Перевод с французского Н. Я. Рытова
Под редакцией, с введением и примечаниями профессора А. Трачевского
С.-Петербург.
Издание Картографического заведения А. Ильина.
1902
Дозволено цензурою. С.-Петербург, 7 Сентября 1902 года.
Типография СПб. Т-ва ‘Труд’. Фонтанка, д. No 86.
К читателю от Жоржа Занда
Я писала ‘Яна Жижку’ между первой и второй частями ‘Консуэло’, т. е. между ‘Консуэло’ и ‘Графиней Рудольштадтской’. Так как место действия моего романа в Богемии, то мне приходилось обращаться к сочинениям по чешской истории последних веков. Я была поражена любопытной и своеобразной историей гуситов, имевшейся на французском языке лишь в объемистой, неудобоваримой, растянутой книге, почти недоступной для чтения (18). Но для терпеливого читателя это сочинение все-таки представляет свою ценность и местами высокий интерес. Я думаю, что добросовестно извлекла из него суть и восстановила ту ясность, которая помрачена в нем беспорядочностью мыслей и разбросанностью событий.
Ноган, 17-го января 1853 г.
История Богемии мало известна у нас. Для ее основательного изучения требовалось бы знание чешского и латинского языков. Не зная ни того, ни другого, я принуждена извлечь из одной толстой, столь же ценной, как неудобоваримой, книги, несколько страниц о гуситской войне в виде объяснения, в виде оправдательного документа (так, кажется, выражаются?), наконец, в виде справки, которою можно воспользоваться для двух главных повествований, предпринятых мною под заглавием ‘Консуэло’. Объезжая Богемию следом за моей героиней, я была поражена сохранившимися воспоминаниями о давнишних подвигах Яна Жижки и его товарищей. Я набросала кое-какие заметки. Эти заметки передаю теперь читателям, с просьбой, не принимать их ни за роман, ни за историю: это — простой рассказ о действительных событиях, смысл и значение которых я искала более в своем чувстве, чем во мгле учености.
Люди, посвящающие свое время чтению романов, обыкновенно не кичатся большими знаниями, чем те, которые предъявляются писателем. Вот почему случилось, что многие дамы наивно спрашивали меня, что имеет общего граф Альберт Рудольштадтский с Яном Жижкой? Как попал Ян Жижка в мой роман, действие которого происходит в 18-м веке? Наконец, представляет ли собой Ян Жижка вымышленную личность или историческую? Я далека от мысли отнестись свысока к такому святому неведению и рада, что могу сообщить своим терпеливым читательницам немногое, что сама читала об этом предмете. Даже добавлю к этому некоторые противоречия, которые я позволила себе почерпнуть из наилучшего источника — признаться ли? — иногда из-под моего собственного чепца. Но отчего же нет? Я всегда была убеждена, что сухой ученый не стоит ученика, задушевно вникающего в смысл человеческих деяний.
Мой рассказ начинается с исхода пресловутого и постыдного констанцского собора (19), на котором костры Яна Гуса и Иеронима Пражского рассеяли немного скуку почтенных отцов и прелатов, заседавших в этом ученом собрании. Они, как известно, хотели выбрать одного папу вместо двух, враждовавших между собою, к великому всеобщему соблазну, из-за владычества над духовным миром. Они ухитрились получить трех. Спор был длинный и скучный. Богатые аббаты и величественные епископы привезли, конечно, своих приятельниц: в Констанце даже собрались самые красивые и пышные прелестницы всего мира. Но, как хотите, а, в конце концов, все надоедает! Духовенство того времени уже не довольствовалось одними наслаждениями. Оно было проникнуто властолюбием, а мятежные, взволнованные народы уже не подчинялись церкви беспрекословно. И вот, потребность некоторой мести была у прелатов естественна.
Великий богослов Жан Жерсон (20) прибыл от лица парижского университета потребовать осуждения одного из своих товарищей, доктора Жана Пти, который, за несколько лет перед тем, оправдывал убиение герцога Орлеанского, (21). Жан Пти был орудием самого убийцы, Иоанна Бесстрашного, герцога бургундского. Жерсон, помимо своей преданности дому Орлеанов, руководствовался, по-видимому, более благородными побуждениями: он хотел защитить честь университета и заклеймить нечестивое учение кровожадного адвоката. Он не добился правосудия. Желая на ком-нибудь сорвать зло, он стал добиваться осуждения Яна Гуса, доктора пражского университета, чешского богослова, представителя идеи религиозной свободы, этой вековой мечты своего народа.
Конечно, странно было выражать свой ужас перед пролитой кровью, добиваясь сожжения честного человека только за то, что он придерживается других мнений (22). Но уж такова была нравственность того времени. Надо без излишнего отвращения, смело рассматривать картину страшных недугов, которыми сопровождалось в человечестве созревание умственных сил, после дикой и пылкой юности. Иначе весь этот рассказ будет нам непонятен, и после первой же страницы мы закроем книгу, писанную кровью. Итак, милые читательницы, будьте мужественны и запомните, прежде чем увидите мрачный образ Яна Жижки, что в 15-м веке, уж не говоря о других, короли и папы, епископы, князья, народ и солдаты, бароны и мужики — все проливали кровь, как мы проливаем чернила. Самые просвещенные народы Европы жили точно на обширном поле сечи, и жизнь человека ценилась так дешево в глазах ближнего, что не стоило даже говорить о ней.
Значит ли это, что людям того времени были чужды чувство правды и понятие о справедливости? Обозревая общую картину, мы, увы! готовы сказать, что да. Но, внимательно изучая подробности, мы и в те времена находим в том божественном творении, которое называется человечеством, вечную борьбу правды с ложью, справедливости с несправедливостью. Преступления, хотя и многочисленные, не проходят незамеченными. Современники, которым мы обязаны этим мрачным описанием ужасов, сокрушаются о них, правда, с пристрастием, но красноречиво. Каждый оплакивает лишь собственных сторонников и друзей, каждый проклинает и осуждает лишь чужие злодеяния, а сам требует мести. Право возмездия является как бы священнодействием у этих кровожадных христиан, не верующих в благостыню милосердия на земле. Они ведут горячие споры о справедливости намерений, но никогда не затрагивают вопроса о справедливости средств: это понятие, по-видимому, еще не народилось тогда. Философия, которую 18-й век проповедовал под названием терпимости (23), была первым знамением, поднятым с целью примирения духа католицизма с христианской любовью к ближнему. До этого времени мы видим, что католицизм проповедует слово Божие, имея палача с правой стороны и духовника — с левой. Даже позднее, когда терпимость стремится удалить от него палача, он сопротивляется этому, угрожает, отлучает от церкви, сжигает сочинения Жан-Жака Руссо, выставляет Вольтера Антихристом и допускает резкий разрыв с философией, быть может, навсегда.
Итак, в 15-м веке была война, повсюду война. Война неизбежна при развитии обществ и при религиозном воспитании. Без войны нет национальности, нет умственного просвещения, нет вопроса, который мог бы пробиться к свету. Чтобы выйти из варварства, наш род должен был бороться всеми средствами варварства: борьба или смерть, кровавый бой или уничтожение — только так разрешалась задача. С этим вы должны считаться: иначе найдете в истории человечества лишь глубокий мрак.
Я должна была напомнить эти истины, как бы избиты они ни были, прежде чем вести вас на дымящиеся от крови поля Богемии. Введи я вас сразу, нежная читательница, вы, может быть, подумали бы, перед грудами развалин и окровавленных тел, что Богемия была тогда самою варварской страной в свете. Оттого-то я должна предварительно просить вас, сударыня, бросить взгляд на нашу прекрасную Францию, посмотреть, что она представляла в то самое время, то есть в последние годы несчастного Карла VI (24).
С одной стороны, арманьяки опустошают селения до самых ворот Парижа, беспощадно грабят и убивают своих же соотечественников, какой-то де Ворю вешает на дубе в Мо полсотни людей, и их тела болтаются там каждое утро, поражая взор прохожих, дофин Франции убивает изменнически своего родственника на мосту Монтеро, заточает в тюрьму свою мать, предоставляет своего слабоумного отца всем мукам его положения, всем опасностям его тупоумия. С другой стороны, герцог бургундский, только что убивший своего близкого родственника, производит в Париже расправу над своими противниками при содействии палача Капелюша, живодеров и мясников. Одна партия за другой продают свое отечество Англии. Англичане стоят у ворот Парижа, а в Париже чума, голод, анархия, упадок духа, бесполезная и жестокая месть.
Пленные умирают с голоду или умерщвляются целыми сотнями в Шатлэ (25). Сена загромождена кожаными мешками с трупами. Тучная королева погрязла в необузданных наслаждениях. Члены королевской семьи расхищают казну, опустошают церкви, разоряют народы поборами. Один из них берет, для перечеканки в монету, раку св. Людовика, чтобы заплатить за оргию, другой исторгает у несчастных бедняков последние гроши на поход, о котором ему и во сне не снилось: настолько ему страшен неприятель. Отряды наемников напрасно требуют своего жалованья, и им, вместо удовлетворения, предоставляют опустошать страну огнем и мечом. Наконец, в день погребения Карла VI, когда не нашлось ни одного из принцев, который последовал бы за его гробом, герцог Бедфорд мог провозгласить над этой отверженной могилой: ‘Да здравствует король Франции и Англии, Генрих VI!’
Так вот, во время этих предсмертных судорог Франции, Богемия представляла зрелище не менее ужасное, но зато доблестное и величественное. Горсть непобедимых фанатиков победоносно отражает громадные германские полчища: здесь, по крайней мере, резня и пожары служат почину в великом деле, производятся из любви к отечеству. В конце концов, чехи были побеждены, но они покрыли себя такою же славой, как те ‘гентские храбрецы’ история которых словно принадлежит нашему времени.
Глава I.
Как пишется история.
Вячеслав Люксембургский царствовал в Богемии. Франция видела этого грубого монарха, когда он приезжал в Реймс, для совещания с князьями Священной Римской империи и Франции о низложении антипапы, Бонифация. ‘Обжорство и нетрезвость Вячеслава — говорит Мартэн — вызвали тогда негодование французского двора, сохранившего, при всей легкости своих нравов, хоть внешнее изящество. Император бывал обыкновенно пьян уже с утра, когда приезжали его звать на совещания’.
Во время констанцского собора и казни Яна Гуса, Вячеслав уже пятнадцать лет не был императором. Его брат, Сигизмунд, добился от курфюрстов Римской империи (26) его свержения с императорского престола, в надежде сделаться его преемником. Но его честолюбивые надежды были обмануты, сейм выбрал между соискателями престола, которые тем временем убивали один другого, курфюрста Рупрехта Пфальцского. Это избрание не было признано всеми составными частями Германии. Ахен отказывался предоставить Рупрехту титул римского короля. Некоторые другие имперские города, не хотели нарушать присяги, данной преемнику Карла IV. Одна часть империи платила налоги Вячеславу, другая — Рупрехту. Сигизмунд хотел забрать все, наводнил Богемию своими войсками и разорял ее своими грабежами. В ожидании лучшего, он присвоил себе действительную верховную власть, загнал своего брата внутрь страны, поднял против него народ и старался уничтожить последние силы этой, и без того уже умирающей, воли.
Таким образом, империя стала похожа на папство: одновременно приходилось видеть трех пап, споривших о папской тиаре, и трех императоров, рвавших друг у друга скипетр. Можно также сказать, что ни одна страна не походила так на Францию, как Богемия. Там ленивый, малодушный, пьяный, отупевший король, здесь слабоумный монарх, менее ненавидимый, но столь же бессильный. Во Франции раздор арманьяков и бургундцев и сильно возбужденный народ между ними, в Богемии хищнические набеги Сигизмунда, сопротивление слабого, но жестокого двора и голос народа, подымавший бурю во имя Яна Гуса. Но этот голос народа здесь был силен, тогда как во Франции он заглушался под игом чужестранцев, в розни и чрезмерных несчастиях.
Вячеслава возненавидели с самого начала за его грубый нрав и бездействие. Когда, в 1384 году, несколько вельмож открыто восстали против него, он призвал в возмущенные области чиновников из немецких областей и поручил им держать страну в повиновении, а недовольные были казнены на площади. Гордый чешский народ не мог вынести этой обиды и никогда не простил королю, что он призвал немцев для наказания чешской знати. Это и было выставлено главным поводом вспыхнувшего впоследствии восстания, в котором Ян Гус принимал видное участие в качестве представителя пражского университета. Вячеславу также с горечью ставили в упрек убийство Яна Непомука, почтенного священника, которого он велел бросить в Молдаву за то, что тот отказался открыть ему исповедь его супруги. Наконец, смерть этой набожной, кроткой королевы Иоанны приписывалась его жестокому обращению с нею.
Попеременно похититель церковного имущества и преследователь еретиков, обвиняемый правоверными в поощрении гуситской ереси, а гуситами в предоставлении Яна Гуса ярости собора и в истязании его последователей, Вячеслав ни в ком не находил сочувствия к себе, так как сам никому не сочувствовал. Сигизмунд поддерживал недовольных, чтобы затруднять положение брата: и вот, в 1393 году император Вячеслав в одно прекрасное утро был заключен в ратуше, точно простой пьяница, забранный обходом. Он бежал оттуда чуть ли не совершенно голый, в лодке, в которую его приняла женщина из народа, будто бы на условии стать потом его женой. Между тем Сигизмунд сбросил маску и вторгнулся в Богемию, вследствие чего чехи восстановили власть своего призрачного короля, чтобы лишить Сигизмунда поводов к вторжению и прогнать его.
Вячеслав, однако, и после этого не образумился, наоборот, он стал мало-помалу продавать и пропивать свое государство. Начал он с Ломбардии, бывшей имперским леном, которую отдал Иоанну Галеацо Висконти (27) за 150.000 червонцев. Он уже ранее лишился своих городов, крепостей и замков в Баварии, отнятых у него курфюрстом Рупрехтом Пфальцским. Затем, осужденный имперским судом, объявленный еретиком, ненавидимый своими приближенными и презираемый всеми, Вячеслав был отрешен от престола накануне своего второго брака с Софьей Баварской, и в 1400 году остался при одной своей маленькой Богемии. Она была бы непобедимым оплотом для справедливого государя, любимого своим народом. Распри и междоусобия среди представителей духовной и мирской власти ясно доказывали, что настоящая сила оставалась только в национальном чувстве нескольких благородных племен. Но Вячеслав не понял этого и ни на что не мог опираться.
Снова предавшись своим низменным страстям, он в 1401 г. был схвачен вельможами и заточен в черную башню пражского замка. Затем, переводимый из одной крепости в другую, Вячеслав провел один год узником в Вене, но он и там ухитрился совершить побег, опять в лодке. Богемия снова его приняла, так как Сигизмунд, во главе венгерского войска, опустошал страну. Венгерцы на всем своем пути совершали страшные бесчинства, сопровождая свои грабежи убийствами и всякими насилиями. Они увозили на своих седлах мальчиков и молодых девушек и продавали их, как козлят. Сигизмунд сам не уступал своим воинам в жестокости. Не будучи в состоянии взять одну осажденную им крепость, он выманил из нее разными блестящими обещаниями молодого Прокопа, маркграфа Моравского, вельможу королевского происхождения, и велел привязать его к метательной машине, направленной против городской стены, чтобы осажденные были принуждены убить его своими стрелами. Когда это не удалось, и несчастный остался жив, несмотря на полученные раны, Сигизмунд потащил его в Браунау и там заморил голодом.
Лишь только Вячеслав показался среди неустрашимых чехов, Сигизмунд был отбит, но многие из главных крепостей Богемии остались в его руках. Можно сказать, что в это время чехи, управляемые призрачным королем, принужденные бороться с внутренним врагом, поневоле привыкали к республиканскому образу правления к которому издавна стремились и который думали осуществить позднее, во время гуситских войн. Пока длилось междуцарствие, продолжавшееся еще пятнадцать лет, безначалие нарушало материальное развитие страны, но зато содействовало восстановлению чистой веры и развитию общественного самосознания народа. Дух раскола, бродивший уже в течение нескольких веков, под разными названиями и в разных видах, во Франции, Голландии, Англии, Италии и Германии, стал укореняться в Богемии и подготовлять великую борьбу, появление которой еще ускорили возникновение и деятельность инквизиции.
Здесь необходимы некоторые исторические справки, чтобы понять значение непродолжительной деятельности Яна Гуса (1407 — 1415), неимоверное влияние, оказанное им на свое отечество за эти семь лет, и неслыханное волнение, вызванное его мученическою смертью, за которую католическая партия так дорого расплачивалась потом во время кровавой четырнадцатилетней гуситской войны.
Славянское племя чехов, неправильно называемых у нас богемцами (28), сохраняло самостоятельно сложившиеся учреждения и не бывало под чужим игом со времен королевы Любуши до Вячеслава V, в начале XIV века. Шесть веков над Богемией господствовали Премыславичи. Родоначальник этой славной династии, первый Премысл, был, согласно преданию, простым мужиком, которого королева Любуша оторвала от плуга (как Рим — Цинцинната), чтобы сделать его своим супругом и правителем над своим народом. Простодушное и трогательное народное сказание повествует, что королева заставила его сохранить свои мужицкие лапти, которые он и передал унаследовавшему ему сыну, дабы тот помнил свое происхождение из народа и истекающие отсюда обязанности.
Владислав II был вторым из его потомков, по принятии королевского титула. Этот титул был утвержден Фридрихом Барбароссой (29). Но он послужил как бы дурным предзнаменованием для этого рода. Завоевательный дух, овладевший чешскими государями, должен был, в силу вечного закона, ослабить национальное единство их владений. Премыслу Отокару II принадлежали, кроме Богемии, еще Австрия, Крайня, Истрия, Штирия, часть Каринтии и даже морской порт, который, к слову сказать, может снять с памяти Шекспира нарекания в грубой географической ошибке (30). Он вел войну с прусскими язычниками, подчинил их своему влиянию, построил Кёнигсберг, взял под свое покровительство Верону, Фельтру и Тревизо и отверг, как утверждают, более из гордости, чем из скромности, германскую императорскую корону, которая досталась Рудольфу Габсбургскому, отнявшему впоследствии часть его владений. После Оттокара Вячеслав IV был выбран польским королем. Вячеслав V, присоединивший к своим владениям Венгрию, погряз в распутстве, был убит в Ольмюце и закончил собою народную династию (31).
Пять лет спустя, на чешский престол вступил Иоанн Люксембургский, и немецкое влияние стало озлоблять чехов, впервые очутившихся, после стольких веков независимости, во власти иноземцев. Ловкий, честолюбивый и хитрый Иоанн понял, как ему следовало поступать: он удалил немецких чиновников и отправил своих немецких дворян на войну за пределы Богемии. В конце концов, он сам оставил страну под предлогом болезни, а в действительности, чтобы дать чехам время без горечи привыкнуть к его владычеству. Он предпринимал много путешествий во Францию, посещал папу в Авиньоне и наслаждался здоровым воздухом тех стран. Затем он однажды вернулся с императорской короной для своего сына, которую тот получил на основании папского декрета.
Этот сын был Карл IV, первый король Богемии с императорским титулом. Своими громадными сооружениями и полезными улучшениями он придал стране блеск, чуждый ей до того времени. Он построил новую часть Праги, составил свод законов, основал Карлштейнскую коллегию и пытался соединить Молдаву с Дунаем. Но самым выдающимся его делом было основание Пражского университета, по образцу Парижского (32), в котором он сам когда- то учился. Слава этого ученого учреждения быстро распространилась: оно дало, между прочим, Иоанна Гуса, Иеронима Пражского и множество других знаменитых людей. В то же время пражский университет породил гуситский раскол и стремление к республиканскому строю, что впоследствии привело потомков учредителя к тяжелым войнам.
Карл IV питал большую любовь к университету, своему славному созданию. Он так интересовался учеными спорами, что, если прения прерывали докладом об обеде, он отвечал, указывая на разгоряченных спором докторов: ‘Здесь моя пища, иного голода я не ощущаю’. Несмотря на его отеческое попечение о просвещении чехов, народ никогда не любил Карла и упрекал его в чрезмерных заботах об устройстве своих семейных дел. Быть может, упрек был незаслуженный, но за этим семейством считался непростительный недостаток, о котором ему частенько напоминали: оно было иностранное.
В царствование Вячеслава-пьяницы, сына Карла IV, пражский университет отличался жизненной силой, увеличивался и развивался, достиг громкой известности и дал Яна Гуса, которого и послал на констанцский собор, как самый драгоценный камень своей короны. Члены собора не возвратили даже его пепла. И университет, ставший уже головой и сердцем Богемии, побудил чешский народ принести клятву Аннибала против Рима.
Не следует, однако, думать, что превращение этого воинственного народа в народ мыслителей и богословов совершилось в течение немногих лет и всецело было делом университета. Не так совершаются превращения в жизни народов. Пусть члены собора утверждали, говоря языком того времени, что королевство Богемия, дотоле верное и преданное церкви, внезапно стало ‘сточной канавой для всякого раскола’. В действительности, Богемия давно уже познакомилась с ересью: да и весь тогдашний образованный мир, одинаково зараженный этим ядом, исподволь подносил папству опасную отраву.
Если все это вас интересует, прочтите в исторических сочинениях описание восстаний альбигойцев, вальденсов, бегардов, фратричеллей, лоллардов, виклифитов, тюрлюненов и т. д. (33). Я берусь только рассказать вам историю гуситов и таборцев, что одно и то же. У всех этих сект, да еще у многих других, не перечисленных мною, мы находим одну и ту же историю, что бы ни толковали католические ученые, видящие большие между ними различия (84). Во всех случаях, это — история иоаннитства, т. е. толкования и применения Евангелия святого Иоанна, — Евангелия братства и равноправия по преимуществу. Это — учение Вечного Евангелия или религии Св. Духа, наполняющее все средние века, объясняющее все их непонятные, таинственные смуты. Найдите другое объяснение всем загадкам нашего времени: не то позвольте мне начать свой рассказ, который пока слишком уж напоминает повествование капрала Тримма, называвшееся именно ‘Историей семи замков чешского короля’.
Мы оставили чешского короля, пьяницу Вячеслава, в одном из его замков (кажется, в Точнике), в то время как молодой ректор пражского университета. Ян Гус, переводил на чешский язык сочинения Виклифа и проповедовал его учение. Учение Виклифа было одним из многочисленных видов учения о Вечном Евангелии, — великая ересь, возникшая за несколько веков до этого и впервые ясно выраженная аббатом Иоахимом Флором в 1250 г. Виклифа уже не было в живых. Но его учение пережило апостола, и его последователи, называвшиеся лоллардами, подготовляли восстание, надеясь на свои большие связи, говорят, даже поощряемые обещаниями, данными им Генрихом V: из любопытства ли, или по увлечению, он дал эти обещания в бурные дни своей молодости. Лолларды снискали себе сочувствие иностранных народов и распространяли среди них свое учение, обращаясь, по обыкновению тогдашнего времени гонений, лишь к самым выдающимся личностям. Утверждают, что Гус вначале с ужасом отверг всякую мысль об ереси, но был убежден двумя молодыми англичанами, приехавшими к нему под предлогом обучения у него. По этому поводу рассказывают даже анекдот, весьма похожий на предание. Поэзия преданий всегда сохраняет некоторое историческое значение: она рисует нам нравы и взгляды известной эпохи иногда даже лучше самой истории, она придает живые краски сухому изложению истории и поэтому не следует пренебрегать ею. Вот это предание.
Наши два приверженца Виклифа просили у своего учителя и хозяина, Яна Гуса, позволения украсить сени его дома стенною живописью. Им позволили. Они изобразили на одной стороне сеней въезд Иисуса Христа в Иерусалим на ослице, в сопровождении большой толпы бедного пешего народа, а на другой — папу, гордо сидящего на драгоценном коне, окруженного хорошо вооруженными воинами, литаврщиками, барабанщиками и трубачами, в сопровождении кардиналов в великолепном одеянии и на прекрасных конях. Все сбежались посмотреть на картины, и ‘одни отнеслись с восхищением, другие — с порицанием’.
Ян Гус был поражен контрастом, изображенным на этих картинах. Он задумался над удивительной простотой Божественного Учителя и его бедных, простодушных учеников, невольно сравнивая ее с испорченностью и надменным великолепием представителей католической церкви, и порешил прочесть Виклифа. Затем он стал распространять и растолковывать это учение, и многими оно было встречено сочувственно. Богемия имела полное основание принять это учение без особого сопротивления. Главной причиной тому была, как мы уже раньше говорили, ненависть к иноземному владычеству и к духовенству, угнетавшему и страшно истощавшему страну. В народе уже давно зародилась жажда мести по отношению к богатым монастырям: рассказы про эти богатства напоминают волшебные сказки. Притом учение вальденсов еще задолго до того проникло в моравские горы. Говорят даже, что сам Петр Вальдо, во время преследования, учиненного против него Карлом V, по подстреканию папы Григория XI, пришел в Богемию, где и доживал свои последние дни. Чешские лолгарды, название которых так походит на название лоллардов в Англии, происходили из Австрии. Один из их вождей, сожженный в 1322 году, признавался, что в Богемии число его приверженцев превышало 8.000.
Историки рассказывают также, что бегины или бегарды, адамиты, тюрлюпены, флагеллянты и милленарии встречались в славянских странах, в особенности же в Богемии, в различные времена. В Праге были даже выдающиеся богословы, проповедовавшие, что конец мира близок и что Антихрист появился уже на земле и сидит на папском престоле. Один из более выдающихся, Ян Милич (35), был вызван в Рим для оправдания, вместо того он, говорят, написал эти слова на дверях у многих кардиналов. Упоминают также о Матвее из Янова, прозванном парижским магистром, так как он учился в Париже: его рисуют человеком, ‘отличившимся удивительным благочестием, подвергавшимся большим гонениям за свои усердные проповеди в пользу евангельской правды’. Он ненавидел монахов и упрекал их в том, что они ‘оставили, ради францисканцев и доминиканцев (36), единого Спасителя Иисуса Христа’. Нищенствующие монахи, ревнители иоаннитства, по-видимому не имели никакого влияния на чехов, объясняется это либо тем, что монахи, жившие в стране, не вдохновлялись движением в то время, когда оно возникло в Италии и Франции, либо следствием ненависти чехов к монастырям вообще, — ненависти которая была сильнее всякого тождества учения. Достоверно одно: это учение распространялось у чехов, лишь некоторое время спустя, другими проповедниками и под другим названием, притом ино послужило им орудием против всех католических орденов.
Чешские мыслители пытались главным образом восстановить обряды греческой церкви, к которой чехи, первоначально обращенные в христианство греческими проповедниками, всегда питали особую привязанность. Они в особенности добивались введения причащения под обоими видами и богослужения на родном языке, так как этик утверждалась бы их национальность, поддерживалась бы их свобода и охранялось бы свойственное духу народа равенство верующих пред Богом и людьми от покушений властолюбивого духовенства. Мы еще вернемся к этому домогательству, послужившему поводом к гуситской войне и символом революционных ндей тогдашней Богемии, равно как и внешней оболочкой таборства.
Дворянство, по крайней мере, большинство родовитого чешского дворянства, было так же привязано к этим старинным обрядам, как и народ. Григорий VII уничтожил эти обряды. Твердая воля этого папы, однако, не могла искоренить верования народа, никогда не принадлежавшего всецело ни к греческой, ни к латинской церкви, выражавшего даже в обрядах богослужения свою любовь к независимости, веровавшего и молившегося до того времени на свой лад, в простоте и чистоте своей души. В течение двух веков после Григория VII в Богемии официально существовало, как внешний знак повиновения папе, католическое вероисповедание, но только греческое могло быть названо действительной религией чехов того времени. Обедню служили на чешском языке, в деревнях, а тайно и в городах, причащались под обоими видами, в иных местах причащение совершалось даже открыто, в силу действующих особых льгот, полученных от пап.
Ян Милич, восстановивший во всей почти стране старые церковные обряды, умер, после долгих гонений, в тюрьме. Матвей из Янова был духовником Карла IV, который его высоко ценил и, по-видимому, колебался между смелыми идеями своего университета и опасениями папского гнева. Отважились даже просить его, чтобы он принял в свои руки дело преобразования церкви. Но страх перед папой взял в нем верх: он не поддался искушению, даже удалил Матвея, не причащался больше под обоими видами и предоставил инквизиции жестоко расправиться с его недавними единоверцами. В последние годы его царствования причащались под обоими видами только в частных домах и в тайных молельнях, подвергаясь большой опасности. Когда хватали людей, причащающихся под обоими видами, их грабили, убивали или бросали в воду, вследствие чего они должны были собираться в большом числе и в вооружении. Это продолжалось до Яна Гуса.
Понятно, что, благодаря таким обстоятельствам, Гус в течение нескольких лет мог сделаться пророком Богемии. Он открыто проповедовал отпадение от латинской церкви, свободу причащения и религиозных обрядов. Вследствие возникшего спора, он прогнал из университета почти всех немцев с ученой степенью. Инквизиция сделала ему внушение и сожгла сочинения Виклифа. Гус продолжал проповедовать усерднее прежнего и несколько раз возбуждал народ, склонный к нововведениям. Его архиепископ был перед ним бессилен, так как развратный образ жизни Вячеслава вызвал в империи безначалие. В своей неприязни к папе, отрешившему его от престола Германской империи, Вячеслав не без чувства удовольствия следил за возникновением против папы враждебной партии. Его брат и неприятель Сигизмунд, ворочавший помощью каких-то хитрых козней большинством чешского дворянства, также не был в ладах со святым престолом, поддерживавшим долгое время его соперника по венгерскому престолу, Рупрехта, впрочем, он был при этом слишком занят турками, чтобы обращать внимание на еретиков.
Ян Гус проповедовал против римского духовенства и против всего католического церковного строя в Вифлеемской часовне на чешском, а в пражском королевском дворце, в синоде и в общих собраниях чешского духовенства — на латинском языке. Вместе с Иеронимом Пражским, Яковом Мизским, названным Якубком, Яном Ессенитским, Петром Дрезденским (37) и многими другими, Гус начал возбуждать ремесленников и женщин, которые, с своей стороны, также стали проповедовать, даже писать книги, объявляя, что нет больше на земле никакой другой церкви, кроме гуситской.
Дальнейшая история Яна Гуса известна. Подвергшись в Богемии многим преследованиям, он был приглашен на собор. Он явился с охранной грамотой императора Сигизмунда (38). Несмотря на это, по прибытии в Констанц, он был арестован, между тем как назначенная собором комиссия приступила к исследованию его учения, затем он был осужден так же, как в учение его предтечи, Виклифа. Вначале Гус выказал некоторое колебание, но вскоре к нему вернулась вс
Прочитали? Поделиться с друзьями:
