Примечания
Примечания
Яхонтов, Мандельштам Осип Эмильевич, Год: 1927
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Яхонтов — молодой актер. Он учился у Мейерхольда, Станиславского и Вахтангова и нигде не привился. Это — ‘гадкий утенок’. Он сам по себе.
Работает Яхонтов почти как фокусник: театр одного актера, человек-театр.
Всех аксессуаров у него так немного, что их можно увезти на извозчике: вешалка, какие-то два зонтика, старый клетчатый плед, замысловатые портновские ножницы, цилиндр, одинаково пригодный для Онегина и для еврейского факельщика. Но есть еще один предмет, с которым Яхонтов ни за что не расстанется, — это пространство, необходимое актеру, пространство, которое он носит с собой, словно увязанным в носовой платок портного Петровича, или вынимает его, как фокусник яйцо из цилиндра.
Не случайно Яхонтов и его режиссер Владимирский облюбовали Гоголя и Достоевского, то есть таких писателей, у которых больше всего вкуса к событию, происшествию.
Игра Яхонтова, доведенная Владимирским до высокого графического совершенства, вся проникнута тревогой и ожиданием катастрофы, предчувствием события и грозы.
Наши классики — это пороховой погреб, который еще не взорвался. Чудак Евгений недаром воскрес в Яхонтове, он по-новому заблудился, очнулся и обезумел в наши дни.
На примере Яхонтова видим редкое зрелище: актер, отказавшись от декламации и отчаявшись получить нужную ему пьесу, учится у всенародно признанных словесных образцов, у великих мастеров организованной речи, чтобы дать массам графически точный и сухой рисунок, рисунок движения и узор слова.
Ничего лишнего. Только самое необходимое. По напряжению и чистоте работы Яхонтов напоминает циркача на трапеции. Это работа без ‘сетки’. Упасть и сорваться некуда.
Чудаковатый портной Петрович кроит ножницами воздух так, что видишь обрезки материи, чиновничек в ветхой шинелишке семенит по тротуару так, что слышишь щелканье мороза, кучера у костров хлопают в рукавицы, а вдруг на тебя медведем навалится николаевский будочник с алебардой или промаячит с зонтиком ситцевая Машенька из ‘Белых ночей’ у гранитного парапета Фонтанки.
И все это могло быть показано одним человеком, все это течет непрерывно и органически, без мелькания кино, потому что спаяно словом и держится на нем. Слово для Яхонтова — это второе пространство.
В поисках словесной основы для своих постановок Яхонтов и Владимирский вынуждены были прибегнуть к литературному монтажу, то есть искусственному соединению разнородного материала. В некоторых случаях это был монтаж эпохи (‘Ленин’), где впечатление грандиозности достигается соединением политических речей, отрывков из Коммунистического манифеста, газетной хроники и так далее. В других случаях монтаж Яхонтова — это стройное литературное целое, точно воспроизводящее внутренний мир читателя, где рядом существуют, набегая друг на друга и заслоняя друг друга, различные литературные произведения. Таков ‘Петербург’ — лучшая работа Яхонтова, сплетенная из обрывков ‘Шинели’ Гоголя, ‘Белых ночей’ Достоевского и ‘Медного всадника’.
Основная тема ‘Петербурга’ — это страх ‘маленьких людей’ перед великим и враждебным городом. В движениях актера все время чувствуется страх пространства, стремление заслониться от набегающей пустоты.
На большой площадке Яхонтов играет в простом пиджаке, пользуясь уже указанными аксессуарами (плед, вешалка и проч.).
Показывая, как портной Петрович облачает Акакия Акакиевича в новую шинель, Яхонтов читает бальные стихи Пушкина — ‘Я черным соболем одел ее блистающие плечи’, подчеркивая этим убожество лирической минуты. В тексте еще рукоплещет раек, но Яхонтов уже показывает гайдуков с шубами или мерзнущих кучеров, раздвигая картину до цельного театра, с площадью и морозной ночью. В каждую данную минуту он дает широко раздвинутый перспективный образ. Редкому актерскому ансамблю удается так наполнить и населить пустую сцену.
Яхонтов при своем необыкновенном чутье к рисунку прозаической фразы ведет совершенно самостоятельно партию чтеца в то время, как режиссер Владимирский зорко следит за игрой вещами, подсказывая Яхонтову рисунок игры — до такой степени четкий и математически строгий, словно он сделан углем.
Яхонтов — единственный из современных русских актеров — движется в слове, как в пространстве. Он играет ‘читателя’.
Но Яхонтов — не чтец, не истолкователь текста. Он — живой читатель, равноправный с автором, спорящий с ним, несогласный, борющийся.
В работе Яхонтова и Владимирского есть нечто обязательное для всего русского театра. Это возвращение к слову, воскрешение его самобытной силы и гибкости.
Нужна была революция, чтобы раскрепостить слово в театре. И все же ее оказалось мало… Яхонтов — один из актеров будущего, и работа его должна быть показана широким массам.
1927
Экран ‘Рабочей газеты’, 1927, No 31, 31 июля, с. 15.
Яхонтов, Владимир Николаевич (1899-1945) — вместе с женой Е. Е. Поповой и режиссером С. И. Владимирским создатель просуществовавшего до 1935 г. театра одного актера ‘Современник’. В его репертуаре композиции ‘Петербург’ (1927), ‘Евгений Онегин’ (1930), ‘Горе от ума’ (1932) и др. См.: Крымова Н. А. Владимир Яхонтов. М.: Искусство, 1978. Знакомство с Мандельштамом состоялось поздней осенью 1926 г. в истопленных залах царскосельского Лицея, где одновременно поселились Мандельштамы и коллектив ‘Современника’. Знакомство перешло в прочную дружбу. Яхонтов, по свидетельству Н. Е. Штемпель, считал Мандельштама своим учителем (Новый мир, 1987, 10, с. 208). В 1935-1937 гг. Яхонтов несколько раз выбирал для гастролей именно Воронеж — ради встречи с сосланным туда поэтом. О творческом характере их дружбы говорят и дневниковые записи Яхонтова (см. СК, с. 308-309).
Наши классики — это пороховой погреб… — ср. запись в дневнике Яхонтова (не ранее января 1934 г.): ‘Опять появился Шалимов. Очень интересно говорил о ‘Переписке с друзьями’ Гоголя: что это не мистицизм и мракобесие, как до сих пор установлено с легкой руки Виссариона Белинского, а что это потрясающая сатира, продолжающая линию ‘Мертвых душ’. Я подумал, что это действительно так, надо будет внимательно прочесть всю ‘переписку’ — т. е. поистине наши классики ‘пороховой погреб’, который еще не взорвался (О. Мандельштам)’ (ЦГАЛИ, ф. 2440, оп. 1, ед. хр. 45, л. 62).
Машенька из ‘Белых ночей’ — у Достоевского — Настенька.
… это был монтаж эпохи (Ленин)… — имеется в виду композиция Яхонтова ‘Ленин’ (1925).
Я черным соболем одел ее блистающие плечи… — из ранних редакций ‘Евгения Онегина'(‘Альбом Онегина’, строфа 9).