Ягуб Скупалов, Бошняк Александр Карлович, Год: 1830

Повесть
Время на прочтение: 57 минут(ы)
Скачать в PDF

ЯГУБЪ СКУПАЛОВЪ,
ИЛИ
ИСПРАВЛЕННЫЙ МУЖЪ.

Нравственно-Сатирической Романъ
СОВРЕМЕННЫХЪ НРАВОВЪ.

Въ ЧЕТЫРЕХЪ ЧАСТЯХЪ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

МОСКВА.
Въ Типографіи С. Селивановскаго.
1830.

Печатать позволяется

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлены, были въ Цензурный Комитетъ три экземпляра. С. Петербургъ 14 Февраля 1830 года.

Цензоръ П. Гаевскій,

ПИСЬМО XLV.

Отъ Елисаветы Скупаловой къ Графин Екатерин Александровн Тихомировой.

Невдово……..

Не ужели опредлено мн судьбою писать къ теб объ однхъ горестяхъ, печалить тебя однимъ моимъ отчаяніемъ? Но чмъ бы утшались несчастные въ своихъ бдствіяхъ, еслибъ не открывали ихъ друзьямъ и не получали отъ нихъ знаковъ сожалнія или совтовъ?— Ты одна на свт, которую почитаю я Истиннымъ, непремннымъ себ другомъ: — увренность, что ты принимаешь живйшее участіе въ страданіяхъ моихъ, одна можетъ мн служить теперь отрадою’
Кажется, я была уже довольно несчастлива тмъ, что вышла по необходимости и противу склонности за человка, котораго любить не могла, но по крайней мр надялась, что онъ заслужитъ уваженіе и признательность мою.— Не жестоко ли мн видть себя совершенно обманутою во всхъ надеждахъ моихъ?— Ахъ, другъ мой! какой жен не больно открывать въ муж пороки, которыхъ, она не подозрвала? Какая жена будетъ равнодушно смотрть на низкіе поступки его? Да и самая холодность мужа не будетъ ли для доброй жены оскорбительна? Но я все бы это простила, или, по крайней мр, старалась бы ослплять себя, еслибъ жестокіе поступки Скупалова съ матушкою не довершили моей досады.— Знаю, что жаловаться на мужа не прилично и даже унизительно для той, которая приноситъ сіи жалобы, но есть всему границы! — И комужъ я приношу сіи жалобы?— Той, отъ которой не скрыто было ни одно изъ моихъ чувствъ, ни одно изъ моихъ помышленій, однимъ словомъ, той, которая утшеніями и совтами можетъ оживить во мн твердость я возстановитъ спокойствіе мое.
Съ нкотораго времени Егупъ Самойловичь сталъ казаться мене внимателенъ ко мн, я не предполагала, чтобы холодность его родилась отъ какихъ стороннихъ причинъ, а думала, что она была обыкновеннымъ въ мущинахъ послдствіемъ прежней пылкой страсти. Признаюсь, что я радовалась спокойствію, котораго лишена была чрезъ прежнюю докучливость моего мужа. Скоро узнала я, что презрительнйшія твари были имъ предпочитаемы мн, самолюбіе было тронуто, но равнодушіе къ Скупалову заставило бы меня забыть столь легкую досаду, еслибъ къ довершенію обиды не поступилъ онъ съ матушкою, которая, по добросердечію своему, хотла за меня вступиться, столь жестокимъ, какъ и недостойнымъ образомъ, все прежнее мое.къ нему отвращеніе возродилось, съ новою силою!— Не имю духа описать., теб сей ужасной сцены, которая, кажется, ни изъ памяти моей, ни изъ сердца никогда, не изгладится. Мужъ мой, не только не довольствовался тмъ, что выгналъ матушку изъ дома, но запретилъ и мн всякое съ нею сношеніе, сколько ни старалась я, его. умилостивить, но онъ остался, непреклоненъ, и не умя извинить, можетъ быть, нсколько неосторожнаго поступка матушкина, самъ не прерываетъ презрительной связи, подавшей ей поводъ къ оскорбленію, его. Не только пересталъ онъ. скрывать отъ меня гнусные поступки свои, но, кажется, гордится ими, и на зло ищетъ доказать мн, что он не уважаетъ ни спокойствіемъ, ни счастіемъ моимъ, не стыдится даже попрекать меня моею бдностію, за’ бывая, что и сей бдности не хотла я промнять на его богатства, досадуетъ, что женился на мн, холуя очень твердо долженъ знать, что онъ почти насильно повлекъ меня къ олтарю.
Вотъ, милый другъ, тягостное положеніе мое, дорого плачу я за пожертвованіе собою. Но я еще не раскаивалась бы, еслибъ чрезъ сіе пожертвованіе судьба матушки сколько нибудь улучшилась, напротивъ. того, мужъ мой, пользуясь всми преимуществами, которыя получилъ онъ надъ нею чрезъ сдланный заемъ, ограничилъ ея столь уже умренные расходы и сталъ самъ настоящимъ господиномъ ея имнія. Недостаетъ, только того, чтобы онъ лишилъ ее и послдняго угла, надюсь однако, что онъ устыдится дойти до такой жестокости.— Ахъ, другъ мой сколько бъ мы были счастливе, еслибъ умли довольствоваться насущнымъ хлбомъ, на которое могли еще надяться!— Я терзаюсь, но тебя здсь нтъ, и некому облегчать страданій моихъ.

Елизавета.

.

ПИСЬМО XLVI.

Отъ Егупа Самойловича Скупалова къ Терентью Пафнутьевичу Подлякову.

Невдово……

Нуждица мн, братъ, съ тобою поговоритъ, да я объ твоемъ еще дльц. Человкъ ты бдной, жить теб не чмъ, надо пристроить тебя къ мстечку, гдбъ можно было понжиться. Совститься нечего, богатые брать не стыдятся, а бднымъ-то я нужда велитъ. Ты знаетъ, что въ узд Предводитель мн человкъ знакомый, дворяне его любятъ, и а на ныншнее трехлтіе, кажется, оставятъ: онъ постарается, такъ для него согласятся, можетъ быть, тебя выбрать въ Земскій Судъ въ Засдатели. Уздъ богатой, тысченки-та дв, три въ годъ не хотя получишь, а не станешь пропивать, да проматывать, такъ лтъ въ шесть понабьешь брюхо. У нихъ же дворянъ бдныхъ мало, а изъ богатыхъ, ты самъ знаешь, ни кто не пойдетъ. Кому охота мыкаться денно и нощно, не знать себ покоя, а за труды-то коли не брать, такъ получишь по 150 рублей, да и т на штрафы пойдутъ. Врядъ, правда, между ворами честному и уцлть, да вдь теб, братъ, не за честностью ходить,— такъ съ умомъ все можно сладить. Вспомни-ка псенку, которую пвалъ нашъ Исправникъ:
Всякую наживу
Надо раздлитъ,
Себ не въ обиду,
Друга не забыть.
Поступай-ка по ней, такъ вка въ честныхъ проживешь. Я, знаю такихъ, что и съ живаго и съ мертваго, дерутъ, а сидятъ лтъ по 10-ти и боле. Ты паренъ не глупой, такъ думать нечего: ступай-ка къ Предводителю, да перепишись-ка въ * * * уздъ, а я къ нему дамъ теб письмо, такъ все и будетъ на ладахъ, да побывай самъ у меня.

Егупъ Скупаловъ.

ПИСЬМО XLVII.

Отъ Терентья Пафнутьича Подлякава къ Егуу Самойловичу Скупалову.

Низовково ….

Милостивый Государь батюшка Егупъ Самойловичь! Благодарю васъ всенижайше, что вы вздумали меня бднаго призрть, вчно, долженъ буду за васъ Бога молить! Какъ не идти мн въ Засдатели, другіе и богате и честне меня, да такъ и рвутся. Сей часъ бы примчался, да у меня гости, Попъ Тарасъ да Чудинской голова. Спшу написать къ вамъ, докол не зашумло въ голов. Ужъ какъ попаду въ Засдатели, такъ пить не буду, а коли и буду, такъ порже, да, правда, неубыточно, вдь все на мірской счетъ. Куда ни прідешь, а штофъ-то ерофеичу непрошеной стоитъ, а угольная-то подъ Французскую и по кабакамъ ведется, къ чаю-то и тутъ какъ тутъ. Да дло станемъ длать, такъ ума не преньемъ, нтъ, отецъ родной, не опасайтесь, не замараю своего честнаго имени, да и васъ на стыдъ не наведу.
Однако, какъ прочиталъ я ваше милостивое письмецо, и сталъ думу думать, вотъ де что дворяне-то длаютъ: пристроють нашего брата бднаго человка къ мстечку покормиться, а какъ лапу-то запустить, такъ первые и ругаютъ. За что де, кажется, сердишься, вдь только что ихъ благую волю исполняютъ, себя кормятъ, да мало что на сторону откладываютъ. Вдь они знаютъ, кто ныньче и мужику пообдать полтина, да поужинать полтина, а въ году-та 365 дней, захочется передъ обдомъ и водочки выпить, надо одться, мундиръ, да сапоговъ сколько истопчишь, а въ деревн-то въ халат да въ валенцахъ ходишь. Кабы по узду-то за все платить, такъ бы Засдателю и 2000 было бы мало. Дворянамъ-то бы собраться, да сказать: вотъ теб, Терентій, столько-то на годъ, боле и въ узд не украдешь, а мы теб это отъ себя даемъ, только смотри, не воруй, а не то погубимъ. Ну ужь тогда отски бы по локоть, еслиб я хоть за чужую копейку взялся.
Не утерпть мн, батюшка, сказать вамъ присказку. Былъ у меня пріятель, который служилъ Исправникомъ, а до того былъ Капитаномъ въ пхотномъ полку, состояньица никакого, такъ жилъ службою, то есть, отъ, жалованья, да отъ ротной экономіи, какъ попалъ въ Засдатели, такъ подумалъ, что коли есть военная экономія, такъ должна быть и статская, и началъ потаскивать. Человкотъ былъ доброй, ума-то недальняго, и попалъ какъ куръ во щи. Въ Губернскомъ-то Правленіи запросить не усплъ, его отдали въ Уголовную. Тутъ-то была ему катка: въ город-то его содержали, являйся всякой день въ покоянную, а дла не слушаютъ. Нужда ли създятъ въ деревню поклониться, такъ отпустятъ, а не то, такъ ни по ногу. Предсдатель съ Совтникомъ были въ ссор, глаза-то завидущіе: одинъ говоритъ да, а другой говорятъ нтъ. Ужь садилъ, садилъ онъ въ нихъ, спасибо оправдали, да за то пустили по міру Христа ради подъ окномъ сбирать. Вотъ чего и я побаиваюсь, батюшка Егупъ Самойловичь, да авось вашими святыми молитвами отбуду я отъ грха.— Зовутъ гости, прощайте, отецъ родной, остаюсь

вашъ всенижайшій слуга
Терентій Подляковъ.

ПИСЬМО XLVIII.

Отъ Графини Екатерины Александровны Тихомировой къ Елизавет Сергевн Скупаловой.

Чужіе края ………..

…Вс 3 письма твои получила я на одной и той же почт.— Могла ли ты вообразить, любезный другъ, чтобы выраженія твоего отчаянія возбудили, во мн какое другое чувство, крон досады и огорченія на то, что помощь моя была уже безвременная и потому не могла избавить тебя отъ бды. Я плакала и плачу надъ тобою, но что длать? Неужели прибгнуть къ обыкновеннымъ въ такихъ случаяхъ утшеніямъ? Не уже ли напоминать теб объ обязанностяхъ жены? Но ты все это лучше меня знаешь, и съ правилами твоими конечно никогда не уклонишься отъ стезей добродтели. Горестно конечно открывать слабости и пороки въ человк, который соединенъ съ тобою неразрывными узами, но для дтей, которыхъ, можетъ быть, имть будешь, для себя самой, ты должна прикрывать семейственныя горести видомъ довольства и счастія.
Никто, можетъ быть, не иметъ столь мало права, какъ я, напоминать теб объ этомъ, во первыхъ потому, что я еще не замужемъ, во вторыхъ потому, что надюсь быть за любимымъ мирю человкомъ. Мн конечно легко будетъ исполнять обязанность, которую приму съ восхищеніемъ, теб конечно трудно, ты вышла противъ воля, завлеченная обстоятельствами, жертва твоя велика, но раскаяніе твое, осмлюсь сказать, умаляетъ ее. Можетъ быть, еслибъ я была на твоемъ мст, то была бы малодушне тебя, не теперь я не говорю о томъ, что сама бы сдлала, но о томъ, что ты должна длать. О другъ мой! не вдавайся въ отчаяніе, которое ничему пособить не можетъ,! Не скажу теб, будь со мною мене откровенна, нтъ, открывай мн вс чувства, раздляй со мною вс горести свои, но умй переносить обиды и оскорбленія, которыхъ отвратить не можешь, умй изъ самаго бдствія своего извлекать какое-нибудь для себя утшеніе!
Во всякомъ случа можно сказать, что Скупаловъ возвелъ тебя на степень, которой ты, при всхъ своихъ достоинствахъ, никогда не могла бы занять, ты была бдна, онъ доставилъ теб богатство, которое, что ни говори, не мало способствуетъ нашему счастію, ты не нашла въ немъ образованности, но ты и прежде знала, кто онъ таковъ, онъ пересталъ тебя любить, но ты никогда его не любила.— Разсмотри же сама, совсмъ ли справедливы жалобы твои, и столъ ли велико несчастіе, сколько ты себ его представитъ хочешь?
Я первая уговаривала тебя не выходитъ за Скупалова, но я судила тогда, можетъ быть, по молодости, по неопытности, и видла одно твое отвращеніе отъ Скупалова, и, по любви къ теб, забывала о выгодахъ, соединенныхъ съ твоимъ, замужствомъ. Въ разговорахъ съ почтенною, доброю матерью моею я научилась взирать съ большею твердостію на участь твою. Правда, сердце мое обливается кровью, когда вспомню объ отчаяніи твоемъ, но дружба должна иногда налагать молчаніе и на самыя нжнйшія чувства..
Ты скажешь, можетъ быть, что я сужу слишкомъ строго, на когда вспомнишь, что уже нсколько мсяцовъ готовлюсь вступить въ новыя обязанности, что должна обсуживать, какимъ образомъ поступать буду въ различныхъ случаяхъ, которые со мною встртиться могутъ, то не удивишься, что говорю языкомъ, до сихъ поръ мн неизвстнымъ.
Скажу теб, что я помолвлена за Князя Галатова, не стану описывать своего счастія. Неумстно было бы занимать тебя своими радостями, когда ты находишься въ слезахъ, однако думаю, что это извстіе примешь ты не безъ участія.— Князь ухалъ въ Петербургъ, и я, другъ мой, скоро надюсь быть въ Россіи. Батюшка, по слабости своего здоровья, проситъ увольненія отъ должности, лишь только отпустятъ его, то мы вс возвратимся въ Петербургъ, гд назначено быть нашей свадьб, тогда и я найду средство увидть милую, безцнную мою Елизавету.

Г. Е. Тихомирова.

ПИСЬМО XLIX.

Отъ Александра Сергевича Любосердова къ Ивану Федоровичу Прямосудову.

Пріютово ………..

Поспшный отъздъ твой въ Архангельскъ не позволилъ мн доле оставаться въ Петербург. Ты самъ убдилъ меня, зная разстройку длъ моихъ, хать опять въ деревню, но не забылъ взятъ напередъ съ меня клятвы не видать боле Елизавету. Легче мн будетъ, почтенный другъ мой, исполнять сію клятву, нежели ты, можетъ быть, воображаешь. Еслибъ я льстился малйшею надеждою тронуть ее, то, можетъ быть, трудне было бы мн устоять на скользкомъ пути чести и добродтели, но увренный въ ея равнодушіи, чего бъ я сталъ искать? И даже, еслибъ она и чувствовала ко мн какую склонность, захотлъ ли бы я нарушить ея спокойствіе, и предать мучительному я поздному разкаянію?— Еслибъ она была женщина, мало уважающая священнйшій союзъ, я ршился бы, можетъ быть, на преступленіе, столь маловажное въ глазахъ нкоторыхъ людей, но зная, что, наруша свою обязанность, она лишится всей надежды на счастіе, я буду извергъ, если поведу ее къ погибели. Правда, что частыя свиданія съ женщиною, плнившею насъ, могутъ пріучишь къ мысля искать нравиться, человкъ влюбленный, слдуя сердечному чувству, старается убдить себя въ томъ, что любовь есть непреодолима, затмивъ разсудокъ свой ложными умствованіями, не находитъ боле силъ противиться влеченію, страсти, и наконецъ ступаетъ на путь порока, дотол съ ужасомъ имъ обозрваемый.— Такъ видимъ мы часто благородныхъ, добродтельныхъ людей, вовлеченныхъ въ бездну преступленій отъ того, что не умли удалиться въ первую минуту, породившую страсть ихъ!— Но нтъ, не бдствіе для меня не опасно, кажется, что съ Елизаветою я разлученъ навсегда: она живетъ въ какихъ ни будь ста верстахъ отсюда, и я вроятно нигд уже не буду имть случая съ нею встртиться. И такъ успокойся, любезный другъ, и твердо полагайся на то, что я съ своей стороны постараюсь сохранить твою довренность и уваженіе.
Крайне, жалю, что ты въ толь дальнемъ отъ меня разстояніи! Здравыя сужденія твои разсевали мракъ, который начиналъ усиливаться въ душ моей, они же и утвердили во мн силу хорошихъ наклонностей, и чрезъ то подали средство и впредь побждать себя. Слдуя совтамъ твоимъ, я съ новымъ жаромъ предался опять наукамъ, и въ книгахъ и занятіяхъ моихъ нахожу дйствительно врнйшее изцленіе отъ скорбей душевныхъ.
Счастливъ, кто иметъ подобнаго теб друга! Такой другъ есть истинно другая совсть!

А. Любосердовъ.

ПИСЬМО L.

Отъ Ивана Федоровича Прямосудова къ Александру Сергевичу Любосердову.

Архангельскъ…….

Что ни говоришь ты о твердомъ намреніи оставить Елизавету въ поко, но изо всхъ словъ твоихъ я не могу не заключать, что ты или меня, или самъ себя обманываешь. Первая встрча — и она погибла! Но не думай, чтобы ты, если успешь соблазнить досел непорочную женщину, могъ сохранить уваженіе истинно честныхъ людей, ты будешь предметомъ ихъ презрнія, и ни чмъ уже въ глазахъ ихъ, и даже въ собственныхъ своихъ, если останется Въ теб малйшее чувство добродтели, не покроешь содланнаго преступленія!
Твердо помни, любезнйшій другъ, что есть такіе поступки, которыхъ и самое раскаяніе совершенію загладить не можетъ! Еслибъ и нашлись люди, которые извиняли бы тебя, но ты самъ себ произнесъ бы судъ во глубин души своей, и когда протекла бы юность твоя, когда бы потухла страсть, господствовавшая надъ тобою, когда бы ты остался одинъ съ преступленіемъ, обнаженнымъ отъ обманчивыхъ покрововъ воображенія тогда, въ часы тихаго уединенія или мучительной безсонницы, какой отвтъ ты бы далъ себ? Не замерла ли бы кровь въ жилахъ твоихъ при воспоминаніи о прежнихъ длахъ? Не выступилъ ли бы холодный потъ на лиц твоемъ при воззрніи на супруга, мать, дтей, оскорбленныхъ, уничиженныхъ тобою?— Но прочь отъ меня жестокая мысль видть въ друг моемъ ненавистный предметъ!— Льщусь надеждою, что мои совты, твоя собственная твердость и, можетъ быть, самая судьба, удержать тебя на краю пропасти.
Такъ, другъ мой, прилпляйся къ наукамъ, ищи ими занять дятельность твоего духа. Человкъ, пекущійся неутомимо о пріобртеніи новыхъ познаній, рдко или едва ли когда ни будь бываетъ дурнымъ человкомъ. Ученый не находитъ времени внимать гласу страстей, и безпрерывнымъ употребленіемъ мысленныхъ силъ своихъ достигаетъ наконецъ до того, что дйствительно отдляется отъ всякаго земнаго ничтожества. Слдуй высокимъ примрамъ истинныхъ философовъ, и тогда сердце твое очистится отъ плевелъ, страстями посваемыхъ. Вотъ живйшее желаніе

искренняго друга твоего
И. Прямосудова.

ПИСЬМО LI.

Отъ Анфисы Патрикееены Гладкобраловой къ Анись Киріаковн Тресчалкиной.

Уздный городъ ***……….

Матушка Анисья Киріаковна! посылаю къ вамъ нарочнаго гонца, встей пропасть, да какихъ вы и не ожидаете. Знаете ли вы, кого сюда занесло?— Вашу племянницу Елену Дмитріевну, да и съ муженькомъ, который къ намъ въ Городничіе напросился.— Не смю вамъ, матушка родная, про нихъ всю правду писать, вдь они къ вамъ близки, такъ и ваше сердце, можетъ, къ нимъ перемнится.— А вотъ что у насъ было, я вамъ хорошенько разскажу. Какъ узнали мы, что пріхалъ Городничій съ женою и съ дочками, такъ и услись вс по домамъ, хоть мы и провинціалы, да смекнули, что живую барыню баловать нечего, не намъ ее коллекціи, а ей нашей искать. Она и похала ко всмъ, а дочекъ съ собою не возила, не ужь-то ихъ въ добрые люди показать стыдно?— Сказывала Федотьевна, что будто бы он собою хороши, да что она смыслить!— Вчера Городничиха у меня. была и съ Городничимъ, такая ласковая, да будто бы ни во что не мшается, а все держи камень за пазушкою. Я и заговорила про васъ, а она будто и не слышитъ, а мужъ-то ея и отпусти такое банмо: она-де жила безъ тетки, да и теперь безъ нее жить можетъ. У меня отъ этакаго аффронта такъ сердце и сжалось, подумала было имъ выговорить, да на первой разъ, да и не зная, какъ вамъ покажется, осмлилась.— Теперь, матушка родная, прошу мн сказать, прикажете ли мн съ вашею племяненкою быть знакомой, или нтъ: я изъ вашей воли не выступлю.
Выборы кончились, Предводитель остался у насъ старый, въ правники Лопалова, и Подляковъ у насъ лопалъ въ Земскій Судъ въ Засдатели: думалъ ли онъ, что будетъ ему этакая радость? Не усплъ переписаться, анъ хлопъ къ мстечку. Спасибо Скупалову, онъ все это смастерилъ, Егупъ Самойловичь и самъ прикатилъ къ намъ въ городъ, сказываетъ, за тмъ, чтобы посмотрть за Подляковымъ, какъ онъ исправляться будетъ. Да что его учить? ученаго учить, лишь портить, а чуть ли не женка его уговорила на зиму сюда прикатить. Чай, ей бдненькой безъ Любосердова-то скучно? Хорошо Егупъ Самойловичь, слушай жены, мы тебя просвтимъ: пособьемъ деревенской-та спси!
Вотъ все, матушка, что я знаю, а если что еще до меня дойдетъ, то не промаркирую васъ увдомить.— Со всенижайшимъ моимъ высокопочитаніемъ честь имю пребыть ваша препокорная ко услугамъ

Анонса Гладкобралова.

ПИСЬМО LII.

Отъ Анисьи Киріаковны Тресчалкиной къ Анфис Патрикеевн Гладкобраловой.

Ущелье…….

Экъ, что теб въ башку-то взбрело, Анфисушка! съ чего ты взяла, чтобъ я опятъ прилпилась къ своей племяненк? Ты разв меня не знаешь?— Ужь какъ разъ я сказала нтъ такъ и нтъ. У меня свой обычай, хоть бы Губернаторшей она была, такъ я бы ей не простила. Нтъ, Анфисушка, ты моя дочь и наслдница, никому, мимо тебя моего имньишка не достанется, я ничего съ бельмеса не общаю.— Узнай только, Анфисушка, привезли ли они съ собою денжонокъ? Мн, правда, до этаго и нтъ нужды, да хочется узнать, не будетъ ли она съ своимъ сорванцемъ на сухой корк сидть.
Смотрижъ, мать моя, ни подъ какимъ видомъ не ссорься съ Храбриными, а то какъ намъ, Анафисушка, будетъ, узнавать, что у нихъ длается. Да развдай пожалуйста и объ двчонкахъ-та, чай такія же злыя и жеманныя, какъ непутная ихъ матушка.
Ну, Анфисушка, ничему я такъ не рада, какъ, что пріхалъ въ городъ Егупъ Самойловичъ! Коли Любосердовъ парень не промахъ, такъ надлаетъ онъ ему хлопотъ. Лиска не увернется, все фи, да фи: поменьше станетъ ломаться, этихъ коверканныхъ сердце мое терпть хе можетъ!

Анисья Тресчалкина.

ПИСЬМО LIII.

Отъ Александра Сергевича Любосердова къ Ивану Федоровичу Прямосудову.

Пріютово…………..

Не усплъ произнсть клятву не видать Елизавету, какъ и измнилъ уже ей! Но не вини меня, другъ мой, не выслушавъ, я совершенно не ожидалъ съ нею встртиться, и счастіе или несчастіе мое довели меня до сего пагубнаго свиданія!
Я жилъ въ деревн, въ совершенномъ уединеніи, ни мало не ожидая быть вынужденнымъ куда нибудь хать, вдругъ изъ города является человкъ отъ нашего пріятеля Храбрина, съ которымъ ни мало не воображалъ здсь встртиться, онъ увдомлялъ меня, что назначенъ въ *** Городничимъ, и просилъ на другой день на вечеръ. Ты можешь вообразить, сколько я былъ обрадованъ пріздомъ сего добраго человка, тмъ боле, что почиталъ его уже отправившимся въ Польшу для занятія мста, о которомъ ты для него хлопоталъ.
Я похалъ часу въ 6-мъ вечера, и думалъ, что проведу его въ маломъ кругу давно уже мн знакомыхъ городскихъ жителей. Подъзжая къ Городническому дому, я удивлялся необыкновенному онаго освщенію, плошки горли у воротъ, народъ толпами ходилъ вокругъ. Подъзжаю къ крыльцу, хозяинъ встрчаетъ меня, мы дружески обнялись, и онъ ввелъ меня въ залу. Не усплъ еще глазами окинуть гостей, какъ вдругъ кто-то повисъ у мен на ше, смотрю, не врю самъ себ — это былъ Скупаловъ! Признаюсь, съ восторгомъ привтствовалъ его: надежда видть Елизавету вливала въ меня новую жизнь, новыя чувства, я самъ себя не узнавалъ! Въ одно мгновеніе сужденія забыты, твердость исчезла! Ахъ, другъ мои! какъ слабъ гласъ разсудка противу вопля страстей! Не знаю, какой страхъ нападалъ на меня: я столько же боялся, сколько желалъ видть Елизавету. Ее въ зал не было, въ гостиную, гд она сидла съ прочими барынями, можноль было войти безъ трепета? Городничій облегчилъ мн сей шагъ: взялъ меня за руку и повелъ къ жен. Я долженъ былъ казаться очень смущеннымъ, едва не зацпилъ я за столъ съ вареньемъ, поцловалъ руку хозяйки съ удивительнымъ жаромъ, хотлъ насказать ей множество привтствій, но думаю, что ни одного не сказалъ, — Елизавета сидла возл нее. Однимъ словомъ, я показался бы самымъ жалкимъ твореніемъ, еслибъ самъ Скупаловъ не выкупилъ меня изъ бды. Онъ непримтно слдовалъ за мною, и едва откланялся я съ Еленой Дмитріевной, какъ схватилъ меня за руку и представилъ жен какъ стараго знакомаго. Мое замшательство удвоилось, но что со мною было, когда прижималъ я къ губамъ прелестную ручку, которую хотлъ бы имть право почитать своею? Я молчалъ, что могъ бы сказать?… Но велерчивой Скупаловъ тотчасъ началъ исторію о собак, и я усплъ оправиться.— Винюсь передъ злобою, я искалъ взоровъ Елизаветы, но встртитъ ихъ не могъ: она умла быть учтивою, но только учтивою, — говорить со мною, и не глядть на меня.
Между тмъ скоро возобновился прерванный прибытіемъ моимъ разговоръ: старый инвалидный Поручикъ разсказывалъ Елизавет о прежнихъ походахъ своихъ. Вотъ, матушка, говорилъ онъ, вамъ барынямъ въ диковинку наша служба. Какъ былъ я фельдфебелемъ, а которой изъ солдатъ да криво застегнутъ, такъ Капитанъ-то парятъ паритъ бывало, только что повертываешься: да спасибо ему, вкъ буду за него Богу молить! научилъ дисциплин, за то я и своимъ теперь не спускаю.— Елизавета не могла дослушать урока дисциплины, встала и ушла.
Я дышалъ свободне и могъ оглядть окружавшихъ меня. Какая-то Казначейша Гладкобралова, которой я еще не зналъ, завала со мною рчь о наукахъ, и убдительно меня просила снабдить ее историческими книгами, я съ трудомъ могъ ее уврить, что такихъ книгъ не имю.
Толстая Судейша, старинная знакомая нашего семейства, спрашивала меня, продолжаю ли я заниматься комарами, да цвточками, и удивлялась, что я, при всемъ ум моемъ, могу тешиться такими пустяками.
Уздная Засдательша, живой скелетъ, убждала меня украсить комнаты вырзанными изъ книгъ моихъ картинками.
Наскучивъ симъ враньемъ, я вышелъ въ залу къ мущинамъ, но тутъ можно припомнитъ Рускую пословицу: попалъ изъ огня въ полымя. Судья, которой ходилъ вдоль по комнат, не удостоивая никого и взглядомъ, подошелъ ко мн съ вжливостью, и сказавъ слова два о погод, началъ разсказывать длинную исторію о запутанной тяжб, которую онъ надялся ршить. Не усплъ дотъ него отдлаться, какъ толстый Исправникъ, который о чемъ-то шепталъ въ углу съ своимъ Секретаремъ, сталъ мн говоритъ о дорожныхъ участкахъ, въ которыхъ онъ надялся сдлать какія-то къ общему удовольствію перемны. Нкто Подляковъ, Засдатель Земскаго Суда, подошедшій ко мн съ низкими поклонами, увдомилъ меня, что участокъ, въ которомъ разположены мои деревни, назначенъ ему, и уврялъ, что онъ будетъ какъ можно мене безпокоить крестьянъ моихъ подводами. Брадатый голова, который на краю стола потягивалъ пуншъ, ревностно просилъ меня сдлать ему компанію. Наконецъ поймалъ меня Скупаловъ, и завелъ рчь о собакахъ и лошадяхъ, признаюсь, что я съ меньшимъ нетерпніемъ слушалъ его, нежели прочихъ.
Вдругъ заскрыпли скрипки — и началась пирушка! Городничій открылъ балъ съ Судейшею, потомъ слдовалъ Судья съ женою Городничаго, Исправникъ съ Поручицею, Скупаловъ съ Исправницею, Подляковъ съ Казначейшею, а я остался на конц — съ Елизаветою. Повришь ли ты, что мы не сказали другъ съ другомъ ни слова, едва усплъ я, почти невнятнымъ голосомъ, просить ее на первый экосезъ.
Чтобъ скрыть свое замшательство и притомъ боле познакомиться съ новыми городскими жителями, я ходилъ Польскіе со всми дамами, я замтилъ притомъ, что Скупаловъ всегда старался быть въ 1-й пар, и что во всхъ случаяхъ онъ столько же оказывалъ простоты, сколько и самолюбія.
Наконецъ начался экосезъ. Еслибъ я видлъ что нибудь кром Елизаветы, то могъ бы посмяться странному бснованію нкоторыхъ изъ ученыхъ и недоученыхъ нашихъ танцовщиковъ, одинъ Скупаловъ нсколько обратилъ на себя мое вниманіе. Въ пар съ толстою Исправницею онъ напрягалъ вс свои силы я чтобъ стащитъ ее съ мста и чтобъ показать проворство неуклюжихъ своихъ ногъ. Но я долженъ былъ начинать, Елизавета летла, и я слдовалъ за нею. О другъ мой! кто не танцовалъ съ обожаемою женщиной, тотъ не знаетъ прелести танцевъ!
Рука моя едва держала руку Елизаветы, но рука моя невольно сжималась боле, боле, и я опомнился только тогда, какъ долженъ былъ опустить эту прелестную руку!
Нсколько экосезовъ изъ учтивости долженъ былъ я танцевать съ хозяйкою и съ дочерьми ея. Должно признаться, что сіи послднія заслуживали боле нежели быть предметомъ холоднаго вниманія. Красота и ловкость обращенія сихъ двушекъ, которыхъ я не имлъ случая видть въ Петербург, удивили меня, но встртившись съ Елизаветою прежде, нежели съ ними, что могъ я привести имъ въ данъ, кром вжливости и удивленія?
Начались кадрили, я звалъ Елизавету — но она отказалась, отговариваясь усталостью. Я подумалъ, что она замтила пламенную страсть мою, и что она избгала случая быть, слишкомъ близко со мною. Чтобы удалить отъ нее сію мысль, я взялъ первую попавшуюся мн изъ дамъ, и долженъ былъ кружиться противъ воли.— Окончивъ кадрилъ, я пошелъ въ диванную, чтобъ отдохнуть, и нашелъ тамъ Елизавету съ Казначейшею, Казначейша подозвала меня, и стала разспрашивать о первомъ моемъ знакомств съ Скупаловымъ.Елизавета отзывалась въ столь лестныхъ на мой. счетъ выраженіяхъ, что я осмлился ссть возл нее, конецъ платка, которымъ она закрывала грудь, упалъ на мою руку, она хотла его оправить, и рука ея встртилась съ моею! Я вздрогнулъ, она покраснла — и извинилась! Ахъ! какъ бы я желалъ, чтобы она не извинялась!
Но Елизавета встала и пошла, Казначейша взглянула на меня, какъ будто бы съ состраданіемъ, кажется, она должна быть добрая, чувствительная женщина!
Заиграли горленку, недоставало пары. Скупаловъ, не спрашивая даже моего согласія, взялъ меня за руку, подвелъ къ жен и принудилъ ее идти со мною. Она кинула на него взоръ, въ которомъ изображались и сожалніе и упрекъ.— Извстна ли теб горленка? Это родъ мазурки, частый особый вальсъ, въ которомъ находишься отъ дамы въ самомъ близкомъ разстояніи, придаетъ ей особую прелесть. Что чувствовалъ я, когда глаза мои могли безпрепятственно останавливаться на ангельскомъ ея лиц! Ея взоры были потуплены, но частый румянецъ, волненіе груди біеніе сердца, котораго я могъ почти считать удары, все показывало въ ней особенное замшательство, и я былъ столько жестокъ, что старался еще его умножить! Но горленка кончилась, и очарованіе исчезло.
Посл сей горленки какъ могъ я вмшаться въ удовольствія, которыя безъ Елизаветы тяготили бы меня, я сидлъ въ углу, и радуясь, что никто меня не замчаетъ, воспоминалъ ощущенныя удовольствія. Вдругъ повалилъ народъ къ воротамъ, раздался выстрлъ, и вс побжали къ окнамъ: зажгли фейерверкъ. Елизавета стояла одна съ Казначейшею, я подошелъ къ нимъ, Елизавета, казалось, со вниманіемъ смотрла на блескъ играющихъ огней — а я — я разсматривалъ ея прелести. Она по видимому меня не замчала, но стараніе, съ которымъ внезапно завернулась въ свою шаль, доказало мн, что мое вниманіе было для нее не потеряно, Я хотлъ говорить съ нею, но слова замирали на язык моемъ. Казначейша скоро завела разговоръ, и умла вмшать въ него Елизавету. Я напомнилъ ей объ ея свадьб, даже вырвалось у меня нсколько словъ, которыя показывали участіе, мною въ ея судьб принимаемое, но она молчала, вздохнула, но такъ тихо, такъ тихо, что одно движеніе груди измнило ей. Фейерверкъ кончился — и я, къ счастію, не все сказалъ!
Ужинъ былъ готовъ, вс занимаютъ мста свои и, какъ ведется у насъ, женщины на одномъ конц, мущины на другомъ. Я сидлъ противъ Елизаветы — но Скупаловъ былъ возл меня, я долженъ былъ слушать его, отвчать ему, и хотя онъ крайне былъ мн досаденъ, но въ сердц своемъ я находилъ тайное желаніе нравиться ему, даже привязать его къ себ.— Столъ кончился, и заиграли Polonaise sautante, Елизавета согласилась идти со мной, старики разрзвились, и началась бготнія по комнатамъ. Я никогда не забуду этаго полонеза!…
Но былъ уже 3-й насъ, а вечеръ, казалось, еще не начинался. Поднялась вьюга, и Скупаловъ предложилъ мн у себя ночевать, но могъ ли я ршиться провести ночи въ томъ мст, гд Елизавета обитала не со мной! Скупаловъ позвалъ ее, повелъ къ санямъ и вс радости мои исчезли и остались со мною ревность и отчаяніе!
Не знаю, какъ очутился я въ своихъ обшивняхъ, снгъ валился охлопками, мы пропутались до свта, но я ничего не чувствовалъ…….
Изъ словъ моихъ ты заключишь, что я уже погибъ, что я уже вознамрился погубить и Елизавету, но крайней мр постараюсь ее увидть? Но нтъ, другъ мой, думай лучше обо мн. Снова приношу обтъ не искать съ нею встртиться, убгать даже всхъ случаевъ, которые могли бы меня съ нею сблизить. Пусть меня постигнеть небесное проклятіе, если я возымю мысль соблазнить Елизавету!
Прощай, любезный другъ! Пожалй о моемъ отчаяніи, но надйся на мою твердость.

ПИСЬМО LIV.

Отъ Анфисы Патрикеевны Гладкобраловой къ Анись Киріаковн Тресчалкиной.

Уздный городъ ****……

Ну ужъ матушка Анисья Киріаковна, что это за Любосердовъ! преважный человкъ! чудесный тансеръ!— Всмъ бы хорошъ, да однимъ только не годится: стыдливъ какъ красная двка! Онъ по уши въ Елисавету-то Сергевну влюбленъ, другой уже давно-бы сдлалъ декларацію, а онъ и куры-то еще строить не начиналъ, взглянетъ, да покраснетъ, закинетъ куплементъ, да замкнется. Нтъ, матушка Анисья Киріаковна, если если модные парлеметры поступаютъ такъ скромно съ своими матресами, такъ не диво, коли они попусту теряютъ время. Что тутъ за контузія, если и откажутъ? Попытался разъ, попытался два, а на третій авось и самой стыдно будетъ. Впрочемъ,— съ Скупаловымъ Любосердовъ въ большихъ ладахъ, и препорядочно водитъ его за носъ. Не диковинка, если онъ и по недл станетъ жить у старика,— пусти только-козла въ огородъ! Но нтъ, Любосердовъ слишкомъ робокъ, то ли дло Подляковъ! Правда, я и сердитенька на него, но не хотя въ амурахъ похвалишь: прямой армейской!
Что матушка, сказать вамъ про нашу вечеринку? Ужъ славной былъ балъ! прыгали до уморушки, изъ кавалеровъ ни кого и пьянаго не было: понатянулись только порутчикъ, да Подляковъ, да еще голова, и мой муженекъ. Феваркъ, что пофранцузски зовутъ фижуа, и по нашему потшные огни, былъ диковинный! Бураки столько треску надлали, что чуть стекла не повыскакали, а шутихи такъ ужъ со смху надсадили! Правда, и поосердился Городничій, что холопья бросали ихъ въ народъ, да видно они умне своего барина, что было крику! не одна баба, и думаю, разстеряла свои босовики.
Ваша племяненка всхъ угощала, да только какъ Царица ходитъ, а кажется ни кто бы ее не хуже, Она очень поладила съ Елизаветой Сергевной, да врядъ-ли надолго: ваша племяненка та, хот ужъ и дочки невсты, еще не стара, да и собой, не дурна, а мужъ-то сденекъ, такъ имъ за Любосердова-та перессориться, Скупаловъ тоже, кажется, приволакивается за Исправницей, а эта и уши развсила, да диво ли? ей съ роду никто куръ не строилъ. Объ другихъ сказать нечего, мущинъ мало, вдь и имъ бдненькимъ не разорваться же!
Жаль, матушка Анисья Киріаковна, что васъ здсь нтъ, а то было бы чему насмяться, весь городъ знаетъ что Любосердовъ волочится за Елизаветой Сергевной, а дуракъ мужъ и мамки не маетъ. Ужь тогда разв догадается, какъ рога выше дверей вырастутъ, да какая и намъ нужда! Жалъ только Любосердова, если онъ не прикидывается, такъ ужъ вправду влюбленъ, а Елизавета-то Сергевна точно ледяная! Правда, и она на него изъ-подътишки поглядываетъ, да, кажется, кабы она влюблена была, такъ не отказывалась бы съ нимъ танцовать, какъ она это нсколько разъ длывала, да и отъ разговоровъ съ нимъ не убгала бы, а то такъ и дичится. На все, правда, время, ржа и желзо стъ.
О состояніи вашей племяненки и мужа, ея я узнать ничего не могла, кажется, не ахти много, а надются они на городовые доходы, а про вашихъ внучекъ, такъ я готова написать цлой романъ, ужь что за фектація! кто не видалъ, такъ не повритъ. Точно куклы сидятъ, только что головками повертываютъ, во весь вечеръ отъ нихъ словечка не добились. Этакимъ бы двчонкамъ такъ бы и минуты на мст не посидть: другія бы такую бгатню подняли, что всхъ бы со смху надсадили, а эт сидятъ сложа ручки, и губками не пошевелятъ. Об такія тоненькія, какъ спички, такъ и боишься, чтобъ не переломились. Старшая-та Наталья Силантьевна такая блая, какъ полотно, какъ въ темной горниц съ нею встртиться, такъ испугаешься, правда, есть и румянецъ, да мудрено ли поддлать? И близна-та, матушка Анисья Киріаковна, чуть ли не накладная: вдь у этихъ горожанокъ и Богъ всть какихъ нту притираній! Мы и свинцовыми довольны, а какъ щеки-та Китайскими натрешь, такъ все таки не хуже ихъ, хоть подъ внецъ готовы. А Софья-та Силантьева какъ жучокъ, я бы ужь этой-та велла блиться, румянецъ, правда, во всю щеку, да такой багровой, что и не видывала: чуть лк эта Шамаханскимъ щелчкомъ на уксус щечекъ-та не натираетъ ли. А что ужь манерныя, такъ манерныя, да и батюшка съ матушкою имъ повадку даютъ. Покуда накрывали на столъ, такъ насъ молодокъ пять шесть забралось въ угольную комнату, голоса-та хоть куда, мы и запли вашу любимую псенку:
Жена мужа потшила,
Середъ саду повсила
На горькую на осинушку,
На самую на вершинушку,
Отошедши поклонилася,
Мы никакъ не могли уговорить этхъ двочекъ, чтобы он намъ подтянули, а какъ взошелъ. Сила Савичь, такъ такъ ихъ турнулъ, что мы не опомнились, кажись, что за бда объ лихомъ муж псню пть?
На дняхъ самъ надюсь у васъ, матушка Анисья Киріаковна, побывать — а коли что еще поразвдаю, то все вамъ на словахъ перескажу лучше, чмъ на письм. Прощайте, благодтельница моя! Остаюсь

ваша препокорная
названная дочь и послушница
Анфиса Гладкобралова.

ПИСЬМО LV.

Отъ Елизаветы Сергевны Скупаловой къ Графин Екатерин Александровн Тихомировой.

Уздный городъ *** ………….

О другъ мой! сколь часто испытываю я надъ собою вс досады, вс неудовольствія, отъ исправнаго супружества раждающіяся! Что горестне для жены, какъ не принужденное сравненіе мужа съ другими, затмвающими его въ достоинствахъ? Не говорю я о наружности, къ ней скоре привыкнуть можно: но къ невжеству, къ грубости, къ холодности какъ пріучить себя, особливо если найдешь въ другихъ тончайшую образованность, нжнйшее, пламеннйшее чувство!
Ты, можетъ быть, подумаешь, что я уже встртила того молодаго человка, который будетъ меня такъ любить, такъ любить, когда я буду старымъ и брюзгливымъ старикомъ, какъ ты писала въ одномъ письм, но нтъ, другъ, мой! я и могла бы, можетъ быть, найти этаго молодаго человка, могла бы уважать рдкія его достоинства, чувствовать даже нкоторую къ нему дружбу, но любить его и любить страстно, нтъ, никогда! Я могу довольно полагаться на правила свои, чтобы не страшиться искушеній, въ той увренности, что страсть длается страстью только тогда, когда сами даемъ волю чувствамъ сердца, презирая уроками разсудка. Я не опасалась бы видть ежедневно этаго человка, находить даже удовольствіе въ сообществ его, одно могло бы меня отвлечь отъ сего сообщества: это всегдашнее сравненіе между нимъ и мужемъ моимъ, которое было бы хотя и неопасно для меня, но всегда горестно для моего самолюбія!
Скажу теб, что я опятъ видла того Любосердова, о которомъ я и прежде уже къ теб писала, любезный молодой человкъ, отмнно чувствительный, и который, кажется, могъ бы любить меня, еслибъ я была не замужемъ, но изъ того, что я слышала о необыкновенной твердости его правилъ, я должна заключить, что онъ всегда будетъ умть хранить свое уваженіе ко мн въ надлежащихъ границахъ. Мы нечаянно встртились на бал у Городничаго Храбрина, который сказывалъ мн, что онъ обязанъ всмъ своякъ счастіемъ твоему семейству.— Замшательство, которое замчала я въ Любосердов, когда онъ говорилъ со мною, томность или выразительность взоровъ, самые звуки голоса, все могло бы заставить думать, что онъ влюбленъ, и влюбленъ въ меня, но скорый его отъздъ, невжливый отказъ побывать въ дом моего мужа, скоро излчили меня отъ моихъ несправедливыхъ подозрній. Но впрочемъ, какая мн нужда, влюбленъ ли въ меня Любосердовъ или нтъ, я замужемъ, и вс мои мысли, вс мои чувства должны бытъ обращены къ одному соблюденію моихъ обязанностей.
Ты, другъ мой, скоро, соединишь судьбу свою съ судьбою любимаго, обожаемаго человка, рдкое счастіе, когда сердце и. разсудокъ согласны между собою! Блаженствуй, милый другъ, одн твои радости могутъ еще сколько нибудь согрть охладвшее ко всему, кром дружбы, сердце мое.— Прощай, милый другъ, будь счастлива! вотъ пламеннйшее желаніе

твоей Елизаветы.

ПИСЬМО LVI.

Отъ Елены Дмитріевны Храбриной къ Графин Екатерин Александровн Тихомировой.

Уздный городъ ***.……

Облагодтельствованная вами и почтенною вашею матушкою, не обязана ли я посвятить вамъ первыя минуты спокойной и счастливой жизни, которая вами мн доставлена? Оказать вамъ мою., благодарность словами будетъ мало, дломъ, я не въ силахъ, молить ежедневно Бога о поданіи вамъ всхъ благъ земныхъ и небесныхъ — вотъ все, что предоставлено мн!— Меня, мужа моего и дтей вы извлекли изъ нищеты и доставили нашъ насущный хлбъ, вы умли отыскать насъ, когда, пріхавши въ Москву съ границъ Сибирскихъ, по недостаткамъ нашимъ, мы не находили уже средства продолжать пути нашего въ Петербургъ, вы взяли насъ къ себ, почтенные, добрые родители ваши приняли на себя исходатайствовать мужу моему мсто, въ которомъ онъ могъ бы содержать себя и семейство свое, мы слдовали завами въ Петербургъ, оставляя сію Столицу и самую Россію, вы не забыли о насъ: вы умли вселить участіе къ намъ въ друзей вашихъ, они не только изходащайствовали мужу моему мсто, подающее намъ надежду на спокойную и счастливую жизнь, но я пожизненный пенсіонъ, которой успокоиваетъ насъ совершенно и на счетъ будущаго. Такъ, мы всмъ вамъ обязаны, но вы не любите, чтобъ я говорила о благодяніяхъ вашихъ:, я молчу, но не мене того умю чувствовать.— Здсь, по крайней мр, не должна я скрывать сердечныхъ ощущеній моихъ, здсь есть еще чело? вкъ, раздляющій со мною, осмлюсь сказать, обожаніе къ вамъ! Вы уже конечно отгадали,, что я говорю о той Елизавет, которая была всегда предметомъ вашей любви и попеченій, я нашла, ее здсь, и считаю за счастіе, что пріобрла ея знакомство. Думаю, что вамъ пріятно будетъ знать, какъ и гд я ее видла.
Мужъ мой, по прізд сюда, пригласилъ всхъ живущихъ въ город къ себ на вечеръ, Скупаловъ съ вашею Елизаветою были въ числ постителей. Съ перваго взгляда я узнала ту, о которой вы мн такъ часто говаривали. Необыкновенная красота, скромность и достоинства, все привлекало къ ней. Въ нсколько минутъ мы были уже знакомы, но когда провели нсколько дней вмст, то стали жалть о тхъ, въ которые мы другъ другу были нужды.
Не могу не сказать вамъ словъ двухъ о ея муж.— Я подобнаго ему человка, кажется, еще не видывала, не знаю, какъ Елизавета могла ршиться за него выдти, едва ли бы какое стеченіе обстоятельствъ могло меня принудить, быть женою дурака или негодяя, а онъ и то и другое. Женившись въ совершенныхъ лтахъ на столь молодой двиц, онъ долженъ бы былъ руководствовать ею, и стараться удалять отъ пагубныхъ знакомствъ, вмсто того, кмъ онъ окружаетъ ее?— Самыми низкими людьми! Къ тому же, подавая самъ примръ разврата, онъ давно бы истребилъ въ жен своей послднюю искру добродтели, еслибь жена его была не Елизавета.
Вы мн препоручили пещись о ея спокойствіи и счастіи, я это исполню, признаюсь, не столько изъ угожденія къ вамъ, сколько по собственному влеченію моего сердца. Мои лта и опытность, несчастіями пріобртенная, подаютъ мн средства служить ей вмсто матери, которой она, такъ сказать, не иметъ. Будьте уврены, Милостивая Государыня, что я употреблю вс усилія утшать Елизавету въ горестяхъ ея, или, по крайней мр, Защитишь ее отъ тягчайшихъ.
Сей часъ пріхала Елизавета Сергевна, и я должна оставиціь перо но не могу кончить, не повторивъ изъявленія вчной благодарности

душевно преданной вамъ
Елены Храбриной.

Забыла вамъ сказать, что мы нашли здсь прекраснаго человка, именно, помщика узда нашего Любосердова, съ которымъ познакомились мы еще въ Петербург. Онъ оказалъ многія услуги мужу моему въ отсутствіе ваше. Этотъ добрый Любосердовъ всякой день у насъ, онъ какъ домашній, и кажется, что мы безъ него и веселиться не умлибъ.

ПИСЬМО LVII.

Отъ Геннадія Аркадьевича Вольномыслова къ Сил Савичу Храбрину.

С. Петербургъ.

Ты конечно удивишься, столь несчастный, столь обиженный мною братъ, видя сіи знакомыя теб черты, ты удивишься, что человкъ, погрязшій въ злодяніяхъ, осмлился писать къ тому, чья жизнь не запятнана ни однимъ постыднымъ поступкомъ!— Но судьба жестоко преслдуетъ меня, и если вижу я въ бдствіяхъ своихъ не удары мстящаго Провиднія, то по крайней мр ощущаю, что порокъ самъ готовитъ себ казнь. Горьки плоды распутствъ оказались въ дтяхъ моихъ, сіи несчастныя дти, изнемогающія отъ болзней, съ кровью въ нихъ влитыхъ, испили чашу страданіи, которую я для нихъ уготовалъ еще въ дни юности моей!— И послдній сынъ пой, надежда старости, и тотъ закрылъ глаза, и какъ? Проклиная отца своего!… О братъ мой, о ты, котораго не смю еще назвать я другомъ моимъ! ты остался у меня одинъ, пусть ты и дти твои будете наслдниками моего имнія! Прізжай съ женою своею, которую я столь жестоко оскорбилъ, прізжай съ дтьми, со всмъ семействомъ, прізжайте наслаждаться богатствами моими! Пусть среди удовольствій роскоши забудете вы многолтнія страданія мои! Прошу отъ васъ одной милости: попеченіями вашими, удовольствіемъ, которое увижу написаннымъ на лицахъ вашихъ, удалите отъ меня воспоминаніе прошедшихъ горестей моихъ, обновите мн путь жизни и усйте цвтами край могилы моей, да преселюсь я изъ объятій вашихъ въ міръ неизвстный, да засну я сномъ смертнымъ при рыданіяхъ облагодтельствованныхъ много!
Приди, любезный братъ! простри дружелюбно ко мн руку свою, и наслаждайся со много изобиліемъ я всми удовольствіями, роскошью изобртенными.

Страждущій братъ твой
Геннадій Вольномысловъ.

ПИСЬМО LVIII.

Отъ Силы Савича Храбрина къ Геннадію Аркадіевичу Волномыслову.

Уздный, городъ **** …….

Милостивый Государь Геннадій Аркадіевичъ!
Съ крайнимъ удивленіемъ, признаюсь вамъ, получилъ я письмо ваше, но не потому чтобъ я былъ человкъ всесовершенный, какъ вамъ угодно это говорить, а потому, что правила ваши столь были всегда противны моимъ, что не предполагали никакого между нами сближенія. Да и нын, позвольте вамъ сказать, еслибъ истинное раскаяніе заставляло васъ обратить глаза на прежнюю жизнь вашу, то вы не выказывали бы еще наклонности къ мнніямъ, и прежде руководствававшимъ вами, въ душ вашей тлится еще все то же безбожіе, съ самой юности вовлекшее васъ въ пороки, и слдовательно пріуготовившее вамъ горестную, но нераскаянную старость. Докол же будутъ храниться въ сердц вашемъ тлетворныя смяна неврія, до тхъ поръ мн не льзя будетъ, какъ Христіанину, быть въ близкой съ вами связи, и какъ отцу, подвергнуть ядовитости заразы неопытныя души дтей моихъ. Святый Псалмопвецъ Давыдъ не напрасно говорить: Блаженъ мужъ, иже неиде на совтъ нечестивыхъ, и на пути гршныхъ не ста.’— Вамъ, можетъ бытъ, забавно покажется, что я изъ Священнаго Писанія привожу нарченія, и принимаю ихъ основаніемъ несогласію моему на предложенія ваши, но я, во всхъ случаяхъ жизни моей, руководствовался правилами, почерпнутыми мною изъ Книгъ живота вчнаго, изъ книгъ, служащихъ предметомъ кощунству вашему и столь преступно оклеветанныхъ лжеучителями вашими!
Чтожъ касается до богатства, которымъ вы хотите меня обольстить, признаюсь, что хотя я и желалъ бы оставить дтямъ моимъ кусокъ насущнаго хлба, но лучше захочу и самъ умереть съ голода и ихъ видть въ нищет умирающими, нежели подвергнутъ собственныя мои и ихъ правила ядовитому дуновенію нечестія, и слдовательно, за временное и ложное счастіе міра сего лишиться надежды на общанный намъ внецъ нетлнія! Впрочемъ, и въ бдномъ и безпомощномъ состояніи семейства моего надуюсь я на милость Вседержителя и врую Святымъ словамъ его: Не пецытися душею вашею, что ясте или что піеme: ни тломъ вашимъ, во что облечетеся: воззpume на птицы небесныя, яко ни сютъ, ни жнутъ, ни собираютъ въ житницы, и Отецъ вашъ небесный питаетъ ихъ: не вы ли паче лучше ихъ есте?
Сверхъ того, знаячто богатства ваши не вс собраны честнымъ и позволительнымъ образомъ, я не захочу. расточать вмст съ вами Плодовъ преступленія, я страшился бы и самъ отвтствовать предъ Господомъ за злато сиротъ и вдовицъ, умножившее сокровища ваши, страшился бы, чтобы слезы, пролитыя ими надъ послднею вымученною изъ нихъ лептою, предъ престоломъ Вышняго не послужили предметомъ осужденія и мн вмст съ вами! Но еслибъ вы дйствительно почувствовали раскаяніе въ сердц своемъ, еслибъ вы обратились на путь истины’и спасенія, еслибъ вы ознаменовали раскаяніе ваше возвращеніемъ обиженнымъ того, что у нихъ отнято, еслибъ замнили то, чего уже возвратитъ не можете, пожертвованіями на бдныхъ и на богоугодныя заведенія, — о, тогда съ какимъ восторгомъ я, жена и дти мои окружили бы васъ! съ какимъ умиленіемъ восплибы всемилосердому Богу пснь хвалебную, и вмсти съ вами, поверженные во прах, воззвали бы: Не вниди въ суд съ рабомъ твоимъ, яко не оправдится предъ тобою всякъ живый!
Я бы еще надялся на изцленіе ваше, еслибъ невріе происходило въ васъ отъ легкомыслія, и если бы вы были изъ числа тхъ модныхъ безбожниковъ, которые мняютъ свое безбожіе на вру столько свободно, но невріе ваше основано на ложныхъ познаніяхъ и превратномъ толкованіи Священнаго Писанія: и потому, такъ какъ мало надежды, чтобы человкъ, Закоснвшій въ невріи, могъ уже очистить сердце отъ плевелъ, которыми оно Заражено, я и не ожидаю, чтобы совты мои могли сколько нибудь на васъ подйствовать, слдовательно и не предвижу никакой возможности сблизиться съ вами. Отдавайте имніе ваше, кому вамъ угодно, мы роптать на васъ не будемъ, чтожь касается до прощенія, которое вы отъ насъ получить желаете, то вы можете быть на сей счетъ совершенно покои мы, истинный Христіанинъ ни противу кого злобы не питаетъ, ибо сказано: да не зайдетъ солнце въ гнв вашемъ. Почему и я, и жена моя, не только на васъ не стуемъ, но и въ ежедневныхъ молитвахъ нашихъ просимъ Бога, чтобы Онъ, до кончины вашей, привелъ васъ на путъ истиннаго покаянія.

Сердечно сожалющій о васъ братъ
Сила Храбринъ.

ПИСЬМО LIX.

Отъ Графини Екатерины Александровны Тихомировой къ Елизавет Сергевн Скупаловой.

С. Петербургъ……

Здравствуй, милый другъ! Пишу къ теб изъ Петербурга, изъ отечественнаго города! О другъ мой! съ какимъ восторгомъ я переступила черезъ границу, съ какимъ восхищеніемъ очутилась здсь, я не въ силахъ теб описать! Цлый годъ провела я въ земл чуждой, но не смотря на вс удовольствія, въ которыхъ я должна была принимать участіе, не могла ни на одну минуту забыть милой Россіи! Дивлюсь я людямъ, которые могутъ равнодушно оставлять землю отечественную, и равнодушно въ нее возвращаться! И могла ли мн нравиться область чуждая? Везд встрчала я подъ личиною вжливости или ненавистъ къ Русскимъ, или зависть, или даже, повришь ли? и презрніе!— Но чмъ заслужили мы его? скажешь ты, милая Лиза! О другъ мой! не льзя безъ смха подумать о безумныхъ бредняхъ, на которыхъ иноземцы основываютъ свое преимущество. Всякій путешественникъ иметъ, право лгать объ Россіи, что ему угодно! Иной спрашиваетъ, нтъ ли еще въ Сибири людодовъ, другой…… Не льзя безъ смха и досады слушать разсказы этихъ иностранцовъ, а особливо, когда они всхъ насъ вообще, за исключеніемъ, можетъ, придворныхъ и нкоторыхъ изъ высшаго Дворянства, почитаютъ за совершенныхъ варваровъ! Желала бы я, чтобы эти иностранцы когда, ни будь увидли нашихъ Офицеровъ, тогда они узнали бы различіе, которое должно длать между ихъ Офицерами и нашими.— Конечно есть нкоторые и у насъ, могущіе удивить своимъ невжествомъ, но гд ихъ нтъ? Какъ требовать, чтобы простой солдатъ, храбростью достигнувшій Офицерскаго достоинства, или сынъ бднаго помщика, отъ косули взятый, имли какія ни будь свднія или ловкость свтскаго обращенія? Я конечно мало имла случая и въ чуткихъ краяхъ виднъ худо воспитанныхъ людей, но что я слышала о невжеств нкоторыхъ изъ Французскихъ и Италіянскихъ Офицеровъ, превосходитъ всякое описаніе, повришь ли ты, милый другъ, что, какъ увряютъ, многіе изъ нихъ не только не имютъ ни малйшаго понятія о первыхъ Наукахъ, преподаваемыхъ дтямъ обоего пола въ Россіи, но даже худо читаютъ и пишутъ на собственномъ язык своемъ? Никогда не забуду я того, что, разсказывая мн объ Адъютант дивизіоннаго Генерала М…….., въ одномъ обществ зашла рчь о козакахъ, и этотъ Адъютантъ относилъ проворство ихъ къ достоинству лошадей, которыхъ достаютъ они, говорилъ онъ, изъ пограничной къ нимъ Аравіи!!!!— Другой Офицеръ, въ томъ же обществ, утверждалъ (въ прямомъ, не въ аллегорическомъ смысл ), что въ Англію пройти можно сухимъ путемъ только чрезъ Россію {Невроятные, но истинные анекдоты! Къ сему прибавить можно, что З7 человкъ плнныхъ Французскихъ Офицеровъ, въ томъ числ два Подполковника, содержавшихся въ одномъ неважномъ уздномъ городк, и бывъ приняты въ Россійскія общества, устыдились невжества своего, и учились — у Русскаго Географіи!— Видно и во Франціи не безъ Митрофанушекъ.}!!!.. Что, еслибъ мы Русскіе по симъ двумъ анекдотамъ вздумали судить объ иностранцахъ вообще? что, еслибъ мы сказали о Французахъ, что они безграмотные, потому что нкоторые изъ ихъ Офицеровъ съ трудомъ подписываютъ свое имя?
Не забавно ли на примръ для насъ пробгать замчанія иностранныхъ путешественниковъ на наши обычаи и нравы? Кто не смялся, читая, что въ Россіи подаютъ нкоторый кисловатый напитокъ, называемый куасъ, и что когда кому изъ общества подадутъ стаканъ онаго, то вс присутствующіе кричатъ: именесъ!!! Или, что въ день Крещенія Священники наши крестятъ дтей въ прорубяхъ, и утопивъ по неосторожности котораго ни будь изъ нихъ, хладнокровно обращаются къ предстоящимъ и говорятъ: непось, непось, тафай — трукой!
Но эти бредни только смшны, а клеветы на нравственность и характеръ народный обидны! Иностранцы, видя, что нкоторые изъ Рускихъ заимствовали и заимствуютъ у нихъ не только науки, въ которыхъ они успли, должно сознаться, прежде насъ, но и правы, и обычаи, и даже, къ стыду нашему, и самый языкъ, почитаютъ Русскихъ за совершенныхъ обезьянъ, не имющихъ способности ничего изобртать, и забываютъ, что Россійскій народъ составленъ не изъ однихъ полу французскихъ головъ, и что девяносто-девять сотыхъ частей сего народа, презирая, ненавидя иноземное, говорятъ собственнымъ языкомъ своимъ и твердо хранятъ старинные обычаи и нравы.
Есть даже изъ сихъ иностранныхъ путешественниковъ такіе, которые не хотятъ признать въ Русскихъ ни малйшей искры ни гражданской, ни воинской добродтели {См. въ Annales des voyages par Malthe-Brun, voyage de Petersbourg i Moscou.}, о женщинахъ говорятъ то, что стыдились бы мы и подумать о женщинахъ Парижскихъ или Внскихъ {См. тамъ же.}, а желала бы я знать, которая изъ Европейскихъ столицъ можетъ похвастать нравственностью: передъ нашею старушкою Москвою? Но это намъ достойная награда за неумстную любовь нашу ко всему иностранному!
Чужеземцы, въ замну гостепріимства нашего, осыпаютъ насъ клеветами, распространяютъ постепенно между нами смя разврата, и стараясь, изгладивъ печать національности, изторгнуть наконецъ остатки привязанности нашей ко всему Русскому, вмст съ сею привязанностію надются исторгнуть изъ сердецъ нашихъ и любовь къ отечеству, и чрезъ то поколебать исполина, котораго собственными силами сокрушить не могутъ!
Скажу теб еще, моя милая,, что хотя отецъ мой не изъяснился при мн на счетъ политическихъ обстоятельствъ, но лице его пасмурно, и ничего хорошаго не предвщаетъ, Французскія войска наводняютъ Европу, Испанцы съ усиліемъ борются противу ихъ, и подаютъ примръ народамъ, какъ защищать Царя и свободу! Дай Богъ, чтобы мы не имли нужды послдовать сему примру, и чтобы орлы Французскіе отъ границъ нашихъ обратились опять во внутренность Германіи.
Вотъ теб на недлю замчаній объ иностранцахъ, теперь время поговорить о томъ, что къ намъ поближе. Князь Галатовъ ухалъ еще до насъ въ Петербургъ, ты не можешь вообразить, съ какимъ огорченіемъ разсталась я съ нимъ: всякой день открывалъ мн въ немъ новыя достоинства, всякой день привязывалась, я къ нему боле и боле? Не могу сказать, чтобы чувство мое къ нему сходствовало съ тмъ волненіемъ, которое называютъ страстью, и котораго примры видала я въ романахъ, но оно соединяло въ себ уваженіе, дружбу и любовь. Я чувствовала и чувствую, что ни съ кмъ, кром его, счастлива быть бы не могла, но любовь моя къ- нему никогда не заставила бы меня забыть того, чмъ обязана я отцу и матери,— и себ самой! Князя мы въ Петербург не застали, онъ по коммисіи отправленъ въ Финляндію, мн безъ него ужасно скучно, и я считаю часы до прибытія его сюда!
Знаешь ли, тнь плнилъ меня Князь? Тмъ, что онъ не похожъ на нкоторыхъ изъ извстныхъ мн свтскихъ молодыхъ людей.— Князь не играетъ честью женщинъ, не считаетъ за похвалу одержанную надъ слабою побду, думаетъ, что человкъ, который ищетъ исторгнуть-изъ сердца жены любовь къ мужу, есть зараза въ обществ, и достоинъ послдней казни. Князь, при лучшемъ воспитаніи, сердцемъ Рускій, и отдавая справедливость всему хорошему у иностранцевъ, и охуждая то, что у насъ худо, думаетъ, что вообще нравы и обычаи Рускихъ ничмъ не хуже иностранныхъ, а что въ достоинствахъ сердца и ума едва ли народъ Русской не беретъ предъ прочими и преимущества. Князь не проводитъ дней за карточнымъ столомъ, а ночей на балахъ и пирахъ каждый шагъ его на пользу службы, или: возложенныхъ на него обязанностей, и слдственно вс поступки его стремятся къ благу общему, ко благу Отечества!
Не не думай однако, чтобы Князь былъ нелюбимъ, онъ уметъ соединять свтскую любезность и снисхожденіе со всею заботливостію должностнаго, умющаго цнить всю важность своихъ занятій, въ свободный насъ онъ слдуетъ за мною въ свтскія общества, и живостью и умомъ уметъ развеселить и старыхъ и молодыхъ.
Не буду говорить теб о добродушіи и сострадательности его, это было бы лишнее: я уже теб сказала, что онъ Русской и сердцемъ и душой!
Тебя конечно не удивятъ мннія мои на счетъ Рускихъ и иностранцевъ, ни понятія мои о правилахъ, долженствующихъ руководствовать нами въ теченіе жизни нашей. Ты была воспитана со мною, тебя, вмст со мною, пріучали любить Россію, пріучали любить Рускихъ, вмст со мною пріучали любить добродтель, пріучали уважать добродтельныхъ! Благодаря высокой Благодтельниц нашей,— изъ насъ длаютъ не космополитокъ, а истинныхъ дщерей Отечества! Насъ приготовляютъ быть не свтскими вертушками, за добрыми женами, добрыми матерями! Въ насъ посяваютъ начала всякаго добра, и сіи начала, при совтахъ добрыхъ родителей и при наставленіяхъ опытности, должны несомннно приносить обильные плоды.
Перечитываю свое письмо, и вижу, что написала къ теб цлую проповдь, не повришь, какъ я разхохоталась, когда разсмотрла все свое маранье. Боюсь, не попасть бы мн въ педанты, но что длать: воображеніе и сердце часто насъ далеко завлекаютъ!— Такъ и быть, что написано, то написано, и поправлять я ничего же намрена, пожалуй смйся надъ любящею тебя

Катюшею.

ПИСЬМО LX.

Отъ Елизаветы Сергевны Скупаловой къ Графин Екатерин Александровн Тихомировой.

Уздный городъ *** …….

Возможно ли? врить ли мн глазамъ своимъ? Такъ ты въ Россіи, ты уже не въ-толь дальнемъ отъ меня разстояніи, каждую недлю буду я получать письма твои, каждую недлю могу увдомлять тебя о томъ, что происходить будетъ со мною! Давно нечувствовала я себя столь обрадованною, какъ при полученіи письма твоего! Ахъ, другъ мой! я лишалась уже надежды скоро увидться съ тобою, но теперь ты въ Петербург: кто знаетъ, можетъ быть, обстоятельства дозволять мн навстить тебя, или ты задешь когда нибудь въ нашу сторону. Твой пріздъ освободилъ бы сердце мое отъ половины горестей сндавшихъ его.
Съ какимъ удовольствіемъ читала я, милый другъ, замчанія твои объ иностранцахъ. Нтъ, ты можешь жить цлые годы въ чужихъ краяхъ, цлые годы можешь быть окружена иностранцами, но никогда сердце твое не престанетъ принадлежатъ Россіи.
Описанье свойствъ Князя Галатова многимъ едва ли покажется правдоподобнымъ, такъ, милый другъ, онъ достоинъ тебя, онъ достоинъ въ награду за добродтели свои принять отъ тебя клятву въ вчной любви и врности, такой мужъ, какъ онъ, приноситъ жен своей увренность въ непремнномъ, истинномъ счастіи.
Омрачать ли мн теперь радость твою повствованіемъ о горестяхъ моихъ?— Нтъ, другъ мой, оставимъ это, моя участь не перемнилась, она все та же, какъ и прежде. Обратимся къ пріятнйшему предмету, поговоримъ о любезномъ семейств Храбриныхъ, внушающемъ во всхъ истинное, невольное почтеніе…
О старомъ Храбрин и говорить нечего, я мню видть древняго Стоическаго Философа воскресшаго въ вкъ нашъ, дабы преподавать людямъ, словами и примромъ, уроки терпнія и добродтели, уроки точнйшаго пополненія священнйшихъ обязанностей.— Чтожь касается до Елены Дмитріевны — ахъ, другъ мой! какая это женщина! Кажется, я не смла бы взглянуть на нее, еслибъ могла упрекнуть себя въ какомъ нибудь неприличномъ поступк!— А дочери, дочери ихъ, что это за ангелы! Необычайная красота, любезность, вс нужныя для женщины свднія, ипритомъ скромность, придающая еще боле цны рдкимъ ихъ- достоинствамъ! Я ихъ безъ памяти люблю, не льзя вообразить, что это за сердца!
Какъ бы я была счастлива, еслибъ мужъ мои могъ заслужить, вниманіе этаго почтеннаго Храбрина! Но онъ убгаетъ его, присутствіе благороднаго человка не уже ли въ тягость для порочнаго? И это вынуждена я говорить о муж моемъ!—
Что еще скажу теб?— Неуже ли. не могу я произнести, написать этаго имени безъ смятенія? Но мудрено ли?— Человкъ изъявляющій во всхъ-поступкахъ, во всхъ словахъ живйшую къ женщин страсть, не, поселитъ ли въ ней какого-то рода стыда, или даже какъ будто бы недоврчивости къ самой себ?— Такъ милый другъ! Любосердовъ встрчается со мною почти ежедневно, любовь его ко мн не есть уже тайна для меня! Онъ не признавался мн въ ней, но сто разъ слова, выраженія чувствъ сердечныхъ готовы были сорваться съ языка его, онъ не хотлъ молчать — я не согласилась слушать его! Сто разъ просила я мужа моего избгать короткости съ Любосердовымъ, но онъ смется, надо мною, и какъ будто-бы, на зло становится — часъ отъ часу доврчиве къ нему. По этому и Любосердовъ необыкновенный? человкъ! …… И такъ онъ не былъ никогда, а еще мене теперь, опасенъ для меня!
Прощай, милый другъ! Не досадуй, что я такъ скоро оканчиваю письмо, но мн что-то опять стало грустно.

Елизавета С.

ПИСЬМО LXI.

Отъ Ивана Федоровича Прямосудова къ Александру Сергевичу Любосердову.

Архангельскъ……………..

Читалъ твое письмо!— Ты ли, Любосердовъ, ты ли писалъ его? Успокой меня, уврь, что не швоа рука начертала сіи гнусныя, черты, у връ меня, что сердце твое еще невинно, скажи, мн-. минута наступленія…Но нтъ, напрасно ищу я. извинить тебя, такъ, ты длаешься извергомъ, обольстителемъ невинности! Одна добродтель Елизаветы защитила ее отъ низкихъ козней, предуготовленныхъ тобою! И ты, какъ сатана, увившись кругъ ее, тщишься покрыть и срамомъ и стыдомъ того, кто Богомъ ей въ супруги данъ! Жестокой! вотъ награда бднаго мужа за любовь его къ теб! Онъ, видитъ въ теб друга, а ты какъ змя шипящая ищешь беззащитнаго мста, чтобы поразить его ядовитымъ своимъ жаломъ?
И ты имешь еще духъ осмивать невжество какихъ ни будь несчастныхъ, не получившихъ воспитанія не по вин своей, а по злосчастію, судьбы!— Но скажи мн, просвщенный, заглянулъ ли ты въ сердце- свое? Изсчислилъ ли ты, во сколько мръ злоба твоя, презрнне невжества илъ?
Скажи, какая цль твоя? чего ты ищешь? Было время, я жаллъ о теб, несчастная встрча поселила въ душ моей пламенную страсть, обстоятельства могли тебя извинить ты видлъ жертву любви дочерниной — добродтель воспламеняла, тебя! Чегожъ теперь ты хочешь? Унизить, попрать сію самую добродтель, которую ты уважалъ! Какъ тигръ, изъ несчастной жертвы точащій кровь по каплямъ, такъ ты ищешь постепенно истребить, правила несчастной, которая, для пагубы своей встртилась въ тобою — и обольстителемъ какой конецъ назначенъ ей?— Такъ, ты разрушишь ея семейственное счастіе, ты разторгнешь связи ея. со свтомъ, съ друзьями, съ родными, ты лишишь ее собственнаго уваженія, и на поношеніи ея воздвигнешь постыдную славу слою!— Или, если встртишь, можетъ-быть неожидаемую твердость и сопротивленіе, если не успешь разрушить правилъ добродтели и чести, ты станешь ожидать нетерпливо кончины несчастнаго мужа, страдальца, обреченнаго тобою на страданіе! Ты станешь исчислять послднія біенія замирающаго сердца и преступными молитвами приближать ужасный часъ въ который вс мы предстаемъ предъ Творца? и когда закроетъ глаза несчастный обруганный мужъ, ты, ты, убійца его, надъ гробовой доской того кто уже предъ престоломъ Вышняго ищетъ мстителя злодю, надъ сею гробовой доскою прострешь руку жен прелюбодйниц?
И ты еще имешь духъ ставить Небо во свидтели что непомыслишь соблазнить. Елизавету? ты дерзаешь призывать проклятія Небесъ? О сколь низокъ человкъ, отдавшійся страстямъ!? Сколь труденъ первый шагъ на путяхъ порока, столь легокъ бгъ, когда разрушена преграда добродтели!—
Любосердовъ или обратись, вспять, или престань называться честнымъ человкомъ, престань, называться другомъ.

Прямосудова.

ПИСЬМО LXII.

Отъ Геннадія Аркадіевича Вольномыслова къ Артамону Емельяновичу Буянову.

С. Петербугъ……………

Jet suis furieux, mon cher Буяновъ! Не повришь, съ какимъ пустымъ человкомъ я связался. Слыхалъ я о честности, но чтобы честность могла доходить до такой глупости, то я этому никогда не поврилъ-бы.— Подумай, mon tr&egrave,s chr, что ли предлагаю одному молодцу — да что отъ тебя таить.— моему двоюродному братцу Храбрину, домъ, столъ, услугу, богатйшее содержаніе, какъ для него, такъ и для всего семейства его, даже удовлетвореніе малйшихъ ихъ прихотей — и наконецъ — en perspective — въ наслдство все мое имніе: и этотъ грубіянъ ото всего отказывается, и почему? потому что онъ Христіанинъ, а я безбожникъ!
Мое снисхожденіе простиралось даже до того, что я цлыхъ два часа убивался надъ сочиненіемъ трогательнйшаго письма въ которомъ изъявлялъ я чувствительнйшее раскаяніе во всхъ моихъ ужасныхъ, по мннію Храбрина, преступленіяхъ!— И любезный мой братецъ, вмсто отвта, присылаетъ мн нсколько выписокъ изъ Священнаго Писанія? Ты бы разхохотался, читая его письмо, въ которомъ онъ отказывается отъ моего наслдства, но въ этомъ онъ и не ошибся, потому что en ralit я никогда имнія своего ему не прочилъ.
Извстна ли теб причина родственной моей привязанности и сердечной сострадательности къ любезному моему братцу Храбрину?— Жена его была совершенная красавица и воспитывалась вмст съ нимъ у тетки нашей Здраводумовой, напитанные древними предразсудками старой болтуньи, они проводили дни въ исполненіи такъ называемыхъ христіанскихъ добродтелей и въ духовномъ обожаніи другъ друга. Безумная тетка столько плнилась ихъ райскою невинностью, что хотла сдлать ихъ наслдниками всего своего имнія, ненавидя уже меня давно за нкоторыя небольшія шалости. Къ счастію, смерть не позволяла ей исполнить своего намренія, и я явился неожиданно среди двухъ невинныхъ голубковъ, жалостно оплакивающихъ смерть старухи, давно уже тяготившей землю.— Признаюсь, что Аленушка была бы для меня лакомою прибавкою въ богатому наслдству, и я было уже совсмъ купилъ ее у какой-то единственной ея родственницы, но она вдругъ исчезла и съ Храбринымъ.— Я не могу и не могъ имъ этаго простить,— и поклялся, что или сама Аленушка, или дти ея должны удовлетворить моему мщенію. Я узналъ,— что у Храбрина старшая дочь живой портретъ своей матери, или, какъ увряютъ и лучше,— чему трудно поврить! Ей 15-ть лтъ, мн за 40-къ. Мой планъ былъ основанъ на самомъ тонкомъ расчет.— Въ мои годы не льзя уже надяться долго блистать въ кругу женщинъ, и быть еще, какъ говорятъ, опаснымъ человкомъ, а попросту удовлетворять обоюднымъ желаніямъ. По этому я и думалъ обратиться къ такимъ безмятежнымъ семейственнымъ удовольствіямъ, хотлъ зазвать Храбрина, и еслибъ жена его не стоила уже того, чтобы заняться ею, то дочерямъ ея внушить либеральныя правила. Я надялся довольно пріучить невинныхъ, въ продолженіе пребыванія ихъ у меня, къ удовольствіямъ роскоши, надялся довольно словами и примрами потрясти закоренлые въ нихъ предразсудки,— чтобы безъ дальняго труда успть въ моемъ предпріятіи, Храбрина нашелъ бы я всегда средство удалитъ подъ благовидною причиною, — но не знаю quel demon открылъ ему волка въ овечьей кож.
Тотъ mon cher Буяновъ, мое плачевное положеніе, еслибъ ты былъ здсь, то мы что нибудь съ тобою придумали бы. Ищу теперь семянариста,— который могъ бы отвчать Храбрину на высокобожественное письмо его.

Salut et consideration!
Г. Вольномысловъ.

ПИСЬМО LXIII.

Отъ Артамона Емельяновича Буянова къ Геннадію Аркадьевичу Вольномыслову.

Москва……

Хорошо вамъ богатымъ людямъ исполнять вс ваши прихоти, не успете чего нибудь пожелать, — и тысячи угодниковъ являются къ услугамъ вашимъ. Еслибъ я нашелъ, какъ и ты, любезнйшій Вольномысловъ, добраго человка, который во время оно заплатилъ бы мои долги, то и я теперь прихотничалъ бы. Но какъ быть? Мы проматывались въ одно и то же время, мы были друзья и пріятели, у тебя сыскалась какая-та тетка, которая смертью своею изкупила дорогаго племянника изъ бды. Я также былъ богатъ, какъ и ты, и не боле твоего моталъ, но никому изъ моихъ родственниковъ не вздумалось очистить мн вакансіи на владніе какого нибудь родоваго имнія, которые переженились, да нажили дтей, а другамъ еще угодно было, повришь ли, за безпутство, удалить меня отъ наслдства. Теперь me voil reduit vivre de ressources, а ты знаешь, каково жить человку, который долженъ напрягать вс силы ума своего, чтобы продолжать вести такую жизнь какую велъ и прежде.
Я поустарлъ, докол я былъ помоложе (а ты знаешь, что и теперь я не совсмъ дуренъ), то находилъ нкоторыя извстныя средства, чтобы жить не только пріятно, но даже и съ пышностью, а нын одна игра служитъ мн подпорою, прежде обманывали меня, а теперь я обманываю другихъ. Но я уже почти всмъ извстенъ и не всякой соглашается со мною играть, встрчаются также добрые люди потоне меня, и отбираютъ то, что я выигрываю у простяковъ.
Я занять нкоторыми переворотами, и мое пребываніе въ Москв продолжится только до того времени, какъ мн удастся исполненіе одного моего предпріятія. Мн препоручено слдовать за однимъ богатымъ наслдникомъ, котораго намрены просвтить и, если удастся, то надюсь, что и моя доля будетъ не послдняя.
Прощай, mon cher Вольномысловъ, que vous tes heureux de ue point vivre du jour la journe.— Впрочемъ ненужно теб сказывать, что если я могу въ чемъ нибудь быть теб полезенъ въ замыслахъ твоихъ, то я готовъ теб служить. Мн нечего терять — и ты знаешь, каковъ я.

Артамонъ Буяновъ.

ПИСЬМО LXIV.

Отъ Егупа Самойловича Скупалова къ Терентью Пафнутьичу Полякову.

Уздный городъ *** …..

Охъ, бда, Тереша братъ! Пропади этотъ разбойникъ, проклятой еретикъ, Семка барышникъ!— Ну ужь братъ, удружи, постарайся ты мн его гд нибудь зацпить. Охъ!! да кабы онъ мн гд нибудь попался, натшился-бы надъ его образиной, по мордасамъ его и разъ, и два, такихъ-бы фонарей наставилъ, чтобы къ Свтлому не погасли!!— ли нтъ ужь, братъ, ты? мн скоре удружить, не безъ того, чтобы онъ пригульными не торговалъ вотри ты мн ему такую занозу, чтобы онъ помнилъ милость мою. Не повришь, онъ меня сотъ на пять, на шесть наказалъ: соловая у меня ногу переломила, вороная ископытилась, а новокупка вся ободрилась, и хоть брось изплечилась! Я и самъ руку понатеръ! А все этотъ безмозглой Любосердовъ! Дура-то моя и сама изъ подъ саней выкатилась, а лошади-то авось бы въ сторону приняли.
Посылаю къ теб нарочнаго взялъ записку у Исправника.— Да надо, правда, теб все порядкомъ разсказать, а то ты не будешь, знать, какъ теб за что и приняться…
Вотъ, братъ встаю, я сего дня поутру, и иду по обыкновенію на конюшню, не усплъ сойти съ крыльца, анъ Семка барышникъ и пырь мн въ глаза!— Здорова, шмольникъ! за чмъ пришелъ?— Какой, де баринъ я шмольникъ, молвилъ онъ, а пришелъ де я теперь — тебя попытать, продаю не лошадь, а звзду: хочешь ли взглянуть?— Веди, братъ, веди.— Вотъ покуда я вздорилъ на конюшн, анъ и ведутъ.— Ну, брать, лошадь, правду теб сказать, во всхъ статьяхъ: головка маленькая, ушки вотъ точно срослись, торчмя стоятъ, что за ноги! сдлины никакой бурая подъ масломъ, ни пежинки! ну, словомъ, не лошадь, кавалеръ!— Которой годъ, Семка? Постой, баринъ, дай-ка, напередъ выпить.— Ну, мы и въ покои. Вотъ и веллъти подать икорки, да рдички, сли мы съ Семкою, рюмочки по дв, по три ерофеичу очистили, порядкомъ закусили, да и на дворъ.— Ну, Семка, которой годъ? — Весной пять!— Я и въ зубы.— Врешь, Семка, шесть — края тронуты..— Нтъ, пять.— Нтъ, шесть.— Дло-то у насъ и стало я и послалъ наскоро за Казначеемъ, да за откупщикомъ, оба охотники, и безъ малаго съ наше знаютъ.— Какъ разъ прикатили.— Ну, которой годъ?— Шесть.— Вишь ли, мошенникъ?— Виноватъ баринъ, мой грхъ до меня, дошелъ.— То-то, не меня теб обманывать. Что цна?— Триста рублей. Врешь… дуракъ, сто: — Ну, торговаться, да торговаться, да за сто восемдесятъ и и купилъ.— Безъ пропою не льзя! И сли мы, я, да Казначей, да откупщикъ, да Семка, подали намъ селянку съ соленой рыбой ну, штофикъ-то ерофеичу передъ закускою-то и опорожнили, да попадись намъ еще бутыль неподслащеной домашней наливочки,— мы и давай прикладываться. Ну, и понатюхшерились! Меня, правда, и гораздо позабрало.— Давай: новокупку пробовать! Семка прохалъ въ одиночку — лихо! Потомъ и вели я заложить, воронка да соловую, а новокупку на пристяжь, ну слъ Семка, — барски прокатилъ! Слъ и Еремка бурой, все на ладахъ!— И вздумайся мн самому прокатиться.— Вотъ я и говорю жен: однься, скатаемъ за рку, ну, вдь ты знаешь, она пикнуть не сметъ, какъ разъ! А между тмъ мы наливочки еще по Елисаветинскому тяпнули!— Еремка-то бурой, знаешь, вдь не промахъ дтина, и говоритъ мн: бытъ де худу, баринъ!— А я ему на то: врешь да еще и арапникомъ пріогрль. Ну, посадилъ жену, все дло на порядк слъ на козлы, пошелъ! лошади такъ и пляшутъ. Какъ пришлось намъ спуститься съ горы, знаешь, что изъ городу къ рк, вотъ новокупка и загорячилась, и начни играть, постромка попала промежъ ногъ, она и начала взлягивать, да тронула коренную, и та подымись, вотъ и понесли!, а народъ кругомъ то и дло кричитъ! убьютъ, убьютъ!— Ну, братъ, вижу я, что дло плохо, и хмль соскочилъ, бда, прямо въ полынью, длать это нечего, я и кричу жен: сбросься, да и самъ давай Богъ ноги, жена-то и зацпись, сани-та и на бокъ.— Откуда ни возьмись Любосердовъ, да хвать новокупку, та и объ земь, а пара-то набжала, да Любосердова-та и подмяла. Народъ сгрудилъ, выпрягли лошадей, ну, смотри, хоть брось, пуще всего жаль новокупки лошадь-то бы, лошадь! а теперь только что на псарню.
Жену-та безъ памяти вытащили, да и Любосердовь у меня какъ чурбанъ лежитъ, дале моего дома отнести не могли, боюсь, чотобы не умеръ: ты знаешь, вдь онъ съ родни Губернатору, такъ опасно, чтобы хлопотъ не вышло.
Ну вотъ, братъ, вить бы кажись тутъ Семка и не виноватъ, анъ виноватъ. Лошадь-то, говорятъ, была съ норовомъ, да и годовъ-то сказываютъ будто бы за десять, только худо, правда, я этому и врю. Если поддлка, то эдакой чистой я и не видывалъ.— Одолжи, братъ, проучи его мошенника, да не льзя-ли-бы ужъ хоть грхъ пополамъ.

Егупъ Скупаловъ.

ПИСЬМО LXV.

Отъ Елизаветы Сергевны Миловидовой къ Графин Екатерин Александровн Тихомировой.

Уздный городъ……

Благодаря Бога, милый другъ, за спасеніе жизни моей! Молись о Любосердов онъ пожертвовалъ собою, чтобы избавить меня отъ смерти!— Ахъ, другъ мой! онъ здсь, возл меня, и — едва уже дышетъ! Я въ отчаяніи, слезы мшаютъ мн писать! рыданія не могутъ облегчить стсненной груди моей! О другъ мой! представь себ ужасное мое положеніе! Быть причиною безвременной смерти человка, и какого человка!— Одна минута, и я не существовала бъ боле! Но ктобъ ршился на очевидную смерть, чтобы спасти меня! Одинъ Любосердовъ могъ столько любить — могъ столько имть человколюбія, чтобъ пожертвовать собою для спасенія несчастной!
Но за чмъ мн жизнь? за чмъ ты спасалъ мн ее, о Любосердовь?— Одна минута страданія, и вс горести мои покрылись бы тьмою забвенія! Сирота, брошенная на землю ненавистною судьбою, кляну даже день, который далъ мн рожденіе!
Но онъ стонетъ — онъ открылъ глаза!— Можетъ быть, есть еще надежда!— Великій Боже! прости роптанія мои!— умножь мои страданія, но возврати жизнь, жизнь и спокойствіе несчастному Любосердову!

Въ 4-мъ часу посл обда.

Сей часъ ухалъ отсюда Храброыъ, этотъ ангелъ-утшитель, почтенная, добрая Елена Дмитріевна осталась здсь и не отходитъ отъ больнаго, онъ еще все безъ памяти. Ищутъ цырюльника, чтобы ему отворить кровь, добрый Храбринъ при первомъ извстіи послалъ нарочнаго за Докторомъ въ Губернскій городъ. У насъ здсь узднаго нтъ! Это ужасно!

Въ 5-мъ часу.

Онъ узналъ меня, другъ мой, милый другъ, онъ даже хотлъ что-то сказать, но я запретила ему. Ахъ, другъ мой! съ какою томностію, съ какою выразительностію онъ глядлъ на меня! Нтъ, во взор, его не примчалось ни малйшаго огорченія! Онъ, казалось, радовался на меня, какъ на созданіе рукъ своихъ! Будь только живъ, о Любосердовъ, а я…. я буду молиться за тебя ]
Какъ только кинули кровь, такъ стало ему лучше, цырульникъ говоритъ, что есть еще надежда! Ахъ, еслибъ это была правда!

Въ 12 часовъ ночи.

Представь себ, какая для меня мудреная эта Елена Дмитріевна: вздумала, чтобъ я шла отдохнуть. Я ей оказала,— что буду теб на нее жаловаться!— Какъ вообразить, чтобъ я могла уснуть, — когда страждетъ тотъ, кто спасъ мн жизнь!

Во 2-мъ часу.

Онъ, кажется, заснулъ.— Лкарь не детъ! какое мученье!— Елену Дмитріевну не могу уговорить идти спать, она замучилась, я бы и одна могла всю ночь просидть.

Въ 3-мъ часу.

Боже мой! что длать? Егупъ Самойловичь такъ храпитъ, что разбудитъ больнаго!

Въ 7-мъ часу.

Сей часъ только узнала я, что Храбринъ прямо отъ насъ самъ поскакалъ за лкаремъ! Какой рдкой человкъ! награди его Господь!— Не сбились ли они съ дороги?— Кажется, ночь пресвтлая, на двор тихо, но можетъ быть въ пол мятетъ!

Лкарь! лкарь!

Въ 9-мъ часу.

Слава Богу! слава Богу!— О, съ какимъ жаромъ я молилась, покуда лкарь осматривалъ раны больнаго! Обливаясь, слезами на колняхъ предъ иконою святою я просила Создателя, о спасеніи несчастнаго!! Ахъ! Любосердовъ два раза спасалъ мн жизнь! теперь, едва онъ не умеръ — и за меня: какъ мн не молиться за него?
Лкарь, говоритъ, что раны его не опасны, что онъ за него совершенно отвчаетъ, и что больной не только жизни не лишится, но что здоровье* его ни мало не постраждетъ.— Какъ я спокойна, какъ я счастлива! теперь!— Теперь только почувствовала я что немного разшиблась, но это ничего. Прощай милая, теперь и мн можно отдохнуть Елена Дмитріевна передъ пріздомъ лкаря часа три соснула, она общалась посидть, надъ больнымъ, и велть меня разбудить если будетъ съ нимъ какая перемна.
Сердечно любящая тебя

Елизавета С.

ПИСЬМО LXVI

Отъ Елены Дмитріевны Храбриной къ Графин Екатерин Александровн Тихомировой.

Уздный городъ***…..

Милостивая Государыня.
Графиня Екатерина Александровна!

Сей часъ Елизавета Сергевна успокоилась и, кажется заснула, почему и пользуюсь минутою ея отдохновенія, чтобы увдомить васъ о случившемся здсь ужасномъ, происшествіи, котораго Елизавета Сергевна едва не сдлалась жертвою, она одолжена жизнію ршимости великодушнаго Любосердова, совершенно пожертвовавшаго собою, чтобы власти ее, мы вс, сколько насъ ни есть, сокрушаемся объ немъ, потому, что онъ въ величайшей опасности. Елизавета Сергевна въ такомъ отчаяніи, что я нашлась принужденною упросить лкаря скрытъ отъ нее, сколько мало онъ иметъ надежды на выздоровленіе, Любосердова, мн же онъ сказывала, что ничего не можетъ ршить до трехъ дней, да и вроятно безъ операціи не обойдется. Дйствительно, голова прошибена въ двухъ мстахъ и одно ребро едвали не переломлено.— Признаюсь, что столько же меня огорчаетъ мысль о потер этаго добраго Любосердова, столь любимаго всми нами, сколько и пугаетъ на счетъ самой Елизаветы Сергевны, пугаетъ не только потому, что, судя по положенію, въ которомъ я ее видла сего дня, я опасаюсь чтобы эта смерть не ввергла ее въ совершенное отчаяніе, но и потому, что мы здсь окружены нсколькими злобными и коварными. душами, которыя не припишутъ горести ея о смерти избавителя невидному и добродтельному ощущенію, но какому нибудь, низкому и породному. Есть даже люди которые, не будутъ довольствоваться сужденіемъ ее въ глубин души своей, но будутъ еще разсвать объ ней самыя злобныя клеветы и, даже можетъ быть, будутъ стараться посять, недоврчивость и ревность въ сердц, мужа ея.
Этотъ новой Скотининъ, не заслуживающій и названія человка, виновникъ всего бдствія, и, представьте себ холодную, ожесточенность его: онъ который долженъ, почитаться истиннымъ убійцею Любосердова, не только, пьетъ и стъ и спитъ, по обыкновенію, не только, смотритъ съ равнодушіемъ на бднаго, страдальца, но и не думаетъ, искать ни какихъ средствъ, подать ему малйшую помощь и между тмъ какъ согналъ всхъ коноваловъ, чтобы лчить. проклятыхъ лошадей своихъ, и съ которыми, онъ провелъ въ конюшн весь вчерашній день, да и сего дня опять къ нимъ отправился.
Напившись вчера съ похожими на него гостями, онъ вздумалъ пробовать повокупленную лошадь, посадилъ Елизавету Сергевну, которая ничего вопреки ему сказать не смла, и повезъ въ слободу. Рка преширокая и преглубокая, а на средин, длинная полынья, лошади понесли ихъ съ крутой горы и прямо къ вод. Скупаловъ соскочилъ, сани опрокинуло, Елисавета Сергевна не успла выпрыгнутъ, потому что была застегнута, оставалось до полыньи нсколько саженей, къ счастію Любосердовъ, который только, что пріхалъ и шелъ изъ слободы въ городъ, перескъ дорогу лошадямъ:: съ удивительною силою схватилъ пристяжную за поводъ, пристяжная оборвалась, упала, но опрокинула и Любосердова, который попалъ лошадямъ подъ ноги. Подбжалъ народъ, остановили лошадей, высадили Елизавету, но Любосердовъ — лежалъ уже безъ чувствъ!
Этотъ поступокъ заслуживаетъ по крайней мр одобреніе всхъ честныхъ людей, представьте же себ, что и тутъ находятъ, чмъ порочить Любосердова, и какъ слышу, говорятъ, что онъ давно влюбленъ въ Елизавету Сергевну, что давно искалъ случая поселиться въ дом ея мужа, и что хотя онъ и позашибся, но отнюдь не такъ опасенъ, и чуть ли не притворяется.
Вотъ вамъ, Графиня, абращикъ нашихъ городскихъ сплетней! Я, признаться, мало бы и теперь ими занималась, еслибъ они не падали на честь любимой нами и совершенно уже и безъ того несчастной особы.
На первой почт буду опять къ вамъ писать, желаю, чтобы извстія, которыя я вамъ сообщу, были такого рода, что могли бы успокоить и утшить васъ. Впрочемъ, на счетъ Елизаветы Сергевны вы можете бытъ уврены, что я употреблю вс силы отвратить отъ нея всякія непріятности. Усердными попеченіями моими объ ней я буду надяться доказать вамъ хотя малую часть той благодарности, которую сохранитъ къ вамъ по гробъ

сердечно преданная вамъ
Елена Храбрина.

ПИСЬМО LXVII.

Отъ Анфисы Патрикеевны Гладкобраловой къ Анись Каріаковн Тресчалкиной.

Уздный городъ ***………

Ахъ, матушка препочтенная Анисья Киріаковна! что у насъ встей! такой екла въ город, что страшно! Да еще толку-то не разберешь, одни говорятъ такъ, а другіе говорятъ инакъ, Я бы, правда, одному и поврила, да кабы ваша племяненка тутъ не замшалась, а то вдь, гршно бранить, да вы сами, ее знаете, какова она.— Скажу вамъ, что люди-то болтаютъ: сказываютъ, будто бы Егупъ-то Самойлоличъ былъ, немножко овинь, то есть, хмльненекъ, да и вздумалъ, жену самъ прокатить, лошади-то его и разбили, онъ-то соскочилъ, а жену прямо въ полынью потащили, Любосердовъ акурю, прибжалъ, да и бросился передъ лошадей лошадей-то онъ остановилъ, а его будто бы он до полусмерти раздавили.
Я, признаться, худо всему этому врю! Я и съ Федотьевной объ этомъ толковала, и она со мной одно мекаетъ. Вотъ почему я догадываюсь Любосердова-то Елизавета Сергевна у себя въ комнат заперла, а Елену Дмитріевну сторожемъ приставила, Храбринъ привезъ какого-то лкаря, который у насъ и на слдствіи никогда не бывалъ, да и тотъ подъ-спудомъ сидитъ. Ну, еслибъ правда была, что Любосердовъ-то при смерти, такъ ужъ врно бы и насъ пустили къ нему. Вдь мы не нехристь какая, надо бы и объ душ подумать, да не худо бы что и позаготовить. Любосердовъ-то человкъ не бдной, можно бы и парчи купить, а на обивку-та хоть бы плису или хоть и левантину, и мишурные-то гасы не дороги, а он и не думаютъ. Вотъ изъ этаго-та и видно, что все это вздоръ! Добрые люди вотъ что поговариваютъ: Любосердовъ ужъ, видно, съ Елизаветой Сергевной стакнулся, она мужа-та напоила въ уломъ, да и велла ему себя прокатитъ, онъ человкъ-то доброй, ну и похалъ, да и не ссидлъ, упалъ какъ овсяной снопъ! Вотъ Елизавета-та Сергевна труситъ, да труситъ, да покрикиваетъ, а Любосердовъ-то ждалъ у полыньи, да и хвать лошадей подъ уздцы, — не диво что остановилъ, а самъ и объ земь, народъ набжалъ, — ну и кричатъ: задавили! прикинуться не диво! И понесли на рукахъ, а мужъ-то съ пьяна да сдура и поврилъ. И тутъ ужъ не одни запарансы, потому что какъ я пріхала къ Скупаловымъ, такъ меня къ Елизавет-та Сергевн не пустили, а Егупъ-отъ Самойловичь и сидитъ одинъ въ столовой. Я и говорю ему, правда ли, что Любосердова до смерти задавили? И, мать моя, молвилъ онъ мн, онъ живехонекъ, а соловая у меня околла.
Вотъ, матушка Анисья Киріаковна, что вамъ за нужное считала написать, буду ожидать резонныхъ вашихъ разсмотрній, а сама съ нижайшимъ решпектомъ остаюсь

ваша покорнйшая названная дочь
Анфиса Гладкобралова.

ПИСЬМО LXVIII.

Отъ Терентья Пафнутьевича Подлякова къ Егупу Самойловичу Скупалову.

Село Шаривары……………

Милостивый Государь батюшка Егупъ Самойловичь! какъ сказано, такъ и сдлано, отъ вашего приказанія не отступилъ я ни на шагъ, но сторговаться въ Семкою, какъ вамъ угодно было, не могъ.— Жаль мн пуще всего вашей соловой, а ужь лошадь-та, лошадь была, что за зарзъ! я ни у одной, такого не видывалъ, а рысь-та, рысь-та! И у меня сердце вчуж іокаетъ, какъ вспомню объ ней. А Любосердову-то подломъ, больно мудренъ: вздумалъ тройку на бгу остановить, не Голіаъ какой!
А вотъ, батюшка, какъ было у меня дло съ Семкою барышникомъ! Вашъ Терешка настигъ меня въ Шариварахъ, знаете, тутъ вдь лошадками перебиваютъ, да и ярмарка годовая, нашему брату засдателю какъ туда не валиться? Безъ ссоры не бываетъ, а на мировую-та я и посплъ, кому захочется въ острог покоптть? Ну, батюшка, я и смотрю, анъ Семка барышникъ и привелъ тройку: гндую съ проточиною, да саврасую, да вороночалую. Я и подошелъ, да и вижу, что онъ меня потрухиваетъ, я съ нимъ и заговорилъ: что братъ, Семуха, какъ было ты барыню-та у Егупа Самойловича убилъ?— Не виноватъ я, батюшка, говоритъ онъ, самъ де былъ хмлненекъ, такъ не диво, что и управить не могъ.— Да вдь онъ на тебя, Семуха и не сердится, а сердится только за то, что ты испугался, да тягу далъ.— Да правда ли, батюшка, что Любосердова задавили?— И, какая правда! и не помяли. Вотъ у моего Семухи и ухи на макух! Я и сталъ перебивать съ нимъ по старому, да и ну торговать лошадокъ, а я ужъ съ позаранки подослалъ молодчика, тотъ и поразвдалъ мн, которая у него краденая. Вотъ я и торгую: вороначалую, да и ударилъ по рукамъ, за сто шестьдесятъ пятъ рублей, гндую-то и саврасую онъ при мн еще продалъ: я и зазвалъ его на фатеру, и зачалъ Семку подчивать сперва водочкой, а потомъ пунштику поднесъ стаканчикъ, мой Семуха и разговорился.— Ну, другъ, говорю ему, ты скажи мн правду, на которую сторону, лошадка-та не ходитъ?— Что, баринъ, говоритъ, отъ тебя нечего таить: на правую не ходитъ.— Не усплъ онъ вымолвить, какъ, поднесъ я зубачистку, такъ онъ и затуманился, а какъ другую такъ и руда показалась.— Такъ ты, мошенникъ, крадеными торгуешь.— Однако, какъ, ни ладилъ, а вамъ ничего не уладилъ, и за вороночалую деньги хотъ и не вс, а частицу заплатилъ.
Думаю, батюшка, Егупъ Самойловичъ, что вы меня, за удаль похвалите, и скажете, что я не промахъ дтина. За симъ съ моимъ высокопочитаніемъ остаюсь

вашъ всенижайшій слуга
Терентій Подляковъ.

ПИСЬМО LXIX.

Отъ Елены Дмитріевны Храбриной къ Графин Екатерин Александровн Тихомировой.

Уздный городъ ****……

Милостивая Государыня
Графиня Екатерина Александровна!

Не знаю, какъ собраться съ духомъ, чтобы писать къ вамъ!— И горесть, и сожалніе, и досады, вс чувства, вмст соединились въ сердц моемъ! Я не ршилась бы, можетъ быть, и открыть вамъ здшнихъ, совершенно неожиданныхъ, для меня происшествій, еслибъ Елизавета Сергевна не требовала сама настоятельно, чтобы я Васъ обо всемъ увдомила.
Какъ можно было думать, чтобы человкъ, который жилъ, дышалъ, казалось, одною добродтелью, на смертномъ. одр измнилъ правиламъ своимъ, чтобы человкъ, проповдывавшій всегда твердость и великодушіее, человкъ, гордившійся, тмъ, что можетъ управлять страстями своими, передъ послднимъ, издыханіемъ содлался низкимъ рабомъ ихъ!
Но нтъ, я заблуждаюсь.— Любрсердовъ палъ не теперь, когда угасаетъ уже въ немъ послдній лучъ жизни, онъ палъ еще тогда, какъ въ полномъ цвт силы и мужества могъ онъ налагать законы страстямъ своимъ! тогда, какъ вс чтили добродтель его и поставляли примромъ благородной твердости и терпнія!— Ахъ! Я напрасно виню его, одно приближеніе смерти могло исторгнуть, изъ устъ его признаніе чувства, которое вроятно осталось бы навсегда, сокрытымъ въ глубин души его!— О, сколь жалокъ человкъ, если и лучшій изъ нихъ во вс минуты жизни своей самъ на себя походить не можетъ!
Приступаю къ горестному повствованію, сильно оскорбляющему меня! О еслибъ я, могла, сокрыть, и отъ самой себя, что Елизавета раздляетъ чувство, сндающее Любосердова!
Больной, видимо слаблъ, лкарь, просилъ, чтобы послали за операторомъ, мужъ мой, не теряя ни минуты, опять поскакалъ въ Губернскій, городъ.— На третій день Любосердовъ былъ уже почти безъ надежды, хотя въ твердой памяти, и сохранилъ еще довольно силъ. Лкарь почелъ нужнымъ объявить, ему объ опасности его положенія, это происходило при мн, слова опасность и смерть, казалось, оживили Любосердова: томная радость блистала въ глазахъ его. Если такъ сказалъ онъ, если все должно для меня кончиться, то благодарю Всевышняго, что Онъ призываетъ меня къ Себ, прежде, нежели я содлался совершенно недостойнымъ. Его неизреченнаго милосердія!— Долго ли я, могу еще прожить?— Лкарь, отвчалъ, что если онъ проживетъ до будущаго, вечера, то онъ можетъ еще надяться спасти его.— Тогда Любосердовъ просилъ, чтобы дали ему чернильницу, перо и бумагу, онъ и до этаго еще пользовался минутами, въ которыя возвращалась ему часть силъ его, чтобы писать, наедин, веллъ также послать за присудствующими и за Священникомъ! Я вышла, что первое встртилось глазамъ моимъ?— Елизавета, лежащая безъ чувствъ, я не могла никого позвать, опасаясь открыть другимъ, силу горести ея, съ трудомъ перенесла я ее въ отдаленную комнату. Едва открыла она глаза: ахъ! и такъ онъ умретъ! воскликнула она. Боже! продолжала она, кинувшись на колна, спаси меня!— Я силилась поднять ее, но она упала къ ногамъ моимъ и рыдая, говорила мн: Оставьте, оставьте меня, вы не знаете, кого хотите, утшать! Бгите отъ меня! Я не та, которую вы знали, я люблю его, я страстно его люблю! — Елизавета! сказала я ей, что ты длаешь? опомнись! Не уже ли ты хочешь быть на ряду съ тми презрительными твореніями, которыя обществу служатъ посмшищемъ?— Ахъ браните меня, сказала она, но, не презирайте, минута отчаянья, изступленія открыла вамъ тайну! Помогите мн, защитите меня отъ себя самой, или лучше забудьте то, что вы отъ меня слышали!— Она плакала у ногъ моихъ, слезы мои лились градомъ, и я не находила словъ, чтобы утшить несчастную!
Между тми Судья пріхалъ, я оставила Елизавету, и проводила его къ больному. Любосердовъ съ твердостью началъ сказывать свое завщаніе, которое впрочемъ ничего важнаго въ себ не заключало, душеприкащикомъ назначалъ онъ моего мужа, приказывалъ отпустить на волю нкоторыхъ изъ своихъ людей, и наградить ихъ деньгами, имніе же оставлялъ, законнымъ по себ наслдникамъ. Между тмъ я ушла къ Елизавет, она плакала, я почитала нужнымъ ее утшать. Милая Елизавета Сергевна! говорила я ей, благодари Бога, что избавляетъ тебя отъ раскаянія, которое было бы неминуемымъ послдствіемъ несчастной страсти, эта страсть день ото дня усиливалась бы, и частыя твои свиданія съ Любосердовымъ, не говорю, довели бы тебя до какого нибудь проступка, но часъ отъ часу заставляли бы тебя боле и боле ненавидть обязанности жены, ненавидть и самаго своего мужа: тогда, скажи, чмъ бы ты вознаградила утрату спокойствія и чистой совсти, которыми ты, по крайней мр, до сихъ поръ наслаждалась?— Правда, правда, говорила Елизавета, но ручьи слезъ ея доказывали, что мои утшенія не достигали: до ея сердца.
Присутствующіе ухали, а Любосердовъ веллъ позвать меня и Елизавету Сергевну. Она немного успокоилась, и мы вошли.— Любосердовъ казался очень слабъ.— Елизавета взглянула на него, и въ безсиліи сла, или, лучше сказать,— упала на близь стоящія кресла. Любосердовъ взялъ ея руку прижалъ къ губамъ и сказалъ ей: Простите меня, если я огорчаю васъ, зрлищемъ страданій моихъ, но успокойтесь, будьте уврены, что страданія мои для меня не тягостны: я радъ, что умираю и минута смерти будетъ для меня первою минутою счастія — съ тхъ поръ, какъ я увидлъ васъ!— Елизавета ничего не отвчала, она задыхалась отъ слезъ.— Послушайте, сказала я Любосердову, если дйствительно близокъ конецъ жизни вашей, то я думаю, что послдніе часы должны быть, употреблены на успокоеніе остающихся посл насъ, а не на усиленіе въ сердцахъ ихъ ощущенія, которое можетъ быть для нихъ горестно.— И, безъ сомннія, отвчалъ онъ, еслибъ я думалъ, что близкая смерть моя внушаетъ сожалніе не по одному чувству человколюбія и сострадательности, то я конечно наложилъ бы на себя молчаніе, сколько оно впрочемъ ни было бы для меня горестно, но теперь, при послднемъ издыханіи, увренный въ совершенномъ равнодушіи другихъ, не думаю, чтобъ то, что я сказать могу, могло потревожить ихъ спокойствіе!— О Любосердовъ! сказала сквозь рыданій Елизавета, не уже ли вы почитаете меня равнодушною къ страданіямъ вашимъ? Не уже ли вы думаете, я когда нибудь забуду, что вы для спасенія моего пожертвовали жизнію вашею?— О, не говорите объ этой, жертв, отвчалъ Любосердовъ, одна смерть могла мн быть наградою, и я получилъ ее!— Послушайте, продолжалъ онъ, видя отчаяніе Елизаветы, не оплакивайте смерти моей, я былъ слишкомъ несчастливъ, и не могъ предвидть никакого конца моимъ горестямъ, сердце мое было истерзано, и ни что не могло бы излчить моихъ страданій! Но оставимъ это. Возмите этотъ пакетъ, въ немъ заключается послдняя воля моя.— Елизавета не могла отвчать, взяла пакетъ,— и страшась оказать слишкомъ много чувствительности, хотла выдти, но Любосердовъ вскричалъ: Остановитесь, Бога ради, не удаляйте лица своего отъ послднихъ взоровъ умирающаго, будьте Ангеломъ утшителемъ моимъ въ послдній часъ, пусть будетъ сей ужасный часъ блаженнйшимъ часомъ жизни моей, и пусть воспоминаніе его служитъ мн утшеніемъ и въ предлахъ вчности!
Елизавета осталась и продолжала плакать. Я обратилась къ Любосердову и сказала ему: Еслибъ вы не были уже при конц дней вашихъ, то я открыла бы вамъ все негодованіе, которое поступокъ вашъ поселяетъ во мн и, уврена я, въ несчастной, сидящей у ногъ вашихъ, но страданія ваши требуютъ нкотораго снисхожденія. Однако я долгомъ почитаю вамъ сказать, что вы поставляете бднаго моего друга въ самое тяжкое положеніе: она должна или отравить послдніе часы умирающаго, или измнить своему долгу.— Не ужели, прервалъ Любосердовъ съ горькою улыбкою, обязанности жены столь строги, что запрещаютъ и состраданіе?— Нтъ, сказала я, не состраданіе, но запрещаютъ слушать изъясненіе чувствъ, которыя должны были, еслибъ вы уважали ее, навсегда остаться отъ нее сокрытыми.— И я не уважаю ее? воскликнулъ Любосердовъ, ахъ! какъ вы умножаете мои страданія!— Елизавета въ слезахъ, съ досадою сказала мн: Ради Бога, оставьте его, и вамъ не жаль его такъ мучить?— Клянусь, продолжала она, обратясь къ Любосердову, не оставлять васъ до тхъ поръ….. Но слезы и рыданія помшали ей кончить.
Я не знала уже, что длать въ томъ затруднительномъ положеніи, въ которомъ находились: одинъ умиралъ и не былъ въ силахъ удержать порывовъ страсти своей, другая, не находила въ себ довольно твердости, чтобы устоять противу благодарности, состраданія и собственнаго своего сердца! — Къ счастію, зазвенлъ колокольчикъ, и я у слышала голосъ моего мужа. Съ трудомъ могла я вывести Елизавету.— Мужъ мой привезъ оператора, и оба съ лкаремъ теперь у больнаго, Елизавета въ своей комнат плачетъ и молится на колняхъ, а я воспользовалась симъ временемъ, чтобы написать это письмо.
Не могу сказать вамъ, сколько я всмъ этимъ встревожена, я уврена, что и вы, не бывъ даже и свидтельницею всхъ здшнихъ происшествій, огорчаетесь не мене

сердечно преданной вамъ
Елены Xрабриной.

ПИСЬМО LXX.

Отъ Александра Сергевича Любосердова къ Елизавет Сергевн Скупаловой.

При послднемъ издыханіи признаніе и порочнаго чувства не можетъ уже быть преступленіемъ! Нтъ, сіе признаніе, которое моглобъ прежде возбудитъ негодованіе добродтельныхъ, теперь возбудитъ въ нихъ же, можетъ быть, одно лишь сожалніе!— Такъ, Елизавета, я льщусь надеждою, что когда закроются глаза мои навкъ, не проклятія твои будутъ слдовать за мною въ горькія обители, но вздохи скорби твоей облегчатъ унылую душу мою въ путяхъ неизвстныхъ!
О Елизавета, ты, которую встртилъ я, чтобы увриться въ возможности блаженства на земли! ты, которую одно роковое мгновеніе удалило навкъ отъ меня! пролей хотя одну слезу надъ раннею могилою моею, и я буду вознагражденъ за вс мои страданія!
Ты не можешь понимать тхъ чувствъ, которыя я къ теб питалъ!— Нтъ, душа твоя не создана къ порывамъ страсти, ты никогда не знала боренія разсудка и любви, ты не питала ни одного непозволеннаго чувства!— Да сохранится навкъ твое спокойствіе!— Будь счастлива, сколько можешь быть счастлива!
Когда ты будешь читать сіе письмо, то я уже не буду боле въ числ живыхъ, позволь же мн по крайней мр усладить послднія минуты земнаго моего странствія начисленіемъ горестей, которыхъ началомъ былъ первый взоръ, мною на тебя брошенный!
Помнишь ли ужасный часъ — о, за чмъ сей часъ не былъ послднимъ часомъ жизни моей!— сей часъ, въ который ты заклялась не любить никого, — кром… не нахожу словъ!— Такъ, я опомнился, и ты — принадлежала уже другому! О Елизавета! воспоминаніе сей ужасной минуты и теперь волнуетъ кровь мою!— За чмъ не встртилъ я тебя нсколькими днями, нсколькими часами, нсколькими минутами прежде! За чмъ тогда, какъ видлъ я тебя умирающею на груди матери, не вырвалъ изъ чудовищныхъ объятій! Прости, Елизавета! я забываюсь, но въ горести моей могуль остановить выраженіе чувствъ, давно скрываемыхъ въ сердц моемъ!
То искалъ я тебя, то убгалъ встрчи съ тобою! То хотлъ — простишь ли мн, Елизавета? снискать любовь твою, хотлъ на гибели твоей основать свое блаженство, то трепеталъ отъ одной мысли нарушить непорочность души твоей, содлать вчное несчастіе той, — для которой пожертвовать и жизнію казалось мн мало!
Въ послдній разъ, какъ видлся съ тобою въ кругу веселыхъ, беззаботныхъ, — шумъ пиршества совершенно заглушилъ гласъ совсти моей, я видлъ лишь одну тебя — и забывалъ о мір!— Когда кружилась ты въ объятіяхъ моихъ — все, кром тебя, исчезало для меня! О, сколько твердости имть мн должно было, чтобъ не прижать тебя къ біющемуся сердцу!… Но удалитесь сладкія воспоминанія, еще привязывающія меня къ свту, въ которомъ предназначены мн были одн лишь горести жестокою судьбою!
Я разстался съ тобою, и гласъ разсудка, гласъ совсти снова пробудился во мн, но снова встрчался я съ тобою, и снова забывалъ твердость, и готовъ былъ у ногъ твоихъ оставить вс правила добродтели и чести!— Я ршился наконецъ — повришь ли?— бжать отъ той, безъ которой жить я боле не могъ!— Но хотлъ еще, хотя одно мгновеніе, увидть ту, которая была мн Богомъ на земл! Иду, чтобы навкъ проститься съ нею, и вмст съ счастьемъ, съ жизнью — иду, — и вкушаю блаженство, котораго не ожидалъ — умираю на рукахъ ея!—
Но не думай, чтобы смерть моя была послдствіемъ ранъ моихъ, — нтъ, одна любовь убиваетъ меня! одна любовь — и ревность — причины смерти моей!— я умираю, а ты въ объятіяхъ супруга…. О Елизавета!..
Прости! можетъ быть, увидимся мы тамъ, гд любовь не есть уже преступленіе!— О сладостная надежда! подкрпи страждущую душу мою въ безвстныхъ путяхъ вчности неизмримой!
Теперь, Елизавета, хочу испытать сострадательность души твоей, хочу узнать, можешь ли ты исполнить послднюю прозьбу умирающаго, прозьбу, въ исполненіи которой неотказываютъ и самые равнодушные люди!— Не ужели ты будешь жестокосерде незнакомца?— Послушай: я одинъ, посл меня есть только дальніе наслдники, трудами — о, истинно честными трудами — пріобрлъ я 10,000 рублей.— Я хочу употребить ихъ на доброе дло, знаю, что мать твоя живетъ въ бдности, въ совершенной зависимости и что ты не въ силахъ помочь ей: пусть трудовыя деньги мои облегчатъ слезы и матери — и дочери!— Я прилагаю ихъ здсь, увренный, что ты не откажешь въ послдней прозьб моей!

Прости, — прости, Елизавета
до вчнаго свиданія!
Александръ Любосердовъ.

ПИСЬМО LXXI.

Отъ Елизаветы Сергевны Скупаловой къ Графин Екатерин Александровн Тихомировой.

Уздный городъ ***……

Осмлится ли писать къ теб та, любезный, милый другъ! которая потеряла къ себ, уваженіе и покрыла себя стыдомъ, и не стыдъ ли питать чувство, хотя и невольное, къ человку постороннему, удаляемому отъ насъ и законами, к совстью, и самою врою?
Съ ужасомъ увидла я пропасть, въ которую готова была низвергнуться, безо всякаго опасенія питала я въ сердц чувство, которое почитала однимъ лишь отголоскомъ живйшей благодарности, одинъ страхъ близкой смерти человка, внушившаго мн сіе чувство, могъ снять съ глазъ моихъ завсу и открыть мн всю опасность жестокаго моего положенія.— Думала ли я когда нибудь, чтобы онъ былъ тотъ, который отравитъ горестью и раскаяніемъ вс будущіе дня жизни моей? думала ли я, чтобы видъ его внушалъ мн чувства, О которыхъ одно помышленіе заставляй меня трепетать? Ему теперь лучше, и жизнь его вн опасности!— Неожиданное сіе благополучіе возвратило мн твердость, которой бдствіе совсмъ меня лишало! Теперь я обдумываю вс поступки свои, теперь ужасаюсь чувствъ, которыя, къ пагуб моей, поселились невольно въ моемъ сердц!— Съ какимъ стыдомъ смотрю я на Елену Дмитріевну, спасшую меня въ минуту отчаянія отъ признаній, которыя и въ глазахъ людей лишили бы меня уваженія, мною уже къ себ самой потеряннаго!
Ничто не унижаетъ столько душу нашу, какъ чувство преступное, котораго мы, не смотря на стыдъ, истребитъ не въ силахъ!— Но онъ, онъ по крайней мр не знаетъ, что я перестала заслуживать его почтеніе, онъ по крайней мр думаетъ еще, что одна добродтель живете въ сердц моемъ, тогда какъ поркъ гнздится уже въ немъ!
Но если я пала въ собственныхъ глазахъ моихъ, то по крайней мр буду имть довольно силы, чтобы навкъ разстаться съ человкомъ, который могъ на одну минуту заставить умолкнуть гласъ разсудка и должности въ душ моей! Я буду умть наказать себя за то, что позволила развиться чувству въ сердц, которое должно было навсегда оставаться мертвымъ для любви!
Теб все извстно, и потому, чтобы ты не почитала уже меня слишкомъ виновною, обязана я теб сказать и то, чего ты знать еще не могла.
Тогда, какъ онъ казался уже при послднемъ издыханіи, тогда, какъ близкая смерть его лишила меня и твердости и разсудка, веллъ онъ меня позвать къ себ.—
Не могу теб повторить того, что онъ говорилъ мн — я едва понимала его, помню только, что онъ, прощался со мною, отдалъ мн какой-то пакетъ.— Скоро пріхалъ операторъ, еще два дни я была между надеждою и отчаяніемъ, о, какъ длинны казались мн эти два дня!— На третій операторъ объявилъ, что онъ отвчаетъ за жизнь его, — какъ описать теб восторгъ мой въ эту блаженнйшую минуту жизни моей! Одно чувство несказанной радости и восхитительной благодарности къ Творцу наполняли сердце мое!
Я вспомнила наконецъ о хранившихся у меня бумагахъ, отъ поспшности ли, съ которою я ихъ клала, отъ другаго ли какого случая, печать съ пакета была сломлена, первая кидается мн въ глаза связка ассигнацій, потомъ письмо…. о, какое письмо!— Я не могла удержаться, чтобы не прочитать его!— Оно омочено моими слезами!— Любосердовъ слишкомъ ясно видлъ бы на немъ слды ихъ, и потому я принуждена не возвращать ему этаго письма!— Посылаю къ теб съ него копію.— Я не знала, что длать, но наконецъ ршилась просить наставленія у почтенной, милой Елены Дмитріевны. Она совтовала мн не говорить ни слова больному до его выздоровленія, и посл возвратить ему письмо и деньги, а побранить его порядкомъ хотла она сама, но на это послднее предложеніе я не согласилась, предоставя право браниться самой себ.
Завтра онъ встанетъ въ первый разъ, завтра получитъ онъ обратно свои дары, услышитъ выраженія живйшей моей благодарности — и приметъ мое послднее прощаніе!

Елизавета С.

ПИСЬМО LXXII.

Отъ Елизаветы къ Любосердову.

Думала ли я когда нибудь, что найду себя вынужденною писать къ вамъ? Но что длать! Не только обстоятельства, но и самое уваженіе, благодарность, которыя обязана я къ вамъ имть, побуждаютъ меня къ поступку, вовсе съ моими правилами несогласному.
Я конечно обязана вамъ многимъ: вы дважды уже спасали мн жизнь, ^подвергая опасности собственную свою, могу ли я забыть когда нибудь страданія, претерпнныя вами за меня? Я не почитала бы себя достойною носить имя человка, еслибъ когда нибудь изгладились изъ моего сердца чувства, которыя вы въ него поселили!
Не нарушая обязанностей моихъ, я могу откровенно вамъ сказать, что я нашла въ васъ то, чего не искала ни въ комъ: я нашла въ васъ пламенныя чувства, соединенныя съ строгими правилами, едва ли, какъ уверяють, мущинамъ сродными.— Одно приближеніе смерти могло понудитъ васъ прервать молчаніе, которое вы должны, были хранитъ для общаго нашего спокойствія!— Вы хотли за дверями гроба благодтельствовать мн невидимою рукою: чувствую, очень чувствую все то, что вы хотли для меня сдлать! Никогда но забуду ужасной минуты, въ которую, ожидая близкаго конца, вс мысли ваши стремились къ той, которая была предметомъ попеченій вашихъ!— Но позвольте мн сказать, что положеніе, въ которомъ вы находилисъ, не позволяло вамъ совершенно обдумывать поступковъ вашихъ. Вы хотли и за предлами гроба остаться ‘ангеломъ хранителемъ моимъ, но подумали ли вы, что благодянія ваши могли очернить имя мое и расторгнутъ связь, между супругами существовать долженствующую?
Не хочу разпространяться о случа, который могъ бы возбудить въ васъ какія нибудь непріятныя чувства, но и не обдуманное добро, хотя и не достигаетъ настоящей цли, само по себ все есть добро, и потому заслуживаетъ уваженіе и благодарность: я умю цнить чувство, побудившее васъ сдлать матушку наслдницею части вашего имнія, но позвольте Вамъ сказать что и въ случа, еслибъ друзья лишились васъ, я не согласилась бы, чтобъ она приняла дары ваши, теперь же вы, благодаря Бога, получили совершенное облегченіе, я будете еще жить, можетъ быть, для счастія я славы! — Такъ, вы не останетесь въ неизвстности, вы не скроете достоинствъ вашихъ отъ взоровъ современниковъ, и вмст съ избранными будете трудиться для пользы общей!— Но куда завлекаютъ меня мысли мои? Обратимся къ предмету, исполняющему меня чувствъ живйшей благодарности: позвольте мн возвратить вамъ дары ваши, и повторить, что мать моя не можетъ и не должна ничего отъ васъ принимать.
Но какъ приступить ко второму, предмету письма вашего? какъ мн говорить о чувств, о которомъ позволить себ изъясниться есть уже порокъ для истинно добродтельной женщины? Обстоятельства извиняютъ и вашу, и мою нескромность, но ничто не извинило бы насъ, еслибъ посл изъясненія вашего я продолжала быть съ вами въ одинакихъ и тхъ же сношеніяхъ — вы поставили меня въ самое тягостное положеніе! я должна почти забыть то, чмъ вамъ обязана! я принуждена бжать отъ васъ, и удалять вс случаи, которые могли бы возобновить — слишкомъ горькія воспоминанія!
Но вы дорожите моимъ счастіемъ, я слишкомъ это знаю!— Не уже ли вы захотите умножитъ горести мои? Неужели захотите вы меня лишить спокойствія — единаго блага, котораго- могу ожидать на земл?— Нтъ, вы принесете послднюю жертву мн, добродтели и чести, и скоро скажете: Прости, прости навкъ!
Но вы не предадитесь постыдному отчаянію, вы не захотите, чтобы день встрчи моей съ вами почитала я несчастнйшимъ днемъ жизни моей, вы останетесь уврены, что Всякое дяніе ваше, всякій подвиг вашъ будетъ доказательствомъ любви вашей — къ друзьямъ, что они всюду будутъ мысленно слдовать за вами, и что малодушіе, еслибъ могло когда нибудь вами овладть, заставило бы ихъ проливать горькія слезы о томъ, что они ошиблись въ васъ!— Но нтъ, Любосердовъ никогда не унизитъ себя, онъ будетъ всегда выше случая, и среди терзающихъ горестей онъ снищетъ себ утшеніе въ исполненіи обязанностей своихъ!
Идите, докажите всю твердость души вашей!— И будьте уврены, что здсь вы ни были, но воспоминаніе добродтелей вашихъ сохранится навсегда въ сердц

Елизаветы.

ПИСЬМО LXXIII.

Отъ Любосердова къ Елизавет.

И такъ, все свершилось! я изгнанъ отъ лица той, которая была предметомъ страсти моей, цлію всхъ моихъ поступковъ! Но что я говорю?— О, нтъ, Елизавета! одинъ взоръ, одна улыбка, одно одобреніе твое — вотъ все, чего я искалъ въ награду лучшихъ длъ моихъ!— И ты, ты изгоняешь меня? Правда, я самъ чувствовалъ необходимость оставить тебя, бжать отъ тебя, не мучить доле вздохами, слезами, но приговоръ, написанный рукою твоею, слишкомъ, слишкомъ для меня жестокъ!
И ты велишь мн жить!— и еще для славы!— Но вся моя слава состояла только въ томъ, чтобъ быть тобой замчену!— Какой же славы мн теперь искать? чего могу еще хотть? — Но нтъ, могу еще повиноваться теб, служить теб, служа другимъ: вотъ воля моя! вотъ слава моя!
Но найду ли я еще въ унылой душ моей какую нибудь способность, кром способности любить? найду ли въ сердц какое нибудь желаніе, кром тхъ, которыя запрещено мн питать?— Но ты велишь, и я иду — иду, чтобы повиноваться теб, а не служить людямъ, потому что я уже умеръ для людей!
И такъ прости, навкъ!— И ты, жестокая, не устрашилась начертать сіи ужасныя слова? и ты не содрогнулась, когда навкъ изгнала отъ себя ь и жить еще велла!
Прости, прости до лучшаго міра! Если не здсь, то тамъ увидимся съ тобою!

А. Любосердовъ.

ПИСЬМО LXXIV.

Отъ Елены Дмитріевны Храбриной къ Графин Екатерин Александровн Тихомировой.

Уздный городъ *** …….

Наконецъ разстались сіи несчастные, достойные одинъ другаго, но разлучаемые неумолимою судьбою! Не льзя было смотрть на нихъ безъ слезъ, и сколько вамъ ни извстна строгость правилъ моихъ на счетъ всякой страсти, разрушающей порядокъ общественный, но часто, въ глубин сердца, извиняла я невольно чувства сихъ добродтельныхъ несчастливцевъ.
Прибытіе оператора нсколько успокоило насъ на счетъ жизни Любосердова, черезъ два дни онъ былъ уже вн опасности, и скоро выздоровленіе его содлалось несомнннымъ. Трудно было бы описать восхищеніе Елизаветы Сергевны, но чмъ боле оправлялся Любосердовъ, тмъ осторожне становилась она въ своихъ поступкахъ, и хотя и продолжала еще сидть надъ нимъ, но находила уже время заниматься и другими.
Вчера Любосердовъ всталъ въ первый разъ, онъ былъ очень веселъ, и Елизавета Сергевна, казалось, раздляла его удовольствіе, но часто слезы невольно навертывались у ней на глазахъ, и глубокая горесть проникала сквозь принужденную веселость, къ вечеру она осталась на минуту одна съ Любосердовымъ, потомъ вышла, кинулась ко мн на шею, и со слезами воскликнула: теперь все кончено, — мы разстались навкъ!
На другой день поутру входитъ человкъ и подаетъ письмо Любосердова. Но гд онъ?— Его ужъ не было въ город.— Елизавета утопала въ слезахъ, даже упрекала себя въ излишней жестокости, но скоро разсудокъ одержалъ побду,— и она была почти довольна, что Любосердовъ избавилъ ее отъ тягостнаго для обоихъ прощанія. Я съ своей стороны радовалась, что они разстались, ибо опасалась, чтобы послднее свиданіе не разстроило и моральныхъ и физическихъ силъ Елизаветы, которой здоровье не можетъ еще оправиться посл перенесенныхъ ею ударовъ. Теперь я увезла ее къ сб, гд стараюсь дружескими разговорами разсевать мрачность ея мыслей. Она столько перемнилась съ тхъ поръ, какъ я съ нею встртилась, что вы конечно бы ее не узнали, но надюсь на милость Божію, что Онъ возвратитъ ей прежнее спокойствіе.
Не нужно говорить вамъ: пожалйте о бдной!— вы доказали ей боле дружбы, нежели сколько успла

душевно вамъ преданная
Елена Храбрина.

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

Бошняк Александр Карлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Бретёр, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1847
  2. Новь, Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1870
  3. Окольным путем, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1873
  4. Живые игрушки, Воронов Михаил Алексеевич, Год: 1869
  5. Некрещеный поп, Лесков Николай Семенович, Год: 1878
  6. Божии дети, Квитка-Основьяненко Григорий Федорович, Год: 1840
  7. Старушка, Соллогуб Владимир Александрович, Год: 1850
  8. Уютный уголок, Салов Илья Александрович, Год: 1890
Электронная библиотека