился планъ. Онъ хотлъ изобразить въ ней ‘человка, одареннаго высокой душой и маленькимъ характеромъ, человка, который въ минуту размышленя отряхиваетъ прахъ земли и въ слдующую затмъ платитъ дань всмъ предразсудкамъ, оттого что слабый характеръ согнутъ, подавленъ толпою, не можетъ выработаться изъ мелочей’ {Письмо отъ 1 апр. 1836 г. (‘Русск. Мысль’).}. Но прежде чмъ приняться за выполнене плана намченной работы, ему хотлось знать — понравится-ли такая мысль невст. Наталья-же Александровна нашла, что мысль не только хороша, но будучи развита въ повсть, можетъ еще принести пользу. Она далека была отъ подозрня, что Герценъ, изображая въ повсти человка съ слабымъ характеромъ, имлъ въ виду свой увлекающйся страстный темпераментъ. Въ конц того-же апрля мсяца планъ повсти уже разростается. Онъ задумываетъ превратить ее въ романъ, ‘который поглотитъ въ себ и ту тему, о которой писалъ теб въ прошломъ письм — говоритъ онъ невст — и много изъ моей собственной жизни. Я ршительно хочу въ каждомъ сочинени моемъ видть отдльную часть жизни души моей,, пусть впечатлня, которымъ я подвергался, выражаются отдльными повстями, гд все вымыселъ, но основа — истина {‘Переписка’: письмо отъ 27 апр. 1836 г.}’.

Творчество неусыпно развивалось, одинъ новый планъ, одна новая тема смнялась другою, работа обступала его со всхъ сторонъ. За этимъ планомъ широкаго, всепоглощающаго романа, который, возможно думать, разрабатывался во Владимр, подъ названемъ ‘Тамъ’, уже мелькаетъ планъ новой повсти: ‘Студентъ’. Но не слдуетъ предполагать, что Герценъ хотлъ здсь изобразить жизнь университетской молодежи съ ея идеалами, стремленями къ кипучей дятельности. Герценъ въ перодъ сильнаго развитя своего чувства къ двоюродной сестр, какъ мы знаемъ, вмст съ нею уходилъ отъ жизни къ небу и былъ полонъ вры въ таинственное. Въ этомъ-же поддерживало его и чтене массонскихъ книгъ. Повсть ‘Студентъ’ несетъ на себ слды того настроеня, какимъ былъ охваченъ авторъ въ это время. Герценъ думалъ изобразить здсь студента-медика за его занятями въ анатомическомъ театр. Тамъ студентъ, занимаясь, вдругъ поражается красотою лица женщины изучаемаго трупа. Влюбляется въ нее и весь отдается страстному, жгучему желаню отыскать средство — оживить покойницу. Въ отыскивани жизненнаго элексира проходитъ вся его жизнь. Ужъ онъ зачахъ въ своихъ поискахъ и близится къ концу, но тмъ не мене продолжаетъ врить въ возможность и скорое исполнене своихъ желанй.

‘Проходятъ годы, и онъ, погруженный въ мракъ мистицизма и колдовства, ищетъ и ищетъ, и онъ будетъ искать всю жизнь, если-бы его жизнь была (доле Маусаиловой (?). По тайна не открывается, однако надежда (главная идея повсти) съ нимъ, безъ нея онъ умеръ-бы.

‘Заключене: онъ сдой старикъ, одичалый, полубезумный, все еще работаетъ и ищетъ тайны воскресеня. Слабый, больной, онъ уже на одр смерти говоритъ друзьямъ: ‘Теперь близко къ открытю (и) засыпаетъ, она не слетаетъ къ нему, и онъ не существуетъ боле’ {‘Переписка’: письмо отъ 9 сент. 1836 года.}.

Повсть, видимо, носитъ на себ, кром чтеня массонскихъ книгъ, и слды увлеченя алхимей, отыскивавшей жизненный элексиръ. Главная мысль повсти, какъ говоритъ и самъ Герценъ, надежда, которая влечетъ человка впередъ, поддерживаетъ его бодрость и энергю, хотя въ сущности эта надежда одинъ обманъ, которому мы вс охотно и легко поддаемся.

Но повсть не долго занимала умъ, да и фабула ея не нашла сочувствя въ Наталь Александровн: ей казалось дикимъ, невозможный!, влюбиться въ тло безъ души. И Герценъ скоро отложилъ создавшйся планъ въ сторону и больше не думалъ(о немъ.

Съ этихъ поръ онъ не разъ пробуетъ силы на повсти и роман и почти каждый разъ остается недоволенъ. Вслдъ за повстью ‘Студентъ’ задумываетъ онъ писать другую. Романъ съ Натальей Александровной былъ въ это время въ самомъ разгар, и потому нисколько неудивительно, что слдующая повсть была у него названа: ‘Александръ и Наташа Герценъ’.

Охваченный любовью къ невст, онъ въ это время съ жадностью перечитывалъ ея письма и находилъ въ нихъ высокую поэзю. Потому и вся повсть состояла въ выписк изъ ея писемъ. Она утратилась вмст съ другими набросками того времени.

Религозное настроене между тмъ все сильне охватывало Герцена. Оно отражалось и въ повстяхъ, и въ статьяхъ его. Одной изъ такихъ и притомъ любимыхъ статей автора была утратившаяся теперь статья его: ‘Мысль и Откровене’, въ которую, по указаню самого Герцена, какъ бы долженъ былъ входить ‘Шведъ’ {‘Идеалисты 30-хъ годовъ’. Стр. 15.}. О содержани статьи можно судить только по намекамъ, разбросаннымъ въ ‘Переписк’. Она нравилась автору: ‘Мысль и Откровене хорошо,— писалъ онъ, потому что тутъ нтъ повсти, а просто пламенное изложен&#1110,е моей теори {Рук. письмо отъ 13 фев. 1837 г.}, ‘это разговоръ, диссертаця, это изложене чувствъ и думъ’. Въ одномъ изъ боле позднихъ писемъ онъ прибавляетъ, что въ этой стать выражается тоже ‘недовре къ мудрости вка сего’, какъ и въ ‘Германскомъ Путешественник’, только здсь эта мысль ‘выражена ясно и отчетливо’. Эта статья долго не переставала интересовать его. 13 мая 1837 г. онъ писалъ: ‘Въ ней я описываю мое собственное развите, чтобы раскрыть, какъ опытъ привелъ меня къ религозному воззрню’. Въ великую пятницу 1837 года онъ прибавилъ къ ней главу: ‘Сонъ’ {Рук. письмо отъ 17 апр. 1837 г.}, ‘гд въ идеал религи перенесъ твои черты — писалъ онъ Наталь Александровн,— даже твое имя,— ты сдлалась тамъ нераздльна съ каждой мечтой моей — святая, ангельская душа’. Въ этой глав онъ выводитъ женщину, на подобе Дантовской Беатриче, которая является, чтобы вести его въ рай.

Герценъ находилъ, закончивши статью, что ‘Сонъ’ ему очень удался. Впрочемъ, тотчасъ по окончани работы, онъ почти всегда оставался ею доволенъ, находилъ нердко удачной, но такое довольство продолжалось недолго: черезъ день, черезъ два, а чаще черезъ мсяцъ онъ признавалъ произведене неудовлетворительнымъ, исполнене никуда негоднымъ. Этимъ, можетъ быть, отчасти объясняется утрата многихъ изъ произведенй, упоминаемыхъ въ ‘Переписк’.

Надежда на возможность возвращеня изъ ссылки рано стала мелькать въ голов Герцена и его невсты. На слдующй же годъ посл перезда въ Вятку они оба были заняты мыслью о возможности скораго свиданя. Но прошелъ 1836 годъ — и надежда должна была исчезнуть. Въ 1837 году она снова возрождается, снова возникаютъ мечты о возврат на родину. Но когда и на этотъ разъмысль о Москв пришлось отложить въ сторону, Герценъ сильно затосковалъ, загрустилъ, опечалился. Чтобы ободрить и поддержать его, Наталя Александровна совтовала ему заняться описанемъ своего прошлаго, совтовала писать свои воспоминаня {Рук. письмо отъ 6 мая 1837 г.}. ‘Я думала, что ты мн привезешь оконченное ‘Мысль и Откровене, а ты не хочешь даже и продолжать. Разв мшаетъ теб что-нибудь написать изъ жизни своей то, что еще свжо. Будетъ время, когда не будетъ свжо, не будетъ и охоты писать невст’.

Совтъ пришелся по душ. Впечатлне прзда наслдника въ Вятку было такъ живо, чувство благодарности къ В. А. Жуковскому за ту ласку и доброту, съ какой онъ отнесся къ ссыльному, было такъ сильно, что Герценъ ршилъ описать встрчу съ любимымъ поэтомъ. При этомъ ему невольно припомнились другя знаменательныя встрчи въ его жизни, встрчи съ людьми выдающимися и имющими общественное значене. И Герценъ принимается за упомянутую статью: ‘I Maestri’ (учителя). Онъ обдумываетъ ее въ ма и въ это же время приходитъ къ(убжденю, что писать повсть ‘не мое дло’ {Рук. письмо отъ 28 мая 1837 г.}.

Въ стать ‘I Maestri’ описывались три встрчи: съ баснописцемъ И. И. Дмитревымъ, съ А. Л. Витбергомъ и съ Жуковскимъ. Статья эта не уцлла въ своемъ первоначальномъ вид, но ея далекй отголосокъ можно видть въ ‘Запискахъ’ Герцена. Тамъ говорится обо всхъ этихъ встрчахъ. Но вдь ‘Записки’ отъ того времени, когда писалась статья ‘I Maestri’, отстоятъ на разстояни 15 лтъ, потому не удивительно, что позднйшй разсказъ долженъ выйти съ инымъ освщенемъ, при чемъ, напримръ, встрча съ И. И. Дмитревымъ, какъ встрча, уже уходитъ на заднй планъ, не играетъ никакой роли. Зато на первый планъ выдвигается университетъ съ его начальствомъ, профессорами и первое публичное чтене Герцена — студента.

Въ ‘Запискахъ’ разсказывается, что въ 1833 году графъ Уваровъ, попечитель московскаго университета, ‘веллъ отобрать лучшихъ студентовъ для того, чтобы каждый изъ нихъ прочелъ по лекци изъ своихъ предметовъ, вмсто профессора…’ И вотъ для слушаня этихъ лекцй въ университетъ съхались: попечитель, митрополитъ, генералъ-губернаторъ и чуть не вся знать и не вс знаменитости города, въ числ которыхъ, какъ мы знаемъ, находится и баснописецъ И. И. Дмитревъ. Въ присутстви такой аудитори и всхъ студентовъ ‘мн пришлось читать у Ловцова — говоритъ Герценъ — изъ минералоги… Когда деканъ вызвалъ меня, публика была нсколько утомлена, дв математическя лекци распространили уныне и грусть… Уваровъ требовалъ что-нибудь поживе и студента ‘съ хорошо повшаннымъ языкомъ’. Щепкинъ указалъ на меня.

‘Я взошелъ на каедру. Ловцовъ сидлъ возл неподвижно, положа руки на ноги, какъ Мемнонъ или Озирисъ, и боялся… Я шепнулъ ему: ‘экое счастье, что мн пришлось у васъ читать, я васъ не выдамъ’.

— Не хвались, идучи на рать… отпечаталъ, шевеля губами и не смотря на меня почтенный профессоръ. Я чуть не захохоталъ, но когда я взглянулъ передъ собой, у меня зарябило въ глазахъ, я чувствовалъ, что я поблднлъ и какая-то сухость покрыла языкъ. Я никогда и прежде не говорилъ публично, аудиторя была полна студентами — они надялись на меня, подъ каедрой за столомъ ‘сильные мра сего’ и вс профессора нашего отдленя. Я взялъ вопросъ и прочелъ не своимъ голосомъ ‘о кристаллизаци, ея условяхъ, законахъ, формахъ’.

‘Пока я придумывалъ, съ чего начать, мн пришла счастливая мысль въ голову: если я и ошибусь, замтятъ, можетъ быть, профессора, но ни слова не скажутъ… а студенты — лишь бы я не срзался на полдорог, будутъ довольны, потому что я у нихъ въ фавор. Итакъ, во имя Гайюи, Вернера и Мичерлиха я прочелъ свою лекцю, заключилъ ее философскими разсужденями… Студенты и профессора жали мн руки и благодарили, Уваровъ водилъ представлять къ князю Голицыну’ {‘Записки’. Ч. I. Стр. 152—153.}.

Понятно, что тутъ и духъ, и тонъ разсказа совсмъ не напоминаютъ первоначальнаго наброска: ‘I Maestri’: здсь даже не упоминается о присутстви баснописца, котораго авторъ увидалъ въ первый разъ въ 1833 году въ стнахъ университета, измнился кругозоръ автора, измнились интересы и точка зрня на факты. Что нкогда казалось важнымъ событемъ въ глазахъ ссыльнаго юноши, то для 40-лтняго писателя-европейца потеряло смыслъ и значене: воспоминане о баснописц, о встрч съ нимъ потонули во мрак лтъ и заслонились другими встрчами и знакомствами, но воспоминаня юношескихъ чувствъ и ощущенй остались дороги, а воспоминаня о студентахъ-товарищахъ — на чужбин стали еще дороже.

Статья ‘I Maestri’ была готова уже въ первыхъ числахъ юня {Рук. письмо отъ 9 юня 1837 г.}, а черезъ четырнадцать дней она была исправлена, и Герценъ находилъ ее хорошей. ‘Эта статья I Maestri первый опытъ прямо разсказывать воспоминаня о моей жизни, и она удачна’. ‘Встрча, которая у тебя {Т. е. ‘Человкъ въ венгерк’.},— частный случай,— эта ужъ захватываетъ боле и представляетъ меня въ 1833, 1835, 1837 годахъ,— годы, отмченные въ ней тремя встрчами…’ {Рук. письмо отъ 23 юня 1837 г.}.

Статья чрезвычайно понравилась Наталь Александровн, особенно послдняя встрча. ‘Немудрено, если я скажу,— писала она,— что во всемъ, что ни читаю, не находила столько высоты и души, это скажутъ и друге’. Герценъ писалъ ей въ отвтъ, что въ этой стать можно ясно усмотрть его ростъ за послдне годы, можно видть, какъ онъ пересоздавался подъ влянемъ любви невсты. ‘Какой я былъ, видно въ первой встрч 1833 года, какой сталъ въ послдующихъ двухъ’. Эту статью онъ называлъ ‘поцлуемъ сердца’ и считалъ, что она чрезвычайно высока, даже ‘выше всего написаннаго’ {Рук. письмо отъ 4 юня 1837 г.}.

Уже въ эту статью входило страшное лицо — Калибанъ-гена, при чтени о которомъ у Натальи Александровны синли ногти, за то ей необыкновенно нравилось здсь какое-то видне и нкоторыя отдльныя выраженя.

Герценъ хотлъ непремнно переслать ‘I Maestri’ Огареву, но его затрудняла переписка, онъ не любилъ переписывать самъ и всегда прибгалъ къ помощи спецалистовъ этого дла, или-же къ любезности своихъ близкихъ. Эту статью для Огарева переписывала Э. М. Аксбергъ, а ‘Легенду’ — Наталья Александровна.

Близкую связь съ статьей ‘I Maestri’, какъ попыткой вспоминать прошлое своей личной жизни, составляетъ слдующая за ней статья: ‘Дитя’, гд Герценъ подробно разсказываетъ свое дтство, начиная съ 1812 года, кончая 1825-мъ.

Итакъ, слдовательно, автобографическя статьи начаты были по совту Натальи Александровны, которая въ Вятк все сильнй и сильнй завладвала мыслями и душою Герцена. Чмъ-бы онъ ни занимался — создавалъ-ли повсть, писалъ-ли статью, двоюродная сестра не только стояла возл него, какъ ангелъ вдохновитель, она создавала основу его мысли, онъ думалъ, онъ говорилъ о ней, онъ томился по той загробной жизни, по тому невозможному ‘тамъ’, гд они сольются навсегда. ‘Тамъ’ онъ разсчитываетъ найти примирене съ своей душой, которая измучена лежащимъ на ней пятномъ, т. е. поступкомъ съ Медвдевой. Этому ‘тамъ’ онъ посвящаетъ свои думы. Подъ именемъ ‘Тамъ’ пишетъ онъ повсть, которую превращаетъ въ обширный романъ. Повстью онъ скоро длается недоволенъ: ‘все это ужасно слабо,— говоритъ онъ {Рук. письмо отъ 15 февраля 1837 г.},— едва набросаны контуры. Смло, но бдно, очень бдно’. Чмъ дальше, тмъ недовольство растетъ сильнй. Уже въ юн онъ находитъ, что она натянута и подписываетъ ей смертный приговоръ, а вмст съ тмъ и своему беллетристическому таланту, назначая повсть на заклейку оконъ на зиму.

Но, несмотря на такое ршительное отрицане въ себ беллетристическаго таланта, онъ въ юл того-же года {Рук. письмо отъ 4 юля 1837 г.}, посл отъзда изъ Вятки наслдника, посл встрчи съ Жуковскимъ и Арсеньевымъ, которые его очень ободрили и подняли духъ, опять хочетъ пробовать свои силы на беллетристик: ‘Несмотря на закляте, повсть опять бродитъ въ голов. Попробую. Я самъ чувствую, что перо мое стало смле, фантазя свободне: рядъ страданй, рядъ опытовъ образовалъ его’.

Это страстное стремлене сдлаться писателемъ повстей и романовъ и въ то-же время недовольство своими опытами и сомнне въ своемъ беллетристическомъ талант, которыя замчаются во все время жизни Герцена въ ссылк, являются слабымъ намекомъ на то, что съ большей силою повторилось и въ пору полнаго развитя его литературныхъ способностей. И тогда повсть и романъ по-прежнему соблазняли его, а длаемыя опыты по-прежнему не поселяли желаннаго довольства.

Повсть ‘Тамъ’, несмотря на признане ея негодности, все-же не была уничтожена авторомъ: узжая изъ Вятки во Владимръ, онъ взялъ ее съ собой. А когда прхалъ навстить его H. X. Кетчеръ, онъ передалъ ему вмст съ другими бумагами для помщеня въ ‘Сын Отечества’ и повсть, которая теперь называлась уже ‘Еленой’, по имени главной героини {Я просматривала ‘Сынъ Отечества’ за 1838 и 1839 гг., но повсти не нашла.}, и составляла какъ-бы эпизодъ изъ повсти ‘Тамъ’, разросшейся уже въ цлый романъ. Самъ Герценъ въ предислови къ роману ‘Кто виноватъ’, говоритъ: ‘Правда, еще прежде я длалъ опыты писать что-то въ род повсти, но одна изъ нихъ не написана, а другая не повсть. Первое время посл моего прзда изъ Вятки во Владимръ мн хотлось повстью смягчить укоряющее воспоминане, примириться съ собой и забросать цвтами одинъ женскй образъ, чтобъ на немъ не было видно слезъ’…

Герценъ усплъ уже запамятовать, что не во Владимр, а еще въ Вятк создалась эта повсть. Несомннно, что въ повсти ‘Елена’ {Герценъ въ письмахъ нердко эту-же повсть называлъ ‘Тамъ’.} онъ имлъ въ виду забросать цвтами не кого другого, а именно П. П. Медвдеву, романъ съ которой не давалъ успокоиться его совсти и по прзд изъ Вятки. Въ одномъ изъ писемъ къ невст онъ прямо говоритъ, что въ повсти изображена его исторя съ Медвдевой.

Содержане повсти мы узнаемъ изъ ‘Записокъ’, гд она передается въ нсколькихъ словахъ. Тамъ разсказывается, какъ одинъ вельможа влюбился въ Елену, увлекъ ее, а самъ женился на другой. Елена съ горя впала въ чахотку и умерла. Вельможа, узнавши объ этомъ, сошелъ съ ума. Молодая жена въ безъисходномъ гор. Не зная, какъ и чмъ помочь несчастному, она ведетъ его на могилу къ Елен, которая похоронена въ Новодвичьемъ монастыр, въ Москв. Въ то время, когда они оба стоятъ у могилы, изъ оконъ монастырскихъ келй доносится до нихъ нудное пне объ отпущени грховъ. Посл этого больной выздоравливаетъ {‘Записки’, ч. II.}.

Прежде чмъ передать повсть Кетчеру, Герценъ ее много разъ передлывалъ, и мы не знаемъ, какую редакцю представляетъ приведенный разсказъ, записанный на память уже заграницей.

Романъ-же ‘Тамъ’ долженъ былъ поглотить въ себя не только повсть ‘Елена’, но и личность ‘Шведа’. Основная мысль романа должна была быть религозная, ‘та-же самая, которая начинаетъ просвчивать въ стать ‘Шведъ’ {‘Идеалисты тридцатыхъ годовъ’. И В. Анненкова.}. Здсь авторъ разсчитывалъ перемшать ‘науку, каррикатуру, философю, религю, жизнь реальную, мистицизмъ’, но онъ сомнвался только,— возможно-ли это?

По такимъ общимъ мстамъ, конечно, трудно догадаться о содержани всего романа, но П. В. Анненковъ пытается сдлать предположене. Онъ говоритъ, что романъ ‘могъ имть сходство съ Флоберовскимъ современнымъ намъ произведенемъ: ‘Искушене св. Антоня’, съ тою только капитальною разницею между ними, что религозный индифферентизмъ Флобера замнился-бы здсь проповдью о томъ, что въ искусств находится прямая оцнка врованй’ {Такъ-же, стр. 19.}. Но едва-ли Анненковъ правъ въ своихъ догадкахъ: повсть ‘Елена’, содержане которой намъ приблизительно извстно, скорй опровергаетъ, чмъ подтверждаетъ его.

VI.

Повсть, романъ, воспоминаня въ вид повсти и повсти въ вид воспоминанй — вотъ что составляетъ главныя работы Герцена за время страстной любви къ невст въ Вятк и во Владимр вплоть до женитьбы, до 9-го мая 1838 года. Черпая матералъ для повстей и разсказовъ изъ личныхъ воспоминанй, онъ тмъ не мене выступаетъ въ нихъ чистымъ романтикомъ, часто превращая самую жизнь въ нчто фантастическое, напоминающее разсказы Жанъ-Поля-Рихтера. Такимъ крайне фантастическимъ писателемъ выступаетъ онъ въ небольшомъ произведени, писанномъ ко дню рожденя Натальи Александровны, къ 22 октября 1837 года, подъ названемъ ‘Фантази’: 22 октября 1817 года‘ {День и годъ рожденя невсты.}.

До появленя ‘Переписки’ эта вещица считалась утраченной, и П. В. Анненковъ, часто допускавшй, какъ мы видли, свои предположеня насчетъ содержаня той или другой статьи, говоритъ, что ‘Фантазя’ доброю частью своей воспроизведена въ ‘Запискахъ одного молодого человка’ {‘Идеалисты тридцатыхъ годовъ’. Стр. 22.}. Но теперь, когда оказалось, что ‘Переписка’ сохранила въ цлости эту небольшую статейку, вмсто того, чтобы полагаться на т или другя предположеня, мы можемъ познакомиться съ ней въ подлинник.

Фантазя.

22 октября 1817 года.

Списокъ ‘Фантази’ я беру не изъ ‘Переписки’, а изъ имющихся у меня рукописей, гд ‘Фантазя’ переписана рукою Натальи Александровны и гд рукою Герцена внесены нкоторыя поправки.

-е.

Въ большой зал, мертвой, какъ кладбище, сидлъ на окн мальчикъ лтъ пяти. Блдный цвтъ лица, маленькй ростъ, нжность и хрупкость (grle) членовъ показывали слабую, болзненную организацю, но черты его лица были рзки, и ребячьи глаза искрились огнемъ.

Есть дтскя лица, которыя явственно пророчатъ всю будущую жизнь ихъ. Смотря на мальчика, сидвшаго на окн, наврное можно было ему предсказать рядъ страданй, наврное можно было предсказать, что грубыми руками люди захватаютъ, погнутъ, сломаютъ нжный сосудъ этотъ, сосудъ пламенной мысли {А раньше было: ‘сильныя мысли’.} и сильнаго чувства, и что онъ рано уйдетъ на родину обиженный, оскорбленный, ежели Богъ не подастъ ему руку помощи. И также наврное можно было предсказать, что Богъ эту руку помощи подастъ, потому что онъ въ ней {Слово вставлено перомъ.} никому не отказываетъ, потому что и весь мръ матеръяльный ничто иное, какъ рука помощи падшему ангелу.

Мальчикъ задумчиво смотрлъ на небо, можетъ, безъ всякихъ мыслей, можетъ, игривой, пестрой мечтой своего возраста маленькй Шведенборгь представлялъ себ хрустальные дома ангеловъ с(ъ) множествомъ цвтовъ, съ райскими птицами.

II-е.

А съ неба смотрлъ на мальчика Духъ жизни, благодатный путеводитель каждаго смертнаго, всего рода человческаго и всей вселенной по стез, начертанной Провиднемъ. Рои свтоносныхъ ангеловъ летали около него. Горестно смотрлъ Духъ.— ‘Жаль мн тебя, молодой гость земли, мало тла досталось на твой удлъ и много души. Толпу страданй обрушитъ на тебя огненный нравъ твой, а нтъ въ теб мощной силы, которую врнымъ щитомъ можетъ человкъ противопоставить {Раньше было: ‘противодйствовать’, затмъ измнено рукою Герцена.} врагу. Странникомъ будешь ты скитаться между людей, они тебя не признаютъ за родного, а отчаго дома {Раньше было ‘роднаго дома’, а Герценъ поправилъ своею рукою: ‘отчаго’.} не найти теб самому. Огонь въ такихъ глазахъ не лучезарный свтъ неба, а пурпуръ земной страсти {Раньше было: ‘пламени’.}. Мысль гордая унесетъ тебя, какъ дикй конь, и люди бросятъ камни на дорогу, о которые ты разобьешься’.

Одинъ изъ ангеловъ {Раньше было дале: ‘изливавшй кроткое, нжное сяне’,— потомъ зачеркнуто.} задумался и свтилъ голубымъ взоромъ своимъ на мальчика, который между тмъ засыпалъ.

Духъ обратился къ ангелу и продолжалъ: ‘Среди ужасной бури родился онъ, одинъ изъ разрушающихъ, допотопныхъ переворотовъ, какъ отчаянное усиле противъ гармони и просвтленья, мечомъ и огнемъ пробгалъ по земл. Онъ протянулъ руку изъ колыбели, и непрятельскй воинъ, буйный и пьяный, схватилъ за нее, онъ ступилъ на землю — и маленькая нога его обагрилась кровью человческой. Въ сырую весеннюю ночь лежалъ онъ на мостовой, море огня, пожиравшее городъ, едва могло отогрть посинвше члены младенца, искры сыпались на него, конскя копыта дотрогивались, онъ былъ голоденъ и не могъ кричать, изнуренная грудь матери не имла для него капли молока. Жизнь начинала тухнуть, ночь распространялась передъ глазами малютки. Я спасъ его, но спасъ тлесно. Душа наслдовала что-то и отъ бури, и отъ пожара, и отъ крови’.

Ангелъ не спускалъ глазъ съ спящаго ребенка, его болзненное выражене стало еще замтне, лихорадочныя движеня пробгали по немъ, казалось, что-то чудовищное стоитъ передъ нимъ и стращаетъ его. ‘Жаль мн малютку!’ сказалъ ангелъ съ первою слезою навчно радостномъ ок.

— Спаси его.

— О, я готовъ!

— Но помни. Законы неизмнны, путь спасеня всему падшему показанъ: онъ тотъ-же для вселенной, для человчества и для одного человка. Двухъ огромныхъ жертвъ требуетъ онъ: земную жизнь и страданя. А какъ утомительна эта жизнь въ оковахъ тла, эта зависимость отъ стихй! А какъ жгучи эти земныя несчастя съ ядомъ на губахъ, съ заразой въ дыхани!

— Все перенесу, мн жаль падшаго брата, я вижу на чел его не совсмъ стертую печать красоты Люцифера, той красоты, которою онъ увлекъ толпы ангеловъ. Какъ хорошъ былъ Люциферъ до моего паденья съ пурпуровымъ свтомъ своимъ, съ высокой необъятной мыслью. Ребенокъ этотъ какъ-то напоминаетъ его черты, о, я люблю его, лишь бы благословилъ меня отецъ, и я привелъ-бы его въ родительскй домъ, домъ радости и молитвы, нмъ больше страданй, чмъ больше трудностей, тмъ чище будетъ онъ.

И такъ, да будетъ!— воскликнулъ Духъ, оснивъ ангела таинственнымъ знакомъ. Вдругъ тсно стало ему, грудь взволновалась, прозрачная мысль отуманилась, сонъ, неизвстный жителямъ неба, оковалъ его, ему казалось, что онъ падаетъ, что свтъ тухнетъ… {Курсивъ потомъ вписавъ рукою Герцена. Послднее слово здсь плохо разобрано.} было душно… онъ пересталъ себя понимать… исчезъ.

-е.

Шаги послышались въ ближней комнат, блдный мальчикъ проснулся. Уже смерклось. Онъ взглянулъ на небо — лазоревая звзда низверглась съ быстротою молни на землю. Ему жаль стало звздочки.

Растворилась дверь. Женщина прелестная собой вошла со свчою въ залу:— Александръ! Александръ! гд ты?

— Я здсь, maman,— отвчалъ Александръ..

— Куда ты это спрятался? я теб скажу радость: у тебя родилась маленькая сестрица.

Глаза ребенка сверкнули, будто онъ понялъ всю высокую мистерю этого рожденя.

— Вдь дти съ неба?— спросилъ онъ.

— Да, ихъ Богъ даетъ.

— Такъ эта свтлая звздочка, которая сейчасъ упала, должно быть и есть моя сестра.

— Дитя!— сказала мать, улыбаясь {Въ конц листочка, на которомъ переписана Фантазя рукою Натальи Александровны, тою-же рукою написаны слдующя слова: ‘6-е февраля. Воскресенье. День, въ который Emilie своею мыслью прогнала вс тучи, даже вс облачка,— да благословитъ Богъ ея мысль.’}.

Писано 22 октября 1837 года. Вятка.

Это произведене, сохранившееся отъ времени полнаго дтскаго гипноза, прекрасно отражаетъ всю интенсивность религознаго настроеня автора, его взглядъ на земную жизнь, какъ на неизбжную переходную ступень къ жизни на небесахъ, вру въ Провидне, въ назначенную человку судьбу, по которой онъ неминуемо долженъ идти. Извстно, что Герцену было- пять лтъ, когда родилась его двоюродная сестра (1817 г.), въ появлени которой на свтъ онъ хочетъ видть какую-то мистическую связь съ собой и съ своимъ предназначенемъ. Онъ помнилъ, какъ въ первый разъ услыхалъ отъ своей матери о рождени Наташи, и это воспоминане положилъ въ основу названнаго произведеня. Здсь онъ отразилъ и ту вру въ свою необыкновенную судьбу, которая ждала его и въ которой онъ еще тогда усматривалъ лишеня, страданя и камни, долженствующе лежать на его дорог и служить ему на погибель. Здсь-же сдланъ намекъ и на свое рождене въ тяжелую эпоху 1812 года, въ томъ мст, гд говорится о непрятельскомъ воин, буйномъ и пьяномъ, который схватилъ протянутую руку младенца, есть намекъ и на пожаръ Москвы, гд ‘море огня, пожиравшее городъ, едва могло отогрть посинвше члены младенца’. Вс эти дйствительныя событя изъ жизни автора облечены въ поэтическую картину съ фантастическимъ оттнкомъ.

‘Фантазю’ Герценъ иначе не называлъ, какъ c’est im rien, ‘этого рода статьи въ проз, говорилъ онъ, кажутся натянутыми везд, кром Жанъ-Поля Рихтера. Но неужели фантазя, сама по себ хорошая, не можетъ существовать безъ ритма’ {‘Идеалисты тридцатыхъ годовъ’. Стр. 21.}. И оставшись недоволенъ произведенемъ, все-же просилъ передать его такъ-же, какъ ‘Maestri’, Е. Г. Левашовой, этой ‘превосходной русской женщин’, какъ ее называетъ Анненковъ, которая, но выраженю другихъ, ‘исходила любовью къ людямъ’. Герценъ не знавалъ лично Левашовой, но очень уважалъ и любилъ ее за теплоту и отзывчивую душу, за то горячее сочувстве, съ которымъ она относилась къ Огареву и его друзьямъ.

Какъ отнеслась Левашова къ ‘Фантази’ и каковъ былъ ея отзывъ — неизвстно. Статья-же ‘I Maestri’ читалась у нея въ одинъ изъ вечеровъ въ присутстви Жуковскаго. Статья понравилась Жуковскому: онъ на рукописи сдлалъ отмтки карандашомъ тхъ мстъ, которыя ему больше нравились. Оказалось, что любимый и уважаемый поэтъ совпалъ во вкусахъ съ Натальей Александровной, и это, разумется, очень обрадовало Герцена. Списокъ статьи съ помтками Жуковскало былъ отосланъ къ отцу, И. А. Яковлеву, и, разумется, такъ-же утратился, какъ и большинство вышеупомянутыхъ произведенй.

Мысль о возвращени въ Москву со времени пребываня наслдника, великаго князя Александра Николаевича, стала все больше и больше овладвать ссыльнымъ. Въ конц 1837 года надежда стала переходить въ реальную возможность. Съ этихъ поръ въ душу поселилось новое чувство — грусть о предстоящей разлук съ вятскими друзьями. И подъ влянемъ этого чувства Герценъ принялся писать воспоминаня о самомъ близкомъ друг вятской жизни: о Полин Трампетеръ, которую, вмст съ ея женихомъ Скворцовымъ, ему было жаль покинуть. Воспоминаня эти онъ назвалъ — ‘Симпатя’.

Эта статья, которая подобно другимъ утратилась, затрогивала любопытный вопросъ — вопросъ о гонорар, о плат за литературный трудъ. Герценъ въ то время былъ противъ платы за литературныя произведеня, былъ даже противъ продажи книгъ. Зато поздне, когда ему въ перспектив стала грозить бдность, когда появилась опасность, что отецъ не будетъ выдавать денегъ на содержане, если сынъ вздумаетъ жениться противъ его желаня, то Герцену пришлось надъ этимъ вопросомъ сильно позадуматься, и хоть и не безъ труда, а отказаться отъ сдланнаго заране ршеня. Отправляя съ H. X. Кетчеромъ отрывокъ изъ романа ‘Тамъ’, повсть ‘Елена’, для помщеня въ ‘Сын Отечества’, онъ выговариваетъ, чтобы редакця въ оплату высылала ему журналъ, а за прочя статьи, которыя будетъ печатать въ будущемъ, ршается требовать ‘чистыя денежки’ {Рукоп. письмо отъ 9 февраля 1838 г.}.

Но литературныя работы Герцена вятскаго перода не заканчиваются статьей ‘Симпатя’: онъ написалъ въ Вятк еще ‘Рчь’, которую потомъ читалъ публично 6-го декабря 1837 года по случаю открытя Вятской Публичной Библотеки.

‘Рчь’ уцлла среди печатныхъ произведенй Герцена. Онъ начинаетъ ее съ воздаяня хвалы Петру Великому, который первый сталъ заботиться о просвщени въ Росси. Его преемники продолжали начатое дло: открыли академю, университетъ. Въ обществ, благодаря этому, появилась потребность къ книг. И вотъ опять изъ той-же среды является забота объ удовлетворени этой потребности: правительство устраиваетъ въ губернскомъ город публичную библотеку.

Сдлавши этотъ краткй очеркъ, Герценъ обращается въ ‘Рчи’ къ будущимъ читателямъ новооткрывающейся библотеки съ пояснительнымъ словомъ относительно того, что такое книга. ‘Опытъ, написанный и брошенный въ употреблене, говоритъ онъ, есть книга. Книга — это духовное завщане одного поколня другому, совтъ умирающаго старца юнош, начинающему жить, приказъ, передаваемый часовымъ, отправляющимся на отдыхъ, часовому, заступающему его мсто’. Прежде и букву, и книгу скрывали. Теперь-же ее длаютъ общимъ достоянемъ: открываютъ библотеки. И Герценъ приглашаетъ читателя съ почтенемъ входить въ этотъ храмъ мысли. ‘Утомленный заботами вседневной жизни читатель, говоритъ онъ, придетъ въ библотеку отдохнуть душою и, укрпленный на новый трудъ, всякй разъ благословитъ ныншнй день, столь близкй русскому сердцу, столь торжественный, съ памятью котораго соединяется день рожденя нашей библотеки’.

‘Рчь’ была выслушана публикой, относительно которой Герценъ являлся во время жизни въ Вятк невольнымъ просвтителемъ, съ большимъ интересомъ и была покрыта аплодисментами. Онъ выступилъ въ ней сторонникомъ науки, просвщеня и энергичнымъ внушителенъ стремленя къ развитю и пробртеню знаня. Такимъ-же онъ долженъ былъ выступать и въ своихъ статьяхъ, помщенныхъ въ ‘Вятскихъ Губернскихъ Вдомостяхъ’, гд одно время ему было поручено завдоване неоффицальной частью. И характеръ, и содержане этихъ статей, однако, до сихъ поръ остаются намъ неизвстны.

VII.

Итакъ, литературныя работы вятскаго перода закончились публичной ‘Рчью’. Ея успхъ, многочисленные аплодисменты ободрили и безъ того уже ободреннаго переводомъ въ другой городъ Герцена. Но перездъ во Владимръ, жизнь тамъ, въ особенности до свадьбы, составляетъ непосредственное продолжене вятской жизни, того-же направленя и отчасти даже тхъ-же работъ, которыя были начаты въ Вятк. Потому работы за время Владимрской жизни до свадьбы могутъ совершенно свободно быть смшаны съ вятскими въ одну колоду. Во Владимр онъ усердно продолжаетъ начатыя воспоминаня изъ своей жизни, излагая то просто въ форм записокъ, то въ вид повстей. Онъ то пишетъ новыя, то возвращается къ старымъ, передлывая и исправляя ихъ до основаня. Уже въ январ 1838 года у него готова статья: ‘Пропилей’ — такъ онъ называетъ вступлене въ юность. Одновременно съ этимъ передлываетъ онъ статью: ‘Дитя’, давая ей новое назване — ‘О себ’, гд доводитъ, свою жизнь до 20 юля 1834 года включительно, т.-е. до знаменательной въ его жизни встрчи съ двоюродной сестрой на кладбищ, съ которой совпалъ и день ареста.

Форма воспоминанй оказалась всего боле подходящей и соотвтствующей таланту, а также и натур Герцена. Чувствительный, сердечный, привязчивый къ людямъ, онъ не легко отрывался отъ тхъ, съ которыми судьба сталкивала его, и потому, разставшись, находилъ уже отдыхъ и смягчене горечи разлуки въ возможности вспоминать и вызывать оставшеся позади образы. Къ тому-же и окружающая провинцальная жизнь новаго города была такъ пуста и безсодержательна, что оставался одинъ способъ коротать время, ‘проталкивая его въ вчность’ — обращаться къ прошлой жизни, уходить въ воспоминаня.

Мы видли, какъ во время жизни въ Вятк мысли Герцена были переполнены воспоминанями о лучшемъ прожитом. Это лучшее прожитое было связано съ Москвой, съ ранней встрчей, съ двоюродной сестрой. Зато какъ скоро^Вятка осталась позади, какъ скоро жизнь тамъ обратилась въ прошлое, какъ скоро Герценъ могъ отойти отъ нея на разстояне, эта жизнь тотчасъ-же обращается для него въ матерьялъ литературныхъ работъ.

Мы знаемъ теперь, что вятская жизнь пестрла не одними удачами, на фон этой жизни выступало одно крайне враждебное лицо. Оно выглянуло уже раньше въ ‘Письмахъ къ друзьямъ’ и въ ‘I Maestri’, подъ именемъ Калибанъ-гена, какъ прозвалъ Герценъ Тюфяева. Этого самого Тюфяева онъ описалъ во Владимр въ повсти: ‘Его Превосходительство’. Здсь выводился ‘мужъ мерзавецъ и жена ангелъ. Мужъ находится подъ судомъ и даетъ жену во взятку губернатору,— жена въ отчаяни,— чахотка, смерть. Мужъ пьянъ и въ день похоронъ отъ губернатора получаетъ Владимрскую звзду’.

Повсть содержитъ одинъ изъ множества неблаговидныхъ поступковъ Тюфяева. Герценъ долго былъ занятъ повстью. Онъ не разъ писалъ о ней невст, писалъ даже тогда, когда у повсти еще не было названя’. Сюжетъ самый отвратительный, возмущающй чувство благороднаго человка, и таковы будутъ подробности. Главное лицо — Калибанъ-гена въ ‘I Maestri’.

Такъ онъ писалъ 18 января 1838 года, а 20 числа того-же мсяца уже говоритъ, что у него есть ‘еще повсть, но ее боюсь теб послать: мрачна, какъ черная ночь. Перечитывая сегодня, я самъ содрогнулся. Привезу самъ’. Что это была за повсть? мы не знаемъ. Только несомннно, что этими обими повстями такъ-же, какъ и всми беллетристическими произведенями за время, которое охватываетъ ‘Переписка’, Герценъ оставался очень недоволенъ.

Одновременно съ названными повстями онъ заканчиваетъ и большую статью объ архитектур, начатую еще въ Вятк. Теперь статья является уже подъ названемъ: ‘Кристаллизаця человчества’. Къ ней прикладываются картинки, и она посвящается Витбергу. Это та самая статья, про которую въ ‘Письмахъ къ друзьямъ’ Герценъ говоритъ: ‘Нтъ, все, что я писалъ, глупо. Сожгу все, кром статьи архитектурной, а она, можетъ быть, всхъ глупе, да въ ной есть хоть указане на мысль широкую’. Эта статья какъ-бы сводила счеты съ тмъ громаднымъ влянемъ, какое имло на Герцена близкое сожительство съ Витбергомъ. Теперь, съ перездомъ во Владимръ, вятское вляне всецло уступаетъ мсто московскому, дйствовавшему все время силою писемъ. Это послднее сильно отражается на всхъ его произведеняхъ перода ссылки, между которыми во Владимр самое видное мсто занимаютъ воспоминаня. Съ каждымъ мсяцемъ они разростаются все сильнй и сильнй. Въ март 1838 года они уже изъ отдльныхъ статей сливаются въ большое произведене, распадающееся на главы.

Посл перваго тайнаго свиданя съ невстой, бывшаго 3 марта, онъ ей сообщалъ: ‘Написалъ VIII главу въ свою жизнь и написалъ очень хорошо, и ужъ конечно, не догадаешься о чемъ: О любви къ Люд. П…. вообще идетъ прекрасно (я пишу по твоему приказу). Дале описана самая черная эпоха, отъ 9-го юля 1834 г. до 20-го, но halte l!’ Но мы знаемъ, что онъ на этомъ не остановился: воспоминаня продолжались дале, онъ ихъ сталъ уже называть однимъ общимъ именемъ: поэмой ‘О себ’, которая по его плану, набросанному 30-го марта, должна была заканчиваться 9-мъ апрля. ‘Да, это поэма юности, и она хороша. Въ IX глав описана студенческая оргя и прогулка’.

Эта послдняя глаза, какъ можно думать, сохранилась въ воспоминаняхъ Т. П. Пассекъ, въ I том, въ той глав, которая носитъ назване: ‘Послднй праздникъ дружбы’ и гд описывается юная оргя и поздка друзей въ село Архангельское. По этому отрывку мы уже можемъ судить, сколько веселой шутки, тонкаго остроумя и художественнаго таланта разсыпано авторомъ въ раннихъ произведеняхъ! Онъ уже тогда проявлялъ умнье въ обрисовк портретовъ. Тутъ выведены и В. Пассекъ, и Кетчеръ, и А. Н. Савичъ, и Сазоновъ. Живо описана картина вареня жженки, этотъ центральный актъ разсказа, а возл жженки оба молодые друга: Герценъ и Огаревъ.

‘Молодой человкъ въ сромъ халат, на диван, задумчиво мшаетъ горящее море и задумчиво всматривается въ фантастическе узоры огня, сливающеся съ ложкой. Противъ него за столомъ безъ сюртука, безъ галстука, съ обнаженной грудью, сложивши руки la Napoleon съ, сигарою въ зубахъ сидитъ худощавый юноша съ выразительнымъ умнымъ взоромъ’.

‘Они говорятъ о прошломъ, о лучшихъ минутахъ этого прошлаго. Жженка, между тмъ, успла изготовиться. Юноша безъ сюртука вскочилъ на стулъ и звонкимъ голосомъ закричалъ:

Messieurs et milords! je demande la parole, je demande la clture de vos discussions, une grande motion… silence aux interrupteurs, monsieur le prsident, couvrez-vous’.

‘И онъ нахлобучилъ шапку своему сосду, а самъ продолжалъ въ томъ-же тон приглашать товарищей подходить за жженкой, перемшивая свою рчь остротами, шуткой, историческими именами. Ораторъ кончилъ, вс съ шумомъ и хохотомъ стали подходить къ столу.

‘Ораторъ спокойно разливалъ въ стаканы пуншъ.

— Магистръ, скажи, пожалуйста, кричалъ онъ (Савичу) — не изобрлъ-ли Деви новыхъ металлическихъ стнокъ для того, чтобы не жглись губы?

— Гумфри Деви умеръ, отвтилъ магистръ, весь занятый своимъ споромъ.

— И я думаю, радъ отъ души,— продолжалъ ораторъ,— что, наконецъ, химически разложился и на себ можетъ испытать соединене и разложене…’

Быстро и легко набрасывались сцены. Нигд ни одной пошлости, ни одной глупой шутки. Такъ было и въ самой дйствительности, говоритъ авторъ:— рядомъ съ бурнымъ вальсомъ ‘высокихъ идей и плоскихъ остротъ’ — все косило на себ изящный отпечатокъ.

Несомннно, что ‘Послднй праздникъ дружбы’ представляетъ дальнйшую передлку упомянутой IX главы. Набрасывая личность товарища Пассека, авторъ здсь говоритъ, что фантазя этого юноши ‘была направлена на ложную мысль — бгства отъ земли’. Такое критическое отношене (въ март 1838 г.) могло придти только поздне, равно, какъ и убждене, что картинную галлерею ‘надобно изучать въ одиночеств и притомъ разсматриване распространить на много и много дней’. Къ этому выводу, мы знаемъ, Герценъ пришелъ посл первой поздки въ Петербургъ въ 1839 году въ конц, когда онъ думалъ познакомиться съ эрмитажемъ, побывавши въ немъ только разъ. Эта ошибка тоже сильно запала ему въ голову, онъ писалъ о ней жен во Владимръ. Потому, когда принялся за обычную поправку и переработку IX главы поэмы: ‘О себ’, гд описывалась товарищеская пирушка, посл которой вс молодые друзья похали въ Архангельское, принадлежащее князю Юсупову, Герценъ, остановившись на богатой галлере князя, и переправляя разсказъ, вставилъ эту мысль въ произведене.

Вс эти наброски воспоминанй изъ своей жизни авторъ не разъ, какъ въ теори, такъ и въ дйствительности соединялъ въ одно цлое, раздляя на части и на главы. Онъ уже въ Вятк полагалъ, что современемъ изъ нихъ выйдетъ цлая книга, которую онъ намревался озаглавить ‘Юность’ и посвятить невст и Огареву. ‘Вамъ посвящена и душа моя, говоритъ онъ {Рук. письмо отъ 23 юня 1837 г.}, надюсь, не поссоритесь за это черезполосное владне’. Во Владимр онъ уже думаетъ разросшяся воспоминаня раздлить на дв части: ‘Первая часть до 20-го юля 1834 года. Тутъ я дитя, юноша, студентъ, другъ Огарева, мечты о слав, вакханали — и все это оканчивается грустной, но гармоничной нашей прогулкой на кладбище (она уже написана). Вторая начнется моей фантазей 22 октября’. Вообще порядка нтъ: отдльныя сцены, письма, tutti frutti — все входитъ, за этимъ встрча: ‘I Maestri’ и ‘Симпатя’, дале — что напишется. Въ прибавлени къ первому тому ‘Германскй путешественникъ’ {Рук. письмо отъ 14 янв. 1838 года.}.

Если небуквально, то, во всякомъ случа, во многомъ — въ общемъ план, въ распредлени на части, въ посвящени и т. д., автобографическя воспоминаня перода ссылки напоминаютъ и даже совпадаютъ съ извстными всмъ ‘Записками’ Герцена, которыя онъ писалъ посл смерти жены, удалившись изъ Франци въ Лондонъ. По, несмотря на все оказавшееся сходство обоихъ плановъ, было-бы большой ошибкою признавать въ набросанныхъ въ Вятк и во Владимр воспоминаняхъ первую редакцю позднйшихъ ‘Записокъ’, признавать, что послдня есть ничто иное, какъ дальнйшая переработка того, что было задумано и выполнено въ тридцатыхъ годахъ. Сдлавъ это заключене, пришлось бы признать, что надъ ‘Записками’ Герценъ работалъ не мене пятнадцати лтъ, что на ихъ отдлку и переработку положилъ массу времени и труда. Но отъ такой вереницы ошибочныхъ выводовъ, къ счастю, насъ уберегаютъ сохранившяся статейки изъ Владимрской и вятской жизни или врнй ихъ сравненя и сопоставленя съ соотвтствующими мстами ‘Записокъ’, какъ напр.: ‘Вторая встрча’, ‘I Maestri’, ‘Фантазя’, ‘IX глаза изъ поэмы: О себ’… Мы уже видли, хотя бы изъ сравненя ‘Встрчи’ съ разсказомъ о Цыханович, изъ сопоставленя встрчи съ И. И. Дмитревымъ въ ‘I Maestri’ съ тмъ, что изъ нея разсказывается въ ‘Запискахъ’, что послдне разсказы не представляютъ вовсе передлку раннихъ работъ, а составляютъ совершенно новыя созданя, гд часто изображены хоть и одни и т-же факты, но съ совершенно инымъ освщенемъ и съ совершенно другой точкой зрня, которая могла выработаться и сложиться у Герцена въ пятнадцатилтнй промежутокъ, отдляющй Лондонъ отъ жизни Вятки и Владимра,

Герценъ самъ въ предислови къ ‘Запискамъ’, въ предислови, которое было писано въ 1860 году и обращено къ другу дтства — Огареву, слдовательно больше, чмъ черезъ двадцать лтъ посл вятской жизни,— вспоминаетъ объ этихъ раннихъ юношескихъ наброскахъ, которые относятся къ ‘Запискамъ’, какъ далекое воспоминане {‘Записки’. Ч. I. Стр. 2.}.— ‘Записки эти не первый опытъ, говоритъ онъ,— мн было лтъ 25, когда я начиналъ писать что-то въ род воспоминанй. Случилось это такъ: переведенный изъ Вятки во Владимръ — я ужасно скучалъ. Остановка передъ Москвой дразнила меня, оскорбляла, я былъ въ положени человка, сидящаго на послдней станци безъ лошадей. ‘Въ сущности это былъ чуть-ли не самый чистый, самый серьезный перодъ оканчивавшейся юности. И скучалъ-то я тоже свтло и счастливо, какъ дти скучаютъ наканун праздника или дня рожденья. Всякй день приходили письма, писанныя мелкимъ шрифтомъ, я былъ гордъ и счастливъ ими, я ими росъ. Тмъ не мене разлука мучила, и я не зналъ, за что приняться, чтобы поскоре протолкнуть эту вчность какихъ-нибудь четырехъ мсяцевъ… Я послушался даннаго мн совта и сталъ на досуг записывать мои воспоминаня о Крутицахъ, о Вятк… Три тетради были написаны… потомъ прошедшее потонуло въ вчности настоящаго’.

Герценъ уже усплъ забыть въ то время, когда писалъ предислове, что не во Владимр, а еще въ Вятк ему посовтовала невста ради сокращеня мучившей его разлуки описывать событя собственной жизни, онъ забылъ, что еще тамъ, на далекой сверовосточной окраин создался у него большой планъ этого произведеня, которое онъ думалъ тогда назвать: ‘Юность’ и которое не хотлъ печатать въ то время потому, что находилъ его недостаточнымъ: ‘надо больше сдлать — писалъ онъ 23 юня 1837 года, а то отдать людямъ на поругане такя святыя страницы жизни больно, какой-нибудь важный трудъ долженъ имъ служить рекомендательнымъ письмомъ. Тогда ихъ издамъ подъ названемъ:’Юность’.

Но эта забывчивость, эта неточность во времени и мст служитъ лучшимъ доказательствомъ, что Герценъ писалъ ‘Записки’, не имя подъ руками старыхъ вятскихъ и Владимрскихъ тетрадей. Въ то время, какъ онъ въ Лондон уходилъ въ воспоминаня далекаго прошлаго, ища тамъ уврачеванй отъ обступавшей его тоски, ища забвеня отъ тяжелой дйствительности, вятскя и Владимрскя тетради спокойно лежали въ Москв, въ дом Яковлева, перешедшемъ по наслдству къ старшему брату Герцена, а когда брать, обднвши, продалъ домъ, были, надо полагать, выкинуты, какъ рухлядь, и затерялись’. Герценъ писалъ ‘Записки’ на память, возсоздавая все сызнова и,- разумется, изображая жизнь подъ тмъ угломъ и съ тмъ освщенемъ, подъ какимъ она рисовалась ему теперь, посл того, какъ его душа перенесла такъ много тяжелаго» въ личной и общественной жизни и въ очень многомъ успла разочароваться.

Конечно, вс эти автобографическе наброски тридцатыхъ годовъ въ сравнени съ ‘Записками’, этимъ въ высшей степени прекраснымъ, художественнымъ созданемъ, представляются какъ-бы ученическими опытами, но тмъ не мене эти опыты, какъ можно видть изъ дошедшихъ до насъ отрывковъ, полны того остроумя и несомнннаго художественнаго таланта, который такъ сильно развился у Герцена впослдстви. Уже въ нихъ выступаетъ и намчается тотъ будущй большой писатель, какого мы признаемъ въ немъ теперь и произведеня котораго ждутъ своей подробной критической оцнки.

Не одни только воспоминаня, а какъ мы видли и критика, этнографя, повсть, романъ, философская статья — вс роды и виды, каке только составляютъ въ настоящее время полное собране сочиненй Герцена,— все это еще до времени женитьбы, до мая 1838 года, было испробовано имъ. Онъ писалъ много и начатое рдко оставлялъ недоконченнымъ. Въ этомъ случа Герценъ представлялъ полную противоположность своему другу — Огареву, который охотне набрасывалъ планы, чмъ приводилъ ихъ въ исполнене. Энергичный, дятельный, талантливый и остроумный писатель уже вполн сказался въ этотъ перодъ ссылки.

Е. Некрасова.

‘Сверный Встникъ’, No 9, 1895

Юношеске литературные труды Герцена.(На основани ненапечатанной части ‘Переписки’).

Фантазя.

Читайте также:

Юношеске литературные труды Герцена.
(На основани ненапечатанной части ‘Переписки’).