Стихотворение, Шагинян Мариэтта Сергеевна, Год: 1915
Мариэтта Шагинян
Стихотворение
С. В. Рахманинову
I
Дочке Петра Петровича, Русе (или Марусеньке), было четырнадцать лет. Она училась в театральной школе, и интересы ее сильно страдали от болезни отца. Ее отпустили на каникулы. Пономарев, учитель декламации, задал ей ужасно трудный урок, без папы ей ровно ничего не понять, а папа лежит, как египетская мумия, и ни о чем не заботится. Наконец она не выдержала, пробралась к больному и уселась возле него на кровати. Руся была до смешного похожа на отца, тоненькая, веснушчатая, длинноногая, только глаза у нее были большие и темные. Она ходила в косице, и на голове у нее красовался голубой бант. -- Папочка, -- смиренно начала она, подложив свою руку ему под ладонь. -- Дело в том, что Пономарев вздумал меня испытать. Он задал такой стих, такой стих, прямо-таки загадочный! Я пробовала его нараспев, вроде Игоря Северянина, но, наверное, это не годится. Как ты думаешь? -- Читай, -- пробурчал Петр Петрович неопределенным голосом. Руся покопошилась, покашляла и прочла: В рощах карийских, любезных ловцам, таится пещера. Стройные сосны кругом склонились ветвями и тенью. Вход в нее заслонен, сквозь ветви, блестящим в извивах, Плющем, любовником скал и расселин. Звонкой дугою С камня на камень сбегает, пробив глубокое ру сло, Резвый ручей... Тихо по роще густой, веселя ее, он виётся Сладким журчаньем. -- Что за чушь, -- удивился Петр Петрович, -- откуда это? Руся обиделась и покраснела. -- Странно, папа, как может быть чушь у Пушкина! -- Да разве это Пушкин? -- Конечно. Отрывок, написанный в тысяча восемьсот двадцать седьмом году. Пономарев говорит, что главная его прелесть в оборванных гекзаметрах шестой и восьмой строки. -- Ваш Пономарев чудачит, а вы ему в рот смотрите. Принеси сюда книгу, я сам прочитаю. Руся обрадованно метнулась за книгой и приготовилась слушать отца. Она привыкла считать его чтение образцовым и обычно перенимала его интонацию и жесты. Но на этот раз она казалась разочарованной. Петр Петрович прочел стихи с листа, не задумываясь долго и не считая их достойными особенного усилия, он выскочил из размера, прочитав 'плющо м' вместо 'плющем' и 'русло' вместо 'русло ', и совсем огорчил дочь, выговорив 'вьется' вместо 'виётся'. -- Папочка, -- виновато сказала она, глядя на одеяло, -- ты ставь ударенье на первом слоге, а не на втором. Плющем, русло... И потом, ты говоришь 'вьется', а Пушкин написал 'виётся', и непременно надо на и напирать, а то опять не будет размера... Петр Петрович взбесился и захлопнул книгу. -- Ну, если ты лучше меня знаешь, в чем дело, зачем же приставать ко мне? Иди и зуди, как находишь нужным. У Руси задрожала нижняя губа, и она вышла в столовую, где получила проборку от Юлии Федоровны за то, что не щадит больного отца. Пушкин остался у Петра Петровича и долгое время лежал в уголке на кровати. Через час, однако, Петр Петрович раскрыл его, нашел 'В рощах карийских', сказал себе 'гм' и погрузился в чтение.
II
-- Руся, пли скорей, тебя папа зовет, да смотри не противоречь ему! -- крикнула Юлия Федоровна в детскую. Руся мигом помчалась к отцу. Петр Петрович был в настроении благодушном. Он насмешливо покосился па дочку и сказал: -- Ну, иди, слушай, профессор. И когда Руся уселась на краешек, прочел ей полным голосом, мерно, слегка поднимаясь к цезурам, точно к верхушкам воли: В рощах карийских... Прочитано было правильно, но монотонно и напыщенно. Руся поспешно произнесла: 'Спасибо, папочка!' Петр Петрович нахохлился и опять уткнулся в книгу. -- Черт знает, что за стихи. Простота хуже воровства! И ведь чувствуется что-то такое, а как за него взяться -- неизвестно. Руся обрадовалась, что пришла минута откровенности: -- Именно, папочка. Я тебе с самого начала сказала. На вид они обыкновенные, а потом, чем дальше, тем трудней. Главное, знаешь, Пономарев сам их не захотел читать, а сказал, чтоб я поняла идею. Можешь ты себе представить, какая тут идея? -- Н-да, идея! Пейзаж, и больше ничего. Погоди, давай вместе разберем, что там такое. Сперва выступает пещера. Что она делает? Она таится. -- Да, папочка, таится. -- Лоб Руси сморщился, а глаза, не отрываясь, следили за губами отца. -- Так, значит, она неподвижна. Мы ее установим в центре. Что там еще? Сосны. Они что делают? -- 'Стройные сосны кругом склонились ветвями и тенью', -- произнесла Руся. -- Сосны тоже спокойны, но они уже выказывают некоторое действие, не для себя только, а по отношению к пещере. Они склонились вокруг нее. Ты понимаешь, что я говорю? -- Отлично, папа! Значит, про сосны надо сказать оживленней, да? -- Вот именно. Теперь на сцену выходит третий герой, плющ. Он уже некоторым образом самостоятелен. Он не только склоняется, а прямо-таки заслоняет пещеру. Прочти, как там про него? Руся прочла: Вход в нее заслонен, сквозь ветви, блестящим в извивах, Плющем, любовником скал и расселин. -- А почему, -- спросила она, -- 'сквозь ветви, блестящим в извивах'? -- Да ведь сосны-то на переднем плане, а плющ обвивается вокруг самой пещеры. Где есть промежуток меж ветками, там он и просвечивает. -- Вижу, папа, вижу! -- воскликнула Руся, засияв от удовольствия. -- Я про плющ еще оживленней скажу, чем про сосны, и немножко капризным голосом. Ты подумай, ведь пещера не может никуда ни сдвинуться, ни шевельнуться, сосны могут шевелиться, но только верхушками и чуть-чуть, а плющ уже сам может ползать усиками, -- куда растет, туда и ползет. -- Да, дитя мое, наши стихи становятся все живее. Движения все прибавляется. Теперь внимание! Кто у нас четвертое действующее лицо? -- Ручей! Он... погоди, я по книге прочту: Звонкой дугою С камня на камень сбегает, пробив глубокое ру сло, Резвый ручей... Тихо по роще густой, веселя ее, он виётся Сладким журчаньем. -- Этот уж прямо выскакивает на нас. Тут надо так прочесть, точно он у тебя из рук вырвался и побежал. -- Так-то так, папа, -- задумчиво ответила Руся, -- да зачем сперва написано 'звонкой дугой', а потом 'тихо по роще густой'. Одно другому противоречит. Разве можно зараз и звонко и тихо? Петр Петрович посмотрел в книгу, но потом, захлопнув ее, сказал дочке: -- Хорошенького понемножку. У меня уже затылок болит, а тебя мама обедать зовет. Приходи завтра утром. Руся вздохнула, покорно поцеловала папу в небритую щеку и отправилась обедать.
III
-- Ну-с, -- сказал на другой день Петр Петрович, опершись на подушку, -- где мы остановились? -- У ручья, папа, -- ответила дочка. Она была в великом нетерпении, дрыгала ножками и, когда в спальню глянула мама, замахала на нее руками: уходи, мол, у нас с папой секреты. Мама сделала вид, что обиделась, и ушла. -- Ты спрашивала, почему сперва 'звонко', а потом 'тихо'? -- начал Петр Петрович. -- А дело-то просто. Откуда к нам сбегает ручей? По Пушкину выходит, что сверху. 'Звонкой дугой с камня на камень сбегает'... Если б это по ровному месту, так чего ему сбегать с камня на камень? -- Да, папочка, тогда он бежал бы не с камня на камень, а по камешкам. -- Совершенно верно. Значит, ты выпусти его на слушателя с высоты, -- с высоты твоего голоса, разумеется. Начни высоко, а потом все понижай: Звонкой дугою С камня на камень сбегает, пробив глубокое ру сло, Резвый ручей... Руся повторила стихи вслед за отцом, и вышло очень красиво. Потом она повторила еще раз, от себя, и взяла медленные, низкие ноты на словах 'пробив глубокое русло'. -- Это я знаешь почему? -- объяснила она отцу. -- Ручей так сильно с высоты бросился, что пробил себе сам глубокое русло. Это надо подчеркнуть! -- Подчеркивай, -- согласился Петр Петрович. -- Теперь заметь себе: звон был, когда он струйками сбегал сверху. Но вот он прибегает вниз, и звон прекращается: Тихо по роще густой, веселя ее, он виётся Сладким журчаньем. -- Ах, как хорошо, папа, -- блаженно вздохнула Руся, -- ты только обрати внимание на слова 'веселя ее, он виётся'. Это выходит, будто 'ее -- виё', и мне представляется в виде восьмерки или завертушки. Как будто ручеек течет по ровному месту зигзагами, правда? Петр Петрович кивнул, улыбаясь. -- И нужно тут понизить голос, но сделать его полней... Так. Больше удовлетворенности! Ну, повтори теперь все стихотворение сначала. Руся встала, сложила руки и наизусть прочитала: В рощах карийских, любезных ловцам, таится пещера. Стройные сосны кругом склонились ветвями и тенью. Вход в нее заслонен, сквозь ветви, блестящим в извивах, Плющем, любовником скал и расселин. Звонкой дугою С камня на камень сбегает, пробив глубокое ру сло, Резвый ручей... Тихо по роще густой, веселя ее, он виётся Сладким журчаньем. -- Хорошо, -- похвалил Петр Петрович, когда она кончила. Но у Руси было, видимо, еще что-то на душе. Она подошла к кровати, худенькой рукой обняла своего тощего папу и погладила его по спине. -- Ну? -- спросил он, позволяя себя гладить. -- А... идея? -- тихонько сказала девочка, посматривая на него умоляюще. -- Посади свинюшку за стол... -- многозначительно раздалось ей в ответ, и она смолкла. -- Ну, ладно, -- решила Руся спустя некоторое время, -- пусть про идею ты думай один, и я буду думать одна, а завтра мы друг другу признаемся, у кого лучше.
IV
Но оказалось, что врозь они оба ничего 'про идею' выдумать не могли. Сперва открылся в этом Петр Петрович, а вслед за ним и Руся. -- Странное дело, папа, -- сказала девочка, -- без тебя я и так и сяк поворачиваю все слова, а ничего не выходит. А когда ты начинаешь говорить, и у меня являются свои мысли. -- Да ведь и мне без тебя туго, -- признался отец, -- разве это я один выдумываю? Это мы с тобой оба выдумываем, оттого оно и выходит. Лучшее, мой друг, чем наградил бог людей, -- это способность брать и давать. Впрочем, тебе оно еще непонятно. -- Очень даже понятно! Напрасно ты так думаешь. Это как мы летом хотели с Сережей залезть на дерево и не могли. Тогда он мне подставил спину, и сперва я влезла, а потом я ему оттуда руку протянула -- и он влез. Петр Петрович улыбнулся умненькой своей дочке и велел принести Пушкина. Книга была раскрыта на 'Рощах карийских', и оба приступили к извлечению идеи. -- Вернемся для начала к четырем главным персонам, -- сказал Русе отец, -- мы их с тобой маловато разобрали. Вот ты мне их и опиши по пальцам. -- Во-первых (Руся загнула указательный палец), пещера : она неподвижна и таится. Во-вторых (Руся загнула средний палец), сосны : они склонились кругом пещеры. В-третьих (Руся загнула четвертый палец), плющ : он обвился снаружи пещеры и заслоняет се. В-четвертых (Руся загнула мизинчик), ручей : он сперва звонко сбегает сверху, а потом разливается по всей роще и успокаивается. -- Гм. Ну, а кто из них тебе больше нравится? Руся думала некоторое время. -- Знаешь, папа, мне они все нравятся. Мне нравится, что плющ закрывает пещеру, сосны наклоняются, а пещера таится. Мне ручей тоже нравится, потому что он сперва нашумел, сделал себе русло, а потом угомонился и потек. Сказать даже по правде, так больше всего нравится пещера. -- Иными словами, тебе нравятся действия наших героев. И ты, мой дружок, права, потому что в действии открывается связь. Ежели оно есть, значит, и связь есть. А найдем связь, найдем и целое. Пещера же тебе потому нравится, что в ней-то, может быть, наша идея и зарыта. -- Почему ж именно в ней зарыта? -- А потому, что всех остальных мы видим и знаем, что они делают. А про пещеру ничего не знаем, кроме того, что она таится. -- Фу, папа, замолчи, ты мне на нервы действуешь! -- Руся схватила отца за шею, делая испуганные глаза. Но Петр Петрович был охвачен охотничьей горячкой. Он укоризненно поглядел на Русю и задал ей новый вопрос: -- А чем, по-твоему, пещера отличается от ручейка, сосны и плюща? Почему, например, ручью не таиться, или сосне, или плющу? -- Дай подумать, -- ответила Руся. -- Почему ручью нельзя таиться? Потому что он должен выбежать! А сосны должны расти! А плющ должен обвиваться. Как же их спрятать, когда ихняя обязанность вылезти! -- Правильно! Цель пещеры -- сохранить глубину, оттого она и таится, цель сосен и плюща -- вырасти, оттого они и разворачиваются. Если мы развернем пещеру, это будет уже не пещера, а плоскость, если мы свернем сосны и плющ, мы их лишим жизни. Видишь ли, у них не одинаковая жизненная задача. Сила одного в сворачиванье, сила другого в разворачиванье. Петр Петрович взял кусок одеяла и наглядно продемонстрировал это Русе. -- Ну, положим, -- неохотно согласилась Руся, -- тогда зачем же Пушкин их вместе посадил, какая связь? -- Значит, они друг другу необходимы. Ведь тебе, па-пример, нужна душа, по руки и язычок тоже нужны, и пятки нужны. И будет весьма печально, если твоя душа в пятки уйдет или станет болтаться на кончике языка. -- Смейся, смейся, -- торжественно произнесла Руся, -- а я тебя сейчас осрамлю. -- Сделай милость, осрами. -- И осрамлю! Ты забыл про ручей! По-моему, пещера -- это глубина, сосны и плющ -- это снаружи, а ручей -- это жизнь, и в нем-то и зарыта идея! -- Скажите на милость, как мы зафилософствовали. -- А ты выслушай. Откуда ручей сбегает? -- Сверху. -- Сверху-то сверху, но и из глубины, потому что мы не видим откуда. И он устремляется изо всех сил кнаружи . Оп долбит, долбит и пробивает себе глубокое русло... Тут Руся запнулась, а Петр Петрович докончил за нее: -- И, 'пробив глубокое русло, тихо по роще густой, веселя ее, он виётся'. Так хочешь сказать, он опять создает глубину, свою глубину, и в этом и заключается цель жизни? -- Нет, не то, а я хотела сказать, что он связывает и 'внутри' и 'снаружи'. Понимаешь, -- пещера таится, сосны вылезают, а ручей сразу и то и другое, он и вылезает и вместе с тем роет себе глубину. Петр Петрович провел по щеке Руси тонкой рукою: -- Вот видишь, мой друг, три ясных образа, да еще идея о жизни в придачу. Довольно с тебя? -- А ты, папа, сказал, что 'чушь'. Помнишь? -- Руся прикорнула к отцу и задержала его руку своею. -- Да, -- ответил Петр Петрович, -- это потому, что тогда у нас с тобой еще не было главного, без чего и стихотворение темно, и жизнь темна, и собственные дела -- потемки. -- А чего? -- Опыта, мой дружок. Только не так, как понимают его кумушки и ученые! 1915
Примечания
Впервые в газ. 'Речь', 1915, 20 декабря, затем в сб. 'Семь разговоров'. Пг., изд-во М. И. Семенова, 1916.