Ясная Поляна. Выпуск 5, Толстовство, Год: 1989

Книга очерков
Время на прочтение: 47 минут(ы)
Скачать в PDF

ЯСНАЯ ПОЛЯНА

Выпуск 5.

Декабрь 1988 — январь 1989

——————————

РИГА

Редакция приносит извинения за множество обнаружившихся опечаток и пропусков на последних пятнадцати страницах
— 1 —
Л.Н.Толстой

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ

Как только неприятное чувство к человеку, так значит, ты чего-то не знаешь. А тебе нужно узнать: нужно узнать мотивы того поступка, который неприятен тебе. А как только ясно понял мотивы, то сердиться можно также мало, как на падающий камень.
/14 октября 1897/
Мы очень привыкли к рассуждениям о том, что, как надо устроить жизнь других людей, людей вообще. И нам такие рассуждения не кажутся странными. А между тем, такие рассуждения не могли бы никогда существовать между религиозными и потому свободными людьми: такие рассуждения — суть последствия деспотизма. Так рассуждают, говорят: ‘Если бы я имел власть, я бы сделал с другими то-то и то-то’. Это заблуждение вредно не только потому, что оно мучает, уродует людей, подвергающихся насилию, но и ослабляет во всех людях сознание необходимости поправлять себя, тогда как это — одно единственно действительное средство воздействия на других людей.
/25 ноября 1898/
Мы думаем о будущем, устраиваем его, а ничего не важно, потому что важно делать творческое дело любви, которое можно делать во всех возможных условиях, а потому совершенно безразлично, какое будет будущее.
Мы сердимся на обстоятельства, огорчаемся, хотим изменить их, а всевозможные обстоятельства суть не что иное, как указание того, в каких сферах как нужно действовать. Ты в нужде — работай, в тюрьме — думай, в богатстве — освобождайся……
/26 июня 1899/

———————

— 2 —
Вениамин Болтянский
/N/

СЛУЧАЙ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ

После смерти моего дедушки, когда мне только что исполнилось 16 лет, у меня возник вопрос: для какой цели живет человек? В чем же состоит цель кратковременной жизни каждого человека, цель моей жизни в чем состоит? Если я миллион раз поем и миллион раз повеселюсь, то что из всего этого будет, раз все окончится смертью? Когда я убедился, что смерть действительно конец всему, жизнь моя начала как бы замедляться и, наконец, остановилась. В эти минуты я желал только одного — умереть, и как можно скорее. Но это — были минуты, и за ними, как всегда, наступали другие, жизнь в природе шла своим неизменным порядком: день заменялся ночью, а ночь — днем, и это единственно показывало мне, что жизнь человека идет, а не стоит, это единственно еще более показывало мне, как с каждым уходящим днем и часом остается все меньше и меньше жить. Однажды, помню, при мысли, что я могу скоро умереть, я начал раздавать детям подарки: книжки и все свои дорогие вещи. Разобравшись в самом себе, на жизнь я стал смотреть уже с пессимистической точки зрения, во всем я замечал только плохую сторону, и на лице поневоле была грусть и печаль. Возле себя я видел только медленную, мучительную, загадочную смерть, т.е. полнейшее уничтожение, смысла которого я не понимал, и мне было страшно, как за себя, так и за всякого человека, подлежащего одному неизменному закону — смерти.
‘Суета сует и все суета’ — так начинает Соломон свой мудрый Екклезиаст. Слова эти выражают точный взгляд мудреца на жизнь человека. Результатом всего этого, всего богатства, власти, радостей и наслаждений — был этот последний взгляд. Но где же свет из этого мрака — спрашивал я себя — где тот якорь опасения, за который можно ухватиться, чтобы не потонуть? Как искра, попадая в сухую солому, разгорается и становится пламенем пожара, так и вопрос о цели жизни, явившись в моей голове опять неразрешимым, разгорался с необыкновенной силой все больше, все сильнее. В этот мой страшный период времени, от 16 до 19 лет, со мною было то, что вообще бывает с каждым человеком, которому нужно отправиться в длинный путь и который не знает, по какой дороге ему идти. И как этот человек, не зная пути, не может двинуться с места, чтобы не заблудиться, так и я не мог начать жить, не узнав, как должен жить человек, чтобы жить справедливо. Жить не так,
——————————
/N/ Печатается по журналу ‘Вегетарианское обозрение’, /1911 г./
— 3 —
как многие живут, т.е. бессознательно, не уяснив себе самого главного — смысла жизни — я не мог и считал такую жизнь преступлением против моей совести и разума. Из этого странного положения, в котором я был, и в котором, я думаю, находилась и находятся очень многие, — было два выхода: 1-й — стараться забыть этот важный вопрос — для чего живет человек, и с ним неразрывно связанный также вопрос — как должен жить человек, чтобы жить справедливо — забыть и, следовательно, заглушить голос совести, которая мудрецами, вполне справедливо, называется советом Божьим, или — 2-й — разрешить эту важную основную проблему в том или другом смысле и, следовательно, совесть свою не запятнать и, исходя из этого решения, знать в какую сторону должен быть направлен мой челн посреди открытого, бесконечно обширного и разнообразного моря жизни. Было два выхода, и я решился на второй. Все содействовало моему решению: время случайно было свободно у меня, так что я мог вполне сосредотачиваться, книги пяти книжных магазинов были всегда в моем распоряжении, и мне оставалось только выбирать их по отделам. Избрав философию, я постепенно углубился в нее. Бруно, Конфуций, Шопенгауэр, Спиноза, Кант и, наконец Соломон — вот те мыслители, которых я изучал и у которых искал разрешения мучившей меня тайны.
Прошло три года, три мучительных года неустанного искания истины. Много хороших книг я прочел за все это время, многое передумал, многое перечувствовал. Весь имевшийся у меня для изучения материал, вначале представлявшийся таким огромным, был наконец мною исчерпан, я уже начал разбираться во всем, что так долго изучал. Теперь необходимо было окончательно избрать дорогу, как самую верную к цели, и в это время я так или иначе был близок к результату. О Толстом я и не думал, ибо, хотя с его произведениями не был знаком, о нем слышал только как о литераторе, но не как о философе. И вот однажды, придя домой с лекции, я увидел на столе: ‘Требования любви’ Л.Н.Толстого. Этот маленький рассказик я прочел и был поражен той простотой и, главное, искренностью, с какой он был написан. Когда в этой же книге я читал произведение ‘Первая ступень*, у меня дрожь пробегала по телу от волнения и восторга, что нашелся еще один человек, который не заглушает своей совести и говорит правду. Я прочитывал каждое предложение по два раза и плакал слезами радости. Постепенно, по мере чтения философских произведений Л.Н.Толстого, я чувствовал то, что чувствует пловец, переплывший огромное пространство воды и добравшийся, наконец, до берега, он знает, что опасность миновала уже, и свободно вступает на твердую почву… Разве есть слова, могущие передать в точности чувство душевного восторга, которое испытывает человек в известные моменты? В таких случаях ему приходится сказать: ‘нет слов для выражения’.
‘Свет во тьме светит, и тьма не может объять его’……

———————

— 4 —
НАШЕ МНЕНИЕ
РЕДАКЦИЯ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОС
В качестве ответа на вопрос, в чем мы видим истинную свободу, можно предложить несколько мыслей, подобранных на эту тему Александром Бойчуком /Киевская обл./.
Л.Толстой
‘И познаете истину, и истина сделает вас свободными’ /Иоанн 8,32/. Свобода достигается не исканием свободы, а исканием истины. Свобода не цель, а последствие’.
/N/
Чанинг
‘Без внутренней свободы внешняя свобода ничего не стоит. Какая мне польза, если я не подавлен внешним насилием, но вследствие незнания, порока, эгоизма, страха я не управляю своей душой.
Я назову только ту душу свободной, которая действуем по внутренним мотивам неизменных начал, свободно воспринятых ею.
Я назову свободной ту душу, которая не подчиняется рабству обычая, которая не довольствуется старыми приобретенными добродетелями, которая не замыкается в определенные правила, которая забывает то, что позади и прислушивается к признаниям совести и радуется тому, что может стремиться к новым и высшим задачам’.
А.Герцен:
‘Когда бы люда захотели, вместо того, чтобы спасать мир, спасать себя, вместо того, чтобы освобождать человечество, себя освобождать, как много бы они сделали для спасения мира и для освобождения человечества’.
———————
Уильям Эллери Чаннинг /1780 — 1842/ — американский богослов и проповедник.
— 5 —
ПО ПУТИ ДЕМИЛИТАРИЗАЦИИ
Из Пскова сообщают: ‘Стал выходить межшкольный журнал ‘Переадика’, но уже после второго номера всю редколлегию подвергли разгрому и угрозам. А ведь они перепечатывали и статьи из ‘Ясной Поляны’, и начали сбор подписей за отмену начальной военной подготовки для девочек’.
В РИГЕ 21 ноября частью студентов РПИ был возобновлен бойкот занятий по военной подготовке. 8 декабря перед зданием института состоялся большой студенческий митинг, направленный против милитаризации вузов. Несколько ранее, 3 декабря демонстрации учащихся школы N 40. Плакаты главным образом требовали отмены НВП для девочек, и проведения основательных реформ.
Протесты по поводу военной кафедры продолжалась и в других университетах и городах.
Ученый совет и партком НОВОСИБИРСКОГО государственного университета 11 ноября обратились с ходатайством в ЦК КПСС и Совет Министров СССР об освобождении студентов от призыва на военную службу во время занятий’.
А 12 ноября, как контраст в новосибирской газете ‘Молодежь Сибири’ была помещена статья Ф.Якушева ‘Отказники’. Начиналась она так:
‘Невероятно, но факт: участились случаи отказа молодежи здоровых, молодых людей служить в армии.
Признаюсь, впервые пишу подобный материал с призывного пункта. Не сразу взялся за перо. Потому что не знал, с чего начать. Да это и понятно. О чем были наши репортажа в дни осеннего и весеннего призывов? Чередой проходили перед нами крепкие, закаленные парни, все как на подбор, значкист ГТО и члены ВЛКСМ’ мечтающие о службе в десантных войсках, морской пехоте, на границе, на флоте.
Не скажут что мы, журналисты, грешили против истины. Да, такие парни были и есть, и их подавляющее большинство. Но ведь были и другие молодые люда, считающие службу в Вооруженных Силах обузой, временем, вычеркнутым из жизни, потерянным впустую.
Пишу эти строки под впечатлением работы в призывной комиссии Кировского района, куда был любезно приглашен моим старым знакомым, военкомом И.Ф.Астшовым:
— Приезжайте — говорил он, — увидите любопытные ‘экземпляры’. Сам я уже стал с ними воевать, хотя мне это и вроде по долгу службы не положено. Но порой руки опускаются. Может уже нужно о таких всему честному народу рассказать. Мыслимое ли дело — Родину защищать отказывается!……’
Далее Ф.Якушев вспоминает свои детские годы и родственников, которые были военными.
‘…Мечта служить в армии с детства подогревалась у нас,
— 6 —
ПО ПУТИ ДЕМИЛИТАРИЗАЦИИ
сельских мальчишек, взрослыми. И парень, по какой-либо причине не подлежащей призыву в армию, считался ущербным. Быть может, это жестоко, но так было. Такой неудачник, как правило, и вниманием девушек был обделен.
Конечно, большой город живет своей жизнью. Но гражданский долг у всех один. Видимо, настала пора всерьез заняться изучением того, как и почему у нас произошла переоценка ценностей. Потому что действительность следует воспринимать такой, какова она есть на самом деле….’
Следуют истории уклонения от военной службы И.Майзика, Е.Гайдышева и Е.Цалевича. И.Ф.Якушев заключает:
‘Думается, нет смысла рассказывать о других. Только в Кировском райвоенкомате их немало. Видимо, сейчас нужно задуматься о другом: как нам сообща бороться с этим злом? Согласитесь, равнодушно смотреть на происходящее нельзя. Есть в нашем обществе ценности, которые должны быть незыблемыми. Такой ценностью является служба в армии, как святой долг перед Родиной’.
Если даже учесть, что далеко не все из уклоняющихся от этой службы убежденные противники всякого насилия, нельзя не посочувствовать им, учитывая те ужасы и издевательства, которым подвергаются попавшие в армию. Ведь можно понять и тех, кто не хочет ежедневно подвергаться истязаниям, даже несмотря на то, что теперь уже практически нет шансов /надо надеяться/ быть отправленной на бессмысленную войну в Афганистан, все еще есть серьезная вероятность не вернуться после двух лет домой, — убийства и самоубийства, описываемые чаще всего как ‘несчастный случай’, продолжаются. Как не понять тех, кто не выдерживает этого? Некоторым проблеском явилась статья в ‘Известиях* /21.10/ Н.Саутина ‘Беглый солдат’.
‘….Уже перестали быть секретом факты уклонения от воинской службы, побеги из казарм солдат, замордованных грубостью старослужащих, младших и старших командиров. В приемную ‘Известий’ приходят отчаявшиеся матери где-то скрывающихся рядовых. Кто поможет этим разуверившимся в справедливости, озлобленным на весь белый свет 18-летним солдатам, но уже преступникам, каковыми они считаются после самовольного оставления части? В какие двери им стучаться? Пока — лишь в широко распахнутые ворота дисциплинарных рот и батальонов…’
Между тем, в СВЕРДЛОВСКЕ протест студентов тоже принял широкий размах. Ёще в апреле газета ‘Уральский университет’ писала: Зачем навешивать на учебный процесс колодки застойной казарменщины, если ясно, что ее не принимают студенты, если она только мешает? После ‘Волнения’ 30 студентов были отчислены из СГИ.
В новом учебном году выступления студентов возобновились. Уже в ноябре эта же газета сообщает о событиях в статье ‘Встанем стеной’…..
‘Так решили студенты УрГУ, избрав тактику бойкота ‘военки’.
После появления на университетских стендах броского плаката — ‘бомбы’ с призывом ‘Липовые офицеры сегодня — неоп-
— 7 —
ПО ПУТИ ДЕМИЛИТАРИЗАЦИИ
равданные жертвы завтра’ и текстом вот этого обращения к студенчеству города университет, по меткому выражению его ректора, перешел на ‘осадное положение’. Члены студенческого оргкомитета выступали на партийной и комсомольской конференциях, на ученом совете УрГУ, а также на малой и большой ‘Дискуссионных трибунах’, действующих в Свердловске, на студенческих собраниях в других вузах города.
В оргкомитет вошли представители инициативных групп: студенты, выступившие с определенными инициативами по преобразованию военной подготовки у себя на факультете, взявшиеся за проведение оргработы в рамках движения, которое, кстати, студенты между собой ‘окрестили’ — ‘Встанем стеной, покончим с войной’.
Из беседы с членами оргкомитета:
Валерий Кураев, студент 2 курса философского факультета: ‘Я вообще считаю, что гражданское обучение невозместимо с военным, это просто абсурд. И тут все красивые слова о необходимости защищать отечество, которыми нас обильно пичкают на военной кафедре, просто излишни. Когда советских солдат тысячами посылали в Афганистан, им тоже говорили много красивых фраз. А что из этого получилось?…’
Сергей Стаценко, 2 курс философского факультета: ‘Началось все с того, что до нас дошла информация о том, что происходит в архитектурном институте. Кроме того, мы знали о событиях, которые происходили в вузах Иркутска, Прибалтики. И еще. У нас на факультете есть группа студентов, которые участвуют в работе неформальных организации Свердловска. Начинали мы в политклубе, созданном совместно о рабочими турбомоторного завода. Сейчас лично я принимаю участие в деятельности Уральского народного фронта. Накануне наших событий по каналам НФ была получена телеграмма о просьбой поддержать движение киевских студентов за отмену военной подготовки. У нас на факультете начала действовать инициативная группа, прошло несколько собраний, мы выступили и на отчетно-выборном комсомольском собрании факультета. Еще раньше, чем у нас, прошло первое собрание у журналистов, которые тоже оказались неравнодушными к этому вопросу! Потом на своем профсоюзном собрании к нам присоединились историки.’
/……./ В.Нураев: ‘Бойкот был нужен для того, чтобы показать администрации университета: мы, студенты, можем оказывать влияние на решение волнующих нас вопросов’….
А.Мулагалиев: Бойкот был нужен для того, чтобы показать правительственной комиссии массовые недовольства студентов работой военной кафедры.’/……/
Каковы же итоги? 29 ноября вышел Указ Комитета народного образования СССР, позволяющий частично дифференцировать изучение НВП для девочек. То есть теперь можно не заставлять школьниц разбираться в устройстве автомата Калашникова, а использовать это время для приобретения навыков первой медицинской помощи.
Со студентами проводились встречи ректоратов, старались найти компромиссное решение. Но уступки были ничтожны. Так 28.11 в Решении Совета Рижского политехнического института
— 8 —
ПО ПУТИ ДЕМИЛИТАРИЗАЦИИ
‘В целях улучшения военной подготовки студентов совет института решил:’ ……Решения очень противоречивые и половинчатые. Например: ‘3.Проректору по административно-хозяйственной работе А.Силиньшу четко указывать перед началом семестра количество выделяемого ВК бензина, топлива, горючесмазочных материалов’. ‘4. Начальнику ВК Г.Бражникову, например — 4.4. Регулярно аттестацию преподавателей ВК проводить с учетом мнения студентов….’ и т.д. А в заключение /пункт 7/: ‘Просить командование Приб.ВО отозвать начальника военной кафедры РПИ г.Бражникова с занимаемой должности в связи с невозможностью при нынешнем руководстве кафедрой обеспечить должную связь между кафедрой и факультетами’.
Невозможность идти на более серьезные уступка заместитель начальника командующего войсками Прибалтийского военного округа по боевой подготовке генерал-майор П.Корягин 5 декабря объяснял ‘происками империалистов’. Вот что он говорил ‘Штабу округа известны требования студентов некоторых вузов ‘Не призывать студентов на службу в Вооруженные Силы в период учебы в вузе’. В настоящее время, ввиду неудачно сложившейся демографической ситуации и медлительности правительств блока НАТО в вопросах заключения договоренностей о взаимном сокращении вооруженных сил и вооружений, наше государство не имеет возможности предоставить своим студентам такие льготы’.
Теперь, когда решено сократить армия на 500000 военнослужащих, можно полагать, что студентам уже не придется прерывать занятия. Но что будет с военной кафедрой?

———————

— 9 —
От редакции:
Недавно, в девятом номере журнала ‘Новый мир’ за 1988 год, многие имели, наконец, возможность прочитать частично опубликованные воспоминания Б.В.Мазурина.
Его отец, Василий Петрович Мазурин /1872 — 1939/, имевший несколько личных встреч со Львом толстым, работал в школах, обучая детей ремеслу. О нём сохранилась запись Толстого: ‘Учитель с юга, совсем близкий человек’ /ПСС, т. 58/. Страницы его поэтического дневника, названного им: ‘В царстве жизни’, мы и хотим предложить теперь нашему читателю.
‘Писал я не потому, что хотел написать что-то, а потому, что не мог не писать… Радость доступна всякому человеку, во всякое время. От самого человека зависит быть счастливый или несчастным. Он может сделать свой внутренний мир или светлым, или тёмным. Жить при жизни или умереть при жизни. Всё зависит от отношения самого человека к миру…’

———-

В.П.Мазурин.

В ЦАРСТВЕ ЖИЗНИ

страница поэтического дневника,

6 июня 1924 г.
Можно увидеть рождение зари, можно почуять лунную тень при её появлении, можно услышать звук песни на пороге его колыбели, — но рождение человека для жизни никому не заметно. Какая нужна осторожность, чтобы не спугнуть тайну пришествия жизни в людское сердце.
8 июня.
Где ныне журчит родник, так радостно и нежно, и поит беззаботно цветы, песок и воздух, — некогда наступит тишина. Прохожий, когда наступишь ты ногой на высохшую землю, то помни: здесь звучал родник.
13 июня.
Мне хочется сказать всем, кого я вижу, ‘Я вас люблю, я знаю вас давно: помните, мы были где-то вместе’. Теперь мы летаем по нашим цветам, как пчелы из улья. Ещё немного — опять слетимся в общий улей.
21 июня.
Сегодня у меня был критик. Галка села на окно и осмотрела комнату — книги, бумагу, пчеловодную снасть, рубанки, ведра и меня самого. ‘Какой же ты глупый!’ — сказала она мне по-галчи-
— 10 —
ному: ‘Ты завалил себя хламом, а главного то и не припас: где ж у тебя крылья, чтобы улететь от твоих пустяков?’
21 июня.
Дикая природа, без преступлений… Свободная… Она говорит мне блеском и шумом: ‘Смотри и понимай. Я приветствую жизнь. Я её спрашиваю, она мне отвечает. Мы понимаем друг друга. А та? Ты понимаешь жизнь? Впрочем, не говори — твоё дело’.
28 июня.
Позвольте полюбить вас! Позвольте руку вам пожать, вы, которых я никогда не знал и не узнаю. Но милые, но добрые, прекрасные соседи в полёте жизни. Как я вас люблю! И рад, что вместе с вами совершаю таинственный путь. Позвольте же собрать вас возле сердца, позвольте полюбить, расцеловать и приголубить вас, неведомые братья всей земли.
29 июня.
Есть алая книга. Её я принуждён читать с тоской и содроганьем, — то книга лиц и глаз. Как много тяжкого написано на лицах, как мало радости в испуганных глазах.
12 июля.
Два ребёночка, взявшись за руки, переходят через улицу на пустырь. На пустыре всего одна лозина и куст крапивы. Но это детский рай: лозина — поёт песни, воробей — жар-птица, стеклышки — талисман, крапива — волшебник, — который кусается… Всё искусство жизни — не истощать до времени земных очарований, проплыть по светлым волнам большого океана и сказать у пристани: ‘Я ждал её, она приятна мне!’
18 июля.
Я не завидую тебе, солнце: ты бросаешь лучи, я подымаю их, для тебя они — упавшие волосы с головы, для меня — жизнь и красота.
30 июля.
Пятилетняя девочка идёт по парку и наполняет своей особой весь парк. ‘Мамочка,-а-у! Я здесь!’ Как она прелестна. Недаром при ней светлеют липы и темнеют, когда она уходит.
28 июля.
Тихо, спокойно. Листик сторожевой на месте. Всё хорошо. Только мухи начали прясть золотые нити полётом на солнце: осень чуют. Берёзка тоже чует осень прядью желтых листьев… Чую и я мою милую осень…
31 июля.
Я работал под ёлкой. На ёлке играла белка. Вороная лошадь паслась на пчельнике у самых ульев. Мы все были заняты каждый своим делом и не мешали друг другу. Не надо повторять за Исайей, что наступит время, когда телёнок ляжет рядом со львом. Время такое не наступит, а оно есть сейчас для каждого человека. Мы все живём в царстве жизни, только надо не скрывать его от себя.
— 11 —
6 ноября.
Я знаю удивительную жизнь: она так радостна и полна очарованья, что сердце готово замереть от счастья, когда она проходит через меня. Если бы я знал такие молитвы, или мог бы так плакать, чтобы передать моё счастье людям, — я бы испарился в мольбе и слезах. Но это не нужно и недостойно меня, в каждом человеке такая же жизнь, как и во мне. Моё дело не стоять на пути света.
11 ноября.
Неблагодарный, ты принял на свою ниву тучу дождя. Почему же ты жалеешь стакана воды, чтобы напоить жаждущего!
6 декабря.
Говорят, истина погибает… Да нет же: разве кто видел молнию под замком? а истина неудержимее молнии.
21 декабря.
В мастерскую пришли три девочки. Они лепечут что-то, я не пойму их речи. И их самих я не могу понять. Дивная загадочность свежих личек, бездонность взгляда, сияние улыбки… Что такое? Кто они? Откуда? Какая связь между картоном, бумагой, клеем и их кудрями? Как будто связи нет… Ах, понимаю: это жизнь прислала деток осенить улыбкой людской труд.
18 марта 1925 г.
Мои слова — бледный пепел огромного пожара. Там, перед внутренним взором, сады цветут невиданным цветом, небо прорвалось и льется на землю, земля исходит виденьями и музыкой… А я: ‘Хорошо! Удивительно!’ — будто это что значит.
27 марта.
Рожь и лён не трудятся. Они слушают песнь жаворонка и улыбаются солнцу, оттого их плод радостен и тепел. Сердце, ты слышишь больше льна и ржи, — отчего же нищ человек?
16 апреля.
Мне жаль цветов: зачем сорвали их, — они живые! Недостойно наслаждаться трупом невесты, зачем же принесли глаза невест на мёртвый стол и ставят рядом с трупом рыбы и сладким пирогом?
11 мая.
Груши цветут! Нежная пена цветов кудрявится в воздухе и жужжит роями пчел. Солнечный луч тонет в белой пене, и вместе с ним тонет моя восхищенная мысль в бурном цвете жизни. Груши цветут!
14 мая.
Зима — не смерть, ночь — не могила: вод снегом таятся цветы, во тьме созревает заря…
— 12 —
Л.Н.Толстой

ПИСЬМО К В.Г КОРОЛЕНКО

Владимир Галактионович! Сейчас прослушал Вашу статью о смертной казни /N/ и всячески во время чтения старался, но не мог удержать слезы и рыдания. Не нахожу слов, чтобы выразить вам мою благодарность и любовь за эту и по выражению, и по мысли, а главное по чувству превосходную статью.
Ее надо перепечатать и распространить в миллионах экземплярах. Никакие думские речи, никакие трактаты, никакие драмы, романы не произведут одной тысячной того благотворного действия, какое должна произвести эта статья.
Она должна произвести это действие потому, что вызывает такое чувство сострадания к тому, что переживали и переживают эти жертвы людского безумия, что невольно прощаешь им, какие бы ни были их дела, и никак не можешь, как ни хочется этого, простить виновников этих ужасов. Рядом с ним, с этим чувством вызывает наша статья еще и недоумение перед самоуверенной слепотой людей, совершающих эти жестокие дела, перед бесчеловечностью их, так как ясно, что все эти глупо-жестокие дела производят, как вы прекрасно доказываете это, обратное предполагаемой цели действие, кроме всех этих чувств, статья ваша не может не вызывать еще и другого чувства, которое я испытываю в высшей степени — чувство жалости не к одним убитым, а еще и к тем обманутым, простым, развращенным людям: сторожам, тюремщикам, палачам, солдатам, которые совершают эти ужасы, не понимая того, что делают.
Радует одно, что такая статья, как ваша, объединяет многих и многих живых не развращенных ходей одним общим всем идеалом добра и правды, который, чтобы ни делали враги его, разгорается все ярче и ярче.
27 марта 1910 г.
Лев Толстой.

———————

—————————————-
/N/ Речь идет о статье ‘Бытовое явление’.
— 13 —
ИЗ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПЕЧАТИ
‘Советская молодежь’
/20 октября 1988 г./

ОТКРОВЕНИЯ ПАЛАЧА

‘Столица ЮАР Претория уверенно лидирует среди городов мира по числу смертных казней через повешение. Нередко в ее центральной тюрьме вешают по семь человек в день, пишет южно-африканская газета ‘Сатердей стар’, приводя откровения одного из бывших палачей этого застенка.
Его зовут Крис Бернард, звание — унтер офицер полиции, а должность… С гордостью сообщает он репортеру, что за четверть века ‘безупречной службы’ повесил полторы тысячи человек. ‘Я отправил на тот свет много людей, среди которых были также мои знакомые. Но это не беспокоит мою совесть. Я ведь только выполнял порученную работу и наилучшим образом’ — с достоинством говорит Бернард.
Последнюю казнь ‘дядюшка Крис’, как его называли сослуживцы, провел в позапрошлом году, а затем удалился на заслуженный отдых, поселившись в респектабельном районе Претории. Его заменили сразу два новых вешателя, которых он назвал ‘славными парнями и очень компетентными’. Что ж, говорит Бернард со вдохом сожаления, приходит время, когда надо идти на покой — мне ведь уже 81 год….
Отставной палач поделился с ‘Сатердей стар’ некоторыми секретами своей профессии, часть которых, как предупредила газета, она не сможет привести, чтобы не шокировать наиболее чувствительных читателей. Бернард опроверг сложившееся мнение, что каждого приговоренного к смерти ждет новая веревка. ‘Чепуха’ — возмущается он, мы используем одну и ту же веревку до тех пор, пока она не износится. А изнашивается она не быстро…. Выдумки и то, что если веревка порвется, то исполнение приговора откладывается. Если это и происходило, то процедура повторилась немедленно. ‘Однажды нам прислали эластичную веревку из Англии, вспоминает Бернард. Это было ужасно! Мы опять перешли на нашу, южноафриканскую. Она лучше’.
‘Сатердей стар’ попросила представителя службы тюрем ЮАР прокомментировать рассказ палача. Ответ был беспристрастен и вежлив: ‘Наша политика заключается в том, чтобы подходить к вопросам экзекуции и всему, что к ней относится, с высочайшей ответственностью’.
Не будем до конца приводить этот образец канцелярской учтивости расистов. Смысл его проще и яснее передал ‘дядюшка Крис’: ‘Совесть нас не тревожит, мы делаем свое дело’.

——————

— 14 —
ИЗ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПЕЧАТИ
‘Московские новости’
/19 апреля 1987 г./

ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ

/…../ Вы не замечали, как часто слышится по поводу молодых шалопаев: ‘Да расстрелять их надо!’ Вчера дворник возле нашего дома скалывал лед, рядом бегали ребятишки, и он злобно пожелал им попасть под машину….
Человеческая жизнь священна лишь тогда, когда никто не смеет на нее посягнуть. Ни словом, ни действием. Когда умышленная насильственная смерть исключена. Из практики, из помыслов. Исключено и указанное убийство — смертная казнь.
В этом месте меня хватают за руку: убийце, насильнику, грабителю читать проповеди вместо того, чтобы по заслугам? Нечего подобного. Разве суровое наказание — это не по заслугам? пусть будет самое строгое, вплоть до пожизненного заключения. Все, кроме убийства! Принцип ‘око за око’, делает смерть юридически правомерной, звеном в цепи мщения, одно убийство стимулирует — порой и безотчетно — следующее. Убийство вводится в обиход как нечто само собой разумеющееся.
Советское законодательство называет смертную казнь ‘исключительной мерой наказания’. Однако сфера ее применения в последующие десятилетия расширилась. ‘Исключительная мера’, грозящая стать правилом, уже тем самый выявляет свою не эффектность. Теперь юристы откровенно признают: ожесточение наказания не привело к уменьшению преступности. Подмывает спросить: а вы надеялись, что приведет? Вам ли не знать: страх наказания не очень то удерживает от преступления.
Многие частенько поддавались иллюзиям и после очередного ожесточения уповали: вот теперь всем этим валютчикам, супервзяточникам, махинаторам-виртуозам — крышка. Между тем, сии нагло процветали, пополняя свои ряды, не теряя аппетита, все плотнее плели паутину. Из поля зрения исключались — полностью или частично — глубинные причины преступности. Информация об очередном приговоре могла появиться в том же номере газеты, что и судебный репортаж о ростовской или елисеевской мафии. И вместе с этим нарастало ожесточение: мало, мало их стреляют.. Если бы обстоятельный анализ преступности и профессиональная исследованная статистика стали всем доступны, общество выиграло бы от этого куда больше, чем от смертных приговоров.
Предвижу вопрос, которым меня сейчас попытаются скосить: вы хотите спасти жизнь бандитов, отвести смерть от нелюдей, запятнанных кровью?
Хочу. Не всякий бандит нелюдь, и не всякий ловящий бандитов — человек. Это доказано, в частности, художественной литературой, не чуравшейся самых запутанных, самых темных и трагических противоречий. Если будем зубами цепляться за уверенность, будто нам доподлинно ведомо, кто и насколько сохранил душу, мы медленно уйдем. Определить степень вины легче, чем выявить скрытые внутренние свойства. Презумция невиновности предполагает также презумцию человеческих качеств.
/…/ Смертный приговор — это еще не все и отказ в последнем шансе на какое-либо возрождение. Хотя бы через десять, через
— 15 —
ИЗ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПЕЧАТИ
двадцать лет. ‘Кто может сказать, что выследил глубину этих погибших сердец и прочел в них сокровенное от всего света?’ — вопрошает Ф.Достоевский в ‘Записках из мертвого дома’. Такое сборище изуверов и убийц трудно себе представить. Однако в каждом Ф.Достоевский ищет человека и почти в каждом находит.
Я перечитываю сейчас эту книгу, не переставая дивиться силе, о которой мы словно запямятовали — силе великодушия, милосердия. Красит ли нас такая забывчивость? Отечественная литература дала перехватывающие горло уроки сострадания….
Начавшаяся перестройка сознания и экономики призвана удовлетворить моральные и душевные запросы людей, чьим порывом и трудом они осуществляются, ее цель — истинное возвышение ‘простого человека’. Взоры планеты обращены на дно. Не ради красного словца нами провозглашено сегодня высшее право человека — право на жизнь. Отмена смертной казни послужила бы еще одним весомым подтверждением программы более совершенного жизнеустройства на земле. /…../
В.Кардин

——————

— 16 —
Арсений Рогинский

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ И ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В РОССИИ

В России, в начале этого века, вся печать была переполнена материалами о смертной казни. Мы забыли это, забыли, как и многое другое. Увы, нить, которая должна бы связывать нас с дореволюционной интеллигенцией, с ее размышлениями и опытом, разорвана. И мы должны начинать все сначала. Снова взвешивать аргументы — религиозные, нравственные, юридические снова проводить исследования. А нужно ли это? И наука, и нравственность едины и для их, и для нашей эпохи. И доводы: за и против — все то же. Разве устарели сегодня слова замечательного философа Владимира Соловьева: ‘По какой же это логике повторение зла есть добро? Разве убийство возмутительно тем, что убит хороший человек? Он был, может быть, негодяем. Но возмутительно семо действие воли, переступающей нравственный предел, возмутителен человек, говорящий другому: ты для меня ничто, я не признаю за тобою никакого значения, никакого права, даже права на существование, и доказывающий это на деле. Но ведь именно так и поступает общество относительно преступника, и притом без всяких смягчающих обстоятельств, без страсти, без порочных инстинктов, без душевного расстройства. Виновна, но заслуживает снисхождения фанатическая толпа, которая под влиянием безотчетного негодования убивает преступника, но общество, которое делает это медленно, хладнокровно, отчетливо, не имеет извинения’.
В борьбе со сторонниками смертной казни российская интеллигенция накопила огромный опыт. Способ же воздействия на общество всегда был один — слово. До начала XX века о смертной казни говорили единицы. Но в 1905-1910 гг., когда в стране господствовала, по выражению В.Г.Короленко, ‘военно-расстрельная юстиция’, а печать, более независимая, чем раньше, стала регулярно публиковать сведения о казнях, кампания протеста приобрела массовый характер.
Наиболее активны — по роду своей деятельности — были врачи и юристы.
‘Признавая актом величайшего позора для человечества смертную казнь, 2-й съезд отечественных психиатров выражает свое негодование и протест против применения ее В России’. ‘Правление Пироговского общества врачей берет на себя смелость от всех русских врачей горячо протестовать против смертной казни, косвенными исполнителями которой являются и врачи, обязанные на ней присутствовать. В 1910 г. медики-выпускники Томского университета — постановили никогда не присутствовать при исполнении смертных приговоров. Их поддержали коллеги в некоторых других городах.
Юристы посвятили множество статей и книг доказательству того, что смертная казнь неправомерна, что государство лишая
— 17 —
человека жизни, вступает в противоречие с самим собой, делая то, что запрещает своим гражданам. Говорили — и с цифрами в руках! — об отсутствии ‘эффекта устрашения’, о судебных ошибках, вспоминали о народном презрении к палачу и сочувствии осажденному и делали вывод о несоответствии смертной казни народному правосознанию. ‘Единственный смысл в том, что смертная казнь дает возможность навсегда избавиться от вредного для общества человека. Но какой это нищенски-убогий смысл для нашего времени’ — подытожил свое фундаментальное исследование ‘История смертной казни в России’ /1912 г./ приват-доцент Московского университета С.И.Викторский.
Был момент, когда общество поверило — смертная казнь вот-вот будет отменена. В феврале 1906 г., перед выборами в Первую Государственную думу, московская газета ‘Русские ведомости’ начала регулярно публиковать протесты. Одним из первых откликнулся В.И.Вернадский. В статьях тех лет великий ученый не переставал повторять: ‘Человеческая личность представляет собою драгоценное и неотъемлемое, что может быть найдено в мире. Она тесно связана с человеческим сознанием — все лучшее и дорогое сосредоточено в ней. Никто не должен и не может посягать на ее существование. Ужасно и не может быть оправдано никакими практическими соображениями отдельное убийство, не имеет оправдания террор, но еще ужаснее, когда формы государственной жизни легализуют убийство одним человеком другого человека’.
Письма и телеграммы протеста посылали в печать и правительству — десятки гимназий, почти все университеты, городские думы, студенты духовных академий, земские организации, частные лица. Число протестовавших учесть невозможно, но только в одни ‘Русские ведомости’ к 26 апреля /открытие Думы/ прислали протесты 23854 человека. Требование отменить смертную казнь содержалось в наказах избирателей многим депутатам. Вот голос крестьян Самарской губернии: ‘Мы, крестьяне, пришли к заключению, что нам необходимо отменить смертную казнь. Убить человека можно, а воскресить его нельзя никакими сказочными водами. Много, много людей погибает безвинно-напрасно и никогда не возвратишь’.
Были у смертной казни и защитники. ‘Союз русского народа в городе Рузе умоляет тебя, государь, о сохранении смертной казни, неприменение которой, а также применение амнистий поведут, по крайнему нашему разумению, к ожесточению и самосуду над крамольниками’….
Но интеллигенция не сдавалась. Один из примеров — попытка создать в 1908-1909 гг. Лигу борьбы со смертной казнью имени Л.Н.Толстого. Инициаторы выпустили литографированное обращение ‘К русскому обществу’. Под обращением стояли многие сотни подписей. Среди них писателей — В.Г.Короленко, А.И.Куприна, В.В.Вересаева, Д.С.Мережковского, актеров — В.Ф.Хомиссаржевской, В.И.Качалова, Л.В. Собинова, О.Л.Книппер-Чеховой, А.П.Ленлуков, Н.И.Караев, Н.К.Кольцов, Ф.Ю.Левинсон-Лессинг, В.И.Вернадский, С.Ф.Ольденбург, Е.В.Тарле, А.С.Фаминцин, композиторы — А.К.Глазунов, С.И.Танеев, художники — И.Е.Репин, В.В.Матэ, публицисты и общественные деятели — Д.И.Шаховской, Н.И.Петрункевич, Н.А.Бердяев, Е.Н.Трубецкой, К.К.Арсеньев, Г.В.Плеханов. ‘В сознании великой ответственности перед потомством и Родиной, — говорилось в обращении, — с глубоким и совершенным убеждением в святой правоте нашего
— 18 —
дела, мы обращаемся ко всем без исключения соотечественникам нашим с призывом исполнить свой долг, долг человека.
‘Во имя той веры, которую вы исповедаете и которая запрещает убийство, во имя разума и вашей личной совести — ибо не можете же вы не сознавать, что в том, что творится вокруг, есть доля и вашей ответственности, во имя ваших детей, которые когда-нибудь потребуют у вас отчета, во имя любви к общему нашему отечеству, которое быстрыми шагами идет к -нравственному запустению — протестуйте против смертной казни!
‘В вашем семейном, дружеском и деловом кругу, в тех обществах, где вы работаете, с церковных амвонов, с учительской кафедры, в печати — словом, всеми доступными средствами, протестуйте против смертной казни!’
Создать Лигу власти не разрешили. Впервые в XX веке смертная казнь в стране была отменена в марте 1917 г. После этого отменялась еще трижды. В последний раз снова введена 12 января 1960 г.
Еще в 1908 г. основатели Лиги писали: ‘Смертная казнь — это самое верное и испытанное средство извращения нравственного чувства человека, надежный способ разрешения общественной морали и путь к одичанию страны. Нельзя безнаказанно изо дня в день на глазах у толпы понижать ценность человеческой жизни’. Как не вспомнить эти слова, слыша зачастую на улице, в очередях присказку ‘стрелять их надо!’….
1987 г.
Ленинград

——————

— 19 —
Плутарх.
/40 — 120 г./

О МЯСОЕДЕНИИ

Вы спрашиваете меня, на каком основании Пифагор воздерживался от употребления мяса животных. Я, со своей стороны, не понимаю, какого рода чувство, мысль или причина руководила тем человеком, который впервые решился осквернить свой рот кровью и дозволил своим губам прикоснуться к мясу убитого существа. Я удивляюсь тому, кто допустил на своем столе искаженные формы мертвых тел и потребовал для своего ежедневного питания то, что еще так недавно представляло собой существа, одаренные движением, пониманием и голосом. Как могли его глаза выносить зрелище искалеченных членов, с которых содрана кожа? Как могло его обоняние выносить такое ужасное зловоние? Как, спрашиваю я, он не почувствовал тошноту от соприкосновения с гнойными ранами, от осквернения разложившейся крови и соков?
Если бы древние могли теперь прийти в сознание и заговорить, то они воскликнули бы:
‘О счастливые и любимые Богом люди, какое благодатное время в мировой истории выпало на вашу долю: вы сеете и приемственно пользуетесь всеми благами, которые произрастают для вас в полном изобилии!
‘Разве вы не собираете обильных жатв? Какое богатство на полях, сколько невинных удовольствий, которыми вы можете пользоваться среди окружающей нас со всех сторон растительности. Вы можете позволить себе роскошную пищу, не пятная рук невинной кровью, тогда как нам можно себе представить. Мы были брошены судьбой среди преобладающего и рокового недостатка самых простых потребностей жизни, и тот период первого бытия земли, когда плотная еще атмосфера скрывала от нас ясное небо, когда звезды были еще покрыты густой мрачной мглой огненных паров, и сами светила не имели определенного и правильного движения. Земной шар представлял дикую и необработанную пустыню, беспрестанно затопляемую водой разлившихся рек, наполненную беспредельными болотами и лесами. Не могло быть для нас собирания плодов земных, ни какого-либо механического орудия для борьбы. Голод лишал нас досуга, неудивительно, если мы, наперекор природе, прибегали к мясу животных, когда все наши средства к существованию состояли из дикорастущих злаков, древесной коры и даже вязкой глины, когда мы считали себя счастливыми, если случайно находили дикий корень и траву. Когда нам удавалось съесть желудь или орех бука, то от избытка благодарности и веселия мы плясали вокруг дерева. Таков был праздничный пир тех первобытных времен,
— 20 —
когда на земле господствовали страсти и насилия, порождаемые борьбой за существование.
‘Но какая борьба за существование или какое неудержимое безумие понудило вас обагрить ваши руки кровью, — вас, повторяем мы, пользующихся всем необходимым и всеми удобствами существования? Зачем клевещете вы на землю, что будто она не в состоянии питать и кормить вас?
‘Как вы не стыдитесь примешивать убийство и кровь к ее благотворным дарам? Вы называете хищными и жестокими львов, тигров и змей, тогда как вы рами не уступаете им ни в какого рода варварствах. Между тем, для них убийство — единственное средство существования, а для вас это — лишняя роскошь и преступление’.
В сущности, мы не убиваем и не едим львов и волчиц, что могли бы делать для нашей самозащиты, и наоборот, оставляем их в покое, а преследуем и убиваем невинных, прирученных и беспомощных животных, лишенных оружия для своей защиты, которых природа, повидимому, вызвала к жизни для олицетворения красоты и грации.
Ничто не приводит нас в смущение: ни замечательная красота их форм, ни жалобные ласковые звуки их голоса, ни их умственные способности. Единственно из-за куска их мяса мы лишаем их лучезарного солнечного света, — жизни, для которой они рождены. Мы притворяемся, что не придаем значения их жалобным крикам, между тем, как в действительности это настоятельные просьбы и мольбы, обращенные к нам каждым из них.
Можно только жалеть о нашем диком бесчеловечии! Ужасно видеть стол богатых людей с грудами разукрашенных мертвых тел, а также столы мясников и поваров, но еще более ужасный вид представляет этот самый стол после пиршества, потому, что даже количество оставшихся объедков превышает потребление. Следовательно, эти жертвы бесполезно лишились жизни. В других случаях хозяин прямо из жадности жалеет раздать свои кушанья, но он не пожалел, однако, лишить жизни невинных существ.
Прежде всего строение нашего тела доказывает, что человек не мясоедный, как видно из того, что ни одно из животных, которым назначено питаться мясом, не имеет сходства с человеком, у человека нет изогнутого клюва, ни жестких клешней и когтей, ни острых зубов, ни напряженной деятельности желудка. Напротив, судя по его гладким зубам, малой вместимости рта, мягкому языку и медленности его пищеварительного аппарата, природа совсем не предназначила ему питаться мясом.
Если, несмотря на все это вы будете еще утверждать, что природа предназначала вас для такой пищи, — то начните с того, что убивайте сами то, что вы хотите съесть, но делайте это сами вашим природным оружием, не употребляя ножа мясника, ни топора или дубины. Итак, подобно тому, как волки, львы и медведи умертвляют сами все, чем они питаются, так и вы разным образом убивайте корову или быка, впиваясь в него челюстями, грызите свинью зубами, набрасывайтесь на зайца или овцу и разрывайте их на ходу, не разбирая место и времени. Исполнив предварительно все это, садитесь тогда за свой стол. Но если вы ждете, чтобы живое и думающее существо было лишено жизни дру-
— 21 —
гими, и если вам самим противно вырвать сердце и пролить кровь вашей жертвы, то зачем, спрашиваю я вас, наперекор природе и жалости, вы питаетесь существами, одаренными сознательной жизнью? Более того, даже тогда, когда ваша жертва убита, вы не хотите их есть в том самом виде, как они доставлены с бойни, вы варите, жарите, подвергаете их полной метаморфозе с помощью огня и приправ. Вы окончательно видоизменяете убитое животное употреблением десятков тысяч душистых трав и пряностей, чтобы ваш природный вкус был обманут и подготовлен для принятия неестественной пищи. Верное и остроумное замечание было сделано спартанцем, который купил рыбу и отдал ее приготовить своему повару. Когда последний спросил у него сливочного и оливкового масла и уксусу, и разных специй, то он сказал: ‘Ну, если бы я имел все эти приправы, то и не купил бы рыбы!’
Мы до такой степени наслаждаемся кровопролитием, что называем мясо ‘деликатесом’, и для того же мясного блюда, непосредственно требуем тонких соусов и мешаем вместе оливковое масло, вино, мед, соленые овощи и уксус со всякого рода пряностями Сирии и Аравии и всякую всячину: как будто бы мы бальзамируем человеческое тело. Когда же все эти разнородные вещества смешались, растворились и до известной степени испортились, то предоставляем желудку переваривать и усваивать их, если он может. Хотя это достигается отчасти на некоторое время, но естественным последствием являются различные болезни, вызванные недостаточным пищеварением и тучностью.
Мясоедение противно не только нашей физической природе, но и в других отношениях. Ум и мыслительная способность теряют от пресыщения и тучности, мясная пища и вино, быть может, придает плотность телу, но это только способствует ослаблению ума.
Чтобы не возбудить неудовольствие атлетов, награждаемых призами, я воспользуюсь более близкими примерами. Остроумные люди в Афинах, как известно, осыпают нас, бестийцев, эпитетами: грубый, тупоголовый, бессмысленный и главным образом из-за грубой еды. Нас даже называют свиньями. Менандр дал нам кличку: ‘Народ, работающий челюстями’. Менандр утверждает, что ум имеет для бестйцев весьма второстепенное значение.
Помимо всех этих причин, может ли быть что прекраснее развития склонности к человеколюбию? Кто с добротой и кротостью относится к существам других видов, может ли он быть когда-либо способным сделать зло однородному с ним существу? Я помню, как мне передавали в разговоре, слова Ксенократа, что афиняне наложили пеню на человека, содравшего кожу с живой овцы. Тот, который мучит живое существо, не многим хуже того, кто умерщвляет без всякой его пользы. Мы имеем, по-видимому, более ясное представление о том, что противно праву собственности и обычаю, нежели о том, что противно природе. Разум доказывает, не только посредством наших мыслей и желаний, что для нас сравнительно новы дикие пиршества мертвечины.
Хорошо было бы, если бы мы страшились окончательно от пролития крови и прожорливости и проводили бы в чистоте остаток нашей жизни.

——————

— 22 —
Сергей Тимофеев
X X X
Звериное сердце наполнено смутной тоской,
Дорога на бойне пропахла расплесканной кровью.
Глаза из дремоты как глянут — стою неживой…..
Готов самый лучший венок положить я к его изголовью….
Падет ни за что, чтобы я его, серенький, съел,
Насытившись, сальные губы растер бы салфеткой,
И дальше болтал, суетился, от собственной доблести млел
И что-то писал и дивился: как верно, и точно, и метко.
Он — брат мой, мой младший и дурень последний в семье,
Бодался, когда я ходил в свою среднюю школу.
Жевал свое сено и был равнодушен ко мне.
Он глупый.
На бойню везут его ………
X X X
В зале для игральных автоматов
Еще не применяют напалм и расщепленный атом,
Но здесь с раннего утра и до позднего вечера
Все дымится от мяса звериного и человечьего.
Торпеда чирикает воду, красной трассой тротила,
Если выстрел удачен, то легкие, полные ила.
Опускаются на дно вместе о потопленным кораблем
/За дальностью расстояния не видно лиц тех, кто на нем/.
Затем, прижимая к плечу приклад и выбирая верный прицел,
Мы делаем так, чтоб из живых зверей никто не остался цел.
Цивилизация выступает во всем, нет грубого натурализма,
И мозги лося не стекают на пол, приоткрыв обаянье садизма.
У дверей не дежурит милиция, и все остается в секрете,
А трупы выносят через заднюю дверь, где редко бывают дети.
Рига, 1987 г.

——————

— 23 —
Ю. Владев
ПУТЬ
Труд человека — преодоленье
благостью злобы,
смелостью страха,
радостью боли,
верою праха.
Труд человека —
преодоленье
смерти в себе.
Мысль человека — распознавание
высшего в низшем,
друга в правдивом,
гостя в бездомном,
брата в гонимом.
Мысль человека —
распознаванье
блага в себе,
Жизнь человека — приобретенье
совести властным,
разума гневным,
мужества слабым,
истины смертным.
Жизнь человека —
приобретенье
правды в себе.
X X X
ЧЕЛОВЕК
Диоген с фонарем
ясным солнечным днем
Человека упорно искал.
Человек — на кресте,
Человек — на костра,
Человек — принял яда бокал.
Светлым солнечным днем
со своим фонарем
Диоген все глаза проглядел.
Не везло все ему.
Не ему одному.
Может быть, кто-нибудь уцелел?
X X X
— 24 —
ЭВОЛЮЦИЯ
Сначала немножечко лжи,
сперва только чуточку страха, —
и вот уж приходится жить,
входя ежедневно
на плаху.
Не верьте, когда вам солгут,
Не боитесь, когда вас пугают , —
сомнения к правде ведут,
отвага от страха
спасает.
У страха глаза велики,
Но в цепи закованы ноги.
У лжи семимильны шаги,
Но бельма не видят
дороги,
Растит грандиозную ложь
Согласие с малою ложью.
Слегка трусоватая дрожь
Становится
рабскою дрожью.
Не дайте себя обмануть,
Сойдите с трусливой дорожки,
Взбунтуйтесь всегда и чуть-чуть,
Восстаньте,
когда и немножко.
X X X
— 25 —
ЧУДО
Маленьким детям
видится чудо —
щедрые феи,
мудрые звери,
синие птицы,
добрые люди.
Неутолимо
Чувствую чудо.
Зрячим, как в детстве,
видится чудо —
вещие книги,
светлые песни,
честные тропы,
вольные люди.
Необратимо
верую в чудо
И засевает
Чудо издревле
Звездами небо,
Зернами поле,
Муками совесть,
Песнями сердце.
Необозримо
сущее чудо.
Верою в чудо
Добрые люди
Издавна держат
Мир поднебесный,
Чтобы не рухнул, —
Держится чудом.
Неколебимо
вечное чудо.
г.Киев

——————

— 26 —
Георгий Мейтин

РАЗМЫШЛЯЯ О ЖИЗНИ

Часто люди, причем не только стремящиеся по привычке находить противоречия, но и искренне желающие уяснить для себя кажущиеся сложными вопросы, приходят в недоумение, когда речь заходит о личности. ‘Что значит освобождение от личностной ограниченности, от самости?’ Так и меня стали спрашивать, что я имел ввиду, говоря об этом в ‘Исповедую ненасилие’. Вполне естественна некоторая озадаченность, учитывая самый различный характер того, что вкладывается в эти слова, и мне не хотелось бы еще и со своей стороны разложить их математически точные формулировки, на основе которых стараться строить затем некоторую систему. Я не хочу этого делать потому, что слишком много и без того самых разнообразных систем, в которых человек бродит, не находя выхода, и потому, что, как бы ни были точны их словесные определения, они никогда не становятся единой дли всех аксиомой, а вызывают лишь новые толкования и споры.
Так что, по возможности не касаясь ни сложных формулировок, ни этих нескончаемых толкований и споров, скажу лишь о том, в чем мне видится здесь основная причина недоумения.
Возможно, иной китаец, переживший годы ‘культурной революции’, был бы особенно настроен теперь против малейшей вероятности поставить человеческую личность под сомнение. И вполне естественно внутренний протест живых людей против долгое время проводившейся политики тотального обезличивания, когда усиленно старались сначала все разрушать. До основанья. А затем осталось лишь беспомощно разводить руками и вздыхать над облаками. Вполне естественно, что люди больше не жалуют подобных экспериментов и настроены противиться любым посягательствам на свободу и неприкосновенность личности. И они правы.
Говоря же об освобождении от ограничений личности, я имею ввиду лишь естественное стремление к духовной жизни, иными, может быть, более понятными словами — стремление к освобождению от эгоизма.
Разумеется, люди живут на земле, имея каждый свои характерные особенности, и дело жизни каждого человека не в том, чтобы стараться во что бы то ни было стать похожим на других, быть таким, как все, но в том, чтобы люди, могут быть, по своим возможностям реализовывали эти характерные особенности наилучшим образом, помогая при этом друг другу. Как прекрасно, когда живущие даже на противоположных сторонах Земли, даже ни разу не видевшие друг друга, все же едины в своем общем
— 27 —
стремлении к Богу, они едины, несмотря на километры, их разделяющие, на все препятствия и границы.
Но есть и другая, противоположная сторона этого же вопроса. Когда попирается свободное развитие человека и человечества, когда идею единства желают осуществлять искусственными, внешними средствами, тогда и происходит то злополучное обезличивание, при котором единства, как такового, нет, но есть кажущаяся одинаковость, если можно так выразиться, — одинаковость в одежде /униформа/, одинаковость причесок или бритье голов, кажущаяся одинаковость мыслей и словесных формулировок, хотя при всём том — можно оставаться одинаковыми эгоистами, и внешнее единство лишь усугубляет отчуждение между людьми.
Быть может, покажется странным и противоречивым то, что, говоря о благе единства, я одновременно здесь же его отрицаю, как будто. Но противоречия в этом не может быть. Для того, чтобы научиться понимать людей, надо прежде хоть немного разобраться в себе, чтобы научиться понимать и любить людей, надо прежде почувствовать то, что всех объединяет, в тишине прислушиваться к своему сердцу. А отрицаю я то, что под видом братства содержит лишь громкие слова, то, для чего /какие бы ни были высокие и благородные цели/ применяется насилие.
Однажды, лет десять назад, еще в самое так называемое время застоя, мне пришлось в другом городе иметь беседу с одним высоким милицейским чиновником. Он уверял меня в том, что человек не имеет права делать перерыв в работе даже на несколько недель. Речь вовсе не о том, что надо жить своим трудом и что хорошо быть полезным другим, но лишь о том, что надо быть всегда непременно прикрепленным к какому-нибудь предприятию. Мои возражения были ему непонятны. Когда же я между прочим сказал, что уважаю и крестьянский труд, он тут же сделал вывод, что мне надо работать, в колхозе….. Вспомнил я эту беседу не для того, чтобы лишний раз покритиковать чиновника — это теперь делают все, кому не лень, — просто этот случай и завершающий вывод заставили меня в то время глубоко задуматься над сущностями единого: свободного и навязанного. Навязанное людям коллективное хозяйство — колхоз — вызвало у меня внутренний протест и сознание противоестественности такого положения, когда живые и свободные отношения между людьми ломаются и подменяются регламентированной формой пресловутого коллектива. Во имя этого слова стало возможным доказывать все, что угодно, хвалить и осуждать, клеймить позором или превозносить до неимоверных высот.
Вместе с тем, в атмосфере общей связанности, когда нет еще осознания этого положения, у людей формируется и стойкое неприятие всего, что как-то отличается от привычного, годами сложившегося представления о жизни, и одновременно боязнь общего осуждения, боязнь быть откинутым этим самым коллективом. Эта боязнь стать отщепенцем существовала веками, и обычно было именно так, что людям, желавшим жить по совести, приходилось выбирать между нею и обществом, в котором они жили, между Богом и человеческими представлениями и обычаями.
— 28 —
Сколько крови пролилось из-за того, что в обществах, где существует обычай кровной мести, лишь немногие имели мужество отказаться от него, прослыв и слабым, и изменником, сколько неописуемых ужасов войны происходило из-за того, что лишь немногие находили в себе силы отказаться от насилия и быть объявленными предателями своих отчеств, когда те впадали в психоз взаимной ненависти, сколько, наконец, людей были морально растоптаны из-за того, что лишь немногие решались противостоять мнению массы? Но этот выбор — та внутренняя работа, та внутренняя борьба, которая совершается в человеке, которая делает человека человеком в высшем, в духовном смысле этого слова.
Нет-нет, я не хочу бросить камень в сторону тех, кому не удается преодолеть страх ‘отцепечества’, страх ‘белой вороны’. Тем более, что это происходит не сразу и не во всех одновременно. Как часто мне приходилось наблюдать людей, которые наедине с собой были и совестливы, и сострадательны, но, попадая в общество, быть может таких же, как и они, совестливых людей, взаимно менялись, подчиняясь некой униформе души, заставляющей осуждать то, к чему зовет внутренний голос и одобрить то, что казалось до этого жестоким и страшным, и в этом смысле даже безразлично, как установился этот коллектив: административно или стихийно — как параллельный, даже противопоставляющийся административному. Комплекс ‘белой вороны’ может парализовать волю человека как в одном, так и в другом. Но при этом можно сказать, что нет ничего нелепее восхваления принудительной общности, в которой поведение человека определяется как бы некоей программой. И тут удивительна та степень зачарованности, давящей над человеком, когда он, несмотря на просыпающийся протест, с радостью подчиняется всем, даже самым странным предписаниям. Быть может потому, что внутренне, где-то подсознательно человек все же стремится к единству, и внешний вид, декорация такого единства может порой действовать восторгающе.
Что-то подобное и я чувствовал в ранние школьные годы, при виде стройно шагавшего пионерского отряда. Это впечатляло: такая у них одинаковая торжественная одежда, красные галстуки, значки, пилотки, так дружно у них получается идти под барабанный бой в ногу! В определенном возрасте, как и все вокруг, я сам был зачислен в пионеры, но к тому времени от былого восхищения остались лишь следы. Все это я уже воспринимал достаточно скептически: тем не менее и не думал, не подчиняться тому, что делали все. И я шагал, когда нужно было шагать, пел, когда надо было петь, и говорил, когда нужно было и что нужно было в соответствующих случаях говорить. Однажды надо было участвовать в некоем шоу, называющемся: ‘Пионеры приветствуют делегатов’. /был какой-то очередной съезд местных комсомольцев./ Под бравурные звуки ‘Взвейтесь кострами’ мы должна были входить в зал, становиться в междурядия и олицетворять собой ‘счастливое детство’. На сцене перед президиумом несколько детей в красных галстуках звонкими, молодцеватыми голосами говорили в рифму что-то до того нелепое, что было за них стыдно, но делегаты понимающе хлопали в ладоши. В заключение надо было резким движением поднести прямую ладонь ко лбу и так же резко крикнуть, что ‘всегда готовы’ /какой ужас/. Вероятно потому, что я проделывал этот обряд слишком вяло, впредь на подобные мероприятия метя не брали.
Потом, через пару лет /без всякого сопротивления о моей стороны/, с первой партией ‘лучших учеников’ я был зачислен
— 29 —
в комсомол. К тому времени не только я, но пожалуй, и никто другой из зачисляемых, к комсомолу особого уважения не питали. Но процедура смены названий и значков казалось до того сама собой разумеющейся, и так непререкаемо грозной представлялись веления администрации, что опять-таки не было и мысли о том, что можно поступить как-то иначе, что можно жертвовать своим личным спокойствием за убеждения, за правду.
Одним из наиболее излюбленных слов на школьных собраниях было слово ‘коллектив’. Считалось наверное, что кроме страна, некоторое благоговение перед этим понятием должно побуждать учащихся выполнять предписания. Предписания, хотя и без энтузиазма, я выполнял, но с коллективом мне приходилось постепенно расходиться. Я чувствовал, что должен выбирать: иметь ли внешнее одобрение у окружающих, стараясь быть таким же, как большинство, или… По мере того, как я приходил к определенным убеждениям, происходил и выбор. Так, например, я перестал одобрительно хихикать, когда кто-нибудь рассказывал о том, как мучил голубей или котят, я перестал одобрять издевательское отношение к тем, которые считалась в силу каких-либо причин, отверженными. И приходилось понимать, что стремление жить по совести требует определенных жертв. Но если мне в какой-то мере удалось преодолеть /и то лишь в чем-то/ зависимость от мнения как бы параллельно функционирующего коллектива, покуситься на установки, предписанные властью администрации, было тогда выше моих сил.
Прошло еще некоторой время, прежде чем я перестал считаться комсомольцем, а примерно за год до этого произошло все же мое первое открытое неповиновение. Это было на уроке начальной военной подготовки. Предстояла какая-то очередная военно-патриотическая викторина между школьниками, в которой обязаны были участвовать все. Военрук, наговорив предварительно множество мобилизующих, и в то же время устрашающих фраз, стал распределять роли кто-что должен будет произносить и в каком порядке. Как раз незадолго перед тем днем я размышлял о сущности соревнований и пришел к ясному выводу, что это дело нехорошее. /А тут еще и военное/. И вот теперь предлагалось именно то, что прямо противоречило моим убеждениям. Совесть мне говорила, что не следует этого делать, и я чувствовал, что теряю всякое человеческое достоинство, если не откажусь. С замиранием сердца я сидел и ждал, когда очередь дойдет до последнего момента не будучи уверен, хватит ли у меня решимости. Военрука все боялись: к тому же все эти бесконечные разговоры о патриотизме и изменниках, о западных спецслужбах и ‘негодяях диссидентах’, которых в то время дружно »клеймили позором’. И тем не менее — свершилось. Когда очередь дошла до меня, я встал и сказал, что не буду участвовать. Присутствующие в удивлении притихли, ожидая, какая же последует расправа. На недоуменный вопрос военрука я еще раз повторял то же самое. Но ‘расправу’ он почему-то решил отложить, строго сказав, чтобы я после урока остался. После урока я был приведен в военную комнату. Как все это ни кажется теперь незначительным, честно говоря, я боялся: и за более мелкие проступки последствия бывала довольно суровыми, а тут с моей стороны был прямой вызов. Но то ли потому, что и для самого военрука это было неожиданностью, то ли еще почему-то, закончилось дело довольно легко. В кабинете он меня грозно спросил, что все это значит. Я ответил, что я против любых соревнований.
— Почему?
— Я считаю, что это плохо. И тут военрук произнес сакраментальную фразу:
— Но ведь коллектив считает иначе!
— 30 —
Это было сказано тоном, не терпящим возражений.
— Во многом коллектив имеет другое мнение, но что же делать… Единственное, что мне удалось сказать. В заключение разговора военрук суровым, но как будто в чем-то сомневающимся голосом посоветовал серьезно подумать, что я и сделал, но пришел только к еще более сильному убеждению в том, что надо поступать по совести.
Итак, в тот раз я сумел отказаться, сумев пренебречь иллюзорным благом личности. В некоторых других случаях я не находил в себе для этого решимости. Когда, например, на общих собраниях надо было всем за что-то единогласно голосовать, я, хотя и очень неопределенно, но делал какое-то движение рукой.
Второй раз мое открытое неповиновение по причине сбора взносов на ДОСААФ. Уже имея определенное отношение к военщине, я никак не мог допустить, что буду, тем более добровольно содействовать армии. Это был тот случай, когда противилось во мне все, и тут я уже не допускал даже возможности подчиняться. Поэтому неоднократные просьбы и требования встречали с моей стороны категорический отказ. Когда в начале урока вошла классная руководитель, она озадаченно спросила:
— Что такое? В чем дело? То о нем ничего не слышно, все спокойно, а тут вдруг вся учительская только о нем и говорит.
Я ответил, что не плачу взносы на ДОСААФ потому, что я против вооружения.
— Против разоружения? — Она не поняла сначала.
Пришлось поправить, что я именно за разоружение, и потому отказываюсь от этих взносов, предназначаемых для вооружения.
— Так ведь все же за разоружение — сказала она, но /надо отдать ей должное/ не стала стыдить меня идейно-патриотическими фразами, а лишь пожала плечами, и разговор на этом закончился. Да разве можно было тут возразить?
Впрочем, мне нечем хвалиться, а эти случаи я описываю лишь как слабую попытку мою жить по требованию морального долга. Но и эти первые слабости попытки, несмотря на кажущуюся легкость, с каждым разом давали все большее сознание того, что требования истинной, духовной жизни могут расходиться с требованиями моего ограниченного ‘я’, в чем впоследствии еще неоднократно пришлось убедиться. Чем-то неизбежно приходится жертвовать. Именно это я и хотел сказать.
Иисус указывает, что душа, жизнь, сохраненная для себя, теряется, но что жизнь, отдаваемая служению, приобретается.
‘Как свеча — пишет Л.Толстой — горит только тогда, когда тратится воск, из которого она сделана, так и жизнь только тогда настоящая, когда она тратится не для себя’. ‘Многим кажется, что если исключить из жизни личность и любовь к ней, то ничего не останется. Им кажется, что без личности нет жизни. Но это только кажется людям, которые не испытывали радости самоотвержения. Откинь от жизни личность, отрекись от нее, и останется то, что составляет сущность жизни — любовь и благо’.
— 31 —
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ
ПИСЬМА, ДОКУМЕНТЫ
От редакции.
Приступая к изданию журнала и открывая этот раздел, мы предполагали помещать в нем главным образом воспоминания. Но, учитывая происходящие в стране изменения, некоторые издательства, обладающие несравненно лучшими полиграфическими возможностями, взяли труд публикации ряда воспоминаний на себя, что мы можем только приветствовать. В нашем же разделе мы будем продолжать печатать документы и письма, а также те из воспоминаний, которые пока не включены в планы этих издательств.

—————-

ЯН ТЕРВЕЙ — ЯКОБУ ВАН РЕЕСУ
‘Дорогой друг! Я не буду больше служить, я не могу, ты это знаешь. Почему? Потому что я в душе моей чувствую, что быть солдатом — противно правде и любви. Для меня это подобно употреблению спиртных напитков. Будучи мальчиком, еще не отличал хорошо добро от зла, я баловался и пил вино и водку. Так и с военной службой. Не понимая вреда ее, я еще мог служить. Долг отказа еще не вошел в мое сознание, я еще больше думал о благе плотском, своем и моих друзей. Теперь я уже не могу пить даже умеренно, зная опасность отравления. И точно также я не могу больше служить, хотя и сознаю, что этим отказом я подвергаю опасности свою жизнь и могу нарушить спокойствие моих друзей. Я не могу отступить от моего решения, потому что во мне есть нечто большее, чем мое тело. Я сознаю и знаю, что это божественное начало вечно и неуничтожено, как вечен и неуничтожен БОГ.
Будут ли от этого страдать мои близкие? — Зачем? Разве я буду страдать? Меня будут мучить, и мое тело, и мою душу. Но
————————
Ян Тервей /1883-?/ — голландский художник и публицист, автор ряда статей о Толстом.
— 32 —
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ
ведь для меня главное и наибольшее страдание — служить на военной службе. Почему же я теперь буду страдать? За самого себя я буду счастлив. Но за тех, кому недоступно испытываемое мною счастье, у кого нет веры в Бога, и упования на него, кто не знает Бога, у кого нет ясного представления о жизни — вот за тех людей я буду страдать. Я не стану оплакивать потерянной свободы. Я буду плакать потому, что я вижу яснее, чем другие то, что совершается перед нами. Я буду плакать о тех христианах, которые знают заповедь: ‘люби ближнего, как самого себя’, и думают применить другую заповедь: ‘Люби Бога больше всего на свете’ — и которые в то же время прилепляются к деньгам, к имуществу, к своей плоти, о тех христианах, которые больше уповают на деньги, на военную силу, на законы человеческие, чем на закон любви, на закон братства людей перед Богом.
Когда я буду сидеть в тюрьме под праздник Рождества Христова, я, нарушитель церковной веры, раб, который сбросил с себя оковы их божественного авторитета, я буду в одно время с ними, с этими христианами по имени, петь радостную песнь: ‘На земле мир и в людях благоволение’. Но я буду петь ее не так, как поют люди, приходящие в восторг при виде солдат, люди, изменившие заповедь: ‘Любите врагов ваших — на заповедь: ‘Убивайте их’, люди, оспаривающие друг у друга их имущество, люде, готовые заключить человека за отказ исполнить обязанности солдата.
Нет, я буду петь эту песнь за всех, и за тех, кто будет меня судить и запирать в тюрьму, за тех, кто быть может, разрушит жизнь мою, моей матери и моих друзей, за тех, кто будет равнодушно смотреть на это, за тех, кто сочтет меня сумасшедшим равно как и за тех, кто любит Бога в духе и истине, за тех, кто в заповеди: ‘Люби ближнего, как самого себя’, видит больше смысла, чем: ‘издавай законы для твоих ближних и наказывай их за их нарушение’…. За вас, мои друзья, я пропою песнь: ‘Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение’.
Один маленький человек сопротивляется закону, поддерживаемому Военной силой и полицией. — Это нелепо, — говорят исполнители закона, — заприте его в тюрьму, если понадобится — на всю жизнь, авось это пройдет! Но ведь подобным образом рассуждали и мучители Христа. И их последователи думают как они. Но не забывайте, что нельзя было уничтожить духа Христа, духа Божия, который в нас живет и перед которым вы бессильны.
Вы все, власти военные и гражданские, министры, короли, проповедники, со всем вашим могуществом, пушками, динамитом, палачами и тюрьмами — вы не можете заставить одного человека, в котором действует сила Божия, совершить поступок, который бы он считал дурным, например надеть военную форму. Не чувствуете ли вы, что вся ваша гигантская сила — ничто перед разумом и совестью, перед силой Бога, живущего в человеке?
Итак, вы, министры, короли и императоры, вы, в которых столько могущества, — бросьте ваше ложное величие. Покажитесь в вашем истинном образе, в образе человека, служащего своему ближнему.
Мудрецы, — не делайтесь глупыми. Сильные мира сего, — не делайтесь слабыми! С вами борется теперь один человек, а таких скоро будет множество.
Чтобы вам сохранить себя в этом мире ложного величия, вам нужно убивать, уничтожать людей. Где же ваша сила? Ваше величие
— 33 —
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ
призрачно, и стена, о которую разобьются все ваши усилия, — это сама действительность. И стена эта построена духом Божиим, духом Христа, чтобы доказать вам тщету ваших усилий.
Я готов. — Я больше не могу быть рабом обстоятельств, которые делают из человека нечто худшее, чем животное,
Неужели, друзья мои, у вас больше нет веры в силу любви, силу духа? Неужели вы думаете, что путь, указанный нам Христом — любить Бога больше всего на свете, — не нужен потому, что люди сильны и без Бога? Чего же тогда бояться? Зачем заботиться о своем теле, когда дело идет об исполнение воли Бога? Зачем беспокоиться об имуществе и деньгах, зачем бороться, бояться голода и смерти? Для человека смерти нет. Или не знаете вы, что сущность — человек вечен!
Лучше жить по правде и умереть только плотски, чем жить призраками и умереть совсем.
Кланяюсь всем знающим и не знающим меня и люблю вас всех.
1903 г., декабрь.
Ян Тервей.
———————
Из письма Л.Толстого Якобу ван Реесу от 3.02.1904:
‘Не могу не радоваться его отказу, хотя горячо соболезную горю его матери и всему тяжелому, что ему приходится пережить. В России такие случаи с каждым годом повторяются все чаще и чаще, и когда я о них или о Тервее слышу, всякий раз испытываю смешанное чувство зависти, что не я, но другой совершил этот хороший поступок, стыда, что живу в покое и благополучии, в во время, как другой страдает за нас, и раскаяния, что, может быть, я с моими писаниями — причина этого страдания……
Передайте пожалуйста, мою любовь Тервею, если это может быть ему приятно, и будьте добры сообщить мне об его дальнейшей участи…’
Отказ Тервея вызвал в Голландии сильное общественное движение. Образовался комитет, который начал добиваться того, чтобы отказы от военной службы по соображениям совести не влекли за собой преследования. Во многих городах прошли митинги в защиту Тервея.
Суд приговорил Яна Тервея к тюремному заключению на три… месяца.
После отбытия этого срока, ему снова было предложено служить в армии. После нового отказа приговор был следующий: тюремное заключение сроком пять месяцев и… исключение из армии с запрещением поступать на военную службу в течение пяти лет, /за предосудительное поведение/.

——————

— 34 —
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ
М.В.Муратов

ДОКЛАД,

ПРОЧИТАННЫЙ НА ГОДИЧНОМ СОБРАНИИ

ОБЩЕСТВА ИСТИНОЙ СВОБОДЫ В ПАМЯТЬ Л.Н.ТОЛСТОГО

11 МАЯ 1919 ГОДА /N/

В жизни каждого человека есть одна ценность, которая всегда и при всех обстоятельствах сохраняет свое значение и которую никто и ничто не может у него отнять.
Эта ценность — тот внутренний опыт, который накапливается у человека, пока он живет. Те выводы, к которым он приходит, присматриваясь к самому себе и к окружающим его людям, те правила, которыми он считает нужным руководствоваться в своем поведении.
Мысль, что этот внутренний опыт — единственное наше несомненное достояние, что от нас самих зависит то содержание, которое мы вкладываем в свою жизнь, должна быть положена в основание всей нашей работы. Это, так сказать, та платформа, которая всех нас может объединить.
Между тем, в этом году мучительно усложнившаяся внешняя сторона нашей жизни требовала от нас слишком многого внимания, и многим из нас слишком редко удавалось оставаться наедине с собою и подводить итоги тому, что творится вокруг.
Поэтому сегодня, на годичном собрании общества истинной свободы в память Л.Н.Толстому, может быть, нам следует сообща отметить кое-что из пережитого нами и в связи с этим поставить вопрос о том, что мы должны делать.
Мне кажется, что последнее время принадлежит к числу наиболее поучительных периодов нашей истории. Страдания, которые переживали многие из нас эту зиму и которые не кончились еще и теперь, мешают нам вполне понять значение пережитого нами. Каждый чувствует прежде всего то, что его больнее всего задевает, и оттого не видит всей картины в целом.
За последнее время была предпринята единственная в своем роде попытка перестроить всю общественную жизнь на совершена иной лад. Эту попытку те, кто ее предпринял, не раз публично называли опытом, ‘экспериментом’, не понимая того, что проделывать опыт над живым человеком, устраивать своего рода вивисекцию над миллионами людей, значит, совершенно не уметь ценить человеческую личность.
Этот эксперимент еще не кончился. Но за последний год с поражающей наглядностью выяснился его внутренний крах. Оказалось, что никакими законами, никакими декретами, ничего нельзя сделать, если люди сами не переросли те формы, которые раньше имела их жизнь. Не буду об этом долго говорить.
———————
/N/ Печатается в сокращении
— 35 —
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ
Приведу только два примера.
Было решено бороться с частной собственностью, но оказалось, что инстинкт стяжания нельзя уничтожить в человеческой душе каким-либо декретом. И в результате получилось то, что происходит, когда течение реки искусственно загораживают: она разбивается на многие ручейки, которые со всех сторон обтекают запруду. Чудовищно развилась спекуляция, корыстолюбие превратилось прямо в какую-то нравственную эпидемию, захватывающую целые села и города с такою же силою, как и те болезни, которые сейчас выхватывают тысячи жизней из навей среды.
Было провозглашено братство народов, но захотелось осуществить его, уничтожив всех несогласных, совсем по рецепту, данному в насмешливых немецких стихах, которые я на днях встретил в одной книжке: ‘Если ты не хочешь стать моим братом, я проломлю тебе череп’.
В результате получились только новые страдания, началось всеобщее раззлобление и озверение, которое так мучительно сейчас нами переживается.
Я не буду приводить больше примеры — доказывать эти истины в нашем обществе, значит, ломиться в открытые двери. Нас как раз и объединило признание, что никакая свобода не достижима внешним путем.
Мне хотелось подчеркнуть лишь одно: эта мысль, которую раньше разделяли лишь немногие, сейчас невольно должна придти каждому, кто захочет подвести итоги пережитого нами.
Поэтому теперь, у самых разных людей пробуждается иногда смутное, иногда, наоборот, до боли острое сознание, что необходима какая-то большая нравственная работа, начинается переоценка ценностей.
За последнее время мне приходятся встречаться с различными людьми, я нередко стоит только немного отколупнуть ту коросту озлобления и утомления, которой покрыты сейчас почти все человеческие души, и видишь человека, прямо изголодавшегося духовно.
Мне кажется, что сегодня, подводя итоги сделанному и пережитому нами в течение года, каждый из нас и все мы вместе должны об этом подумать, все ли мы сделали, чтобы помочь друг другу в этом стремлений найти сейчас возможность более твердые точки нравственной опоры? Все ли мы сделали для тех, кто безрезультатно ищет выхода из того нравственного тупика, в который зашли сейчас люди?
Итак, внутренний крах внешнего насильственного общественного строительства, на которое всегда возлагалась такие надежды, в этом году выяснился с поразительною наглядностью.
Это одна особенность, характерная для пережитого нами времени. Другая особенность не менее значительна.
Мы живем в такое время, когда на долю людей выпало так много страданий, что раньше мы не могли бы даже представить себе, как можно все это вместить.
В течение четырех лет миллионы людей жили в окопах под вечным страхом смерти, убивали других и умирали сами, не понимая зачем и для чего все это происходит. А сейчас как будто в назидание тем, кто в годы войны с таким легкомыслием относился к чужой смерти, повторяя на разные лады фразы газечи-
— 36 —
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ
ков о войне ‘до полной’ победы’ или об ‘обороне революции на фронте’, всем нам пришлось испытать то же, что испытывали люди на войне. Этой зимой многие из нас жили, как солдаты в окопах. Целые месяцы дрожали от холода, не раздевались ни днем, ни ночью, голодали, и, наконец, смерть для нас сделалась таким же бытовым явлением, как это было на фронте.
Мы не только привыкли видеть каждый день, как на улицах валяются никем не подбираемые трупы животных, не только ежедневно видим, как люди везут и несут на себе близких на кладбище, чтобы свалить их в общую могилу, но и сами все время испытываем непосредственную близость смерти. Она то и дело берет кого-нибудь из нашей среды, и каждый из нас постоянно чувствует, что в любой момент может наступить и его очередь.
Я знаю, что многих мои слова заставят вспомнить то горе, которое они пережили, и, может быть, я не чувствовал бы себя в праве об этом говорить, если бы смерть за это время не затронула бы круг и лично мне близких людей.
Но мне кажется, что в этой жизни никакое страдание не проходит бесследно. Оно часто оставляет в душе больший плод, чем всякая радость.
Учитывая пережитое нами, необходимо на этом остановиться. Смерть, которая так тесно переплелась сейчас с нашей жизнью, всегда заставляет сколько-нибудь вдумчивого человека внутренне насторожиться. Она, так сказать, подводит нас к грани этого мира и невольно заставляет оглянуться на свой жизненный путь. Смерть отодвигает на задний план все дела и заботы, при помощи которых человек в обычное время, как страус, прячущий голову, отклоняет от себя трудные вопросы. Она ставит перед человеком вопрос о самой сущности, значении и ценности его жизни.
Поэтому мне кажется, что сегодня, отмечая пережитое нами в последнее время, следует особенно подчеркнуть его это близкое соприкосновение со смертью, которое испытали и испытывают миллионы людей. Каждого из нас оно должно заставить больше, чем когда-либо, прислушиваться к самому себе и постараться выдвинуть на первый план то, что имеет вечную постоянную ценность. Вместе с тем, надо подумать о том, как много сейчас есть людей, переживших это чувство близости смерти, которые испытывают теперь тяжелый внутренний кризис и нуждаются в духовной поддержке.
Какие выводы отсюда следует для нас?
Мы должны помогать установлению связи между людьми, сочувствующими тому жизнепониманию, по которому путь к истинной свободе и счастью человека — в его духовном мире. Эта связь должна иметь двоякое значение. Прежде всего, она должна облегчить взаимную нравственную поддержку. В этой поддержке нуждается каждый из нас, и те, кто этого не чувствует, может быть, нуждаются в ней всего больше.
Одни из нас отчетливо продумали свое мировоззрение, но, может быть, недостаточно взрастили в себе то ласковое, доброжелательное отношение к людям, без которого не много стоят и очень верные убеждения. Другие, наоборот, обладают душою, от которой тянутся лучи доброты ко всем окружающим, но они нуждаются в помощи, чтобы обосновать свои взгляды на жизнь и ее цели. Третьи обладают большой волей к добру, умеют тратить себя без расчета, но
— 37 —
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ
им не хватает того страстного искания истины, готовности всегда держать суд над собою, какая есть у четвертых.
Мне думается, что даже самый сильный духовно человек, в каком-нибудь отношении, хотя бы в совсем второстепенном, всегда слабее самого слабого и, наоборот, в душе самого слабого человека можно отыскать точку, в которой он сильнее сильного.
Все мы можем разделять в общем сходное жизнепонимание, но у каждого из нас недостает чего-нибудь такого, чем обладает другой. Стоя порознь, мы просто не замечаем, чего нам не хватает, а, встречая того, кто, стремясь к одной с нами цели, превосходит нас своей последовательностью, мы невольно душевно подтягиваемой и таким образом иногда незаметно получаем друг от друга большую духовную помощь.
Не знаю, все ли согласятся со мной, но я просто по своему личному опыту знаю, как много дает такое общение с людьми, близкими по духу, но в том или ином отношении ушедшими дальше меня.
Наконец, эта взаимная поддержка имеет еще одно значение. Многим из нас в своей жизни приходится постоянно плыть против течения, для них уже сама мысль, что они не одни, что есть у них друзья и единомышленники, является большой помощью даже в том случае, если они живут далеко от других и не могут с ними лично встречаться.
В отличие от всякой партии мы не должны ставить себе целью вербовать во что бы то ни стало сторонников, тем более, что у нас нет никаких догматов, которые мы могли бы внушать людям. Но у нас есть свое представление о том, в чем ценность нашей жизни, больше того — есть знание, подсказываемое нашим внутренним опытом, о том, в чем смысл нашего существования, в чем подлинное счастье, подлинное богатство человека.
Мы хотим не поучать других, а делиться с другими тем, что кажется нам самым важным благом.
Коротко говоря, мы ставим себе целью сближение людей для взаимной нравственной поддержки и общей духовной работы.
Для нас человек, как говорил Кант, никогда не должен быть средством для достижения той или иной цели, и потому мы не можем утешаться тем, что эксперимент, проделанный над людьми теперь, дал результаты, говорящие в нашу пользу. Вероятно, многим из нас слишком трудно дышать в атмосфере, насыщенной злобой. И противоядием против этой страны должно быть возможно более тесное сближение друг о другом.
С самого начала работы было намечено одно средство для такого общения — клуб, в котором могли бы встречаться, знакомиться и разговаривать те, кто интересуется вопросами нравственной работы.
Этот клуб не удалось осуществить — слишком трудны были в этом году условия существования. Люди просто не могли после тяжелого, голодного дня брести по темным улицам, сидеть в неотопленном помещении: ради встречи друг с другом. Да и активные работники Общества Истинной Свободы, которых все-таки очень мало, не могли отдавать этому делу достаточно сил. Но все же кое-что в этом направлении было сделано. Курсы свободно-религиозных знаний, которые явились самым важным делом общества в этом году, несомненно способствовали сближению тех, кто их мог посещать. Переписка, которая велась Советом общества с разными, разбросанными по всей России людьми, обращавшимися с различными вопросами, общение с теми, кто приезжал из провинции, все это имело свое значение.
— 38 —
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ
Когда осенью обсуждался вопрос, можно ли во время общей разрухи, голода, усталости браться за такое новое и сложное дело, как курсы, один из наших друзей сказал: ‘Я смотрю очень мрачно на положение вещей. Мне кажется, что голод и болезни будут все расти, и не знаю, многие ли из нас, здесь присутствующих, останутся в живых. Но именно поэтому курсы надо попытаться устроить. Я часто вспоминал эта слова впоследствии — именно потому, что так тяжело кругом и мало шансов на успех — надо работать.
Мне кажется, что слова этого нашего друга оправдались вполне: курсы не только начались, но и прошли в течение всего года, и в то время, как в государственном университете лекции самых известных профессоров в этом году посещало пять-шесть, в лучшем случае, десять-пятнадцать человек, на курсах всегда бывало по крайней мере несколько десятков слушателей.
Тем не менее, устройство курсов — это лишь часть той громадной работы, которую требует от нас переживаемое нами время. Нива уже побелела, а делателей нет.
Сейчас почти не появляются в свет новые книги, если не считать целой волны грязных по внешности и жестоких по содержанию брошюр, которая течет по всей стране через правительственное агентство распространения печати.
Необходимо сделать все, что возможно, для издания и распространения книг, которые действительно могут дать людям тот духовный хлеб, которого они так ищут. В этой области нам многого сделать не удастся по чисто техническим затруднениям. Но, если мы сможем сделать хоть что-нибудь, и это будет уже очень важно.
Необходимо постараться, чтобы то слово об истинной свободе и о духовной работе, которое раздавалось на курсах религиозных знаний, могли услышать и люди, живущие в других городах. С этой целью надо было бы попытаться устраивать лекции и в провинции, организуя поездки из Москвы.
В заключение, мне кажется, нужно отметить те затруднения, которые должны встретиться в Обществе Истинной Свободы. Первое препятствие — совершенно особенное — которое не может испытать никакая политическая партия. Оно замечательно отражается на внешней работе некоторых членов Общества, и, значит — отражается на деятельности Общества в целом, но я, однако, никогда не решусь об этом жалеть.
В Общество Истинной Свободы могут входить и входят самые разные люди с самыми разными религиозными и житейскими убеждениями. Наше общество — не должно быть Обществом ‘Толстовцев’ как это думают некоторые посторонние люди, а лишь обществом в память Толстого. Лично я, например, на многое смотрю совсем иначе, чем некоторые мои друзья по работе в Обществе. Но мне думается, что есть одно положение, которое все признают себе близким, потому что оно тесно связано с тем пониманием истинной свободы, какое нас всех объединяет: это слова Евангелия: ‘Царство Божие внутри вас’.
Мне кажется, есть только одна действительно значительная цель, которую может поставить себе человек в своей жизни: достижение между нашим поведением и теми представлениями о духовных ценностях, которые у нас сложились, состояния полной гармонии, полного соответствия между внутренним миром человека и всею его жизнью. Единственный путь, который к этому
— 39 —
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ
ведет, — постоянно прислушиваться к самому себе, всегда подчиняться тому, что Сократ называл внутренним голосом.
Но этот внутренний голос не всем людям подсказывает одно и то же. Человеческую душу нельзя подвергнуть никакой регламентации. Один человек особенно способен испытывать это чувство глубокого духовного счастья, подлинного единения со всем миром тогда, когда он отойдет немного в сторону от той суеты и заботы, которые всегда связаны с практическими делами, когда он надолго останется в тишине и одиночестве. История человеческой мысли знает, какие значительнейшие духовные достижения дает уединение. Достаточно вспомнить Христа в пустыни, Будду перед началом его проповеди или хотя бы представить себе жизнь такого мыслителя, каким был Спиноза, чтобы это стало совершенно ясно.
Другой человек наоборот, с особенной силой испытывает такое чувство согласия со своим внутренним голосом, когда ему удается сделать какое-нибудь дело, которое он считает хорошим, добиться того, что кажется ему нужным. И чем больше заботы и труда доставило ему это дело, тем большую радость он испытывает. Те из нас, кому выпали в жизни хотя бы редкие и короткие минуты, когда случалось испытывать и это счастье наедине с собою, и это глубокое духовное удовлетворение после хорошего поступка, знает, что по существу эти ощущения совершенно одинаковы, иначе это и не может быть, если и самые значительные переживания в нашей внутренней жизни и те поступки, которые мы совершаем в соответствии с ними, проникнуты одним и тем же духом.
Но отсюда, конечно, не следует, что можно предъявить кому-нибудь требование в те или иные периоды непременно отдавать себя на служение какому-либо делу, может быть, и очень сейчас нужному, но мешающему ему внутренне сосредоточиться на том, что кажется ему особенно важным. Истинная свобода в том, что за каждым признается не только право, но и долг, служить Богу так, как ему кажется нужным.
В духовной жизни людей есть свои законы, у каждого человека есть своя дорога и, если бы даже все члены общества пошли путем такой внутренней работы, которая бы помешала их деятельности, то мне кажется, ни у кого не нашлось бы и слова упрека.
Другое препятствие, с которым нам приходиться считаться, совсем иного рода. Несмотря на страшный предметный урок, которое получило русское общество, все же еще слишком многие ничему не научились, ничего не забыли, по прежнему мыслят готовыми газетными и книжными формулами и хотят с помощью этих слов решать судьбу своего народа. Коротко говоря, идеи истинной свободы чужды еще очень значительной части нашей интеллигенции, не умеющей, да и не желающей их понять. Вместе с тем, те страшные испытания и страдания, которые пережиты и переживаются нами сейчас, передали не только духовный голод, о котором я уже говорил, но и общую духовную усталость. Человеческие силы имеют свои границы, человеческая душа не все может перенести безнаказанно, и теперь невольно одни не способны сделать нужное напряжение внимания для того, чтобы вслушаться в новые для них слова, у других просто ослабели руки, они не могут делать то дело, необходимость которого понимают.
В работе Общества есть и еще ряд более или менее крупных затруднений такого же рода, но я не буду о них упоминать — все это внешние препятствия, которые всегда встречали и будут
— 40 —
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ
встречать те, кто хочет идти своею дорогою. Даром ничто не дается и безболезненно не рождается истина.
Я не знаю, удастся ли нам широко развернуть свою внешнюю деятельность. Возможно, что мы не в силах будем это сделать. Но мне кажется, что об этом не стоит сейчас задумываться. Значение духовной работы нельзя измерять цифрами, и она не становится меньше даже тогда, когда не дает заметных внешних результатов.
Мы пытаемся соединиться для взаимной нравственной поддержки и для того, чтобы вместе делать эту работу, которую легче делать сообща. Но нам не следует чересчур заботиться о внешней удаче или унывать, если бы оказалось, что результаты не соответствуют нашим усилиям. Наше дело — поскольку мы можем, осуществлять то, что кажется нам ценным. Остальное же приложется.

——————

— 41 —

СОДЕРЖАНИЕ:

Стр.
1. Л.Толстой. Из записной книжки 1
2. В.Болтянский. ‘Случай из моей жизни’ 2
3. Наше мнение. Редакция отвечает на вопрос 4
4. По пути демилитаризации 5
5. В.Мазурин. ‘В царстве жизни’, страницы поэтического дневника 9
6. Л.Толстой. Письмо к В.Г.Короленко 12
7. Из государственной печати 13
8. А.Рогинский. ‘Смертная казнь и интеллигенция в России’ 16
9. Плутарх. О мясоедении 19
10. С.Тимофеев. ‘Звериное сердце наполнено смутной тоской’, стихи 22
11. Э.Владев. ‘Путь’ и другие стихи 23
12. Г.Мейтин. ‘Размышляя о жизни’ 26
РАЗДЕЛ ИСТОРИИ:
13. Ян Тервей — Якобу ван Реесу 31
14. М.Муратов. Доклад, прочитанный на годичном собрании Общества истинной свободы в память Л. Н. Толстого 11 мая 1919 г. 34

—————-

————————
Адрес редакции:
Георгию Мейтину
Тел… .
Толстовство
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Ясная Поляна. Выпуск 6, Толстовство, Год: 1989
  2. Ясная Поляна. Выпуск 7, Толстовство, Год: 1989
  3. Дайджест журнала ‘Ясная Поляна’ за 1988 год, Толстовство, Год: 1988
  4. Ясная Поляна. Выпуск 12, Толстовство, Год: 1991
  5. Ясная Поляна. Выпуск 8, Толстовство, Год: 1989
  6. Ясная Поляна. Выпуск 9-10, Толстовство, Год: 1990
  7. Ясная Поляна. Выпуск 11, Толстовство, Год: 1990
  8. В гостях у шаха, Алиханов-Аварский Максуд, Год: 1898
Электронная библиотека