Явочная система открытия частных учебных заведений
На взволнованной страстями поверхности нашей родины некоторая группа людей делает тихое дело: воспитывает, нянчит, учит. Великое дело это в своей семье, но увеличивается сторицею, когда делается в школе. Есть благодатные люди с этим призванием к погружению в мелочи, в подробности, с ежеминутно настороженным вниманием — не к себе, а к чужим человеческим личностям. Это и есть составные части педагогического таланта, дара редкого, потому что дара бескорыстного и самоотверженного. Что прошло, того не воротишь: вот этих людей давно-давно следовало бы государству поставить на высоту, обеспечить им всякую свободу, всячески снять формальности с благороднейшей их деятельности. Как разнообразятся по индивидуумам ученические способности, ученические души, так и у самих учителей души вовсе не одного шаблона, и не надо этого требовать, вредно это требовать. Между тем, кроме народных и городских училищ, ни в одном ведомстве у нас чиновники не были так подтянуты, замурованы в застывшую, недвижную форму, превращены в чиновников из чиновников: точно городовой на посту. Ни ступить в сторону, ни ступить вперед или назад. И прекраснейшие молодые люди, с любовью и надеждами, бывало, принимавшиеся за воспитание и обучение в гимназиях, через 5 — 8 лет службы становились мумиями, ненавидимыми, и основательно ненавидимыми, своими учениками.
Сколько здесь надежд погибло! Сколько засохло талантов только оттого, что в учителе не признавалась личность, свой характер, некоторое своеобразие взглядов, приемов, убеждений, манер. Деревенская школа шла гораздо лучше, и лучше — городская. Здесь было открытее, ‘позволеннее’: и мы не знаем ни меланхоликов учителей, ни застрелившихся или повесившихся учеников.
Дело, которое делают эти тихие люди, важнее шумящих митингов, дорого оплачиваемых комиссий. Именно здесь зреет будущее России. Без прекрасной личности в основе всякое дело будет гнило, в гнилом поколении, увы, не привьется никакая реформа.
Воображать, что вся Россия теперь шумит политикой и нет уже учащихся и жадно учащих наставников, ошибочно. Мы сами наблюдали эти два года: прокатится над спиной волна, согнутся эти тихие люди под напором стихии, выждут и назавтра, встряхнувшись, так же учат, объясняют, задают, спрашивают, воспитывают, и иногда прекрасно воспитывают. Талант одолевает, талант ведь ищет непременного упражнения, применения. Не все безнадежно в русской школе, как привыкли думать. И здесь, как и в массе населения, волна возбуждения идет поверху, подымает и крушит солому, а более веское зерно ей не подчиняется.
Здесь, в Петербурге, в последние годы нам пришлось и видеть, и выслушать несколько рассказов о самоотверженных людях, и мужчинах, но чаще женщинах, которые всю свою жизнь, совершенно обеспеченную и которую можно было бы проводить в удовольствиях, посвятили городским уличным детям, самым бесприютным, брошенным. Талант ищет упражнения. Не будем все относить к доброте сердца и дадим более простое объяснение, что врожденный дар находит наслаждение в своем применении. Уличным детям это все равно. Польза выходит, они становятся на ноги.
Мы предпослали эти общие мысли, чтобы приветствовать благодетельную меру, только что принятую Министерством народного просвещения, разрешение открывать частные учебные заведения явочным порядком. Всякий ли, кто умеет учить и призван учить, умеет ‘хлопотать по министерству’ о разрешении: процедура сложная, требующая каких-то особых хитрых умений, ничего общего со скромным и застенчивым педагогическим даром не имеющая. Кого-то ‘попросить’, кому-то ‘поклониться’, кого-то ‘убедить’ в надобности для такого-то района, городка, села, имения такой-то школы, ездить и ездить в Петербург или в Москву, обивать пороги в попечительских канцеляриях и, как мы определенно это знаем, иногда уметь ‘дать в руку’ чиновнику, от которого зависит ‘доложить’ или ‘не доложить’, и ‘в каком освещении’ доложить попечителю, — все это шаги слишком трудные, слишком непременные в нашем заржавевшем механизме управления, для населения абсолютно ненужные, для начальства приятные и наконец теперь выброшенные, как старая, ненужная ветошь. Всякое увеселительное заведение, зарабатывающее в нечистоплотных улицах по вечерам и ночам, открывалось, бывало, легче и ‘под более благосклонным содействием начальства’, чем школа с букварем, арифметикой и Законом Божиим. Поверит ли кто, что известный педагог Рачинский встречал препятствия и злостные затруднения со стороны московских властей и центрального органа министерства в Петербурге, раньше чем ему разрешили открыть сельскую школу для мальчиков в своем родовом имении Татеве, и что когда школа была уже открыта, для получения какового права его обязали выдержать экзамен на сельского учителя при местной бельской прогимназии, хотя он был ранее профессором Московского университета, — итак, когда эта школа была уже открыта, то инспектор училищ едва не закрыл ее за несоблюдение каких-то правил об отхожих местах. Невероятный этот факт точен буквально, и ему имеется множество свидетелей. До такого стеснения, злобного и бессмысленного, доходило Министерство народного просвещения еще на нашем веку в отношении частных школ, в отношении частных людей, желавших посвятить себя свободному педагогическому труду. Дивиться ли тому, что так дика Россия сейчас. Но мы напомним, что ‘взгляды’ министерства или, скорее, слепота его, имевшая место третьего дня, не повторится послезавтра.
Явочная система школ двинет к делу всю наличную массу педагогически-способного люда. Ни один талант педагогический уже не останется без приложения, — как и не будет только на услужении у опытных людей, умеющих ‘говорить с начальством’. По крайней мере ни один такой талант не будет иметь повода ни на что жаловаться, ‘на судьбу’ или ‘наши порядки’. Порядок теперь призывает всех к делу, открывает всем простор. И мы уверены, что именно в этой сфере получили свободу себе благороднейшие в стране таланты, — что никаких особых ‘злоупотреблений’ не произойдет или происшедшие злоупотребления совершенно потонут в массе добра.
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1906. 2 авг. No 10914.