Юмор в разговорах Л. Н. Толстого, Толстой Сергей Львович, Год: 1923 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Толстой. Памятники творчества и жизни. 3

Редакция В. И. Срезневского

Кооперативное т-во изучения и распространения творений Л. Н. Толстого.

Москва—1923.

ЮМОР В РАЗГОВОРАХ Л. Н. ТОЛСТОГО.

Воспоминания С. Л. Толстого.

Отец мой, Л. Н. Толстой, был очень склонен к юмору. Он высоко ценил юмор в литературе — у Мольера, Диккенса, Гоголя и др. Блестки юмора рассыпаны во многих местах его произведений: вспомним ‘Историю Карла Ивановича’ в ‘Детстве’, ‘Записки Маркера’, адвоката, ловящего моль в ‘Анне Карениной’, обед у Корчагиных в ‘Воскресении’ и др. места. Однако полную волю своему юмору он дал лишь в немногих своих произведениях, больше всего — в ‘Плодах Просвещения’ и в некоторых мелких вещах — в ‘Первом Винокуре’ в ‘Сказке про Ивана Дурака’, в ‘Восстановлении Ада’ и др. Несмотря на то, что он хорошо видел юмористическую сторону жизни и умел ее изображать, мне кажется, что как писатель, он пренебрегал юмором, как бы сдерживая себя в этом направлении. Он как-будто находил, что прибегать к юмору значит недостаточно серьезно относиться к своим образам и к своим мыслям. Но в устной речи такого отношения к юмору у него не было, когда он бывал в бодром настроении, он любил отмечать смешную сторону жизни и нередко посредством юмора выражал свои любимые и глубокие мысли.

Юмор его выражался в тонкой наблюдательности,— он нередко замечал комизм гам, где другие этого не замечали, — в неожиданных сравнениях и в особом приеме обобщать некоторые характерные или комические случаи. Этот прием состоял в том, что, выхватив из жизни какую-нибудь несообразность или какой-нибудь смешной случай, он обобщал его, давал ему соответственное название — нечто в роде заглавия, и подводил под это заглавие аналогичные случаи. Таким образом у него, а через него и в его семье, образовался ряд характерных выражений или поговорок, понятных только тем, кто знал анекдоты, из которых эти поговорки возникли. Таковы выражения ‘анковский пирог’, ‘архитектор виноват’, ‘баба моется’, ‘кормятся’ и др. В своем месте я об’ясню эти выражения.

Примеры юмора моего отца я изложу в нескольких .маленьких рассказах. Эти примеры, разумеется, не исчерпывают предмета, это только то, что я запомнил и в разное время записал.

1-й рассказ: ‘Анковский пирог’.

У моего деда по матери Андрея Евстафьевича Берса был приятель профессор и врач доктор Анке. Анке научил кухарку Берсов Степаниду Трифоновну, жившую у них много лет, готовить особый, очень вкусный, сладкий миндальный пирог. Этот пирог в честь его изобретателя назывался Анковским пирогом. Трифоновна научила делать этот пирог нашего старого повара Николая Михайловича Румянцева, но Николай Михйлович по наследству передал этот рецепт своему сыну Семену, который после смерти своего отца унаследовал должность повара в нашем доме. Так Анковский пирог перешел от Берсов к Толстым. Это был вкусный рассыпчатый пирог с вареньем внутри и миндалем снаружи, он подавался в исключительных случаях — на праздники, на именины или при хороших гостях. А для отца анковский пирог служил эмблемой особого мировоззрения, которое трудно формулировать одним словом. Анковский пирог—это и домовитость, и семейная традиционность, и — говоря современным языком — буржуазный уклад жизни, и вера в необходимость материального благополучия, и непреклонное убеждение в незыблемости современного строя. Когда .моя мать хлопотала о том, чтобы к обеду с гостями были положены чистые салфетки и вообще обед был правильно приготовлен и сервирован, о том, чтобы ночующему гостю были постелены чистые простыни, чтобы на Рождестве была елка, на маслянице — блины, а на Пасху — кулич, вообще чтобы было все то, что полагается, — то отец все это называл ‘Анковским пирогом’. Пристрастие моей матери к Анковскому пирогу огорчало моего отца, а отрицательное отношение отца к Анковскому пирогу огорчало мою мать. В следующей выписке из письма моего отца к сестре моей матери Т. А. Кузьминской (17 октября 1886 г.) он предсказывает грядущее разрушение Анковского пирога: Вот что он написал: ‘У нас все благополучно и очень тихо. По письмам видно, что и у вас также и во всей России и Европе также. Но не уповай на эту тишину. Глухая борьба против анковского пирога не только не прекращается, но растет и слышны уже кое-где раскаты землетрясения, разрывающею пирог. Я только тем и живу, что анковский пирог не вечен, а вечен разум человеческий’.— В наши дни разрушение анковского пирога совершилось, но я не думаю, чтобы отец, еслибы был жив, приветствовал ото разрушение. А лично я думаю, что и не все было плохо в анковском пироге.

2-й рассказ: ‘Архитектор виноват’.

Когда мы были детьми, брату Илье на елке подарили красивую большую чашку с блюдцем, это был подарок, о котором он мечтал уже давно. На радостях он схватил чашку и побежал ее показывать кому-то, кажется — няне, но… перебегая из гостинной в залу, — а в то время между этими комнатами был порог, впоследствии уничтоженный, — Илья зацепился за порог, упал, уронил чашку, и от нее остались одни осколки. Илья заревел во все горло, а когда мать упрекнула его за неосторожность, он разозлился и сквозь слезы крикнул: Это не я виноват, виноват противный архитектор,— зачем он здесь сделал порог? Отец это услыхал и рассмеялся. В самом деле умозаключение Ильи было неожиданно: он упал и разбил чашку, а виноват архитектор! Отец запомнил это изречение и стал применять его к тем случаям, когда человек выдумывает оправдание своему промаху или дурному поступку, сваливая вину на других, с больной головы на здоровую. Когда мы не выучивали урок, оправдываясь тем, что учитель плохо его об’яснил, когда я однажды на охоте по неосторожности увязил лошадь в трясине, оправдываясь тем, что мне не сказали, где была трясина, когда брат или я падал с лошади, жалуясь на кучера, что он плохо оседлал лошадь, отец в этих случаях говорил: Да, я знаю, отчего это произошло: архитектор виноват. И с глубине души приходилось сознаться, что архитектор тут был, пожалуй, и не при чем.

3-й рассказ: ‘Для Прохора’.

В детстве брата Илью так же, как и меня и сестру, учили играть на фортепьяно, Однако он был мало способен к музыке и отлынивал от уроков. Наш учитель А. Г. Мичурин, чтобы его приохотить, задал ему выучить один вальс Шопена, вещь для него совершенно недоступную, поэтому Илье велено было играть эту пьесу очень медленно. Но вот однажды отец из своего кабинета слышит, что наверху в зале Илья валяет вальс Шопена в быстром темпе и fortissimo. Но как он его играл! Это была сплошная какофония. Отец не вытерпел и пошел в залу. Там, кроме Ильи, находился плотник Прохор, вставлявший зимние рамы. Отец сейчас же догадался, почему Илья вдруг захотел быть виртуозом. Он играл ‘для Прохора’, он хотел поразить Прохора своей игрой. С этих пор выражение ‘для Прохора’ значило делать что-либо не для себя, а для того, чтобы удивить других, для того, чтобы люди были о вас высокого мнения.

4-й рассказ: ‘Належимся кверху носом’.

В конце 70-х годов, когда отец много думал о смерти, стараясь побороть в себе мучивший его страх смерти, он обращался ко многим лицам с вопросом о том, боятся ли они смерти, и как к ней относятся. С таким вопросом он обратился к нашему соседу, старому, толстому, обрюзгшему, мало, культурному, добродушному помещику, в роде ‘черноземной силы’ Увара Ивановича в ‘Накануне’. Звали его Василием Алексеевичем Хомяковым, но он не был в родстве с Алексеем Степановичем Хомяковым, Василию Алексеевичу Хомякову разговор о смерти совсем не понравился и, чтобы прекратить его, он сказал: Что о смерти толковать, Лев Николаевич, належимся еще кверху носом! Отец приводил эти слова, как пример легкомысленного, я сказал бы — растительного отношения к вопросу о смерти, нежелания говорить и думать о ней. ‘Зачем думать о смерти? живи пока живется. А кверху носом мы еще успеем належаться’. Так думают многие.

5-й рассказ: ‘Разговор о ‘Comtеsse Apraxine’.

Дядя моей матери, Константин Александрович Иславин, дядя Костя, человек добрый и ‘самых честных правил’, был тем, что называется ‘снобом’, т.-е. он имел пристрастие к аристократическому обществу, к ‘high life’у’, в котором он всю свою жизнь любил вращаться. Он основывал свое право на это,— несмотря на то, что он был незаконный сын своих родителей,— на том, что его мать была рожденная графиня Завадовская, а его бабка — графиня Апраксина. Он любил кстати и не кстати говорить об этом, вообще вспоминать о родстве и родословных разных семей из ‘high lilf’a’. Когда дядя Костя заводил такой разговор, главной целью которого было упомянуть о своем родстве или знакомстве с родовитыми семьями, то отец иронически называл такой разговор разговором о comtesse Apraxine. Замечу одно, что иногда он с удовольствием слушал истории разных семей, сам изучал родословные и охотно рассказывал о своих предках й родственниках и о родстве своих светских знакомых, но, конечно, он это делал не из тщеславия, а потому, что его интересовали быт живших до него людей, наследственные черты их, судьба людей, которых он встречал в молодых годах, вообще потому, что он любил и ценил старину. И этим матерьялом он не раз пользовался для своих писаний.

6-й рассказ: ‘Истинно блаженные минуты’.

Давно, в шестидесятых годах, по соседству с Ясной Поляной, жил казенный лесничий поручик Гимбут. Он воспитывался в прежнем, дореформенном кадетском корпусе, и рассказывал отцу, как там плохо жилось, каким лишениям и унижениям он там подвергался. Однако, он добавил: ‘А все-таки, Лев Николаевич, я в кадетском корпусе испытывал истинно блаженные минуты. Это когда секут, да и отпустят’.

Отец припоминал этот рассказ в тех случаях, когда прекращалась какая-нибудь неприятность, напр., когда уйдет неприятный посетитель или прекратится неприятный разговор.

7-й рассказ: ‘La bienfaitrice du chateau’.

В банальных французских романах прежнего времени нередко выводился тип добродетельной маркизы или графини — ‘благотворительницы замка’, оказывавшей дешевую благотворительность окрестному населению, в виде сельских праздников, раздачи детям конфект, милостыни старикам и т. п. Отец всегда относился отрицательно к такой, благотворительности, которая ничего не стоит благотворителям, помощь людям, по его убеждению, ценна лишь постольку, поскольку она сопряжена с трудом или лишениями для самого благотворителя.

Помню, как однажды он рассказывал про праздник, устроенный одним богатым помещеком у себя в селе. Этот помещик оделил баб и детей сластями, выкатил крестьянам несколько бочек пива, устроил бег в мешках, лазание за призом на столб, смазанный маслом, и т. п. увеселения. ‘Это было отвратительно,— говорил Лев Николаевич про этого помещика.— Он разыгрывает роль ‘bienfaitrice’ du chateau’.

В качестве другого примера ложной благотворительности отец рассказывал о том, как английские дамы благотворительницы выдавали какие-то пакеты старым людям. Не знаю, сам ли он это видел, или же читал об этом. Старые люди, принужденно улыбаясь, по очереди подходили к нарядным дамам, старики кланялись, старухи приседали, получив пакеты, старики опять кланялись и старухи опять приседали. Это была унизительная игра в ‘bienfaitrice du chateau’, говорил отец. Тем же термином он .называл попытки кого-нибудь из его семьи или из его знакомых оказывать крестьянам благотворительность в духе английских дам.

8-й рассказ. ‘Обыкновенные женские лица’.

В 80-х годах тульским архиереем был восьмидесяти-летний старец, преосвященный Никандр, человек добродушный и простой. Замечу между прочим, что он был человек не глупый и по-своему либеральный, говорили только, что он слишком любил хорошее вино. Как-то при нем кто-то выразил удивление, что дочери губернатора Н. А. Зиновьева не выходят замуж. Еще кто- то сказал: да они очень некрасивы. Преосвященный вступился и сказал: ‘Разве они некрасивы? По-моему — у них обыкновенные женские лица’. Для него — восьмидесятилетнего старца давно уже все женские лица стали обыкновенными. Отец, смеясь, рассказывал этот анекдот, а когда кто-нибудь начинал критиковать наружность той или другой женщины, особенно если эта женщина была некрасива, он говорил: ‘Да разве она некрасива? У нее обыкновенное женское лицо’. Этим он хотел сказать: во-первых—не в красоте достоинство женщины, а во-вторых: не будем пересуживать людей. В этом же роде у него бывал следующий диалог с моей сестрой Татьяной или еще с кем-нибудь из семьи. Сестра скажет про кого-нибудь: X — глупый человек, или V — некрасива. А отец спросит: Глупее тебя? или: Некрасивей тебя? Иногда сестра храбро отвечала: Да, глупее меня, некрасивее меня, но в то же время она понимала, что отец подразумевал своим вопросом, а именно: Не осуждай других, поверни лучше свою критику на самое себя.

9-й рассказ. ‘Баба моется’.

В 80-х годах к сестре Татьяне из деревни Ясной Поляны приходила учиться одна маленькая и миленькая семилетняя девочка. Сестра ей показывала альбомы живописи и скульптуры, и девочка многими картинками интересовалась, но к картинкам с обнаженными женщинами она относилась совершенно равнодушно. Страницы с такими картинками она быстро переворачивала, говоря: ‘Баба моется’, эти картинки только напоминали ей, как бабы моются в печке или в бане. После этого отец, просматривая иллюстрированные издания, также стал быстро переворачивать картинки с ‘le nu’ и улыбаясь говорил: Баба моется. Целый отдел живописи и скульптуры он относил к разряду ‘Баба моется’. К этим произведениям он был более чем равнодушен.

10-й рассказ ‘Кормятся’.

Однажды в начале 90-х годов на концерне двух сестер Кристман я встретил своего знакомого оркестрового скрипача Семена Ивановича Столярова и спросил его, как ему нравятся сестры Кристман.

— Ничего, ответил он, кормятся.

— Что вы этим хотите сказать?

— Да видите ли, я кормлюсь скрипкой, они — голосом. Много таких артистов и артисток. Вы, может быть, думаете, что они преданы святому искусству? Ничего подобного. Просто — кормятся.

Я рассказал этот разговор отцу. Ему понравился упрощенный марксизм Столярова, и он не раз применял его выражение ‘кормятся’ ко многим писателям и художникам, особенно к тем, к которым был равнодушен или произведения которых ему не нравилось. ‘Кормятся’, говорил он про них. Этим он как-будто хотел сказать: А о прочем умолчим.

11-й рассказ. ‘Храм колбасе’.

Живя в Москве, отец обыкновенно перед обедом ходил по городу по какому-нибудь делу или просто гулять. Дома за обедом он рассказывал свои впечатления от прогулки. Раз он сказал: я сегодня проходил мимо храма колбасе. Так он назвал гастрономический магазин Елисеева, на Тверской. И в самом деле, те, кто помнят этот магазин, оценят это меткое название: своей роскошью прикащиков, как бы жрецов храма, выставкой великолепных фруктов, мясных, рыбных и всяких яств — как-будто жертвоприношений — магазин Елисеева был похож на языческое капище. Прозвищем, данным отцом этому магазину, он выразил свое отношение к еде тех состоятельных людей, покупателей Елисеева. В одном месте своего дневника он говорит: ‘Надо написать книгу: ‘жранье’. Бальтасаров пир, архиереи, цари, трактиры, свидания, прощания, юбилеи. Люди думают, что заняты важным делом, а они заняты жраньем. А то, что за кулисами делается, как готовятся к этому!?’.

12-й рассказ. ‘Новый математический закон’.

Однажды в Москве, возвратясь с прогулки, отец сказал: ‘Сегодня я открыл новый математический закон: чем скорее человек едет, тем менее полезно то дело, за которым он едет. Другими словами: скорость езды обратно пропорциональна пользе поездки’. В самом деле, если бы мы знали, куда и зачем в дореволюционное время летели люди на рысаках, в дорогих шубах и шапках, слова моего отца подтвердились бы.

13-й рассказ. ‘Одергивание штанов’.

Однажды в 900-х годах к отцу моему в Хамовнический дом приехали 15 или 20 туристов американцев и американок. Осмотрев царь-пушку, царь-колокол, Третьяковскую галлерею, они, чтобы довершить осмотр Москвы, нашли нужным увидеть еще Льва Толстого. Они даже не выразили желания разговаривать с ним, они пожелали только увидеть его и по американскому обычаю пожать ему руку. Лев Толстой встретил их в зале Хамовнического дома. Приятно улыбаясь, они по очереди подходили к нему и жали ему руку. Он попросил их сесть, и они сели: при этом все мужчины, садясь, поддергивали кверху свои, штаны, взявшись за них пальцами несколько повыше колена. Как известно, это делается для того, чтобы сохранить прямизну линии штанов, если этого не делать, штаны очень скоро выпячиваются в коленях. Когда американцы ушли, отец сказал: ‘Американцы однообразны. И почему, когда они сели, они все, как по команде, поддергивали свои штаны’.

Я подозреваю, что он не знал смысла единодушного жеста американцев, как бы то ни было, мне кажется, что он своим замечанием выразил свое отношение к однообразию мещанского уклада жизни этих праздных людей, приехавших к нему без всякой надобности.

14-й рассказ. ‘Грубый офицер’.

В 1906 году я был революционно настроен, а отец, будучи всегда против насилия и принуждения, не ожидал ничего хорошего от революции. Раз я его спросил: Неужели он отрицает всякую пользу от революции? Разве манифест 17 октября (выпущенный революционным движением) не дал большую свободу слова и вероисповедания? На это он мне сказан. ‘Мне это напоминает одну мою поездку в Москву, когда еще не было железных дорог. Со мною ехал один пьяный и грубый офицер, этот офицер бил ямщиков и ругал скверными словами смотрителей станций. Благодаря этому нам без замедления давали лошадей, мы быстро ехали, и на станциях нам давали хорошие обеды. Я страдал при виде грубости этого офицера но, благодаря ему, я пользовался такими удобствами, которых без него не имел бы. Может быть, она и принесет кое-какую пользу, нет худа без добра, но какой ценой, какими средствами это будет достигнуто’.

15-й рассказ. ‘Устроили судьбу несчастного народа’.

Эти слова, сказанные в ироническом смысле, я не раз слышал от моего отца, не знаю, откуда он их взял. Он применял их как вообще к такому устройству жизни, при котором бедствует рабочий народ, так и к отдельным правительственным актам (напр., к винной монополии). Это значило: Насильственно устраивать жизнь других людей — дурно. Это грех устроительства. Думаю, что если бы в настоящее время отец был жив, он так же, как и тогда, иронически сказал бы: ‘Устроили судьбу несчастного народа!’

Из вышеприведенных рассказцев видно, что для своих поговорок или юмористических иллюстраций своих мыслей отец брал материал отовсюду — из литературы, из слышанных им рассказов, и — больше всего — из своих воспоминаний и наблюдений. Бывало, когда он слышал какой-нибудь смешной рассказ, он говорил ценителям юмора: ‘Вот пища для вашего сатирического ума’. Выражаясь его словами, ‘пищей для его сатирического ума’ служили нередко незначительные случаи, мелкие черточки жизни, анекдоты… Но в его освещении эти незначительные случаи, эти анекдоты, вызывают в нас не только смех или улыбку, но и серьезные мысли, они заставляют нас обратить внимание на такие стороны жизни, которые без его освещения мы, вероятно, проглядели бы.

Сергей Толстой.

ПРИМЕЧАНИЯ.

К 1-му рассказу.

Николай Богданович Анке — ординарный профессор фармакологии, общей терапии и токсикологии Московского университета (р. 1803, ум. 1872). Он приобрел в свое время почетную известность энергичной деятельностью во время холеры в 1831 году, а затем как выдающийся профессор и как серьезный ученый, автор ряда специальных научных работ на русском, немецком и латинском языках. См. о нем: ‘Русский биографический словарь’, т. 2, где указана библиография, также ‘Московская медицинская газета’, 1873, No 2.

Об Анковском пироге рассказывается также в книге гр. И. Л. Толстого ‘Мои воспоминания’ (М. 1914) стр. 41.

К 3-му рассказу.

Про случай, давший повод создаться выражению ‘для Прохора’, вспоминает и И. Л. Толстой, в книге ‘Мои воспоминания’ (М. 1914), стр. 40—41. Там же И. Л. припоминает и о том, как разбилась ‘по вине архитектора’ большая, фарфоровая чайная чашка, о чем говорится в: III-ем рассказе. Упоминаемый в III-м рассказе Александр Григорьевич Мичурин был учителем музыки в Туле.

К 5-му рассказу.

Константин Александрович Иславин, сын Александра Михаиловича Исленьева и княгини Софии Петровны Козловской, рожденной графини Завадовской. Кн. Софья Петровна была дочь графа Петра Васильевича Завадовского, министра народного просвещения, при Александре Т-м, и Веры Николаевны Апраксиной, насильно, 16-ти лет, выданная замуж за князя В. Н. Козловского, она, прожив с ним недолго и очень несчастливо, оставила ого и сошлась с Л. М. Исленьевым, брак их не был признан законным, и дети от этого брака получили фамилию Иславиных (см. Автобиографию гр. С. А. Толстой в журнале — ‘Начала’, 1921, No 1). Жизнь К. А. Иславина сложилась неудачно, несмотря на обширные знакомства, светскость, уменье ладить с людьми и располагать их к себе, наконец, несмотря на выдающиеся музыкальные способности, он мало успел в жизни, был всегда одинок, и всегда материально нуждался. В давние годы Л. Н. Толстой, когда еще был в хороших отношениях с Катковым, устроил его на службу в редакции Русского Вестника, потом он получил место помощника смотрителя Шереметевской больницы, где и умер в 1903 году.

К 6-му рассказу.

О словах поручика К. Ф. Гимбута вспоминает гр. И. Л. Толстой в книге ‘Мои воспоминания’ (М. 1914), стр. 120, приписывая начальный рассказ о нем брату Л. Н-ча гр. Сергею Николаевичу Толстому.

К 8-му рассказу.

Преосвященный Никандр, в мире Николай Иванович Покровский (р. 1816, ум. 1893), магистр Киевской духовной Академии, профессор гражданской истории и греческого языка в Орловской семинарии. Постригся в монахи в 1841 г., хиротонисанный в епископский сан в 1860 г., он был назначен в Тульскую епархию, где и оставался до смерти. Неоднократно вел с Л. Н. Толстым беседы о религии и пытался его ‘вразумить’. О беседах Л. Н. Толстого с ним см. в статье протоиерея А. Иванова ‘Письма к графу Л. Толстому прот. А. Иванова’ (Тульские епарх. Ведомости, 1901 г. No 7—8, стр. 259, 262, 266). О преосвященном Никаидре см. в брошюре И. Н. Корсунского ‘Преосвященный Никандр, архиепископ Тульский’ (М. 1893).

Ред.

ЮМОР В РАЗГОВОРАХ Л. Н. ТОЛСТОГО.

Читайте также: