Выигралъ самого себя.
Выигралъ самого себя.
(разсказъ изъ временъ американскаго невольничества).
‘Нива’, No 20, 1871
Выиграл самого себя, Американская_литература, Год: 1871
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Это было въ 1848 году. Нкоторыя торговыя дла заставили меня подняться вверхъ по Миссиспппи. Между прочими моими спутниками, на корабл находились также судья изъ Кентукки, м-ръ Ундервудъ, и Генри Кнэ.
Мы прогуливались по палуб и только-что хотли спуститься въ каюту, какъ оттуда вышелъ корабельный клеркъ.
— Ну и общество, свшее къ намъ изъ Начеза!.. замтилъ онъ,— оно ведетъ сильную и азартную игру.
— Пойдемте, господа, посмотримте, замтилъ судья, и мы спустились въ каюту.
Здсь играли на два стола. У одного изъ нихъ сидло четыре человка, а цлая масса окружавшихъ любопытныхъ прямо показала намъ, что это вроятно т люди, о которыхъ только-что говорилъ клеркъ. Мы тоже присоединились къ этому кружку. Играли въ такъ-называемое ‘Twenty deck paker’, и деньги съ удивительною быстротою переходили изъ рукъ въ руки. Одинъ изъ игроковъ, человкъ среднихъ лтъ, съ отпечаткомъ страстной натуры въ чертахъ лица (какъ я посл узналъ, онъ былъ владтелемъ большой хлопчато-бумажной плантаціи), только-что поставилъ свой послдній долларъ и просилъ противника открыть карты. У него было четыре дамы, на что сидвшій vis—vis открылъ четырехъ королей. Плантаторъ проигрался до копйки. Онъ всталъ и казалось хотлъ окончить игру.
— Что, вы совершенно ‘готовы’, полковникъ? спросилъ съигравшій четырехъ королей.
— Совершенно — до послдняго гроша!
— Дайте мн росписку — и я вамъ поврю денегъ въ долгъ.
— Нтъ, отвчалъ плантаторъ съ проклятіемъ: — до этого я еще не дошелъ. Гд Бакманъ?
— Здсь, мастеръ, отвчалъ хорошо сложенный негръ, который въ ожиданіи приказаній стоялъ у дверей.
— Приведи-ка сюда, Бакманъ, мальчишку и женщину, которыхъ я купилъ въ Начез. А вы, господа, потерпите минутку игрою, у меня есть еще кое-что поставить.
Негръ ушелъ и скоро вернулся въ сопровожденіи ‘женщина и мальчишки’. Сказанная ‘женщина’ была довольно красивая мулатка, лтъ тридцати пяти, а мальчикъ былъ ея сынъ. Ему было едва десять лтъ, лицо было нсколько свтле чмъ у матери, а формы тла были безукоризненно правильны.
— Вотъ, господа, прекрасная парочка, сказалъ плаптаторъ,— другой такой не скоро и найдешь! Я заплатилъ за нихъ восемьсотъ долларовъ — кто даетъ шестьсотъ?
— Почему не продаете вы ихъ по одиночк? спросилъ кто-то изъ окружающихъ.
— Нельзя, отвчалъ плантаторъ, пожимая плечами.— Мать поклялась лишить себя жизни, если ее разлучатъ съ мальчишкой,— а старый хозяинъ, у котораго я купилъ ихъ, уврялъ меня, что она сдержитъ данное слово. Да разв вы не видите, господа, что она одна стоитъ боле того, что я прошу за нихъ обоихъ? Ну, что скажете? Покупайте за шестьсотъ долларовъ.
Плантаторъ подождалъ нсколько секундъ — и не получивъ никакого отвта, продолжалъ: — Мн нужны деньги — и если нельзя ихъ получить иначе, съиграемте въ кости. Тридцать жеребьевъ, по двадцати долларовъ каждый. Ну, господа, идетъ что ли? Дайте посмотрть на цвтъ вашего золота! Кто возьметъ первый, тотъ и бросаетъ первый.
Этимъ предлагалась хорошая забава, а вмст съ тмъ и надежда на выигрышъ вещей, которыя въ глазахъ американца вообще, а путешествующихъ по Миссисиппи въ особенности, имютъ чарующую привлекательность. Каждый изъ игроковъ, сидвшихъ за столомъ, взялъ по два жеребья, нкоторые изъ зрителей тоже приняли участіе въ игр,— такъ-что въ нсколько минутъ было разобрано двадцать жеребьевъ, и рабовладлецъ едва успвалъ принимать деньги и вписывать имена участвовавшихъ. Но теперь дло пошло нсколько медленне, оставалось еще десять жеребьевъ. Самъ плантаторъ оставилъ на свою долю два, потомъ и остальные игроки поршили взять еще по одному, и наконецъ двое изъ зрителей, въ надежд на выигрышъ, удвоили свою ставку.
— Еще два жеребья, господа! сказалъ плантаторъ.
Кнэ отвелъ судью въ сторону — и поговоривъ съ нимъ минуту, быстро подошелъ къ столу и бросилъ дв десяти-долларовыя монеты.
— Ваше имя?
— Запишите на имя мулатки.
— Какъ?
— На имя этой ‘женщины’?
— Да.
— Посмотримъ, счастлива ли она!
— All right!
— Жребій для Нинетты!
Не усплъ плантаторъ предложить играющимъ послдняго билета, какъ къ столу подошелъ судья Ундервудъ и, положивъ двадцать долларовъ, сказалъ очень сухо: ‘Это за мальчика!’
— Прекрасно, сказалъ владлецъ,— этотъ жеребій будетъ для Томми. Продажа значитъ заключена. Гд клеркъ?
— Здсь!
— Есть у васъ на корабл бланки для продажи негровъ?
— Да.
— Въ такомъ случа, приготовьте для обоихъ, для Ниннеты и Томми, только оставьте въ нихъ мсто, чтобы потомъ вписать имя выигрывшаго. А мы, господа, начнемте игру.
Кости были принесены, и игра началась. Выкидывались три кости разомъ, и каждый изъ игравшихъ бросалъ ихъ трижды. Въ первыя десять игръ высшимъ числомъ было 36. Въ одиннадцатую — выкинулось 42 очка. Потомъ пошли меньшіе нумера вплоть до двадцать седьмой игры, въ которую кто-то выкинулъ 49.
Все общество заволновалось. Выше 49 очковъ выкинуть было очень трудно. Низшій нумеръ въ этой игр могъ быть 9, а высшій (6X9) — 54. Среднимъ числомъ было слдовательно 31′, и изъ ста выбрасываній большинство стояло ниже 32 очковъ.
Двадцать осьмая очередь принадлежала секретарю корабля, который только что вернулся съ необходимыми документами. Онъ выбросилъ 50 очковъ.
— Ну, Нинетта, теперь теб играть!
Бдная женщина дрожа подошла къ столу и казалось хотла остановить рукою біенье своего сердца. Въ зал водворилось молчаніе, нарушаемое только стукомъ машины.
— Можетъ-быть господинъ, купившій жеребій для меня, желаетъ самъ бросить? сказала Нинетта тихимъ голосомъ, на чистомъ англійскомъ язык.
— Пускай вашъ сынъ съиграетъ за васъ, онъ вроятно счастливе меня, отвчалъ медленно Кнэ.
Мальчикъ подошелъ къ столу и взялъ кубокъ. Мать же, сложивъ набожно руки, шептала молитву. Бдняжка дрожалъ какъ осиновый листъ. Да и не удивительно. Въ кубк заключалось все его счастіе и несчастіе. Онъ держалъ въ рукахъ своихъ запечатанную, таинственную книгу судебъ, въ которой была написана будущность его и его матери. Ему нужно было открыть ее. Положеніе, при которомъ задрожалъ бы и не слабый ребенокъ.
Онъ помшалъ кости и выбросилъ ихъ на столъ.
Три очка…
Съ минуту несчастный мальчикъ безмолвно смотрлъ на три ужасныя черныя точки, потомъ, понявъ, что все потеряно, онъ тихо положилъ кубокъ на столъ и отошелъ въ сторону.
— Бросай еще разъ, Томми! сказалъ плантаторъ.
— Это безполезно, мастеръ, вдь я не выброшу боле 50 очковъ.
— Но ты долженъ играть теперь, за себя, мой голубчикъ!
— Да, воскликнулъ судья,— ты проигралъ жеребій своей матери, теперь бросай за себя. Ступай, мужайся и да поможетъ теб Богъ!
Корабельное общество состояло не изъ особенно религіозныхъ людей, однако, посл этого горячаго пожеланія судьи, каждый прошепталъ ‘аминь’.
Мальчикъ снова подошелъ къ столу и взялъ кубокъ. Губы его были крпко сжаты, а нервная дрожь, овладвшая имъ раньше, теперь совершенно пропала. Въ зал царствовала гробовая, мучительная тишина. Слышенъ былъ только стукъ падающихъ костей.
Томми выбросилъ въ первый разъ.
— Пять — пять — шесть, всего шестьнадцать, считалъ плантаторъ.
Кости застучали вторично.
— Шесть — шесть и пять. Превосходно. Это составляетъ семьнадцать.
Мальчикъ поблднлъ какъ полотно, когда въ третій разъ взялся за кубокъ. Мать, готовая лишиться чувствъ, оперлась на желзную подпорку палубы. Наконецъ — книга судебъ была вскрыта.
— Трижды шесть составляетъ восемьнадцать, всего же 51 очко. Томми, мой другъ, ты выигралъ! А вы, господинъ конторщикъ, впишите его имя въ бланки,— я подпишу въ присутствіи всхъ господъ свидтелей.
Легче вообразить, чмъ описать ту сцену, которая послдовала за этимъ.
Какъ я впослдствіи узналъ, судья Ундервудъ совершенно здоровъ, однако оставилъ вс дла. Нинетта сдлалась экономкой въ его дом, а Томми сталъ самымъ врнымъ слугою, какого можно только желать.