ВЫДЕРЖКИ ИЗЪ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
Трилунный.
Севрные цвты на 1831 год. СПб, 1830
Выдержки из записной книжки, Трилунный Дмитрий Юрьевич, Год: 1830
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Окруженный прелестію природы, среди цвтовъ, я мечтаю теперь въ этой самой бесдк, гд хранится Альбомъ Маріи. Разкрываю его… какая пестрая смсь мыслей и чувствъ!… Вотъ кто-то написалъ: ‘И я быль въ Павловск!’ но кто это я?— я не знаю. Вотъ еще надпись: ‘Павловскъ очень хорошъ!’ — Я съ нимъ согласенъ, Павловскъ дйствительно хорошъ, но для чего написалъ почтенный поститель въ альбом подобную истину Р — я не знаю… Смотрю дале — въ иныхъ стишкахъ замтно чувство…. Передо мною стоитъ старый инвалидъ: заговорите съ нимъ — и вы увидите, какая непритворная любовь къ священной памяти Маріи живетъ въ сердцахъ жителей Павловска!… Бывало — вотъ ихъ любимое слово, въ этомъ бывало, заключены вс ихъ воспоминанія. ‘Здсь бывало Императрица отдыхала — здсь бывало Она чай кушала — здсь бывало’ и нтъ конца ихъ печальному восторгу!… Между прочимъ, одинъ инвалидъ розоваго павильона, разсказалъ мн, какъ одинъ поститель написалъ просьбу въ альбом, о помщеніи своей дочери въ Институтъ. Два дни была ненастная погода, Императрица не гуляла въ саду, наконецъ въ третій день просіяло солнце, Марія постила павильонъ и по обыкновенію спросила заслуженнаго воина: ‘Нтъ ли чего нибудь новенькаго?’ — ‘Есть, Матушка, отвчалъ инвалидъ: ‘кто-то былъ и написалъ что-то въ альбом… Императрица прочитала, и просьба не была отвергнута… Сей анекдотъ я записалъ въ мою книжку. Теперь нтъ уже Благодтельницы на земл, слдственно можно, не будучи льстецомъ, говоришь о Ея благодяніи.
Перелистываю альбомъ… вотъ и почеркъ Карамзина!… его нельзя пропустить безъ вниманія… Въ семъ почерк есть поэзія!… Что бы онъ здсь ни написалъ — для меня все равно, сіи строки напомнили мн Исторію Россійскаго Государства!… Кто любитъ свое отечество, тотъ безъ сомннія полюбитъ Карамзина, Державина, Жуковскаго, Пушкина — полюбитъ ихъ за услуги, оказанныя ими родной литератур….
Но какое печальное чувство тснится въ душу, когда смотришь на почеркъ знаменитаго человка, тлющаго во гроб?… Небрежныя его строки, кажутся живыми… он говорятъ о смерти!… Перелистываю альбомъ… сколько людей посщало сей прекрасный павильонъ! Гд они теперь? многихъ ужь нтъ на земл, нтъ и Самой Владтельницы Павловска!… ихъ пережилъ сей альбомъ… Розовые кусты цвтутъ какъ прежде, но они теперь кажутся мн не символомъ радости, или любви — но тми печальными цвтами, которыми украшаютъ гробы усопшихъ людей… Каждый день печальный опытъ напоминаетъ мн мою любимую мысль: гость въ семъ мір. Не только камень надгробный, звукъ колокола, взглядъ умирающаго, или встрча съ дряхлою старостію — но даже и одинъ завялый листокъ можетъ снова поселить во мн равнодушіе къ земному… Къ чему намъ собственность, когда каждый мигъ приближаетъ насъ къ могил? отъ колыбели до гроба — мы постепенно умираемъ… Младенчество и старость нельзя назвать жизнію… что же наша жизнь?… Нсколько лтъ горести? или нсколько минуть удовольствія?… И то и другое ничтожно.
Каждый разъ, углубляясь въ нравственное существо человка, я нахожу въ своемъ сердц неизчерпаемый источникъ печали, дайте мн вс блага земныя, олицетворите во мн вс мечты о счастіи: и та печаль, та стихія, изъ которой я созданъ — останется всегда при мн. Часто въ свтскомъ обществ я смялся для того, чтобъ смшить другихъ, но чмъ всегда оканчивалась моя театральная сцена?— Я неумышленно оскорблялъ самолюбіе глупцовъ, и чмъ невинне были мои шутки, тмъ скрытая досада ихъ сильне горла подъ маскою хладнокровной улыбки, наконецъ она превращалась въ совершенную ненависть… Злобная память ничего не забываетъ, она противоположна могил. Въ могил сначала лежишь свжій трупъ, потомъ онъ начинаетъ тлть, потомъ остаются одн кости, наконецъ и он становятся землею: въ злобной памяти напротивъ! самое легкое оскорбленіе безпрестанно усиливается воспоминаніемъ, съ каждымъ днемъ оно громче и громче требуетъ мщенія… Что при начал не стоило бы и малйшаго вниманія, подъ конецъ кажется уголовнымъ преступленіемъ… Отсюда произтекаетъ источникъ тхъ сплетней и клеветъ, которыя, какъ незримая паутина, обвиваютъ каждаго мыслящаго человка…. Добрыя сердца! если вы страшитесь пожара — тушите при начал пагубную искру.
Поучительно было бы прозрть бездну своего существованія, иногда въ семъ мрак является мн строи* мое, небесное существо, иногда какое-то безобразное созданіе стоитъ передо мною!… Войдите въ мшистую трясину босыми ногами — съ каждымъ шагомъ или терніе впивается въ васъ, или слышите вы отвратительное прикосновеніе амфибія, ущемленнаго вами въ уединенной его кель… Такъ сердце, погружаясь въ душный хаосъ сомннія, въ каждомъ предмет природы находитъ новую пищу для своего мученія. Счастливъ тотъ, кто сильною душою, разорвавъ адскія цпи, скажетъ: ‘Да будетъ свтъ.‘
Иногда я желаю совершенно забыться, а хочу умереть на одинъ мигъ, чтобъ познать ничтожество, я стараюсь отклонить отъ себя все окружающее, хочу, чтобъ ни одна мысль, ни одно чувство не возмущали моего спокойствія. Иногда мн удавалось впасть въ совершенное бездйствіе, я смотрлъ — и не видалъ, слушалъ — и не слыхалъ, осязалъ — и не чувствовалъ, природа какъ бы не существовала для меня… Но какой-то внутренній стражъ и въ сіе мгновеніе за меня бодрствовалъ, я не имлъ отдльнаго понятія, но была во мн идея общая, заключающая въ себ все, и сія безусловная идея напоминала мн о моемъ существованіи. Я поясню примромъ: закрывъ глаза, что вы видите?… мракъ, можете ли вы ничего не видть?— нтъ. Такимъ образомъ, углубляясь въ себя, я чувствовалъ въ себ чье-то присутствіе, подобно той гармоніи звуковъ, пробуждающей въ сердц безпредметную печаль или радость, сія идея, необлеченная въ форму физическаго міра, являлась мн и была порукою въ моемъ безсмертіи.
Сколько разъ желалъ я перенестись въ тотъ первобытный міръ человческаго дтства, когда не было еще изобртено условныхъ знаковъ, для выраженія внутренняго міра. Тогда мимика пояснялась музыкою. Теперь мы живемъ въ такомъ вк, въ которомъ вс чувства скрываются подъ маскою приличія, восторговъ нтъ, о ни изчезли вмст съ первою жизнію людей, съ изобртеніемъ словеснаго языка — чувства ослабли, и только одна музыка служитъ ихъ слабымъ отголоскомъ, лишь въ ней одной слышу я возвышенный языкъ молитвы. Сотвореніе міра Гайдна, реквіемъ Моцарта, Обдня Беетговена (це-мажоръ): вотъ представители изящныхъ искуствъ Христіанскаго міра. Они убдили меня въ божественности человческой души, и новйшая романтическая поэзія не задушитъ въ моемъ сердц смена, посянныя ими. Взгляните безпристрастно на хаосъ нашей поэзіи: съ чмъ бы сравнить его?— съ червемъ, питающимся могильною сыростію. Несчастный Фаустъ, несчастный Манфредъ — вотъ представители нашего вка! Одно клеймо положено на нихъ — вотъ оно:
Сомннье къ небесамъ, съ презрніемъ къ земл,
Гроза въ душ — печать унынья на чел.
Человкъ удалился отъ природы, онъ промнялъ ее на искуство. Самолюбивое созданіе! ты съ большимъ удовольствіемъ смотришь на ландшафтъ, самимъ тобою намалеванный, нежели на горы, лса и моря, созданныя Великимъ Творцемъ. Женевскій мудрецъ былъ нравъ, восхищенный природою, могъ ли онъ удивляться твореніямъ твореній? Онъ подалъ человчеству такой проектъ, который не можетъ быть исполненъ, онъ хотлъ возвратить человка природ, какъ заблудшаго сына… онъ хотлъ пересоздать человчество .. мизантропъ ли онъ?— Байронъ въ Чайльдъ- Гарольд, по примру другихъ также упрекаетъ Руссо въ неосновательномъ подозрніи друзей, но -едва ли правъ Байронъ, Руссо долженъ былъ имть враговъ, ибо современный ему вкъ былъ раздленъ на дв партіи: на энциклопедистовъ и анти-энциклопедистовъ, къ первой принадлежали деисты, антикваристы и атеисты, ко второй — фанатики и лицемры, Руссо одинъ составилъ третью партію, которая въ послдствіи поглотила об враждующія секты. Женевскій мечтатель выставилъ свой флагъ, и во время бури не хотлъ снять его, чтобъ пристать къ враждующимъ берегамъ. Онъ погибъ, но смена его философіи остались для потомства. Его ученіе можно назвать бальзамомъ для ранъ атеизма, но оно вредно Христіанамъ, вполн преданнымъ догматамъ церкви.
Нашъ міръ можно сравнить съ возмужалымъ человкомъ: онъ много знаетъ, много помнитъ, но забылъ не только мигъ своего рожденія, но даже и нсколько лтъ своего дтства, о сихъ лтахъ повствуютъ ему его няньки… врить ли имъ? Ветхая старость ихъ близка къ безсмысленному младенчеству… забывая свои слова, он часто сами себ противорчатъ… Что же остается ему? примнить настоящее къ прошедшему, дабы узнать грядущее. Но можетъ ли возмужалый человкъ познать самого себя, если онъ забылъ свое младенчество? можетъ ли онъ постояннымъ наблюденіемъ, пробуждая рядъ забытыхъ чувствъ, наконецъ оживить и первое впечатлніе своего дтства?— Если можетъ, то усиліе философіи не останется тщетнымъ.