Я. М. СВЕРДЛОВ
Я. М. СВЕРДЛОВ
Я. М. Свердлов, Радек Карл Бернгардович, Год: 1923
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том первый
Государственное издательство ‘Художественная литература’, 1934
Когда я, приехав в Петроград в ноябре 1917 г. и переговорив с Владимиром Ильичом о положении за границей, спросил его, с кем переговорить насчет всей работы, он ответил мне просто: ‘Со Свердловым’. Я о т. Свердлове раньше уже слышал как об одном из лучших нелегальных организаторов партии, но так как работа, о которой шла речь между мною и т. Лениным, касалась организации наших заграничных связей, то я был немного удивлен, однако, после нескольких минут разговора со Свердловым, у меня исчезло всякое сомнение.
Свердлов поставил мне ряд точных и ясных вопросов: во-первых, насчет размеров наших связей из Стокгольма с Германией, Францией и Англией, во-вторых, насчет техники этих связей и, в-третьих, насчет моих наблюдений на финско-шведской границе.
Намотав это себе на ус и задумавшись немного, он указал на царскосельское радио как на новый, до того времени не находившийся в руках революционеров метод связи. ‘Но главное,— сказал он мне, наконец,— это теперь связь через германский фронт’. Он просил меня снестись с Петроградским комитетом насчет связи с военнопленными и обдумать все прочее. Центр работы он предложил устроить в виде отдела внешних сношений при ВЦИКе. Я спросил его насчет людей, которых он может мне предоставить. Он снова, не давая конкретного решения, указал на путь к нему: ‘Надо вам подыскать себе людей из эмиграции, знающих заграницу, и из людей, хорошо знающих фронт, деньги и все прочее будете получать по мере надобности. Один совет: не обволакивайтесь канцелярией, стройте аппарат в зависимости от роста работы’.
Произвел на меня т. Свердлов впечатление человека, очень ясно ориентирующегося в условиях работы и лишенного всякого самодурства. Центральный организатор, намечающий пути, дающий задания, но не думающий, что может сам все держать в своих руках.
Я еще не успел наладить работу, а только немного осмотрелся, когда получил от Владимира Ильича приказ отправиться обратно в Стокгольм для первых предварительных переговоров с представителем германского правительства Рицлером, главным советником Бетман-Гольвега. Мы имели сведения, что военная клика в Берлине против мирных переговоров, и что она пугает правительство тем, что большевики идут на конференцию только для агитации. Это их убеждение, я должен был рассеять.
Перед отъездом я имел длительный разговор со Свердловым, который добродушно радовался по поводу того, что именно мне выпала на долю задача доказывать, что мы — люди, не связывающие агитацию с мирными переговорами. Смеясь, сказал он мне на прощание: ‘Интересно, сумеете ли вы принять очень невинный вид. Хотел бы на вас при этом посмотреть’.
Когда я вернулся из Стокгольма, Свердлов вызвал меня к себе и, дав понять, что не считает меня первоклассным организатором, завел разговор о военнопленных. ‘Что значит агитация через брошюру? Брошюра передает схему революции, но не передает ее дыхания. Главную роль в распространении идей Советской России сыграют вначале военнопленные, когда они вернутся домой. Даже те, которые настроены против нас, когда очутятся лицом к лицу с буржуазной действительностью, сделаются рассадниками наших идей. Надо подобрать в каждой национальной группе военнопленных ударный кулак для агитации среди военнопленных. Если это удастся,— удастся все. Тут стоит приналечь и не щадить себя’.
В будущем предсказание т. Свердлова вполне оправдалось. Организатор, привыкший работать через живых людей, а не через мертвую бумагу, инстинктом своим великолепно схватил сущность дела. Роль Бела Куна, Тибора Самуэли и других венгерских военнопленных, роль Муна и товарищей в Чехо-Словакии показали, какое значение имела инициатива Свердлова.
После Брест-Литовского мира, в тяжелые месяцы борьбы советской власти против брестского ига, Свердлов все время держал связь с работой среди военнопленных. Он интересовался не только общей постановкой работы, а приказывал присылать к нему людей для разговора, чтобы их ‘понюхать’, как выражался Свердлов.
У Свердлова, как известно, в голове была партийная картотека со всеми живыми и мертвыми активными работниками партии. Видно было, как во время разговора о военнопленных, выдвигающихся у нас, и об известных нам заграничных товарищах он создавал в своем мозгу уже новую международную картотеку на случай победы революции в той или другой стране.
После Брестского мира я объединял работу по руководству отделом Центральной Европы в НКИД и по руководству отделом внешних сношений при ВЦИКе. Как по той, так и по другой работе мне часто приходилось иметь дело с Яковом Михайловичем.
Вспоминаю теперь ярко два момента. Совнаркомом была создана комиссия по выполнению Брестского договора. Руководителем этой комиссии назначили меня. Комиссия должна была сосредоточить надзор за работой, которую выполняли разные ведомства на основании Брестского договора. Я собрал междуведомственное совещание. Выяснив с собравшимися задачи, я попросил их наметить приблизительно, какие кредиты для этого понадобятся. По подсчету заявленных требований составлена была смета, если не ошибаюсь, в 5 или 6 миллионов рублей в месяц на организационные канцелярские расходы. Я, как человек, который раньше никогда больше 100 рублей в месяц не расходовал, ужаснулся и заявил собравшимся представителям ведомств, что никакого предварительного бюджета не надо, ибо это будет только стимулом для создания брестских канцелярий при каждом ведомстве. Я предложил выделить по одному человеку в каждом ведомстве, с которым я буду сноситься, а после посмотрим, какие он будет иметь расходы. Когда я рассказал об этом Свердлову, он ужасно обрадовался: ‘Если бы вы не отклонили их предложения, то мы наверное больше уплатили бы комиссариатам, чем немцам во исполнение мирного договора. Но сколько же денег надо вам на центральный аппарат?’ — спросил он меня. Я попросил 100 000 руб. Свердлов и Владимир Ильич ужасно смеялись.
Можно представить себе мою гордость, когда в день аннулирования Брестского договора я вернул в кассу ВЦИКа 90 000 рублей из ассигнованных 100 000 рублей. Правда, мы не очень-то много пунктов из Брестского договора выполнили, но не подлежит сомнению, что, если бы я не послушал совета Свердлова не обрастать канцеляриями, комиссариаты развели бы такую бумажную работу, что мы на нее потратили бы не один миллион рублей.
Когда был убит Мирбах и начали накопляться сведения о военном кольце, которым Германия окружает нас, Свердлов вызвал меня и сказал, что, в случае немецкого наступления, перед которым придется эвакуироваться на восток, мне и т. Куну придется, наоборот, эвакуироваться на запад, что немцы будут нас искать в Центральной России и что, поэтому, базу для агитации среди немецких войск надо создать в Смоленске, что он даст поручение там подыскать квартиру, устроить нелегальную типографию и перевезти шрифты, нам же теперь не следует отправляться туда, чтобы преждевременно не расконспироваться в качестве большевиков, но нужно быть наготове на случай опасности. Он взял все имевшиеся у нас справки о том, откуда можно добыть иностранный шрифт, и просто, ясно и спокойно выяснил со мной предстоявшие нам задачи. В этом разговоре из него била сила, уверенность и спокойствие революционера, готового исполнить свой долг на всяком посту, при всякой обстановке и требующего того же от каждого товарища. Несмотря на то, что Свердлов был скуп на слова и старательно прятал свои чувства, всякий чувствовал в нем не только человека политического расчета и организатора, передвигающего шахматные фигуры на доске партии, но и революционера, связанного какими-то невидимыми нитями чувства с каждым революциомером, которого он включал в свою картотеку партийного актива. Поэтому так радостно было с ним работать.
Когда вспыхнула германская революция, мы имели только смутные сведения о происходящем. Я пытался добиться связи по Юзу с министерством иностранных дел в Берлине, но Ковно, где сидел генерал Гофман, рвала нашу связь. Когда удалось ее, наконец, получить, у аппарата в Берлине оказался чиновник министерства иностранных дел, который на все вопросы отвечал: ‘Не знаю, никого нет’. ‘Прикажите ему именем председателя ВЦИКа с ответственностью перед председателем берлинского совета рабочих и солдатских депутатов отвечать’. Это не был маневр. В словах Свердлова и в его глазах чувствовалось все достоинство представителя великой русской революции и уверенность, что раз в Германии вспыхнула революция, то чинуша в министерстве иностранных дел не посмеет не послушаться, если ему твердо приказать. И чинуша послушался.
Со всех сторон на нас жали оставшиеся миссии нейтральных держав. Германия была разгромлена, ясно было, что союзники возьмутся за очередную задачу и попытается разгромить Советскую Россию. Посыпались ноты заявления протеста па поводу красного террора. Владимир Ильич поручил мне составить ответную ноту. Свердлов, присутствовавший при разговоре, сказал мне: ‘Бросьте канцелярщину, напишите так, чтобы почувствовали’. Я составил проект известной ноты о белом и красном терроре, которая была выдержана в совершенно недипломатическом тоне. Тов. Чичерин немного испугался сравнения иностранных держав с шакалами и настаивал на удалении этого места. Я апеллировал к Свердлову. Свердлов, хохоча в телефон, предложил, в качестве компромисса, ‘шакалов’ заменить ‘гиенами’, что и было сделано.
Когда, по поручению ЦК, я написал ноту Вильсону и прочел ее позже тт. Ленину и Свердлову, Свердлов бросил слова о ‘послании запорожцев’, которые были потом увековечены известной карикатурой.
Мы добились приглашения на съезд рабочих и солдатских депутатов в Германии. Свердлов составил делегацию из Бухарина, Раковского, Иоффе, Игнатова и меня (т. Бухарин ошибается в своих воспоминаниях о т. Мархлевском: т. Мархлевский не был в делегации, он отправился в Германию в январе 1919 г.). Мы собрались для установления линии действия, Свердлов у телефона давал распоряжения насчет снабжения нас в дорогу, сам из своих кожаных штанов вытянул пакет с деньгами (могу теперь выдать тайну, какие ‘кучи золота’ везла эта авторитетная комиссия Советского правительства: мы получили 200 000 марок) и распределил роли, все шутя. Через час подъехал грузовик с продовольствием. Продуктов должно было хватить и для того, чтоб подкормить и Либкнехта, Меринга, Розу Люксембург и других истомившихся в тюрьмах товарищей. Каково же было мое удивление, когда я на грузовике увидел бочку меда и крупу. Что-то перепутали в кладовых ВЦИКа, и мы, как древние евреи на пути своем из Египта в Палестину, должны были питаться всю дорогу манной кашей. Между прочим, этой манной кашей с медом кормили мы немецких солдат, когда нас в Вильне арестовал генерал Фалькенгейм и отправил в товарном вагоне в Минск. Правду говоря, я рассердился на эти две бочки и приказал их снять, но Свердлов добродушно сказал мне: ‘Каша, так каша, может пригодиться, берите ее, спокойно с собой’. Мы расстались, и это был последний раз, когда я видел Свердлова. Мне пришлось с ним только еще раз говорить по Юзу из Минска, куда мы попали после того, как наш поезд был задержан немцами, и мы были отправлены через Литву обратно в Советскую Россию.
Я по Юзу обратился к Свердлову с запросом, не попытаться ли мне проехать нелегально в Берлин через отступающие немецкие войска. Свердлов без единой минуты задержки дал ответ: поехать, приказав ждать нарочного с полномочиями на мое имя, как представителя ВЦИКа.
Когда я в марте 1919 г. сидел в тюрьме и прочел в ‘Франкфуртской газете’ известие о смерти Якова Михайловича, я не поверил. Так не вязалась с этим кипучим человеком мысль о его исчезновении из актива русской революции, что я считал эти сведения уткой и они не вызывали во мне никакого чувства огорчения. В мае месяце я получил письмо от жены, через датский Красный крест. Она, понятно, была убеждена, что я знаю о смерти Свердлова, и не писала ничего о ней. Только, описывая партийный съезд, она заметила, что около нее прошел какой-то товарищ в кожаном костюме, роста Свердлова, и что тогда ее сердце сжалось при мысли, что если мне судьба позволит вернуться в Россию, то я больше Свердлова не увижу.
Вернувшись, я увидел его могилу у Красной стены.