Ив. Гревс
Юлиан, Флавий Клавдий, Гревс Иван Михайлович, Год: 1904
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Юлиан (Flaviuns Claudius Julianus) — римский император (правил с 361 по 363 г. после Р. Х.), одна из тех личностей, над истолкованием которых не устает работать внимание историков. Деятельность его, посвященная возрождению язычества, вызывала издавна глубокий интерес. Христианские писатели, современники и враги Ю., назвали его ‘отступником’ (), и эта кличка, поддержанная церковью, тесно слилась с его именем в историческом предании. Корифеи просветительной литературы XVIII в., наоборот, оказывали ему почет как ‘первому свободному мыслителю’. Ученые нового времени, отмечая его замечательные дарования и признавая его принципиальность и искренность, характеризовали его, тем не менее, как ‘романтика на троне Цезарей’, находили в нем черты ‘Дон-Кихота’ дела, отжившего свой век. Анализом личности и исследованием деяний Ю. занимается обширная литература, с каждым годом обогащающаяся новыми произведениями ученого или полемического характера.
1) Юность и образование Юлиана. — Ю. родился в Константинополе 17 ноября 331 г. Он был сыном Юлия Констанция и второй жены его Базилины. Отец его происходил от второго брака Констанция Хлора с Феодорой, стало быть, Ю. приходился племянником Константину Великому. Отец и старший брат его были умерщвлены по приказанию императора Констанция (337 г.). Другому брату Ю., Галлу (род. в 325 г.), оставлена была жизнь, как и Ю. (вероятно, их спасло малолетство), и они росли вместе. Детство Ю. провел в Константинополе, в доме матери. Наблюдение за его духовным развитием поручено было епископу Евсевию. Последний должен был воспитать ребенка в духе умеренного арианства, которому сочувствовал Констанций. Евсевий относился к своему делу холодно и небрежно, настоящим авторитетом являлся для мальчика приставленный к нему евнух варварского происхождения, но образованный, Мардоний, добрейший старик, уже бывший учителем его матери. Страстный поклонник эллинской культуры, Мардоний стремился насадить зерна ее в душе питомца, крепко к нему привязавшегося, окружая его миром образов и идей, взятых из греческой литературы, и воздерживаясь от всякого упоминания о христианстве. Рядом с этим он приучал Ю. к строгому воздержанию и нравственному ригоризму. Таким образом в сознании Ю. все благородное и высокое связывалось с античностью, а с понятием христианства невольно соединялось представление о мертвом формализме, грубом принуждении и нравственной испорченности, которая действительно царила тогда в среде высшего духовенства и придворной знати, наружно исповедовавшей новую веру. Пребывание обоих братьев в столице казалось опасным подозрительному императору: Галл с Ю. в 342 г. были отправлены в Малую Азию и поселены в уединенном казенном поместье Macellum, с укрепленным дворцом, их окружала роскошная обстановка, но каждый шаг находился под бдительным надзором верных слуг Констанция. Образование юношей должно было продолжаться в христианском духе, при руководительстве арианских учителей. Христианские писатели утверждают, что Галл искренно принял учение, Ю. же прикидывался верующим, питая к религии Христа скрытую ненависть. Сам Ю. говорит, что учителя его, ариане, скорее похожи были на тюремщиков, чем на наставников. В эти годы ссылки он основательно изучил книги Ветхого и Нового Завета, но вдумывался в них лишь как в закон веры врагов, чтобы приобрести таким образом орудие борьбы с ней. По-видимому, Ю. быстро уразумел резкий контраст, который наблюдался между истинным учением Христа и жизнью современного ему христианского общества. Искренним христианином Ю. не был никогда: умственные вкусы и сердечные чувства изначала влекли его к эллинизму. Это настроение росло в силу необходимости постоянно скрывать его и исполнять обряды официального культа. В Мацелле оба брата пробыли пять лет, после чего Галл неожиданно был возведен в звание цезаря (вице-императора) для управления Востоком, а Ю. возвращен в Константинополь. Руководить дальнейшим его образованием должен был софист Экцеболий, человек без убеждений, по приказанию власти готовый быть и православным, и арианином, и язычником. Уроки такого учителя могли только еще больше восстановить Ю. против христианства. Блестящие способности, которые Ю. обнаруживал, и симпатии, которые он легко приобретал в широких кругах, заставили Констанция вновь встревожиться: он опять удалил Ю. из столицы (351 г.). Назначенная ему для жительства Никомедия избрана была очень неудачно, если имелось в виду отвратить его от любимых идей, этот город был тогда центром античного просвещения, и в нем обитал глава эллинистической партии, ученый ритор Либаний (см.). Правда, Констанций формально запретил Ю. входить с ним в общение, но тот зачитывался речами и лекциями Либания, и таким образом только усиливалось его увлечение запретным плодом. Рядом с влиянием Либания, преимущественно ученым и литературным, на жаждущую познания и веры тревожную душу Ю. оказало еще более глубокое религиозное воздействие сближение его с кружком пребывавших в Никомедии или по соседству философов-неоплатоников — Эдесия, Хрисантия, Евсевия и особенно Максима, почитавшегося как бы ‘святым паганизма’, вдохновенным учителем, проповедником цельного религиозно-философского мировоззрения. Как говорили, Ю. удалось свидеться и с маститым Ямвлихом (см.), доживавшим свои последние годы. В уме Ю. рационализм Платона смешался с позднейшим александрийским мистицизмом, доходившим иногда до странного суеверия, выражавшимся в форме фантастической теургии. Беспокойно искавший высшей правды дух Ю., гораздо более склонный к религиозной экзальтации, чем способный к систематическому научному мышлению, нашел в такой атмосфере подходящую среду для своего развития, хотя Ю. по-прежнему вынужден был осторожно носить личину христианина. Три года спокойно прожил Ю. в Никомедии. В 354 г. Констанций приказал умертвить Галла, подозревая в нем злые умыслы и страшась его бешеного нрава. Ю. оставался последним живым членом дома Константина, кроме самого императора. Опасаясь с его стороны мщения и измены, Констанций вознамерился погубить и его. Ю. был вызван ко двору в Милан для производства дознания о его поведении. Он старался убедить противников, что питает отвращение к государственной карьере и готов отказаться от всяких прав и почетных званий навсегда, лишь бы ему предоставили свободу заниматься философией. Тем не менее ему пришлось бы сложить голову, если бы не вступилась за него супруга императора, просвещенная и кроткая красавица — Евсевия, проникшаяся к интересному юноше романтической дружбой. Констанций разрешил Ю. жить в Афинах, без права выезжать оттуда (355 г.). Ю. пробыл там лишь несколько месяцев и приобрел, как кажется, мало новых ценных знаний, но в процессе его душевного развития этот момент сыграл немаловажную роль: он утвердился окончательно в своем культе эллинизма, прикоснувшись к почве, на которой этот культ родился. Его влечение к старой религии санкционированы были здесь приобщением к элевсинским таинствам, которые особенно удовлетворяли его склонности к мистическому символизму. Перед ним предстала задача, ставшая для него целью жизни и вызвавшая в нем желание получить в руки верховную власть.
2) Управление Галлией. Захват императорского престола. Постоянные внутренние смуты и набеги варваров в Галлии побудили Констанция поставить во главе управления областью члена своего дома, для поднятия авторитета власти. Под давлением императрицы он решил возвести Ю. в сан цезаря и поручить ему высшее управление далеким Западом империи. Отказаться было рискованно, и Ю. пришлось коренным образом изменить склад жизни. В подтверждение своей милости император дал Ю. в жены свою сестру Елену, которая, впрочем, скоро умерла. Ю. быстро обнаружил богатство и разносторонность своих дарований: ‘созерцатель’ и кабинетный ученый с необыкновенной легкостью и свободой превратился в активного ‘деятеля’, как бы без усилия развернув выдающиеся административные и военные таланты. Положение Галлии было смутное и трудное. Расстроенная только что подавленным восстанием Сильвана, страна была терзаема набегами германцев. Собрав все наличные военные силы, Ю. пошел против варваров, оттеснил их многочисленные отряды за пределы области, освободил от них нынешние Трир и Кельн и, двигаясь дальше на юг, соединился с армией Констанция, который действовал в Реции (356 г.). Успех похода укрепил авторитет Ю. и поднял дух войска, сильно привязавшегося к искусному, храброму и гуманному вождю. Зимой следующего года ему пришлось с небольшими силами отражать алеманнов, большой толпой обрушившихся на нынешний Санс. Варвары были разгромлены, и Ю. заслужил благодарность императора, за что почувствовал себя обязанным произнести панегирик Констанцию и Евсевии. Алеманны подготовились к новому массовому движению в Галлию. Ополчение в 35000 человек перешло Рейн под предводительством конунга Хнодомара, Ю. с гораздо менее значительной армией нанес ему жестокое поражение под нынешним Страсбургом, в 357 г. Эта блестящая победа обеспечила на некоторое время границу от набегов алеманнов, самое единство которых было разбито пленением Хнодомара. Затем Ю. спустился по Рейну, восстановляя разрушенные римские города и крепости. Он прогнал франков-салиев в Токсандрию, хамавов отбросил за Рейн (358 г.).
Ю. умел не только искусно и храбро воевать, но и обеспечивать войску продовольствие, одежду, оружие. Вообще оборона Галлии Юлианом является славным эпизодом военной доблести и правительственной энергии в эпоху разложения империи. В то же время Ю. работал над улучшением гражданского и финансового управления вверенной ему области. Он заботился о водворении правосудия, против жестокого фискализма боролся уменьшением налогов: земельную подать, доходившую в Галлии до огромной цифры 25 золотых солидов с сохи (caput), он понизил до 7 солидов. Такой политикой Ю. приобрел любовь населения, как раньше — преданность армии. По ночам Ю. запирался в библиотеке, много читал и писал, особенно по зимам, которые обычно проводил в нынешнем Париже (‘в своей милой Лютеции’), живя во дворце, построенном Констанцием Хлором, а Ю. расширенном и украшенном (великолепная развалина от него сохраняется в самой середине нынешнего Парижа — chБteau de Cluny). Личное положение Ю., однако, не было прочно, чем решительнее были его успехи, тем грознее поднималась опасность. В Галлии Ю. жил окруженный врагами. Он мог доверять только рабу своему Евгемеру, другу и врачу Орибасию и помощнику своему Саллюстию. Весь остальной персонал, с префектом претория Флорентием во главе, состоял из агентов Констанция, посылавших императору лживые доносы. Напуганный клеветой против вполне лояльного Ю. и желая лишить его защиты преданного войска, Констанций потребовал, чтобы тот отпустил на Восток, против персов, лучшие, им самим собранные и обученные легионы. Это грозило опасностью не только военачальнику, но и стране. Однако Ю. не противился и объявил войскам предписание императора. Раздраженные и встревоженные, галльские легионы возмутились, провозгласили Ю. ‘августом’, поклялись ему в верности и требовали, чтобы он оставил их около себя. Ю. колебался, но скоро увидел, что противиться поднявшемуся движению, значило погубить себя. Он решился принять предложенную легионами власть, но попытался достигнуть мирного соглашения с Констанцием: он отправил ему доклад о совершившемся, просил утвердить его соправителем и обещал верность (360 г.). Констанций, после некоторых колебаний, потребовал полной покорности, тогда Ю., собрав все силы, какими мог располагать, двинулся через Рейн и пошел вниз по Дунаю и через Балканы к Константинополю. Император из Азии, где он воевал с персами, поторопился туда же, но в пути заболел и неожиданно умер (7 ноября 361 г.) Это избавило Ю. от необходимости дальнейшего междоусобия. Все признали его единодержавным государем, и он почтил предшественника царским погребением в столичной церкви св. Апостолов.
Желая очистить двор от недостойных людей, которыми он наполнился при Констанции, Ю. не удержался от преследования тех, расправа с которыми могла быть сочтена за акт мести, этим он как бы дал повод врагам запятнать заслуженную им в общем репутацию гуманного человека и справедливого государя. Перед Ю. открывалось теперь широкое поприще. Его сопоставляли с Марком Аврелием, и сам он, кажется, мечтал сравняться с этим ‘идеальным правителем-философом’. Но натуры у них были разные. Как мыслитель, Марк Аврелий обладал более глубоким, сильным умом и более гармоническим мировоззрением, чем Ю., зато последний одарен был, может быть, более крупными правительственными талантами и большей склонностью активно воздействовать на мир своей властью. Оба воодушевлялись высокими нравственными идеалами, но душа Марка Аврелия не смущалась ни привязанностью к трону и жизни, ни вообще эгоистическими побуждениями, бурный же идеализм Ю. затемнялся жаждой славы, сбивался с дороги вспыльчивым самолюбием, иногда прямо суетностью и тщеславием. Он выступал с верой в свой гений и во всемогущество идеи, он был убежден, что его идея способна переродить мир, особенно когда одушевленный ей философ, роившийся стать ‘благодетелем человечества’, держит в руках ‘всесильную’ власть.
Весьма вероятно, что в уме Ю. рождались широкие планы переустройства империи и смягчения выработавшихся форм отношения государства к обществу. Некоторые отдельные меры в смысле улучшения администрации, расширения самодеятельности муниципальных миров и упорядочения тягостей населения были им приняты, но серьезных результатов император достигнуть не мог, так как весь был поглощен задачей, в которой видел высший смысл своего царствования — реставрацией паганизма и реформированием его для подавления христианства. Ему едва оставалось время для организации войны с восточными врагами, персами, которых он хотел обуздать, как и западных — германцев. Первое дело привело его к неудаче, может быть, к началу разочарования, выполняя второе, он обрел преждевременную смерть.
3) Религиозно-философские воззрения Юлиана. — Ю. открыто исповедал свою веру в старых богов только на пути из Галлии в Константинополь, когда ему можно было уже не бояться репрессий. Убежденный в первенствующем значении религии для развития культуры и благосостояния, он поставил борьбу за религиозную истину высшим своим правительственным долгом. Чтобы судить о деятельности Ю., необходимо знать его религиозно-философские взгляды. Доктриной, объединявшей тогда миросозерцание в эллинистических кругах, являлся неоплатонизм (см.). Первоначальный период развития этой доктрины (III век после Р. Х.) занят был теоретической разработкой основных философских принципов, преимущественно трудами Плотина, затем (в IV веке) в главных адептах учения происходит перенесение интереса на исследование вопросов этики и особенно религии, вожди учения (Порфирий и Ямвлих) сосредоточиваются на решении задачи о перерождении античного политеизма новым духом спиритуалистического единобожия и нравственности, близким по настроению с христианством, но сохранявшим тесную связь с древнеязыческими таинственными культами (мистицизм и теургия).
Ю. страстно примкнул к этому направлению. Он не был самостоятельным мыслителем, но в его уме своеобразно сочетались, тяготея к высоко поднятой религиозной проблеме, не им открытые идеи. Он посвятил свои силы возвращению человечества к вере в старых богов, но понимал при этом необходимость создать новую религию из обломков старых верований, одухотворенных философией Платона и мистицизмом его поздних последователей, сформулировать для нее догматы, установить культ, вдохнуть нравственное одушевление.
Сущность религиозных воззрений Ю. лучше всего обнаруживается из длинной речи его к ‘царю-солнцу’. Истинный бог Ю. — это солнце. Оно — душа всей природы и принцип всякой жизни, оно руководит превосходной гармонией мира, небо заселено божественными существами, им порожденными. Это солнце нельзя, однако, отожествлять с материальным светилом, восход и закат которого мы наблюдаем ежедневно: последнее является лишь видимым отражением невидимого источника света, озаряющего лики высших духовных божеств. Ряд миров наслаивается иерархически в пространстве между земной сферой и той, где обитает абсолютное совершенство. Видимый мир — копия с невидимого, высшего, исследуя его, можно путем отвлечения и идеализации подняться до познания первообраза. В высшем мире, как и в нашем, низшем, царит особый централизующий принцип, который мы можем назвать ‘идеей’, ‘единым’ или ‘благом’. Как солнце окружено войском светил и хором планет, так и высшее начало объединяет доступные познанию принципы, в которые оно вдыхает бытие, красоту, законченность, целостность, облекая их сиянием своего благодетельного могущества. ‘Ощущаемым’ богам здешней вселенной соответствуют ‘познаваемые’ боги потустороннего мира. Последний есть область абсолюта, седалище первоначал и первопричин. Наша вселенная происходит от них и воспроизводит соотношения между ними. Но связь между миром чувств и миром идей — не непосредственная. Расстояние между абсолютным единством и единством разделенным, между имматериальностью и материей, между неподвижным и постоянно изменяющимся, самым высоким и самым низким — слишком громадно, чтобы одно могло быть прямым порождением другого: необходимо посредствующее звено для их объединения. Ю. верит, как платоники, что между высшим, ‘познаваемым’ миром () и низшим, ‘чувственным’ () лежит средний — ‘познающий’ (). Третий — отражение первого и образец для второго, второй, стало быть — повторная (вторичная) копия первого. Таким образом, доктрина Ю., как большая часть поздних эллинистических (или эллино-иудейских) учений — ‘троична’. Членами ‘триады’ в ней являются указанные три мира. Каждому из них соответствует отдельное солнце, являющееся центром для каждой системы (сферы). Солнце мира познаваемого составляет высший объект философствования, очертания его открываются издали спекулятивной мысли, солнце мира видимого слишком грубо чувственно, чтобы могло сделаться последним термином обоготворения. Вот почему центральное божество среднего мира — познающее солнце — становится истинным, главным (объединяющим, если не единым) богом религии Ю. Это — ‘царь-солнце’, которого он называет настоящим объектом поклонения людей. Оно — необходимый посредник для передачи благодати от всесовершенного верховного бога высшего из трех миров в мир, обитаемый людьми, через него протекают и истекают свойства абсолютного блага, распространяясь по всей вселенной. В этой схеме, воплощающей миросозерцание Ю., он, несомненно, вдохновляется Платоновской концепцией в том виде, в каком она вышла из религиозной переработки поколениями александрийских философов и повлияла как на догматику неоплатонизма, так и на теологию древнего христианства. ‘Царь-солнце’ религии Ю. одинаково близок ‘демиургу’ платоников и ‘логосу’ отцов церкви II века. Можно догадываться, что Юлиан рассчитывал противопоставить своего царя-солнце христианскому Слову-Сыну для поклонения народов и на этом образе построить мировую религию, которой он горделиво мечтал навсегда объединить и прочно осчастливить человечество.
Нельзя отрицать в учении Ю. известной широты и величия, генетического сродства с религиозным прошлым народов, которым он повелевал, грандиозности усилия поднять, связать и одухотворить народные верования индивидуальным творчеством мыслителя. Исходной точкой для смелого реформатора служил старый распространенный греческий культ Аполлона (Гелиоса), разнообразно затрагивающий религиозное чувство и традиционные воспоминания. Ю. удачно обновил его присоединением сильных элементов из восточных культов, которые приобрели к тому времени огромную популярность среди населения империи. Персидский бог Митра, повсеместно привлекавший толпы верующих, являлся народным воплощением ‘непобедимого солнца’, поддерживавшим концепцию Ю. Вообще образ солнце-бога был присущ натуральным религиям различных племен, и это сближало веру императора с верой его народов. Необходимо было слить в одно целое бесконечное разнообразие племенных и местных верований и обрядов, очистить грубость и пестроту многобожия массы подчинением чувственного многоразличия высшему единству, духовному монотеизму образованных людей и мыслителей-идеалистов. Ю. пытался достигнуть этой цели постройкой грандиозной системы символического толкования всевозможных языческих понятий и представлений, выражающихся в мифах и культах, при посредстве философских идей (характерный пример юлиановской рационализации мифологии — его речь о Кибеле, матери богов). Боги — это только символы, при помощи которых народы стремятся уяснить себе бытие, природу и судьбы мира. Здесь кроется ключ к пониманию всего возводившегося здания: неоплатонический пантеизм должен был переработать политеизм народных религий, чтобы создать монотеизм новой веры, которая спасет античность и восторжествует над христианством, отрицающим дорогое наследие. Юлиан не был реакционером во что бы то ни стало, он работал за сохранение и развитие только того, что считал великим и вечным в завещанных предками идеях и формах. Рядом с образом единого совершенного бога, примиренного с множеством божеств — частичных эманаций или индивидуальных отображений его свойств, — Ю. выдвигал идею бессмертия, которого жаждало большинство. Император понимал, однако, недостаточность одних философских рассуждений для укрепления веры в бесконечное блаженство за гробом, как божественную награду людям, хорошо прошедшим земную жизнь. Он был убежден, что для этого необходимо откровение, и учил, что достойным душам, ищущим правды, высшие силы дают ответы на сокровенные проблемы бытия путем таинственного воздействия на их сознание. Он отдавал дань склонности к мистическому созерцанию, неискоренимо присущей человеческой природе. Божество появляется людям во сне или в экстазе или непосредственно влияет на ум и сердце тех, кто очищается от греха. Ю. старался воплотить эти взгляды в твердые ‘догматы’, согласные с древней мудростью, но вместе с тем понятные (как он думал) простому сознанию, он хотел сформулировать из них ‘символ веры’, восполнить построенным им самим всеобщим синтезом разрозненных элементов мировоззрения античных народов (новой системой религиозного синкретизма) отсутствие такого кодекса Священного Писания, каким сильны были иудаизм и христианство. Вероучение Ю. согревалось глубоким религиозным чувством: в нем самом ярко горел пламень мистического энтузиазма, он был в высокой степени способен к погружению в молитвенную экзальтацию. Высоко ценя эмоциональную сторону религиозности, он хотел воспитать ее в будущих поклонниках своей религии посредством обрядности, связанной со старыми обычаями (жертвоприношениями, процессиями, гаданиями) и в то же время облагороженной новым искусством, возвышающим чувство до вполне идеального, чистого настроения. Новое учение должно было бесконечно совершенствоваться ‘теологией’, предметом занятий заново организованного жречества-‘духовенства’, имеющего превратиться во ‘всеобщую церковь’. Высшим руководителем, главой религии ставил себя сам император, впервые осуществлявший в себе ‘великого понтифика’ не национальной, а мировой религии. Его письма о религиозных вопросах близко походят на архипастырские ‘энциклики’. Наконец, все отдельные элементы религии — догматы, богословие, культ, церковная организация — находили в концепции Ю. могучий цемент в возвышенной морали, основанной на противоположении между материей и духом, на служении последнему, на строгом требовании личного совершенствования и любви к ближнему. В общем выводе можно сказать, что в религиозных стремлениях и духовном строе Ю. было много такого, что должно было сближать его с христианством, на деле же он стал его заклятым врагом.
4) Борьба Юлиана с христианством. — Ю. написал трактат ‘Против христиан’, подражая более ранним попыткам в таком же роде Цельса и Порфирия. Все три сочинения не дошли до нас, но можно отчасти воспроизвести аргументацию Цельса по возражениям Оригена, Юлиана — по ответу Кирилла Александрийского. Император старается в своей книге выяснить рациональные основания неудовлетворительности христианства. Прежде всего он отказывает ‘галилейству’ (так всегда называет Ю. религию Христа) в самостоятельности: это, по его мнению, сколок с еврейства, а между тем идея божества и понятие о происхождении вселенной и о мироправлении в эллинизме бесконечно выше и разумнее, чем в иудаизме. Узко-националистический Иегова не может стать богом всего человечества, эволюция же эллинизма привела к построению мировой истины. Далее Ю. доказывает, что христиане не только отстали от высоких учений, созданных эллинизмом: они оказались неспособными понять все то возвышенное, что, как он признает, заключается в еврействе и восприняли от евреев одно их чванство, как от греков — одно легкомыслие. Они уклонились и от тех истин, которые проповедовались их же учителями — Иисусом и Павлом. Ю. указывает на жестокие внутренние распри между христианами и утверждает, что ереси — плод необъяснимых противоречий, скрывающихся в священных книгах христианства. Само учение о Боге, догмат о Троице, есть смешение греческого политеизма и иудейского монотеизма, лишенное всякой силы и истины. Христианский культ (например, поклонение могилам мучеников) полон безумия, громадность заблуждений познается в безнравственности и жестокости, в которых живут галилеяне. Необходимо спасти человечество от великой беды, к которой ведет его христианство. Полемика Ю. характерна для определения силы и слабости его взглядов. В ней можно, правда, найти предчувствие приемов новейшей критики и рационалистического анализа религии, но с другой стороны, Ю. поражает ребячеством своих рассуждений, проявляет на каждом шагу легковерие и суеверие, обнаруживая, насколько нестройно соединялись в нем философские влечения с совершенно чуждой научной строгости мыслью, проникнутой пристрастием, наивностью и скачками. Во всяком случае, для него самого вывод был ясен: надо бороться с христианством, чтобы разрушить его. Какую же систему борьбы он построил? Христианские писатели — его современники и новейшие ортодоксальные богословы — называют его гонителем, как и прежних преследователей веры Христа, от Нерона до Диоклетиана. Такая оценка несправедлива. В основу своей религиозной политики Ю. положил ‘идею терпимости’, орудием борьбы, которое он искренне предпочитал всем остальным, была открытая, свободная пропаганда. Он высказал много прекрасных мыслей о необходимости свободы совести. ‘Надобно убеждать и поучать людей, — читаем мы в одном из его последних посланий, — обращаясь к их разуму, а не к ударам, оскорблениям и казням. Я поэтому опять и всегда приглашаю тех, кто ревностно предан истинной вере, не причинять никакого вреда секте галилеян, не допускать по отношению к ним никаких насилий. Надо питать больше жалости, чем ненависти к людям, достаточно уже несчастным, благодаря их заблуждению’. Он приказал не только открыть языческие храмы и восстановить запрещенные культы, но и возвратить из изгнания, и восстановить на местах низложенных арианином Констанцием православных епископов. Распространять религиозные истины он хотел, прежде всего, через посредство литературы: он и сам много писал, и поощрял к тому своих лучших сотрудников. Он устраивал диспуты о вопросах веры у себя во дворце, и на этих собраниях христианские пастыри различных толков обнаружили много слепого фанатизма и взаимной ненависти. На несогласия, разъедавшие христианское общество, сильно рассчитывал Ю. в своих планах борьбы. Он, впрочем, понимал, что одной идейной работы отдельных мыслителей недостаточно для успеха предпринятого трудного дела. Богословские трактаты влияют на образованное общество, но не доходят до масс, чтобы просветить последние, нужно систематическое воздействие иного рода. В качестве проводника своей реформы Ю. стремился опереться на создававшуюся им жреческую организацию, которая могла бы быть противопоставлена христианской церкви. Еще Константин понимал громадное значение церкви как дисциплинирующей силы, Ю. пытался устроить на однородных началах ‘духовенство’ обновленного им паганизма. Ему, как верховному главе религии, иерархически подчинялись главные руководители служения богам — ‘архиереи’: им вменялось наблюдать за тем, как исполняли свои обязанности простые жрецы и сакральные коллегии провинций. Весь служащий богам персонал призван был к ревностному выполнению восстановленных обрядов и вновь учрежденных церемоний. Языческий культ должен был украшаться благолепием и роскошью, действовать на душу красотой празднеств, обилием жертв, пышностью процессий, захватывать мистическое чувство таинственностью дивинаций. Сам Ю. добросовестно до мелочности выполнял все обряды: носил дрова на алтари, собственноручно закалывал посвященных животных. Действия эти возбуждали негодование христиан, прозвавших императора ‘быкосожигателем’, но также и насмешки язычников, говоривших, что придется скоро людям отказаться от мясной пищи, так как весь скот будет потреблен богами. Жрецы не должны были ограничиваться совершением богослужения: на них возлагалась забота о назидании душ путем проповеди. В храмах ставились кафедры, с которых они объясняли догматическое и этическое значение мифов, толковали символический смысл священнодействий, народ должен был познавать этим путем истинную веру, вводиться даже в неоплатоническую мудрость. Жрецы приглашались служить пастве образцами нравственности и безупречного поведения. Жизнь их была подчинена строгому уставу: им запрещалось посещение таверн и соблазнительных зрелищ, они должны были воздерживаться от грубых, низких занятий, за распущенность на них налагались епитимьи и отлучения. Для верующих, желавших спасать свою душу путем отшельничества и аскетического подвига, по приказанию Ю. учреждались монастыри, мужские и женские. Наконец, чувствуя, какое большое влияние оказывает на массы христианское духовенство широкой организацией благотворительности, Ю. пытался вырвать у церкви монополию помощи слабым и предписывать чинам государственного жречества устраивать больницы, странноприимные дома, богадельни, раздавать хлеб и милостыню беднякам, защищать несправедливо преследуемых. Итак, Ю. выдвигал против христианства не оружие и террор, а духовную силу возрождаемого паганизма, который он — может быть, бессознательно — христианизовал, тем самым невольно обнаруживая слабость язычества и силу противника. Во всяком случае, преследования и насилия против христиан Ю. не воздвигал, довольствуясь словесными нападениями и едкой иронией. Было издано только два эдикта, стеснявшие права церкви. Первый требовал от христианского духовенства возвращения языческим храмам отобранных у них и пожалованных христианским церквам земель и отнимал у клира предоставленные ему исключительные экономические и политические привилегии. Второй запрещал христианским священникам преподавать в светских (муниципальных) школах. Первое постановление объяснялось намерением Ю. восстановить нарушенную, по его мнению, справедливость, второе представлялось ему естественным — ‘нельзя допустить, чтобы люди, позорящие богов, читали и объясняли юношеству Гомера, Гесиода, Демосфена, Фукидида, Геродота, их ревностных почитателей. Христиане не должны учить свободным наукам, ни как грамматики, ни как риторы, ни как софисты. Пусть в своих галилейских церквах толкуют они Матфея и Луку’. Таким образом христианам не воспрещалась школьная пропаганда их учения, но они отстранялись от классических школ, Ю. надеялся, отделив их от науки, привести церковь к варваризации и тем уменьшить ее силу. Все это нельзя назвать гонением. Казней, заточений и изгнаний по отношению к христианам при Ю. не практиковалось, император лишил только их веру государственного покровительства. Могут быть указаны отдельные случаи, когда Ю. проявлял к христианам враждебное пристрастие (например, возбуждение жителей Бостры против их епископа) или когда он выше меры оказывался снисходительным при подавлении насилий язычников против христианских пастырей (например, амнистия жителей Александрии после убийства епископа Григория), но такие случаи составляли редкое исключение. Что за христианством сохранена была свобода культа, проповеди и самозащиты — это видно, помимо всех других данных, из тех открытых, резких нападок, с которыми главари церкви обрушились на Ю. Пылкая ревность овладела ими перед новой опасностью, они осыпали императора гневными инвективами, называли его врагом человеческого рода, чудовищем, Навуходоносором, Иродом, кровожадным пугалом, преследующим народ Божий более свирепо, чем Диоклетиан. Когда им приходилось признавать, в минуты успокоения, что это неправда, они объясняли мягкость Ю. лицемерием, бесовской хитростью: разве могут гидра, химера, Цербер, Сцилла быть человеколюбивыми? С глубоким коварством — говорили они — Ю. принимает скромный вид и подражает вкрадчивым извивам дьявольского змея райского, чтобы обмануть простые души, но этот великоумный глупец, эта обезьяна, подражающая христианским учреждениям, этот скоморох и архилжец не победит народа Божия. Враги затрагивали клеветой чистый нравственный образ Ю. и мягкость его души. Рассказывали, будто Ю. предается грязным ночным оргиям с беспутными жрицами Кибелы, что блудницы являются главными участницами в его празднествах, что он чуть ли не допускает человеческие жертвы. Все эти слухи росли среди невежественной толпы, которая всему верит, но пускались они в обращение крупными деятелями церкви. Когда Ю. прибыл в Антиохию, город почти вполне христианизировавшийся, но славившийся порочностью нравов, жители встретили его проповедь очищения сатирическими песнями. Лица христианского исповедания, которых судили за оскорбление величества или языческих святынь, чествовались как мученики. В христианских церквах публично молились о гибели ‘апостата’. Один слепой старец-епископ в лицо сказал императору: ‘Благодарю Господа, что он закрыл глаза мои мраком — я могу теперь не видеть тебя, безбожника!’ Ю. не отвечал на резкие нападки и увещевал своих сторонников вооружиться терпением, в ожидании близкого торжества. Но признаков последнего не появлялось. Сами язычники равнодушно встречали его реформы и не отзывались на его рвение. Образованные люди втайне посмеивались над приверженностью Ю. к обряду, даже суеверию, чуждались его пылкого, но педантического благочестия. Массы вяло откликались на его страстный призыв, давно потеряв веру в старых богов, не понимая новшеств императора или все дальше входя в рамки христианства. Восстановленные храмы богов оставались пустыми. Одряхлевшее язычество не в силах было ответить на громкий призыв молодого государя. Христианство же, с церковной властью во главе, пользовавшейся громадным авторитетом, держалось крепко, церковь верила в свое будущее и как будто больше сплотилась перед грозой. Знаменитый борец за православие, Афанасий Александрийский, которого только одного Ю. отправил в изгнание за оппозицию, резкость которой преступала все законы государства, утешал паству твердыми словами: ‘Не страшитесь, друзья! Это — маленькое облачко, оно скоро пройдет, посторонимся немного’.
5) Смерть Юлиана. Неудача его дела. Трудно сказать, как разразилась бы дальнейшая борьба между обеими религиями, если бы царствование Ю. оказалось продолжительным. Настроение императора становилось тревожнее. Возмущение против не уступавшего противника, раздражение по поводу слабой поддержки, какую он находил в языческом обществе и народе, могли нарушить в нем равновесие, он мог выйти из себя, вынуть меч, пользуясь своей ничем не ограниченной властью, и тогда загорелось бы опять страшное религиозное междоусобие, которое оставило бы в книге человеческой истории лишнюю трагическую страницу. Судьба избавила христианство от этого нового испытания и сделала трагедией только жизнь Ю., который, впрочем, вряд ли сознавал до конца безнадежность своего дела. Ю. умер в 363 г., после двухлетнего царствования, от раны, нанесенной ему вражеской стрелой на Тигре, во время похода против новоперсидского государства. Ю. скончался через несколько дней после этого несчастного случая, в полном сознании, как философ и верующий человек, окруженный немногими верными друзьями. Аммиан Марцеллин приводит содержание его предсмертных слов: ‘настало время отдать природе, как подобает добросовестному должнику, то, что она мне дала. Я расплачиваюсь с нею радостно. Счастье пребывает в душе, а не в теле, и не надо огорчаться, когда лучшая часть нашего существа отделяется от худшей. Смерть — часто величайшая награда добрым людям от небесных богов. Я принимаю ее как милость, которую они ниспосылают, чтобы я не погиб среди трудностей жизни. Я не сделал ничего такого, в чем должен был бы раскаиваться. Я смотрел на власть как на истечение божественного могущества, я старался сохранить ее незапятнанной, управляя государством с умеренностью, воюя лишь по необходимости. Твердо уверенный, что целью хорошего управления должно быть благо народов, я стремился к справедливости. Я изгонял из своих действий произвол, который портит нравы и царства. Всякий раз как отечество — эта мать, которая должна руководить своими сынами — повелевало мне идти на опасность, я с бодростью в сердце шел вперед…’ Когда стали раздаваться кругом него рыдания, он прибавил, собрав последние силы: ‘Замолчите, не надо жалеть государя, который отходит на небо к звездам’. Смелое предприятие Ю. окончилось полной неудачей, его преемник возвратил христианству свое покровительство, оно стало государственной религией, язычество же было окончательно запрещено в царствование Феодосия Великого. Крушение дела Ю. нельзя объяснять одной его преждевременной гибелью: это была историческая необходимость. Религиозно-преобразовательная попытка Ю. была усилием индивидуального ума и характера, шедшим вразрез с сознанием общества и потребностями масс. Система Ю. в ее целом была проникнута слишком сильным субъективизмом, чтобы она могла превратиться в мировую религию. Философская сторона ее выражала идеи определенной группы мыслителей и могла удовлетворить лишь ограниченное число адептов, находясь в противоречии с другими концепциями мира и разбиваясь о невежество большинства. Своеобразный мистицизм Ю. мог быть принят лишь кружком одинаково настроенных людей. Догматика его учения слишком дорожила всем прошлым, крупным, но отжившим свой век. Она стремилась подлаживаться к временным, национальным и местным верованиям, чтобы привлечь к себе всех, не затрагивая ничьей благочестивой щепетильности. Такое направление практической политики звало к коалиции против христианства множество трудно согласимых религий, но это именно поражало союз язвой уступчивого эклектического синкретизма. Неразрешимой оказалась и задача примирить в новом культе тонкое чувство просвещенного философа с грубой эмоцией темной толпы. За Ю. могла пойти только малочисленная секта неоплатоников. Скептики и эпикурейцы ценили в его попытке уважение к эллинистической образованности, которая красила их жизнь, но на его религиозный энтузиазм они отвечали только улыбкой, а его моралистическая требовательность, проповедь святости вызывали в них скуку и раздражение. В более глубоких и густых толщах населения все усилия его встречали одно любопытство или недоумение. Между тем против Ю. стоял враг с огромными средствами. Христианство создало веру, которая воодушевляла лучших и успокаивала большинство. Оно давало образ мирового бога, всесовершенного, но вместе с тем доступного сознанию всех, не только просвещенных главарей общества, но и простого человека из народа, бога высокого и вместе близкого, правосудного и милосердного. В учении о Христе> и его подвиге для человечества оно открывало ясный путь искупления от греха и достижения вечного блаженства. Оно привлекало не одних ‘смиренных’, но также и гордящихся образованностью, так как сумело взять в руки античное просвещение и воспользоваться им в целях разработки своей догматики. Наконец, оно обладало могущественной церковной организацией, способной объединить все силы для борьбы с каким угодно врагом. Христианство овладевало со всех сторон душами во всех самых живучих инстинктах и интимнейших потребностях. Юлиану нельзя было справиться с такой силой: христианству принадлежало будущее. Ю. предпринял невозможное дело, которое должно было пасть одновременно с ним.
Источники для изучения жизни, учения и деятельности Ю. распадаются на три категории: 1) собственные его сочинения на греческом языке (речи, письма, трактаты), изд. Hertlein (2 т., Лейпциг), французский перевод Talbot (Париж, 1863), 2) языческие авторы: Либаний, Аммиан Марцеллин, Эвнапий, Зосима и др., 3) христианские писатели: св. Григорий Назианзин, Иоанн Златоуст, Филосторгий, Сократ, Созомен, Кирилл Александрийский и др. К этому можно прибавить памятники законодательства, эпиграфики, нумизматики и иконографии, относящиеся к его личности и его времени.
Литература о Ю. очень обширна (указывается главное, наиболее доступное и беспристрастное). E. Gibbon, ‘History of the decline and fall of the roman empire’ (т. II, гл. 19, 22, 23, т. III, гл. 24, английское изд. Bury, русский перевод), Fr. Strauss, ‘Der Romantiker auf dem Throne der Caesaren’ (Мангейм, 1847), Neander, ‘Der Kaiser Julian u. sein Zeitalter’ (Лейпциг, 1813 и позже в его ‘Kirchengeschichte’), H. Rendall, ‘The emperor Julian, Paganism and Christianity’ (Кембридж, 1879, с богатыми библиографическими указаниями), Adrien Naville, ‘Julien l’apostat et sa philosophie du polythisme’ (Париж, 1877), Rhode, ‘Gesch. der Reaction Kaiser Julians’ (Йена, 1877), Ad. Harnack, статья в ‘Realencyclop. der protest. Theol.’ Herzog’a (с литературой), О. Boissier, ‘La fin du paganisme’ (т. I, 1894, есть русский перевод), ст. A. Riville, ‘L’empereur Julien’ (в ‘Revue de l’hist. des religions’, т. XIII, XIV, 1886), Mcke, ‘Flavius Claudius Julianus nach den Quellen’ (Гота, 1896), Vollert, ‘Kaiser Julians religise und philosophische Ueberzeugung’ (1899), Koch, ‘Kaiser Julian, seine Jugend und Kriegsthaten’ (1900), P. Allard, ‘Julien l’apostat’ (три тома, Париж, 1900—03, с богатыми литературными указаниями), G. Negri, ‘L’imperatore Giuliano l’apostata’ (Милан 1902, прекрасный очерк Ю. и его времени).
Источник текста: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, том XLI (1904): Эрдан — Яйценошение, с. 333—341.