ЮБИЛЕЙНЫЕ КНИГИ
ЮБИЛЕЙНЫЕ КНИГИ
*
*
*
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Юбилейные книги, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1937
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том третий (Статьи, рецензии, заметки 1935-1939 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
Пушкинский юбилей несколько всколыхнул даже наш сонный рынок. Появился некоторый спрос на сочинения Пушкина. Спрос родил предложение. О никуда не годном издании ‘Иллюстрированной России’ мы уже писали несколько времени тому назад — оно принадлежит к скандальной стороне юбилея. К счастью, им дело не кончилось. Перед нами лежит двухтомное Полное собрание сочинений, недавно выпущенное рижским издательством ‘Жизнь и культура’. Разумеется, на самостоятельную научную ценность оно не претендует, как вообще не может претендовать ни одно зарубежное издание, редакторы которого силою обстоятельств отрезаны не только от рукописного пушкинского фонда, но и от многих печатных источников. Однако рижское издание по справедливости может быть названо полным и современным. В него включен длинный ряд законченных и незаконченных произведений, не вошедших в прежние зарубежные издания Пушкина. Укажем для сравнения, что оно содержит 1058 страниц основного текста, тогда как, при одинаковом формате, издание ‘Иллюстрированной России’ дает всего лишь 827 страниц. По составу и тексту издание ‘Жизни и культуры’ опирается на шеститомное полное собрание сочинений, выпущенное в 1934 году Государственным издательством под редакцией П.Н.Сакулина, В.И.Соловьева, М.А.Цявловского и П.Е.Щеголева. Уже эти имена могут служить гарантией известной научной добротности издания, отдельные частности которого, как всегда в этих случаях, могут вызывать некоторые возражения. Но возражения эти могли бы иметь значение для специалистов, а не для широкой публики, которой мы можем смело рекомендовать это издание предпочтительно перед всеми, до сих пор выпущенными в эмиграции.
А.Л.Бем, автор только что вышедшей книги статей О Пушкине (Ужгород, 1937), в предисловии к ней говорит, что хотя он и не писал популярно-научного пособия, но все же имел в виду прийти на помощь широким кругам читающей публики, деятелям народного просвещения, вообще ‘каждому, кто хотел бы получить самые необходимые сведения о Пушкине или кто пожелал бы воскресить в памяти черты его личности’. В связи с такою задачей книга открывается ‘биографической справкой’, в которой всего на восьми страницах дано краткое жизнеописание Пушкина. Однако нам кажется, что в оценке своей работы автор проявил излишнюю скромность. Нам кажется, что только в первой статье (‘Пушкин и его место в литературе’) А.Л.Бем ограничился сообщением ‘необходимых’ и в силу этого более или менее бесспорных сведений о Пушкине, ‘воскрешением’ тех черт его личности, которые можно считать общеизвестными. Что касается дальнейших статей, то они, несомненно, выходят за пределы вышеуказанной задачи. В таких статьях, как ‘Человек и поэт’, ‘Болдинская осень’, дан образ Пушкина, если и не неожиданный для тех, кто знаком с новейшей критической литературой о Пушкине, то все же весьма далеко отступающий от канона и трафарета, которые неизбежно в нем проявились бы, если бы автор на самом деле придерживался тех узких рамок, которые очертил в предисловии. В этом смысле характерен уже самый тот факт, что А.Л.Бем с особым вниманием останавливается именно на болдинской осени 1830 года, то есть на самом таинственном и сложном моменте в личной и творческой биографии Пушкина, когда в нем обнаружились такие стороны, которые уже не дают возможности повторять общепринятые соображения и разрушают школьные представления о пресловутой пушкинской ‘ясности’. Необходимая краткость этой заметки лишает меня удовольствия подробно остановиться на существе высказанных А.Л.Бемом мыслей, которые иногда кажутся вполне убедительными, иногда вызывают желание возражать. Ограничусь тем, что отмечу влияние, оказанное на автора работами М.О.Гершензона, на которого, впрочем, он сам неоднократно ссылается. Должен, однако, сделать существенную оговорку. Несколько уступая Гершензону в остроте и смелости суждений, А.Л.Бем имеет перед покойным исследователем одно несомненное и важное преимущество. Гершензон, конечно, открыл в Пушкине много такого, что и не снилось предшествовавшей критике, но не приходится отрицать, что в своей работе он слишком полагался на интуицию, и порой его замечательный ум, ‘на крыльях вымысла носимый’, воистину увлекал его ‘за край’ действительности, естественно ограниченной данными пушкинского текста. С ним случались настоящие катастрофы, вроде истории с пресловутой ‘скрижалью Пушкина’,— катастрофы, по поводу которых злорадствовали и торжествовали над Гершензоном люди, умом и пониманием Пушкина стоявшие неизмеримо ниже его. А.Л.Бем осторожнее Гершензона и методологически лучше вооружен. То и другое дает основание надеяться, что его небольшая, но содержательная книжка будет содействовать распространению о Пушкине более глубоких и сложных понятий, нежели те, которыми до сих пор располагает широкая публика и которые преподносятся молодежи со школьных кафедр. В этом смысле работа А.Л.Бема может сыграть благую популяризаторскую роль, чего мы ей и желаем.
Сто лет смерти Пушкина. Парижские отклики в 1837 году — так озаглавлена книжечка Лоллия Львова, изданная Комитетом по устройству Дня Русской Культуры во Франции. Собранный в ней материал распадается на две части. Первая из них представляет собою сводку данных о том, как откликнулись на известие о смерти Пушкина те русские, которые находились тогда в Париже. Их круг делился опять же надвое: с одной стороны — друзья Пушкина, как А.О.Смирнова с мужем, Гоголь, Николай Тургенев, Андрей Карамзин, С.А.Соболевский, с другой — чиновники русского посольства, по большей части происходившие из немцев. Первые, разумеется, были охвачены глубочайшею скорбью, вторые проявили постыдное равнодушие к жертве и род затаенного сочувствия по отношению к убийце. Все это очень ясно выражается в данных, собранных составителем книги, но, к сожалению, не содержащих ничего нового, так как они уже были в разное время опубликованы.
Более интереса представляет вторая часть книги, содержащая данные об откликах на смерть Пушкина, появившихся в парижской печати. В 1900 г. в Русской старине было напечатано обозрение немецких статей 1837 г. о Пушкине, составленное М.А.Веневитиновым. П.Е.Щеголев, в известной своей работе Дуэль и смерть Пушкина, высказывал сожаление, что такая же работа не проделана по отношению к французской печати. Ныне она выполнена Л.И.Львовым, за что и следует его поблагодарить. Однако самый труд его оказался неблагодарным. За исключением общеизвестной статьи Мицкевича и статьи Леве-Веймара, полностью приведенной у Щеголева, составителю не удалось найти ничего сколько-нибудь значительного или хотя бы интересного: газеты и журналы, как и следовало ожидать, сообщали о Пушкине элементарные биографические сведения, нередко к тому же ошибочные и вовсе нелепые, а также давали обзоры его творчества, в лучшем случае страдающие крайней неполнотой, в худшем — вздорные. В общем, приходится констатировать, что тщательно отнесшийся к своей задаче Л.И.Львов напрасно потерял ‘время, благие мысли и труды’.
Польский ученый Вацлав Ледницкий, о специальных работах которого по Пушкину мне уже приходилось с большим сочувствием отзываться на этих страницах, выпустил новую книгу: Puszkin. 1837-1937 (Krakow, 1937). В связи с юбилейной целью издания новый труд В.Ледницкого носит более синтетический и популярный характер. Он состоит из трех частей. В первой дана общая характеристика пушкинского творчества, написанная с большим подъемом и с тем истинным, неофициальным благоговением перед Пушкиным, которое так отрадно видеть у ученогоиностранца. Вторая часть содержит историю последней дуэли Пушкина. Написана она с отличной осведомленностью, и если некоторые положения ее представляются отчасти спорными, то лишь потому, что в этом вопросе все еще остается слишком много неясностей, способных вызывать самые разнообразные толкования и объяснения. Третья часть книги, озаглавленная ‘Пушкин и мы’, посвящена вопросу об отношении Пушкина к Польше и Польши к Пушкину. Отчасти суммируя свои прежние высказывания на ту же тему, автор пользуется пушкинским юбилеем для высокой цели, одушевляющей ряд его трудов,— для пропаганды духовного сближения двух братских народов.
В 1932 году вышел перевод ‘Медного всадника’, сделанный Юлианом Тувимом, одним из самых выдающихся поэтов современной Польши. Об этой книге, которая была снабжена обширной работой В.Ледницкого о ‘Медном всаднике’, мы в свое время писали. Если не ошибаемся, она положила начало большому труду Тувима, намеревавшегося полностью или почти полностью перевести на польский язык всю поэзию Пушкина. Вслед за тем в разных польских изданиях появился ряд лирических стихотворений Пушкина в переводе Тувима. Однако, если не ошибаемся, года полтора тому назад в еженедельнике Вядомосци литерацке Тувим напечатал статью, представляющую собою подробный рассказ о том, как он пытался перевести первое четверостишие из пролога к ‘Руслану и Людмиле’ и как и почему принужден был от этой задачи отказаться. С замечательным блеском показал Тувим все последовательные стадии своих ‘борений с трудностью’, все страдания, порой трагикомические, которые испытывает переводчик, исключительно одаренный и находчивый, но в то же время требовательный и строгий к себе. В истории со вступительным четверостишием ‘Руслана и Людмилы’ был представлен, разумеется, лишь один из тяжелых моментов, случившихся в переводческой практике Тувима. Моментов таких, к несчастию, оказалось больше, чем ожидал Тувим, и в конце концов они заставили его отступить от первоначального намерения дать польский перевод всей пушкинской поэзии. Только что вышедшая в Варшаве книга его Lutnia Puszkina (Лира Пушкина) представляет собою лишь антологию, в которой выбор материала по необходимости оказался ограничен чисто переводческими обстоятельствами. В предисловии Тувим высказывает сожаление о том, что ему не удалось перевести такие чудесные и лично ему дорогие пьесы, как ‘Певец’, ‘Редеет облаков летучая гряда’, ‘К фонтану Бахчисарайского дворца’, ‘Кинжал’, ‘Под небом голубым’, ‘Буря’, и многое другое. Однако и в таком виде, как она вышла, Лира Пушкина содержит более восьмидесяти законченных пьес и отрывков, дающих широкое и всестороннее представление о поэзии и личности Пушкина (в книгу вошел даже целый ряд пушкинских эпиграмм). Подробный разбор переводов завел бы нас слишком далеко и заставил бы повторить то, что не раз случалось писать о стихотворных переводах — в частности на польский язык. В общем, если скинуть со счета Тувима те непреодолимые трудности, которые создаются различием русского и польского языков и о которых он сам говорит в предисловии, то придется признать, что его переводы прекрасны, великолепны. Самое в них драгоценное — то, что, будучи очень точными (порою — до изумительности), они сделаны не ремесленно, а творчески. В них достигнуто самое трудное — они и по-польски не звучат отголосками чужой поэзии, а имеют самостоятельную поэтическую ценность. С чисто формальной стороны, Тувиму пришлось порой отступать от пушкинского просодического канона, как общее правило, Пушкин не употреблял ассонансов и придерживался строгой последовательности в чередовании мужских и женских рифм. Но все-таки, читая тувимские переводы, очень часто кажется, что если бы Пушкин писал по-польски, то написал бы он слово в слово то самое, что мы видим у Тувима. Полагаю, что большей похвалы переводчик заслужить не может.
Переводам предпослана краткая, но отлично написанная самим переводчиком биография Пушкина.
Издана книга превосходно, с большой любовью, на прекрасной бумаге, отпечатана красивым шрифтом и украшена очень милыми концовками. Вообще, держа ее в руках, невольно испытываешь чувство грусти и зависти…
1937
Впервые — Возрождение, 1937/4069 (13 марта), под рубрикой ‘Книги и люди’.
‘О никуда не годном издании ‘Иллюстрированной России’ мы уже писали…’ — см. рецензию на это издание (1936) в наст. томе.
‘<...> двухтомное Полное собрание сочинений…’ — речь идет об изд.: А.С.Пушкин, Полное собрание сочинений в двух томах (Рига: ‘Жизнь и Культура’, <1936>). См. переписку Ходасевича с редакторами газ. Сегодня Б.О.Харитоном (бывшим также и редактором рижского издания сочинений Пушкина) и М.С.Милрудом в изд.: Русская печать в Риге: Из истории газеты Сегодня 1930-х годов. Книга V (Stanford, 1997), сс. 195— 202.
‘<...> шеститомное полное собрание сочинений, выпущенное в 1934 году…’ — издание, выпущенное Гослитиздтом, является перепечаткой гихловского издания 1931-1934 гг. под ред. Демьяна Бедного, А.В.Луначарского, П.Н.Сакулина, В.И.Соловьева, М.А.Цявловского и П.Е.Щеголев а.
‘А.Л.Бем, автор только что вышедший книги…’ — речь идет об изд.: А.Л.Бем, О Пушкине. Статьи (Ужгород: Издательство ‘Письмена’, 1937). О пушкинистике Бема см.: Сергей Давыдов, ‘Бем-пушкинист’, в сб. А.Л. Бем и гуманитарные проекты русского зарубежья, Москва, 2008, сс. 3853, статья включает библиографию работ Бема о Пушкине. См. также переписку Ходасевича с Бемом в работах: Рашит Янгиров, ‘Пушкин и пушкинисты. По материалам из чешских архивов’, в ж. Новое литературное обозрение, No 37 (1999), сс. 181—228, Леонид Ливак, ‘Поэтическое хозяйство Ходасевича’, в сб. Диаспора: Новые материалы, вып. 4 (Париж, СПб., 2002), сс. 391-456.
‘<...> порой его замечательный ум ‘на крыльях вымысла носимый’…’ — цитируется эпилог поэмы ‘Руслан и Людмила’.
‘<...> настоящие катастрофы, в роде истории с пресловутой ‘скрижалью Пушкина’…’ — об этой драматической истории Ходасевич рассказывает подробно в воспоминаниях ‘Книжная палата’ (1932): под впечатлением, что заметка Жуковского принадлежала Пушкину, Гершензон включил этот ‘ключ’ к философии искусства поэта в свою Мудрость Пушкина (1919). Вскоре узнав, что он ошибся, реакция Гершензона была радикальна: он обошел издательство и тех, как Ходасевича, получивших авторские экземпляры, и собственноручно вырезал страницы с этим текстом из книг. См. также, среди прочего: рец. П.Е. Щеголева на Мудрость Пушкина (Книга и революция, 1920, No 2), М.А. Осоргин, Заметки старого книгоеда (М., 1989), сс. 25-28) — впервые: Последние новости, 1930, No 3305 (10 апреля).
‘<...> книжечка Лоллия Львова…’ — речь идет о кн.: Сто лет смерти Пушкина. Парижские отклики в 1937 году, собрал Лоллий Львов (Париж: Комитет по устройству Дня Русской Культуры во Франции, 1937).
‘<...> Л.И. Львов напрасно потерял ‘время, благие мысли и труды’…’ — цитируется стихотворение Пушкина ‘Свободы сеятель пустынный…’ (1823).
‘Польский ученый Вацлав Ледницкий…’ — о нем Ходасевич писал неоднократно, см., в частности, статьи »Медный всадник’ у поляков’ (1932) и ‘Друзья-Москали’ (1935) и премечания к ним в наст. изд. Далее речь идет о кн.: W. Lednicki, Puszkin (1837-1937) (Krakow, Prace Polskiego Towarzystwa dla badan Europy Wschodniej i Bliskiego Wschodu, XIV,1937). О пушкинистике Ледницкого см. также: Д.П.Ивинский, Пушкин и Мицкевич. История литературных отношений (Москва, 2003), по указ.
‘<...> года полтора тому назад в еженедельнике Вядомосци литерацке Тувим напечатал статью…’ — подразумевается статья: Julian Tuwim, ‘Czterowiersz na warsztacie’, Wiadomosci literackie, 1934, No. 47 (574), s. 1.
‘Только что вышедшая в Варшаве книга <...> представляет собою лишь антологию…’ — речь идет о кн.: Julian Tuwim, Lutnia Puszkina (Warszawa, Wydawn. J. Przeworski, 1937).