В. Дорошевич
Юбилей общества русских драматических писателей
‘Ах, зачем было огород городить’…
Старинная русская песня
КОММЕНТАРИИ
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
ЮБИЛЕЙ ОБЩЕСТВА РУССКИХ ДРАМАТИЧЕСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
Юбилей общества русских драматических писателей, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1899
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.
Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).
OCR Бычков М. Н.
Никогда еще ни один из наших драматургов не удостаивался такого ‘приема’.
— Дорогой наш! Пришли? Как мы рады! Куда бы вас посадить? А впрочем, садитесь, куда вам угодно. Все места свободные.
Даже швейцары ‘Славянского базара’ были сконфужены за драматическую литературу.
— Много народу?
— Не так, чтобы очень. Средственно.
За полупустым столом почему-то приходил на ум юбилей лавочника.
Торговал лавочник 25 лет подряд, ‘нажил деньгу’, как с укором говорили в старину, или ‘упрочил благосостояние’, как с похвалой выражаются теперь, — и задумал справить ‘себе юбилей’. Ведь в наш озорной век кто не юбилейничает?
Назвали гостей, наготовили. Лавочник ждал поздравлений и речей, и громких слов насчет ‘обчественной деятельности’.
А явились только свои, домашние, кое-кто из мелких сродственников, два приказчика да знакомый репортер.
— Юбилей! Только перевод провизии!
Из 709 драматургов, представляющих собою 8000 пьес (а еще нас учили, что потопа больше не будет!), на юбилей явилось едва-едва 49 человек.
И это, считая в том числе и репортеров, и авторов ‘полводевилей’ и драматургов, написавших ‘один водевиль втроем’, и почетных лиц, ни одной пьесы не написавших.
Кроме трех-четырех ‘действительно драматургов’, были только подмастерья драматического цеха. Даже главных закройщиков не явилось.
Даже г. Виктор Крылов на этот раз украшал общество — только своим отсутствием. Даже г. Дмитрий Мансфельд (его в Москве зовут драматическим Лже-Дмитрием) прислал вместо себя телеграмму:
— Не совсем здоров.
Даже г. Сергей Рассохин не явился, без объяснения причин.
— Это драматурги от актеров заразились, — во время заболевать.
Драматических писательниц было всего четыре. Пятая, как известно из чеховского рассказа, убита утюгом за то, что читала вслух свое произведение.
— Хоть бы ровно полсотни! — тоскливо пересчитывал распорядитель 49 собравшихся, когда в ‘Русскую палату’ вошла наша талантливая и симпатичная поэтесса Т.Л. Щепкина-Куперник и ‘каплю прибавила’ публики.
— Почти пятьдесят! — с облегчением вздохнули распорядители и приказали подавать стерлядь колечком.
Героем дня, как и следовало ожидать, был г. Южин. В теперешней Москве г. Южин самый ходовой человек. Он всюду и везде. Без него, как говорят в белокаменной, ‘вода не святится’.
И мы видели в тот день премьера Малого театра в двух ролях. В роли прокурора и защитника.
Он читал им составленное ‘извлечение из обзора деятельности общества’ и держал застольную речь за драматургов.
Пока г. Южин монотонно, вразумительно, словно обвинительный акт, читал ‘извлечение’, мне думалось:
— Какого товарища прокурора потеряло в этом артисте судебное ведомство!
Впрочем, эта мысль мне приходила в голову и раньше, — а именно, когда г. Южин играл ‘Гамлета’. ‘С этаким бы голосом’!..
Впечатление получалось странное. Словно на скамье подсудимых сидишь и по собственному делу обвинительный акт слушаешь. Мы, драматурги, полудраматурги и четверть драматурги, сидели, ерзали и друг на друга старались не смотреть.
На самом деле, что такое общество драматических писателей?
— 25 лет оно только и делало, что ‘обеспечивало благосостояние’ гг. драматургов.
Дело хорошее.
Но представьте себе, что писателю, проработавшему 25 лет, на юбилее говорят:
— Ни о чем вы во всю вашу жизнь, кроме гонорара, не думали.
Конфузно.
Обвинительный акт был составлен г. Южиным сильно. В каждой строке, в каждом слове только и говорилось:
— 25 лет, господа, вы только и думали, как бы, где бы и с кого бы гонорар получить. И другими мыслями никогда не задавались.
Общество русских драматических писателей — это общество людей, охраняющих свою литературную собственность и нарушающих чужую.
Удивительно забавно слушать, как общество 709 людей, из которых две трети только и делают, что подписывают свою фамилию под чужими пьесами, — с гордостью говорит, что оно:
— Внушало уважение к литературной собственности.
Это общество писателей, где наибольшими правами пользуются переписчики чужих пьес, во главе которого бессменно стоят люди, никогда ничего не написавшие.
Его деятельность была деятельностью чисто полицейскою. Само занимаясь плагиатами, оно следило, не нарушил ли кто другой статьи закона, воспрещающей плагиат. И виновных ‘тащило на цугундер’.
В обществе гордятся тем, что из его 500 агентов большинство имеет связи в полиции:
— Таким удобнее взыскивать гонорар.
И агенты общества выбирались и выбираются по рекомендации полицеймейстеров.
При своих связях, при своем влиянии сделало ли общество хоть что-нибудь для театра в провинции? Сделано ли его агентами хоть что-нибудь для облегчения затруднений, которые ‘чинит’ полиция антрепренерам и товариществам?
Ничего. ‘Получали гонорар, и даже с пристрастием’. Вот и все.
Как же упрекать антрепренеров и актеров, что они не смотрят на театр, как на храм, — когда сами мы, писатели, смотрим на него только как на лавочку?
Чем гордится это общество писателей?
Берем факт, который упоминается и в подробном юбилейном обзоре деятельности и в кратком извлечении. И там, и там. Значит факт, в деятельности особенно отрадный, если им хвастаются.
— ‘Спектакль, данный в Балте офицерским собранием, послужил поводом к возбуждению вопроса о взимании платы за спектакли и музыкальные вечера в офицерских собраниях… Таким образом, еще одна область права бесспорно была включена в круг действий общества по охранению авторского права’.
С Балты полтора рубля вышибли, — и такого радостного и знаменательного факта никак забыть не могут!
Что это общество писателей считает для себя дозволительным?
На первом актерском съезде ‘предвиделись нападки’ на деятельность общества драматических писателей и его агентов, действующих ‘с пристрастием’.
И общество писателей решило… прибегнуть к цензуре.
Оно обратилось в комитет съезда с просьбой все доклады, касающиеся общества драматургов, представлять предварительно на рассмотрение общества драматургов:
— ‘Для предварительного рассмотрения и объяснения’.
Общество писателей, додумавшееся до учреждения предварительной цензуры, да еще со стороны заинтересованных лиц!
Как бы взвыли, и справедливо взвыли писатели, если бы их заставили все писания представлять на предварительную цензуру тех лиц, о которых они пишут.
Мы жалуемся на существование цензоров, и сами идем в цензоры. Мы не довольны существованием цензуры, и сами хлопочем об учреждении самой несправедливой, самой возмутительной цензуры — цензуры заинтересованных лиц. Когда люди впервые собираются, чтобы высказать свои мысли, желанья, нужды, — врагами свободного слова являются… писатели!
Забавное требование литературного общества, конечно, не было удовлетворено, — и в отчете, без особой, впрочем, грусти, упоминается, что:
— Ожидания сбылись. Нападки на общество драматических писателей были.
Общество, впрочем, этим не огорчается:
— Ибо, что такое антрепренер?
Тяжело читать, как на 80 страницах большого формата доказывается, что:
— Антрепренеры все жулики.
Забавно читать, как на 80 страницах большого формата господа, две трети которых только и делают, что подписывают свои фамилии под чужими пьесами, уверяют:
— Антрепренерам и актерам ужасно трудно внушить уважение к чужой литературной собственности.
И прямо омерзительно читать, как писатели хвастаются, как, когда и кого засадили в тюрьму:
— ‘Содержатель Астраханского театра Максимов был осужден на два с половиной месяца содержания в смирительном доме. Распубликование этого решения много послужило к пользе общества’.
От этого лавочничества пахнет уже ростовщическими приемами, — и ‘обзор деятельности’ с особым удовольствием останавливается на всяком случае, когда оказавшийся не в состоянии заплатить театральный деятель — был засажен ‘для пользы общества’ в тюрьму.
В этом писательском стремлении ‘в тюрьму его!’ — общество переходило уж всякие границы, и сенат должен был разъяснять ему, что в тюрьму можно сажать только за самовольное представление пьесы, а отнюдь не за неуплату следуемых денег.
Какой-то литературный Димант, который требует:
— Тюрьмы, непременно тюрьмы для неисправного должника. Что мне — только деньги с него взыскать! Мне его в тюрьму упрячь. В тюрьму.
Теперь пересматриваются законы о литературной собственности. В то время как собственность эта нарушается грубо, каждосекундно, когда воровство пьес и сюжетов дошло до невероятной наглости, когда кромсаются и коверкаются даже произведения лучших русских писателей, — как бы вы думали, о чем хлопочет общество русских драматических писателей?
О том, чтобы в статью о плагиате было включено:
— ‘За самовольное публичное исполнение драматического произведения виновный наказывается тюрьмой’.
Только.
Больше ему ничего не надо.
— Но при помощи этих драконовских и димантовских мер обеспечивалось благосостояние писателей.
Так ли это?
За 25 лет существования общества всеми правдами и неправдами было взыскано около 2 миллионов рублей.
Из них около миллиона получили писатели.
А около миллиона пошло на содержание секретаря, казначея, агентов, — людей, ничего общего с драматической литературой не имеющих.
Часто поистине несчастных, разорившихся, и без того-то с хлеба на квас перебивающихся людей преследовали, сажали в тюрьму, лишали куска хлеба, бесчестили и позорили, — для того, чтобы ‘обеспечить благосостояние’ — столько же писателей, сколько и людей, к литературе никакого прикосновения не имеющих.
Это 25 лет была лавочка с сомнительным товаром, в которой приказчики съедали половину всей выручки.
История этой лавочки распадается на два периода. До и после нового устава.
Желая переменить устав, общество писателей, среди которых очень много людей малограмотных, выбрало комиссию и выдало ей доверенность, как неграмотная баба.
Грамотные люди пишут:
— Что вы по сей доверенности законно учините, — в том спорить и прекословить не буду.
С неграмотных баб берут ловкие люди доверенность, просто:
— Что вы по сей доверенности учините, — в том спорить и прекословить не буду.
Без ‘законно’.
Но частное лицо, взявшее и такую доверенность, если бы стало действовать во вред своим доверителям, попало бы в уголовщину.
Драматургам же и это сошло!
Воспользовавшись отсутствием слова ‘законно’, они провели новый устав даже без рассмотрения его общим собранием, — и лишили своих доверителей ‘прав состояния’.
Право голоса получили только люди с высоким ‘гонорарным цензом’.
Литературная лавочка превратилась окончательно в литературный лабаз, и вершить в ней дела начали литературные лабазники, выбирающие первую драматическую гильдию, переписывающие чужих пьес не менее, как на 300 рублев в год.
До тех пор тлело в обществе хотя где-то что-то литературное. В лабазе, ‘для безопасности’, и последняя искра была погашена.
Раньше, например, когда комитет увенчал лаврами юбиляра г. Крылова, драматурга, пишущего чужих пьес на сумму более 300 рублей, — общество хоть протестовало и порицание комитету выразило:
— Позвольте-с! Нельзя ли литературы с закройщичеством не смешивать?
А теперь комитет невозбранно чтит только ‘хорошего покупателя’.
В 15-летний юбилей г. Корша ему, как ‘аккуратному плательщику’, была поднесена от общества братина.
Я вовсе не хочу умалять ‘плательщицких способностей’ почтенного г. Корша, — а только спрашиваю:
— Отметив 15-летие театра Корша, — чем отметило общество драматических писателей 75-летие лучшего русского театра, Малого?
Прежде лавочка считала долгом хоть ‘из приличия’ ходить по торжествам и похоронам. Каково ни было общество, но оно откликалось на радости и горести в области литературы и искусства.
А лабаз ‘за недосугом’ и это бросил.
Где было общество во время похорон Н.М. Медведевой?
Чем оно откликнулось на 30-летний юбилей одного из лучших артистов нашей русской сцены, М.П. Садовского?
Даже соблюдение литературных приличий лабаз откинул:
— Наше дело-с торговое!
И торгует лабаз наполовину своим, наполовину краденым товаром, тратя полвыручки на лихих приказчиков, которые покупателям ‘спуска не дают’, и мечтая только о том, как бы всякого неисправного покупателя:
— Да в тюрьму!
Таково содержание обвинительного акта, составленного г. Южиным. В конце его можно бы приписать:
— В виду всего вышеизложенного, гг. российские драматические писатели обвиняются в том, что, беспрестанно сами нарушая статью 1684 уложения о наказаниях, в течение 25-ти лет, усиленно обвиняют в нарушении ее других.
— Благодарю Тебя, Боже, что я не такой грешник, как тот мытарь!
Обвинительный акт был составлен отлично. В роли защитника г. Южин оказался гораздо слабее.
Подвигнул его на произнесение защитительной речи, московская знаменитость, профессор Веселовский. Когда поднялся профессор Веселовский, все начали оглядываться:
— А где же профессор Стороженко?
Есть в Москве такие неразделимые имена: Мюр и Мерилиз, Стороженко и Веселовский. Но на этот раз оказалось, что профессора приятного во всех отношениях нет, а есть только профессор просто приятный. Г-на Веселовского в Москве любят и ценят. Голос у него мягкий, и речи его, всегда очень умные, всегда на две части делятся. Видно, что человек, когда говорит, обоими полушариями мозга работает. В то время как в одном полушарии рождается мысль:
— С одной стороны, нельзя не признаться!
В другом появляется идея:
— С другой стороны — нельзя не сознаться!
Приятный профессор даже чуть-чуть ‘марксизма’ припустил:
— В наше время вообще большое двигательное значение придается экономическим причинам.
А посему приятный профессор полагал:
— С одной стороны нельзя не сознаться, что общество весьма много для ‘упрочения благосостояния’ сделало, — но с другой нельзя не признаться, что не мешало бы обществу и о просветительной деятельности подумать, так сказать, стать, — ну, политературнее!
Это уже было неприятно. В доме, где есть повешенный, не говорят о веревке. Да еще в день именин.
Говорить о ‘литературности’ в обществе драматических писателей нехорошо. А в день юбилея — даже укоризненно.
Тут и ‘вскипел Бульон’. И поднялся г. Южин.
Слыхали вы речи защитников ‘по назначению’?
— Надеюсь, что не поставите в вину… Жена… дети…
Г-н Южин к женам и детям, которые заставляли писателей 25 лет думать только об увеличении гонорара, добавил еще… ‘прогрессивный паралич’.
— Чем же был обеспечен драматург на случай прогрессивного паралича?
Так и сказал. Да еще при дамах.
Всячески нас, драматургов, обижали, — но так еще не случалось!
Почему непременно драматический писатель должен о прогрессивном параличе думать?
Пьяницы мы, что ли, или болезнями какими все больны?
При дамах-то. Нехорошо!
Защита вышла жалостной, но неубедительной.
Еще жалостнее было чтение ‘пяти телеграмм, полученных со всех концов России’.
Из учреждений, близких к театру, вспомнило только одно ‘Русское Театральное Общество’, из артистов одна Г.Н. Федотова, из драматургов М.И. Чайковский и нездоровый г. Мансфельд, из всего Петербурга только один Кузьмин-Перваго, да и то не в стихах.
А дальше уж пошли такие, ‘имена коих, Господи, только Ты веси’.
Из Одессы поздравлял, за подписью бывшего уездного земского начальника, какой-то еще только ‘нарождающийся любительский кружок’.
Еще не родился, а уж старших поздравляет. Такой почтительный!
Затем шла телеграмма из какого-то города не то Тобольской, не то Томской губернии.
Агент общества по сбору гонорара уведомляет срочной телеграммой, что он, вероятно, куда-то собирается идти войной, — ‘поднял стяги драматической литературы (даже не стяг, а стяги), высоко поднял бокал и кричит ‘ура’.
Но, надо думать, прокричав ‘ура’, выпил бокал, стяги сложил в чулан, одумался и никуда не пошел. Куда в глухом уездном сибирском городке пойдешь!
Затем шло поздравление от некоего г. Мандрыкина (ну, что ж! ‘гряди, Мандрыче!’ — как говорится у Щедрина) — и… все.
Тосты за заправил принимались уныло. И только два вызвали шумные аплодисменты: за артистов Малого театра, да за г. Боборыкина. За Петра Дмитриевича пили даже два раза: немного их таких-то осталось, которые ‘от себя’ пишут…
И выходили мы из ‘Русской палаты’ ‘Славянского Базара’ унылые.
— У вас, господин, были калошки? — пытливо спрашивал швейцар.
— Ишь, бестия, как смотрит! Словно боится, чтоб и тут сюжет не позаимствовал! — проворчал один драматург.
— Дам ему немецкий двугривенный.
— Почему немецкий?
— Да мою-то пьесу ведь какой-то немец раньше написал!
— Ах, он шельма!
Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том ‘Сцена’ девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве ‘Петроград’ небольшую книжечку ‘Старая театральная Москва’ (Пг.—М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы — очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания (‘Рассказы и очерки’, М., ‘Московский рабочий’, 1962, 2-е изд., М., 1966, Избранные страницы. М., ‘Московский рабочий’, 1986, Рассказы и очерки. М., ‘Современник’, 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти ‘возвраты’ вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется ‘история с полтавским помещиком’. Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, ‘швов’ не только не видно, — впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: ‘Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми, все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге — сам Дорошевич, как журналист и литератор’.
В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран ‘средний вариант’ — сохранен и кугелевский ‘монтаж’, и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.
Тем не менее за пределами и ‘кугелевского’ издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.
В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник ‘Старая театральная Москва’, целиком включен восьмой том собрания сочинений ‘Сцена’. Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики — ‘Одесского листка’, ‘Петербургской газеты’, ‘России’, ‘Русского слова’.
Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.
Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, ‘неправильного’ синтаксиса Дорошевича, его знаменитой ‘короткой строки’, разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
Старая театральная Москва. — В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.—М., ‘Петроград’, 1923.
Литераторы и общественные деятели. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.
Сцена. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.
ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва).
ГЦТМ — Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
ОРГБРФ — Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).
ЦГИА РФ — Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).
Впервые — ‘Россия’, 1899, No 179.
Общество русских драматических писателей, Общество русских драматических писателей и оперных композиторов — организовано в Москве в 1874 г. с целью защиты материальных интересов драматургов. В 1877 г. в его состав вошли оперные композиторы. Зародышем общества стало учрежденное в 1870 г. группой драматургов во главе с А.Н. Островским ‘Собрание русских драматических писателей в Москве’. Первый устав его был утвержден в 1874 г. Тогда же председателем общества был избран А.Н. Островский, занимавший эту должность до конца жизни. Общество организовывало творческие вечера, проводило конкурсы на лучшую пьесу (присуждалась Грибоедовская премия), выпускало каталоги пьес.
Мансфельд Дмитрий Августович (1851—1909) — русский драматург, переводчик, журналист. Перевел и переделал для русской сцены более 100 комедий, фарсов, шуток. Его собственные пьесы шли в обеих столицах и в провинции, Мансфельд считался самым репертуарным драматургом. С 90-х годов сочетал литературную деятельность с предпринимательством. В очерке, написанном в связи с его смертью, Дорошевич писал, что Мансфельд ‘неожиданный был человек’ и ‘никогда не бывши драматургом, сделался одним из самых плодовитых драматических писателей. И всю жизнь свою занимаясь драматургией, сделался мельником’ (‘Д.А. Мансфельд’. — ‘Русское слово’, 1909, 17 марта, No 62).
…как известно из чеховского рассказа, убита утюгом за то, что читала вслух свое произведение. — Имеется в виду рассказ А.П. Чехова ‘Драма’ (1887), в котором писательницу-графоманшу убивают ‘тяжелым пресс-папье’.
Щепкина-Куперник Татьяна Львовна (1874—1952) — русская писательница, драматург, переводчица. Правнучка М.С. Щепкина, близкий друг А.П. Чехова, М.Н. Ермоловой.
…когда г. Южин играл Гамлета. ‘С этаким голосом!’ — См. комм. к очерку ‘Кин’.
…’тащило на цугундер’. — На цугундер брать или тянуть — в шутливом смысле творить расправу, привлекать к ответу.
Балта — заштатный городок недалеко от Одессы.
Какой-то литературный Димант… — Димант, Диманш — персонаж комедии Ж.-Б. Мольера ‘Дон Жуан, или Каменный гость’ (1665), торговец, кредитор.
В 15-летний юбилей г. Корша… была преподнесена от общества братина.— 15-летие со времени образования Театра Ф.А. Корша отмечалось в 1897 г. Братина — старинный большой шаровидный сосуд, в котором подавались напитки для разливания по чашам или питья вкруговую.
Где было Общество во время похорон Н.М. Медведевой? — См. ‘Похороны Н.М. Медведевой’.
…30-летний юбилей… М.П. Садовского? — 30-летний юбилей М.П. Садовского отмечался в 1899 г.
…как тот мытарь. — В библейских текстах: сборщик податей, приравнивавшийся к грешникам.
Веселовский Алексей Николаевич (1843—1918) — русский историк литературы, с 1881 г. профессор Московского университета. Основные исследования посвятил истории западноевропейских литератур, отстаивал принципы сравнительно-исторического метода в литературоведении.
Мюр и Мерилиз, ‘Мюр и Мерелиз’ — торгово-промышленное товарищество, основанное в 1843 г. в Петербурге шотландцем Арчибальдом Мерелизом (Мерилиз). Его преемник Энрю Мюр в 70-е годы учредил отделение фирмы в Москве, открыв крупные универсальные магазины на Театральной площади, Петровке и Кузнецком мосту.
Стороженко Николай Ильич (1836—1906) — русский литературовед, с 1872 г. возглавлял кафедру истории всеобщей литературы Московского университета, в 1893—1902 гг. был главным библиотекарем Румянцевского музея. Автор работ по русской, украинской, западноевропейским литературам, основатель научного шекспироведения в России.
…’вскипел Бульон’. — Цитата из поэмы итальянского поэта Торквато Тассо (1544—1595) ‘Освобожденный Иерусалим’ (1580) в переводе С.Е. Раича (Амфитеатрова): ‘Вскипел бульон, течет во храм’. Строка относится к герою поэмы Готфриду Бульонскому (ок. 1060—1100), лотарингскому герцогу (с 1076), одному из предводителей первого крестового похода на Восток в 1096—1099 гг., избранному правителем Иерусалимского королевства с титулом ‘Защитника Гроба Господня’. Неудачный перевод Раичем этого фрагмента поэмы стал символом поэтического курьеза.
‘Русское театральное общество’, Всероссийское театральное общество — см. комм. к очерку ‘М.Г. Савина’.
Чайковский Модест Ильич (1850—1916) — русский драматург, либреттист, критик.
Кузьмин-Первого — неустановленное лицо.
Веси (старослав.) — знаешь.
…’гряди, Мандрыче!’ — как говорится у Щедрина… — Сходная цитата у Щедрина не установлена.