ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
. М. PШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій . М. Pшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цна за два тома — 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплет 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
Ярмарка въ еврейскомъ город.
Утро. Небо заволокло тучами. Дуетъ съ сверозапада холодный втеръ. Шоссе покрыто грязью.
Изъ крпости на шоссе то-и-дло или вызжаютъ на телгахъ, запряженныхъ парою воловъ, крестьяне въ длинныхъ волосахъ, въ мховыхъ горшкообразныхъ шапкахъ, въ блыхъ, сомнительной чистоты, рубахахъ съ широкими воротничками, въ срыхъ и коричневыхъ зипунахъ съ кожаными обшлагами и мховыми воротниками, съ кожаными сумками на боку или спин, въ которыхъ хранятся билеты на свободный проздъ черезъ черту границы царства польскаго съ внутренними губерніями, паспорты и т. п. бумаги, женщины въ длинныхъ блыхъ или синихъ рубахахъ, или въ срыхъ и коричневыхъ зипунахъ, нкоторыя въ лаптяхъ, нкоторыя въ большихъ мужскихъ сапогахъ, съ обвязанными холстомъ головами на подобіе кокошниковъ, такъ что концы холста болтаются до пятъ, двицы съ распущенными волосами, частію босыя, мальчики, вс эти люди, сидя въ телгахъ или идя позади ихъ, оглашая воздухъ восклицаніями: га! гуа! нью! погоняютъ впереди себя коровъ, воловъ, козловъ и телятъ. Кром этихъ восклицацій, разговоровъ не слышно, вс взрослые сосредоточенно смотрятъ то на тощихъ животныхъ, то впередъ, какъ будто что-то соображая, а если и заговорятъ, то изъ этихъ разговоровъ тотчасъ длается понятно, что они дутъ и идутъ на ярмарку, главный предметъ которой есть скотъ.
Много прошло и прохало крестьянъ со скотомъ, много навстрчу имъ и солдатъ, идущихъ въ крпость, попалось, и повидимому ни т, ни другіе, то-есть ни крестьяне и ни солдаты, не обращали вниманія другъ на друга. Но вотъ идетъ женщина въ ваточномъ пальто, крытомъ чернымъ сукномъ, съ платкомъ на голов, въ ситцевомъ короткомъ плать и босая. Держа въ правой рук хворостину, она подпрыгиваетъ къ рыжей тощей коровенк, которой, такъ и кажется, что жить осталось уже немного дней. Женщина эта уже пожилая, на лиц ея отражается и болзнь и истощеніе, но ея ходьб замтно, что она готова бы была хоть немножко приссть, но несмотря на это она употребляетъ вс силы, чтобы ей ни на шагъ не отстать отъ коровы. Она идетъ молча и даже не отвчаетъ на болтовню идущаго или впереди или позади ея юноши 18 лтъ, въ длинномъ зеленаго цвта сюртук, въ фуражк похожей на чайникъ, съ пуговкой на маковк, въ триковыхъ брюкахъ, засученныхъ на вершокъ выше колнъ. Этотъ молодой человкъ, держа въ правой рук тоненькую палочку то-и-дло старается ударить коровенку, какъ только та немножко поотстанетъ. Вдругъ молодой человкъ остановился.
— Мамо! Я отдохну,— сказалъ онъ.
Женщина остановилась, взглянула на него сердито, взмахнула хворостинкой и охриплымъ голосомъ сказала:
— Стыдись! и стала догонять коровенку, которая, помахивая хвостомъ и понуривъ голову, шла не торопясь и покачиваясь изъ стороны въ сторону. Молодой человкъ постоялъ нсколько минутъ на одномъ мст, глядя на то, какъ грязь съ каждымъ шагомъ пристаетъ къ непокрытымъ ногамъ его матери, и медленно пошелъ къ ней. Вдругъ хавшій въ телг крестьянинъ сталъ драть витнемъ коровенку за то, что она мшала итти его воламъ, такъ какъ женщина и коровенка ея шли посередин шоссе, молодой человкъ подбжалъ къ телг и ударилъ палкой одного вола. Завязалась брань: крестьянинъ обзывалъ молодого человка полякомъ и поганой шляхтой, молодой человкъ — разбойникомъ, но скоро пшіе отстали, и мать съ сыномъ попрежнему шли молча то рядомъ, то отставая, то перестигая другъ друга. Наконецъ женщина, какъ видно, не утерпла и проговорила.
— Вс они на насъ. Ну чмъ ему корова надола? проклятые!
— И хочется теб, мама, итти. Продала бы и тамъ.
— Молчи: я больше твоего знаю.
И они опять замолчали.
Остановилась корова: сынъ ударилъ ее по ребрамъ. Мать вдругъ подскочила къ сыну и ударила его рукой по щек такъ, что онъ отшатнулся и, ступивши одной ногой въ яму, забрызгалъ грязью правый бокъ своего сюртука.
— За что ты ее бьешь-то, собака! тебя бы вмсто ея продать.
— Мамо!
— Молчи.
— Какую корову-то продаешь! кто ее купитъ?— крикнулъ съ сердцемъ сынъ.
— Правда, правда. Въ полиціи врно мало сиживала,— подхватилъ одинъ изъ солдатъ, шедшихъ недалеко отъ нихъ въ городъ.
Женщина оглянулась, посмотрла на об стороны.
— Что глядишь-то! ншто продаютъ такихъ коровъ?— сказалъ одинъ солдатъ.
— Тебя не спросятъ, крапива!— сказалъ сынъ негромко и перешелъ на другую сторону отъ солдатъ.
Солдаты засмялись.
— Что тетка, али послдняя коровенка-то?— спросилъ опять солдатъ женщину.
Женщина промолчала. Солдаты стали надодать ей и сыну, который, чтобы отдлаться отъ нихъ, вдругъ сказалъ:
— Мы дворяне.
Солдаты захохотали, а женщина съ презрніемъ посмотрла на сына.
Скоро вошли въ городъ, а черезъ часъ и на ярморочную площадь.
На большой площади, за городомъ, около рва, большое движете. Полиціанты то-и-дло раздвигаютъ народъ въ ряды, т. е. отводятъ мста торгующимъ скотомъ. Устанавливаются въ ряды телги, быки, коровы, лошади, телята, козы. Крики, брань изъ-за мстъ не умолкаютъ.
— Ты куда встала? пошла дальше!— кричитъ русинъ польк.
— Нехай, тутъ можно.
— Иди прочь, наше мсто куплено.
— Мы сами купили!— кричитъ сынъ польки.
— Что кричать? гнать ее надо!
Является полиціантъ. Проситъ деньги за мсто. Полька говоритъ, что у нея денегъ нтъ, ее гонятъ ко рву, при крикахъ торгашей русиновъ и евреевъ, толкущихся безъ скота и вещей.
Женщина стала ко рву. Около нея не было телгъ, и ей пришлось стоять. Но она гладитъ корову, говоря: о! моя кохана! Торгъ еще не начинался, потому что то-и-дло на площадяхъ прибываютъ новые торгаши со скотомъ. Является больше и больше евреевъ и евреекъ, частію со своими козами, свиньями, быками, взятыми подъ залогъ денегъ у крестьянъ, частію съ хлбомъ, пивомъ, медомъ и квасомъ, первые то-и-дло выбираютъ видныя мста, вторыя усаживаются въ подвижныя лавочки. Являются продавцы косъ, чашекъ и ложекъ деревянныхъ, простой работы и огромныхъ размровъ.
Еврей гонитъ четырехъ коровъ и пару воловъ.
— Куда ты, собачья морда, прешь! разв велно помногу продавать,— кричитъ полиціантъ и дергаетъ еврея за кафтанъ.
Еврей улыбается и одной рукой крутитъ лвый пейсикъ для приданія себ достоинства и идетъ дальше.
— Теб говорятъ? ты постой, не уйдешь.
— А что пану нужно?— говоритъ еврей недовольно, тономъ праваго человка, растягивая послднее слово.
— Чьи коровы-то?
— Чьи коровы?
— Да, говори.
— А что панъ держитъ? что пану нужно?!— говоритъ недовольно еврей, глаза его сверкаютъ.
Полиціантъ, не зная, къ чему придраться, говоритъ:
— На коммисію взялъ?
— Свои. Своими каждую ярмарку торгую. Панъ полицмейстеръ самъ покупалъ… потомъ, подойдя къ полиціанту, онъ шопотомъ что-то проговорилъ ему, тотъ улыбнулся, покачалъ головой и пошелъ къ одной телг, изъ которой женщина вытаскивала маленькаго теленка.
— Пошла туда! вонъ куда! и полиціантъ указалъ рукой.
Женщина поглядла, утерлась ладонью и спустила на землю теленка.
— Кому говорю?
Женщина молчитъ.
— Ткни ее,— говоритъ еврей.
— Она, панъ, нмая,— говоритъ сосдъ женщины.
— Пошелъ ты!— гонитъ полиціантъ сосда.
— Это для жида! провалюсь, не пойду. Онъ у помщика взялъ быковъ… быки ужъ проданы… знаемъ!— кричатъ русины.
Еврей начинаетъ ругаться съ русиномъ и отходитъ дальше.
Десятый часъ. Покупателей нтъ. Торговцы со скотомъ ежеминутно прибываютъ. Въ середин площади становится тсно. Число полиціантовъ увеличивается.
— Станьте ровнй! полицеймейстеръ идетъ!— кричатъ полиціанты. Торговцы длаютъ движеніе или показываютъ видъ, что они готовы хоть на губернатора смотрть, но по лицамъ ихъ пробгаетъ боязнь, потому-что отъ взгляда начальства зависло счастіе или несчастіе: могутъ къ чему-нибудь придраться, прогнать съ ярмарки и т. п.
Идутъ пара полиціантовъ, за ними писарь съ кокардой на фуражк. Писарь этотъ изъ внутреннихъ губерній.
— Одна!
— Другая!— говорятъ полиціанты писарю.
Писарь ставитъ на мст палочки.
— Это онъ что же пишетъ?— спрашиваетъ крестьянинъ сосда.
— Господь его вдаетъ. Надо кошель растрясать, онъ полицеймейстеръ.
— А намстникъ на что?
— Мы посмотримъ, будетъ ли евреевъ описывать?
— Будутъ спрашивать — молчи, скажемъ: глухъ.
Полиціантъ и писарь дошли до подвижной лавочки и остановились.
— Чмъ торгуешь?— спросилъ писарь еврейку.
— Квасомъ, панъ.
— Свидтельство!
— Ай, панъ, свидтельство полиціантъ взялъ. Прошу, панъ, приссть.
— Ладно, угощай.
Еврейка нацдила въ стаканъ изъ боченка, находящагося подъ столомъ, бловатой жидкости, поставила на столъ тарелку съ маринованной щукой.
— Отлично вы маринуете. У насъ, въ Саратовской губерніи, и понятія не имютъ… Ну, съ ярмаркой!
За писаремъ выпили и закусили полиціанты.
— А панъ полицместеръ будетъ?— спросила еврейка.
— Нтъ… можетъ, посл. А ты смотри, водку-то храни въ куточк (въ углу).
— О! не сомнвайся панъ… неужели я… и еврейка дала два злоты писарю.
Писарь поблагодарилъ и пошелъ дальше, по направленію къ дому, на стн котораго навшаны фуражки и около котораго лавочка съ надписью ‘заезждій домъ’.
Снуютъ евреи въ длинныхъ камлотовыхъ, плисовыхъ и суконныхъ кафтанахъ, со стриженными затылками, съ пейсиками.
— Сколько стоитъ быкъ?
— Двадцать семь.
— Э-е.
И еврей осматриваетъ быка.
— Бери пятнадцать, безъ разговору.
— Двадцать семь.
— Дуракъ! кром евреевъ никто не купитъ.
— И не продамъ.
Подходитъ еврей къ польк и осматриваетъ молча корову.
— У кого, пани, купила?
Полька удивляется и объявляетъ, что корова у нея жила пять лтъ.
— Изъ-подъ Крестовъ?
— Рижицъ.
— Худая, пани, едва ли продашь. На колотье и кацапы — русскіе не возьмутъ.
— Теб что надо-то?— вспылила полька.
— А сколько бы ты, пани, взяла?
— Это дло мое… двадцать пять.
Еврей захохоталъ.
Въ это время пришелъ сынъ польки и сказалъ ей, почемъ продаютъ на ярмарк коровъ. Ниже двадцати рублей нтъ ни одной коровы.
— Да я теб бы и за тридцать не продала,— сказала полька еврею.
— Ой, пани, никто теб не дастъ этой цны. Вспомнишь мое правое слово… мн твою корову не купить, я только говорю, что здсь, у логу, теб и совсмъ ея не продать, хоть сколько ты ее ни гладь и ни ласкай.
— Разв я виновата?
— Знаю… А я за два злоты уступлю теб свое мсто.
Торгъ состоялся на одномъ злот, и честный еврей привелъ польку на видное мсто, въ пространство еще никмъ не занятое.
Еврей ушелъ.
Начали являться покупатели.
Подходитъ къ польк старушка-еврейка. Поглядвъ на корову минутъ пять, она вдругъ спросила ее:
— Безъ теленка?
— Да.
— Купи моего.
— Не на что.
— Безъ теленка не купятъ, а у меня одинъ есть еще… тотъ лишній. Купи.
— Нтъ, не надо.
Однако еврейка уговорила польку взять у нея теленка, съ тмъ однако же условіемъ, что теленокъ будетъ находиться при коров польки и за это полька должна будетъ, въ случа не-продажи его, заплатить еврейк двадцать грошей.
Недалеко отъ польки, вокругъ одного рыжеволосаго съ обожженнымъ лицомъ русина, собралась толпа народа.
Гвалтъ.
— Я далъ вести быка Якову Клюкв… Разберите, коханые мои, всю правду…
— Укралъ быка!
— Въ полицію его!
— Сличные мои! мой быкъ-то… на лвомъ боку полоска есть!
— Въ полицію!
— Что за крикъ! въ чемъ дло?— спрашиваетъ подошедшій квартальный.
Разобрать изъ криковъ ничего нельзя: одинъ говоритъ, что быка этотъ мужикъ нарочно сюда сховалъ (спряталъ), чтобы продать его, другой — что ему нужно морду набить и т. п.
— Молчать! тише!! говори, мужикъ: гд ты взялъ быка?
— Я… ваше благородье, панъ милостивый…— И мужикъ кинулся въ ноги квартальному.
— Въ полицію!— кричатъ евреи.
— Нтъ, панъ начальникъ, выслушай. Еврей укралъ быка!— кричитъ вдругъ слзшій съ одной телги русинъ, до сихъ поръ не принимавшій никакого участія въ спор. За нимъ послышались голоса другихъ русиновъ: — еврей! еврей быка у Ивана Ниськи укралъ.
Крики увеличились. Сбжались евреи. Евреи кричали съ ожесточеніемъ и требовали суда, русины защищали своего товарища, который никакъ не могъ разсказать исторіи съ быкомъ, потому что ему не давали.
— Будьте вы прокляты, дьяволы! вотъ народецъ!— кричитъ квартальный, который въ этомъ гвалт ничего не можетъ разобрать.— Полиціанты!— кричитъ наконецъ квартальный, стиснутый народомъ.
— Заразъ!— кричитъ одинъ еврей и идетъ изъ толпы.
— Держи его! онъ вдь быка-то укралъ!— кричитъ русинъ съ телги.
Вызвавшійся еврей поднимаетъ кулакъ и бжитъ дальше.
— Уйдетъ! держите!— кричатъ русины.
Еврея схватываютъ и приводятъ къ квартальному.
— Ты куда побжалъ-то?! какъ тебя зовутъ?— спрашиваетъ квартальный еврея.
— Я ничего панъ,— я за полиціантомъ.
— Вотъ говорятъ, что ты взялъ быка! гд ты его взялъ?
— Ничего не знаю.
— Ой, вретъ… я далъ быка Якову Клюкв, потому самъ не посплъ съ нимъ, самъ кладь везъ… его же отецъ подряжалъ меня… Яковъ Клюква ночевалъ въ мстечк, у него на квартир.
— Это точно, я и купилъ у него быка,— сказалъ еврей.
— Вретъ, вретъ! мошенникъ!— кричитъ русинъ.
— Гд Яковъ Клюква?
— Онъ тамъ.
— Пойдемте къ нему.
— Какъ же намъ итти, намъ нельзя: быки, коровы…
Желающихъ итти къ Якову Клюкв никого не нашлось, вс отговаривались тмъ, что имъ нельзя итти. Пришлось посылать за нимъ.
По разспросамъ оказалось, что Яковъ Клюква дйствительно ночевалъ въ мстечк на постояломъ двор у еврейки Верки Дворниной, и Гиршу Дворнина, мужа ея, онъ не видалъ. Утромъ Верка сказала ему, что передъ свтомъ заходилъ Ванька Писька и будилъ его, Якова, только не могъ добудиться его, потому-что онъ былъ пьянъ и поэтому быка увелъ. Яковъ сталъ сомнваться и искать хозяина, но не нашелъ и, думая, что Верка говоритъ правду, повелъ своихъ быковъ на ярмарку и тамъ встртилъ Гиршу съ быкомъ Ваньки, спрашиваетъ онъ Гиршу: зачмъ онъ увелъ быка? Гирша сказалъ: теб Ванька веллъ быка вести ко мн, потому что онъ мн долженъ и показалъ мн, Якову, росписку.
— Ай-ай! русинъ дуракъ! быка продалъ и назадъ беретъ! говоритъ, что еврей воръ!— смялись еврей.
— За что я теб долженъ?
— За сно! за овесъ! Это что!!— и Гирша Дворнинъ досталъ изъ-за пазухи записку, которую и подалъ квартальному, говоря: — читайте, ваше благородье. Онъ говоритъ, что я воръ! Посмотрите, кто воръ?
Квартальный повертлъ росписку и отдалъ назадъ.
— Отдайте же, панъ милостивый, быка,— вопитъ Ванька Писька.
Опять гвалтъ. За еврея стали заступаться евреи, говоря, что если ужъ мужики не станутъ платить долговъ — евреямъ совсмъ житья не будетъ. И такъ ихъ чиновники надуютъ на сотни рублей.
— Идите въ полицію!— крикнулъ квартальный.
— Да, въ полицію! Всхъ въ полицію,— закричали евреи.
— Ваше благородіе! помилуйте, ярмарка…
— Въ такомъ случа пусть Иванъ Писька продаетъ быка, а деньги по росписк заплотитъ посл,— ршилъ квартальный и ушелъ.
Гвалтъ увеличился. Евреи стали отнимать отъ русина быка, за русина заступились товарищи. Началась драка, которую розняли полиціанты, и Гиршу съ Иваномъ Писькой повели въ полицію, но черезъ полчаса Писька вернулся съ торжествующимъ видомъ, говоря, что жидъ ничего не взялъ, и быкъ теперь не ускользнетъ ужъ отъ него.
Являются покупатели, но торгаши дорожатся. Такъ коровы стоятъ отъ 15 до 40 руб., быки 17, 25 и 30 руб., лошади 20, 25 и 40 руб.
Передъ телгой стоитъ жена унтеръ-офицера. Оглядвъ корову со всхъ сторонъ, она спрашиваетъ.
— Давно отелилась?
— Передъ праздникомъ.
— Ахъ, какъ ты врешь! Разв я не вижу по вымю-то?
Крестьянка божится.
— И за такую тощую коровенку, просишь 28!.. Ну-ко?!— и унтеръ-офицерша показываетъ коров ломоть хлба. Корова разваетъ ротъ и идетъ къ унтеръ-офицерш.
— Что, корову смотрите? А кажется…— спрашиваетъ унтеръ-офицершу чиновница.
Унтеръ-офицерша длаетъ знакъ, чтобы чиновница молчала.
— Много ли молока-то даетъ?— спрашиваетъ унтеръ-офицерша.
— Четыре гарнца.
— А сколько просишь?— спрашиваетъ чиновница.
— Двадцать девять.
— Какъ дорого!.. Совсмъ нын все подорожало. И отчего это?— обращается чиновница къ унтеръ-офицерш.
— Солдатъ много. Ну, такъ двадцать!
— Позвольте я посмотрю!..— говоритъ чиновница и лзетъ къ коров.
— Бодается… подальше,— говоритъ унтеръ-офицерша.
— Ничего.
— Такъ ты говоришь двадцать шесть?— спрашиваетъ чиновница крестьянку.
— Позвольте… я раньше васъ,— замчаетъ недовольно унтеръ-офицерша.
— Извините… ярмарка для всхъ.
— Только не для васъ.
— Ахъ, какая ты грубіянка!.. Вотъ и видно польку.
— Ахъ, какая вы невжа… Послушай, мужичка, бери двадцать?
— Я даю двадцать одинъ,— говоритъ съ азартомъ чиновница.
— Хорошо, пусть за вами. Можете покупать: — отличная корова!.. На вымя-то посмотрите!— и унтеръ-офицерша уходитъ.
Чиновница торгуетъ корову, но даетъ только семнадцать рублей, идетъ дальше и натыкается на ту же самую унтеръ-офицершу, которая покупала корову. Унтеръ-офицерша продаетъ свою корову.
Около нея стоятъ дв женщины: одна писарша, другая бухгалтерша.
— И какъ вамъ, Катерина Васильевна, не жаль свою корову продавать!— говоритъ писарша.
— Что длать! Мужа переводятъ.
— Скажите!!
— Эти переводы бда: нескоро распродашь,— говоритъ бухгалтерша.
— А вы свою не продали?
— Продаю: прошу тридцать, даютъ двадцать.
— Ну, да и плоховата коровка-то.
— О, пани, какъ вы ошибаетесь… Вотъ ужъ ваша-то!
— Моя что! Доходы нынче плохи… Вдь намъ евреи не даютъ за подряды, какъ вашему мужу…
Бухгалтерша уходитъ. Унтеръ-офицерша и писарша хохочутъ. Подходитъ крестьянинъ, смотритъ корову унтеръ-офицерши и покупаетъ ее за восемнадцать руб.
— Смотри, не обманывай!— говоритъ онъ, отдавая деньги.
Унтеръ-офицерша идетъ къ той крестьянк, у которой раньше хотла купить корову.
— Ну, такъ двадцать?
— Двадцать пять.
Унтеръ-офицерша покупаетъ за двадцать два рубля, погоняетъ корову и становится на самое видное мсто, сунувъ предварительно въ руку полиціанта что-то. Здсь она продаетъ корову за тридцать рублей.
Полдень. Ярмарка въ разгар. Весь праздничный людъ пришелъ на ярмарку: кто посмотрть на ярмарку, кто пива выпить, кто прицниться. Вся площадь полна говора, криковъ, разныхъ возглашеній. Начинаютъ покупать коровъ, лошадей, быковъ. Идетъ мна.
— Сличный! Тридцать пудовъ возитъ!— говоритъ крестьянинъ, гладя быка.
— И мой… Ну? Бери!
— Пять рублей дай придачи.
— Бери.
Мна произошла. Давшій придачи ушелъ.
— Савелій, обмнялъ?
— Го-то!.. О, коханый!— гладя быка любуется крестьянинъ.
— Что ты слпъ? гляди, нога-то драная!
Крестьянинъ осматриваетъ быка, заставляетъ его итти, быкъ хромаетъ.
Крестьяне смются.
— Ахъ, будь онъ проклятъ! А вдь я какого промнялъ-то.
— Ищи теперь его!
— Ахъ, бда! Крестьянинъ пошелъ разыскивать обманщика.
Въ другомъ мст крестьянинъ, продавъ пару быковъ, купилъ лошадь у еврея. Лошадь стояла съ часъ и вдругъ упала. Крестьянинъ ее и палкой тыкалъ, и кулаками тузилъ, и соли засовывалъ ей въ ротъ — лошадь не встаетъ. Одумался крестьянинъ и заплакалъ.
— О, чтобъ я топерь сробилъ съ нимъ!— кричитъ онъ. Вдругъ видитъ онъ позади себя того самаго еврея, у котораго купилъ лошадь. Еврей ничего не покупаетъ, а такъ что-то высматриваетъ.
— Ты что сробилъ!— кричитъ со злостью крестьянинъ и бьетъ еврея.
— Ай! гвалтъ!!.
Ихъ окружаетъ народъ. Начинается разборъ — въ чемъ дло.
— Ни!.. никогда не торговалъ лошадьми. Лопни глаза, чтобы я продавалъ!— отпирается еврей.
— Можно доказать: обыскать его, если есть у него деньги,— продавалъ,— говоритъ подошедшій офицеръ.
Еврей выворачиваетъ карманы — денегъ ни гроша.
— Надо, братецъ, помнить, у кого что берешь!— утшаетъ офицеръ крестьянина и уходитъ.
Къ польк подходитъ офицеръ съ денщикомъ и женою. Вс осматриваютъ корову.
— Ну, какъ, душа моя, ты находишь!— спрашиваетъ мужъ жену.
— Не знаю, какъ ты.
— Какая ты баба!..
— Фи, какія ты вещи говоришь!..
— Ну, взяла бы съ собой кухарку… Денщикъ! какъ ты находишь?
Денщикъ осматриваетъ корову и находитъ, что теленокъ не совсмъ что-то походитъ на мать. Это замчаніе смшитъ офицера и его жену, которая называетъ денщика дуракомъ и глупцомъ. Полька высказываетъ свое горе, говоря, что ей и ея большой семь сть нечего, и что, кабы не это обстоятельство, она ни за что бы не продала коровы.
Офицеръ покупаетъ корову съ теленкомъ. Денщикъ гонитъ ихъ отъ польки. Полька плачетъ.
Вдругъ старая еврейка подбгаетъ къ денщику и спрашиваетъ:— сколько дали?
— Сколько дали — наше дло… А теб что?
— Мн нужно потому, чтобы она меня не обидла… Я еще не получила съ нея деньги за теленка.
— Раз теленокъ-то твой?
— А какъ же — мой.
— Ваше благородье! А ваше благородье! надули насъ.
— Какъ такъ.
— Теленокъ-то ейный,— и денщикъ указалъ на еврейку.
— Назадъ!!
— Какъ ты смла обманывать? Подавай деньги. Полнціантъ, возьми эту шельму!— кричитъ офицеръ.
За нимъ закричала и жена его.
Кое-какъ польку оставили въ поко, зато оставили ей корову, и еврейка стала требовать съ нея деньги за то, что она держала теленка.
Полька плакала.
