ЗАПИСКИ А. О. СМИРНОВОЙ.
ЗАПИСКИ А. О. СМИРНОВОЙ.
Выдержки изъ писемъ въ 1837 г., по поводу смерти Пушкина.
Портретъ.
‘Сверный Встникъ’, No 12, 1895
Выдержки из писем в 1837 г., по поводу смерти Пушкина, Смирнова-Россет Александра Осиповна, Год: 1895
Время на прочтение: 17 минут(ы)
[Въ феврал 1837 года Вяземскій пишетъ моей матери]:
‘Къ печальной необходимости оплакивать Пушкина присоединяется еще горькое сознаніе, что высшее общество, или по крайней мр часть его, недоброжелательностью своего отношенія истерзавшая ему душу при жизни, не остановилась въ своемъ злорадств даже передъ его трупомъ, забывая, что въ Пушкин мы потеряли одну изъ національныхъ гордостей — можетъ быть, самую могущественную, самую жизненную. Я посылаю это письмо съ я Аршіакомъ, секундантомъ Дантеса. Онъ сообщитъ вамъ подробности этого печальнаго дла,— это вполн благородный человкъ’.
[Марта 1837 года, отъ него-же]:
‘Полиція вычеркнула стихъ Пушкина подъ литографированнымъ портретомъ: ‘Погасъ огонь на алтар…’ Полиція почему-то видитъ въ этомъ кощунство. Вообще, газетамъ запрещено писать о немъ. На его смерть написано много стиховъ, и, конечно, среди нихъ есть очень безобидные (напр. князя Еспера Блосельскаго-Блозерскаго и Норова съ деревянною ногою {Авраамъ Сергевичъ Норовъ, потерявшій ногу въ 1812 г., ходилъ на деревяшк.}, но вс они похоронены въ папкахъ полиціи (графомъ Бенкендорфомъ). Подумайте, все это творится, посл того, какъ Государь, какъ достойный, могущественный представитель своей страны, оказалъ таланту и памяти Пушкина почести, подобающія этой національной слав. Но дло въ томъ, что полиція не можетъ запретить Государю быть истинно хорошимъ русскимъ человкомъ (bon russe), если затронуты его благородныя симпатіи, что-же касается насъ смертныхъ, то она вмняетъ намъ въ преступленіе — имть національныя чувства и видитъ въ нашихъ слезахъ по величайшей нашей литературной слав — что-то мятежное, демагогическое. Право, это горько и заставляетъ сердце обливаться кровью’.
[Марта 1837 года отъ него же]:
‘Попросите показать вамъ мое письмо къ Булгакову. Слдовало-бы вамъ придать нкоторую гласность подробностямъ, которыя вы въ немъ найдете, о послднихъ минутахъ Пушкина, чтобы опровергнуть безсмысленныя розсказни, передаваемыя вашими газетами (парижскими) о его республиканизм и атеизм: очевидно, все это исходитъ отсюда (изъ Петербурга), въ то время, какъ наши газеты и друзья Пушкина не смютъ ничего о немъ печатать. Къ нему относятся (въ полиціи) какъ къ Пугачеву, память котораго, по приказу полиціи, ‘была предана забвенію’. Статья въ ‘Dйbats’, довольно врная и доброжелательная, не дозволена цензурою, а клеветы проходятъ’.
[Я не печатаю всхъ писемъ цликомъ, во избжаніе повторенія, ихъ настроеніе везд одинаково, и я, по возможности, избгаю собственныхъ именъ, безполезно вдь возбуждать ненависть, возобновлять оскорбительные для жертвъ этихъ клеветъ намеки, но я замчу только, что вс т, которые приняли сторону Дантеса-Геккерена — этимъ самымъ оклеветали М-me П. и, будто обвиняя ея мужа въ смшной ревности, какъ-бы извиняли страсть bean-frè,re’а къ своей belle-soeur. И странное зрлище: съ одной стороны, общество возмущалось противъ мужа, котораго нельзя было ни въ чемъ упрекнуть, съ другой защищало того, кого считало любовникомъ жены, сдлавшейся его belle-soeur. Часть петербургскаго high-life воочію доказала тогда всю шаткость своихъ нравственныхъ устоевъ и отсутствіе здраваго смысла. Т лица, которымъ не давали покоя успхи поэта и т женщины, которыя завидовали его жен, наносили удары съ двухъ сторонъ сразу, и я помню, какъ много лтъ спустя баронъ d’Andr (онъ провелъ 14 лтъ въ Россіи, оставивъ по себ хорошую память) въ моемъ присутствіи говорилъ моей матери: ‘Вы знаете, какъ я люблю Россію, моихъ русскихъ друзей, какія хорошія у меня были тамъ связи, какъ много я унесъ оттуда воспоминаній! Вы знаете, что я умю цнить все великое и благородное въ Россіи, но я долженъ вамъ сознаться, что никогда не видлъ боле странной картины нравовъ, чмъ т, которыя проявились {Дантесъ-Геккеренъ поступилъ на службу подъ именемъ Дантеса, какъ его называютъ везд въ разсказахъ, въ письмахъ того времени, даже знавшіе его продолжаютъ его такъ называть, такъ какъ баронъ Геккеренъ звалъ его тмъ-же именемъ. Говорили, что посл женитьбы онъ передастъ ему свое имя и состояніе, и поэтому часто связывали эти два имени вмст, но рдко въ Россіи.} съ момента дуэли Пушкина, когда въ обществ стали открыто принимать сторону пришлаго человка, позволившаго себ не только скомпрометировать женщину, мать, свою невстку, но и убить самаго знаменитаго въ стран поэта, глубоко цнимаго даже иностранцами. И это происходило не изъ желанія противорчить Государю, а просто вслдствіе недостатка нравственнаго сознанія. Вообще всегда берутъ сторону мужей, а не являются защитниками любовниковъ, въ данномъ случа даже врили, что мужъ обманутъ, но въ то-же время считали оскорбленнаго палачомъ и оскорбителя жертвою! Если-бы какому нибудь романисту вздумалось изобразить подобное положеніе въ роман, то его сочли-бы ложнымъ’ (sic).
M-eur d’Andr говорилъ немного по-русски и за нсколько мсяцевъ до смерти матери написалъ ей по-русски (но французскими буквами) поздравленіе на новый годъ. Онъ былъ одинъ изъ ея врнйшихъ друзей {Баронъ d’Andr очень любилъ музыку, хорошо игралъ на скрипк. Его родители были знакомы съ Жуберомъ, M-me de Beaumont, M-me de Custine (дв очень замчательныя женщины, друзья Шатобріана) и Шатобріаномъ. Онъ далъ моей матери ‘Les penses’ Жубера, которая прочла ихъ Пушкину. Прочли ихъ также и другіе члены кружка. Александръ Тургеневъ встрчался съ Жуберомъ въ Париж, такъ какъ посщалъ клубъ, гд бывали Шатобріанъ, M-me Сталь и Бенжаменъ Коyстанъ. Его часто приглашали въ Coppet. Баронъ penses провелъ нсколько лтъ въ Soltaye.
Королева Софія очень его цнила и, когда онъ ухалъ, часто ему писала. Очень желательно было-бы видть въ печати ея письма.}.
Если дать себ трудъ сравнить письма князя Вяземскаго съ тми нсколькими строками изъ неизданнаго письма отъ 1837 г., которыя я помстила въ вид эпиграфа въ начал этого изданія, то станетъ ясно, насколько былъ правъ Вяземскій, говоря такимъ образомъ. Поймутъ также и то, какъ авторъ неизданнаго письма умлъ оцнить нравственную и интеллектуальную силу человка, котораго заставили смолкнуть. Въ этомъ письм заключается самое глубокое и полное выраженіе всего, что онъ перечувствовалъ. Тонъ его — трогательный, страстный, полный возмущенія и обиды — поражаетъ своимъ страннымъ сходствомъ съ одою молодого Лермонтова, одою, создавшею сразу народную славу 23-хъ лтнему поэту, этому гусару, легкомысліе и шумная жизнь котораго являлись такимъ контрастомъ съ его чуднымъ даромъ поэтическаго творчества. А между тмъ письмо, въ которомъ идетъ рчь о ‘величіи генія’, предшествуетъ од поэта на смерть Пушкина {По свдніямъ, сообщеннымъ редакціи покойною О. Н. Смирновой, авторъ этого неизданнаго письма — Императоръ Николай I. Прим. ред.}.
Да, тотъ, кто сумлъ, говоря о нашей лучшей литературной слав, такъ типично сопоставить слова: ‘величіе и геній’, былъ дйствительно великимъ патріотомъ, истиннымъ русскимъ. Онъ тогда чувствовалъ и выражался, какъ лучшіе изъ русской интеллигенціи и народа, и слдующія письма, которыя я приведу въ отрывкахъ, послужатъ яркимъ тому доказательствомъ.
Изображая смерть Пушкина въ письм къ моей матери, княгиня Catherine Мещерская пишетъ ей вполн историческія страницы, являющіяся документами для пониманія общества того времени. Между прочимъ, она говоритъ]: ‘Люди, какъ мой дядя Вяземскій, Авр. Норовъ, В. Перовскій, мой отецъ, наконецъ, такъ близко видвшій все, что происходило тогда, и умвшій, въ эпоху сомнній, молиться и врить, въ эпоху щегольства и изящества — любить всею врною душою,— эти люди — рдки, и вс они понимали Пушкина еще въ лице. Мой отецъ часто его бранилъ, но понималъ всегда такъ же, какъ и моя мать, глубоко огорченная его смертью. Эта кончина была назидательна,— спокойная, христіанская, полная благородства, которое онъ проявлялъ во всемъ. Моя мать говоритъ о немъ съ нашимъ добрымъ Жуковскимъ, Алекс. Тургеневымъ, сопровождавшимъ тло до Святыхъ горъ, съ Михаиломъ Віельгорскимъ и Полетикою. Моя тетка Вра {Княгиня Вяземская.} была безукоризнена по отношенію къ Nathalie, почти не покидая ее’.
[Другое письмо отъ нея же]:
‘Въ то время какъ наши сердца переживали вс т ужасныя нравственныя муки, которыя предшествовали смерти Пушкина, и мы, полные отчаянія, стояли передъ нашимъ дорогимъ умирающимъ, спокойнымъ и чистымъ въ своемъ героизм, великимъ въ своей простот — въ то время, въ нашихъ прекрасныхъ элегантныхъ салонахъ раздавались клеветы, не щадившія его даже въ могил. Мы понимаемъ теперь, что долженъ былъ онъ выстрадать при соприкосновеніи съ этимъ обществомъ, жаднымъ до скандала и расточительнымъ на сплетни, годныя для переднихъ. Полетика говорилъ намъ вчера, моей матери и мн, что даже въ молодыхъ устахъ, въ устахъ двушекъ, раздаются на счетъ Пушкина безнравственныя и позорныя вещи.
Спрашивается, что будетъ изъ этихъ барышень, такъ восхищающихся Дантесомъ,— посл замужества? Можно уже впередъ поздравить ихъ мужей. Он не читаютъ Новой Эдоизы, ни даже Жоржъ Зандъ, вообще он читаютъ мало, и не романтическій романъ, не поэзія Байрона вдохновляетъ ихъ. Увлекаетъ ихъ легкомысліе и примръ молодыхъ женщинъ, которымъ он хотятъ подражать, потому что видятъ ихъ окруженными цлою толпою льстивыхъ, праздныхъ ухаживателей. Но всего хуже то, что ко всей этой утонченности, изысканности прибавляютъ какой-то оттнокъ безнравственной сентиментальности, боле фальшивой, чмъ Новая Элоиза, боле искусственной, чмъ самые романтическіе романы Жоржъ Зандъ. Ухаживанія Дантеса, боле преступныя еще посл его брака съ Е. Г., нашли себ защитницъ и защитниковъ (что касается послднихъ, такъ извстно, какъ они снисходительно вообще они смотрятъ на подобныя вещи). Но женщины, и даже молодыя двушки умилялись при вид этой интересной любви, которую онъ такъ выставлялъ, такъ афишировалъ, его жалли, считали достойнымъ состраданія, восхищенія!.. Да, и это все говорилось въ салонахъ, гд мужа прославили безсердечнымъ, грубымъ! Это горько и возмущаетъ душу. Д’Аршіакъ говорилъ моему дяд Вяземскому въ присутствіи Ріегге’а: ‘Пушкинъ показалъ себя возвышеннымъ (sublime) во время дуэли. Онъ проявилъ спокойствіе и сверхъестественное мужество’. Д’Аршіакъ былъ этимъ такъ растроганъ. Пушкинъ ни минуты не надялся, онъ чувствовалъ, что долженъ умереть, онъ испытывалъ такія страданія, что произвелъ даже впечатлніе на Арендта, привычнаго къ зрлищу страданій, и единственною его мыслью была Nathalie, когда она входила,— онъ переставалъ стонать, утшалъ и успокаивалъ ее, какъ только могъ. Когда его принесли, то, очнувшись отъ обморока, онъ поспшилъ ее уврить, что она тутъ не при чемъ. Про него можно сказать, что онъ былъ, какъ Bayard,— безъ страха и упрека Барантъ сказалъ это моей матери, которую это тронуло.
‘Вс дипломаты и графъ Xavier de Maistre возмущены поведеніемъ нкоторыхъ салоновъ. Они откровенно высказались объ этомъ намъ и Нессельродамъ. Они даже поражены, слыша, что часть общества защищаетъ этого coureur d’alcoves, этого столь мало интереснаго соблазнителя.
‘Великій Князь (Михаилъ), вашъ другъ, сказалъ Вяземскому, что поставили караулъ для предупрежденія случаевъ похищенія. Въ квартир Пушкина съ утра до поздняго вечера толпилась масса народу, приходили даже мужички въ тулупахъ, и потому боялись, что будутъ уносить бумаги или вещи на память, Пушкинъ лежалъ на турецкомъ диван въ своемъ рабочемъ кабинет, куда его принесли посл дуэли, 5 докторовъ ходили за нимъ, запрещая его трогать. Онъ смотрлъ на свои книги, какъ-бы прощаясь съ ними.
‘Если-бы вы были здсь со Смирновымъ, то были-бы поражены, какъ и мы, величественною красотою его мертваго лица, несмотря на вс страданія. Оно было торжественно и въ то-же время серьезно, на чел — мысль, на устахъ — чистота, говорили, онъ отошелъ въ вчность съ великою исполнившеюся надеждою.
‘И его смли обвинять въ безбожіи, въ безнравственности! Въ то время какъ цлый народъ, вмст со своимъ повелителемъ и со всми, кто думаетъ и сильно чувствуетъ въ Россіи, его оплакивалъ, въ нкоторыхъ изящныхъ салонахъ осыпали покойнаго сарказмами. Смялись надъ его ревностью, любовью къ жен, щепетильностью, даже надъ его честью. Хвалили рыцарство Дантеса, этого искателя приключеній, явившагося длать карьеру въ Россію и воспользовавшагося великодушною добротою Государя. Наше общество бросаетъ грязью во все, что составляетъ нашу славу, и восхищается комкомъ грязи, въ конц концовъ его обрызгавшимъ’.
[Въ другомъ письм княгиня пишетъ]:
‘Вы правы, говоря, что друзья Пушкина обязаны въ память его поддержать его вдову, и что судьба этой несчастной, никогда его не понимавшей женщины, тяжела и заслуживаетъ сочувствія, несмотря на все ея легкомысліе и роковую безпечность, она, увы, никогда не замчала, какъ страдалъ ея мужъ. Она безпрестанно заставляла его страдать, сама того не подозрвая и, будучи на самомъ дл безупречною, часто подавала поводъ къ разговорамъ. Теперь только она поняла то, чего не замчала въ теченіе двухъ лтъ, также и ту печальную роль, которую заставилъ ее играть Дантесъ. Ея раскаяніе меня тронуло. Но спрашивается, что-же она сдлала? Только то, что ежедневно продлывается блестящими красивыми женщинами, которыя везд приняты и умютъ съ большимъ искусствомъ скрывать кокетство гораздо мене невиннаго свойства. Но она не поняла, что Пушкинъ не похожъ на тхъ снисходительныхъ мужей,— онъ не допускалъ, чтобы говорили объ его жен, хотя-бы и невинной. Полетика говорилъ вчера: ‘Пушкинъ, какъ цезарь, не допускалъ даже разговоровъ о своей жен. И онъ былъ правъ’.
[Письмо Julie Зиновьевой, урожденной Батюшковой]:
‘Одинъ изъ моихъ beaux-frè,res’овъ передавалъ мн разговоръ, который дастъ вамъ понятіе о нравственности нкоторыхъ молодыхъ двушекъ. Безъ сомннія, никто изъ насъ не говорилъ-бы и даже не думалъ-бы такъ, по крайней мр, я надюсь на это.
‘Онъ танцовалъ съ одною барышнею, имени которой онъ мн не сказалъ, и она говорила съ нимъ о Пушкин въ довольно оскорбительномъ для него тон, находя его безобразно-некрасивымъ и вульгарнымъ. Она сказала ему, что человкъ этой породы (cette espиce) былъ недостоинъ такой красивой и поэтичной жены. Дантесъ-же, наоборотъ, былъ ея достоинъ, онъ былъ красивъ, изященъ, вполн рыцарь! Мой beaux-frè,re отвтилъ ей, что Дантесъ далеко не былъ рыцаремъ, хотя и былъ кавалергардомъ (sic.), и что онъ находитъ, что Дантесъ дважды поступилъ худо: сначала компрометируя m-me П., и наконецъ, если онъ ее любилъ, женясь на Cathrine Гончаровой, на что барышня ему отвтила: ‘Дантесъ — жертва глупой ревности Пушкина, который заставилъ его пожертвовать собою, женясь’. И вообще вс сплетни Геккерена и Дантеса! Потомъ она прибавила: ‘Моя тетка упрекала Дантеса въ женитьб, но она слишкомъ строга, можно-ли запретить себ любить?’ Мой beaux-frè,re возразилъ: ‘Можно скрыть свою любовь, Дантесъ-же настолько непорядочно себя велъ, что воспользовался родствомъ, чтобы продолжать свои ухаживанія,— ужъ это совсмъ не gentlemanlike. И конечно, мы уважали волю Великаго Князя, но что касается насъ, гвардейскихъ офицеровъ, мы-бы проучили Дантеса и его пріемнаго отца. Геккеренъ тогда понялъ-бы наше къ нему презрніе’ (sic.). Да, впрочемъ, одинъ изъ нашихъ его и оскорбилъ при распродаж его мебели’.
[М-me Дурново, урожденная княгиня Волконская, также сообщаетъ нкоторыя подробности о салонахъ,— подробности характерныя, рисующія ихъ нравственный уровень, также какъ и нкоторыхъ изъ барышень.
Разсказываютъ самыя смшныя сплетни, утверждаютъ, что Пушкинъ, спрятавшись за портьеру, видлъ свою жену, цлующуюся съ Дантесомъ, уже ея beau-frиre’oMB. И къ этому m-me Дурново прибавляетъ]: ‘Между тмъ какъ въ ихъ такъ просто отдланной квартир, которую я видла, не было ни одной портьеры. Подразумвалась — квартира въ дом Григорія {Брата m-me Дурново.}, который поспшилъ сообщить эту подробность дам, говорившей ему объ этихъ поцлуяхъ. Григорій даже разсердился! Онъ разсказывалъ мн, что Дантесъ на балахъ разыгрывалъ изъ себя въ углахъ трепещущаго, сантиментально влюбленнаго и, какъ тнь, слдовалъ за своею bellesoeur, что сильно возмущало моего брата, особенно съ момента женитьбы Дантеса. Это было смшно, гадко и крайне неприлично, вообще Дантесъ былъ такъ невоспитанъ. Но онъ болталъ по-французски, а кажется, этого достаточно, чтобы въ нкоторыхъ салонахъ прослыть элегантнымъ и свтскимъ.
‘Безъ сомннія, что посл письма Пушкина и сцены, которую онъ ему сдлалъ на лстниц у старой Z., Геккеренъ испугался за своего сына, ибо онъ дйствительно его сынъ, Нессельроде давно объ этомъ сказалъ моему отцу, и вотъ почему король Нидерландовъ его рекомендовалъ Его Величеству, можно поблагодарить короля за этотъ подарокъ русской гвардіи. Но король (не знаю почему) очень расположенъ въ старику Геккерену, можетъ быть оттого, что послдній былъ хорошимъ голландцемъ, когда король Людвигъ царствовалъ вмсто Оранской линіи?
‘Разсказывали, что Дантесъ опасно раненъ, его друзья (amies) распространили слухъ, что ему будетъ сдлана ампутація, между тмъ рана оказалась настолько легка, что никакой операціи не требовалось. Онъ даже не упалъ. Безъ сомннія, вы имли въ рукахъ подробности слдствія: донесенія секундантовъ и докторовъ.
‘Мой отецъ говорилъ, что въ подобныхъ случаяхъ женщины должны молчать, и что он, жертвуя тми, кто ихъ дйствительно любитъ, большею частью — игрушки въ рукахъ ухаживающихъ за ними авантюристовъ.
‘Во многихъ случаяхъ я тоже держусь этого мннія.
‘Представьте себ, одна изъ барышень сказала ужасную вещь, будемъ надяться, что это по глупости!
‘Какое несчастіе, что Пушкинъ не былъ убитъ до женитьбы Дантеса, тогда m-me П. могла-бы выйти замужъ за Дантеса! Право, вмсто того, чтобы жениться, онъ долженъ былъ ее похитить’.
‘Эти слова возмутили одного изъ друзей П. и онъ отвтилъ ей: ‘А почему вы думаете, что m-me П. позволила-бы себя похитить и вышла-бы замужъ за убійцу своего мужа? Вы такимъ образомъ на нее клевещете’.
‘Мн говорили, что Дантесъ самъ подавалъ поводъ къ подобнымъ сплетнямъ, разсказывая часто, что любимъ m-me П. и что онъ похититъ ее. И мы хорошо знаемъ, почему Дантесъ такъ афишировалъ эту любовь, показывая, что она была не безъ успха и почему онъ компрометировалъ свою belle-soeur даже гораздо раньше. Находить, что этотъ господинъ — рыцарь! Странное понятіе здсь о рыцарств!
‘Чмъ больше приходится слышать комментаріевъ, всевозможныхъ сплетенъ, тмъ боле презираешь то высшее общество, въ которомъ встрчаются мужчины, женщины, даже молодыя двушки, совершенно лишенные чувства рыцарства и порядочности’.
[Отъ нея-же, нсколько недль посл дуэли]:
‘Продолжаютъ злословить m-me П., разсказывая о ея любви къ Дантесу, вы отгадаете, кто боле всего распространяетъ эту глупую клевету, и я, право, становлюсь нервна, когда вижу эту женщину. Мн такъ и хочется дать ей встряску. Она всюду бываетъ и готова употребить вс средства, чтобы очернить Пушкиныхъ и облить Дантеса, и у С. и у Б. и ихъ союзниковъ. Я предполагаю, она въ отчаяніи отъ того, что ея танцора выпроводили за-границу съ фельдъегеремъ, и что на будущее время доступъ въ Россію ему закрытъ. Мой братъ Дмитрій, прямодушіе котораго вы знаете, имлъ большую схватку съ цлымъ салономъ по поводу дуэли и не постснился сказать имъ въ лицо, что ихъ снисхожденіе преступно и нечестно, что нельзя защищать мужчину, ухаживающаго за замужнею женщиною, что любовь не извиняетъ поступка Дантеса, и что, кром того, эта любовь далеко не была хорошаго свойства, не была ни искреннею, ни чистою, выражать-же подобнымъ театральнымъ образомъ свои чувства — странно и непозволительно.
‘Это объясненіе всхъ крайне поразило, такъ какъ Дмитрій говоритъ мало и никогда не споритъ. Ему отвтили, что подобные случаи бываютъ каждый день и что смшно такъ горячиться изъ за добродтели. На что мой Дмитрій прелестно сказалъ: ‘Вы, значитъ, предпочитаете — защищать порокъ? Съ чмъ васъ поздравляю’.
[Старый Полетика, присутствовавшій при этой выходк, разсказывалъ моему отцу]: ‘Вашъ старшій сынъ былъ очень кстати краснорчивъ. Когда онъ кончилъ свою филиппику, царило молчаніе, съ одной стороны — очевидно отъ удивленія, съ другой — отъ неловкости. Я же согласился со всмъ, что онъ говорилъ. Пробовали защищать Дантеса, но я отвчалъ его защитникамъ и защитницамъ, что если даже и былъ между ними любовная связь, то честный человкъ обязанъ былъ скрывать свои чувства, тогда какъ beau-frre m-me П. хвастался этимъ во всхъ салонахъ, въ полку, онъ распространилъ объ ней слухи гораздо раньше женитьбы, и ухаживалъ за нею съ шокирующимъ упорствомъ и неприличіемъ. Она — красавица, и cela le posait,— быть благосклонно принятымъ поклонникомъ красавицы, его тщеславіе фата,— ибо это безусловно фатъ,— было польщено, когда его считали любимымъ. Это — привычка дурно воспитанныхъ волокитъ. И такъ какъ на этотъ разъ онъ ничего не добился, то онъ хоть другихъ хотлъ уврить въ своемъ успх, чтобы доказать свою неотразимость. Онъ даже не такъ молодъ, чтобы ему могли простить его легкомысліе, отсутствіе воспитанія, необдуманность, подобныя вещи извинительны 15-ти лтнему мальчишк, который не уметъ еще себя держать и поэтому никого не можетъ компрометировать. Моя рчь расхолодила всхъ и заставила замолчать. Лаваль, бывшій тамъ, громка со мною согласился, и привелъ имъ то, что сказалъ Нессельроде’.
Эти подробности дадутъ вамъ понятіе о всемъ, что еще говорится по поводу печальнаго событія’.
[Графиня Марія Эльмитъ, которая была очень дружна съ моею матерью съ момента появленія своего при двор, и нкоторыя остроумныя письма которой, написанныя моей матери въ Ревель во время купальнаго сезона, сохранились у меня, пишетъ ей тоже въ 1837 г.]:
‘Какъ всегда, были и сюрпризы. Нкоторыя лица, отъ которыхъ ничего не ожидали, выказали много сочувствія. Такъ, напр. А. В., несмотря на легкомысліе, на свободныя манеры, на столь мало скрытое кокетство, умна, сердечна, и никогда не злорадствуетъ. Мужъ ея тоже себя держалъ хорошо, это воспитанный человкъ. Б. Б. (оба брата), Л. Л. Нессельроде — ваши друзья, П. Б., А. Б.— вс выказали сердце или тактъ.
‘Я вспоминаю, какъ вы мн разъ говорили, что тактъ — мелкая монета сердца и требуетъ деликатности въ чувствахъ и также теплоты.
‘Во всякомъ случа, пріятно видть въ нкоторыхъ лицахъ, ничмъ не связанныхъ съ покойнымъ, выраженіе сердечнаго участія.
‘Барантъ провелъ вечеръ у Великой Княгини, онъ говорилъ съ нею о Пушкин и вспоминалъ разговоръ, произведшій на него такое сильное впечатлніе, вечеромъ, когда я была у васъ съ M-me Дурново. Онъ прибавилъ еще, что, каждый разъ, при разговор съ Пушкинымъ, поражался его умомъ, глубиною, его идеями о всемъ, что можетъ интересовать націю, и въ особенности его знаніемъ всхъ иностранныхъ литературъ и исторіи.
‘Великій князь сказалъ Баранту: ‘И вы даже ничего не читали изъ его произведеній, но, какъ Фикельмонтъ, цните его, не читавши. Это былъ поэтическій геній, глубокій, и вмст съ тмъ блестящій умъ’. ‘Рдкое соединеніе’, былъ отвтъ Баранта.
[Великая княгиня замтила еще]:
‘Такъ трудно переводить поэтовъ, такъ-же, какъ и копировать хорошія картины. Но можно было-бы перевести на французскій языкъ повсти и романъ Пушкина. Его историческій романъ гораздо выше романовъ Вальтеръ Скотта. Есть также нсколько очень интересныхъ повстей, оригинальныхъ по замыслу, и представьте себ, онъ печаталъ ихъ подъ псевдонимомъ, такъ что впродолженіе двухъ лтъ я и не подозрвала, что Блкинъ — никто иной, какъ Пушкинъ. Великій князь это зналъ и думалъ, что я знаю тоже. Я какъ-то спросила Жуковскаго, знаетъ-ли онъ этого Блкина, и онъ мн отвтилъ: ‘Да вдь это Пушкинъ’.
‘Онъ ему это разсказалъ, и поэтъ былъ въ восторг, его забавляло, какъ ребенка, быть г-номъ Блкинымъ’.
[Письмо отъ того же числа 1837 года, отъ баронессы Сесиль Фредериксъ {Другъ дтства Императрицы.}, урожденной графини Пуровской].
‘Среди безсердечныхъ людей нашлись и люди порядочные. Чувство чести не позволило имъ жалть пресыщеннаго человка, который настолько скомпрометировалъ чужую жену, что мужъ ея, чтобы прекратить злословіе, долженъ былъ драться съ нимъ на дуэли. Но клеветы продолжаются, такъ какъ хотятъ оправдаться, злословя Пушкиныхъ. Конечно, дуэль — печальная необходимость, вчера объ этомъ говорили у Императрицы, она чувствовала себя такъ утомленной, что допустила только Віельгорскаго, а Государь никого не привелъ съ собою: В. ей читалъ нкоторое время вслухъ.
Ея Величество спросила у В., какъ себя чувствуетъ М-me П. и когда она узжаетъ. Говорили о дуэляхъ, вы вдь знаете, какъ противенъ этотъ обычай Государю, но онъ все-таки высказалъ мнніе, что Пушкинъ принужденъ былъ драться съ минуты полученія анонимныхъ писемъ, въ которыхъ упрекали его въ трусости и подлости за то, что онъ взялъ назадъ первый вызовъ, когда Дантесъ объявленъ былъ женихомъ Cathrine Гончаровой.
Государь говорилъ: ‘Его принудили. Я видлъ письма, я все знаю теперь. Отъ меня хотли скрыть истину, но она часто выходитъ наружу. Знай что происходитъ, я отослалъ-бы Дантеса въ 24 часа заграницу и просилъ-бы отозвать Геккерена. Онъ осмлился просить у меня прощальную аудіенцію, но я отказалъ, я не принимаю людей, ищущихъ соблазнятъ молодыхъ женщинъ, ради забавы и удовлетворенія фатовству и тщеславію своихъ сыновей, и занимающихся ремесломъ, назвать которое затруднительно. Я узналъ, что жалютъ Дантеса, я еще поступилъ съ нимъ слишкомъ мягко, выславъ изъ Россіи съ воспрещеніемъ вернуться, тогда какъ имлъ право запрятать его на десять лтъ въ крпость, но я пожаллъ его молодую жену, которая, кажется, его любитъ. Онъ долженъ ей быть за это благодаренъ, и нужно надяться, что онъ будетъ ей врнымъ мужемъ’.
Государь говорилъ горячо, онъ, который всегда такъ спокоенъ въ присутствіи Императрицы. Онъ глубоко чувствуетъ эту смерть, поведеніе части общества оскорбило и возмутило его своимъ равнодушіемъ къ человку, составляющему гордость Россіи и отсутствіемъ нравственнаго чувства.
‘Императрица много со мною говоритъ о васъ, еще недавно она сказала Нессельроде, что надется, что онъ вернетъ Смирнова {Баронесса С. Ф. отличалась большимъ благородствомъ, полнымъ отсутствіемъ тщеславія, интригантства, и всею душою была предана Императриц, эта дружба началась еще въ дтств.
Мн кажется, что письмо этого интимнаго друга Императрицы не лишено интереса.} въ министерство’.
[Выдержки изъ писемъ графини Нессельроде въ 1836 году]:
‘Новость, которую вамъ привезетъ курьеръ, огорчитъ васъ обоихъ, васъ, chè,re petite perruche {Маленькое дружеское прозвище, данное графинею моей матери при ея появленіи при двор. Она знала моего отца еще совсмъ молодымъ, и когда онъ со своими воспитателями отправился въ большое путешествіе, то дала ему рекомендательное письмо къ своему родственнику, Сверчкову, русскому уполномоченному въ Неапол, гд отецъ, 18-ти лтъ, уже былъ назначенъ attach. Поздне онъ былъ назначенъ секретаремъ посольства во Флоренцію и, благодаря Нессельродамъ, сблизился и подружился съ графомъ Сенъ-Пріестъ, однимъ изъ постоянныхъ постителей салона Нессельроде.}, и васъ, мой дорогой Смирновъ. Вы поймете, какъ мы грустимъ и какъ больно намъ все то, что предшествовало этому трагическому событію. Государь послалъ тотчасъ сказать о случившемся Нессельроде, который, вы знаете, всегда такъ мало высказываетъ свои чувства. Онъ мн только сказалъ: ‘Это — подлость!’ Онъ всегда симпатизировалъ покойному, уважалъ его и сожаллъ, что тотъ не остался въ министерств.
‘Фикельмонтъ, пришедшій вечеромъ, былъ возмущенъ и огорченъ, вы помните, что думали мы о Геккерен по поводу всего этого: этотъ быстрый бракъ и все происшедшее до и посл. Вотъ вамъ результатъ легкомыслія, злословія, безпечности, зависти и ревности. Да, я строга и рзка, я этого не скрываю, но и общество, которое меня находитъ такою, заслуживаетъ урока, только пойметъ-ли оно его? Я никогда не принимала Дантеса, меня находили односторонней, но у меня не было причинъ его принимать, чему я очень рада. Нессельроде около десяти часовъ вечера послалъ узнать о Пушкин, отвтили, что онъ еще живъ, страдаетъ ужасно и что доктора его не покидаютъ. На другой день Императрица прислала мн сказать, чтобы я предупредила вашихъ братьевъ объ отъзд курьера. Иванъ Гагаринъ предупредилъ вашего брата Клементія, они живутъ въ одномъ дом. Иванъ Гагаринъ возмущенъ тмъ, что выстрлы не были произведены одновременно, какъ это было условлено. Онъ не можетъ понять, какъ Пушкинъ упалъ, смертельно раненный, раньше своего противника.
‘Вы знаете, какъ Нессельроде уважалъ Пушкина, онъ всегда восхищался его громадными дарованіями. Я считала его умне всхъ, выше всхъ, въ немъ былъ безукоризненный тактъ, и столько благородства. Государь говорилъ объ этомъ съ Нессельроде, онъ огорченъ и просто взбшенъ всею этою исторіей, и ршилъ узнать всю правду объ анонимныхъ письмахъ, о напечатанномъ циркуляр, разосланномъ во вс дома, посщаемые Пушкинымъ, циркуляръ присылали по почт, или передавали швейцарамъ, даже въ посольствахъ его получили. Иванъ Гагаринъ приносилъ мн извстія о раненомъ, который вплоть до смерти страшно страдалъ. Онъ скончался, исполнивъ вс религіозные обряды, и выказалъ мужество, покорность и ясность, открыто доказавшія его глубокую вру. Иванъ Гагаринъ говорилъ мн: ‘Это была великая душа, великій умъ, любящее сердце, благородный характеръ, независимый, честный человкъ, преданный своей стран и своему повелителю’.
‘Вы можете себ представить горе Элизы. Фикельмонтъ говорилъ мн, что она неутшна. Ея дочери не знаютъ, какъ ее успокоить, она такъ все принимаетъ къ сердцу, и ея расположеніе къ Пушкину было такъ-же восторженно, такъ-же нжно, какъ и ея душа. Барантъ говорилъ мн о покойномъ съ восхищеніемъ, онъ его очень интересовалъ и удивлялъ своимъ умомъ и сужденіями! о всхъ важныхъ и серьезныхъ вещахъ. Я напишу вамъ съ слдующимъ курьеромъ, отъ Баранта. Его секретарь, д’Аршіакъ, держалъ себя очень хорошо, и былъ въ отчаяніи, что замшанъ въ эту печальную исторію, но онъ не могъ отказать Дантесу быть его секундантомь, такъ-какъ въ подобной просьб принято не отказывать. Барантъ тотчасъ-же послалъ курьера въ Парижъ, д’Аршіакъ самъ понялъ, что онъ долженъ просить о своемъ отозваніи, такъ какъ секунданты везд одинаково подвергаются законамъ о дуэли, а, какъ дипломатъ, онъ естественно не можетъ быть здсь арестованъ. У него есть тактъ и чувство приличія, онъ очень хвалилъ поведеніе покойнаго до дуэли и на мст поединка. Ужасно то, что молодая женщина отправилась на катокъ, на Нев, въ ту самую минуту, какъ ея мужъ стрлялся, она веселилась съ безпечностью ребенка, ничего не вдающаго и никогда не понимавшаго, что даетъ поводъ къ злословію. Она такъ мало образована, такъ пуста и легкомысленна, и въ то-же время такая свтская, длается жалко этого бднаго созданія, такъ-какъ она все-таки невинна, и ее оклеветали. Часто говорятъ о невинномъ кокетств, забывая, что общество вдь судитъ по вншности, и что кокетство, съ той минуты, какъ мужъ начинаетъ отъ него страдать, уже не невинно, даже если и не сопровождается неврностью. Кром того, цль всякаго, говорящаго замужней женщин, что ее любитъ,— ясна. Вы, моя милая petite perruche, вы часто слывете за дерзкую и только потому, что обрываете желающихъ вамъ объясняться въ любви, но вдь подобныя объясненія далеко не льстятъ, даже если и предположить ослпленіе красотою женщины. Прежде всего это дерзость. Терпть и благосклонно выслушивать подобныя объясненія,— это недостатокъ достоинства и гордости. Я видла графиню Julie, которая такъ васъ цнитъ и шлетъ нжныя пожеланія. Она сказала, что напишетъ вашъ портретъ {Графиня Юлія Строганова, вторая жена графа Григорія, урожденная d’Alemda была португалка и вдова барона Hanoorien d’Oyeuhousen. Она держала салонъ, посщаемый многими дипломатами, и занималась благотворительными длами, въ особенности дтскими пріютами. Очень добрая, очень grande dame, и очень уважаемая, она умерла въ глубокой старости. Писать портреты (характеристики) было очень въ мод въ XVIII столтіи и даже гораздо поздне. Портретъ моей матери записанъ былъ графинею Юліей въ альбом, подаренномъ Пушкинымъ, и я его прилагаю въ копіи, такъ какъ моя мать схвачена и передана въ немъ съ замчательною врностью.
Хорошенькая ли она? Не знаю, такъ какъ трудно анализировать это шаловливое личико, полное ума, взглядъ котораго — острота, улыбка — замчаніе. Миловидная и изящная, граціозная и пикантная. Улыбаясь — ею восторгаются, улыбаясь — подпадаютъ подъ ея очарованіе. Ея умъ все какъ-бы шутить, но въ высшей степени наблюдателенъ. Она все видитъ, и каждое ея замчаніе носитъ характеръ легкой эпиграммы, основанной на глубин созерцанія. Въ ея манерахъ есть что то трогательное, хотя иногда замчается въ нихъ извстная nonchalance. Она слишкомъ воспріимчива, чувствительна (sensble) (старое выраженіе XVIIL вка,— означаетъ пылкія, по не поверхностныя, а глубокія чувства, и поэтому иногда неровна, но и этотъ легкій недостатокъ придаетъ ей больше прелести, такъ какъ любятъ узнавать то, что на время омрачило это хорошенькое чело. У ней своеобразный тактъ и замчательно анализирующій умъ. Можно сказать, что воображеніе ея — своего рода калейдоскопъ, такъ кокъ изъ самыхъ мелкихъ обрывковъ она уметъ составить блестящее, увлекательное цлое. Бываютъ минуты, когда ея живое умненькое личико такъ и сіяетъ! Она вкладываетъ умъ во все, что длаетъ, даже въ самыя банальныя занятія. Поэтому даже, когда она оттняетъ вышивку, то уже по выбору красокъ можно заключить о ея прелестномъ вкус, о ея воображеніи безъ скачковъ въ сторону. Посмотрите, какъ она шьетъ: эти ровные, симметрическіе стежки указываютъ на ея любовь къ порядку и правильности. Юлія Строганова} и когда нибудь вамъ его покажетъ’.