Японcкие народные сказки, Японская_литература, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЯПОНCКІЯ НАРОДНЫЯ СКАЗКИ

Въ перевод съ нмецкаго
А. А. ЕДОРОРА-ДАВЫДОВА.

Съ Рисунками японскихъ художниковъ.

Второе изданіе

Редакціи журналовъ ‘Свтлячокъ’ и ‘Путеводный Огонекъ’.

МОСКВА.

Краббъ и обезьяна.

Жилъ былъ краббъ, который ютился въ маленькой, хорошенькой пещерк на томъ боку горы, гд почти всегда царила тнь.

И увидлъ онъ разъ, — на дорог лежитъ вареный рисъ, — его, врно, путникъ посл ночлега забылъ. Вотъ и задумалъ краббъ перетаскатъ этотъ рисъ домой. И подошла къ нему обезьяна, которая на той ко гор жила и тоже хотла рисомъ полакомиться, и говоритъ:— ‘Давай помняемся. Ты дай мн рису, а я теб дамъ смечки отъ апельсина’.

И что же вы думаете, — краббъ посмялся надъ обезьяной? Вовсе нтъ. Наклонилъ онъ голову на-бокъ, подумалъ, подумалъ и согласился на мну.

Обезьяна духомъ проглотила рисъ, а краббъ тщательно стащилъ въ свою норку смена и посадилъ ихъ въ своемъ маленькомъ садик передъ пещеркой.

Много времени прошло съ тхъ поръ, шла обезьяна мимо пещерки крабба, а тотъ сидитъ подъ тнью роскошнаго померанца, который выросъ изъ посаженныхъ имъ смячекъ.

— Славное дерево, — сказала обезьяна, — я голодна, а у тебя такое славное померанцевое дерево. Не дашь ли ты мн парочку померанцевъ.

— Охотно, — сказалъ краббъ, — да я не могу влзть на дерево, и ты сама должна влзть на дерево за ними.

— Только позволь, — сказала обезьяна.

Краббъ позволилъ, но только подъ условіемъ, что обезьяна дастъ ему половину того, что она нарветъ на дерев.

Обезьяна прыгнула на дерево, налась померанцевъ до-отвалу да еще полные карманы себ набила и все дерево опустошила, а бдному краббу бросила всего-на-всего какіе-то два испорченные померанца. Обидлся краббъ и крикнулъ обезьян вдогонку, что-де она негодница и слова своего не держитъ. Ну, тутъ ужъ обезьяна сама разсердилась и такъ закидала бднаго крабба незрлыми и полугнилыми померанцами, что чуть до смерти не зашибла его.

Какъ увидлъ краббъ, что съ обезьяной ничего не подлаешь, что она сильне его, — смирился онъ и сказалъ:

— Слушай-ка, обезьяна, ты славно лазаешь, слова нтъ, но это тогда, когда втки есть, а небось по гладкому стволу безъ втокъ теб ни за что не влзть.

Обида взяла обезьяну, и мигомъ она обломала два-три сучка вокругъ ствола, но въ это время изъ кармана ея высыпался весь запасъ померанцевъ. А краббъ, не будь дуракъ, живо ухватилъ ихъ и потащилъ къ себ въ пещерку. Потомъ вылзъ, было, снова, но тутъ ужъ обезьяна схватила его, стала бить его и чуть, было, не убила. Потомъ испугалась сама и задала тягу.

Счастье, что у крабба было добрыхъ знакомыхъ пропасть, которые, какъ прослышали про эту бду, такъ поспшили къ нему на помощь.

Первой оса прилетла, стала утшать крабба, ухаживать за нимъ, а потомъ полетла къ яйцу и ступк для рису да и разсказала о дурномъ поступк обезьяны.

И пришли вс они къ краббу, а какъ были убждены, что обезьяна непремнно вскор явится вторично за померанцами, то и ршили ее подождать да подкараулить.

Ступка влзла на поперечную балку надъ входомъ, яйцо легло прямо на земл съ самымъ невиннымъ видомъ, какъ будто оно сюда случайно попало, оса влетла въ ведро и забилась въ самый уголышекъ, а краббъ влзъ въ расщелину скалы и сталъ совершенно невидимъ.

Вотъ и является обезьяна. А какъ она виновата была, то остановилась въ дверяхъ и ну извиняться. Тихо было, заглянула она во внутрь да и вошла въ пещерку. А какъ она вообще жадная была, то подняла живо съ полу яйцо и положила его на очагъ. ‘Вотъ, — думаетъ злорадно, — придетъ краббъ, а яйца то и нтъ’.

И только она подумала о томъ, — съ трескомъ лопнуло яйцо на нсколько кусочковъ и осколки скорлупы до крови изрзали и исцаралали всю морду обезьяны.

Бросилась она къ ведру, думая освжиться водой, наклонилась надъ нимъ, а оса съ жужжаніемъ бросилась со дна ведра и больно, немилосердно ужалила ее въ самый носъ.

Завизжала обезьяна и бросилась прочь бжать, но на порог тяжелая ступка съ балки грохнулась на обезьяну и убила ее…

Краббъ мало-по-малу выздоровлъ совершенно и зажинъ по-прежнему и жилъ много лтъ посл того, пока не умеръ подъ своимъ чуднымъ развсистымъ померанцевымъ деревомъ.

Воробей съ обрзаннымъ языкомъ.

Въ старые годы жили-были въ глуши высокихъ горъ старики мужъ и жена. Не походили они другъ на друга, — мужъ былъ добрый, хорошій человкъ, а у жены былъ злобный, завистливый характеръ, — вотъ и ссорились, и перекорялись они между собою да на томъ и состарилисъ.

Разъ сидлъ старикъ, по обыкновенію, передъ своей хибаркой и видитъ вдругъ — ворона преслдуетъ одного воробушка.

Жалобно пикаетъ воробушекъ, а ворона бьетъ своими страшными крыльями и готова вотъ-вотъ клюнуть своимъ страшнымъ носомъ несчастную птичку.

Вотъ старикъ подбжалъ къ нимъ и отогналъ злую ворону.

Потомъ старикъ заботливо поднялъ воробушка и осторожно понесъ его домой. Сердчишко билось у воробья, и весь онъ дрожалъ, такъ что старикъ всячески уговаривалъ его изъ состраданія, отнесъ его домой и посадилъ въ клтку, и воробушекъ скоро пришелъ въ себя и поправился.

А какъ сталъ воробушекъ по-прежнему весело прыгать по клтк и чирикать, старикъсталъ кормить его на-славу и каждый день отворялъ ему дверцу клтки, чтобы воробушекъ не чувствовалъ тяжести неволи.

И воробушекъ съ радостью порхалъ по всей хижин, а когда подкрадывалась къ нему кошка или крыса, онъ мигомъ забирался въ клтку и затихалъ тамъ.

Радъ былъ старикъ, и, видя, что воробей отъ него прочь не улетаетъ, сталъ онъ особенно цнить умъ и привязанность птички.

Но жена старика терпть не могла воробушка и всячески ему досаждала, то корму ему не насыпетъ, то бранитъ его всячески, не раздляла она и съ мужемъ его радости на умнаго воробья.

Разъ старика дома не было, старуха и дала волю своему гнву. Она какъ-разъ въ это время стирала какую-то одежду и положила кусочекъ на краю кадки. Воробушекъ подлетлъ да и клюнулъ… Разсердилась старуха, схватила ножницы и хотла убилъ птичку, да все-таки раздумалась и не ршилась на это, но чтобы птичка не смла ни сть, ни чирикать, хотла она ей языкъ отрзать.

Воробушекъ во-время откинулъ головку, но все-таки острыя ножницы сдлали глубокій надрзъ на язык… Воробей запищалъ отъ боли такъ, что старуха выпустила его изъ рукъ… И отъ страха, и отъ обиды вылетлъ воробушекъ изъ дому на волю туда, гд его не видно стало…

Пришелъ старикъ, И старуха все разсказала ему, какъ она языкъ воробью обрзать хотла, да еще бранить стала старика, что онъ такъ привязался къ этой глупой птиц, отъ которой все равно проку никакого нтъ.

Слъ старикъ въ гор на порог хаты и горюетъ о воробь. И такъ сталъ онъ длать каждый день, но время шло, а воробушекъ назадъ не прилеталъ, — и махнулъ старикъ на все рукой, думая, что воробушекъ для него пропалъ навсегда.

Пошелъ разъ старикъ въ ясный жаркій день въ тнь бамбуковой рощи и видитъ вдругъ посреди ея прехорошенькій садикъ, котораго раньше онъ никогда не видлъ, а около — прехорошенькая фанза… И выходитъ изъ фанзы къ нему навстрчу славная двочка и отворяетъ ему ворота.

— Войди, милый, старый другъ, — молвила она, — наконецъ-то ты снова нашелъ меня. Я твой воробушекъ, котораго ты отъ смерти спасъ и котораго такъ берегъ и холилъ.

Обрадовался старикъ, схватилъ ее за руки, а она ввела его въ свою фанзочку и все ему показала, и старикъ диву дался, какъ это она такъ хорошо устроилась. Слъ онъ на роскошныхъ подушкахъ, а двочка стала подносить ему вкусныя яства, которыхъ онъ съ роду и не видывалъ, и сама служила ему.

Потомъ кликнула двушка своихъ подругъ, взяла лютню, и заиграли они чудную псню, потомъ танцовать стали, — и не замтилъ старикъ, какъ и время прошло, и стемнло уже. И старикъ заснулъ тутъ же, на чудныхъ подушкахъ.

Рано утромъ сталъ онъ прощаться съ двушкой, а она и говоритъ:

— Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя такъ, ни съ чмъ?

И велла она принести два сундука — одинъ большой, а другой маленькій. Какъ всегда, по скромности, выбралъ себ старикъ маленькій сундучокъ, завернулъ его въ платокъ, поблагодарилъ воробушка и взвалилъ свой подарокъ на плечи.

Пришелъ старикъ домой, стала его жена бранить, гд онъ пропадалъ столько времени. Но старикъ былъ невозмутимъ, онъ все думалъ о своемъ миломъ воробушк и потомъ взялъ да и открылъ свой сундучокъ.

Что же было тамъ? Да все только золото и драгоцнные камни.

Обомллъ старикъ-японецъ, а у жены глаза разгорлись и стала она просить его разсказать, откуда онъ все это досталъ.

А какъ разсказалъ старикъ о томъ, что все это подарилъ ему его милый воробушекъ и что взялъ-то онъ маленькій сундучекъ, тутъ старуха начала его бранить сызнова. А потомъ разспросила у него дорогу туда, разодлась въ пухъ и прахъ и отправилась къ воробушку въ гости.

Долго бгала она и искала фанзочку воробушка, а какъ нашла ее, такъ не стала приглашенія дожидаться, а прямо вошла въ садъ и въ фанзу, словно это было ея собственностью.

Перепугались мои воробушки, а особенно хозяйка, какъ завидла своего врага.

Но гнать ея изъ дому нельзя было. Такъ воробушки и усадили ее вмсти съ собой, принесли пироговъ, вина, и когда старуха налась, напилась, воробушки думали, что она съ тмъ и уйдетъ. Да не тутъ-то было.

— Вы что же на прощанье-то подарка не хотите давать?— спросила старуха японка сама.

— Отъ всей души!— сказала двушка и приказала снова принести два сундука — большой и маленькій.

Не долго думая, японка ухватила большой сундукъ, взвалила его безъ долгихъ разговоровъ себ на плечи и убралась во-свояси, и благодарности не сказавъ.

Только идти она скоро не могла, — ужъ очень тяжелый у нея сундукъ былъ, и съ каждымъ шагомъ онъ становился все тяжеле да тяжеле, такъ что она чуть, было, не сломалась надвое подъ тяжестью этой, только жадность да зависть и помогли ей одолть трудность пути, и, наконецъ, изнемогая, она дотащилась-таки до своей фанзы.

Но едва она черезъ порогъ переступила, какъ тутъ же въ изнеможеніи упала на полъ…

А ужъ вечеръ былъ, и вовсе темно стало въ фанз. Отлежалась злая японка, встала и давай отпирать сундукъ, даже огня не засвтивъ.

Она вн себя была отъ нетерпнія и все дергала, дергала крышку сундука, пока та не отскочила…

Но, — о, горе!— не золото, не драгоцнности были въ немъ, а страшное, отвратительное привидніе, съ горящими глазами, съ змеобразнымъ хвостомъ, съ острыми когтями. Да не одно, а нсколько, и набросились они на старуху и стали битъ со за всю ея злобу, за то, что она мучила и бранила своего добраго старика-мужа, за ея жадность, зависть и непривтливость.

Про человка, который заставлялъ цвсти засохшія деревья.

Много-много лтъ тому назадъ жили-были въ одномъ селеніи старикъ да старуха японцы. Хорошіе люди были они, а такъ какъ боги не дали имъ дтей, то всю любовь они обратили на свою маленькую собачку.

Они ласкали и холили ее, и собака понимала это и такъ къ нимъ привязана была, что ни на шагъ отъ нихъ не отходила.

Работалъ разъ японецъ въ саду, и когда онъ опустилъ кирку, чтобы поть со лба утереть, замтилъ онъ, что его собачка въ трав что-то нюхаетъ и царапаетъ лапами землю, потомъ бросилась съ лаемъ къ нему, снова отбжала на то мсто и давай его скрести… И повторяла она это нсколько разъ, такъ что японецъ, наконецъ, поднялъ кирку и подошелъ къ собак.

А собачка-то ластъ, танцуетъ на заднихъ лапкахъ,— радуется, что и японецъ, и японка смются надъ ней…

Ударилъ японецъ киркой по тому мсту разъ, другой, — и что же? Вдругъ что-то звонко звякнуло подъ остріемъ кирки, и изъ-подъ земли блеснула цлая груда старинныхъ золотыхъ монетъ.

Съ трудомъ достали они изъ ямы кладъ и снесли его домой.

И разбогатли сразу мужъ съ женой, и если прежде хорошо обращались съ собакой, то теперь и говорить нечего. Хорошо стало жить собак, — что умирать не надо!

Скоро облетло округъ это извстіе о найденномъ клад, и одинъ завистливый сосдъ до того дошелъ, что ни сть, ни пить, ни спать отъ зависти не могъ.

И надумалъ онъ, что, вроятно, эта собачка обладаетъ даромъ знать вс клады всего свта, гд они зарыты, вотъ и пришелъ онъ къ разбогатвшимъ сосдямъ и ласково сталъ просить ихъ, одолжить ему на-время собачку.

— На что теб она?— спросилъ его японецъ.— Мы къ ней такъ привыкли, что не можемъ и на одинъ часъ разстаться съ нею.

Но завистливый человкъ такъ это дло не оставилъ и каждый день ходилъ къ нимъ и все, объ одномъ и томъ же просилъ, и добрые люди сжалились надъ нимъ и отдали ему собаку. Вотъ. разъ этотъ японецъ и выпустилъ собаку въ садъ. А та и стала бгать да нюхать и, наконецъ, начала царапать когтями землю.

Обрадованный, бросился японецъ къ собак, жена быстро приноела кирку, и начали они оба рыть землю…

И что же они отрыли? Какой-то мусоръ и кости, и пахли эти кости такъ дурно, что японцы зажали носъ.

И такъ взбсился на собаку японецъ, что тутъ же на мст и убилъ ее.

А потомъ пришелъ къ сосду и говоритъ:

— Ваши собака, которую я на-славу кормилъ, околла, и никто но знаетъ, отъ чего это съ ней случилось…

Печально взялъ японецъ собаку и зарылъ ее въ ту яму, изъ которой онъ вынулъ кладъ, и все плакалъ о собак и днемъ, и ночью.

Только разъ ночью и приснилась ему его врная собака и сказала, чтобы онъ срубилъ дерево, подъ которымъ она зарыта, и сдлалъ бы себ изъ него толчею для риса, она-де его утшитъ.

Хоть и жаль было японцу рубить хорошее дерево, но по совту жены онъ такъ именно и поступилъ и сдлалъ изъ срубленнаго дерева толчею для риса.

Наступила пора жатвы риса, и тутъ надо было пустить въ дло новую толчею, когда японецъ насыпалъ рисъ въ толчею и началъ толочь, — о, чудо!— вмсто каждаго благо зерна выскакивали золотыя монеты…

То-то стало радости у старыхъ людей, которые были тронуты такой привязанностью и преданностью собаки.

И снова услышалъ завистливый сосдъ про эту исторію, пошелъ къ богатымъ японцамъ и сталъ умильно просить ихъ одолжить ему на-время чудодйственную толчею. Неохотно, но отдалъ все-таки старикъ-японецъ толчею сосду, — длать было нечего!

Притащилъ сосдъ толчею домой, — ого!— теперь-то онъ намолотитъ себ особенныхъ рисовыхъ зеренъ. И самъ онъ, и жена его натаскали нсколько охапокъ рису, думая всю жатву въ золото обратить.

И снова жадность ихъ была строго наказана, потому что изъ рисовыхъ кистей выскакивали подъ пестикомъ не золото, — нтъ, — не рисъ даже, а кусочки мусора — и только.

И такъ разсердились эти злыя люди на то, что сосди ихъ такъ счастливы были, что въ досад раскололи чудодйственную толчею на мелкія щепочки и сожгли ее до-тла…

Конечно, добрые люди были очень огорчены этимъ. Съ плачемъ улеглись они на покой. И снова увидлъ старикъ-японецъ во сн свою собачку, которая стала его утшать и сказала ему, чтобы онъ только сходилъ къ завистливому сосду и взялъ у него ту золу, которая осталась отъ сожженной толчеи. Съ этой золой пускай онъ пойдетъ на улицу и дождется, когда по ней подетъ ихъ намстникъ Даиміо, тогда пускай онъ влзетъ на вишневыя деревья и посыплетъ ихъ этой золой, и вишни тотчасъ же расцвтутъ вс до единой.

Удивился японецъ этому сну, однако, утромъ набилъ цлый мшокъ золой и отправился на главную улицу. Вишневыя деревья стояли вс еще обнаженныя безъ единаго листка, было зимнее время, когда садовники за большія деньги продавали вишни въ маленькихъ горшкахъ на потху богатымъ людямъ, а на вол вишни должны были расцвсти еще только черезъ мсяцъ.

Едва японецъ вышелъ на улицу, — смотритъ, а намстникъ Даиміо детъ къ нему навстрчу со своей свитой. Вс встрчные бросались передъ нимъ на землю ницъ, чтобы выразить свою полную преданность Даиміо, и когда старикъ-японецъ не только не распростерся эта земл, а ползъ на вишню, — Даиміо разгнвался ужасно и приказалъ схватить непокорнаго старика. Но тотъ въ это время усплъ схватить изъ мшка горсть золы и осыпалъ голыя втви деревьевъ тонкой золой…

И въ то же мгновеніе вс вишни почти сплошь покрылись нжными блыми цвтами, и Даиміо такъ обрадовался тому, что не только богато одарилъ старика-японца, но призвалъ его къ себ и тамъ воздалъ ему особую честь, передъ своими гордыми придворными.

Узналъ все это завистливый сосдъ, и снова жадность и зависть не стали давать ему покоя.

И потому онъ собралъ старательно всю золу, которая еще оставалась отъ сожженной толчеи, и сталъ на дорог, по которой долженъ былъ хать намстникъ, чтобы ему устроить точно такое же представленіе, какъ его сосдъ устроилъ.

Какъ только онъ завидлъ издали приближающійся кортежъ Даиміо, съ богато одтыми скороходами и всадниками, — сердце его отъ радости запрыгало.— ‘То-то, — думаетъ, — я честь заслужу передъ всми этими важными господами’.

Взлзъ на дерево, захватилъ обими руками полныя горсти золы и въ тотъ моментъ, какъ поздъ прозжалъ разъ подъ его деревомъ, — сталъ онъ осыпать всю свиту и намстника золой…

Но на этотъ разъ ни единый бутонъ не распустился, ни единый листокъ не развернулся, — лишь дкая зола засорила глаза самому Даиміо и его спутникамъ сплошь и залпила ихъ роскошные шелковые наряды.

Въ гнв стащили японцы-стражники завистливаго человка съ дерева и порядкомъ его проучили, а потомъ связали его и бросили въ темницу, гд онъ и былъ долгое время. А когда его снова выпустили на свободу и вернулся онъ къ себ въ селенье, — уже вс узнали про его злобу и зависть и ничего не хотли имть съ нимъ общаго. Такъ онъ одинокимъ и остался.

А добрые хорошіе старики-японцы, которые все не забывали свою врную собачку, жили счастливо и благополучно до смерти, и все у нихъ шло хорошо, какъ по маслу.

‘Момотаро’ — персиковый мальчикъ.

Много-много лтъ тому назадъжили въ одной деревн старикъ-японецъ со своей женой. Хотъ и бдствовали они, но все-же могли бы жить бдные люди счастливо, если бы только у нихъ были дти. Вотъ такъ-то и жили они въ полномъ одиночеств и до того скорбли, что даже сосди раздляли ихъ горе и старалисъ всячески утшить ихъ.

И случилось разъ, что пошла старуха-японка на рку. А день былъ солнечный, и рка съ великимъ шумомъ катила свои воды черезъ камни…

Достала японка платье да блье и стала усердно полоскать ихъ въ рк.

И такъ она занялась своимъ дломъ, что и не замтила, какъ огромный, прекрасный персикъ внезапно подплылъ къ ней по вод…

Старушка поспшно схватила его. Такіе чудные, сплые персики попадались рдко, — круглый, наливной, онъ, казалось, испускалъ розовое сіяніе отъ себя на солнц.

Вернулась она домой и отнесла мужу найденный персикъ,— пусть и старикъ полакомится… Обрадовался и тотъ находк, поскоре досталъ ножъ и осторожно разрзалъперсикъ на дв равныя части, — и что же случилось тогда!

Къ великому изумленію обоихъ стариковъ, изъ персика выскочилъ бойкій, рзвый красавчикъ-мальчуганъ.

То-то , была радость, — и описать со невозможно. Теперь былъ у нихъ сынокъ, и японцы воздали благодарность богамъ за ихъ великую для нихъ милость, а чтобы вчно помнить объ этой радости, они и мальчика прозвали ‘Момотаро’, — персиковый мальчикъ.

Надивиться не могли старики на него и всячески ухаживали за нимъ, и мальчикъ быстро росъ со всми добрыми задатками хорошаго человка, будущей врной опорой своихъ стариковъ.

И Момотаро любилъ ихъ до безумія и донъ и ночь только о томъ и думалъ, что бы ему только сдлать, чтобы доставить обоимъ старикамъ полную счастья, спокойную жизнь. Онъ ломалъ себ голову, какъ бы ему только добыть сокровища, чтобы обогатить своихъ родныхъ, и, наконецъ, ршилъ пуститься въ далекій путь чтобы побывать въ самыхъ прославленныхъ храмахъ и испросить тамъ себ совта.

Но передъ этимъ ршеніемъ увидлъ онъ такой хорошій сонъ, что онъ ршилъ слдовать ему, а вс остальные свои планы пока оставить въ поко. Невдалек отъ ихъ фанзы въ мор находился островъ, на который никто еще никогда не вступалъ, потому что на немъ обитали исключительно злыя божества Они, оттого и островъ тотъ называли Онишима. И ходила въ народ японскомъ молва, что у Они, въ ихъ пещерахъ на остров, несмтныя сокровища спрятаны, которыя они старательно оберегаютъ отъ всхъ, и зовутъ главнаго ихъ стража Монбанъ.

И снилось Момотаро, что онъ попалъ на этотъ страшный островъ, побдилъ всхъ этихъ чудовищъ и захватилъ ихъ сокровища,

Но самое главное было во сн то, что онъ получилъ какъ бы благословеніе отъ добрыхъ духовъ на эту поздку на островъ Онишима и на захватъ сокровищъ злыхъ Они, потому что боги подъ видомъ всевозможныхъ зврей помогали ему во сн преодолвать всякаго рода препятствія.

Прежде всего сталъ Момотаро обучаться обходиться съ оружіемъ, особенно легко и умючи обращаться съ тяжелой дубиной. А потомъ пошелъ онъ къ роднымъ и сказалъ имъ, на что онъ ршился идти.

И страшно огорчились т и стали, было, уговаривать его отложить вс планы.

На какъ стоялъ Момотаро на своемъ и какъ вспомнили они, что это боги послали имъ его въ персик, — и оскорблять ихъ теперь нельзя, — то и дали ему на это свое согласіе.

Собрали они его въ путь-дорогу, наварили ему клецокъ изъ пшена, простился Момотаро съ ними, плача, и пошелъ своей дорогой…

Шелъ онъ шелъ, и встрчается ему какая-то собака. Радостно замахала она хвостомъ и высоко подпрыгнула къ самому лицу Момотаро, какъ только замтила, что это ему нравится.

— Позволь мн идти съ тобою, — сказала ему собака, — я буду служить теб врой и правдой, если ты мн будешь давать сть хоть немножко клецокъ.

Момотаро кинулъ ей дв-три клецки, и собака побжала рядомъ съ нимъ.

Шли они, шли, — и встрчается имъ обезьяна: поздоровалась она съ ними и спрашиваегъ у Момотаро, куда это онъ путь держитъ.

А какъ узнала въ чемъ дло, такъ и стала просить его:

— Я пойду съ тобой и буду теб помогать. А ты, конечно, подлишься со мною своими славными клецками.

— Изволь!— сказанъ Момотаро и охотно далъ обезьян большую порцію клецокъ, а обезьян он такъ по вкусу пришлись, что она кликнула къ себ своего друга — фазана, чтобы и онъ эту прелестъ попробовалъ.

Фазанъ живо подлетлъ, поклевалъ клецокъ, а какъ узналъ, куда они вс направляются, такъ и сталъ Момотаро просить, чтобы онъ и его съ собою захватилъ. .

Согласился Момотаро на это, и пошли они вчетверомъ дальше, очень довольные другъ другомъ.

Вотъ приходятъ они къ берегу моря и видятъ, что лодка, на которой имъ можно было бы на островъ переплытъ, далеко отъ берега стоитъ, и никакого каната отъ нея на берегъ не протянуто.

Что было тутъ длать? Момотаро ничего придумать не могъ, но обезьяна нашлась и сказала собак:

— Ты можешь хорошо плавать, такъ живо лзь въ воду, я сяду теб на спину, — мы лодку къ берегу и подтянемъ съ тобой…

Сказано — сдлано… Подвезла собака обезьяну на себ къ лодк, та достала канатъ и сунула его собак въ пасть, а та съ гордостью и радостью подвела лодку къ самому берегу.

Вотъ и услись вс въ лодку, кром фазана, который полетлъ впереди нихъ прямо къ острову, чтобы выбрать тамъ удобное мсто для стоянки лодки, незамтное для злыхъ духовъ.

Момотаро похвалилъ фазана за его осмотрительность, — иначе ихъ непремнно замтили бы съ берега. Теперь же фазанъ сказалъ имъ, гд пристать удобне, и лодка совершенно незамтно подошла прямо къ входу въ большую пещеру.

Размахнулся Момотаро своей дубинкой и сразмаху сталъ бить ею прямо въ желзную дверь пещеры, но отвта никакого не было, тогда страшно раздосадованный Момотаро размахнулся дубиной и разбилъ вдребезги пещерную дверь. Вошелъ и обомллъ… Онъ думалъ очутится въ мрачномъ, сыромъ подвал, но попалъ, наоборотъ, въ роскошно убранную, блестящую залу. Здсь долженъ былъ обитать глава Они… Момотаро въ ужас упалъ безъ чувствъ, моего спутники подхватили его и привели въ себя.

Фазанъ полетлъ дальше, въ глубь дворца, обезьяна вскарабкалась подъ крышу, собака забилась подъ полъ, чтобы разузнать, гд же именно скрыты здсь несмтныя сокровища. И собака скоро нашла ихъ, фазанъ и обезьяна вернулись къ ней, и тогда Момотаро вмст съ ними ршился идти прямо въ главную залу главы Они… Безчисленное множество маленькихъ злыхъ духовъ окружали его толпой, но Момотаро сталъ угрожающе махать своей страшной дубиной, и злые духи мигомъ разсялись во вс стороны.

Безъ труда и опасности вошелъ Момотаро въ главную залу Они, и какъ завидлъ его самъ глава племени, разгнвался онъ, распалился на него страшно. И кликнулъ онъ на помощь свою стражу, но никто на помощь явиться не посмлъ, и Момотаро отважно напалъ на него.

Обезьяна, замтила, что глава Они на много сильне Момотаро, — живо вспрыгнула ему на спину и зажала ему сзади глаза, такъ что злой духъ не могъ видть своего противника, а собака тоже не звала и вцпилась въ ноги Они, между тмъ какъ фазанъ на улиц держалъ всхъ другихъ злыхъ духовъ на почтительномъ разстояніи и каждому, кто осмливался выдвинуться впередъ, выклевывалъ глаза.

Оттого и случилось, что почтенный Они скоро взмолился о пощад.

— Хорошо, — сказалъ Момотари, — если ты отдашь мн вс сокровища острова Онишима, я отпущу тебя.

И Они общалъ и сдержалъ свое слово. Стража живо снесла вс сокровища въ лодку, и веселый, довольный отплылъ юный герой cо своими тремя товарищами домой…

То-то обрадовались родные, какъ вернулся Момотаро домой, живой, здоровый и счастливый! Радовались они и тому, что Момотаро привезъ съ собою такія несмтныя сокровища, — тутъ были и золото, и серебро, и драгоцнные камни, и, кром того, волшебныя сокровища, такъ, напримръ, былъ особый плащъ и шляпа-невидимка, — да всего и не перечесть.

Ну, теперь оставалось только жить безъ печали и заботы, — и слава о Момотаро разнеслась по всему свту.

Узнала про него и прекрасная принцесса, которая жила въ роскошномъ, богатомъ саду, но Момотаро не зналъ ея и потому представить себ не могъ, какъ она интересуется его славой.

Но фазанъ, который леталъ въ саду, подслушалъ ее и сказалъ Момотаро, что принцесса его ужасно любитъ. И это такъ обрадовало Момотаро, что онъ живо отправилъ къ принцесс свою мать-старуху просить ея руки. Принцесса сама обрадовалась и согласилась съ одного слова стать женой такого прекраснаго, храбраго героя, какимъ былъ Момотаро.

Добрымъ старикамъ-японцамъ нечего было больше ужъ и желать, и они прожили вс вмст еще долгіе, счастливые годы. А Момотаро всегда держалъ при себ собаку, обезьяну и фазана и не разставался съ ними никогда, какъ со своими лучшими друзьями.

ЩЕБЕННИКЪ.

Въ т отдаленныя времена, о которыхъ ученые едва осмливаются говорить, жилъвъ Японіи одинъ бднякъ, кормился онъ тмъ, что на большой дорог раскалывалъ камни въ щебень. Онъ работалъ на большой дорог ежедневно, во вс времена года и подъ дождемъ, и подъ снгомъ, въ зной и стужу, онъ постоянно былъ полумертвъ отъ усталости и на три четверти мертвъ отъ голода и потому не очень-то былъ доволенъ своей участью.

— Ахъ, какъ я бы возблагодарилъ небо, — сказалъ онъ однажды, — еслибы въ одинъ прекрасный день я сдлался настолько богатъ, что могъ бы выспаться, какъ слдуетъ, пость и выпить всласть. Говорятъ, будто есть такіе счастливые люди, которые живутъ сытно и довольно.

Разлегся бы я передъ своею дверью на мягкихъ цыновкахъ, одтый въ нжныя шелковыя одежды, и каждые четверть часа слуга напоминалъ бы мн, что я могу ничего не длать и спать безъ угрызенія совсти.

Въ это время Судьба пролетала мимо и услыхала его слова.— ‘Будь услышанъ, бдный!’ — сказала она, и внезапно щебенникъ очутился передъ дверью великолпнаго дома, который принадлежалъ ему, лежащимъ на мягкихъ цыновкахъ, одтый въ нжное, роскошное шелковое платье, онъ не чувствовалъ боле ни голода, ни нужды, ни усталости. Это ему показалось такимъ пріятнымъ, что онъ пришелъ въ восторгъ.

Съ полчаса онъ упивался этими неизвстными ему наслажденіями, какъ вдругъ увидлъ шествіе Микадо. А повелитель Японіи то время былъ самый могущественный изо всхъ повелителей Востока.

Микадо гулялъ для своего удовольствія, въ одеждахъ вышитыхъ золотомъ, окруженный придворными скороходами и воинами въ сопровожденіи музыкантовъ и супруги на бломъ слон. Микадо возлежалъ на пуховыхъ подушкахъ, въ золотомъ паланкин, искусно отдланномъ драгоцнными каменьями. Надъ головой повелителя его первый министръ имлъ честь нести зонтикъ, отъ котораго шелъ трезвонъ, потому что края его были обшиты бахромой изъ колокольчиковъ.

Разбогатвшій щебенникъ съ завистью смотрлъ на поздъ Микадо.

— Вотъ это такъ жизнь!— сказалъ онъ, — Вотъ еслибы я былъ Микадо, я бы прогуливался съ еще большимъ великолпіемъ… Ахъ, какъ я желалъ бы сдлаться Микадо!

И въ одно мгновеніе онъ очутился лежащимъ въ золотомъ паланкин, осыпанномъ драгоцнными камнями, его окружали министры, скороходы и рабы.

Нсколько дней солнце страшно налило, все высохло, дорога окаменла, солнечный блескъ утомилъ глаза Микадо. Тогда онъ обратился къ министру, который держалъ надъ мимъ зонтикъ, и приказалъ: — ‘Этотъ невжда меня мучаетъ. Такое обращеніе со мной непріятно. Скажи ему, что я, повелитель Японіи, приказываю, чтобы оно удалилось!’ — Первый министръ передалъ первому камергеру зонтикъ и удалился. Онъ вернулся почти тотчасъ съ смущеннымъ лицомъ.

— ‘Великій Микадо, повелитель боговъ и людей, это невозможно. Солнце сдлало видъ, что меня не понимаетъ и продолжаетъ жечь.

— Наказать его! Я равенъ богамъ, разв это не правда? Ты мн сказалъ сейча

Краббъ и обезьяна.

Воробей съ обрзаннымъ языкомъ.

Про человка, который заставлялъ цвсти засохшія деревья.

‘Момотаро’ — персиковый мальчикъ.

ЩЕБЕННИКЪ.

Читайте также: