ВСЕ КАЧЕСТВА
ВСЕ КАЧЕСТВА
(Фельетон)
1918 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Все качества, Куприн Александр Иванович, Год: 1918
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
‘Пуришкевич относится с уважением к нашей власти’, — решил совнарком и, польщенный, выпустил Владимира Митрофановича на свободу.
‘Дело было вовсе не так, — возразил Пуришкевич, выходя из тюрьмы и закуривая сигару, — я вовсе не расшаркивался перед большевиками и не рассыпался в комплиментах. Я только сказал, что они в настоящее время представляют собою в России единственную твердую власть’.
Вот с этой-то оговоркой Пуришкевича я и не согласен. Если хотите, жесткая власть, но, во всяком случае, не твердая… Власть в руках правительства — то же, что повод в руке всадника. Повод может быть твердым, как сталь, но и эластичным, как резина, и нежным, как шелковая нитка, и освежающим. Жесткая власть уместна разве только при карательных экспедициях, но не против кротких буржуев, так же, как и жесткий повод употребляется лишь для усмирения бешеных и порывистых лошадей.
Продолжая эту иппическую аналогию, я представляю себе Россию и ее нынешнее правительство в таком виде: на мохнатой костлявой лошаденке, ошалевшей от голода и ужаса, мчится огромный, осоловелый солдат, болтая локтями и пудовыми сапожищами, свистя и причмокивая во всю улицу, раздирая до крови рот бедному одру и лупя его кнутовищем по чему попало: по ушам, по глазам, по бокам, по храпу.
Я не вижу в такой власти и особенно ярких признаков законности, необходимых, чтобы называть ее властью, той законности, которая хоть и в слабой, призрачной степени почивала на правительстве Керенского. Генеалогия власти большевиков начинается с октябрьского разгона Думы.
Правда, мировая история знает счастливые случаи узурпации власти, когда над избранниками сияла особая приятствующая звезда, а народное благоволение незримо благословляло их. Но зато это были они, прозорливцы, ценные гребни многомиллионной воли — Цезарь, Наполеон. О Наполеоне сказано: ему следовало или вовсе не родиться или жить вечно. К Троцкому это замечание применимо лишь наполовину.
Государственная власть должна пользоваться весом и уважением в других странах. Мы лишь из случайных бледных источников можем судить о том презрении и отвращении, которое к нам чувствуют союзники. Что касается до немцев, то с нашим правительством они считаются так же, как считались бы с дикарями.
Государственная власть должна быть чистой, но мы видим слишком часто ее представителей опозоренными и заклейменными. Троцкий сказал как-то: к нам, людям высокой идеи, примазались проходимцы, жулики и преступники. Одного человека раздели догола, вымазали дегтем и вываляли в перьях, а он говорит: ко мне пристало несколько пушинок.
Власть должна быть и опрятна.
Мало ли на какие суровые, подчас ужасные шаги может толкнуть правительство государственная необходимость, но власть никогда не должна марать себя невольным сотрудничеством с убийцами, случайным попустительством насилию, неосмотрительным укрывательством преступников.
Убийцы Шингарева, Кокошкина, Янушкевича, Генглезов, множества священников, генералов, офицеров и пр. Где вы теперь? И кто вы: краса и гордость революции или презренная дичь для виселицы?
Власть должна обладать способностью планомерно и умело проводить в жизнь свои требования. Но наша власть мечется во все стороны без смысла и без причины, как хорек в позолоченной клетке. Хлеща кнутом по буржую, она выхлестывает глаза рабочему. Вчера нас приглашают сражаться за интернационал, а сегодня зовут умирать за добытую кровью ‘пролетарскую’ родину. Сегодня разоряют банки, в видах их национализации, а завтра стараются восстановить разрушенное, подобно ребенку, который хочет слюнями приклеить кукле отбитую голову. Социализнув храбро землю, замолчали об этом в тряпочку.
Мы решаемся защищать красный Петроград до последней капли крови, мы называем лжецами и сплетниками всех тех, кто распускает слухи о нашем намерении перебраться в Москву, и в те же дни складываем чемоданы и отправляемся в Москву.
В шахматной игре попадаются иногда препротивные партнеры, которые способны довести нервного игрока до скандала. Они суетятся, по нескольку раз переменяют ходы, хватаются то за одну, то за другую фигуру, путаются, изворачиваются. Но самым лучшим их ходом бывает, когда они вдруг со смущенною улыбкою признаются: ‘Послушайте, а, ведь, я, собственно говоря, того: никогда не играл в шахматы. Я так себе. Для пробы пера…’
Власть должна быть серьезной. Казаться или быть в смешном положении для нее равно смерти. Народу, издыхающему от голода, в полуобмороке от потери крови, предложили первомайское гулянье с шутовскими колпаками, дурацкими бубенцами, ночными фейерверками, водяными столбами, декоративными плакатами и панно. Улицы, площади, пароходы, автомобили получают новые клички в духе революционной свободы, и жалко смотреть, как в неуклюжей сыро-водородной бледности бездарного вымысла стираются, опошляются, выцветают огненные слова: свобода и революция. Троцкий со своим сногсшибательным изобретением новой формулы: ‘Мы мира не заключаем, а воевать не будем’, Карахан, с гордостью заявляющий: ‘Подписал, не читавши’, Крыленко, обвиняющий Дыбенко в неумелом командовании и тут же, на суде, аттестуемый свидетелями как из рук вон плохой стратег, свадебная поездка Коллонтай, тот же Троцкий, неизбежный, вечный в цилиндре и в глубоких галошах, распекающий армию: ‘Что? Шевеление? Чтобы у меня этого не было!’ — все это, прости Господи, и смех и грех!..
Скверно, когда вооруженная власть расправляется над безоружными манифестантами. Пагубные последствия этой истины испытал на себе Николай П. Один из матросов, убийц братьев Генглезов, совал мальчикам в глаза и в рот револьвер и кричал товарищам: ‘Вы их у меня не отнимете! Чтобы спасти их, вы перешагнете через мой труп! Это мои революционные трофеи: я давно жаждал убить от своей руки офицеров!..’
Правда, по стилю видно, что матрос читал плохие романы, но мысль, которую он облек в такие пошлые слова, принадлежит не ему.
Наконец, во власти, даже самой крутой, пленяет иногда ее бесстрашие. Бесстрашна ли нынешняя власть? Она боится печати гораздо больше, чем ее боялись дряхлые ходячие песочницы бюрократического режима.
Наконец, я должен сказать еще одно. Я не сомневаюсь в честности советской власти, но вот печальное последствие ее усердия и несуразности. Вся ее внешняя политика, как будто нарочно подготовляла и упрочивала, а теперь, как будто, назло, еще цементирует победное торжество Германии. Вся же внутренняя политика точно умышленно разрушает и истощает Россию. Если бы мы заведомо не знали людей Совнаркома за людей кристальной чистоты, то, право, со стороны можно было бы подумать, что отдельные лица получают за свои тайные заслуги от кого-то благодарность.
Вот и все отрицательные качества теперешней власти, которые я хотел перечислить. Их не особенно много. Без ошибок и не обойдешься в молодом, святом и горячем деле. Да к тому же они поглощаются массою других прекрасных и возвышенных свойств, которые блестят, как алмаз и звенят, как золото. И потому-то, вместе с Пуришкевичем, я признаю, хотя и не твердую, но все-таки, власть советов и отношусь к ней с уважением, которое она заслуживает.
Фельетон впервые напечатан в вечернем выпуске газеты ‘Петроградское эхо’. — 1918. — No 68. — 25 мая, в журнале ‘Радуга’, Киев. — 2000. — No 2 (публ. М. Рыбакова).
Куприн поднимает тему власти и людей во власти — одну из важных в прозе и публицистике тем, к которой он обращается в переломные моменты эпохи, дни революций 1905 и 1917 гг. Автор видел воочию людей, в мгновение обретших неограниченную власть над другими согражданами, и их поступки. В статьях и фельетонах ‘Пестрая книга’, ‘Бескровная’, ‘Тришка Будильник’, ‘Русские коммунисты’ Куприн пишет о времени торжества хама, вседозволенности, когда к власти ‘примазалось’ много случайных людей с недостойными качествами. Помимо политических узников из открытых тюрем вышли уголовные преступники (воры, убийцы, фальшивомонетчики) и ‘ринулись в революцию, обезумев от мгновенной власти’. Путь к власти шел через митинги, первыми становились те, ‘кто бил себя в грудь и перекрикивал крикунов’. Профессиональные воры, по утверждению писателя, пролезли вверх, во власти укрепились самозванцы. Писатель дает этому процессу определение — ‘хлестаковщина’. Тему неограниченной власти, испытания властью писатель прослеживает в ‘Памятной книжке’ (1919).
— Пуришкееич — Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870-1920), политический деятель ультраправого толка, монархист. Депутат II, III и IV Государственной Думы. Выступал за парламентский путь решения проблем. Участник убийства Григория Распутина. В Февральскую революцию находился в оппозиции к Временному правительству. После прихода к власти большевиков арестован ВЧК. 3 января 1918 г. приговорен ревтрибуналом к 4 годам общественных работ. Освобожден 18 апреля. Уехал на юг страны, где принимал участие в организации белого движения.
— Троцкий — Троцкий Лев Давидович, настоящая фамилия и имя Бронштейн Лейба Давидович (1879-1940), в годы революции руководитель Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, один из создателей Красной Армии. В первом советском правительстве — сначала нарком по иностранным делам, в 1918-1925 — нарком по военно-морским делам. Председатель Реввоенсовета республики. С 1923 г. — в оппозиции, в 1927 — снят с постов, отправлен в ссылку.
— иппическая аналогия — (греч.) лошадиная, т. е. сравнение взято из терминологии, связанной с наукой о лошади.
— убийцы Шингарева, Кокошкина, Янушкевича, Генглезое — Шингарев А.И. и Кокошкин Ф.Ф. — члены Временного правительства, арестованные большевиками. 6 января 1918 г. по состоянию здоровья были переведены в Мариинскую больницу, где в ночь на 7 (20) января были убиты караульными солдатами. Янушкевич Н. Н. — русский генерал, в начале 1918 г. арестован в Могилеве и отправлен в Петроград, убит по пути конвоирами. Генглезы — братья Андрей, Николай, Павел — сыновья И. М. Генглеза, преподавателя Гатчинского сиротского института, французские подданные. Были схвачены 1 марта 1918 г. отрядом красногвардейцев, обвинялись в контрреволюционном заговоре. С разрешения Ленина были переданы отряду матроса Черкашина и 2 марта расстреляны. Куприн близко принял трагедию знакомого по Гатчине семейства, в эмиграции откликнулся на годовщину смерти братьев Генглезов в статье ‘Памяти жертв большевиков’ (1921) — см. в настоящем сборнике.
— Карахан — настоящая фамилия Караханян Лев Михайлович (1889-1937), большевик, в 1917 г. — член Военно-революционного комитета, советский государственный деятель, дипломат.
Крыленко — Крыленко Николай Васильевич (1885-1938), советский государственный и партийный деятель. В Февральскую революцию избран председателем полкового, затем армейского комитета и делегирован в Петроград. В июле 1917 арестован и обвинен в государственной измене. После октября 1917 г. бывший прапорщик царской армии стал Верховным главнокомандующим армии советской республики. С мая 1918 г. — председатель Революционного Верховного трибунала.
— Дыбенко — Дыбенко Павел Ефимович (1889-1938), балтийский матрос, большевик, с апреля 1917 г. — председатель Центробалта. После Октябрьской революции — командир красных отрядов в Гатчине, до марта 1918 г. — 1-й народный комиссар по морским делам. После отступления и поражения в боях под Нарвой в феврале 1918 г. арестован и лишен постов. В конце 1918 — начале 1919 гг. — командир полка на Украине, командир Крымской армии.
— Коллонтай — см. примечания к фельетону ‘Памятники’ (1918). Печатается по первой публикации.