Ябеда на 'Ябеду', Салиас Евгений Андреевич, Год: 1896 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ГРАФА
Е. А. САЛІАСА.

Томъ XVIII.

Невста fin de si&egrave,cle.— Мелкіе разсказы.

Изданіе А. А. Карцева.
МОСКВА.
Типо-Литографія Г. И. ПРОСТАКОВА, Петровка, домъ 17, Савостьяновой.

1896.

ЯБЕДА НА ‘ЯБЕДУ’.

ИСТОРИЧЕСКІЙ РАЗСКАЗЪ.
(1798 г.)

I.

Въ большомъ свтломъ кабинет, въ вольтеровскомъ кресл, обитомъ краснымъ сафьяномъ, сидлъ человкъ лтъ сорока съ чрезвычайно симпатичною наружностью.

Судя по кабинету, видно было, что его владлецъ человкъ просвщенный. Рядъ шкаповъ съ рядомъ книгъ говорили это… Книги и журналы на разныхъ языкахъ лежали повсюду, на столахъ и креслахъ, даже на полу. И фоліанты, и маленькія книжицы, и эльзивиры, и просто рукописныя тетради,— все было тутъ. Но въ числ всхъ этихъ книгъ были и собственныя сочиненія самого хозяина кабинета.

Несмотря на сорокъ лтъ, онъ былъ еще очень моложавъ, свжъ лицомъ. Много жизни было въ его большихъ, свтлыхъ глазахъ, много ума въ высокомъ выпукломъ лб, что-то юношеское какъ въ курчавыхъ волосахъ, вьющихся на лбу, такъ особенно въ прелестной улыбк.

Это была улыбка не сорокалтняго мужчины, а скоре, восемнадцатилтней двушки. Эта легкая усмшка, кроткоумная, милая, даже граціозная, почти постоянно появлялась на его губахъ, кром минутъ глубокой задумчивости.

Онъ сидлъ близъ окна съ тетрадью въ рук и съ карандашомъ въ другой. Онъ не читалъ, а переглядывалъ толстую тетрадь, изрдка исправлялъ кое-что, но потомъ вскор же бралъ съ близъ стоящаго столика кусочекъ благо мякиша и стиралъ написанное карандашомъ. При этомъ иногда ему случалось вздохнуть.

— Нтъ, не могу!.. тихо выговаривалъ онъ самъ себ.— Больно! Выкинешь слово, стихъ, а кажется будто кусочекъ тла своего отрзалъ…

Кабинетъ выходилъ окнами на одну изъ большихъ улицъ Петербурга, на которой было довольно шумно.

Изрдка, задумавшись, онъ опускалъ руку съ тетрадью на колни и смотрлъ въ окно. Мимо него пшкомъ и въ экипажахъ двигалось много народу. Между ними попадались часто военные. Иногда, при вид нкоторыхъ изъ этихъ военныхъ, сидящій у окна вдругъ переставалъ улыбаться и. покачивалъ головой.

Не онъ одинъ въ Петербург длалъ это при вид воиновъ столицы. Глазъ не могъ привыкнуть къ тому, что уже два года видлъ ежедневно, то-есть новые мундиры и новую форму, которую завелъ тотчасъ по вступленіи на престолъ императоръ Павелъ. Огромныя трехуголки и страшные ботфорты, перчатки съ огромными крагами и большущія трости съ набалдашниками, наконецъ, длинныя косы съ большими черными бантами, болтавшіяся на спин… все это дико было, посл удобныхъ и красивыхъ мундировъ временъ Великой Екатерины.

Вмст съ тмъ на улицахъ Петербурга движеніе было много мене, чмъ два года тому назадъ. Вообще въ столиц стало тише. Времена такія наступили.

Переставъ смотрть на улицу, сидящій снова перевелъ глаза на свою тетрадь,, снова началъ пересматривать ее, снова попробовалъ поправить въ двухъ-трехъ мстахъ, но отчасти раздражительно бросилъ карандашъ на подоконникъ и выговорилъ:

— Нтъ, не стану… Или оставить въ стол, или издать, въ свтъ такъ, какъ есть. Да, опоздалъ… Опоздалъ… Тому назадъ года три, четыре было мене страшно… Разумется Радищеву, Новикову и тогда пришлось плохо, но Фонъ-Визинъ не потерплъ, былъ награжденъ, а не осужденъ. Правда, у него были покровители, былъ Панинъ, которыхъ у меня нтъ… Да, такихъ покровителей и въ Петербург теперь нтъ. Разв есть теперь Потемкинъ, Шуваловъ?.. Теперь вмсто нихъ Кутайсовъ, Аракчеевъ. Нтъ… Пусть будетъ такъ. Сегодня прочту, посовтуюсь, выхлопочу разршеніе посвятить трудъ императору, и авось, Богъ дастъ, сойдетъ.

Такъ размышлявшій у себя въ кабинет былъ извстный поэтъ своего времени — Капнистъ. За послднее время и въ царствованіе Екатерины онъ писалъ исключительно стихи, но случай въ жизни отвлекъ его разумъ отъ поэзіи, заставилъ обратить вниманіе на язву времени, отъ которой и онъ, и многіе друзья его пострадали не мало.

Язва эта была вковая по происхожденію. Въ прежнія времена, за все XVII и XVIII столтіе, она называлась ‘волокитой’. Шемяка, прославившійся своимъ правосудіемъ, давно умеръ, но остался живъ въ крови и въ памяти народной, и много Шемякъ малыхъ и большихъ жило припваючи на свт.

Поэтъ, самъ не зная почему, — быть можетъ время было такое,— захотлъ написать сочиненіе въ лицахъ, но ему не захотлось подражать Озерову, или Княжнину, а подражать Фонъ-Визину.

И вдругъ поэтъ обратился въ сатирика. И исподволь, изъ года въ годъ, возвращался онъ къ любимому сочиненію, и наконецъ теперь оно было окончено. Оно называлось — ‘Ябеда’.

Но авторъ уже съ годъ мучился надъ своимъ произведеніемъ. Его любимое дтище казалось ему рожденнымъ на свтъ не вовремя. И въ послдніе годы великой императрицы могла стрястись на него бда за вольнодумство, а теперь и подавно. Но любовь къ этому дтищу превозмогла все.

Въ этотъ день предстояло чтеніе комедіи, должны были съхаться въ домъ Капниста его друзья и ближайшіе знакомые — общество человкъ въ пятьдесятъ, общество избранное, состоящее изъ людей съ любовью занимающихся литературой.

Въ этотъ же вечеръ домъ наполнился гостями, и съ семи часовъ началось чтеніе автора. Многіе, конечно, были давно знакомы съ прежними произведеніями поэта и, судя по нимъ, конечно, не ожидали того, что услышали.

Когда поздно вечеромъ авторъ окончилъ чтеніе, то въ гостиныхъ его начались толки и горячіе споры. Вс находили новое произведеніе безподобнымъ, любопытнымъ, умнымъ, но нкоторые находили его злымъ и опаснымъ для автора.

— Какъ въ наши времена писать такія комедіи, говорили одни.— И такъ-то дай Богъ уберечься, цлу и невредиму остаться, а вы еще высовываете голову изъ толпы, чтобы васъ задло и голову сшибло.

Общее мнніе и друзей, и знакомыхъ было то, чтобы ‘Ябеду’ положить въ столъ, запереть наключъ и подождать. Чего? Иныхъ временъ.

Авторъ напрасно заявлялъ, что онъ хочетъ хлопотать о разршеніи посвятить свое произведеніе самому императору и тмъ отчасти избжать тхъ непріятностей, которыя могутъ быть отъ высокихъ міра сего, отъ правителей и властителей.

Авторъ ссылался на поэтовъ — соотечественниковъ, на нкоторыя ихъ сатиры, многое казалось ему и у Державина, и у Фонъ-Визина гораздо сильне выраженнымъ, нежели у него, но общее мнніе друзей было одно: ‘Обождать’.

Около полуночи домъ опустлъ, а авторъ-поэтъ вернулся въ свой кабинетъ, слъ, положилъ передъ собой на стол тетрадь съ крупною надписью ‘Ябеда’ и глубоко задумался. Затмъ онъ порывисто всталъ съ мста и началъ тревожными шагами ходить по кабинету.

Глазъ его нердко искоса поглядывалъ на ярко топившуюся въ углу печь. Съ нимъ что-то творилось, будто какой-то невидимый злой духъ толкалъ его на отчаянное дло, которое казалось ему самому равнымъ самоубійству. Ему хотлось, не уступая ни слова, ни звука изъ своего произведенія, пожертвовать лучше всмъ: взять тетрадь и бросить въ эту пылающую печь.

Пока онъ волновался, измнившись въ лиц, огонь пылалъ въ печи, а дрова алли, трещали и искрились. Понемногу время проходило въ борьб. Наконецъ, когда онъ подошелъ къ столу, судоринымъ движеніемъ схватилъ тетрадь и глянулъ въ печь, она была темна и пуста. А на двор уже начинало разсвтать. Онъ вздохнулъ и бросилъ тетрадь на столъ…

II.

Василій Васильевичъ Капнистъ — другъ и свой человкъ у Державина, Хемницера, Львова, Богдановича, съ большимъ независимымъ состояніемъ, съ большими связями въ столиц, могъ бы, казалось, не бояться, что его постигнетъ судьба, подобная судьб Новикова или Радищева…

Все вольнодумство его произведенія заключалось въ томъ, что онъ разгромилъ ябедниковъ и чиновничество, да и то не все, а только судей-крючкотворцевъ, сутяжниковъ.

Однако онъ опасался.

За послднее время онъ жилъ у себя въ имніи Полтавской губерніи, Обуховк. Перехавъ въ Петербургъ на время, онъ не могъ вполн уяснить себ значеніе дней, наступившихъ на Руси. Ему казалось, что въ Петербург, боле чмъ гд-либо, вс преувеличиваютъ положеніе длъ. Трепетъ, внушаемый новымъ императоромъ, казался ему тоже преувеличеннымъ.

Кроткій, отчасти лнивый, Капнистъ не врилъ розказнямъ и пересудамъ. Военнымъ, дйствительно, приходилось круто. Но почему? Потому что отъ нихъ требовали исполненія долга, требовали то, чмъ долженъ быть военный — человкъ, носящій оружіе и считающійся защитникомъ своего отечества отъ враговъ.

Капнистъ вспоминалъ, какъ провелъ жизнь его отецъ, вспоминалъ, какъ онъ былъ военнымъ, и приходилъ къ убжденію, что если гвардіи живется теперь не такъ, какъ въ его время, то тмъ лучше.

Вотъ былъ воинъ, его отецъ!

Его отецъ появился въ Россіи еще малолтнимъ вмст со своимъ отцомъ-итальянцемъ Петромъ Капнисси — во время Петра Великаго, во дни великой всеобщей работы, когда никто не сидлъ безъ дла, а кто бжалъ дла, тотъ долженъ былъ бжать и подальше отъ дубинки перваго императора.

По близости къ царю, говорилось тогда, работай рукъ не покладая, а хочешь благодушествовать, бги на лоно природы, бги даже въ дебри лсныя, подальше отъ царя.

Отецъ поэта Василій Петровичъ, уже называвшій себя не прежнимъ именемъ Капнисси, сталъ не только русскимъ человкомъ, но сталъ русскимъ героемъ.Весь свой вкъ онъ сражался съ врагами новаго отечества. Сабля его рубила и крымцевъ, и ногайцевъ, и турокъ, и нмцевъ. Съ юношескихъ лтъ онъ былъ истиннымъ воиномъ. Постоянныя войны почти заставляли быть таковымъ. Жизнь проходила на бивуак, въ виду лагеря если не турка, то нмца, если не шведа, то перса.

За то къ концу своей жизни отецъ поэта былъ извстнымъ воиномъ и богатымъ человкомъ.

Императрица Елизавета Петровна наградила его богатыми вотчинами въ Полтавской губерніи, и только ненадолго позналъ онъ черные дни по навту недруговъ. По ложному доносу онъ былъ обвиненъ въ измн, попалъ въ заключеніе, но не долго просидвъ въ тюрьм, былъ не только оправданъ, но и награжденъ чиномъ бригадира.

Разумется, такой человкъ долженъ былъ и кончить своесуществованіе не на лон природы. Бригадиръ Капнистъ былъ убитъ въ Эгернсдорфскомъ сраженіи. Не одинъ русскій воинъ-герой погибъ отъ руки Фридриховскихъ солдатъ.

Черные тяжелые дни въ жизни отца, попавшаго по доносу въ тюрьму, быть можетъ, тоже когда-то повліяли на поэта. Мысль о томъ, какъ всевластна клевета и всевластна ябеда, могла запасть въ его душу еще тогда.

Разумется, сынъ воина и героя уже пятнадцати лтъ былъ капраломъ Измайловскаго полка, затмъ сержантомъ и офицеромъ Преображенскаго полка, но ему не пришлось прославиться на томъ же поприщ, на которомъ подвизался и голову сложилъ его отецъ.

Правнукъ итальянца, онъ самъ былъ хохолъ, добродушный, хладнокровный, лнивый, но онъ не былъ хладно-разуменъ. Умъ его горлъ, киплъ, леталъ и уносился. Какъ скакалъ его отецъ на кон, рубя то ногайцевъ, то нмцевъ, такъ умъ сына-поэта леталъ въ иныхъ предлахъ, и искалъ и рубилъ иного врага. Рубилъ тмъ, чего ‘не вырубишь топоромъ’.

Покинувъ военную службу, онъ скоро составилъ себ кругъ друзей совершенно иного рода,— кругъ, гд царилъ старикъ Гавріилъ Романовичъ — пвецъ Фелицы. Онъ составилъ себ извстное имя сатирами и одами. Сатира ‘на нравы’, ода ‘на рабство’, другая ода ‘на истребленіе въ Россіи званія раба’ прославили его.

И какъ когда-то отецъ поэта въ пылу Эгернсдорфскаго сраженія не побоялся Фридриховскихъ солдатъ, такъ и теперь поэтъ-сынъ не побоялся врага, съ которымъ вышелъ, на бой.

Онъ не подумалъ о томъ, что Фридриховскіе солдаты нападали спереди и убивали въ честномъ бою, а его враги-крючкотворцы и ябедники — нападутъ сзади!

Прошелъ мсяцъ… Въ Петербург по рукамъ ходила книга — сочиненіе Капниста. ‘Ябеду’ вс читали, вс восхваляли, вс восторгались. Толку и шуму было много. Наконецъ, она появилась и на театр.

Однажды вечеромъ, посл представленія, домъ Капниста снова наполнился гостями. Кругъ знакомыхъ праздновалъ удивительный успхъ, торжество уже не поэта, а драматурга. Нкоторые голоса предрекали безсмертіе.

Въ тотъ же вечеръ въ большомъ дом на Невскомъ, у важнаго сановника графа Кутайсова, были тоже гости. Нкоторые изъ нихъ явились съ театральнаго представленія и были взволнованы.

Одинъ важный генералъ, обратясь въ хозяину-вельмож, попросилъ его на минуту въ кабинетъ по длу.

— Изволите видть, ваше сіятельство, заговорилъ онъ медленно и торжественно, — я къ вамъ по важному длу особаго рода, длу общественному. Вы, близкое лицо къ государю, должны обращать ваши взоры не на то исключительно, что вднію вашему подлежитъ, а на все Россійское потолику, поколику оно вамъ на глаза попадаетъ, до вашего слуха достигаетъ, ваше сердце трогаетъ — сердце гражданина врноподданнаго, любителя, а не ненавистника отчизны. Ваши государственныя занятія не позволяютъ вамъ самимъ примчать многое пагубное и зловредное, что проявляется въ наши смутныя времена, благодаря головорзамъ-французамъ. Скверный духъ французскій, проникавшій за послдніе годы державы Екатерины, проникаетъ и нын.

— Вотъ что, любезнйшій мой, отозвался хозяинъ, — въ ваши Демосеновы способности я давно врю, но я, знаете, происхожденіемъ человкъ восточный. А у насъ на восток сказывается пословица: ‘Краснорчіе — серебро, а молчаніе — золото’. Поэтому я и не люблю многоглаголанія, а главное дло ждетъ: меня пріятель, г. Ростопчинъ, чтобы сыграть партію въ шахматы. Сократи, любезный другъ, и объясни въ немногихъ словахъ. Изложи суть.

— Суть, графъ, заключается въ новомъ произведеніи возмутительнаго содержанія съ бунтовщичьими разглагольствованіями, гд попраніе всего святого: и вры, и религіи.

— Попраніе вры — нехорошо, ну, а религіи… это другое дло, потому надо знать прежде, какой: если мусульманской, то оно даже, въ нкоторомъ род, полезно. Я это самъ надъ собой совершилъ. Попралъ Магомета — Спасителемъ.

Генералъ изложилъ вельмож подробно содержаніе комедіи бывшаго Преображенскаго офицера, нын предводителя не то Кіевскаго, не то Полтавскаго, который, несмотря на то, что самъ представитель дворянскихъ родовъ, вольнодумствуетъ, какъ какой якобинецъ.

Разсказъ генерала заставилъ графа насупиться. Произведеніе Капниста, переданное довольно пространно, показалось вельмож чудовищнымъ. Онъ помычалъ и, разведя руками, выговорилъ:

— Что же, прикажите написать, изложить… Да покороче. А я тотчасъ же, выбравъ удобную минуту, Государю Императору подамъ докладъ. Только вы, пожалуйста, въ этомъ донос… тьфу! доклад, объяснитесь появственне и почестне, чтобы, знаете, турусовъ на колесахъ не было.

— Слушаюсь… Мы даже нсколько человкъ хотли каждый отъ себя отдльно подать прошеніе на Высочайшее имя объ оскорбленіи нравственномъ и оскорбленіи кровномъ главнйшихъ властныхъ лицъ. Мы — пособники Монарха Всероссійскаго. Если мы таковы, каковыми насъ описываетъ г. Капнистъ, то мы должны быть судимы и казнены Монархомъ. Если же все это ложь и клевета, то самъ вольнодумецъ-сочинитель долженъ быть осужденъ и казненъ. Встимо голову за это рубить не приходится, а въ тюрьму упрятать слдуетъ.

— Напишите… А тамъ уже не ваша забота. Достоинъ тюрьмы — спрячемъ. Достоинъ похвалы — наградимъ…

III.

Часовъ въ девять утра, въ пасмурный день, въ довольно большой горниц, почти пустой, съ нсколькими картинами на стнахъ и съ нсколькими креслами, поставленными вдоль стнъ, у окна стояли двое военныхъ.

Оба были въ новой форм, появившейся съ воцареніемъ Императора. Они стояли у окна другъ противъ друга и тихо бесдовали, ожидая пріема.

Рядомъ съ дверью сидлъ въ кабинет и слушалъ докладъ оберъ-полицеймейстера Императоръ Павелъ. Другая дверь изъ этой горницы вела въ пріемную, гд ждало до пятидесяти человкъ военныхъ и штатскихъ въ полной форм, здсь у окна этой комнаты стояли два столпа новаго царствованія. Одинъ былъ довольно высокій ростомъ, плечистый, скоре сухощавый, нежели полный человкъ, съ толстыми негрскими губами и круглыми глазами, полузакрытыми висячими галочьими вками. Это была поднимающаяся надъ россійскимъ государствомъ звзда, которой предстояло еще боле четверти вка не блестть и сіять, а страшить и изумлять всхъ русскихъ людей.

Это былъ графъ Алексй Андреевичъ Аракчеевъ.

Онъ разговаривалъ съ личностью, въ которой и онъ, и многіе уже давно начали всячески заискивать.

Это былъ первый любимецъ Императора графъ Иванъ Павловичъ Кутайсовъ.

Про него разсказывали, что онъ былъ взятый въ плнъ турченокъ, но доказательствъ на это не было никакихъ. Во всякомъ случа турченокъ, очутившійся при двор наслдника престола, сталъ его любимцемъ и изъ положенія полукамердинера, полутоварища юношескихъ лтъ сдлался сановникомъ россійскимъ.

Онъ былъ низенькаго роста, плотный, крпкій, широкоплечій. Не смотря на то, что онъ былъ тщательно выбритъ, темно-сизыя полосы на верхней губ, на щекахъ и подбородк доказывали его восточное происхожденіе. Лицо по этому было двухъ цвтовъ: смугло-оранжевое около носа и на лбу и будто слегка вымазанное сажей по скуламъ и подбородку.

Два сановника тихо бесдовали между собой, ожидая доклада у Государя.

— Важнаго ничего не имю, говорилъ графъ Кутайсовъ,— только одно дльце сомнительное… Не знаю, какъ государь поршитъ… На счетъ сочинителя Капниста.

— Слышалъ, неоднократно слышалъ, отозвался Аракчеевъ, вытягивая толстыя губы.— Не согласенъ съ вашимъ мнніемъ, что дльце пустое. Искорененіе сочинителей есть долгъ всякаго отчизнолюбиваго гражданина. Сочинительство и клеветничество или ложь, сіятельный князь, есть одно и то же. Согласитесь, что самыя наиславнйшія сочиненія есть выдумки. Такъ ли-съ?..

— Конечно-съ, но изволите видть…

— Позвольте, перебилъ Аракчеевъ.— Я признаю и уважаю Священное Писаніе, сирчь описаніе священныхъ лицъ и священныхъ дйствій. То же скажу о Четіи-Минеи. Но не скажу того же хотя бы про псалмы Давида.. Они уже есть сочинительство. А все что съ тхъ поръ на свт было сочинено и машиною отпечатано, все, поврьте, кром вреда и тлетвора, ничего не принесло.

— А вотъ покойная государыня сама сочиняла! хитро прищуривъ одинъ глазъ, выговорилъ Кутайсовъ.

— И напрасно, совершенно напрасно! Не царское это занятіе! громко и рзко выговорилъ графъ Аракчеевъ.— Нту ничего зловредне книгъ, а наиначе, сіятельнйшій графъ, вдомостей. Посмотрите до чего французская зараза зачумила весь міръ. А почему? Какъ? А все при помощи книгъ и вдомостей! Позвольте примръ привести: будетъ человкъ на улиц что-либо неподобное, или ложное возглашать, его сейчасъ первый будочникъ обязанъ взять и представить въ кварталъ, какъ смутителя народнаго. А представьте себ, что подобный безумецъ, отъ многаго умствованія лишившійся разсудка, станетъ то же самое неподобное писать углемъ на забор. И надобно, слдуетъ его наказать. Ибо это уже есть не простой смутительный крикъ, а есть утвержденіе этого крика вещественное: письменами углемъ на забор. Это есть уже дяніе еще боле преступное, ибо, если вы этого смутителя тотчасъ уничтожите, то его письмена на забор останутся и будутъ продолжать свое пагубное дйствіе. Слдите, сіятельный графъ, за моимъ разсужденіемъ. Представьте себ, что тотъ же смутитель уже не углемъ на забор, а чернилами на бумаг, а затмъ желзною машиной изобразитъ свои неподобныя мысли и рчи не однимъ углемъ, не на одномъ забор, а сразу при помощи механики изобразитъ въ тысяч или многихъ тысячахъ видовъ. Сіе равняется тому, какъ еслибъ оный смутитель написалъ нчто безобразное на всхъ заборахъ всхъ улицъ, всхъ домовъ въ столиц. И вотъ-съ это-то и есть сочинительство книгою или вдомостію. Напиши господинъ сочинитель что либо возмутительное, или людей найми на это, чтобы написать, къ примру, на тысяч заборовъ столичныхъ, его бы сейчасъ упрятали въ сумашедшій домъ, или въ крпость, или въ Сибирь. А при помощи механики изобразитъ онъ то же самое на клочкахъ бумажки и разсыплетъ эту заразу по всему отечеству, — это, изволите видть, дозволяется. Я бы, доложу вамъ, уничтожилъ вс книги, за исключеніемъ книгъ духовнаго содержанія и нкоторыхъ иныхъ для забавы невинной. А главное уничтожилъ бы всякія вдомости, гд доводится до свднія грамотныхъ людей всякое такое, что имъ вдать не нужно или прямо не надлежитъ. А въ сочиненіи г. Капниста, я слышалъ, зараза фрунцузская разсвается. Сомннія нту, что у насъ много судей неправосудныхъ, много взяточниковъ и лихоимцевъ, много ябедниковъ. Всмъ это извстно, но сочинитель доказываетъ, какъ я слышалъ, что всякій человкъ, всякій гражданинъ, находящійся на государственной служб, особливо въ качеств судіи, долженъ брать взятки.

— Нтъ-съ, это собственно не совсмъ такъ, замтилъ Кутайсовъ.

— Врно вамъ говорю, сіятельный графъ. Въ одномъ мст нкое лицо въ его комедіи сказываетъ: ‘на то, говоритъ, и руки человку даны, чтобы взятки брать. А боле, говоритъ, не на что’… А замтьте, сіятельный графъ, что всякій человкъ созданъ по образу и подобію Божію, слдовательно, тутъ между религіей и разсужденіемъ сочинителя видимое противорчіе…

Въ ту же минуту дверь растворилась, изъ нея показался военный, низко поклонился обоимъ собесдникамъ и прошелъ въ слдующую горницу.

Графъ Аракчеевъ хотлъ уступить чередъ графу Кутайсову, но этотъ улыбнулся и выговорилъ:

— Пожалуйте, пожалуйте! Я и подожду. А не успю, то за завтракомъ или за обдомъ доложу свое.

Графъ Аракчеевъ отлично зналъ, что графъ Кутайсовъ, видящій Государя отъ зари до зари, иметъ право войти къ нему, хотя бы среди ночи и разбудить по какому-либо длу.

Онъ кисло улыбнулся и прошелъ въ двери.

IV.

Кутайсовъ, оставшись одинъ, сталъ ходить по горниц взадъ и впередъ. Онъ думалъ о томъ, что сейчасъ слышалъ отъ графа Аракчеева на счетъ сочинителей и сочинительствъ.

‘Дйствительно врно, думалось ему, что всякое сочиненіе есть выдумка, то-есть ложь. Но вдь выдумки бываютъ пріятныя, забавныя, увеселяющія. Сочинительствовать, стало быть, можно дозволить, но съ тмъ только условіемъ, чтобы сочинитель былъ непремнно отъ природы благодушенъ, совстливъ и праведенъ, чтобъ онъ ненавидлъ зло, пороки и все такое и, слдовательно, сочинялъ бы только все хорошее пріятное уму и сердцу, а не дурное. А главное никого бы не трогалъ, не оскорблялъ, а наиначе не касался людей власть придержащихъ. Что вотъ теперь надлалъ этотъ Капнистъ? Сколько лицъ душевно оскорблены, а межъ ними есть какіе люди?— Есть генералы и тайные совтники… Вдь это просто не врится…’

Размышленіе Кутайсова было прервано. Двери распахнулись. Государь, неожиданно собравшійся выхать, появился изъ кабинета въ сопровожденіи графа Аракчеева. Онъ былъ въ своемъ обычномъ костюм. Большіе ботфорты и блыя лосины на ногахъ, узкій мундирный двухбортный фракъ,застегнутый на вс пуговицы, съ широкими рукавами, перчатки съ огромными крагами, очень высокая трехугольная шляпа съ плюмажемъ и высокая трость съ набалдашникомъ въ род булавы.

Павелъ Петровичъ не былъ красивъ собой. Онъ былъ очень малъ ростомъ и ходилъ топыря грудь и вышвыривая ноги… Лицо было чистое, блое, съ розоватымъ оттнкомъ, носъ, маленькій и вздернутый, а подъ нимъ несоразмрно-большой ротъ, глаза свтлоголубые, всегда соловые, кром минутъ гнва, выраженіе лица доброе, но безпокойное…

— Ты что?.. обернулся онъ къКутайсову.— Въ докладчики попалъ?..

— Не по своему длу, ваше императорское величество, сухо оффиціальнымъ голосомъ, но фамильярно улыбаясь, выговорилъ Кутайсовъ.— По чужому длу не считаю возможнымъ докладывать вамъ въ иное время, дабы не казалось оно наушничествомъ, въ которомъ меня обвиняютъ вс… И глянувъ на Аракчеева, онъ добавилъ… безъ исключенія.

— А? сталъ обращать вниманіе на бабьи сплетни и толки. Въ чемъ дло?

— Дло о нкоемъ сочинител Капнист, комедія коего изображается на театр и читается всми, производя въ обществ смущеніе.

— Великое смущенье умовъ! прибавилъ сзади Аракчеевъ тихо и покорно.

— Капнистъ?.. выговорилъ государь.— Слыхалъ! Какъ комедія называется?

— Ябеда.

— Ябеда? Скверное слово. Что же, ябеда на насъ… На меня и на васъ всхъ…

Кутайсовъ промолчалъ, не зная какъ отвтить или не желая отвчать ни да, ни нтъ.

Аракчеевъ, быстро глянувъ на графа и на императора снова выговорилъ тихо и глядя въ полъ:

— Всякое сочинительство, если не есть ложная простая выдумка, то непремнно есть клевета на кого-либо. И иныхъ сочиненій на свт не бываетъ.

— А Иліада? выговорилъ рзко государь.— А Мессіада?

Графъ Аракчеевъ молчалъ. Кутайсовъ улыбался.

— А Россіада? А Генріада?..

Аракчеевъ поднялъ и слегка вытаращилъ глаза.

— Что? еще рзче выговорилъ государь, но добродушно улыбаясь.

— Не могу знать-съ… отозвался Аракчеевъ, слегка выпрямляясь и вытягивая руки по швамъ.

— Долженъ бы знать, если судишь. Стало быть, по твоему, Иліада или Россіада есть ложь, выдумка, или клевета. А он, сударь графъ, ни то, ни другое.

— Не могу знать-съ… снова повторилъ Аракчеевъ, еще боле вытягиваясь. Оныхъ сочиненій не читалъ…

— Такъ прочти вс четыре, а въ слдующій разъ мы съ тобой побесдуемъ.

У Аракчеева вытянулось лицо.

— Ну? въ чемъ же дло? обернулся Павелъ къ Кутайсову.

Кутайсовъ въ краткихъ словахъ изложилъ дло: г. Капнистъ — дворянинъ и помщикъ полтавскій, писавшій всякія стихотворенія, написалъ комедію, въ которой обозвалъ всхъ правителей ворами и взяточниками и доказываетъ, что при такихъ властителяхъ и судьяхъ жить честному гражданину совсмъ невозможно.

— А кто же во всемъ этомъ виноватъ? выговорилъ Павелъ, широко раскрывая ротъ.

Кутайсовъ молчалъ.

— Спрашиваю тебя, кто во всемъ этомъ виноватъ? Императоръ Павелъ виноватъ. Но это неправда, это — ложь, клевета. Пошли его! Вотъ и увидитъ, до чего доврался…

— Когда прикажете? при утреннемъ пріем, или…

— Что ты, братецъ! Что у тебя здсь?!. Павелъ поднялъ руку и пальцемъ чуть-чуть стукнулъ Кутайсова въ лобъ. Пошли его не сюда, а подальше. Пошли въ Сибирь.

— Слушаю-съ, глухо выговорилъ Кутайсовъ и потупился, какъ бы совершенно не ожидавъ результата доклада.

— А ты, графъ, изволь-ка садись: Иліаду, Мессіаду, Россіаду и Генріаду… Чтенія теб хватитъ на цлыхъ два мсяца. А когда окончишь, приходи, побесдуемъ. Другой разъ не будешь болтать о такихъ предметахъ, въ которыхъ ничего не смыслишь.

— Я, ваше величество, въ иностранныхъ языкахъ не ученъ, нсколько обидчиво произнесъ Аракчеевъ.

— Достань кого-нибудь себ врод толмача. Будетъ онъ читать и теб русскими словами разсказывать.

Государь двинулся въ слдующую комнату, гд все поднялось сразу, выстроилось, вытянулось и мертвая тишина наступила въ комнат.

Оставшіеся вдвоемъ Кутайсовъ и Аракчеевъ переглянулись.

— Жаль мн его, выговорилъ добродушно Кутайсовъ.— Я думалъ, прикажутъ сочиненіе запретить, а Капниста въ Полтавскую губернію выслать.

— Никогда, графъ. Истинно мудрое монаршее ршеніе. Всхъ бы ихъ слдовало туда же. А будь живы вотъ эти сочинители тхъ сочиненій, которыя мн государь приказалъ теперь прочесть, то я бы ихъ всхъ четырехъ на костр бы сжегъ, раздражительно выговорилъ Аракчеевъ.

— Да, страшнйшія сочиненія, графъ, хитро ухмыляясь выговорилъ Кутайсовъ.— Ужаснйшія, доложу вамъ! Въ одной Мессіад восемь большущихъ томовъ. Я вамъ свою пришлю…

Аракчеевъ не отозвался ни словомъ, и только на толстыхъ губахъ, искривившихся въ улыбку, пробжала какая-то тнь.

V.

Въ сумерки, у подъзда дома, въ которомъ жилъ авторъ, ябеды’, остановились сани тройкой. Лошади были ямскія, но на подборъ красивыя и сильныя. Изъ саней вышелъ человкъ въ фельдъегерской форм и веллъ доложить о себ барину.

Капнистъ сидлъ въ томъ же своемъ кабинет, блдный, встревоженный. Однако, изрдка его всегдашняя кроткая и граціозная улыбка набгала на губы и просвтляла лицо.

Нежданная кара странно повліяла на него. Она то приводила его въ ужасъ, то наполняла сердце страннымъ пріятнымъ, трепетомъ. Иногда дебри сибирскія, страшные морозы, медвди, Эскимосы, Самоды или Камчадалы, много хуже медвдей, полное отсутствіе единой печатной строчки, пожалуй, даже отсутствіе бумаги, пера или карандаша, разлука съ женой, семьей, друзьями,— все гнетомъ ложилось на душу.

Но вмст съ тмъ мысль о томъ, что онъ пострадаетъ за смло сказанное слово, правдивое слово, полезное слово,такое, которое раньше или позже сдлаетъ свое дло, которое навки останется въ умахъ его соотечественниковъ, современниковъ и потомковъ, а онъ запечатлетъ это слово подвигомъ, хотя и невольнымъ, — все это заставляло какъ-то странно, будто впервые отъ роду, биться сердце поэта-гражданина.

Человкъ вошелъ въ кабинетъ тоже съ испуганнымъ лицомъ и заявилъ дрожащимъ голосомъ:

— Фельдъ-егерь внизу, на тройк… приказалъ вамъ доложить…

Капнистъ поднялся, прошелъ въ спальню, опустился на колни предъ кіотомъ, помолился и вышелъ снова, бодре, со своею милою улыбкой на губахъ.

Черезъ четверть часа двое сдоковъ: одинъ въ фельдъ-егерской шинели и шапк, другой въ шуб и простой мховой шапк, сидли рядомъ въ саняхъ, а лихая тройка мчалась по улицамъ Петербурга и скоро, миновавъ заставу, летла вскачь по снговой равнин, по дорог на Новгородъ, на Москву, Владиміръ, Казань, Уралъ, Томскъ… и дале.

На этой дорог за послднее время было много прозжихъ, и всего боле, конечно, узжающихъ, а не прізжающихъ.

Почти въ тотъ же часъ, когда фельдъ-егерская тройка мчалась мимо заставы столичной, въ Зимнемъ Дворц, въ небольшой, изящно убранной горниц, гд преобладали надъ всмъ книги, гравюры, эстампы и статуетки, сидли и съ видимымъ оживленіемъ разговаривали дв совершенно разнородныя личности. Одинъ былъ пожилой человкъ въ вицъмундир, другой очень молодой въ военной форм, но безъ ботфортъ, безъ парика и въ военной куртк, растегнутой на груди. Молодой человкъ лтъ двадцати былъ чрезвычайно красивъ собой, съ большими и глубокими синими глазами и съ такою очаровательною улыбкой, возл которой милая улыбка Капниста показалась бы гримасой.

Это былъ наслдникъ престола.

Близкій человкъ, очень уважаемый имъ, явился просить его заступничества за хорошаго человка, съ которымъ произошла бда. И онъ разказалъ подробно всю исторію съ Капнистомъ.

— Часто очень, дорогой мой, часто очень, повторялъ Александръ Павловичъ, то немного на супясь, то снова улыбаясь.— Что ни день я утруждаю государя. На этотъ разъ я понимаю, что дло важне. Какъ вы говорите, авторъ комедіи не есть какой-нибудь гвардейскій поручикъ. Если цлый полкъ сослать, то можно другой полкъ сформировать, а если талантливаго сочинителя погубить, то другого такого же по заказу не сдлаютъ. Попробую, но прежде дайте мн прочесть самую комедію.

— Время терять нельзя, ваше высочество. Капнистъ уже скачетъ въ предлы Ермака Тимоеича.

— Дайте мн комедію… Иначе я не могу ничего… настаивалъ наслдникъ.

Въ тотъ же вечеръ Александръ Павловичъ, утомленный за цлый день всякаго рода занятіями, военными экзерциціями, парадомъ, баломъ во дворц, вернувшись къ себ и собравшись сладко заснуть, нашелъ на столик около своей кровати книжку. Онъ удивился, раскрылъ ее и прочелъ слово: ‘Ябеда’.

— Ай, ай, ай, печально проговорилъ онъ, улыбнулся, покачалъ головой, звнулъ, потомъ также смшливо печально прибавилъ: Я — бда, а не Ябеда! Я — бда. Мн бда… Спать хочется.

И снова улыбнувшись своей острот, онъ хотлъ было лечь и читать въ постели, но сообразилъ, что отъ усталости непремнно заснетъ. Не лучше ли прочесть сидя? Но прочесть все сразу посл усталости за цлый день не было возможности.

— Ну, частицу одолю, четверть. А остальное завтра утромъ.

Но, однако, пытливый, жадный, впечатлительный умъ взялъ верхъ надъ усталостью и молодой человкъ, почти юноша, принявшись за чтеніе, быстро прочиталъ всю книжку и уже въ шесть часовъ утра легъ въ постель.

VI.

Въ тотъ же день вечеромъ Эрмитажъ освтился. Театральная зала была еще свтле.

На сцен Эрмитажнаго театра, по приказанію Императора, должно было въ шесть часовъ начаться представленіе. Актеры и актрисы наскоро протвердили какъ могли роли. На этотъ спектакль, про который прослышали многія лица придворнаго круга, не было никого приглашенныхъ. Напрасно многія и многія лица днемъ и въ сумерки спрашивали другъ друга, приглашенъ ли онъ. Оказалось, что никого ршительно не приглашено.

Кто же будетъ на представленіи? И что это значитъ? Императоръ не любилъ представленій. Эрмитажный театръ давно оставался пустъ и теменъ.

Въ шесть часовъ двери распахнулись и въ зрительной зал появилась публика. Эта публика были двое: императоръ и наслдникъ престола. Когда они вошли въ залу, за ними затворились двери. Занавсъ взвился, вышли два актера и заговорили:

— Я радъ, мой другъ, что мы съ тобою здсь столкнулись.

— Да вы, сударь, зачмъ въ домъ этотъ завернулись?

Неужли за грхи какая васъ напасть,

Иль тяжба, Богъ храни! втащили въ эту пасть!?

— Такъ именно: процессъ на шею навязался…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На сцен шла ‘Ябеда’.

Среди перваго же акта императоръ три раза разсмялся и хлопнулъ въ ладоши.

Наслдникъ престола сидлъ съ восторженнымъ лицомъ. Онъ былъ не только радъ, казалось, онъ былъ счастливъ.

Во второмъ и третьемъ актахъ государь два раза усиленно захлопалъ въ ладоши и вымолвилъ громко:

— Молодцы! Молодцы! Встимо тотъ молодецъ, который имъ въ уста вложилъ это.

Въ десять часовъ представленіе окончилось. Императоръ довольный, веселый вышелъ изъ залы. Наслдникъ Александръ слдовалъ за нимъ.

Въ корридор стояли нсколько служителей ливрейныхъ. Императоръ обернулся къ боле пожилому фурьеру:

— Ступай, самъ найди и сейчасъ ко мн пошли перваго фельдъ-егеря, который теб попадется.

Императоръ двинулся дале, а наслдникъ, идя за нимъ, снова улыбнулся и снова лицо его оживилось такъ же, какъ въ начал представленія ‘Ябеды’.

Мене чмъ черезъ пять минутъ въ дверяхъ комнаты, гд сидлъ государь, появился рослый человкъ въ фельдъ-егерскомъ мундир.

— Слушай, выговорилъ государь.— Былъ въ Петербург сочинитель г. Капнистъ. Вчера онъ выхалъ съ фельдъ-егеремъ на Новгородъ и Москву. Скачи сейчасъ за нимъ. Если дашь ему отмахать пятьсотъ верстъ и нагонишь за пятисотой, оставайся не при чемъ. Если догонишь прежде, то сколько верстъ не будетъ хватать до пятисотой, столько червонцевъ получишь въ награду. Ступай!

VII.

Черезъ пять дней въ той же самой горниц, гд когда-то у окна бесдовали графъ Кутайсовъ и графъ Аракчеевъ, стоялъ въ дворянскомъ мундир авторъ ‘Ябеды’.

Лицо его было нсколько красно, слегка опухло отъ пути. Онъ усплъ проскакать верстъ восемьсотъ взадъ и впередъ, настигнутый вторымъ фельдъ-егеремъ уже около Твери.

Теперь онъ былъ взволнованъ. Онъ не зналъ, зачмъ его вернули и чего ему ждать. Да и не было во всемъ Петербург ни единаго человка, который могъ бы съ увренностью заране сказать, что ожидаетъ автора ‘Ябеды’.

Быть можетъ, въ вечеру онъ снова подетъ вторично на той же дорог, на такой же фельдъ-егерской тройк. Быть можетъ, онъ сдлаетъ боле короткое путешествіе: передетъ. Неву на казенную квартиру около Алексевскаго Равелина.

Теперь, призванный представиться императору, онъ былъ впущенъ въ эту горницу одинъ. Чрезъ часъ вышелъ императоръ, хавшій на парадъ…

— Капнистъ?..

— Точно такъ, ваше императорское величество.

— Отличное сочиненіе! И впредь такія же пиши. А за то, что ты изъ-за вралей и ябедниковъ… на Ябеду чуть въ Сибирь не ускакалъ, жалую теб чинъ статскаго совтника… Комедію укажу представлять почаще по всей Россіи…

——

‘Ябеда’ была запрещена для сцены окончательно, а печатные экземпляры книги не только изъяты изъ продажи, но даже отобраны у частныхъ лицъ…

‘Ябеда’ появилась снова на театр и въ продаж только въ слдующее царствованіе.

ЯБЕДА НА ‘ЯБЕДУ’.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

Читайте также: