Д. В. Философов
Д. В. Философов
Юбилей лицея
Юбилей лицея
Юбилей лицея, Философов Дмитрий Владимирович, Год: 1911
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Пушкинский лицей. Бумаги 1-го курса, собранные академиком Я. К. Гротом. Изданы К.Я. Гротом. СПб. 1911. Ц. 2 р. 60 к.
Столетний юбилей лицея отпраздновали торжественно. Помянули всех высокопоставленных лицеистов, приветствовали председателя Совета министров, тоже бывшего лицеиста, но в этих чествованиях проглядывала какая-то усталость, неуверенность в завтрашнем дне. Как ни стараются себя обмануть современные лицеисты, — сердцем чуют они, что слава их в прошлом, что в работе над возрождением России им нет места. Слишком узок лицей, чтобы вместить грядущие задачи новой России…
В начале 1810 г. император Александр Павлович поручил только что назначенному министру народного просвещения, графу А.К. Разумовскому, разработать проект основания лицея в Сарском Селе, как тогда еще называлось Царское, с целью ‘образования юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной и составленного из отличнейших воспитанников знатных фамилий’.
Лицей достиг своей цели. Его питомцы заняли высшие ступени иерархической лестницы. Укажу хотя бы на барона Корфа и кн. Горчакова.
Карьера последнего слишком известна, чтоб о ней распространяться. Свою жизнь он кончил в звании канцлера Российской империи. О бароне же (впоследствии графе) М.А. Корфе стоит напомнить, тем более что он имел совсем особое касательство к ‘литературе’. Карьера его была головокружительна. На тридцать четвертом году жизни он уже государственный секретарь, на сорок третьем — член Государственного совета. В 1848 г. он представил наследнику ‘докладную записку’ о вредном влиянии двух журналов: ‘Отечественных записок’ и ‘Современника’. Того самого ‘Современника’, который с величайшим трудом основал его товарищ по лицею, Александр Пушкин. В том же году, как раз 14 декабря, появился в 25 экземплярах знаменитый мемориал Корфа о 14 декабря 1825 г. Эти ‘литературные’ заслуги доставили ему звание члена негласного (так называемого Бутурлинского) комитета 2 апреля 1848 г., который чуть не погубил всю русскую литературу. По смерти Бутурлина Корф занял место председателя комитета. В 1872 г. барон Корф получил графское достоинство. Скончался он в 1876 г.
С точки зрения лицея и его непосредственных задач эти питомцы гораздо значительнее, нежели, например, Пушкин или Салтыков-Щедрин. Они выполнили то, что ждал от них лицей, они связаны глубокой внутренней связью со всем духом лицея, они — его законные дети, плоть от плоти. Их работа на пользу бюрократии — как бы проценты на тот капитал, который затратило правительство, учреждая привилегированное учебное заведение. Этого нельзя сказать про Пушкина. Кажется, никто из лицейских питомцев не причинял столько неприятностей начальству, как Пушкин, и если он уделил луч своей славы учреждению, в котором воспитывался, то для лицея это не ‘законные’ проценты, а случайный ‘выигрыш’ в ‘двести тысяч’.
У Корфа и у Горчакова было очень ясное сознание, что именно они, а не Пушкин — подлинные питомцы лицея, его слава и гордость. Пушкина они не любили, не ценили и не уважали.
В 1854 г. Корф составил известную свою записку о лицее. Полностью она напечатана в 1887 г., академиком Я.К. Гротом. В ней несколько страничек посвящено Пушкину. Трудно себе представить более вульгарную и презрительно грубую оценку поэта. Если бы Корф отзывался столь резко о Пушкине в своем лицейском дневнике, будучи еще юношей, никто не поразился бы. Оценить Пушкина-лицеиста было не так просто. Но записка Корфа составлена через двадцать лет после смерти поэта, когда, казалось бы, уже наступило время для более беспристрастной его оценки. Но и всесильное время не смягчило каменного сердца чиновника.
‘В лицее Пушкин решительно ничему не учился, — пишет Корф. — Между товарищами, кроме тех, которые, писав сами стихи, искали его одобрения и протекции, он не пользовался особенной приязнью… Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении.
В лицее он превосходил всех в чувственности, а после, в свете, предался распутствам всех родов, проводя дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий…
Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы… Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными домами и прелестницами петербургскими, Пушкин представлял тип самого грязного разврата…’
Не лучше относился к памяти Пушкина и кн. Горчаков, второе ‘светило’ лицея. 19 октября 1870 г. было решено по инициативе Я.К. Грота образовать из среды лицеистов комитет по устройству памятника Пушкину. Двое из членов комитета отправились к князю приглашать его в число своих сочленов. Горчаков был тогда на вершине славы. Подслуживаясь к Бисмарку, он думал, что вершит судьбы России. Ясно, что в Пушкинский комитет приглашали его не для черной работы, а для того чтобы придать комитету больший авторитет. Но князь не нашел возможным согласиться на просьбу приглашающих. Он сослался на свои занятия и свое здоровье.
Отказался он через десять лет присутствовать и на открытии памятника Пушкину.
Такое отношение к Пушкину и его памяти со стороны самых видных и типичных лицеистов, конечно, не случайно, и если бы сегодняшний лицей был логичен, он в свою столетнюю годовщину должен был бы чествовать не Пушкина, а именно Горчакова и Корфа.
Однако люди всегда люди, и таково обаяние пушкинского гения, что оно победило лицейский дух.
Репину заказано было не изображение берлинского конгресса, где ‘отличился’ Горчаков, не Бутурлинского комитета, где заседал Корф. Репин ко дню юбилея написал, со свойственным ему талантом, картину, изображающую первый выпуск лицея, героем которого был Пушкин: Державин, сходя во гроб, благословляет поэта. Бывшие лицеисты ко дню юбилея не пишут биографии Горчакова или Корфа, а выпускают новые материалы все о том же Пушкине. Директор Публичной библиотеки, член Государственного совета, лицеист Д.Ф. Кобеко подготовил большой труд под заглавием: ‘Царскосельский лицей. Питомцы и наставники. 1811 — 1842’. Силою вещей Пушкин, Пущин, Дельвиг, Матюшкин, Яковлев, Вольховский, ‘Кюхля’ играют в этом исследовании гораздо большую роль, нежели Корф и Горчаков. А бывший лицеист К.Я. Грот к самому дню юбилея издал книгу, заглавие которой я привел выше. Она вся пропитана духом Пушкина. Без Пушкина эти детские забавы, стихи и шутки юношей-лицеистов первого выпуска не имели бы ни смысла, ни интереса. Как ни старались Горчаков и Корф, их суетная слава не затмила славы ‘развратника’ — человека, которого, по словам Корфа, никто, кроме заискивающих в нем льстецов, не любил.
В своей ‘записке’ 1854 г. Корф смешал с грязью не только Пушкина. Досталось от него и старому лицею. Если верить Корфу, лицей был каким-то вертепом, где пьяные, невежественные люди развращали юношей.
Что лицей первых годов своего существования не отличался особой строгостью, что воспитательная часть его была поставлена не блестяще, что состав его преподавателей не всегда стоял на высоте своей задачи, это, конечно, верно. Но где в те времена давалось у нас образцовое воспитание? И почему мы должны верить Корфу, а не хотя бы Пущину, одному из самых светлых людей того времени?
Что в лицее были воспитатели, ясно видевшие своих воспитанников, проникавшие в их душу, — свидетельствуют официальные документы. Многие отзывы лицейского начальства о воспитанниках уже известны в печати. К.Я. Грот дополняет их новыми материалами. В табели 1812 г. находим следующие отзывы ‘по нравственной части’ о Пушкине, Корфе и Пущине.
Пушкин. Мало постоянства и твердости, словоохотен, остроумен, приметно и добродушие, но вспыльчив с гневом и легкомыслен.
Корф. Весьма благонравен, скромен, несколько робок.
Пущин. Весьма благонравен, с осторожностью и разборчивостью, благороден, добродушен, рассудителен, чувствителен с мужеством.
Согласитесь, что эти характеристики двенадцатилетних мальчиков оказались пророческими.
В более подробных аттестациях читаем:
Пущин (Иван), 14 лет. С весьма хорошими дарованиями, всегда прилежен и ведет себя благоразумно. Благородство, воспитанность, добродушие, скромность, чувствительность с мужеством и тонким честолюбием, особенно же рассудительность — суть отличные его свойства. В обращении приятен, вежлив и искренен, но с приличною разборчивостью и осторожностью.
Барон Корф (Модест), 12 лет. С хорошими дарованиями, прилежен с успехом, любит порядок и опрятность. Весьма благонравен, скромен и вежлив. В обращении столь нежен и благороден, что во все время нахождения его в лицее ни разу не провинился, но осторожность и боязливость препятствуют ему быть совершенно открытым и свободным.
Вот две характеристики, сделанные ‘пьяными’, ‘невежественными’ воспитателями. Но разве биографии декабриста Пущина и автора ‘мемориала’ о 14 декабря не оправдали пророческой точности этих характеристик, противопоставлявших благородного, мужественного и чувствительного декабриста опрятному, трусливому, неискреннему бюрократу?
И прав был Пушкин, так искренно любивший и уважавший Пущина.
Мой первый друг, мой друг бесценный! —
писал он 13 декабря 1826 г. Пущину. Он молил Провидение, чтобы его голос озарил заточение друга
Лучом лицейских ясных дней.
‘Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом, — рассказывает Пущин в своих воспоминаниях. — В самый день приезда моего в Читу призывает меня А.Г. Муравьева (супруга Никиты Михайловича, урожденная графиня Чернышева) и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукою написано было это стихотворение. Отрадно отозвался во мне голос Пушкина’.
К ‘опрятному’ Корфу Пушкин никак не относился. Просто не замечал его. Довольствовался кличкой ‘Мордан-дьячок’, данной Корфу его товарищами.
Но что окончательно уничтожает отзыв Корфа о Пушкине, это краткая записка Матюшкина к Яковлеву, факсимиле которой опубликовано К.Я. Гротом: ‘Пушкин убит. Яковлев, как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука?
Яковлев, Яковлев, как ты мог это допустить? Наш круг редеет, пора и нам убираться’. 14 февраля 1837 г. Севастополь.
Любопытно сопоставить с запиской Матюшкина слова Пущина: ‘Если б я был на месте Дантеса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России…’
Книга К.Я. Грота не дает особенно нового материала. Напечатанные Гротом ‘бумаги первого курса’ уже использованы пушкинистами и в особенности покойным академиком Я.К. Гротом. ‘Это не есть новый материал или новое изыскание собственно о Пушкине в лицее, а это есть снабженный необходимым комментарием сборник, по счастью, уцелевших и сохраненных в гротовском архиве бумаг пушкинского курса, этих документальных свидетельств о той умственной и душевной жизни, которая окружала нашего гениального юношу-поэта в лицее’. Так говорит издатель в своем предисловии к сборнику. Его скромность доходит до того, что он даже как бы извиняется в опубликовании ‘ребяческих проб пера’, ‘грубоватых и не всегда остроумных выходок и шуток лицейских авторов’. Но эти извинения, конечно, излишни. Почтенный лицеист сделал хороший культурный подарок не только ‘юбиляру’, но и всему русскому обществу, которому слишком дорога память Пушкина, чтобы брезгать таким, с виду незначительным, но по существу ценным материалом.
Нечего себя обманывать. Если сохранится в России добрая память о лицее, то, главным образом, потому, что он озарен славой Пушкина.
Впервые опубликовано: ‘Русское слово’. 1911. No 247. 27 окт. С. 2.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/filosofov/filosofov_ubiley_licea.html