Ю. Н. Емельянов. П. Е. Щеголев - историк и литературовед, Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1987 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 45 минут(ы)

Ю. Н. Емельянов

П. Е. Щеголев — историк и литературовед

Щеголев П. Е. Первенцы русской свободы / Вступит. статья и коммент. Ю. Н. Емельянова.— М.: Современник, 1987.— (Б-ка ‘Любителям российской словесности. Из литературного наследия’).

Павел Елисеевич Щеголев занимает достойное место в ряду выдающихся отечественных литературоведов-пушкинистов, историков-декабристоведов, историков русского освободительного движения. Ему принадлежит честь новаторского толкования ряда фактов биографии и творчества великого русского поэта, его декабристские интересы отмечены широким диапазоном. Велики заслуги П. Е. Щеголева в собирании и введении в научный оборот документального материала, в его тонком толковании. Им было сделано чрезвычайно много для изучения движения декабристов в целом и высказаны при этом в высшей степени важные выводы и наблюдения. Именно ему, еще в период первой русской революции 1905—1907 годов, принадлежит заслуга в постановке и разрешении таких актуальных проблем, как ‘А. С. Пушкин и декабристы’, ‘А. С. Грибоедов и декабристы’. Щеголевым по существу впервые была сформулирована грандиозная исследовательская проблема: ‘Русская литература и освободительное движение в России конца XVIII — начала XX вв.’ и начата плодотворная ее разработка. Его мысль, высказанная им еще в 1904 г. о необходимости изучать биографии писателей и общественных деятелей, ибо в них ‘разыгрывается яркая картина общественных условий (подчеркнуто мною.— Ю. Е.), в которых живет русская литература’ {См. его рец. на ‘Биобиблиографический словарь русских писателей и ученых’ С. А. Венгерова (Спб., 1897—1904, т. 1—4). — Мир божий, 1904, No 10, с. 1022—1024.}, получила свое блестящее выражение. Эта тема рассматривается автором во взаимодействии, в развитии, под углом зрения выяснения их значимости в судьбах народных, в исследовании места и роли их в истории страны и, следовательно, в развитии всей нашей духовной культуры. Щеголев обладал всеми данными как исследователь — в его лице удачно сочетались талантливый мастер художественного слова и пытливый историк. Собранные им воедино исследовательские статьи, по сути дела, представляют разносторонний труд о декабристах, а его пушкиноведческие изыскания, тесно связанные с декабристской тематикой, дают чрезвычайно много ценного об отдельных сторонах движения, и особенно о ранних его этапах.

Щеголев принадлежал к числу тех деятелей национальной культуры переломного этапа, которые, начав свой творческий путь задолго до Великой Октябрьской социалистической революции, успешно продолжали его в условиях советской действительности. Проблемы создания социалистической культуры и образования, формирования социалистической интеллигенции, перехода старых буржуазных специалистов на марксистские позиции — проблемы, которым В. И. Ленин придавал столь важное значение в первые годы Советской власти, нашли свое полное и яркое воплощение в творческой деятельности многих представителей этой эпохи, в том числе и П. Е. Щеголева.

Литературное наследие Щеголева, известного историка русского революционного движения, историка русской культуры и литературы, пушкиниста, издателя и публициста, чрезвычайно велико. Лишь простое цифровое исчисление библиографии работ Щеголева содержит более 600 наименований: в их числе монографии и статьи, рецензии, редактирование ряда ценных научных публикаций, пьесы, киносценарии и даже одно оперное либретто. Все это является свидетельством чрезвычайно широкой амплитуды творческих интересов П. Е. Щеголева. Велика его известность и как одного из редакторов и издателей первых в России легальных журналов, посвященных истории революционного движения: ‘Былое’ (1906—1907, 1917—1926) и ‘Минувшие годы’ (1908).

Павел Елисеевич Щеголев родился 5(17) апреля 1877 года в селе Верхняя Катуровка Воронежской губернии (того же уезда) в семье государственных крестьян. Его дед, кантонист, отбывал военную службу в военных поселениях на Кавказе. Отец, Елисей Никифорович Щеголев, будучи солдатским сыном, со дня рождения был зачислен в военное ведомство, учился в школе солдатских детей, позже служил полковым писарем. После выхода закона 1856 года, освобождавшего солдатских детей от военной службы, был снова приписан к крестьянскому сословию и в 1862 году вместе с семьей вернулся на родину в Воронежскую губернию, где и начал работать при мировом посреднике. Мать — Щеголева Параскева Филимоновна.

Когда семья переехала в Воронеж, мальчику шел седьмой год. Несмотря на то что семья жила бедно, отец, ‘знавший цену просвещения на медные деньги’, в 1886 году отдал сына в приготовительный класс Воронежской классической гимназии. Но уже в 1887 году тот едва не был исключен из гимназии, согласно циркуляру министра народного просвещения Д. А. Толстого, запрещавшему принимать в гимназию детей низших классов. Данный циркуляр явился ответным шагом царского правительства на недавнее покушение на Александра III в 1887 году. Щеголева, как отличника, пощадили и оставили в гимназии. Позднее он вспоминал: ‘Я оставался единственным крестьянским сыном в своем классе за весь гимназический период’.

Еще с детских лет Щеголев пристрастился к чтению, и особенно русской классической литературы — В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого — ‘читал,— по его признанию,— запойно, целиком, полные собрания’. В это время Щеголев увлекается и театром, результатом чего явился его первый литературный опыт — рецензия о театральном сезоне в Воронеже, напечатанная в 1893 году в журнале ‘Артист’.

К гимназическим годам относятся и первые встречи Щеголева с так называемой ‘поднадзорной средой и революционными кружками’, и в частности с В. П. Акимовым-Махновцем, деятелем социал-демократического движения, в то время немало поработавшим среди воронежских рабочих, впоследствии выступившим лидером ‘экономистов’.

Не избежал он в эти годы и влияния толстовства. Встреча с Л. Н. Толстым в 1894 году в семье Г. А. Русанова, где он был репетитором его сына, произвела на гимназиста Щеголева, по его собственным словам, ‘поражающее впечатление, обеспечившее еще на несколько лет простор влияния толстовства’. О двух встречах с великим русским писателем Щеголев расскажет позже в своих кратких, но очень интересных воспоминаниях, уточнив при этом и дату первого знакомства — 1 апреля 1894 года{См.: Щеголев П. Е. Встречи с Толстым. — Новый мир, 1928, No 9, с. 207—213.}.

В 1895 году Щеголев заканчивает гимназию с серебряной медалью, которая предоставляла ему право на поступление в высшее учебное заведение. Он поступает на санскрито-персидско-армянский разряд факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета. Факультет в это время располагал великолепными научными кадрами, в числе которых были С. Ф. Ольденбург, Н. Я. Марр, К. Г. Залеман, но, как отмечал впоследствии Щеголев, ‘ни ориенталиста, ни языковеда из меня не вышло’. Любовь к литературе привела к параллельным занятиям на историко-филологическом факультете. На лекциях А. Н. Веселовского по поэтике и истории сюжетов, на семинарах И. Н. Жданова он начал постигать филологические приемы и уже со второго курса стал работать по сравнительной истории апокрифа. Итогом этой работы явилось исследование об Афродитиане Персианине, за которое автор был удостоен золотой медали. Большое влияние на формирование научных интересов Щеголева оказывали в это время академики А. А. Шахматов и А. Н. Пыпин{Так, напр., А. А. Шахматов рекомендовал А. Н. Веселовскому занять Щеголева комментированием сатир M. E. Салтыкова-Щедрина. Об этом см.: Изв. АН СССР, отд. лит. и яз., 1974, No 2, с. 104.}.

К этому времени имя Щеголева было уже достаточно известным в научных кругах как автора большого числа рецензий по самым разнообразным вопросам, появлявшихся главным образом на страницах журнала ‘Исторический вестник’. Он много читает, изучает марксистскую литературу. Об этом, в частности, говорит следующий факт. Рецензируя вышедший ‘Энциклопедический словарь’ Ф. Ф. Павленкова (Спб., 1899) и говоря о его достоинствах и недостатках, Щеголев отмечал в последнем случае субъективный характер не только подбора лексического материала, но и его толкования. В первом случае он имеет в виду явную неполноту списка биографий, высказывает недоумение, почему отсутствует то или иное лицо. ‘Так, благодаря благосклонному вниманию гг. сотрудников и ‘субъективизму’ редактора, в словарь попали гг. экономисты Исаев и Сазонов и отсутствуют гг. Туган-Барановский и Ильин’{Исторический вестник, 1899, No 9, с. 994. Подп.: Пещ.} (то есть В. И. Ленин). Этот факт свидетельствует о том, что Щеголев был знаком с такими работами В. И. Ленина, как ‘Экономические этюды’ (1898), ‘Развитие капитализма л России’ (1899) и др.

Увлеченность и работоспособность Щеголева были замечены, и предполагалось оставить его при университете. Однако дальнейшая учеба была прервана. Общественные события 90-х годов XIX века захватили Щеголева, и он полностью отдается революционной деятельности. В стране нарастал революционный подъем, знаменовавший начало нового этапа борьбы — пролетарского и приближение буржуазно-демократической революции. В 1899 году Щеголев принимает участие в организации крупнейшего студенческого выступления. Ко времени этих событий относится и вторая встреча Щеголева с Л. Н. Толстым. Депутация студентов университета, во главе с П. Е. Щеголевым, явилась к писателю с целью разъяснить смысл требований студенчества и заручиться поддержкой широкой общественности. Толстой выслушал их со вниманием и большой заинтересованностью и обещал свою помощь.

За организацию и участие в забастовке Щеголев был исключен из университета и 13 марта арестован. Отбыв двухмесячное заключение, он был ‘освобожден и оставлен в Петербурге впредь до разрешения студенческого дела в административном порядке’.

Но не успело закончиться это дело, как началось новое. Летом и осенью 1899 года Щеголев принимает участие в агитации и организации кружка рабочих Путиловского завода. Кружок, в который входит Щеголев, вел свое происхождение от ‘Группы рабочих для борьбы с капиталом’ В. Гутовского (Маевского). Пропагандистская деятельность кружка была раскрыта, и вскоре Щеголев вновь был арестован и привлечен к жандармскому дознанию. Восьмимесячное заключение в Доме предварительного заключения сменилось на этот раз высылкой в Полтаву ‘впредь до решения дела’.

В Полтаве Щеголев пробыл два года (1900—1901) и вновь оказался в гуще революционных событий. В этом городе была сформирована группа содействия ‘Искре’, к деятельности которой с самого начала и примкнул Щеголев, что также не прошло мимо внимания царской охранки и сказалось при разрешении дела Щеголева по истечении срока высылки в Полтаву. Так, приговор по студенческому делу (два года полицейского надзора) был погашен приговором по рабочему вопросу (три года ссылки в Вологодскую губернию). Но как только Щеголев был доставлен в Вологду, он тут же был привлечен Полтавским жандармским управлением к третьему дознанию за распространение ‘Искры’ и ‘Южного рабочего’, за что и был препровожден в местный вологодский острог, где просидел с 23 апреля по 5 августа 1902 года.

Находясь в Полтаве, Щеголев получил возможность познакомиться с семейным архивом Н. В. Гоголя, итогом чего явился ряд публикаций и большое число рецензий на издания сочинений писателя.

В Вологде Щеголев пробыл до 1903 года. По его собственному свидетельству, ‘вологодская ссылка в эти годы представляла любопытнейший и красочный конгломерат’. Здесь находились А. А. Богданов, которому принадлежал одобренный В. И. Лениным ‘Краткий курс экономической науки’, философ Н. А. Бердяев, Борис Савинков, ‘артист авантюры’ — по определению Луначарского, и сам А. В. Луначарский. Состав довольно пестрый: здесь и социал-демократическая интеллигенция, и эсеры-террористы, и кадетствующие либералы, и ученые-историки, и философы-писатели с явным уклоном в сторону декадентства и т. п. Ожесточенные дискуссии не мешали ссыльным сохранять добрососедские отношения и поддерживать друг друга в трудные минуты. По свидетельству другого ссыльного, писателя А. М. Ремизова, они не чувствовали себя оторванными от общественной и культурной жизни страны. ‘Все книги, выходившие в России, в первую голову посылались в Вологду, и не в книжный магазине Тарутина, а к тому же Щеголеву. И было известно все, что творится на белом свете: из Арзамаса писал Горький, из Полтавы Короленко, из Петербурга Д. В. Философов, он высылал ‘Мир искусства’, А. А. Шахматов, Д. Е. Жуковский и из Москвы — В. Я. Брюсов, Ю. К. Балтрушайтис и Леонид Андреев. Между Парижем, Цюрихом, Женевой и Вологдой был подлинно ‘прямой провод’{Ремизов А. М. Избранное. М., 1978, с. 12.}. Бесспорно, подобная обстановка не могла не повлиять на окончательное оформление демократической позиции П. Е. Щеголева, расширение его кругозора.

В Вологде Щеголев женился на актрисе местного драматического театра Валентине Андреевне Богуславской. Щеголева не была лишена литературного таланта, о чем свидетельствуют ее неопубликованные воспоминания ‘Год страданий и бедствий’, написанные в 1916 году, в которых она сообщила ценные факты из жизни и деятельности ее мужа и описала быт петербургской художественной интеллигенции предреволюционных лет. А. А. Блок посвятил ей три стихотворения. Скончалась она, как и П. Е. Щеголев, в 1931 году.

Весной 1903 года Щеголев получил разрешение вернуться в столицу для сдачи университетских экзаменов и после успешной их сдачи был ‘признан имеющим право на диплом первой степени’. Но ‘академической карьере’ не суждено было осуществиться, ‘былое’ абитуриента препятствовало этому. И. А. Шляпкин, профессор кафедры русской литературы, не решился предложить Щеголеву остаться при университете, для него он оставался ‘миросозерцательным супротивником’. Несмотря на это, в октябре 1903 года Щеголев избирается членом Общества любителей российской словесности и, как вспоминал позже В. А. Гиляровсий, ‘всеми… что бывало редко’{ИМЛИ, ф. 28, оп. 3, д. 124, л. 1. См. также свидетельство В. В. Каллаша (ИРЛИ, ф. 627, оп. 4, д. 918, л. 1).}.

Необходимо было заботиться о заработке. В 1903—1904 годах Щеголев сотрудничает в журнале ‘Исторический вестник’, в котором наряду с выполнением хлопотных обязанностей заместителя редактора (редактором журнала со дня его основания (1880) бессменно был С. Н. Шубинский) он поместил большое число рецензий и публикаций. С 1905 года Щеголев начинает работать в радикальной газете Л. Ходского ‘Наша жизнь’ (позже ‘Товарищ’).

Первую русскую революцию 1905—1907 годов П. Е. Щеголев встретил с открытым сердцем. Он был потрясен кровавыми сценами 9 января, когда вместе с товарищем, известным историком Н. П. Павловым-Сильванским, видел и ‘кавалерийские атаки, и стрельбу залпами’, и как ‘потянулись окровавленные люди’{Щеголев П. Е. Памяти Н. П. Павлова-Сильванского.— Минувшие годы, 1908, No 10, с. 311.}. Он находится в гуще событий. Революция, по его собственному признанию, отвечала его идейным устремлениям и заставила пересмотреть многое в собственных взглядах{Там же, с. 316.}. С революцией были связаны и его определившиеся научные интересы, лежащие в сфере проблем русского освободительного движения. Революционные события пробудили русское общество, усилили интерес к революционной истории, что объяснялось естественной необходимостью осмысления происходящих событий. В. И. Ленин писал: ‘Миллионы дешевых изданий на политические темы читались народом, массой, толпой, ‘низами’ так жадно, как никогда еще дотоле не читали в России’{Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 22, с. 83.}.

Революция, открыв архивохранилища, сделала легальными имена русских революционеров: декабристов, ‘шестидесятников’ и героев ‘Народной Воли’.

Революция расширила творческий диапазон исследовательских интересов П. Е. Щеголева. Еще в предреволюционные годы он обращается к декабристской тематике, опубликовав в энциклопедическом словаре Брокгауз — Бфрон очерк о декабристе Владимире Федосеевиче Раевском. Эта работа вскоре переросла в исследование о ‘первом декабристе’{В 1903 г. работа была опубликована в журнале ‘Вестник Европы’ (No 6), а затем отдельно, двумя изданиями. См.: Щеголев П. Е. Первый декабрист Владимир Раевский. Из истории общественных движений в России в первой четверти XIX века. Спб., 1905, 2-е изд. — Спб., 1906.}. Книга была встречена благожелательной прессой. В данном случае интересно сослаться на свидетельство Д. П. Маковицкого, который отмечал, что Л. Н. Толстой с большим интересом читал эту книгу, ‘хвалил ее’ и относил к числу ‘хороших книг’{‘У Толстого’. Яснополянские записки Д. П. Маковицкого. — Литературное наследство. М., 1979, т. 90, кн. 2. 1906—1907, с. 86, кн. 3. 1908—1909 (январь — июнь), с. 111. В Яснополянской библиотеке хранились два экземпляра этой книги. — Там же, кн. 2, с. 612, кн. 3, с. 471.}.

1905 год явился определяющей вехой в творческих изысканиях Щеголева. Борьба за демократические свободы, конституцию определила актуальность в постановке этих проблем в творчестве исследователя. Интерес Щеголева к изучению республиканских традиций в движении декабристов объясняет и дальнейшую перспективу его научных интересов. С этим связано появление работ Щеголева о П. Г. Каховском, С. И. Муравьеве-Апостоле, Ф. П. Шаховском, А. О. Корниловиче и других, а также многочисленные публикации о движении в целом.

Читательский интерес вызвала и его книга об А. С. Грибоедове, в которой впервые была сформулирована идея исследователя о несомненной принадлежности поэта к движению декабристов{Впервые работа была опубликована в 1904 г. в журнале ‘Литературный вестник’ (т. VII, кн. 2). Отдельное издание см. : Щеголев П. Е. А. С. Грибоедов и декабристы. (По архивным материалам.) С приложением факсимиле дела о Грибоедове, хранящегося в Государственном Архиве. Спб., 1905.}.

Большой общественный резонанс получил сборник материалов, посвященный декабристам, — ‘Общественные движения в России в первую половину XIX века’ (Спб., 1905), — подготовленный В. И. Семевским, В. Я. Богучарским и П. В. Щеголевым, куда вошли материалы о М. А. Фонвизине, Е. П. Оболенском и В. И. Штейнгеле. Изданием был введен в научный оборот совершенно новый материал, обогативший историческую науку и расширивший представление как о личной жизни декабристов, так и о деятельности тайных обществ.

Успех этого издания поставил на повестку дня необходимость создания ‘Истории декабристов’ в очерках и монографиях. Щеголев, совместно с Н. П. Павловым-Сильванским, разрабатывает план трехтомного издания. С этой целью ими была проделана большая и кропотливая работа по выявлению всего имеющегося в их обозрении архивного материала. Предполагалось дать в приложениях материалы к истории движения как ‘Русскую Правду’ П. И. Пестеля, ‘Государственный Завет’, ‘Революционный Катехизис’, а также некоторые показания и письма из подлинного следственного дела. К работе привлекались крупнейшие исследовательские силы того времени: В. Я. Богучарский, М. М. Ковалевский, Н. А. Котляревский, В. А. Мякотин, Н. П. Павлов-Сильванский, В. И. Семевский, Е. В. Тарле, В. Е. Якушкин и др. Издание предполагалось осуществить в 1907—1908 годах, но возникшие осложнения с издательством Сытина, осуществлявшим это предприятие, а затем и последующая высылка Щеголева из Петербурга заставили отложить издание на неопределенное время, которое, к сожалению, так и осталось неосуществленным. Бесспорно, что не только эти причины явились определяющими в неуспехе этого грандиозного замысла. По-прежнему основные архивные фонды были все еще недоступны, а если к ним и прорывались исследователи, нужно было много времени для их изучения и осмысления. Идея издания полной истории декабристов свидетельствует о том, что в эти революционные годы историческая наука и передовая русская общественность испытывали настоятельную необходимость в подобном труде, хотели располагать полной, обобщенной историей движения декабристов. Щеголев и откликнулся на эту общественную потребность, но, как видим, одного желания было мало. Тем не менее на повестку дня эта проблема была поставлена.

Работа в архиве дала Щеголеву возможность в 1906 году опубликовать уникальный памятник движения декабристов — ‘Русскую Правду’ П. И. Пестеля, которая находилась до этого под строжайшим запретом. В этом же году Щеголев совместно с Павловым-Сильванским опубликовал не менее знаменитую книгу, которая с 1789 года была под запретом, — ‘Путешествие из Петербурга в Москву’ А. Н. Радищева.

Особое место в творчестве Щеголева занимает пушкинская тема, но она не является самодовлеющей. Впервые поставив эту проблему, исследователь раскрывает ее новаторски, утверждая, что без определения в движении декабристов роли Пушкина невозможно понять некоторые моменты в самой истории декабристов. Уже первые работы Щеголева на эту тему заставили по-новому взглянуть на, казалось бы, давно решенные вопросы.

Этой темы не мог касаться первый биограф А. С. Пушкина П. В. Анненков в изданных в начале 1855 года (то есть незадолго до смерти Николая I) ‘Материалах для биографии А. С. Пушкина’, которые и составили первый том издания сочинений поэта. Но и в вышедшей в 1874 году, в целом блестящей работе того же автора ‘Пушкин в Александровскую эпоху’, эта тема не получила своего достойного воплощения. Усиливавшийся политический консерватизм Анненкова в 70—80-е годы позволил ему объяснять декабристские связи и симпатии Пушкина как проявление в 20-е годы не столько стойких политических убеждений, сколько стремления выделиться из общей массы сверстников и тем самым заявить о себе{См.: Фридлендер Г. М. Первая биографид Пушкина. — В кн.: Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. М., 1984, с. 26.}.

Русское пушкиноведение конца XIX — начала XX вв. находилось в том состоянии, когда, занимаясь преимущественно собиранием и осмыслением новых материалов, еще не ставило перед собой задач обращения к кардинальным вопросам биографии или наследия поэта. Щеголев, выступавший со своими первыми пушкиноведческими работами, являлся, по существу, первооткрывателем новых исследовательских пластов, почувствовал необходимость обращения к Пушкину с новых позиций. Пушкиновед, блестяще владеющий специальным материалом, соединился в его лице с историком революционного движения, что, в свою очередь, и определило творческий поиск историка в направлении наиболее острых политических тем биографии Пушкина — ‘поэт и тайные общества’, ‘Пушкин и верховная власть’. Тончайшая интуиция исследователя, историка и литературоведа, позволила Щеголеву высказать в это время весьма существенные выводы и сделать наблюдения, определив тем самым перспективу дальнейших научных поисков.

Начало было положено в исследовании, посвященном ‘первому декабристу’ Владимиру Раевскому. Здесь Щеголевым впервые обоснованно вводится в научный оборот проблема взаимоотношения поэта с декабристами в период его южной ссылки, проблема идейной близости поэта и первых русских революционеров. В русской дореволюционной литературе нет поэта, который был бы более органично и неразрывно связан с историей освободительного движения в стране, чем Пушкин. Пушкин, по мнению исследователя, не был посвящен Раевским и его друзьями в дела тайного общества, но от него, жившего в Кишиневе в атмосфере политических разговоров, ‘не могло укрыться то идеалистическое возбуждение’, которое и ‘привело Раевского к вступлению в тайное общество’{Щеголев П. Е. Декабристы. М.—Л., 1926, с. 34.}. Пушкина тянуло к этим людям, и он, несомненно, догадывался о том, что его друзья принадлежат к тайному обществу. Анализируя степень влияния Раевского на Пушкина, Щеголев тонко подметил, что поэт по многим вопросам не соглашался со своим другом. Так, попытки Раевского ‘побудить Пушкина ввести русское содержание в поэзию’ (понимая это в несколько узком смысле слова) встретили сопротивление поэта, ибо ‘в этой области Пушкин был мастером, понимавшим самобытное в литературе бесконечно глубже и проникновеннее’{Щеголев П. Е. Первый декабрист Владимир Раевский. Спб., 1905 с. 62.}.

Велика роль Пушкина в судьбе Раевского, которого он предупредил 5 февраля 1822 года о готовящемся аресте, что дало последнему возможность уничтожить компрометирующие его документы, и особенно те, которые, попав в руки следственной комиссии, привели бы к раскрытию заговора, зреющего на юге. Был предотвращен разгром не только Кишиневской и Тульчинской управ, но и всей организации декабристов.

Существенные наблюдения были сделаны Щеголевым и в работе ‘Зеленая лампа’, исследующей ранний этап творческой и общественной деятельности А. С. Пушкина {Щеголев П. Е. ‘Зеленая лампа’.— В кн.: Пушкин и его современники. Спб., 1908, вып. VnII с. 19—50, перепеч.: Щеголев П. Е. Пушкин. Очерки. Спб., 1912, с. 1—34 (цитируется нами по данному изданию).}. Тонкий анализ, проведенный исследователем, позволил ему вполне обоснованно отвергнуть пущенную в свое время Бартеневым и Анненковым версию об ‘оргиастическом’ и ‘эпикурейском’ направлении данного кружка. Анализируя творчество Пушкина периода 1818—1820 годов, Щеголев приходит к выводу, что произведения поэта данного момента ‘с совершенной достоверностью… открывают, что политический характер, по меньшей мере, был далеко не чужд общению членов кружка’ {Щеголев П. Е. Пушкин, с. 3.}. Приведя слова поэта о том, что ‘ум высокий можно скрыть, безумной шалости под легким покрывалом’, Щеголев вполне справедливо замечает, что ‘это-то легкое покрывало безумной шалости до сих пор не сдернуто с разумного и вольнолюбивого кружка’ {*}.

{* Там же, с. 4. Убедительным свидетельством является послание поэта В. В. Энгельгардту (июль 1819 г.):

Приеду я

В начале мрачном октября:

С тобою пить мы будем снова,

Открытым сердцем говоря

Насчет глупца, вельможи злого,

Насчет холопа записного,

Насчет небесного царя,

А иногда насчет земного.

Признание более чем очевидное. Об этом говорят и следующие строки: ‘…надежды лампа зажжена’ — прямое указание на цели вновь созданного общества.}

Вполне обоснованный вывод Щеголева о том, что ‘Зеленая лампа’ была не только литературным кружком, но, прежде всего, обществом с явной политической окраской, ‘местом пропаганды их идей’ {Там же, с. 18.}, был принят и развит последующими исследователями. Щеголев справедливо заметил, что ‘Зеленая лампа’ являлась одним из тех ‘вольных обществ, создание которых было предусмотрено уставом Союза благоденствия, ‘Зеленой книгой’. Позднейшие исследования помогли окончательно определить характер общества ‘Зеленая лампа’ — оно было ‘побочной управой’ Союза благоденствия’{См.: Модзалевский Б. Л. К истории ‘Зеленой лампы’. В кн.: Декабристы и их время. М., 1928, т. 1, с. 11—61, Нечкина М. В. Движение декабристов. М., 1955, т. 1, с. 240.}. Щеголев был близок к этому выводу, когда писал, что ‘кружок как бы являлся отображением Союза благоденствия’ и ‘неведомо для Пушкина, для большинства членов, Союз давал тон, сообщал окраску собраниям ‘Зеленой лампы’. И, несмотря на то, что Пушкин не был членом Союза благоденствия, не принадлежал ни к одному тайному обществу, он испытал на себе организующее влияние тайного общества’{Щеголев П. Е. ‘Зеленая лампа’, с. 20.}.

Этот вывод Щеголева важен сам по себе, а также для понимания периода 1818—1820 годов в истории жизни и творчества Пушкина. ‘Вопрос: о ‘Зеленой лампе’, — писал Щеголев, — особенно важен для биографии поэта. Он даже имеет кардинальное значение. То или иное решение вопроса дает угол зрения, под которым нужно смотреть на творчество Пушкина 1818—1820 гг., на развитие его мировоззрения’{Щеголев П. Б. ‘Зеленая лампа’, с. 3.}. Заключение Щеголева о решающем влиянии на Пушкина деятельности тайного кружка явилось существенным вкладом в пушкиноведение и историю революционного движения начала XIX века.

Несомненный интерес представляет и небольшая заметка Щеголева о масонской ложе ‘Овидий’ в Кишиневе, в которую входил и А. С. Пушкин{Щеголев П. Е. К истории пушкинской масонской ложи.— Минувшие годы, 1908, No 5—6, с. 517—520.}. Об этом эпизоде мы знаем из письма поэта от 20-х чисел января 1826 года к В. А. Жуковскому, в котором он писал: ‘Я был масоном в Кишиневской ложе, т. е. в той, за которую уничтожили в России все ложи’ (XIII, 257). Щеголев останавливается как будто бы на одном частном вопросе — о существовании в Кишиневе этой ложи. Сопоставляя разноречивые данные об этом (мнение А. С. Пушкина о наличии ложи, сомнения по этому поводу генерала П. И. Пущина, отрицание ее существования П. Д. Киселевым и И. Н. Инзовым), Щеголев пришел к выводу в правильности свидетельства А. С. Пушкина.

Есть и еще один момент в выводах Щеголева, который заслуживает самого пристального внимания. Пушкин, в упомянутом же письме к Жуковскому, сообщая о своем пребывании в этой ложе, перечисляет свои ‘вольнодумческие вины’ и в этой связи считает, что ‘мудрено’ требовать ему заступничества Жуковского перед Александром I. Таким образом, поэт косвенно признает, что его пребывание в ложе и сам характер ложи ‘Овидий’ не были уж такими безобидными. Щеголев, не имеющий на руках необходимых данных для того, чтобы раскрыть истинную роль ложи, высказывает тем не менее очень важное наблюдение — что же ‘в этой ложе казалось столь антиправительственным Пушкину?’ {Там же. с. 520.}. Чутье исследователя позволило Щеголеву высказать предположение об определенной революционной направленности этой ложи. Вывод Щеголева был подтвержден исследованиями советских историков, установивших, что масонская ложа ‘Овидий’ была связана с Кишиневской управой Союза благоденствия. Это был тот этап, когда Союз в своей деятельности нащупывал пути распространения своих идей, привлекая новых участников. В этой связи и находятся такие мероприятия, как создание побочной управы ‘Зеленая лампа’, завоевание Вольного общества любителей Российской словесности (отчасти с его ‘Журналом просвещения и благотворения’), а также Вольного общества по распространению ланкастерских училищ и масонских лож ‘Овидия’ и ‘Избранного Михаила’ {Нечкина М. В. Движение декабристов, т. 1, с. 268.}. Вывод Щеголева подтверждается и исследованиями, целью которых было установление состава участников этой ложи. Так, Семевским, в частности, было установлено, что В. Ф. Раевский также являлся членом ложи{Семевский В. И. Декабристы-масоны.— Минувшие годы, 1908, No 2, 3, 5—6.}, что еще более усиливало позицию Щеголева в определении характера ложи ‘Овидий’. С полной основательностью можно говорить о том, что в своих предположениях, будь то вопрос характера и роли ‘Зеленой лампы’ или той же ложи ‘Овидий’, Щеголев существенно определил дальнейшее направление исследовательского поиска в этой области.

Пушкинская тема была развита Щеголевым и в его дальнейших работах, освещающих последующий этап жизни и творчества поэта, связанный с временем поражения декабристов и посвященных взаимоотношениям Пушкина с центральной властью. Щеголев делает верный вывод, что отношение императора Николая I к поэту было определено следствием по делу декабристов, ибо, несмотря на несомненный факт непричастности Пушкина к тайным обществам, имя поэта фигурировало первым в ряду тех, кто был повинен в распространении мятежного духа. И если в ходе следствия членам комиссии не удалось привлечь поэта, обвинив его в принадлежности к тайному обществу, то уж, конечно, они ‘составили себе определенное и прочное представление о политической неблагонадежности’ и ‘зловредности политического таланта Пушкина’, что сыграло ‘важную роль в развитии мятежнического настроения декабристов’{Щеголев П. Е. Император Николай I и Пушкин в 1826 году.— Русская мысль, 1910, No 6, с. 8.}. Этот момент политической биографии поэта отмечен и его современниками. Здесь уместно напомнить в высшей степени характерное свидетельство В. А. Жуковского, отмеченное им в письме к Пушкину от 12 апреля 1826 года, что ‘в бумагах каждого из действовавших (то есть декабристов. — Ю. Е.) находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством’ (XIII, 257). Ценное наблюдение Щеголева усилило тем самым определяющее влияние свободолюбивой поэзии Пушкина на формирование мировоззрения декабристов. Щеголев отмечает и понимание этой роли следственной комиссией и Николаем I, который ‘не мог не сознавать, что борьба с вредоносностью художественного слова Пушкина… не могла укладываться в рамки расправ следственной комиссии и требовала иных средств’ {Там же.}. Николай I четко усвоил взгляд на Пушкина как на ‘честь и великое сокровище России’ (по замечанию Жуковского и Карамзина), а отсюда и соответствующее отношение властей — ‘Пушкина нужно было поставить в такое положение, чтобы он сам искренне отказался писать против правительства’ {Там же, с. 12.}.

В одной из своих более ранних рецензий Щеголев верно характеризует положение поэта как ‘историю рабства… — внешнего и внутреннего — в делах литературных и материальных’. Щеголев пишет о ‘гнете’, который давил поэта, ибо власти, инстинктивно боясь ‘скрытого в Пушкине оппозиционного настроения’, установили с этой целью надзор над Пушкиным, чтобы не дать прорваться этому настроению. ‘Гнет был удушающий и унизительный, ибо не ограничивался только грубым полицейским надзором, но и унижал человеческое достоинство поэта, и раны, наносимые в этой войне, были не в пример острее и жгучее, чем все другие’. Пушкину стоило неимоверных усилий обуздывать себя, но когда для этого не хватало никаких сил, гнев прорывался, и ‘поэт… получал выговоры’{См. рец. П. Е. Щеголева на кн.: Дела III Отделения с. е. и. в. канцелярии об Александре Сергеевиче Пушкине. Спб., издание И. Балашева. 1906. — Былое, 1906, No 2, с. 296.}. Подобный взгляд на место Пушкина намного отличен от точки зрения официозного пушкиноведения, стремящегося доказать примирение поэта с императорской властью.

Правота позиции Щеголева подтверждается выводами исследования ‘Пушкин в политическом процессе 1826—1828 гг.’ {Щеголев П. Е. Пушкин в политическом процессе 1826—1828 гг.— В кн.: Пушкин и его современники. Спб., 1909, вып. XI, с. 1—51.}, связанного с выяснением обстоятельств написания и распространения элегии А. С. Пушкина ‘Андре Шенье’.

В этой работе Щеголев показал, что читающая русская публика увидела в произведении поэта ‘фразы и слова, соответствующие современному положению’, то есть ‘приурочила стихи к трагедии, разыгравшейся на Сенатской площади’{Там же, с. 3.}. В этой связи Щеголев приводит интересный факт: не пропущенный цензурой гимн свободы из этой элегии получил самое широкое распространение в рукописных списках, один из экземпляров которого был препровожден Бенкендорфу генерал-майором Скобелевым, ярым ненавистником Пушкина, под названием ‘На 14 декабря’, с намеком на то, что революция еще зреет в стране. Пушкин, вызванный из Михайловского в Москву, сумел доказать, что инкриминируемые ему стихи никакого отношения к трагическим событиям на Сенатской площади, не имеют, так как были написаны за полгода до восстания и в них шла речь о терроре якобинцев. Но тем не менее непосредственным итогом этой встречи царя и поэта явилось установление над Пушкиным контроля самого императора и вездесущего III Отделения.

К работе над этой темой Щеголев привлек большой фактический материал и, прежде всего, разнообразные документы различных стадий судопроизводства, что, бесспорно, способствовало уяснению дела. Большой заслугой историка явилось привлечение впервые подлинного производства дела, которое до Щеголева никто систематически не обследовал. Данное исследование представило поучительную картину своеобразного военного и гражданского ‘правосудия’ николаевской эпохи и еще с большей четкостью охарактеризовало отношение властей и, прежде всего, Николая I к великому поэту.

К вопросу о взаимоотношениях поэта и самодержавной власти Щеголев возвращается не раз, справедливо полагая, что он ‘один из кардинальных в биографии’ поэта, так как ‘то или иное его решение немаловажно и для разрешения вопроса о политических взглядах’ Пушкина{Щеголев П. Е. Николай I в дневнике Пушкина (Из комментариев к дневнику Пушкина). — В кн. : Щеголев П. Е. Пушкин. Исследования, статьи и материалы. Т. 2. Из жизни и творчества Пушкина. 3-е изд., испр. и доп., М.—Л., 1931, с. 128.}. Приступая к разрешению этого в высшей степени важного вопроса, Щеголев правильно отмечал, что констатация его в прошлом определялась, прежде всего, общественными и политическими взглядами самих исследователей, а не анализом материала. Сейчас, пишет Щеголев, положение изменилось, и ‘мы стали свободными от всех ‘предрассуждений’, которые висели над мыслью ученого и исследователя’ {Там же.}.

Самый очевидный факт для исследователя заключался в том, что ‘легенду об исключительном отношении Николая к Пушкину можно теперь сдать в архив’, ибо ‘убеждения Пушкина никогда не внушали Николаю полного доверия’. Анализ творчества поэта, самого процесса развития взглядов Пушкина на царя и отношений к нему тесно связан в его творчестве с теоретическими представлениями о монархе и власти, с развитием пушкинского мировоззрения. Поэт не изменился в своем отношении к самодержавию, ведь иначе и быть не могло, ибо ‘в этом процессе мощной, меняющей силой была сама действительность, которая даже через самые розовые очки показывала себя в настоящем виде’{Там же.}. Данный вывод историка был точен, ибо опирался на тщательный анализ наиболее достоверного источника — творчество великого русского поэта.

Подводя краткий итог, можно сказать, что Щеголев явился пионером в изучении этой важной исследовательской проблемы. Многое им было намечено, а затем и принято на вооружение последующим пушкиноведением и особенно советской исторической наукой, когда историки смогли ввести (да продолжают и сейчас вводить) в научный оборот большое количество ранее недоступных материалов. Заслугой Щеголева, по существу, являлось то, что эта проблема виделась ему намного шире, чем только ‘Пушкин и декабристы’. Последующие работы исследователя дают основание считать, что данная тема вырисовывалась как ‘Пушкин и освободительное движение его времени’. К сожалению, то, что в свое время было намечено, в силу ряда причин, не приведено до сих пор к оформлению целостной, исторически убедительной общей концепции, которая ‘равномерно и наиболее полным светом освещала бы различные аспекты этой, во всех отношениях весьма важной и вместе с тем очень сложной, проблемы’ {Благой Д. Д. Проблемы построения научной биографии Пушкина. — Литературное наследство, т. 16—18, с. 231.}.

Опубликованные исследования по этой теме составили зерно будущей книги Щеголева о Пушкине{Щеголев П. Е. Пушкин: Очерки. Спб.: Шиповник, 1912.}, второе издание которой было удостоено Пушкинской премии Академии наук {Щеголев П. Е. Пушкин: Очерки. Спб.: Прометей, 1913, 3-е изд., испр. и доп. М.—Л., 1931.}. На заседании Комитета по премияи 19 октября 1913 года под председательством академика А. А. Шахматова было рассмотрено 39 работ. Закрытая баллотировка принесла победу трудам П. Е. Щеголева и юриста П. Сергеевича (П. С. Пороховщикова). От Комитета рецензентом работы Щеголева выступил известный поэт и пушкинист В. Я. Брюсов, который в своем отзыве отмечал, что сочинение заслуживает премии ‘благодаря обилию новых материалов, впервые опубликованных в книге, длинному ряду поправок, внесенных автором в работы его предшественников и основанных на добросовестном изучении, первоисточников и подлинных рукописей Пушкина, наконец, благодаря строго научному методу, который автор выставил как необходимое условие плодотворной работы и которого сам последовательно держался в лучших частях своего труда’ {Газ. ‘День’, 1913, No 284, 20 окт.}.

Вскоре выходит и другая известная работа Щеголева, посвященная дуэли и смерти Пушкина{Впервые в кн.: Пушкин и его современники, вып. XXV—XXVII… Пг., 1916, 2-е изд.— Пг., 1917, 3-е изд., испр. и доп. М.—Л., 1928.}, явившаяся наиболее обстоятельным и цельным исследованием на эту тему, выводы которой стали отправными для всего, последующего пушкиноведения. Щеголев был прав, утверждая, что Дантес был только кровавым эпилогом начавшейся драмы — конфликт поэта, с петербургским высшим светом достиг своего апогея. Вот почему последовавшая трагедия 10 февраля 1837 года заставила более пристально взглянуть на события ее кануна, и в итоге то, что прежде не вызывало внимания или казалось не столь значительным, сейчас приобрело новый, и необратимый смысл.

С этих позиций Щеголев и выстраивает свою концепцию. Его классической работой был по существу начат исторический анализ дуэльной истории. Собранный им колоссальный фактический материал дал возможность исследователю воссоздать яркую картину последних дней жизни. Пушкина, продемонстрировать ряд четких и выразительных зарисовок-характеристик основных действующих лиц и осветить многие неясные обстоятельства истории дуэли. Материал, подвергнутый тонкому и умелому анализу, дает и сегодня все основания расценивать труд Щеголева непревзойденным, который раскрывает всю глубину трагедии поэта. Эрудиция и исключительно умелое владение методом воспроизведения прошлого позволили Щеголеву создать выдающийся труд, в котором обобщен и объективно научно освещен важный момент прошлого нашей национальной культуры.

В этой связи уместно отметить следующий момент. Изданное в 1928 году исследование Щеголева (переизданное М. А. Цявловским в 1936 году в серии ‘Жизнь замечательных людей’ в совершенно при этом неоправданно сокращенном варианте) и с тех пор не переиздававшееся, давно стало библиографической редкостью. А интерес к этой проблеме нарастает с каждым годом, появляются новые данные (которые не могли быть известны Щеголеву), позволяющие уточнить или подтвердить, но отнюдь не опровергнуть высказанных в свое время Щеголевым положений. Труд Щеголева выдержал проверку временем, поэтому своевременным и необходимым является положительное разрешение вопроса о переиздании исследования Щеголева, в его последнем авторском оформлении.

Занимаясь пушкинской тематикой, Щеголев придавал важное значение исследованию вопроса об окружении Пушкина. Первым очерком на эту тему явилась публикация статьи о ‘негоцианке молодой’ — Амалии Ризнич{См.: Вестник Европы, 1904, No 1, с. 305—327.}, изыскания о M. H. Волконской-Раевской и ее месте в жизни и поэзии поэта{См. : Щеголев П. Е. Из разысканий в области биографии и текста Пушкина. I—XIV.— В кн.: Пушкин и его современники. Спб., 1911, вып. XIV. В 1912 г. эта работа была переиздана под заглавием ‘Утаенная любовь’ (Щеголев П. Е. Пушкин. Очерки. Спб., 1912).}. В последнем случае очень важно отметить, что исследовательский анализ чернового текста ‘Посвящения’ к ‘Полтаве’ и прочтение строфы ‘Сибири хладная пустыня’ решили вопрос о посвящении поэмы M. H. Волконской, что также было принято и пушкиноведением, в своей основной части. Но этот вывод исследователя не ограничивается частным вопросом об адресате произведения, а связан у Щеголева с темой декабризма пушкинской поэзии, а также темой его любви. В этом плане следует также отметить работы Щеголева, посвященные А. М. Горчакову, лицейскому другу Пушкина, графу М. С. Воронцову, и другие.

Специальной темой исследования являлась тема ‘Пушкин и искусство’. Публикуя в 1928 году найденную лицейскую поэму ‘Монах’, Щеголев отмечал, что ‘особое место в ряду источников поэмы занимают картины. Ни в каком другом произведении Пушкин не упоминает сразу столько имен художников’, что все картины этих художников ‘были перед глазами молодого Пушкина’ и что специалистам следовало бы остановиться на изучении этого источника творчества Пушкина (не только в ‘Монахе’){Щеголев П. Е. Из жизни и творчества Пушкина. М.—Л., 1931. с. 36— 37.}. Памятники русского и мирового изобразительного искусства, на которые отозвался в своих сочинениях Пушкин, почти не привлекали внимания позднейших исследователей и возникали лишь как эпизод в том или ином буклете-путеводителе.

Таким образом, поставленная Щеголевым тема обогащения внутреннего мира поэта произведениями искусства, способствующего развитию зоркости и конкретности его художественного восприятия, не получила своего дальнейшего развития.

Да, пушкинская тема была магистральной в творчестве Щеголева, но наряду с этим в поле зрения его литературных ‘штудий’ были и другие интересы. Уже отмечалось, что П. Е. Щеголев начинал свой творческий путь как словесник. Еще к студенческим годам относится его работа по истории апокрифа, отмеченная золотой медалью. Но это был лишь эпизод в его творческой биографии. В дальнейшем Щеголев уделял основное внимание вопросам истории русской литературы XIX века. Так, на первых порах, тщательно изучив в Полтаве, во время ссылки, семейный архив Гоголя, он выступил в печати с интересными публикациями, представив на суд читателей любопытные соображения об изучении домашней среды, детства и юности писателя, сопровождая все это привычными для него рассуждениями о психологических особенностях Гоголя. К сожалению, эта работа не была продолжена.

В 1903 году в энциклопедическом словаре Брокгауз — Ефрон Щеголев поместил ряд биографических очерков, посвященных писателям П. И. Шаликову, С. С. Шашкову, Н. В. Шелгунову, В. И. Шенроку, А. С. Хомякову, М. Д. Чулкову, Е. Н. Чирикову. В других журналах он публикует статьи о А. Н. Пыпине, Н. А. Некрасове, А. П. Чехове. Кроме того, он издал сатирический роман И. П. Мятлева ‘Сенсация и замечания госпожи Курдюмовой за границей’ (Т. I—II. Спб., 1907), редактировал Собрание сочинений С. Т. Аксакова (т. I—IV. Спб., 1912—1913), издал дневник его дочери, В. С. Аксаковой{‘1854—1855. Дневник Веры Сергеевны Аксаковой’. / Ред. и примеч. П. Е. Щеголева (совм. с Н. В. Голицыным). Спб., 1913.}. В 1929 году П. Е. Щеголев опубликовал книгу о М. Ю. Лермонтове{Щеголев П. Е. Книга о Лермонтове. Л., 1929, вып. 1—2 (при участии В. А. Мануйлова).}, результат научного исследования биографических материалов о другом великом русском поэте.

Книга о Лермонтове{Нельзя не выразить недоумения, что в вышедшей в 1981 г. ‘Лермонтовской энциклопедии’ этот факт не нашел своего отражения.} явилась примером того, как на том этапе закладывались и отрабатывались методы молодого советского источниковедения. Уже в то время отмечалось, что книга составлена ‘рукою опытного исследователя’ и это ‘чувствуется во всем’ {Новый мир, 1929, No 12, с. 263.}. С уверенностью можно сказать, что в данном случае П. Е. Щеголевым, В. В. Вересаевым, Б. М. Эйхенбаумом было заложено основание документального монтажа как биографического жанра, когда биографическая монография научного типа ограничивается документом.

1905 год явился тем толчком, который дал новое направление научной деятельности П. Е. Щеголева — широкому и массовому распространению знаний и сведений по истории революционного движения. Исследователь входит в число постоянного авторского состава сатирического журнала ‘Жупел’{Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические заметки. М., 1974, т. 1, с. 344.}, возникшего как ‘протест и солидарность с угнетенными’. Но на третьем номере журнал был прикрыт властями, которые не в состоянии были больше терпеть его бичующей направленности.

Славной страницей биографии и творческой деятельности Щеголева является участие в организации и редактировании первого в России легального журнала, посвященного революционному движению — ‘Былое’ (1906—1907, 1917—1926), а после его закрытия — ‘Минувшие годы’ (1908). Появление подобного журнала объясняется тем живейшим интересом, которое передовое русское общество проявляло к своему революционному прошлому. Наряду со Щеголевым редакторами журнала выступили В. Я. Богучарский и В. Л. Бурцев. Издание посвящалось истории революционного движения, ибо ‘познание настоящего немыслимо без познания прошлого — ‘былого’. И несмотря на то что ‘самодержавно-полицейский строй’ прилагал все усилия, ‘чтобы лишить общество этого познания’ — оно все же было возможно и необходимо. ‘Коллективными, усилиями можно и должно победить препятствия, и к этой-то совместной, работе и зовет ‘Былое’ всех участников движения, всех владельцев ценных документов, все посвященные этому движению научные силы, всех, кому есть о чем поведать родной стране’{Былое, 1906, No 1, с. VII.}.

Материалы журнала явились своего рода откровением для массового читателя. Успех превзошел ожидаемое. Первая книжка, вышедшая тиражом в 10 тысяч экземпляров, разошлась молниеносно, в результате чего потребовалось еще два издания, тем же тиражом. Это был один из наиболее читаемых журналов того времени. Щеголев позже констатировал, что книги журнала ‘зачитывались до дыр в библиотеках, становились необходимым пособием в руках пропагандистов всех партий’, что ‘давало материал для практических выступлений’ {ИМЛИ, ф. 28, оп. 1, д. 2, л. 6.}. По свидетельству Д. П. Маковицкого, Л. Н. Толстой как только получал почту, ‘оставлял у себя и читал каждую книгу ‘Былое’ и сызнова перечитывал’. Он считал, что журнал — ‘совсем революционного направления’, ‘самый революционный журнал’, и ‘если бы я был молод, то после чтения ‘Былого’ я взял бы в обе руки по револьверу’ {Литературное наследство, т. 90, кн. 2, с. 33, 73, 154.}.

Щеголев верно оценивал положение, когда позже писал, что ‘журнал мог выполнять четко и настойчиво свое дело и вести историко-революционную пропаганду только опираясь на могучие революционные волны 1905—1906 годов’ {ИМЛИ, ф. 28, оп. 1, д. 2, л. 6.}. Вот почему в первые полгода существования журнала, когда подъем революционного движения был еще достаточно высок, ‘Былое’ не подвергалось правительственным преследованиям. Центральная власть не могла не считаться с репутацией журнала, которую он снискал в самых широких читательских кругах. Но отступление революции сопровождалось наступлением реакции по всему фронту, и прежде всего в области печати. Журнал ‘Былое’ оказался в центре внимания властей, и после многих мытарств на десятой книге в 1907 году был закрыт, а приговором от 13 января 1909 года Судебная палата определила: ‘…само издание названного журнала запретить навсегда’{ЦГИА СССР, ф. 777, оп. 6, д. 91, л. 26.}.

Итак, журнал был закрыт. Одной из причин правительственной акции была, бесспорно, революционная направленность журнала, которая не могла быть более терпима. Но существовало и еще обстоятельство, самым непосредственным образом касавшееся одной из самых сокровенных тайн царской охранки — системы ее полицейского сыска. Редакция журнала, как было известно полиции, располагала довольно большим количеством тех материалов, которые полицейское управление считало недоступными ни для кого из непосвященных. Важнейшими данными в этой связи являлись фактические сообщения, которые направляли партию эсеров на след величайшего предателя в ее центре, то есть Вано Азефа. Эти данные сообщил в редакцию журнала ‘Вылое’ Бурцеву М. О. Бакай (Михайловский), известный деятель политического сыска. Об этом же сообщил Богучарскому бывший директор департамента полиции А. А. Лопухин. Азеф, догадывавшийся о своем разоблачении, требовал от полиции немедленных действий, в результате чего 31 марта был арестован Бакай и произведен обыск в редакции ‘Былого’ и в типографии.

Щеголев, еще не подозревавший, что охранке уже очевидна связь редакции журнала с разоблачением Азефа, осенью 1907 года, с целью доведения дела до конца, едет в Гельсингфорс, где и ставит в известность Савинкова о наличии предателя в партии эсеров и что таковым является некто Раскин. Дело в том, что Бакаю не была известна фамилия предателя, он лишь знал, что таковым является Раскин. Савинков, после свидания со Щеголевым, немедленно поставил об этом в известность ‘Ивана Ивановича’, то есть Азефа, он же Раскин. Таким образом, круг замкнулся, и не только на Азефе, но, прежде всего, и на самом Щеголеве и ‘Былом’. Азеф потребовал не только ликвидации журнала, но также и немедленного ареста Бурцева и Щеголева. В итоге журнал был закрыт, а Щеголев в конце ноября вынужден был экстренно покинуть столицу вследствие предписания о его аресте и высылке в Сестрорецк. Вскоре он был выслан в Юрьев, а затем в Любань Новгородской губернии. Венцом этой эпопеи явился его арест и последовавшее двухлетнее заключение в одиночной камере.

Факты гонения на журнал и на одного из его редакторов стали достоянием общественного внимания. Первым, кто откликнулся на эти события с выражением участия к пострадавшему, был внук декабриста В. Ф. Раевского — Владимир Вадимович Раевский. В письме к Щеголеву от 1 ноября 1907 года он выражает свое ‘искреннее, глубокое сочувствие в постигшем… испытании’ и желал, чтобы оно ‘удвоило… силы на служение правде’, что ‘я, как и многие в России, — писал он, — хорошо знаю Вашу честную, светлую деятельность — и прошу разрешения, хота бы заочно, крепко пожать Вашу руку’ {ЦГАЛИ, ф. 2567, оп. 1, д. 1417, л. 12—12 об.}.

Осенью 1907 года, до своего вынужденного отъезда в Сестрорецк, Щеголев пытается спасти журнал. В это время из состава редакции он был в столице один, так как Бурцев эмигрировал, а Богучарский находился в Париже. В полиции Щеголеву предъявили обвинение в том, что о’ ‘имеет сношения с революционерами, которые группируются вокруг него’, а он ‘скупает секретные материалы’ {ЦГИА СССР, ф. 776, оп. 9, д. 186, л. 72—73.}. Полиция волей-неволей проговорилась.

Закрытие журнала поставило издателя и редакторов перед необходимостью выполнения обязательств перед подписчиками. Вместо невышедших 11 и 12-й книг журнала был выпущен исторический сборник ‘Наша страна’ и указатель-роспись Д. П. Сильчевского к 22 книгам ‘Былого’.

Решено было создать новый журнал. Было ясно, что органа, аналогичного ‘Былому’, не возродить. Следовало организовать журнал, не делая упора на вопросах освободительного движения, основные публикации посвятить русской истории и культуре. Новый орган ‘Минувшие годы’ оставался единственным изданием, который в какой-то степени напоминал прежние издания революционной поры, и прежде всего ‘Былое’. Это определило круг авторов и проблематику предлагаемых материалов, которая, как правило, была обширной и выходила за рамки издания.

‘Минувшие годы’ начинали свою жизнь в условиях менее всего для этого благоприятствующих. Щеголев находился в ссылке, а Богучарский, по словам секретаря редакции Л. П. Куприяновой, по возвращении из-за границы работой в новом журнале ‘не горел’, как это было во времена ‘Былого’ {ЦГИА СССР, ф. 1093, оп. 1, д. 115, л. 6 об.}. Основная тяжесть работы по ведению журнала лежала на Щеголеве{Об этом см. письмо Н. О. Лернера П. Е. Щеголеву от 2 октября 1908 г., который пишет: ‘В. Я. Богучарский говорил мне, что весь материал ‘Минувших годов’ у вас’ (ИМЛИ, ф. 28, оп. 3, д. 254, л. 7).}, несмотря на особые обстоятельства, в которых он находился. Кроме загруженности по редакторской части, он активно проявил себя в как автор. В органе сосредоточивался богатый литературный материал, но многому не суждено было осуществиться. В условиях спада революции и этому журналу была уготовлена судьба предшественника — ‘Былого’. Журнал просуществовал ровно год. Ни один из его двенадцати номеров не оставался без внимания цензуры{Знаменателен один эпизод, который произошел в январе 1908 г. Распоряжением местной администрации из Борисоглебской библиотеки Тамбовской губ. должны были быть изъяты номера ‘Минувших годов’, первая книга которых еще и не успела-то выйти в свет (ЦГАЛИ, ф. 1696, оп. 1, д. 39, л. 159).}. К сожалению, гонения на журнал не ограничивались только подобными курьезами. Положение было более серьезным. Аресты и конфискации следовали одни за другими. Уже в июле 1908 года Богучарский был вынужден признать в письме к Щеголеву, что ‘дела журнала отвратительны’ {ИРЛИ, ф. 627, оп. 4, д. 2060, л. 1 (приписка).}. В конце концов редакторы ‘Минувших годов’ были вынуждены осознать тщету своих надежд и прекратить издание на двенадцатой книге. Вышедший в 1909 году исторический сборник ‘О минувшем’ подвел окончательную черту под надеждами Щеголева и Богучарского воскресить в какой-либо форме собственное издательское дело, стало ясно, что в создавшихся условиях журнал, подобный ‘Былому’, невозможен.

Годы тюрьмы и ссылки не сломили творческой энергии Щеголева. Его научная и общественная деятельность в предвоенные годы была столь же активна и разнообразна. Так, в 1912—1913 годах он сотрудничает в журналах ‘Голос минувшего’ и ‘Современник’. К 1913 году относится начало активного сотрудничества Щеголева в издательстве ‘Огни’, где он редактирует завоевавшую широкую популярность серию ‘Библиотека мемуаров’. Учитывая высокую компетентность Щеголева, издатели предложили ему полное право выбора публикации тех или иных воспоминаний. Под редакцией Щеголева издаются дневник В. С. Аксаковой, дочери С. Т. Аксакова, воспоминания Г. Винского, В. П. Колесникова, Е. Ф. Комаровского, В. М. Хижнякова, записки декабристов Н. В. Басаргина и братьев Бестужевых. Успешная предварительная работа над материалами семейного архива Аксаковых позволила Щеголеву приступить к выпуску сочинений С. Т. Аксакова в издательстве товарищества ‘Деятель’, но издание было приостановлено разразившейся первой мировой войной.

Накануне войны Щеголев сотрудничал в газете ‘День’, интересно организовав работу литературно-критического отдела и редактируя еженедельное прибавление ‘Отклики’, где поместил ряд публикаций о жизни и деятельности декабристов.

Продолжая публикацию декабристских материалов, он издал записки жен декабристов — М. Н. Волконской и П. Е. Анненковой-Гебль, подготовил к печати мемуары декабриста И. И. Горбачевского.

С началом первой мировой войны Щеголев принимает участие во вновь организованном журнале ‘Отечество’, бывшем, по определению А. А. Блока, ‘недурным среди тучи журналов’. Блок также свидетельствовал, что редакторами этого журнала были художник З. И. Гржебин и П. Е. Щеголев{Литературное наследство, т. 89, с. 336.}. С этого времени большая дружба со Щеголевым, начавшаяся еще в 1905—1906 годах, получает новый импульс, о чем свидетельствуют и письма самого поэта {ИМЛИ, ф. 12, оп. 1, д. 61, л. 1—4, а также: ЛН, т. 92, кн. 3, с. 141.}.

Революционные события 1917 года не оставили П. Е. Щеголева в стороне. С марта 1917 года он становится членом учрежденной Временным правительством Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию преступлений бывшей царской администрации. Он был назначен председателем Особой комиссии для расследования деятельности департамента полиции, получив тем самым возможность проникнуть в тайны охранного отделения, ‘святая святых’ российского самодержавия. Впервые стала достоянием деятельность охранки и правительственного аппарата. Перед комиссией прошли такие ‘известные’ фигуры последнего царствования, как фрейлина Вырубова, премьер-министр Горемыкин, директор департамента полиции Белецкий, Золотарев, ведавший с 1911 по 1915 год министерством внутренних дел, и последний министр внутренних дел Протопопов. Сохранившиеся архивные документы говорят об активной работе в комиссии самого Щеголева. Об этом свидетельствуют, например, его письмо министру внутренних дел, в котором Щеголев предлагал усилить работу по разоблачению бывших агентов и провокаторов, а также переписка, содержащая любопытные оценки деятельности бывших правителей России и материалы, характеризующие работу Особой комиссии {ИМЛИ, ф. 28, оп. 2, д. 194—198, ИРЛИ, ф. 627, оп. 3, д. 117—123.}.

Как исследователь Щеголев получил богатый материал, что дало ему возможность впоследствии выполнить монументальное издание ‘Падение царского режима’ {Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства. М.—Л., 1924—1927, т. 1—7, 2-е изд., испр.— М.—Л., 1926, т. 1. Данная публикация была оценена позднее как ‘ценнейший и своеобразный’ источник, являющийся ‘единственным… для истории самодержавия периода первой мировой войны’ (см.: Сидоров А. Л. Материалы о свержении царизма в фонде Чрезвычайной Следственной комиссии Временного Правительства. — В кн.: Исследования по отечественному источниковедению. Сб. статей. М.—Л., 1964, с. 141).}, явившееся одним из первоисточников для изучения краха самодержавия. Кроме этого, в 1924 году им была опубликована статья ‘В. И. Ленин на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства’{Газ. ‘Труд’, 1924, No 22, 7 ноября.}, посвященная показаниям Ленина 26 мая, (8 июня) 1917 года по делу о провокаторстве Р. В. Малиновского{Об этом см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 32, с. 354, Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 4. Март — октябрь, 1917. 1973, с. 196.}.

Деятельность в составе Чрезвычайной следственной комиссии определила и новое направление в дальнейших исследованиях Щеголева. Видное место в его творчестве стала занимать тема функционирования органов политического сыска в конце XIX — начале XX веков, вернее, провокация как метод борьбы царизма с революционным движением. С 1917 года, когда стали доступны материалы бывших царских архивов и прежде всего архива департамента полиции, в печати стали появляться многочисленные публикации. По существу, все работы на эту тему с 1917 по 1930-е годы связаны с именем Щеголева. Большинство опубликованных документов впервые появилось на страницах журнала ‘Былое’ и в целом ряде отдельных изданий. Современниками отмечался тот факт, что публикация этих материалов не только раскрывает дела царской тюрьмы и охранки, но и является историей русского самодержавия.

Работы Щеголева заложили основы в изучении деятельности органов политического сыска в дореволюционной России. Дальнейшая разработка этой темы получила свое развитие лишь в 60-е годы.

Колоссальный опыт исследователя, эрудиция и великолепное знание архивных материалов давали возможность советским государственным органам привлекать Щеголева в качестве эксперта по целому ряду политических процессов, разоблачавших бывших ‘деятелей’ царской охранки. Так, в 1925 году во время процесса по делу провокатора Окладского прокурор Н. Б. Крыленко возбудил ходатайство перед судом ‘о расширении прав эксперта Щеголева, являющегося почти единственным в своем роде специалистом по истории революционного движения в России и знатоком архива департамента полиции’, и поэтому предлагает ‘предоставить Щеголеву право на всем протяжении процесса, наравне со сторонами, задавать вопросы обвиняемому и свидетелям’ {Процесс предателя-провокатора Окладского-Петровского в Верховном Суде. Л., 1925 (в этом же году вышло и 2-е изд. процесса). Под ред., П. Е. Щеголева вышла также книга В. Д. Новицкого ‘Из воспоминаний жандарма’. Л., 1929.}. Эрудиция Щеголева в этих вопросах, по существу, определила и поведение того же Складского на суде, который только одному участнику на своем процессе не возражал. И им был Щеголев, знаток ‘тех самых секретных архивов департамента полиции, где нашлось и дело о потомственном почетном гражданине Петровском’. ‘Да и что можно ему возразить? — писал корреспондент ‘Красной газеты’, освещавший ход процесса. — Оказывается, Щеголев знает все. Он знает, например, что некий Миллер, с которым свел Окладского сам Дурново, не кто иной, как знаменитый провокатор Гогельман-Ландензан-Гартинг, который и работал вместе с Окладским по выяснению террористических групп среди интеллигентов Петербурга в начале 90-х годов (кружок Истомина — Фойницкого)’{Красная газета, веч. выпуск, 1925, No 10, 12 янв.}.

Вполне естественно, что с этой темой была связана и другая — история царской тюрьмы. Щеголев выступил пионером в разработке этой темы еще в годы первой русской революции {Щеголев П. Е. Из летописей Шлиссельбургской крепости (1835 г.).—Былое, 1906, No 12, с. 101—104, перепеч. с существенными доп.: Былое, 1921, No 6, с. 187—200.}, рассматривая ее как часть общей проблемы — борьбы самодержавия с революционным движением. В весенние дни 1917 года Щеголев находится в гуще событий. Он выступает инициатором создания Общества Дома-музея памяти борцов за свободу. Его инициатива была поддержана А. М. Горьким, В. Н. Фигнер и многими другими общественными деятелями.

Великую Октябрьскую социалистическую революцию Щеголев встретил с энтузиазмом. С самых первых шагов молодой советской науки Щеголев откликается на все ее нужды. 8 декабря 1917 года Совет Юрьевского университета по представлению историко-филологического факультета утвердил Щеголева в степени почетного доктора русской словесности, и 26 января 1918 года ему был вручен соответствующий диплом{ИМЛИ, ф. 28, оп. 1, д. 3, л. 1—2.}.

Деятельность П. Е. Щеголева как ученого в эти первые послереволюционные годы многообразна и масштабна. Так, совершенно неотраженным в исторической и специальной литературах является факт участия Щеголева в реализации ленинского плана ‘монументальной пропаганды’. Известный скульптор Л. В. Шервуд, которому было поручено общее руководство, свидетельствует, что Щеголевым была оказана квалифицированная помощь ‘по подысканию литературы, характеризующей того или иного деятеля революции’. Участие Щеголева в этой работе не свелось только к подбору необходимых материалов: им был выработан перечень лиц, заслуживающих увековечивания, который и послужил ориентиром в работе петроградских скульпторов {Шервуд Л. В. Путь скульптора. Л.—М., 1937, с. 51.}.

Щеголев принимает активное участие в становлении советского архивного дела. Много сил было вложено им в организацию будущего Петроградского историко-революционного архива, который был создан в середине 1918 года.

С момента создания системы истпартов вся работа беспартийного П. Е. Щеголева была тесным образом связана с деятельностью, прежде всего, петроградского бюро. Он принимал самое активное участие в решении организационных вопросов, выработке общих принципов работы исследовательских институтов, музеев, архивов, издании агитационной литературы социал-демократии и т. д. Важным этапом работы Щеголев считал составление и издание биографического словаря деятелей революционного движения.

Параллельно исследователь вел напряженную работу по организации советского музейного дела. Так, в мае 1919 года группа инициаторов, в которую входили А. В. Луначарский, А. М. Горький, В. Н. Фигнер, П. Е. Щеголев и др., выступила с инициативой создания Музея Революции, который стал бы первым музеем историко-революционного типа не только в нашей стране, но и за рубежом. В декабре музей уже начал свою работу. Первым мероприятием нового музея явилась организация торжественного заседания в январе 1920 года, посвященного памяти декабристов. Щеголевым была разработана в деталях и вся процедура юбилейных торжеств, посвященных 50-й годовщине памяти А. И. Герцена. Одновременно было проведено торжественное заседание, а затем организовано шествие по городу. В тот же день бывшая Морская была переименована в улицу Герцена. Была выпущена однодневная газета ‘Колокол’, в которой были помещены статьи и материалы, посвященные Герцену, и отчет о торжественном заседании в Большом театре.

С июля 1917 года по инициативе же Щеголева возобновляется издание журнала ‘Былое’. Журнал продолжал прежнюю издательскую практику, публикуя материалы, освещавшие основные этапы русского революционного движения, а также материалы о Великой Октябрьской социалистической революции, гражданской войне и иностранной интервенции. Но тем не менее публикуя в основном материалы о народниках, эсерах, анархистах, журнал ‘Былое’ не мог уже тем самым отражать потребности времени, все больше отходя от требований текущей жизни и исторической науки, что и определило его вполне законный конец в 1926 году.

С этого времени Щеголев окончательно перенес свою редакционно-издательскую деятельность главным образом в Государственное издательство (Госиздат). Это сотрудничество началось еще в 1920 году. Госиздатом был начат выпуск книжек популярной ‘Историко-революционной библиотеки’, включавшей биографические очерки русских революционеров — декабристов, шестидесятников, народников, социал-демократов. П. Е. Щеголев принял самое непосредственное участие в осуществлении этого предприятия. В 1920—1922 годах под его редакцией вышло в свет 14 выпусков, посвященных А. Н. Радищеву, Н. И. Рысакову, П. А. Кропоткину, революционной эмиграции 70—80-х годов, В. И. Засулич, Н. А. Морозову, Г. А. Лопатину, шлиссельбургским узникам, П. Г. Каховскому, восстанию Семеновского полка в 1820 году и мн. др.

Здесь же им была проделана большая работа по изданию и комментированию материалов кружка М. В. Буташевича-Петрашевского (показания, письма, воспоминания, статьи и библиография){‘Петрашевцы в воспоминаниях современников’. Сб. материалов. / Ред. и составитель П. Е. Щеголев. М.—Л., 1926—1928, т. 1—3.}. В организованной им серии ‘Библиотека мемуаров’, под его редакцией, были изданы воспоминания Н. В. Шелгунова, М. Н. Волконской, Л. А. Волкенштейн.

Будучи свидетелем и великолепным знатоком последних политических событий в стране, изучавший их по архивным материалам и по литературе, Щеголев осуществляет ряд публикаций в серии ‘Из белых мемуаров’. Публикация белоэмигрантской литературы о гражданской войне предоставила советским исследователям возможность изучить те тенденции, которые продолжали действовать в среде белой эмиграции и в конечном счете привели к распаду эмигрантских политических течений, полному краху их антисоветской идеологии.

Особо следует остановиться на участии Щеголева в подготовке первого советского полного собрания сочинений А. С. Пушкина. Таковым должно было стать академическое 15-томное издание, основанное на всех рукописных и печатных первоисточниках, с включением всех черновых вариантов. Это предложение было горячо поддержано научной общественностью. С этой целью 23—24 марта 1928 года в Москве созывается совещание известных литературоведов, и прежде всего пушкинистов. В их числе были П. Н. Сакулин, В. В. Вересаев, Н. В. Измайлов, Л. П. Гроссман, Н. К. Пиксанов, В. М. Жирмунский, Ю. Г. Оксман, Б. В. Томашевский, М. А. Цявловский, П. Е. Щеголев. Данное совещание пришло к заключению о преждевременности академического издания{Это было осуществлено лишь через десять лет.}. Но одновременно было решено подготовить шеститомное предварительное издание, которое и было поручено издательству ‘Красная нива’, Щеголев был включен в состав редколлегии и являлся редактором третьего и четвертого томов.

Возглавил редколлегию А. В. Луначарский. Высокая квалификация двух заместителей — П. Н. Сакулина и П. Е. Щеголева — была решенным для Луначарского вопросом в пользу участия в издании. Он высоко оценивал вклад и того, и другого ученого в организацию предпринятого издания. По его собственному признанию, ‘по существу мы втроем вели практическую работу: я, П. Н. Сакулин и П. Е. Щеголев’{Литературное наследство, т. 82, с. 106.}. Позже Луначарский еще раз вернется к анализу проделанной работы и вклада в нее Щеголева, ‘известнейшего пушкиниста’. По его признанию, ‘дело издания собрания сочинений Пушкина как с академической, так и с нашей точки зрения представляет собою дело огромной важности. Само собой разумеется, что для меня может быть с культурной точки зрения только лестно возглавлять редакционный комитет с участием таких уважаемых людей, как Сакулин и Щеголев’ {Там же, с. 574, 510.}.

Щеголевым была проделана большая работа над текстами таких произведений поэта, как ‘Руслан и Людмила’, ‘Кавказский пленник’, ‘Цыганы’, ‘Братья-разбойники’, ‘Бахчисарайский фонтан’, ‘Полтава’, ‘Медный всадник’, ‘Скупой рыцарь’, ‘Моцарт и Сальери’, ‘Пир во время чумы’, ‘Каменный гость’. Он редактирует ‘Историю Пугачевского бунта’, составив подробные примечания, сноски. Им был также отредактирован раздел рассказов и анекдотов.

Активное участие принимал Щеголев в работе Пушкинского Дома, с момента организации которого и во все последующее время являясь одним из постоянных и наиболее деятельных сотрудников. Его деятельность была самой разнообразной: работа над пушкинскими текстами, их дополнение в фондах института, участие в научной жизни — выступление с научными докладами, лекциями и т. п.

Особое качество Щеголева как серьезного и тонкого ценителя исторического источника определило и его деятельность по сохранению пушкинских документов. Именно в первые годы Советской власти и началась его активная деятельность по собиранию и спасению многих уникальных памятников русской литературы. Достаточно в этой связи упомянуть лишь один факт. Осенью 1919 года им был спасен так называемый лопасненский архив Пушкина и семьи Пушкиных. В числе материалов этого архива оказались записи А. С. Пушкина к ‘Истории Петра Великого’, ’20 тетрадей, написанных рукою Пушкина’, тетрадь Камчатских дел, письма поэта, выписки из его рукописей, различные прозаические наброски {ИМЛИ, ф. 28, оп. 2, д. 194.}. Эти материалы были доставлены им в Пушкинский Дом, и ‘История Петра Великого’ была опубликована в десятом томе Большого академического собрания сочинений А. С. Пушкина {Об обстоятельствах публикации см.: Фейнберг И. Л. История одной рукописи. М., 1967.}. Щеголев также был приглашен для редактирования бумаг хозяйственного содержания (счета, более 60 писем к поэту и т. д.). Смерть помешала довести эту работу до конца, и она была завершена Ю. Г. Оксманом {См.: Неизданные письма к Пушкину. Дополнит. комм. и вводные заметки Ю. Оксмана. — Литературное наследство, т. 16—18, с. 551—616.}.

Павел Елисеевич Щеголев щедро делился своими энциклопедическими знаниями и опытом. Под его руководством начал работать над декабристской тематикой И. С. Зильберштейн, ныне виднейший литературовед, и искусствовед, удостоенный за исследование об Н. А. Бестужеве Государственной премии {Зильберштейн И. С. Художник-декабрист Николай Бестужев. М., 1977.}. По его словам, он прошел у Щеголева ‘большую школу разысканий’, который ‘научил меня тактике и стратегии поиска’{См. : Альманах библиофила. М., 1983, вып. XV, с. 98.}.

Лариса Михайловна Рейснер, задумав к 100-летней годовщине восстания декабристов серию биографических очерков, получила от Щеголева ценные консультации, итогом чего явилась публикация ею статей-очерков о С. П. Трубецком, П. Г. Каховском, В. И. Штейнгеле и самом восстании{О насыщенной и квалифицированной помощи со стороны Щеголева говорит и шутливое признание Ларисы Рейснер к нему: ‘Если напутаю в декабристах — вина Ваша, нельзя топить человека в источниках’ (ИМЛИ, ф. 28, оп. 3, д. 377, л. 1).}.

По рекомендации Н. К. Пиксанова Щеголев консультирует работу Н. М. Ченцова — библиографию декабристов. Работа составителя, вскоре появившаяся в печати {Ченцов Н. М. Восстание декабристов. Библиография./ Ред. Н. К. Пиксанов. М.—Л., 1929.}, явилась первым и довольно удачным опытом, что и было отмечено критикой {См. рец. М. В. Нечкиной.— Историк-марксист, 1929, т. 12, с. 285—287.}, в чем, бесспорно, заслуга и самого Щеголева, великолепного знатока декабристских материалов. Кроме того, теперь можно с уверенностью говорить о том, что указание Ченцова на то, что ‘Щеглятьев’ есть псевдоним Щеголева, имеет под собой реальную основу. По-видимому, это было сообщено составителю самим Щеголевым, так как больше, нигде нет ссылок на этот факт {Этим псевдонимом подписаны очерки о женах декабристов — Е. И. Трубецкой, К. П. Ивашевой, А. Г. Муравьевой, Е. П. Нарышкиной. См.: Жены декабристов. Сборник историко-бытовых статей. М., 1906.}.

Щеголев консультирует и работу писателей, разрабатывавших тему русского освободительного движения. Так, Мария Давыдовна Марич, работая над романом из эпохи декабристов ‘Северное сияние’ (М.—Л., 1926), учла многие ценные рекомендации Щеголева.

Р. М. Кантор, опубликовавший в 1922 году работу о С. Г. Нечаеве, выразил признательность П. Е. Щеголеву, консультировавшему его работу ‘ценными советами и указаниями’, которыми ‘он пользовался при воих работах неоднократно’{Кантор Р. М. В погоне за Нечаевым. К характеристике провокационной деятельности III Отделения на рубеже 70-х годов. Пб., 1922, с. 4.}.

Щеголев много лет стоял во главе Драмсоюза. Особое место в его творческой биографии занимает работа по созданию исторических пьес, киносценариев и даже одного оперного либретто. В большей своей части эта работа проходила в тесном содружестве с писателем Алексеем Николаевичем Толстым в середине 20-х годов.

В области художественной литературы в это время наблюдается повышенный интерес к исторической тематике. 20-е годы отмечены небывалым обилием исторических пьес, в которых в соответствии со старой традиционной схемой на передний план выдвигалась дворцовая хроника с ее интригами и похождениями. Подлинная история страны оставалась вне поля зрения авторов многих художественных произведений.

С иных позиций выступают со своим первым драматургическим опытом, пьесой ‘Заговор императрицы’, А. Н. Толстой и П. Е. Щеголев {В 1924 г. был опубликован лишь фрагмент будущей пьесы (Жизнь искусства, 1925, No 53, с. 11—13). Полностью она была издана впервые на будущий год в Берлине, 1-е изд. в СССР — Л., 1926.}. Прежде всего, выбор темы был не случайным и продиктован требованиями дня, ибо по-прежнему были сильны надежды белой эмиграции на реставрацию дома Романовых, о чем свидетельствовали многочисленные попытки их реабилитации, создания вокруг Николая II и его жены ореола святости и мученичества. Одновременно это преследовало и другие цели — возбудить ненависть к Советскому государству и его народу. Вот почему возникла очевидная необходимость разоблачения самодержавия, публичного суда над последними русскими самодержцами.

А. Н. Толстой сформулировал свой подход к освещению этой темы следующим образом: ‘Революцию одним ‘нутром’ не понять и не охватить. Время начать изучать революцию — художнику стать историком и мыслителем. Задача огромная… на ней много народа сорвется, быть может, — но другой задачи у нас и быть не может, когда перед глазами, перед лицом — громада революции, застилающая небо’ {Толстой А. Н. Полн. собр. соч.: В 15-ти т., М., 1949, т. 13, с. 296.}.

С подобных же позиций выступал и Щеголев, видевший смысл разработки исторической пьесы в следующем: историческая пьеса, писал он, является исторической потому, что ‘исторической в полном смысле этого слова стала эпоха, отдаленная от нас несколькими годами, но какими годами!’, когда ‘произошло такое решительное крушение старого режима… что мы уже чувствуем возможность объективного бесстрастного подхода к той действительности’. И далее: ‘Историческая обоснованность — вот что главным образом делает пьесу исторической{Жизнь искусства, 1924, No 53, с. 11.}.

Блестящий знаток архивных материалов по русскому революционному движению, участник Чрезвычайной следственной комиссии и издатель материалов этой комиссии, Щеголев явился для Толстого именно тем человеком, который помог ему ориентироваться в теме. Несмотря на то что у Толстого был уже определенный опыт работы в сфере исторической тематики (пьесы ‘Дантон’ и ‘Любовь — книга золотая’, рассказ ‘День Петра’), он все же был недостаточно подготовлен к работе с подлинными историческими источниками. Щеголев, обладавший несомненным художественным чутьем, бесспорно, способствовал росту Толстого как исторического писателя. Исторические документы, на которых строилась пьеса, подобраны были Щеголевым. План произведения, его содержание были составлены совместно. Именно в процессе совместной работы над источниками авторам удалось достичь удивительного единства документальной и художественной правды.

Основу исторического материала, использованного Толстым и Щеголевым, составляла переписка последних Романовых, стенографические отчеты Чрезвычайной следственной комиссии. По словам Щеголева, ‘опубликованные и неопубликованные материалы дали так много для пьесы, что нам почти не пришлось прибегать к выдумке’ {Там же.}. Этот материал рисовал страшную картину всеобщего разложения и моральной деградации, …гнилость, гнусность, весь цинизм и разврат царской шайки с чудовищным Распутиным во главе… {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 31, с. 12.} Современники оценили пьесу как ‘революционную хронику’, ‘политическую сатиру’, которую ‘можно только рекомендовать рабочему зрителю’{Жизнь искусства, 1925, No 12, с. 6.}. Бесспорно, широкая популярность пьесы объяснялась не только четкой идейно-политической направленностью, но и основательной художественной обработкой исторического материала. Этим объясняется и обширная репертуарность пьесы в 1925—1926 годах. Только в Москве и Ленинграде она шла на шести сценах одновременно, причем в Большом Драматическом театре Ленинграда прошла 173 раза{По свидетельству артиста Н. Ф. Монахова, исполнителя роли Распутина в ленинградской постановке, пьеса обошла ‘чуть ли не все сцены Советского Союза’. Оценивая спектакль, он писал, что ‘пьеса была прекрасно оформлена В. А. Щуко и очень талантливо разработана А. Н. Лаврентьевым, при постоянной помощи и консультации со стороны ее авторов’. С 12 марта 1925 г., со дня премьеры, ‘и до конца сезона, ничего, кроме ‘Заговора’, не играли’ (Монахов Н. Ф. Повесть о моей жизни. Л., 1936, с. 211—212).}. Пьеса была сыграна и в 14 других городах страны. Именно с постановкой этой пьесы связан первый опыт освоения советской драматургии Большим Драматическим театром.

Пьеса была поставлена и за рубежом. Так, в 1927 году на сцене Берлинского театра Эрвина Пискатора она шла под названием ‘Распутин, Романовы, война и восставший против них народ’. На генеральной репетиции пьесы присутствовал А. В. Луначарский, который отметил динамизм и революционность постановки {Луначарский А. В. Собр. соч.: В 8-ми т., М., 1965, т. 6, с. 479.}. Показ пьесы за границей имел большое политическое значение, ибо она развенчивала идею реставрации монархии в момент острого противоборства монархической части белой эмиграции со сторонниками Советского государства.

Успех пьесы ‘Заговор императрицы’ был столь очевидным, что авторам предложили написать на ее основе киносценарий {Заговор императрицы. Содержание сценария П. Е. Щеголева и А. Н. Толстого (Госкино). — Жизнь искусства, 1925, No 38, с. 19—20. В ходе работы над сценарием авторы перенесли центр тяжести на личность Распутина, а отсюда и изменение названия сценария, как ‘Заговор Распутина’. Был определен и постановочный состав будущего фильма, но работа над сценарием в силу ряда причин не была доведена до конца.}.

Творческое содружество было продолжено, и в 1926 году ими была написана новая пьеса ‘Азеф’ {Толстой А. Н., Щеголев П. Е. Азеф (Орел или решка). Пьеса в пяти действиях, 12 картинах. Л., 1926.}, ‘интеллектуальным творцом’, которой, по справедливому замечанию прессы, был именно П. Е. Щеголев {См.: Каторга и ссылка, 1926, No 5, с. 24.}.

Совместная работа Щеголева и Толстого в области историко-революционной драматургии вылилась также в написание в конце 1925 года драматической поэмы ‘Полина Гебль’ (‘Декабристы’), приуроченной к 100-летней годовщине восстания декабристов и посвященной перипетиям трагической любви декабриста Ивана Анненкова и француженки Полины Гебль {Щеголев П. Е., Толстой А. Н. Полина Гебль (Декабристы), Поэма. — Новая Россия, 1926, No 1, с. 35—58, перепеч.: Толстой А. Н. Полн. собр. соч. М., 1949, т. 11, с. 505—542.}.

Этой дате был посвящен целый ряд произведений, свидетельствующих о стремлении авторов (литераторов и историков) осмыслить движение декабристов с позиций революционной эпохи. Именно в это время появляется повесть Ю. Тынянова ‘Кюхля’ и работа Б. Л. Модзалевского ‘Роман декабриста Каховского’, на сценах театров шли пьесы М. Яхонтова ‘Декабристы’ и Н. Векстерн ‘В 1825 году’. Этому событию была посвящена книга и самого Щеголева ‘Декабристы’ (М.—Л., 1926).

В основу пьесы-поэмы был положен подлинный факт, связанный с поездкой в Сибирь к ссыльному декабристу И. А. Анненкову его невесты француженки Жанетты Поль, урожденной Гебль. Замысел пьесы сосредоточивался на перипетиях любви двух молодых людей. Вполне естественно, что при подобном подходе не могло быть и речи о глубоком проникновении в эпоху с ее противоречиями, обусловившими вступление гвардейского офицера в члены тайного общества.

Пьеса замышлялась как музыкальная драма, что нашло свое отражение и в ее стилистике: речь ритмическая, музыкальная, много хоровых и танцевальных сцен. И хотя специального сценического воплощения она не получила, на ее основе был написан киносценарий (на этот раз уже одним Щеголевым), но потом оба автора вернулись к совместной работе над данной темой, на этот раз над оперным либретто на музыку Ю. А. Шапорина. Эта работа не привела к положительному результату. В 1934 году композитор окончательно отказывается от работы по данному либретто и возвращается к работе над оперой значительно позже, когда уже не было в живых ни Толстого, ни Щеголева, и автором нового либретто выступил на этот раз известный поэт Всеволод Рождественский.

Творческое содружество известного писателя, обладавшего незаурядным художественным воображением, и крупного историка, специалиста в области истории общественной мысли и революционного движения, определило подход, тематику и художественный уровень создаваемых ими произведений. Для лучших из них характерны социальная направленность, демократизм, стремление отойти от традиционных штампов в освещении исторических событий. Вместе с тем, оценивая совместные работы Щеголева и Толстого, необходимо понять, что создание первых советских историко-драматургических художественных произведений отражало особенности того времени — процесс становления молодого социалистического государства и его культуры.

Плодотворной была деятельность Щеголева в кино, где он выступил в качестве автора целого ряда сценариев исторических фильмов. Несомненно, такой человек, как Щеголев, обладавший тонким художественным чутьем и даром исследователя-популяризатора, не мог пройти мимо тех возможностей, которыми располагал кинематограф. Осуществляя на экране свое понимание исторических событий, Щеголев писал, что для него исторический фильм не исключает занимательности, интриги и даже вымысла, но при этом исторический фильм должен ‘раскрывать исторически значительные моменты социальной борьбы’, ибо ‘возможности кино в этом отношении необычайно велики, т. к. кино воспроизводит быт и борьбу масс в таком масштабе, который остается совершенно недоступным для театра’. В отличие от основной тенденции кинематографа Запада, советский исторический фильм ‘из объекта обывательского любопытства преобразуется в мощное орудие просвещения и ознакомления с подлинным революционным прошлым нашего народа’ {Жизнь искусства, 1925, No 38, с. 19.}.

Первая попытка сотрудничества Щеголева с кино относится к 1919 тоду, когда он ведет переговоры о написании сценария фильма ‘Декабристы’. Первым завершенным замыслом в кино явилось написание им совместно с писательницей Ольгой Форш сценария, который был выпущен на экраны страны 15 февраля 1924 рода.

В основе сюжета кинофильма лежит трагическая история таинственного узника, проведшего в крепости более 20 лет без суда и следствия. На основе архивных данных в сценарии нашли свое отражение революционная деятельность поручика Михаила Бейдемана {Впервые к этой теме Щеголев обратился в 1919 г., опубликовав в= журнале ‘Былое’ (No 14) исследование ‘Таинственный узник. Глава из книги об Алексеевском равелине’.}, его агитация среди однополчан, отъезд из России, связь с Герценом, работа в Лондонской типографии и, наконец, попытка нелегально вернуться на родину, арест, а также картины бесчеловечного обращения с арестантами в Петропавловской крепости. Подлинные исторические эпизоды, по признанию критики, были лучшими в фильме {Константин Федин в своей рецензии на фильм останавливается на данном обстоятельстве, отмечая убедительность исторической документальности, в результате чего ‘картина приобретает агитационное значение’ (Жизнь искусства, 1924, No 7, с. 21).}. Вот почему он был расценен как ‘первая ласточка’ советского историко-революционного кинематографа. Фильм был продан за границу, где также имел большой успех.

Первый успех окрылил Щеголева, и в следующем году, по предложению А. В. Луначарского и студии Севзапкино, он пишет сценарий нового фильма ‘Степан Халтурин’. Фильм, вышедший на экраны 7 апреля: 1925 года, вскоре был показан в Берлине и положительно оценен европейской критикой. Авторам, правда, не удалось выполнить своего заветного намерения — показать фильм В. И. Ленину {Ивановский А. В. Воспоминания кинорежиссера. М., 1967, с. 177.}.

В этом же году по заданию Ленинградского истпарта Щеголев написал сценарий, посвященный 20-летней годовщине трагических событий 9 января 1905 года.

И наконец, в 1927 году Щеголев пишет сценарий ‘Декабристы’. Как вспоминает режиссер фильма А. В. Ивановский, ‘лучшего автора длд сценария и желать было нечего’ {Там же, с. 199.}. Несмотря на очевидные просчеты, ибо невозможно было объять эту грандиозную тему, фильм имел большой успех у зрителей.

О масштабности работы Щеголева в кино говорят и его, к сожалению, оставшиеся незавершенными творческие замыслы. В их ряду стоят сценарии фильмов ‘Южная трагедия’ (посвященного восстанию Черниговского полка), ‘Медный всадник’, ‘Мирович’, ‘Княжна Тараканова’, ‘Жизнь и смерть Пушкина’, ‘Александр Ульянов — брат Ленина’ и многие другие.

Оценивая вклад Щеголева в развитие советского кинематографа, следует отметить, что Щеголев был первым, кто рискнул вплотную подойти, к отражению на экране темы революции. Это был тот этап деятельности советского кино, который подготавливал будущий триумф ‘Броненосца Потемкина’. Фильмы этого периода, несмотря на недостатки, сыграли свою положительную роль, ибо ‘были в основном правдивы, стремились к исторической точности, разоблачали царский режим и воспевали революционные подвиги’ {Очерки истории советского кино. М., 1956, с. 126. ЛН, т. 41—42, кн. 2.}. В это время было положено начало развитию профессиональной кинодраматургии, у истоков которой стоял и Щеголев.

П. Е. Щеголев скоропостижно скончался 22 января 1931 года в Ленинграде, не завершив многого из задуманного. Сохранившиеся в его архиве материалы говорят о нереализованных замыслах по всем вопросам революционного движения в России XIX—XX веков, а также русской литературы и культуры. Особое место в его планах занимал сборник статей ‘От Радищева до Ленина’. По истории декабристов Щеголев готовил статью ‘Арест братьев Раевских’, которая осталась незавершенной. Не увидели читатели и объявленной книги о восстании Черниговского полка. Намереваясь в 1912 году издать ‘Русскую Правду’ Пестеля, он вернулся к этому замыслу в 1925 году, предполагая опубликовать статью ‘Государственный завет Пестеля’. В планах организованной им ‘Историко-революционной библиотеки’ также значились его очерки о декабристе И. И. Сухинове и народовольцах Н. И. Кибальчиче и И. И. Гриневецком.

Щеголева по-прежнему интересовала история общественного движения 30—50-х годов XIX века. В незаконченной статье ‘А. С. Хомяков’ им была предпринята попытка проанализировать исторические, философские и религиозные взгляды лидера славянофилов. Одновременно он начал работать над биографическими очерками, посвященными петрашевцам А. И. Пальму, С. Ф. Дурову, Ф. Н. Львову.

Несомненный интерес представляет замысел издания сочинений Н. И. Сазонова, друга А. И. Герцена. Говоря о незаурядной личности Сазонова, Щеголев отмечал тот факт, что он был в постоянной переписке с К. Марксом. Литературное наследие его ‘никогда не было собрано и, по сути дела, ни одно из его произведений неизвестно’. Этот пробел Щеголев предлагал восполнить изданием статей, опубликованных в ‘Колоколе’ и ‘Полярной звезде’. В первую очередь, считал Щеголев, необходимо опубликовать политический памфлет Сазонова, вышедший в 1854 году на французском языке в Париже — ‘Правда об императоре Николае. Интимная история его жизни и царствования’ — под псевдонимом ‘Русский’. Среди большого числа памфлетов, появлявшихся в то время во Франции, сочинение Сазонова, по определению Щеголева, ‘выделяется осведомленностью и страстностью…, разрушает стереотипную характеристику Николая I и выдвигает лицемерие, жестокость и деспотизм этого рыцаря монархии’. Издание этой книги необходимо уже потому, что ‘в нашей литературе, кроме официальных и подобострастных, характеристик Николая нет’ {ИМЛИ, ф. 28, оп. 2, д. 22, л. 14, 11 об.}.

Не оставлял Щеголев надежд на издание полного собрания сочинений Н. П. Огарева, которое не осуществлено до сих пор. Обращаясь в 1930 году в Госиздат, Щеголев предлагал издать собрание сочинений по темам: публицистика, финансово-экономические труды, исторические, историко-литературные, проза и поэзия {Этим планам отвечает в какой-то степени первое издание избранных сочинений Н. П. Огарева, осуществленное много позже. См.: Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. / Под общ. ред. М. Т. Иовчука и Н. Г. Тараканова. Вступит. ст. Н. Г. Тараканова. Подбор, подготовка текста к печати и примечания Я. З. Черняка. М., 1952—1956, т. 1—2.}.

Сохранившиеся материалы помогают наметить перспективу работы Щеголева по вопросам, касающимся истории революционного народничества. Из задуманной им серии монографий о Бакунине, Халтурине и Нечаеве, он сумел опубликовать лишь очерк, посвященный пребыванию Нечаева в Алексеевской равелине. Этой же теме была посвящена и готовящаяся им статья ‘М. А. Бакунин в Алексеевской равелине’.

Щеголев успел написать две главы монографии о Степане Халтурине (о подготовке покушения на Александра II и казни Халтурина в Одессе). В 1922 году Щеголев подготовил, но не опубликовал статью ‘Военная организация ‘Народной Воли’, в которой он впервые использовал найденные им новые архивные материалы.

Предполагал он вернуться и к теме своего многолетнего интереса ‘Владимир Соловьев и 1 марта 1881 года’, но это намерение так и осталось лишь в двух фрагментах, опубликованных в ‘Былом’ в 1906 и 1918 годах.

В 1926 году Щеголев начал работать над статьей ‘Заговор ‘второмартовцев’, посвященной А. И. Ульянову (об этом свидетельствует и написание сценария на эту же тему).

Политической истории русского самодержавия Щеголев предполагал посвятить готовящийся им сборник ‘Конец императора Павла’, а также замыслы книг о Николае II, Григории Распутине, великом князе Кирилле Владимировиче, как называл его иронически Щеголев, ‘императоре всероссийском’.

Им была подготовлена первая часть книги ‘Шлиссельбургского сборника’ за 1835—1870 годы, в котором он намеревался опубликовать материалы к истории Алексеевского равелина, а также очерки о крепостном заключении С. И. Муравьева-Апостола, П. И. Пестеля, К. Ф. Рылеева, М. В. Петрашевского, Ф. М. Достоевского, Н. А. Серно-Соловьевича, Н. В. Шелгунова.

Подготовленная им книга записок князя П. В. Долгорукова увидела свет лишь через три года после смерти Щеголева {Долгоруков П. В. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. 1860—1867. Собрал и приготовил к печати П. Е. Щеголев. Дополнил и снабдил введением и примечаниями С. В. Бахрушин. М., 1934. Серия: Записи прошлого. Воспоминания и письма / под ред. С. Бахрушина и М. Цявловского.}.

Большой интерес представляют его замыслы по истории русской культуры и литературы.

Так, он предполагал издать сборник литературоведческих работ, посвященных болдинскому периоду творчества А. С. Пушкина. В этом же ряду стоит и замысел следующей книги ‘Пушкин в семейных воспоминаниях и семейной переписке’. Вся эта переписка была просмотрена Щеголевым по подлинникам. Намеревался Щеголев написать работы ‘Пушкин в оценке графа А. X. Бенкендорфа’, ‘Пушкин при дворе’, а также готовил для первого советского полного собрания сочинений поэта статью ‘Пушкин в театре’.

Не смог Щеголев вернуться к работе по редактированию полного собрания сочинений М. Ю. Лермонтова и С. Т. Аксакова.

Щеголев собирался также издать сборник ‘Былое литературы’ (в двух выпусках), где были бы собраны материалы по истории жизни и творчества русских писателей XIX—XX веков, с публикацией неизданных текстов и писем.

* * *

По свидетельству современников, Павел Елисеевич Щеголев в жизни был открытым человеком, хотя ‘в общении был сдержан, в спорах не раздражался, о серьезном не говорил, больше отшучивался’ {ОРФ ГБЛ, ф. 371, 6. I, с. 255. Воспоминания писателя Г. И. Чулкова.}. Известный советский литературовед, пушкинист Н. В. Измайлов, оставил довольно четкое представление о Щеголеве. Он писал: ‘Трудно найти человека более интересного, но и более противоречивого… Его знания, эрудированность и начитанность были огромны и разносторонни, его одаренность, можно даже точнее сказать, его талантливость, поражали с первой встречи. Я не знал и не знаю более блестящего, увлекательного и яркого собеседника, чем Щеголев… И эта его одаренность, талантливость искрились и ‘брызгали’ из него в каждом его слове’ {Измайлов Н. В. Воспоминания о Пушкинском Доме (1918—1928). — Русская литература, 1981, No 1, с. 102.}.

Его общественно-политическая и научная деятельность — это путь представителя дореволюционной демократической интеллигенции {Там же, с. 103.}, ставшего убежденным сторонником Советской власти и активным участником строительства новой социалистической культуры. Исследования Щеголева занимают видное место в советской исторической науке и литературоведении.

Читайте также: