ВСТУПЛЕНІЕ
БОЛЬШОЙ ДЙСТВУЮЩЕЙ АРМІИ
НА ПОЗИЦІЮ
ПРИ С. ТAРУТИН.
(Отрывокъ изъ Исторіи 1812 года)
Сверные цвты на 1830. СПб, 1829
едоръ Глинка.
Вступление большой действующей армии на позицию при с. Тaрутине, Глинка Федор Николаевич, Год: 1829
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Армію совершила свое косвенное, дугообразное движеніе съ удивительнымъ искусствомъ, смю сказать — съ удивительною ловкостію. Перерзавъ большія дороги, ведущія отъ Москвы во внутренность Россіи и показывая видъ, что отступаетъ то по той, то по другой, остановилась наконецъ она твердою ногою на средней Калужской дорог за ркою Нарою, въ томъ мст, гд впадаетъ въ нее рчка Петья, у Селенія Тарутина, принадлежавшаго Анн Никитишн Нарышкиной. Тутъ, казалось, руское войско размежевалось съ Французами какимъ-то полюбовнымъ раздломъ и основалось на житье. О двадцати-дневномъ поход отъ Москвы до Тарутина много бы можно сказать, но это требуетъ особаго повствованія. Подробности сего похода, краткаго, но весьма искуснаго, обнаружатъ въ полной мр главныя свойства предводителя: терпливость, обдуманность и большую тонкость въ исполненіи подъ видомъ мнимой безпечности. По симъ чертамъ кто не узнаетъ вождя, оспоривавшаго, въ теченіе цлаго, жестокаго дня, поле и побду у Наполеона при Бородин? — О Княз Михайл Ларіонович Кутузов, первенствующемъ лиц въ сей битв, можно сказать то, что одинъ изъ древнихъ сказалъ о Зевс, сражавшемся съ Титанами: ‘Разтративъ вс свои громы, онъ отражалъ противниковъ терпніемъ.’ Дйствительно: за трудный, дорого купленный перевсъ въ битв Бородинской, обязаны мы ршительному намренію, непремнно устоять на мст, и хладнокровной разпорядительности Кутузова. Съ высокаго холма при деревн Горкахъ, онъ, такъ сказать, хозяйственно разпоряжалъ теченіемъ битвы, единственной въ лтописяхъ военныхъ, несмущаясь ни великими потерями, ни уступкою важнйшихъ мстъ на боевой линіи, ни запальчивостію непріятелей, которые цлыми войсками, если такъ можно выразиться, кидались къ извстнымъ цлямъ подъ предводительствомъ лучшихъ генераловъ, стяжавшихъ европейскую славу, и до тхъ поръ не оставляли своихъ предпріятій, часто неимоврно-дерзкихъ, пока или вовсе были уничтожены, или достигли желаемаго. — Неизвстно: лта ли, опытность, или уже дарованіе природное доставили нашему Фельдмаршалу т нравственныя преимущества, которыя такъ важны, особливо въ ршительныхъ случаяхъ, въ лиц главнаго предводителя арміи.
Съ симъ-то запасомъ холодной разсудительности, по чрезвычайно-обдуманному разсчету, пришелъ Михайло Ларіоновичъ на Тарутинскую позицію и водворился въ оной. Онъ принесъ съ собою и другое, часто нужное для полководца, искуство — показывать, будто все обдуманное и заране предусмотрнное сдлалось само собою — ненарочно, и будто для будущаго не пріуготовлено еще никакихъ врныхъ соображеній. — Симъ введены были въ заблужденіе, кажется, не одни наши неприятели! И вотъ причина, почему иногда слышались стованія: ‘Зачмъ оставили Москву?’ — ‘Куда насъ ведутъ? Зачмъ колесимъ понапрасну? Къ чему уступаемъ Россію?‘ и проч. и проч, Главнокомандующій, безъ сомннія, умлъ слышать все, можетъ быть, онъ принималъ многое и въ соображеніе, но ходъ дйствій не измняли. Онъ знали и o томъ, что сужденія иногда касались и собственно до его особы: ‘Видно онъ намренъ здсь зимовать!’ говорили нкоторые, частію и войско, почувствовавъ себя сильнымъ посл значительнаго отдыха. ‘Что онъ длаетъ?… Сидитъ съ своими приближенными, читаетъ книги, шутить, балагурить, спитъ… Нтъ ни войны, ни мира, между тмъ къ непріятелямъ подходятъ новыя силы изъ Польши. Бездйствіе ободритъ ихъ, утомитъ насъ! Видно уже…’ Тутъ винили преклонныя лта Фельдмаршала, его мнимую неподвижность, a боле всего разположеніе къ покою и беззаботность. Но, кажется, именно изъ сихъ трехъ, несправедливо обвиненныхъ, источниковъ произошло то счастливое соединеніе дятельности несуетливой, часто тщательно скрываемой и предпріимчивости неопрометчивой, которое такъ врно разршило важнйшіе случаи въ послдней половин войны 1812 года. Мнимою наклонностію къ бездйствію, Кутузовъ напоминаетъ намъ другого великаго рускаго человка, К. Потемкина, который, какъ извстно, никогда не бывалъ боле дятельнымъ, какъ тогда, когда казался ничего не длавшимъ. По вечерамъ, однако жь, когда обширное зарево разсвтало надъ берегами Нары и бесды вокругъ огней становились откровенне, видали престарлаго, но бодраго еще генерала, рдко сопровождаемаго кмъ либо изъ его свиты. Онъ одтъ былъ въ простой мундирный сюртукъ, съ открытыми лацкенами, если погода позволяла, и съ большими эполетами. Шарфъ надвалъ онъ часто черезъ плечо, въ вид перевязи, по-Екатеринински, иногда же опоясывался имъ по ныншнему и тогда кисти висли обыкновенно очень низко. Голова его прикрыта была фуражкою, изъ-подъ которой мелькали сдины. Росту былъ онъ средняго, сложенъ крпко, въ плечахъ широкъ, немного сутуловатъ и довольно тученъ тломъ, но легокъ въ движеніяхъ, свжъ, еще крпокъ на сдл, хотя нердко Козакъ нарочно возилъ за нимъ скамеечку, на которую онъ опирался ногою, когда слзалъ съ лошади, или садился въ сдло. Этому, однакожъ, причиною были не лта, не упадокъ силъ, но болзненное состояніе ногъ. — Онъ здилъ на маленькомъ бодромъ клепнер, съ нагайкою въ правой рук. Часто останавливался, сходилъ съ своей лошадки, грлся гд нибудь у огня, заложа руки за спину, a когда разговаривалъ, потиралъ ими съ живостію рука объ руку. Если же былъ погруженъ въ задумчивость, то поглядывалъ на вс стороны, вслушивался въ разговоры солдатъ и опять узжалъ, никого не безпокоя. Это былъ онъ, — нашъ Фельдмаршалъ, который, на этой же лошадк, также въ фуражк и съ нагайкою въ рук, разполагалъ пріуготовленіями за день передъ великимъ днемъ Бородинскаго сраженія въ его прострленной голов таился умъ, созрвшій въ теченіи 70ти лтъ, въ его ум была опытность, постигшая вс тайны политической жизни, надъ нимъ парилъ тогда орелъ, на немъ былъ образъ Казанской Божіей Матери, кругомъ него 100,000 голосовъ кричали: ‘Ура!‘
Но пока наши войска, говоря военнымъ языкомъ, стягиваются на Тарутинскую позицію, перенесемся въ Москву, бросимъ взглядъ на полевой, домашній бытъ новыхъ постителей нашей столицы. Желаю придержаться описанія одного изъ лучшихъ французскихъ повствователей о войн 1812 года.
Изъ Петровскаго дворца, въ ближайшихъ окрестностяхъ Москвы, Наполеонъ возвращался въ городъ, въ Кремль — Его встрчали войска, не размщенныя по квартирамъ. По причин опустнія города и продолжавшихся пожаровъ, они жили за заставой, въ шалашахъ или на бивакахъ. Здсь невольно склоняюсь къ нкоторому отступленію отъ строгаго единства разсказа.
Война 1812 года, въ которой, косвенно или прямо, участвовали вс народы просвщеннаго міра, представляетъ разительные примры перемщенія лицъ и наименованій. Въ слдъ за Франціею, казалось, что, Неаполь, Германія и Польша перенеслись на большія дороги Россіи. Люди, которыхъ колыбель освщалась заревомъ Этны и огнями Везувія, которые читали великую судьбу Рима на древнихъ его развалинахъ и, наконецъ, нсколько боле намъ знакомые люди съ береговъ Вислы, Варты и Нмана, шли конные и пшіе, и съ безконечными обозами тянулись по московской столбовой дорог, на которой бородатый рускій извощикъ, по снжнымъ сугробамъ минувшей зимы, привычно мчалъ сдока, окутаннаго въ шубу сибирскихъ медвдей, и въ заунывныхъ псняхъ напвалъ объ Ок и Волг.
Въ одно время (это можно видть изъ путевыхъ походныхъ росписей — изъ маршрутовъ,) Герцогъ Экмюльскій стоялъ въ сел Покровскомъ. Сіе соединеніе именъ Экмюля и села Покровскаго, сіе странствованіе народовъ, сіе какъ бы перемщеніе мстъ, сближеніе отдаленностей, не остановить ли вниманія потомства на этой эпох какого-то всеобщаго смшенія языковъ?—
Но если въ поход, справедливе сказать, въ нашествіи Французовъ встрчаемъ смшеніе народовъ и лицъ, то на ихъ подмосковныхъ бивакахъ, глазамъ ихъ Императора представилось еще большее смшеніе вещей. Странныя и отвратительныя черты ярко и рзко отличались въ пестрой картин сихъ биваковъ. На грязной, остылой земл, пылали походные огни, на разтопку которыхъ немилосердно разламывали дорогія издлія изъ краснаго дерева — образцы вкуса и роскоши. Туда же валили рамы отъ оконъ, двери, панели и другія комнатныя украшенія съ богатою позолотой.— Подл сихъ огней, разведенныхъ позолоченными дровами, толпились закоптлые, грязные, оборванные солдаты и офицеры, немногимъ отъ нихъ отличавшіеся. Нкоторые, безъ чиновъ, неопрятно, разполагались на пышныхъ диванахъ, одтыхъ шелкомъ, другіе сидли въ богатыхъ креслахъ, пока приходила очередь поддерживать пламя огней. Тутъ, казалось, могущій случай издвался надъ условной цнностію вещей и попиралъ все, что прихоть, роскошь и властительная мода пріучили считать драгоцннымъ. Въ извстной псн о поход князя Игоря на Половцевъ есть одно мсто, гд поэтъ говорить, что побдители могли постлать гати паволоками и дорогими одеждами, отнятыми у непріятеля. Что-то подобное, только не въ такомъ піитическомъ смысл, встрчалось и здсь. У ногъ бивачныхъ французскихъ солдатъ брошены были драгоцнныя шали, можешь быть съ большимъ трудомъ вывезенныя изъ области Кашемирской, которую поэты представляютъ очаровательною, подл нихъ валялись сибирскія блки и соболи, бобры, ловленные въ Камчатк, цибики съ душистымъ китайскимъ чаемъ, иконы и утварь московскихъ церквей и золотая парча персидская. На серебряныхъ блюдахъ ли кровавое конское мясо и жалкій разтворъ черной муки съ водою, нердко осыпанный бивачнымъ пепломъ. Таково было странное смшеніе богатства, нищеты, святыни, роскоши — и грязи ! —
Перенесемся навстрчу къ нашему аріергарду. Посмотримъ на это защитное войско, которое, въ теченіе двадцати сутокъ, отъ Боровскаго перевоза до Калужской дороги, выказало до-нельзя и храбрость, свойственную Рускому, и искуство удивительное. Многіе марши съ большою ловкостію были скрадены, другіе усилены и закрыты. Аріергардъ переносился съ одной дороги на другую, заманивая непріятеля по всмъ. Сколько разъ, при склоненіи дня къ вечеру, длинная линія козачьихъ дротиковъ мелькала на опушк лса и огни свтились въ туман осенней ночи на одной дорог, тогда, какъ войско аріергарда, дугообразнымъ переходомъ, переносилось уже на другую, склоняясь все въ лво и строго направляя параллельное направленіе къ большой арміи, которая, со всею громадою обозовъ и артиллеріи, сама направлялась къ неизвстной цли. Это выраженіе помстилъ Князь М. Л. Кутузовъ въ донесеніи своемъ къ Государю. И поистин въ великомъ замысл его и въ стратегическомъ исполненіи онаго было нчто таинственное! — Вмст съ утреннимъ туманомъ изчезали огни и дротики Козаковъ, и непріятель, въ недоумніи, пускался на удачу, ощупью, отыскивать Рускихъ по той дорог, на которой уже давно ихъ не было! Такимъ образомъ Французы, противъ воли своей и противъ правилъ военной науки, которую (отдать имъ справедливость) они очень хорошо знали, длали разсыпное (эксцентрическое) движеніе отъ Москвы (какъ средоточія), по всмъ большимъ и проселочнымъ дорогамъ, ведущимъ во внутрь Россіи, между тмъ какъ главная руская армія, сильная единствомъ, прикрытая непроницаемою тайною и аріергардомъ, тогда выказывавшимъ себя, и опять исчезавшими, спокойно совершала то великое движеніе, чрезъ которое, съ каждымъ днемъ, боле и боле достигала возможности угрожать главному пути сообщенія непріятельскаго — Можайской дорог.—
Генералъ отъ инфантеріи Михайло Андреевичъ Милорадовичъ начальствовалъ аріергардомъ большой россійской арміи въ сіе незабвенное время. Онъ стоитъ, чтобы, оставя на минуту все, заняться описаніемъ только его — какъ военачальника и человка. Впрочемъ повствовательная нить о войн 1812 года не прервется, если и обратимся изключительно къ одному изъ главныхъ дйствовавшихъ лицъ въ сей, такъ сказать, великой тяжб за право быть или не быть.
Въ 1811 году М. А. Милорадовичъ, посл блистательныхъ успховъ въ Валахіи, (имя уже шпагу съ надписью: ‘Спасителю Бухареста’) — находился въ званіи Кіевскаго Военнаго Губернатора и жилъ въ Кіев.— Этотъ 1811 годъ памятенъ Россіи по своему необычайно знойному лту и повсемстнымъ пожарамъ. Города полуденной Россіи горли, невдомо отъ какихъ причинъ. Кіевъ наполненъ былъ тревогой, третья часть людей не спала по ночамъ, по всмъ улицамъ ходили конные и пшіе дозоры, полицейскія команды и собственная чередовая стража гражданъ. Ничто не помогало. Часто съ вечера разносился слухъ (отъ кого? и какъ? никто не вдалъ!), по которому предсказывали часъ, мсто и время, когда и гд должно было ожидать пожара, и предсказаніе никогда почти не обманывало!— Страшне всхъ былъ извстный пожаръ на Подол. — Въ тсныхъ, изгибистыхъ улицахъ все горло. По об стороны пылали зданія, подъ ногами тлла изъ бревенчатаго накатника мостовая, съ верьху сыпались горячая зола и огарки, высоко взносимые крутымъ, порывистымъ вихремъ, можетъ быть, возбужденнымъ разрженіемъ воздуха отъ сильнаго развитія огня. И въ этой бур свирпющаго пламени и дыма, на статномъ кон, съ обожженнымъ лицемъ, въ мундир, покрытомъ звздами и орденскими знаками, въ шляп съ высокимъ перомъ, которое не разъ загоралось, отличался одинъ человкъ: онъ всмъ разпоряжалъ, его вс слушались. Это былъ Милорадовичъ! На другой день большая часть дворца, служившая помщеніемъ для Военнаго Губернатора и его штата, уже вмщала въ себ до пятидесяти бднйшихъ семействъ, лишившихся послдняго пріюта въ пожар. Ихъ кормили и оддяли первыми потребностями. Но слдуя непринужденно развитію характера своего во всей его полнот, Михайло Андреевичъ въ то же время давалъ балы и веселилъ цлый Кіевъ. Занятія его были слишкомъ разнообразны. — Часто въ одинъ и тотъ же день, онъ принималъ просителей и мстнымъ, отчасти ему природнымъ нарчіемъ, разговаривалъ съ добродушными Малороссіянами, приходившими изъ дальнихъ селъ просить у него разправы, потомъ охотно и, такъ сказать, съ любовію, занимался разведеніемъ новаго сада, здилъ верхомъ, заходилъ въ келью къ схимнику Вассіяну и, въ вечеру, давалъ, въ полномъ смысл, блестящій балъ, гд часто бывалъ самъ первымъ въ мазурк и всегда радостнымъ угостителемъ всхъ и каждаго изъ своихъ гостей, — во время одного изъ такихъ баловъ, въ прелестный лтній вечеръ, нсколько особъ, вышедшихъ на балконъ, замтили новое явленіе на неб. Это была извилистая комета. Тутъ увидли ее въ первый разъ и мало помалу она длалась предметомъ общихъ-разговоровъ. Возникали предчувствія, гаданія, предрекали войну.
Въ такомъ положеніи оставался Михайло Андреевичъ до 1812 года. Но 18 Іюля сего года, въ слдствіе Высочайшаго Рескрипта, которымъ подчинена ему армія въ 55 баталіоновъ, 26 эскадроновъ и 14 конныхъ и пшихъ артиллерійскихъ ротъ, быль онъ уже въ Калуг и неусыпно занимался образованіемъ запасной военной силы. Почти въ это же время, съ другой стороны, подъ стнами Смоленска, сошлись дв большія дйствующія арміи въ тотъ самый день, когда, какъ говорится въ народ, лто сходится съ осенью: какъ замчаетъ одинъ изъ рускихъ описателей сей войны. Подходя къ Вязьм, главнокомандующій Михайло Богдановичъ Барклай-де-Толли вызывалъ, нарочнымъ письмомъ, Милорадовича къ соучастію въ великомъ сраженіи, котораго тогда вс ожидали. Подъ Бородинымъ былъ онъ уже дйствующимъ, подъ Москвою имлъ любопытные переговоры съ Мюратомъ, и по сдач сей столицы велъ, какъ мы сказали, аріергардъ, слдуя за движеніемъ большой арміи къ той цли, еще неразгаданной, которая извстна была только Кутузову.
Мы переходимъ къ 18 Сентября, ибо къ этому только времени, посл безпрерывныхъ заблужденій, продолжавшихся слишкомъ дв недли по занятіи Москвы. Французы едва успли открыть прямой слдъ нашей арміи, или, лучше сказать, нашего аріергарда, все еще не постигая цли направленія той и другаго. Въ этотъ день сильный непріятельскій авангардъ оставался въ какомъ-то бездйствіи, но подъ ружьемъ. Князь Понятовскій съ Поляками находился впереди сего авангарда.
Генералу Милорадовичу доложили о прибытіи парламентера. Это быль польскій ротмистръ, онъ привезъ походную повозку графа Алфреда Потоцкаго, взятаго наканун въ плнъ. Между тмъ польскіе фуражиры старались вкрадываться въ деревню, лежащую вблизи передовыхъ нашихъ карауловъ, но никмъ не занятую. Замтя это, Милорадовичъ сказалъ парламентеру: ‘Вчера Поляки дрались очень хорошо! Храбрымъ людямъ надобно сть. Скажите вашимъ, что я позволяю имъ фуражировать въ этой деревн и не прикажу ихъ трогать.’ Польскій офицеръ былъ въ восхищеніи. Но въ самомъ дл дозволено только то, въ чемъ почти нельзя было отказать, ибо аріергардъ нашъ, сражавшійся наканун до двухъ часовъ ночи, самъ имлъ нужду въ отдохновеніи и не для чего было заводить драку за пустую деревню. Однако этотъ поступокъ сдлалъ большое впечатлніе на Поляковъ. Они полюбили Милорадовича и, въ послдствіи, при занятіи Варшавы, онъ собралъ плоды сего рыцарскаго великодушія къ непріятелю.